Глава 14

В течение ночи мы спокойно шли подо льдами на глубине шестидесяти метров со скоростью шестнадцать узлов. Я всю ночь проспал как убитый и проснулся только утром, перед завтраком. Была суббота, 16 августа. Мы уже шесть дней находились под паковыми льдами.

Решив вернуться к хребту Ломоносова, чтобы более детально обследовать его, мы взяли курс через полярный бассейн на точку севернее Гренландии, где хотели пересечь огромную подводную горную цепь. Затем мы рассчитывали снова вернуться к полюсу, пройдя над хребтом еще раз.

На пути к хребту Ломоносова мы по-прежнему намеревались использовать любую возможность, чтобы всплывать на поверхность. Отработка всплытия оставалась основной нашей задачей. Но так как с целью научных исследований нам предстояло пройти много миль, мы не хотели уменьшать скорость для тщательных поисков участков чистой воды. Я рассчитывал, что даже при скорости шестнадцать узлов мы в состоянии обнаружить случайно встреченную полынью, если вахтенный офицер будет внимательно следить за показаниями эхоледомера. Заметив разводье, он немедленно развернет корабль на обратный курс. Уменьшив скорость, он будет иметь полную возможность снова пройти под замеченным разводьем и подробнее рассмотреть его.

Вскоре после завтрака «Скейт» резко накренился на правый борт, что бывает при очень резком повороте на большой скорости. Сидя у себя в каюте, я едва не упал со стула и решил, что произошло что-нибудь неладное. Не обнаружен ли впереди по курсу айсберг? Вдруг так же неожиданно корабль повалился на другой борт. Теперь я вспомнил, что мы установили новый порядок определения размеров полыньи. Я поспешил в центральный пост.

На вахте стоял Билл Коухилл. Его явно забавляли эти дикие повороты и вызванный ими переполох.

— Полоса чистой воды! — радостно сообщил он. — Надеюсь, мы ее сейчас снова отыщем.

Через несколько минут «Скейт», сбавив ход, двигался со скоростью три узла, что давало возможность внимательно просмотреть тот же район, который он прошел со скоростью шестнадцать узлов.

— Вот она, полынья, — доложил Уитмен от эхоледомера.

Мы шли под той же полыньей. После нанесения ее формы и размеров на карту мы начали всплывать. Накопленный опыт позволил нам всплыть, в пятый раз за эту неделю, с удивительной легкостью и точностью.

Я поднялся на мостик посмотреть, какая летом в Арктике погода: влажный прохладный воздух, температура немного выше нуля, слабый ветер, небо покрыто тонким слоем серых облаков. Мы надули резиновую шлюпку и отправили ученых на лед брать образцы для исследования.

Тем временем Уитмен и Лафон взяли пробы воды на различной глубине. На глубинах от трех с половиной до пяти с половиной метров вода в полынье оказалась довольно пресной и теплой, чего мы не ожидали. Затем наблюдался резкий переход к более соленой и холодной воде. Между этими двумя слоями большая разница в плотности. Предмет, который утонет в легкой теплой и пресной воде, будет плавать в следующем слое, где вода тяжелая и холодная. Если смотреть вниз, то нетрудно заметить маленьких белых арктических креветок, медленно плавающих на поверхности холодного слоя воды. Прозрачность воды изумительная. Креветки видны так отчетливо, как будто они плавают в воздухе.

Слой пресной воды образуется от таяния льдов по краям полыньи. Таким образом, его толщина служит показателем «возраста» полыньи. Толщина слоя в этой полынье была около четырех с половиной метров, так что она образовалась, вероятно, несколько недель назад. Сглаженная, тупая кромка льда в полынье подтверждала это предположение.

Уитмен рассказал нам, что слой пресной воды в полынье нередко доставлял неприятности эскимосам и первым исследователям Арктики. Подстреленный тюлень иногда неожиданно начинал тонуть. Бывали случаи, когда опустившись метров на десять-пятнадцать в пресной воде, тюлень продолжал плавать в холодной воде, как будто издеваясь над голодными охотниками, которые не могли уже его достать.

Уолт добавил, что эскимосы иногда, чтобы удержать свою добычу, прикрепляют к гарпуну шкуру, которая плавает на поверхности.

Тут-то я и вспомнил удивившее меня явление, которое наблюдал во время двух или трех всплытий корабля, когда я дольше обычного держал перископ поднятым. Как только головка перископа достигала слоя пресной воды, видимость становилась хуже. Я не мог понять, почему это происходит, пока не догадался, что причиной всему маленькие живые организмы, плавающие в воде. Это странное явление привлекло в свое время внимание Нансена. Он обнаружил, что в летнее время морские водоросли, растущие в верхних слоях полыньи, опускаются на дно этого слоя. Эти водоросли и затемняют перископ. Возможно, что они привлекают к полыньям креветок, которых пожирают тюлени. За тюленями охотятся белые медведи, а за медведями — люди.

Я беседовал на мостике с Уитменом и Лафоном, как вдруг наш разговор был неожиданно прерван какой-то суматохой в носовом торпедном отсеке.

— Убирай его отсюда! Сейчас же убирай! — кричал человек, которого не было видно. — Меня не интересует, что ты с ним будешь делать, но чтобы здесь его не было!

Это был голос Рэя Эйтена. Вскоре из люка показалось смеющееся лицо Джона Медальи. Он держал в руках пакет с мясом полярного медведя, которое нам подарили накануне.

— Мы пытались заставить Эйтена поджарить это мясо, — хихикал Медалья, — а он, взглянув на него, прогнал нас из камбуза. Больше того, он велел немедленно убрать его из холодильника.

Медалья положил пакет на палубу и открыл его. Испуская неприятный запах, оттуда выкатился большой кусок жирного мяса.

— Сейчас, разумеется, мы можем не есть это мясо, — ободряюще сказал Уитмен, — но это хорошая пища, если вы голодны.

— Надеюсь, я никогда не буду настолько голоден, — сказал Медалья и выкинул мясо за борт.

Оно погрузилось на четыре с половиной метра и повисло в плотном слое воды, как в воздухе.

— Посмотрите! — воскликнул Медалья. — Даже океан не желает принимать его.

Незадолго до ужина мы погрузились и продолжали свой путь, надеясь в течение ночи пересечь хребет Ломоносова. Около одиннадцати часов вечера Арт Моллой, наш специалист по изучению дна океана, пригласил меня в центральный пост.

— Мы подходим к хребту Ломоносова, — сказал он, показывая на рекордер эхолота.

На широкой двигающейся бумажной ленте появились очертания подошвы хребта Ломоносова. Лодка приближалась к нему со скоростью шестнадцать узлов. За час мы пересекли эту горную цепь и снова легли на курс к полюсу.

Всю ночь и следующее утро мы шли вдоль хребта на север зигзагообразными курсами. Перо рекордера эхолота еще раз вычертило профиль высоко поднимающихся утесов и причудливых долин, над которыми мы проходили.

Хребет Ломоносова подходит близко к полюсу, а затем начинает постепенно отклоняться влево и проходит в шестидесяти милях от него в сторону Аляски. Так как нам хотелось еще раз посетить полюс для проверки показаний некоторых наших приборов, в воскресенье после полудня мы оставили хребет и взяли курс на Северный полюс. Вспоминая, как трудно было найти подходящее место для всплытия в наиболее близкой к полюсу точке в прошлый вторник, мы не спеша, двенадцатиузловой скоростью продвигались вперед, тщательно высматривая хорошую полынью, где можно было бы повторить попытку всплыть.

К двум часам дня мы находились в пятидесяти милях от полюса. Нам встретилось несколько полыней, но все они были слишком малы. Наконец мы все же решились всплыть в одной из них и, нанеся на карту ее формы и размеры, застопорили машины. Подняв перископ, я увидел вокруг «Скейта» темные, глубоко свисающие вниз зловещие торосы тяжелого льда. Почему на подходах к полюсу мы встречаемся с такой картиной?

Решив попытаться выбрать более удачную позицию, мы медленно и осторожно поднимались в ледяном ущелье. Как легко это делать в одних случаях — и скольких волнений это стоит в других! Когда «Скейт» начал всплывать, лед стал подступать к нам все ближе и ближе. Я вопросительно посмотрел на Николсона, но он уверил меня, что, судя по показаниям приборов, опасаться нечего.

Я внимательно наблюдал в перископ за темными, зловещими ледяными утесами.

— Какая огромная разница между показаниями приборов и тем, что я вижу в перископ, — ворчал я.

Когда наконец «Скейт» приблизился к поверхности и перископ вышел из воды, я обнаружил такую же картину, как во время нашей последней попытки всплыть в районе полюса. Левый борт «Скейта» вплотную упирался в лед, и даже беглый осмотр полыньи показывал, как она мала для всплытия — едва ли больше сорока пяти метров в диаметре. Но это было еще не самое худшее: корма корабля находилась в угрожающем положении под выступом льда. Еще не решив, остаться в полынье на некоторое время или немедленно уйти отсюда, я поспешил вывести корму лодки из-под этого опасного выступа.

— Правая малый вперед! Левая малый назад! Руль лево на борт! — приказал я, надеясь быстро вывести корму под чистую воду.

Неожиданно лодка задрожала от сильного удара, сопровождавшегося ужасным скрежетом и шумом в корме.

— Обе машины стоп! — крикнул я.

У всех на корабле пронеслась одна беспокойная мысль: как руль, не случилось ли с ним что-нибудь? Пришлось отказаться от мысли о дальнейшем пребывании в этом несчастливом месте и погрузиться. Испытав рулевое устройство, мы с облегчением убедились, что все работает нормально. Затем по очереди проверили один за другим винты. Кажется, и здесь все в порядке.

Трудно было поверить, что, счастливо избежав столько раз столкновения со льдом, мы все-таки ударились об него. Вероятно, удар на самом деле был не очень сильный, но лодку встряхнуло основательно, так что мы поняли, что зеленовато-голубой лед, не представляющий на первый взгляд опасности, на самом деле подобен скале, которая в состоянии повредить корабль настолько, что его невозможно будет ввести в строй.

Мы пробивались дальше к полюсу. И вдруг негостеприимная Арктика стала более доступной. Всего в сорока милях от полюса нам удалось обнаружить самую большую за все время плавания полынью — около полумили в диаметре. В ней мы легко всплыли и с облегчением вздохнули после длительного заключения подо льдами. Стало наконец очевидным, что и в районе Северного полюса есть большие разводья. Хотя мы знали об этом и раньше со слов Уитмена, да об этом говорил и здравый смысл, но опыт всегда убеждает сильнее.

Как только корпус лодки оказался над водой, Билл Леймен и его подчиненные поспешили на корму, чтобы проверить состояние руля. Электрический фонарь, находившийся на его верхней части, исчез, будто его срезало ножом. Но сам руль не был поврежден.

На работавшего около руля Билла с любопытством смотрел тюлень. Но ближе чем на двадцать пять метров это странное черное чудовище приблизиться не хотело. Тюлень, должно быть, был озадачен нашим появлением в его владениях. Он несколько раз нырял и снова вылезал наверх, удивленно посматривая на нас. Он явно не боялся людей, очевидно потому, что никогда еще не видел их.

Вскоре мы погрузились и продолжали путь на север. В этот же день к одиннадцати часам вечера «Скейт» второй раз за эту неделю был на полюсе.

— Стоило только подводным лодкам найти сюда дорогу, — шутил Джон Медалья, — и они сразу начали совершать регулярные рейсы.

И действительно, включая «Наутилус», подводные лодки уже трижды посетили Северный полюс за последние две недели.

На полюсе мы тщательно измерили глубину моря, прозрачность и температуру воды. Зейн Сандуский подробно записал показания всех приборов инерциальной навигационной системы. Затем мы отошли на две мили от полюса и обошли его по окружности длиной около двенадцати миль. Таким образом, меньше чем за час мы совершили кругосветное путешествие. Но мы сделали это не ради рекорда, а чтобы предоставить возможность Артуру Моллою произвести замеры глубины в районе полюса для получения данных, которые необходимы при составлении подробных карт.

Меня не оставляло желание всплыть на самом полюсе. Поэтому во время нашего «кругосветного плавания» мы внимательно следили за эхоледомером, пытаясь обнаружить полынью, но напрасно: чистой воды не было.

Перед тем как покинуть этот район, мы еще раз прошли под полюсом, и вдруг наши приборы показали признаки чистой воды. Умудренные опытом, мы быстро нанесли очертания полыньи на карту. Вскоре лодка начала всплывать. Сначала все шло отлично. Но когда мы поднялись ближе к поверхности, я с изумлением увидел в перископ, что вода в полынье покрыта довольно толстым льдом. Хотя во льду были видны трещины и через него хорошо проникал свет, все же это был лед, а не чистая вода.

Мы всегда боялись, что, приняв лед за чистую воду, мы можем удариться об него. Корабль не был приспособлен для пробивания даже тонкого льда. Даже в том случае, если перископ будет опущен, а рубка не получит повреждений, наши нежные антенны, посредством которых мы поддерживаем связь с внешним миром, легко уязвимы. При попытке пробить лодкой даже самый тонкий лед антенны будут снесены и мы останемся без связи.

— Погружаться! Над нами лед! — быстро приказал я Биллу Коухиллу. Он немедленно открыл клапаны цистерны срочного погружения (специальная цистерна, предназначенная для быстрого приема дополнительного балласта в случае крайней необходимости), и вода стала быстро заполнять ее. Сначала помедлив, как будто в раздумье, «Скейт» стал затем быстро уходить на безопасную глубину.

Я повернулся к Элу Келлну и сердито спросил его:

— Почему же ваш эхоледомер не показал этот лед?

Крайне озадаченный, Келлн пригласил меня взглянуть на прибор. На ленте рекордера была ясно обозначена чистая вода.

К этому времени Билл продул цистерну срочного погружения и добился нормальной плавучести. Взяв курс на юг, мы решили отходить от полюса. После размышления мы пришли к выводу, что эхоледомер может и не показать тонкого льда, а для нас это имело огромное значение.

Мы снова шли над хребтом Ломоносова и, направляясь в Гренландское море, узнавали знакомые вершины гор. «Скейт» возвращался домой.

Когда огромные ледяные поля дрейфуют из Северного Ледовитого океана в сторону Гренландского моря, миллионы тонн льда давят на северные берега этих островов. Паковые льды здесь превращаются в огромные нагромождения. Мы внимательно изучали их не только из глубины океана, но и намеревались при первой возможности всплыть в них, чтобы еще раз продемонстрировать свое мастерство.

В течение многих часов казалось, что нашим планам не суждено осуществиться. Журнал Уитмена изобиловал унылыми записями:

«19 августа… район сплошных тяжелых паковых льдов… наиболее глубоко свисающие льды из всех, которые нам довелось наблюдать… Никаких признаков чистой воды на протяжении последних пятидесяти миль».

Вечером 19 августа мы прошли под небольшим разводьем. Не задумываясь ни на минуту, вахтенный офицер Пэт Гарнер так резко положил руль право на борт, что чашки с кофе полетели со стола. Экипаж «Скейта» быстро занял места по расписанию, и мы благополучно всплыли на поверхность в девятый раз за десять дней пребывания в паковых льдах.

Теперь мы уже выходили из полосы с арктическим климатом с характерной для нее облачностью. Сквозь редкие облака ярко светило солнце, отражаясь лазоревыми отблесками от поверхности надледных водоемов и от серебрящихся снежных просторов и превращая выступающие края льдин в сверкающие алмазы. Казалось, Арктика на прощание старалась очаровать нас.

Когда мы погрузились в нашем последнем разводье, я был искренне огорчен. Я думал тогда, что вижу Арктику, которую успел уже полюбить, в последний раз.

В среду мы весь день полным ходом шли на юг мимо северо-восточной оконечности Гренландии. Эхоледомер, который потерял на время свою популярность, снова приковал всех к себе. Разводья стали появляться все чаще и чаще, и казалось, что тяжесть висевшего над кораблем льда становилась меньше.

Хотя уверенность в себе и своем корабле у нас росла с каждым днем пребывания подо льдами, обстановка до последнего дня оставалась напряженной, и мы совершенно не могли уделять времени развлечениям, которые так облегчают службу на корабле. Мы все время были заняты серьезной и опасной работой, которая совсем не оставляла времени для шуток и веселья.

Теперь другое дело. Проходя в центральный пост, я стал невольным свидетелем сцены, которая убедила меня, что напряжение на корабле исчезло. В центре внимания была коренастая фигура Джона Медальи. Нагнувшись и обхватив руками воображаемый перископ, он изображал, как я сосредоточенно поворачиваю его кругом.

— Стой, стой… Всплывайте медленнее… Медленнее... Э-э! Лед совсем близко к нам. Как вы думаете, Николсон, хватит нам тут места? — копировал меня Медалья.

У него это получалось великолепно, и матросы оглушительно хохотали.

К половине седьмого вечера Уитмен объявил, что, по его мнению, мы окончательно вышли изо льдов. Эхоледомер чертил на карте тонкую линию чистой воды. На перископную глубину мы поднялись на нормальной скорости четыре-пять узлов, в первый раз с тех пор, как 9 августа подошли к острову Принца Карла. Подняв перископ, я увидел на море легкую волну. Солнце уже садилось в редкие розовые облака. Лед тянулся едва заметной белой линией к северу от нас.

Сжатый воздух со свистом заполнил цистерны, и «Скейт» с важным видом всплыл на поверхность. Вскоре мы уже двигались со скоростью пятнадцать узлов, то зарываясь носом в волну, то высоко поднимаясь на ней, и тогда вода каскадами скатывалась с носовой части. Казалось, «Скейт» радовался тому, что он снова в водах Атлантики, свободный и не стесняемый больше льдами Арктики.

Отправив по радио несколько донесений, мы снова погрузились и взяли курс на Берген в Норвегию, куда нам было приказано следовать после выхода из Северного Ледовитого океана.

Я никогда не забуду нашего прибытия в Берген. Лучи солнца, проходя сквозь легкую дымку, как-то по-особому освещали темную воду и мощные гранитные скалы фиорда. Я вспомнил в тот момент, что всего шестьдесят пять лет назад, в такой же хороший день, Нансен на специально укрепленном «Фраме» выходил из этого фиорда.

Несколько дней спустя в Осло состоялась торжественная церемония. Она происходила в музее, где хранится «Фрам» — национальная святыня норвежского народа. Мы возложили букет цветов у статуи Нансена, а на «Фраме» в память посещения музея оставили памятный знак с эмблемой «Скейта». Бронзовые памятные знаки «Скейта» находятся во многих местах Америки и Европы, но ни за один из них я не испытывал такой гордости, как за тот, который остался на борту этого небольшого деревянного судна.

22 сентября, сопровождаемые рокотом вертолетов и гудками буксиров, мы прибыли в Бостон. Когда лодка входила в гавань, навстречу нам вышел катер с Дэнисом Уилкинсоном и адмиралом Риковером на борту.