В предшествующих главах, как мог убедиться читатель, в эпицентре внимания находились проблемы борьбы Сталина со своими политическими противниками и разного рода оппонентами из различных спектров тогдашней большевистской правящей верхушки. Конечно, эту верхушку можно было бы назвать, пользуясь современной модной терминологией, элитой. Но в приложении к реальностям тех лет это понятие воспринималось бы как искусственное и надуманное, поскольку весь смысл и цель политики партии состоял как раз в том, чтобы экономическими и политическими средствами, и прежде всего с помощью целенаправленной государственной политики, ликвидировать элитарную структуру общества. Строительство нового общественного строя предполагало создание условий, начисто исключающих возможность появления всякого рода привилегированных слоев и прослоек общества. Такова была официально провозглашенная цель. Однако в реальной жизни уже вполне явственно вырисовывались прямо противоположные тенденции формирования и развития главных устоев общественного бытия.

Видимо, в самой природе общественного процесса, если его рассматривать как закономерное историческое явление, а не просто как результат тех или иных действий власти, имманентно заложены истоки и предпосылки постепенного складывания и дальнейшего развития элементов неравенства. Как идея — создание общества, базирующегося на принципах всеобщего равенства и всеобщей справедливости — конечно, вещь привлекательная. Иначе она не была бы могучим побудительным мотивом, под непосредственным воздействием которого протекал весь ход исторических событий в самые разные эпохи и в самых различных странах. Однако от привлекательной идеи, идеи-двигателя истории, до реальной практики общественного развития, как говорят, — дистанция огромного размера. И еще никем не доказано, а практикой не удостоверено, что сама эта идея в принципе реализуема.

Это общее положение непосредственно и в полной мере приложимо и к сталинской эпохе, особенно на зрелых этапах ее эволюции. Процесс образования привилегированных слоев в Советском Союзе начался, собственно, еще во времена Ленина. Однако тогда он имел лишь зачаточный характер и сравнительно ограниченные масштабы. Причем формы привилегий носили довольно скромный характер и зачастую диктовались объективными условиями суровой обстановки. В этом плане они даже имели какое-то, пусть и весьма шаткое, но некое подобие оправдания.

По мере утверждения власти Сталина этот процесс стал обретать устойчивый характер и широкие масштабы. Собственно, многие биографы вождя, особенно резко критически настроенные по отношению к нему, такие, например, как Троцкий, в формировании партийно-государственной бюрократии усматривают главную опору создававшейся Сталиным системы власти в стране. Главный критик и оппонент Сталина также не совсем ясно и точно представлял себе, как можно свергнуть Сталина, ставя вопрос всего лишь о реформировании системы власти. Пойти на призыв к устранению самой этой системы троцкисты в силу понятных причин не могли, ибо это было бы равнозначно признанию с их стороны порочности самой советской власти.

Установление в советской России принципиально новой системы власти, связанной с именем ее организатора и главного архитектора Сталина, поставило перед его противниками немало довольно щекотливых теоретических и практических проблем. Прежде всего, оппоненты вождя из среды троцкистов попытались представить дело так, будто социальное содержание и основные качественные параметры созданной системы не утратили своего прежнего классового содержания. Поэтому нужно было найти какое-то внешне убедительное логическое объяснение, отталкиваясь от которого, можно было обосновать не только допустимость, но и историческую необходимость борьбы против Сталина и системы власти, созданной им.

В истории России трудно было найти каких-либо даже самых отдаленных аналогий. Троцкий, как и многие другие, обратили свой взор к истории Франции, давшей в этом плане исключительно богатый материал. Причем классики марксизма-ленинизма в своих работах охотно оперировали примерами и аналогиями из французской истории эпохи великих потрясений и перемен. Особое место здесь занимали как сами революционные приливы, так и отливы, т. е. сочетание и взаимоотношение между революцией и контрреволюцией. Получивший, с легкой руки Маркса, права гражданства тезис о бонапартизме в политическом инструментарии большевизма стал играть роль своего рода палочки-выручалочки: к нему часто и охотно прибегали, чтобы объяснить и чисто внутренние причины резких поворотов в развитии социально-политических процессов, ареной которых являлась Россия в период после свержения царизма.

Когда утверждение власти Сталина стало свершившимся фактом, Троцкий, пытаясь найти классовое объяснение данного явления, не придумал ничего нового, как обратиться к идее бонапартизма как особой форме правления, возникающего на базе наличия определенных исторических условий. Его мало тревожило то обстоятельство, что в данном случае он произвольно переносил на русскую почву явления, имевшие сугубо французский характер. Впрочем, данное мое замечание нельзя трактовать абстрактно и в абсолютной форме, поскольку отельные элементы бонапартизма могут возникать и находить свое отражение в практике общественного развития и в других, кроме Франции, странах. Однако во всем должна соблюдаться мера, и тогда исторические аналогии не будут выглядеть надуманными или притянутыми за уши.

Троцкий следующим образом определял социальную сущность сталинского режима: «Сталинская фракция вынуждена снова и снова «окончательно» истреблять «остатки» старых и новых оппозиций, применять все более сильно действующие средства, пускать в оборот все более отвратительные амальгамы. В то же время, сама эта фракция все более поднимается над партией и даже над бюрократией; она открыто провозглашает чисто бонапартистский принцип непогрешимого пожизненного вождя. Единственной добродетелью революционера признается отныне верность вождю»[713].

У Троцкого, как это с ним случалось весьма часто, концы с концами не вяжутся. Провозглашая целью низвергнуть Сталина и его власть как особую разновидность диктатуры бонапартистского толка, он, тем не менее, категорически выступал против свержения системы советской власти. Остается только сделать единственно логичный вывод: он так до конца и не понял, что система власти Сталина как раз и стала системой советской власти. Они слились в одно неразрывное целое. Вот почему все его призывы на протяжении более чем десяти лет звучали, как глас вопиющего в пустыне.

К тому же, коренной просчет троцкистов и других противников Сталина, считавших его режим бонапартистским, заключался в том, что этот режим делал ставку на трудящиеся классы. И именно в силу данного обстоятельства он не может быть причислен к режимам бонапартистского толка. Рабочий класс и кооперированное крестьянство являлись прочным социальном фундаментом сталинского режима. Это, впрочем, не исключает того, что другие партийные и государственные инструменты играли важную, а порой и решающую роль в обеспечении устойчивости власти Сталина. В его распоряжении была партия, пронизывавшая буквально все поры общественной жизни страны, другие массовые организации, такие, как комсомол, профсоюзы и т. д. Наконец, он располагал достаточно эффективным контролем над всеми структурами органов государственной власти и управления. И, бесспорно, ключевую роль здесь играли органы государственной безопасности. Ниже я более детально остановлюсь на теме взаимоотношений и взаимодействия между Сталиным и службами государственной безопасности. Здесь же я хочу оттенить одну мысль — эти органы не просто находились под прямым контролем Сталина, но и этот контроль дополнялся и подкреплялся общепартийным контролем над ОГПУ, а затем НКВД. Система контроля строилась таким образом, чтобы эти органы в какой-то прекрасный момент не могли обрести самостоятельность и не стали претендовать на то, чтобы быть не просто инструментом реализации определенного политического курса, а самим диктовать характер и направление этого курса.

Иными словами, чисто умозрительная, построенная на абстрактных понятиях, оценка природы власти Сталина не выдерживает серьезной проверки фактами. В этой связи проводить какую-то аналогию между сталинизмом и макиавеллизмом (что нередко встречается в литературе, посвященной Сталину и сталинизму как уникальному историческому феномену) — значит намеренно или не намеренно примитивизировать сложную и многоплановую проблему. Сталинизм как система власти, конечно, кое в чем заимствовал идеи Макиавелли. Да и не только Макиавелли! Ведь в числе авторов, посвятивших свои труды искусству управления государственными делами, было немало и других политических мыслителей. Начиная с древнекитайских и античных философов, римских императоров, средневековых авторов и просветителей нового времени. Так что арсенал, из которого Сталин мог черпать свои познания в области управления государственными делами, представлял поистине бездонную кладезь мудрости.

Прежде чем приступить к общему обзору реальных достижений страны, ставших возможными в результате воплощения в жизнь сталинского генерального курса в первой половине 30-х годов, следует вкратце остановиться на одном принципиально важном вопросе. В обширной литературе о Сталине почти что аксиоматичным с легкой подачи Троцкого стал тезис, согласно которому фундаментом сталинской власти явилась постоянно расширявшаяся прослойка партийных и государственных чиновников и всякого рода бюрократов, получивших немалые привилегии в новом обществе. Этот постулат представляется весьма шатким и неубедительным. Конечно, глупо отрицать, что без определенной социальной поддержки любой режим, даже самый свирепый диктаторский режим, не может успешно функционировать на протяжении ряда десятилетий. Особенно в периоды глубочайших мировых потрясений и тектонических сдвигов как в самой стране, так и на мировой арене. Поддержки таких, прямо скажем, прослоек, сколь бы многочисленными они ни были, явно недостаточно, чтобы осуществлять грандиозные преобразования, менявшие коренным образом весь привычный облик страны. Здесь нужны были гораздо более значительные социальные тылы, на которые можно было бы опереться в осуществлении столь глубокой и столь широкомасштабной программы, какую выдвинул и отстаивал Сталин.

Притом недостаточно оперировать преимущественно психологическими категориями и ссылками на то, что Сталин искусно использовал советы Макиавелли о том, как государю положено управлять народом, если он хочет добиться успеха. Р. Такер во втором томе своего фундаментального труда о Сталине подчеркивает, что вождь в свое время внимательно проштудировал произведения великого итальянца и сделал из них соответствующие выводы, касающиеся наиболее проверенных методов управления народом[714]. Думается, что при всем уважении к глубине и широте суждений Макиавелли, при объяснении истоков и причин успеха сталинской политики, и в частности, искусства управления им делами государства, проницательных советов мудрого итальянца было явно недостаточно. Ибо здесь мы имеем дело не столько с проблемами самого искусства государственного управления, сколько с искусством осуществления фундаментальных общественных преобразований. А это, как говорится, вещи разные!

К тому же, советы итальянского мыслителя были полезны и применимы к условиям раздробленной феодальными дрязгами средневековой Италии и выглядели анахронизмом в XX веке в приложении к обстановке величайших по своей глубине социально-экономических преобразований. Но в высказываниях великого итальянца — которого, кстати, без всяких на то оснований причисляют к людям, прославлявшим в качестве разумных принципов государственного управления двуличие, подлость и пренебрежение к нормам нравственности, — есть немало действительно здравых суждений, касающихся искусства управления государственными делами. Думается, что вне поля внимания Сталина не остались следующие рассуждения мудрого итальянца относительно умелого сочетания различных способов при осуществлении верховной власти. Так, вполне актуально, особенно к эпохе сталинских преобразований, звучат его следующие слова:

«…Может возникнуть спор, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись. Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернутся. И худо придется тому государю, который, доверясь их посулам, не примет никаких мер на случай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги, а не приобретается величием и благородством души, можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользоваться ею в трудное время. Кроме того, люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно.

Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушать страх без ненависти…»[715]

Сталин в чем-то, безусловно, следовал логике рассуждений итальянца. Однако не следует впадать в преувеличения и думать, будто его политика основывалась на макиавеллизме. Фундаментальной предпосылкой всей политической философии Сталина была и всегда оставалась ставка не на какую-то узкую группу лиц, а на самые широкие слои населения. И дело здесь не только и даже не столько в том, что зачастую меры, проводимые им в жизнь, для широких слоев населения Советского Союза оказывались не просто тяжелыми, но и крайне тяжелыми. Однако вождь рассчитывал на понимание и одобрение своего курса, исходя из того, что он сулит народным массам реальные плоды в виде коренных социальных завоеваний, а не привилегий для отдельных категорий граждан. Именно в этом была главная особенность политики Сталина, если рассматривать ее в широкой исторической перспективе.

Противопоставляя идеи макиавеллизма политическому реализму Сталина, я хочу тем самым оттенить такую важную особенность его политической стратегии, как опора не на личности, а на массы. Если бы ему не удалось завоевать более чем широкую массовую поддержку своего политического курса, то вряд ли этот курс привел бы к столь внушительным практическим результатам. Данную истину трудно оспорить даже тем, кто во всей советской истории периода Сталина видит только негативные черты и стороны, концентрирует только на них свое внимание и в итоге рисуется картина, страшнее которой трудно даже представить. Но если бы было так на самом деле, то мы имели бы совершенно иной разворот исторических событий, чем он имел место в реальной жизни.

Несмотря на суровые условия жизни и колоссальные трудности, в стране в целом царила атмосфера величайшего энтузиазма и отнюдь не искусственного исторического пафоса. Широкие массы населения страны видели себя созидателями невиданного в истории общественного строя. Они были проникнуты духом оптимизма, творческого поиска, решимости и готовности к преодолению любых трудностей во имя достижения поставленной цели. Высокий духовный потенциал советского общества стал той главной движущей силой, которая в конечном счете и предопределила исторические достижения советского народа в тот период. Излагая материал, я стремился к тому, чтобы успехи не играли роль прикрытия и оправдания серьезных просчетов, ошибок и преступлений сталинского режима. Лицевая сторона медали не должна заслонять собой и оборотную ее сторону. Но самое главное заключается в том, чтобы соблюсти верность исторической истине, не допустить того, чтобы отрицательные моменты в истории тех лет заслонили собой поистине невиданные доселе достижения человеческого духа, всенародное стремление построить общество, основанное на идеалах социальной справедливости. А к этому на протяжении многих веков, если не тысячелетий, всегда были устремлены мысли и желания лучших представителей рода людского. Если же выпячивать и ставить на передний план только отрицательные моменты (а их было более чем достаточно), то от настоящей советской истории тех лет не останется ничего. А ведь это была подлинно великая историческая эпоха, в корне изменившая облик всей страны и открывшая ей путь к обретению достойного места в мире, полном опасных подводных рифов и течений.

Конечно, в этом обществе было немало противников советского строя и откровенных врагов новой власти. Но они составляли не столь уж значительную по самым строгим меркам силу, чтобы влиять сколько-нибудь существенным образом на пути развития страны. И еще надо подчеркнуть, что общество в целом не было атомизировано, как это наблюдается при объективном и внимательном анализе положения дел в современной России. И отнюдь не случайными в этом плане выглядят в современной России призывы к поиску национальной идеи. Вообще говоря, национальную идею не ищут и не формулируют. Она всегда является естественным порождением самой жизни и отражает ее главные черты и весь ее смысл. В те времена никто не призывал к поиску какой-то сплачивающей, цементирующей общество идеи. Она витала в воздухе как реальность и объединяла людей. Этой идеей было созидание нового общественного строя. И советские люди в своем подавляющем большинстве ощущали себя пионерами процесса исторического переустройства мира на началах социальной справедливости.

Я несколько увлекся рассуждениями на, казалось бы на первый взгляд, абстрактные темы. В действительности же они в рассматриваемый период не являлись таковыми. Они носили сугубо реальный и практический характер. Сталин как раз и черпал свои политические ресурсы в новом духовном состоянии российского общества. Он — и это представляется более чем очевидным — умело использовал, можно даже сказать, эксплуатировал царивший в стране энтузиазм, превращая его в мощный ресурс для реализации своих политических планов. Упрекать его в этом и разражаться бессодержательными филиппиками в связи с таким поведением вождя неуместно и даже глупо. Как показывает исторический опыт, в политике использование такого ресурса — явление не уникальное и не экстраординарное, а типичное, и свойственно оно в той или иной степени и в той или иной мере всем обществам и всем политическим деятелям. Так что Сталин не является каким-то исключением.

Но надо заметить, что делал это вождь достаточно умело, соблюдая необходимый такт и чувство меры. В своей тогдашней повседневной деятельности он старался вести себя скромно и лично не выпячивал свою собственную персону. Правда, нельзя забывать и о том, что буквально вся страна тогда была своего рода сценой, где в роли и главного режиссера, и основного актера выступал неизменно один человек — Сталин. Одним из важных атрибутов культа его личности, набиравшего все большую силу, стала персонификация всего политического курса страны с именем Сталина. Видимо, таким путем вождь не только стремился придать дополнительный вес своему влиянию, но и раз и навсегда связать задачу построения социализма со своим именем.

Об этом он, не демонстрируя ложную скромность, сам писал в письме Кагановичу и Молотову, давая указание, как следует освещать процесс Зиновьева — Каменева в печати. «Надо было сказать в статьях, что борьба против Сталина, Ворошилова, Молотова, Жданова, Косиора и других есть борьба против Советов, борьба против коллективизации, против индустриализации, борьба, стало быть, за восстановление капитализма в городах и деревнях СССР. Ибо Сталин и другие руководители не есть изолированные лица, — а олицетворение всех побед социализма в СССР, олицетворение коллективизации, индустриализации, подъема культуры в СССР, стало быть, олицетворение усилий рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции за разгром капитализма и торжество социализма»[716].

И это была не столько дань личному тщеславию вождя (которого, как свидетельствуют факты, он отнюдь не был лишен), сколько тщательно продуманный политический расчет, дававший, по его убеждению, дополнительные возможности для полной реализации задуманных планов. А о своих планах, имевших долговременный характер, он предпочитал не распространяться, храня их в величайшем секрете.

Сталин хотел, чтобы между ним как вождем партии и лидером государства и народом не было пропасти. Он желал и делал все возможное, чтобы его воспринимали не как личность, стоящую над всеми, а как человека, выполняющего выпавшую на его долю историческую миссию. Мол, не он, так другой делал бы то же самое. Поэтому частенько прибегал к довольно дешевым способам показной демонстрации своей большевистской скромности. Одним из малоизвестных примеров этого служит эпизод с идеей издания собрания его сочинений.

Как уже упоминалось выше, его основные оппоненты в период междуцарствия — Троцкий, Зиновьев и Каменев — выпустили многотомные издания своих сочинений. Благо, все они отличались не столько глубокими теоретическими познаниями и талантами (исключая, конечно, Троцкого), но и чрезмерной политической словоохотливостью. Так что ими было написано и наговорено довольно много, и было из чего составлять собрания сочинений. Сталин же в этом отношении продемонстрировал не только и не столько скромность, но и чувство здравого смысла. Во-первых, он не хотел в данном случае походить на своих поверженных соперников. Во-вторых, этим своим нежеланием он как бы подчеркивал, что является лишь верным учеником Ленина и следует его примерам скромности и отсутствия политического тщеславия.

Один из самых (если не самый рьяный) сталинский подхалим и льстец Е. Ярославский в 1934 году публично выступил с предложением приступить к изданию собрания сочинений вождя. Однако этот акт лизоблюдства не был воспринят Сталиным. С его явного одобрения та часть выступления Е. Ярославского, которая содержала данное предложение, была опущена при публикации. Но льстецы и подхалимы в своем рвении неудержимы. Е. Ярославский обратился с письмом к Кагановичу, в отсутствие Сталина в Москве занимавшегося текущими партийными делами. Он пытался аргументировать свое предложение ссылками на историю издания собрания сочинений Ленина. Вот что он писал в своем послании:

«20 января 1934 г.

Дорогой Л. М.

Я вчера говорил с Вами о напечатании в «Правде» моего выступления. Я об этом пишу потому, что т. Мехлис (бывший работник аппарата генсека, назначенный в то время редактором газеты «Правда» — Н.К.) со ссылкой на разговор с Вами, сообщил мне, что он считает неудобным печатать мое предложение об издании собрания сочинений т. Сталина. Правильно ли это? Лично я думаю, что это неправильно. Напомню, что и Ленин не очень одобрял такое решение, а партия все-таки решила печатать полное собрание сочинений

Ленина. Вряд ли и Московская областная конференция поймет, почему это предложение не может быть опубликовано. Просьба переговорить со мною об этом»[717].

В дальнейшем тема издания сочинений Сталина всплывала неоднократно. Причем, как правило, ее поднимали ближайшие соратники вождя, стремившиеся таким способом снискать благосклонность к своим собственным персонам. Но она так же не находила своего логического завершения ввиду сопротивления со стороны вождя. Однако ближайшие сподвижники не утрачивали своего пыла и не умеряли свое рвение. Они состязались друг с другом в восхвалениях Сталина в переписке между собой. К примеру, К. Ворошилов в 1933 году в письме А. Енукидзе — одному из тогдашних ближайших друзей Сталина — восторженно писал: «Замечательный человек, наш Коба. Просто непостижимо, как он может сочетать в себе и великий ум пролетарского стратега, и такую же волю государственного и революционного деятеля и душу совсем обыкновенного, простого, доброго товарища, помнящего всякую мелочь, обо всем заботящегося, что касается людей, которых знает, любит, ценит. Хорошо, что у нас есть Коба!»[718].

В дополнение приведу письмо Сталина, в котором он со свойственной ему резкостью, протестует против публикации в центральной советской печати информации о посещении корреспондентом газеты матери Сталина и беседе с нею. Вот текст его телеграммы, которую следует расценивать и как выговор своим соратникам, и как директиву на будущее:

«Москва. ЦК ВКП(б).

Молотову, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Талю. (Последний тогда работал в ЦК партии зав. отделом печати — Н.К.)

Прошу воспретить мещанской швали, проникшей в нашу центральную и местную печать, помещать в газетах «интервью» с моей матерью и всякую другую рекламную дребедень вплоть до портретов. Прошу избавить меня от назойливой рекламной шумихи этих мерзавцев. Сталин. 29/Х.35 г»[719].

Выше приведены некоторые документы с одной единственной целью — показать, что Сталин, прекрасно отдавая себе отчет в том, что его фигура находится под освещением мощных прожекторов советского и мирового общественного мнения, прилагал усилия, чтобы не выглядеть смешным и одиозным, снедаемым тщеславием, деятелем. Он порой сдерживал потуги своих апологетов, проявлявших неуемное усердие в его восхвалении, имея в виду желание, чтобы в мире в целом, и особенно у советской общественности, не сложилось неблагоприятное впечатление о нем. Играть роль скромного, но достаточно хорошо осознающего свою историческую миссию человека, — это была характерная черта его политического поведения. Особенно в 20-е и 30-е годы.

Завершая этот небольшой, но, на мой взгляд, важный с точки зрения осмысления природы сталинского политического мышления раздел, стоит подчеркнуть следующее. Сталин, бесспорно, не был харизматическим лидером — ни по своим личным качествам, ни по другим параметрам, которые предъявляются к лидерам такого толка. Но и сама историческая эпоха, в которую развертывалась его деятельность, особенно и не нуждалась в лидерах харизматического склада. Иные были времена, суровая действительность как-то отодвигала на второй план такие критерии, как харизматичность вождя или его чисто внешние данные. Сама система власти как раз и базировалась на примате масс над личностью, в силу чего и личность как бы отступала в тень. В приложении к Сталину даже само это выражение «отступить в тень» звучит как-то парадоксально, поскольку он всегда находился в центре внимания и сама его власть отбрасывала свою тень на жизнь всей страны, на все процессы, происходившие в ней. Грандиозные события той эпохи сами как бы высвечивали роль вождя, а деяния его самого накладывали свой отпечаток на картины той исторической эпохи. И в итоге складывалось поистине сложное историческое полотно, в мозаике которого уже на протяжении ряда десятилетий пытаются разобраться историки и литераторы, ученые и простые обыватели.

Успехи и проблемы в развитии промышленности. В соответствии с разработанным на основе указаний Сталина и на базе всестороннего обсуждения с учетом ошибок и уроков прошлого план второй пятилетки успешно осуществлялся. Причем надо подчеркнуть, что исходные позиции для экономического развития страны коренным образом отличались в лучшую сторону от условий времен первой пятилетки. Главное заключалось в том, что был создан надежный фундамент социалистической экономики, завершено строительство многих невиданных до сих пор крупных промышленных предприятий. Опыт первой пятилетки сыграл неоценимую роль в организации машинного производства на базе передовой техники. Принципиально важное значение не только с точки зрения экономических параметров, но и с точки зрения морально-политической имело то, что были достигнуты значительные успехи в подготовке кадров инженеров, техников, квалифицированных рабочих, специалистов нового профиля, в которых так нуждались все отрасли экономики. В целом можно было констатировать решение, хотя и не совсем в полном объеме, главной социально-экономической и политической задачи, важность которой Сталин неизменно выдвигал на первый план — укрепление экономической независимости страны. Логическим следствием того, что Советский Союз освоил многие виды производства, стало сокращение импорта. А ведь в первой пятилетке несоразмерные с возможностями государственной экономики размеры импорта существенно сказывались не только на общей ситуации в экономике страны, но и непосредственно на материальном положении широких масс как городского, так и сельского населения. Ведь в значительной степени импорт обеспечивался поставками за рубеж продукции сельского хозяйства, прежде всего хлеба, в котором страна сама испытывала большую нужду. Проблема заключалась не только в том, что ряд лет были неурожайными, но и в том, что колоссальными темпами росла численность городского населения, вызванная процессом индустриализации. К середине 30-х годов Советский Союз осуществлял ввоз в основном лишь сложных станков, высококачественной стали, цветных и редких металлов, каучука. Отрадным фактом явилось и то, что внешняя торговля в отличие от предыдущего пятилетия характеризовалась уже не отрицательным, а положительным балансом.

Приведенная выше общая оценка не должна вводить в заблуждение и создавать у читателя впечатление, что все главные проблемы были уже решены и следует лишь и дальше двигаться по намеченному пути. Трудностей и проблем существовало множество, и по мере дальнейшего развития они не только не исчезали, но и усложнялись, принимая новые формы. Сталин в своих выступлениях постоянно повторял, что нет никаких оснований для самоуспокоения и зазнайства, а тем более бахвальства. И это напоминание воспринималось особенно актуально перед лицом новых, еще более грандиозных задач, выдвигавшихся перед страной в ходе коренной реконструкции народного хозяйства. Важным моментом был и процесс изменения общей мировой обстановки, когда все отчетливее вырисовывались не на столь отдаленном горизонте новые суровые международные реальности, таившие в себе нараставшую угрозу войны. Все эти факторы требовали всестороннего учета и внесения соответствующих коррективов в народнохозяйственные планы.

Сталин ориентировал партию и страну на необходимости сосредоточивать основное внимание на решающих участках технической реконструкции: энергетике и машиностроении, черной и цветной металлургии, топливной промышленности и транспорте. Именно решение узловых проблем — освоение новой техники и новых производств — должно было обеспечить выполнение второй пятилетки. Однако решение этих проблем упиралось в наличие достаточного числа подготовленных кадров. Невиданное по масштабам и темпам насыщение промышленности и транспорта новой техникой само по себе ничего не значило без наличия кадров соответствующего уровня. Численность рабочего класса (а она возрастала миллионами) не решала всех вопросов дальнейшего экономического прогресса, особенно принимая во внимание, что новые рабочие являлись вчерашними крестьянами и не имели нужных профессиональных навыков. Если в первой пятилетке вопрос о специалистах пытались решить за счет привлечения иностранных кадров, то в новых условиях эта мера уже не могла удовлетворить потребности страны. Хотя надо подчеркнуть, что иностранные специалисты сделали немало полезного для нашего развития, внеся тем самым (часто не в силу своего желания, а в силу реальных обстоятельств жизни) свой посильный вклад в дело строительства нового общественного строя. Ставка на привлечение иностранных специалистов имела как свои плюсы, так и минусы. Сталин прекрасно сознавал это. Он считал, что с опорой на иностранных специалистов фундаментальных проблем экономического подъема государства никогда не решить. Тем более, что такой метод решения проблемы сам по себе ставил страну в известную зависимость от внешних сил, а это в корне противоречило его курсу на создание самодостаточной экономической системы. И дело здесь не только и не столько в подозрительности вождя и в его отрицании возможности строить новый общественный уклад с помощью преимущественно буржуазных спецов. Само международное положение Советского государства настоятельно диктовало необходимость опоры на собственные силы. И, надо признать, что эта стратегическая линия оказалась единственно правильной и вполне себя оправдала в дальнейшем, когда государство оказалось в состоянии войны.

Следует воздать должное Сталину, который всем свои весом и авторитетом поднял вопрос о кадрах на уровень важнейшей экономической, политической, партийной и государственной задачи. Именно в подготовке кадров он усматривал то звено, ухватившись за которое можно было вытащить всю цепь: быстрое насыщение промышленности и транспорта новой техникой, а также увеличение численности рабочих. Сталин всегда держал ключевые вопросы экономического развития страны в поле своего пристального внимания. Не случайно, что наиболее важные, можно сказать фундаментальные лозунги и директивы по вопросам экономического развития, исходили из его уст. Так, в начале 1931 года он выдвинул задачу овладения техникой. «Большевики должны овладеть техникой. Пора большевикам самим стать специалистами. Техника в период реконструкции решает всё»[720]. И эта установка вождя довольно быстро трансформировалась в целостную и продуманную систему государственных мер по внедрению новой техники. Однако экономика не стояла на месте, ее динамичное развитие ставило все новые и новые проблемы, причем с каждым годом это были все более сложные проблемы. И решать их необходимо было безотлагательно, можно сказать, в авральном порядке, хотя и без изъянов и промахов, присущих таким методам. Значение выдвинутой вождем задачи состояло в том, что оно положило конец пренебрежительному отношению к технике со стороны хозяйственников-коммунистов, повернуло хозяйственников-коммунистов лицом к технике, открыло новую полосу борьбы за овладение техникой силами самих большевиков и облегчило тем самым дело осуществления реконструкции народного хозяйства.

Сталин постоянно держит руку на пульсе экономического здоровья и развития страны. Он с удивляющей многих прозорливостью умел выделить ключевые, решающие моменты, от которых непосредственно зависело дело социалистической реконструкции народного хозяйства. Так, выступая в декабре 1934 года, он подчеркивал:

«Многие неправильно поняли лозунг партии: «Техника в период реконструкции решает все». Многие поняли этот лозунг механически, то есть поняли в том смысле, что ежели нагромоздить побольше машин, то этим будто бы будет сделано все, что требуется этим лозунгом. Это неверно. Нельзя технику отрывать от людей, приводящих технику в движение. Техника без людей мертва. Лозунг «Техника в период реконструкции решает все» имеет в виду не голую технику, а технику во главе с людьми, овладевшими техникой. Только такое понимание этого лозунга является правильным. И поскольку мы уже научились ценить технику, пора заявить прямо, что главное теперь — в людях, овладевших техникой. Но из этого следует, что если раньше однобоко делали ударение на технику, на машины, то теперь ударение надо делать на людях, овладевших техникой. Этого требует наш лозунг о технике. Надо беречь каждого способного и понимающего работника, беречь и выращивать его. Людей надо заботливо и внимательно выращивать, как садовник выращивает облюбованное плодовое дерево. Воспитывать, помогать расти, дать перспективу, вовремя выдвигать, вовремя переводить на другую работу, ежели человек не справляется со своим делом, не дожидаясь того, когда он окончательно провалится. Заботливо выращивать и квалифицировать людей, правильно расставить и организовать их на производстве, организовать зарплату так, чтобы она укрепляла решающие звенья производства и двигала людей на высшую квалификацию, — вот что нам нужно для того, чтобы создать многочисленную армию производственно-технических кадров»[721].

Отныне на первый план выходила задача подготовки и воспитания кадров. И Сталин дает краткое, но емкое определение этой новой задачи: «…Старый лозунг «техника решает все», являющийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что «кадры решают все»[722](Выделено мной — Н.К.). И, наконец, вождь сформулировал самый гуманистический свой лозунг-директиву — «Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры»[723].

Одной из форм подготовки кадров рабочих стали школы фабрично-заводского ученичества. За годы второй пятилетки школы ФЗУ дали стране около полутора миллионов квалифицированных рабочих. Но все-таки главный упор был сделан на приобретении профессии в процессе производства. Сталин конкретизировал свой призыв, придав ему убедительную и вместе с тем лаконичную форму — «кадры, овладевшие техникой, решают все!» По его инициативе данные вопросы находились в центре внимания партийных и государственных органов. Центральным Комитетом была дана директива, чтобы промышленные предприятия и совхозы, в особенности те из них, которые наиболее технически оборудованы, превратились бы в своего рода школу по массовой подготовке и переподготовке неквалифицированных кадров рабочих, мастеров, техников и инженеров.

Особенно широкий размах эта борьба получила после введения обязательной государственной проверки знаний рабочих, обучавшихся техминимуму в кружках и на курсах. О реальных масштабах проделанной работы свидетельствует простой факт: за период 1937–1938 гг. технические экзамены сдали свыше 4 миллионов человек[724]. Таковы были масштабы этой кампании! Кое-кому ныне она может показаться типичной показухой и очковтирательством. Но подобный вердикт — не более чем злопыхательство, основанное на ненависти ко всему советскому. И ничуть не больше! История доказала прозорливость и полную практическую обоснованность проведенных мер. Именно, в частности, благодаря таким мерам наша страна оказалась технически более или менее подготовленной к суровым испытаниям, выпавшим на ее долю в годы войны. Сталин обладал способностью смотреть вперед и заглядывать за горизонты текущих событий. Для политического и государственного деятеля такого формата это — имманентное качество, без наличия которого он просто даже не имеет права именоваться государственным деятелем. А известно, что способность заглянуть за горизонт событий — вещь отнюдь не простая. Еще знаменитый французский моралист Ларошфуко в своих «Максимах» проницательно отмечал: «Нам труднее поверить тому, что лежит за пределами нашего кругозора»[725].

Конечно, эти высказывания не должны восприниматься как апологетические по отношению к рассматриваемой нами персоне. Объективная оценка — не разновидность или особый вид апологетики. Тот факт, что Сталин обладал широким политическим и государственным кругозором, не решаются открыто отрицать даже многие его противники. Правда, при этом они подчеркивают, что эта его способность скорее была выражением чрезвычайно развитого у него чувства прагматизма. Полагаю, что нет смысла вести полемику по этому поводу, ибо она в данном случае малопродуктивна, а попросту говоря излишня. Факты не перестают быть фактами, если их кто-то отрицает. Особенно по политическим или чисто конъюнктурным соображениям.

Достижения и проблемы в развитии сельского хозяйства. После тяжелых лет начала 30-х годов стабилизация положения в сфере сельского хозяйства и его дальнейшее развитие уже на новой, коллективной базе, выступили в качестве одной из важнейших стратегических задач страны. Естественно, что Сталин особо пристальное внимание уделял, если уместно употребить это понятие, своему детищу — колхозам и совхозам. Здесь накопилось множество проблем, от решения которых зависела продовольственная независимость страны, а говоря более широко — успехи в окончательном утверждении нового общественного строя в целом. Как и в промышленности, здесь в центре внимания стояли вопросы подготовки кадров. Этой проблемой Сталин занимался каждодневно. Несмотря на все трудности ее решить удалось — к концу второй пятилетки в колхозах, совхозах и МТС был создан постоянный и надежный контингент квалифицированных работников.

Именно машинно-тракторные станции стали главным локомотивом развития сельского хозяйства. И в этой области были осуществлены в спешном, но планомерном порядке меры по подготовке необходимых кадров и повышению их профессиональной выучки. В частности, была проведена широкомасштабная проверка квалификации трактористов, итогом которой явилась посылка около 30 тыс. трактористов на учебу и повышение квалификации. Был введен технический минимум, что помогло уже на более солидной основе вести дальнейшую подготовку специалистов. Одновременно развернута была широкая сеть сельскохозяйственных техникумов, различного рода курсов и т. д. В итоге с 1934 по 1937 год для колхозов и совхозов было подготовлено около 1300 тысяч трактористов, более 164 тыс. комбайнеров, около 97 тыс. шоферов. Широко осуществлялась по всей стране подготовка высококвалифицированных специалистов в сельскохозяйственных вузах и техникумах. В результате всех этих мер к концу второй пятилетки было подготовлено 1,6 тысячи специалистов высшей и 94,4 тысячи — средней квалификации. В 390 научно-исследовательских институтах, филиалах и опытных станциях страны действовал почти 10-тысячный отряд научных сотрудников[726].

Одним из узких мест, ставивших препоны росту сельскохозяйственного производства и производительности труда в колхозах, являлись серьезные недостатки в системе оплаты труда. Без наведения должного порядка в этой сфере трудно было рассчитывать на выполнение намеченных во второй пятилетке планов развития сельского хозяйства. По инициативе Сталина здесь были проведены соответствующие реформы, направленные на стимулирование активного и производительного труда колхозников, трактористов, шоферов и других лиц, непосредственно причастных к сельскохозяйственному производству. Параллельно принимались довольно жесткие меры, нацеленные на устранение всякого рода нарушений колхозного устава, ликвидацию таких явлений, как расхищение или неправильное использование материальных фондов, нарушения трудовой и производственной дисциплины. Стали широко внедряться меры материального поощрения тружеников сельского хозяйства. Все это в целом привело к тому, что коренным образом изменилось социальное лицо деревни, произошли фундаментальные сдвиги в психологии колхозников — вчерашних единоличников. Можно было с полным основанием констатировать, что ситуация на селе обрела устойчивую тенденцию к улучшению. Причем важно подчеркнуть, что база, на которой происходили все эти позитивные перемены, отнюдь не сводилась и тем более не исчерпывалась мерами государственно-административного воздействия. Решающую роль здесь играл все возраставший поток капиталовложений в данную отрасль хозяйства. Без этого все предпринимавшиеся усилия, разумеется, были бы неэффективными.

Но надо прямо сказать, что перечисленные выше факторы отнюдь не служили достаточной гарантией как успешного развития сельского хозяйства, так и укрепления колхозной формы хозяйствования. В качестве одного из наиболее злободневных вопросов, кровно затрагивавших в буквальном смысле интересы всех сельских жителей, был вопрос о правильном сочетании общественных и личных интересов тружеников села. В печати тех лет данная проблема обсуждалась с особенной страстью и вызвала большие разногласия. Корень лежал в том, что часть партийных и советских работников, находясь в плену ортодоксальных большевистских догматов, на практике никак не могла смириться с тем, что колхозники имеют свои собственные интересы, зачастую не совпадающие с интересами общественного хозяйства. Такие, с позволения сказать, прямолинейные ортодоксы, наломали немало дров в проведении политики государства на селе. В феврале 1935 года Сталин счел необходимым лично вмешаться в эти споры и сформулировал точку зрения, которая в своем общем виде выглядела абсолютно разумной и приемлемой.

Он, в частности, говорил: «Если у вас в артели нет еще изобилия продуктов и вы не можете дать отдельным колхозникам, их семьям все, что им нужно, то колхоз не может взять на себя, чтобы и общественные нужды удовлетворять и личные. Тогда лучше сказать прямо, что вот такая-то область работы — общественная, а такая-то — личная. Лучше допустить прямо, открыто и честно, что у колхозного двора должно быть свое личное хозяйство, небольшое, но личное. Лучше исходить из того, что есть артельное хозяйство, общественное, большое, крупное и решающее, необходимое для удовлетворения общественных нужд, и есть наряду с ним небольшое личное хозяйство, необходимое для удовлетворения личных нужд колхозника. Коль скоро имеется семья, дети, личные потребности и личные вкусы, то с этим нельзя не считаться. И вы не имеете права не считаться с личными бытовыми интересами колхозников. Без этого невозможно укреплять колхозы. Сочетание личных интересов колхозников с общественными интересами колхозов — вот где ключ укрепления колхозов»[727].

Цитируя все эти высказывания вождя по вопросам дальнейшего укрепления основ кооперативной системы в сельском хозяйстве, я испытываю некоторое беспокойство, связанное вот с чем. У читателя может сложиться впечатление, что я рисую некую идиллическую картину, далекую от реальной жизни тех лет. Поэтому необходимо особо оттенить мысль о том, что правильные в своей основе указания Сталина вовсе не означали, что реальные процессы на селе развивались в полном соответствии с этими его советами-директивами. В жизни складывалась — и очень часто — совсем иная ситуация, чем это предусматривалось указаниями сверху. Как говорится, до Бога высоко, а до царя далеко. На местах жизнь текла своим чередом и нередко самые правильные указания оказывались на деле лишь благими пожеланиями.

Полагаю необходимым сделать еще одно важное замечание. Как показала вся эпоха сталинского правления, да и последующая постсталинская эра, Советская власть на всем протяжении своего существования так и не смогла наиболее оптимальным образом решить вопрос о сочетании общественных и личных интересов колхозников. Более чем наглядно об этом говорит тот факт, что вопросы сельского хозяйства на протяжении многих десятилетий постоянно ставились на обсуждение высших органов партийной и государственной власти, принималось бесчисленное множество решений и постановлений, но кардинально решить проблемы сельского хозяйства так и не удалось. Многократно менялись решения о размерах приусадебных участков колхозников, размеры и формы налогообложения, но оптимальным образом решить проблему все же не удавалось. Да и сам Сталин, ставя вопрос о необходимости учета личных интересов колхозников, в силу своих ортодоксальных убеждений все-таки не мог пойти до конца. В душе он рассматривал все это как скрытые уступки частнокапиталистической, мелкобуржуазной психологии крестьянства. Хотя, конечно, публично заявить об этом он не мог по вполне понятным основаниям.

Думаю, что расставленные мною акценты несколько проясняют позицию автора и она не выглядит однозначно апологетической по отношению к общей оценке политики Сталина в области кооперирования. Но тем не менее, следует все-таки не увлекаться голой критикой (большей частью вполне правомерной), а в должной мере видеть как бесспорно крупные, даже исторические по своим масштабам достижения, так и ошибки, трудности и порой даже провалы в проведении этой политики.

О том, что успехи были не фикцией, а реальностью, свидетельствует то, что состоявшийся в конце ноября 1934 года пленум ЦК ВКП(б), принял решение об отмене карточной системы на продукты питания. Заметное увеличение колхозного и совхозного производства позволило отменить карточную систему. «Государство теперь располагает достаточно большим количеством хлеба, — отмечалось в резолюции пленума, — для того, чтобы полностью и безусловно обеспечить снабжение населения без карточной системы, путем повсеместного развертывания широкой торговли хлебом»[728]. Причем торговля производилась по единым твердым государственным ценам.

Сталин придавал колоссальное значение отмене карточной системы на главные продукты питания. Ведь, если говорить по существу, то это был главный реальный козырь в доказательство правильности избранного им курса коллективизации. Вождь всегда считал, что трудности носят закономерный характер, но являются временными и по мере развития будут преодолеваться, доказывая тем самым историческую обоснованность коллективизации. Особенно это выглядело впечатляющим образом после тяжелейших 1932 и 1933 годов, оставивших неисчезающую зарубку в живой памяти народов Советского Союза.

Вот как описывает реакцию Сталина на отмену карточной системы его родственница по линии первой жены М. Сванидзе. Она вела дневник и в записи от ноября 1934 года содержится такой пассаж: «После обеда у И. (имеется в виду И. Сталин — Н.К.) было очень благодушное настроение. Он подошел к междугородней вертушке и вызвал Кирова, стал шутить по поводу отмены карточек и повышения цен на хлеб. Советовал Кирову немедленно выехать в Москву, чтоб защитить интересы Ленинградской области от более высокого повышения цен, нежели в других областях. Очевидно Киров отбояривался, потом И. дал трубку Кагановичу и тот уговаривал Кирова приехать на 1 день. И. любит Кирова и очевидно ему хотелось после приезда из Сочи повидаться с ним, попариться в русской бане и побалагурить между делами, а повышение цен на хлеб было предлогом»[729].

Однако вернемся к главной нити нашего изложения.

В 1935 году был принят новый Устав сельскохозяйственной артели, разработка которого проходила не только под непосредственным руководством Сталина, но и при самом активном его участии. Устав закрепил колхозы как общественную форму социалистического хозяйства и сформулировал принципы управления ею. В Уставе нашел свое воплощение основной принцип колхозного строительства — сочетание общественных интересов развития колхоза и личных интересов колхозников. Естественно, что в соответствии со сталинскими понятиями, на первое место ставились выполнение заданий государства, всемерное развитие артельного производства и умножение общественной собственности колхоза как основного источника подъема благосостояния колхозных масс. Приусадебному участку, личному хозяйству колхозников отводилась подсобная, вспомогательная роль. Их размеры определялись в зависимости от хозяйственного направления колхозного производства. Устав утвердил единый для всех колхозов принцип распределения доходов по трудодням в соответствии с количеством и качеством затраченного труда.

Подводя краткий итог, можно констатировать, что в Советском Союзе в сфере сельского хозяйства окончательно победил социалистический способ производства. Страна превратилась в крупного сельскохозяйственного производителя. Вместо бывших ранее 23,7 миллиона мелких крестьянских хозяйств к концу второй пятилетки было создано 243,7 тысячи колхозов и 3992 совхоза. Возросла концентрация сельскохозяйственного производства. В 1928 году на один колхоз приходилось 13 крестьянских дворов, в 1937 году — 76 дворов. В 1937 году удельный вес посевных площадей единоличных хозяйств составлял по стране менее процента. К концу 1937 года в машинно-тракторных станциях было сосредоточено 365,8 тысячи тракторов, около 105 тысяч зерноуборочных комбайнов и 60,3 тысячи грузовых автомобилей. МТС обслуживали более 90 процентов посевных площадей колхозов. Создание крупных социалистических хозяйств сопровождалось ростом культуры земледелия, велись большие работы по орошению земель в засушливых районах. В годы второй пятилетки молодое социалистическое земледелие давало стране продуктов больше, чем единоличное крестьянское хозяйство до проведения коллективизации. Особенно выросло производство технических культур. Изменилось соотношение между секторами в структуре производства. В 1928 году колхозы и совхозы давали лишь 2,7 процента производства зерна, а единоличные хозяйства — 97,3 процента. В конце второй пятилетки продукция колхозов и совхозов составила 72,2 процента, подсобных хозяйств колхозников, рабочих и служащих — 26,3 процента, единоличных крестьянских хозяйств — лишь 1,5 процента. В годы первой и второй пятилеток было создано крупное общественное животноводство. Если раньше скот главным образом был рассредоточен в единоличных крестьянских хозяйствах, то теперь 30–40 процентов его находилось в совхозах и колхозах Однако больше половины продуктивного скота находилось пока в личных хозяйствах колхозников, рабочих и служащих[730]. Это обстоятельство говорило о многом, и прежде всего о том, что большевикам в целом пока не удалось преодолеть извечную привязанность крестьянина к своей собственности, одним из главных компонентов которой всегда выступал скот.

Существенно важно подчеркнуть, что в итоге всех этих преобразований значительно возросла товарность сельскохозяйственного производства. А именно это представляло в глазах Сталина одну из ключевых целей коллективизации. Поскольку повышение товарности неразрывно сказывалось и на укреплении стратегических позиций страны в мире, на росте ее обороноспособности в целом. Как уже не раз отмечалось, важнейшей особенностью всей сталинской экономической стратегии, рассчитанной на перспективу, являлось создание мобильной экономики. Такой тип экономики открывал новые, невиданные ранее возможности для реализации целей надежного обеспечения национальной безопасности государства. Без создания такого типа экономики наша страна была бы не в состоянии ответить на грозные вызовы времени. А эти вызовы с каждым годом становились все более явственными и все более масштабными. Так что осуществление коллективизации выступало в качестве одного из краеугольных камней в формировании новой, мобильной структуры всего экономического комплекса государства.

Возвращаясь к предмету нашего непосредственного рассмотрения, а именно к показу успехов в развитии сельского хозяйства и, в частности, животноводства, в интересах истины следует заметить, что составители приведенной выше официальной статистики начисто проигнорировали колоссальное сокращение поголовья скота в период коллективизации. Поэтому приведенные официальные цифры, хотя и впечатляют своими масштабами, все же отражают лишь одну — позитивную сторону тогдашнего положения в сельском хозяйстве. Как бы в тени забвения остаются его негативные стороны. Однако вождь в целом мог испытывать чувство удовлетворения, поскольку главные цели оказались достигнутыми. Тот факт, что процесс коллективизации затянулся почти на целое десятилетие, что первые кавалерийские методы решения этой чрезвычайно сложной, но исторически насущной социально-экономической задачи, оказались не только неэффективными, но и губительными, — все это свидетельствовало о серьезных провалах и ошибках главного архитектора этого курса — Сталина. Но это — одна, хотя и весьма важная сторона проблема. Другая — не менее важная — заключалась в том, что задача в конце-концов все-таки была решена. И это обозначило новые рубежи в развитии нашей страны.

Улучшение экономического положения населения. Сталин отчетливо понимал, что любые пропагандистские шаги, нацеленные на восхваление достижений нового режима в годы его правления, окажутся бесплодными, если они не будут подкреплены реальным улучшением материального положения основных масс населения страны. Выполнение второй пятилетки создало для этого определенные предпосылки. В стране невиданный в истории размах приобретали различные движения и кампании, главная цель которых состояла в максимально широком привлечении трудящихся к участию в форсировании экономического роста, в повышении уровня и качества труда на всех участках экономического фронта. Стихийно или же по подсказке сверху возникли такие движения, как принятие обязательств по досрочному выполнению плановых заданий, стахановское движение, составившее целую героическую эпоху в жизни нашей страны в 30-е годы. По личной инициативе вождя развернулась повсеместная кампания по возвеличиванию и прославлению труда простых тружеников города и деревни. Крылатые слова Сталина о том, что труд в Советской стране стал делом чести, доблести и геройства превратились в доминанту всей жизни общества. Несмотря на определенную утилитарную цель, которую лидеры партии усматривали в кампаниях подобного рода, сами по себе они играли колоссальную воспитательную и стимулирующую роль. Ни в каком другом обществе труд простых людей не был вознесен столь высоко и не прославлялся как своего рода подвиг, а не просто как средство получения заработной платы для обеспечения жизни. Во всем этом проглядывали элементы романтизма, окрашивавшего нелегкую жизнь советских людей. С высоты нынешних дней все это может показаться или же наивным, или же тщательно продуманным пропагандистским ходом властей. Однако, если взглянуть на вещи глубже, то можно увидеть, что тогда действительно формировалось новое отношение к труду. Это, в свою очередь, оказывало самое благотворное воздействие на морально-психологическую обстановку в стране.

Пишу об этом, чтобы читатель мог хотя бы в небольшой степени представить атмосферу той эпохи. Это важно, особенно в связи с тем, что эта эпоха ныне всеми доступными средствами псевдодемократической пропаганды извращается и изображается чуть ли не в виде некоего рабства коммунистического окраса, где правили бал лишь террор и репрессии, где люди испытывали друг к другу чуть ли не врожденное недоверие, соединенное с неистребимым чувством страха. Словом, это общество представляется чуть ли не в виде одного из первоначальных кругов дантова ада.

Реальная жизнь советских людей была совсем иной, чем ее рисуют рьяные антикоммунисты и ненавистники социализма. Конечно, она была нелегкой, как нелегким было и положение государства в целом. Страна находилась на марше, прокладывая пути в неизведанное будущее. Но с каждым годом жизнь становилась лучше в материальном плане, о чем свидетельствуют бесчисленные факты и свидетельства. Это — основной вывод. Он, разумеется, не исключает и наличия серьезных трудностей, в том числе и в материальном обеспечении основных масс населения страны. И все же доминирующей тенденцией была тенденция к росту материального уровня жизни и условий труда. Показателей реального улучшения жизни населения было немало. Стоит упомянуть такие, как улучшение условий труда, совершенствование системы оплаты. Особое внимание уделялось преодолению элементов уравниловки, а также обеспечению более высокой заработной платы передовикам производства, работникам ведущих профессий и лицам, занятым тяжелым трудом. Шире стала применяться сдельная оплата труда (в 1935 г. 70% всего рабочего времени оплачивалось сдельно). Было введено дополнительное премирование за сохранность механизмов, экономию электроэнергии, топлива, сырья, материалов. Повысились ставки инженеров и техников, работающих непосредственно на производстве При семичасовой длительности рабочего дня и пятидневной рабочей неделе в 1936 году 5 миллионов человек имели шестичасовой и более сокращенный рабочий день. Значительное облегчение труда и рост его производительности были достигнуты в результате механизации тяжелых и трудоемких работ. Советский Союз во второй пятилетке превзошел капиталистические страны по уровню механизации добычи угля. В целом средняя денежная заработная плата рабочих и служащих за пятилетку выросла более чем в два раза (в среднем на одного рабочего)[731].

В годы второй пятилетки руководство страны, и в первую очередь сам вождь, первостепенное внимание стали обращать на развитие отраслей легкой и пищевой промышленности, расширению ассортимента товаров народного потребления, культурного обихода. Не случайно нарком А. Микоян, ведавший этими отраслями хозяйства, был послан в длительную командировку в США, чтобы ознакомиться с местным опытом и заключить контракты на поставку новейшего оборудования. В эти годы были созданы настоящие гиганты пищевой промышленности, некоторые из которых функционируют до сих пор. Словом, партия и ее лидер обратились лицом к народу и его насущным нуждам. Причем не в каком-то сугубо демонстративном плане, а по существу, на деле. И это не могло не быть замеченным в стране. Не случайно именно тогда прозвучали ставшие крылатыми слова Сталина об улучшении жизни: «Жить стало лучше, веселее. Это, конечно, верно. Но это ведет к тому, что население стало размножаться гораздо быстрее, чем в старое время. Смертности стало меньше, рождаемости больше, и чистого прироста получается несравненно больше. Это, конечно, хорошо, и мы это приветствуем. Сейчас у нас каждый год чистого прироста населения получается около трех миллионов душ. Это значит, что каждый год мы получаем приращение на целую Финляндию»[732].

При всей своей политической заданности формула вождя о том, что жить стало лучше, жить стало веселее, она тем не менее отражала происходившие в стране и в общественных настроениях серьезные перемены в лучшую сторону. И это, бесспорно, способствовало не чисто пропагандистскому, а реальному росту авторитета Сталина в советском обществе.

Я специально подчеркиваю последнее обстоятельство, поскольку оно сыграло свою роль в том, что Сталину удалось провести беспрецедентную серию процессов и чисток, не встретив при этом сколько-нибудь организованного и серьезного сопротивления со стороны широких масс населения. Но это уже тема последующих глав. Здесь же мне хотелось дать некий абрис общих достижений и проблем сталинской политики в сфере экономики.

Вне поля моего внимания остались многие важные вопросы экономической жизни страны и материальных условий существования основных слоев советского общества. Во-первых, объять все невозможно, а во-вторых, в центре внимания лежали и лежат не сами конкретные экономические, политические, культурные и иные проблемы, а политическая деятельность Сталина. Поэтому в силу естественных причин приходиться ставить себе самому ограничительные рамки и затрагивать и освещать только те аспекты важных проблем, через призму которых можно лучше раскрыть политику и действия главной фигуры нашего повествования. Конечно, такой метод имеет множество пороков и изъянов, но избежать их трудно, даже тогда, когда сам видишь их хорошо, но просто не имеешь возможности в пределах поставленной задачи поступить иначе — в ущерб выполнению главной задачи.

Достижения в культурной и научной областях. Если попытаться в двух словах охарактеризовать основные достижения второй сталинской политики в сфере образования, науки и культуры в рассматриваемый период, то сделать это можно будет просто — была осуществлена подлинная культурная революция. Революция, по фундаментальным своим параметрам, вполне сопоставимая с революцией в сфере социально-экономических и политических отношений. Строительство нового общества, разумеется, было немыслимо без ликвидации неграмотности, поскольку неграмотный член общества не мог быть активным участником этого процесса. Начатая в первые годы Советской власти кампания по ликвидации неграмотности в основном была завершена во второй пятилетке. В эти годы успешно осуществлена программа обязательного начального обучения и всеобщего обязательного политехнического образования в объеме семилетки. Всего за вторую пятилетку в городах и поселках городского типа была построена 3671 школа, а в сельской местности — 15 107. Кроме того, по указанию партийных органов в 1936 году было освобождено 941 школьное здание, использовавшееся не по назначению. Масштабы решения проблемы выглядят впечатляющими и наглядно показывают, что в этом деле успехи нашей страны не имели аналога в мировой истории. Надо подчеркнуть, что столь впечатляющие результаты базировались на продуманной политике в области подготовки в массовом количестве педагогических кадров как среднего, так и высшего звена: создавались педагогические вузы, совершенствовалось качество учебников, был, наконец, положен конец всевозможным экспериментам в области образования, нанесший в предшествующие годы существенный ущерб делу.

Что касается роли Сталина во всех этих делах, то надо сказать, что он не просто следил за развитием процесса в целом и определял его магистральные направления, но и лично участвовал в выработке основополагающих указаний по таким проблемам, как составление учебников по новой истории и истории СССР. Проекты учебников по всеобщей истории и особенно истории СССР широко обсуждались общественностью. Вождь выступил в роли одного из участников обсуждения, причем, само собой понятно, что его мнение воспринималось как истина в последней инстанции. Попутно надо отметить, что тиражи учебников по различным областям знаний росли не по дням, а по часам, что также свидетельствовало о внимании руководства страны к вопросам образования. За 1934–1938 годы тираж учебников для начальной и средней школы превысил 596 миллионов экземпляров[733].

В августе 1934 года, находясь на отдыхе на Юге, он вместе с Кировым и Ждановым сформулировал требования к подготавливавшимся учебникам по этим предметам. Участие Кирова и Жданова в составлении замечаний, по всей вероятности, носило чисто номинальный характер: вождь таким способом желал продемонстрировать наличие коллективного руководства и что не он один и самолично выносит вердикты по оценке исторических событий прошлого.

Нельзя сказать, что эти замечания отличались особой глубиной и широтой постановки проблем. Но ряд ценных и новых мыслей в них все же содержится, и они важны не только сами по себе, но и как зримый показатель и предвестник постепенной эволюции Сталина в сторону все более определенного и безусловного восприятия государственного мышления как основы подхода не только к истории, но и к внешней политике, международным отношениям в целом. Речь, разумеется, не шла об отказе вождя от классового подхода при анализе исторических событий: такого шага от него нельзя было ожидать в любом случае. Но тем не менее он продемонстрировал способность в ряде случаев преодолеть шаблонные и зауженные рамки чисто классовых критериев в оценке ряда важнейших событий российской и мировой истории.

Так, вполне справедливо и в полном соответствии с реальностями прошлого он подчеркивал необходимость рассматривать историческое развитие России не в отрыве от общего исторического хода событий, а в органической связи с ним. В частности, он писал: «Мы считаем необходимой коренную переработку конспекта в духе изложенных выше положений, при этом должно быть учтено, что речь идет о создании учебника, где должно быть взвешено каждое слово и каждое определение, а не о безответственных журнальных статьях, где можно болтать обо всем и как угодно, отвлекаясь от чувства ответственности.

Нам нужен такой учебник истории СССР, где бы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР, — это во-первых, — и где бы история народов СССР не отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории, — это во-вторых»[734].

Весьма примечательно и другое принципиальное замечание Сталина, отражающее интернационалистский подход вождя к истории страны. Он ставил в упрек группе авторов конспекта учебника следующее: «Она составила конспект русской истории, а не истории СССР, то есть истории Руси, но без истории народов, которые вошли в состав СССР (не учтены данные по истории Украины, Белоруссии, Финляндии и других прибалтийских народов, северокавказских и закавказских народов, народов Средней Азии и Дальнего Востока, а также волжских и северных районов, — татары, башкиры, мордва, чуваши и т. д.)»[735].

Замечание Сталина, конечно, по существу верное. Однако сразу же за этим замечанием следует унаследованный от ортодоксального большевизма тезис о колонизаторской роли, которую якобы сыграла Россия по отношению к другим народам империи. Мне уже в первом томе доводилось достаточно подробно касаться данного сюжета. И, как представляется, в целом удалось показать несостоятельность этого старого большевистского тезиса, на базе которого в силу многих причин росли и набирали силу различные националистические течения, подрывавшие основы единого государственного пространства страны. Сталин занимал в данном вопросе явно непоследовательную и двойственную позицию. Он то подвергал критике колониальную природу внешней политики царской России, особенно в отношении так называемых покоренных народов. То обрушивал свой удар против проявлений местного национализма. Иными словами, его воззрения по данному вопросу напоминали собой маятник, качавшийся то в одну, то в другую сторону — в зависимости от политической конъюнктуры, складывавшейся на данный момент. Вот и в своих замечаниях он счел необходимым акцентировать внимание на том, что «в конспекте не подчеркнута аннексионистско-колонизаторская роль русского царизма, вкупе с русской буржуазией и помещиками («царизм — тюрьма народов»)[736].

Замечания к конспекту учебника по новой истории носят довольно поверхностный характер. Здесь вождю, видимо, не хватило масштабности и широты подхода. Суть его замечаний сводилась к сумме не очень принципиальных по своей значимости упреков. Так, отметив, что, конспект учебника по новой истории выглядит лучше, чем по истории СССР, Сталин добавляет «но сумбура в этом конспекте все же достаточно много». И дальше идет, что называется, игра в дефиниции. Вождь пишет: «Нельзя поэтому допускать, чтобы Французскую революцию называли просто «Великой», — ее надо называть и трактовать как революцию буржуазную.

Равным образом нельзя называть нашу социалистическую революцию в России просто революцией Октябрьской, — ее надо называть и трактовать как революцию социалистическую, революцию советскую.

Сообразно с этим надо перестроить конспект учебника новой истории с подбором соответствующих определений и терминов»[737].

Нет, конечно, смысла вдаваться в детали всех этих вопросов. Принципиальное значение имело то, как в замечаниях прослеживается дальнейшая эволюция взглядов Сталина на философию истории вообще и на российскую историю в первую голову. Кое-какие новые моменты в этой эволюции уже прочерчиваются, хотя бы пока только пунктиром. Но в целом, как любили острить в пору перестройки, процесс пошел. И это был закономерный процесс, обусловленный не столько личными пристрастиями самого вождя, сколько реалиями эпохи. Несколько упрощая суть проблемы, можно выразить ее так — шел процесс формирования Сталина как государственника. Этот процесс не был однолинейным движением от одной суммы ценностей к другой. Он больше походил на органическое соединение различных по своей ценностной шкале принципов и подходов.

Но возвращаясь к теме развития образования, стоит упомянуть, что претерпела коренные изменения сама система вузов и техникумов; эти учебные заведения были укрупнены, в результате чего их общее количество сократилось с 832 в 1932/33 учебном году до 683 в 1937/38 учебном году. Однако число студентов выросло с 504,4 до 547,2 тысячи. Повысилась требовательность к поступающим в вузы. Отменялись ограничения, связанные с их социальным происхождением, введенные в первые годы Советской власти. Последнее было знаковым явлением, свидетельствовавшим о стремлении Сталина создать в стране и за рубежом впечатление о равенстве всех советских граждан. Это было тем более необходимо после принятия новой конституции, о чем речь пойдет в дальнейшем.

За годы второй пятилетки в СССР выросла большая армия работников высокой квалификации и культуры. Высшие учебные заведения страны выпустили около 370 тысяч специалистов для народного хозяйства — почти на 200 тысяч больше, чем в предыдущее пятилетие. Таким образом, в короткий исторический срок сформировались многочисленные кадры советской интеллигенции, в своем подавляющем большинстве они представляли собой корпус высокообразованных специалистов, преданных новой власти. Социально-политическое предназначение огромного отряда новой, советской интеллигенции, Сталин видел в том, чтобы она выполнила свою историческую миссию и стала активным участником созидания социалистического уклада жизни во всех формах ее проявления. Без решения проблемы образования и создания кадров интеллигенции все планы по реконструкции страны повисали в воздухе. И одна из важных заслуг Сталина как раз и состоит в том, что он вовремя уяснил себе значимость этой проблемы и делал все возможное и невозможное для ее решения.

Говоря о деятельности Сталина в эти годы, нельзя обойти молчанием вопрос о его отношении к науке и к научным исследованиям. Наряду со всеми другими проблемами, которым он уделял повседневное внимание, наука и все, что связано с ее развитием, находились также в поле его неусыпного надзора и контроля. Правда, этот контроль касался прежде всего организационной стороны вопроса. Но случалось и так, что он непосредственно вмешивался и в конкретные вопросы, хотя, надо сказать, делал это не слишком часто, поскольку сознавал свои ограниченные в этой сфере познания. Но генеральное направление научной политики, конечно, формировалось при доминирующем воздействии самого Сталина. Согласно его представлению, наука была призвана содействовать завершению реконструкции всего народного хозяйства, успешному строительству социалистического общества, осуществлению задач культурной революции. Для выполнения этих задач необходимо было перестроить деятельность научных учреждений, подготовить новые кадры высококвалифицированных научных работников. В связи с этим возросли ассигнования на науку. Во второй пятилетке они увеличились по сравнению с первой более чем в 3,6 раза.

Перестраивалась работа научных учреждений с целью установления более тесного и планомерного сотрудничества науки и практики. Академия наук СССР была подчинена непосредственно Совету Народных Комиссаров Союза СССР. В 1935 году был принят новый Устав Академии, в план научных исследований были включены теоретические проблемы, непосредственно связанные с насущными задачами развития промышленности, сельского хозяйства и культурного строительства. Сталин особое внимание уделял усовершенствованию планирования и координации научной работы в масштабах страны. В Академии наук создавались новые научно-исследовательские институты и лаборатории. Количество институтов Академии наук увеличилось с 28 в 1932 году до 48 в 1937 году, а число работников в них за то же время возросло в 2,6 раза (на отделении физико-математических наук — более чем в 3 раза, технических наук — в 4 раза).

Всего к концу 1937 года в СССР действовало 806 научно-исследовательских институтов и их филиалов, 397 сельскохозяйственных и других отраслевых опытных станций, 31 обсерватория. Повышению квалификации научных кадров способствовала введенная в 1937 году единая система аттестации научных и педагогических работников. Была установлена защита докторских и кандидатских диссертаций, присвоение ученых званий[738].

Сталин поддерживал постоянный контакт с некоторыми видными советскими учеными, был в курсе их научных интересов и разработок. Особое значение он придавал концентрации усилий наших ученых на разработке важнейших теоретических и народнохозяйственных проблем: физики и химики вели работы в области изучения металлов и сплавов, новых видов сырья и источников энергии. Геологи изыскивали новые месторождения железа, нефти, угля, свинца, молибдена, олова, хрома, никеля, золота и других нужных стране полезных ископаемых. Создавались условия для сокращения импорта редких металлов и увеличения государственных ресурсов. Не говоря уже о чисто хозяйственном значении всех этих вопросов, они входили как органическое звено в создававшуюся Сталиным систему мобилизационной экономики. Едва ли есть нужда подчеркивать, что научные исследования, на проведении которых настаивал вождь, имели прежде всего прямое отношение к вопросам укрепления обороноспособности государства. Показателем бурного развития советской науки, причем на ее наиболее перспективных направлениях, является участие в этом многих крупнейших ученых, ставших гордостью не только советской, но и мировой науки. В это время развернула свою деятельность возглавляемая С.П. Королевым группа изучения реактивного движения (ГИРД), коллективом которой были созданы первые экспериментальные ракеты. В эти же годы была смонтирована одна из крупнейших в мире установок для расщепления атомного ядра. Развертывались работы в области телемеханики, радиотехники, электроники и автоматики. Широким фронтом велось изучение Арктики. В стране плодотворно трудились выдающиеся ученые, такие, как Н.И. Вавилов, С.И. Вавилов, А.Ф. Иоффе, B.Л. Комаров, И.В. Курчатов, И.В. Мичурин, В.А. Обручев, Е.О. Патон, И.Е. Тамм, В.А. Фок, C.А. Чаплыгин и многие другие.

Я в этой главе не рассматриваю проблемы Сталин и литература, Сталин и искусство. Хотя по логике вещей здесь было бы уместно остановиться на них. Однако мне представляется необходимым посвятить специальный раздел данным проблемам, причем он будет построен не в хронологических рамках, а выдержан в проблемно-тематическом ключе. К тому же, для удобства изложения и создания полноты представления об отношении Сталина к этим вопросам, на мой взгляд, стоит объединить в одно целое весь период сталинского правления, что даст возможность проследить эволюцию его взглядов и позиций по вопросам литературы и искусства.

Сталкиваясь с поистине необъятным кругом проблем, которыми занимался Сталин, невольно испытываешь чувство удивления, а порой и недоумения. Иногда даже создается некое подобие недоверия к источникам, отражающим всю гамму его интересов как государственного деятеля. Но это — ложное чувство: как высший руководитель партии и фактически государства он в силу объективных причин был вынужден заниматься не теми проблемами, которые интересовали его лично, а теми, в которых было заинтересовано государство. Кредо вождя по данному вопросу можно было бы выразить его же собственными словами, правда, имеющими более широкий смысл. В одном из его писем Кагановичу есть такая примечательная фраза: «Нельзя зевать и спать, когда стоишь у власти»[739].

Вдумываясь в смысл этой незамысловатой фразы, начинаешь понимать, что для Сталина она не была чисто обиходным выражением, так сказать, красным словцом. Если попытаться ее расшифровать, то в ней как-то незримо просматривается некая целостная философия, которую исповедовал вождь. Видимо, даже во сне его не покидала мысль о том, что он стоит у власти, а, значит, и несет ответственность за все, что происходит «в его епархии». А что вопросы военного плана, прежде всего повышения боеготовности вооруженных сил страны, укрепления ее обороноспособности, находились всегда в эпицентре его внимания: в этом убеждает огромный массив документов, да и вся в целом политическая и государственная деятельность Сталина. Здесь, конечно, нет возможности затронуть все аспекты такой многоплановой и емкой проблемы. Поэтому остановлюсь лишь на некоторых ее ключевых моментах.

Прежде всего возникает вопрос: считал ли сам Сталин себя военным деятелем? На этот вопрос однозначного ответа дать нельзя. В самом упрощенном виде можно утверждать, что, с одной стороны, он не раз подчеркивал, что является прежде всего политиком и вопросы военной стратегии для него представляются как часть политической стратегии вообще. То есть не рассматривал себя как военного деятеля. С другой стороны, его деятельность во время Гражданской войны показала, что он активно решал и вопросы сугубо военного плана, и, таким образом, как бы выступал в роли военного деятеля. Вспомним также, что нарком обороны Ворошилов уже в конце 20-х годов проповедовал идею, согласно которой не кто иной, как Сталин был фактическим создателем Красной Армии. Конечно, эта ворошиловская версия не соответствует исторической правде и должна быть отвергнута как заведомо апологетическая и подхалимская по своему содержанию и духу. Но и отрицать важную и активную роль Сталина в строительстве Красной Армии — значит противоречить истине. Как член Политбюро, а затем Генеральный секретарь ЦК он непосредственно участвовал в разработке и принятии ключевых решений по вопросам обороны страны и строительства армии и флота. Приведу оценку английского военного специалиста, написавшего книгу о Сталине как военачальнике, отметив при этом, что английский автор отнюдь не может быть причислен к почитателям Сталина.

Вот что он писал о Сталине того периода, который мы сейчас рассматриваем: «В период 20 — 30-х годов Сталин в конечном счете контролировал важнейшие назначения в армии, одобрял или указывал направление развития военной теории, подготовки, организации, оснащения и размещения вооруженных сил… Главный позитивный вклад Сталина в это время заключался в создании высокоразвитой собственной индустриальной базы, ответственной за производство огромного количества военного снаряжения, большая часть которого была на современном уровне и хорошего качества, имея в виду время, когда оно принималось на вооружение»[740].

Когда же Сталин превратился в единовластного правителя страны, его роль в решении всех военных вопросов не только возросла, но и стала определяющей по всем параметрам. Особое место занимает Великая Отечественная война, но об всем этом пойдет речь в соответствующих главах. Здесь же мне хотелось затронуть один важный эпизод, проливающий свет на подходы Сталина к военной проблематике.

В 1930 году тогдашний заместитель наркома обороны М. Тухачевский обратился в ЦК партии с предложениями о новых планах строительства армии. Сталин внимательно ознакомился с этими предложениями и в письме Ворошилову подверг их уничижительной критике. Основные критические замечания, высказанные вождем, стоит воспроизвести, поскольку они раскрывают глубокое понимание Сталиным самой природы военного строительства и взаимосвязи проблем обороны с общим развитием страны. А именно такого подхода от него требовала его должность лидера страны.

В письме, относящемуся к марту 1930 года, он писал: «Получил оба документа, и объяснительную записку т. Тухачевского, и «соображения» Штаба. Ты знаешь, что я очень уважаю т. Тухачевского, как необычайно способного товарища (выделено мной — Н.К.). Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, оторванный от почвы фантастический «план». В его «плане» нет главного, т. е. нет учета реальных возможностей хозяйственного, финансового, культурного порядка. Этот «план» нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с ее лимитами хозяйственного и культурного порядка. «План» сбивается на точку зрения «чисто военных» людей, нередко забывающих о том, что армия является производным от хозяйственного и культурного состояния страны.

Как мог возникнуть такой «план» в голове марксиста, прошедшего школу гражданской войны?

Я думаю, что «план» т. Тухачевского является результатом модного увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому-то анализ заменен в нем «игрой в цифири», а марксистская перспектива роста Красной Армии — фантастикой.

«Осуществить» такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции.

Отрадно, что Штаб РККА, при всей опасности искушения, ясно и определенно отмежевался от «плана» т. Тухачевского.

23 марта 1930 г. Твой И. Сталин»[741].

Как видим из письма, Сталин, по существу, обвинил Тухачевского не только в том, что тот стоит на явно антимарксистских позициях, плохо понимает природу органической и неразрывной взаимосвязи военного строительства с другими важнейшими параметрами экономического развития страны, но и что его предложения «хуже всякой контрреволюции». Все это как-то не вяжется с высказанной ранее высокой оценкой Тухачевского как необычайно способного товарища. При таком отношении к предложениям заместителя наркома обороны мог стоять только вопрос о его освобождении от должности, до которой он явно не дорос. Но в начале 1930-х годов подобный отзыв со стороны вождя отнюдь не был равнозначен вердикту о политической неблагонадежности автора представленных предложений.

Но данный сюжет интересен не только этими моментами, но и тем, какое он имел продолжение через два с лишним года. Сталин в 1932 году написал письмо Тухачевскому с признанием своей неправоты, что случалось с ним не столь уж часто. Особенно если принять во внимание не демонстративно-показное, а реальное отношение вождя к Тухачевскому. Между ними пробежала кошка еще во время войны с Польшей в 1920 году, когда они сошлись в прямом противоборстве. А Сталин не забывал старых обид, и тем более не умел их прощать. Поэтому его письмо Тухачевскому со своего рода самокритикой, вызывает удивление, граничащее с шоком. С какой стати ему понадобилось через два года признавать свою неправоту? К этому его побуждали отнюдь не сентиментальные чувства, а сугубо деловые соображения. Суть в том, что в тот период в практическом плане обсуждались предложения о внесении коренных коррективов в долгосрочную программу военного строительства. И здесь выяснилось, что ряд идей и соображений Тухачевского вполне соответствуют новым условиям и их реализация может существенно способствовать укреплению мощи и повышению боеспособности и мобильности Красной Армии. Словом, предложения Тухачевского стоили того, чтобы к ним отнеслись со всей серьезностью. Тем более, что именно в тот период со всей остротой стоял вопрос о том, чтобы довести нашу армию до уровня самых современных армий мира.

Видимо, все это в своей совокупности и побудило вождя отбросить в сторону всякого рода эмоции и соображения «чести мундира». И он направил человеку, которого недавно чуть ли не смешал с грязью, послание следующего содержания.

«7 мая 1932 г.

Товарищу Тухачевскому. Копия товарищу Ворошилову.

Приложенное письмо на имя т. Ворошилова написано мной в марте 1930 г. Оно имеет в виду 2 документа: а) Вашу «записку» о развертывании нашей армии с доведением количества дивизий до 246 или 248 (не помню точно); б) «соображения» нашего штаба с выводом о том, что Ваша «записка» требует, по сути дела, доведения численности армии до 11 миллионов душ, что «записка» эта ввиду этого — нереальна, фантастична, непосильна для нашей страны.

В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился, в основном, к выводам нашего штаба и высказался о Вашей «записке» резко отрицательно, признав ее плодом «канцелярского максимализма», результатом «игры в цифры» и т. п.

Так было дело два года назад.

Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не во всем правильными.

Во-первых, ближайшее знакомство с делом показало, что цифра»11 миллионов душ» не вытекает из Вашей «записки», ибо то, чего может требовать Ваша «записка» и чего она в самом деле требует — это армия в 8 миллионов душ. Конечно, 8-ми миллионная армия — тоже нереальна, не нужна и непосильна для нашей страны, по крайней мере, в ближайшие три-четыре года (не говоря уже о первой пятилетке). Но 8 миллионов все же не 11 миллионов.

Во-вторых, несомненно, что изменившийся за последние годы характер армий, рост техники, военного транспорта и развитие авиации, появление механизированных частей и соответствующая реорганизация армии — создают совершенно новую обстановку, лишающую старые споры о большом количестве дивизий их решающего значения. Нет нужды доказывать, что не количество дивизий, а, прежде всего, их качество, их насыщенность техникой будет играть отныне решающее значение. Я думаю, Вы согласитесь со мною, что 6-ти миллионной армии, хорошо снабженной техникой и по-новому организованной — будет вполне достаточно для того, чтобы отстоять независимость нашей страны на всех, без исключения, фронтах. А такая армия нам более или менее по силам. Мне кажется, что мое письмо на имя т. Ворошилова не было бы столь резким по тону и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенес тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня.

Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты своего письма с некоторым опозданием.

7. V. 32 г.

С коммунистическим приветом И. Сталин»[742].

Приведенный выше обмен эпистолярными посланиями дает основание сделать вывод: Сталин, когда это было нужно, интересы дела, заботу об укреплении оборонной мощи наших вооруженных сил ставил выше всех других соображений. В том числе и соображений личного престижа. Данная оценка, разумеется, не носит и не может носить абсолютный и вневременной характер. Ее неправомерно было бы распространять на все последующие этапы деятельности вождя. Но в рассматриваемый отрезок времени он, вне всякого сомнения, продемонстрировал как чувство здравого смысла, так и чувство ответственности в столь щепетильном и важном деле, как военное строительство. Для изыскания средств на укрепление обороноспособности страны Сталин не останавливался буквально ни перед чем. Известно, что в 20-е годы в партии серьезно встал вопрос о разрешении продажи водки, что могло бы дать весьма существенные поступления в государственный бюджет. Однако среди значительной части большевиков была жесткая оппозиция такого рода курсу. При этом ссылались на принципиальную позицию Ленина, категорически выступавшего против идеи спаивания народа под эгидой государства. Сталин не сразу, но решительно выступил за введение такой меры. В конце концов вопрос о продаже водки при государственной монополии был решен положительно, однако объемы реализации водочной продукции все же пытались как-то регулировать.

Вождь в начале 30-х годов настойчиво проталкивал идею увеличения продажи водки, видя в этом один из важнейших источников получения средств от населения. Аргументация его носила чисто прагматический характер и была далека от всякого рода сантиментов. Вот отрывок из его письма Молотову, в котором обсуждались детали предстоявшей реформы в военном деле: «И наоборот, при этой «реформе» мы наверняка обеспечиваем победоносную оборону СССР. Но для «реформы» потребуются немаленькие суммы денег (большее количество «выстрелов», большее количество техники, дополнительное количество командного состава, дополнительные расходы на вещевое и продовольственное снабжение). Откуда взять деньги? Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны. Стало быть, надо учесть это дело сейчас же. отложив соответствующее сырье для производства водки и формально закрепить его в госбюджете 30–31 года. Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке»[743].

Правительство изыскивало деньги всюду, где это было возможно. Одним из важных и стабильных источников пополнения бюджета явились государственные займы, распространявшиеся среди населения. Формально они носили добровольный характер, но на деле были добровольно-принудительными, а если говорить точнее, то в основном принудительными. Введенные в практику в период первой пятилетки, они стали имманентной чертой советской жизни и просуществовали вплоть до 1957 года, когда Хрущев сделал «красивый жест», возвестив об их отмене. Немалая доля и без того не ахти какой высокой заработной платы высчитывалась в пользу государства. И если на первых порах, когда стране неоткуда было черпать средства, эта мера могла быть объяснена и оправдана, то на последующих стадиях она выглядела не иначе, как дополнительный побор, взимаемый в пользу государства.

Помимо экспорта традиционных товаров (хлеб, древесина и т. д.), достаточно широкий размах приняла практика продажи за границей ценных произведений искусства, в первую очередь живописи. Какой-то вклад в общегосударственную копилку эта мера вносила, однако, рассматривая ее в ретроспективном плане, представляется очевидным, что она безусловно нанесла ощутимый урон культурному национальному достоянию страны. Даже учитывая всю сложность тогдашней ситуации с добыванием валюты, эту политику, проводившуюся если не по инициативе Сталина, то с его бесспорного одобрения, никак нельзя признать продуманной государственной линией. Широкое внедрение в те годы получила также система так называемого торгсина, т. е. торговли с иностранцами. Для реализации этой системы в стране была создана сеть закрытых магазинов, в которых иностранцы за валюту могли покупать необходимые продовольствие и товары широкого потребления Со временем доступ к этим магазинам был разрешен и советским гражданам: свои покупки они оплачивали золотом, драгоценными изделиями, произведениями искусства и т. д.

Словом, все мыслимые и немыслимые источники оказались задействованными в целях получения средств, необходимых для осуществления индустриализации. Само собой очевидно, что значительная часть этих средств предназначалась на военные нужды, на цели укрепления армии и флота и оснащения их необходимыми видами вооружения и техники. Проводил эту линию Сталин последовательно и непоколебимо.

Успехи страны в осуществлении первой и второй пятилеток позволили поставить дело военного строительства на совершенно новую основу. В итоге были созданы условия, позволившие в весьма короткий исторический отрезок времени осуществить необходимое перевооружение Красной Армии и Военно-Морского Флота. В результате проведения сплошной коллективизации укрепились социальная база и тыл Красной Армии, выросло сельскохозяйственное производство и улучшилось материальное снабжение армии. Не последнее место занимало и то, что были подготовлены необходимые предпосылки создания мобилизационных резервов на случай войны. Бурный рост автотракторного машиностроения позволял переключать предприятия этой отрасли на производство танков, военных тягачей и другой боевой техники. Сельские механизаторы становились важным источником технически подготовленного пополнения армии (вспомним хотя бы популярный в то время фильм «Трактористы», где эти проблемы нашли отражение в художественной форме). И едва ли у кого-нибудь возникнут сомнения в том, что у истоков всех этих дел стоял Сталин, последовательно осуществлявший свой курс на создание мобильной экономики.

На XVII съезде партии в 1934 году и в своих последующих выступлениях Сталин подчеркивал необходимость расширения мобилизационных возможностей индустрии и всего народного хозяйства, создания новых предприятий тяжелой промышленности, в том числе оборонной, в восточных районах страны. Эта географическая переориентация, как показали предстоявшие грозные события второй мировой войны, с полным правом может расцениваться как огромная заслуга Сталина перед страной и перед ее будущими поколениями. Достаточно даже чисто умозрительно, гипотетически представить себе, — будь это не было сделано, — чтобы во всем грандиозном масштабе представить всю сумму неразрешимых проблем, с которыми столкнулась бы страна в период войны. Можно сказать, что для созидания мощного военного потенциала вождь не позволял тратить впустую не только одного года, но и ни одного дня. И все это сторицей воздастся в дальнейшем.

В плане реализации намеченного курса в марте 1934 года было принято постановление «О системе артиллерийского вооружения РККА на вторую пятилетку»; в апреле 1935 года был утвержден план развития Военно-Воздушных Сил на 1935–1937 годы. Несколько раньше (в июне 1933 г.) было принято решение «О программе военно-морского строительства на 1933–1938 гг.». Эти документы явились составными частями второго пятилетнего плана строительства Вооруженных Сил СССР, основная задача которого заключалась в том, чтобы обеспечить за Красной Армией превосходство над армиями капиталистических государств по всем основным средствам борьбы — авиации, танкам, артиллерии, флоту[744].

По инициативе Сталина и на основе сформулированных в решениях ПБ и СНК установок проводилась реконструкция предприятий оборонной промышленности, строились десятки новых военных заводов. Причем надо отметить, что во всех отраслях оборонной индустрии были обновлены основные фонды, созданы новые производства, значительно увеличился выпуск производимой продукции. Говоря в целом, оборонная промышленность СССР во второй пятилетке развивалась намного быстрее других отраслей народного хозяйства. Ее валовая продукция за эти годы возросла в 2,8 раза; почти удвоилась численность рабочих, инженерно-технических работников и служащих, занятых на военных предприятиях, более чем в три раза увеличилась выработка продукции на одного рабочего. Производство самолетов и авиационных моторов за вторую пятилетку возросло в 5,5 раза, в том, числе боевых самолетов — в 7,5 раза, военных кораблей — в 3 раза, артиллерийского и стрелкового вооружения — в 4 раза, радиоаппаратуры — в 3 раза, боеприпасов — почти в 5 раз, танков — более чем в 2 раза, пороха — почти в 7 раз и т. д.[745] В целях концентрации сил и средств, а также в интересах улучшения дела оборонного строительства по инициативе Сталина в 1936 году было принято решение об образовании общесоюзного Народного комиссариата оборонной промышленности. В апреле 1937 года опять же по предложению Сталина было принято постановление о создании при СНК СССР Комитета Обороны Союза Советских Социалистических Республик[746]. По прямому указанию Сталина, оформленному решениями ЦК партии, в стране были созданы специализированные по родам войск научно-исследовательские институты, крупные военно-конструкторские бюро и опытные производства, которые развернули работу по освоению новейших видов боевой техники и вооружения. Начались исследования в области ракетостроения. В начале 30-х годов были образованы специальные научно-исследовательские учреждения по созданию средств ракетной техники. Созданные, испытанные и пущенные в серийное производство в конце 30-х — начале 40-х годов, эти средства сыграли важную роль в предстоявшей войне.

За эти же годы выросли замечательные кадры военных конструкторов. Так, центральные конструкторские бюро и институты самолетостроения возглавили выдающиеся инженеры и ученые Н.Н. Поликарпов, А.Н. Туполев, В.М. Петляков, С.В. Ильюшин, А.С. Яковлев, С.А. Лавочкин и другие. В области авиационного моторостроения успешно работали А.А. Микулин, В.Я. Климов и А.Д. Швецов. Крупнейшими специалистами в танкостроении были Ж.Я. Котин, Н.А. Кучеренко, М.И. Кошкин и др. Большой вклад в развитие советской артиллерии вносили В.Г. Грабин, И.И. Иванов, Ф.Ф. Петров. Плодотворно трудились старые, опытные конструкторы стрелкового оружия В.А. Дегтярев, Ф.В. Токарев, В.Г. Федоров, С.Г. Симонов, Б.Г. Шпитальный, Г.С. Шпагин. Неоценимое значение для Военно-Морского Флота имела деятельность талантливых кораблестроителей А.Н. Крылова и др.

Выше перечислены лишь обобщающие факты и данные, рисующие крупными мазками картину всего того, чем приходилось заниматься лично Сталину как главному советскому лидеру в области укрепления обороноспособности страны. Сохранились многочисленные воспоминания военачальников и ученых, конструкторов и летчиков, лиц, непосредственно связанных с развертыванием военной промышленности Советского Союза. Не буду перегружать книгу воспроизведением этих живых и весьма поучительных воспоминаний. Сошлюсь лишь на трех человек. Первый — это Молотов, знавший Сталина не только дольше всех его соратников, но и, видимо, лучше них. Вот его оценка:

«На мой взгляд, Сталин быстро и глубоко схватывал вопросы техники. Это всегда сказывалось при рассмотрении вопросов военной техники: авиации, артиллерии, танков, морских судов. В этом Сталин легко ориентировался, и хотя совершенно не любил математическую сторону техники, хорошо улавливал прогресс и активно толкал вперед дела военной техники. В этих делах, естественно, на экономическую сторону обращалось мало внимания. В вопросы экономики Сталин не старался углубляться»[747].

Другой свидетель, на мнение которого я сошлюсь, — это блестящий знаток проблем оборонной промышленности Д.Ф. Устинов, назначенный в 1941 году Сталиным на пост наркома вооружений. Его оценки достойны веры, поскольку появились тогда, когда имя вождя отнюдь не находилось в почете. Важно и другое — он близко соприкасался со Сталиным и имел хорошую возможность наблюдать его подходы к решению проблем оборонных отраслей. Вот что писал Д. Устинов о стиле работы Сталина: «При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жесткости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений. Во всяком случае, насколько я помню, как правило, он не упреждал присутствующих своим выводом, оценкой, решением. Зная вес своего слова, Сталин старался до поры не обнаруживать отношения к обсуждаемой проблеме, чаще всего или сидел будто бы отрешенно, или прохаживался почти бесшумно по кабинету, так что казалось, что он весьма далек от предмета разговора, думает о чем-то своем. И вдруг раздавалась короткая реплика, порой поворачивавшая разговор в новое и, как потом зачастую оказывалось, единственно верное русло…

Обладая богатейшей, чрезвычайно цепкой и емкой памятью, И.В. Сталин в деталях помнил все, что было связано с обсуждением, и никаких отступлений от существа выработанных решений или оценок не допускал. Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках. У него был аналитический ум, способный выкристаллизовывать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное. Свои мысли и решения Сталин формулировал ясно, четко, лаконично, с неумолимой логикой. Лишних слов не любил и не говорил их»[748].

И, наконец, свидетельство выдающегося советского конструктора А.С. Яковлева: «Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской и французской авиации. Я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист»[749].

Сталин уделял внимание развитию всех видов и родов войск, сознавая, что грядущая война будет прежде всего войной моторов, и в ней одержит победу лишь тот, кто будет иметь современное вооружение, отвечающее потребностям новых форм ведения боевых операций. Соответственно, ускоренными темпами осуществлялось формирование танковых частей и соединений. Если в 1931 году армия получила 740 танков отечественного производства, то в 1938 году — уже 2271 танк К концу второй пятилетки в Красной Армии только основных образцов танков насчитывалось 12 тысяч единиц. И хотя наши танки отличались быстроходностью и огневой мощью, слабым их местом была недостаточно прочная броня. Для ликвидации этих изъянов предпринимались энергичные меры. Советские конструкторы в этот период вплотную приступили к созданию не имевших мировых аналогов боевых машин Т-34 и КВ[750].

Можно сказать, что любимым детищем вождя была авиация. Ее развитию уделялось первостепенное внимание: С 1933 по 1937 год количество боевых самолетов увеличилось более чем в два раза. На созданных нашими конструкторами отечественных самолетах советские летчики установили выдающиеся международные рекорды, свидетельствовавшие о превращении СССР в передовую авиационную державу. В июле 1936 года на самолете АНТ-25 В.П. Чкалов, Г.Ф. Байдуков, А.В. Беляков пролетели без посадки более 9 тысяч километров по маршруту Москва — Петропавловск-на-Камчатке — остров Удд. Через год этот же экипаж совершил беспосадочный перелет из Москвы в США. И все это были не акции пропагандистского плана, а реальная демонстрация высокого уровня советской авиации и ее военной промышленности.

Не оставалась вне поля внимания Сталина и советского руководства такая важная составляющая оборонной мощи страны, как военно-морской флот. Было развернуто строительство подводных лодок и надводных судов. К концу второй пятилетки в строй вступило 500 боевых и вспомогательных кораблей различных классов, оснащенных совершенными артиллерийскими и зенитными системами, торпедными аппаратами. С 1930 по 1936 год число подводных лодок увеличилось более чем в 8 раз, малых надводных кораблей — в 4 раза. Балтийский, Черноморский, Тихоокеанский и Северный флоты располагали уже линейными кораблями, крейсерами, эскадренными миноносцами, подводными лодками, торпедными катерами[751].

Укрепилась противовоздушная и береговая оборона. С 1929 но 1935 год были созданы новые укрепленные районы с долговременными оборонительными сооружениями. Ассигнования на оборону в 1937 году составили 17,5 миллиарда рублей вместо запланированных 4,3 миллиарда рублей. Все эти меры в своей совокупности дали свои результаты: Красная Армия и ВМФ к концу второй пятилетки по технической оснащенности не отставали от армий крупнейших держав мира, а по главным образцам боевой техники и оружия превосходили их.

Укреплению советских вооруженных сил способствовали и своевременно принятые меры организационно-управленческого порядка. В довольно короткий период, охватывающий 1935–1937 гг., были произведены коренные изменения в военной системе СССР: осуществлен переход от территориально-кадрового принципа комплектования Красной Армии к единому кадровому принципу. Необходимость этой перестройки была вызвана тем, что старая система уже не отвечала новым потребностям и реальному положению в мире. Переход к кадровой системе был обусловлен и технической реконструкцией армии и флота. Полностью переход к кадровой системе был завершен в 1938 году. В результате организационной перестройки и повышения технической оснащенности Красной Армии претерпели серьезные изменения ее структура и состав. В сухопутных войсках возрос удельный вес артиллерии, бронетанковых и механизированных частей. Кардинальные изменения касались также структуры и состава ВВС и ВМФ. Эти изменения имели своей целью приведение состояния этих видов и родов войск в соответствие с новыми реальностями. В середине тридцатых годов появились авиационные корпуса дальней бомбардировочной авиации, были созданы воздушно-десантные войска. Появились новые флоты — Северный флот.

Изменилась и структура военного управления. В июне 1934 года Реввоенсовет СССР был упразднен, а Народный комиссариат по Военным и Морским делам был преобразован в Народный комиссариат Обороны СССР. Наркомом Обороны остался К.Е. Ворошилов, а его заместителями Я.Б. Гамарник и М.Н. Тухачевский. При народном комиссаре обороны был создан Военный совет в составе 80 человек В сентябре 1935 года было принято решение преобразовать Штаб РККА в Генеральный штаб Красной Армии, начальником которого стал А.И. Егоров. В 1936 году образована академия Генерального штаба. В апреле 1936 года Политбюро признало необходимым создать в составе Наркомата Обороны Управление боевой подготовки РККА; во главе его был утвержден заместитель наркома обороны М.Н. Тухачевский. Было организовано также Главное управление вооружения и технического снабжения РККА. Наконец, в конце 1937 года был образован Народный комиссариат Военно-морского флота. В 1935 году были введены новые воинские звания. Первыми маршалами Советского Союза стали К.Е. Ворошилов, М.Н. Тухачевский, С.М. Буденный, А.И. Егоров и В.К. Блюхер. Звание командарма 1 ранга получили С.С. Каменев, И.Э. Якир, И.П. Уборевич, И.П. Белов, Б.М. Шапошников; командарма 2 ранга — П.Е. Дыбенко, М.К. Левандовский, И.Н. Дубовой, И.Ф. Федько, А.И. Корк, Н.Д. Каширин, А.И. Седякин, Я.И. Алкснис, И.А. Халепский, И.И. Вацетис. Звание армейского комиссара 1 ранга было присвоено начальнику Политического управления РККА Я.Б. Гамарнику.

В данном разделе освещены лишь наиболее важные стороны деятельности Сталина по совершенствованию строительства вооруженных сил страны и максимальному укреплению ее обороноспособности. Магистральное направление всех этих мероприятий заключалось в том, чтобы поднять уровень вооруженных сил до современных требований, которые предъявлялись самой жизнью. Сталин с помощью различных средств, в первую очередь разведывательных, дотошно следил за военным строительством в других государствах, и прежде всего — будущих вероятных противников. Он ставил перед военными задачу — не только не отставать от зарубежных армий, но и быть по всем параметрам не ниже них. Это касалось численности, структуры, организации, оснащенности вооружением и военной техникой, уровня военной стратегии и тактики, профессиональной подготовки бойцов и командиров всех звеньев. Я уже не говорю о морально-политических критериях, по которым армия и флот Страны Советов не имели себе равных в мире.

Рискуя повториться, завершу данный раздел выводом: советский лидер не питал иллюзий относительно вероятного развития мировой обстановки. Он считал военное столкновение неизбежным. И залогом победы могла быть только мобилизационная экономика и построенная на ее базе вся военная структура государства.

Логическим завершением сталинской политики середины 30-х годов стало принятие новой конституции государства. Необходимость разработки новой конституции обусловливалась глубокими объективными факторами. Конституция должна была учесть коренные изменения в советском общественном строе, выразить их в соответствующих политических и правовых формах. Речь шла в первую очередь о том, чтобы новый основной закон отразил фундаментальные перемены в социально-экономическом, политическом, национальном, международном положении страны. Как мог убедиться читатель, эти перемены самым непосредственным образом затронули все сферы бытия советского общества. И жить по старым нормам, закрепленным в конституции 1924 года, — выглядело не просто анахронизмом, но и было практически невозможно. Новые реалии жизни ежечасно ставили новые вопросы, требовали своего решения, а делать это в рамках прежней конституции было не только затруднительно, а зачастую и просто невозможно. И это касалось буквально всех сторон государственной и общественной жизни, всех сфер экономики, социальных отношений, межнациональных отношений и т. д. Все более пробивала себе дорогу мысль, что латать старую конституцию — занятие бесперспективное и в высшей степени паллиативное.

Но помимо чисто объективных причин, обусловивших актуальность разработки и принятия новой конституции, у Сталина, видимо, были еще и другие соображения. Он, как мне представляется, хотел принятием новой конституции четко и однозначно определить принципиально новый рубеж в истории государства — наступление эпохи Сталина. В более конкретном смысле вождь счел необходимым четко обозначить новый исторический этап, в который вступило государство — в этап завершения построения социализма в нашей стране. Тем самым он хотел продемонстрировать как перед народами Советского Союза, так и перед международным коммунистическим движением, а в более широком аспекте — и перед всем миром, что Советская страна впервые в мировой истории воплотила в жизнь извечную мечту всего человечества — построение справедливого и демократического общества, где правят не капитал и классовое насилие, а труд и социальная справедливость. Новая конституция должна была стать историческим монументом, свидетельствующим о полной и окончательной победе стратегического курса, выдвинутого и отстаивавшегося Сталиным на протяжении полутора десятков лет. Назвать новую конституцию апофеозом победы вождя не будет преувеличением или красивой метафорой. В каком-то смысле акт принятия нового основного закона подводил итог многолетней политической борьбе Сталина, служил неопровержимым доказательством того, что не его политические оппоненты, а он оказался прав, что логика истории на его стороне.

В широком историческом контексте новая конституция, конституция 1936 года, может рассматриваться в качестве своеобразного зеркала сталинизма как системы политических взглядов и практической политики. Именно поэтому она и привлекает к себе живое внимание, хотя многие аспекты, связанные с этой конституцией, и воспринимаются в наше время как далекая, чуть ли не ветхозаветная история.

По понятным причинам нет резона вдаваться во многие детали, связанные с историей разработки и принятием конституции, ее основными чертами и особенностями, исторической значимостью самого этого акта. Полагаю, что будет целесообразным ограничиться наиболее кардинальными моментами, способными в какой-то мере раскрыть масштабы личного участия Сталина во всем этом деле, а главное — его роль как главного архитектора новой государственной конструкции.

Именно Сталину принадлежит идея радикальной конституционной реформы в СССР. Об этом говорит следующий факт. 6 февраля 1935 г. он направил членам Политбюро записку такого содержания: «По-моему, дело с Конституцией Союза ССР обстоит куда сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Во-первых, систему выборов надо менять не только в смысле уничтожения ее многостепенности. Ее надо менять еще в смысле замены открытого голосования закрытым, (тайным) голосованием. Мы можем и должны пойти в этом деле до конца, не останавливаясь на полдороге. Обстановка и соотношение сил в нашей стране в данный момент таковы, что мы можем только выиграть политически на этом деле… Во-вторых, надо иметь в виду, что Конституция Союза ССР выработана в основном в 1918 году… Понятно, что конституция, выработанная в таких условиях, не может соответствовать нынешней обстановке и нынешним потребностям… Таким образом, изменения в конституции надо провести в двух направлениях: а) в направлении улучшения ее избирательной системы; б) в направлении уточнения ее социально-экономической основы. Предлагаю:

1. Собрать через день-два после открытия VII съезда Советов пленум ЦК ВПК(б) и принять решение о необходимых изменениях в Конституции Союза ССР.

2. Поручить одному из членов политбюро ЦК ВКП(б) (например, т. Молотову) выступить на VII съезде Советов от имени ЦК ВКП(б) с мотивированным предложением: а) одобрить решения ЦК ВКП(б) об изменениях Конституции Союза ССР; б) поручить ЦИК Союза ССР создать конституционную комиссию для выработки соответствующих поправок к конституции с тем, чтобы одна из сессий ЦИК Союза ССР утвердила исправленный текст конституции, а будущие выборы органов власти производились на основе новой избирательной системы.

Сталин»[752].

В феврале 1935 года пленум ЦК партии в соответствии с инициативой Сталина признал необходимым внести изменения в действующую Конституцию СССР в целях дальнейшей демократизации избирательной системы и уточнения социально-экономической основы конституции в соответствии с новой классовой структурой, сформировавшейся в стране и утверждения безраздельного господства социалистической собственности в экономике. Пленум поручил комиссии во главе со Сталиным подготовить соответствующий проект и внести его на рассмотрение высшего органа государственной власти. Была создана конституционная комиссия, в которую вошли руководящие партийные и советские работники, представители союзных республик, юристы и общественные деятели. Были созданы также подкомиссии по различным аспектам работы. В конечном счете в мае 1936 года конституционная комиссия на своем пленарном заседании выработала окончательный текст. Проект был рассмотрен в июне 1936 года пленумом ЦК, который принял и одобрил в основном проект Конституции СССР. В соответствии с решением ЦИК СССР этот проект был вынесен на всенародное обсуждении, в котором приняло участие несколько десятков миллионов граждан. Вносились самые различные поправки и предложения, рассматривавшиеся в соответствующих подкомиссиях.

25 ноября 1936 г. в Москве открылся Чрезвычайный VIII съезд Советов Союза ССР. С докладом о проекте конституции выступил Сталин, обосновавший основные положения новой конституции, сформулировавший мотивы, лежавшие в основе принятия или отклонения того или иного предложения, раскрывшего значение новой конституции для Советской страны и ее международную значимость.

Особый акцент в докладе был сделан на анализе социально-экономических и политических перемен, произошедших в стране с 1924 года и создавших реальный фундамент для возможности принятия новой конституции: «Наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило в основном социализм, создало социалистический строй, т. е. осуществило то, что у марксистов называется иначе первой или низшей фазой коммунизма. Значит, у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма, социализм»[753].

Нет надобности детально рассматривать все главные аспекты обстоятельного доклада, многие из которых представляют собой уже узко историческую ценность. Остановлюсь лишь на моментах, имеющих прямое отношение к принципиальным положениям, не утратившим своего значения и в наше время. А часто и напрямую связанных с современностью.

Прежде всего Сталин уделил должное внимание обоснованию существования в Советском Союзе однопартийной системы. Ведь большинство буржуазных, а также леводемократических критиков советской конституции указывали на данное обстоятельство как доказательство отсутствия в Советском Союзе подлинно демократических начал. Аргументация вождя не отличалась особой оригинальностью и сводилась к известным большевистским постулатам, незыблемость которых прокламировалась фактически на протяжении всей истории существования Советской власти.

Сталин, в частности, дал развернутый ответ на упреки в том, что новая конституция «не допускает свободу политических партий и сохраняет в силе нынешнее руководящее положение партии коммунистов в СССР. При этом эта группа критиков считает, что отсутствие свободы партий в СССР является признаком нарушения основ демократизма.

Я должен признать, что проект новой Конституции действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, равно как сохраняет без изменения нынешнее руководящее положение Коммунистической партии СССР. (Бурные аплодисменты.) Если уважаемые критики считают это недостатком проекта Конституции, то можно только пожалеть об этом. Мы же, большевики, считаем это достоинством проекта Конституции. (Бурные аплодисменты.)

Что касается свободы различных политических партий, то мы держимся здесь несколько иных взглядов. Партия есть часть класса, его передовая часть. Несколько партий, а значит и свобода партий может существовать лишь в таком обществе, где имеются антагонистические классы, интересы которых враждебны и непримиримы, где имеются, скажем, капиталисты и рабочие, помещики и крестьяне, кулаки и беднота и т. д. Но в СССР нет уже больше таких классов, как капиталисты, помещики, кулаки и т. п. В СССР имеются только два класса, рабочие и крестьяне, интересы которых не только не враждебны, а наоборот — дружественны. Стало быть, в СССР нет почвы для существования нескольких партий, а значит и для свободы этих партий. В СССР имеется почва только для одной партии, Коммунистической партии. В СССР может существовать лишь одна партия — партия коммунистов, смело и до конца защищающая интересы рабочих и крестьян»[754].

Логика в рассуждениях вождя, конечно, железная, если все рассматривать исключительно через призму классовых критериев. Однако в реальной жизни приходится иметь дело не только с этими безусловно важными, можно сказать, решающими, критериями. У Сталина все другие критерии как бы отметались с порога в виду их подчиненной значимости. Надо сказать, что в борьбе против социализма уже в послесталинскую эпоху так называемый императив, признающий однопартийную систему в условиях социализма, превратился в ахиллесову пяту Советской власти, и в конечном счете сыграл роль одного из основных рычагов для свержения социалистического строя. Так что чисто формальное провозглашение однопартийности как принципа государственного строительства отнюдь не является достаточной гарантией от попыток реставрации прежнего строя. В условиях же того времени, о котором идет речь, этот принцип казался настолько незыблемым и долговечным, что мало у кого могла возникнуть мысль о том, что он не выдержит сурового испытания временем.

Я не хочу подвести читателя к мысли, будто сама по себе многопартийность уже является основой и гарантией успешного строительства демократического общества. Как показывает исторический опыт многих стран, в особенности, современной России, принцип многопартийности слишком часто служит лишь фиговым листком, призванным закамуфлировать отсутствие подлинной демократии. Сугубо формальные моменты демократии демонстративно выпячиваются на первый план и создается иллюзия существования действительно демократического устройства. На самом же деле мнимая многопартийность играет своеобразную роль пропагандистского прикрытия для реализации главной цели — обеспечения господства власти капитала. Сама эта, подчас искусственно создаваемая многопартийность, на деле, в реальной жизни, оказывается лишь оборотной стороной реальной однопартийности, где доминирует и все определяет лишь власть денег, власть капитала и государственной бюрократии, стремящейся сделать эту власть чуть ли не наследственной. Об этом более чем убедительно свидетельствует практика политической жизни России наших дней, где высшие посты в органах федеральной и местной власти занимаются одними и теми же лицами на протяжении многих сроков. При этом всегда находятся «убедительные» аргументы и «правовые» основания, чтобы оправдать и узаконить подобную практику.

Так что, сопоставляя прошлое с настоящим, можно сделать вывод: гораздо более честным и понятным с точки зрения нормальной человеческой логики было открытое признание и обоснование со стороны большевиков, и Сталина в первую очередь, исторической необходимости существования однопартийной системы. По крайней мере, людей не водили за нос и не доказывали, что многопартийность — это главный родовой признак подлинной демократии. Это мое отступление от темы продиктовано не эмоциональным всплеском, а бесстрастным сравнением, которое с исторической точки зрения просто напрашивается как бы само собой.

Попутно стоит отметить, что и в условиях многопартийности вполне возможно строительство социалистического строя. Это наглядно видно на примере Китайской Народной Республики. Система многопартийности в Китае отнюдь не служит препятствием для компартии в полной мере реализовывать свою руководящую роль во всех сферах жизни. В дальнейшем, уже в послевоенный период, Сталин серьезно пересмотрел свою концепцию однопартийности. Но об этом речь пойдет в соответствующих главах.

В докладе Сталина содержалось еще одно принципиально важное положение, заслуживающее того, чтобы на нем специально остановиться. Речь идет о том, что вождь категорически выступил против следующей поправки. «Поправка состоит в том, что предлагают исключить вовсе из проекта Конституции 17-ую статью, говорящую о сохранении за Союзными республиками права свободного выхода из СССР. Я думаю, — подчеркивал Сталин, — что это предложение неправильно и потому не должно быть принято Съездом. СССР есть добровольный союз равноправных Союзных республик. Исключить из Конституции статью о праве свободного выхода из СССР, — значит нарушить добровольный характер этого союза. Можем ли мы пойти на этот шаг? Я думаю, что мы не можем и не должны идти на этот шаг. Говорят, что в СССР нет ни одной республики, которая хотела бы выйти из состава СССР, что ввиду этого статья 17-ая не имеет практического значения. Что у нас нет ни одной республики, которая хотела бы выйти из состава СССР, это, конечно, верно. Но из этого вовсе не следует, что мы не должны зафиксировать в Конституции право Союзных республик на свободный выход из СССР»[755].

Конечно, с точки зрения формальной логики аргументация Сталина вполне убедительна. Однако опять-таки следует заметить, что в основе его аргументации лежали чисто классовые критерии и оставались как бы в тени все другие. Подобная аргументация не принимала во внимание многих факторов будущего государственного строительства СССР, которые предвидеть было невозможно, ибо они находились за горизонтом событий, поддающихся предвидению. Вождь, как мне кажется, все еще не отошел от удара, нанесенного ему в свое время Лениным в связи с предложением Сталина строить новое союзное государство на основе автономизации, т. е. вхождения республик в состав России. Хотя, как показал опыт исторического развития страны (особенно через призму ретроспективного подхода), идея Сталина больше отвечала историческим условиям нашей страны и — это главное — служила определенной гарантией против попыток всевозможных внутренних и внешних сил подорвать изнутри наше государство и развалить его. Здесь опять-таки свою негативную роль сыграла узость чисто классового подхода, поскольку считалось, что во всех союзных республиках у власти стоят трудящиеся классы, а они ни в коей мере не заинтересованы в разъединении своих общих сил. Такой глубокий знаток национального вопроса, каким был Сталин, недоучел исключительной сложности и динамичности национального вопроса, национальных факторов, подверженных постоянным изменениям, и способных в силу этого на том или ином историческом рубеже выступить в качестве локомотива регрессивного развития. В конечном счете, как показал послесталинский период нашей истории, совокупность национальных моментов и стала тем опорным рычагом, с помощью которого было подорвано единство Союзного государства.

Конечно, читатель может упрекнуть автора: легко быть прозорливым задним числом! И будет, конечно, прав. Однако я выступаю в роли не судьи и обличителя тех или иных ошибок Сталина, а всего лишь в качестве как бы беспристрастного созерцателя событий тех лет, о которых имею право высказать собственное суждение. Именно суждение, а не какой-то исторической вердикт.

В связи с конституцией у историков возникало и возникает немало вопросов, касающихся роли самого Сталина в ее разработке. Что касается принятия конституции, то здесь относительно роли Сталина ни у кого нет никаких сомнений — он был верховным арбитром, выносившим окончательный вердикт о судьбе конституции, а всенародное обсуждение и голосование на съезде Советов лишь служило демократическим прикрытием его окончательного решения. Но совершенно бесспорным является то, что Сталин активно участвовал в разработке проекта конституции. Это его участие выражалось прежде всего в том, что он определял основные направления и параметры конституции, характер ее главных социальных, экономических и политических норм. Ему же, конечно, принадлежало и последнее слово в вопросах, касавшихся формулирования демократических норм — о правах и обязанностях граждан, о характере выборов, об отмене всех и всяческих ограничений в правовом положении граждан и т. д.

Но едва ли допустимо полагать, что он лично формулировал статьи конституции, даже самые принципиальные, поскольку здесь требовались солидные правовые знания, коими он, разумеется, обладал в недостаточной мере. Да и было бы наивным считать, что творец конституции, которым его по праву называли, должен был самолично писать весь ее текст. Хотя имеются доказательства того, что он внимательно изучал весь комплекс конституционных проблем, в том числе и опыт конституционного устройства в западных странах. Поскольку СССР являлся федеративным государством, то вождя интересовало то, как федеративные принципы и нормы воплощены в конституциях стран, построенных на федеративных началах. В шифровке от октября 1935 года Кагановичу он просит: «Переговорите с Радеком и пришлите мне срочно Конституцию Швейцарии. Жду ответа. Сталин»[756].

Из текста шифровки явствует, что знакомство с Конституцией Швейцарии Сталин считал для себя важным делом. Вообще, будучи знатоком национального вопроса, он нередко ссылался в своих произведениях на пример этого небольшого, но богатого по части конституционного опыта государства. Упоминание в данном контексте имени Радека однозначно говорит о том, что последний принимал самое активное участие в составлении конституции. Некоторые западные специалисты, такие, как С. Коен, Р. Такер и ряд других (я уже не говорю о советских и российских историках), придерживаются, причем весьма твердо, убеждения, что подлинными авторами сталинской конституции были Бухарин и Радек. Так, Р. Такер пишет: «Особое внимание привлекли положения о гражданских правах, автором которых считается Бухарин»[757]. Можно было бы привести немало других высказываний того же рода, но, думаю, в этом нет необходимости. По всей вероятности, и Бухарин, и Радек, и Таль и многие другие принимали деятельное участие в составлении конституции. Однако по одному этому параметру причислять их к авторам конституции нет оснований. Их роль — какой бы крупной она ни была — в любом случае была ролью исполнителей воли Сталина. Вопреки его мнению каких-либо серьезных новаций в конституцию ни Бухарин, ни Радек, ни кто-либо другой внести никак не могли. Просто это лежало вне пределов их возможностей. Выражаясь более поздним жаргоном, они просто выполняли функции литературных негров, работавших на вождя.

Любопытно отметить такую деталь: еще до опубликования проекта конституции Сталин лично развернул пропагандистскую кампанию в ее пользу. Причем адресатом была зарубежная общественность, у которой вождь стремился создать себе (выражаясь современным нижегородски-английским сленгом) имидж последовательного сторонника и гаранта демократических свобод. Ведь к тому времени на Западе его репутация была диаметрально противоположного свойства. В беседе с председателем американского газетного объединения Р. Говардом вождь широкими мазками нарисовал радужную картину торжества подлинно демократических норм в результате принятия новой конституции. «… По новой конституции, — заявил он, — выборы будут всеобщими, равными, прямыми и тайными. Вас смущает, что на этих выборах будет выступать только одна партия. Вы не видите, какая может быть в этих условиях избирательная борьба. Очевидно, избирательные списки на выборах будет выставлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации. А таких у нас сотни»[758].

И как бы предвидя обоснованную скептическую реакцию собеседника относительно возможности какой-либо избирательной борьбы в условиях однопартийной системы, Сталин следующим образом дополнил свою аргументацию: «Вам кажется, что не будет избирательной борьбы. Но она будет, и я предвижу весьма оживленную избирательную борьбу. У нас немало учреждений, которые работают плохо. Бывает, что тот или иной местный орган власти не умеет удовлетворить те или иные из многосторонних и все возрастающих потребностей трудящихся города и деревни. Построил ли ты или не построил хорошую школу? Улучшил ли ты жилищные условия? Не бюрократ ли ты? Помог ли ты сделать наш труд более эффективным, нашу жизнь более культурной? Таковы будут критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычеркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры. Да, избирательная борьба будет оживленной, она будет протекать вокруг множества острейших вопросов, главным образом вопросов практических, имеющих первостепенное значение для народа»[759].

Вождь, конечно, лукавил, говоря об оживленной избирательной борьбе в ходе выборов. Это ему понадобилось не только для оправдания существования монопольного положения коммунистической партии. Вопрос состоял в том, что в ходе обсуждения проекта конституции усиленно циркулировали разговоры о том, что будет введена система выдвижения нескольких кандидатов, поскольку только в таком случае выборы можно было бы именовать выборами, а не простой процедурой опускания избирательных бюллетеней в урны с заранее предрешенным итогом голосования. В конце концов голосование — это еще не выборы. Тысячи подтверждений тому мы имеем и в нашей сегодняшней российской действительности, когда при отсутствии монополии на власть одной партии используются различные рычаги и средства, прежде всего так называемый административный ресурс, чтобы заранее фактически предрешать исход выборов в пользу партии власти.

В этом плане сталинская конституция была вполне четкой, не допускавшей даже каких-либо поползновений на политическую конкуренцию. Она закрепила ведущую роль Коммунистической партии в Советском государстве, зафиксировав положение, что наиболее активные и сознательные граждане из рядов рабочего класса и других слоев трудящихся объединяются в Коммунистическую партию, «являющуюся передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляющую руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных»[760].

Новая конституция зафиксировала новую реальность — социальное единство советского общества. Но Сталин не был так одержим всякого рода демократическими нововведениями, чтобы пойти на признание отсутствия в стране классовых различий. В конституции было сказано, что СССР является социалистическим государством рабочих и крестьян, что явно подчеркивало его классовый характер. Интересно отметить, что уже тогда, в середине 30-х годов, в ходе обсуждения проекта конституции вносились предложения в законодательной форме провозгласить советское государство общенародным. Тогда на принятие данного предложения не пошли, исходя из постулата, что для этого отсутствуют необходимые реальные предпосылки. Впоследствии, уже в хрущевские времена, формула об общенародном государстве обрела характер правовой конституционной нормы.

Касаясь вопроса о классовой природе советского государства, необходимо отметить, что даже те довольно скромные и в общем не менявшие сути коррективы, внесенные в новую конституцию, вызвали яростную критическую реакцию главного политического оппонента вождя Троцкого. В статье о новой конституции, помещенной в бюллетене троцкистов, она подверглась уничтожающей критике как раз с позиций ортодоксального большевизма. В частности, там говорилось: «…Совершенно нельзя понять, какова же социальная природа того государства, для которого вырабатывается новая конституция? Советский строй официально считался выражением диктатуры пролетариата. Но если классы уничтожены, то тем самым уничтожена и социальная основа диктатуры. Кто же теперь является ее носителем? Очевидно, все население в целом. Но когда носителем диктатуры становится весь народ, освобожденный от классовых противоположностей, то это означает не что иное, как растворение диктатуры в социалистическом обществе, и, следовательно, ликвидацию государства. Марксистская логика неуязвима. Ликвидация государства, в свою очередь, начинается с ликвидации бюрократии. Не означает ли новая конституция хотя бы ликвидацию ГПУ? Пусть кто-нибудь попробует в СССР высказать эту мысль: ГПУ немедленно найдет убедительные доказательства для ее опровержения. Классы уничтожены, советы отменяются, классовая теория государства летит прахом, но бюрократия остается. Что и требовалось доказать»[761].

Но Сталина мало тревожили возможные упреки со стороны левого спектра коммунистического движении в отходе от традиционного марксизма. Он строил новое государство и не желал, чтобы на его ногах висели гири прежних догм или даже откровенных марксистских иллюзий. Руководствуясь ими, двигаться вперед он не мог. Да, собственно говоря, никакой фундаментальной ревизии марксистско-ленинских установок о государстве в сталинских нововведениях не было. Там имелись лишь новые формулировки, прикрывавшие по существу классовый подход к определению природы советского общества. В то время такой подход все еще оставался альфой и омегой его политического мышления.

Сталину важно было продемонстрировать перед своим народом, да и перед всем миром, что социализм отнюдь не враждебен демократии, не является ее отрицанием, а тем более антиподом. И такой подход нельзя не признать не только прагматичным, но и здравым по существу. Именно поэтому новая конституция не только установила полное равноправие советских граждан независимо от их социального происхождения и классовой принадлежности, но и в соответствии с этим расширила круг основных прав и свобод советских людей. Историческим достижением явилось законодательное закрепление фундаментальных социально-политических прав и свобод: права на труд, на отдых, образование, на материальное обеспечение в старости, равные права женщины с мужчиной во всех областях хозяйственной, государственной, культурной и общественно-политической жизни, свободу совести, слова, печати, собраний и митингов, объединения трудящихся в различные общественные организации, неприкосновенность личности, жилища, тайну переписки.

Сталинская конституция закрепила принцип единства прав и обязанностей граждан. Гарантируя советским гражданам их права, конституция в то же время требовала строгого исполнения законов, соблюдения дисциплины труда и выполнения других обязанностей по укреплению советского общественного строя и защите социалистического отечества. Иными словами, в конституции находило свое воплощение классическое положение — «нет прав без обязанностей, нет обязанностей без прав».

Но чтобы люди не слишком расслаблялись и не изнемогали под бременем своего счастья, в конституции указывалось, что права и свободы предоставляются гражданам СССР в целях укрепления социалистического строя. Эта емкая и расплывчатая формула могла быть истолкована в пределах желаемого, т. е. ее содержание открывало возможности для проведения всякого рода акций против тех, кто, по мнению власть имущих, выступает против социалистического строя.

Короче говоря, весь дух и смысл новой сталинской конституции был двойственным и противоречивым. С одной стороны, она действительно закрепляла неведомые ранее нашему обществу и государству социально-экономические права и демократические свободы, что потенциально открывало перед советским обществом возможность действительно эффективного продвижения к утверждению подлинной демократии (разумеется, не в буржуазном, т. е. западном понимании ее), к расцвету всех творческих возможностей личности. С другой стороны, некоторые ее положения, прежде всего касающиеся прав и свобод человека, всего лишь декларировались и не обеспечивались в реальной жизни.

В связи с вопросом о конституции трудно обойти молчанием и выступление Сталина перед избирателями в 1937 году. Многие положения этого выступления уже, разумеется, утратили свою историческую актуальность, что вполне естественно. Но на одном сюжете из этой речи стоит акцентировать внимание читателя. Сталин поставил вопрос об ответственности депутатов перед своими избирателями, причем постановка этого вопроса, на мой взгляд, удивительным образом перекликается с практикой выборов, которую мы сейчас наблюдаем в нашей стране. Аналогия, как говорится, напрашивается сама собой. «Пока идут выборы, — говорил Сталина, — депутаты заигрывают с избирателями, лебезят перед ними, клянутся в верности, дают кучу всяких обещаний. Выходит, что зависимость депутатов от избирателей полная. Как только выборы состоялись и кандидаты превратились в депутатов, отношения меняются в корне. Вместо зависимости депутатов от избирателей получается полная их независимость. На протяжении 4-х или 5-ти лет, то есть вплоть до новых выборов, депутат чувствует себя совершенно свободным, независимым от народа, от своих избирателей. Он может перейти из одного лагеря в другой, он может свернуть с правильной дороги на неправильную, он может запутаться в некоторых махинациях не совсем потребного характера, он может кувыркаться, как ему угодно, — он независим.

Можно ли считать такие отношения нормальными? Ни в коем случае, товарищи. Это обстоятельство учла наша Конституция, и она провела закон, в силу которого избиратели имеют право досрочно отозвать своих депутатов, если они начинают финтить, если они свертывают с дороги, если они забывают о своей зависимости от народа, от избирателей»[762].

Невольно напрашивается мысль, что вождь как-будто заглянул через многие десятилетия в нынешнюю российскую действительность. Комментарии здесь, пожалуй, излишни, и каждый более или менее объективный наблюдатель едва ли оспорит утверждение, что картина выборов в современной России удивительно напоминает нарисованную Сталиным в 1937 году.

Возвращаясь к конституции, следует подчеркнуть следующее. У меня нет намерения как-то принизить действительно большое историческое значение самого факта принятия новой конституции. Особенно, если учитывать реалии того сурового времени. Но и закрывать глаза на то, что нормы и положения конституции на деле зачастую являлись сплошной фикций — этого не замечать может только тот, кто вообще ничего не хочет видеть. А данное качество — хуже политической слепоты. В связи с оценкой сталинской конституции (а она с самого начала ее подготовки, и особенно после принятия в декабре 1936 года, называлась не иначе, как сталинской — и в этом был свой резон) невольно приходит на память один пассаж из бессмертного творения Щедрина. О ситуации, чем-то напоминающей ту, о которой идет речь, он писал:

«Конечно, невозможно отрицать, что попытки конституционного свойства существовали; но, как кажется, эти попытки ограничивались тем, что квартальные настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за воротник Это единственная конституция, которая предполагалась возможною при тогдашнем младенческом состоянии общества. Прежде всего необходимо было приучить народ к учтивому обращению и потом уже, смягчив его нравы, давать ему настоящие якобы права. С точки зрения теоретической такой взгляд, конечно, совершенно верен. Но, с другой стороны, не меньшего вероятия заслуживает и то соображение, что как ни привлекательна теория учтивого обращения, но, взятая изолированно, она нимало не гарантирует людей от внезапного вторжения теории обращения неучтивого (как это и доказано впоследствии появлением на арене истории такой личности, как майор Угрюм-Бурчеев), и, следовательно, если мы действительно желаем утвердить учтивое обращение на прочном основании, то все-таки прежде всего должны снабдить людей настоящими якобы правами. А это в свою очередь доказывает, как шатки теории вообще и как мудро поступают те военачальники, которые относятся к ним с недоверчивостью»[763].

Но отбросим в сторону всю горькую иронию сравнений и сопоставлений и взглянем в глаза фактам. А они более чем внушительны. Промышленное производство в СССР увеличилось в 1937 году по сравнению с 1913 годом почти в 6 раз, в США — лишь в 1,9 раза, а в Англии — в 1,2 раза. Ко времени принятия сталинской конституции Советская Россия выдвинулась на второе место в мире по объему промышленного производства. Царская же Россия занимала лишь пятое место. Увеличилась при этом и доля страны в мировом промышленном производстве: если в 1917 году Россия производила менее 3 процентов мировой промышленной продукции, то в 1937 году удельный вес СССР в мировом производстве приблизился к 10 процентам[764]. Можно было бы приводить массу цифр и фактов, свидетельствовавших о реальных, причем фундаментальных по своему значению, достижениях Советского Союза за две пятилетки. Однако не в одних фактах и цифрах дело. Даже беглый обзор деятельности Сталина в рассматриваемый период убедительно говорит о том, что, по всей видимости, он мог испытывать удовлетворение. Но в политике удовлетворение усыпляет и расхолаживает. Даже в какой-то степени обезоруживает. А вождь относился не к этой категории политиков. Всякий взятый рубеж он рассматривал как трамплин для нового прыжка. Тем более что время подгоняло, и стоять на месте, восторгаясь достижениями, было бы равносильно преступлению.

А на политическом горизонте между тем собирались тучи, грозившие обрушить на страну не просто ураган, а «настоящий русский тайфун». Приближалась новая фаза в сталинской политике, та фаза, которой в русском языке, наверное, трудно найти адекватное определение — великая чистка, большой террор, просто нарицательно — «1937 год»… Но какое бы, даже самое емкое, определение мы не использовали, оно едва ли способно отразить весь трагизм, всю глубину и огромные масштабы потрясений, обрушившихся на страну. Эти страницы, а они являются и наиболее мрачными страницами и в политической биографии Сталина, кровью и страданиями написаны на скрижалях советской истории того периода.

Как уже не раз подчеркивалось, разительная противоречивость многих сторон политической стратегии Сталина и вообще его деятельности, является фактом абсолютно бесспорным, не вызывающим каких-либо серьезных разночтений в трудах историков отнюдь неодинаковой ориентации. Споры и противостояния позиций начинаются тогда, когда встает вопрос об оценке и соотношении позитивных и негативных моментов во всей сталинской политике. Независимо от того, к какому периоду она относится. Здесь уже сказывается не столько противоборство различных методологий и подходов к оценке, а скорее чисто политические и идеологические мотивы. В своем подходе к этим чрезвычайно сложным и не поддающимся однозначной оценке проблемам я, насколько это было в моих силах, пытался соблюсти необходимую долю объективности. О беспристрастности говорить не приходится, поскольку любой, даже самый объективный исследователь, не может прыгнуть выше своей головы — то есть, продемонстрировать полную беспристрастность. Мы не можем быть выше предела, предопределенного природой, а человек, тем более историк, в любом случае не может полностью избежать положения, которое можно назвать, фигурально выражаясь, положением невольника собственных мыслей и чувств.

И тем не менее, я хочу еще раз подчеркнуть, что в максимальной мере стремился быть объективным при изложении событий и интерпретации фактов, связанных с так называемым синдромом 1937 года. Многие оценки могут быть восприняты как слишком односторонние и категоричные. Но я не хотел их сглаживать, чтобы обелить главного героя нашего повествования. Однако со всей убежденностью хочу подчеркнуть одну мысль — все ужасные события 30-х годов не могут затмить и отодвинуть на задний план истории то подлинно великое, что происходило в те годы. В конечном счете магистральное направление развития нашей страны в ту пору определялось не террором и репрессиями. Хотя они, конечно, не могли не сказаться отрицательным образом на ритме и темпах продвижения по выпавшему на нашу долю историческому пути. Суть и природу глубинных процессов той поры выражали не репрессии, а поступательное движение страны, укрепление ее могущества как великой державы. Именно это составляло главное содержание данного этапа развития Советского государства. Однако критики Сталина концентрируют все внимание на репрессиях, заслоняя ими все остальное. Никто, конечно, не может, не попирая истину, закрывать глаза на несправедливости той эпохи, в первую очередь на массовые репрессии. Но еще более противоречит исторической правде такой подход, когда самим фактом репрессий бесцеремонно отвергаются все другие факты. И прежде всего стремительное и невиданное в истории поступательное развитие советского общества, сам непереоценимый по своему значению факт превращения нашей страны из отсталой в высокоразвитую индустриальную державу. В конечном счете именно это и предопределило дальнейшую судьбу Советского государства, сумевшего выстоять в исключительно суровой борьбе с фашизмом.

Подводя краткое резюме, есть основания сказать, что сталинская политика в середине 30-х годов несла на себе печать двойственности и противоречивости.

С одной стороны, она обозначила колоссальный экономический и социальный прорыв, невиданный доселе рост образования и культуры народов Советского Союза, качественно новый уровень обороноспособности государства и т. д. Заметно улучшилось и материальное положение широких масс населения страны. Были декларированы и в правовой форме закреплены демократические нормы функционирования государственных структур и основные социальные и политические права граждан.

С другой стороны, именно середина 30-х годов вошла в нашу историческую летопись как период подготовки широкомасштабных репрессий и чисток. В этот период были подготовлены условия, сделавшие возможным осуществление Сталиным уже не политического, а физического устранения своих реальных и потенциальных противников. Словом, этот сравнительно короткий исторический отрезок времени вместил в себя то, что порой не вмещается и в рамки целых десятилетий.

Примечания:

7

Доклад Н.С. Хрущева о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Документы. М.2002. С. 99.

71

Роберт Такер. Сталин. Путь к власти 1879–1929. Т. 1. С. 300.

72

Robert Conquest. Stalin. Breaker of Nations. Weidenfeld – London. 1991. p. 111.

73

Дмитрий Волкогонов. Сталин. Политический портрет. Книга 1. С. 216–217.

74

Джеффри Хоскинг. История Советского Союза. 1917–1991. М. 1994. С. 139.

75

«Свободная мысль». 1993 г. № 3- С. 43.

76

«Исторический архив». 1994 г. № 5. С. 10.

713

«Бюллетень оппозиции». 1935 г. № 41. (Электронная версия).

714

См. Роберт Такер. Сталин у власти. С. 253.

715

Никколо Макиавелли. Избранные сочинения. М. 1982. С. 348–349.

716

Сталин и Каганович. Переписка. С. 664–665.

717

Советское руководство. Переписка. 1928 — 1941. С. 266.

718

Там же. С. 241.

719

Сталин и Каганович. Переписка. С. 617.

720

И.В. Сталин. Соч. Т. 13. С. 41.

721

И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Выступление на приеме металлургов (Электронный вариант).

722

И.В. Сталин. Вопросы ленинизма. М. 1947. С. 490.

723

Там же С. 491.

724

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 369.

725

Библиотека всемирной литературы. Франсуа де Ларошфуко. Блез Паскаль. Жан де Лабрюер. Т. 42. С. 106.

726

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 417.

727

И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Из речи на 2-м съезде колхозников-ударников (Электронный вариант).

728

ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть II. С. 621.

729

«Источник» . 1993 г. № 1. С. 9.

730

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 445–447.

731

См. История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 453.

732

И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Речь на совещании комбайнеров и комбайнерок. (Электронный вариант).

733

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 467.

734

И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Замечания по поводу конспекта учебника по истории СССР. (Электронный вариант)

735

Там же.

736

Там же.

737

Там же.

738

См. История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 471–472.

739

Сталин и Каганович. Переписка. С. 440.

740

Albert Seaton. Stalin as military commander. N.Y. 1976. p. 270.

741

Советское руководство. Переписка. 1928 – 1941. С. 113.

742

Советское руководство. Переписка. 1928 – 1941. С. 171–172.

743

Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925 – 1936. С. 209–210.

744

50 лет Вооруженных Сил СССР. М. 1968. С. 197.

745

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 398–399.

746

КПСС о Вооруженных Силах Советского Союза. Документы. 1917 – 1968. М. 1968. С. 277.

747

«Независимая газета». 30 июня 2001 г. В примечании хочется выразить достаточно обоснованное сомнение в том, что при рассмотрении военно-технических вопросов Сталин экономической стороне дела уделял мало внимания. Это — явная натяжка, поскольку противоречит просто здравому смыслу, а отсутствие такового у Сталина еще никто не замечал. Во-вторых, историография располагает многочисленными фактами, свидетельствующими как раз об обратном — Сталин неизменно вникал в экономическую цену того или иного проекта или решения. Другой вопрос — часто приходилось идти на жертвы, несмотря на высокую цену, поскольку того требовали интересы дела.

748

Устинов Д.Ф. Во имя победы. Записки наркома вооружения. М. 1988. С. 91–92.

749

А.С. Яковлев. Цель жизни. Записки авиаконструктора. М. 2000. С. 133.

750

История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 4. Книга вторая. С. 401.

751

Там же. С. 402.

752

«Вопросы истории». 2000 г. № 2. С. 49.

753

И. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 514.

754

И. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 523.

755

И. Сталин. Вопросы ленинизма. С. 527.

756

Сталин и Каганович. Переписка. С. 597.

757

Роберт Такер. Сталин у власти. С. 322.

758

И.В. Сталин. Соч. Т. 14. (Беседа с Р. Говардом). (Электронная версия).

759

Там же.

760

Съезды Советов Союза ССР, союзных и автономных советских социалистических республик. Сборник документов. Т. 111 (1922 — 1936 гг.) М. 1936. С. 243.

761

«Бюллетень оппозиции». 1936 г. № 50. (Электронный вариант). 

762

И.В. Сталин. Соч. Т. 14. Речь на предвыборном собрании избирателей. (Электронный вариант).

763

М.Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. С. 128.

764

СССР и зарубежные страны после победы Великой Октябрьской социалистической революции. Статистический сборник. М. 1970. С. 23.