Глава 13

Едва мы всплыли, как проворная моторная шлюпка уже подошла к борту «Скейта» и ее пассажир радостно приветствовал нас. Это был майор военно-воздушных сил Джозеф Билотта, старший военный специалист дрейфующей станции «Альфа». Так как сообщенное нами время выхода «Скейта» из полыньи, где мы брали последний радиопеленг на станцию «Альфа», было перепутано, майору Билотте пришлось ходить на шлюпке и производить шум подвесным мотором очень долго. Его, конечно, кто-нибудь мог подменить, но Билотта боялся пропустить момент всплытия и поэтому не хотел ни на минуту покидать полынью.

— Никогда в жизни я не наблюдал такого необычайного зрелища, — сказал он, поднимаясь на мостик. — В этом пустынном озере, и вдруг — перископ подводной лодки! Это было что-то сверхъестественное.

Белая пластмассовая быстроходная шлюпка майора Билотты длиной около трех с половиной метров очень напоминала лодки, на которых американские ребятишки летом катаются на озерах. Эта шлюпка составляла весь флот станции. Хотя вокруг простирался океан, других средств передвижения по воде здесь и не требовалось, потому что станция «Альфа» находилась на дрейфующей льдине толщиной около трех метров и площадью несколько акров. Глубокий океан напоминал о себе лишь случайными полыньями, да и то только в летнее время.

Во время непродолжительного пребывания в первой и третьей полыньях мы то и дело подрабатывали машинами, чтобы удержать «Скейт» в центре участка открытой воды. Здесь же, у станции «Альфа», мы намеревались задержаться на более длительное время, поэтому я решил попробовать подойти к кромке льда и ошвартоваться.

Старший боцман Дорнберг и два матроса уже вытаскивали на палубу несколько длинных стальных стоек и тяжелых кувалд. С благословения Билотты они погрузили свое нехитрое имущество в шлюпку и направились к ледяному «берегу».

Билотта продрог и устал, поэтому Николсон сразу же пригласил его в кают-компанию выпить горячего кофе. Тем временем мы осторожно швартовали «Скейт» к кромке льда. На «берег» подали бросательные концы, затем швартовы, и Дорнберг закрепил их за вбитые в лед металлические стойки. «Скейт» стоял теперь в безопасности в пятидесяти метрах от главного строения лагеря и менее чем в ста милях от центра зоны недоступности Стефансона.

Затем я спустился в кают-компанию поговорить с Билоттой. Это был невысокий человек лет сорока. Он был одет в простой коричневый комбинезон и не носил никаких знаков различия, за исключением золотой майорской эмблемы, прикрепленной к шерстяной шапке арктического образца.

Билотта с увлечением рассказывал Николсону историю дрейфующей станции «Альфа».

Эту станцию создали в апреле 1957 года, незадолго до начала Международного Геофизического года. Льдина находилась в то время всего в пятистах пятидесяти милях к северу от мыса Барроу на Аляске. Ее выбрали для станции два известных арктических специалиста: иезуитский священник из Барроу Томас Кэннингхем и полковник военно-воздушных сил Джо Флетчер. Кэннингхем и Флетчер совершали полеты над паковыми льдами, пока не обнаружили достаточно прочную льдину, которая дрейфовала в интересные для исследований районы. После этого самолеты, совершившие посадку на лыжах, доставили туда людей и самое необходимое имущество. Вскоре с помощью бульдозера на льдине расчистили взлетно-посадочную полосу и обозначили ее привезенными с материка сосновыми ветками. Постепенно на льдине вырос лагерный городок, в который все доставлялось самолетами с Аляски.

Медленно дрейфуя в восточном направлении, к августу 1958 года льдина оказалась в девятистах милях северо-восточнее мыса Барроу. Сначала надеялись, что льдину отнесет к Северному полюсу. Однако позднее стало ясно, что под действием господствующего в Северо-Канадском бассейне дрейфа она будет перемещаться в направлении Канады и пройдет не менее чем в трехстах милях от полюса.

На станции работали двадцать девять сотрудников, прибывшие сюда еще ранней весной 1958 года. Подобранный исключительно на добровольных началах персонал станции состоял как из гражданских, так и из военных служащих. Все сотрудники должны были жить и работать в этих трудных условиях в течение шести месяцев. Билотта пояснил нам, что посадка самолетов на льдину в летние месяцы исключена, поэтому до осенних заморозков никто и ни при каких обстоятельствах не может перебраться отсюда на материк.

Часы в кают-компании показывали семь часов вечера. Неожиданно я почувствовал сильную усталость. Да и не удивительно: весь день я был на ногах.

— Извините, майор, — сказал я, — мне хотелось бы теперь отдохнуть. Члены экипажа «Скейта», конечно, пожелают осмотреть вашу станцию; желательно, чтобы и ваши сотрудники побывали у нас. Давайте наметим план на завтра и на этом закончим.

Майор посмотрел на свои ручные часы и нахмурился.

— Ночь давно уже прошла, командир, — возразил он. — Сейчас девять часов утра!

Тут же мы оба поняли, в чем дело. «Скейт» жил по гринвичскому гражданскому времени, в то время как часы на станции «Альфа» показывали аляскинское время, которое расходится с гринвичским на десять часов. Поэтому для майора Билотты было девять часов утра, а для меня семь часов вечера. А солнце, конечно, не обращало внимания ни на одного из нас. В это время года оно кружит высоко над горизонтом в течение всех двадцати четырех часов, так что в полночь (все равно по какому времени) оно светит так же ярко, как в полдень.

Любезного Билотту эта разница во времени не смутила.

— Нам здесь очень часто приходится нарушать распорядок, — весело сказал он. — Мы охотно превратим Для вас ночь в день и назначим визиты на такое время, когда у вас утро.

Что же еще оставалось делать хозяину?

В пятницу 15 августа по нашему времени (для станции «Альфа» это был еще вечер 14 августа) «на закате» было облачно, но тепло. Мы оставались ошвартованными у льда и провели целый день на «берегу».

После завтрака Николсон, Билл Леймен и я вместе с майором Билоттой начали обход станции. Обнаружился поразительный контраст с тем, что я наблюдал накануне, прогуливаясь один. Чувство одиночества, тишины и пустынности исчезло. Повсюду виднелись следы присутствия человека. Контейнеры с топливом, сброшенные с самолетов, оставляли на белом снегу коричневые пятна. То тут, то там встречались снежницы[24], но их девственная голубизна нарушалась грязными пятнами.

Всякий темный предмет, брошенный на белый снежный покров, поглощает значительно больше тепла по сравнению со всем окружающим, и поэтому он глубоко врезается в тающий под ним лед. Проходя мимо высокой двухъярусной радиоантенны, доминировавшей над лагерем, мы заметили, что покрытые черной резиной кабели, проложенные между помещением радиостанции и антенной, врезались в лед почти на метр, как врезается в масло горячий нож.

Станция «Альфа» состоит из десятка строений коричневого цвета, называемых хижинами Джеймсуэя. Внешне они выглядят как обычные домики, но спроектированы с таким расчетом, чтобы в случае нужды их можно было перебросить на самолетах и без особых трудов собрать на месте. Они используются здесь по-разному: как столовая, помещение для отдыха, жилья или как лаборатория.

Когда мы проходили мимо, я спросил:

— Почему все ваши домики поставлены на высокие ледяные фундаменты?

— Это не фундаменты, — ответил Билотта, улыбаясь. — Это обычный лед. Когда мы весной привезли эти хижины, толщина льда была больше почти на метр. Кругом лед таял, а под домиками он остался на прежнем уровне.

Возвышаясь на ледяных пьедесталах, домики являли собой печальное зрелище, напоминая уродливые шляпы грибов. Людям Билотты приходилось сооружать деревянные лестницы к каждой двери. По мере того как летом ледяные пьедесталы становились все выше и выше, лестницы делались все более длинными и непрочными. Кроме того, под каждой лестницей из растаявшего снега образовались лужи, и людям приходилось прыгать через них. Войти в хижину и выйти из нее было довольно рискованным предприятием.

Самая большая хижина, где помещалась столовая, служила местом сбора всех сотрудников станции. Здесь же мы нашли и почтовое отделение станции «Альфа» и договорились взять у них исходящую почту. Почту для станции сбрасывали с самолетов, обратную же корреспонденцию нельзя было отправить до осени, когда подморозит и самолеты смогут садиться на лед. Для писем, которые мы забирали, была придумана специальная печать с изображением полярного медведя и надписью «Ледяной Скейт 1958 г.».

В столовой мы выпили кофе в обществе доктора Норберта Унтерштейнера, старшего научного сотрудника станции. Этот уроженец Вены по заданию Вашингтонского университета занимался изучением скорости образования и разрушения паковых льдов.

Доктор Унтерштейнер любезно согласился быть нашим проводником и показать нам научное оборудование станции. Выйдя из столовой через заднюю дверь, мы увидели двух полярных медведей, второго и третьего за эту неделю. Правда, эти два были убиты и висели на больших столбах.

— Ребята убили их вчера недалеко от станции, — объяснил доктор Унтерштейнер.

Даже освежеванные, они выглядели огромными. Белые шкуры были развешаны для просушки.

— А как мясо, вкусное? — спросил Николсон.

— Довольно жесткое, — ответил Унтерштейнер, сделав гримасу. Сильный запах медвежьего мяса чувствовался даже на открытом воздухе.

Унтерштейнер провел нас сначала в лабораторию, где несколько молодых ученых трудились над «тепловым бюджетом» Арктики. За последние годы стало очевидным, что в Арктике становится теплее и что толщина льда и его площадь уменьшаются. Однако эти тенденции развиваются постепенно, и их трудно обнаружить. Ученые на станции «Альфа» производили тщательные измерения толщины льда в течение лета в надежде собрать достаточное количество материалов, чтобы подтвердить или отвергнуть эту теорию.

В помещении лаборатории стояли длинные пластмассовые цилиндры около пяти сантиметров в диаметре и в рост человека высотой. В них были образцы грунта со дна океана на глубине нескольких тысяч метров. С помощью специального устройства цилиндры опускаются через отверстие во льду на дно океана и глубоко врезаются в грунт. Это позволяет получить образцы нижних, а не поверхностных слоев грунта.

— Как вы знаете, — сказал Унтерштейнер, — не все согласны с тем, что Северный Ледовитый океан всегда был покрыт льдами.

Я не знал этого и очень удивился. За последние три года я твердо усвоил, что Северный Ледовитый океан очень глубок и покрыт сравнительно тонким слоем льда.

Часть лаборатории занимали принадлежности специальной фотокамеры, которая может снимать дно океана. Этот прибор был изобретен и сделан молодыми людьми, студентами-выпускниками, выполняющими работу для Вашингтонского университета или для Колумбийской геологической лаборатории.

— Посмотрите, — сказал один из них, вытаскивая из фототеки снимок, — мы сделали его на днях.

На темном фоне снимка резко выделялся какой-то большой серый предмет.

— Что это такое? — спросил я.

— Это валун, — ответил он, явно пораженный моим невежеством. — Его длина около двух с половиной метров. Фотография сделана на глубине свыше трех тысяч метров с помощью специальной вспышки.

Заметив, что дно океана на фотографии вокруг валуна совершенно ровное, я спросил:

— Как этот валун попал в середину океана?

— Резонный вопрос, — заметил Унтерштейнер. — Возможно, он совершил путешествие сюда на ледяном острове.

По моему удивленному взгляду Унтерштейнер догадался, что я все же не понимаю, как это произошло.

— Дело в том, — пояснил он, — что ледники, образующиеся на некоторых арктических островах, сползают в мелкие заливы и бухты, сообщающиеся с Северным Ледовитым океаном. Со временем огромные глыбы такого льда, достигающие иногда нескольких миль в диаметре и более шестидесяти метров толщины, выносятся из заливов и бухт и становятся частью полярного пакового льда. Их называют ледяными островами. Естественно, что в ледяной глыбе такого происхождения могут оказаться и камни и почва. Когда течение выносит такие ледяные острова в Арктический бассейн и они начинают таять, камни и почва падают на дно океана.

— Судя по фотографии, этот валун находится на поверхности илистого грунта, — понимающе улыбнулся я. — Он попал сюда, по-видимому, недавно.

— Вы правильно подметили это, — сказал Унтерштейнер. — Действительно, мы думаем, что этот валун попал сюда сравнительно недавно, и пытаемся проследить путь известных нам ледяных островов, чтобы узнать, который из них оставил этот камень.

Когда мы покидали лабораторию, Унтерштейнер, улыбнувшись, сказал:

— Конечно, вы можете строить и другие догадки относительно этого валуна. Но, пока нет более обоснованного предположения, мы руководствуемся нашим.

Недалеко от лаборатории над небольшим отверстием во льду установлен дерик-кран из стальных труб. С его помощью на дно океана на тонком стальном тросе длиной до двух километров опускаются приборы для взятия образцов грунта и глубоководная фотокамера.

Унтерштейнер сказал, что это отверстие во льду они используют и для рыбной ловли, но пока поймали всего одну рыбу, и то при самых необычных обстоятельствах.

Линь с приманкой для рыбы неделями безрезультатно болтался в океане. Однажды сильный мороз вынудил полярников налить вокруг проруби спирт, чтобы она не замерзала. Арктическая рыба приплыла к отверстию на неведомый запах. Она оставалась тут, будто очарованная, до тех пор, пока изумленные рыболовы-ученые не вытащили ее. Рыба была длиной около пятнадцати сантиметров и оказалась обыкновенной сельдью.

Примерно в сорока пяти метрах от хижины-лаборатории находится небольшое белое здание величиной с телефонную будку, с огромной линзой на крыше. Унтерштейнер объяснил, что это камера для фотографирования полярных сияний. Непрерывный солнечный свет и почти постоянная облачность в течение арктического лета временно приостановили выполнение намеченной программы наблюдений. Однако полярники многое успели сделать в тот период, когда условия были благоприятными.

Очевидно, что между такими необычными явлениями, как полярные сияния, и процессами на поверхности Солнца существует определенная связь. Впервые этот факт привлек внимание ученых, когда было замечено, что появление на Солнце пятен оказывает влияние на частоту полярных сияний.

Доктор Унтерштейнер объяснил, что по программе Международного Геофизического года во всем мире идет сбор материалов о вспышках на Солнце и полярных сияниях.

Ученые рассчитывают, что эти материалы дадут возможность установить более твердую зависимость между этими двумя явлениями. Естественно, что данные об атмосфере над паковыми льдами являются важной частью этих исследований и могут быть получены только с Дрейфующих станций, подобных «Альфе».

Мы прошли к другой хижине, в которой также размещалась лаборатория. Здесь специалист по изучению льдов доктор Артур Ассур по договору с Армейским институтом занимался исследованием прочности арктического льда. Он имел в своем распоряжении оборудование для испытания льда на растяжение и разрыв, для взятия пробы льда из различных частей льдины, а также для измерения температуры и солености льдов.

Ассур проделал большую работу, чтобы выяснить, какой лед может выдержать посадку самолетов. В то время я еще не представлял себе, какое большое значение приобретут для нас исследования Ассура через несколько месяцев, когда мы будем пытаться установить, может ли подводная лодка пробить лед из-под воды и всплыть. Но об этом позднее.

К нам подошел майор Билотта и спросил, не хочу ли я переговорить по телефону со Штатами. Сначала я подумал, что он шутит, но он продолжал настойчиво приглашать меня на радиостанцию.

Прежде чем проститься с Унтерштейнером, мы наметили план совместного ужина на вечер (вечер по времени «Скейта», а не по времени «Альфы»). Мы обещали обеспечить ужин бифштексами, а кто-то из персонала станции «Альфа» согласился достать для такого непредвиденного случая припрятанную бутылку вина.

В хижине-радиостанции, оборудованной по последнему слову техники, нас встретил веселый радист. Он попросил лишь назвать того, с кем мне хотелось бы поговорить, об остальном он обещал позаботиться сам. Я решил прежде всего поговорить с контр-адмиралом Фредериком Уордером в Нью-Лондоне.

Радист быстро перешел от слов к делу. Монотонным голосом, настолько быстро, что я сомневался, поймет ли его кто-нибудь, он начал вызывать радиолюбителей в США.

— Алло, всем радиолюбителям в Соединенных Штатах. Говорит станция KL7FLA из района Северного полюса.

Пытаясь добиться связи с каким-нибудь заслуживающим внимания радиолюбителем, радист менял частоту, на которой передавал сигналы, а затем снова и снова посылал их на расстояние более двух тысяч миль.

Сначала нам явно не везло. Билотта ушел, посоветовав мне набраться терпения.

Радист продолжал свою монотонную песню без каких-либо признаков усталости. Унтерштейнер объяснил мне, что день или два назад наблюдалась сильная вспышка на Солнце, и теперь мы столкнулись с последствиями этого явления. Заряженные электричеством частицы, которые после вспышки на Солнце пролетели через ионизированные слои земной атмосферы, сильно нарушили проходимость. Через эти слои радист и пытался послать свои радиосигналы. Терпение, убеждал я себя, терпение.

Наконец в нашем динамике появился слабый голос. Говорил радиолюбитель из Портленда, штат Орегон. После многократных взаимных переговоров и отсчетов для настройки, во время которых несколько раз менялась частота, удалось наконец добиться достаточно хорошей слышимости. Мы попросили нашего портлендского друга подключиться к телефонной сети и вызвать из Нью-Лондона адмирала Уордера.

К концу разговора, который состоял главным образом из вопросов и ответов относительно наших семей, слышимость стала настолько плохой, что мы едва понимали друг друга. Наконец слышимость вообще пропала.

Мне хотелось поговорить еще с адмиралом Риковером в Вашингтоне, но радист в течение получаса напрасно делал отчаянные попытки снова наладить связь: он не обнаружил ни одного радиолюбителя, который был бы в состоянии соединить нас. Очевидно, мешали магнитные бури.

Покинув радиостанцию, я отправился на «Скейт», чтобы перед обедом немного вздремнуть. Меня разбудил телефонный звонок. Докладывал Гай Шеффер, вахтенный офицер:

— Сожалею, что вынужден разбудить вас, командир. Вам, пожалуй, следует подняться на мостик. Кажется, начинается подвижка льда.

Я моментально оделся и вышел. Пока я поднимался по длинному трапу на мостик, в голове быстро промелькнуло все, что я читал о том, как корабли, зажатые в разводьях льдами, раскалывались, как орех в щипцах. Поднявшись на мостик, я услышал глухой шум, похожий на отдаленный гром.

— Эти торосы возникли в течение последнего часа, — доложил Шеффер, указывая на большую ледяную гряду, образовавшуюся совсем рядом с главными строениями станции «Альфа».

Погода нисколько не изменилась: температура оставалась около нуля, дул слабый ветер, небо по-прежнему было слегка затянуто облаками. Где-нибудь в этом огромном океане происходило сжатие льдов, дававшее себя чувствовать и здесь. Мы подвергались риску быть раздавленными этой медленно действующей, но неодолимой силой.

Полынья, в которой мы находились, несомненно, становилась меньше. Медленное движение льда заметить было трудно, но, осмотрев границы полыньи, мы убедились, что она стала уже. Неожиданно льдина метров девяти в диаметре со страшным грохотом оторвалась от основной массы льдов и начала двигаться в направлении корабля.

Долго ли наше положение будет безопасным? Этого сказать никто не мог. Но я решил не испытывать судьбу и не рисковать.

— Вызывайте людей на корабль, Шеффер, — приказал я. — Надо уходить отсюда.

Я понимал, что для сбора людей, возможно, потребуется значительное время. Большинство наших гражданских ученых находилось сейчас на станции «Альфа» у своих коллег. Немало членов экипажа «Скейта» были в лагере на экскурсии, а люди со станции «Альфа», в свою очередь, гостили у нас. (Я очень сожалею, что строгие правила сохранения тайны во всем, что касается атомных лодок, не позволили нам принять на борту «Скейта» доктора Унтерштейнера, так как он не гражданин США.)

Однако приказание возвратиться на корабль достигло наших людей скорее, чем я предполагал, и они вскоре почти все собрались. Доктору Лафону не хватило посуды для хранения проб воды, и он возвращался с раздобытым на станции огромным ящиком бутылок.

Мое вынужденное поспешное решение нарушило все планы. Чарльз Лэш, старший писарь «Скейта», напомнил мне, что вся почта еще находится на станции «Альфа» и опечатывается специальной печатью «Ледяной Скейт».

Билотте и Унтерштейнеру я послал извинение за поспешный уход. Минуты шли, а на корабле были еще не все. Я начал не на шутку беспокоиться. Отдаленный шум от подвижки льда напоминал об опасности нашего положения. Вот и мясо полярного медведя, заботливо завернутое в пергаментную бумагу, доставлено на борт. Его принял с маленькой шлюпки Билотты наш доморощенный философ и остряк Джон Медалья.

— Карамба, — воскликнул он, — они действительно щедры! Видно, сами они не очень-то в нем нуждаются. — Он осторожно положил пакеты на палубу и вызвал кока, чтобы тот забрал их. При виде Медальи, смотревшего с сомнением на огромную кучу медвежьего мяса, я тоже заинтересовался, каково же оно на вкус.

Наконец на корабль было доставлено несколько мешков с почтой и вернулись все люди, за исключением Уитмена. Его просто не могли разыскать. Конечно, винить его за это было нельзя: ведь я всем с уверенностью сообщил, что мы уйдем отсюда около десяти часов вечера. Я начал уже опасаться, что Уитмену придется ждать на станции осенних заморозков.

Размеры полыньи сократились уже вдвое. Швартовы были убраны и уложены на место, металлические стойки доставлены на борт, и «Скейт» двигался к центру уменьшившейся, но еще свободной ото льда полыньи.

Но вот наконец мы увидели тонкую, длинную фигуру Уитмена, бегущего по снегу. Запыхавшийся ученый объяснил, что был занят разговором с доктором Ассуром и не знал о нашем уходе.

Мы помахали на прощание нашим друзьям, собравшимся на ледяном «береге» полыньи; проводить нас пришли почти все. Спустившись вниз и задраив люк, я осмотрелся в перископ. Бросив последний взгляд на полынью, на людей, стоящих на льдине, на разбросанные там и тут лагерные домики и радиоантенны за ними, я приказал Биллу Коухиллу открывать клапаны вентиляции. Мы начали медленно погружаться. Я продолжал смотреть на непрерывно махавших нам обитателей этого уединенного лагеря.

Примечания:

2

«United Press International», 27 марта 1959 г.

24

Снежницы — скопление пресной воды на льду, преимущественно от таяния снега. — Прим. ред.