V

Гомосексуализм

Гут-Харцвальде

10 ноября 1940 года

В конце сегодняшнего сеанса Гиммлер рассказал мне о случае, который глубоко его тревожит: около года назад он узнал, что один из вождей СС, человек с хорошим послужным списком, обладает гомосексуальными наклонностями, временами приобретающими активный характер. Гиммлер приказал расследовать этот случай, и факты подтвердились. Этот человек был понижен до чина рядового в СС и дал слово чести, что откажется от этой склонности; ему позволили восстановить свое доброе имя активной службой на фронте.

Я не мог сдержать смеха, столь гротескной показалась мне эта ситуация. Гиммлер заметил это и злобно спросил:

– Чему вы смеетесь? Для меня это невероятно серьезная проблема. Она касается существования одного из моих людей.

– Меня позабавило, – ответил я, – что вы и ваши люди верите, будто гомосексуалистов можно излечить, взяв с них слово чести. Если бы этот метод работал, как упростилась бы жизнь! Только попробуйте изменить сексуальную жизнь тридцатилетнего человека посредством его честного слова: вскоре вы обнаружите, что природа намного сильнее, чем любые обещания.

– Нормальный секс – это совсем другое дело, господин Керстен, – возразил Гиммлер. – А перед нами ненормальный случай.

– С вашей точки зрения, господин Гиммлер, но не с точки зрения гомосексуалиста. Согласно его психологии, нормален он, а мы ненормальны. Могу представить, что произошло в данном случае. Этот человек конечно же нарушил данное слово, и это послужило для вас поводом дальнейших гонений на него. Но винить-то надо вас, господин Гиммлер, потому что у вас нет права требовать обещаний от такого человека.

Гиммлер признал, что я прав, и рассказал мне, что этот человек успел отличиться и получил назначение на еще более высокий пост, а теперь имеются свежие доказательства его извращенного сексуального поведения. Ответ на это лишь один: дальнейшее падение, изгнание из СС, тюремное заключение и, наконец, концентрационный лагерь. Ужасно так поступать, но выхода нет; следует быть логичным. Гиммлер спросил меня, не могут ли что-нибудь сделать врачи, чтобы дать этому человеку еще один шанс.

Я сказал, что смогу ответить, лишь когда увижу его протеже и обследую его лично. Психотерапевты изучили данную проблему с такой основательностью, на какую я не могу претендовать. Но я в целом знаком с их исследованиями, по этому вопросу издавалась обширная литература. Гомосексуализм иногда связывают с ненормальным развитием желез; но, если конкретный человек являет собой просто случай замедленного развития, речь всегда идет о расстройстве всей личности. Проблема гомосексуализма носит преимущественно медицинский, а не нравственный характер. Очень сомнительно, что государство должно наказывать за гомосексуализм. То, что Гиммлеру не нужны гомосексуалисты в СС, вполне понятно; но не так легко понять в свете упомянутых мной исследований, почему этот человек должен расплачиваться за свои склонности заключением в концлагере.

– Я могу сказать вам почему, господин Керстен, – ответил Гиммлер. – Потому что мы хотим полностью искоренить гомосексуализм. Он представляет собой угрозу для здоровья нации. Подумайте только, сколько детей никогда не родится из-за этого явления и что происходит с душой и телом человека, когда им овладевает эта чума. Если человек вступает в связь с хорошенькой секретаршей, в крайнем случае она получит некоторое влияние на него, но его работоспособность останется незатронутой. При некоторых обстоятельствах у них даже будут дети. Но когда человек из службы безопасности, СС или правительства имеет гомосексуальные наклонности, он отказывается от нормального порядка вещей ради извращенного мира гомосексуалистов. Такой человек всегда увлекает за собой еще десятерых, иначе он просто не выживет. Мы не можем допустить, чтобы стране грозила такая опасность; гомосексуализм должен быть совершенно уничтожен.

Наши предки знали, что делали, когда топили гомосексуалистов в омуте, но, когда те принадлежали к покоренным народам – например к римлянам, – не трогали их и даже поощряли. В политическом смысле это были разумные меры, которые нам стоит взять на вооружение. Гомосексуалист – предатель своего народа и поэтому должен быть искоренен.

– А если у него есть дети? – возразил я. – Есть немало людей с бисексуальными тенденциями. Они ведут нормальную семейную жизнь и заводят детей в немалых количествах.

– Тем хуже, – был ответ Гиммлера, – потому что те унаследуют гомосексуальные наклонности. Я долго размышлял над тем, не будет ли уместно сразу же кастрировать любого гомосексуалиста. Это помогло бы и ему, и нам.

– Это лишь принесет вам новые проблемы и совершенно погубит личность данного человека. Кроме того, он никогда не сможет вернуться к нормальной жизни. Однако в ряде случаев удается продолжить прерванное развитие. Умный психиатр может устранить те коренные причины, которые искажают личность.

Очевидно, Гиммлер слышал об этом впервые.

– Не собираетесь же вы сказать, что психиатры могут излечить гомосексуализм? Они – просто банда, растаскивающая человеческую душу по кусочкам, а во главе их стоит Фрейд, почетный президент-еврей, хотя они могут потихоньку отречься или избавиться от него, если это будет им выгодно.

В данном случае Гиммлер, как с ним часто случалось, цеплялся за свои предрассудки, не желая рассмотреть проблему со всех сторон. То, каким образом его предки-германцы обращались с гомосексуалистами, играло большую роль в его собственном психологическом настрое. Я указал ему, что к проблеме гомосексуализма в современном государстве следует подходить совсем не так, как с ней разбирались варвары-германцы 2000 лет назад. Кроме того, среди гомосексуалистов нередко попадаются выдающиеся умы. Попытка посадить в тюрьмы и ликвидировать гомосексуалистов приведет к большому кровопролитию. Если Гиммлер хочет увидеть вопрос в правильной перспективе, то следует рассматривать гомосексуализм с медицинской точки зрения.

– Я убежден, – подчеркнул я, – что гомосексуализм так же малопривлекателен для врача, который его исследует, как и для меня. Но вы же не можете упрекать зеркало за то, что оно показывает правду. Следует принимать во внимание ключевые причины и обстоятельства. Только в этом случае можно найти решение или по крайней мере прийти к верному суждению. Вы же просто видите симптомы и хотите с ними бороться, не зная причин или не принимая их в расчет.

– Достаточно, господин Керстен, – раздраженно ответил Гиммлер. – Я не хочу ничего знать об этих людях и их мнимых добродетелях. Они отвратительны мне своими женоподобными повадками, и вам бы тоже следовало поостеречься! Попробуйте поговорить о них с женщинами. Те видят в них соперников и так их ненавидят, что с удовольствием бы их всех сожгли.

Отношение женщин к мужской гомосексуальности Гиммлер, несомненно, оценивал верно.

11 ноября 1940 года

Сегодня Гиммлер спросил меня:

– И что же вы предлагаете? Те исследования, о которых вы говорили, должны иметь какое-то отношение к проблеме.

– Вы хотите от меня слишком многого, – ответил я. – Я лишь укажу несколько моментов, которые приходят мне в голову. В первую очередь родители, учителя и все те, кто занимается воспитанием молодежи, должны быть хорошо осведомлены в вопросах гомосексуализма. Пусть они внимательно отслеживают эти тенденции и имеют возможность воспользоваться своим влиянием и знаниями, пока молодежь находится под их присмотром. Не следует ограничивать мальчиков в период их взросления однополыми компаниями. Поощряйте совместное обучение; важно, чтобы мальчики общались с девочками одного с ними возраста. Благодаря этому возникает юношеская дружба, «романы», усиливается индивидуальность и развивается подспудная необходимость мужчины в женщине. В то же время мальчики не будут оставаться без присмотра и всегда можно увидеть, кому из них грозит гомосексуализм. Такие нуждаются в особом отношении.

– Это блестяще, господин Керстен, – перебил меня Гиммлер, – я назначу вас своим советником в гомосексуальных вопросах. В гитлерюгенде уже предпринимается нечто подобное, но еще ничего не было сделано для коренного решения проблемы.

– Ради бога, господин Гиммлер, не делайте этого, – взмолился я, сам напуганный результатом своих предложений. – Я буду избегать подобного назначения при любых обстоятельствах. Вы думаете, я смогу выступить против господина Гейдриха и постоянно защищать от него гомосексуалистов? Гейдрих будет в восторге! Нет, господин Гиммлер, пожалуйста, никому не говорите о самой этой идее.

– Но почему, господин Керстен? – удивился Гиммлер.

– Вы и сами знаете, что с тех пор, как стало известно, насколько сурово вы расправляетесь с гомосексуалистами, принадлежность к ним стала источником самых злобных обвинений. Раньше, желая избавиться от кого-нибудь, говорили, что он колдун, заключил союз с дьяволом. Сегодня вы обвиняете таких людей в гомосексуализме, и они автоматически становятся объектом гонений. Я не желаю иметь с этим ничего общего, даже в качестве врача.

– Но вы, по крайней мере, обследуете того руководителя СС, о котором мы говорили?

– Это я охотно сделаю и доложу вам о результатах обследования, но, разумеется, ничего сверх того.

Гут-Харцвальде

17 ноября 1940 года

Сегодня я исполнил желание Гиммлера. Этот человек оказался приятным голубоглазым блондином; я не мог не думать, как, должно быть, расстраивало Гиммлера то, что нечто подобное случилось со столь выдающимся представителем нордической расы. Темноволосого представителя низших раз он заподозрил бы сразу и утопил бы в омуте не раздумывая.

В восемнадцать лет этот человек еще ничего не знал о противоположном поле; его первым сексуальным опытом была мастурбация. Затем он прочел какую-то глупость о грязных привычках и прекратил это занятие, считая себя страшным грешником. Он испытывал все последствия, о которых читал, – от слабоволия до болей в спине, которые принял за начало болезни позвоночника. Но каким образом вырваться из этого состояния? Он не знал, как подойти к женщинам; его поведение казалось ему столь омерзительным, что он не осмеливался к ним приближаться. Но поскольку это объявлялось единственным способом преодолеть привычку к мастурбации, он пошел к проститутке. Все закончилось полным фиаско и так потрясло его, что он приобрел непреодолимое отвращение к женщинам.

Затем его соблазнил очень умный интеллектуал, который первым делом заставил его посмотреть на гомосексуализм с интеллектуальной точки зрения, вместе с ним прочел «Пир» Платона и рассказал ему, что многие выдающиеся люди были гомосексуалистами. Вскоре он убедил юношу в том, что женские объятия хороши для простых мужчин с примитивным мировоззрением, а для их интеллектуальных вождей больше подходит гомосексуализм – его следует рассматривать как высшую форму развития. Так мой пациент нашел идеологическую основу для своей неприязни к женщинам. Он стал ревностным сторонником идеи мужских клубов, объединенных в сообщество, преданное «телу и духу». Он во множестве читал современные работы о значении мужских клубов в политическом возрождении страны. Но если эти клубы призваны выполнить функции единственного правящего класса, то они должны избегать какого-либо женского вмешательства. Он посвятил себя этой идее. Ему казалось логичным шагом перейти от гомоэротизма к гомосексуализму. Он совершенно серьезно сообщил мне, что если СС хотят выполнить свою задачу и стать «орденом жертвенности», то они должны пойти по тому же пути; но этот путь не для большинства, а только для избранного внутреннего круга.

Когда я заметил, что сам рейхсфюрер СС выступает против этого и ставит своей важнейшей целью увеличение численности детей, доходя до того, что защищает бигамию и незаконнорожденных, мой пациент лишь снисходительно улыбнулся и заявил, что рейхсфюрер не может ничего поделать против имманентных законов движения. Я спросил его, зачем он дал слово отказаться от своих гомосексуальных наклонностей, и он поначалу уклонялся от ответа, а затем признался, что в этом был элемент трусости; он заранее знал, что не сможет сдержать слово – он презирал женщин и всех мужчин, которые заводят с ними связи. Я спросил его, даст ли он слово чести еще раз, если Гиммлер потребует этого. Он ответил, что откажется и что готов пострадать как мученик за веру.

Мне стало ясно, что ни один врач не сможет для него ничего сделать. Коренное нарушение его развития в юном возрасте – отказ получить нормальный сексуальный опыт – привело к тому, что он придумал для себя двустороннюю компенсацию. С одной стороны, он взял на вооружение идею, что гомосексуализм – это высший образ жизни; с другой – что в форме мужских клубов он необходим для правящего класса. Итак, выходило, что защитник этих идей ни в коем случае не был обычным гомосексуалистом с притупившимися инстинктами; здесь налицо выраженная тенденция к гомосексуализму, пробуждающаяся лишь временами, причем все более слабо. Даже в своих заблуждениях он не был искренним.

Иными словами, он проявил себя чрезвычайно храбрым и решительным солдатом и офицером, завоевав особое расположение своего начальства. Он с гордостью носил полученные от него награды.

Оставалась проблема, как помочь этому человеку, как уберечь его от неизбежной последовательности событий, как их описал мне Гиммлер: ареста, нового понижения в чине, приговора и концентрационного лагеря. Было бы лучше, если бы он уехал за границу, чтобы автоматически выпасть из того круга, где всегда оставался под наблюдением. С этой целью я спросил его, не хочет ли он отправиться с каким-либо поручением за рубеж, поскольку, может быть, мне удастся достать для него такое поручение. Сияя от радости, он сказал: – Да.

Я заставил его пообещать, что в случае судебного процесса он не станет приводить таких подробных объяснений, которые сообщил мне, а просто даст показания, оставив решение на усмотрение суда.

Гут-Харцвальде

20 ноября 1940 года

Во время сегодняшнего сеанса лечения мне выпала возможность поговорить с Гиммлером об этом случае. Было бы совершенно бесполезно объяснять ему реальное положение вещей; это бы привело лишь к неизбежной гибели человека, который вовсе не был совершенно испорченным. Поэтому пришлось действовать очень осторожно и тонко.

Гиммлер сразу же спросил меня:

– Ну и что вы выяснили? Он излечим? Можно дать ему еще один шанс? Я уже думал о том, чтобы поручить ему особенно тяжелую задачу, где бы он снова мог проявить себя. Что вы о нем думаете?

– Он уже в достаточной степени проявил себя, господин Гиммлер, – ответил я. – Вам бы стоило отправить этого человека куда-нибудь, чтобы он дышал другим воздухом и больше не жил в кругу, где за ним всегда следят, где каждое его слово и каждый поступок рассматриваются под определенным углом зрения. Вы не сумеете проникнуть в суть данного случая, и это наверняка. Ваши полицейские инспекторы с их психологически невежественными методами не смогут предложить ничего лучшего, чем я. Я бы посоветовал вам, в качестве окончательного апелляционного суда СС, сделать то, что я предлагаю. Я готов ознакомить вас с подробностями проведенного мной обследования, на основе которых вы сможете вынести решение.

Я увидел, что Гиммлер испытал заметное облегчение. Он немедленно запросил подробности, позвонил и продиктовал свое решение. Мне, разумеется, не приходило в голову, что я так быстро достигну своей цели.

Харцвальде

21 ноября 1940 года

Я воспользовался доброжелательным настроением Гиммлера и предложил ему отправить этого человека, доказавшего свою преданность, с той или иной миссией за границу.

– Ни в коем случае, господин Керстен! – возразил Гиммлер. – Разве вы не знаете, что вражеская разведка активно использует гомосексуалистов и, найдя подходящий объект, начинает систематически его обрабатывать? Я бы только подверг этого человека новым опасностям, и, если он не устоит перед ними, рейху грозит неизмеримый ущерб.

Я громко засмеялся и спросил Гиммлера, кто ему это сказал, прибавив, что в будущем ему стоило бы использовать на заграничной службе лишь евнухов, поскольку наверняка доказано, что любая разведслужба особенно охотно использует женщин, и история знает немало примеров их успешной работы.

Гиммлер совершенно серьезно сообщил мне, что Гейдрих собрал множество фактов о политических последствиях гомосексуализма. Отныне служащие министерства иностранных дел и все те, кто по долгу службы бывает за границей, подвергаются особому надзору и проверке в этом отношении.

Я не мог сдержать смеха: в самом деле, какой удобный способ контроля над ведомством Риббентропа, ведь всегда можно добиться устранения любого нежелательного человека на том основании, что он гомосексуалист. Я понял, что больше ничего не смогу здесь сделать, и хотел оставить эту тему, но Гиммлер – искренне обрадованный тем, что нашелся способ избавить его от неприятного решения, – вернулся к ней и сказал мне, что откомандирует этого человека в свой норвежский штаб; если эта мера окажется успешной, то будет время подумать о том, чтобы дать ему новую полевую работу.

Итак, данный случай получил практическое решение. Но я не мог удержаться, чтобы не сказать Гиммлеру:

– Наверно, вам будет интересно узнать, господин Гиммлер, что ваш протеже избрал для себя образцом Фридриха II.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Гиммлер. – Не допускаете же вы мысли, что великий монарх имел ненормальные склонности? Я знаю, такие вещи выдумывают гнусные евреи, чтобы вывалять наших героев в грязи. Любой великий человек, совершавший чудеса для своего народа, так или иначе выходит у них ненормальным, в лучшем случае умалишенным. Но при всем желании никто в мире не посмеет утверждать, что Фридриха Великого можно хотя бы заподозрить в гомосексуализме. Лишь посредственность нормальна и удобна, потому что она не порождает величия и, следовательно, политически и экономически «безопасна». Изображать Фридриха Великого извращенцем может лишь злонамеренный и больной мозг. Я знаю, что в качестве доказательства называют его холодность к жене. Но только представьте себе это жалкое существо; неудивительно, что он считал ее своим кошмаром и отказывался жить с ней. Почему бы не взглянуть с такой точки зрения: поскольку Фридрих не мог жить с законной женой, он вел жизнь короля-аскета, вполне соответствующую его великим начинаниям. А вместо этого на него льют грязь, приписывая ему гомосексуальные склонности – для чего, вдобавок, нет никаких фактических оснований. Присмотревшись, вы найдете только намеки, но ни одного четкого и бесспорного доказательства.

– Подобные вещи довольно трудно доказать, господин Гиммлер, – заметил я.

– Тогда люди должны закрыть рот, – ответил Гиммлер, – и молча склониться перед его величием.

Я могу сказать им лишь одно: если даже мне представят дюжину так называемых доказательств, я отмахнусь от них и заявлю, что они придуманы задним числом, поскольку чутье говорит мне, что человек, завоевавший для Пруссии место под солнцем, не мог обладать качествами, присущими этим слабакам-гомосексуалистам.

Этот разговор надолго застрял в моей памяти. Гиммлер признает лишь богов и дьяволов. Его герои подобны богам. Мысль о том, что они могут быть людьми со всеми человеческими чертами – и по этой самой причине выглядеть гораздо более убедительно, чем их общепринятые портреты, – совершенно чужда ему, и он бы воспринял ее как оскорбление своих героев. Для Гиммлера очевидный патриотический долг состоит в том, чтобы подтверждать все пропагандистские измышления о героях. Сперва он не понял меня, когда я заметил, что такое отношение фактически налагает запрет на свободные научные исследования, которым он придает большое значение; кроме того, это путь к созданию науки более или менее зависимой от полиции, так как каждый ученый будет знать, что ему можно писать, а чего нельзя, и действовать соответственно. Что-либо, отличающееся от такого изображения героев, к которому привык Гиммлер, кажется ему либо выдумкой ничтожных умов, слишком жалких, чтобы постичь такого величия, либо измышлениями зловредных врагов – евреев, масонов и священников. В итоге он признал, что даже национал-социалистические ученые, непревзойденные в его глазах, могут прийти к неверным выводам. Тогда он будет вынужден принести их в жертву. Церковь тоже требует этого от своих приверженцев, поскольку потребность народа в героях и в уважении к ним превыше любой истины.