Иван Масленников

Герой Советского Союза генерал армии Иван Иванович Масленников, сын стрелочника, семнадцатилетним юношей вместе с группой большевика З. С. Петрова разоружал жандармов в Февральскую революцию, восемнадцати лет участвовал в ликвидации белоказачьего мятежа в Астрахани, в дни боев за Уральск обеспечивал связь с Чапаевской дивизией. Затем командовал кавалерийским полком, бился с частями Врангеля, водил в атаки кавалерийские бригады в степях Кубани и предгорьях Кавказа. В этих боях И. И. Масленников девять раз был ранен.

Молодой человек двадцати двух лет вышел из горнила гражданской войны с боевым опытом полководца, вынес классовую ненависть к врагам революции, политическую закалку и несгибаемую волю.

После окончания кавалерийских курсов в Новочеркасске И. И. Масленникова послали, как одного из лучших командиров, на границу в Среднюю Азию. Именно здесь, на необозримых просторах жгучих песков Каракумов и Кызылкума, решался государственной важности вопрос: быть или не быть социалистическим Туркменистану?

Среднеазиатский коммунистический университет И. И. Масленников окончил заочно в 1934 году. А в 1935-м — Военную академию имени М. В. Фрунзе.

В тридцать шесть лет И. И. Масленников — начальник боевой подготовки погранвойск в Закавказье, затем — командующий войсками НКВД Белорусского округа, в тридцать девять лет — заместитель наркома внутренних дел, в сорок — командарм. В самое трудное для Родины время — летом 1942 года — он командует Северной группой войск Закавказского фронта, а в 1943 году — Северо-Кавказским фронтом.

Под его руководством была организовала оборона Кавказа, а затем стремительное наступление, в ходе которого была освобождена территория от Орджоникидзе — Моздока до Азовского моря.

С мая по август 1943 года генерал-полковник Масленников — заместитель командующего Волховским фронтом. С августа по ноябрь 1943 года — заместитель командующего Юго-Западным и 3-м Украинским фронтами. Командовал 8-й гвардейской армией, форсировал с нею Днепр. С ноября 1943 года по март 1944-го — командующий 42-й армией, которая в январе 1944 года прорвала оборону противника под Ленинградом. С апреля 1944 года — командующий войсками 3-го Прибалтийского фронта. Победам этого фронта Москва салютовала шесть раз.

В годы Великой Отечественной войны И. И. Масленников был еще четыре раза ранен, дважды из них — тяжело.

В июне 1945 года — заместитель командующего советскими войсками на Дальнем Востоке. За умелое руководство боевыми действиями в разгроме Квантунской армии генерал армии И. И. Масленников удостоен звания Героя Советского Союза.

В 1945–1947 годах — командующий Бакинским, а затем Закавказским военными округами. В 1946 году был избран депутатом Верховного Совета СССР, а в 1952 году на XIX съезде партии — кандидатом в члены ЦК КПСС.

С мая 1948 и до апреля 1954 года — заместитель министра внутренних дел СССР.

Среднеазиатскому периоду деятельности, когда И. И. Масленников командовал 11-м Хорезмским кавалерийским полком ОГПУ, разгромившим в пустыне Каракумы объединенную группировку банд Дурды-Мурта, Ахмед-Бека, Бады-Дуза, посвящается этот очерк.

Белое раскаленное солнце. Свистящее дыхание лошадей. В горле сухо. Шершавый, будто распухший, язык задевает такие же шершавые, растрескавшиеся, кровоточащие губы. Кожу на скулах стянуло, и кажется, что еще немного, и она от иссушающего, горячего, как из жерла печи, суховея вот-вот лопнет. Едкий пот и мелкие песчинки режут глаза. Мучительно хочется пить. Кажется, все бы отдал только лишь за один глоток воды.

Вода есть у каждого красноармейца во фляге, есть она и в бочатах на идущих вслед за отрядом верблюдах, но пить запретил командир полка, отдавший строжайший приказ на протяжении всех ста двадцати километров марша не притрагиваться ни к флягам, ни к бочатам: и на тактических учениях песчаный полк должен привыкать к самым тяжелым условиям боя.

С бархана на бархан движется отряд, то поднимается на гребни, то опускается во впадины между бурыми песчаными холмами. Однообразное движение укачивает, как мертвая зыбь мертвого песчаного моря, застывшего под испепеляющими все живое лучами беспощадного солнца.

Правда, неизвестно, что труднее — идти ли в такую жару, как сейчас, или в декабре совершать стокилометровый марш-бросок от Хорезма до колодца Чарышлы, когда ветер, не встречающий препятствий на огромных открытых пространствах, бросает в лицо снег с дождем, забивает дыхание. Лошадей кормили на ходу; не сходя с седел, питались сами; и люди поверили в свои силы, сделав более ста километров за одни переход. Не легче было и во время недавнего девяностокилометрового марш-броска на колодец Аджи-Кую в условиях небывало тяжкой для весеннего времени жары.

Цель нынешнего похода — район старинной крепости Змухшир, где удобно развернуть боевые порядки, проверить не только выучку бойцов, но и возможности артиллерии, слаженность всех подразделений. С остатков гигантского крепостного вала хорошо видна вся округа, удобно наблюдать и руководить «боем».

С бархана на бархан идет и идет отряд, переваливается через гребни, скрывается в низинах.

Масленников придержал своего Пирата: с той стороны, где шло передовое охранение, возвращался рысью, приподнимаясь в седле, секретарь партбюро полка Быба.

— Товарищ командир полка, — доложил он, — через пески фаланга идет!.. В жизни не видел столько этих басмачей!..

Скомандовав отряду продолжать движение, командир полка вместе с помполитом Иваном Адамовичем Масько и старшим врачом полка Хорстом выехали вперед.

Удивительное зрелище предстало перед их глазами. Со зловещим шорохом, переваливаясь с увала на увал, наискось поднимаясь из низины на гребень соседнего бархана, бежали сплошной, изредка прерывающейся лентой отвратительные паукообразные фаланги, достигающие размером шести-семи сантиметров каждая, с толстыми, покрытыми волосками членистыми лапами, с мощными челюстями, способными заразить при укусе трупным ядом.

Что заставило такое несметное количество этих волосатых жителей пустыни переселяться с места на место, собравшись в целое войско? Но то, что Быба назвал фаланг басмачами, никого не удивило: басмачи у всех были первой темой, ради встречи с ними совершались эти утомительные марши, тактические учения.

— Зачем так громко? — заметил командир полка.

Быба не понял, почему он должен говорить тихо, с удивлением оглянулся.

— Зачем фаланг с басмачами сравнил? — пояснил Масленников. — Услышат — обидятся.

Шутку приняли, послышались реплики, смех.

— Фаланга не басмач, первая нападать не будет, — заметил врач полка Хорст. — Однако, — добавил он, — поостеречься следует…

— Продолжайте движение, — скомандовал Масленников, — передать по отряду: быть внимательнее!.. А если в бою или во время преследования противника попадет на пути такая нечисть, что ж, стоять будем?..

Командир полка, а вместе с ним и Хорст и Быба придержали лошадей, оставаясь на месте, пропуская мимо себя подразделения, всматриваясь в почерневшие от зноя лица, с беспокойством отмечая про себя крайнее утомление лошадей, спотыкающихся в сыпучке, с хриплым дыханием преодолевающих бархан за барханом.

Выставив флажки у того места, где путь отряда пересекали мигрирующие фаланги, командиры подразделений подали команды взводам, отделениям и звеньям кавалеристов, понукая лошадей, с ходу брали это непредвиденное препятствие.

Никто не мог объяснить, в том числе и сам он, командир полка, в каком направлении и зачем бегут по пескам собравшиеся сюда чуть ли не со всей пустыни фаланги, но зато очень хорошо знал, в каком районе Каракумов и в каком количестве собрались фаланги совсем другого сорта, с винтовками и пулеметами, объединившиеся в крупную бандгруппировку под командованием очень известных приспешников Джунаид-Хана, таких, как Дурды-Мурт, Ахмед-Бек, Бады-Дуз, и заблуждением было бы считать их тактически не подготовленными к упорным боям с регулярными частями Красной Армии.

Командиру полка хорошо было известно, как, например, проходил бой в районе колодца Чагыл 13–14 сентября прошлого, 1932 года.

Два кавалерийских полка совместно с мотоотрядом наступали на банду, насчитывавшую до шестисот хорошо вооруженных басмачей, с которыми были и семьи, и караван верблюдов с продовольствием и фуражом. Наступление поддерживали танкетки и самолеты.

Появившиеся на поле боя танкетки вызвали замешательство среди бандитов только в первый момент. Освоившись, басмачи повели грамотную борьбу и с танкетками. Одна из них попала в заранее вырытую яму и была сожжена, вторую встретили ураганным пулеметным огнем. По самолетам били из винтовок залпами, из четырех самолетов один повредили, ранили летчика.

Показали басмачи и умелое построение боевого порядка, эшелонированного в глубину, расчлененного по фронту, с использованием командных высот, с заменой убитых в стрелковых ячейках.

Для сбора сведений о наших частях засылали мелкими группами переодетых бандитов.

При боевых столкновениях нападали неожиданно, наваливаясь всей массой, стремясь сковать огнем с фронта, а главными силами ударить во фланг нашего расположения, обходя и охватывая боевые порядки отрядов ОГПУ.

Умели бандиты выбрать заранее удобный для принятия боя рубеж, располагаясь на нем полукругом, с целью заманить наши части в заранее подготовленный и пристрелянный огневой мешок. Устраивали, особенно в горных районах, засады, в бою старались поразить в первую очередь, командиров, тут же умело используя малейшее замешательство рядовых. Стремились вывести из строя, так же как командиров, автоматическое оружие, пулеметы и не боялись организовывать отдых в ночное время, считая, что части войск ГПУ не умеют действовать в темноте.

Пропуская мимо себя отряд истомленных зноем, находящихся в пути уже более десяти часов красноармейцев, командир полка оценивал своих бойцов, меряя их возможности только одной меркой: выдержат ли они испытания, когда придется бороться не только с изнуряющим зноем, но и в такую же жару вести бой?

С бархана на бархан передвигается отряд. Оттуда, куда ушло передовое охранение во главе с секретарем партбюро Быбой, прискакал связной:

— Товарищ командир полка, в полутора километрах видны развалины старинной крепости Змухшир. Докладывает красноармеец Осипов.

— Командиров подразделений ко мне! — скомандовал — Масленников. Коротко объяснив условную обстановку, приказал: развернуться в боевой порядок.

Казалось бы, после столь длительного непрерывного марша надо было бы дать бойцам отдохнуть, вдоволь напиться воды, приготовить обед. Но ничего этого командир отряда не разрешил: в бой с басмачами придется вступать с ходу, сразу после марша. Ни Дурды-Мурт, ни Ахмед-Бек чаевничать или обедать не дадут, жестоко накажут за малейшее промедление.

Командир полка отдавал приказания, принимал донесения, руководил «накапливанием» подразделений на исходных рубежах, наблюдал, как ведут себя отдельные бойцы и начальники. Вот красноармеец Широков с пересыхающим от жажды ртом сливает остатки воды из фляги в котелок, отдает задыхающемуся от жажды коню. Рядом с ним последнюю воду отдает коню боец Счастливцев. Широков и Счастливцев едут в дозор: противник может ввести в бой резервы.

Объезжая боевые порядки отряда, командир полка видит все ту же картину: жажда достигла предела. Некоторые бойцы, прополоскав рот остатками воды, впрыскивают ее в рот лошадям, а те, отлично зная назначение фляг, тянутся к ним, трогая пересохшими черными губами иссушенные солнцем чехлы.

Строжайший приказ остается в силе: ни личному составу, ни лошадям ни капли воды: в бою всё, а главное, жажда, будет неизмеримо тяжелей…

Один за другим отрапортовали командиры дивизионов Воробьев и Самохвалов о готовности своих подразделений, и Масленников, приняв рапорты, еще раз прикинул, смогут ли вынести главную нагрузку эти два командира.

Оба не один год прослужили в Средней Азии, неторопливые, опытные. Но и у них силы на пределе. Воробьев должен был ложиться на операцию, у него грыжа. Ему тем более нелегко, но окажись басмачи здесь — разбираться не будут, кто здоров, а кто болен. Командир полка, лишь взглянув на Воробьева, не стал спрашивать о самочувствии, а коротко повторил задачи подразделений на учении.

Суровое, героическое время!.. Время, в котором главную роль в достижении побед играла классовая убежденность, партийность, помноженная на несгибаемую человеческую волю: слишком ограничены были технические средства боевых подразделений, невелик еще боевой опыт полков и отрядов, проводивших операции в невероятно тяжелых условиях пустыни Каракумов.

В те беспощадно-строгие дни огромную роль в подготовке боевых частей играли политотделы. Они готовили оперативные отряды к выполнению труднейших задач с минимумом технической оснащенности и, как всегда, с максимумом политической и военной ответственности.

11-й Хорезмский полк И. И. Масленникова отличался исключительным вниманием командования к политработе. Командир полка Масленников и помполит Масько перед началом боевых операций сами следили за тщательным отбором бойцов в отряды, с тем чтобы в каждом взводе, в каждом отделении была цементирующая партийно-комсомольская прослойка, чтобы регулярно проводился инструктаж командиров, секретарей партийных и комсомольских ячеек, парторгов, редакторов «ильичевок», отдельных активистов. В совещаниях начсостава всегда участвовали секретари партийных и комсомольских организаций. Старались на летучих митингах знакомить красноармейцев с обстановкой и задачами операции, с обязанностями каждого в походе и в бою.

Снова и снова прикидывал Масленников, направив коня на высокий крепостной вал, так ли разворачивается «операция», слаженно ли действуют подразделения. Учебную атаку следовало оценивать с «небольшими» поправками на яростное сопротивление бандитов. Каково оно будет, это сопротивление? Какие загадки предложат ему главари басмачей Дурды-Мурт и Ахмед-Бек? Будет ли их крепость более серьезным орешком, чем эти остатки старинных укреплений крепости Змухшир?

После учений, медленно проезжая вдоль крепостного вала, принимая рапорты расположившихся на отдых подразделений, командир полка определял по виду своих утомленных походом и учениями бойцов, много ли еще у них осталось сил, достаточен ли запас прочности у отряда для того, чтобы выдержать в будущем неизмеримо более тяжкие испытания.

Масленников понимал: для того чтобы победить такого противника, как объединенная банда басмачей, надо не только подготовить к боям в песках свой отряд, но и хорошо знать силы и тактику противника, психологию и характеры главарей, таких, как Ахмед-Бек, Дурды-Мурт, Бады-Дуз.

Психология и характеры главарей банд складывались на протяжении всей истории развития феодально-байской верхушки — истории предательств и разбоя, деспотической власти ханов, многовекового угнетения народа, задавленного шариатом и адатами, религиозными и бытовыми предрассудками, уходящими в глубину веков.

В октябре 1918 года, когда в России вовсю разгоралась гражданская война, сын Джунаид-Хана Ишен-Хан со свитой в восемнадцать джигитов прибыл в Хиву и убил правившего там хана Аспендиара.

Джунаид-Хан занял хивинский трон, посадив на него послушного ему брата убитого Аспендиара Сеид-Абдуллу-бая, именем которого стал проводить свою националистическую политику, огнем и мечом подавляя узбекское влияние, ничем не облегчая участь беднейших туркмен.

Кровавый террор Джунаид-Хана был остановлен лишь частями Красной Армии, которые направил в Хорезм командующий Туркестанским фронтом Михаил Васильевич Фрунзе.

Власть Джунаид-Хана была свергнута, сам он бежал в пески. 28 апреля 1920 года народ объявил Хиву Хорезмской народной советской республикой. Но республика была объявлена, а национальная борьба осталась. В правительственном аппарате стали брать верх узбеки, ханские чиновники, духовенство.

Туркмены стали объединяться вокруг своих вождей-феодалов, находившихся под непосредственным влиянием Джунаид-Хана.

В марте 1921 года руководство Хорезмской народной советской республикой перешло к Временному революционному комитету. Эту дату и следует считать началом действенного советского влияния в Хорезме.

Мастерски используя промахи хивинского правительства, прикрываясь разговорами об исламе и утраченной свободе туркменского народа, все тот же Джунаид-Хан, уйдя в глубь песков, направляя в антисоветской деятельности бандитские группировки из «обиженных» Советской властью людей, сумел в начале 1924 года объединить буржуазию и духовенство, сблокироваться с туркменскими вождями-феодалами и под лозунгом борьбы с узбеками и Советским правительством сделал попытку прямого восстания против Советов, стремясь вернуть себе хивинский трон.

Частями Красной Армии он был разгромлен и бежал в Афганистан, но продолжал и оттуда руководить басмаческими группами на территории Хорезмского оазиса.

Матерый враг Советской власти и не думал ограничиваться подобной деятельностью. Отлично зная, насколько сильно влияние националистических группировок в Курултае, он в конце 1924 года снова перешел на нашу территорию и обратился к 1-му Всетуркестанскому съезду Советов с ходатайством об амнистии. Съезд удовлетворил его просьбу, предоставив право жить в песках, иметь при себе оружие, рассылать своих джигитов на базары, фактически брать с населения налоги.

Таким образом, Джунаид-Хан получил «прописку» на территории Хорезмской республики и, опираясь на все ту же национальную рознь и антисоветские настроения среди кулацко-байской части населения, умело используя незавершенность социального переустройства, малочисленность частей Красной Армии, провел тщательную подготовку басмаческих групп к активным действиям рядом грабежей и террористических актов, распространяя слухи о том, что при поддержке англичан завладеет Ташаузским округом и восстановит свое бывшее ханство.

К этому времени относится начало деятельности и бандитской шайки ставленника Джунаид-Хана, крупного бая Ахмед-Бека, с бандой которого и бандами Дурды-Мурта, Бады-Дуза и предстояло в будущем встретиться в бою в глубине песков отряду Масленникова.

В сентябре 1927 года банда Ахмед-Бека вела упорный бой с отрядом 83-го кавполка у озера Дайди-Куль и под давлением отряда отступила в глубь песков, объединившись с бандами Шалтай-Батыра и Хан-Пармака, грабя и терроризируя население.

Героическая 8-я Отдельная кавбригада в районе колодцев Чарышлы и озера Орта-Кую при активной помощи трудящихся Хорезма разгромила бандитское объединение Джунаид-Хана. Входящие в его состав шайки частично были разбиты, частично разогнаны по пескам, а сам Джунаид-Хан с остатками своих приближенных бежал в Иран, а оттуда в Афганистан. Но он и на этот раз не сложил оружия, по-прежнему направляя басмаческую деятельность верных ему бандитских групп, еще надеясь восстановить ханский трон.

После разгрома объединенной группировки Джунаид-Хана Ахмед-Бек вернулся на свои насиженные места в районе колодцев Аджи-Кую, Халыбай и Такыр, избрав объектом нападений и фуражировок Ильялинский и Каахкинский районы, грабя кооперативы, уничтожая школы, терроризируя советских и партийных работников.

В 1932 году, зарвавшись, Ахмед-Бек вступает в открытый бой с отрядами 83-го и 84-го кавполков, от которых терпит сильнейшее поражение и, потеряв более ста пятидесяти человек, бежит в район колодца Орта-Кую, где, собрав остатки банды, ведет уже более осторожную политику, избегая столкновений с частями Красной Армии.

В этот же период острейшей классовой борьбы в Средней Азии неуклонно росло влияние новой Советской власти, вставшей на защиту беднейшей части населения независимо от национальности.

Борьба за советский хлопок, за орошение полей, упразднение аксакальства и замена его выборами трудящихся дехкан в Советы, совершенствование партийного и советскою аппаратов — наглядные примеры этого.

Волею трудящихся по всей Средней Азии одновременно с Советами были созданы первые национальные воинские формирования, которые сразу же проявили истинный героизм в борьбе с контрреволюцией.

Программу этих формирований с трибуны III съезда Советов развернул Михаил Васильевич Фрунзе. Славную страницу в историю гражданской войны вписали эти формирования и в песках Каракумов, и в Хорезмском оазисе, пройдя путь от принципа добровольности до закона об обязательной военной службе, от мелких партизанских отрядов до прекрасно вооруженных, хорошо обученных воинских соединений.

Эти национальные части дали кишлакам и аулам десятки тысяч борцов за новый, советский строй.

Лицо Хорезма менялось, но нельзя забывать, что если в других республиках советское строительство началось уже с 1918 года, то Хорезмский оазис и в первые годы коллективизации находился еще во власти национальной розни и распрей, подвергался набегам банд, а кое-где был еще и под ханской плеткой.

Первые успехи коллективизации, развитие наряду с хлопководством шелководства, появление школ, повышение общей культуры — все это не давало покоя бывшим главарям родов — ханам и баям, ярым приверженцам феодально-родового строя.

Все это, как болезнь, оттягивало силы, мешало развитию республики.

Первые вести о коллективизации пришли в Среднюю Азию из Казахстана. Зимой 1930/31 года стали откочевывать вместе с хозяйствами баи-казахи в Туркмению к племени иомудов. Баи-иомуды поняли, что скоро раскулачивание дойдет и до них: органами Советской власти уже проводились определенные ограничения.

Экономические трудности, недостаток транспорта, нерегулярное снабжение, задержка выдачи товаров дехканам, сдавшим законтрактованную шерсть, — все это создавало благодатную почву для нарастающего недовольства, подогреваемого активной антисоветской пропагандой. Были и перегибы, допускаемые представителями власти на местах, когда по отношению к середнякам проводили ту же политику, что и к феодалам.

На складах было все, что предназначалось населению за поставки сельхозпродуктов, хлопка и шерсти. На станции Кара-Тенгир стояли вагоны муки. Не было транспорта. Затруднения с мобилизацией верблюдов преднамеренно провоцировали баи, выполнившие план всего на 18 процентов, в то время как бедняцко-середняцкие хозяйства дали стопроцентное количество верблюдов. И получилось, что основная тяжесть мобилизации транспорта легла на бедняков и середняков.

К этому же времени райживсоюз из-за экономических затруднений не мог удовлетворить районы в кормах.

Чувствуя, как накаляется атмосфера, из Афганистана прорвался с бандой ставленник Джунаид-Хана — Ишик-Хан.

В районе Каймата в апреле 1931 года появился видный джунаидовский пособник Анна-Мирза.

С их появлением начались грабежи складов и кооперативов, причем организаторы грабежей стремились вовлечь в беспорядки как можно больше населения, раздавая продукты дехканам, с тем чтобы иметь как можно больше сообщников.

Многие, конечно, тут же одумались и готовы были идти с повинной, но их запугивали возможными репрессиями Советов, распространением слухов о захвате Ташауза Ишик-Ханом, о «Помощи Англии» вооруженными силами, о широком движении банд из-за кордона.

Грабежи продолжались. В апреле 1931 года был разгромлен поселок Ходжа-Су, бандой Атаджанова разгромлен кишлак Сойли. Немало осложняли и без того накаленную обстановку профессиональные бандиты, учуявшие поживу, зарекомендовавшие себя как ярые противники Советов еще со времен гражданской войны.

На стыке территории Мервского и Алийского округов, прорвавшись из-за кордона, орудовала банда в шестьдесят всадников под командой Мамеда-Али-белуджа и Абды-Хана. Оба — старые сподвижники Керим-Хана, известные по грабежам не только у нас, но и в Иране и Афганистане.

Шайка, состоявшая из шестидесяти хорошо вооруженных закоренелых бандитов, имея отлично тренированных лошадей, делала громадные переходы, долгое время оставаясь почти неуязвимой для наших частей.

При таком положении бандам удалось создать легенду о своей неуязвимости, тем более что в беспорядки была вовлечена часть населения.

В это трудное время и возникли добровольческие отряды, действовавшие в районах Хорезмской республики.

К началу 1932 года наученный горьким опытом Ахмед-Бек, потерпевший разгром от двух кавалерийских полков Красной Армии, объединил свои силы с такими же прославившимися своей жестокостью и непримиримостью к Советской власти курбаши Дурды-Муртом и Бады-Дузом. Эта объединенная банда представляла собой настолько серьезную угрозу, что ликвидация ее представляла задачу первостепенной важности.

Отряды 126-го дивизиона под командованием Сотникова и Борисенко в стычках с ней успеха не имели, главным образом из-за своей малочисленности и недостаточной обеспеченности.

Несколько недель преследовал по пескам банду Дурды-Мурта добровольческий отряд под руководством уполномоченного ОГПУ Классовского, в задачу которого входило сдерживать продвижение банды, содействовать отрядам частей ОГПУ в проведении операций.

Вполне понятно, что для ликвидации басмачества, принявшего такие масштабы в Средней Азии, требовались самые решительные и координированные действия всех воинских частей ОГПУ. Но главный удар по объединенной банде должен был наносить наиболее подготовленный песковый отряд. Таким был признан 11-й Хорезмский полк под командованием Ивана Ивановича Масленникова. Начальником Центральной оперативной группы (ЦОГ) был назначен председатель ГПУ Туркмении Бабкевич.

В инструктивном письме своим подчиненным начальник ЦОГ писал: «…На сегодня банды находятся в районе Сухого озера, движутся дальше, отрывая нас от продфуражных баз. Нам надо идти крупными отрядами, но банды будут уходить еще дальше, чем мы поставим наши части в тяжелое положение с продфуражом…

…Создаются три опергруппы: Северная — Куня-Ургенч, восточная — Серный завод, южная — Кизыл-Арват…»

В этом же письме Бабкевич говорит о необходимости проведения целого комплекса мер, а именно: «…Усилить политработу в скотоводческих районах, широко мобилизовать население для борьбы с басмачеством. Организовать отряды самоохраны краснопалочников, усилить боеспособность существующих отрядов.

Обеспечить бесперебойный завоз хлеба, промтоваров, немедленно ликвидировать задолженность, повести решительную борьбу с перегибами, провести немедленную решительную чистку районов культполосы от всяческих пособнических элементов.

Если пока что брали только баев и духовенство при малейших данных, а бедняка только уговаривали и изымали лишь злостных рецидивистов, то на сегодня намечается: самое решительное изъятие социально чуждого элемента (баи, ишаны, духовенство), изъятие всех пособников без различия соцположения, выселение всех басмаческих семей, как внутренних, так и закордонных, в другие районы республики, активнейшая чистка колхозно-совхозного аппарата; хищников, растратчиков, перегибщиков, бездельников — решительно, немедленно судить. Дать ряд показательных процессов с привлечением широких масс скотоводов…» «…Крайне необходимо, чтобы вокруг наших гарнизонов появилось и осело население. Для этого необходимо провести соответствующую работу среди скотоводов, дать нужные директивы по линии ЦК и правительства…

Действиями Керкинской мангруппы из Ербента, отряда Гавриса из Серного и отряда в 65 сабель 11-го полка И. И. Масленникова с северо-востока намечается ликвидация группировки…»

И командир специально сформированного 11-го Хорезмского полка И. И. Масленников стал готовить свой полк к боям. В эти дни он пишет письмо, адресованное в полномочное представительство ОГПУ в Средней Азии Залину.

«Добрый день, т. Залин!

Пользуясь данным Вами разрешением (при посещении полка) о товарищеских письмах, решил повторить мою точку зрения на проводимую в данное время операцию…

Вот мой вариант.

На севере и юге создается по одному участку, участок разбивается на районы, в каждом районе один истребительный, один летучий отряд и база (при рациях). Их функции: истребительному отряду границ нет. Действует он до физического изнеможения. Летучий же отряд действует в черте своего района.

Для облегчения ориентировки участок разбит на 25-километровые нумерованные квадраты с координатами. В каждом районе иметь подвижную базу в 45 верблюдов (выбрасывается как особая крайность). У меня на севере районы Нер-Бугунский и Хатибский могут обслуживаться автобазами, для чего требуется полку 10 штук полуторатонок Форда. Забросив продфураж, они могут использоваться как дозорные машины по освещению местности».

Показательна докладная записка инспектора политотдела тов. Рекстина, в которой он говорит: «Действующий отряд Масленникова доносит радиограммой, что за время похода в песках после 10.XII с. г. принято в партию 40 человек».

Начальник ЦОГ в обзоре борьбы с басмачами, отмечая недостаток опыта некоторых командиров, высоко оценивает военно-политическую подготовку Масленникова. Говоря о нескольких отрядах, он пишет: «…Бойцы дерутся хорошо. Управление же подразделениями в бою со стороны командиров зачастую отсутствует, бой развивается стихийно. Исключением из этого является отряд Масленникова…»

Очевидно, именно поэтому командиру 11-го Хорезмского полка и была поручена главная роль в решении такой нелегкой и в то же время совершенно необходимой задачи, как ликвидация басмачества в Туркменистане.

Докладывая начальнику УПО и войск ПП ОГПУ в Средней Азии тов. Горбунову о том, что банда Ахмед-Бека объединилась с бандами Дурды-Мурта и Бады-Дуза в районе Мирза-Чале, начальник ЦОГ тов. Бабкевич делает вывод: «Ташаузский отряд 11-го Хорезмского полка Масленникова надо бросать немедленно…»

После возвращения с учений, проведенных в районе крепости Змухшир, 11-й Хорезмский полк Масленникова готовился к выходу в летние лагеря, в районе которых были назначены тактические учения.

В лагере на берегу мутного арыка Шават красноармейцы полка разбивали линейки, устанавливали коновязи, размечали участки.

По арыку на каюке перевозили кирпич и доски для летних кухонь, очагов. Старшины хлопотали, формируя команды землекопов, печников, плотников. Повсюду, и на зимних квартирах, и на месте будущих лагерей, шли, казалось бы, мирные работы.

Но командир полка прекрасно знал, что все это до поры до времени: выход в лагерь будет лишь после завершения всей операции в песках. Масштабы готовящихся по всему Туркменистану военных действий не позволяли хотя бы одному дивизиону, не говоря уже о такой боевой единице, как полк, остаться вне дела.

Подав специальный рапорт, Масленников надеялся, что именно его полку доверят нанести главный удар по басмачам. К этому он готовил все десять месяцев со дня организации свой полк, сформированный в июле прошлого, 1932 года, к этому готовился сам.

Что он знал и что обязан был знать о своем противнике? Знал лишь предположительно, что объединенная бандгруппа Дурды-Мурта, Ахмед-Бека, Бады-Дуза в течение декабря и января отсиживалась где-то в районе южного берега Сухого озера, о чем можно было строить лишь догадки: ни действовавшие в песках наши отряды, ни авиаразведка не могли установить точно ее местоположение. Безусловно знал он и то, что для предотвращения движения банд на фуражировку в южной и западной части Каракумов, а также в целях прикрытия пунктов, расположенных глубоко в песках, созданы песковые гарнизоны.

Объединенная банда давала о себе знать дерзкими налетами крупных — до ста, ста пятидесяти всадников — фуражировочных групп.

Все случаи ограбления аулов свидетельствовали о хорошо поставленной разведке у Ахмед-Бека и Дурды-Мурта. А это значило, что в случае получения приказа выйти в пески для ликвидации банды маскировка и конспирация должны быть безукоризненными.

Добровольческие отряды — Мударский, Ербентский и Сернозаводский — в стычках с мелкими разведывательными партиями захватили в плен нескольких бандитов, из показаний которых и выяснили состав банды и ее местонахождение.

Потеряв за один лишь март тринадцать басмачей убитыми, троих ранеными и еще двоих, попавших в плен, Дурды-Мурт и Ахмед-Бек свернули свою фуражировочную деятельность, а это значило, что едят они сейчас скот и остатки продовольствия, награбленного в начале 1933 года.

Для Масленникова, державшего полк на протяжении всего периода подготовки к боям в повышенной готовности, не был неожиданностью полученный приказ: «Выступить, настичь и уничтожить». Приказ был получен 9 мая 1933 года, в разгар подготовки полка к выходу в летние лагеря. Общее руководство операцией поручалось войсковому начальнику всех действующих частей погранохраны, милиции и добротрядов — начальнику УПО ВОГПУ тов. Масловскому.

Добровольческому отряду Классовского была поставлена задача найти банду в песках, неотступно преследовать ее, не давая уходить в глубь Каракумов, на север, и навести на банду отряд Масленникова, а во время боя выполнять роль сковывающей группы, оттягивая на себя значительные силы басмачей.

Решено было также выбросить из Хивы на колодец Холыбай в двадцати километрах юго-восточнее колодца Сагаджа два взвода милицейского дивизиона под командованием командира дивизиона Приданникова с задачей закрыть колодец и тоже активно действовать против банды.

Все действующие в песках части с этой минуты подчинялись непосредственно командиру 11-го Хорезмского полка И. И. Масленникову.

Приказ был получен полком 9 мая 1933 года в 10 часов утра, а уже в 17 часов отряд, состоящий из 114 сабель (против 250 сабель басмачей), с двумя станковыми и одиннадцатью ручными пулеметами при одном орудии, во главе с помощником командира полка по политической части И. А. Масько выступил в Хиву, имея с собой двухдневный запас продфуража.

Командир полка Масленников, инспектор Политотдела ОГПУ Карпов, уполномоченный Особого отдела Г. И. Тепцов за час до выхода отряда выехали в Хиву на машине, чтобы организовать караван верблюдов с проводниками, способный поднять суточный запас воды и трехсуточный запас продфуража.

Мчась в автомобиле по дороге в Хиву, куда должен был прийти отряд, Масленников, глотая дорожную пыль и наблюдая привычный ландшафт пустыни, перебирал в памяти весь последний период подготовки отряда, те несколько месяцев, какие были ему отведены на сколачивание боеспособной, подчиняющейся железной дисциплине с высоким чувством ответственности воинской части.

Пришла пора держать экзамен на зрелость, пожинать плоды кропотливой повседневной работы. Порядок движения отработан во время учебных походов. Старшим врачом отряда Хорстом и командирами эскадронов проводился инструктаж о водной дисциплине: бойцы не должны пить без разрешения командиров. У каждого бойца — индивидуальные пакеты, эвакуация раненых предполагалась на тех самых верблюдах, караван которых он, командир полка, ехал организовывать в Хиве.

Не беспокоило Масленникова и состояние лошадей и отношение бойцов к коню. Учебные выходы хотя бы к той же крепости Змухшир доказали, что о своем четвероногом боевом друге красноармейцы заботятся больше, чем о себе: без коня в пустыне боец не боец. Седла подгоняли под непосредственным наблюдением командиров, тщательно проверяли растяжку потника, прикрепление вьюка. Вьюк облегчили до минимума, взяв лишь норму двухсуточного запаса фуража на каждого коня. Изношенные торбы для ячменя отремонтировали, сшили из мешков новые. И все-таки командира полка точило сомнение: в условиях песков, где маневренность и подвижность банд требуют энергичных, быстрых действий, кони должны быть совсем освобождены от груза. И получалось, что от состояния каравана, который он должен сформировать в Хиве, от физического состояния верблюдов во многом зависит успех операции.

Двугорбый верблюд-тяжеловоз может нести во вьюках пятисуточный запас продфуража и трехсуточный запас воды. Идеально было бы иметь еще быстроходных одногорбых верблюдов: тогда боец мог бы садиться на коня только в момент активных действий, а остальное время вести коня в поводу, сохраняя ему силы. Идеально, но осуществимо ли?..

Мчится и мчится вперед машина. Человеку, дни и недели проводящему в седле, скорость ее кажется равной скорости самолета, но ехать надо еще быстрее: слишком мало времени — меньше суток — отведено на формирование каравана.

Снова и снова перебирает в уме командир полка, все ли сделано, все ли предусмотрено.

Отобрано политпросветимущество, проинструктирован руководящий партсостав, проведены занятия по вьючке полным вьюком, проверены радиостанции. Особенно тщательно подготовлено оружие: пулеметы, диски, ленты, капсюли гранат и сами гранаты. Проведен специальный семинар пулеметчиков, специальные тактические занятия с целью сколотить отделения. Проведены занятия в общеотрядном масштабе с увязкой взаимодействия подразделений, отработана одиночная подготовка бойца, проведены дневные и ночные стрельбы, проведено обшивание подсумков, тренчиков, патронташей, разных, чехлов, фляг. Приобретены бидоны, кунганы, веревки. Казалось бы, все учтено, все колесики сложного механизма, все его части точно подогнаны друг к другу и хорошо смазаны, но… многое может зависеть от того, как решится примитивный, прозаический вопрос: удастся ли в Хиве, Хапке и Ташаузе организовать полноценные караваны верблюдов?

Вот и жемчужина Средней Азии Хива.

Встретил Масленникова и его сопровождающих начальник отдела ОГПУ Иливицкий; поняв суть задачи, коротко сообщил: «Два дня назад сто верблюдов мобилизовал для своего отряда командир милицейского эскадрона Приданников».

«Нужны еще сто, и немедленно», — так же коротко сказал Масленников, отлично понимая, что о качестве «второй очереди» мобилизованного транспорта нечего и думать. Но если у командира полка в момент этого разговора еще оставались какие-то надежды, что удастся отыскать в Хиве сколько-нибудь удовлетворительный транспорт, то, когда благодаря усилиям начальника отдела ОГПУ Иливицкого верблюды были собраны, у Масленникова и сопровождавших его командиров уже не оставалось никаких иллюзий.

Состояние мобилизованной сотни верблюдов даже с большой натяжкой нельзя было назвать «средним». В большинстве своем выпряженные из чигирей, истомленные весенними перевозками, исхудавшие из-за линьки верблюды мало отвечали требованиям форсированного движения по пескам. Сколько раз на ответственных совещаниях и Масленников, и другие командиры полков говорили о том, что воинская часть, действующая в пустыне, должна иметь свой верблюжий фонд, составленный как из двугорбых тяжеловозов, так и одногорбых, быстроходных, породы нары, чтобы в любую минуту поднять и груз, и достаточное количество бойцов-кавалеристов.

Дорого тогда обошелся некачественный транспорт отряду 11-го полка. Забегая вперед, следует сказать, что в боевых операциях в Каракумах по ликвидации объединенной бандгруппировки Дурды-Мурта и Ахмед-Бека было занято 464 верблюда, пало 135 этих признанных «кораблей пустыни» — от быстрого движения, высокой температуры, достигавшей 60–70 градусов, отсутствия воды… Люди выдержали…

Стараясь не показать своих самых мрачных предчувствий, командир полка распорядился еще сто верблюдов мобилизовать в селении Ханка. Но и прибывшие из Ханки верблюды были не лучше хивинских. Других не было. Надо было с этим транспортом выполнять боевую задачу. Несколько успокоили местные знатоки, порекомендовавшие группу проводников-верблюдовожатых во главе с «королем песков», отлично, как заверили Масленникова, знающим Каракумы, по имени Кабул. Прищуренный глаз и прыгающая бровь делали его приметным среди остальных, таких же прокаленных солнцем проводников в ватных стеганых палатах и высоких бараньих шапках-тельпеках. По манере держаться он тоже выделялся среди других, видимо, ревниво оберегая свое высокое звание.

Десятого мая отряд, сделав за один переход девяносто километров, отдохнув до вечера, в 18 часов в сопровождении хивинского транспорта выступил из Хивы в южном направлении на колодец Холыбай, где должен был дожидаться его со своими двумя взводами милицейского дивизиона комэскадрона Приданников.

Первую половину пути прошли ночью, сберегая силы, через сорок километров сделали привал. За второй ночной переход сделали еще сорок километров и двенадцатого мая в девять часов утра пришли на колодец Холыбай.

В первые же сутки песчаного пути командир полка воочию убедился, насколько тормозит движение караван. Делая четыре-пять километров в час, ташаузский транспорт в 250 верблюдов с основным грузом был только на пути от Ташауза к Хиве. Особенно трудно было двугорбым «кораблям пустыни» тащить орудие, которое должно было сказать свое весомое слово в решающий момент боя.

Но одно, казалось бы, незначительное происшествие все-таки позабавило не слишком весело настроенного начальника отряда.

Присматриваясь к своему старшему проводнику, проверяя все время путь по компасу и карте, Масленников заметил, что Кабул с прищуренным глазом и прыгающей бровью, если и считал себя королем песков, то словно бы попал в чужое королевство.

Выслав вперед дозор, командир отряда спросил главу проводников: «Как считаешь, Кабул, сколько будет еще километров до колодца Холыбай?»

Тот с важным видом подумал и заявил, что до колодца еще пятнадцать километров.

Надо же было так получиться, что как раз в этот момент на гребне соседнего бархана показался высланный Масленниковым передовой разъезд под началом командира взвода Криулина.

— Товарищ командир полка, — доложил, подъехав, Криулин, — колодец Холыбай в трех километрах. Командир милицейского дивизиона товарищ Приданников производит водопой, ждет вас!..

Общий хохот, к немалому смущению Кабула, понявшего, о чем речь, заглушил слова Криулина.

Командиру полка было не до веселья: идти на сближение с объединенной бандой придется не только без транспорта, но и без проводников: Кабул и его помощники признались, что эту часть пустыни не знают. Еще хуже дело с транспортом: теперь-то уже не оставалось никаких сомнений, что и на ташаузских верблюдов, так же как на хивинских и ханкинских, надежд никаких нет.

Невысокий, но плотный, в выгоревшей на солнце гимнастерке красноармеец Панченко из дивизиона Воробьева, ведя в поводу верблюда, от чересседельника которого тянулась веревка, уходившая в глубину колодца, отмерял ровно шестьдесят шагов, на минуту останавливался, пока второй боец — Усенко — не подхватывал показывающееся из зияющего провала ведро, не выливал воду в котелки и ведра. Снова с верблюдом — к колодцу, опять от колодца, и так, будто маятник, туда и обратно, туда и обратно, меняясь с товарищами, при пятидесятиградусной жаре.

Вокруг, куда ни посмотри, барханы и барханы из наносных сыпучих песков, которые во время «афганца» так поднимаются в воздух, что неба не видно: от пыли стоит сплошная мгла, и барханы меняют очертания, переползают на другое место, чтобы сбить с пути караван, путешественника, оказавшегося в этих гиблых местах.

Жестокая природа, жестокое место. Вокруг песок и песок. Горы песка, грядами, как волны, идущие друг за другом до самого горизонта, покрытые редким, казалось, высушенным до звона костлявым саксаулом.

Шестьдесят шагов красноармейца Панченко — это что-нибудь сорок-сорок пять метров глубины колодца. Триста ведер до прихода отряда Масленникова вычерпал Приданников. Воды хватило лишь по одному котелку на человека и по одному ведру на коня, в то время как нормально конь пьет несколько ведер сразу.

Еще подходя к колодцу, командир полка разрешил открыть фляги и некоторое время наблюдал, как бойцы и командиры его отряда, едва отпив два-три глотка, отдавали воду коню, точно так же, как это было на тактических учениях, последний раз — в районе Змухшира.

Он и сам, спешившись, протянул своему Пирату флягу с отвинченной крышкой, и тот стал тянуть из нее воду, как из соски, хотя в другое время, осмелься кто-нибудь предложить ему флягу, тут же перекусил бы.

Как ни поворачивай дело, а приходилось ждать караван. Но и караван, отдав воду отряду, не мог здесь, на колодце Холыбай, пополнить запасы.

Вместе с командирами дивизионов Воробьевым и Самохваловым, секретарем партбюро полка Быбой Масленников обошел бивак, выслушал рапорты.

Только отделенный командир Черевко доложил:

— Товарищ командир полка, в первом пулеметном все здоровы. Происшествий нет. Есть один легкий набой, сделал беспартийный Голобородько.

— А если беспартийный, — спросил Быба, — выходит, можно коню спину набивать?

— Никак нет, — ответил Черевко. — Мы уже взяли Голобородько в оборот. Отвечаем за него всем отделением, потому что он весь дивизион назад тянет.

— Что ж… И ответите. Полной мерой ответите, — не очень-то приветливо пообещал Масленников, хорошо зная Голобородько как бестолкового и расхлябанного бойца.

Черевко ничего не сказал, только еще больше вытянулся по стойке «смирно».

В других отделения и взводах набоев не было, больных тоже — значит, не зря прошли месяцы тренировок, выходов в пески.

Вернувшись к колодцу, где бойцы продолжали гонять взад и вперед верблюда, добывая горько-соленую, но такую драгоценную воду, командир отряда созвал совещание начальствующего состава, развернул карту.

Отправленная Приданниковым разведка доложило, что означенный на карте колодец Хан-Кую в четырнадцати километрах к югу не найден.

— Позовите Кабула, — приказал Масленников и, когда старшина проводников подошел, спросил его: — На карте колодец Хан-Кую есть, на месте его нет. Что можешь сказать?

— Выходит, я плохо знаю пески, — все еще переживая свой конфуз с выходом к колодцу Холыбай, начал было проводник (бровь его запрыгала чаще), но командир полка сделал нетерпеливый жест:

— Давай по делу. Скажи, что знаешь о колодце Хан-Кую? Почему на карте он есть, а в пустыне его нет?

После долгих объяснений Кабула наконец установили, что колодец называется, по его словам, не Хан-Кую, а Бал-Кую — это означает «Медовый колодец», настолько там была прекрасная питьевая вода. Но только лишь «была». Пять или шесть лет прошло, как колодец засыпали басмачи. Другие колодцев поблизости нет.

— Товарищ командир полка, радиограмма! — доложил, подбежав к совещавшимся начальникам, радист Веленгуро. — От командира добротряда Классовского! «Банда Ахмед-Бека, Дурды-Мурта засыпала колодец Докуз-Аджи, ушла на северо-запад. Колодец восстановил, выхожу по следу банды. Классовский».

— Ну вот, теперь легче, — сказал командир отряда. — По крайней мере, напали на след. Так что будем делать, товарищи командиры?

Все молчали, зная, что без воды много не навоюешь. Транспорт, придя на Холыбай, и за сутки не пополнит запасы.

Участники совещания понимали, что, задавая вопрос, командир полка уже принял решение.

Решение он действительно принял.

— Вам, Приданников, — приказал он командиру милицейского дивизиона, — вести непрерывную разведку колодцев на юго-восток и юго-запад… Красноармеец Веленгуро, передайте начальнику тыла… — Командир полка набросал текст радиограммы:

«Начальнику тыла тов. Рекуну, командиру взвода Голованенко (оба вели основной ташаузскнй транспорт — караван из двухсот пятидесяти верблюдов). На Холыбае не задерживаться. Пустые бочата заполнить водой, напоить верблюдов и направляться по моим следам. Обращать внимание на выставленные стрелы-указатели из саксаула и на вехи с записками на господствующих сопках. Движение вести из расчета пять километров в час, двигаться непрерывно четырнадцать часов в сутки, останавливаться на десять часов для кормления верблюдов». И размашисто подписал радиограмму: «Масленников».

— А теперь, — обратился он к Масько и Быбе, — собирайте людей. Подведем первые итоги марша.

В который раз уже он подумал, что все было бы иначе, если бы отряд располагал караваном полноценных верблюдов. Сейчас же получалось, что он должен рассчитывать только на тот запас, какой могут взять конники с собой, да еще на «энзэ» в двенадцать литров, которые вез с санчастью старший врач полка Хорст.

В течение нескольких минут бойцы были собраны, митинг открыл помполит Масько. Слово взял командир полка, он же командир отряда.

— Первые дни марша показали, — сказал он, — что только строжайшая водная дисциплина, сохранение коней, сбережение оружия позволят нам выполнить боевую задачу. Без разрешения командиров ни одного глотка воды, ни одного сухаря, тем более ни одной банки консервов!..

После командира полка говорил помполит Масько:

— Мы ведем борьбу с басмачами в тревожное время. Классовая борьба разгорается не только у нас, в Средней Азии, но и во всем мире. Если здесь все еще пытаются действовать недобитые контрреволюционеры, байско-ханское охвостье, то на Западе поднимает голову молодое, но уже требующее крови и жизненного пространства, самое уродливое детище империализма — фашизм. В Германии льется кровь. Тюрьмы забиты коммунистами. Наши немецкие товарищи по классу ведут неравную борьбу против ставленников мирового капитала. Поэтому, товарищи, я предлагаю, взяв на себя самые высокие обязательства, называть наш отряд имени Германского пролетариата.

После того как единогласно было принято это предложение, выступал Быба, другие командиры и бойцы, врач полка Хорст. Слушая выступления командиров и бойцов, Масленников думал, как обеспечить отряд водой перед боем. И едва ли он думал о том, что не пройдет и десяти лет, как ему придется возглавить не полк и не бригаду, а дивизию, армию, фронт и насмерть биться в сражениях огромного масштаба с тем самым германским фашизмом, о котором говорил сейчас на митинге в пустыне помполит Масько. Все его мысли были направлены на одно, такое незаметное в обычной повседневности и такое необходимое для жизни вещество, как вода.

После митинга, так и не дождавшись каравана, выступили в направлении колодца Бал-Кую. Положение резко изменилось: Классовский напал на след банды, а это значило, каждый час может начаться бой, и еще это означало, что положение с водой становилось все опаснее.

Из отверстия колодца с таким обнадеживающим названием, как «Медовый», подозрительно несло зловонием, доносилось приглушенное покашливание, словно у спустившегося туда верхом на палке, обвязанного веревкой под мышками старшины проводников Кабула першило в горле. Дернув за веревку, он дал сигнал поднимать его наверх, хотя спустился всего на какой-то десяток метров, и очередной погонщик, как бойцы в шутку называли — «верблюжий шофер», погнал «тягло» от колодца.

Сначала в черной дыре, над которой кто-то еще в давние времена положил на козлах толстый ствол саксаула, показалась тюбетейка, ловко сидевшая на вытянутой вверх седой голове Кабула (папаху-тельпек Кабул предусмотрительно снял перед тем, как спускаться в колодец), затем и сам знаменитый проводник, «король песков» Кабул.

Стоявшие поблизости красноармейцы бросились, чтобы помочь старику выбраться на поверхность (Быба удерживал другой конец веревки, подстраховывал его), но проводник с неподдельным ужасом замахал руками, давая понять, чтобы все отошли подальше.

С помощью переводчика Масленников понял: проводник боится, что старый колодец, который несколько лет никто не ремонтировал, обвалится и похоронит его на сорокаметровой глубине вместе с «кизил-аскерами».

— Отойдите от колодца, — скомандовал Масленников и сам помог Кабулу встать на ноги.

Тот отряхнулся, с брезгливым видом понюхал рукав халата и, только водрузив на голову баранью папаху-тельпек, безучастно сказал:

— Су ёк.

Всем и без переводчика было ясно: «Воды нет».

— Ёк-то ёк, — передразнил Кабула Быба, — а почему ты не полез до самого дна? Чуть опустился и давай веревку дергать, чтоб тащили наверх?

— Воздух плохой, можно задохнуться. Если ты такой смелый, сам полезай, — ответил Кабул.

Быба тут же принялся сбрасывать с себя гимнастерку, отдал поясной ремень и документы, всякую карманную мелочь стоявшему тут же командиру дивизиону Самохвалову, а Масленников исподволь окинул взглядом свое расположившееся вокруг колодца в некотором отдалении, истомленное зноем и жаждой войско: исхудавшие, почерневшие от зноя и ветра лица, налитые кровью глаза, потрескавшиеся, кровоточащие губы, тяжелое, прерывистое дыхание. Лошади стояли, опустив головы, под палящими лучами солнца, раскрывая от жажды пасти, высунув набок черные вспухшие языки. Его собственный Пират смотрел такими печальными глазами в лицо, тянулся сухими губами к фляге, что командир полка не выдержал, отвел взгляд. Бойцы, а глядя на них, и кони разрывали песок у основания стволов саксаула, там он был хоть немного влажным и прохладным.

Быба уже обвязывал себя веревкой, усаживался на перекладину.

— Су ёк, бу майды, — снова сказал проводник.

— Воды нет и не будет, — перевел Быба. — К вечеру, старина, будешь пить из этого колодца чистую су.

— Я тридцать лет вожу караваны в пустыне, — с достоинством сказал Кабул. — Не знаю случая, чтобы колодец отрыли за три дня. Надо восемь дней.

— Это вам надо восемь дней, а нам надо скорей, восемь часов, — уже спускаясь в колодец, парировал Быба. — Знаешь, как наш любимый вождь сказал? Нет таких трудностей! Вот мы и оправдаем его слова!

— Скажи, Кабул, — спросил Масленников, — что легче, этот колодец откопать или новый вырыть?

Старик подумал и сказал:

— Этот скорей…

На лицах проводников унылое равнодушие, никто не верит в успех дела. От ближайшей рощицы саксаула донесся возглас:

— Врача!

Уже с третьим или четвертым случился солнечный удар: запрокинутые назад головы, останавливающееся дыхание, все тело сотрясают судороги.

Распоряжения отдавать не надо: там уже хлопочет Хорст с лекпомом Павликовым… А ведь еще не только в бой не вступали, до противника не дошли.

Масленников приказал радисту связаться с Классовским, запросить Ашхабад.

Из Ашхабада поступил встречный запрос: «Почему вышли на Хан-Кую? Ваше направление к северо-востоку от Холыбая».

— Товарищ командир полка, — доложил Веленгуро, — радиограмма от Классовского.

Масленников расшифровал текст. Классовский сообщал: «Ваше движение на Докуз-Аджи нецелесообразно: разойдетесь с бандой. Иду от Докуз-Аджи на северо-восток, прошел двадцать пять километров, следы банды идут северо-восточнее».

«Тут вообще, пока не будет воды, никуда не выйдешь», — невольно подумал командир полка.

— Самохвалов, — вызвал он командира дивизиона, — что там с колодцем?

— Товарищ командир полка, — официально доложил Самохвалов, — первый взвод организовал ударную бригаду имени Героического германского пролетариата, вызвал на соцсоревнование остальные взводы. Быба спустился на дно колодца, прислал записку: «На дне колодца два дохлых верблюда. Воды нет, но, считаю, отрыть можно».

Как раз в это время всё с помощью той же веревки и тягла в виде верблюда бойцы вытащили из отверстия колодца дохлого собрата «корабля пустыни». Живот верблюда лопнул, вокруг распространился ужасающий смрад.

«Не задохнулся бы там Быба», — невольно подумал Масленников. Не успел он подумать, как второй верблюд, едва показавшись из отверстия, стянутый веревкой, лопнул прямо над колодцем, и вниз хлынула черная вонючая жижа. Смрад стал нестерпимым.

Масленников, чувствуя, что почва колеблется под ногами (вот-вот обвалится), наклонился к отверстию:

— Максим Николаевич! Как ты там? Живой?

— Ничего! Мимо пролилось! Чуть задело! — глухо донеслось из колодца. — Отрыть можно!..

Командир полка видел, как истово молились проводники, оправдываясь, видимо, перед аллахом в таком святотатстве: колодец осквернен, как теперь пить воду?..

«Ничего, аксакалы, еще как будете пить, только бы очистить», — разозлившись на «бесплатное приложение» к отряду, подумал Масленников.

У колодца дело шло споро. Командир первого дивизиона Самохвалов с часами в руках точно засекал время, чтобы бойцы, принимавшие от Быбы ведра с черным вонючим песком, вовремя сменяли друг друга.

Командир полка, предоставив им выполнять работу, которой должно было хватить чуть ли не на полсуток, отправил дозор под командованием сверхсрочника командира взвода Криулина с задачей наблюдать за местностью на дистанции в пятнадцать километров. Затем выслал отделение из взвода Бабичева с задачей «освещения» местности в радиусе тридцати километров. По радио отдал распоряжение бывшему где-то на подходе ханкинскому транспорту отобрать семьдесят лучших верблюдов и подготовить их для сопровождения разведотряда, который должен был выйти наперерез банде.

В разведотряд вошли два кавалерийских сабельных взвода, полувзвод стрелков, при нем станковый пулемет.

Вести разведотряд Масленников поручил командиру второго дивизиона Воробьеву.

Наблюдая, как идет дело у колодца, надеясь и боясь надеяться, что неутомимый Быба, который вот уже больше часа не поднимался на поверхность, в конце концов докопается до воды, Масленников ставил перед Воробьевым задачу, ориентировочно предполагая, что банда Ахмед-Бека и Дурды-Мурта выступила на северо-восток от колодца Докуз-Аджи, найти следы банды, настичь ее и задержать до подхода полка.

Если банда будет уходить в сторону культурной полосы, не допускать ограбления аулов.

— Ежедневно от двадцати одного часа до двадцати трех, — заканчивая инструктаж, сказал командир полка Воробьеву, — держать со мной радиосвязь. Белая ракета в направлении на Хан-Кую — немедленно возвращаться. Красная ракета — местонахождение отряда Хан-Дарьи — Классовского… В случае ухода отряда с Хан-Кую, — добавил он, — двигаться по моему следу.

На господствующих, высотах отряд будет оставлять сложенные из саксаула стрелы. Острие стрелы покажет направление моего движения. На Хан-Кую оставим для вас в условленном месте двухсуточный запас продовольствия.

В вашем составе, — в заключение сказал Масленников, — для политобеспечения пойдет, как только закончит работу в колодце, товарищ Быба…

Командир полка снова подошел к колодцу, наклонившись, крикнул в зияющий провал:

— Максим Николаевич, живой?

— …о-о-ой-ой, — донеслось из темноты, где-то далеко внизу мерцал слабый свет. — Живой! — повторил Быба. — Только чертовски замерз. Дьявольский холод! Я весь закоченел!

— Так вылезай, сейчас пошлем тебе смену!

— Не-е-е-ет, — возразил принципиальный Быба. — До воды я должен сам докопаться!

Из колодца все тянули и тянули черную вонючую грязь с запахом тухлых яиц. Командиры немного не уследили, и некоторые стали сосать через платки эту воду. Масленников тут же пресек это занятие.

У колодца шел спор. Спорили пулеметчик Звенигора и боец сабельного взвода Гомоляк, кому лезть вниз.

— Я член партии, я полезу после Быбы.

— Я беспартийный, так мне и в колодец нельзя?

Побывали в колодце и Звенигора и Гомоляк, каждый по часу, непрерывно подавая наверх ведра с жидкой грязью, затем снова туда опустился Быба, который оставался там тоже не менее часа, пока не подняли наконец первое ведро чистой питьевой воды. Хорст сделал анализ, вода оказалась лучше, чем в большинстве арыков и родников культурной полосы. Быба не преминул поднести кружку с таким трудом добытой воды через восемь с лишним часов непрерывного тяжелейшего труда старшине проводников Кабулу.

— Су якши… Бал су… — только и проронил тот, пораженный вместе со своими соотечественниками совершенным в их присутствии беспримерным подвигом.

Командир полка приказал начать раздачу воды с пулеметных взводов, а Самохвалову точно засечь время. За сорок пять минут успели дать воды по ведру лошадям, залить фляги взвода станковых пулеметов, двух кавалерийских взводов. Темпы были невысокие, но сейчас весь вопрос был лишь во времени: воду добыли, оставалось успеть запастись ею и напоить коней до выхода наперерез банде, преследуемой Классовским.

Разгадать замысел Дурды-Мурта и Ахмед-Бека было нетрудно: они стремились увлечь отряды Масленникова и вспомогательный Классовского в глубь песков, измотать безводьем и с обессиленными расправиться.

Теперь-то была надежда, напоив бойцов и коней, со свежими силами продолжать преследование. Но верхом на коне много запаса не возьмешь, караваны — и хивинский, и ханкинский, и главным образом основной, в двести пятьдесят верблюдов, ташаузский — никак не могут догнать отряд. Где-то позади тащится орудие.

Часов около одиннадцати утра, когда солнце стояло уже высоко и жгло немилосердно, дежурный радист Осипов передал радиограмму от Классовского:

«46 километров северо-восточнее Докуз-Аджи веду бой с шайкой Дурды-Мурта. Шайка проявляет активность. Двигайтесь на помощь. Когда выступаете? Классовский».

Прочитав радиограмму, командир отряда вызвал к себе проводников, приказав радисту потребовать от Классовского точной градусной ориентировки от колодца Холыбай.

— Ну что, — обратился он к «королю песков», когда тот, заметно повеселевший после выпитой воды, подошел к командиру, — сможешь вывести нас точно в этот район? — Он указал пункт на карте.

Некоторое время Кабул, пытаясь удерживать прыгающую бровь, что, как теперь знал Масленников, означало волнение, всматривался в карту, как будто разбирался в ней, затем, вздохнув, признался:

— Начальник, этой местности мы не знаем…

Правду ли он сказал или не хотел вести отряд — дела это не меняло. Ничего не оставалось, как без проводников и без караванных троп, напрямик через пустыню идти на сближение с бандой на помощь «вошедшему с нею в соприкосновение» добротряду Классовского.

Единственное, что его успокаивало: отпадала необходимость высылать разведгруппу, которая теперь вливалась в основной состав отряда. Ей уже дан был приказ на седловку. Классовский хоть и не мог самостоятельно разгромить двести пятьдесят джигитов Дурды-Мурта, но висел на хвосте у банды, наводя на нее основные силы, дожидаясь подхода Масленникова, рассчитывал, что Ахмед-Бек и Дурды-Мурт не станут сейчас останавливаться для того, чтобы разделаться с добровольческим отрядом, поскольку и хорошо поставленная разведка бандитов, и активность Классовского говорили о движении по пескам вслед за бандой крупного воинского соединения.

Но в том-то и состояла суть дела, что по пескам опять приходилось идти, преодолевая бездорожье, почти без воды, не успев даже напоить лошадей, сколько-нибудь отдохнуть самим. Радисты снова принесли сообщение Классовского: «Веду бой 60–70 километрах от Хан-Кую юго-юго-восток, градусы 115–120. Когда выступаете?»

Прочитав текст, Масленников приказал радисту:

— Зашифруйте и передайте Классовскому: «Выступаю в двенадцать ноль-ноль по указанному градусу. Слушайте меня в двадцать часов. Наступлением темноты выбросьте две ракеты, зажгите сигнальный костер».

Водопой, скомканный и торопливый, еще продолжался, когда командир полка с группой разведотряда, в первую очередь получившего воду, двинулся строго по азимуту, проверяя направление сразу тремя компасами, строго на восток.

Крутые песчаные перевалы с монотонным однообразием идущие поперек движению с юга на север, создавали серьезное препятствие, заставляя отряд то подниматься на гребни, то опускаться в низины. Бесконечное количество ям, черепашьих нор, сыпучий, поглощающий ногу до середины голени песок, палящее полуденное солнце — все это как будто нарочно испытывало предел человеческих возможностей.

Сопка за сопкой, гребень за гребнем, снова в низину и снова на песчаный перевал, под хриплое дыхание измученных лошадей, с мутящимся сознанием, то в седлах, то ведя коней в поводу, обжигая руки о металл, чувствуя и сквозь подошву сапог раскаленный песок, отряд шел и шел, как будто это были не люди с живой плотью и кровью, не кони, падавшие от усталости и безводья, а одни лишь сгустки воли, державшиеся лишь всепобеждающим духом.

Пала одна, а затем и вторая лошадь. Их пристрелили. Потом — почти одновременно еще две. Бойцам пришлось пересесть на верблюдов, десятка полтора которых, получавшие усиленный рацион и воду, несли только самое необходимое: пулеметы, боеприпасы, неприкосновенный запас.

Наступила ночь, сразу, как это бывает в Средней Азии, но и темнота не принесла облегчения. Непрерывное наблюдение за восточной частью горизонта не дало никаких результатов. Горизонт освещался лишь блеском звезд да желтым светом восходящей луны.

Воды оставалось всего по четверть фляги на человека, лошадей поить было нечем.

— Не ужинать! Ни в коем случае не есть консервов, — приказал Масленников.

Приказ разъясняли командиры взводов и отделений, пропагандисты отряда. Кусок мяса или сала дает котелок крепкого супа. Ясно, что для усвоения консервов бойцу необходимо дать этот котелок воды. Его нет…

Врач провел беседу с теми, кто мог его слушать, но не мог же он сейчас излагать свою точку зрения, что вместо мясных консервов, дающих много калорий, в пустыню лучше брать летом овощные, которые не вызывают такой жажды, так же как не мог дать из своего неприкосновенного запаса в двенадцать литров для раненых хотя бы глоток воды.

— Свяжитесь с Классовским, — приказал радистам командир полка.

Вскоре Веленгуро принес донесение командира добротряда: «Шайка ведет ночной бой. Проявляет настойчивость, атакует мой левый фланг. Воды не имею. Патроны на исходе. Дал две ракеты».

Значит, Ахмед-Бек решил разделаться с добротрядом, видимо разведав, что помощь Классовскому может подойти не скоро.

«Ваши ракеты не были видны с восходом луны, — передал он Классовскому, — продолжаю движение».

Снова тянущиеся поперек пути гряды сопок, ямы и сыпучка, черепашьи норы, провалы и гребни холмов песка, снова изнуряющее, как по волнам, вверх и вниз, вверх и вниз, с тяжким свистящим дыханием людей и животных движение.

Ехавший все время в головном охранении Быба прислал связного, бойца пулеметного взвода Сабитова Хариса, удивлявшего даже командира полка своей выносливостью: как будто не было вокруг пустыни, не было все сжигающего солнца, не было вот уже почти недели изнуряющего пути.

— Товарищ командир полка, — доложил боец, — пересекаем караванную тропу.

Как только вышел к тропе основной отряд, Масленников немедленно подозвал к себе старшину проводников Кабула, спросил, не узнает ли он место, куда они пришли.

— Я не знаю, куда вы меня завели, — честно признался Кабул. Ответ этот внес некоторое оживление, хотя для веселья было мало причин. И все же наличие караванной тропы, сам характер местности — все говорило о том, что где-нибудь поблизости могут быть колодцы. Во всяком случае, хотелось этому верить — единственное, что еще оставалось у отряда.

Заброшенная караванная тропа могла быть скорей всего тропой, идущей с Питняка на Мерв. (Впоследствии предположение это подтвердилось.) Распорядившись сделать привал, командир отряда выслал разведку на север и северо-восток с одновременной задачей отыскать колодцы. Одного из проводников Масленников отправил встречать транспорт, написав записку начальнику его, командиру взвода Голованенко:

«Двигаетесь безобразно медленно. Срываете боевую операцию. Приказываю немедленно выделить 25–30 лучших верблюдов только с водой, направить ко мне. Проводник — податель сего… Остальному транспорту продолжать движение по моему следу».

Созвав короткое совещание, распорядился:

— Завтракать категорически запрещаю.

Окидывая воспаленными глазами бивак, он понимал: критические минуты наступили. Сейчас он не мог выслать даже войсковую разведку: кони, получившие накануне лишь ведро воды, отказывались от овса и травы, все поголовно лежали. Люди, получившие сутки назад на колодце Бал-Кую одну лишь флягу воды после изнурительной работы по восстановлению колодца и тяжелейшего в течение суток перехода по изнуряюще пересеченной местности, пытались скрыться от разящего солнца в жидкой тени саксаула, уподобляясь стрелке солнечных часов. Только забудется человек под чахлым деревцом, похожим скорей на скелет дерева, солнце, словно жестоко издеваясь, гонит его в тень, которая уже рядом. Ни саксаул, ни примитивные шалаши не давали защиты от зноя. Врач и лекпомы вскрыли неприкосновенный запас воды, взятый лишь на самый крайний случай. Такой случай наступил: у нескольких; бойцов началось отравление от безводия: конвульсивные судороги, хрипящее, останавливающееся дыхание, каменно обсохшие губы, прекращающееся сердцебиение — полная картина начинающейся агонии.

Командир полка видел, как, разрываясь на части, врач и лекпомы возвращают к жизни наиболее ослабевших, делают искусственное дыхание, впрыскивают кофеин, медленно, по каплям дают бесценную воду.

Из всего отряда боеспособным остался лишь взвод станковых пулеметов. Связи не было. Оба радиста были без сознания: и того и другого прямо у радиостанции настиг солнечный удар. Вода — вот что было сейчас самое главное, что могло вернуть боеспособность отряду.

Сцепив зубы, борясь с головокружением и шумом в ушах, командир полка сам взялся за ключ рации, связался с Ашхабадом, передал свои координаты, запросил корректирующий самолет. С тревогой настроил рацию на волну Классовского. Тревога оказалась не напрасной:

«Двое суток не имею воды. Патроны на исходе. Когда подойдете?

(Классовский».)

По чистоте и ясности передачи чувствовалось: рация Классовского недалеко, но где — установить невозможно, а обещанный самолет еще не вдруг будет. Масленников передал Классовскому: «С наступлением темноты дать ракету, зажечь сигнальный костер».

Он и сам чувствовал, что силы его на пределе. Начались галлюцинации: то он качается в седле, преодолевая увал за увалом, то мучительно ищет на карте колодец, который мог бы дать воду. Бред, смешанный с явью, жуткий, все сжигающий зной, смешанный с песком.

Только к пятнадцати часам разведка, уводившая на север, доложила, что в двух километрах найден заброшенный колодец. Отрыть его командир полка приказал «специалисту» по колодцам Быбе с наиболее сохранившими силы бойцами.

Как они будут работать после изнурительного перехода и смогут ли отрыть колодец (всего сутки назад с более свежими силами на такое дело потребовалось восемь часов) — Масленников не знал.

Но перелом наступил. Он не мог не наступить. Гибель грозила всему отряду. Вскоре Воробьев прислал связного с известием: «Колодец отрыт, лабораторный анализ старшего лекпома показал: вода горько-соленая, с примесью сероводорода, содержит незначительные примеси органических соединений. После кипячения к употреблению пригодна».

Весть о том, что нашли воду, пусть горько-соленую, с примесью сероводорода, оживила лагерь. Спотыкаясь и пошатываясь, часто останавливаясь, к колодцу потянулись бойцы с брезентовыми ведрами, котелками, флягами. Несколько человек не выдержали и, несмотря на предупреждение, напились сырой воды, за что тут же поплатились мучительной рвотой. Но отряд был спасен. По примеру туркмен — проводников и верблюдовожатых, у которых очень стоило перенять обычай пить только хорошо прокипяченный горячий чай, бойцы жгли костры, грели котелки, кипятили спасительный дар.

Колодец оказался не очень щедрым благодетелем. Как и в прошлые сутки, кони получили лишь по одному ведру, люди — по котелку. С наступлением темноты, чтобы не демаскировать отряд, Масленников приказал погасить все костры, о чем по радио сообщил Классовскому, напомнив, что ждет его сигнала. Ровно в двадцать один час на юге, прорезая черноту ночи, взвились две ракеты, затем на далеком расстоянии появилось хорошо видимое зарево костра.

Масленников передал радиограмму Классовскому:

«Ваши ракеты, костер вижу в двадцати пяти километрах; в южном направлении, выступаю к вам с восходом луны».

В это время Масько и Карпов проводили вместе с героем похода Быбой общий митинг. Выступал помполит, рассказывал о борьбе с басмачами, о тактике бандитов, о том, что трудности отряда в сравнении с теми, которые приходилось преодолевать старым большевикам, — ничтожны, а поэтому отряд должен показать большевистское упорство, большевистскую выдержку, достойные звания отряда имени Героического германского пролетариата.

С большим теплом и чувством благодарности думал командир полка о своих товарищах, о командирах и рядовых, но он не имел права говорить им сейчас о своих чувствах, о благодарности за стойкость и выдержку, потому что главные испытания были еще впереди. Перед боем он имел право сказать своим братьям по оружию лишь суровые, беспощадные слова. Собрав в двадцать два часа весь комсостав, отдав предварительные распоряжения о порядке выступления, о чистке и проверке оружия, поскольку с рассветом предполагалось начать боевые действия, в заключение своего выступления сказал: «В предстоящем бою мы или умрем, или победим. Ни одного труса, ни одного дезертира. К трусам приказываю применять оружие. Большевистским духом и воинской подготовкой мы сильнее бандитов, и мы победим!»

После совещания радировал Классовскому:

«Восходом луны зажгите костер. Атакую с севера по сигналу красной ракеты, одновременно атакуйте и вы. Ваши люди должны иметь опознавательную широкую повязку на левом рукаве, так как одеждой добротрядовцы, по существу, ничем не отличаются от одежды басмачей.

В бою участвуют станковые и ручные пулеметы, ружейные гранатометы. Орудие, вероятно, к бою не поспеет.

При отходе немедленно радируйте. Еще раз разъясните своим бойцам пароль „Сабля — Саратов“. Через каждый час слушайте мою рацию. Масленников».

Несмотря на все усилия, водопой закончили только в четыре часа сорок пять минут.

Одного ведра воды на коня и одной фляги на бойца, конечно, было недостаточно, но по-прежнему командование отряда должно было требовать от личного состава нечеловеческих усилий: могучим союзником басмачей была жажда.

Рассказу о самом бое в записках старшего врача отряда Хорста предпослан эпиграф: «В это утро раннее солнце заливало кровью горизонт». Думается, что не констатация происшедшей семнадцатого мая кровавой битвы выражает главную суть этих событий. В это утро каждый участник боя держал экзамен на звание советского солдата, выстоявшего в будущем в пожаре войны под Москвой, в окопах Сталинграда, на Курской дуге, в боях за Берлин, за освобождение Европы. В это утро рождался герой-командир, сумевший победить тогда, когда, казалось, отряду грозили разгром и гибель.

Посылая одного из проводников с запиской к начальнику каравана Голованенко, требуя немедленно выслать двадцать пять-тридцать самых, лучших верблюдов с водой вслед за отрядом, Масленников не мог знать, что Голованенко сам догадался о такой необходимости и по своей инициативе выслал двадцать лучших верблюдов с водой вслед за отрядом.

В 4.30 утра с полуторасуточным запасом продовольствия и фуража, с десятью ведрами горько-соленой воды отряд выступил в направлении на юг по старой караванной тропе Питняк — Мерв.

Командира полка огорчало то, что все-таки нашлось несколько человек, а точнее — семь, не выдержавших жары. Среди них известный командиру полка своей расхлябанностью Голобородько, который, несмотря на строжайший запрет, съел полбанки консервов, за что едва не поплатился жизнью.

Конечно, командир полка понимал, что сейчас от личного состава полка он требует нечеловеческих усилий и что могут найтись «барышни», которым не по силам столь тяжкие испытания, стократно усиленные жаждой. Командиры отделений оставили этих «барышень» у колодца с приказанием быть маяками для орудия и транспорта, догонять основные силы.

Масленников распорядился также: прибывающим бочата заполнить водой и немедленно идти по следам отряда. Иметь боеготовность, так как во время боя отдельные группы банды могут прорваться и сюда, к колодцу.

Порадовала командира полка и инициатива начальника транспортного взвода Голованенко, догадавшегося самостоятельно всех лучших верблюдов с бочатами форсированным маршем отправить с колодца Бал-Кую вслед за главными силами.

Появление каравана из двадцати верблюдов с бочатами заметно повысило настроение бойцов.

Командир полка приказал остановить движение на двадцать минут, чтобы перед боем дать коням еще по ведру и по четверти котелка людям.

Еще ни разу за все время движения не переливалась с такой осторожностью вода из бочат в котелки.

И снова командир полка с благодарностью подумал о Масько, Карпове, Быбе, о парторгах подразделений, которые, воспользовавшись раздачей воды, в который уже раз затеяли беседы о тактике басмачей, об условиях безотказного действия оружия.

Приподнятое настроение от близости противника, от того, что вовремя подоспела вода, стало заметнее, когда в небе послышался шум мотора и над отрядом появился самолет. В голову отряда был брошен вымпел, в котором руководитель боеоперации Масловский написал: «Направление вами взято правильно. Бандстановище в 12–15 километрах».

Несколько обидело командира отряда то, что Масловский упрекнул их в медлительности. Ну что ж, видимо, он не знал, как у них плохо обстоит дело с транспортом и водой. Насторожило и появление самолета перед самым боем: бандиты, безусловно, догадаются, что в такую глушь самолет зря не прилетит, — теперь они предупреждены о появлении отряда.

Ничего этого он, конечно, никому не сказал, собрав экстренное совещание командиров. План его был прост: максимально использовать возможности кавалерийского отряда.

Начальник сковывающей огневой группы командир дивизиона Воробьев должен стремительно наступать с севера и северо-запада.

Начальник ударной группы командир дивизиона Самосвалов кавалерийской атакой, сабельным фланговым ударом с северо-востока завершает разгром банды.

Усилив головное охранение отделением под началом командира взвода Бабичева, в 8.30 выступили на сближение с расположением противника.

Через полчаса из-за сопки по головному охранению был сделан первый выстрел басмачей. Донеслось ржание раненой лошади, редкая ружейная и пулеметная стрельба.

Командир отряда пришпорил коня, направив его на юг, откуда доносилась стрельба, в низине спешился для личной рекогносцировки, поднялся на гребень сопки, послав несколько западнее командира огневой группы Воробьева.

Все та же картина открывалась перед командиром полка Масленниковым: до самого горизонта песчаные перекаты, видимость не далее чем на тысячу метров. Огневой рубеж виден как ряд сопок, покрытых саксаулом. До переката песчаные сопки и ямы образуют мертвое пространство, в котором можно укрыться даже на коне. На отдельных скатах господствующих сопок видны точки — басмачи.

Подошел вернувшийся из рекогносцировки командир огневой сковывающей группы Воробьев и доложил:

— Правее нас сильнопересеченная песчаная местность с песчаным перекатом, протянувшимся с востока на запад. Параллельно нашему движению на расстоянии тысячи-тысячи двухсот метров тянется возвышенность с севера на юг, упирающаяся в перекат…

Снова короткое совещание, командиры подразделений по результатам рекогносцировки получают приказ:

— Басмачи, судя по выстрелам, занимают огневой рубеж к югу от нас на расстоянии тысячи двухсот метров. Отряд Классовского наступает с юга и юго-востока. Отличительный знак добротрядовцев — белая повязка на левом рукаве. Огневой группе товарища Воробьева ставится задача — энергичным наступлением на юг подавить огневое сопротивление противника, уничтожая его и отбрасывая на восток. Ударной сабельной группе Самохвалова продвигаться уступом слева, выходя во фланг банде с северо-востока. Оставшемуся ручному пулемету — мой резерв — продвигаться за командным пунктом. Медпункт по мере продвижения идет за КП. Мой командный пункт — на левом фланге огневой группы.

К девяти тридцати отряд уже был развернут в боевой порядок.

Командиру отряда с командного пункта было видно, как пулеметчики, сбив басмачей с первого рубежа, начали продвижение дальше, но были встречены сильным винтовочным огнем со второго рубежа. Через связного Масленников отдал приказание вести огонь станковому пулемету, с удовлетворением отметил про себя, как бойцы с ручными пулеметами под его прикрытием продолжали накапливаться перед вторым рубежом.

Прискакал связной из группы правофлангового наблюдения, доложил:

— Нас обошли справа. До пятидесяти конных басмачей развертываются в атаку, с огневого рубежа их прикрывают до двадцати-тридцати винтовок.

Отметив, что и лобовой огонь по бойцам отряда, штурмующим второй рубеж, значительно усилился, Масленников приказал:

— Ручному пулемету из резерва, продвигаясь уступом справа до тысячи метров, обеспечить прикрытие отряда от внезапного нападения басмачей.

Бандиты, гикая, с клинками наголо бросившиеся было во фланг отряду, стали поворачивать обратно, некоторые слетели с седел, падая вместе с лошадьми, поднимая пыль, взметая песок.

Разрывающее душу предсмертное ржание, крики, гиканье, пулеметные очереди, винтовочная трескотня — все это слилось воедино, в привычные звуки боя, много раз входившие в его жизнь за последние четырнадцать лет.

«Вот и первый тяжелораненый», — подумал командир отряда, увидев, как боец Караульный, схватившись за живот, скорчился от боли. К нему подбежал лекпом Павликов, задрав гимнастерку, стал бинтовать. Доносился голос Караульного:

— …Сволочи, не дали… Шел… Хотел драться… Убили, гады… — Пробегавшим мимо бойцам крикнул: — Докажите, ребята!..

Стиснув зубы, отгоняя от себя мысль о том, сколько еще будет сегодня раненых — таких же вот молодых, едва оперившихся ребят, а сколько навсегда останется в этих песках, командир отряда следил за развитием боя, передвижением от сопки к сопке своих групп.

Второй рубеж басмачей был взят, но не было известно никому, сколько еще осталось рубежей, насколько они укреплены басмачами, какие сюрпризы в этом ожесточенном бою приготовили ему Ахмед-Бек и Дурды-Мурт.

Приказав сопровождавшему его радисту Шаймарданову связаться с Классовским, продиктовал текст:

«Наношу удар с севера — северо-востока и северо-запада. Энергично наступайте. Слышу ваши выстрелы, разрывы гранат».

— Кравченко, — окликнул он начальника штаба и артиллериста дивизиона, — что с ударной группой?

— С Самохваловым связь потеряна, — ответил Кравченко. — Выставленный на расстояние зрительной связи ваш коновод красноармеец Чебанок докладывает — группу не видит.

— Поезжайте лично, найдите ударную группу, потребуйте держать непрерывную связь со мной, прикажите связных использовать по назначению. Атаку начинать по красной ракете.

Едва Кравченко ускакал, пробираясь низиной в том направлении, в каком должна была делать обход во фланг ударная сабельная группа, подскакал радист Шаймарданов, доложил: «Командир добротряда запрашивает, что значит „энергично наступать“».

— Разъясните ему, — с досадой ответил командир полка. — Запросите, в чьих руках колодец, прибыл ли его транспорт от Докуз-Аджи.

Эта досада от неуместного вопроса Классовского перешла в тревогу, когда с той стороны, где должна была накапливаться для атаки ударная группа, донеслись крики «ура!», беспорядочная винтовочная стрельба.

«Я же приказывал атаковать по сигналу красной ракеты! Еще не время! Заняли всего лишь третий рубеж басмачей. И неизвестно, сколько их будет при такой глубоко эшелонированной обороне! Но, может быть, обстановка позволила нанести внезапный удар? Самохвалов — опытный командир. С ним отсекр партбюро Быба, так хорошо зарекомендовавший себя во время марша. Туда же выехал и Кравченко. Но почему ударная группа атаковала? Послали связного, и тот не доехал?»

Третий огневой рубеж басмачей с разбросанными по склонам окопами был взят бойцами. Остро чувствовалось отсутствие воды. Масленников видел, как станпулеметчики расчета Кузнецова меняли воду в кожухе, пожертвовав ее для «максима» из своих фляг: слитую во фляги закапывали в сырой песок, чтобы хоть немного остыла, заливали в кожух побывавшую на глубине у корней саксаула. Бой длился уже три с половиной часа. Командир отряда до сих пор не знал, что с ударной группой.

Басмачи на четвертом рубеже занимали настолько удачные позиции на господствующих сопках, что могли бить даже по переползающим. Выбить их оттуда было трудно еще и потому, что кончились гранаты у ружейных гранатометчиков. Зной становился нестерпимым. Масленников видел, как пробегавший по склону сопки боец упал в полуобморочном состоянии с пулеметом в руках и, только полежав несколько минут, уткнувшись в раскаленный песок, шатаясь, поднялся и, споткнувшись несколько раз, побежал дальше.

Приказав командиру взвода Кривову обойти с пулеметами укрепившихся басмачей с севера и северо-востока, Масленников распорядился усилить огонь станковых пулеметов, чувствуя, что только их огнем сможет выбить врагов из окопов. Он видел, что уцелевшая часть банды, используя мертвое пространство, расчетливо прикрываясь огнем, под интенсивным обстрелом ручных и станковых пулеметов, организованно отходит на юг и юго-восток.

По-прежнему ни от ударной группы, ни от поскакавшего к ней начальника штаба Кравченко не было никаких известий. Наконец Масленников увидел выметнувшегося на полном скаку старшего связного, сообщившего, что натыкался на одиночек из ударной группы. В ту же минуту увидел подползающего без гимнастерки и без сапог, с двумя винтовками и двумя подсумками бойца из ударной группы, красноармейца Гарнаго.

Задыхаясь, шелестя пересохшими от жажды губами, Гарнаго в ответ на вопрос командира отряда «Где ударная группа?» доложил:

— Нет ударной группы… Осталось человек двадцать. Расстреляли в упор… Кони не донесли… Перед окопами встали…

Еще не до конца веря случившемуся, оставляя себе надежду, что это страшное известие не столько правда, сколько результат потрясения психики бойца ударной группы Гарнаго, командир полка пытался узнать у него подробности, подтверждение столь катастрофического поворота событий, ставящих под угрозу всю операцию и существование отряда. Но боец впал в глубокое беспамятство и ни слова больше не мог сказать.

Мгновенно в мозгу Масленникова возникли все возможные последствия неудачи.

Прежде всего резко менялось соотношение сил: двести пятьдесят сабель у Дурды-Мурта и Ахмед-Бека против ста четырнадцати у Масленникова, и то до гибели ударной группы. А сколько сейчас осталось и сколько останется всего через час, полтора? Наступающая сторона всегда несет большие потери.

Басмачи залегли в окопах. Они очень хорошо подготовились к встрече с красноармейцами. Кроме того, у бандитов наверняка было обеспеченное водой базовое становище — и почти полное отсутствие воды у отряда Масленникова, проделавшего столь тяжелый марш по пескам, — какие неравные условия боя!.. Нет ничего удивительного в том, что кони не донесли сабельников Самохвалова до окопов басмачей: после марша через пустыню им пришлось сделать еще многокилометровый обходный маневр по пескам, чтобы зайти во фланг врагам, по гребням увалов.

Строжайше приказав старшему связному не говорить никому о своих предположениях, Масленников продолжал руководить боем, чувствуя, как нарастает плотность огня противника, как с каждым отданным рубежом все меньше остается шансов атаковать в лоб. Да и как атаковать, когда пулеметчики, стрелки и гранатометчики, у которых, кончился запас гранат, наступают в пешем строю? Басмачи же по-прежнему маневренны, по-прежнему, несмотря на ощутимые потери, их много. В любую минуту они могут контратаковать.

Тут Масленников увидел около десятка бойцов во главе с коноводом начальника штаба Кравченко, только накануне отправленного к Самохвалову, — красноармейцем Усенко.

«Вот все или почти все, что осталось от ударной группы», — подумал командир отряда и не ошибся.

— Товарищ командир полка, — начал было докладывать Усенко и, поняв, что тот уже все знает, замолчал.

— Вас кто-нибудь видел, говорили с кем?

— Видеть видели, а говорить не пришлось.

— О том, что случилось, никому ни слова. Поняли?.. А теперь рассказывайте.

Из рассказа Усенко понял, как все происходило: Кравченко и его коновод Усенко, выехав к Самохвалову, минут через тридцать увидели басмачей, спешились. Кравченко взял у своего коновода винтовку и открыл огонь. Через проезжавшего красноармейца передал Самохвалову, чтобы тот его подождал. Отбив басмачей, подъехали к Самохвалову как раз в тот момент, когда Быба предложил идти в атаку.

Кравченко ответил: «Нужно подождать». Самохвалов предложил напиться воды, скомандовал: «По коням!» Клинки не обнажали…

— Моя винтовка все время была у комбатра Кравченко, — продолжал рассказывать Усенко, назвав Кравченко «комбатром», поскольку тот командовал артиллерийской батареей, единственное орудие которой безнадежно застряло где-то в обозе.

— Две сопки прошли галопом. Никто из наших не был убит, хотя басмачи открыли сильный огонь. Слышу — команда: «В атаку!» Первого убило пулеметчика Осипова. Комбатра ранило. Он спешился, зарубил одного басмача. Комвзвода Бабичев заехал с фланга, зарубил второго. А третий — комбатра Кравченко — в упор. Наповал… Комдив Самохвалов перебежал на вторую сопку, кричит: «Готовьте гранаты!» Быбу и его — пулями в голову. Вижу, остались коноводы Шевченко и Мухин. Я кричу: «Шевченко, есть ли еще кто из командиров?» Слышу: «Нет!» Тут басмачи с фланга открыли сильный огонь, убили Шевченко, дали залп по коням, убили сразу двух. Мухин стал отводить остальных, я прикрывал. Заняли рубеж, целый час вели огонь. Патронов не осталось. Басмачи продвигаются. Стрельба с их стороны вовсю. Говорю Мухину: «Давай на КП». Поехали низиной, видим, лежит под саксаулом в одном белье Голобородько и спит. Гарнаго и Богомолов отбиваются от басмачей, собирают оружие. Скомандовал им: «По коням!» Гарнаго и Богомолов сели, а Голобородько не стал. Лежит на песке и рассуждает: «Хочь туды пойду — убьють, хочь тут останусь — убьють». Наверное, помешался…

Дальше Масленников не мог слушать рассказ Усенко. Он понял, что, когда к Самохвалову прибыл Кравченко, передавший приказание начинать атаку по красной ракете, Быбе показалось, что это задержит действия ударной группы, и он стал требовать начинать атаку немедленно. Ни Кравченко, ни Самохвалов не остановили его, дали команду.

Узнал он и о подвиге попавшего в окружение Панченко. С него уже сорвали гимнастерку, заломили назад руки, пытаясь взять живьем, но он, сбив прикладом одного, застрелив другого, вырвался из окружения вместе с группой Усенко.

Каждого в отдельности командир отряда не мог упрекнуть ни в чем, как не мог упрекнуть теперь уж погибших Самохвалова, Кравченко, Быбу. Но ударной группы больше не существовало, фланговый удар, на что была ставка, не получился. И все-таки он должен быть, фланговый удар: эти увалы в лоб не возьмешь. Пусть кони не выдержали, но люди не могут не выдержать! Фланговый удар должны нанести пулеметчики.

Послышалась сильная ружейно-пулеметная стрельба на юго-западе — очевидно, бандиты пытаются прорваться через заслон добротряда Классовского. Надо было напрячь все силы, чтобы не допустить этого и занять пятый рубеж обороны бандитов.

Когда он сказал об этом помполиту Масько, тот ответил: «Пойду к Воробьеву: ударим пулеметами с фланга».

Перенося свой КП на господствующую сопку четвертого рубежа, Масленников увидел, как, перебегая от укрытия к укрытию, Масько с двумя пулеметчиками и одним расчетом станкового непрерывно ведут огонь. Слева остатки защитников пятого рубежа под залповым прикрывающим огнем шестого рубежа, где, как догадался Масленников, судя по характеру господствующих над местностью сопок, и находился главный командный пункт банды, стали отходить, оказывая сопротивление наседающей группе пулеметов замполита Масько.

Масленников вызвал связного Хамонько, передал приказ начальнику огневой группы Воробьеву:

— Станковыми пулеметами и тремя ручными, маскируясь, двигаться полтора километра на запад и юго-запад. Обходя хорошо видимый командный пункт на шестом рубеже, держать его под огнем, соединиться с отрядом Классовского. Совместными действиями захватить шестой огневой рубеж, не допустить ухода шайки.

— Передайте Классовскому, — скомандовал он радисту Шаймарданову. — «Выбросить заслон, закрыть восточное направление».

Он слышал, как сзади и слева заработал пулемет, прикрывавший его командный пункт, как вел за его спиной огонь Мансуров, но в то же время отмечал про себя, как все реже доносились выстрелы оттуда, где еще полчаса назад на шестом рубеже были басмачи.

Прошло еще минут пятнадцать, и все стихло. С бандой было покончено. Часов в 18 левофланговое наблюдение донесло, что видит группу басмачей в пятнадцать-двадцать человек пешими и на верблюдах, пробирающиеся низиной, по ним открыли пулеметный огонь, преследовать последнюю горстку оставшихся в живых бандитов не было никаких физических сил.

Исход боя решил удар пулеметчиков во главе с помполитом Масько, зашедших во фланг становищу бандитов. На поле боя насчитали девяносто шесть трупов врагов, среди них опознали всех трех главарей: Ахмед-Бека, Дурды-Мурта, Бады-Дуза.

С басмачеством в Средней Азии вскоре было покончено. Мелкие группы разбежавшихся по пескам бандитов выловили в течение полугода.

Дорого заплатил за эту победу отряд Масленникова, навсегда оставив в пустыне восемнадцать боевых товарищей. Среди них — командир ударной группы Самохвалов, командир артиллерийской батареи Кравченко, секретарь партбюро полка Быба, инструктор политотдела Карпов и еще двенадцать командиров и рядовых бойцов, отдавших свои жизни во имя победы советского строя.

В Музее пограничных войск СССР в центральном экспозиционном зале и сейчас висит алое бархатное знамя, на котором начертано золотыми буквами: «11-му Хорезмскому полку от трудящихся Ташауза». Это алое знамя — частица того омытого кровью знамени Родины, которое высоко нес в течение всей своей жизни Герой Советского Союза генерал армии Иван Иванович Масленников.

Анатолий Чехов