После двухсотпятидесятидневной героической севастопольской обороны надо было бы отдохнуть. Но до отдыха ли полководцу, когда на всех фронтах идут ожесточенные бои? После изнурительного перехода на подводной лодке генерал Петров в середине июля 1942 года прибыл из Новороссийска в Краснодар и явился в штаб фронта. Здесь сказали, что его вызывают в Москву, утром будет самолет.

Петров остановился в гостинице крайкома партии. Здесь же располагались некоторые недавно прибывшие севастопольские партийные работники. Бывшая заведующая отделом пропаганды Северного райкома Подойницына Анна Петровна, она и сегодня живет в Севастополе, мне рассказала:

– В Краснодаре мы все время с тревогой ждали, кто же еще прибудет из Севастополя. Ведь там оставалось много наших товарищей по работе. Вдруг узнаем: приехал генерал Петров! Я и Анна Михайловна Михалева, секретарь горкома по кадрам, побежали навестить Ивана Ефимовича. Только его увидели – обе заплакали. Иван Ефимович и сам разволновался: «Только не плакать. Пожалуйста, давайте без слез. Что же мне прикажете делать, ведь я больше всех оставил там близких людей, детей моих». Он так и сказал – детей. Уж мы-то знали, он действительно был всем отцом родным. Затем Иван Ефимович, видимо желая отвлечь нас от грустных мыслей, сказал: «Лучше помогите-ка мне в дорогу собраться, завтра утром лечу в Москву, может быть, Сталин примет. Пришейте-ка мне подворотничок на китель, у вас, женщин, это всегда лучше получается, хотя всю службу мы, мужчины, обычно делаем это сами». Мы тут же согласились. Юра Петров, сын и адъютант Ивана Ефимовича, дал нам китель, подворотничок, нитку, иголку и почему-то скептически улыбнулся – видно, обычно этим делом занимался он и считал себя мастером. В номере сразу же установилась какая-то домашняя обстановка. Мы шили, Иван Ефимович негромко, домовито с нами пошучивал. В общем, за короткое время мы не только помогли Ивану Ефимовичу, но и сами душой отдохнули. Рано утром генерал улетел в Москву…

…У кого Петров был на приеме в Москве, о чем шел разговор, я не знаю. Из Москвы он вернулся уже командующим 44-й армией.

В этом назначении я вижу определенный и глубокий смысл и хочу поделиться им с читателями. Мне кажется необходимым коротко обрисовать общую обстановку тех дней, тогда более наглядно станет видна роль 44-й армии, которой Петрову предстояло командовать, и причина его назначения именно на этот участок фронта.

К июлю 1942 года уже произошли очень важные военные события: отгремело много сражений, больших и малых, воюющие стороны нанесли друг другу значительные потери. Пока верх одерживали немецкие армии. Они захватили большую территорию Советской страны, стояли недалеко от Москвы, Ленинграда, целились выйти к Волге и на Кавказ. Превосходство в силах, особенно в технике, инициатива оставались на стороне противника.

Есть в военной терминологии торжественное, на мой взгляд, определение – театр военных действий. Это, увы, совсем не то, что возникает по ассоциации со словом «театр». На этом театре никто и ничего не играет, здесь воюют и умирают по-настоящему. Коротко, не по-научному, театр военных действий можно определить как территорию, на которой развертываются армии и ведутся бои и операции. Изучение этого театра – целая отрасль военной науки. Причем первоначально эта наука занималась географическими особенностями территории и их влиянием на ход боевых действий. Позднее к этому прибавились политические, экономические факторы. С появлением авиации стали изучать и воздушное пространство, а теперь ракеты заставляют уже учитывать и пространство космическое. Кто дал такое название этой отрасли военной науки, я не знаю. Но это действительно наука. Театры военных действий могут быть величиной в несколько государств, например африканский, ближневосточный, или с многими морями – тихоокеанский.

Когда я учился в военной академии, в расписаниях в дни лекций по этому предмету сокращенно писали три буквы – ТВД, отчего пропадала вся торжественность этих слов. Я не намереваюсь обрушить на читателей всю сложность науки о ТВД с ее разделами: народонаселением, природными данными, промышленностью, дорогами, климатом, реками, естественными рубежами, температурами и осадками по временам года, а также многим другим. Я просто хочу попросить читателей представить себе территорию, на которой развернутся события, где предстоит действовать генералу Петрову в этой части моего повествования. Кстати, в академии одним из учебных пособий при изучении этой дисциплины была книга, написанная Петровым в 1936 году.

Будет наглядней и понятней, если вы при чтении последующих глав положите перед собой карту Кавказа, ну хотя бы в ученическом атласе.

Кавказ – огромное скопление гор между Черным и Каспийским морями. Здесь в горах и долинах расположено несколько республик и автономных областей: Азербайджан, Армения, Грузия, Дагестан, Чечено-Ингушетия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Ставропольский и Краснодарский края. Главный Кавказский хребет, перегораживая пространство между морями, пролегает от Новороссийска почти до Баку. Расстояние от Ростова до Баку, если двигаться по прямой, более тысячи километров. Территория эта в большей своей части труднопроходима для всех видов транспорта, в горных районах доступна только лошадям, а в более высокой части гор недоступна и им. Только люди могут преодолевать эти горные вершины. Наиболее удобна для ведения боевых действий северная, равнинная часть, ставропольские, Сальские степи и узкая полоса вдоль Черного моря. Вот здесь и развернулись боевые действия, вошедшие в историю как битва за Кавказ.

Еще до начала Великой Отечественной войны здесь был Закавказский военный округ, обеспечивающий безопасность южных границ страны. Когда началась война и бои шли на территории Украины, Белоруссии, Молдавии, задача Закавказского военного округа несколько изменилась: не только прикрыть границу от вторжения турецких войск, а еще и со стороны Черного моря – от возможных десантов гитлеровцев.

Наши войска были введены и в Иран согласно советско-иранскому договору 1921 года, так как гитлеровцы готовили вторжение на территорию СССР и со стороны Ирана, раскинув там широкую сеть своей агентуры, которая создавала у советской границы склады боеприпасов, оружия, взрывчатки. В правительственных учреждениях Ирана и немецких фирмах в 1941 году было сосредоточено под видом служащих больше 5 тысяч офицеров и работников гитлеровской разведки, которые не только сами были готовы к действиям, но и формировали отряды из антисоветски настроенных местных жителей, а также белоэмигрантов и всякого сброда, вышвырнутого из нашей страны еще в двадцатые годы. В общем, Закавказский округ был нацелен для встречи врага со стороны Турции, Ирана и с моря. Турция даже не скрывала своей подготовки к нападению на Советский Союз. В ее планах было не только содействие фашистским завоевателям. У нее были и свои весьма и весьма агрессивные цели. Турецкий журнал «Чинаралты» писал в феврале 1942 года:

«Настанет день, когда мы, как Тимур, пройдем из Анатолии в Индию, взойдем на Гималаи и создадим союз Дагестана, Крыма, Казани, Ирана. Все враги Турции будут уничтожены».

Ближайшей задачей, поставленной на повестку дня, был захват района Баку с его нефтяными источниками. Уже была произведена мобилизация, и 26 турецких дивизий в полной готовности стояли у советской границы. Начало военных действий было назначено на ноябрь 1942 года, после того как Берлин объявит о падении Сталинграда.

С приближением опасности к Кавказу с запада, со стороны Донбасса и Дона, Ставка Верховного Главнокомандования развернула часть войск Закавказского военного округа, переименованного в Закавказский фронт, в сторону этой новой угрозы. Командующим этим округом в январе 1942 года был назначен опытный, хорошо знающий эти края и их особенности военачальник, уже прошедший через две войны, генерал армии Иван Владимирович Тюленев. Он был участником февральской и Октябрьской революций, делегатом первого Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, членом партии большевиков с 1918 года. В годы первой мировой войны Тюленев был унтер-офицером 5-го драгунского Каргопольского полка, полным георгиевским кавалером. После революции он стал красным командиром в буденновской коннице, сначала начальником разведывательного отдела полевого штаба армии, а затем комбригом в 4-й кавалерийской дивизии. Он воевал против деникинцев, белополяков, врангелевцев, петлюровцев, махновцев и антоновцев. 1920 году Тюленев участвовал в разгроме белогвардейцев на Северном Кавказе. В марте 1921 года вел 137-й Минский стрелковый полк на штурм мятежников Кронштадта. В гражданскую войну за героизм и мужество Тюленев был награжден тремя орденами Красного Знамени. В те годы немногие имели столько высоких наград.

В 1931—1932 годах Тюленев служил в Инспекции кавалерии РККА, которую возглавил С. М. Буденный. В те годы служил здесь и Г. К. Жуков, он так вспоминает о Тюленеве:

«Месяца через три с начала моей работы в Инспекции кавалерии РККА у нас состоялось общее партийное собрание коммунистов всех инспекций и управлений боевой подготовки тогдашнего Наркомата обороны. На этом собрании меня избрали секретарем партийного бюро, а заместителем секретаря – Ивана Владимировича Тюленева. Принципиальность, прямота, доброжелательность и стремление оказать товарищу помощь в работе – таковы черты характера генерала армии Тюленева».

В 1938—1940 годах Тюленев командовал Закавказским военным округом. В мае 1940 года, когда в Красной Армии были введены генеральские звания, И. В. Тюленев в числе первых трех генералов армии получил это звание.

Штаб Закавказского фронта разработал «План обороны Закавказья с севера». 16 июля 1942 года Тюленев отправил этот план на утверждение в Генеральный штаб. В плане на 44-ю армию возлагалась основная задача по обороне главнейшего района нефтедобычи – Грозного и Баку. 44-я армия, проходя доукомплектование, одновременно занималась созданием обороны в указанном ей районе – рыла траншеи, строила огневые точки, убежища.

Генерал Петров вступил в командование армией 2 августа 1942 года. В эти дни наступление гитлеровцев с рубежа Дона развивалось стремительно. Оборонительные работы 44-й армии пришлось вести в крайне тяжелых условиях. В ее распоряжении не было специальных инженерных и саперных частей. Понятно, что своими силами, без соответствующей техники трудно было своевременно построить прочную оборону.

В Баку был создан Особый оборонительный район, имевший свой штаб. Под руководством ЦК КП(б) Азербайджана и военного командования на северных подступах к Баку было сооружено несколько рубежей, в строительстве которых участвовали не только войска, но и местное население. В первую очередь строились оборонительные сооружения по рекам Терек, Урух, на грозненском и махачкалинском обводах.

Передний край главной полосы проходил по правому берегу Терека от населенного пункта Бирючек до Майского и далее по правому берегу Уруха до его истоков. В устье Терека велись работы по подготовке к затоплению этого района.

Учитывая напряженную обстановку, создавшуюся в боях на Северном Кавказе, в середине августа 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования в короткий срок произвела перегруппировку войск Закавказского фронта.

Войска 44-й армии из района Махачкалы, Баку были выдвинуты к оборонительным рубежам на реках Терек, Сулак и Самур. В то же время на рубеж рек Терек и Урух с советско-турецкой границы и с Черноморского побережья было переброшено шесть стрелковых дивизий, одна танковая бригада, две стрелковые бригады, одна морская стрелковая бригада, три артиллерийских полка, бронепоезд и несколько других частей.

Чтобы усилить войска Закавказского фронта, одновременно с этой перегруппировкой из резерва Ставки были выделены два гвардейских стрелковых корпуса – 10-й и 11-й, а позднее еще 11 стрелковых бригад.

Так, к первой половине августа 1942 года на Северном Кавказе была создана новая линия обороны – по рекам Терек и Урух. Особое внимание при этом уделялось надежному прикрытию бакинского направления и подступов к Грозному как наиболее вероятных и доступных для наступления войск противника.

Когда случаются неудачи, начинают искать не только причины этих неудач, но и виновных. И, как правило, таковыми оказываются не те, по чьей вине случились беды, а те, на кого можно свалить эти неудачи. Фюрер просто бесновался от негодования. Начальник генерального штаба генерал-полковник Цейтцлер так пишет об этой манере Гитлера сваливать вину на других:

«Это был обычный метод Гитлера. Совершая ошибку, он сваливал свою вину на другого, снимал его с должности и на его место назначал нового человека. Он никогда не делал правильных выводов из своих неудач, иначе он мог бы если не исправить ошибки, допущенные в прошлом, то по крайней мере уменьшить влияние их на события в будущем».

Так было и после катастрофы под Москвой. 19 декабря 1941 года Гитлер вызвал главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала Браухича и устроил ему двухчасовую головомойку. Через два часа Браухич вышел из кабинета Гитлера уже не командующим сухопутными войсками, а генерал-фельдмаршалом в отставке. Гитлер считал катастрофу под Москвой чуть ли не личным оскорблением. Он говорил Геббельсу об этом следующее (Геббельс записал эти слова в своем дневнике):

«Если бы Браухич сделал то, что от него требовали и что он обязан был в действительности делать, наше положение на Востоке оказалось бы совсем иным. Фюрер не имел ни малейшего намерения наступать на Москву. Он хотел захватить Кавказ и тем самым поразить советскую систему в ее самом уязвимом месте. Но Браухич и его генеральный штаб считали это неверным. Браухич все время требовал наступления на Москву. Он хотел успехов ради престижа вместо настоящих успехов».

И действительно, когда еще принималось окончательное решение о нападении на Советский Союз, шел спор, куда именно нанести главный удар. Часть крупных военных, участвовавших тогда в разработке плана, была за то, чтобы нанести удар на Москву и Ленинград, это, считали они, приведет Советскую страну к краху и падению. Победа во многих войнах так и выглядела: разгром вооруженных сил и взятие столицы государства.

Гитлер и другая группа генералов считали: необходимо направить удар на юг, лишить Советский Союз основных промышленных центров. Еще в дни разработки плана «Барбаросса» Гитлер говорил:

«Цель операции должна состоять в уничтожении русских вооруженных сил, в захвате важнейших экономических центров и разрушении остальных промышленных районов, прежде всего в районе Екатеринбурга (Свердловска. – В. К.); кроме того, необходимо овладеть районом Баку».

Таким образом, Гитлер с самого начала был сторонником южного варианта. Он считал, что советские вооруженные силы надо подорвать прежде всего экономически, лишить их энергетических ресурсов, и тогда даже то, что не будет уничтожено, без горючего остановится само собой.

Главнокомандующий сухопутными войсками Браухич и начальник генерального штаба Гальдер были сторонниками нанесения удара на Москву. Поэтому после нападения Германии на Советский Союз, несмотря на то что войска действовали на широком фронте, главный удар, главный нажим, главная концентрация войск все же были в северной части, то есть направлены на Москву.

Но уже в августе, когда стало ясно (ясно прежде всего самому Гитлеру), что молниеносная война не состоится, фюрер, чувствуя, что дело добром не кончится, стал нервничать и пытался осуществить все-таки свой вариант, то есть удар на юг, в направлении Кавказа. 21 августа 1941 года была издана специальная директива, в которой говорилось:

«Соображения Главнокомандования сухопутных войск относительно дальнейшего ведения операций на востоке от 18 августа не согласуются с моими планами. Приказываю:

1. Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа; на севере – окружение Ленинграда и соединение с финнами…»

Я не берусь оценивать, какой из вариантов был целесообразнее с военной точки зрения, тем более что сейчас военной наукой уже доказано, что и тот и другой не имели бы успеха, потому что в целом вся стратегия гитлеровского генерального штаба носила авантюристический характер и не могла принести победы.

Но попытаемся, не касаясь всего огромного механизма войны, больших и малых рычагов, с помощью которых управляют этим механизмом, а просто чисто логически порассуждать над замыслом Гитлера, отказавшись от бранной клички «ефрейтор», которой его окрестили в годы войны. Гитлер к сороковым годам имел большой опыт создания вооруженных сил, военной промышленности и руководства крупными военными операциями, достаточно напомнить захват Польши, Франции и других государств Европы. Если вспомнить все это, то покажется не таким уж легкомысленным (а порой именно так его истолковывают) намерение Гитлера захватить источники нефти и лишить горючего всю военную технику Красной Армии.

В этой войне при ведении боевых действий мотор стал решающим средством. Он присутствовал всюду: на земле – в танках, автомобилях; в воздухе – в самолетах; на воде – на кораблях и подлодках. Без горючего вся эта техника, конечно, встала бы. Основные источники нефти в те годы у нас находились на Кавказе, здесь наша страна добывала 86 процентов ее. Многие нынешние известные месторождения Сибири и Поволжья в те годы еще не были достаточно разведаны, не говоря уж об освоении.

Так вот, если на минуту представить себе такой вариант (пусть это не покажется кощунственным; ведь в 1939 году, например, могло показаться кощунством предположение, что немцы выйдут к Волге), если бы гитлеровцам действительно удалось захватить наши источники нефти на Кавказе – что произошло бы дальше?

Гитлер, видя героизм и мужество советских воинов, в глубине души уже боялся их и понимал: если так пойдет и дальше, то силу сопротивления советских людей не одолеть. Вот почему в беседах со своим окружением он говорил – зачем вступать в бой с советскими танкистами, с советскими летчиками, так геройски сражающимися? Когда у них не будет горючего, то и танки и самолеты можно будет собирать, как пустые консервные банки! Ну а те, кто на них воевал, без горючего останутся просто беспомощными.

В общем, Гитлер решил сам взяться за дело. Он теперь уже просто не доверял своим генералам, о чем говорил открыто. После краха наступления на Москву разгневанный фюрер кроме Браухича снял с высоких командных должностей командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока, Гудериана, Вейхса, Лееба – всего 35 высокопоставленных военачальников.

Фюрер издал приказ, что отныне он берет на себя командование сухопутными войсками. 1 июня 1942 года Гитлер прибыл в штаб группы армий «Юг», который располагался в Полтаве. С этого дня он решил лично руководить всеми операциями на Восточном фронте и особенно здесь, на юге, то есть добиться осуществления своей заветной цели – захватить источники нефти на Кавказе.

О том, какое большое значение фюрер придавал предстоящим операциям, свидетельствует хотя бы эта фраза, сказанная им на совещании:

«Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен покончить с этой войной».

Во второй половине июля 1942 года немецкие войска заняли город Ростов и вышли к Дону. К этому времени уже была разработана новая операция под кодовым названием «Эдельвейс», в основу которой легли личные указания Гитлера. Он подписал ее 23 июля 1942 года. Согласно этой директиве ближайшей задачей группы армий «А» было: окружение и уничтожение советских войск, ушедших за реку Дон, после чего группа армий «А» создает мощный кулак из танковых, моторизованных соединений, которым наносит удар в направлении Грозного и Баку.

Группа армий «Б» должна нанести удар в направлении на Сталинград, чтобы обеспечить фланг и безопасные действия группы армий «А», овладеть пространством между Доном и Волгой и прекратить перевозки по Волге, а после овладения Сталинградом наступать вдоль Волги.

Против такого решения высказался начальник генерального штаба Гальдер. Он сказал Гитлеру, что не считает в настоящее время возможным имеющимися силами выполнить обе эти задачи, и советовал сконцентрировать все силы сначала для удара на Сталинград. Новая попытка оттянуть захват нефтяных источников взбесила Гитлера, и он если и не снял Гальдера с поста начальника генерального штаба немедленно, то, во всяком случае, почти отстранил его от дел и долгое время с ним не общался.

Несколько позднее, 24 сентября, Гитлер все же снял Гальдера официально с этой должности и назначил на его место генерал-полковника Цейтцлера.

Вот теперь, учитывая те задачи, которые поставил перед своими армиями Гитлер, и те контрмеры, которые необходимо было принимать советскому командованию, вспомним, что назначение Ивана Ефимовича Петрова командующим 44-й армией состоялось в июле, когда не только стали известны эти планы германского командования, но когда гитлеровцы приступили уже к их осуществлению.

Слава генерала – мастера обороны в то время за И. Е. Петровым утвердилась уже прочно, он это доказал в Одессе и Севастополе, а поэтому, мне кажется, совсем не случайным было его назначение командующим именно 44-й армией, которой в составе Северной группы войск придется стоять на пути гитлеровцев, наносящих свой удар в направлении нефтеносных районов Кавказа.

Думаю, что даже и без карты многие представят себе этот театр военных действий, потому что не раз, наверное, ездили отдыхать на Кавказ. Ну, город Ростов, которым в конце июля овладели немцы, всем хорошо известен. Он стоит на реке Дон. Вот как раз сюда, на рубеж этой реки, вышли в конце июля гитлеровские армии и даже захватили несколько плацдармов на противоположном берегу Дона.

От Ростова Гитлер планировал нанести три удара – один на Баку, другой через перевалы в Закавказье, третий вдоль железной дороги, по которой от Ростова вы едете к известным курортным местам на побережье Черного моря – к Туапсе, Сочи, Гагре, Сухуми, Батуми. Да простят меня военные за подобный способ ориентирования, но книгу ведь будут читать и штатские и, надеюсь, юноши, еще не служившие в армии. Им сейчас очень трудно представить, что на склонах Главного Кавказского хребта, обращенных к Черному морю, находились гитлеровцы и в бинокли разглядывали санатории и пляжи, но что поделаешь – так было.

Для осуществления операции «Эдельвейс» гитлеровское командование создало такую группировку: удар непосредственно по Кавказу наносят группа армий «А» под командованием генерал-фельдмаршала Вильгельма Листа, 1-я танковая армия (командующий генерал-полковник Эвальд фон Клейст), 4-я танковая армия (командующий генерал-полковник Гот), 17-я армия (командующий генерал-полковник Рихард Руофф), 3-я румынская армия (командующий генерал Петре Думитреску).

Всего в группе армий «А» было 40 дивизий: 18 пехотных, 3 танковых, 4 моторизованных, 6 горнострелковых, 3 легкопехотных, 4 кавалерийских и 2 охранных. Все соединения были хорошо укомплектованы и вооружены, располагали полным комплексом автомобилей, тягачей и бронетранспортеров.

Гитлеровское командование намеревалось наступать не только по открытым просторам, но нанести несколько ударов через перевалы Главного Кавказского хребта. Для этого в группу армий «А» был включен один из самых любимых Гитлером корпусов – высоко подготовленный профессионально 49-й горнострелковый корпус генерала горных войск Рудольфа Конрада. В него входили 4 лучших альпийских дивизии: 1-я и 4-я горнострелковые, 97-я и 101-я горноегерские.

1-й горнострелковой дивизией командовал генерал-лейтенант Губерт Ланц. Эту дивизию называли «Эдельвейс». Сам Ланц был опытный альпинист, он прошел по многим горам: Альпам, Кавказу и Гималаям.

Еще до начала войны альпийцы дивизии «Эдельвейс» были любимчиками не только армии, но и правительства. Они постоянно жили и тренировались в горах Швейцарии, во Французских Альпах. Их называли ласково снежными барсами. Фотографии «снежных барсов» печатали на обложках журналов. Вот перед этими действительно очень хорошо подготовленными и оснащенными специально созданным для них горным вооружением и снаряжением альпинистами была поставлена задача – захватить перевалы и затем спуститься с гор на побережье Черного моря, в ту самую курортную зону, о которой я говорил, и содействовать наступлению войск, продвигающихся вдоль берега со стороны Новороссийска, Таманского полуострова.

Взяв на себя командование сухопутными войсками и руководство этой решающей операцией, Гитлер строил и начал осуществлять далеко идущие планы, которые не ограничивались захватом Грозного и Баку. Об этом свидетельствует переброска и сосредоточение в тылу группы армий «А» особого корпуса «Ф». Этот корпус получил такой условный шифр по имени своего командира – генерала Гельмута Фельми. Это действительно был особый корпус и по составу, и по подготовке, и по своим задачам. Особенность его заключалась в том, что он предназначался для введения в бой только после того, как группа армий «А» овладеет Тбилиси. Корпус «Ф» должен был начать наступление на Иран, Ирак, выйти к Персидскому заливу и в Индию.

Если учесть, что на советско-турецкой границе к тому времени стояли уже в полной боевой готовности 26 турецких дивизий, а в Африке наступали гитлеровские войска под командованием Роммеля и находились уже недалеко от Александрии, то тот замысел не выглядит очень уж фантастическим.

Корпус «Ф» был укомплектован исходя из специфики предстоящей задачи. Он не нуждался ни в какой поддержке и усилении. Все у него было свое. Свои высокоподвижные моторизованные батальоны, в каждом из которых насчитывалось до тысячи солдат и офицеров. Причем первый и второй батальоны были укомплектованы опытными, отборными солдатами и офицерами вермахта, а третий полностью состоял из арабов – иракцев, сирийцев, ливийцев и других.

Каждый батальон по своим боевым возможностям был не меньше полевого пехотного полка. Кроме того, был отдельный танковый батальон – из 25 танков, авиационный отряд из 25 самолетов. И все необходимые специальные подразделения. Были свои артиллерия, зенитные средства, автотранспорт. Ну и все необходимые тыловые подразделения: хлебопекарня, санитарная часть, различные мастерские.

Кроме того, корпус «Ф» имел при себе достаточное количество вооружения для того, чтобы оснастить новую дивизию добровольцев и перебежчиков, которых командование надеялось встретить на своем пути.

Корпусу было приказано двигаться в тылу группы армий «А», и в зависимости от того, где быстрее обозначится успех наступления в сторону Баку, он должен был немедленно использовать этот успех, выйти на свое направление и вступить в Иран.

Группу армий «А» с воздуха поддерживал и обеспечивал 4-й воздушный флот, которым командовал генерал Рихтгофен, «первый ас Германии», как его называли. Гитлер привлек его к этой операции как одного из своих любимых, доверенных авиационных генералов.

В этой воздушной армаде, которая насчитывала более тысячи современных новых самолетов, находились лучшие немецкие летчики. Учитывая близость аэродромов к полям боев, к местам сражений, Рихтгофен мог очень быстро осуществить маневр своими соединениями и благодаря большой численности самолетов захватить господство в воздухе.

Для того чтобы группа армий «А» выполнила свои задачи наверняка, не опасаясь контрударов советских войск, ее с левого фланга обеспечивала группа армий «Б» под командованием фон Бока (с ноября 1942 года сформирована группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала фон Манштейна, для деблокирования 6-й армии фон Паулюса).

Справа немецкие войска считали себя в безопасности – там высился Главный Кавказский хребет.

Поскольку Иван Ефимович Петров вступает в сферу боевых действий более крупных масштабов, мне кажется необходимым ввести читателя в курс некоторых стратегических обстоятельств, влиявших на операции, в которых участвовал Петров и вносил свою лепту в ход событий тех дней.

Планы германского верховного командования продуманы, решения приняты, приказ о проведении операции «Эдельвейс» написан, войска сосредоточены согласно намеченным замыслам.

Гитлер не только встал во главе сухопутных войск как главнокомандующий, но и прибыл в свою ставку в Виннице, поближе к театру военных действий, где должна решиться судьба не только войны, но и всех его грандиозных, как он считал, проектов покорения Востока и Запада! Фюрер уверен в успехе, планы его не только грандиозны, но и обеспечены необходимыми силами для их осуществления. Он покажет своим генералам и маршалам, как надо воевать! И не только им, а всему миру! Потому что весь мир будет знать – это он, фюрер, сам задумал и осуществил эту грандиознейшую в истории войн операцию и одержал решающую победу!

Тетива натянута, остается только пустить всесокрушающую стрелу! И даже не стрелу, а гарпун! И даже не гарпун, а таран, который никому не под силу остановить!

Но прежде чем рассказать, как ударил этот таран, посмотрим, что происходило на нашей стороне. Как наше командование понимало и оценивало обстановку? Как готовилось отражать этот мощный и решительный удар в сторону Кавказа?

Разумеется, Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин не выпустил из виду бои на Дону и приближение гитлеровских войск к Северному Кавказу. Но он не придавал этому направлению того значения, какое оно приобретало в связи с планами Гитлера. Бои на Южном фронте, которые шли и могли развернуться – в перспективе – летом 1942 года, оценивались Сталиным (а его мнение в Ставке было решающим), как бои на всех других, неглавных направлениях. Направлением вероятного главного удара гитлеровской армии Сталин считал удар на Москву.

Тут, наверное, мне уже пора подкрепить сказанное надежными, неопровержимыми документами, а не ограничиваться только своими рассуждениями. Вот мнение маршала А. А. Гречко:

«Ставка при определении замысла врага на лето 1942 года считала, что основные события летом развернутся вокруг Москвы, что именно на этом направлении противник будет наносить главный удар».

Допустим, в те дни А. А. Гречко не знал общей обстановки, он не был еще маршалом, командовал армией, хотя следует заметить, что писал свои воспоминания А. А. Гречко уже будучи маршалом и министром обороны и конечно же располагал документами в полном объеме.

Но все же допустим… Тогда я приведу свидетельство человека, который почти ежедневно встречался со Сталиным.

Вот что пишет генерал С. М. Штеменко:

«Должен сказать, что советское стратегическое руководство во главе с И. В. Сталиным было убеждено, что рано или.поздно враг снова обрушит удар на Москву. Это убеждение Верховного Главнокомандующего основывалось не только на опасности, угрожавшей с ржевского выступа. Поступили данные из-за рубежа о том, что гитлеровское командование пока и не отказалось от своего замысла захватить нашу столицу. И. В. Сталин допускал различные варианты действий противника, но полагал, что во всех случаях целью операции вермахта и общим направлением его наступления будет Москва. Другие члены Ставки, Генеральный штаб и большинство командующих фронтами разделяли это мнение.

Исходя из этого, считалось, что судьба летней кампании 1942 года, от которой зависел последующий ход войны, будет решаться под Москвой. Следовательно, центральное – московское – направление станет главным, а другие стратегические направления будут на этом этапе войны играть второстепенную роль.

Как выяснилось впоследствии, прогноз Ставки и Генштаба был ошибочным. Гитлеровское командование поставило своим вооруженным силам задачу: на центральном участке фронта – сохранить положение, на севере – взять Ленинград и установить связь на суше с финнами, а на южном фланге фронта – прорваться на Кавказ».

Ну и, наконец, мнение по этому поводу маршала Г. К. Жукова:

«И. В. Сталин опасался больше всего за московское направление. Ставка и Генштаб пришли к выводу, что наиболее опасными направлениями следует считать орловско-тульское и курско-воронежское с возможным ударом противника на Москву – обходом столицы с юго-запада. Вот почему было принято решение для защиты Москвы с этой стороны сосредоточить к концу весны значительную часть резервов Ставки в районе Брянского фронта».

Далее Жуков перечисляет еще многие силы, стянутые поближе к Москве.

В приказе Гитлера о проведении операции «Эдельвейс» было сказано:

«В первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет».

Гитлер хотел одним мощным ударом на Кавказе завершить разгром Советской страны и продолжить агрессивные действия на Востоке – в Иране, Ираке, Индии – и Африке. А Ставка ждала его удара под Москвой. Этот просчет произошел не из-за отсутствия сведений о намерениях противника. Сведения были, и очень достоверные. Наша разведка выявила сосредоточение войск для нанесения ударов на Кавказ. Вот тому подтверждение из воспоминаний маршала А. А. Гречко:

«В середине марта 1942 года наши разведывательные органы докладывали, что стратегическое построение группы армий „Юг“ вскрывает намерения противника перенести центр тяжести в войне 1942 года на сталинградское и северокавказское направления».

Не только военные разведчики располагали такими сведениями. Вот свидетельство чекистов о том же:

«…в марте 1942 года в Государственный Комитет Обороны были представлены сведения, что летом 1942 года фашистское командование предпримет крупное наступление на Сталинград и Северный Кавказ. Указывались армейские группировки врага, которые должны были участвовать в наступательных операциях на юге».

Если бы просчет ограничивался просто спорами и дискуссиями на эту тему, то беда была бы невелика. Но просчет этот вел к такому распределению советских вооруженных сил, которое не соответствовало создавшейся обстановке. Маршал А. А. Гречко прямо подтверждает эту беду:

«Однако, несмотря на эти и другие доклады наших разведывательных органов, что центр тяжести весеннего наступления противника будет на юге, на этот участок фронта достаточных резервов направлено не было».

В «Истории второй мировой войны» приводится распределение сил по фронтам, которое очень наглядно показывает, к чему привел просчет Ставки.

Не принято в художественных произведениях приводить таблицы и схемы, но поскольку моя повесть не только художественная, но и документальная, рискну предложить читателям хотя бы неполную, упрощенную таблицу, потому что из нее без долгих объяснений наглядно видна суть того, о чем я хочу сказать.

Итак, в таблице цифры показывают проценты к общей численности сил и средств действующей армии того времени, распределенной на 1 июля 1942 года по стратегическим направлениям.

Направления (участки) советско-германского фронта и действующие на них войска Общевойсковые армии Дивизии (расчетные) Орудия и минометы Танки Боевые самолеты Личный состав Северный участок (Карельский фронт) 7,3 5,3 5,4 2,5 9,3 5,4 Северо-западное направление (Ленинградский, Волховский, Сев.-Зап. фронты) 27,3 29,7 27,6 16,0 14,2 23,8 Западное направление (Калининский, Западный фронты) 32,7 31,3 31,6 40,3 32,7 33,2 Юго-Западное направление (Брянский, Юго-Зап., Южный фронты) 25,4 28,3 29,6 38,3 29,2 31,1 Кавказский участок (Сев.-Кавк. фронт, 44-я армия Закавказского фронта) 7,3 5,4 5,8 2,9 14,6 6,5

Если учесть, что Калининский, Брянский фронты Западного направления находились в непосредственной близости от Москвы, то силы этих фронтов фактически объединялись в защите подступов к столице, и если их сложить, то получится, что под Москвой было около половины всей нашей армии. А на Кавказе всего 5,4 процента всех наших дивизий, а танков, этой решающей ударной силы в современной войне, всего 2,9 процента!

Попробуем понять, что же заставило Ставку держать большие силы под Москвой. Мне кажется, это объясняется кроме стратегических и чисто психологическими причинами. В Ставке все испытали колоссальное потрясение, когда враг за короткое время прошел почти половину европейской части страны и кинулся на Москву! И мне думается, весной 1942 года, когда бои еще гремели недалеко от столицы, Ставка опасалась отпускать войска из-под Москвы, отдавать на юг резервы, потому что все еще ждала, что враг, находясь так близко, вновь пойдет на Москву. А что касается разведывательных данных об опасности на юге, то не раз приходилось убеждаться в их неточности, преувеличенности, а порой и ложности. Не дезинформация ли это со стороны противника с затеей на юге, рассчитанная на то, чтобы оттянуть советские войска от Москвы туда? Юг далеко, а лязг гитлеровских танков слышен вот здесь, под Москвой!

В общем, как бы там ни было, а в 1942 году врагу удалось осуществить подготовку и нанести удар гигантской силы по Кавказу. Просчет, о котором шла речь, обернулся для войск, оборонявших подступы к Кавказу, огромными трудностями и людскими потерями. Какими же героями надо было быть нашим солдатам и офицерам и какие невероятные трудности пришлось преодолеть командованию на Кавказе, чтобы выстоять при таком потрясающем несоответствии в соотношении сил!

Кто же противостоял гитлеровским армиям на юге с нашей советской стороны? Первые три дня боев, с 25 по 28 июля, – армии Южного фронта под командованием генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского и Северо-Кавказского фронта под командованием маршала С. М. Буденного. А 28 июля все армии на этом направлении вошли в состав Северо-Кавказского фронта.

Ширина обороны этого фронта от нижнего течения Дона и далее на юг по побережью Азовского и Черного морей была около тысячи километров. Правый фланг этого фронта держала 51-я армия (та самая, которая неудачно оборонялась на Перекопе, а затем в Крыму). После изнурительных боев армия не имела в своем составе ни одного танка, не хватало артиллерии и боеприпасов. Командовал армией генерал-майор Т. К. Коломиец. Генерал Коломиец знаком читателям как командир 25-й Чапаевской дивизии, а позже командир сектора обороны Севастополя. Его назначение на должность командира свидетельствует о том, как высоко ценились командиры, прошедшие севастопольскую школу.

В этот же фронт вошли армии: 12-я (командующий генерал-майор А. А. Гречко), 18-я (командующий генерал-лейтенант Ф. В. Камков), 37-я (командующий генерал-майор П. М. Козлов), 56-я (командующий генерал-майор А. И. Рыжов). В тыл для переформирования были отведены 9-я армия (командующий генерал-майор Ф. А. Пархоменко) и 24-я (командующий генерал-майор В. Н. Марцинкевич): обе были совершенно обессилены в боях за Ростов.

Вроде бы армий немало, но в каком состоянии они находились! Для краткости и убедительности приведу цитату из воспоминаний маршала А. А. Гречко:

«К началу боевых действий численное превосходство в силах было на стороне противника. Войско Южного фронта к 25 июля (день начала наступления по осуществлению плана „Эдельвейс“ – В. К.) располагали лишь 17 танками. Артиллерийское усиление войск Южного фронта было очень слабое. Числившиеся в его составе 17 артиллерийских полков не могли быть эффективно использованы из-за крайне недостаточного количества боеприпасов. Кроме того, из-за ограниченного количества переправ артиллерийские части при отходе на левый берег Дона оторвались от своих войск, а в 37-й армии артиллерийские полки потеряли всю материальную часть в боях при отходе за Дон».

Чего можно ожидать при таком соотношении сил? Резервов на казанском направлении у Ставки не было. Кроме того, были еще и объективные трудности, не зависевшие от Ставки. Генерал С. М. Штеменко уже в конце жизни, еще раз вспоминая эти критические для нас месяцы, писал:

«Нужно сказать, что союзники обещали Советскому правительству открыть в 1942 году второй фронт… Однако чем дальше, тем становилось виднее, что никакого второго фронта пока не будет. Следовательно, Советской стране опять приходилось думать о единоборстве с фашистской Германией. Такое положение меняло дело. Стала видна решающая роль наших резервов, которые были израсходованы в зимних операциях. Предстояло подготовить новые общевойсковые, танковые, авиационные соединения и армии. Для этого предпринимались большие организационные усилия».

От себя напомню для полноты картины: для вооружения этих резервов нужны были танки, пушки, автоматы, боеприпасы и другое снаряжение, а западные наши области с их развитой промышленностью были уже оккупированы врагом. Предприятия, которые удалось эвакуировать, находились еще в пути, в эшелонах или только разворачивались на новых местах. Стратегические запасы вооружения и продовольствия в большинстве находились тоже в западных районах, ведь в случае войны наши военачальники намеревались бить врага на его территории. Эти запасы в спешке быстротечных боев были частично розданы воинским частям, партизанам или уничтожены, но многое досталось и противнику.

Генерал Штеменко сказал, что союзники не выполняли принятые на себя обязательства. Теперь стали известны документы, уличающие наших союзников в том, что они вели нечестную, двойную, а на простом языке это называется предательскую, политику по отношению к нашей стране. Приведу очень короткое тому подтверждение.

Америка и Англия в этот очень критический момент в войне думали о своих корыстных целях. Они уже не были уверены в нашей победе. Президент Рузвельт, посылая в Москву своего представителя Уилки, откровенно сказал:

«Может случиться так, что вы попадете в Каир как раз в момент его падения, а в России, вы тоже можете оказаться в момент ее крушения».

Рузвельт имел в виду возможное овладение Роммелём Каиром, а в Советской стране – возможное овладение гитлеровскими войсками районом Баку.

В августе 1942 года, в период напряженнейших боев в предгорьях Кавказа, в Москву прилетел Черчилль. Он пишет в воспоминаниях об этих днях:

«Я размышлял о моей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: „Не будет второго фронта в 1942 году“. Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс».

Как же не только оскорбительно, но и издевательски выглядят стишки Уэйвелла, о которых пишет в своем дневнике Черчилль! А он ведь не какой-нибудь простой шутник, он генерал, отлично понимающий и ситуацию и положение Советского Союза, по поводу которого он так зло шутит.

Союзники не выполняли обещаний, которые подписали в соответствующих договорах.

Именно в те августовские дни, когда бои начинались на последнем рубеже на пути к Баку – на рубеже реки Терек, где оборонялся генерал Петров со своей 44-й армией, – в Москве шли переговоры, и союзники прямо заявили, что второй фронт в 1942 году открыт не будет.

А 30 сентября 1942 года, в самые напряженные дни боев на Кавказе, Черчилль писал Сталину о своем желании будто бы оказать помощь, но на самом деле строя далеко идущие планы. В этом строго секретном личном послании сообщалась информация:

«Немцы уже назначили адмирала, которому будут поручены военно-морские операции на Каспийском море. Они избрали Махачкалу в качестве своей главной военно-морской базы. Около 20 судов, включая итальянские подводные лодки, итальянские торпедные катера и тральщики, должны быть доставлены по железной дороге из Мариуполя на Каспий, как только будет открыта линия. Ввиду замерзания Азовского моря подводные лодки будут погружены до окончания строительства железнодорожной линии».

Вот так, стремясь напугать Сталина, уверить его, что уже все решено с достижением Каспийского моря гитлеровцами, Черчилль дальше продолжает:

«Мне кажется, что тем большее значение приобретает план, о котором я говорил Вам, усиления нами с американской помощью Ваших военно-воздушных сил на каспийском и кавказском театрах двадцатью британскими и американскими эскадрильями».

Так англичане лелеяли давнюю мечту – под шум идущей войны прибрать к рукам кавказские источники нефти.

Желание оккупировать Кавказ не только мечта – был разработан специальный план под кодовым названием «Вельвет». Согласно этому плану 10-я английская армия предназначалась для вторжения на Кавказ.

По стечении обстоятельств Петров оказался в эпицентре этого клубка военных, политических, дипломатических и просто житейских событий.

Общий замысел защиты Кавказа командующего фронтом И. В. Тюленева сводился к следующему. 44-й армии под командованием генерала И. Е. Петрова создать глубоко эшелонированную оборону на подступах к Грозному и Баку с севера и северо-запада и во взаимодействии с Каспийской военной флотилией не допустить форсирования противником Терека на участках от устья до Червленной. Армейской группе генерала В. Н. Курдюмова в составе четырех стрелковых дивизий и 11-го гвардейского стрелкового корпуса занять оборону по рекам Терек, Урух. Особое внимание обращалось на прикрытие подступов к Грозному, Орджоникидзе, Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорогам. На 46-ю армию возлагалась оборона перевалов через западную часть Главного Кавказского хребта и Черноморского побережья, а также прикрытие границы с Турцией. 45-я армия и 15-й кавалерийский корпус должны были пресечь попытки нарушения государственной границы со стороны Турции.

Оторванность войск, защищавших Грозный и Баку, от штаба фронта, который находился в Тбилиси, вынуждала создать – для более оперативного управления этими войсками – свой штаб руководства, что и было сделано. 8 августа по приказу Ставки была создана Северная группа войск Закавказского фронта в составе 44-й и 9-й армий 11-го стрелкового корпуса (позже была включена и 37-я армия). Командующим Северной группой был назначен генерал-лейтенант И. И. Масленников.

К этому времени группа армий «А» оттеснила советские части к предгорьям Главного Кавказского хребта и реке Терек. Гитлеровское командование уже торжествовало победу. Генерал-фельдмаршал Лист сообщил Гитлеру приятную весть:

«Командование группы армий придерживается того мнения, что и это сопротивление можно сломить при сильном натиске. Также и сильные части противника в излучине Терека могут оказать только временное сопротивление массированному наступлению немецких соединений… Кажется, что противник по всему фронту выставил на передовой линии все имеющиеся в своем распоряжении силы и что после прорыва этой линии сопротивление противника будет сломлено».

Нетрудно представить радость, охватившую Гитлера: совсем немного километров осталось до желанной бакинской нефти! А дальше – паралич Красной Армии из-за отсутствия горючего, немецкая же армия с полной заправкой всех моторов ринется по намеченным им, Гитлером, путям в Иран, Ирак, Индию! Да, он доказал своим спесивым генералам, что умеет воевать лучше их и понимает в стратегии глубже их.

Из Африки к нему тоже приходили радующие вести – Роммель в конце июня захватил Тобрук. Комендант крепости британский генерал Клоппер с 33 тысячами солдат и офицеров, несмотря на огромные запасы боеприпасов и продовольствия, сдался в плен. Трофеи захвачены настолько большие, что их хватит на несколько месяцев для армии Роммеля, а это значит, что она скоро сможет двинуться сюда, навстречу войскам, завершающим захват Кавказа.

Произведя необходимую перегруппировку войск, командование группы армий «А» 23 августа приступило к осуществлению плана по завершению захвата Кавказа. Для чего в этот день две танковые и две пехотные дивизии из 1-й танковой армии Клейста ринулись на Моздок. Но здесь их встретили высланные от Северной группы войск отряд майора Корнеева, курсанты Ростовского артиллерийского училища и части 26-й запасной стрелковой бригады. Они три дня вели тяжелейшие бои с многократно превосходящим их противником. Бойцы бились героически, но силы были неравные. Противник овладел Моздоком.

С выходом гитлеровских частей на рубеж рек Терек и Урух в бой вступают части, оборонявшиеся на этом рубеже, в том числе и 44-я армия под командованием И. Е. Петрова.

В первой книге читатели познакомились со многими человеческими и полководческими качествами генерала Петрова. Повторять и просто прибавлять какие-то новые эпизоды, подтверждающие эти же качества, наверное, нет смысла. Хотя, несомненно, одна из особенностей боевых операций заключается в том, что они не бывают похожи друг на друга. В каждой операции все складывается по-разному: силы сторон, их обеспеченность, моральный дух, характер местности, погода и десятки других факторов – все это заставляет полководца каждый раз по-иному оценивать, взвешивать, прикидывать возможности войск в новой обстановке и принимать соответственно новое, оригинальное, непохожее на все предыдущие решение.

Вот с этих позиций давайте посмотрим хотя бы бегло, что было в распоряжении Петрова для выполнения полученного приказа командующего фронтом, в каких условиях находились части 44-й армии и какое решение, исходя из всего этого, принял в данной операции генерал Петров.

Прежде всего Петров конечно же, как это делает каждый военачальник, всесторонне продумал задачу, поставленную перед армией. Что ему приказано сделать и как это осуществить? Ему приказывалось оборонять участок фронта по реке Терек до берега Каспийского моря и не допустить прорыва гитлеровцев к Грозному и Баку. Как лучше осуществить этот приказ? Построить прочную оборону, это понятно само собой и не требует никаких пояснений. Но как построить оборону, чтобы она была сильной и непреодолимой для противника? Вот тут же начинают проявлять умение, опыт и талант командующие каждый будет строить ее по-своему. Но кроме личных качеств командующего есть еще два условия, не зависящих от него и необходимых для создания прочной обороны. Первое – это рабочие руки и инженерная техника и второе – время, которым располагает военачальник для создания обороны.

До прибытия Петрова в 44-ю армию ее войска уже занимались строительством траншей и полевых укреплений; кроме того, местные партийные и советские организации мобилизовали население для помощи в создании оборонительных рубежей.

Для построения устойчивой обороны большие значение имеет характер местности, она или помогает обороняющемуся, затрудняя продвижение противника, или создает дополнительные трудности. В данном случае местность способствовала выполнению оборонительной задачи. Река Терек неглубокая, но быстрая, с большим количеством камней в русле, берег, который занимали части 44-й армии и армии соседей слева, каменистый, русло реки неудобно для применения со стороны наступающих техники, особенно танков.

Можно усилить оборону еще за счет высокого морального духа обороняющихся. Петров по опыту боев в Одессе и Севастополе хорошо знал, какой это могучий фактор. Но там Петров имел в подчинении войска в большинстве своем кадровые, получившие необходимые знания и навыки еще до войны. А что представляли собой войска 44-й армии? Две дивизии были азербайджанские, одна армянская и одна грузинская, эти соединения были вновь сформированы, не прошли нужной подготовки. Сами по себе люди, призванные из азербайджанских и грузинских городов и сел, были конечно же надежные, но у них не было навыков пользования оружием и, что немаловажно, большинство из них не знало русского языка, а это, естественно, очень затрудняло обучение бойцов и руководство ими в бою. Времени преодолеть этот усложняющий работу недостаток у командиров и бойцов не было.

Центральный комитет Коммунистической партии Азербайджана, чтобы помочь преодолеть эту трудность, послал в войска многих коммунистов, владеющих обоими языками. Это были стойкие политработники, они могли хорошо вести разъяснительную работу, но как командиры не имели необходимой военной подготовки.

За короткое время Петров успел побывать во всех частях, ознакомиться с их состоянием, поговорить со строевыми командирами и политработниками. Он широко повел разъяснения, выдвигая на данный момент три основных задачи: за короткое время прежде всего укрепить моральное состояние войск, обучить их и строить оборону. И эта трудная и напряженная работа была развернута. Одно обстоятельство осложняло и даже снижало результаты намеченной Петровым работы. Дело в том, что тут же, непосредственно в боевых порядках, во всей полосе обороны армии, по железной дороге, по полевым дорогам и тропам, просто по полям шли бесконечные вереницы людей, машин и повозок. Это уезжали учреждения, эвакуировалась техника заводов и фабрик, отходили остатки частей, разбитых на предыдущих рубежах, шли люди, покинувшие города, оккупированные противником. Они были усталые, измученные, обожженные солнцем, вид их был страшен. Все это плохо действовало на моральное состояние бойцов 44-й армии, тем более не имевших еще армейской закалки.

Вот картина, написанная в те дни с натуры писателем Виталием Закруткиным:

«Беспощадно жжет августовское солнце. Скрипят на пыльных дорогах обозные телеги. На телегах – раненые, окруженные патронными ящиками, сизыми от пыли шинелями, катушками проводов. Под глазами у них темнеют синие тени, бескровные лица кажутся восковыми. Над обозом вьются тучи мух. Девушки с растрепанными волосами, в пропитанных потом гимнастерках, неустанно машут кленовыми ветками, отгоняя от раненых назойливых мух, а головы мертвых накрывают кусками залитой йодом марли.

Обозы растянулись на десятки километров… медленно бредут молчаливые бойцы, поскрипывают длинные колхозные арбы, в которых едут женщины-беженки. Окутанные облаками пыли, несутся по степям конские табуны. Кони связаны поводьями – по пять, восемь, десять голов, за ними бегут тонконогие жеребята. Старые пастухи с дорожными торбами через плечо, с длинными посохами гонят стада коров и свиней, овечьи отары. Все пришло в движение, и кажется даже, что вот-вот снимутся с мест кубанские хаты, оторвутся от земли яблони и тополя, и золотые скирды соломы, и копны сена, и все это устремится вперед, вслед за людскими потоками, чтоб не осталось врагу».

Как каждый полководец, Петров оценивал силу и возможности своих войск и сравнивал их с силами противника. На первый взгляд, их нельзя было сравнивать: читатели знают, какой могучий таран противника выходил на рубеж рек Терек и Урух. Но Петров учитывал, несомненно, еще и то, что противник понес немалые потери в предыдущих боях, он хотел и имел успех и продолжал наступать, но все это далось ему не даром, много танков и солдат осталось в степях и предгорьях, по которым прошли войска Листа. Кроме того, Петров, как опытный военачальник, понимал, что даже просто, без боев пройти своим ходом 600 километров от Дона до Терека – по полям, горам, бездорожью – не так-то легко! Снабжать и обеспечивать войска на новом рубеже, имея такие растянутые коммуникации, противнику тоже будет трудно. А у войск Петрова удобный природный оборонительный рубеж, да к тому же еще оборудованный (пусть не до конца, но все же оборудованный) на переднем крае и несколькими позициями в глубине обороны. Войска пусть не очень обученные, но все же свежие, их будет поддерживать хорошо расставленная артиллерия. Все это в какой-то степени выравнивает силы наступающих и обороняющихся.

Было два фактора, в которых противник имел несомненный и пока ничем не компенсируемый на нашей стороне перевес. Во-первых, господство в воздухе было за противником, его самолеты почти непрерывно висели в воздухе и бомбили как отходящие колонны наших войск, так и войска на новом оборонительном рубеже. И во-вторых, наличие у противника большого количества танков; для борьбы с ними местность, конечно, благоприятствовала, но противотанковой артиллерии у нас было явно недостаточно.

Оценивая обстановку, генерал Петров, естественно, обратил внимание и на соседей, опыт военачальника подсказывал: всегда надо думать о своих флангах. Так вот, что касается соседей, то там оборонялись тоже в основном недавно сформированные и примерно так же обученные и оснащенные дивизии. Для того чтобы коротко и наглядно показать состояние всех этих вновь сформированных частей и уровень их обеспеченности, приведу лишь одну справку: Закавказскому фронту недоставало около 75 тысяч винтовок, 21 500 противотанковых ружей, 2900 станковых и ручных пулеметов, 700 минометов, 350 орудий. Аналогичное положение было с боеприпасами, инженерным обеспечением и средствами связи. В таком состоянии были войска к концу июля 1942 года, то есть к моменту прибытия Петрова в 44-ю армию.

Петрову предстояло командовать армией не только плохо обеспеченной, необученной. Армия была сформирована в июле 1941 года на Кавказе. Недолгое время, всего несколько недель, она была в Иране, а затем возвратилась на территорию Кавказа и проходила обучение в Азербайджане и Дагестане около трех месяцев. Первым боевым испытанием для армии было ее участие в десантной операции на Керченский полуостров в конце декабря 1941 года. В той самой десантной операции, помощи от которой ждали севастопольцы, оборонявшие в те дни Севастополь.

Как мы уже знаем, наши армии, находившиеся в то время в Крыму, потерпели тяжелое поражение, были отброшены частями Манштейна и выбиты с Крымского полуострова. Горечь этого поражения пережила и 44-я армия.

Надо признать, что и армия и обстановка достались Петрову очень и очень трудные. И отстоять нефтеносные районы Грозного и Баку было непросто, если напомнить, что гитлеровцы стремительно наступали огромными силами и прошли уже более 600 километров.

И вот здесь опять Петров проявил свое воинское чутье и находчивость, которые, на мой взгляд, стали одним из решающих факторов успеха его армии в боях на рубеже реки Терек. Петров нашел возможность усилить соединения своей армии очень оригинальным способом.

Наблюдая за отходящими остатками наших частей, Петров понимал, что они действуют деморализующе на его бойцов. Некоторые отступающие, если подойти к ним строго юридически, должны быть привлечены к ответственности за отход и получить кто что заслужил. Однако Иван Ефимович, глядя на измученных, обожженных солнцем, голодных бойцов, оценивал их по-своему. Он увидел в них прежде всего то, чего не хватало недавно сформированным национальным дивизиям. Отступающие в большинстве своем были кадровые, обученные, опытные воины. Ну случилась беда, так не по их вине – они просто не могли устоять против той силищи, которая на них обрушилась. И необеспеченность артиллерией, танками, авиацией, боеприпасами тоже не на совести этих воинов. Они же станут золотым фондом в среде молодых неопытных бойцов. А раз так, то Петров немедленно приказал развернуть в тылу своей армии походные кухни, столовые, полевые бани. И вот эти усталые, запыленные воины помылись, переоделись в чистое белье, побрились, почистились, поели досыта, отдохнули, и заиграла на их лицах вместо усталости благодарная улыбка. И пошли они вместо долгих следственных разбирательств на усиление вновь сформированных частей. А солдат с хорошим настроением, да еще с душой, благодарной за оказанное доверие и заботу, – великая сила! Все это понимал Петров. Уже и здесь, на новом участке фронта, пошла по армии добрая слава об Иване Ефимовиче, вспомнилось и то, что этот генерал 250 дней отстаивал Севастополь, а за таким генералом солдаты пойдут в огонь и в воду.

Вот какой неожиданный психологический и моральный перелом совершил генерал Петров за очень короткое время, за несколько дней до начала боев на этом рубеже. Армия из слабой, неустойчивой, благодаря влитым в нее. бойцам, прошедшим кадровую выучку, – белорусам, украинцам, русским, татарам, бойцам кавказских национальностей – превратилась в крепко сцементированную, боеспособную армию. Скрепленная еще и коммунистами, направленными ЦК, обкомами компартий Азербайджана, Грузии, Армении, эта армия стала еще более стойкой и оказалась способной не только выдержать удар врага, но, отразив его, перейти в наступление.

Разыскал я некоторых сослуживцев Петрова по 44-й армии. С одним из них мне особенно повезло: полковник в отставке Юрий Михайлович Кокорев оказался не только человеком наблюдательным, но в силу своей профессии и хорошо осведомленным и пишущим – он бывший редактор газеты 44-й армии. Вот что он рассказывал:

– О прибытии к нам в армию нового командующего я узнал от члена Военного совета бригадного комиссара Уранова. «Можешь радоваться, – немного торжественно сказал мне Владимир Иванович, – прибыл к нам командующий. Это особый человек. Генерал Петров Иван Ефимович. За плечами у него три войны. Кавалер пяти орденов. Оборонял Одессу. Оттуда сразу в Севастополь. Двести пятьдесят дней под обстрелом! По-моему, всякий, кто был в Севастополе, от солдата до генерала, – герой. А теперь вот без передышки к нам. Я думаю, что таких, как он, Ставка назначает на решающие направления. Вот и соображай, какова роль у нашей армии. Тебе надо обязательно ему представиться. Он газете поможет. Он многое подскажет. Сейчас Иван Ефимович, правда, занят, с войсками и со штабом знакомится, но я договорюсь с ним, чтобы принял тебя. Только учти, он не любит, когда к нему в рот смотрят и ждут. Приходи со своими предложениями». Вот эти предложения-то потом чуть и не испортили всего дела. Не откладывая, мы в редакции коллективно наметили главные, на наш взгляд, направления. Кажется, ничего не забыли. Пропаганда героизма, вопросы воспитания, организация партийной работы, отдельные проблемы по родам войск… С этими самыми «тезисами» я и предстал перед вновь назначенным командующим. Из-за стола поднялся плотный, среднего роста генерал с усталым лицом. Небольшие усы, выгоревшая на солнце гимнастерка. Внимательный взгляд из-за стекол пенсне. Внешность его напоминала тип старого русского интеллигента. Первое впечатление совсем не совпадало с героическим образом защитника Севастополя, который я составил себе из рассказа Уранова. Голос у командующего был глуховатый, говорил он чуть-чуть в нос, и это создавало впечатление, что он чем-то недоволен. Поинтересовавшись, много ли в редакции кадровых военнослужащих и ее участием в боевых операциях, генерал спросил: «Где сейчас размещаетесь?» Я ответил, что мы пока используем типографию «Дагестанской правды» и потому приходится работать в Махачкале. «Небось в самом центре? – задал вопрос командующий и, услышав утвердительный ответ, проворчал: – Неудачно. При первом же налете центру больше всего достанется. И вообще вам лучше всего перебраться из города в поле. Махачкала слишком мирной жизнью живет. Базар, театры, кино, по вечерам в парке танцы… Для населения это, может быть, и неплохо, но военных, которым завтра выступать в бой, такая обстановка расслабляет. Вам надо немедленно перебраться куда-нибудь рядышком с Хасавьюртом. Связь вам обеспечим». Я ответил, что для передвижения нам нужно три большегрузные автомашины: для ротации, стереотипного и наборного цехов. Командующий поморщился, кивнул и сказал: «Торговаться не будем. Один „студебеккер“ дам. На большее в ближайшее время не рассчитывайте. Подниметесь за два-три рейса, но из города выбирайтесь. Ну а теперь о работе. На что собираетесь нажимать?»

И тут я вытащил свои «тезисы» и стал читать их по порядку пункт за пунктом, после каждого поднимая глаза на Петрова. Он согласно кивал. Я уже начинал внутренне торжествовать. Значит, все правильно. Когда я кончил читать, командующий снова кивнул и, протянув руку, сказал: «Дайте-ка сюда…» Пока он, задумавшись, перечитывал наше творение, я обратил внимание на регулярно повторявшиеся кивки и вдруг понял: ведь это чисто конвульсивное подергивание головой, которое бывает после тяжелой контузии. А тем временем генерал Петров усмехнулся и, подняв глаза на меня, решительно и твердо сказал: «Есть все, и нет главного. Надо буквально в считанные дни сломать мирные настроения. У нас сегодня нет непосредственного соприкосновения с противником. Войска армии в массе своей еще не обстреляны. Правда, они в окопах, но впереди и вокруг тишина. И это создает видимость вольготного, мирного существования. А разрозненные отступающие части, которые нам приходится пропускать через свою линию обороны и задерживать их уже в тылу, порой привносят дух паники. Запомните: через пять дней, самое большое через неделю, нам придется боем встретить передовые наступающие немецкие части. Значит, надо создать предбоевой накал, помните, как у Блока: „И вечный бой! Покой нам только снится…“ А нам он и сниться не должен. На политическом языке это называется быть бдительным на каждом участке и каждую минуту». Петров встал из-за стола и, опуская на него кулак в конце каждой фразы, как бы ставя точку, заговорил горячо и темпераментно: «Газета может и должна создать среди солдат и офицеров боевую приподнятость, если хотите, определенную жажду боя… Вам виднее, как это лучше сделать, но мне кажется, что все материалы надо пронизывать именно этим тоном, и немедленно. Повторяю – речь идет о нескольких днях, а потом начнется проверка боем. И все время бить в одну точку. Терек – наш последний рубеж. Дальше отступать некуда. Народ не позволит и не простит. И учтите еще состав нашей армии. Две азербайджанские дивизии, одна армянская, одна грузинская. Я вот несколько номеров газеты бегло просмотрел, у вас все больше фотографии русских, украинцев. Не годится так. Раз основная сила армии – народы Кавказа, значит, надо их славу поднимать, отыскивать героев среди них, использовать их национальные традиции и даже предания. Вот, например, у азербайджанцев есть свой национальный герой древности – Кёр-оглы, у грузин – Адмиран, Тариэл. Поднимайте дух бойцов на примерах подвигов их предков. Это создаст у них и гордость и уверенность. А русские не обидятся. Мы все за Россию воюем. Писать надо смело и взволнованно, может быть, даже словом рядового солдата – из тех, кто уже воевал, и тех, кто встретит этот бой впервые. Чтобы шло это слово от души, говорило о самом дорогом – о жизни, светлой любви к отчизне и сокрушающей ненависти к поработителям. Это должно быть слово перед боем. Слово призыва: стих, рассказ о подвиге и совет бывалого, очерк и отчет о партийном собрании. И в первую очередь привлечь к участию опытных разведчиков, истребителей танков, артиллеристов и минеров. Не забыть письма из тыла. Письма родителей и родных. Пусть они звучат как наказ родины. И все это в течение самых ближайших дней, начиная буквально с завтра… Итак, устранить размагниченность, создать боевой накал, а уже потом все, что вы наметили и написали». И, протягивая мне два листка нашей «программы», генерал Петров закончил: «Очень хочу, чтобы газетчики поняли, почувствовали обстановку и самым оперативным образом повернулись сами и повернули других к решению нашей главной проблемы. Если все ясно, то у меня больше вопросов нет». И когда я уже повернулся и сделал шаг к двери, командующий добавил: «А с городом поскорее прощайтесь. Насчет машины зайдите к начальнику автоотдела. Я ему позвоню».

Уже после первой встречи у меня создалось убеждение, что Петров человек крупного масштаба, большой культуры, с широким политическим кругозором. И боевой. Одесса и Севастополь говорят о многом. И вот эта еще способность наряду с большими категориями не забывать маленьких, казалось бы, частных вопросов: обремененный огромными задачами и величайшей ответственностью за судьбу бакинского направления, он не забыл о такой мелочи, как машина для редакции, – нам ее выделили… После первой встречи, несмотря на некоторый афронт с нашими наметками по работе газеты, я уходил от Петрова под его обаянием, с желанием завтра же во весь голос сказать через газету то, что не просто приказал, а в чем меня убедил командующий… О своем визите к командующему и планах я тут же рассказал Уранову. Получил «добро» на исполнение. Шагая по комнате, Уранов говорил: «Вот видишь, я тебя предупреждал, что наш командующий человек особый. Он сразу тебе главную точку нашел. Узнаешь поближе – полюбишь его». Было ясно, что сам Уранов уже переживал этот период влюбленности. Но не только он. Петрова действительно полюбили в войсках. Полюбили, несмотря на довольно крутой нрав, за справедливость, за безусловную личную смелость, за уменье слушать и прислушиваться к голосу самых простых людей, за чуткость и отзывчивость.

Дальше я привожу рассказ В. И. Уранова:

– В первые же дни знакомства открыл я в Петрове одно удивительное качество: совестливость. Поехали мы с ним к командующему Северной группой войск представляться. Отутюжились, конечно, как положено, все регалии надели. У меня-то раз-два – и обчелся, а у Петрова – во всю грудь. Едем это мы под Грозный, а дороги забиты. Женщины бредут с детьми, тачки со скарбом, повозки катят, скот гонят. Уходит народ от немца. И около одного мостика застряли мы. Пришлось пережидать. Вот здесь-то и подошла к нашей машине одна женщина. Усталая, запыленная. Заглянула в машину, увидела нас да сказала громко так, звенящим голосом: «Генералы… Как на парад вырядились… Пол-России провоевали, а ордена нацепили. Хоть бы народа постыдились…» Как пощечина эти слова хлестнули. Сидим молча. А когда поехали, Петров давай ордена с кителя снимать. Я ему: «Что вы, Иван Ефимович?» А он дрожит прямо и отвечает: «Права она… Права! Нельзя нам сейчас свои былые заслуги выставлять. Вот погоним немца, отвоюем город – я сам себе один старый орден повешу, отвоюем другой – второй повешу… А пока нечего нам выхваляться». И дело даже не в том, прав он или не прав, а вот к сердцу горячо он ее слова принял, и движение души было правильное…

Отношения между командующим и членом Военного совета Урановым с первого дня сложились очень доброжелательные. По своим человеческим качествам они не были похожи. И в то же время удивительно дополняли друг друга. Уранов своим спокойствием, чувством юмора, житейской практичностью порою как бы сглаживал взрывные начала в кипучей натуре Петрова. Всего несколько месяцев им пришлось поработать вместе, но за это время между ними ни разу не пробежала черная кошка. Уранов полюбил командующего сразу и ни от кого не скрывал этого. Петров очень уважительно относился к члену Военного совета и всегда и во всем считался с его точкой зрения. Эта уважительность, полная согласованность в действиях высших армейских руководителей создавали добрую рабочую атмосферу и в штабе армии и в подчиненных войсках.

И еще один эпизод из рассказов Кокорева: – Однажды я встретился около домика командующего с начальником инженерных войск Смольяниновым. Оказывается, наши саперы на два дня раньше срока сумели скрытно сосредоточить около будущей переправы через Терек все необходимое и ждали только команды. А теперь он докладывал командующему, что за эту ночь удалось без потерь восстановить мост, с утра открыли движение, и наши войска на северном берегу реки уже получили столь необходимые для них боеприпасы, горючее и продовольствие. Войскам и командующему очень нужен был этот мост. Доклад инженера очень всех обрадовал. Петров встал из-за стола, подошел к рослому Смольянинову, пожал ему руку и улыбаясь сказал: «Отлично! Представьте людей к награждению. Хорошие вести принес. Вот раньше старый русский обычай был: гонцу, приносящему добрые известия, шубу с царского плеча дарить. – Генерал улыбнулся еще шире и развел руками. – Я лишен этой возможности. Во-первых, не царь, а во-вторых, и шубы-то у меня нет». Он на минуту задумался, а потом вдруг радостно произнес: «Хотя знаешь что? У меня бурка есть. Возьми в подарок. Не погнушайся…» Командующий снял висевшую над кроватью бурку и, как ни отказывался Смольянинов, набросил ее на плечи начальника инженерных войск, оглядел его и удовлетворенно отметил: «Прямо как на тебя сработана! Теперь только шашку, кубанку да коня – и казак! Настоящий казак!»… Уже на улице растроганный начинж снял бурку и дрогнувшим голосом сказал: «Вот человек… Ведь всего пять дней назад он меня так пробирал из-за этой переправы, что я места себе не находил. А теперь вот бурка… За это его, наверное, народ и любит».

Бои с каждым днем все приближались к рубежу обороны на реке Терек, они уже гремели в районе курортных городов Пятигорска, Железноводска, Ессентуков, Кисловодска. Там в упорных боях сдерживала наступление противника 37-я армия. Ей удалось оторваться от противника, и к 16 августа она вышла и закрепилась на рубеже рек Баксан и Гунделен.

Если читатели помнят, я обещал в этой книге рассказать и о своей судьбе в точках ее соприкосновения с жизнью Петрова. Но в годы битвы за Кавказ я с Иваном Ефимовичем не встречался. Последний раз я его видел перед войной, когда он, попрощавшись с курсантами училища, уехал к месту нового назначения.

Не знаю, много или мало одной пылкой преданности для того, чтобы считать себя не только связанным, но и близким к замечательному человеку. Впрочем, в истории много примеров подобной любви. Во всяком случае, я ощущал свою близость к Ивану Ефимовичу даже в те годы, когда мы не встречались. Что же касается первых двух лет войны и периода битвы за Кавказ, то в эти годы, как я говорил, у меня не было встреч с Петровым, но зато были значительные или даже экстраординарные точки соприкосновения наших судеб, когда жизни и его и моя находились на волосок от большой беды, а может быть, даже от смерти. Причем, как это ни странно, его жизнь и благополучие в какой-то мере зависели от меня.

В нашей исторической и мемуарной литературе называется несколько критических и трагических дней, когда стране грозили непоправимые последствия. Так было в период боев под Москвой и под Сталинградом. И это вполне справедливо. Но я хочу напомнить читателям, что не меньшая опасность нависла над нашим отечеством и в дни боев на Кавказе. Фронт здесь практически рушился, наши армии откатывались – часть к Сталинграду, часть в Кавказские горы. Гитлеровская группа армий «А» не только, как огромный пресс, выжимала все наши части с краснодарских и ставропольских равнин. Наши силы, те самые 7 процентов общей численности советских войск, о которых уже было сказано, конечно же не были в состоянии сдержать мощную группу армий «А».

«Располагая большим количеством танковых и моторизованных соединений, – рассказывает маршал А. А. Гречко, – немецко-фашистские войска превосходили наши войска в маневренности. Поэтому дивизии Южного фронта не сумели оторваться от противника и организованно отойти на указанные им рубежи. Кроме того, во время отхода нарушилось управление. Штабы фронта и некоторых армий часто теряли связь со своими войсками и не всегда имели точные данные о действиях подчиненных частей. Отступая, войска иногда оставляли населенные пункты без серьезного сопротивления.

К концу дня 28 июля между армиями образовались большие резервы. Фронт обороны был нарушен. Войска оказались уже неспособными сдержать натиск превосходящих сил врага и продолжали Откатываться на юг».

Обстановка на кавказском направлении сильно осложнилась. Выход танковых и моторизованных войск противника в задонские и Сальские степи и на степные просторы Краснодарского края создал непосредственную угрозу прорыва в глубь Кавказа.

В нашей Ставке поняли нависшую опасность. Но отреагировать немедленно уже не было возможности. Группа армий «Б», наступающая на Сталинград, практически оградила свои армии, рвущиеся к Баку, от наших фланговых контрударов.

28 июля 1942 года народный комиссар обороны И. В. Сталин издал приказ № 227, известный всем фронтовикам под названием «Ни шагу назад!». Этот приказ не имеет себе равных в течение всей войны. Это был не только крик души, не только горькое обвинение, брошенное фронтовикам, – это было последнее предупреждение, в котором, как говорится, открытым текстом звучало: быть или не быть нашей родине!

Маршал А. М. Василевский называет этот приказ «одним из самых сильных документов военных лет по глубине патриотического содержания, по степени эмоциональной напряженности».

Вот несколько отрывков из этого приказа:

«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население».

«Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения, и что хлеба у нас всегда будет в избытке… Такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.

Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны; территория Советского государства – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети… После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории – стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас уже сейчас нет преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину».

«Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад!»

«Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».

«Можем ли мы выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.

Чего же у нас не хватает?

Не хватает порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, в полках, в дивизиях, в танковых частях, авиаэскадрильях. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину».

Этим приказом предписывалось снимать командующих армиями, командиров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск. Те же меры предлагалось применять и к командирам и комиссарам полков и батальонов за оставление воинами без приказа боевых позиций.

Этим приказом вводились штрафные батальоны, что имело самое прямое отношение ко мне.

Причем если для всех этот приказ был «ни шагу назад», то в моей личной судьбе с этого приказа началось «движение вперед».

Дальше, чтобы мой рассказ не выглядел натяжкой, я для подтверждения высказанной выше мысли приведу цитату из воспоминаний, которые были написаны мной в 1966 году и опубликованы в книге «Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны», то есть задолго до того, как была задумана эта книга о Петрове, и являются, по сути дела, таким же документом, как и многие другие, приведенные в этой книге по иным поводам.

Здесь читатели опять встретятся с проблемой, давно решенной на XX съезде КПСС. Но я пишу об этом не для того, чтобы ворошить старые дела и высказывать обиды. Просто этот факт был в моей биографии и, как говорится, из песни слова не выкинешь, тем более что все это имело прямое отношение и к Петрову. Итак, из моих воспоминаний:

«Эти воспоминания придется начать с того, что я не знал о грянувшей войне. В наши дни может показаться странным – как такое оглушительное, потрясшее весь мир событие могло пройти мимо какого-нибудь человека. И все же это так. Я не знал о начавшейся войне ни 22 июня 1941 г., ни через неделю, ни через месяц. Не может такое быть? Очень даже может.

В те дни я сидел в одиночной камере.

За что я угодил сюда? В те годы попасть в тюрьму было очень просто. Достаточно было сказать… Впрочем, это не тема наших воспоминаний. О тех временах написано много… Не берусь делать каких-либо обобщений. Скажу лишь о себе.

Я жил с родителями в Ташкенте. В 1939 г., после окончания средней школы, поступил в Ташкентское военное училище им. В. И. Ленина. В мае 1941 г. в училище произошел очередной выпуск лейтенантов. Но на складе остался невыданным один комплект обмундирования: шинель и гимнастерка с двумя кубарями на петлицах, новый хрустящий ремень, хромовые сапоги, чемодан и прочее «приданое» молодого командира. Это был мой комплект. Его шили для меня. Я ходил на примерки.

Меня арестовали незадолго до выпуска. И вот за что.

Однажды, готовясь к семинару, я читал брошюру о работе Ленина «Что делать?»… Сразу предупреждаю: никаким сознательным борцом против культа личности Сталина я не был. Просто я очень любил Ленина, и меня коробило от того, что о Ленине вспоминали все реже.

Вот и в тот вечер, читая брошюру, я подчеркнул в ней красным карандашом имя Ленина – оно упоминалось 60 раз, а синим карандашом – Сталина, о нем говорилось 80 раз. Затем сказал соседу, такому же курсанту, как я, он сидел за этим же столом:

– Черт знает что! Когда Ленин писал «Что делать?», он даже не знал, что на свете существует Сталин. Они встретились гораздо позже! Ну почему нужно заслонять Ленина Сталиным? Зачем ему приписывать то, чего он не делал?

Я показал соседу свои подсчеты в брошюре. Этого было достаточно. Меня арестовали. В 19 лет я стал «врагом народа». Первый вопрос, который мне задали на допросе, звучал так:

– Кто вам давал задание компрометировать вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина?

Серьезная формулировка для тех дней! И попробуйте на этот вопрос ответить!

Однако вернемся к воспоминаниям о войне. Через несколько месяцев меня перевели в общую камеру. Естественно, я стал спрашивать, какие новости на воле. Мой собеседник, исхудавший человек, печально сказал:

– Дела плохи, наши войска оставили Киев.

В полной уверенности, что со мной говорит сумасшедший, я отошел от этого человека подальше. Затем я заговорил с другим, третьим. И стал замечать, что теперь уже от меня люди отходят с опаской. Они меня принимают за помешанного. И не напрасно – может ли быть человек нормальным, если у него в сознании провал, если он ни слова не знает о войне, которая полыхает над страной уже несколько месяцев?

Вот так я впервые услышал о войне. Дальнейшее развивалось по обычной для тех времен схеме. Чтоб не погибнуть в подземелье и выйти под небосвод, я «признал вину». Несправедливый суд… Пересыльный пункт. Обледеневшие товарные вагоны. Долгий путь на север. Лагеря».

Напомню: арестовали меня еще до начала Великой Отечественной войны. Именно в те годы и над головой Ивана Ефимовича ходили тучи, которые описаны мной в главах о «персональном деле» Петрова, обвиненного в связи с «врагами народа». Тогда вроде бы все кончилось для Ивана Ефимовича благополучно, честные коммунисты не дали его в обиду. Но «благополучное завершение», если можно таковым считать «строгий выговор с предупреждением и с занесением в учетную карточку», оказывается, не было последним косым взглядом на Петрова какого-то недоброжелателя. Вот тому подтверждение. Когда мне задавали вопрос: «Кто вам давал задание компрометировать вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина?» – я конечно же не мог ничего ответить, потому что никто мне такого задания не давал, да и сам я в мыслях не имел такого намерения, даже если и заводил разговор о каких-то появившихся у меня сомнениях. И вот тут мне следователь подсказывает: «Ты еще молодой, тебе нет и девятнадцати, сам ты не мог до всего этого додуматься, вспомни, кто тебя натолкнул на такие мысли?» Я действительно пытался припомнить, но никто со мной о Сталине, да тем более в смысле каких-то сомнений, не говорил. А следователь подсказывал: «Ты часто бывал в доме Петровых, еще до поступления в училище, может быть, это Петров как-то сравнивал Ленина и Сталина?» Сначала я даже не насторожился от такой подсказки: ведь ничего подобного не было, в доме Петровых я общался с Юрой, а Иван Ефимович относился ко мне так, как обычно относятся к приятелю сына, да ему просто некогда было с нами заниматься какими-то разговорами. Но потом, когда следователь возвращался к этой мысли не раз, я вдруг уловил, куда он клонит! В одиночке у меня было достаточно времени, чтобы разобраться во всем этом. Я понял, как курсант и начинающий писатель не представляю большого интереса для людей, допрашивающих меня. Им хочется блеснуть крупным «делом», в котором были бы замешаны военные с большими званиями. И достаточно мне «вспомнить» какую-нибудь, хотя бы пустяковую фразу, оброненную Петровым или редактором военной газеты, где я тогда начинал печататься – о нем меня тоже спрашивали, – сразу же решилась бы судьба этих людей и возникло бы «крупное групповое дело». Поняв это, я по-своему, по-мальчишески стал хитрить. И на очередном допросе, когда разговор зашел опять о Петрове, я с напускной обидой сказал: «Никогда таких разговоров не было. Петров же солдафон! К нему не так подойдешь, не так руку к головному убору приложишь, он тебя два-три раза кругом повернет и заставит снова обратиться. Какие могут быть с ним разговоры! У него „ать-два“, „так точно“ и „можете идти“!

Каюсь и винюсь перед светлой памятью Ивана Ефимовича, никогда он солдафоном не был. Но ложь моя, как говорится, была во спасение. К тому же Петров действительно никогда в разговорах со мной не касался каких-либо политических тем и тем более не высказывал никаких сомнений. Такую же напраслину я наговаривал и на умнейшего и доброжелательного ко мне редактора газеты «Фрунзенец», который часто беседовал со мной на литературные темы и главным образом давал советы как молодому, начинающему писателю. Но и он тоже никогда не вел со мной разговоров, в которых был бы какой-то подтекст.

В общем, я сделал все, чтобы не бросить тень на этих людей. И то, что оба остались на свободе в те очень опасные дни, служит лучшим подтверждением того, что я говорю правду.

Перед началом битвы за Кавказ я находился в лагере, на лесоповале, там, где, как в песенке поется, «шпалы кончились и рельсов нет», – в далеком Тавдинлаге.

Я несколько раз писал письма в Верховный Совет Михаилу Ивановичу Калинину с просьбой отправить меня на фронт, в действующую армию. Я человек с хорошей военной подготовкой, писал я, дайте мне возможность бить врагов и доказать тем самым свою преданность родине. Ответа на эти письма я не получал, скорее всего они не доходили до адресата.

Как это ни странно, нефть сыграла большую роль и в моей судьбе. Когда нависла угроза над Кавказом и перспектива для страны и армии остаться без горючего стала реальной, Государственный Комитет Обороны или какая-то другая руководящая инстанция решили сделать запасы нефти на Урале. Меня коснулось решение о строительстве нефтеям возле Свердловска. Летом 1942 года в нашем лагере срочно были отобраны люди поздоровее и помоложе, в число которых попал и я. В эшелоне, состоящем из красных теплушек, нас быстро привезли в Свердловск и разместили в лагере на окраине города. Мы стали строить нефтеямы. Строить, пожалуй, громко сказано. Все расчеты были сделаны инженерами, а мы, как простые землекопы с тачками и носилками, рыли огромные котлованы, к которым подвели железнодорожные ветки, и прямо из цистерн в эти котлованы сливали нефть. Там, где довелось работать мне, нефтеям было вырыто много, запасы сделаны большие, наверное, были такие же хранилища и в других промышленных центрах, но я этого не знаю. Вот так я, в то время сам не ведая о том, соприкоснулся с Петровым, который защищал источники нефти на Кавказе.

Воспользовавшись близостью большого города, я однажды попросил вольнонаемного работника бросить в почтовый ящик в городе мое очередное письмо Калинину. Вот это письмо и дошло, так как в конце 1942 года поступил ответ (как выяснилось потом, не мне одному), в нем говорилось: удовлетворить просьбу заключенного (имярек) и отправить на фронт с зачислением в штрафную роту, чем дать возможность искупить свою вину перед родиной, а если эта возможность не будет использована вышеназванным (имярек), то досиживать оставшийся срок после окончания войны. Скажу еще и о том, что приказ № 227 от 28 июля 1942 года был подписан в день моего рождения, и с этой строжайшей бумаги у меня начиналась новая жизнь.

Я был зачислен в одну из создавшихся согласно этому приказу штрафных рот. Строгое положение об этих ротах требовало искупить вину кровью, то есть штрафник должен быть ранен или убит, только после этого снималась вина.

Надо сказать, при всей строгости и, как, может быть, покажется в наши дни, жестокости положения о штрафных ротах для многих в те дни эта суровость все же была возможностью искупления. Ведь иногда случалось: в бою оплошал человек, растерялся, порой даже не сам, а подчиненные подвели командира, отступили, не выдержали. Что же, сразу к стенке или к вырытой могиле ставить? Конечно же такого командира лучше бы направить в штрафную роту – больше пользы и для него, и для родины. И вот состоялась эта суровая справедливость – из первых штрафников. Тяжело, очень тяжело тому, кто был без пяти минут лейтенантом, начинать войну даже не рядовым красноармейцем, а еще ниже, совсем бесправным и даже в каком-то отношении презираемым штрафником.

Ну да ладно, речь не обо мне, речь о Петрове. И поскольку он вложил в меня очень многое как мой наставник в военном деле и просто как человек еще до того, как я поступил в училище, скажу еще несколько слов, имеющих самое прямое отношение к Петрову, потому что умелыми действиями своими на фронте я обязан конечно же и ему.

Я прошел путь от рядового до гвардии полковника. Награжден всеми боевыми наградами, доступными солдату и фронтовому лейтенанту, начиная от медали «За боевые заслуги» и кончая званием Героя Советского Союза. И вот уже более сорока лет ношу высокое звание коммуниста.

Для того чтобы у читателей было ясное представление о боях 44-й армии Петрова на рубеже реки Терек, необходимо заглянуть в расположение противника. Мне кажется, лучше всего возвратиться здесь немного назад и дать короткую ретроспекцию с тех дней, когда начиналось наступление гитлеровцев с рубежа реки Дон.

Гитлер был абсолютно уверен в успехе наступления, не собирался ни с кем делить лавры предвкушаемой победы, поэтому, как уже говорилось, находился в Виннице, в специально построенной для него ставке, поближе к театру военных действий.

Кстати, ставку эту несколько месяцев строили военные инженеры под видом санатория для офицеров. Вся зона строительства была оцеплена охраной и колючей проволокой. Несколько тысяч военнопленных, работавших там, и даже некоторые немцы – мастера-отделочники догадывались, что строится здесь не то, о чем говорят официально, но чтобы эти их догадки не были разглашены, участвовавших в строительстве после его завершения эсэсовцы уничтожили.

Как уже было сказано, для обеспечения главной задачи – захвата Кавказа и прикрытия левого фланга группы армий «А» – был нанесен удар в направлении Волги и города Сталинграда. 12 июля фашистские войска вступили на территорию Сталинградской области. Продвижение гитлеровских частей шло для них успешно, и поэтому в директиве Гитлера № 44 от 21 июля сказано:

«Неожиданно быстро и благоприятно развивающиеся операции… дают основания надеяться на то, что в скором времени удастся отрезать Советский Союз от Кавказа и, следовательно, от основных источников нефти и серьезно нарушить подвоз английских и американских военных материалов. Этим, а также потерей всей донецкой промышленности Советскому Союзу наносится удар, который будет иметь далеко идущие последствия».

Гитлер настолько был уверен в успехе своих войск в районе Волги и Сталинграда, что отобрал у группы армий «Б» 4-ю танковую армию и включил ее в группу армий «А», чтобы она тоже наносила удар в сторону Грозного и Баку.

17 июля советские войска на сталинградском направлении получили директиву:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает под вашу личную ответственность немедленно организовать сильные передовые отряды и выслать их на рубеж р. Цимла от Чернышеская и до ее устья, особенно прочно занять Цимлянская, войдя в связь здесь с войсками Северо-Кавказского фронта».

17 июля авангарды дивизии 6-й, немецкой армии в излучине Дона на рубеже рек Чир и Цимла столкнулись с передовыми отрядами 62-й и 64-й армией Сталинградского фронта, высланными согласно этой директиве.

Вот с этого момента и считается начало великой Сталинградской битвы, со встречи этих передовых отрядов с 6-й армией Паулюса.

Шесть дней вели упорные бои эти передовые отряды, они заставили развернуться главные силы 6-й немецкой армии, и противник почувствовал, что он встретил здесь какие-то новые части и что выводы о легком наступлении на сталинградском направлении несколько преждевременны. Уже 23 июля в очередной директиве Гитлер совсем по-другому оценивает силы советских частей:

«Во время кампании, продолжавшейся менее трех недель, большие задачи, поставленные мной перед южным крылом Восточного фронта, в основном выполнены. Только небольшим силам армии Тимошенко удалось уйти от окружения и достичь южного берега р. Дон. Следует считаться с тем, что они будут усилены за счет войск, находящихся на Кавказе. Происходит сосредоточение еще одной группировки противника в районе Сталинграда, который он, по-видимому, собирается оборонять».

Далее в этой директиве говорилось:

«На долю группы армий „Б“, как приказывалось ранее, выпадает задача наряду с оборудованием оборонительных позиций на р. Дон нанести удар по Сталинграду и разгромить сосредоточившуюся там группировку противника, захватить город, а также перерезать перешеек между Доном и Волгой и нарушить перевозки по реке. Вслед за этим танковые и моторизованные войска должны нанести удар вдоль Волги с задачей выйти к Астрахани и там также парализовать движение по главному руслу Волги».

Вот так Гитлер силами группы армий «Б» планировал рассечь территорию до Волги и изолировать кавказское направление от Москвы и вообще от всей североевропейской части нашей страны.

Получая такое надежное и реальное обеспечение слева, группа армий «А», казалось бы, могла продолжать наступление на Кавказ. Однако группировка советских войск, находившаяся под Сталинградом, существовала и нависала над флангом немецких войск, рвущихся к Баку, и без разрешения этой важной стратегической проблемы по устранению угрозы с севера не могла быть обеспечена устойчивость всего кавказского направления.

Гитлер теперь понимал, и если не сам дошел до этого, то ему, видимо, убедительно доказали его военные сподвижники, что от исхода сражения под Сталинградом зависело осуществление всех его планов на юге, намеченных на летнюю кампанию, и прежде всего захват Кавказа.

Исходя из этого, Гитлер посылал в бои под Сталинградом все новые и новые соединения. Совсем недавно он надеялся, что 6-я армия Паулюса легко выполнит задачу самостоятельно, а через две недели вынужден был перебросить с кавказского направления на сталинградское 4-ю танковую армию, без одного корпуса.

Гитлеру очень хотелось захватить Сталинград еще до начала наступления на Северном Кавказе, но этого не произошло. 22 июля 6-я немецкая армия вышла к переднему краю главной полосы обороны Сталинградского фронта, которая находилась в 120 километрах от города.

Но Гитлеру не терпелось поскорее осуществить свои планы. К тому же сил у него было достаточно и он знал, какие советские армии противостоят ему на Кавказе – измотанные в боях, не имеющие снабжения из центральной части страны. Гитлер спешил, и поэтому 25 июля все же был нанесен удар по Кавказу группой армий «А». В первые дни фашистское наступление шло так стремительно, что 27 июля начальник оперативного отдела генерального штаба сухопутных войск генерал Хойзингер передал начальнику штаба группы армий «А» генералу Грайффенбергу следующее:

«Из предмостного укрепления Ростов не нажимать слишком сильно на юг, чтобы не принудить противника к отступлению, прежде чем он будет окружен продвигающимся вперед левым флангом группы армий».

Наступление на Кавказе развивалось настолько успешно, что именно в эти дни Гитлер, как уже говорилось, разрешил перебросить 4-ю танковую армию на сталинградское направление, где все еще не удалось захватить город.

1 августа командующий группой армий «А» генерал-фельдмаршал Лист послал командующему 4-й танковой армией телеграмму:

«В связи с уходом 4 т. а. из района группы армий „А“ я еще раз вынужден ее благодарить как за хорошее руководство, так и за выдающиеся успехи частей. Перед армией стоит теперь новая тяжелая задача, выполнение которой должно одновременно обеспечить тыловое прикрытие группы армий „А“. Я желаю армии успешно выполнить также и эту задачу и надеюсь по выполнении ее снова увидеть армию в составе группы армий „А“…»

Гитлеровские генералы мнили себя рыцарями. А я прошу читателей запомнить это решение Гитлера и его генерального штаба, потому что в дальнейшем станет очевидно: «рыцари» окажутся недальновидными вояками, этот просчет будет им очень дорого стоить. Можно сказать и более определенно: с передачей 4-й танковой армии под Сталинград случилось то, что на неофициальном, ненаучном языке называется удар не кулаком, а растопыренными пальцами. Ну а лично Гитлера это решение характеризует как непоследовательного стратега: приняв решение, поставив большие задачи, сосредоточив для их осуществления необходимые силы, фюрер уже на первом этапе стал их распылять; вот поэтому и называется такой удар ударом растопыренными пальцами, и в самом этом народном выражении таится невысокое мнение о том, кто наносит такие удары.

Однако все это станет очевидным несколько позднее, а пока генерал-фельдмаршал Лист попрощался с 4-й танковой армией и продолжал развивать наступление на Кавказ: 17-я армия устремилась к Краснодару и 9 августа овладела им. 1-я танковая армия рвалась через Армавир на Майкоп и дальше на Туапсе, чтобы окружить ту самую группировку, которую Хойзингер не советовал «выжимать» из района предстоящего окружения. 7 августа части 1-й танковой армии захватили Армавир, а 10 августа Майкоп.

Гитлер и многие его сподвижники были в радостном возбуждении. Майкоп – это уже первая нефть, к которой так они стремились. Начальник генерального штаба итальянской армии маршал Кавальеро в своем дневнике в эти дни записал:

«За армиями Листа следуют 10 тысяч специалистов и квалифицированных рабочих, которые должны после взятия Майкопа восстановить нефтяные скважины. Согласно подсчетам для того, чтобы снова пустить их в эксплуатацию, потребуется от 4 до 5 месяцев».

Окрыленный успехами на юге, Гитлер ожидал включения в войну новых союзников, которые ему обещали свое активное содействие именно с этих рубежей. Он спрашивал: «Как дела с турками?» В августе ему доложили:

«Премьер-министр турецкого правительства Сараджоглу в беседе с германским послом заявил, что „как турок он страстно желает уничтожения России… Русская проблема может быть решена Германией – только если будет убита по меньшей мере половина всех живущих в России русских“.

Более конкретно высказывался турецкий генеральный штаб. Он считал:

«Вступление Турции в войну почти неизбежно. Оно может произойти и произойдет в тот момент, когда турецкая армия будет располагать достаточным количеством вооружения. Турецкое наступление пошло бы через Иранское плоскогорье по направлению к Баку».

Фюреру также докладывали, что активизировались его сторонники в Иране. И действительно, по случаю занятия немцами городов Северного Кавказа многие профашистски настроенные элементы, подстрекаемые гитлеровской агентурой, вывешивали нацистские флаги. Среди населения распространялись слухи о том, что германская армия успешно овладевает Кавказом и в самое ближайшее время немецкие войска войдут в Иран.

На Дальнем Востоке Япония уже открыто готовилась вступить в войну против Советского Союза. Еще совсем недавно генерал-полковник Руофф, указав на восток, в сторону горящего Батайска, картинно заявил японскому атташе, приехавшему в район боевых действий:

«Ворота на Кавказ открыты. Близится час, когда германские войска и войска вашего императора встретятся в Индии».

13 августа генерал-полковник Гальдер в своем дневнике записал:

«Становится очевидным намерение противника удерживать Северный Кавказ и создать для обороны Южного Кавказа группу на Тереке и к югу от него».

Через три дня Гальдер записал:

«Противник подбрасывает свежие силы от Баку на Махачкалу».

В дополнение к продвигавшимся на грозненско-махачкалинском направлении танковым и мотопехотным войскам Гитлер специально выделил одному из лучших соединений свежую дивизию, как он сам сказал, «для продвижения на Баку». Гитлер лично заботился об этой дивизии и дал указание как можно скорее обеспечить ее горючим, чтобы она дошла с этой заправкой до Баку.

Победа казалась Гитлеру совсем близкой. По всей Германии были развешаны праздничные флаги. По радио не умолкали марши и речи. Повод для торжества был эффектный и выразительный: на Эльбрусе установлены флаги со свастикой!

Берлинские газеты кричали: «Покоренный Эльбрус венчает конец нашего Кавказа!» В иллюстрированных журналах, кинохронике – всюду изображение капитана Грота и его горных стрелков. Гитлер наградил Грота за Эльбрус высшей наградой – Рыцарским крестом, а его солдат Железными крестами. Радио Берлина прославляло «национальных героев».

Эти передачи слышали и в Москве, и они, конечно, вызывали гнев у Верховного, а следствием этого гнева было… Тут я лучше передам слово маршалу А. А. Гречко:

«Значительно усложнилась работа управления фронта и штаба 46-й армии по усилению обороны Главного Кавказского хребта в связи с приездом в Сухуми 23 августа в качестве члена Государственного Комитета Обороны Берии. Вместо конкретной помощи, в которой нуждались командование и штаб 46-й армии, Берия заменил целый ряд ответственных работников армейского и фронтового аппарата, в том числе и командующего армией генерал-майора В. Ф. Сергацкова.

Однако не грубое администрирование, а кропотливая организаторская работа штабов фронта и армии позволила новому командующему 46-й армией генерал-майору К. Н. Леселидзе взять в руки рычаги управления войсками и направить их действия на уничтожение просочившихся через перевалы вражеских войск».

Добавлю здесь от себя, что это «уничтожение просочившихся» произошло не сразу, а позже, частями 46-й армии, входившей в подчинение генерала Петрова, поэтому я и сделал этот небольшой экскурс в район Главного Кавказского хребта с участка 44-й арми».

Но коль скоро я начал этот экскурс, надо сказать несколько слов по поводу успеха гитлеровцев и нашей неудачи в боях за перевалы и за Эльбрус.

Неоднократно отдавались приказы и директивы командованием разных степеней вплоть до Ставки об укреплении обороны Кавказа, и в частности перевалов, но в горячке боев при отходе от Дона исполнение приказов и контроль за этим не были организованы так, как это следовало бы.

Беспокойство о перевалах несомненно было постоянным. Приведу директиву Верховного Главнокомандующего 20 августа 1942 года, которая была дана командующему Закавказским фронтом генералу армии Тюленеву:

«Противник стремится вторгнуться в пределы Закавказья и для достижения этой цели не ограничится действиями крупных сил на основных операционных направлениях.

Враг, имея специально подготовленные горные части, будет использовать для проникновения в Закавказье каждую дорогу и тропу через Кавказский хребет, действуя как крупными силами, так и отдельными группами… Глубоко ошибаются те командиры, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непроходимой преградой для противника. Надо крепко запомнить вам, что непроходимым является тот рубеж, который умело подготовлен для обороны и упорно защищается. Все остальные преграды, в том числе и перевалы Кавказского хребта, если их прочно не оборонять, легко проходимы, особенно в данное время года.

Исходя из этого, Ставка требует наряду с созданием прочной обороны на основных операционных направлениях немедленно усилить оборону Главного Кавказского хребта и особенно Военно-Грузинскую, Военно-Осетинскую и Военно-Сухумскую дороги, исключив всякую возможность проникновения противника на этих направлениях».

По стилю письма, по некоторым свойственным только Верховному фразам (например: «Надо крепко запомнить вам…» – и другим выражениям) можно без труда установить: Сталин сам писал эту директиву или проект ее. Написана она со знанием дела, указания в ней даны правильные.

А теперь я подскажу читателям: гитлеровские горные стрелки установили на Эльбрусе два флага со свастикой 21 августа 1942 года. Директива Верховным подписана 20 августа 1942 года. Сравните даты. Надо прямо сказать, что и командование Закавказского фронта не отличалось большой активностью и исполнительностью в подготовке к обороне кавказских перевалов. Чтоб не выглядеть пристрастным в оценке нашего командования, приведу цитату из книги ученого X. М. Ибрагимбейли, большого знатока обстановки и боев на Кавказе:

«К сожалению, командование Закавказского фронта, готовясь в свое время к обороне высокогорных перевалов в центральной части Главного Кавказского хребта, недооценило всю важность укрепления этого района в инженерном отношении. Оно ошибочно считало, что горные вершины и высокогорные перевалы сами по себе – без дополнительного их укрепления скрытыми огневыми позициями, без минирования горных проходов, проезжих, вьючных дорог и троп, т. е. без организации их обороны войсками, – являются непреодолимой преградой для врага. Кроме того, командование фронта недооценило и возможности противника. Между тем в составе группы армий „А“… наступали специальные войска, сведенные в 49-й горнострелковый корпус под командованием специалиста войны в горах генерала горных войск Р. Конрада».

Горные стрелки из дивизии «Эдельвейс» еще задолго до начала войны разведали все эти перевалы и теперь уверенно вели подразделения по нашим горным дорогам. Цитирую из той же книги X. М. Ибрагимбейли:

«Как впоследствии стало известно, в боях за перевалы Главного Кавказского хребта в дивизии „Эдельвейс“ участвовали многие офицеры, которые в 30-х годах посещали Кавказ в качестве туристов, поднимались на его вершины и высокогорные перевалы, бродили по глубоким ущельям. И теперь, идя на штурм Главного Кавказского хребта, они свободно ориентировались в этих местах».

Через много лет после этих событий, в 1978 году, я встретился с генералом И. В. Тюленевым в Центральном красногорском военном госпитале, наши палаты были рядом. Иван Владимирович был тяжело болен, но в минуты, когда болезнь его отпускала, он, отдыхая, любил поговорить, вспомнить былое и с горечью, очень самокритично говорил о неудачах командования в руководстве боями за перевалы. Я не помню точно его слова и, поскольку они касаются такого серьезного дела, как критика, лучше приведу написанное по этому поводу самим Тюленевым:

«Анализируя сейчас причины захвата врагом этих важных перевалов, следует сказать, что в этом была немалая доля вины командования и штаба Закавказского фронта, опрометчиво решивших, что перевалы сами по себе недоступны для противника. Некоторые из нас считали главной задачей войск фронта оборону Черноморского побережья, где были развернуты основные силы 46-й армии. А она, в свою очередь, неправильно организовала оборону перевалов и попросту „проспала“ их. Врага нужно было встретить на склонах гор, а не ждать, пока он поднимется».

В общем, план операции «Эдельвейс» близился к завершению; более двух третей территории, намеченной к захвату этим планом, было взято: почти весь Северный Кавказ, кубанские просторы и Сальские степи, майкопский нефтеносный район, перевалы через Главный Кавказский хребет, Эльбрус, увенчанный флагами со свастикой.

На пути к Баку остался один, последний рубеж с последними силами Красной Армии здесь, на Кавказе, – тремя армиями, одной из которых командует генерал-майор И. Е. Петров.

Август 1942 года был жарким – не только из-за летнего зноя, но и из-за яростных боев на рубеже реки Терек.

Памятные, дорогие сердцу каждого советского человека места. Это тот самый Терек, о котором писал Лермонтов:

Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит…

Армия генерала Петрова оборонялась на берегу Терека, там, где он «по степи разбегался» и впадал в «море Каспий». Здесь был правый фланг обороны этого рубежа. А левый фланг Северной группы войск опирался на горы Главного Кавказского хребта. От города Орджоникидзе начинается Военно-Грузинская дорога – место, примечательное многими историческими событиями. Именно здесь, где дорога вьется вдоль ущелий и скал, «Терек воет, дик и злобен».

Старые римские историки называли эти места Кавказскими, или Дарьяльскими, воротами и писали, что через них двигались народы из Европы в Азию и из Азии в Европу. Были здесь некоторое время и настоящие, а не символические ворота. Плиний так писал о них: «Между горами, которые вдруг, разом раздвигаются, природа создала с необычайным усилием проход, запертый воротами из бревен, окованными железом, внизу которых течет река Дириодорис (Терек. – В. К.). Сбоку, на скале стоит замок Куманиа, достаточно укрепленный для того, чтобы преграждать путь бесчисленным племенам».

В этом замке в более поздние времена жила царица Тамара, о которой ходили бесчисленные легенды, и одну из них использовал Лермонтов:

В той башне высокой и тесной Царица Тамара жила…

Наверное, нет на земле второго такого места, где произошло столько битв и было пролито так много крови! Дарьял половцы отнимали у грузин, грузины у оссов, греки у персов, турки у греков, арабы у турок и опять грузины у хазар. В начале XIII века через Дарьял прорываются монгольские орды и растекаются по половецким равнинам.

Я убедился из бесед с молодыми читателями, что некоторые из них думают, что монгольские завоеватели пришли через Сибирь. Они пришли оттуда во второй раз, когда их вел уже великий хан Угедей. А Чингисхан был опытный полководец, он не продирался сквозь сибирские леса, а, завоевав Китай и цветущие оазисы, где в наши дни расположены республики Средней Азии, обошел южнее пустыню Каракум и Каспийское море и берегом Каспия и через Дарьяльский проход пошел на половецкие просторы. Здесь вели монгольское войско Субэдей и Джебе. Русские князья в союзе с половцами встретили монголов у реки Калки, после того как они прошли Кавказ.

Дважды проводил через Кавказские ворота свое войско Тамерлан. В каждом веке в этих узких воротах гремели битвы, и не потому ли Терек, словно вобравший в себя грохот и крики этих боев, «воет, дик и злобен».

В дни, когда я пишу эти строки, в Москве, в сквере на Тишинской площади, воздвигнут монумент «Дружба навеки», отмечающий двухсотлетие подписания Георгиевского договора между Россией и Восточной Грузией. Проект монумента создал народный художник СССР Зураб Церетели, а архитектором при его воплощении стал известный поэт Андрей Вознесенский.

Военно-Грузинская дорога построена русскими войсками в конце XVIII века. Дорога войны стала дорогой дружбы. Эту дорогу можно назвать не только военной, но и литературной, по ней ходили пешком, ездили в седле или на повозках Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Лев Толстой, Чехов, Горький и многие другие писатели. И как бы навстречу им шли в Россию Чавчавадзе, Церетели, Николадзе. Их называли тергдалеули, что означает – испившие воды Терека. Грузинские писатели приобщались к великой русской культуре, русские литераторы – к многовековой грузинской, вдохновляясь на прекрасные свои произведения.

В «Путешествии в Арзрум» Пушкин пишет:

«С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка… Мы тронулись. Впереди поехала пушка, окруженная пехотными солдатами… фитиль курился, и солдаты раскуривали им свои трубки. Медленность нашего похода (в первый день мы прошли только пятнадцать верст), несносная жара, недостаток припасов, беспокойные ночлеги, наконец, беспрерывный скрып нагайских ароб выводили меня из терпения».

В наши дни 208 километров этой дороги можно промчаться на автомобиле за четыре часа, а Пушкину, как вы, наверное, уже прикинули, потребовалось больше недели, чтобы преодолеть это расстояние.

Не буду напоминать о более поздних событиях, связанных с этими местами, особенно в годы гражданской войны, надеясь, что они известны читателям.

И вот к этому историческому рубежу вышла армия новоявленных претендентов на мировое господство. Скажем прямо – никогда еще в прошлые века у захватчиков не было таких громадных сил, как те, с которыми подступил сюда Гитлер.

Гитлеровцы бросали главные силы, чтобы сломить сопротивление советских частей на этом рубеже. А наши армии делали все возможное и невозможное для отражения сумасшедшего натиска врага. Действия обороняющихся на крайнем пределе много раз уже характеризовались двумя короткими словами, очень точно отражающими суть происходящего, поэтому и я повторю их, ибо трудно сказать более исчерпывающе о происходившем на том рубеже: наши армии стояли насмерть.

44-я армия Петрова находилась на правом фланге Северной группы войск и прикрывала Грозный, а за ним дорогу на Баку и Каспийское побережье. Клейст, командующий 1-й танковой армией, искал подходящее для прорыва направление. Проведя разведку, он решил прорваться к Грозному через Моздок. Клейст сосредоточил на узком участке две танковые и две пехотные дивизии и 23 августа нанес удар, в результате которого 25 августа овладел Моздоком. Главный удар его пришелся по участку 9-й армии, которой командовал генерал-майор В. Н. Марцинкевич, а с 29 августа – генерал-майор К. А. Коротеев.

31 августа Гитлер в своей ставке дает указание генерал-фельдмаршалу Листу:

«Главная задача 1-й танковой армии – уничтожение противника в излучине Терека… Всеми имеющимися силами, и прежде всего подвижными, продолжать наступление на Грозный, чтобы наложить руку на район нефтепромыслов».

2 сентября 1-я танковая армия гитлеровцев приступила к осуществлению приказа, пехота с танками стала форсировать Терек.

На терском рубеже непосредственным противником обороняющихся наших военачальников, а следовательно, и генерала Петрова, с кем ему, как говорится, пришлось скрестить шпаги, был генерал-полковник Клейст. По происхождению он из потомственной военной семьи, несколько поколений которой были генералами. В начале нашего века Клейст уже был офицером: в первой мировой войне – командир эскадрона, в 1929 году – полковник. Еще до прихода Гитлера к власти стал генерал-майором, командиром кавалерийской дивизии. Сначала сдержанно относился к фашистам, но затем понял их империалистические цели и стал одним из ревностных исполнителей. В 1936 году он уже генерал-лейтенант. С началом второй мировой войны был назначен командиром 1-го танкового корпуса и отличился быстрыми маневрами при захвате Польши. Вместе с Гудерианом доказывал, что танки существуют не только для поддержки пехоты, но должны действовать и самостоятельно крупными соединениями. Участвовал в оккупации Голландии, Бельгии, Франции, Югославии, Греции. С первого дня нападения на Советский Союз отличался в боях напором и жестокостью. В операции «Эдельвейс», при осуществлении первой ее фазы, Клейст со своей 1-й танковой армией прошел более 600 километров от Дона до Терека. И вот здесь столкнулся с генералом Петровым и другими армиями Северной группы войск, получив задание уничтожить их и овладеть Баку.

Петров не просто отбивался с позиций на противоположном берегу Терека. Воспользовавшись переправой (помните, бурку подарил за нее инженеру?), он перебросил по ней часть войск и ударил во фланг противнику. Это конечно же внесло замешательство в ряды врага. С другого фланга таким же маневром контратаковали гвардейцы 11-го корпуса. Переправа крупных сил врага была сорвана.

Однако, собрав силы, Клейст вновь бросился вперед и 4 сентября пробился на глубину до десяти километров на участке 9-й армии, соседней с армией Петрова. Здесь пробивали нашу оборону более 100 танков с десантом на них. В отражении этого удара большую помощь оказали летчики 4-й воздушной армии, они помогли нашим стрелковым дивизиям не допустить прорыва врага к Грозному и Орджоникидзе.

Генерал Масленников предпринял контрудары силами своих трех армий, намереваясь отбросить противника вновь на левый берег Терека и восстановить положение. 44-я армия Петрова получила усиление, и в период этих контратак в нее входили 77, 223, 402, 416-я азербайджанские, 89, 409-я армянские, 414-я грузинская стрелковые дивизии, 110-я калмыцкая кавалерийская дивизия, 30-я кавалерийская дивизия, 9, 10, 60, 84-я и 256-я стрелковые бригады, где были донские, кубанские казаки, дагестанцы, калмыки, осетины и другие народности – как говорится, полный интернационал!

В этих боях отличились бойцы всех национальностей, через некоторое время в списках награжденных появились фамилии тех самых сынов народов Кавказа, которые еще совсем недавно надели форму и чувствовали себя не очень уверенно. Огромная воспитательная работа командиров и политработников, на которую мобилизовали их генерал Петров и Военный совет армии, приносила благотворные результаты.

Гитлеровцы, захваченные в этих боях в плен, говорили, что их батальоны и роты почти полностью уничтожены, в них осталось по нескольку десятков человек.

Таким образом, приказ Гитлера об уничтожении армий в излучине Терека не был выполнен. Более того, наши контрудары привели наступление к провалу.

Такой неожиданный исход сражения конечно же не мог остаться без последствий. Группа армий «А» не достигла поставленной цели. Надо было искать виновника. Разумеется, Гитлер ни в коем случае не мог признать виновником провала операции «Эдельвейс» себя.

Еще 29 августа 1942 года Гальдер записал в своем дневнике о разговоре с Гитлером в тот день:

«Сегодня были очень раздраженные споры по поводу руководства операциями в группе армий „А“. Пришлось говорить по телефону с Листом о тех мерах, которые надлежало бы принять, чтобы снова сделать наши действия маневренными».

Через два дня, то есть 1 сентября, Гитлер заявил на совещании руководящего состава вермахта:

«Все зависит от упорства! Противник израсходует свои силы быстрее, чем мы… Кто-то должен выдохнуться, но не мы».

Уже в начале сентября даже руководству гитлеровской армии становилось ясно, кто же все-таки выдыхается: удары соединений группы армий «А» в направлении Баку становились все слабее и слабее. 8 сентября Гальдер записал:

«Недостаточное продвижение группы армий „А“ серьезно разочаровывает фюрера».

В эти дни Гитлер просто не находит себе места. Он обрушивается с обвинениями на генеральный штаб, на руководство войск. И для того чтобы выяснить, что же творится там, впереди, посылает начальника штаба оперативного руководства ОКВ (верховного командования вермахта) генерала Йодля в группу армий «А» установить причины проваливающегося наступления на Кавказе.

Йодль, прибыв в штаб группы, заслушал командующего группой армий «А» генерал-фельдмаршала Листа и командира 49-го горнострелкового корпуса генерала Конрада, того самого, который совсем недавно еще был красой и гордостью гитлеровской армии. Их доклады и оценка обстановки были весьма неутешительными. Лист прямо сказал, что следует отказаться от попыток выхода к Черному морю через Кавказский хребет. Генерал-фельдмаршал просил Йодля доложить об этом Гитлеру и посоветовать ему, чтобы он разрешил отвести части горнострелкового корпуса хотя бы на перевалы. Лист также сказал о том, что наступление 1-й танковой армии в сторону Баку близко к своей остановке.

Когда Йодль вернулся в ставку Гитлера и доложил о своих переговорах с Листом, о том, что перспективы боев на Кавказе очень и очень нерадостные, даже сказал – мрачные, Гитлер пришел в неистовство. Как мог начальник штаба оперативного руководства, приехав на фронт, заниматься не тем, чтобы требовать выполнения его, фюрера, приказов, а обсуждать их отмену? Как мог генерал-фельдмаршал Лист игнорировать требование немедленного прорыва любыми средствами к побережью? Что это за самоволие генералов? Что вообще происходит? Он уже давно с трудом терпит Гальдера, возмущен Йодлем, отстранил Бока и других. Теперь с наихудшей стороны показал себя Лист.

Возникало полное несоответствие между желанием Гитлера продолжать операцию по захвату Кавказа и теми возможностями, которые оставались у фактически разгромленных войск. Командование группы армий «А» посылало телеграммы, полные растерянности. Оно предчувствовало неизбежное и окончательное поражение на Кавказе.

Сам генерал-фельдмаршал Лист, его окружение да и офицеры вышестоящих штабов уже не сомневались, что вот-вот разразится гром и Гитлер начнет отрывать головы виновникам.

И гром грянул. 10 сентября 1942 года генерал-фельдмаршал Лист был снят с поста командующего группой армий «А». Это ли не официальное признание провала операции «Эдельвейс» и замыслов Гитлера, связанных с ней? Пусть он считает виновным Листа, но операция «Эдельвейс» все же сорвалась. Советские части выстояли! И армия Петрова вместе с другими сделала для этого очень многое.

Желая проявить твердость в создавшейся сложной обстановке, Гитлер решил взять на себя командование группой армий «А». Но он не выехал в Сталине, где находился штаб группы, а руководил ею из своей ставки в Виннице. В течение месяца он пытался добиться перелома, но не смог этого сделать и назначил командующим группой армий «А» Клейста.

25 сентября 1942 года генерал-полковник Клейст, желая отблагодарить Гитлера и поднять его настроение, заявил, что он все же выпьет бокал за здоровье фюрера в Баку. Клейст был достаточно опытным командующим, он слов на ветер не бросал и свое заявление подкрепил соответствующими действиями. Он нацелил главный удар на так называемые Эльхотовские ворота – долину между горными хребтами, которая выводит к Грозному и Орджоникидзе. Чтобы не оказаться в глазах фюрера просто хвастуном и наверняка выполнить обещание, Клейст сосредоточил на этом узком участке, около 300 танков. Клейст всегда был сторонником мощного танкового удара, и надо сказать, что до терского рубежа эта тактика приносила успех. Желая поддержать своего любимца, Гитлер разрешил снять с туапсинского направления и передать Клейсту одну из лучших моторизованных дивизий СС – «Викинг».

В те дни, когда гитлеровцы готовили этот решающий удар, наша Ставка, явно не зная о нависающей опасности вместо того чтобы ориентировать войска Северной группы на жесткую оборону, прислала директиву:

«Основной и немедленной задачей Северной группы войск Закфронта иметь уничтожение противника, прорвавшегося на южный берег реки Терек, и полное восстановление первоначальной линии обороны войск 9-й и 37-й армий, для чего немедленно приступить к ликвидации прорвавшегося противника, нанося основной удар по южному берегу реки Терек во взаимодействии с 10-м гвардейским корпусом, действующим по северному берегу реки Терек».

У военных есть закон: приказы выполняются беспрекословно и обсуждению не подлежат. Так и поступали наши командиры всех рангов в годы войны. Это жесткий, но правильный закон, иначе воевать и тем более добиться победы нельзя. Но поскольку этот приказ поставлен не нам и прошло уже более сорока лет, мне кажется, можно поразмыслить над ним.

«Немедленно», «уничтожить», «полностью восстановить первоначальную линию обороны» – это приказывается 9-й и 37-й армиям, которые отступали несколько сот километров, не имеют танков, сильной артиллерии и других необходимых для наступления сил и средств. Да еще в тот момент, когда против них сосредоточился мощнейший ударный кулак, в котором только танков 300! Очень рискованно посылать свои войска в наступление в такой невыгодной обстановке.

Читатели, наверное, заметили, что в директиве Ставки не упоминается 44-я армия Петрова. Это, очевидно, потому, что армия Петрова не утратила своих позиций, стояла на прежнем рубеже, ей нечего было восстанавливать. И даже больше: Петров удерживал еще плацдарм на северном берегу Терека, с которого Ставка приказывала наступать 10-му гвардейскому корпусу.

Кроме отражения ударов противника с фронта генерал Петров отбил несколько наскоков с открытого фланга, где на двухстах километрах, до самого устья Волги, в степях и барханах наших войск не было. А пытался отсюда прорваться через боевые порядки 44-й армии тот самый особый, секретный корпус «Ф» генерала Фельми, о котором было рассказано выше. Этот хваленый корпус не оправдал надежд фюрера, он не проник ни в Иран, ни в Индию, потерпев полное фиаско на первом рубеже, который обороняла армия генерала Петрова. В дальнейшем этот корпус был окончательно измотан в прикаспийских степях нашим 4-м гвардейским Кубанским казачьим кавалерийским корпусом под командованием генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко. Корпус Кириченко выходил в степи через боевые порядки 44-й армии, и она же надежно обеспечивала его тылы.

Итак, наши части не успели изготовиться для выполнения директивы Ставки, как Клейст рванулся первым в Эльхотовские ворота. Авиация противника буквально перепахала всю долину, а затем артиллерия выжгла в ней огнем все живое. На таком узком участке, в этом коридоре между гор, казалось, каждый снаряд, каждая бомба ложились в цель. И когда дымящаяся после такой обработки долина превратилась, по представлению Клейста, в мертвый свободный коридор, он запустил туда лавину танков с десантом автоматчиков. Долина была настолько узка для созданной группировки, что танки шли длинной тесной колонной. Дрожала земля от тяжелого бега стальных громадин, гудели горы, возвращая эхом рычание множества моторов, дым, чад, пыль заволокли все вокруг. Казалось, ничто и никто не сможет остановить этот гигантский таран! Но поднялись из перевернутой земли оставшиеся в живых люди. Простые, обыкновенные, не железные – смертные. Они отряхнули с себя землю, которой их засыпало при бомбежке и артобстреле, привели в порядок оружие, поправили, насколько успели, окопы и встретили несущуюся лавину танков. И свершили невероятное. Они оказались сильнее этой железной махины!

Как же такое может быть? Да и вообще возможно ли? Ведь это же невероятно!

Мне не нужно ничего придумывать. Я не пишу красивых батальных сцен о героях. Я рассказываю о том, что было на самом деле, без прикрас – суровую правду. Конечно же люди, будь они просто людьми, не выдержали бы натиска такой танковой лавины и шквала огня. Но противостояли здесь не просто люди, а воины! Бойцы, которые научены зарываться в землю, знают, как себя вести под таким адским огнем, и обладают душевной прочностью, чтобы не испугаться, не утратить боевого духа.

Командиры расположили артиллерию и минные поля так, что по мере приближения танковая колонна теряла машины – они останавливались, подрывались, загорались. Затем в бой вступили бронебойщики с противотанковыми ружьями, артиллеристы, истребители танков, бойцы с противотанковыми гранатами. Помогали, жгли танки с неба штурмовики. Танки все лезли и лезли, обходя подбитые, и казалось, им не будет конца. Но и наши бойцы были расположены не в одну цепочку, а по всей долине – и в ширину и в глубину – и на скалах, куда танки не могли взобраться. Целый день длилась эта гигантская схватка людей и танков. Гитлеровцы продвинулись на несколько километров, но прорваться к Орджоникидзе и Грозному не смогли. К вечеру долина была заполнена чадящими, догорающими танками и трупами.

Клейст смотрел на все это и не верил своим глазам. Никогда нигде еще не видел он такого боя, таких страшных потерь и таких мизерных результатов.

Но бокал шампанского за здоровье фюрера надо выпить – обещанье взять Баку дано… Нет, не рыцарское благородство терзало в эти минуты Клейста. Мороз ходил по коже от того, что теперь с ним будет. Не видя другого выхода, надеясь, что силы у советских частей не бесконечны, Клейст еще несколько дней гнал и гнал вперед свои дивизии. Он шел ва-банк, терять ему было нечего.

Главный удар в этих боях опять пришелся по 9-й армии, которой командовал генерал-майор К. А. Коротеев.

В первых числах октября группа армий «А» окончательно утратила наступательные возможности. Резервов на этом направлении не осталось, другие части были связаны боями под Сталинградом. Наступление на Грозный и Баку прекратилось. Генерал Петров вместе с другими боевыми соратниками – генералами, которые командовали армиями, командирами дивизий, частей и подразделений, сержантами и рядовыми бойцами всех родов войск – выполнили поставленную задачу: не пропустили гитлеровцев к нефтеносным районам. Они отвели огромную опасность, нависшую над нашей родиной.

Осуществляя свои планы по захвату Кавказа, ничем не брезгуя при этом, гитлеровское командование предприняло шаги к формированию так называемых добровольческих национальных частей из числа изменников и контрреволюционеров всех мастей и окрасок. При этом оно преследовало определенные политические цели: создать видимость, будто бы народы СССР питают неприязнь к советскому строю и готовы добровольно вести вооруженную борьбу.

В ведомстве Розенберга было несколько папок со специальными планами и документами по Кавказу: «Кавказская папка», «О преобразовании Кавказа», «Заметки о политическом будущем Кавказа», «О кавказских воинских частях».

В оккупированных районах Северного Кавказа специально выделенные для этого офицеры немецких штабов формировали, вернее, пытались сформировать национальные части – для того чтобы они участвовали в боях на стороне гитлеровской армии. Помимо этого сюда были привезены битые белогвардейские генералы Краснов, Шкуро и другие, чтобы создать формирования из донских и кубанских казаков.

Забегая вперед скажу, что эти белогвардейские генералы, как и другие появившиеся в ходе Отечественной войны предатели во главе с Власовым, будут взяты в плен в 1945 году и Иван Ефимович Петров будет иметь к этому самое прямое отношение. Когда повествование подойдет к тем дням я расскажу об этом подробнее. Здесь же приведу только материалы, имеющие отношение к боям за Кавказ. Мне кажется также необходимым напомнить некоторые биографические сведения о бывших белых генералах, ведь большинство читателей нового поколения фамилии Краснова и Шкуро встречали, наверное, лишь в учебниках истории. И коль скоро я даю штрихи к портретам гитлеровских генералов, то тем более следует хотя бы коротко описать наших «доморощенных» врагов.

Генерал Краснов Петр Николаевич родился в семье казачьего генерала в 1869 году. Окончил Павловское военное училище. Участник первой мировой войны, в конце ее командовал конным корпусом, был генерал-лейтенантом. В дни Октябрьской революции по приказу А. Ф. Керенского повел несколько соединений с фронта на Петроград для подавления революции. Однако войска его были распропагандированы большевиками и разбиты Красной гвардией. Сам Краснов был взят в плен, но отпущен под честное слово, что никогда больше не будет бороться с Советской властью. Данное слово белый генерал не сдержал, уехал на Дон, где в мае 1918 года был избран атаманом Войска Донского. Опираясь на помощь Германии, сформировал казачью армию и пытался несколько раз наступать с целью ликвидации молодой Советской республики, но был разбит в боях. В 1919 году участвовал в боях под командованием Деникина, с которым вскоре разругался, подал в отставку и уехал в Германию, где продолжал антисоветскую борьбу. На Северный Кавказ в тылы группы армий «А» в 1942 году Краснов приехал уже в форме генерала гитлеровской армии. Вот что он сам говорил позднее, давая показания на суде:

«Эмигрантские круги за границей, в том числе и лично я, встретили нападение гитлеровской Германии на Советский Союз довольно восторженно. Тогда господствовало среди нас мнение: хоть с чертом, но против большевиков… Еще с первых дней прихода к власти Гитлера я сделал ставку на национал-социалистическую Германию и надеялся, что Гитлер обрушится на Советский Союз и коммунизм будет сокрушен. Летом 1941 года сбылось то, о чем я мечтал на протяжении десятилетий. С первых же дней нападения Германии я принял активное участие совместно с немцами в мобилизации реакционных сил на борьбу против большевиков».

Мечтая об уничтожении социализма, атаман Краснов пошел на службу к германскому фашизму и развил энергичную деятельность по сколачиванию белоказачьих и иных антисоветских сил, он был «идейным отцом» борьбы белоказаков. Краснов установил тесную связь с гитлеровским военным командованием и фашистской разведкой, деятельно участвовал в работе казачьего отдела министерства восточных областей Германии, возглавлявшегося Розенбергом.

«Знаток казака и его души», Краснов консультировал сотрудников министерства и немецкую разведку по всем вопросам антисоветской деятельности среди казачества. Его доклад об истории казачества слушали сотрудники СД, а затем с ним знакомились высшие германские военные круги. Он написал послание так называемому Донскому казачьему комитету в Новочеркасске, состоявшему из белоэмигрантов и изменников, сотрудничавших с немецкими оккупационными властями. В этом послании он советовал «своим любимым донским казакам» поднимать восстания против Советской власти, чтобы «вместе с германскими вооруженными силами разделить счастье борьбы за честь и свободу Тихого Дона».

По предложению германской разведки Краснов выпустил воззвание, в котором призывал казаков вместе с немцами участвовать в вооруженной борьбе против Советского Союза. Это воззвание сыграло немалую роль в объединении реакционно настроенных казаков и белоэмигрантов и создании антисоветских казачьих формирований именно в те дни битвы за Кавказ, о которых я рассказываю в этой книге.

Другой не менее известный в годы гражданской войны белогвардейский генерал-лейтенант, Шкуро Андрей Григорьевич, 1887 года рождения, происходил из семьи казачьего офицера, в 1907 году окончил Николаевское кавалерийское училище. Первую мировую войну завершил в чине полковника. В 1918 году сформировал контрреволюционный отряд и действовал как раз в этих местах, куда его привезли теперь фашисты, – Ставрополь, Ессентуки, Кисловодск. Затем командовал казачьей бригадой, конным корпусом в армии Деникина. Шкуро всегда отличался садистской жестокостью и недисциплинированностью, что вызывало к нему антипатию даже среди белогвардейского командования. Соратник по боям первой мировой войны и многолетней борьбе с Советской страной «черный барон» Врангель был о нем нелестного мнения. Вот его слова:

«Шкуро я знаю по работе его в лесистых Карпатах… Отряд есаула Шкуро во главе со своим начальником, действуя в районе 18-го корпуса, в состав которого входила моя уссурийская дивизия, большей частью находился в тылу, пьянствовал и грабил и наконец по настоянию командира корпуса генерала Крымова был с участка корпуса снят».

А вот англичанам Шкуро импонировал, и глава английской миссии при штабе Деникина генерал Хольман вручил Шкуро орден – королевскую награду. В эмиграции Шкуро постоянно участвовал во всех авантюристических замыслах контрреволюционеров. Жил небогато, вдохновлялся лютой злобой к большевикам и надеждами на войну. Вот короткая сценка из воспоминаний певца А. Вертинского, характеризующая образ жизни Шкуро между войнами:

«Однажды в Ницце во время съемки ко мне подошел невысокого роста человек, одетый в турецкий костюм и чалму (снималась картина „Тысяча и одна ночь“).

– Узнаете меня? – спросил он.

Если бы это был даже мой родной брат, то, конечно, в таком наряде и гриме я бы все равно его не узнал.

– Нет!

– Я – Шкуро. Генерал Шкуро.

В одну секунду в памяти всплыл Екатеринодар. Белые армии отступают к Крыму. Концерт, один из последних концертов на родине. Он уже окончен. Я разгримировываюсь, сидя перед зеркалом. В дверях появляются два офицера в белых черкесках.

– Его превосходительство генерал Шкуро просит вас пожаловать к нему откушать после концерта!

Отказываться нельзя. Я прошу обождать. У подъезда штабная машина. Через пять минут вхожу в освещенный зал.

За большими накрытыми столами – офицеры. Трубачи играют встречу. Из-за стола поднимается невысокий человек с красным лицом и серыми глазами.

– Господа офицеры! Внимание! Александр Вертинский!

Меня сажают за стол генерала. Начинается разговор. О песнях, о «том, что я должен сказать», о красных, о белых…

Какая даль! Какое прошлое!

Много крови пролил этот маленький человек. Понял ли он это хоть теперь? Как спится ему? Как мажется?..

Я молчал. Экзотический грим восточного вельможи скрывал выражение моего лица. Но все же Шкуро почувствовал мое настроение и нахмурился.

– Надо уметь проигрывать тоже, – точно оправдываясь, протянул он, глядя куда-то в пространство.

Свисток режиссера прервал наш разговор. Я резко повернулся и пошел на «плато». Белым мертвым светом вспыхнули осветительные лампы, почти не видные при свете солнца. Смуглые рабы уже несли меня на носилках.

Шкуро тоже позвали. Он быстро шел к своей лошади, на ходу затягивая кушак. Всадники строились в ряды…

«Из премьеров – в статисты, – подумал я. – Из грозных генералов – в бутафорские солдатики кино. Воистину – „судьба играет человеком…“.

Не только в кино, но и в жизни Шкуро играл низкие и подлые роли. Причем не судьба его заставляла опускаться низко. Работая статистом в кино, можно было прокормиться, но зад горел от пинка, которым вышибли из России. Хотелось мстить большевикам любым, даже самым подлым способом. И Шкуро становится «статистом» при гитлеровцах.

Уже в первые месяцы войны Шкуро по заданию фашистов приступил к формированию «русского охранного корпуса» из белоказаков и других белогвардейцев. Тогда же Шкуро заявил о своем желании по первому зову немцев принять участие в войне против СССР и обратился с ходатайством разрешить ему сформировать и самому возглавить диверсионный отряд для действий в тылу Красной Армии на Северном Кавказе.

Шкуро активно участвовал в антисоветской обработке казаков, призывая их к вооруженной борьбе против СССР. В кубанские станицы Шкуро всегда являлся со своим знаменем черного цвета, на котором была изображена волчья голова. Это знамя носил за ним ординарец. В своих речах Шкуро расписывал карательную деятельность «волчьей сотни» в период гражданской войны в России.

Шкуро по указанию гитлеровского генерала Бергера написал обращение к казакам, в котором говорилось:

«Я, облеченный высоким доверием государственного руководителя СС, громко призываю вас всех, казаки, к оружию и объявляю всеобщий казачий сполох. Поднимайтесь все, в чьих жилах течет казачья кровь, все, кто еще чувствует себя способным помочь общему делу… Дружно отзовитесь на мой призыв, и мы все докажем великому фюреру и германскому народу, что мы, казаки, верные друзья и в хорошее время, и в тяжелое».

Привлекая белогвардейских генералов на свою службу, гитлеровцы в то же время не особенно им доверяли, им позволялось формировать части из казаков, а что касается командования этими частями, то оно было поручено гитлеровскому генералу фон Паннвитцу.

Как известно, эта попытка (не только военная – в поисках дополнительных сил, – но и политическая акция гитлеровцев на Кавказе) полностью провалилась.

Шел октябрь 1942 года, оставалось меньше месяца до великого, гигантского контрнаступления наших войск под Сталинградом. Огромные силы наших резервных армий уже сосредоточивались для нанесения ударов. И вся многочисленная техника этих армий, в том числе тысячи танков и самолетов, была заправлена и имела запасы горючего, которое шло к ним отсюда, с Кавказа, где наши войска не только отстояли нефтеносные районы страны, но и приковали к себе огромные силы противника.

Туапсинская операция для Гитлера была последней надеждой на реализацию тех больших планов, которые он намеревался осуществить, захватив Кавказ.

Неся большие потери в людях и технике, гитлеровцы постепенно выдыхались, бои против Северной группы наших войск на направлениях, прямо выводивших к Баку, с каждым ударом сужались по фронту. Сначала гитлеровцы шли по всей ширине Сальских и кубанских степей. Потом они наступали на участке рек Терек и Урух. Затем стали наступать только на моздокском направлении. Позднее полоса активных действий еще больше сузилась, наступали на нальчикском направлении. В ноябре сил хватало лишь на попытку прорваться к Орджоникидзе. Но и этот прорыв мог быть осуществлен, только если бы удалось подтянуть свежие части.

Вот что пишет бывший гитлеровский генерал Ганс Дёрр:

«В середине августа стало ясно, что операции на юге России шли не по намеченному плану: армия вместо „победного марша“ с трудом продвигалась вперед. В таком положении принято бросать в бой резервы или же менять план операции».

Но резервов не было. Вот тут уже отчетливо сказывалась авантюристичность планирования гитлеровского генерального штаба и замыслов самого Гитлера. Замахнулись взять Кавказ, затем Иран, Индию, а осуществить эти планы сил не хватило. Даже здесь, на Кавказе, нечем пробить последнюю сотню километров, чтобы выйти к Баку.

Что же думал Гитлер? Какой выход он видел из создавшегося положения? Он еще не отказался от своего грандиозного замысла и нашел решение, на его взгляд позволяющее осуществить его. Для этого необходимо: сосредоточить все силы в направлении не на Баку, а на Туапсе, против Черноморской группы войск, то есть надо перейти через отроги Главного Кавказского хребта, ударить на Туапсе, отрезать таким образом 1-ю армию от остальных сил.

Это давало гитлеровцам возможность лишить наш Черноморский флот баз, высвободить свои части, которые находились на этом участке фронта, ударить потом по узкой полосе вдоль Черного моря, затем на Кутаиси и Тбилиси – и опять-таки на Баку через Закавказье.

О том, что Гитлер делал решающую ставку на этот план, доказывает сосредоточение сил: из 26 дивизий, находившихся перед Закавказским фронтом, 18 были нацелены теперь против Черноморской группы на туапсинском направлении.

В беседе с Кейтелем 18 сентября 1942 года Гитлер прямо сказал:

«Решающим является прорыв на Туапсе, а затем блокирование Военной Грузинской дороги и прорыв к Каспийскому морю…»

План этот с чисто военной точки зрения в той обстановке, в какой он принимался, был не так уж плох, потому что после выхода к Черному морю и ликвидации окруженной группы наших войск фронт гитлеровцев сократился бы примерно на двести километров, при этом высвободилось бы около десяти дивизий, которые можно было бы перебросить в сторону желанных нефтеносных районов на Каспии.

Как это они делали обычно, гитлеровцы при планировании и организации наступления сосредоточили на главном направлении наиболее боеспособные части и наибольшее количество техники.

В результате этого гитлеровцы превосходили наши войска почти в два раза.

Эту наступательную операцию Гитлер поручил осуществить 17-й армии под командованием генерал-полковника Руоффа. Руофф, как верный выученик прусской школы, решил нанести два удара по сходящимся направлениям и окружить наши войска, зажав их в клещи. Один удар – от Нефтегорска на поселок Шаумян, что километрах в тридцати севернее Туапсе, а второй – от Горячего Ключа тоже на Шаумян. По замыслу Руоффа, в этом мешке должна была оказаться 18-я армия, после чего путь к Черному мерю, на Туапсе, оказался бы открытым.

Наше командование предвидело возможность переноса главного удара на Туапсе, и не только предвидело, а располагало данными разведки. Поэтому принимались меры для укрепления обороны на туапсинском направлении. Сюда подбрасывались резервы командующего фронтом. Проводились инженерные работы. Но все же оборудование обороны велось недостаточно интенсивно. Ставка Верховного Главнокомандования специально написала об этом командующим Закавказским фронтом и Черноморской группой войск:

«По данным Генштаба, подтвержденным событиями последних дней, оборона войск Черноморской группы слабая, несмотря на то, что время и местность позволяли сделать ее непроходимой…»

Дальше следовало перечисление конкретных мер, необходимых для того, чтобы оборона действительно была непроходимой.

Оба удара, подготовленных армией Руоффа по сходящимся направлениям на Шаумян, намечались в полосе 18-й армии наших войск. Была ли она готова для отражения этого удара? Вот что пишет по этому поводу маршал А. А. Гречко:

«Особенно слабой оказалась оборона на участке 18-й армии – Снабжение войск 18-й армии к концу сентября несколько улучшилось. Однако из-за отсутствия благоустроенных дорог обеспеченность боеприпасами войск всей Черноморской группы, и особенно действовавших в труднодоступной горной местности, была недостаточной. Для довооружения войск группы требовалось по меньшей мере 20 тыс. винтовок, более 1 тыс. ручных и 500 станковых пулеметов. Обеспеченность продовольствием и фуражом была также низкой… В связи с приближающейся осенью войска нуждались в теплом обмундировании и обуви, которых на складах группы вообще не было».

25 сентября после сильных авиационных ударов и артиллерийской подготовки гитлеровцы перешли в наступление из района станицы Хадыженская (под Нефтегорском) в направлении на Шаумян. В течение трех дней их на этом направлении удерживала 32-я гвардейская дивизия под командованием полковника М. Ф. Тихонова. В этих боях гвардейцы проявили большую стойкость. Фашисты пытались прорваться еще и на фанагорийском направлении. Но и на этом участке их постигла неудача.

27 сентября Руофф ударил по центру боевого порядка 18-й армии уже известными читателям хорошо подготовленными частями альпийских стрелков, которыми командовал Ланц. Им удалось прорвать фронт, и к 5 октября противник овладел здесь горами Гунай, Гейман и вышел в долину реки Гунайка.

На лазаревском направлении части 46-й немецкой пехотной дивизии тоже перешли в наступление и продвинулись почти до долины реки Пшеха.

29 сентября Ставка Верховного Главнокомандования указала командующему Закавказским фронтом:

«Несмотря на достаточное количество сил на хадыженско-туапсинском направлении и длительное время занятия войсками оборонительных рубежей, противник сумел с первых же дней наступления выйти во фланг и тыл частям 18-й армии, обороняющим дорогу Хадыженская – Туапсе.

Дальнейшие намерения противника сводятся к тому, чтобы… обойти главные силы нашей хадыженской группировки, изолировать ее и тем самым создать реальную угрозу выхода на побережье в район Туапсе… Считаю необходимым немедленно создать ударные группировки, перейти к активным действиям и полностью восстановить положение в районе к югу от Хадыженская и на участке Горячий Ключ, имея в виду ни в коем случае не допустить прорыва противника в район Туапсе».

Особенно опасным был прорыв противника в центре 18-й армии, поэтому командование Черноморской группы решило нанести здесь сильный контрудар и уничтожить противника в районе Сосновка – гора Гейман и восстановить положение в центре оперативного построения 18-й армии. Этот контрудар был назначен на 2 октябри. Но 1 октября противник упредил наши войска и сам нанес удар на этом участке и овладел поселком Котловина.

Одновременно противник наносил удары и на других направлениях и тоже потеснил наши войска.

Вот воспоминания маршала А. А. Гречко, относящиеся к этим дням:

«7 октября войска центра 18-й армии силами 236-й стрелковой и 12-й гвардейской кавалерийской дивизий, 40-й мотострелковой и 119-й стрелковой бригад предприняли контрудар с целью уничтожения гунайской и сосновской группировок противника. Однако эти попытки из-за неорганизованности и слабой подготовки боя успеха не принесли. В тот же день командующий Черноморской группой приказал командующему 18-й армией прекратить разрозненные действия и, не распыляя сил, нанести последовательные удары по вражеской группировке в районе Гунайки и Котловины».

Наверное, у читателей уже возник вопрос: зачем я так подробно описываю боевые действия на туапсинском направлении, если герой нашей повести генерал Петров находится на противоположном участке фронта, обороняя Баку, не допуская противника к Каспийскому морю?

Рассказ об этих событиях необходим, потому что как раз в самый их разгар, когда положение здесь стало просто угрожающим, когда наши войска едва-едва сдерживали напор врага, в этот труднейший, я бы сказал, критический момент Ставка Верховного Главнокомандования 11 октября освободила от командования Черноморской группой войск генерал-полковника Я. Т. Черевиченко и назначила командующим этой группой генерал-майора И. Е. Петрова.

Да, все еще генерал-майора! Я не хочу обидеть генерал-полковника Черевиченко, обстановка была очень тяжелой, и те критические обстоятельства, в которых оказались войска Черноморской группы, конечно же создались не по вине генерала Черевиченко, а потому, что очень большие силы противника были сосредоточены на этом направлении. Но коль скоро при назначении нового командующего Черноморской группой выбор пал на Ивана Ефимовича Петрова, то, значит, генерал-майор Петров высоко ценился Ставкой, значит, считали его достойным заменить генерал-полковника.

И для этой высокой оценки имелись все основания. Петров был командующим, армия которого (я имею в виду 44-ю) защищала подступы к Баку, да и прошлые заслуги Петрова по обороне Одессы и Севастополя были учтены. И вот из большого числа командующих армиями, которые находились на Кавказе, весьма опытных и знающих, был выбран Иван Ефимович Петров.

На второй день после назначения Петров уже прибыл в расположение Черноморской группы войск и вступил в командование.

Это назначение, с одной стороны, должно было, как и каждого военного, порадовать Ивана Ефимовича, потому что теперь ему предстояло командовать не одной армией, а целой группой, в которую входило три армии, оборонявшие очень широкий и ответственный фронт. Но, с другой стороны, оно ставило его в трудное положение: от устойчивости этого фронта зависела судьба Кавказа, потому что Гитлер теперь именно здесь сосредоточил все свои силы, намереваясь именно на туапсинском направлении осуществить свои далеко идущие планы.

Трудность положения Петрова как командующего заключалась прежде всего в том, что он не знал новые для него войска, не строил оборону этого участка фронта, операция уже была в полном разгаре, причем развивалась она неудачно для нас.

Еще до прибытия генерала Петрова Военный совет Черноморской группы войск разработал план разгрома гунайской и хадыженской группировок противника, для чего намеревался осуществить два удара по сходящимся направлениям и окружить эти группировки. Петров видел – план имеет серьезный недостаток: на каждом направлении войска должны были совершить перегруппировку лишь по одной имеющейся дороге, а в районе Церковного вообще была только вьючная тропа. Для реализации этого плана необходимо было значительное время, а обстановка требовала немедленных действий. Но осуществление плана уже началось, вносить кардинальные изменения было поздно.

14 октября, когда этот контрудар еще не был подготовлен и шла трудная перегруппировка, противник ударил в направлении на Шаумян с целью окружить основную группировку 18-й армии и затем прорваться на Туапсе. К исходу 15 октября гитлеровцы вышли к окраине Шаумяна. Одновременно и на направлении реки Хадыж противник стал забивать другой клин, чтобы замкнуть окружение, и тоже успешно продвигался.

В этом положении 15 октября Ставка Верховного Главнокомандования писала командующему Закавказским фронтом:

«Ставка разъясняет, что значение черноморского направления не менее важно, чем направление на Махачкала, так как противник выходом через Елисаветпольский перевал к Туапсе отрезает почти все войска Черноморской группы от войск фронта, что, безусловно, приведет к их пленению; выход противника в район Поти, Батуми лишает наш Черноморский флот последних баз и одновременно предоставляет противнику возможность дальнейшим движением через Кутаиси и Тбилиси, а также от Батуми через Ахалцихе, Ленинакан по долинам выйти в тыл всем остальным войскам фронта и подойти к Баку».

Конечно же генерал Петров при всей своей одаренности не мог немедленно и единолично переломить ход боевых действий. Для того чтобы он оказал какое-то влияние на дальнейшее сражение, нужно было некоторое время, а главное – силы для противодействия противнику или хотя бы небольшая пауза, чтобы распорядиться тем, что теперь было отдано под его командование. Противник между тем продолжал наступать и 16 октября вышел к Навагинской, а на следующий день, то есть 17 октября, овладел Шаумяном и начал бои за Елисаветпольский перевал.

Фанагорийская группировка противника к 16 октября захватила урочище Степки и стала распространяться дальше. Противник был уже близок к осуществлению своей цели: кольцо вот-вот могло замкнуться. Командующий 17-й немецкой армией был уверен в полном успехе своего наступления. 16 октября он доложил об этом командующему группой армий «А», и в журнале боевых действий появилась следующая запись:

«Сопротивление противника в районе Туапсе, сделавшееся в последние дни заметно слабее, позволяет сделать вывод, что силы сопротивления русских сильно надломлены нашим непрерывным наступлением, а также эффективной поддержкой авиации».

В условиях, когда командующий противостоящей армией генерал-полковник Руофф был готов уже отпраздновать победу, генерал Петров вступил в руководство войсками. В такой исключительно сложной обстановке надо было сохранить спокойствие и, мобилизуя весь свой огромный опыт, найти какой-то выход, что, прямо скажем, было нелегко.

Иван Ефимович, как это ни казалось странным для окружающих, несмотря на напряженнейшую ситуацию, не стал отдавать немедленных распоряжений. Ему прежде всего нужна была ясность, полное понимание обстановки на сегодняшний день. Верный себе, он с офицерами своего нового штаба выезжает на самое трудное направление – в 18-ю армию, – для того чтобы на месте выявить истинное положение дел.

Тут опять, дабы не обидеть своей оценкой и прежнее руководство, и, главное, тех, кто был в частях на этом направлении, я передаю слово маршалу А. А Гречко:

«При проверке состояния войск и обороны оказалось, что командующий 18-й армией и его штаб не знали действительного положения на фронте. Они потеряли связь с соединением левого фланга армии. Командованию армии даже не было известно о том, что противник захватил Шаумян. Оно пренебрегло условиями местности и стремилось создать сплошной фронт, в результате чего войска, поступавшие в армию из резервов, вводились в бой по частям, распыляясь, вместо того чтобы сосредоточивать их для нанесения контрударов в наиболее угрожаемых местах».

Видя такие действия руководства армии и учитывая создавшуюся обстановку, Военный совет фронта решил сменить командующего 18-й армией генерал-лейтенанта Ф. В. Камкова и назначить на его место генерал-майора А. А. Гречко, который до этого командовал 47-й армией на новороссийском направлении, что и было санкционировано Ставкой.

Новый командующий решил сосредоточить усилия армии и выделенные в его распоряжение резервы для нанесения контрудара по группировке противника, вышедшей в район Шаумяна. Но генерал Гречко не успел осуществить этот план. 19 октября гитлеровские войска сами перешли в наступление и, несмотря на упорное сопротивление 18-й армии, потеснили ее. Врагу удалось захватить Елисаветпольский перевал.

И опять, как это бывало уж не раз, командующий Черноморской группой войск Петров спешит в войска для оказания помощи на месте. А противник продолжает рваться к Туапсе.

21 октября противник нанес удары в трех направлениях, и на всех этих направлениях бои шли такие упорные, что в рукопашные схватки вступали даже штабы наших полков и дивизий. И все же противник продолжал теснить наши части, потому что его силы здесь во много раз превосходили.

В этих труднейших условиях генерал Петров видел не только отступающих, но и тех, кто героически сражался с врагом. Петров не был формалистом. Он не наказывал тех, кто отступает, не привлекал их к ответственности, так как понимал, что здесь дело было прежде всего в неравенстве сил. И поэтому, желая подбодрить войска, воодушевить их, написал очень своеобразный приказ. Привожу этот приказ полностью – он свидетельствует, что Петров был тонким психологом:

«21 октября 1942 г. 3-й дивизион 963 ап 408 сд под командованием командира т. Сохрокова поддерживал боевые действия 663 сп 408 сд.

663 сп, проявив неустойчивость, начал отходить, 3-й дивизион 963 ап не бросил боевых порядков, а вел огонь по наступающему противнику и в этом неравном бою уничтожил несколько сот фашистских солдат и офицеров.

Славные бойцы и командиры дивизиона, оказавшись в полном окружении, не растерялись, а огнем пробивали себе дорогу для вывода матчасти и имущества.

Расстреляв все снаряды, личный состав дивизиона, соблюдая славные традиции артиллеристов, перешел на уничтожение противника автоматом, штыком и гранатой.

Пробившись из окружения, дивизион оказался прижатым к горному массиву без дорог и троп.

Личный состав дивизиона во главе с капитаном Сохроковым в течение 10 дней, отбивая огнем все атаки противника, прокладывал себе дорогу через горный хребет.

К 5 ноября 1942 г. дивизион соединился с 383 сд, вывел полностью материальную часть и личный состав.

Командиры и бойцы дивизиона, выполняя присягу, благодаря умелому управлению командира дивизиона т. Сохрокова, героической борьбой, безграничной храбростью и самоотверженностью показали, как наши части должны вести бои за нашу священную Родину.

Приветствуя доблестный состав 3-го дивизиона 963 ап, ставлю его в пример всем артиллерийским и пехотным частям группы.

Всему личному составу дивизиона объявляю благодарность и представляю к награждению правительственной наградой:

командира дивизиона капитана Сохрокова Асланука Исмеловича

зам. командира дивизиона ст. политрука Бадаляна Галуста Царуковича

зам. командира батареи политрука Саакиана Ивана Аракиловича отличившихся из остального личного состава наградить…»

По стилю этого приказа видно, что Петров писал его сам. Он очень похож на приказы Петрова еще в гражданскую войну. Но самое главное, на мой взгляд: этот приказ показывает, на что возлагает надежды генерал Петров в этих, казалось бы, безвыходных обстоятельствах – на людей, на их боевые и волевые качества. Он хочет им напомнить об этом. Он показывает им на примере действий героического дивизиона, на что они способны. Он призывает всех действовать так же, как эти герои, о которых он пишет.

Петров упорно, пристально вглядывается в противника, в свои войска, местность и ищет, ищет, настойчиво ищет возможность переломить ход боя в пользу своих войск. Вот один из примеров этого поиска. В воспоминаниях маршала Гречко говорилось, что одной из причин неудачных действий 18-й армии было отсутствие благоустроенных дорог и недостаточная обеспеченность боеприпасами войск всей Черноморской группы. Это же видел и понимал генерал Петров, он искал возможность преодолеть эту трудность. Что можно сделать за короткое время в горах для того, чтобы как-то улучшить снабжение войск боеприпасами и продовольствием? Дороги были очень плохи. К тому же стояла скверная осенняя погода. Шли проливные дожди. Дороги и тропы заплыли грязью, сползающей от дождей с гор, по ним могли пройти только пешие. Ручейки и небольшие речушки превратились в грозные горные потоки, и преодолевать их было тяжело и пешим и конным, не говоря уж о малочисленном автомобильном транспорте, который почти не мог двигаться по этим горным дорогам.

А вот мнение генерала армии И. В. Тюленева по поводу возможностей противника по снабжению своих войск:

«У гитлеровцев было одно большое преимущество, они наступали с севера и, следовательно, имели самую широкую возможность маневрировать крупными массами войск по кубанской долине. Кроме того, в распоряжении немецкого командования имелось много превосходных путей подвоза. У нас же наоборот: ни свободы маневра, ни достаточных путей подвоза, так как наши войска стояли среди лесистых гор, подходящих к морю».

Очень интересно свидетельство человека, который не только видел все это своими глазами, но и соприкоснулся с Петровым именно в поисках возможности одолеть дорожные трудности. Приведу рассказ И. С. Шияна, ныне генерал-лейтенанта, который в то время служил в войсках Черноморской группы, был капитаном:

– Шли проливные дожди. Дороги и тропы стали непроходимыми. Противника, превосходившего нас в силах, кроме многих других трудностей, просто нечем было отбивать: боеприпасов на передовой не хватало. Их невозможно было подвозить по горным тропам даже в хорошую погоду, а тут, когда с гор на тропы сползала грязь, доставка, даже на лошадях и ишачках, вообще прекратилась. Во многих местах для снабжения войск боеприпасами и продовольствием выстраивались цепочки солдат, которые и передавали грузы из рук в руки. Это ослабляло и без того малочисленные подразделения, так как солдат приходилось брать с передовой – других не было. Проблема подвоза всего необходимого для боя и эвакуации раненых стала в те дни одной из решающих. Петров понял это первым. До его прихода все занимались только боями, а он увидел, почему бои идут неуспешно. Люди сражаются геройски, они готовы сделать все возможное и невозможное, но надо их обеспечить всем необходимым для отражения натиска врага. Я в те дни был заместителем начальника штаба тыла Туапсинского оборонительного района. В числе других товарищей, занимавшихся вопросами организации подвоза, меня вдруг вызвали на командный пункт Черноморской группы войск. Начальники мы были небольшие – я капитан, другие тоже в таких званиях. Вызов к командующему для нас событие невероятное!

Командный пункт Петрова был в глубокой горной щели. Прибыли мы рано утром. Командующий умывался из простого железного рукомойника, то поднимая, то опуская звякающий металлический стерженек. Умывшись, он тут же нас принял. Посмотрел на нас как-то значительно, испытующе. Лицо его было серьезно. Очень много забот свалилось на него в те трудные дни.

Затем спокойно, деловито обрисовал нам обстановку, трудности с подвозом войскам всего необходимого и с эвакуацией раненых. Он прямо сказал – от этого зависит наша судьба, зависит, выстоим мы или не выстоим. «Вот вы занимаетесь вопросами снабжения и подвоза, продумайте и внесите свои предложения, как все-таки нам обеспечить войска. Лучше вас в этом деле никто не разбирается. Поэтому я вызвал не ваших начальников, а вас, непосредственных организаторов и исполнителей. Если вы не найдете выхода, никто его не найдет! Поезжайте на дороги и тропы, смотрите, изучайте, советуйтесь с солдатами, особенно с местными кавказскими жителями. Думайте, чтоб мозги трещали, но выход должен быть найден. Даю вам три дня! Больше не могу. И эти три дня для войск будут невыносимо трудными. Вот вам машина. Езжайте и помните: я жду и надеюсь на вас». Поручение было не просто ответственное, а сверхчрезвычайной важности. Мы понимали это. Сначала нас охватило сомнение. Как же найти выход из, казалось, безвыходного тупика, да еще за короткое время? Мы знали обстановку и раньше искали пути преодолеть эти трудности, но не находили. Поехали. Побывали на ряде участков. Советовались с солдатами, особенно с пожилыми горцами. Возвратились на командный пункт через два дня – усталые, мокрые, грязные. Посидели, обдумали все предложения и советы, которые мы слышали на трассах. И пришли к выводу: для ускорения доставки войскам всего необходимого следует осуществлять однопутное движение. Через определенные промежутки в подходящих местах оборудовать отстойники, своеобразные разъезды. Дороги и тропы узкие, расширять их нет ни времени, ни сил, а отстойники можно создать довольно быстро. Создать с таким расчетом, чтобы в них помещались небольшие колонны автомобильного и гужевого транспорта. Колонны эти формировать с пунктов отправления с учетом емкости отстойников. Поставить регулировочные посты, связать их телефонной связью для управления движением колонн. Мы отработали на карте несколько маршрутов с указанием, где, по нашему мнению, целесообразно создавать отстойники. Наши выводы и рекомендации мы доложили генералу Петрову. Принял он нас в простой кавказской сакле, в том же ущелье, где встретились первый раз. В сакле – топчан, простой стол, на нем карта. Петров очень внимательно нас выслушал. Задал ряд вопросов. Попытался вроде бы даже нас поприжать: а если, говорит, колонна в отстойник не поместится, куда хвост девать? Но это у нас было предусмотрено, колонны, как я уже сказал, должны формироваться определенной длины. Отвечая на этот вопрос, я для себя отметил: как тонко мыслил Иван Ефимович. Мы, специалисты, и то не сразу увидели возможность такого затруднения, а он вот сразу ухватил. Ведь если в отстойник не войдет несколько машин, то их придется сбрасывать в пропасть, так как они загородят дорогу встречной колонне. Развернуться для движения назад места ведь не будет… В конце беседы генерал Петров очень по-доброму поблагодарил нас, как-то даже не по-начальственному, а просто по-человечески. Мы видели, что он доволен нашей находкой, нам и самим было приятно, что мы оправдали его надежды, помогли общему делу. После завершения операции Петров и нас, тыловиков, не забыл, наградил наряду с теми, кто на передовой сражался.

Генерал Петров вообще уважительно относился к работникам тыла, понимал трудность и ответственность их службы. Для того чтобы читатели представляли условия, в которых оказались тыловики в ту осень на Кавказе, приведу выдержку из книги писателя Виталия Закруткина:

«Кто жил на Северном Кавказе, тот хорошо знает, что значит затяжной осенний дождь, который не прекращается неделями и заливает терскую долину, точно в дни всемирного потопа. То мелкий и тихий, моросит дождь днем и ночью, пропитывая землю, то он вдруг хлынет буйным ливнем, неся с Черных гор мутные потоки воды. Множество рек, речек и речушек выходят при этом из берегов, сносят мосты, размывают дороги и покрывают все вокруг мутно-желтым разливом грязи. Легкие ночные заморозки, особенно если при этом дует северный ветер, покрывают разлив тонкой коркой льда, но грязь еще не затвердевает, а становится густой и вязкой.

Кусок хлеба, спрятанный в вещевой мешок, превращается в липкий клейстер. Затвор и ствол винтовки ржавеют. От мокрой шинели идет пар. Сапоги покрываются зеленью. Везде тебя настигает проклятый дождь, и всюду слышится смертельно надоевший звук чавкающей, хлюпающей, брызгающей грязи. На дне окопа – вода; в ходах сообщения – вода; в землянках – вода; куда ни прислонишься – мокро; к чему ни прикоснешься – грязь.

Да, плохо в ту осень было пехотинцу… он сидел в залитых водою окопах. Но еще хуже было солдатам-обозникам.

Ходкое выражение «просидеть в обозе», несущее в себе оттенок презрения к легкой как будто участи обозника, должно быть сдано в архив. Неимоверно тяжелым был труд пожилого солдата-обозника на Кавказе в памятную осень 1942 года. Всегда под дождем, в холоде и в грязи, колесил этот солдат по размытым терским дорогам, успевая подвезти на своей телеге муку и патроны, бензин и снаряды, сапоги и сено – все, что было нужно войскам.

Он умел вытащить застрявшую в промоинах телегу, находил среди разливов какие-то известные только ему объезды, часами трясся от холода, выстаивая очереди у мостов, оберегая от дождей свой груз. На своей крепкой спине он перетащил тысячи пудов на склады, со складов, на станции, со станций и никогда не жаловался на усталость. Молчаливо выслушивал он ядовитые упреки какого-нибудь горячего юнца-сержанта, презрительно называвшего его «тыловой крысой», и степенно продолжал делать свое незаметное, но важное дело, стоически вынося и грязь, и холод, и бесконечные налеты вражеских бомбардировщиков, которые часто превращали дороги в месиво камней и щепок».

В результате всех мер, принятых Петровым, улучшилось снабжение, повысилась боеспособность войск, затруднилось продвижение противника к морю.

Иван Ефимович Петров, и прежде, как мы не раз убеждались, проявлявший большую находчивость, в эти трудные дни нашел еще одну возможность сбить напор наступления. Он применил весьма оригинальный тактический прием. Наряду с обычными оборонительными действиями войск он стал активно засылать группы в тыл врага. В них входили не только разведчики, но и обычные подразделения. Специально подготовленных людей и тем более подразделений для массового проникновения в тыл не было, засылали сводные отряды, группы добровольцев, формировались они в дивизиях и полках. (С одним из таких диверсионных отрядов ходил в тыл противника северо-восточнее Туапсе мой друг, журналист, после войны ставший известным писателем, Сергей Александрович Борзенко. Он участвовал в битве за Кавказ с первого до последнего дня. Дальше я расскажу более подробно об этом замечательном человеке.)

Вот несколько слов маршала А. А. Гречко об этих отрядах:

«В Черноморской группе эффективно применялись специальные отряды, создаваемые распоряжениями командиров дивизий и полков для действия в тылу врага с задачами деморализации его войск, уничтожения живой силы и техники, нарушения коммуникаций, захвата обозов и пленных».

О том, какую напряженную обстановку создавали такие группы в тылу противника и какие причиняли потери, лучше всего свидетельствуют слова тех, против кого действовали наши храбрые воины. Приведу выдержку из дневника командира роты 94-го горносаперного батальона лейтенанта Хетцеля, одного из тех привилегированных «горных дьяволов», которые совсем недавно не сходили с обложек иллюстрированных журналов:

«Сегодня моя рота была брошена на помощь стрелковым полкам, попавшим в тяжелое положение, и я вернулся с поля боя с четырьмя уцелевшими солдатами. Боже, что там было! То, что я жив и могу писать, просто чудо. Они атаковали нас на лошадях. Когда мы перешли реку, человек пятьдесят казаков бросились на мою роту. Солдаты бежали. Я пытался остановить их, но был сбит с ног и так ушиб колено, что ползком пробирался к реке. Казаки три раза проезжали вблизи того места, где я лежал, можно было стрелять, но руки не повиновались от страха… Говорят, что наша бригада перестала существовать. Если судить по моей роте – это правда…»

А вот письмо обер-фельдфебеля Шустера:

«Мы находимся в дремучих лесах Кавказа – селений здесь очень мало. У города Туапсе идут тяжелые бои, драться приходится за каждый метр. Солдаты, которые были в России в прошлом году, говорят, тогда было легче, чем теперь на Кавказе. Почти постоянно мы находимся в ближнем бою с противником. Вокруг ужасный грохот, изо всех концов леса летят камни, свистят пули. Русские стрелки невидимы. А у нас потери и снова потери, ибо в горах мы лишены танков и тяжелого вооружения и вынуждены действовать винтовкой и пулеметом. Наши летчики хотя и помогают нам, но они ничего не видят в лесистых горах. Нас изнуряет жажда на этой отверженной богом высоте. Внизу, в долине, воды сколько угодно, но – увы! – там сидят русские, озлобленные и упрямые».

Засылка групп и отрядов в тыл противника не была изобретением генерала Петрова. В тыл врага засылали своих воинов с целью разведки и нанесения потерь еще в стародавние времена. Заслуга Петрова состоит в том, что в условиях явного превосходства противника в силах, когда сдерживать его части мы уже могли с трудом и медленно, с тяжелыми боями отступали к морю, Петров, чтобы облегчить положение частям, которые противостоят гитлеровцам в открытом бою, применил тактику активных действий мелкими группами и отрядами в тылу врага. Иван Ефимович понял и использовал специфику горной местности, где войска действуют на разобщенных из-за хребтов и долин направлениях, где можно проникать во вражеские тылы и там, не встречаясь с крупными силами, наносить удары. Отряды и группы действовали разрозненно, но причиненный ими урон в людях и технике, нарушение связи, нападение на штабы, базы снабжения – все это в конечном итоге составляло немалую цифру потерь, ослабляло врага, создавало атмосферу нервозности, неуверенности, что отрицательно влияло на боевые действия наступающих частей и соединений.

В результате всех принятых мер враг потерял инициативу, истратил свои силы, не добившись поставленных целей. На этом закончилась попытка противника прорваться к Туапсе.

Немецкие войска – 17-я армия и 49-й горнострелковый корпус – застряли на перевалах Главного Кавказского хребта и на подступах к Туапсе.

Приближалась зима. Надо было что-то предпринимать. В штабе 17-й армии Руоффа на совещании обсуждался вопрос, что же делать дальше на туапсинском направлении. Мнения резко разошлись. Некоторые офицеры, недостаточно хорошо осведомленные в обстановке, считали, что советские войска полностью истощили свои силы и в ближайшее время не смогут не только проводить наступательные действия, но и предпринимать контрудары, а поэтому следует завершить до зимы наступление на Туапсе.

Однако начальник штаба 17-й армии, хорошо знавший обстановку и боеспособность советских частей, считал возможными значительные наступательные операции русских на туапсинском и новороссийском направлениях.

А что же намеревалось делать командование группы армий «А»? Несмотря на огромное желание Гитлера продолжать продвижение к бакинской нефти, в Иран и далее, осуществить этот столь желаемый фюрером план было нечем. Поэтому командование группы армий «А» пришло к заключению: дать частям отдых, доукомплектовать их, подтянуть резервы и весной вновь перейти в наступление. В штабах и частях началась энергичная работа по закреплению на тех рубежах, которые гитлеровцы захватили к ноябрю. Был составлен общий план размещения войск группы «А» и снабжения на зиму 1942/43 года.

Совсем о другом думал генерал Петров. Войск у него прибавилось. Ставка усилила группу двумя стрелковыми дивизиями, одной кавалерийской, одной горнострелковой, шестью стрелковыми бригадами и четырьмя истребительно-противотанковыми артполками. К этому времени Петров не только полностью вошел в обстановку на фронте, который обороняла Черноморская группа войск, но и крепко держал в руках руководство всеми подчиненными ему армиями, знал, на что они способны, и, исходя из этих возможностей, планировал дальнейшие действия руководимых им частей и соединений.

Стояла ненастная погода, шел то мокрый снег, то холодные дожди. Горные тропы и дороги покрыла гололедица. И вот, несмотря на эту непогодь, Петров решил нанести гитлеровцам удар. Он тщательно его подготовил. Этот удар был полной неожиданностью для фашистов. Они считали, что силы советских частей на этом рубеже совсем иссякли. И вдруг – такой удар! Гитлеровцы бежали, бросая вооружение, технику, боеприпасы – все, что они подготовили здесь на зиму.

Мне хочется обратить внимание на некоторые стороны деятельности Петрова именно в период Туапсинской операции.

В дни вступления Петрова в командование Черноморской группой войск в руках противника были почти все перевалы через Главный Кавказский хребет, его части приближались к Сухуми и Туапсе. Дивизии в боях с превосходящим противником несли потери и еще больше ослабли. И все же наступление врага было остановлено. Что произошло? Ну, прежде всего выстояли войска. Однако сыграло роль и то, что приехал новый командующий генерал-майор Петров, разобрался в обстановке, принял правильное решение и осуществил его. На бумаге, да еще много лет спустя, это так просто выглядит. Но попробуем предположить, «что было бы, если бы…». Не будем брать все возможные последствия прорыва гитлеровцев к Черному морю, возьмем одно: гитлеровцы заняли побережье. Дело, разумеется, не в том, что страна лишилась бы многих санаториев. Что было бы с ранеными, заполнявшими эти санатории, нетрудно себе представить. Что вообще творили фашисты в оккупированных районах, теперь общеизвестно. А для освежения памяти приведу отрывок из письма одного из оккупантов Кавказа:

«Когда Грозный, Малгобек и другие районы будут в наших руках, мы сможем захватить Баку и установить на Кавказе оккупационный режим, ввести в горы необходимые гарнизоны и, когда в горах наступит относительное спокойствие, всех горцев уничтожить… Горского населения в Чечено-Ингушетии не так уж много, и десяток наших зондеркоманд может за короткое время уничтожить все мужское население. Для этой акции в Чечено-Ингушетии много превосходных природных условий – ущелий, и не будет надобности сооружать лагеря».

Вот такой неожиданный аспект обретают в глазах фашиста «превосходные природные условия» Кавказа!

Не хочу идеализировать Петрова и приписывать только ему заслуги в предотвращении катастрофы – это будет неправда. Петров только командовал, умело руководил, а били врага те же армии, те же генералы и солдаты, которые и прежде на этих рубежах воевали. Но и роли Петрова не следует забывать. Те же армии, которые отступали, сначала остановили, а затем опрокинули фашистов потому, что силы прикладывали дружнее, да туда, куда нужно, да вовремя, да более решительно. Вот и выходит, что многое может сделать и один человек, если он настоящий, талантливый полководец.

Не переоцениваю ли я Петрова? Пусть скажет об этом его непосредственный старший начальник – командующий Закавказским фронтом генерал армии И. В. Тюленев:

«Командующий группой армий „А“ Клейст отдавал грозные распоряжения: сломить нашу оборону, но советские войска, которыми командовал генерал И. Е. Петров, отразили все атаки противника и, нанеся ответный удар, разгромили ударную группировку врага, рвавшуюся к Туапсе.

Ивана Ефимовича Петрова я уважал как опытного, хладнокровного, обладающего большими организаторскими способностями генерала… С вступлением в командование Черноморской группой И. Е. Петрова положение на важном стратегическом участке Кавказа изменилось. Улучшилось управление войсками, они день за днем стали успешно выполнять поставленную перед ними задачу».

Активно участвовали в Туапсинской оборонительной операции и старые боевые друзья Ивана Ефимовича – моряки Черноморского флота, артиллеристы береговой артиллерии и летчики морской авиации. Боевые корабли и суда Черноморского флота за сентябрь – ноябрь перебросили в туапсинский оборонительный район три стрелковые бригады, кавалерийскую и горнострелковую дивизии, артиллерийские и другие части, перевезли много грузов и эвакуировали 2500 раненых.

Остановив противника под Туапсе, генерал Петров приказал командующему 18-й армией генералу А. А. Гречко разработать план наступательной операции и представить его на утверждение 20 ноября 1942 года. Иван Ефимович не знал, какие радостные вести предстоит услышать ему, всем советским людям именно в этот день. 19 ноября перешли в контрнаступление под Сталинградом войска Юго-Западного и Донского фронтов. 20 ноября ударил и пошел им навстречу, чтобы замкнуть окружение, Сталинградский фронт.

Получив эту весть, генерал Петров сделал все, чтобы его Черноморская группа, невзирая на непогоду, истощенность сил, плохую обеспеченность всем необходимым для боя, немедленно перешла в наступление. Петров понимал – это необходимо, чтобы противник не мог снять части с Кавказа и бросить их под Сталинград. «Дивизии Черноморской группы наступали в таких условиях, когда один фланг, в долине, утопал в грязи и горных потоках, а другой, на горном хребте, пробивался сквозь снежную метель. Но, несмотря ни на что, войска с тяжелыми боями продвигались вперед с 26 ноября и до 17 декабря. И все это по личной инициативе Петрова, благодаря его стратегическому мышлению, пониманию обстановки. Ведь приказа о наступлении Петров не имел, он выполнял директиву Ставки: отстоять Туапсе, остановить здесь наступление врага. Больше того, как только Петрову удалось стабилизировать фронт, из состава его Черноморской группы были взяты 11-я и 12-я кавалерийские дивизии и переброшены в Северную группу войск.

Вот как верила Ставка в Петрова – совсем недавно под Туапсе все рушилось, грозила катастрофа, теперь же отсюда дивизии снимают!

Ставка провела перегруппировку кавалерийских дивизий и других частей, чтобы создать благоприятные условия для проведения Сталинградской операции. 15 ноября, за четыре дня до начала наступления на Волге, Верховный Главнокомандующий вызвал командующего Закавказским фронтом генерала армии Тюленева и командующего Северной группой войск генерал-лейтенанта Масленникова и приказал им, прочно прикрывая основные направления на Грозный и Орджоникидзе, нанести удары по моздокской и алагирской группировкам врага. Это должно было сковать войска противника на Кавказе, не позволить им оказывать помощь Сталинграду, в то же время давало возможность бить гитлеровцев здесь, на рубеже Терека, в дни, когда они сами не могут получить подмогу.

27 ноября левый фланг 9-й армии перешел в наступление, но в течение трех дней не смог прорвать оборону врага.

11 декабря Ставка указала командующему Северной группой войск:

«Противник уже перебросил из района ваших войск часть своих сил на север… Преднамеренный отход противника на северном берегу Терека нельзя считать случайностью. Создалась, таким образом, благоприятная обстановка для наступления всех ваших войск. Ваша задача состоит в том, чтобы не упустить момента и действовать посмелее».

К этому времени кольцо под Сталинградом замкнулось. Теперь гитлеровские генералы и солдаты затаив дыхание ждали развязки. Командование 1-й танковой армии гитлеровцев докладывало наверх о причинах снижения боеспособности войск:

«…они, кажется, осведомлены о положении в Сталинграде».

Командующий группой армий «А» отвечал:

«Необходимо разъяснить всем командирам, что танковая армия должна во что бы то ни стало, несмотря на сильное давление неприятеля, удерживать свои позиции… Все теперь заключается в том, чтобы… стиснув зубы, держаться».

К началу января 1943 года обстановка на юге страны, если очертить лишь ее основной контур, была следующая: наши войска завершали ликвидацию 6-й армий Паулюса под Сталинградом и, сжимая кольцо, другой частью сил наступали в направлениях на Ростов и Донбасс; на Кавказе перешла в наступление Северная группа войск и теснила врага от Терека; по Главному Кавказскому хребту от Эльбруса до Новороссийска занимали оборону и готовились к наступлению войска Черноморской группы генерала Петрова: 18-я, 56-я и 47-я армии (с января и 46-я вошла в состав ЧГВ.).

Ставка Верховного Главнокомандования приказала командующему Закавказским фронтом генералу Тюленеву подготовить наступление на краснодарско-тихорецком направлении, с тем чтобы, наступая на Краснодар, перерезать железную дорогу в районе Тихорецка и закрыть пути отхода той самой группировке противника, которая еще недавно рвалась к Каспийскому морю. Эту задачу могла выполнить только Черноморская группа войск, которая должна встать на пути противника, теснимого Северной группой войск.

О разработке этой операции и тех трудностях, которые пришлось преодолевать генералу Петрову еще до начала наступления, рассказывает в своих воспоминаниях генерал Тюленев:

«Получив такой приказ, мы с командующим Черноморской группой генералом И. Е. Петровым крепко призадумались. Для проведения такой операции у „черноморцев“ сил было недостаточно. Ставка обязывала перебросить к ним из состава Северной группы весь 10-й гвардейский стрелковый корпус, две стрелковые дивизии 58-й армии и одну стрелковую дивизию 46-й армии. В распоряжение Петрова передавались три танковых полка из резерва Ставки.

Москва срочно требовала ответа. И тут началось то, что мы с генералом Петровым называли «вариантной лихорадкой». Вариант за вариантом выдвигался то мной, то Иваном Ефимовичем и после всестороннего обсуждения отвергался. Все они с военно-теоретической и с практической точки зрения оказывались нереальными.

Цель, выдвинутая в приказе Верховного Главнокомандующего, была заманчивой: с выходом на Батайск мы ставили противника в безвыходное положение, но задача была невероятно трудной, всюду мы наталкивались на препятствия.

Труднейшим из них был сам район предстоящих боевых действий – пересеченная местность предгорий Кавказа. В это время на склонах хребтов уже серебрился первый снег, а на побережье дули сильные ветры, шли проливные дожди.

А отсутствие дорог для доставки техники, боеприпасов, продовольствия? Часть железных дорог, автомобильных магистралей была разрушена. Восстановить их в короткий срок мы не могли, так как на нашем фронте были считанные единицы инженерных батальонов. Еще одна трудность была связана с быстрой переброской войск из-под Орджоникидзе.

Генерал Петров, немало повидавший трудностей в дни героической обороны Одессы и Севастополя, только разводил руками:

– Не знаю, Иван Владимирович, что и сказать вам, обстановка очень сложная. Мне не хочется огорчать вас, но у меня нет уверенности в успешном осуществлении плана, предложенного Ставкой.

– Ничего, Иван Ефимович, выдюжим! А директиву Ставки мы не имеем права обсуждать. Для нас, солдат, это приказ.

Ночные обсуждения в штабе заканчивались тем, что мы с Петровым садились в вездеход и выезжали на разведку местности: уточняли расположение частей, изучали маршруты продвижения войск, советовались с местными жителями, которые хорошо знали горные ущелья и тропы.

И всюду видели, что по извилистым козьим тропам крупными силами не развернешься, проложить новые дороги нужно время.

– Торопись, Иван Ефимович, – отдал я распоряжение генералу Петрову. – Дай задание своим дорожникам, саперам; пусть проявят чудеса расторопности и смекалки. Дальше ждать мы не имеем права… Без дороги, по которой смогут пройти автотранспорт, артиллерия, военные обозы, нам нечего и думать о наступлении. Организуем перевалочные станции, наладим диспетчерскую службу.

И. В. Сталин не любил долго ждать ответа, когда из Москвы уже послана директива Ставки. Зная это, я, вернувшись в штаб, позвонил в Москву.

– Товарищ Сталин, – доложил я, – рекогносцировка местности на лазаревско-майкопском и горячеключевском направлениях показала, что наступление сопряжено с большими трудностями.

– А вы что же, – перебил меня Верховный, – рассчитываете на какую-то волшебную силу? Наступление должно начаться, и чем быстрее, тем лучше…

– Товарищ Сталин, у меня и Петрова есть опасения насчет успешного исхода наступления. Я прошу вас возвратиться к ранее разработанному нами майкопскому плану.

Сталин на минуту замолк, видимо решая что-то, а затем, давая понять, что наш разговор закончен, сказал:

– Товарищ Тюленев! Передайте Петрову и Масленникову, что краснодарский вариант, предложенный Ставкой, остается в силе.

После разговора с Верховным мы срочно разработали план наступления на краснодарском направлении. Он состоял из двух частей – «Горы» и «Море».

Операция «Горы» предусматривала прорыв вражеской обороны в районе Горячего Ключа, выход к Краснодару и освобождение его. Однако этот кубанский город не был конечной целью наступления. Нашим войскам ставилась задача – отрезать путь кавказской группировке противника, двигавшейся на Ростов.

Этим и завершалась операция «Горы».

Согласно операции «Море» мы должны были левым крылом войск 47-й армии стремительно развернуть наступление на перевалы Маркотх и Неберджаевский. Сюда же Черноморская группа высадит морской десант, затем совместным ударом из района Южная Озерейка нанесет удар по Новороссийску, освободит его и выйдет на перевал «Волчьи ворота». Чтобы дезориентировать врага в отношении места высадки десанта, морские патрули получили задание демонстрировать высадку в районе Анапы. Руководство десантом возлагалось на вице-адмирала Ф. С. Октябрьского.

Вот так в общих чертах выглядел план нашего наступления на краснодарском направлении.

И. В. Сталин, ознакомившись с ним, обратил наше внимание прежде всего на то, что Черноморская группа войск должна помешать врагу вывезти на запад свою технику, закупорить с востока путь северокавказской группировке противника и уничтожить ее.

4 января Верховный Главнокомандующий лично мне отдал распоряжение: «Передайте Петрову, чтобы он начал свое выступление в срок, не оттягивая это дело ни на час, не дожидаясь подхода резервов».

11 января Ставка утвердила план операции «Горы» и «Море». К выполнению той части, которая называлась «Горы», Петров приступил немедленно, как и требовала Ставка. Но прежде чем нанести главный удар, генерал Петров решил опробовать противника двумя отвлекающими ударами. Первый такой удар в направлении на Нефтегорск и частью сил на Майкоп нанесла 46-я армия. Она с трудом сломила сопротивление и медленно продвигалась вперед. 12 января, чтобы не быть отрезанным, противник стал уходить с перевалов Марухского, Клухорского, Санчаро и других.

Такой же вспомогательный удар нанесла 47-я армия в направлении на Крымскую. Но условия здесь были крайне неблагоприятные. Шли непрерывные дожди, они сменялись мокрым снегом. Дороги были непроходимы, и артиллерия не смогла занять назначенные позиции. Армия успеха не имела.

16 января перешла в наступление 56-я армия и хоть и с тяжелыми боями, но продвигалась вперед. Противник делал все возможное, чтобы задержать эти отрезающие ему отход советские части. Но все же Черноморская группа, несмотря на отсутствие дорог, плохие погодные условия, продолжала наступать и к 23 января, прорвав вражескую оборону южнее Краснодара, продвинулась вперед до двадцати километров.

К этому времени войска Южного фронта наступали довольно успешно. 23 января командование группы армий «А» доносило в ставку Гитлера:

«Ростов уже закрыт русскими. Создается серьезная ситуация. Одновременно надо ожидать, что силы противника получат значительное подкрепление, так как много войск освободится под Сталинградом, которые и составят мощную наступательную силу… Опасность заключается не только лишь в районе южнее Ростова, но и в том… что противник может прорваться через Ворошиловград к Азовскому морю. В подобном случае кажется, что вырваться из рук противника и отбиться от него невозможно».

Потеряв возможность вывести войска с Северного Кавказа через Ростов, немецкое командование повернуло дивизии 17-й армии на Таманский полуостров. А это значило, что все вражеские войска, находившиеся в этом районе, теперь двигались навстречу Черноморской группе войск генерала Петрова. Ввиду такого резкого изменения обстановки перед Черноморской группой войск вставали новые и очень сложные задачи. В тот же день 23 января 1943 года Ставка указала Петрову:

«Войска Южного фронта, успешно наступая, подошли к Батайску и находятся на расстоянии 8 километров от него. На днях должен быть взят Батайск, и северокавказская группировка противника будет отрезана от Ростова и закупорена на Северном Кавказе.

Северная группа Закавказского фронта успешно преследует противника и приближается к Армавиру и Кропоткину.

Черноморская группа Закавказского фронта не сумела выполнить своих задач, не выдвинулась в район Краснодара и не сможет к сроку выполнить задачу выхода в районы Тихорецка и Батайска.

В связи со сложившейся обстановкой Ставка Верховного Главнокомандования перед Черноморской группой ставит новые задачи:

1. Выдвинуться в район Краснодара, прочно оседлать р. Кубань, распространиться по обоим ее берегам, а главные силы направить на захват Новороссийска и Таманского полуострова, с тем чтобы закрыть выход противнику на Таманский полуостров, так же как Южный фронт закрывает выход противнику у Батайска и Азова.

2. В дальнейшем основной задачей Черноморской группы войск иметь захват Керченского полуострова.

3. Иметь при этом в виду, что войска Южного фронта и Закавказского фронта должны окружить 24 дивизии противника на Северном Кавказе и пленить их или истребить, так же как Донской фронт, окружив 22 дивизии противника в районе Сталинграда, истребляет их».

Для более оперативного руководства наступающими войсками 24 января Ставка вывела Северную группу войск из состава Закавказского фронта и преобразовала ее в Северо-Кавказский фронт. Командующим этим новым фронтом был назначен генерал-лейтенант И. И. Масленников. Через шесть дней, то есть 30 января, ему было присвоено звание генерал-полковника.

Черноморская группа генерала Петрова продолжала действовать как отдельное объединение, ее армии, преодолевая сопротивление противника, горное бездорожье, невероятные погодные колебания от ливней до снегопадов, продолжали медленно продвигаться вперед. 25 января 18-я армия овладела Хадыженской. 26 января 46-я армия освободила Нефтегорск, Нефтяную и развивала наступление на Майкоп. 29 января в штаб Закавказского фронта поступила телеграмма от партизан о том, что они вступили в Майкоп.

С этим богатым нефтью районом гитлеровцы связывали большие надежды, а наше командование было заинтересовано сначала в том, чтобы не отдать горючее противнику, а позднее – чтобы побыстрее вернуть этот нефтеносный район и восстановить его эксплуатацию. Генерал Петров пристально следил за этим районом и принимал меры к его освобождению.

В первых числах февраля войска Северо-Кавказского фронта вышли к Азовскому морю в районе Новобатайска и Ейска. Настало время осуществить ту часть плана, утвержденного Ставкой, которая называлась «Море».

Решение высадить морской десант в район Новороссийска генерал Петров принял еще в ноябре 1942 года. Руководство этой операцией возлагалось на вице-адмирала Октябрьского. Штаб Черноморского флота разработал план подготовки и осуществления Новороссийской операции. С самого начала велась подготовка двух десантов. Один, основной, намечалось высадить в районе Южной Озерейки, другой, вспомогательный, в районе Станички. Эти укомплектованные десанты проходили боевую учебу в районе Туапсе и Геленджикской бухты. Здесь они вместе с кораблями (для осуществления этой операции было выделено более 60 кораблей и судов) тренировались в высадке и выброске боевой техники на необорудованный берег, отрабатывалось взаимодействие между теми, кто высаживается, и теми, кто обеспечивает высадку. В десантных частях велась активная политическая работа. 2 февраля в штурмовые десантные группы прибыли командующий Закавказским фронтом генерал армии Тюленев, члены Военного совета фронта, а также командующий Черноморской группой генерал Петров. Здесь состоялись сначала беседы, а потом и митинг, на котором бойцы и командиры-десантники поклялись отдать все силы для выполнения поставленной задачи. Боевой дух десантников был высокий.

Казалось бы, предварительная работа проделана вовремя и качественно. Десанты должны высадиться после прорыва 47-й армией обороны противника восточнее Новороссийска. Затем части 47-й армии и десантники должны, взаимодействуя в бою, соединиться в районе Мефодиевского и, окружив таким образом Новороссийск, очистить его от противника.

Отрядом кораблей и транспортов, которые должны были высадить основной десант в районе Южной Озерейки и поддержать огнем высадку десанта и его бой на берегу, командовал контр-адмирал Н. Е. Басистый.

Основным десантом в районе Южной Озерейки командовал полковник Д. В. Гордеев, в его состав входили: 83-я и 255-я краснознаменные бригады морской пехоты, 165-я стрелковая бригада, отдельный фронтовой авиадесантный полк, отдельный пулеметный батальон, 563-й танковый батальон и 29-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк. По составу этого десанта видно, что он был хорошо продуман и способен вести самостоятельные боевые действия против гитлеровцев.

Чтобы дезориентировать противника, создать видимость высадки на широком фронте, решено было, как уже говорилось, высадить вспомогательный десант в районе Станички. Его должен обеспечить отряд кораблей под руководством контр-адмирала Г. Н. Холостякова. В состав десанта в районе Станички входил штурмовой отряд из 275 бойцов морской пехоты под командованием майора Ц. Л. Куникова. Начальником штаба этого десанта был капитан Ф. Е. Котанов, заместителем по политической части – старший лейтенант Н. В. Старшинов.

Высадку на берег вспомогательного десанта производил отряд, состоявший из четырех сторожевых катеров, двух катеров-тральщиков и двух катеров «ЗИС», этим отрядом командовал старший лейтенант Н. И. Сипягин.

Был также сформирован отряд огневого содействия. В него вошли крупные корабли: крейсеры «Красный Крым», «Красный Кавказ», лидер «Харьков», эскадренные миноносцы «Сообразительный» и «Беспощадный». Отряду ставилась задача произвести артиллерийскую подготовку и обеспечить высадку десанта в районе Южной Озерейки. Командиром этого отряда был назначен вице-адмирал Л. А. Владимирский.

3 февраля генерал Петров отдал официальный приказ вице-адмиралу Октябрьскому: высадить морской десант в районе Южной Озерейки и Станички, то есть уже непосредственно осуществить то, что так долго и тщательно готовилось.

Хранить свои замыслы в тайне – старинная полководческая традиция. Широко известны исторические примеры, подтверждающие это. Когда А. В. Суворова спросили представители союзного тогда России австрийского правительства и командования, каков его план действий против французов, Александр Васильевич положил на стол чистый лист бумаги и ответил: «Вот мой план!.. То, что задумано в моей голове, не должна знать даже моя шляпа». А М. И. Кутузов говорил в сходных случаях так: «Если бы мои планы узнавала моя подушка, я бы на ней не спал».

Петров тоже до последнего дня не называл намеченную дату.

Но вот в ночь на 4 февраля все было готово. Командующий десантной операцией вице-адмирал Октябрьский со своей оперативной группой разместился на командном пункте Новороссийской военно-морской базы в Геленджике. Здесь, в Геленджике, находились части, выделенные в основной десант. Тут же была и штурмовая группа вспомогательного десанта.

Второй отряд основного десанта располагался в Туапсе. А основные силы отряда прикрытия и огневого обеспечения сосредоточились в Батуми.

Вот такое размещение войск в разных портах, да еще на кораблях, у которых разные скорости, сразу же наводит на мысль о том, что будет непросто свести их все воедино к местам высадки в назначенное время. Но, поскольку планировал все это штаб Черноморского флота, да еще во главе с командующим флотом, разумелось, что эти сложности были учтены.

Дальнейший рассказ о ходе этой операции ставит меня в некоторое затруднение не потому, что я не знаю, как происходили события, а потому, что моряки очень болезненно реагируют, когда речь заходит о не совсем удачных действиях морских сил.

Поскольку Новороссийская операция, как это будет видно дальше, развивалась неудачно, мне кажется целесообразным воспроизвести ее ход цитатами из воспоминаний участников этой операции, авторитет которых, я думаю, и для моряков и для читателей несомненен.

Итак, вот что рассказывает маршал А. А. Гречко:

«Первый отряд кораблей основного десанта из-за плохо организованной погрузки и ухудшения погоды опоздал с выходом из Геленджика почти на один час двадцать минут. Кроме того, отряд высадочных средств основного десанта был сформирован из разнотипных судов, катеров и высадочных средств, обладавших различными скоростями хода, и поэтому общее движение судов приходилось ориентировать по наиболее тихоходным.

4 февраля в 00 часов 12 минут, когда до начала артподготовки оставалось всего 48 минут, командир высадки, контр-адмирал Н. Е. Басистый, видя, что первый отряд не сможет своевременно прибыть в район высадки, дал на крейсер «Красный Кавказ» командиру отряда огневого содействия вице-адмиралу Л. А. Владимирскому радиограмму и донес командующему операцией вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому об опоздании первого десантного отряда. Контр-адмирал Н. Е. Басистый просил в связи с этим перенести открытие огня на полтора часа. Не ожидая приказа командующего операцией, вице-адмирал Л. А. Владимирский немедленно сообщил о переносе сроков артподготовки на все корабли. Корабли оказались вынужденными маневрировать в районе высадки на виду у противника».

Как видно из этой цитаты, еще до того, как десанты попали под огневое воздействие противника, начали срываться сроки, установленные планом. Опоздание погрузки на час двадцать минут – это конечно же вина тех, кто готовил десант, потому что ни артобстрела, ни бомбардировок в это время со стороны противника еще не было. А то, что крупные корабли, не открывая огня, вынуждены были маневрировать в районе высадки вблизи от противника, не только ставило сами корабли под угрозу бомбардировки и обстрелов, но и просто демаскировало всю намеченную операцию.

Дальше, как пишет маршал А. А. Гречко, события развивались так:

«Командующий операцией вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, получив радиограмму командира высадки контр-адмирала Басистого с просьбой о переносе артподготовки, понял, что при оттяжке начала высадки до рассвета останется слишком мало времени, и поэтому приказал выполнять операцию по ранее установленному плану… Однако радиограмма командующего операцией дошла до адресатов спустя 45 минут после указанного в плане срока начала операции, и выполнить приказание уже было нельзя. Так уже в самом начале десантной операции вместо согласованности и тесного взаимодействия между командирами групп были допущены просчеты, которые в конечном итоге привели к срыву высадки основного десанта».

Ну а дальше, как и бывает при такой организации, все пошло вразнобой между ранее намеченным планом и реально совершающимися действиями участников операции. Авиация, не получившая приказания об изменении времени, начала свои действия точно по плану. В район Новороссийска вылетели самолеты и нанесли удар по Южной Озерейке, Глебовке, Васильевке, Станичке и Анапе. Тут же вслед за бомбовым ударом, как это и предполагалось, был высажен воздушный десант. В 2 часа 31 минуту корабли открыли огонь по противнику в районе Южной Озерейки и выпустили 2011 крупнокалиберных снарядов.

«Настильный огонь корабельной артиллерии не причинял потерь огневым точкам и войскам противника, укрытым на обратных скатах гористой местности, – пишет А. А. Гречко. – Вражеская огневая система осталась неподавленной. А через полчаса крейсеры вообще прекратили стрельбу и начали отходить в свои базы».

Таким образом, если учесть, что те, кто должен был высадиться под прикрытием этого огня, с подходом к берегу запаздывали, то, как и следовало ожидать, дальше произошло следующее:

«Основной десант в районе Южной Озерейки был встречен шквальным пулеметным, минометным и артиллерийским огнем. Шесть судов загорелись. Канонерские лодки и другие суда несколько раз приближались к берегу, но под воздействием вражеского огня вынуждены были отходить от места высадки… Море штормило, приближался рассвет. Чтобы сохранить силы и средства десанта, контр-адмирал Н. Е. Басистый приказал кораблям отойти в Геленджик и Туапсе. На берегу в районе Южной Озерейки закрепились лишь штурмовые отряды первого эшелона, насчитывавшие около 1500 человек и 16 танков. Морские десантники завязали ожесточенный бой с противником и вскоре овладели Южной Озерейкой, после чего повели наступление на Глебовку».

Эта цитата взята мною из книги «Новороссийск – : город-герой», которую написал генерал-лейтенант Иван Сильвестрович Шиян. Он участник боев на Кавказе и позже, став научным работником, детально изучил Новороссийскую операцию, о которой написал немало трудов. Вот что генерал Шиян рассказал мне (да и в своей книге написал об этом):

– Трое суток десантники, высадившиеся в районе Южной Озерейки, вели тяжелые, труднейшие бои с превосходящими силами противника. Были израсходованы все боеприпасы. Десантники понесли большие потери. И все эти трое суток они не получали помощи. С ними не было связи, руководители операции даже не знали, что эти десантники продолжают там биться и истекают кровью. Десантники попытались прорваться в район Станички, туда, куда высаживался вспомогательный десант, но прорваться туда сумела лишь небольшая группа. Единицы ушли в горы, а двадцать пять человек соединились с парашютным десантом, который высадился почти одновременно с ними, позже они были сняты нашими кораблями вместе с этими парашютистами…

Поблагодарив Шияна, продолжу рассказ.

Действия вспомогательного десанта в районе Станички проходили совсем иначе. Здесь все осуществлялось по ранее намеченному плану. Высадка началась в 1 час 30 минут 4 февраля по сигналу командира отряда высадки старшего лейтенанта Н. И. Сипягина. Группа береговой артиллерии, катера высадки, реактивные установки открыли огонь по огневым точкам противника на берегу, а торпедные катера поставили вдоль берега дымовую завесу. Высадка проходила организованно. И уже через час, в 2 часа 40 минут, командир десанта майор Ц. Л. Куников донес о том, что десант закрепился на берегу, и просил высылать второй эшелон.

После этого доклада Куникова второй и третий эшелоны немедленно прибыли и стали высаживаться в намеченных районах. Подразделения этого вспомогательного десанта не только высадились, но действовали очень активно и, ведя бои, стали расширять плацдарм. В течение ночи десантники захватили несколько кварталов в южной части Станички. Вот с этих успешных действий десантного отряда во главе с Цезарем Куниковым и начинается рождение Малой земли, о которой уже так много написано, учитывая это, я не буду повторяться.

Контр-адмирал Г. Н. Холостяков готовил десант Куникова и руководил его высадкой. Провел эту часть операции блестяще! Георгий Никитич рассказывал мне при встречах много интересного – он отличный рассказчик, – но подробности, касающиеся этого периода операции «Море», я лучше возьму из его опубликованных воспоминаний:

«По-настоящему порадоваться успеху куниковцев не дали плохие новости об основном десанте.

Что там, у Озерейки, неладно, я почувствовал по нервной напряженности Ф. С. Октябрьского, по мрачному лицу Н. П. Кулакова, когда явился к ним на КП с очередным докладом. Догадка эта, увы, вскоре подтвердилась.

При высадке основного десанта не удалось обеспечить столь важной в таких операциях внезапности. Противник обнаружил в море наши корабли и был начеку, причем у него оказалось в этом районе гораздо больше огневых средств, чем предполагалось. Участники первого броска начали высаживаться в тяжелейших условиях – при шторме и под сильным вражеским огнем. Были потеряны болиндеры и еще несколько вспомогательных судов. Контр-адмирал Н. Е. Басистый признал, что продолжать высадку нельзя, и отдал кораблям приказ отходить.

Общая картина прояснилась, конечно, не сразу. Сперва мне стало известно лишь одно; корабли уходят от Озерейки, не высадив морские бригады, так как это почему-то оказалось невозможным.

Я поспешил на КП командующего флотом Ф. С. Октябрьского. Раз уж так вышло, думалось мне, есть смысл повернуть часть кораблей – хотя бы канонерские лодки – в Цемесскую бухту, высадить морскую пехоту на плацдарм, захваченный у Станички, и развивать оттуда наступление на Новороссийск…

Командующего я застал еще более взволнованным и сумрачным, чем час назад. Его состояние понять было нетрудно. Я доложил свои соображения, стараясь быть предельно кратким. Да они, казалось мне, и не нуждались в многословных обоснованиях. Плацдарм существовал. Пристань рыбозавода, способная принять канлодки, была в наших руках. Береговые батареи и флотские летчики, взаимодействовавшие с куниковским отрядом, прикрыли бы и эту высадку… Словом, перестройка плана операции представлялась оправданной. Я даже ожидал, что командующий прервет меня и скажет: «Это уже решено».

Ф. С. Октябрьский выслушал до конца. Быстро шагая взад и вперед по комнате, он задал два-три вопроса, из которых я понял, что все это, должно быть, уже обсуждалось тут. «Так за чем же дело стало?» – думал я.

Отпущенный к себе на КП, я еще некоторое время, пока не рассвело совсем, ждал приказания обеспечить прием кораблей у Станички. Однако тогда оно не последовало. Наверное, я не мог учесть всех обстоятельств, мешавших командующему принять решение немедленно».

Неуверенность в руководстве адмирала Октябрьского подметил и командующий фронтом генерал Тюленев. Он писал:

«После возвращения кораблей в Геленджик, а 83-й морской бригады в Туапсе, когда выяснились обстоятельства боев в районе Южная Озерейка, я приказал вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому 255-ю морскую бригаду, отдельный пулеметный батальон, а вслед за ними и 83-ю морскую бригаду высадить в районе Станичка, развить успех ранее высадившихся войск…»

В целом операция «Море», рассчитанная на освобождение города Новороссийска, закончилась неудачей. Погибло более тысячи человек, было потеряно много кораблей и техники. За плохое руководство и тяжелые потери, понесенные в этой операции, вице-адмирал Октябрьский был снят с должности командующего Черноморским флотом и назначен с понижением – командующим Амурской военной флотилией на Дальнем Востоке.

Где же был генерал Петров во время операции «Море»? Почему командующий фронтом генерал Тюленев, минуя командующего Черноморской группой генерала Петрова, приказывает адмиралу Октябрьскому развивать успех десанта в районе Станички?

Еще до начала операции «Море» осуществлялась другая часть плана наступления – «Горы». В условиях полного бездорожья, при крайне неблагоприятной погоде, когда ледяные дожди сменялись свирепыми вьюгами, войска, вынужденные тащить на себе не только боеприпасы, но орудия и минометы, продвигались вперед с большим трудом. Петров дни и ночи проводил в боевых порядках, на самых ответственных участках.

4 февраля, в день высадки десантов под Новороссийском, начала форсировать Кубань 18-я армия. 5 февраля перешла в наступление 56-я армия. В этот же день Ставка передала Черноморскую группу из Закавказского фронта в Северо-Кавказский фронт, сохранив ее организационно в существующем составе. Генерал Петров опять перешел в подчинение генерала Масленникова, под началом которого командовал 44-й армией на терском рубеже.

Ставка приказала войскам Северо-Кавказского фронта: не позднее 10—12 февраля окружить краснодарскую группировку противника и уничтожить ее. Таким образом, в дни проведения десантных операций Иван Ефимович руководил еще и форсированием Кубани, а также готовил 18-ю и 56-ю армии к наступлению на Краснодар.

Ввиду существовавших уже к тому времени трений между ним и Октябрьским, Петров держался с адмиралом официально. Он находился во время десантной операции на своем НП, но старался не вмешиваться в действия Октябрьского, чтобы лишний раз не сталкиваться с ним, не казаться придирчивым, в десантной операции дал Октябрьскому полную возможность действовать самостоятельно.

И вот, как выяснилось, Петров напрасно поступил так. Если бы он в данном случае оставил бы в стороне свои личные сложные отношения с Октябрьским, пренебрег его обидчивостью, был бы более требователен, а может быть, и более внимателен к нему, возможно, его немалый полководческий опыт помог бы Октябрьскому. Хотя Октябрьский, конечно, принял бы его помощь как личную обиду, проявление недоверия к нему.

Я обещал писать о Петрове правду и поэтому, рассказав о многих его хороших делах, как это ни огорчительно, должен сказать, что в данном случае он проявил слабость. Бывает в жизни такая ситуация, когда человек обязан преодолеть интеллигентскую щепетильность и поступить так, как требуют интересы дела. Твердость в таких делах необходима. Надо прямо сказать: за неудачи в этой десантной операции генерал Петров, как командующий группой, несет ответственность в полной мере.

1 февраля 1943 года Гитлер, нарушив свою клятву не присваивать никому чин генерал-фельдмаршала до конца войны, произвел Клейста в генерал-фельдмаршалы. Он послал ему такую телеграмму: «В знак благодарности к вашим личным заслугам, точно так же в знак признания заслуг ваших войск во время решающих боев на востоке, с сегодняшнего дня я произвожу вас в чин генерал-фельдмаршала».

В телеграмме, посланной Клейсту, отчетливо видно желание Гитлера подбодрить не только его, но и войска: «…в знак признания заслуг ваших войск во время решающих боев на востоке…» И в старой германской и в гитлеровской армии была, как уже говорилось, принята своеобразная игра в этакое рыцарство. В своем ответе фюреру отдал дань этой традиции и Клейст. Явно желая смягчить впечатление от серьезных неудач, он написал: «…мое производство в этот чин я отношу за счет заслуг моих неподражаемых войск и командования». Слов мало, а смысл заложен в них большой. Эпитет «неподражаемые» относится к словам «войск» и «командования», а кто командовал Клейстом? Сам Гитлер. Значит, Клейст открыто льстит фюреру и намекает: все, что было, было под вашим командованием. Разумеется, он имел в виду победы, а не отступление.

Но Клейст не только льстил своим войскам, он еще и лицемерил. Об этом свидетельствует его обращение к Гитлеру в эти же дни с просьбой разрешить приводить в исполнение многочисленные смертные приговоры, которые выносили дивизионные трибуналы. Видно, очень неблагополучно обстояло положение с дисциплиной и боевым духом в «неподражаемых войсках», если новоявленный фельдмаршал в первой же своей просьбе хлопочет о применении к ним смертной казни без утверждения высших инстанций.

Гитлер удовлетворил просьбу генерал-фельдмаршала Клейста.

Итак, третий противник Петрова получил высшее военное звание фельдмаршала. Первым был Антонеску – просмотрел отход Приморской армии Петрова и вступил в пустую Одессу; вторым – Манштейн, который 250 дней не мог с превосходящими силами взять Севастополь, обороняемый отрезанной от всей страны, истерзанной в боях армией Петрова. И вот третий, новоявленный генерал-фельдмаршал Клейст. Какие же победы он одержал? Надо сказать правду, 1-я танковая армия Клейста успешно наступала от Ростова до реки Терек. А вот на терском рубеже 1-я танковая армия полностью выдохлась и, не выполнив задачи, поставленной ей лично Гитлером, покатилась назад. И вот завершается более чем пятисоткилометровый драп-марш от Терека на Ростов. Группа армий «А», которой командует Клейст, потерпела сокрушительное поражение. Разве за такие провалы дают звание генерал-фельдмаршала? Как видим, дают. Гитлер, явно думая о будущем, сместив до этого многих генералов с высоких постов, наверное, пытался создать себе опору из тех, кому еще доверял. Один из них был Клейст – старый, проверенный, преданный служака.

Петров к этому времени еще генерал-лейтенант.

В марте 1943 года Черноморская группа войск и ее управление были расформированы. Иван Ефимович получил назначение на должность первого заместителя командующего войсками и начальника штаба Северо-Кавказского фронта.

В этой должности генерал Петров находился недолго – с 16 марта по 13 мая 1943 года. Не буду подробно описывать эти два месяца службы Ивана Ефимовича, скажу лишь о том, что два месяца активной боевой деятельности в стратегических масштабах, которые охватывает фронт, дело непростое и очень ответственное. Тем более что именно в это время Петрову пришлось как бы держать экзамен перед представителем Ставки маршалом Г. К. Жуковым. Но об атом позже, по порядку.

А сейчас я расскажу о встрече Петрова в штабе фронта с человеком, который будет рядом с ним во многих ответственных операциях. Этот человек – Николай Михайлович Трусов. Как непосредственный участник битвы за Кавказ (он был тогда начальником разведки Северо-Кавказского фронта) он рассказал мне о тех днях много интересного и достоверного. Я много лет знаю его по совместной службе после войны в Генеральном штабе. После ухода из армии нас связывают уже не служебные, а дружеские отношения.

Поскольку читатели будут встречаться в этой повести с Трусовым довольно часто, познакомлю с ним поближе. Николай Михайлович небольшого роста, полный, русоволосый, с добрыми голубыми глазами. Встретив его на улице, никто даже не подумает, что этот человек, внешне похожий больше на детского врача или бухгалтера, в действительности разведчик высокого класса. У него не только внешность, но и фамилия не соответствуют тому, что он собой представляет. Николай Михайлович человек высочайшей смелости, причем в самых различных проявлениях этого качества. Он смел и умом – осуществил очень много труднейших разведывательных операций и разгадал хитрейшие замыслы противника; смел и в самом прямом, действенном проявлении, когда встречался с врагами лицом к лицу.

По происхождению Трусов рабочий, москвич, родился в 1906 году в семье печатника. И сам пошел по стопам отца, стал рабочим-печатником: сначала в типографии, потом окончил полиграфический техникум. В 1923 году вступил в комсомол, в 1927 году в партию. В 1929 году по партийной мобилизации направлен в Красную Армию. Окончил полный курс бронетанкового училища в городе Орле, затем служил в войсках. В 1933 году поступил и в 1936 году защитил диплом в Военной академии моторизации и механизации. После этого Трусов побывал в нескольких длительных командировках за рубежом, во время которых в совершенстве овладел немецким языком. После нападения гитлеровцев на нашу страну Трусов был назначен заместителем начальника разведотдела Южного фронта, а затем начальником разведотдела Северо-Кавказского фронта, куда и прибыл в марте 1943 года генерал Петров.

Мы о многом говорили с Николаем Михайловичем. Но недавно я побывал у него на Плющихе и расспросил о том, как он впервые встретился с Петровым в дни, когда Иван Ефимович стал начальником штаба Северо-Кавказского фронта.

Трусов рассказал:

– До этого я с Петровым не встречался, но конечно же слышал о нем. И вот он после прибытия к нам вызывает меня и просит доложить о противнике. Я доложил. Он говорит: «Как раз подошло время писать разведсводку». Я отвечаю: «Сейчас мы ее составим» – и хотел идти. Но Петров остановил меня. «Садитесь, говорит, здесь и пишите, а я пока другие бумаги посмотрю». Сначала меня это озадачило – непривычно работать под взглядом начальства. Но я тут же понял – Петров хочет проверить меня. В отделе сводку могут написать подчиненные, а он хочет знать, как я мыслю самостоятельно. Ну, я сел к столу, написал. Он прочел внимательно, сказал: «Хорошо, а теперь нанесите на мою карту обстановку в расположении противника, мне некогда, бумаг тут целую кипу надо читать». Ну, тут я окончательно понял: хитрит генерал, изучает свои кадры! Обстановку ему штабные чертежники могли нанести и быстро и красиво, но ему хочется узнать, как у меня с графикой и вообще мои отношения с картой. Нанес я обстановку. Петров поблагодарил, и так у него все это вышло буднично, по-простому, будто мы уже давно вместе работаем. Не знаю, какое у него сложилось обо мне впечатление, но, видимо, неплохое. Он относился ко мне всегда хорошо, кроме официальных моих докладов, часто советовался, беседовал не только о служебных делах. В начале сорок третьего года поздравил меня и подарил генеральские погоны. Я был самый молодой генерал в штабе, мне тогда всего тридцать семь лет исполнилось. Мне довелось служить с разными крупными военачальниками, в завершающих операциях войны я был начальником разведывательного управления Первого Белорусского фронта, которым командовал Жуков. Сравнивая командующих фронтами, могу отметить: к некоторым ходил на доклад с внутренним напряжением, ожиданием упрека или даже разноса. А вот к Петрову всегда приходил со спокойной душой, зная, что у него будет деловой, доброжелательный разговор. Он и упрекнуть и поругать мог, но делал это как-то так, что потом ты сам себя за этот его упрек казнить будешь. Не знаю, как знакомился Иван Ефимович с другими офицерами штаба, но со мной было так, как я рассказал. На первый взгляд простое дело – знакомство с подчиненными, в действительности это не так просто, во-первых, потому, что нас много – в управлениях и отделах сотни офицеров, – во-вторых, знакомство это происходило в ходе боев, где не было времени на изучение людей, надо было сразу руководить махиной, имя которой штаб фронта! Это очень сложный организм. Петров с первого дня вошел, влился и повел дела, будто штаб с ним давным-давно работал вместе.

Положение, в котором оказалось гитлеровское командование, да и сам фюрер, в начале 1943 года, было не из легких, и принимать решения в такой обстановке им было не просто. Под угрозой уничтожения была вся группировка Манштейна, совсем недавно спешившая на выручку Паулюсу под Сталинградом. Такая же опасность нависла над группой армий «А» Клейста.

Надо было решать: где же строить теперь линию фронта, на которой следует остановиться и держаться? какие имеются резервы? какие части можно использовать для выхода из создавшегося кризиса? как координировать действия войск? Положение было настолько критическим, что Гитлер вылетел в Запорожье, где, встретившись 19 февраля с Манштейном и Клейстом, обсуждал самые срочные меры.

Поскольку эти решения имели значение и для тех наших войск, которыми командовал генерал Петров, необходимо с ними познакомиться, для чего перенесемся на некоторое время в штаб, где идет разговор Гитлера с командующими группой армий «А» Клейстом и группой армий «Юг» Манштейном.

Манштейн заявил, что его войска, если они не будут усилены из того резерва, который он видел на кубанском плацдарме, не смогут держать фронт под Ростовом. А генерал-фельдмаршал Клейст, не опасаясь гнева фюрера, в открытую говорил, что сам еле держится и что на Кубани может состояться второй Сталинград.

Вот между каких двух нависших грозных бед оказался в те дни Гитлер. Совещание 19 февраля в Запорожье завершилось весьма неожиданно. С тем, что произошло, я думаю, лучше всего познакомиться по рассказу адъютанта фюрера Отто Гюнше:

«Гитлер на своем самолете „Кондор“ под эскортом истребителей вылетел в Запорожье. Его сопровождали генералы Йодль, Буле, адъютанты, врач Морель и камердинер Линге. Он взял с собой также секретаршу Шредер и двух стенографов для записи протокола совещаний, которые он намеревался проводить в Запорожье… На следующий день после приезда около 11 часов утра Гитлер принял приехавшего к нему из Днепропетровска инженера Брукмана, руководившего работами по восстановлению Днепрогэса. Брукман был известен в Германии – он построил в Нюрнберге здания для партийных съездов. В Днепропетровске он фигурировал в качестве руководящего работника строительной организации „Тодт“. Гитлер приказал Брукману разрушить Днепрогэс, если придется отступать. Затем Гитлер ушел на совещание.

Вскоре к Линге, который находился в кабинете Гитлера, прибежал взволнованный адъютант фюрера Белов.

– Надо скорее укладываться! – закричал он.

– Что случилось?

– Русские танки появились у аэродрома Запорожье. Надо спешить!

Линге начал лихорадочно собирать вещи. В это время в комнату вошел Гитлер. Он очень нервничал и стал сам подавать Линге вещи для упаковки. Когда чемоданы уже укладывали в автомобиль, Белов доложил Гитлеру, что русские танки прорвались не к тому аэродрому, где стояли самолеты Гитлера, а к другому, восточнее Запорожья, и отброшены. Гитлер облегченно вздохнул…»

Этот случай с бегством Гитлера от советских танков показывает, насколько напряженной была обстановка и насколько непрочным было положение гитлеровцев на фронте.

Гитлеровское командование предпринимало все меры, чтобы остановить наступление наших войск на Северном Кавказе, для чего вводило вновь в бой те дивизии, которые уже были выведены в резерв, поскольку по мере сужения фронта при отступлении на Таманский полуостров у гитлеровцев высвобождалось много частей. И вот теперь они вынуждены были их вновь вводить в бой. Кроме того, на этот участок была переброшена авиация с аэродромов Крыма и Донбасса. Сюда же перелетели бомбардировщики из Туниса, из Голландии. Сосредоточив такие большие силы, гитлеровцы смогли приостановить наступление наших войск и начали создавать прочную мощную линию обороны «Готенкопф» («Готская голова»), которую они иногда именовали «Готская линия». (В нашей литературе ее называют «Голубой линией».)

С созданием «Готской линии» Гитлер и его командование связывали большие надежды, она должна была сохранить кубанский плацдарм для развертывания новых наступательных операций в направлении Кавказа.

20 марта Гитлер снова прилетел в Запорожье, для того чтобы продолжить разговор со своими фельдмаршалами. Здесь он окончательно обсудил план по созданию и удержанию линии «Готенкопф». 28 марта начальник генерального штаба Цейтцлер сообщил это решение командующему группой армий «А»:

«Фюрер решил, что 17 армия должна удерживать большую позицию „Готенкопф“, и должна вклключить в нее Новороссийск».

Вот эти последние слова о включении Новороссийска в позиции «Готенкопф» принесли гитлеровцам много хлопот. Новороссийск-то они в своих руках пока удерживали, но под Новороссийском уже был плацдарм советских войск, который мы называем Малая земля, и это ставило под угрозу саму ключевую позицию этой оборонительной линии, ибо Новороссийск был ее опорой. И вот прямо у основания этой опоры – плацдарм с большим количеством советских войск (там уже находилось несколько тысяч малоземельцев).

Для того чтобы ликвидировать эту опасность, гитлеровское командование разработало специальную операцию. Как и многим другим, ей было дано условное и романтическое наименование «Нептун». Не буду о ней рассказывать подробно. Только напомню, что осуществить план «Нептун» по ликвидации плацдарма на Малой земле гитлеровцам не удалось.

Несмотря на высокое положение командующего группой войск, Иван Ефимович, верный своей привычке бывать на переднем крае, приезжал на Малую землю, беседовал с бойцами и командирами и, как всегда, находил с ними общий язык.

После взятия Краснодара наши армии продолжали наступление, но оно не получило развития и 22 февраля почти на всем Северо-Кавказском фронте остановилось.

Таким образом, обе части операции Черноморской группы войск – «Море» и «Горы» – были осуществлены, но с разными результатами. «Море» – Новороссийск не взят, но создан очень важный плацдарм в районе Мысхако, фронтовая операция «Горы» – войска овладели Краснодаром и отогнали от него противника еще на сорок – шестьдесят километров.

В целом все же не удалось окружить (во взаимодействии с войсками Южного фронта) кубанскую группировку противника, как это было приказано Ставкой. Это, конечно, была крупная неудача. Причиной того, что наступление не стало стремительным и мощным, не развилось, была распутица. На Кавказе весна ранняя, все дороги в феврале пришли в негодность.

И не только дороги, но и аэродромы, которые после неоднократного перехода из рук в руки и постоянных бомбежек были практически непригодны. Железные и автомобильные дороги гитлеровцы при отступлении разрушали, для этого были специальные команды, которые только и занимались приведением дорог в негодность. В результате всего этого войска не были обеспечены ни боеприпасами, ни продовольствием, артиллерия отстала. Мощь, которую создают тыловые учреждения и подвижные части фронта, почти полностью была отключена, и это повлияло на боевые действия.

И все же нужно сказать, что в целом фронтовая операция была успешной: освобождены города Нальчик, Пятигорск, Черкесск, Минеральные Воды, Ставрополь, Армавир. Черноморская группа освободила Майкоп и Краснодар. Южный фронт вышел к Ростову и 14 февраля освободил этот город, отрезав полностью группировку, находившуюся на Кавказе, от частей гитлеровской армии, находившихся на Украине. К тому же теперь позади 17-й армии были Азовское и Черное моря.

Как уже было сказано, гитлеровское командование начало создавать оборонительную линию «Готенкопф». Сил у гитлеровцев на Таманском полуострове и кубанском плацдарме было достаточно, и они считали, что этими силами удержат любое наступление советских частей, поэтому Гитлер счел возможным даже дать отпуск командующему группой армий «А» Клейсту.

В нашей Ставке в Москве не были довольны результатами наступления главным образом потому, что не состоялось окружение таманской группировки. И вот для того, чтобы разобраться в причинах, не позволивших осуществить хорошо продуманный план, и для того, чтобы наметить операции на будущее, Ставка решила послать на Кавказ группу во главе с маршалом Жуковым, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой и принять, или, вернее, наметить, планы дальнейших действий.

Вот что об этом пишет генерал С. М. Штеменко:

«Детально разобравшись в обстановке, сложившейся на Северном Кавказе, Генеральный штаб 17 апреля доложил свои выводы Верховному Главнокомандующему вместе с планом возможного использования сил и средств, имеющихся на Северо-Кавказском фронте и прибывающих туда в ближайшее время. И. В. Сталин посоветовался с Г. К. Жуковым, недавно прибывшим из-под Белгорода. Тот не исключал намерений немецкого командования использовать 17-ю армию, засевшую на Тамани, в наступательных операциях весной и летом 1943 года. Он считал целесообразным поскорее ликвидировать таманский плацдарм, отбросив противника в Крым.

Поразмыслив над этим, Верховный сказал Жукову:

– Неплохо бы вам лично разобраться во всем на месте. Последнее время у Масленникова что-то не ладится. Усилия фронта ощутимых результатов не дают… Возьмите с собой от Генштаба Штеменко и побывайте там сами…

Тогда же Верховный разрешил использовать в боях на Тамани особую дивизию НКВД из резерва Ставки. Командовал ею полковник Пияшев. Это соединение имело в то время наибольшую укомплектованность – до 11 тысяч человек.

На следующее утро, 18 апреля, мы вылетели в Краснодар, Г. К. Жуков пригласил в эту командировку командующего ВВС А. А. Новикова и наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова».

На краснодарском аэродроме представителей Ставки встретил генерал Масленников и повез в свой штаб, куда уже были вызваны командующие 58-й, 9-й и 37-й армиями. Жуков сразу заслушал доклады этих командиров и сказал:

– Будем искать решения задачи южнее Кубани. Завтра же выедем на место.

Утром 19 апреля Жуков и Штеменко прибыли на командный пункт 56-й армии. Она наносила главный удар в обход Крымской с юга, вспомогательный – в обход с севера. Враг бросил здесь в бой свежие силы пехоты, танков и авиации. В результате армия только подошла к Крымской, но овладеть ею не смогла. В наступающих дивизиях остро ощущался недостаток боеприпасов. Не хватало артиллерии и танков.

Командарм А. А. Гречко, докладывая обстановку, прямо заявил, что очередное наступление, назначенное на завтрашний день, не подготовлено. Г. К. Жуков согласился с этим мнением и отсрочил наступление армии на пять дней, то есть до 25 апреля. К этому времени ожидались боеприпасы, горючее, подход артиллерии РВГК, новые силы авиации.

К тому же сроку должна была подойти дивизия НКВД. Предполагалось также усилить 56-ю армию за счет переброски сюда гвардейских минометов с пассивных участков фронта.

Жукову хотелось до начала наступления побывать в корпусах и дивизиях, посмотреть все своими глазами.

Чтобы быть поближе к войскам, действующим на главном направлении, и не тратить напрасно время на поездки в Краснодар, Георгий Константинович предложил Масленникову иметь свой НП в этой армии. В общем, Жуков со свойственной ему решительностью стал руководить здесь боевыми действиями войск.

Жуков был человек дела, мыслил крупными масштабами, во время пребывания на Кавказе он заботился об обеспечении фланга гигантской операции, которая назревала на Курской дуге. В разговоре со Сталиным перед поездкой на Кавказ Жуков прямо сказал о своих опасениях насчет того, что немецкое командование сможет использовать 17-ю армию, засевшую на Тамани, в наступательных операциях весной и летом 1943 года. Он считал целесообразным поскорее ликвидировать таманский плацдарм. Вот и действовал маршал Жуков, как хороший шахматист, видя на много ходов вперед, – на Кавказе заботился о том, чтобы обеспечить левый фланг в предстоящем сражении на Курской дуге.

В общем, операция готовилась тщательно. В соответствии с замыслом Жукова была проведена перегруппировка. 56-я армия, наступавшая на главном направлении, получила значительные средства усиления, в том числе артиллерию Резерва Верховного Главнокомандования и большие силы авиации с других фронтов. Шли эшелоны с горючим, боеприпасами, необходимым снаряжением. Жуков приказал начиная с 21 апреля проводить силами авиации массированные удары по обороне, базам снабжения и аэродромам противника. Помогая малоземельцам, авиация налетала группами до 200 самолетов, что сразу же сбило активность противника.

Поскольку маршал Жуков не имел своего штаба, все его распоряжения оформлялись, передавались, а затем их исполнение контролировалось штабом Северо-Кавказского фронта под руководством его начальника генерала И. Е. Петрова.

Непросто было осуществлять эту работу! Требовательность и крутость Жукова общеизвестны. Подготовка операции в короткие сроки особенно трудна для штаба. Полководец может задумать очень удачные маневры, но для осуществления их необходимо перемещать войска и средства усиления, обеспечивать эти маневры разведкой, связью, транспортом, горючим, боеприпасами, другими материальными средствами. Коль скоро Жуков сам взялся за проведение операции, командующий фронтом генерал-полковник Масленников стал вроде бы его заместителем. А вот на штаб фронта легла работа не только в полном объеме, но еще и с большим коэффициентом трудности из-за особенностей и характера и служебного положения маршала Жукова. Забегая вперед скажу: Иван Ефимович справился со своими обязанностями блестяще, в чем читатели убедятся в конце этой главы.

Итак, Жуков и Штеменко побывали во всех армиях, маршал лично поставил задачи командующим. Особенно кропотливо работал Жуков на главном направлении, здесь он собрал всех командиров дивизий и детально разъяснил каждому, какую роль играет его соединение в операции.

Насколько серьезное значение придавал Жуков подготовке, свидетельствует такой факт. У маршала, конечно, было мало времени, он спешил, его ждали в Москве и под Курском. И все же, получив сообщение, что не все еще готово, Жуков не разрешил начать наступление, и его, как пишет Штеменко,

«пришлось перенести еще на несколько дней – до 29 апреля. Только к этому сроку все силы и средства могли быть приведены в полную готовность».

Очень хочется напомнить здесь читателям, как генералу Петрову довелось начать операцию «Горы», – артиллерия тогда не вышла на огневые позиции, некоторые части еще пробивались по горному бездорожью на свои исходные рубежи, а Сталин жестко требовал: «Передайте Петрову, чтобы он начал свое выступление в срок, не оттягивая это дело ни на час, не дожидаясь подхода резервов».

Жуков конечно же имел большую свободу действий. Как представитель Ставки и как заместитель Верховного Главнокомандующего он не только устанавливал сроки, но и привлекал значительные силы с других фронтов и из средств РВГК.

Дальше я опять передаю слово генералу Штеменко, как очевидцу, очень хорошо описавшему ход событий:

«Наконец настало 29 апреля. Мы расположились на НП командующего 56-й армией. В 7 часов 40 минут началась артиллерийская подготовка. 100 минут вся артиллерия фронта вместе с авиацией долбила оборону противника.

Но вот огонь перенесли в глубину, и пехота пошла в атаку, охватывая с севера и юга хорошо видную с НП Крымскую. Это был главный узел сопротивления. Враг оборонялся отчаянно.

Ожесточенные бои в полосе 56-й армии продолжались несколько дней. Противник часто и упорно контратаковал, особенно на правом фланге. Там ежедневно приходилось отбивать по шесть – восемь контратак. Среднесуточное продвижение войск не превышало полутора-двух километров.

На пятый день операции решено было ввести в бой особую дивизию Пияшева. Г. К. Жуков возлагал на нее большие надежды, приказал иметь с Пияшевым надежную прямую телефонную связь и поручил мне лично вести с ним переговоры по ходу боя.

Дивизию вывели в первый эшелон армии ночью. Атаковала она с утра южнее Крымской и сразу же попала под сильный удар неприятельской авиации. Полки залегли, произошла заминка.

Г. К. Жуков, присутствие которого в 56-й армии скрывалось под условной фамилией Константинова, передал мне:

– Пияшеву наступать! Почему залегли?

Я позвонил по телефону командиру дивизии:

– Константинов требует не приостанавливать наступление.

Результат оказался самым неожиданным. Пияшев возмутился:

– Это еще кто такой? Все будут командовать – ничего не получится. Пошли его… – И уточнил, куда именно послать.

А Жуков спрашивает:

– Что говорит Пияшев?

Отвечаю ему так, чтобы слышал командир дивизии:

– Товарищ маршал, Пияшев принимает меры.

Этого оказалось достаточно. Полковник понял, кто такой Константинов, и дальше уже безоговорочно выполнял все его распоряжения.

К исходу 4 мая в результате двойного охвата противник все-таки был выбит из Крымской. Мы тотчас же поехали туда посмотреть оборону немцев. Это был действительно узел, который не так-то просто развязать. Помимо густой сети траншей, ходов сообщения, блиндажей и более легких убежищ здесь с помощью новороссийского цемента были превращены в доты подвалы всех каменных зданий. Кроме того, подступы к станице прикрывались вкопанными в землю танками.

В последующие дни наступление протекало столь же трудно. Особенно тяжело пришлось нашим войскам в районах Киевского и Молдаванского. Овладеть этими пунктами так и не удалось. На рубеже рек Курка и Кубань, Киевское, Молдаванское и Неберджаевская все остановилось. Разведка донесла, что перед нами новая сильно укрепленная полоса, на которую сели отошедшие войска и подтянулись резервы противника. Это и была так называемая Голубая линия. Попытки прорвать ее с ходу к успеху не привели. Дальнейшее упорство с нашей стороны не имело смысла, и 15 мая операцию прекратили. Для прорыва новой оборонительной полосы следовало организовать другую операцию, а для этого требовались время и средства.

Представителю Ставки делать здесь было нечего. Г. К. Жуков, а с ним и все мы отбыли в Москву. Возвращались с нехорошим настроением. Задача – очистить Таманский полуостров – осталась невыполненной. Мы наперед знали, что Сталину это не понравится, и готовились к его упрекам. Но все обошлось относительно благополучно. Верховный ограничился лишь заменой командующего фронтом: вместо И. И. Масленникова был назначен И. Е. Петров, под руководством которого по истечении пяти месяцев советские войска очистили Таманский полуостров от врага».

Не случайно Г. К. Жуков в разговоре со Сталиным сказал, что сколько он ни видел боев, а таких ожесточенных ему не приходилось видеть и что храбрость советских бойцов не знает границ!

Это высказывание маршала Жукова свидетельствует о том, какая мощная оборона была создана на таманском плацдарме и в каких условиях в дальнейшем пришлось вести бои генералу Петрову.

Получив назначение на один из высших постов в армии, Иван Ефимович Петров теперь в подлинном смысле и, если можно так сказать, юридически становился полководцем в современном понимании этого звания. Дело в том, что в прошлые века полководцами называли военачальников, у которых были армии небольшие по численности. Например, в сражении при Каннах у Ганнибала было 40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. По нынешним понятиям – это всего корпус, но Ганнибал считался одним из величайших полководцев именно за победу в битве при Каннах. В полках Александра Невского на Чудском озере было около 17 тысяч воинов – сегодня это около дивизии. Полностью разгромив врага, одержав блестящую победу, Невский вошел в историю как один из талантливейших полководцев.

Росла численность армий, развивалось военное искусство, менялись и критерии, по которым определялось высокое звание полководца. Советская военная наука не каждого крупного военачальника считает полководцем. Этого высокого звания удостаиваются военные деятели, умело руководящие вооруженными силами государства или такими объединениями, как фронт, одержавшие крупные победы над врагом в ходе войны, заслужившие за это всенародное признание.

Став командующим Северо-Кавказским фронтом, Петров вступал на труднейшую полководческую стезю, принимая на свои плечи груз огромнейшей ответственности не только перед боевыми соратниками, но и перед партией и народом. Теперь в его подчинении было восемь общевойсковых армий (9, 37, 44, 58, 18, 46, 47, 56-я) и две воздушные (4-я и 5-я). Ему оперативно подчинялись Черноморский флот и Азовская флотилия. В этих армиях находились многие сотни тысяч людей, жизнь которых зависела и от распорядительности, мастерства, опыта, талантливости и многих других личных качеств командующего.

Новое назначение Петрова свидетельствует о высокой оценке этих его качеств Генеральным штабом, Государственным Комитетом Обороны, Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным, Центральным Комитетом нашей партии. Такая оценка, такое доверие к Петрову подтверждаются еще и тем, что он назначается на маршальскую должность, будучи еще в звании генерал-лейтенанта. Отныне прямым начальником Петрова становился Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин.

Учитывая широкие стратегические масштабы, в которых предстоит теперь действовать Ивану Ефимовичу, необходимо ввести и читателей в эти «высокие материи». Я сознаю, что не всем они будут понятны и интересны, однако при описании деятельности полководца без этого обойтись нельзя. Постараюсь писать возможно проще и короче, не вдаваясь в чисто военные подробности.

Итак, нам необходимо если не на уровне мышления Петрова, то хотя бы в общих чертах представить себе обстановку на фронтах и особенно намерения противника – главного объекта, противодействующего полководцу, и главного объекта, на который он должен воздействовать.

После отступления на Северном Кавказе и потери 6-й армии под Сталинградом Гитлер, как это ни странно, не отказался от своих планов захвата нефтеносных районов на Каспии, в районе Баку. Это у него была уже какая-то навязчивая идея.

То, чтобы осуществить захват нефтеносных районов было невозможно, мы сейчас можем сказать твердо и определенно – не было у гитлеровцев сил, чтобы провести в жизнь план «Эдельвейс» или какой-то его новый вариант. Но Гитлеру все еще казалось: если сосредоточить все, что у него осталось, все, что еще возможно собрать, и бросить опять-таки на захват Баку, то можно надеяться на благоприятный выход из создавшегося сложного положения.

О том, что Гитлер именно на это рассчитывал, свидетельствуют и документы, и воспоминания генералов из его окружения, да и сам ход событий в 1943 году. Генералы Вагнер, Филиппи и Гейм в своих воспоминаниях пишут, что в период отступления от Сталинграда и с Северного Кавказа Гитлер больше думал не о Ростове, а о том, чтобы закрепиться на Кубани и на Таманском полуострове и сохранить таким образом трамплин для возобновления наступления на Кавказ.

Генерал Вольфганг Пиккерт, командир 9-й зенитной дивизии, прикрывавшей Кубанский плацдарм, в своей книге «От Кубанского плацдарма до Севастополя» пишет:

«Ясно, что немецкое верховное командование собиралось обосноваться здесь надолго и все еще рассматривало плацдарм как исходный пункт для новых наступательных операций».

Вот дела, подтверждающие эти намерения. В районе Керченского пролива шло строительство подвесной дороги, которая соединила бы Крым с Таманским полуостровом. По ней немецкие войска на Кубанском плацдарме должны были снабжаться боеприпасами и всем необходимым. И эта дорога была построена. Она работала и обеспечивала боевые действия гитлеровских войск. Кроме того, Гитлер приказал построить через тот же Керченский пролив настоящий, капитальный мост длиной более пяти километров. Этот мост должен был быть двухэтажным: для железнодорожного и автомобильного транспорта.

Министр вооружений гитлеровской Германии Альберт Шпеер в своих мемуарах о строительстве этого моста писал подробно и, нужно сказать, со знанием дела, потому что Шпеер по профессии архитектор:

«Весной 1943 года Гитлер потребовал начать строительство пятикилометрового моста для автомобильного и железнодорожного транспорта через Керченский пролив. Здесь мы уже давно строили подвесную дорогу, которая была пущена 14 июня и доставляла ежедневно тысячу тонн груза. Этого хватало для потребностей обороны 17-й армии. Однако Гитлер не отказался от своего плана прорваться в Персию через Кавказ. Приказ о строительстве моста он обосновывал необходимостью перебросить на Кубанский плацдарм войска и материальную часть для наступления.

Фронтовые генералы давно оставили эту мысль. Когда я посетил Кубанский плацдарм, они хором утверждали, что думают только о том, как удержаться на позициях перед лицом сильного противника. Когда я доложил об этом Гитлеру, он пренебрежительно заметил: «Все это отговорки! Енеке и генштабу не хватает веры в новое наступление!..»

Однако, чтобы осуществить свою заветную цель, прежде чем снова ударить на Баку с Кубанского плацдарма, Гитлеру надо было предварительно решить некоторые политические и стратегические задачи. После крупных поражений авторитет Германии среди союзников несколько пошатнулся. Надо было всячески его укреплять. Об этом стремлении свидетельствует хотя бы разговор министра иностранных дел Риббентропа с министром иностранных дел Италии Бастианини 8 апреля 1943 года, в ходе которого Риббентроп заверял своего коллегу, что русские за зимнюю кампанию истощили свои силы и окончательно ослабли и что поэтому решающая задача войны заключается теперь лишь в том, чтобы рядом повторных ударов уничтожить всю Красную Армию.

Но это разговор, дипломатическая игра, а Гитлеру надо было восстанавливать престиж конкретными действиями, и прежде всего наступлением, которое привело бы к захвату стратегической инициативы.

В эти дни Гитлер проводил ряд совещаний, советовался со всеми командующими группами армий, и в конечном итоге было намечено провести операцию в районе курского выступа. Этот район был выгоден им тем, что советские войска вдавались здесь обширной дугой в расположение гитлеровских войск и предоставляли, таким образом, возможность нанесения концентрических ударов с двух направлений под основание этой дуги. Такое окружение позволило бы гитлеровцам взять реванш за Сталинград и захватить инициативу.

Для выполнения этой операции нужны были силы, нужна была техника, а германская армия, как известно, понесла большие потери. И вот для осуществления задуманного плана начинается гигантская подготовительная работа. Объявляется тотальная мобилизация всего населения, всех сил нации. В армию призываются все мужчины вплоть до пятидесятилетнего возраста, женщины и дети привлекаются на трудовой фронт. К этому времени промышленность Германии уже освоила и начала массовый выпуск новой техники. Особенно большие надежды Гитлер возлагал на танки типа Т-6 («тигр»), Т-5 («пантера») и самоходное орудие «фердинанд», имевшие очень толстую броню. Эти танки действительно представляли серьезное оружие. Гитлер дал указание сделать все, чтобы к началу операции их было как можно больше. Возможности выполнить это указание были. Министр Шпеер доложил Гитлеру:

«Общее число изготовленных легких и тяжелых танков увеличилось во много раз. Производство тяжелых танков возросло с февраля по май на 200%».

К этому времени был создан и пущен в массовое производство новый самолет «Фокке-Вульф-190А». Для тех лет это был, пожалуй, самый лучший самолет. Немцы рассчитывали с помощью этого самолета захватить полное господство в воздухе, потому что равного ему действительно в то время еще не было.

За короткое время по тотальной мобилизации было призвано около двух миллионов человек, и численность немецкой армии была доведена до 11 миллионов 280 тысяч человек.

На советско-германском фронте летом 1943 года гитлеровцы имели на 43 дивизии больше, чем к началу нападения на нашу страну.

В середине апреля разработка плана операции была завершена. Операция получила кодовое название «Цитадель». Это название означало, что данная операция представляет крупное наступление на последний, как им казалось, оплот сопротивления русских.

1 июня Гитлер вызвал в свою ставку в Восточной Пруссии всех командующих группами армий, командующих армиями, командиров корпусов – тех, чьи войска должны были принять участие в наступлении. Он сделал обширный доклад, в котором убеждал, что сосредоточены такие силы и в распоряжение командиров даны такие замечательные танки и самолеты, что они безусловно создадут преимущество для немецкой армии. Гитлер был уверен в полном успехе операции.

Группе армий «А», противостоявшей войскам генерала Петрова, как не участвующей в операции «Цитадель», задачи поставлены не были, но в приказе № 5 было определено:

«Командование группой армий „А“ должно ясно осознать, что главнейшей, хотя и требующей лишений и больших усилий задачей является высвобождение сил для других фронтов. Чем больше сил будет высвобождено и, самое главное, чем скорее это произойдет, тем лучше и эффективнее группа армий выполнит свою задачу.

Для переброски войск следует использовать все средства и способы.

Далее, задача группы армий состоит в – удержании любой ценой Кубанского плацдарма – Крыма. Необходимо всеми средствами совершенствовать оборонительные позиции на побережье Крыма, с тем чтобы, как и на Западе, сделать их неприступными для вражеских десантов».

Как развивалась битва под Курском, читателям! хорошо известно из других книг и статей, поэтому я не буду здесь рассказывать о ней. Хотя генерал Петров непосредственно в этой битве не участвовал, но все его действия в дни подготовки и ведения Курского сражения следует оценивать с точки зрения содействия этой великой битве, ибо боевые дела всех фронтов, и Северо-Кавказского в том числе, конечно же следует рассматривать в общей стратегической ситуации того времени.

Наилучшей и самой эффективной помощью нашим войскам на Курской дуге было – не дать гитлеровцам возможности снять с Таманского полуострова части и перебросить их на тот фронт, где готовилась грандиозная битва. Выполнением этой задачи Петрову и предстояло заниматься в течение ближайших месяцев. Насколько это было нелегко, видно из планов и действий противника.

Даже летом 1943 года, когда гитлеровским генералам было ясно, что надежды на новое наступление с таманского плацдарма бессмысленны, Гитлер с прежней настойчивостью требовал спешить со строительством моста через Керченский пролив, необходимого ему для осуществления наступательных намерений.

Но одного моста Гитлеру казалось недостаточно для обеспечения его далеко идущих планов. Было приказано начать сооружение нефтепровода через пролив.

Работы велись непрерывно, и о них начиная с зимы 1943 года одно за другим поступали указания. 12 февраля командование группы армий «А» получило директиву продолжать строительство подвесной дороги, а со строительством нефтепровода подождать. 15 февраля опять директива:

«Согласно новому решению ОКХ (главное командование сухопутных войск. – В. К.) нефтепровод через Керченский пролив все-таки будет строиться, причем немедленно. Это поручается штабу технических войск 17-й армии».

В дополнение Гитлер приказал начать строительство цепи дотов на Кубанском плацдарме, использовав для этого запасы цемента новороссийских цементных заводов. 21 апреля новая директива: мост через Керченский пролив должен быть закончен к 1 августа 1944 года. В протоколе совещания Шпеера и Гитлера от 6 июня 1943 года говорится:

«Фюрер считает подвесную дорогу весьма ценной. Одновременно он указал, что строительство моста не должно откладываться».

А в протоколе их совещания от 8 июля 1943 года записано:

«Фюрер выслушивает доклад о Керченском мосте и принимает к сведению обещание гаулейтера Заукеля (генеральный уполномоченный по вопросам рабочей силы. – В. К.) поскорее обеспечить необходимую рабочую силу, дабы избежать срыва сроков. Фюрер приказывает докладывать ему ежемесячно».

На нашей стороне в эти месяцы происходило следующее.

В мае 1943 года в связи с назначением генерала Петрова командующим Северо-Кавказским фронтом освободилась должность начальника штаба этого фронта, которую он занимал раньше. Из Москвы из Главного управления кадров предложили на должность начальника штаба генерала Ласкина. Петров спросил: «Не тот ли это Ласкин, Иван Андреевич, который командовал Сто семьдесят второй дивизией в боях за Севастополь?» Ему ответили, что это тот самый Ласкин; после Севастополя он был начальником штаба 64-й армии, а затем начальником штаба 7-й гвардейской армии. Генерал Ласкин участвовал в Сталинградском сражении и теперь как опытный работник назначался с повышением на должность начальника штаба фронта; Петров согласился на это назначение, и вскоре генерал Ласкин прибыл на Северо-Кавказский фронт.

В первой части книги, рассказывая о боях за Севастополь, я приводил немало выдержек из воспоминаний И. А. Ласкина, относящихся к тем дням, отрывков из разговоров с ним. Приступая к описанию боев за Кавказ, я опять неоднократно встречался с Иваном Андреевичем, подробно расспрашивал его о тех битвах, в которых он участвовал вместе с Петровым, начиная с мая 1943 года.

Иван Андреевич живет сейчас в Минске, я бывал в его небольшой квартире и записал на магнитофон наши беседы. Кроме того, Иван Андреевич закончил работу над новой книгой воспоминаний, которую назвал «У Волги и на Кубани». В этих воспоминаниях, еще не опубликованных, несколько глав уделяется сражениям на кавказских рубежах. Естественно, наряду с документами и мемуарами других участников битвы за Кавказ я буду приводить как устные рассказы, так и написанное Иваном Андреевичем. Хочу подчеркнуть: Иван Андреевич – участник событий, знающий до тонкостей обстановку, людей, ход боевых действий, в эти дни он был ближайшим помощником Ивана Ефимовича. Все это придает большую ценность и достоверность тому, что я узнал от него.

Итак, утром 19 мая 1943 года генерал Ласкин прибыл на командный пункт Северо-Кавказского фронта, который находился в лесу, неподалеку от станицы Крымская. Иван Андреевич почистился с дороги и пошел к командующему, чтобы представиться по случаю прибытия и назначения.

– Жду, жду, Иван Андреевич, заходите, – сказал Петров, поднимаясь навстречу и протягивая руку.

Иван Ефимович не скрывал, что ему приятно видеть своего соратника по боям за Севастополь. Он был рад назначению Ласкина, тому, что им придется теперь воевать и работать вместе.

– Наслышан и начитан о том, как вы задали жару гитлеровцам под Сталинградом, прекрасная, блестящая победа, поздравляю вас, Иван Андреевич, с этой огромной победой! Теперь нам всем полегче будет. Много дивизий вы там расколошматили. Говорят, что именно ваша армия Паулюса в плен взяла?

– Не только армия, товарищ командующий, но я сам лично брал в плен этого Паулюса.

Иван Ефимович лукаво посмотрел из-за поблескивающих стекол пенсне и улыбаясь сказал:

– Ну уж, Иван Андреевич, пленных-то, наверное, брали все-таки солдаты, сержанты да офицеры помоложе и помладше вас в звании. Вы все-таки генерал.

Иван Андреевич тоже улыбнулся, но продолжал настаивать:

– Нет, фельдмаршала я брал лично. Не один, конечно, а с сопровождавшими меня офицерами и солдатами, но все-таки был при этом и я.

Иван Андреевич улыбаясь сказал мне:

– Конечно, Владимир Васильевич, я своего языка брал не так, как вы, и привез его даже на машине. Но все-таки, хотя мне довелось взять только одного языка, но зато довольно крупного…

По свидетельству начальника генерального штаба Цейтцлера (а также судя по стенограмме совещания в «Волчьем логове» 1 февраля 1943 года), когда пришло известие о том, что Паулюс попал в плен, Гитлер устроил настоящую истерику. Главной причиной его возмущения было то, что Паулюс не застрелился. Кстати, Паулюс на пути от Харькова до Сталинграда получил три звания: генерала танковых войск, 1 декабря 1942 года генерал-полковника, а 30 января 1943 года Гитлер присвоил ему звание генерал-фельдмаршала. Гитлер полагал, что этим он просто обяжет Паулюса застрелиться, ибо генерал-фельдмаршалы не должны сдаваться в плен. И вот – на тебе! – на второй день после присвоения такого высокого звания свежеиспеченный генерал-фельдмаршал сам сдается в плен. Гитлер кричал:

«Ведь так легко пустить себе пулю в лоб. Каким надо быть трусом, чтобы испугаться этого. Ха! Лучше уж дать заживо закопать себя. Тем более он (Паулюс. – В. К.) хорошо знал, что, его смерть послужит стимулом для того, чтобы люди выстояли в другом котле… Тут можно только сказать: надо было застрелиться, поступить так, как раньше поступали полководцы, – броситься на меч, убедившись в том, что дело потеряно. Это ведь само собою разумеется».

Гитлер заявил, что в эту войну никто больше не получит звания фельдмаршала. Это звание будут получать только после окончания войны.

Однако вернемся к тем дням, когда на Кавказ прибыл Ласкин. Я продолжаю его расспрашивать о встрече с Петровым.

– Поскольку я прибыл из-под Курска, – говорит Иван Андреевич, – куда в мае сорок третьего года вышла наша Седьмая гвардейская армия, я стал рассказывать Петрову, как оформлялась та самая Курская дуга, на которой позднее произошла всем нам известная битва. Выслушав меня, Петров сказал: «Ну а теперь возьмемся за наш фронт. У вас там Курская дуга, а у нас „Голубая линия“. Она перерезает Таманский полуостров от моря и до моря. Видимо, и „Голубым“ назвали этот мощный укрепленный рубеж обороны потому, что его фланги упираются в голубые моря – Черное и Азовское и на большей его части в систему обороны включены плавни, озера и лиманы, тоже все голубые. Слыхали об этой линии?» – «Слышал, но о сути ее знаю мало», – ответил я. «Неужели? Она очень мочалит нам мозги». Петров пригласил меня к карте, развернутой на столе, стал знакомить с положением дел на фронте и с оборонительным рубежом «Голубая линия». «Силы врага, засевшего на этом рубеже, как и на всем Таманском полуострове, очень большие, – продолжал Иван Ефимович. – Фронту противостоит Семнадцатая немецкая армия под командованием генерал-полковника Руоффа. Совсем недавно войска нашего фронта проводили наступательную операцию с целью разгрома таманской группировки гитлеровцев. Но прорвать „Голубую линию“ нам не удалось. Наступление развития не получило и было нами остановлено. Приезжал к нам маршал Жуков, провел разбор операции, поругал, конечно, и убыл в Москву. Я думал, он чем-нибудь поможет, но через день-два после его убытия из состава фронта было взято в резерв Ставки несколько артиллерийских, зенитно-артиллерийских и танковых частей и соединений. И несмотря на такое серьезное ослабление нашего фронта в огневых и ударных силах, мы получили приказ Ставки подготовить и провести новую наступательную операцию с той же целью – разгромить армию и очистить Таманский полуостров. Подготовка этой операции уже заканчивается. Поскольку вы еще не знаете ни противника, ни „Голубой линии“, ни местности, а здесь она особо сложная, то беритесь за изучение всего этого. Совсем недавно я сам был начальником штаба этого фронта и могу сказать, что коллектив, составляющий штаб и управление фронта, – хорошо подготовленные люди. Они быстро введут вас в курс дела».

Ну что ж, принял меня командующий хорошо, – рассказывал дальше Иван Андреевич, – а как станет относиться в будущем, зависит во многом от меня самого. Уж я-то его знаю: за хорошую работу станет уважать, не будешь справляться со своими обязанностями – ни приятельские отношения, ни старое знакомство не помогут. Бывает в нашей службе, и особенно на фронте, что судьба офицера и генерала зависит не от них самих, а часто определяется всякого рода обстоятельствами, работой их подчиненных, порой даже настроением начальника. Но Иван Ефимович не из таких – глаз у него наметан, он быстро и точно распознает, кто есть кто, с ним надо всегда говорить только о деле и по-деловому… Затем я представился членам Военного совета фронта. Генерал Александр Яковлевич Фоминых легко сходился с людьми, я не был в этом смысле исключением, и очень скоро у нас сложились хорошие товарищеские отношения. Генерал Владимир Антонович Баюков обладал совсем другим характером. Мне не импонировало в нем то, что он почти постоянно был мрачен, не понимал юмора… Дня через два-три, посчитав, что хорошо разобрался с положением дел в войсках фронта, я направился к командующему, с тем, чтобы доложить, как понимаю обстановку, и высказать впечатление о штабе фронта. Но этого мне сделать не удалось. Петров сказал: «Знаю, Иван Андреевич, разобрались в обстановке. Но вы уяснили ее через штаб. Теперь вам надо выехать в армии, побывать в войсках, изучить глубже дело на месте и, кстати, познакомиться с командующими и начальниками штабов армий. Тогда у вас легче пойдет работа». Это был стиль Петрова – как можно чаще бывать в войсках, советоваться с подчиненными, учить их и учиться у них. Так он работал в Севастополе да и раньше.

Вскоре генерал Петров вызвал Ласкина и сказал:

– Наступление начнем двадцать шестого мая. Если позволит погода и если подует небольшой ветерок в сторону немцев, то летчики-штурмовики поставят дымовую завесу, она должна ослепить противника, закрыть ему глаза на время, необходимое пехоте, чтобы ворваться на немецкие передовые позиции. Указания на этот счет командующий Четвертой воздушной армией Вершинин и его летчики получили от меня. С рассвета двадцать шестого мая выедем на НП Гречко. Там же будет командарм воздушной Вершинин. Заберем с собой и командующего артиллерией фронта Аркадия Кузьмича Сивкова.

По решению Петрова главный удар наносился силами 37-й и 56-й армий по центру оборонительного рубежа «Голубой линии». Правее, в направлении на Темрюк, должна была наступать 9-я армия, левее, на Новороссийск, – 18-я. 4-я воздушная армия должна была поддерживать наступление нанесением ударов противнику на аэродромах и в воздушных боях над полем боя, а также надежно прикрывать наши наземные войска с воздуха. Учитывая мощность обороны врага, продолжительность артподготовки была назначена в полтора часа.

Еще затемно Петров прибыл на наблюдательный пункт 56-й армии, где его встретили командующий этой армией генерал Гречко и командующий 4-й воздушной генерал Вершинин. Гречко был сдержан и немногословен, а Вершинин, по натуре более общительный, пытался даже шутить. Петров по телефону заслушал доклады командующих 37-й армией генерал-лейтенанта К. А. Коротеева, 9-й армией генерал-лейтенанта П. М. Козлова и 18-й армией генерал-лейтенанта К. Н. Леселидзе о готовности к действиям.

Ровно в 5 часов началась артиллерийская подготовка. Вскоре в небе показалась и наша авиация. Крупные группы бомбардировщиков бомбили цели в глубине обороны противника на направлении главного удара. В конце артподготовки, проверив, дует ли хотя бы слабый ветерок в сторону гитлеровцев, Иван Ефимович сказал Вершинину:

– Константин Андреевич, давайте приказ на вылет штурмовиков для постановки дымовой завесы.

Через несколько минут низко над землей вдоль переднего края пронеслись около 20 «Илов» и вылили смесь. Над окопами противника повисла белая стена дыма. Смещаясь в глубину обороны, завеса закрыла траншеи и ослепила гитлеровцев. Наши войска пошли вперед. Петров напряженно вглядывался в дымовую завесу, но, как и другие, не мог рассмотреть, что там, за ней, происходит. Как выяснилось позднее, часть гитлеровцев отошла из первой траншеи, те, кто остался, были уничтожены нашими бойцами. Ветер был слабый, он не понес дымовую завесу дальше, в глубину, как рассчитывал Петров. Наши передовые подразделения, попав в полосу дыма, тоже оказались слепыми, и продвижение их почти остановилось.

Через полчаса дымовая завеса стала редеть и вскоре рассеялась. Наши части снова пошли вперед. Но и у противника открылись глаза. Особенно напряженные бои разгорелись на участке 11-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майора М. Ф. Тихонова и 22-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор В. Ф. Сергацков. Здесь гитлеровцы оказывали сильное сопротивление и переходили в контратаки. Перед вечером большие группы бомбардировщиков противника, до ста и более самолетов, стали наносить массированные удары по наступающим войскам, и наше продвижение приостановилось. Наступление войск на главном направлении фронта в этот день развития не получило. Только на отдельных участках частям 56-й армии удалось захватить первые позиции и овладеть несколькими опорными пунктами.

Это была явная неудача. Больше других переживал, конечно, сам Иван Ефимович.

Перед отъездом с командного пункта Петров сказал Вершинину:

– Требую от вас, Константин Андреевич, организовывать ночные налеты на вражеские аэродромы.

Надо снизить активность вражеской авиации. Но эти ваши налеты озлобят врага. Предвижу, что в небе будет жарко.

Предвидение Петрова оправдалось. На следующий день завязались тяжкие бои не только на земле, но и в небе. Противник крупными группами по 50–80 самолетов бомбил наши войска, чем задержал их наступление и сковал маневр наших резервов. Воздушные бои продолжались и в последующие дни и часто принимали размах настоящего воздушного сражения. Только за 26—28 мая в воздушных боях наши летчики сбили 158 самолетов.

Генерал Петров хотел разобраться, что же произошло на участке 37-й армии, составлявшей вместе с 56-й ударную группу фронта. Ранним утром 28 мая он выехал туда. Этой армией командовал генерал-лейтенант Константин Аполлонович Коротеев, тот самый, который в боях на рубеже реки Терек командовал 9-й армией. На вопрос Петрова, в чем причина неуспеха, Коротеев ответил:

– На северном фланге – плавни, туда ни артиллерию, ни танки не пустишь, на юге – горы. Одно-единственное место для прорыва – центр. Противник это тоже понимает. Поэтому здесь особенно укрепил оборону, сосредоточил сюда огонь артиллерии, нацелил авиацию.

Логика Коротеева была убедительной. Петров и сам знал все это, слова командарма подтверждали его мысли.

Рано утром 30 мая Петров был на НП у Гречко. Войска армии вели наступление. Била артиллерия. Слышались мощные взрывы бомб, сбрасываемых самолетами обеих сторон. В небе шли бои истребителей. На низких высотах летали и строчили из пулеметов наши штурмовики. Казалось, что войска продвигаются вперед. Однако донесений об этом не поступало ни от командиров корпусов, ни от командиров дивизий.

– Молчат, значит, не продвигаются, – сказал, ни к кому не обращаясь, Петров. И тут же повернулся к Гречко: – Надо лучше разобраться, почему там не идет наступление. Наверное, не только «Голубая линия» виновата, но и наша организация. Андрей Антонович, основные артиллерийские средства фронтового подчинения и авиация работают на вашу армию. И артиллерист ваш, генерал Сокольский, вроде опытный специалист, а проку пока нет.

Командарм Гречко продолжал настойчиво вызывать по телефону командиров корпусов и некоторых командиров дивизий. Их доклады были неутешительны: противник ведет сильный пулеметный огонь из дотов. Наступление задержано.

Затем Петров спросил Вершинина, в чем, по его мнению, причина неудачи. Вершинин ответил Петрову:

– Летчики-истребители почти непрерывно ведут борьбу с авиацией врага, однако срывать их бомбовые удары не всегда удается. Немцы дополнительно подбросили на это направление бомбардировщики с аэродромов юга Украины, в результате чего они стали превосходить нас. Мы не можем завоевать господства в воздухе.

– Это серьезный момент, – сказал Петров. – А в чем видите причину неуспеха наступления вы, Андрей Антонович?

– Местность для наступления очень тяжелая, – сказал Гречко. – Нанесение главного удара силами двух армий по центру полуострова, конечно, наиболее выгодно, так как мы кратчайшим путем выходим к Керченскому проливу. Но на этом участке «Голубая линия» имеет наиболее сильные укрепления и огневое насыщение. Мы не можем подавить огонь обороны. У нас не хватает артиллерии, особенно тяжелой. Авиация противника господствует в воздухе. Наступление целесообразно приостановить до создания необходимых условий для более успешного решения задач.

Командующий фронтом и сам сознавал целесообразность прекращения атак, но надо было выяснить все причины неудачи, чтоб спи не повторились в следующей операции.

Иван Ефимович выезжал на самые передовые наблюдательные пункты артиллеристов, где не через стереотрубы, а простым глазом были видны рубежи обороны противника. На первый взгляд и препятствий-то никаких эта местность не представляла – длинная гряда небольших, покрытых травой холмиков. Но голые эти холмики были насыпные, высота их три-четыре метра. Каждый холмик – это маленькая крепость, в ней три-четыре пушечных и пулеметных дота и дзота, взаимодействующих между собой и с соседними узлами обороны. За первой линией холмов проходит вторая огневая линия, за второй – третья. А все вместе они составляют передовую позицию оборонительного рубежа «Голубая линия». Перед первыми холмами расположены проволочные заграждения в несколько рядов и минные поля. Подавить огонь таких дотов – дело сложное. По ним надо бить только прямой наводкой.

Вечером 5 июня состоялось заседание Военного совета фронта. Были вызваны командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин, командующий артиллерией фронта А. К. Сивков, начальник оперативного управления штаба П. М. Котлов-Легоньков и начальник разведывательного отдела Н. М. Трусов. Иван Ефимович, никогда не тративший время на пустословие, сразу приступил к делу. Он сказал:

– Наступление ни на одном направлении не получило развития. Только на отдельных участках Пятьдесят шестой армии нам удалось захватить передовые траншеи немцев. Нам надо разобраться в причине неуспеха и извлечь уроки. Вот начальник штаба фронта свежим глазом, возможно, увидел то, что мы не замечали, что нам уже примелькалось. Вам слово, Иван Андреевич.

Генерал Ласкин рассказал мне об этом докладе так:

– Это было мое первое выступление в роли начальника штаба фронта, я волновался, но постарался взять себя в руки. Мой доклад по оценке обстановки был коротким и отражал взгляды командующих армиями и в целом штаба фронта, а также мои личные суждения и выводы. Доклад вызвал самое активное обсуждение. Много вопросов задавали Иван Ефимович и члены Военного совета. Под конец совещания Петров подвел такой итог: «Первое. О „Голубой линии“ противника мы говорим, но знаем ее недостаточно, а вернее, слабо. И огневые средства врага мы не можем подавить не только из-за нехватки артиллерийских средств, но и потому, что не обнаружили многие цели, которые мешали продвижению войск. Значит, надо полнее и точнее знать расположение сил и огневых средств врага. Второе. Мы не смогли завоевать господства в воздухе, поэтому авиации противника удалось многое сделать, чтобы наши войска не смогли развить наступление. Значит, надо ударами по аэродромам ослабить силы авиации врага. И в небе следует иметь больше наших истребителей, а тем, которые есть, прикрывать войска более активно. Третье. Черноморский флот и Азовская флотилия представляют собой большую силу. Но в проводимой операции они не имеют активных задач, и поэтому их боевые возможности используются не в полной мере. Четвертое. Стрелковые подразделения, саперы и артиллеристы недостаточно подготовлены к совместным действиям при прорыве укрепленной обороны. По этой теме надо провести усиленную учебную работу с командирами, штабами и войсками. И в заключение изложу мою оценку сложившейся обстановки на фронте и наши задачи. Затишье на всех фронтах говорит о том, что стороны усиленно готовятся к решающим летним сражениям. А наш фронт по приказу Ставки проводит наступательную операцию. Однако ни на одном из направлений, в том числе и на главном, войска не только не смогли прорвать оборону, но даже и захватить первые позиции. По данным разведки, гитлеровское командование продолжает непрерывно возводить новые укрепления как на самой „Голубой линии“, так и в глубине Таманского полуострова. Это говорит о том, что на самом южном фланге советско-германского фронта противник рассчитывает удержать за собой полуостров и Новороссийск. И мы видим, как цепко и упорно дерутся гитлеровцы за каждую позицию, за каждый окоп. Местность на Тамани способствует противнику в достижении цели. Для прорыва такой укрепленной обороны у нас явно не хватает артиллерии, а вместе с тем и умения. Ставка не может направить фронту дополнительные артиллерийские соединения. Но ведь во фронте много своих сил, которые либо не в полной мере, либо не так умело нами используются. Все это ведет к ненужным потерям и нашим неудачам. Считаю целесообразным наступательные действия на всех направлениях временно прекратить, закрепиться на достигнутых рубежах и приступить к более тщательной подготовке операции. Операцию надо готовить, памятуя о том, что сильную четырехсоттысячную Семнадцатую армию немцев на Тамани обязаны разгромить мы с вами, войска нашего фронта, совместно с Черноморским флотом и Азовской флотилией. Больше некому. Для этого надо теперь же начать глубокую и всестороннюю разведку противника во всей полосе фронта и на воде. Готовить операцию всесторонне, тщательно по всем службам, обратив особое внимание на взаимодействие родов войск. Все время подготовки операции использовать на обучение войск и штабов прорыву укрепленных районов».

На следующий день Петров направил в Генеральный штаб доклад, где сообщал, что проводившаяся наступательная операция не имела успеха, не получила своего развития, и просил утвердить его решение о прекращении наступления. Ставка с его мнением согласилась и приказала:

«Впредь до особого распоряжения Ставки от активных наступательных действий… следует воздержаться. На всем фронте перейти к прочной обороне на занимаемых рубежах, пополнить войска, привести их в порядок и иметь резервы…»

Но 28 июня Ставка прислала новую директиву:

«Сосредоточенными ударами главных сил фронта сломить оборону противника на участке Киевское, Молдаванское (т. е. опять же по центру обороны. – В. К.) и, проведя последовательные наступательные операции, иметь конечной целью очищение района Нижней Кубани и Таманского полуострова от противника».

Однако никаких дополнительных огневых средств фронту выделено не было.

А враг, как только прекратились наши наступательные действия, сразу же резко усилил строительство новых оборонительных сооружений на всей «Голубой линии»: возводились новые доты и дзоты с пушками и пулеметами, устанавливались минные поля и проволочные заграждения. Весна и начавшееся лето работали на руку противнику: буйно разросшаяся зелень замаскировала и укрыла заграждения и большинство огневых точек. Поэтому новое наступление, несмотря на мощную и разумно проведенную огневую артиллерийско-авиационную обработку обороны, на сильный состав сил и средств фронтовой ударной группировки, развития не получило. Мы несли неоправданные потери. Военный совет фронта снова счел необходимым временно приостановить наступление.

Почему Петров, известный своим бережным отношением к людям, умением найти какое-то оригинальное решение, вдруг здесь, при штурме «Голубой линии», проявил несвойственные ему черты – дважды начинал наступательные операции, нанося главный удар на одном и том же направлении, не производя перегруппировки и не внося никаких изменений в замысел? В чем дело? Что сдерживало Петрова? Что влияло на него? Мне хочется привести здесь ответ на эти вопросы, данный генералом Ласкиным. Он немало размышлял об этом и благодаря своему оперативному мышлению нашел точное и убедительное объяснение, которое четко сформулировал:

– Если наступление дважды не получилось, значит, либо командование фронта, либо Генеральный штаб в чем-то допускают серьезную ошибку. На войне, если не достигнуто выполнение поставленной цели, еще не значит, что виновато только командование. Тут может быть много обстоятельств, и одно из них, и очень важное, – вражеские силы и планы их командования. Кроме того, мы были связаны приказом Ставки, нам было точно определено направление главного удара и сроки начала наступления, не давалось времени на подготовку, перегруппировку. Почему Ставка, несмотря на неуспех наступления войск фронта в центре «Голубой линии», все же вновь потребовала взломать оборону врага на этом же направлении?.. Нанесением здесь сосредоточенного удара главными силами фронта рассекалась бы вся 17-я немецкая армия, окружалась наиболее сильная ее группировка в районе Новороссийска, наши силы кратчайшим путем выходили бы к Керченскому проливу и лишали противника возможности эвакуировать войска и технику в Крым.

Но это только одна сторона дела. Вторая – это сугубо стратегические соображения Ставки. Дело в том, что Красной Армии в самые ближайшие же дни предстояло решать крупную и важную стратегическую задачу по разгрому главной гитлеровской группировки в районе Курской дуги. И надо было активизировать действия некоторых фронтов, которые притянули бы на себя силы противника, не позволили бы снять с их участков и перебросить войска на Курскую дугу. Против Северо-Кавказского фронта была мощная группировка почти в четыреста тысяч человек. При хорошо подготовленной обороне можно было бы часть ее бросить под Курск, тем более что дуга была неподалеку. Все это противник мог осуществить, если бы мы сидели, как говорится, сложа руки и утешали себя, что сил для наступления у нас маловато. Кроме того, наша активность не допустила участия в сражении под Курском больших сил авиации противника. Вот поэтому важно было активизировать наш фронт. Но в случае нанесения главного удара на вновь избранном направлении нам потребовалось бы много дополнительного времени для перегруппировки и сосредоточения там сил и средств и для подготовки самой операции. А время не ждало, грозные события приближались. На центральном направлении ударная группировка фронта уже была готовой. Вот эти обстоятельства и заставляли Генштаб ставить нам задачи на наступление, что вынуждало Петрова действовать на первый взгляд однообразно…

Дальше я расскажу читателям, как Петров искал выход и что он предпринимал. В создавшейся обстановке командующему фронтом надо было принимать новое решение: это ответственнейший момент в работе командира любого ранга – от отделения, в котором около десятка человек, до фронта, где людей может быть до миллиона и более. Принимается решение не вдруг, ему предшествует большая, я бы сказал, мыслительная работа. Тут дело не только в том, чтобы взять высоту, город, прорвать фронт врага, тут ведь надо послать в бой десятки или тысячи людей, в зависимости от того, каких масштабов командир и какое решение он принимает. Путь к победе в жестоком деле войны выстилается жизнями людей. И в распоряжении каждого командира людей этих строго ограниченное количество. Он должен их направить в бою на такие уязвимые места противника, чтобы как можно меньше потерять своих бойцов и как можно больше уничтожить солдат противника. Таков неотвратимый закон войны. По сути дела, от мастерства командного состава зависит, какая сторона истребит больше врага и сохранит больше своих сил. Победитель тот, у кого в конце войны осталось больше сил, и он, опираясь на них, диктует свою волю.

Когда-нибудь, в более поздние века, будут поражаться кровавым делам на войне, дикости людей, которые уничтожали друг друга миллионами и расходовали на это уничтожение огромные богатства, технику, губили природу. Все тысячелетия, когда на земле велись войны, будут отнесены, наверное, к эре дикости и варварства, потому что достижения цивилизации бледнеют на фоне кровавых войн, которые человечество вело в эти века, беспощадно и безрассудно истребляя созданное своими руками и самих себя.

Ни одно государство никогда до появления нашего, первого социалистического, не обращалось к людям Земли: опомнитесь, прекратите эти войны, давайте жить в мире! Я не буду вдаваться в теоретические глубины, почему государства с капиталистическим укладом не могут жить без войны. Скажу только одно – справедливость наших защитительных войн очевидна. Наши командиры, военачальники, государственные деятели всегда вынуждены были вести военные действия для защиты нашей страны, народа, всего нами созданного на своей земле. И, следовательно, советские командиры, облеченные доверием народа и поручением распоряжаться нашими жизнями в бою, обременены чувством огромной ответственности, высоким сознанием – кого и ради чего они ведут в бой. Вот эти чувства и переживания, это понимание заставляют командиров отдавать максимум сил и способностей уже на первой стадии организации боя или сражения – выработкой и принятием решения. Командиры, у которых это чувство ответственности приглушено, никогда не пользовались уважением и авторитетом ни у подчиненных, ни у начальников. Но, к сожалению, были и такие, и только горькая неотвратимость войны вынуждала терпеть таких командиров ради их каких-нибудь боевых, волевых и других качеств, особенно нужных в бою.

Иван Ефимович Петров не случайно пользовался авторитетом у соотечественников от солдата до Верховного Главнокомандующего – его бережливость по отношению к людям, умение вести бои с наименьшими потерями общеизвестны. Нам еще раз представляется возможность убедиться в этом, когда знакомишься с выработкой решения на проведение Новороссийской операции.

Петров, исходя из общей обстановки, понимал, что скоро поступит директива Ставки о переходе в наступление. Под Курском шли тяжелые бои, наши войска отразили удары врага неимоверной силы и сами перешли в контрнаступление. Значит, вот-вот будет дано указание перейти к активным действиям и здесь, на юге. По недавнему опыту Петров знал, что после приказа о наступлении времени на организацию операции не будет. А подготовка – это залог успеха.

Вот и стал Петров заранее обдумывать свое решение и готовить войска. Прорывать придется сильно укрепленную «Голубую линию», значит, подготовку, обучение войск надо вести уже сейчас. В директиве Ставки могут быть некоторые перемены в деталях, но в целом конечно же будет поставлена та же задача – освободить от врага Таманский полуостров. Значит, нужно уже сегодня искать наиболее эффективный способ выполнения этой задачи.

Все необходимые исходные данные для этой работы имеются: противник – вот он, на «Голубой линии», надо только учесть последние изменения. А они немаловажные – за летние месяцы гитлеровцы еще больше укрепили свою оборону. Петров подолгу беседовал с начальником разведки Трусовым. Николай Михайлович вспоминает, как дотошно расспрашивал его Петров об обороне и силах противника, уж, казалось бы, до тонких тонкостей разведанного и изученного здесь, на Тамани. Не удовлетворяясь этим, командующий фронтом ставил новые задачи: брать языков, перехватывать радиопереговоры, получать самые свежие сведения от партизан.

Не раз командующий и начальник разведки мысленно переносились в расположение врага и, представляя себя на месте его руководства, перебирали все возможные варианты действия. Почти полмиллиона солдат и офицеров, засевших в обороне, которая представляет собой укрепленный район, – сила большая!

Наши войска по сравнению с предыдущими зимними наступлениями ослаблены: Ставка вывела из Северо-Кавказского фронта 37, 44, 46, 47-ю армии. У генерала Петрова к началу Новороссийско-Таманской операции осталось всего четыре общевойсковые армии – 9, 18, 56, 58-я, в оперативном подчинении был Черноморский флот и с воздуха поддерживала 4-я воздушная армия. Читателям не надо быть стратегами, чтобы понять разницу в силах между восемью и четырьмя армиями.

Это обстоятельство очень осложняло положение Петрова. Он понимал: его решение станет основой для определения конкретных задач войскам, в нем должна быть главная идея, замысел – как он намеревается взять верх над противником и разбить его. Принятие решения – это ответственный творческий процесс, требующий глубоких знаний в военном деле, способности предвидеть события, проявления воли, смелости, инициативы и организованности.

После принятия решения оно объявляется в форме приказа, устного, глядя в глаза подчиненным, а затем дублируется письменно. Все это напишет, напечатает, нанесет на карты штаб. Но это будет потом, а пока этот гигантский запутанный клубок знаний, опыта, обстановки, противоречий, сомнений, опасений перекатывается в голове командира денно и нощно, не дает ему покоя, поглощает целиком и полностью. Внешне в эти дни Петров выглядел спокойно, руководил повседневной работой, встречался, беседовал с генералами, офицерами, бойцами, отвечал на звонки «сверху», сам звонил «вниз», но внутренне он был полностью поглощен этой адски напряженной работой – выработкой решения. Командующие всеми родами войск, отделы штаба готовили Петрову справки о возможностях подчиненных им войск, о количестве боеприпасов, продовольствия, имущества, о пропускных способностях железных, шоссейных и полевых дорог, прогнозы погоды и многие другие сведения. А Петров, впитывая все это, думал. Куда ударить главными силами, чтобы рухнула вся «Голубая линия»? Есть ли такое место? Где оно? Рухнет ли оборона врага от такого удара? А если нет? А если не туда будет направлен удар? Какую сделать перегруппировку, чтобы удар получился сильным? Как осуществить эту перегруппировку скрытно от противника? И опять-таки – куда же нанести этот удар? Куда стягивать свои силы? Откуда отвлечь внимание, силы врага и как это сделать?

После долгих и тщательных размышлений генерал Петров пришел к выводу: ключевой позицией «Голубой линии» является укрепленный Новороссийск. С потерей его начнет рушиться оборона гитлеровцев. Значит, надо брать Новороссийск. Но как? Окружить, обходить, штурмовать? Одна неудачная операция уже проведена. В строительном деле давно известна истина: лучше создавать что-то заново, чем переделывать неудачно построенное. В военном деле еще труднее, тут проигранную битву не переделаешь. Что утрачено, то утрачено. Тех, кто в братских могилах, не воскресишь, корабли со дна моря не поднимешь.

Обстановка для Петрова осложнялась именно тем, что предыдущая неудачная операция предельно насторожила противника в Новороссийске, заставила его провести ряд мер по усилению обороны. Но ничего другого для направления главного удара Петров не видел. Придется идти прямо в пасть врагу. Но идти в пасть – это еще не значит идти на гибель, пасть в то же время самое уязвимое место: если ударить в эту пасть умело, чудище может сдохнуть!

Петров не был тщеславным человеком. Ему, конечно, не было чуждо здоровое желание добиться успеха, похвалы за свои действия, но он всегда действовал ради дела, а не ради того, чтобы быть замеченным. Есть люди, которые стремятся к вершине потому, что на ней они будут видны всем. Петров был из тех, кто если шел к вершине, то для того, чтобы видеть шире и дальше.

Вот почему, приняв решение, Иван Ефимович, не заботясь о своем авторстве и приоритете, стал советоваться с товарищами, готовый принять их критику, поправки, пожелания или одобрение. Разумеется, для сохранения тайны он знакомил со своим замыслом очень ограниченный круг генералов.

Первым, главным советником и оппонентом в спорах у командующего обычно бывает начальник штаба. Иван Ефимович поделился своими соображениями с Ласкиным. Иван Андреевич так передал мне суть разговора с Петровым:

– Командующий изложил мне свое решение в общих чертах: главный удар нанести совместными силами Восемнадцатой армии и Черноморского флота по новороссийской группе врага. Разгром ее и освобождение Новороссийска считать первым главным объектом наступательной операции. «Восемнадцатая армия уже стоит на этом направлении, перегруппировка здесь не нужна. Будем высаживать десант прямо в Новороссийск! Да, придется лезть в пекло. Здесь самые мощные укрепления, доты, береговая артиллерия, заграждения. Да, прямо сюда – в порт! Риск огромный, но и победа верная! Одновременно с высадкой десанта переходит в наступление Восемнадцатая армия с плацдарма, то есть с Малой земли, и севернее Новороссийска. Начинают наступление Девятая и Сорок шестая армии, чтобы не дать возможности противнику маневрировать резервами».

Ласкин понимал, какой огромный риск таится в замысле командующего, но аргументы Петрова, нейтрализующие этот риск, были убедительными. Иван Андреевич поддержал решение Петрова.

Потом Иван Ефимович пригласил вице-адмирала Льва Анатольевича Владимирского. Командующий Черноморским флотом тоже одобрил это решение.

На следующий день Петров выехал на КП командарма 18-й. Генералу Леселидзе план командующего пришелся по душе. Для Петрова не только одобрение, но искренняя поддержка его замысла была очень важна, он понимал – успех дела во многом зависит от того, чтобы командиры-исполнители действовали от души, с охотой, а не только по приказу.

И еще Петров сказал своему начальнику штаба:

– В прошлой неудачной операции войска не виноваты, плохо работали командно-штабные инстанции.

Поэтому, Иван Андреевич, все руководство операцией я беру на себя, а вы мне обеспечьте надежную связь со всеми ее участками.

Как это бывало на других фронтах, да и здесь, на Кавказе, перед развертыванием больших событий прибыл представитель Ставки Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко. Он поселился в небольшом домике в лесу, неподалеку от командного пункта фронта.

Генерал Петров вместе с Ласкиным пришел к маршалу с докладом об обстановке и о своих намерениях. Иван Ефимович развернул на столе карту с наметками операции.

– А есть ли директива Ставки? – спросил Тимошенко.

– Такой директивы нет, – ответил Петров, – но наступать, конечно, придется. А для нового наступления необходимо принять новое решение, вот мы и подготовились.

– Я убежден, командующий и штаб основательно поработали над выработкой решения. Может быть, мне и рассматривать не надо? – пошутил Семен Константинович.

– Одно дело, как думает командующий фронтом, и совсем другое, когда о таком важном мероприятии скажет свое слово представитель Ставки, – сказал Петров.

– Ну раз так, давайте подумаем вместе.

Петров коротко изложил обстановку и замысел операции.

– Значит, Новороссийск берете в клещи и бьете в лоб, – резюмировал Семен Константинович. И тут же спросил: – Как используется огонь артиллерии крупных морских кораблей? Какими средствами и как рассчитываете уничтожить укрытые бетоном огневые средства в районе Новороссийска?

Петров ответил:

– Артиллерийский огонь крупных кораблей с моря будет использован для обеспечения наступления западной группы на плацдарме, поскольку там нет ни тяжелой, ни реактивной артиллерии, нет и танков. А для уничтожения огневых средств в дотах, расположенных в районе Новороссийска, используем всю тяжелую артиллерию Восемнадцатой армии фронта и береговую артиллерию флота. Сооружения в порту моряки предлагают взломать торпедной атакой. Считаем необходимым часть долговременных сооружений разрушить методическим артиллерийским огнем еще задолго до начала операции.

– Вижу, решение вами выстрадано и вы уже привязаны к нему. Это хорошо, – сказал маршал. – Против такого замысла не возражаю. А директива Ставки на наступление к вам должна скоро поступить.

Итак, решение принято, одобрено, но… Как известно, без этого «но» у Петрова редко обходилось.

Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Л. А. Владимирский доложил Петрову, что им получены указания наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова о том, что ввиду сильного минирования противником прибрежных вод Черного моря южнее Таманского полуострова и наличия у него все еще сильной авиации Ставка не считает нужным рисковать крупными кораблями в данной операции. Это очень огорчило Петрова. Ведь именно мощный огонь артиллерии крупных кораблей должен поддерживать высадку десанта и наступление с Малой земли. Но, как говорится, палка в колесе появилась, надо искать выход. И Петров его находит.

Командующий фронтом вызвал с плацдарма командующего артиллерией армии полковника И. М. Рупасова, чтобы с ним рассмотреть вопрос огневого обеспечения наступления малоземельцев. Полковник Рупасов был хорошо известен Петрову по Севастополю. Во время всей героической обороны этого города он был начальником артиллерии 172-й дивизии, которой командовал Ласкин. Поэтому, собираясь выехать на КП 18-й армии, Иван Ефимович сказал Ласкину:

– Завтра, Иван Андреевич, поедете со мной к Леселидзе, ведь вы после Севастополя, кажется, не виделись с Рупасовым.

На КП Леселидзе были рассмотрены огневые возможности на плацдарме. Было решено для более надежного огневого обеспечения наступления с Малой земли выделить крупные силы авиации – штурмовики и бомбардировщики – и нацелить туда огонь дальнобойной артиллерии фронтового подчинения и береговой обороны флота. А лично на полковника Рупасова была возложена ответственность за организацию четкой корректировки артиллерийского огня и за своевременное обозначение переднего края при подлете нашей авиации.

В эти дни на Северо-Кавказский фронт прибыл еще один представитель Ставки – нарком Военно-Морского Флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов. Вот что пишет об этом сам Кузнецов:

«…Меня вызвали в Ставку. Разговор начался с вопроса о важности Новороссийска как порта и как флот может помочь его освобождению. Я доложил наши наметки.

– Не спешите, – ответили мне. – Поезжайте на юг и лично разберитесь во всем.

Уже привыкший к тому, что И. В. Сталин очень строго заботился о секретности предстоящих операций, я не счел удобным подробно расспрашивать о разрабатываемом плане. Решил воспользоваться уже испытанным приемом: выяснить что можно через своих работников в Генштабе. Но оказалось, что и они пока мало осведомлены.

18 августа я вылетел в Краснодар к командующему Северо-Кавказским фронтом генерал-полковнику И. Е. Петрову.

Встретились как давние и добрые друзья. Моряки прониклись любовью и уважением к И. Е. Петрову еще при обороне Одессы и Севастополя, когда он командовал Отдельной Приморской армией. Он всегда высоко ценил моряков и умело организовывал взаимодействие сухопутных войск и флота. И сейчас он уделял большое внимание этому вопросу, очень чутко прислушивался к мнению моряков и возлагал большие надежды на их помощь. Часто он прямо звонил мне в Москву, чтобы разрешить тот или иной вопрос. Иван Ефимович предложил засветло проехать на машинах на его КП. Он ознакомил с замыслом операции. Цель ее заключалась в том, чтобы разгромить всю вражескую таманскую группировку.

Прежде чем приступить к прорыву «Голубой линии», предусматривалось освободить Новороссийск. Планировались внезапные удары по вражеским войскам в городе одновременно с трех направлений – с востока, юго-запада и юга. Удар будет наноситься и с суши и с моря. С востока должна была наступать восточная группа войск 18-й армии; с юго-запада, с мысхакского плацдарма – западная ее группа, в том числе и 83-я морская стрелковая бригада, со стороны моря должен был высадиться десант».

Энергичный, обаятельный молодой адмирал (ему тогда был сорок один год) пользовался большим уважением не только на флоте, но и в сухопутной армии. Перебросившись шутками с командующим И. Е. Петровым, Николай Герасимович ознакомил Военный совет и командование фронта с положением дел на основных направлениях советско-германского фронта, сделал особый упор на Северном и Балтийском флотах.

Дальше я передаю слова присутствовавшего при этой беседе Ласкина:

– Для нас, поглощенных событиями на юге страны, его информация была интересной, она раскрывала глаза на многие государственные вопросы. По твердости каждой формулировки, убедительности высказывания чувствовалось, что Кузнецов выражает не только свое мнение, а в целом Ставки и Генштаба. В его манерах была естественная простота и изящность. Серьезное лицо его обращалось ко всем нам с дружеской улыбкой. Николай Герасимович умел шутить. Помню, Иван Ефимович сказал ему, что в целях ослабления авиации противника он приказал периодически наносить удары по аэродромам врага и что на днях летчики Четвертой воздушной армии совершили налет на крупный аэродром в Крыму и уничтожили тринадцать самолетов на земле. Николай Герасимович сказал: «По немецким данным, они четырежды перетопили наш флот, особенно подводные лодки, пять раз уничтожили все наши самолеты, побили все сухопутные армии и вовсю кричат, что у нас исчерпаны все резервы. Конечно, если полностью верить всем донесениям наших фронтов и флотов о нанесенных врагу потерях, то и мы поуничтожали немцев столько, что вроде Гитлеру и воевать скоро будет нечем». Находившийся здесь член Военного совета генерал Баюков, человек, не понимавший и не принимавший шуток, без которых и в жизни и тем более на фронте не обойтись, сказал: «Выходит, что и донесениям нашего фронта вы не будете полностью верить?» Кузнецов не среагировал на это и продолжал: «Но гитлеровцы еще очень сильны. Это нам надо знать, и с этим надо считаться». Затем стал говорить Петров, которого Николай Герасимович слушал с большим вниманием. Иван Ефимович завел речь об использовании сил Черноморского флота в предстоящей операции. Ознакомив адмирала с замыслом-решением на операцию, он подчеркнул важную роль, выполняемую в ней флотом, в частности морским десантом. Зашел разговор и о месте высадки его. Но чувствовалось, что обо всем, что говорил Петров, Кузнецов уже знал и поэтому без промедления высказался за то, чтобы десант высадить в Новороссийске, то есть полностью поддержал соображения Петрова и командующего Черноморским флотом Владимирского. Иван Ефимович по опыту героической обороны Одессы и Севастополя хорошо знал и высоко ценил роль мощного огня орудий крупных кораблей в поддержке сухопутных войск, действовавших в прибрежной зоне. Поэтому теперь не преминул сказать об этом наркомвоенмору, видимо все же рассчитывая заполучить корабли для действий в предстоящей операции. Николай Герасимович сразу понял Петрова и сказал: «Решение Ставки не применять крупные корабли в данной операции не самоцель сохранить корабли, ведь и они создаются для боя. И когда надо было любой ценой удерживать Севастополь, то туда направлялись самые крупные наши корабли. Это вполне оправдывалось тяжелой фронтовой обстановкой тех дней на юге страны. В данной операции ваш фронт решает не менее важную задачу. Но теперь совсем иная оперативно-стратегическая обстановка, другие у вас и возможности. Вы под Новороссийском сосредоточиваете огромную массу артиллерии, гвардейские минометы „катюши“, большие силы авиации. В этих условиях нет необходимости использовать крупные корабли. К тому же противник усыпал прибрежные воды противокорабельными минами, имеет сильные торпедные катера и бомбардировочную авиацию. Таким образом, теперешняя наша забота – сохранить крупные корабли – полностью оправдывается самим ходом военных событий. До конца войны еще далеко, они потребуются для последующих боевых дел».

Потом Николай Герасимович стал с большой похвалой говорить о Петрове: «Вы, Иван Ефимович, уже два года воюете вместе с моряками. За вами Одесса, Севастополь. И если в то время вы подчинялись командующему Черноморским флотом, то теперь он подчинен вам. Вы стали вроде флотоводца! Моряки давно наслышаны о вас и прониклись к вам большим уважением. А моряки-офицеры, кроме этого, выражают удовлетворение тем, что командующий фронтом считается с их мнением при выполнении боевых задач, решаемых морскими силами, и возлагает на моряков большие надежды». Петров, не любивший похвал, отнекивался: «Ну что вы, всего-то я и научился, что отличать катер от эсминца. Но зато многое узнал о мужестве, об истинном коллективизме и отваге личного состава кораблей и морской пехоты. Их решительные и героические боевые дела видел всюду. Я надеюсь, верю в новые подвиги моряков в предстоящих наступательных боях». – «Ваша оценка боевых дел моряков нас радует, – сказал Кузнецов. – В их мужестве, видимо, сказывается и более длительная служба матросов на флоте, и сама морская стихия. Корабль и море по-особому сплачивают людей в одно нераздельное целое, в одну боевую семью и готовят к свершению героических дел. Да, о героических подвигах моряков знают воины всех фронтов, знает весь наш народ, знает о них и враг. – Потом Кузнецов спросил: – А не имеете ли вы, Иван Ефимович, каких-либо претензий к морякам?» – «Одно не ладится у них: не могут даже на один-два дня предвидеть погоду на море. Так было в феврале, так, чувствуется, будет и теперь», – сказал Петров. «Это бывает… В погоде ошибаются и сами ученые-метеорологи»… Эту беседу двух крупных военачальников я слушал с большим вниманием и интересом, видимо, поэтому основные мысли ее крепко запали в моей памяти, – завершил Ласкин свой рассказ.

В конце августа была получена долгожданная директива Ставки. В ней приказывалось Северо-Кавказскому фронту совместно с Черноморским флотом и Азовской флотилией одновременными ударами с суши и моря прорвать оборону противника, разгромить его таманскую группировку и не допустить ее эвакуации в Крым.

Много раз перечитал Петров этот короткий, но емкий приказ, вникая в его общий смысл и в каждое слово. Радость, удовлетворение росли по мере чтения директивы: не пропала даром трудоемкая предварительная работа. Но на подготовку операции почти нет времени: через несколько дней предлагается лично доложить план Верховному.

Петров читал: «Одновременными ударами с суши и моря…» – и думал, что это совпадало с его намерением наступать общевойсковыми армиями и высадить десант. Правда, в директиве не упоминается Новороссийск, но, видимо, Ставка не хотела ограничивать свободу действий командующего, полагаясь на его опыт. Ему предоставляется возможность выбора маневра, главного удара, создания группировки. В общем, директива была на редкость краткая, доверяющая Петрову многое решать самому.

Командующий пригласил членов Военного совета и начальника штаба. Не скрывая своего хорошего настроения, сказал Ласкину:

– Никаких изменений в решении не будет. Но время подпирает. Хорошо, что у нас вроде все вопросы уже подработаны. Возьмитесь, Иван Андреевич, за окончательную доработку нашей директивы и плана операции. Самым тщательным образом, поминутно должны быть отработаны вопросы взаимодействия между артиллерийскими огнями, ударами авиации и действиями морского десанта. Ведь начинаем в темную южную ночь.

Член Военного совета генерал А. Я. Фоминых, прочитав директиву, сказал:

– Выходит, намеченный вами главный удар на Новороссийск остается в силе. Ну что ж, будем готовить обращение к бойцам.

Фоминых всегда сохранял сдержанность и для партийного работника был даже слишком молчаливым.

В повседневной работе нетороплив, в обращении с людьми вдумчив и деловит.

Член Военного совета В. А. Баюков, прочитав директиву, сказал:

– Директива не говорит, где наносить главный удар. Но можно и на Новороссийск. Правильно понимаю, товарищ командующий?

Петров подтвердил. Баюков продолжал размышлять вслух:

– Но ведь здесь самая прочная оборона. Значит, рассчитывать надо на самый сильный огонь. Ну что ж, будем готовиться. Снарядов и мин подвезем, продовольствием обеспечим. А вот как будет организован прорыв «Голубой линии», это еще не совсем ясно. Уж если и на этот раз мы ее не прорвем, всех нас надо поснимать с должностей, – неожиданно заключил Владимир Антонович.

Петров приказал штабу подготовить карты, справки и другие документы для доклада в Генеральном штабе и Верховному.

Когда все было готово, генерал Ласкин и начальник оперативного управления фронта генерал П. М. Котов-Легоньков пришли к командующему. Иван Ефимович снова перечитывал директиву, всматривался в карты, негромко рассуждал, как бы еще раз приглашая генералов послушать его суждения:

– Мы наносим довольно сильный удар на Новороссийск, и подготовлен он неплохо. Что же касается общего замысла всей Новороссийско-Таманской операции, то он бледен, слишком прост. Нет в нем смелых фланговых, обходных ударов, ведущих к окружению врага. Сделать это не позволяет нам тяжелая для наступления местность. Единственный плюс состоит в том, что теперь отпала угроза вражеских ударов по флангам наших армий. Это позволяет нам сосредоточивать максимум усилий на определенных направлениях, с тем чтобы рассекать Семнадцатую армию, окружать и уничтожать ее по частям. Дальше. Темп наступления запланирован невысокий. Думаю, и это правильно. От войск надо требовать то, что они могут выполнить при напряжении всех сил. А в условиях такой тяжелой местности, мощной обороны и сильного огня врага они большего дать не могут. И все же войска фронта вместе с флотом способны в конечном итоге выполнить задачу и сумеют разгромить гитлеровцев на таманской земле. Ну что ж, кажется, все продумано, все рассчитано. Надо только умело доложить Верховному.

Вечером Иван Ефимович ходил на доклад к маршалу С. К. Тимошенко, тот не только заслушал его, но и посоветовал, как держаться в Ставке. Семен Константинович, когда был наркомом обороны, часто общался со Сталиным, знал его привычки.

В Москву с Петровым вылетел начальник оперативного управления фронта генерал-майор Павел Михайлович Котов-Легоньков.

В Москве план операции сначала рассматривался в оперативном управлении Генерального штаба, затем в Главном морском штабе. После этого командующего пригласил первый заместитель начальника Генерального штаба Алексей Иннокентьевич Антонов. Он принял Петрова очень радушно. Совсем недавно, в июле – декабре 1942 года, генерал Антонов был начальником штаба Северо-Кавказского фронта, затем Черноморской группы войск и Закавказского фронта. В декабре 1942 года он был назначен на высокую должность в Генштабе. Выбор Ставки был не случаен, генерал Антонов проявил себя талантливым штабным работником. Да, есть и такой талант. И встречается так же редко, как талант в любой другой профессии.

Алексей Иннокентьевич полностью поддержал замысел Петрова и тоже дал несколько дружеских советов, как держаться во время беседы со Сталиным, так как знал, что от этой встречи зависит не только утверждение плана предстоящей операции, но и дальнейшая служба Петрова.

Это была первая встреча Петрова со Сталиным, и конечно же Иван Ефимович волновался еще задолго до того, как вошел в кабинет Верховного.

Дальше я пишу об этой встрече по рассказу самого Ивана Ефимовича:

– Сталин встретил меня пристальным, внимательным взглядом. Подошел. Поздоровался. Я с удивлением обнаружил на его лице несколько рябинок – следов оспы. Раньше на портретах я их никогда не видел, наверное, поэтому удивили. Лицо его было усталым. Он оказался ростом чуть ниже меня, и это тоже было неожиданно. Я его видел раньше издали да в кинохронике, и всегда он был в моих глазах более крупным. «Докладывайте, товарищ Петров», – коротко сказал Сталин и указал на стол, где можно развернуть карты. Я изложил замысел операции, все время стараясь быть кратким, понимая, что каждая минута Верховного дорога. После моего доклада Сталин спросил Антонова: «Какое мнение у Генерального штаба?» – «Генеральный штаб рассмотрел план операции Северо-Кавказского фронта и считает возможным его одобрить», – ответил Антонов. Сталин заговорил не торопясь, как бы размышляя вслух: «Значит, на Тамани против вас Семнадцатая немецкая армия, укрепленный рубеж и тяжелая для наступления местность. Но у этой армии позади Керченский пролив. А с вами Черноморский флот и Азовская флотилия. Ваш двухлетний опыт совместных действий с флотом дает основание считать, что в этой операции вы сумеете правильно использовать его силы. Ваша задача утопить немецкую армию в плавнях, лиманах и проливе. Кстати, в Ставке вас считают специалистом обороны. Но этот период войны для нас закончился. Вам предстоит проявить себя в руководстве наступательными операциями». Верховный утвердил план без изменений и поправок. Никаких других тем не коснулся. Подошел, прощаясь, пожал руку и добро сказал: «Желаю вам, товарищ Петров, успеха в этой операции».

В тот же день Петров возвратился на Кавказ. Сталин и раньше, заочно, относился к Петрову доброжелательно, ценя его заслуги в трудную пору 1941 года, упорную защиту Одессы и Севастополя. Отражение удара на Баку несомненно еще больше укрепило это уважение, о чем свидетельствует назначение его командующим Черноморской группой войск, а затем и Северо-Кавказским фронтом.

Ну, а самым убедительным подтверждением теперь уже не только уважения, но и расположения Верховного к Петрову стало то, что буквально вслед за возвращением Ивана Ефимовича из Москвы пришла телеграмма о присвоении ему звания генерал-полковника. Видно, Сталин рассмотрел, что у такого достойного и заслуженного генерала маловато звезд на погонах. Повышение до начала операции, когда еще неизвестно, что ожидает впереди – победа или провал, разумеется, означало, что Петров действительно произвел очень хорошее впечатление на Верховного.

Что же касается Ивана Ефимовича, то он, окрыленный одобрением плана, присвоением звания и весьма благоприятным исходом встречи со Сталиным, с еще большим жаром взялся за подготовку войск к сражению.

Да, так уж устроены люди, им нужно совсем немного: доброе слово, приветливый взгляд – и дети и полководцы от доброго отношения счастливы.

Я думаю, именно хорошее настроение, ощущение радостной приподнятости позволило провести с блеском одну из трудных и ярких операций Великой Отечественной войны, которую до сих пор изучают в академиях: о ней написаны многие исследования, защищены кандидатские и докторские диссертации.

В ночь с 8 на 9 сентября 1943 года генерал Петров выехал на свой наблюдательный пункт. Он был оборудован в районе горы Дооб. Неподалеку от него находился НП командующего Черноморским флотом, а еще несколько южнее – НП командующего 18-й армией. Близость друг от друга лиц, ответственных за ход операции, упрощала и делала более устойчивым управление в ходе наступления. Петров ехал в машине и знал, что в окружающем мраке на огромном пространстве побережья Черного моря сейчас идет напряженная, торопливая работа, завершающая всю длительную, многонедельную подготовку к броску на Новороссийск. Он живо представлял лица людей, с кем встречался и беседовал вечером, тех самых, кому придется выполнять труднейшую часть операции: вести бой, идти на врага грудь в грудь.

Петров накануне приказал собрать командно-политический состав частей, участвующих в десанте, всех – от командира роты и катера до командира десанта. На эту встречу прибыли члены Военных советов фронта и 18-й армии. Это был не митинг, не собрание – был разговор боевых товарищей перед большим и ответственным боем. Петров вел этот разговор в обычной для него манере беседы. Вот как описывает эту встречу присутствовавший на ней контр-адмирал Холостяков:

«Нетрудно представить, сколько у генерал-полковника Петрова забот перед наступлением фронтового масштаба. Вряд ли удастся ему сегодня побывать, как он это любит, на исходном рубеже какой-нибудь роты. Но не повидаться с командирами, которые первыми должны ворваться с моря в укрепленный противником порт, Иван Ефимович, очевидно, не может. Ему нужно не только напутствовать их, но и послушать, самому почувствовать, насколько они готовы к такому бою. Командующий фронтом обращается поочередно к младшим офицерам из разных частей, и они докладывали о своей задаче, о том, как подготовились, чем обеспечены к бою, чего недостает. Почти каждого генерал-полковник спрашивает о настроении бойцов, некоторых – о том, где воевали, за что награждены (про двух или трех, еще не имевших орденов, велел что-то записать адъютанту). Армейцев и моряков он слушает одинаково внимательно, с живым интересом знакомясь с новыми людьми и, вероятно, многих запоминая.

Потом генерал Петров говорит сам. Он не вдается в замысел операции… Подробно останавливается на роли младшего офицера в наступлении, на том, насколько зависит общий успех от каждого лейтенанта, от его умения организовывать неотразимый натиск, поддержать соседа, вселить в подчиненных уверенность в победе. Дает совет – не преуменьшать перед бойцами трудности предстоящих боев, не скрывать правду о том, как силен еще враг, ибо это надо помнить и учитывать, чтобы его одолеть.

– А разгромить врага, – заканчивает командующий, – мы можем и обязаны!»

Иван Ефимович умел не только понять, почувствовать настроение людей, но и зажечь их сердца, воодушевить на подвиги.

После совещания в тот же день, 7 сентября, Петров дал указание командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Владимирскому и командующему 18-й армией генералу Леселидзе начать штурм в ночь с 8 на 9 сентября в 2 часа 15 минут. Вот как строго хранится тайна на войне, когда дело связано с тысячами жизней! Час атаки до последнего допустимого предела знал только сам Петров. Операция разработана, все готово, а когда наступит «Ч» – время атаки, – знал только один командующий, определивший его давно. С подобной предосторожностью у Петрова мы уже встречались.

На наблюдательном пункте было ветрено и сыро. Моросил мелкий дождь. В ночном небе плыли тяжелые низкие тучи. Ветер все усиливался. Море загудело. Петров, обеспокоенный неблагоприятной погодой, поехал в Геленджик к вице-адмиралу Владимирскому, чтобы вместе определить, можно ли начинать десантирование. Моряки ничего определенного Петрову не сказали. Командир бригады катеров капитан 2-го ранга Проценко предложил для пробы выйти катерам в море. Как только катера вышли из бухты, их тут же стало заливать водой. А ветер все усиливался. Все моряки сходились на том, что при такой погоде выпускать в море суда с десантом опасно. Но успокаивали Петрова тем, что этот норд-ост не осенний, он будет непродолжительным. Учтя этот прогноз, командующий перенес начало операции на сутки, назначив штурм в ночь на 10 сентября.

Отсрочка всегда плохо действует на людей. Ожидание боя связано с напряжением нервов. Петров хорошо знал цену на войне фактору времени, который всегда носит обоюдоострый характер. Не успел или отложил что-то сделать ты, может упредить противник. Но бросать десант в бушующее море – это поражение до боя.

Прошли сутки в томительном ожидании. Утром 9 сентября погода улучшилась. Моряки предсказывали и дальнейшее улучшение.

Петров, переговорив со своими помощниками, уточнив готовность всех сил к действию, выехал в войска. На этот раз он побывал в бригаде катеров Проценко, выполнявшей в операции очень ответственную задачу. Надо было, чтобы люди помнили об этом, не расслаблялись из-за переноса атаки.

Перед вечером были проведены короткие митинги во всех десантных отрядах, стрелковых и артиллерийских подразделениях. На некоторых митингах выступили И. Е. Петров и маршал С. К. Тимошенко.

В ходе одной из бесед с десантниками командир высадки контр-адмирал Г. Н. Холостяков доложил Петрову:

– Десантники отказываются брать с собой трехдневный сухой паек и сверх всякой нормы загружают свои сумки и карманы патронами, а на пояс вешают побольше гранат. Довод один: без галет, сала и консервов воевать можно, а боеприпасам в бою расход большой.

Такая рассудительность моряков радовала Петрова.

Вечером на КП фронта возвратились Петров и член Военного совета В. А. Баюков. К командующему сразу же пришел на доклад обеспокоенный генерал Трусов:

– Получены агентурные данные о том, что командование Семнадцатой немецкой армии имеет приказ оставить Таманский полуостров. Мною направлены самолеты-разведчики с задачей выявить отход войск врага. Они возвратились – никаких признаков отхода не обнаружено.

– Такой выгодный рубеж навряд ли немцы оставят без боев и без крайней опасности, – сказал Иван Ефимович. – А если они пошли на это, значит, что-то серьезное им угрожает. Видимо, боятся, что развивающееся наступление наших войск на юге Украины отрежет Крым и тогда Семнадцатой армии с Таманского полуострова не выбраться.

Но поскольку ни воздушная разведка, ни наземное наблюдение не установили никаких изменений в положении врага, агентурные данные были поставлены под сомнение. Принимая решение начать операцию, Петров брал на себя огромную ответственность. Если бы противник отошел, по пустому месту были бы выпущены сотни тысяч снарядов, сброшено множество бомб (а все это стоит огромных денег), не говоря уж об ущербе для престижа полководца, который прозевал противника.

Позже стало известно, что Гитлер действительно издал приказ от 4 сентября 1943 года, в котором требовал от командующего группой армий «А» к 10 сентября доложить свои соображения и расчет времени на отвод 17-й армии. В нем указывалось:

«…а) все сооружения, жилые здания, дороги, постройки, плотины, которые противник может использовать в своих интересах, должны быть разрушены на длительное время;

б) все железные дороги, в том числе полевые, должны быть демонтированы или полностью разрушены;

в) все бревенчатые покрытия дорог привести в негодность или убрать;

г) все находящиеся на кубанском плацдарме сооружения для добычи нефти должны быть полностью уничтожены;

д) порт Новороссийск следует так разрушить и заминировать, чтобы русский флот длительное время не мог пользоваться им;

е) к мероприятиям по разрушению относится также установка в широких масштабах мин, в том числе замедленного действия;

ж) противнику должна достаться на длительное время полностью непригодная для использования и жилья пустыня, где на протяжении месяцев будут взрываться мины».

Но 10 сентября, к началу операции, все части гитлеровских войск на Тамани находились на своих прежних позициях, что и подтвердила разведка.

В столовой адъютант командующего Юрий Петров негромко уговаривал отца:

– Поешь, целый день на ногах. И такая ночь впереди. Поешь.

Но к еде Петров не притронулся. Не до еды. Все существо его – в предстоящем сражении.

Иван Ефимович попросил принести два стакана крепкого чая. Подлил в них по паре ложечек коньяка для аромата. Выпил чай не торопясь. Затем посмотрел на часы, сказал:

– Пора. Поехали на НП.

В 21 час командующий флотом Владимирский доложил:

– Посадка личного состава морского десанта на катера и суда закончена. Даю приказ начать движение.

Петров, приняв доклад, пожелал боевых успехов.

Итак, от пристаней Геленджика ушли в море, к Цемесской бухте, три отряда, составлявшие первый эшелон десанта.

Самый большой отряд – 2,5 тысячи человек – составляла 255-я бригада морской пехоты под командованием полковника А. С. Потапова, старого севастопольца.

Второй отряд, 1100 человек, – 393-й отдельный батальон морской пехоты под командованием капитан-лейтенанта В. А. Ботылева, участника прошлой операции.

Третий отряд, тысяча с лишним человек, – 1339-й стрелковый полк 318-й стрелковой дивизии под командованием подполковника С. Н. Каданчика.

Впереди каждого отряда шла группа катеров под командованием капитан-лейтенанта П. И. Державина, капитан-лейтенанта Д. А. Глухова и капитана 3-го ранга Н. Ф. Масалкина. Этим катерам было назначено ликвидировать надводные и подводные заграждения и захватить кромку суши.

Сложный механизм десантной операции запущен. Петров смотрел в сторону противника. Что там? Скользнул и потух луч прожектора. Бледными пятнами поднимаются ракеты в районе Мысхако. В порту черно и тихо. Десант туда уже плывет. Может быть, противник, зная об этом, затаился и, как только подойдут суда, встретит их шквальным огнем? Может быть. На войне все может быть. Ожидание порой тяжелее напряжения в бою. Уж скорее бы…

На море между тем усиливался ветер, все выше поднимались волны. При таком волнении не могли выдерживать заданную скорость катера, тянувшие баржи. А те, которые могли идти быстрее, стали сбавлять ход, чтобы не оторваться от тихоходных. Несмотря на все меры, принимаемые моряками, накапливалось опоздание к назначенному часу высадки, вскоре оно дошло до сорока минут. Уже зазвонили тревожно телефоны, полетели вызовы по радио: как быть? Этот вопрос поднимался во все более высокие инстанции и наконец встал перед руководителем операции генералом Петровым. Назревала возможная путаница, как в прошлой, неудачной операции. Петров спокойно и твердо приказал:

– Перенести «Ч» на три ноль-ноль. Сообщить это и получить подтверждение от всех отрядов и поддерживающих средств.

Связь работала безукоризненно. Приказ и подтверждение о новом отсчете времени были получены всеми. С командного пункта флота доложили:

– Десант вошел в зону обстрела батарей противника, они огня пока не ведут.

Петров сказал:

– Значит, немецкое командование либо не знает о нашем намерении, либо готовится нанести массированный удар по десанту в момент подхода к берегу.

Позвонил командарм Леселидзе и доложил, что у него все в порядке, поэтому он в новый назначенный срок даст приказ о начале артподготовки.

На НП фронта была тишина. Все почему-то говорили тихо, чуть ли не шепотом. Вдруг на низких высотах проплыла группа наших бомбардировщиков, перелетела Цемесскую бухту, и вскоре в районах севернее и юго-западнее Новороссийска блеснули вспышки и оттуда послышались раскаты взрывов. Это «ночники» бомбили ближайшие тылы и артиллерийские позиции врага. Их удары по времени не совпадали с новым графиком. Оказалось, что распоряжение об изменении «Ч» до командира бомбардировочного полка дошло с опозданием, когда самолеты уже поднялись с аэродрома. Это не смутило Петрова, он спокойно сказал:

– Такие налеты наши ночники совершали часто, не думаю, чтобы это насторожило противника.

Настала долгожданная минута! В 2.44 открыли огонь 800 орудий и минометов, не считая нескольких сотен минометов 82-миллиметрового калибра. Загрохотали орудия Большой и Малой земли. Берег и горы у Новороссийска озарились огнем. На воду бухты лег красный, как кровь, отблеск. Потом прилетели далекие и глухие разрывы тысяч снарядов и мин.

– Ну, началось! – сказал Петров.

Ночную темноту прорезали огненные струи реактивных снарядов. Словно кометы понеслись они в сторону врага. Это дали первый залп 227 установок «катюш». На переднем крае врага полыхнул яркий огонь.

Вскоре на разных высотах волнами пошли ночные бомбардировщики 4-й воздушной армии и Черноморского флота. Шум моторов и артиллерийский огонь отвлекали внимание противника от приближающегося десанта. Бомбардировщики били по артиллерийским позициям, командным пунктам, по скоплениям войск.

Дальше мне хочется передать слово Герою Советского Союза вице-адмиралу Холостякову, который был ближе к тому, что происходило в Цемесской бухте. Перед написанием этих строк я навестил Георгия Никитича в его квартире.

Георгий Никитич сидел в кресле у письменного стола, я сбоку у этого же стола. Холостяков говорил о боях, как всегда, взволнованно и горячо:

– На молах у входа в порт гитлеровцы соорудили доты. Их надо было уничтожить первыми, чтоб открыть путь десанту. К этим огневым точкам на максимальном ходу подлетели торпедные катера со штурмовыми группами и уничтожили гитлеровцев так быстро, что они не успели сделать ни одного выстрела. Дальше пришло время действовать группе старшего лейтенанта Куракина. Ей поручалось открыть ворота в порт – подорвать натянутый под водой трос. Они сделали это за девять минут! Дали сигнал – путь открыт! Шестерка торпедных катеров на максимальном тридцатиузловом ходу – это километр в минуту – ворвалась в порт. Их вел смелый командир капитан-лейтенант Алексей Федотович Африканов. Со стороны, когда я смотрел на эти катера, казалось, они мчались прямо на огненную стену. Катера дали залп торпедами по берегу. Торпеды нами специально переделывались для атаки по наземным целям, и вообще это была первая на флоте торпедная атака берега! Почти тридцать дотов и дзотов, самых близких к воде и самых опасных для десантников, были уничтожены! Представляете, скольким людям это сохранило жизнь?! В общем, все шло, как было предусмотрено, только погибли два катера, а остальные получили повреждения от снарядов и осколков.

Георгий Никитич – человек энергичный, порывистый, и я легко представляю его в ту ночь.

С 3 часов 10 минут к берегу начали подходить катера и суда трех отрядов с главными силами. Подразделения второго отряда во главе с капитан-лейтенантом В. А. Ботылевым начали высадку. Они высаживались на заминированные, бьющие огнем причалы. Как только морские пехотинцы спрыгнули с катеров на берег, сразу же наткнулись на гитлеровцев. Завязался рукопашный бой в траншеях, в ходах сообщений. Кто из гитлеровцев не убежал, был уничтожен, десантники прорвались на набережную. Через полчаса из батальона Ботылева на берегу было уже 800 человек. Все они неудержимо стремились вперед. Упорно пробиваясь по переулкам и дворам, они овладели пристанями Элеваторная, Нефтеналивная и устремились в город в сторону вокзала. Но чем глубже они вторгались в оборону врага, тем ожесточеннее становилась борьба. Дрались на улицах, в домах, подвалах. В уличных боях, да еще ночью, не представляется возможным руководить непосредственно всеми бойцами. Вольно или невольно отрываются отдельные группы. Так было и здесь. Рота автоматчиков под командованием старшего лейтенанта А. В. Райкунова углубилась в город. А группа во главе с комбатом Ботылевым, выбив гитлеровцев из нескольких зданий, заняла клуб моряков.

Левее батальона В. А. Ботылева к берегу шли катера и суда первого десантного отряда – 255-я бригада морской пехоты полковника А. С. Потапова, а правее высаживался третий отряд – 1339-й стрелковый полк подполковника С. Н. Каданчика.

Но не всем десантникам удалось высадиться на берег. Часть судов, имевших глубокую осадку, села на мель в восьмидесяти – ста метрах от берега, не смогла подойти к нему. Люди прыгали за борт и двигались по горло в воде. Кроме личного оружия – автомата, гранат – они тащили на себе пулеметы, коробки с патронами, минометы. Волны накрывали их с головой, сваливали, но они выходили на берег и тут же бежали вперед, навстречу врагу, ведя огонь из автоматов. Вскоре и здесь десантники дошли до первых траншей и столкнулись с гитлеровцами в рукопашной. Враг, поняв, где происходит высадка, открыл более прицельный огонь. Заговорили десятки артиллерийских батарей и шестиствольных минометов, затрещали пулеметы. Снаряды и мины взрывались среди высаживавшихся десантников и подходивших судов. За считанные минуты подорвались на минах и были подбиты артиллерийским огнем семь катеров и судов, на которых шли десантники 255-й бригады. Многие бойцы оказались в море далеко, от берега. Чтобы не утонуть, они сбрасывали одежду, сапоги. Оружие держали в руках до последнего. Прямо скажем, не всем удалось доплыть до берега.

Особенно тяжелая обстановка сложилась на участке между Западным молом и мысом Любви, где высаживалась бригада Потапова. Здесь был сосредоточен очень сильный артиллерийский огонь врага, поэтому некоторые суда уклонились от назначенного участка высадки. С трудом удалось высадиться самому командиру и штабу бригады. К тому же у них сразу была разбита штабная радиостанция.

Нелегко сложилась обстановка и у третьего отряда, полка Каданчика. На участке от пирса до электростанции, где он высаживался, противник вел сильный, огонь. И все же за тридцать минут высадилась большая часть полка – 1247 человек, они сразу вступили в бой. Но самому командиру полка Каданчику высадиться на берег не удалось. Его катер, не дойдя до берега, загорелся от прямых попаданий мин и затонул. Некоторых из находившихся на борту людей, в том числе и подполковника Каданчика, спасло судно, возвращавшееся в Геленджик. Начальнику штаба этого полка капитану Д. С. Ковешникову, который шел на другом катере, удалось достичь берега, и он тут же взял в свои руки руководство полком. Кстати, Ковешников мой однокашник и воспитанник Петрова по ташкентскому училищу. Сейчас он Герой Советского Союза, генерал-лейтенант в отставке. Многое рассказал он мне о тех боях.

Итак, благодаря высочайшему героизму и хорошей предварительной подготовке десант в новороссийский порт высадился.

Утром, когда рассвело, Петров увидел в море возвращающиеся катера и суда. Одни шли с креном на борт, другие глубоко осели в воду, третьи чадили обгоревшими надстройками. Зрелище было нерадостное. По виду этих судов можно было предположить, какой ад царил при высадке десанта. Но главная задача выполнена – десант на берегу. И ой как трудно ему там!

Петров вызвал Холостякова. Вот что адмирал писал об этом:

«Я приготовился доложить о высадке первого эшелона, но этого не потребовалось. Генерал-полковник И. Е. Петров провел часть ночи на командном пункте 18-й армии, неоднократно связывался по телефону с нашим КП, и о десанте ему было известно почти все. Он задавал лишь уточняющие вопросы: о потерях в высадочных плавсредствах, об их состоянии в данный момент.

– Сегодня ночью вам опять предстоит большая работа, – пояснил Иван Ефимович. И сообщил, что во второй эшелон десанта дополнительно включается еще один полк 318-й дивизии – 1337-и стрелковый подполковника Г. Д. Бульбуляна.

Высадить его надлежало на правом фланге, где действовал полк С. Н. Каданчика. Безусловно, И. Е. Петров решил это уже раньше. Однако, верный своему правилу советоваться с младшими, он спросил, куда, по-моему, следует направить самое крупное подкрепление. Не колеблясь я назвал правый фланг. Как ни нуждался в поддержке Ботылев, Каданчик был ближе всех к войскам, наступавшим по суше, и мог, получив свежие силы, быстрее двигаться им навстречу.

Попутно командующий фронтом объявил, что батальон Ботылева остается до соединения с другими частями в моем подчинении (в принципе десантники подчиняются командиру высадки только до того, как закрепятся на берегу). Вероятно, И. Е. Петров хотел подчеркнуть ответственность Новороссийской базы и вообще моряков за плацдарм, занятый морской пехотой в центре порта. Впрочем, практически это мало что меняло. Кому бы ни подчинялись высаженные части, наша база продолжала отвечать за их снабжение, за доставку подкреплений, за поддержку десанта береговой артиллерией.

Вскоре я получил приказ командующего флотом, в котором общая численность десантников, подлежащих высадке вторым эшелоном в ночь на 11 сентября, определялась в 2900 человек.»

Одновременно с высадкой десанта после артподготовки перешли в наступление части 18-й армии северо-восточнее и южнее Новороссийска. Город штурмовался с трех направлений. Чтобы противник не перебросил сюда резервы с других участков, Петров приказал наступать 56-й и 9-й армиям. Таким образом, на фронте протяжением в сто километров войска гитлеровцев были под ударами наших войск. Однако прорвать фронт не удавалось. Артиллерия не уничтожила врага в мощных сооружениях и в подвалах домов, приспособленных к обороне. Полки 18-й армии не смогли овладеть даже первой траншеей.

Генерал Леселидзе докладывал Петрову, что еще раз обработает артиллерией доты и попытается пробить дорогу пехоте. Петров одобрил эти действия, но понимал при этом, что раз противник удержал части на сухопутье, то он сможет все силы бросить против десанта. Командующий попросил генерала Вершинина активнее поддержать авиацией действия десантников и особенно не допустить подхода в город резервов противника.

Но с рассветом вступили в бой большие силы авиации гитлеровцев. Вершинин, командуя по радио, посылал свои истребители очистить небо. В воздухе шли массовые бои. Падали на землю и в море, оставляя дымовые шлейфы, сбитые самолеты. За истребителями вскоре пошли наши штурмовики и бомбардировщики. Командующий 4-й воздушной армией узнавал многих своих летчиков по почерку, называл их фамилии, искренне радовался удачным действиям. И все же чем дальше, тем становилось яснее – в первый день наступления намеченные цели не достигнуты. Правда, десант высажен, сражается героически, но положение его очень непрочно. Особенно это относилось к 255-й бригаде морской пехоты. Она попала под сильный огонь артиллерии и авиации противника, продвижение бригады прекратилось. А противник ввел в бой танки.

Петров переехал на НП Леселидзе, чтобы быть поближе к самым горячим местам боя. Желая помочь бригаде Потапова, приказал генералу Швареву активнее действовать с Малой земли, соединиться с потаповцами. Этого добиться не удалось. Потаповцы оказались в очень трудном положении. Не менее горячо было в 393-м отдельном батальоне морской пехоты Ботылева. Как уже говорилось, он овладел клубом моряков, где и закрепился. Но через несколько часов Ботылев доложил: в батальоне осталось 40 человек, 90 тяжелораненых, остальные погибли. Танки противника подошли вплотную и пробиваются через окна на первый этаж. Ботылев вызывал огонь на себя. Группа десантников во главе со старшим лейтенантом А. В. Райкуновым овладела вокзалом. Она отбила тринадцать атак гитлеровцев, поддержанных танками, и продолжала вести бой.

Третий отряд, 1339-й стрелковый полк под командованием Д. С. Ковешникова, начальника штаба, заменившего командира полка, овладел всеми портовыми зданиями от электростанции до Импортной пристани. Но к концу дня в результате семи мощных контратак противник оттеснил десантников почти к берегу моря.

Петров, Владимирский, Леселидзе с одного наблюдательного пункта предпринимали все возможные меры, чтобы поддержать десантников артиллерией и авиацией.

Что же, опять провал? Сколько готовились! Чего не предусмотрели? Кажется, было сделано все! Такие думы одолевали всех, но, наверное, больше других руководителя операции, автора ее плана, генерала Петрова. Вот что говорит об этом находившийся рядом с Иваном Ефимовичем всю ночь и день генерал Ласкин:

– Кажется, все было продумано, предусмотрено, расставлено и нацелено. И вдруг такое… Ну, раз не получилось, значит, в чем-то ошиблись. Каждый из начальников чувствовал себя неловко, искал, в чем его упущение, недосмотр. Думал и переживал не меньше других, конечно, и я. Тут было важно побыстрее осмыслить случившееся. Сразу встал главный вопрос: это крупный оперативный просчет или поправимая заминка, какие бывают на войне в ходе боев? Командование фронта твердо считало, что это не оперативный просчет и что нам не потребуется вносить никаких существенных поправок в решение. Главная причина беды – в особо прочной обороне врага. Значит, потребуется вносить только отдельные коррективы. А на войне редко бывает так, чтобы ход боевых действий шел по плану. Коррективы – это постоянное явление, поскольку идут непрерывные изменения в обстановке. Важно своевременно понять суть необходимых изменений. Иван Ефимович, всегда сознававший свою особую ответственность за ход операции, по-моему, переживал тяжелее всех. С него главный спрос. И можно было заметить, что на лице его за одни эти бессонные тревожные сутки прибавилось морщин – следов предельного нервного и умственного напряжения. Но опыт войны учит (знал это и Петров): в такие часы командованию особенно важно проявить волю, сохранить выдержку и уверенность, набраться терпения, чтобы глубже проанализировать ход сражения и оценить события во всем их объеме, правильно среагировать решением, а затем со всей энергией взяться за проведение его в жизнь. Скажу прямо, командующие Петров и Владимирский обладали такими качествами. В чем же мы недооценили оборону врага? Мы правильно считали, что оборона на южном фасе, и особенно в районе Новороссийска, является самой прочной по сравнению с другими участками «Голубой линии». В Новороссийске – система бетонированных дотов и очень высокая плотность огня: на километр фронта шестьдесят пулеметов, двадцать минометов и до двадцати пяти артиллерийских орудий. Следовательно, не все огневые средства противника нами были вскрыты и подавлены. Вот одна из причин неуспеха. И еще одно важное обстоятельство. Под Сталинградом и на Курской дуге плотность советских артиллерийских средств составляла сто шестьдесят – сто восемьдесят стволов на километр фронта. В нашей же операции она достигала всего сорока – сорока пяти артиллерийско-минометных стволов, а если взять одни артиллерийские орудия, то их приходилось только двадцать пять на километр. Это очень малая плотность, в шесть-семь раз меньше желаемой для наступления. Поэтому нельзя укорять наше командование за то, что перед атакой пехоты огневая система врага оказалась недостаточно подавленной.

Ведь организация огня была построена на самом высоком уровне, а на недостаток огневой мощи никто из нас тогда не мог ссылаться. Поставленная задача должна была быть выполнена при полном напряжении сил и умения всех…

Командующий понимал: противник, опираясь на такие сильные укрепления, будет стремиться удерживать Новороссийск и «Голубую линию» в целом и с утра может начать контратаки, чтобы выйти к берегу, восстановить прежнее положение и этим окончательно сорвать наше наступление. Следует ожидать ввода в бой крупных резервов.

Это предвидение оправдалось. Перед вечером авиаразведка обнаружила несколько колонн пехоты с артиллерией, двигающихся с севера на юг. Не вызывало сомнений, что противник снимает резервы с участка 9-й армии и направляет их к Новороссийску. Это означало, что десантникам придется вести борьбу с превосходящими во много раз силами врага, в неимоверно тяжелых условиях.

Но десантники выстояли! Они оттянули на себя крупные силы врага, нанесли им большие потери и этим облегчили войскам 18-й армии условия для наступления на сухопутных участках.

Петров, как командующий фронтом, воздержался вносить скороспелые коррективы и пока не мешал командующим управлять своими войсками в бою. Но он, постоянно следя за развитием событий во всей полосе фронта, на каждом направлении, помогал им продуманными советами и огнем. Оценив все происходящее, он решил максимально нарастить силы на участках десантных отрядов, еще раз двинуть вперед обе группы 18-й армии, охватывающие город, и приказал продолжать более решительное наступление войскам 9-й армии, поскольку с ее участка противник начал снимать резервы.

Петров дал распоряжение за ночь высадить на берег дополнительные десантные силы: второй эшелон 255-й бригады, 290-й стрелковый полк НКВД под командованием подполковника И. В. Пискарева и 1337-й стрелковый полк 318-й дивизии подполковника Г. Д. Бульбуляна. Большие подкрепления оказалось невозможно подбросить, почти половина плавсредств вышла из строя прошлой ночью.

Перед артиллерией ставились задачи: более точным огнем подавлять огневые средства противника, создавая условия для наступления наших войск.

Полковые пушки Петров потребовал выдвинуть непосредственно в боевые порядки пехоты, чтобы прямой наводкой уничтожать огневые точки в домах, дзотах, на позициях и отражать удары танков. Бомбардировочной и штурмовой авиации командующий приказал: взламывать оборону, подавлять артиллерию, расчищать путь наступающей пехоте и не допускать подхода резервов противника к Новороссийску.

Вдруг выяснилось, что судьба десантного отряда полковника Потапова неизвестна, сам же командир 255-й морской бригады оказался почему-то на Малой земле. Петров приказал немедленно вызвать Потапова. Здесь нам представляется возможность увидеть, как Иван Ефимович относился даже к старым боевым товарищам, если они допускали оплошность. И опять, чтобы рассказ шел от лица очевидца, я предоставляю слово Ласкину, который присутствовал при этом разговоре:

– Командующий фронтом приказал вызвать Потапова на КП фронта для разговора на Военном совете. Потапов, конечно, знал, что вызывается не для получения ордена или медали, а на крутой разговор. Поэтому вначале зашел ко мне как боевому другу по Севастополю в надежде получить мою поддержку. Прошло всего несколько дней, как мы виделись с ним в Геленджике в дни подготовки десанта, но как он изменился! Обветренное лицо сделалось каменно-бледным, щеки ввалились, глаза воспаленные. Чувствовалось, что он давно не спал. По тому, как он смотрел, я понял, что на сердце у него тяжело. Вдвоем мы вошли в столовую Военного совета. Столовая служила и залом заседаний. Вместе с Петровым здесь сидели члены Военного совета: генерал-майор Баюков и первый секретарь Краснодарского крайкома Селезнев. У Петрова глаза за стеклами пенсне были непривычно твердыми. Я знал: если Петров так на кого-нибудь смотрел, значит, он был в высшей степени раздражен. Это плохой признак! Разговор с Потаповым сразу же начался строгий. Петров и Баюков сердито, с пристрастием выясняли, почему он оставил бригаду и оказался на плацдарме Мысхако. Вот что негромко и коротко докладывал Потапов: «В ходе высадки на берег бригада попала под сильный огонь и понесла значительные потери. Сразу же было потоплено семь катеров, погибло много людей. С большим трудом высадились на берег я и штаб. В первых же схватках с гитлеровцами на берегу была разбита радиостанция штаба бригады. Я лишился связи. С утра противник стал нас атаковать. Посылаемые в батальоны мои связные и офицеры не могли пробраться сквозь сильный вражеский огонь, многие не возвратились. В таких условиях организовать управление бригадой мне не удалось. Батальоны действовали разобщенно. Я знал, что отдельные наши группы вышли на улицы Губернского и Лейтенанта Шмидта, но помочь им, образовать сплошной фронт я не мог, приходилось все время отбиваться – на наш НП наступали большие силы врага. Потом гитлеровцы стали бить из орудий прямой наводкой, на нас пошли танки. Отбивались гранатами. Перед вечером был убит и начальник штаба бригады Хлябич. Со мной оставалась совсем небольшая группа людей. В такой обстановке я не мог рассчитывать, что смогу выйти к своим батальонам. А противник нас все теснил. За нами море, и мы остались без боеприпасов. Возможности продолжать бой не было. Поэтому я принял решение – с находившимися при мне бойцами пробиться вдоль побережья на плацдарм». Все слушали Потапова с большим напряжением. Баюков резко осуждал Потапова за то, что он оторвался от своих батальонов, и высказывался за серьезное наказание вплоть до разжалования в рядовые. Селезнев выразил несогласие с таким строгим наказанием. Командующий фронтом Петров заключил так: «Вначале мы намеревались за совершенный проступок наказать вас очень серьезно. Но вы прошли через все опасности в Севастополе. Бригада под вашим командованием стойко и храбро воевала на плацдарме Мысхако. Вы и в этом десанте бились с врагом до последних сил. Мы обязаны это учесть. Но управлять бригадой вы не смогли. Мало того, вы совершили проступок на поле брани – оставили батальоны без управления. Вы должны были пробиваться не в сторону плацдарма, ,а к своим батальонам, и намного раньше, до безвыходной обстановки. Военсовет вынесет свое решение. А сейчас поезжайте в распоряжение командующего флотом и отдохните».

Военный совет фронта вынес решение об освобождении полковника Потапова от должности командира бригады.

Настала вторая ночь наступления.

В 2.30, когда суда были на подходе к берегу, по противнику опять ударила наша артиллерия, а с неба посыпались бомбы ночных бомбардировщиков.

Около 3 часов ночи по требованию командиров отрядов артиллерия перенесла огонь в глубину. На всех участках началась высадка десантов. Проходила она по-разному.

290-й полк подполковника И. В. Пискарева захватил пристань Каботажную и стал продвигаться вперед. А на правом фланге к месту, где воевал полк догнавшего свою часть подполковника Каданчика, шел 1337-й полк Бульбуляна. Но к этому часу обстановка здесь серьезно осложнилась. После тяжелого боя противнику удалось занять весь берег, и полк Каданчика оказался в окружении. А так как у Каданчика была разбита полковая радиостанция, то ни командарм Леселидзе, ни Петров не знали истинного положения дел на этом участке. Следующему сюда десанту, с которым шел и командир 318-й дивизии полковник В. А. Вруцкий, предстояла нелегкая задача: высадиться на берег, занятый противником, соединиться с окруженным полком и развивать наступление. При подходе десанта к берегу противник встретил его сильным артиллерийским минометным огнем. Некоторые суда рванулись вперед, другие, уклоняясь от огня, выходили к берегу на широком фронте. Многим десантникам пришлось бросаться в воду. Но все же они достигли берега, сразу вступили в тяжелый бой и сквозь шквальный огонь пошли вперед. Всю ночь кипел жаркий бой. На отдельных направлениях наши продвинулись вперед, но соединиться с окруженным полком не удалось.

Настало утро, артиллерийский обстрел велся по фронту и в глубину вражеской обороны. С аэродромов поднимались и летели на врага одна за другой группы самолетов. Ударил мощный залп «катюш», и земля вздрогнула. По плану этот залп был сигналом «вперед» для полков 18-й армии, охватывавших город с востока и с запада. Пехота пошла вперед. Восточная группа 18-й армии в течение дня вклинилась в оборону всего на глубину одного километра. Западная, наступавшая с плацдарма Мысхако, отвоевала первые траншеи противника.

А в городе и прибрежной полосе Цемесской бухты противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сбросить десант в море. В районе вокзала держалась рота старшего лейтенанта Райкунова. В районе клуба моряков часть батальона возглавлял комбат Ботылев. Обе эти группы находились в окружении врага и вели тяжелые бои с превосходящими силами. За ночь и два дня боев каждая из групп отразила около 20 атак гитлеровцев.

Наконец поступили доклады: 1337-й полк Бульбуляна соединился с полком Каданчика и вместе в упорном бою они отвоевали заводы «Пролетарий» и «Красный двигатель». Поступило и второе радостное донесение: 142-й и 327-й батальоны соединились с разобщенными подразделениями своей бригады и образовали сплошной фронт.

Даже из коротких эпизодов, приводимых мной, читатели видят – главная трудность операции легла на плечи моряков и пехотинцев, которые высаживались десантом. Там каждый был героем. Можно много еще рассказать (и уже немало написано) о доблести и мужестве этих замечательных бойцов. Но я не могу расширять повествование, памятуя о главном своем намерении – рассказать о жизни И. Е. Петрова. Да простят мне это многие не упомянутые здесь герои и даже целые подразделения и части.

Генерал Петров, хотя и не летели в него пули и осколки, тоже был активнейшим участником этого сражения, и от его искусства зависел исход битвы – победа или поражение. Никак нельзя было допустить, чтобы жертвы, приносимые нашими бойцами и командирами, оказались напрасными.

Как же проявилось искусство Петрова на этой стадии операции?

Одна из особенностей талантливых полководцев – это умение создавать и использовать резервы. В тех немногих исторических примерах, которые я приводил выше, решающую роль в победном исходе играли резервы: у Ганнибала это была кавалерия, которую он пускал в дело в переломные минуты сражения, у Александра Невского в Ледовом побоище – засадные дружины, которые изменили весь ход битвы и опрокинули прорвавшихся рыцарей.

Резервы создаются заранее, еще при планировании операции. Без резервов не воюют. В зависимости от соединений, которыми руководит командир, резервы бывают тактические (в дивизии, корпусе), оперативные (в армии), оперативно-стратегические (во фронте). Это, разумеется, весьма упрощенная схема, которую я привожу лишь для общей ориентировки читателей.

Создается резерв для решения задач, внезапно возникающих в ходе боя, операции: для наращивания усилий на решающем направлении, там, где наметился успех; для отражения контрударов противника; для обеспечения флангов и стыков; для уничтожения десантов, которые могут высадиться в тыл с воздуха или с моря; для замены частей, потерявших боеспособность. В общем, все неожиданности, возникающие в динамической схватке, полководец преодолевает резервами. Определить время, когда наступила пора для ввода резервов, не так просто: израсходуешь их раньше – противник вводом своих тебя одолеет, пошлешь с опозданием – не успеешь повлиять на ход боя, не остановишь покатившиеся назад войска. Кстати, «резерв» – слово латинское, означает оно «сберегаю», «храню». Вот это умение придержать часть сил, приберечь их для решающего момента, уловить, не пропустить этот момент – одно из тех чувств, которым обладает не каждый полководец, а лишь талантливый.

Планируя Новороссийскую операцию, генерал Петров сам создавал резервы и всем подчиненным напоминал об этом. А как он их мастерски использовал, я сейчас постараюсь показать.

На третий день боев ни на одном участке все еще не создались условия для ввода резервов, успех нигде не обозначился. Но и держать резервы в бездействии, когда нет успеха, тоже нет смысла. Как быть? Куда послать усиление? На плацдарм нечем: нет плавсредств. На сухопутные участки? Но там не прорвана даже первая позиция.

Петров знал тактику гитлеровцев: они умеют определить главное направление в сражении и, определив его, сосредоточить здесь все усилия. Одержав верх на главном участке, они добивают остальные части, теряющие устойчивость после падения основных.

Главным в «Голубой линии» был Новороссийск, сюда стянули гитлеровцы все силы. Петров решил дать здесь противнику решающий бой, перемолоть его войска умелым применением резервов и одновременно готовил удары 9-й и 56-й армиями по тем участкам, которые противник ослабит, посылая с них все что возможно под Новороссийск.

С утра 13 сентября он приказал генералу Леселидзе ввести его резерв – 176-ю дивизию генерала С. М. Бушуева с плацдарма Мысхако, а восточнее Новороссийска нарастить удар 89-й стрелковой дивизией полковника Н. Г. Сафаряна.

Кроме того, Петров из своего резерва передал в подчинение Леселидзе 55-ю гвардейскую стрелковую дивизию, но задачу ее командиру генералу Б. Н. Аршинцеву поставил сам в присутствии командующего 18-й армией. Задача эта в общих чертах заключалась в следующем: войти в бой из-за фланга 318-й дивизии и, наступая в направлении вокзала, соединиться с батальоном Ботылева, в дальнейшем вместе с 318-й дивизией наступать в направлении Мефодиевки. Для обеспечения успеха дивизии Аршинцева Петров усилил ее самоходным артиллерийским полком, инженерным батальоном и, кроме того, поддерживал этот довольно мощный кулак армейской артиллерийской группой и авиацией 4-й воздушной армии.

Дивизия Аршинцева, ломая сопротивление врага, пошла вперед. Двинулась и дивизия с Малой земли. Ожесточенные бои опять длились целый день, рукопашные, кровопролитные схватки шли почти непрерывно, но решающего успеха не было.

Генерал Трусов доложил командующему фронтом:

– Противник тоже ввел в бой две дивизии – Сто двадцать пятую и Сто первую. Руофф понял нашу цель – добиться перелома.

Петров знал теперь – успех будет зависеть не только от введения резервов, но и от того, кто быстрее и точнее станет наращивать усилия.

– Что докладывает ваша воздушная разведка? Откуда подтягиваются резервы? – спросил Петров генерала Вершинина.

– Крупных колонн пока не наблюдаем.

– Если они появятся, сделайте вашей авиацией все, чтобы они не дошли до Новороссийска. Не подпускайте их как можно дольше к городу!

Чтобы еще больше усилить удар, Петров дает из своего резерва генералу Леселидзе 5-ю гвардейскую танковую бригаду полковника П. К. Шуренкова, усилив ее истребительно-противотанковым артиллерийским полком, одним стрелковым и одним инженерным батальонами. И опять Петров сам лично поставил задачу этому резерву.

К полудню Вершинин доложил Петрову:

– С севера к Новороссийску подходят четыре колонны пехоты с артиллерией.

– Я надеюсь на вас и на ваших летчиков, Константин Андреевич.

Авиаторы сделали все, чтобы рассеять и не допустить к городу эти резервы.

Дивизия Аршинцева и танковая бригада Шуренкова между тем с упорными боями продвигалась вперед. Свежие резервы Петрова делали свое дело. Чувствуя это, Иван Ефимович предпринимает еще один решительный шаг – передает Леселидзе из своего резерва 414-ю стрелковую дивизию под командованием полковника Г. Г. Курашвили.

Теперь уже враг израсходовал свои резервы, надо было его добивать. Сопротивление гитлеровцев отчаянное, но на всем фронте под Новороссийском наши войска уже продвинулись на три-четыре километра.

Командующий фронтом потребовал с утра 14 сентября завершить прорыв в «Голубой линии» и развить успех в глубь Таманского полуострова. В решительное наступление посылались теперь 56-я и 9-я армии: ослабленный противник уже не сможет их удержать.

Не позволяя Руоффу опомниться, не давая передышки, Петров выбивал его армию с мощного оборонительного рубежа. Последние часы были самыми трудными для десантников, четвертые сутки сражавшихся в полном окружении. Их осталось мало. Резервом у Ботылева и Райкунова были бойцы, раненные по три-четыре раза, – отлежавшись, передохнув, они снова и снова возвращались в строй, некоторых по их просьбе выносили, чтобы они могли вести огонь. Известного снайпера Рубахо – у него были перебиты обе ноги – переносили на плащ-накидке от окна к окну, и он, будучи несколько раз раненным, уничтожил 70 гитлеровцев.

И вот наконец с этими и другими группами соединились наши наступающие части. Петров, услыхав от Владимирского подробности о мужестве десантников, сказал:

– Никогда не было и нет моряков, равных по героизму нашим советским!

Западная и восточная группы войск Леселидзе упорно продвигались навстречу друг другу. Сдерживать их противнику больше было нечем. Понимая, что грозит окружение, гитлеровцы стали спешно отводить части из города.

– Бегут! – радостно доложил Петрову на рассвете —командующий 4-й воздушной армией Вершинин. – Мои летчики хорошо видят – бегут!

– Ну дайте им в хвост и в гриву, Константин Андреевич.

– Дадим, товарищ командующий, за все дадим!

И действительно, летчики поработали на завершающем этапе на славу, нанеся огромные потери врагу.

16 сентября Новороссийск встретил утро снова свободным городом. Пять суток длилась операция по его освобождению, наверное, ни в какой другой операции не было так много рукопашных схваток; бились за каждую стену, за каждый угол и развалину дома. Со взятием Новороссийска «Голубая линия» была надломлена.

Позднее Новороссийску было присвоено звание города-героя – это был уже третий город, удостоенный такого высокого звания, в полководческой аттестации генерала Ивана Ефимовича Петрова.

Высокие правительственные награды получили все генералы, руководившие вместе с Петровым этой операцией. Сам Петров не был награжден. Верховный, видимо, ждал, пока будет выполнено указание Ставки о разгроме 17-й армии гитлеровцев и освобождении Таманского полуострова.

Военная наука отмечает наиболее характерные для Новороссийской операции черты: смелый и решительный замысел комбинированного наступления сухопутных войск и флота, хорошее планирование и тщательная организация, четкое взаимодействие всех родов войск, флота и авиации. Залогом успеха были героические действия личного состава армии и флота, воинское мастерство бойцов, командиров и политработников, их высокий боевой дух и самоотверженность, крепкая боевая дружба армейцев и моряков, перерастающая в настоящее братство. И все это, естественно, явилось не само собой, а было создано благодаря умелому руководству со стороны Военного совета и командования Северо-Кавказского фронта и Черноморского флота.

Еще шли бои, но Петров конечно же не мог усидеть на НП, он отправился в освобожденный город. Контр-адмирал Холостяков так рассказывает о первом деле, которое совершил командующий, ступив на горячую после боя землю:

«Мы не успели еще осмотреться в порту, когда Л. А. Владимирского и меня потребовал к себе генерал-полковник И. Е. Петров…

– Ну так кого из ваших орлов представлять к званию Героя? – сразу спросил командующий фронтом…

Л. А. Владимирский предоставил мне первому назвать достойных. Подумав немного, я начал:

– Капитан-лейтенант Ботылев, капитан-лейтенант Райкунов (это звание ему было присвоено Владимирским за десять минут до встречи с командующим фронтом. – В. К.), капитан-лейтенант Африканов, капитан-лейтенант Сипягин.

– Пока будет, – улыбнулся Иван Ефимович.

Л. А. Владимирский согласился с названными кандидатурами. Объяснять И. Е. Петрову, кто эти офицеры и чем отличились, не требовалось: очень памятливый на людей, он уже знал всех четверых».

Это высокое звание было присвоено также подполковникам И. В. Пискареву и С. Н. Каданчику (посмертно), майору А. И. Леженину, младшему лейтенанту В. А. Михайлову и старшине 1-й статьи, снайперу Ф. Я. Рубахо.

Командующему хотелось своими глазами увидеть доты. Далеко идти не пришлось. Их было множество. Петров подошел к одному, другому, стоявшим впритык к разрушенным зданиям. Осмотрел и ощупал более чем полуметровые бетонированные стены и сказал командующему артиллерией Сивкову:

– Вот видите, Аркадий Кузьмич, своим огнем вы поразрушили дома, а многие доты стоят целехоньки.

– Чтобы разрушить такой дот, – ответил Сивков, – его надо видеть и ударить прямой наводкой из стопятидесятидвухмиллиметровой пушки. В городе это сделать трудно. Артиллеристы вели огонь метко, нам казалось, что на данном участке все должно быть уничтожено, но укрепления с полуметровыми бетонированными стенами все же сохранились.

– Сохранились и находившиеся в них гитлеровцы, – сказал Петров, – поэтому по нашим солдатам велся такой губительный огонь.

Солдатский беспроволочный телеграф мгновенно разнес, что по городу ходит главнокомандующий фронтом. Петров подошел к группе солдат и моряков. Они сразу узнали Ивана Ефимовича. Завязалась беседа. Минут через пять вокруг собралось уже более сотни человек, большинство в белых повязках, прихрамывающие. Они ждали подхода водного транспорта для эвакуации. Командующий весь светился, с великим интересом слушая рассказы своих героических бойцов. Большинство говорили не о себе, а о делах товарищей. Наконец, Петров сказал:

– Было очень приятно повидаться и поговорить с такими испытанными воинами. Все вы с честью выдержали испытание. Спасибо вам за победу. Всем объявляю благодарность. Уверен, что ваше командование представит вас к награде. Но враг еще силен. Лечитесь, поправляйтесь, я надеюсь встретиться с вами в новых боях. Будем добивать гитлеровцев.

Победа под Новороссийском была отмечена специальным приказом, который воздавал должное героическим войскам и увековечил их подвиг, присвоив особенно отличившимся частям наименование Новороссийских.

«ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Вице-адмиралу ВЛАДИМИРСКОМУ

Войска Северо-Кавказского фронта во взаимодействии с кораблями и частями Черноморского флота в результате смелой операции ударом с суши и высадкой десанта с моря после пятидневных ожесточенных боев, в течение которых разгромлены 73-я пехотная дивизия немцев, 4-я и 101-я горнострелковые дивизии немцев, 4-я горнострелковая дивизия румын и портовые команды морской пехоты немцев, сегодня, 16 сентября, штурмом овладели важным портом Черного моря городом Новороссийск.

В боях за Новороссийск отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, моряки контр-адмирала Холостякова, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина и генерал-лейтенанта авиации Ермаченкова.

Особенно отличились…»

Дальше шло перечисление особенно отличившихся соединений, частей и их командиров, затем список частей, которым присваивалось наименование Новороссийских. Я надеюсь, что после моего, поневоле очень краткого, описания боев читатели вспомнят, в какие решающие моменты сражения внесли свою лепту в победу эти части: 318-я стрелковая дивизия, 83-я Краснознаменная отдельная морская стрелковая бригада, 5-я гвардейская танковая бригада, 290-й отдельный стрелковый полк войск НКВД, 393-й отдельный батальон морской пехоты и другие стрелковые, авиационные, артиллерийские, флотские части. Затем в приказе говорилось:

«Сегодня, 16 сентября, в 20 часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим город Новороссийск, двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий.

Кораблям Черноморского флота в это же время произвести салют двенадцатью залпами войскам и кораблям, освободившим от немецко-фашистского ига вторую базу Черноморского военно-морского флота – Новороссийск.

За отличные боевые действия объявляю благодарность всем руководимым вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение города Новороссийск.

Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!

Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. СТАЛИН».

В воспоминаниях наркома Военно-Морского Флота адмирала Кузнецова есть такие слова:

«В день освобождения Новороссийска я был в Кремле, И. В. Сталин, довольный, слушал по радио звучный голос Левитана, читавшего приказ Верховного Главнокомандующего. Потом все мы наблюдали салют, Верховный улыбался.

– Хорошо поработали, – проговорил он, поглаживая усы».

На узкой полоске земли на окраине Новороссийска, что тянется вдоль Приморского шоссе и железнодорожной линии, между цементными заводами и морем сейчас как реликвия Великой Отечественной войны стоит на высоком постаменте обыкновенный железнодорожный вагон. Собственно, это уже не вагон, а лишь его железный остов, весь изрешеченный пулями и осколками… На вагоне не осталось ни куска дерева! На этом своеобразном памятнике надпись:

«Здесь 11 сентября 1942 года доблестные воины частей Советской Армии и Черноморского флота преградили путь врагу на Кавказ, а через 360 дней во взаимодействии с морским десантом и частями с Малой земли начали штурм Новороссийска и 16 сентября 1943 года, разгромив фашистские войска, освободили город».

Приведя эту надпись, маршал Гречко пишет дальше:

«360 дней держали здесь чудо-богатыри героическую оборону, поддержанные огнем кораблей флота. 360 дней – это почти год непрерывных, упорнейших боев, сотни отраженных атак. Это множество ярких эпизодов, раскрывающих мужество советских бойцов и командиров, их боевое мастерство, инициативу и находчивость».

Полностью соглашаясь с высокой оценкой мужества защитников Новороссийска, данной маршалом, хочу внести одно существенное дополнение, касающееся участия в боях за Новороссийск генерала Петрова. В 1942 году бои непосредственно за город шли с 19 августа по 26 сентября, то есть за 39 дней и ночей, и, как видим, почти весь город был сдан. В эти дни Петров еще был командующим 44-й армией. В начале октября 1942 года Петров уже был командующим Черноморской группой войск и, следовательно, включился в руководство боями за Новороссийск. Вот и получается, что из 360 дней героической обороны Новороссийска более 300 дней этой обороной руководил и Петров. За эти 300 дней войска, оборонявшие окраины города, уже не отошли ни на шаг. Разумеется, главная заслуга в этом принадлежит мужественным защитникам города. Но, несомненно, сыграл положительную роль и севастопольский опыт Петрова.

Даже порадоваться победе у полководца нет времени. Петров осматривал еще дымящийся после боев Новороссийск, беседовал с людьми, а думы его были далеко от этих развалин, там, где продолжались бои трех армий. Противник просто так не уйдет с Таманского полуострова, прорвана только первая полоса «Голубой линии», или линии «Готенкопф». Дальше, в глубине, выстроено еще несколько позиций. Опять надо оценивать обстановку – где, какие силы врага, куда, как и когда бить. В общем, опять надо принимать решение. Причем на этот раз быстро, чтобы, как говорится, на плечах отходящего противника ворваться в следующую полосу обороны, пока враг не успел закрепиться, организовать систему огня.

Не буду описывать весь процесс этой очередной работы командующего, сообщу коротко суть принятого им решения, которое он сформулировал так:

– Продолжая наступление, упредить противника в выходе на тыловой рубеж обороны по рекам Кубань и Старая Кубань, перехватить пути отхода его главных сил к портам в западной части полуострова.

Если охарактеризовать это решение одним словом, то я бы употребил здесь слово «стремительность». Я говорил о том, что в такой обстановке казалось бы целесообразным врываться на плечах противника в следующую позицию. А Петров выбирает еще более энергичную форму маневра – упредить, то есть выйти на тыловой рубеж раньше противника! Прямо скажем, это дерзкое решение, если учесть, что противник был еще силен. Удастся ли упредить такого далеко не деморализованного врага? Но Петров верил в свои войска, показавшие высокие мастерство и боевой дух.

Мне хочется обратить внимание читателей на особенность военного командного языка, на его лаконичность и предельную ясность. Перечитайте, пожалуйста, решение Петрова на освобождение Тамани. Всего два десятка слов, а какой огромный смысл! Все сказано: что делать, как и куда наступать, где упредить, где перехватить противника и куда его не допустить после разгрома на тыловом рубеже. Поразительная четкость, предельная ясность, высший пилотаж в командно-штабном искусстве! Это дается не сразу и не каждому, вырабатывается многолетним опытом, подкрепляется талантом. И еще – чудом самого языка, позволяющего при глубоком знании его и умелом пользовании им создавать стихи, прозу или вот такое командирское творение, относящееся тоже к искусству, только военному.

Вообще язык – это безмерный океан возможностей, но выловить из него то, что нужно для конкретного произведения, не так просто. Если перенести эту метафору на мою работу и представить, что в мою сеть, забрасываемую в океан, попадаются сплошь золотые рыбки шолоховского языка, то мне с ними в повести о делах военных просто нечего делать. Секрет шолоховского языка в его теме, в жизни его героев. Моя тема требует военного языка, мне нравятся краткость и точность, которые так блестяще проявились в решении Петрова, побудившем меня к этим рассуждениям.

Итак, Петров, приняв решение, определил его конкретных исполнителей, поставил задачи каждой армии, а сам, не выпуская из своих твердых рук четкое управление, резервы, артиллерию, авиацию, спецвойска, все, чем он может влиять на ход боев, тут же, без малейшей паузы приступил к осуществлению следующей операции на фронте от Азовского до Черного моря.

Здесь было очень полезно для ясного понимания происходящего взглянуть на карту. Таманский полуостров похож на огромную губку, пропитанную водой, – озера, плавни, лиманы, заболоченные берега рек, озер, лиманов. Прибавьте к этому осенние дожди, дороги и поля раскисли, проходимость для транспорта И войск резко снизилась. Это затрудняло действия и обороняющихся, но все же было им выгодно, потому что наступающим нужно продвижение вперед, а гитлеровцам – стабильность, чтоб не сдвинули с занимаемых рубежей. В том месте, где развернутся боевые действия, о которых пойдет разговор, ширина полуострова от Черного до Азовского моря чуть больше ста километров, а от фронта до Керченского пролива, то есть глубина расположения противника, – примерно восемьдесят километров и меньше.

Наступление развивалось на всех направлениях. Казалось, что вот-вот дивизии выйдут на оперативный простор и сделают резкий бросок вперед. Но это не удавалось, да и простора как такового не было, в глубине поджидали новые укрепления между озерами и лиманами. Противник сумел занять вторую полосу и организовать оборону до подхода наших войск. Упредить, ворваться на плечах не удалось. И опять надо организовывать прорыв обороны укрепленного рубежа.

В полосе 18-й армии гитлеровцы оказали особо упорное сопротивление. Двое суток тяжелых боев потребовалось нашим войскам, чтобы сломить здесь оборону и 19 сентября овладеть Верхнебаканским. Но и дальше рывка не было. Враг хорошо использовал местность и задерживал наступление. С трудом продвигались и войска 56-й и 9-й армий на центральном и приазовском направлениях. Это очень беспокоило Петрова, он понимал: несмотря на потерю противником ключевого пункта обороны – Новороссийска, а теперь и главной полосы обороны «Голубой линии», противник нигде не бежит, не отходит, а продолжает упорно драться, удерживает каждый выгодный рубеж. Но цель этих оборонительных боев для противника заключается не в удержании Таманского полуострова, а в выигрыше времени для эвакуации войск в Крым. Надо сорвать этот замысел немецкого командования!

Более удобная местность для наступления и наиболее короткий путь к Керченскому проливу – на центральном участке, в полосе 56-й армии. Рывок ее вперед решил бы задачу по срыву эвакуации вражеских сил, рассек бы таманскую группировку и ускорил ее разгром. Но у 56-й армии свои затруднения: здесь наиболее сильны вражеские укрепления и наиболее широко применены противотанковые и противопехотные минные заграждения. Все населенные пункты, дороги, мосты, тропинки, возвышенности усеяны огромным количеством мин. Но выбора не было! Генерал Петров передал 56-й армии несколько инженерно-саперных батальонов, большую часть артиллерии фронтового подчинения и все силы 4-й воздушной армии и потребовал от командарма Гречко ускорить наступление.

Понимая, что медленное прогрызание обороны врага позволит последнему осуществить эвакуацию в Крым и повлечет большие потери наших войск, Петров нашел способ обойти эти трудности. Он приказал командующему Черноморским флотом высадить десант с моря в районе Чайкино и станицы Голубицкая, чтобы здесь перерезать дороги и не допустить отхода противника к проливу.

Утром 21 сентября корабли Черноморского флота ворвались в анапский порт, обстреляли берег и высадили десант морских пехотинцев, а войска 18-й армии – танковая бригада Шуренкова и полки 318-й и 56-й гвардейской дивизии – разбили врага в районе станицы Раевская и подошли к Анапе. Удары с суши и с моря были для врага так неожиданны, что он даже не успел воспользоваться шестнадцатью стоявшими в порту судами, приготовленными для посадки в них войск. В Анапе танкисты и десантники истребили сотни метавшихся по улицам гитлеровцев, захватили 49 орудий, 180 пулеметов, 77 минометов, 4 тысячи винтовок и автоматов, 40 складов с различным имуществом.

Дальше 18-й армии пришлось наступать по узкому перешейку между морем и Кизилташским лиманом. Учитывая предстоящие ей трудности, Петров 22 сентября приказал командующим Черноморским флотом и 18-й армией высадить еще два десанта с артиллерией: первый (в составе 166-го гвардейского стрелкового полка 55-й гвардейской дивизии под командованием Героя Советского Союза подполковника Г. К. Главацкого и 143-го отдельного батальона морской пехоты) – на косе, близ станицы Благовещенская, чтобы отрезать врагу путь отхода по береговой кромке к проливу; второй (в составе 83-й морской бригады под командованием подполковника Ф. Д. Овчинникова) – в районе озера Соленое с задачей развить наступление на город Тамань, овладеть им и не допустить эвакуации противника из этого порта в Крым.

В ночь на 25 сентября десанты высадились в назначенных им районах. Десант Главацкого в 820 человек смелым броском разгромил противника в прибрежной полосе, вышел западнее станицы Благовещенская и отрезал врагу путь отхода на запад. Одновременно ударили туда же, на Благовещенскую, с суши войска 18-й армии. Совместными усилиями группировка врага в этом районе была полностью разгромлена.

Но тут наши части уперлись в Витязевский лиман. Командарм Леселидзе направил часть сил армии в обход его с севера, рассчитывая вместе с войсками, наступающими вдоль Черноморского побережья, окружить группировку врага в районе Тамани.

Не везде успех сопутствовал десантам. 83-я морская бригада в районе озера Соленое встретила укрепленный рубеж, занятый большими силами противника, и продвижение ее было задержано. Вскоре гитлеровцы сильными контратаками отбросили бригаду почти к самому берегу моря. Как только Петрову стало известно об этом, он приказал командарму-18 генералу Леселидзе и командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Владимирскому срочно перебросить в этот район дополнительные десантные силы в составе 103-й и 8-й гвардейской стрелковых бригад, а командующему ВВС флота нанести ряд ударов по артиллерии врага в районе западнее озера Соленое. Уже 26 сентября эти бригады были высажены, и на подступах к Тамани разгорелись ожесточенные бои.

Интересный эпизод, связанный с высадкой десанта в этом районе, вспоминает контр-адмирал Холостяков:

«Были минуты, когда закрадывалась мысль: не получилось бы тут, как под Южной Озерейкой, в феврале… Решив, что командующий фронтом не простит мне, если не узнает вовремя, какая сложилась обстановка у озера Соленое, я дал радиограмму об этом на его КП.

А высадка продолжалась. Ни сорвать ее, ни отрезать высадившиеся части от моря врагу в конечном счете не удалось. Вклиниваясь в его тылы, десантники к утру овладели на этом направлении станицей Веселовка.

Когда общий успех десанта уже определился, до меня дошла через штаб 18-й армии телеграмма командующего фронтом. Он выражал удивление недисциплинированностью контр-адмирала Холостякова и требовал продолжать высадку во что бы то ни стало. Оказывается, кто-то на фронтовом КП понял из моего донесения, что она была приостановлена.

При первой встрече со мною после этого генерал-полковник Петров спросил:

– Та телеграмма, где я вас отчитал, при вас?

И размашисто написал на бланке: «Вопрос считать исчерпанным. Информирован был неверно. Ив. Петров».

Этот документ я храню до сих пор. Мне кажется, что он много говорит о человеческих качествах Ивана Ефимовича Петрова, о степени его уважения к людям».

В ночь на 25 сентября и Азовская флотилия по приказу Петрова высадила два морских десанта – в Чайкино и восточнее станицы Голубицкая. Корабли подошли к берегу ночью, и десант высадился без выстрела. Но затем завязалась тяжелая схватка. Она длилась шесть часов. Десант одолел гитлеровцев и перерезал дорогу Темрюк – Голубицкая. А в районе Чайкино в это же время высадился 369-й отдельный батальон морской пехоты под командованием майора М. А. Рудя и вел напряженный бой с противником. Эти действия моряков отвлекли на себя часть сил противника из-под Темрюка и тем самым содействовали наступлению войск 9-й армии на город.

С рассветом летчики 502-го и 103-го штурмовых авиационных полков начали громить живую силу и артиллерию врага в районе Темрюка и Голубицкой и этим оказали десантам большую помощь в захвате и удержании плацдармов. Воспользовавшись помощью десантов, 9-я армия стала развивать наступление на Темрюк.

А на центральном направлении войска 56-й армии А. А. Гречко к 20 сентября форсировали реку Псебепс и стали штурмовать укрепленный рубеж, проходивший через станицу Варениковская на юг до станицы Раевская.

Начальник разведки генерал Трусов доложил Петрову:

– Командование Семнадцатой армии поняло, что ему не удастся осуществить план «Кримгильда», предусматривающий планомерный отвод войск и эвакуацию их в Крым. Штаб этой армии срочно разработал новый план, предусматривающий ускоренную эвакуацию.

Учитывая это и помня старую истину, что осторожность и медленное развитие наступления к успеху не ведут, Петров потребовал от командармов смелее навязывать врагу свою инициативу, шире применять маневр силами и ускорить выход к Керченскому проливу.

Войска 9-й армии продвигались медленно. Командующий армией А. А. Гречкин, оправдываясь перед Петровым, жаловался на местность:

– Лучше горы, чем лиманы, плавни и топи. Негде солдату спрятаться от огня – всюду он мишень. Дожди залили, сверху вода, снизу вода, а надо тащить пулеметы, минометы, артиллерию…

Темрюк был превращен в мощный узел сопротивления на самом северном фланге «Голубой линии» и на побережье Азовского моря. Подступы к нему с востока и юга почти сплошь покрыты лиманами и плавнями, а между ними на небольших возвышенностях противник расположил множество закрытых огневых точек, минные поля, проволочные заграждения. Подойти к городу было сложно.

В ночь на 27 сентября полки 227-й стрелковой дивизии полковника И. В. Терехина и 276-й дивизии генерал-майора И. А. Севастьянова обложили Темрюк с двух сторон, а когда начался рассвет, ворвались в восточную часть города. Гитлеровцы пытались отходить на юго-запад. Но тут их встретили десантники со стороны Чайкино. Попав под огонь и удары с трех сторон, фашисты только небольшие подразделения сумели вывести из Темрюка.

Опасаясь быть отрезанными от переправ в Крым, гитлеровцы хлынули на запад, к портам.

Генерал Трусов докладывал Петрову:

– Колонны пехоты с артиллерией двигаются по дорогам на запад, к портам Кучугуры, Тамань, кордон Ильич.

Петров, радостный и возбужденный, приказывал командующему 4-й воздушной армией генералу Вершинину:

– Бросьте всю авиацию для бомбежки живой силы и техники на дорогах и в местах погрузки на суда в районах портов. Топите их, гадов, и при переправе через пролив!

Такие же приказы военно-воздушным силам Черноморского флота отдавал командующий флотом Л. А. Владимирский. И наши летчики работали с полным напряжением сил, совершая по пять-шесть боевых вылетов в день. Пословица гласит: «Как аукнется, так и откликнется». Вот здесь откликнулись фашистам наши беды первых месяцев войны! Сотни барж, катеров, лодок, различных мелких судов были потоплены в портах и в проливе, много самолетов, пытавшихся прикрыть эвакуацию, было сбито нашими истребителями.

1 октября войска всех армий начали штурм последней укрепленной обороны на подступах к Керченскому проливу.

3 октября освобожден город Тамань. В ночь на 8 октября Черноморский флот высадил морской десант на косу Тузла и к утру очистил ее от врага.

Но на севере полуострова войска 9-й армии продвигались тяжело. Глубокий Ахтанизовский лиман, плавни и засевший на узких проходах противник сдерживали ее продвижение. Наступление здесь приостановилось. Командующий фронтом, чтобы избежать лишних потерь, вывел эту армию в резерв и приказал командарму 56-й А. А. Гречко повернуть фронт наступления армии на север – на фланг и тыл вражеским войскам, оборонявшимся раньше против 9-й армии, – разгромить и не допустить их эвакуации. Это и было осуществлено.

8 октября шли последние суровые бои за порты Кучугуры и Веселовка. Здесь враг, прижатый к морю, был истреблен или взят в плен.

Из древнейших времен пришла поговорка «сжечь свои корабли» и более поздняя, но с тем же смыслом: уничтожить за собой мосты. По-разному объясняются эти поговорки старинными книгами. У Плутарха сказано, например, так: после падения Трои ее воины хотели спастись на кораблях, но женщины-троянки сожгли корабли и таким образом заставили мужчин сражаться. В другой книге рассказывается, что Сиракузы (город на острове Сицилия) были осаждены карфагенянами. Жители города защищались стойко под руководством правителя Сицилии Агафокла. Когда стало ясно, что городу все же не устоять, Агафокл прорвался с воинами к морю и ушел с ними на шестидесяти кораблях. Он высадил свое войско в Африке. Чтобы до предела поднять решимость воинов, сжег на их глазах свои корабли: теперь все знали – пути для отступления нет. После этого Агафокл неожиданно появился под Карфагеном и взял его. Таким образом, карфагенское войско осаждало Сиракузы, а Агафокл занял столицу карфагенян. И то, что корабли были сожжены, несомненно побуждало воинов действовать с высочайшей энергией.

История с разрушением мостов связана с нашим соотечественником Дмитрием Донским. Он построил осенью 1380 года мост через Дон, переправил свое войско и приказал уничтожить мост, чем показал, что в схватке с врагом возможна только победа или смерть.

Лев Толстой в «Войне и мире» эту поговорку повернул несколько иначе, подчеркнув безвыходность положения зарвавшихся захватчиков: «Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов».

То, что произошло в завершающих боях на Таманском полуострове под руководством Петрова, может, пожалуй, породить новый вариант поговорки, когда корабли сжигались вместе с армией захватчиков. Может быть, станут говорить так: не ходи войной на русских, они тебя сожгут вместе с кораблями! Время скажет свое слово. Главное дело сделано – победа одержана!

В 9 часов 9 октября Петров доложил Верховному Главнокомандующему о завершении разгрома таманской группировки врага и полном освобождении Таманского полуострова. Очень характерна для Петрова выразительность этого рапорта:

«На Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

В этот же день был издан приказ:

«ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Войска Северо-Кавказского фронта ударами с суши и высадкой десантов с моря в результате многодневных упорных боев завершили разгром таманской группировки противника и сегодня, 9 октября, полностью очистили от немецких захватчиков Таманский полуостров.

Таким образом, окончательно ликвидирован оперативно важный плацдарм немцев на Кубани, обеспечивший им оборону Крыма и возможность наступательных действий в сторону Кавказа.

В боях за освобождение Таманского полуострова отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, генерал-лейтенанта Гречко, генерал-майора Гречкина, генерал-майора Хижняка, генерал-майора Привалова, генерал-майора Сергацкова, генерал-майора Лучинского, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина, моряки вице-адмирала Владимирского и контр-адмирала Горшкова.

Особенно отличились…»

Дальше, как обычно в таких приказах, перечислялись номера частей и фамилии их командиров, особенно отличившихся в боях. Соединениям и частям присваивались наименования Таманских, Темрюкских, Анапских и Кубанских.

Тут мне хочется попросить читателей: когда вы будете смотреть по телевидению праздничную передачу 7 ноября, обратите внимание на то, что вот уже много лет после войны участвует в парадах на Красной площади гвардейская Краснознаменная ордена Суворова имени М. И. Калинина Таманская мотострелковая дивизия. Глядя на новое поколение солдат и офицеров, вспомните и славных бойцов, которые добыли этой дивизии наименования «гвардейская» и «Таманская». Гвардейской она стала в числе первых четырех советских дивизий в боях под Ельней 18 сентября 1941 года. Командовал тогда ею полковник А. З. Акименко. При получении наименования «Таманская» ею командовал с августа 1942 года до октября 1943 года генерал-майор Ф. В. Захаров. Вспомните и генерала Петрова, под чьим руководством она тогда воевала.

На этом завершилась битва за Кавказ. План «Эдельвейс» был перечеркнут полностью. Ликвидирован плацдарм, на который Гитлер до последних дней возлагал надежды, связанные с повторным походом на Баку.

Многие участники этих боев, рядовые и командиры, были награждены. Командующим 18, 56, 9-й и 4-й воздушной армиями, К. Н. Леселидзе, А. А. Гречко, А. А. Гречкину, К. А. Вершинину и другим, были присвоены очередные звания.

Генерал-полковнику Ивану Ефимовичу Петрову присвоено высшее генеральское звание – генерал армии, он был награжден орденом Суворова 1-й степени. По статусу этим орденом награждаются военачальники, осуществившие в наступлении разгром превосходящих сил противника. Награждение генерала Петрова орденом Суворова 1-й степени было признанием его мастерства в наступательных операциях и навсегда снимало бытовавшее до этого неправильное мнение, что он оборонец.

Начальнику штаба фронта генерал-майору И. А. Ласкину присвоено звание генерал-лейтенанта и вручена награда – орден Кутузова 1-й степени. Были награждены и другие работники штаба, но я выделяю Ивана Андревича потому, что хочу привести ниже его горячие слова о Петрове, и пусть они послужат как бы итоговыми штрихами к портрету Ивана Ефимовича в период его боевой деятельности на Кавказе:

– Он имел светлый ум, умел мыслить по-государственному, глубоко анализировать обстановку, мгновенно схватывать существо оперативной ситуации, принимать продуманные и смелые решения, твердо руководить боевыми действиями многих сотен тысяч людей и не терялся перед лицом любого врага. Иван Ефимович избегал принимать крупные оперативные решения без предварительного заслушивания выводов из оценки обстановки и соображений штаба. Он считался с мнением крупных специалистов, высоко ценил их труд и видел в них своих надежных помощников. А мы, ближайшие его помощники, ясно сознавая роль единой командирской воли, стремились умом и организаторской работой помочь ему в руководстве борьбой. Но, надеясь на серьезную помощь штаба, Иван Ефимович всегда сознавал свою особую роль и особую ответственность за судьбу сотен тысяч людей, за выполнение поставленной Ставкой задачи и поэтому надеялся прежде всего на самого себя. «Тот, кто отдает приказ на бой, на сражение, первым несет ответственность, первым подставляет голову за сохранение людей и выполнение задачи», – не раз говорил Иван Ефимович. И поэтому всегда все решения принимал на основе собственных глубоких размышлений. Ясным и глубоким умом военного руководителя и кипучей энергией он приводил в движение весь механизм войск и, штабов и задавал ему тон. Хорошо известно, что если для солдата и офицера в бою нужны смекалка, смелость и дерзкие действия, то для такого крупного начальника прежде всего нужны глубокий творческий ум, высокомасштабная подготовка, мужество, сила воли и твердость в достижении намеченной цели. Поэтому он работал много, вдумчиво, творчески. Одаренный талантом художника, он любил и требовал от всех подчиненных иметь на картах ярко выраженную обстановку. И не раз говорил: когда на карте показана обстановка ясно, выразительно, то перед моими глазами прямо выпячиваются вражеские силы, которые подлежат разгрому; сразу видишь, откуда и куда лучше нанести наш удар, чтобы достичь успеха; а за каждым номером нашей части вижу его командира и наших славных солдат.

Иван Ефимович умел шутить добрыми шутками. Обладал тонкой наблюдательностью и поразительной памятью, особенно на людей, и давал точные портреты многим людям. Работая на фронте с этим человеком более года, я всегда видел в нем человека слова, дела, острого ума и чести. Пытливость у него была неиссякаемой! Хорошая была у него и внешность: красивое, выразительное лицо, проникновенный взгляд, энергичные жесты. Об одном я сожалел – у Ивана Ефимовича иногда не хватало времени засидеться на КП, чтобы вместе со штабом до конца вырешить или уточнить отдельные оперативные вопросы. Он почти ежедневно с утра до вечера находился в войсках, встречался с командирами разных инстанций и доходил до рядовых. Но винить его в этом нельзя, встреча с ними для него была внутренней потребностью.

Иван Ефимович высокопартийный человек, он был творцом высокого духа в своих войсках. Этот человек огромного трудолюбия мог сутками обходиться без отдыха, не требовал, даже избегал комфорта, мог спать и спал не раздеваясь на кожаном диване, накрывшись шинелью, и часто ел из общего солдатского котла. Наряду с этим Петрова отличала интеллигентность, высокая внутренняя культура, корректность в общении и исключительная забота о людях.

Таков был полководец Иван Ефимович Петров.

И еще мне хочется добавить к сказанному генералом Ласкиным. Не каждый военачальник, занимающий крупный командный пост, может быть назван полководцем. Это не звание и не должность. Полководцем называют лишь того, кто благодаря определенным личным качествам, таланту выделяется среди других военачальников своего времени крупными победами над противником. Полководец, по понятиям буржуазных стратегов, это все, он главный, кто решает – победа или поражение. Советская наука считает: полководец одним своим талантом не может создать нечто такое, для чего еще не созрели соответствующие материальные условия и не подготовлена армия.

Да простят меня военные за то, что в подтверждение этого тезиса я приведу слова не военачальника, а русского писателя Добролюбова: «Не хотят понять, что ведь историческая личность (а полководец всегда историческая личность. – В. К.), даже и великая, составляет не более как искру, которая может взорвать порох, но не воспламенит камней, и сама тотчас потухнет, если не встретит материала, скоро загорающегося. Не хотят понять, что этот материал всегда подготовляется обстоятельствами исторического развития народа и что, вследствие исторических-то обстоятельств, и являются личности, выражающие в себе потребности общества и времени».

Этим и объясняется, что в годы гражданской войны прапорщики и даже унтер-офицеры становились командующими армиями, фронтами и успешно громили царских генералов, потому что те не обладали уже искрами, способными зажечь войска, и войска, состоявшие из народных масс, уже не воспламенялись старыми, монархическими идеалами.

В годы Великой Отечественной войны наши полководцы и их армии были объединены, горели общей любовью к родине и стремлением изгнать фашистов с родной земли, и именно это определило нашу победу.

Я не был участником битвы за Кавказ. И поэтому меня нельзя заподозрить в слабости, свойственной авторам иных мемуаров, считающих, что те сражения, в которых они участвовали, оказали решающее влияние на достижение победы. Повторяю: я не участвовал в боях за Кавказ. Но я прочитал много книг, познакомился с сотнями документов, беседовал с очень многими участниками этой битвы. Как я уже говорил, мне думается, что битва за Кавказ пока не оценена по достоинству и значение ее не отражено в должной степени нашей художественной литературой.

Битва за Москву завершилась крахом гитлеровского блицкрига, она похоронила фашистскую идею молниеносной войны. Сталинградская битва была решающим вкладом в коренной перелом как в ходе Отечественной, так и второй мировой войны. В результате Сталинградской битвы наши Вооруженные Силы вырвали у противника стратегическую инициативу и удерживали ее до конца войны. Сталинград – это самая дальняя точка на нашей земле, куда дошли гитлеровские войска, и именно отсюда началось их изгнание. Курская дуга, как известно, была битвой, поставившей гитлеровцев перед катастрофой. Советское командование с этого времени полностью закрепило за собой стратегическую инициативу.

Все это правильно и справедливо. Но почему же битва за Кавказ не числится среди сражений, имеющих решающее значение? Гитлеровцы немного не дошли до Баку. А если бы были взяты нефтеносные районы, то продолжение борьбы из-за отсутствия горючего для танков, самолетов и другой техники стало бы невозможным.

Я предвижу горячие возражения по поводу такого предположения. Согласен: думать о поражении – кощунство. Но когда? В ходе боев, когда мысли такой не должно быть и все надо отдать достижению цели. Но теперь, спустя много лет, когда победа нами одержана, мы вправе говорить о всех трудностях и даже промахах. Цена нашей победы не снизится, а станет еще выше.

Если вспомнить, что на Кавказе было всего 7 процентов действующей армии, что конечно же было недостаточно, то катастрофа, которая нависла тогда над Кавказом, была почти неминуема.

Беду предотвратила благодаря мужеству и огромной организаторской работе наша партия, ЦК КПСС, вовремя понявший грозившую опасность, Центральные Комитеты Коммунистических партий Азербайджана, Армении, Грузии, обкомы Дагестанской, Северо-Осетинской, Кабардино-Балкарской, Чечено-Ингушской АССР и крайкомы Краснодарского и Ставропольского краев РСФСР. Эти партийные организации провели колоссальную мобилизационную работу и создали силы, которые отстояли Кавказ. Свыше половины общей численности коммунистов Азербайджана, Армении, Грузии влились в ряды Советской Армии. На одном лишь Закавказском фронте в середине июля 1942 года среди командиров и политработников насчитывалось 3259 грузин, 3736 армян, 1934 азербайджанца. В составе войск только Закавказского фронта насчитывалось 75 108 армян, 71 464 грузина, 66 161 азербайджанец. За короткое время были сформированы дивизии: 4 грузинских, 4 азербайджанских, 3 армянских, 11 смешанных дивизий, укомплектованных представителями многих кавказских народов.

Только в оборонительный период боев на Кавказе было награждено 19 300 воинов, представителей всех национальностей. Многие были удостоены высокого звания Героя Советского Союза, среди них 41 русский, 14 украинцев, 4 белоруса, 5 грузин, 2 азербайджанца, армянин, черкес, кабардинец, лезгин, курд и другие.

Промышленные предприятия Кавказа были переведены на производство военной продукции: винтовок, автоматов, боеприпасов. Мирное население выходило для постройки оборонительных рубежей. Собирались средства для помощи Советской Армии. Все это позволило создать необходимые силы для обороны Кавказа и дало возможность Верховному Главнокомандованию в напряженные дни битвы на Волге направить резервы не на Кавказ, а под Сталинград и ускорить тем самым разгром трехсоттысячной группировки врага под Сталинградом.

А если это так, то все вышеприведенные цифры и факты подтверждают, что битва за Кавказ была самой лучшей и наглядной демонстрацией дружбы народов при защите нашего отечества. И в битве под Москвой, и в Сталинграде, и на Курской дуге, и во всех других битвах участвовали бойцы разных национальностей, но такого большого количества специальных национальных формирований, как это было на Кавказе, ни в одной другой битве периода Великой Отечественной войны не было.

Вот поэтому битва за Кавказ должна войти в историю еще и как ярчайшее проявление дружбы народов и успеха национальной политики партии. Той политики, которая проводилась в предвоенные годы и вот теперь, в дни напряженнейшей борьбы, нашла такое яркое воплощение в конкретных делах по защите родины.

Гитлеровское командование возлагало особые надежды на разжигание национализма, на то, чтобы посеять рознь, натравить друг на друга, разобщить народы Кавказа, и предпринимало очень много акций для проведения в жизнь своей политики. Но эта национальная политика, как и авантюристическая военная доктрина гитлеровского командования, особенно наглядно и убедительно потерпела крах именно в боях на Кавказе.

Крах под Сталинградом и на Кавказе подрывал престиж гитлеровцев в глазах союзников. Турция, уже совсем было готовая вступить в войну с СССР, отказалась от своих намерений. С Японией произошло нечто похожее.

Моральный дух резко снизился не только в воинских частях, но и среди верхушки гитлеровской Германии – на всех дохнуло холодом неотвратимого поражения.

Когда начинались бои на рубеже реки Терек в августе 1942 года, фашистская Германия находилась еще в полной силе: третий рейх владел Европой от Франции до Кавказа и от острова Крит до мыса Нордкап в Норвегии. И не случайно именно в это время верховное командование вермахта и фашистские руководители экономики торжественно заявили: теперь наконец имеются возможности обратить внимание на самую крупную и стоящую цель – овладение огромными нефтяными районами на Кавказе! Так было в августе 1942 года. А ровно через год советские войска добивали и вышвыривали с Таманского полуострова последние дивизии.

Битва за Кавказ похоронила самый далеко идущий и самый выношенный личный план Гитлера. Не случайно он ранее принял на себя руководство всеми сухопутными войсками. Это был один из случаев, когда операцию планировал и ее проведение возглавлял сам Гитлер. Но все, что было достигнуто в ходе наступления летом 1942 года, все, что хотел осуществить Гитлер после захвата нефтеносных источников – завоевание Ближнего Востока и Индии, – все это рухнуло. Потеряв на юге около двух миллионов своих солдат, гитлеровцы были отброшены в то исходное положение, откуда начиналась эта одна из крупнейших операций гитлеровцев на Восточном фронте.

И еще одно значение победы на Кавказе и над фашистской Германией вообще. Здесь была остановлена волна начатого нашествия на восточные страны варваров XX века – германских фашистов, мечтавших о мировом господстве. Россия несколько веков заслоняла Запад от порабощения монголами, чем спасла цивилизацию Европы. Даже захватив земли Руси, монголы побоялись идти в Европу, имея в своем тылу непокорившихся русичей. Разбив через полтора столетия в Куликовской битве Мамаево войско, Россия навсегда избавила Европу, ее народы, спасла ее культуру от нашествия варваров с Востока.

И вот в XX веке Советская страна, или, как ее называли на Западе, Россия, снова спасает – но на сей раз Восток – от нашествия фашистских вандалов. Ведь Индия, Иран, Ирак, Турция, не говоря о других государствах, уже заняли свои места на стратегических немецких картах, а их земли и богатства уже фигурировали в предварительных подсчетах трофеев. И вновь встала Россия щитом на пути поработителей. Фашисты стояли уже на пороге Востока! И битва за Кавказ имела историческое значение в судьбах народов Востока.

В это благородное дело генерал Петров внес свою лепту, о чем и было рассказано здесь. 1943-й был его звездным годом, в течение которого он получил все последующие за генерал-майором генеральские звания, вплоть до генерала армии.

В одном из откликов на опубликованную первую часть этой повести доброжелательный читатель предостерегает меня, чтобы Петров не выглядел у меня какой-то исключительной личностью, и советует рассказать о других полководцах, а у самого Петрова поискать недостатки, которых не могло же у него не быть.

Разумеется, у Ивана Ефимовича были недостатки, и когда они проявлялись, например при проведении первой Новороссийской операции, я о них писал. Я не скрываю своих теплых чувств и уважения к Петрову, но не идеализирую его. Все положительные качества Ивана Ефимовича, о которых я пишу, видны из его конкретных дел, поступков и одержанных побед над врагом.

Что же касается других полководцев, современников Петрова, то я надеюсь, их имена хорошо известны читателям. Я не пишу подробно о тех, кто был на других фронтах и не соприкасался с Петровым, но они конечно же одерживали не менее значительные, а порой и более блистательные победы. Талантливых полководцев в нашей армии было много, и генерал Петров стоит в их ряду как равный.

Поскольку в ходе описания операции я называл непосредственных противников Петрова по ту сторону фронта, давайте посмотрим, к чему привело их единоборство с ним. Первый командующий группой армий «А», вступивший с ней на Кавказ, генерал-фельдмаршал Лист успешно наступал 600 километров. Но дальше рубежа реки Терек продвинуться не смог, понеся здесь огромные потери, и за это был снят Гитлером со своего поста.

Фон Клейст, заменивший Листа, сделал несколько попыток прорваться к Баку, но безуспешно. Он был удостоен Гитлером звания генерал-фельдмаршала. Но все же поражения, нанесенные Клейсту, были настолько ощутимы и имели такие психологические последствия, что генерал-фельдмаршал закончил свою кавказскую кампанию так. 1 декабря 1943 года Клейст по его просьбе был принят Гитлером в ставке под Ангебургом. После завтрака Гитлер провел фельдмаршала в кабинет и спросил, что его заботит. Клейст обрисовал тяжелую обстановку на фронте, неправильное использование резервов, несогласованность между отдельными частями гигантской военной машины, грозящие опасности в связи с готовящимся зимним наступлением Красной Армии и закончил следующими словами: «Мой фюрер, сложите с себя полномочия верховного главнокомандующего сухопутными силами. Занимайтесь внешней и внутренней политикой!» Гитлер мерил шагами кабинет, отвечал Клейсту торопливо, возбужденно, бессвязно. Нет, он не откажется от руководства войсками! Причины всех бед он видел в том, что плохо исполняются его приказы. Потом, вдруг остановившись и словно приходя в себя, Гитлер жестко спросил, не Клейст ли еще летом заявлял кое-кому из правительства, что война проиграна. В его вопросе явно звучала угроза. Этого разговора Гитлер не забыл. Через четыре месяца Клейст получил орден и… отпуск для поправки здоровья. Это была отставка.

Командующий 17-й армией генерал-полковник Руофф после неудачных боев на Таманском полуострове был снят Гитлером, а на его место был назначен генерал-полковник Енеке.

Ну а сам Гитлер? Он ведь был главным руководителем боев на Кавказе, даже построил себе ставку в Виннице, чтобы быть поближе к месту осуществления этих заветных планов. Как чувствовал себя он? Оказали на него влияние уроки, преподанные здесь, на юге, Красной Армией?

Вот что пишет об этом начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Цейтцлер, назначенный вместо Гальдера:

«Бешенство Гитлера вызывали армии Восточного фронта в целом и особенно командующие армиями и группами армий. Теперь фюрер вел совершенно замкнутую жизнь, одиноко размышляя о своих подозрениях. Ни с кем из генералов он не здоровался за руку. На время обеда или ужина он предпочитал теперь уединяться. Когда ему надо было присутствовать на штабных совещаниях, он входил, холодно кланялся и, сердито нахмурив брови, выслушивал краткие доклады своих советников. Затем опять холодно кивал головой и покидал зал. Лист и Гальдер стали козлами отпущения за провал операции».

Гитлер удалился в свое «Волчье логово», находившееся в Растенбурге, самом дальнем углу нацистской империи. Кругом мрачный лес и колючая проволока. Йодль так писал об этом месте:

«Там было много заборов и много колючей проволоки. На всех дорогах, которые вели к ставке, были установлены заставы, а в центре находилась так называемая „зона безопасности № 1“. Постоянного пропуска в эту зону не имели даже сотрудники моего штаба (верховного командования. – В. К.); охранники обыскивали каждого офицера… За исключением военных сводок в эту святая святых из внешнего мира проникала только очень скудная информация».

Конечно же, в ходе боев за Кавказ при невероятных нервных перенапряжениях в течение длительного времени генерал Петров тоже устал, но радость победы, награда, высокое звание порождали прилив новых сил. Они были очень нужны – впереди ждал освобождения Крым. Предстояла новая, еще более сложная операция, на сей раз уже не с преодолением озер и лиманов, а с форсированием широкого Керченского пролива.

Петров – один из немногих советских военачальников Великой Отечественной войны, которому довелось проводить крупные операции на морском побережье с участием сухопутных войск, флота и авиации. Многие большие и малые сражения начиная от обороны Одессы и до полного изгнания гитлеровцев с Кавказа проходили на морском побережье. Эти операции имеют свою специфику, а в организации и осуществлении, пожалуй, сложнее чисто сухопутных.

С первых боев за Одессу генерал Петров подружился с моряками, полюбил их за смелость и отвагу, братскую спайку, которая помогла выстоять в самых трудных испытаниях. Петров всегда с удовольствием встречался и беседовал с моряками. Он получал большое удовлетворение от этих бесед, у него улучшалось настроение, укреплялась уверенность в успехе предстоящего дела. Иван Ефимович знал и уважал многих адмиралов, морских офицеров и матросов, щедро награждал их орденами и всю жизнь с восхищением рассказывал об их исключительной храбрости, находчивости, умении не падать духом и шутить даже в самых критических обстоятельствах.

Трудно ли перебросить целую армию через такую широкую водную преграду, как Керченский пролив? Судите сами. Наши союзники США и Англия, имея огромный флот, не отважились на операцию с переправой через пролив Ла-Манш ни в 1941-м, ни в 1942-м, ни в 1943 годах. Они располагали всем необходимым для этого: кораблями, авиацией, армией. Правда, не было только одного, и очень важного – желания осуществить эту операцию, помочь нам реально, как полагается союзникам.

Были ли раньше операции с такими трудными форсированиями? Через реки были. Даже через очень широкие. Но через морские проливы не помню. Во всяком случае, в военной истории нашей армии. Правда, в конце 1941 – начале 1942 года была успешно проведена крупная Керченско-Феодосийская десантная операция, но финал тех боев в Крыму читателям известен по первой части повести, хотя само десантирование прошло удачно. И вот генералу Петрову предстояло осуществить эту труднейшую операцию. Причем обеспеченность его войск была далеко не такая, как у союзников: Черноморский флот и Азовская флотилия понесли значительные потери. В последней Новороссийской операции не хватало плавсредств для доставки подкреплений десантам. Как же переправить целую армию? На том берегу ждут укрепления врага не менее мощные, чем в Новороссийске. Там Керчь, превращенная в крепость, там береговые укрепления, которые строили лучшие инженеры рейха.

Итак, в течение июля – августа 1943 года Красная Армия нанесла сокрушительное поражение гитлеровцам на Курской дуге. В конце сентября наши войска вышли к Днепру и форсировали его на широком фронте, захватив большие плацдармы на той стороне.

В первой половине октября Северо-Кавказский фронт завершил освобождение Таманского полуострова.

Вполне естественно, встал вопрос об уничтожении 17-й армии гитлеровцев в Крыму.

То, что такая задача встанет, генерал Петров предвидел еще в разгар операции на Таманском полуострове. Руководя этими боями, Иван Ефимович уже обдумывал план форсирования Керченского пролива и вырабатывал свое решение. Он поставил задачу начальнику разведки генералу Трусову – добыть данные о силах противника в Крыму и на море, о его обороне на побережье и в глубине, о резервах и замыслах.

С начальником штаба фронта Ласкиным командующий поделился первыми наметками плана и просил его в строгой тайне начать разработку операции.

В общих чертах замысел Петрова сводился к следующему: форсировать пролив на широком фронте, чтобы противник рассредоточил свои войска в борьбе с десантами и не мог наносить сильные контрудары.

Для осуществления такого форсирования требовалось много переправочных средств, и Петров дал указания командующим Черноморским флотом, адмиралу Владимирскому, и Азовской флотилией, контр-адмиралу Горшкову, доложить, чем они располагают, и готовить как можно больше кораблей всех видов.

Но из доклада моряков выяснилось, что они не могут выделить кораблей столько, сколько необходимо для осуществления замысла командующего фронтом: многие корабли находились в ремонте, мелкие суда угнаны гитлеровцами в Крым при отступлении. Таким образом, с первых же шагов генерал Петров столкнулся с большими трудностями. Форсировать пролив надо, но не на чем. Поддерживать огнем десанты надо, но большая часть артиллерии не достанет врага на том берегу.

Задача на форсирование придет со дня на день, но наступила осень, море почти постоянно штормит, на имеющихся плавсредствах до врага не доберешься, утопишь десанты еще на подходе.

И опять начинаются мучительные поиски выхода из, казалось бы, безвыходного положения. Но пока идут разведка, рекогносцировки, Петров решил это время использовать для подготовки и обучения войск.

Учились все – штабы, командиры частей, войска. Отрабатывали погрузку, выгрузку и бой за овладение береговой полосой. Учились днем и ночью. И никто не проклинал Петрова, несмотря на усталость после недавних боев, все понимали, какое трудное дело предстоит, многие уже побывали до этого в десантных операциях, знали цену хорошей подготовке.

Сам Петров день и ночь носился на своем «виллисе». В порыжевшей старой кожаной куртке, полевой фуражке, в простых яловых сапогах он, увязая в раскисшей от дождей земле, ходил и ходил по берегу пролива. Было холодно, дул пронизывающий до костей ледяной ветер. Над морем стлался рыхлый туман, крымский берег едва виден вдали мутной темной полоской.

Петров объехал всех командующих армиями, беседовал, советовался с ними. Особенно много времени уделял вице-адмиралу Владимирскому и контр-адмиралу Горшкову как знатокам этих мест, повадок моря и, главное, средств и возможностей для осуществления переправы.

Бывая в частях, Петров приглядывался к командирам, кто в каком состоянии, подбирал тех, кому придется совершить первый, самый трудный и ответственный бросок.

Как он это делал, лучше всего расскажет генерал В. Ф. Гладков – один из тех, на кого пал выбор Петрова:

«Было это 25 сентября 1943 года. Я получил телефонограмму из штаба фронта: прибыть к генералу И. Е. Петрову. Первая встреча с командующим фронтом волновала. От товарищей я услышал о генерале много хорошего. Говорили, что это человек не только обширных военных познаний, опыта, но и большой души. Я не знал, по какому поводу он вызывает меня, командира 318-й дивизии, которая после боев за Новороссийск и Анапу была выведена в резерв фронта.

На командном пункте в лесу близ станицы Крымской дежурный провел меня в палатку командующего. Над рабочей картой, лежавшей на большом столе, склонился полный высокий генерал с чисто выбритой головой и рыжеватыми, опущенными вниз усами. Увидев меня, он выпрямился во весь рост, поправил пенсне и широко шагнул навстречу.

– А, товарищ Гладков! Так быстро доехали?

Я объяснил, что дорога прекрасная, сто километров ехал всего два часа.

Генерал любезно предложил сесть и сам сел рядом, окинув меня взглядом добрых глаз.

Командующий хорошо отозвался о действиях нашей дивизии при освобождении Новороссийска и Анапы.

– Звание Новороссийской ей не зря присвоено, товарищ Гладков. Это имя должно стать гордостью для всех солдат и офицеров. Правительственные награды, как получите, постарайтесь вручить в торжественной обстановке.

Затем И. Е. Петров перевел разговор на славную историю Малой земли, и я сразу насторожился, почувствовав: речь пойдет о главном!..

– Высадка десанта, – говорил командующий, – дело сложное. Оно требует от солдат и командиров особого мужества, инициативы, стойкости, готовности к любым случайностям. Вы это сами знаете по опыту Малой земли. Не хочу скрывать от вас: после овладения Таманским полуостровом нам придется форсировать Керченский пролив. К этому же должны готовиться уже сейчас. Пролив – большое препятствие, преодоление его будет стоить немалых усилий.

– Буду рад, если доверите эту почетную задачу нашей дивизии.

– Ваш Тридцать девятый полк, – продолжал генерал, – вместе с частями морской пехоты участвовал в форсировании Цемесской бухты. Вот вам костяк будущего десанта в Крым. Используйте солдат этого полка в качестве инструкторов. Добивайтесь, чтобы люди не боялись воды, приучайте к самостоятельным действиям, поощряйте инициативу, воспитывайте у бойцов упорство и стойкость.

В заключение командующий предупредил: о нашем разговоре – никому ни слова. Все это пока предварительная наметка. С командующими армиями и на Военном совете вопрос о десанте еще не решался.

Прощаясь, И. Е. Петров сказал:

– Ну, желаю вам, Василий Федорович, успехов и здоровья. Здоровье в таком деле играет не последнюю роль, тут потребуется такая выносливость!.. Передавайте привет славным новороссийцам!

Много дум вызвала встреча с генералом Петровым. Конечно, взволновало доверие командующего. Петров ведь знал, что я всего неделю назад принял 318-ю, мне еще нужно вживаться в коллектив, «брать его в руки», на что генерал своими советами и нацеливал. Но самое большое впечатление оставила у меня в душе та часть беседы, которая касалась самой нашей дивизии. Несомненно, Петров верил, что она способна на такое трудное дело, как десант в Крым, и пояснил почему, назвав ее людей емким словом «новороссийцы»…»

Хочу обратить внимание читателей на дату, когда Гладков был вызван к Петрову, – 25 сентября. В этот день части 56-й армии вели упорные бои в районе станицы Гостагаевская, в этот же день по приказу Петрова 18-я армия во взаимодействии с моряками высадила десант в районе Благовещенской, и бои там были очень напряженные. На всех участках фронта тоже шли ожесточенные схватки. А Петров, оказывается, уже довольно детально обдумывает форсирование Керченского пролива.

Поскольку генерал Гладков в Керченской десантной операции стал одним из главных героев, да и в дальнейшем, например на Карпатах, будет служить под командованием Петрова, мне хочется познакомить с ним читателей поближе.

Было ему тогда, на Тамани, сорок пять лет, послужил он в армии немало: в 1918 году добровольцем пошел в Красную Армию. В годы гражданской войны участвовал в боях в этих же местах, на Кубани и в Крыму, был награжден за отвагу и мужество именным боевым оружием. Между двумя войнами прошел путь от командира эскадрона до командира бригады.

Я был знаком с Василием Федоровичем по делам литературным. После ухода в отставку Гладков стал писать мемуары, много лет посещал литературное объединение при Центральном доме Советской Армии. Руководит этим объединением и по сей день известный писатель Иван Григорьевич Падерин, также фронтовик, много повидавший и повоевавший офицер. По приглашению Падерина я не раз выступал перед членами литобъединения, делился своим писательским опытом. Надо сказать, что объединение отличается от многих таких организаций тем, что здесь собираются не начинающие, желторотые юноши, а в большинстве люди седые, прошедшие войну. Одним из таких был и Гладков. Мы встречались с ним не только на официальных занятиях, Василий Федорович посещал Дом литераторов, а потом выяснилось, что мы живем неподалеку друг от друга, на проспекте Мира – он у Рижского вокзала, а я у Колхозной площади. На прогулках вечерком мы не раз с ним встречались. Вот из этих бесед с ним и конечно же из его книги «Десант на Эльтиген» я узнал о Петрове много интересного.

…И вот наконец у генерала Петрова полная ясность в вопросе о положении своих войск, о противнике, о всем необходимом для десантирования. Решение созрело.

И как оказался дальновиден Петров, проделав всю подготовительную работу еще в ходе боев за Тамань! 9 октября он доложил в Ставку о том, что «на Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных», а 12 октября получил директиву Ставки. В ней Северо-Кавказскому фронту приказывалось подготовить и высадить крупный десант на Керченский полуостров, захватить оперативный плацдарм, чтобы потом развернуть с него наступление на запад и во взаимодействии с войсками Южного (в дальнейшем 4-го Украинского) фронта, который будет наступать с севера, через Перекопский перешеек, освободить Крым.

Вечером того же 12 октября свой нанесенный на карту замысел Петров доложил представителю Ставки Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко. Поскольку Семен Константинович и сам участвовал в рекогносцировке и не раз встречался с командующими армиями и флотом, беседовал с И. Е. Петровым, то представленный замысел он полностью одобрил. Ночью решение командующего фронтом на проведение десантной операции было представлено в Генштаб, а 13 октября Ставка утвердила его.

Здесь я вынужден рассказать об одном трагическом эпизоде, поскольку он имел серьезные последствия для Ивана Ефимовича, хотя, как увидят читатели, никакой вины Петрова в этой беде не было.

В те дни, когда Петров проводил рекогносцировку и готовил войска к форсированию пролива, на Черноморский флот прибыл нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецов. О том, что произошло, я расскажу отрывками из его воспоминаний:

«Командующий Черноморским флотом распоряжением от 5 октября 1943 года поставил перед эскадрой задачу силами 1-го дивизиона эсминцев во взаимодействии с торпедными катерами и авиацией флота в ночь на 6 октября произвести набег на морские коммуникации противника у южного побережья Крыма и обстрелять порты Феодосия и Ялта, где разведка обнаружила большое скопление плавсредств. В набег были выделены лидер эсминцев „Харьков“, эскадренные миноносцы „Беспощадный“ и „Способный“. Для их прикрытия выделялись все имевшиеся в наличии истребители дальнего действия. Перед выходом командующий флотом вице-адмирал Л. А. Владимирский лично проинструктировал командиров кораблей».

Далее адмирал Кузнецов излагает, как были потоплены противником все три наших боевых корабля. Каждый при желании может прочитать подробности об этом в его книге «Курсом к победе», отмечу лишь то, что имеет отношение к Петрову:

«На войне потери неизбежны. Но случай с тремя эсминцами ничем нельзя оправдать. Вернувшись в Москву, я со всей откровенностью, признавая и свою вину, доложил обо всем И. В. Сталину. В ответ услышал горький упрек. Он был справедлив. Обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с согласия генерала И. Е. Петрова. Ему тоже досталось от Верховного. А больше всего, конечно, командующему флотом Л. А. Владимирскому. Урок был тяжелый – на всю жизнь».

Я привожу этот случай для того, чтобы показать, в каком душевном напряжении приходилось работать в те дни Петрову. Получить в этом случае нагоняй от Верховного было неприятно. Операцию, в которой погибли корабли, задумал и проводил командующий Черноморским флотом. Во время ее проведения на КП командующего флотом был нарком ВМФ Кузнецов, он же представитель Ставки, то есть старший по отношению к Петрову и по должности и по званию. «Я был в то время на КП Владимирского. Командующий флотом старался чем мог помочь кораблям…» – пишет сам Кузнецов. Петров, конечно, вместе с ними несет ответственность, потому что обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с его согласия.

Тяжело было всем: погибли несколько сот замечательных моряков, три отличных современных боевых корабля, но Петров понимал – надо во что бы то ни стало перебороть горечь и создать у людей необходимое для операции боевое настроение. И он неутомимо проводит встречи, совещания, беседы. Для примера приведу несколько рассказов очевидцев. Вот что вспоминал В. Ф. Гладков:

«На рассвете к нам приехал генерал И. Е. Петров. Прошел по берегу, посмотрел, как идут тренировки. Похвалил солдат:

– Лихо атакуете. Давайте так же действовать на том берегу.

Командующий фронтом присел на обросший мхом камень, прислушался к рокоту прибоя.

– Шумит волна, шумит… Сколько тут, в этих местах, носит она мертвых гитлеровцев? Привирают фашисты, что им удалось вывести с Тамани свои войска. Эх, Тамань! Кто здесь только не воевал! Греки, гунны, хазары, монголы, турки. Белогвардейцев мы тут били, а теперь вот и фашистов приходится колотить.

– Да, тут каждый камень напоминает о войнах. Я смотрю на ваш орден Суворова, товарищ генерал, и вспоминаю – ведь и Суворов тут воевал, – заметил я.

– Видите ту высоту? – указал Петров.

– Вижу.

– Это и есть Фанагория, та самая знаменитая суворовская Фанагория, последняя крепость на кубанской земле. Суворов немало потрудился тут со своим кубанским полком – целых пять лет!

Мы подошли к группе солдат.

– Как идут занятия, товарищи? – спросил Петров. – Трудновато действовать ночью?

– Никак нет, товарищ командующий! – ответил сержант Толстое. – Мы помним слова Суворова, что тяжело в ученье – легко в бою.

– Да тут все орденоносцы! Вы за что получили орден? – обращаясь к Толстову, спросил генерал.

– За Новороссийск.

– Он бронебойщик у нас. На плацдарме в районе электростанции своим ПТР разбил в доте два пулемета, – сказал командир роты Мирошник.

– Что ж, товарищ сержант, и в дальнейшем желаю успеха…

Люди обступили командующего фронтом. Чувствовалось, генерал душой отдыхает в тесном солдатском кругу.

Потом мы поехали на встречу с маршалом. Офицеры уселись в автобус. Меня командующий пригласил в свою машину. Шофер осторожно объезжал свежие воронки. На обочинах дороги виднелись разбитые немецкие пушки и танки.

– О чем задумались, Василий Федорович?

– Мои мысли на той стороне пролива, товарищ командующий.

– Уверен, что у вас все будет хорошо. Конечно, задуманный план чрезвычайно труден. Главная беда, что сосредоточение наших войск в Тамани от немцев не замаскируешь. Но вот направление и места высадки можно скрыть. Это в наших возможностях. А ваше дело вцепиться в крымский берег и держаться…»

А вот беседа с командирами, на которой был Ласкин и пересказал мне выступление Петрова:

– «Вам партия и народ доверили вести в бой людей. Это ответственное дело. Вы должны действовать полновластно и разумно. Выполняя задачу, всегда думайте о сохранении жизни людей. Чтобы поднять их в атаку, обеспечьте огнем, уловите и не упустите для этого момент. Конечно, в бой идти всем немного страшновато. Но люди от природы разные, и страх у каждого проявляется по-разному. Один в какой-то момент дрожит от опасности, боится поднять голову из укрытия. В другом тоже проявляется это „немного страшновато“, но в нем больше спокойствия и разумности. Такой всегда ищет противника и знает, когда нужно укрыться, когда сделать бросок вперед, когда произвести меткий выстрел. Третьи просто смелые люди, они легко пренебрегают опасностью и даже излишне бравируют на поле боя. Но без таких нет побед. Именно такие часто ведут за собой целый коллектив, в котором находятся. Именно смелыми определяется общий моральный настрой коллектива. И даже тот, кто в один из моментов боялся поднять голову, дрожал от опасности, в другой раз со всеми товарищами смело идет на огонь пулеметов. А если такой прошел через два-три жарких боя, то он уже переродился. И скажем так: страшновато бывает только на первых порах. А когда вошел в жаркий бой, то ненависть и чувство мести к врагу закипело до предела, и тогда о страхе не думаешь. Боец всецело думает о том, как побить противника, как выполнить задачу, а командир – еще и о сохранении людей…»

А кто был на сей раз противником Петрова? Какие задачи он получил, какие замыслы вынашивал? Генерал-полковник Руофф после неудач на Таманском полуострове был отозван. Как раз в те дни, когда Петров получил директиву на форсирование пролива, в командование 17-й немецкой армией вступил генерал Эрвин Енеке, бывший до этого начальником штаба 17-й армии. Так что он не был новичком на этом направлении. И вообще он старый служака: лейтенантом стал еще в 1910 году, в агрессивных походах Гитлера по Европе в 1939 году уже был генерал-майором. Вот несколько слов из аттестации в дни назначения Енеке на должность командующего 17-й армией: «Очень самостоятельный. Выраженный оптимист. Высокая оперативность».

В приказе от 4 сентября 1943 года за подписью Гитлера было сказано:

«Оборона Крыма должна быть организована непременно так, чтобы ни в коем случае не допустить прохода кораблей через Керченский пролив в Азовском море. Поэтому следует своевременно произвести необходимое блокирование и минирование этого пролива, а также поставить под обстрел достаточных сил артиллерии».

Особо предписывалось командующему войсками в Крыму:

«Немецко-румынские войска должны удержаться в Крыму и образовать клин в тылу Красной Армии для возобновления германского наступления на Украине».

Имелось в виду наносить отсюда, из Крыма, удары по флангу и тылу советских войск, вышедших к Днепру.

Генерал Трусов докладывал командующему фронтом последние сведения:

– Придавая важное значение Крыму, гитлеровское командование стремится усилить Семнадцатую армию, серьезно ослабленную в боях на Тамани, и спешно направляет в Крым подкрепления морем и по воздуху. Войска перебрасываются из Франции и Голландии. Особенно заметно идет усиление авиации. Семнадцатая армия имеет двенадцать дивизий, пять немецких и семь румынских, общей численностью до двухсот тысяч человек. Непосредственно же перед нами на восточном побережье Керченского полуострова обороняется оперативная группа – Пятый армейский немецкий корпус в составе двух немецких пехотных дивизий, две дивизии румын и до десяти отдельных частей. Общая численность группы достигает свыше восьмидесяти пяти тысяч человек, у нее имеется сто семьдесят пять орудий полевой и береговой артиллерии и до шестидесяти танков. Немецкое командование, обеспокоенное выходом войск Четвертого Украинского фронта к Перекопу и Сивашу и ожидая высадки десанта через пролив, стремится не допустить смыкания советских войск, наступающих с севера и востока, и принимает все меры к укреплению обороны в наиболее вероятных местах высадки наших десантов. На побережье создана система опорных пунктов, насыщенных огневыми средствами, опоясанных минами и густой сетью проволочных заграждений, установленных на берегу и в воде в нескольких десятках метров от берега. Кроме этого, вдоль всего побережья размещены противокорабельные мины. В состав противодесантной обороны включены боевые корабли, базирующиеся в портах Керчь, Камыш-Бурун и Феодосия, всего тридцать семь торпедных и двадцать пять сторожевых катеров, шесть тральщиков и свыше шестидесяти быстроходных десантных барж. В малых кораблях враг превосходит нас и может серьезно препятствовать десантированию. Вывод: крупные немецкие сухопутные силы, занявшие оборону на укрепленном рубеже и выгодных высотах по восточному побережью полуострова, имея перед собой широкий пролив, взаимодействуя с морскими силами и поддерживаемые сильной авиацией, могут оказывать нашим войскам самое упорное сопротивление как при высадке десантов, так и в ходе борьбы за завоевание плацдарма. Упорное сопротивление гитлеровцев следует ожидать и в глубине полуострова, поскольку там они тоже подготовили три оборонительных рубежа.

– Ну а слабые стороны? – спросил Петров.

– Существенная слабость Семнадцатой армии заключается в том, что с выходом войск Четвертого Украинского фронта к Перекопу и устью Днепра армия оказалась блокированной, отрезанной от основных сухопутных сил и от глубокого тыла. Снабжение ее может осуществляться только по морским коммуникациям и по воздуху.

– Что и требовалось доказать, – заключил Петров. – Семнадцатая армия в мешке, из которого мы ее не выпустим!

27 октября, накануне высадки десанта, день был тихий, над водами пролива парили чайки. Но к полудню налетел ветер и погода стала резко ухудшаться. Пролив стал вздуваться, и по нему покатились волны. К концу дня загудели Азовское и Черное моря, шторм достиг шести баллов.

Петров, посоветовавшись с вице-адмиралом Л. А. Владимирским и контр-адмиралом С. Г. Горшковым, отложил высадку на три дня. Раньше, по докладам моряков, шторм не утихнет.

И действительно, в конце 30 октября ветер стал ослабевать. Синоптики-моряки предсказывали улучшение погоды.

Командующий фронтом решил начать десантирование в ночь на 1 ноября.

30 октября Петров вышел на западный берег Таманского полуострова и пристально вглядывался в пролив и крымский берег. Ветер еще трепал низкие тучи и гнал по проливу высокие валы, но все же шторм заметно утихал.

Вечером Иван Ефимович выехал в 386-й отдельный батальон моряков. Он знал, что этот батальон шел первым в голове десанта 318-й дивизии. Не снизилось ли здесь настроение в дни ожидания?

– Ну как, пойдем на Крым? – спросил командующий.

– А как же иначе, товарищ генерал? Надо взять. Столько готовились!

К полудню ветер утих. Шли на убыль и волны. Немедленно во всех пунктах началась погрузка тяжелого вооружения, боеприпасов на катера, самоходные баржи, мотоботы.

Командующий фронтом, член Военного совета фронта В. А. Баюков и начштаба Ласкин прибыли в район Темрюка на КП армии.

Командарм 56-й генерал К. С. Мельник и командующий Азовской флотилией С. Г. Горшков еще раз доложили Военному совету фронта о полной готовности войск и переправочных средств к десантной операции и о порядке выдвижения первого эшелона десанта.

Здесь, на главном керченском направлении, в качестве первого эшелона десанта для захвата в Крыму оперативного плацдарма должны были высаживаться части 11-го гвардейского стрелкового корпуса генерала В. Ф. Сергацкова: на участке Маяк – Жуковка 2-я гвардейская стрелковая дивизия генерала А. П. Турчинского, с которой в качестве штурмового отряда шел 369-й отдельный батальон морской пехоты, а южнее, на участке Опасная – Еникале, 55-я гвардейская дивизия генерала Б. Н. Аршинцева. Через сутки в качестве второго эшелона оперативного десанта планировалась высадка 32-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием полковника Г. Т. Василенко.

Вслед за 11-м гвардейским корпусом должен был высаживаться 16-й стрелковый корпус под командованием генерала К. И. Провалова.

Петров не отказался от мысли растянуть силы противника. Для отвлечения внимания от главного направления на флангах основных десантов выбрасывались два демонстративных десанта: в районе мыса Тархан, на северо-восточном побережье Керченского полуострова, и в районе горы Опук, юго-западнее Эльтигена.

Когда наступила полная темнота, погрузка и посадка уже были закончены. В 21.00 десантные отряды на 150 судах, выделенных Азовской флотилией, должны были выйти в Азовское море, пройти по нему свыше тридцати километров, чтобы к 24 часам оказаться на линии старта кордон Ильич – коса Чушка, а затем броском устремиться через пролив к крымской земле.

На южном, эльтигенском направлении в эти часы проходила точно такая же работа.

Но опять неожиданно подул сильный и холодный ветер. За какие-то минуты небо почернело. Пошел дождь. На воде показались белые гребешки.

Позвонил командарм 18-й К. Н. Леселидзе и доложил Петрову:

– Ветер усиливается, море зашумело. Моряки запаздывают с подачей плавсредств, и посадка затягивается.

– Нажмите, Константин Николаевич, добивайтесь, чтобы десантные отряды вышли на старт к двадцати четырем часам, – потребовал Петров.

Позвонил командующий артиллерией фронта генерал А. К. Сивков:

– Артиллерийские огневые позиции на косе Чушка почти полностью оказались в воде.

– Можно ли вести огонь? – спросил Петров.

– Пока да, – ответил генерал.

Доложил и командующий Азовской флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков:

– Азовское море и пролив уже разбушевались, а ветер продолжает усиливаться. Погода имеет тенденцию к ухудшению. Если так будет продолжаться дальше, то целесообразно еще раз перенести срок высадки.

– А если еще с неделю будет такая погода? На войне без риска не обойтись. Ведь уже четвертые сутки штормовая погода срывает нам операцию, – ответил Петров и тут же позвонил командующему Черноморским флотом Владимирскому.

Тот с предложением Горшкова не согласился:

– Шторма не будет. А если пролив и будет шуметь, то это усыпит бдительность противника.

Петров опять позвонил К. Н. Леселидзе. Константин Николаевич тоже докладывал:

– Погода становится хуже. Несмотря на нажим, график посадки поломался. Но если Владимирский считает, что шторм такой силы не опасен и усыпит противника, форсировать пролив будем.

Учтя мнения командующих 18-й армией и Черноморским флотом, непосредственно руководивших этим десантированием на эльтигенском направлении, Петров позвонил и сказал Горшкову и Мельнику:

– Будем высаживать десанты, больше откладывать и ждать нельзя.

И в 21 час на причалах у Темрюка прозвучала команда: «Полный вперед!» Первые корабли пошли в темноту, в Азовское море.

Когда штурмовые отряды десанта вышли в открытое море, волны стали бросать мотоботы во все стороны, угрожая перевернуть их. Суда стали трудноуправляемыми. Выдвижение десанта на исходный рубеж запаздывало более чем на час.

Иван Ефимович волновался, раздумывая о том, что же делать дальше. Но, всегда остро чувствующий свою ответственность за выполнение задач, он старался сохранить спокойствие. В этой сложной ситуации именно он не имеет права терять самообладание, выдержку, твердость. Командующему можно помогать, давать советы, пока идет выработка решения. Но когда оно принято, а тем более началось его осуществление, никто не сунется обсуждать это решение или не соглашаться с ним. И сам Петров ясно сознавал, что в таких ситуациях командующий должен рассчитывать только на себя. Именно ему надлежит преодолеть тяжелые сомнения, пережить сильное нервное напряжение, но он, и только он, сейчас руководит операцией.

– Шторм на Азовском море уже достигает более шести баллов. Это почти на два балла выше, чем на Черном, – докладывали синоптики.

– Уже… – сказал Горшков. – Значит, может быть еще сильнее?

– Не исключено и весьма вероятно, – ответили синоптики.

Иван Ефимович спросил Горшкова:

– Ну как, Сергей Георгиевич, оцениваете обстановку на море?

– При таком шторме поход в море и через пролив крупным десантом на наших мелких судах считаю невозможным. Десант будет разбросан по морю, может не высадиться, неизбежны большие потери.

Вот так нелегко бывает порой полководцу из-за причин, казалось бы не имеющих отношения к делам воинским.

Выше я говорил о том, как в операции «Горы» дороги оказывали чуть ли не решающее влияние на ход боев. И вот теперь – погода! Но что бы ни мешало, полководец должен найти способ преодолеть трудности и привести свои войска к победе. На этом этапе битвы десант надо высадить на берег, а не на морское дно! Стихия оказалась сильнее желания, приказа, техники – всего, что могли противопоставить ей люди.

И поэтому Петров вынужден был дать распоряжение Горшкову и командарму 56-й Мельнику вернуть десанты в исходное положение.

Ох, нелегко остановить и повернуть запущенный боевой механизм с сотнями кораблей, с войсками в 30 тысяч с лишком человек, с морскими и авиационными службами.

– Если мы сохраним людей и плавсредства, – сказал Петров Ласкину, – то задача все же будет выполнена, хотя и не в эту ночь.

Занимаясь решением задачи на главном направлении, Петров на какое-то время ослабил внимание и контроль за ходом дел в 18-й армии, на эльтигенском направлении. Он знал, что из-за нарушения графика погрузки и посадки войск и там выход десанта задерживался. Петров позвонил Леселидзе:

– Что и как у вас?

– Десант вышел в море с опозданием на два часа, – доложил Леселидзе. – По расчетам, передовые отряды через час должны выйти на исходный рубеж.

Петров проинформировал его о погоде на Азовском море, о положении дел с десантом 56-й армии и приказал вышедший на Эльтиген десант немедленно возвратить в исходное положение.

Через полчаса Леселидзе докладывал:

– Гладков приказ на возвращение десанта получил. Но до его получения десантные отряды уже успели войти в пролив…

Дальше пусть рассказывает Гладков:

«Резкий ветер бил в лицо. Холодные брызги обдавали людей с головы до ног. Под ударами волн гудели корпуса перегруженных судов, шторм относил их от намеченного курса, но они упорно пробивались вперед. Изредка прожектор рассекал вдалеке своим огненным мечом темноту ночи, на мгновение освещал пенистые гребни. Поднявшись вверх, луч таял в тяжелых иссиня-черных тучах. „Осторожно! Идем через минное поле!“… На секунду похолодело сердце. Хоть бы скорее на берег! Хоть бы скорее начался бой…

Мы были уже близко к цели, когда наш плавучий отряд нащупали немецкие прожекторы. Нестерпимый свет ослепил меня. Заслоняя ладонью глаза, я огляделся и увидел вокруг флагмана десятки катеров и мотоботов, баржи, плоты, поставленные на пустые железные бочки. Все это зарывалось в пенящуюся воду, вздымалось и падало на волнах, лавиной катилось к берегу. Лучи вражеских прожекторов вцепились в нас и не отпускали. «Ну, сейчас будет баня!» – мелькнула мысль.

С мотоботов, вырвавшихся вперед, взлетели красные ракеты – требование дать заградительный огонь. Тотчас позади нас полыхнул молниями родной берег Тамани. Над нашими головами с визгом полетели, ввинчиваясь в плотный влажный воздух, сотни снарядов тяжелой артиллерии. С Тамани слышался ровный сильный гул. Одновременно в небе зарокотали моторы. Летчики устремились к берегу Крыма, чтобы подавить вражескую артиллерию.

Мы с жадностью смотрели вперед. Берег перед нами пламенел. Там сверкали разрывы снарядов. Вставали и разламывались столбы дыма. Метались языки огня. Справа что-то ярко вспыхнуло и осветило окрестность ровным желтым светом. Очевидно, снаряд поджег какое-то легкое строение или стог сена. «Огненная земля», – взволнованно произнес кто-то в темноте…

Внезапно палуба ушла из-под ног. В носовой части корабля мелькнула сначала тусклая, потом ослепительная вспышка. Взрыв. Кто-то крикнул. Пригнувшись, пробежали матросы. Потом они прошли обратно с носилками, на которых лежал человек, покрытый с головой черной шинелью.

– Кого убило?

– Капитана третьего ранга Сипягина…

К 5 часам утра штурмовые отряды на плоскодонных судах добрались до берега. С моря мы могли определить это по звукам стрельбы. Было слышно, как затараторили пулеметы немецких дзотов…

Я подошел к офицеру, заменившему Сипягина, и спросил:

– Когда начнете разгрузку катеров и барж? Когда высадите мой штаб?

– Не знаю, товарищ полковник. Высаживаться не на чем.

– Как не на чем?

– Плавсредства не вернулись.

Это была самая большая ошибка в плане десантной операции. Расчет был на плоскодонные суда: доставив передовые отряды, они должны были возвратиться и, курсируя между кораблями, баржами и берегом, высадить в несколько приемов весь десант. Но большинство плоскодонных судов сразу вышло из строя. Некоторые погибли от огня, несколько подорвалось на минах. Эти неизбежные потери мы учитывали и предвидели. Мы не учли силу шторма: основную часть плавсредств штормовая волна выбросила на берег и разбила о камни. Высаживаться было не на чем…

Подошел морской офицер и сказал:

– По радио получен приказ: вернуть все корабли глубокой осадки в Тамань. Ложусь на обратный курс.

Корабли разворачивались и уходили.

Они уходили от крымского берега.

А там возле самой воды маячила чья-то фигура, потрясая руками над головой. На берегу видели, что корабли уходят. Что подумают высадившиеся бойцы?»

Вот так и произошло! Столько затрачено сил, на берегу бьется передовой отряд, а главные силы уходят от крымского берега!

Но и моряков здесь нельзя осуждать, им было очень нелегко. Вот первый доклад руководителя высадки десанта контр-адмирала Г. Н. Холостякова командующему фронтом И. Е. Петрову:

– В течение ночи высажено на берег около трех тысяч человек, восемнадцать артиллерийских орудий, много ящиков с боеприпасами. Высадив людей, суда, подхватив первых раненых, с рассветом возвратились в исходные районы – в таманские базы. Но из похода не вернулась почти половина плавсредств – мотоботов и баркасов. Одни из них погибли от артиллерийского огня, другие подорвались на минах, третьи штормовая волна выбросила на берег. Но больше всего – свыше тридцати единиц – погибло от артиллерийского огня и мин. А часть возвратившихся плавсредств получила повреждения и требует ремонта…

Гладков продолжает рассказ:

«Ранним утром 1 ноября катер причалил к пристани Кроткова. У пирса стояла машина. „Скорее, командующий ожидает“. Мы с Копыловым втиснулись на сиденья и вскоре были в Тамани.

Командующий фронтом принял нас спокойно. Будучи чутким и опытным руководителем, И. Е. Петров понимал наше состояние. Я попросил сообщить, что происходит на том берегу.

– Под утро майор Бершанская доложила, что ее летчицы видели десантников, которые успешно вели бой в Эльтигене. Затем один ваш отряд сам установил с Таманью радиосвязь. Постойте, запамятовал фамилию командира…

– Не Ковешников ли? – вырвалось у меня.

– Точно, он. Хорошо его знаете?

– Еще бы!

– Крепкий офицер?

– Он сделает все, что в человеческих силах.

– Ну тогда нам повезло.

Оказалось, что из трех штабных групп только одна была высажена на берег. Не высадился ночью никто из командиров полков. Воюющие на крымском берегу подразделения до сих пор не имели общего руководства боем. Я спросил, о чем радирует Ковешников. Командующий ответил:

– Он только требует: «Давай огня, давай огня!» Отбивает танковую атаку… Ну, пойдемте посоветуемся. Маршал (С. К. Тимошенко. – В. К.) уже давно ждет.

Шагая за командующим фронтом, я напряженно думал о том, что происходит в эти часы на эльтигенском плацдарме. Раз там Ковешников, значит, по меньшей мере высадились батальон капитана Жукова – а это все опытные десантники – и морская пехота, шедшая в одном отряде с ним…

Маршал смотрел на карту, разложенную на столе. Рядом с ним стоял командующий 18-й армией Леселидзе. На карте чуть южнее Камыш-Бурунского мыса был заштрихован небольшой пятачок на крымском берегу. Передовые отряды 318-й дивизии зацепились за эльтигенский плацдарм. Уже несколько часов они вели тяжелый бой.

– Как люди? – спросил Тимошенко, когда мы с Петровым вошли в кабинет. – Выдержат до темноты?

– Уверен, что удержатся до вечера, товарищ маршал, – ответил Петров.

Для такого ответа у командующего фронтом были серьезные основания. Ситуация на плацдарме к тому моменту сложилась так, что береговая оборона противника была сломлена. Но днем о высадке нечего было и думать. Флотилия из сотни судов днем через пролив не пройдет – ее разобьют с самолетов.

«Сотня судов не пройдет, а одно, может, проскочит, – подумал я. – Всю дивизию перевести ночью, а управление – сейчас, днем». Я попросил разрешения посадить на мотобот командование дивизии и полков и перебросить на плацдарм. И. Е. Петров ответил, что это рискованно. Один снаряд – и всех командиров к рыбам. Маршал сказал, что действительно рискованно, но, пожалуй, другого выхода нет. Так и было решено…»

Пока мотобот Гладкова, осыпаемый бомбами с самолетов, снарядами и минами с берега, плывет через пролив, почитайте, что происходило на «огненной земле», где высадился десант. И рассказывает об этом тот самый Ковешников, о котором расспрашивал генерал Петров.

Дмитрий Степанович Ковешников сидит передо мной – он теперь Герой Советского Союза, генерал-лейтенант в отставке. Я уже писал, что Ковешников тоже воспитанник Петрова по Ташкентскому военному училищу имени Ленина, Дмитрий Степанович не раз рассказывал мне о боях первого десанта на крымской земле да и вообще о своей долгой и замечательной службе. А сейчас я, желая освежить в памяти детали тех жарких схваток на плацдарме, позвонил Ковешникову, и вот мы сидим в его квартире в Давыдкове.

Дмитрий Степанович немного располнел, поседел, но глаза у него все того же веселого, бодрого жизнерадостного лейтенанта, каким я его увидел впервые на выпускном вечере в 1939 году. Как я ему тогда завидовал! Я был еще курсантом, учился на первом курсе, а он командир с двумя рубиновыми кубарями в петлицах. Да не только я – все мы, салаги нашей роты, смотрели на выпускников с хорошей, доброй завистью. Все сто. Нас было ровно сто в роте. Сегодня я называю эту цифру с щемящей сердце грустью, потому что к 1945 году из ста я встретил в живых только троих, по нашим подсчетам, из выпускников роты уцелело не больше пяти-шести человек. Какие это были отчаянно смелые, беспредельно преданные родине люди! И еще они были необыкновенно чистые и честные в нравственном отношении. Может быть, во мне уже говорит стариковское «а вот в наше время…». Но нет, я не преувеличиваю – уж такие были наши курсанты Ташкентского училища предвоенных лет: сильные, мужественные воины и скромные, чистые душой, как девушки.

Об этом и о многом другом мы говорили с Дмитрием Степановичем, прежде чем перейти к рассказу, ради которого я приехал.

– Ну а теперь, Дима, про десант в Крым, – попросил я.

Ковешников заговорил не сразу, долго сидел молча – не то вспоминал, не то преодолевал ком, подступивший к горлу.

– Нас обнаружили примерно в трех километрах от берега. Ну, началось! Сначала пулеметы и минометы открыли огонь. Затем вспыхнули огни прожекторов, осветительных ракет и стала прицельно бить артиллерия. Ужасное состояние! Ни уклониться, ни в землю вгрызться невозможно. Видишь, как огненные трассы крупнокалиберного пулемета летят в наш мотобот, и ничего не можешь поделать. Мы прижаты один к другому, как в трамвае. Мчались на полном ходу к берегу – навстречу пулям: спасение только там! Да и задача была – зацепиться… Не доплыли до берега метров двести – суда сели на мель, ни вперед, ни назад. Дал команду прыгать за борт. Выбросились, а вода холоднющая! Уже ноябрь начался. Глубина кому по шею, кому с головой. А волны всех накрывают. Ну, бредем изо всех сил к берегу, оружие над головой. Подошли поближе, мы – «ура!», моряки – «полундра!», и кинулись на гитлеровцев. Надо сказать, погоду мы хоть и ругали, но все же она нам помогла – не ждали нас фашисты в такой шторм. Вижу, некоторые в нижнем белье бегают, одеться не успели. В эти первые минуты твой коллега писатель Борзенко особенно отличился. Настоящий герой! Мы его сначала встретили скептически – корреспондент, морока с ним. Отличный мужик оказался. Он с первыми десантниками в воду спрыгнул. Выбежали на берег, а тут колючая проволока, мины. Заминка произошла. Борзенко же майор, увидели бойцы его погоны, не знают, что он журналист, кричат: «Что делать, командир?» Ну, он не только писатель, и офицер был настоящий, боевой. «Саперов ко мне!» – кричит. И появились саперы. «Резать проволоку!» – приказал Борзенко. И все это под огнем, справа и слева убитые и раненые падают. Прорезали саперы проход, но говорят: «Там мины могут быть». Борзенко понимал – медлить нельзя. Решают секунды. Крикнул: «А черт с ними, с минами, хоть проход очистим! За мной!» И побежал. Потом он по-настоящему руководил боем на этом участке… Ну, вцепились мы в берег. Очистили от гитлеровцев Эльтиген. Я огляделся – нет командования: ни дивизионного, ни одного командира полка, пока один я – начальник штаба полка. Что делать? Кто будет руководить боем? Без руководства нельзя. И так, вижу, дело идет не очень организованно, одни по поселку пошли, другие куда-то влево. Принять командование на себя? Но мне всего двадцать три. Будут ли меня слушаться? Но там такими тонкостями Заниматься было некогда. Так, лишь мелькнуло в голове. Принял я на себя командование. Разослал офицеров выяснять, кто где. Смотрю – дело пошло, командиры подразделений связных с донесениями прислали. Оценил обстановку, понял: на ровном месте и в поселке нам не усидеть. Скоро контратаки начнутся. Будут нас немцы выбивать, в море сбрасывать. Надо во что бы то ни стало овладеть высотами за Эльтигеном, там траншеи гитлеровцев, в них можно будет закрепиться. Рота капитана Мирошника первой ворвалась на эти высоты. За ним рота Туликова тоже выскочила на холмы левее Мирошника. Когда гитлеровцы опомнились и пошли на нас с танками, мы уже были готовы их встретить. Дали прикурить! Подожгли несколько танков из ПТР. Организовал я КП, связь на плацдарме. Радиостанцию обнаружил – стали связываться с Большой землей. Очень хорошо поднимал боевой дух оказавшийся здесь, на берегу, замполит полка майор Мовшович. В общем, навели мы порядок, люди почувствовали управление, ободрились и стали действовать увереннее.

Ну, естественно, противник скоро выяснил и что нас не так уж много, и что мы одни на крымской земле, другие десанты ведь не высадились. Вот и началась наша веселая жизнь. И бомбили нас, и контратаки танков и пехоты одна за другой. Спасибо генералу Петрову, он сам подбадривал нас и поддерживал огнем артиллерии и авиацией. Если бы не эта поддержка, смяли бы немцы десант… Видел ты, конечно, на фронте единоборство человека с танком. А вот у нас на плацдарме оно было просто массовым. Артиллерии нет. Отбивать атаки нечем. Только ПТР и гранаты. Но танки есть танки, они лезут, и не так просто их остановить. Когда стало совсем не под силу, отошли мы немного назад, за противотанковый ров, который был у нас в тылу. Очень помогала наша артиллерия из-за пролива, снаряды свистели над головой, а для нас этот свист лучше любой музыки. Генерал Леселидзе, командарм нашей Восемнадцатой, передал мне по радио: «Додержитесь до темноты. Днем пройти через пролив невозможно. Надеемся на вашу отвагу и мастерство». Ну и держались. Раненых было много. Кто мог, оставался в строю. Кто не мог, тех сносили к берегу, готовили к эвакуации. Вскоре немцы, видно, подбросили свежие силы. Они понимали: надо сковырнуть, пока нас мало, не допустить, чтобы на этот плацдарм другие высадились. Пошли на нас атаки волнами: одна линия – пехота с танками, за ней метрах в трехстах – четырехстах другая, тоже пехота и танки, еще дальше третья… От одного вида такой махины душа в пятки уходит. Били мы их сколько могли. Но в конце дня оттеснили они нас к самому берегу, к обрыву. Оборонялись мы уже на пятачке вокруг своих раненых. Вижу я, дело плохо. Не удержим плацдарм. На нас на Большой земле так надеются, а мы подведем. Собрал я «малый военный совет»: замполита Мовшовича, капитана Шукова, капитана Белякова, корреспондента майора Борзенко, командира минометной роты Цикаридзе, комсорга Алексеева, ну и других, кто при штабе. «Надо, – говорю, – посоветоваться, что будем делать. Останемся на этом пятачке – и нам смерть и плацдарму конец». – «Ну а что предлагаешь делать ты, командир?» – спрашивали они меня. «Нужна одна, но решительная контратака». Со мной согласились. Распределил я офицеров, а Мовшович – коммунистов и комсомольцев, чтобы атаку эту хорошо подготовить. С ранеными поговорили, вернулись в строй, кто мог двигаться. Когда все было готово, я дал сигнал, и мы кинулись вперед.

Ковешников посмотрел на меня спокойным взглядом, но я чувствовал, что он очень волнуется.

– Ну ты знаешь, что такое атака. Не раз ходил. Но ты ходил после артподготовки, да еще со своими танками. А мы пошли насухую – ни того, ни другого. Шли в рост, лишь бы побыстрее до рукопашной. А там уж мы не уступим, хоть и обессилели после ночного купания в холодной воде и дня напряженного боя. Я верил и знал – в рукопашной наши ребята ни за что не уступят! Как выдали «ура» и «полундру», так немцы, не ожидавшие от нас такой «наглости», дрогнули и попятились. Они думали, что нам хана, а мы их бить идем!.. Ну и били, били мы их от души! Но не успели мы закрепиться, их, конечно, погнали офицеры назад, на нас… Наверное, это был для меня самый трудный день войны. Хотя и прежде и потом тяжелых боев пережил я немало… Ну а тут вскоре комдив Гладков прибыл. Доложил я ему: так, мол, и так, все в порядке, плацдарм держим…

Разумеется, Дмитрий Степанович рассказывал мне гораздо подробнее, особенно много говорил о своих боевых друзьях.

Петров, как это будет видно в дальнейшем, минуя корпусные и армейские инстанции, лично руководил боем десанта. Иначе он поступить не мог, когда дело касалось жизни или смерти его боевых товарищей. Он понимал критическое положение высаженных войск. Удержать плацдарм, когда там мало сил, когда нет артиллерии и танков, совсем не просто. В этих условиях лучшей поддержкой эльтигенцам была бы скорейшая высадка крупного десанта на главном направлении – под Керчью. Но не позволяла погода. Со стихией не поспоришь, ее не исправишь. Азовское море и Керченский пролив, особенно в северной его части, где должны идти суда с десантом, продолжали бушевать в полную силу. Шторм доходил до восьми баллов. Петров сам видел эту взбунтовавшуюся стихию и понимал – выпускать в море крупный десант невозможно. И все его внимание приковал Эльтиген, нуждающийся в помощи.

Наступала темнота. По плану в ночь на 2 ноября на этот плацдарм должна была высадиться еще одна дивизия 18-й армии – 117-я стрелковая. Но потери плавсредств за первую ночь не позволили этого сделать. Контр-адмирал Г. Н. Холостяков смог отправить от Тамани только один стрелковый, один артиллерийский полки и другие подразделения, всего свыше трех тысяч человек, плюс боеприпасы и продовольствие.

Фашисты, стремясь не допустить новой высадки на плацдарм, пускали с самолетов осветительные ракеты на парашютиках над берегом и проливом, и врагу удавалось накрывать огнем плавсредства на переходе и в местах разгрузки. Шел ожесточенный бой на суше и на море. Десантники опять потеряли 30 единиц плавсредств, но подкрепление на плацдарм было высажено, и Гладков тут же ввел его в боевой порядок. Однако враг продолжал подбрасывать сюда резервы и вскоре после тяжелых боев танками и пехотой потеснил наши подразделения.

С утра Петров ожидал новых сильных ударов по плацдарму и поэтому попросил Вершинина держать наготове авиацию. И он не ошибся. В 8 часов противник открыл по плацдарму сильный артиллерийский огонь, а вскоре показалось до 30 бомбардировщиков. Но тут же над плацдармом появились наши истребители. Они вступили в борьбу с бомбардировщиками и прикрывающими их «мессерами». Часть бомбардировщиков все же смогла бомбить плацдарм, а вслед за первой их группой подлетела вторая. Было ясно – противник решил уничтожить десант. Вскоре началась атака танков и пехоты. Тогда через пролив понеслись наши штурмовики «ИЛы». Снижаясь почти до земли, они штурмовали наступающего противника. Тут же с таманского берега ударила дальнобойная артиллерия. Гладков докладывал, что удары нашей авиации и артиллерийский огонь были очень удачными. Наступление врага остановлено…

– Что у вас нового? – спросил Петров начальника разведки.

– Получил сообщение агентуры: первого ноября в район Багерово (пятнадцать километров западнее Керчи. – В. К.) приезжал командующий Семнадцатой немецкой армией генерал Енеке и провел совещание с руководящим составом Пятого армейского корпуса. Енеке указывал, что севернее Керчи ожидается высадка другого нашего десанта, поэтому в данное время надо сосредоточить все силы для удара на Эльтиген. Он выразил уверенность, что второго ноября этот десант будет уничтожен, и дал на этот счет конкретные указания частям. К плацдарму подвозят новые резервы из глубины…

Командующий фронтом вновь и вновь требовал от командарма 18-й К. Н. Леселидзе и от командарма 4-й воздушной К. А. Вершинина, чтобы они всей мощью артогня и всеми силами авиации продолжали наносить удары по резервам и наступающим частям противника, чтобы сорвать его замысел.

2 ноября противник предпринял около 20 атак пехоты и танков на плацдарм. Но наши сумели отразить их и удержать свои позиции.

В этот день Петрову стало известно, что войска соседнего 4-го Украинского фронта, наступая на Крым с севера, захватили плацдарм южнее Сиваша, а на Перекопе вышли к Армянску. Дальше они, к сожалению, продвинуться не смогли. Это поторапливало Петрова – надо наступать! Этого требовала и обстановка у Эльтигена. А шторм все бушевал.

Командующий фронтом обсудил с командующим Азовской флотилией С. Г. Горшковым прогноз погоды и, убедившись, что погода идет на улучшение, решил в эту же ночь форсировать Керченский пролив первым эшелоном 56-й армии на главном направлении и высадить десант на северо-восточную оконечность Керченского полуострова. Согласно ранее разработанному плану в первом эшелоне должны были идти четыре стрелковых полка 2-й и 55-й гвардейских стрелковых дивизий со средствами усиления. Накануне много плавсредств вышло из строя, а Петрову надо было одновременно высадить все четыре полка, так как именно это давало надежду на то, что десант сможет наверняка занять и удержать плацдарм.

Командующий фронтом выехал на КП 56-й армии. После короткого совещания, подсчитав вместе с С. Г. Горшковым плавсредства, Петров дал указание – осуществить высадку всех четырех полков в одну ночь двумя рейсами.

Генерал Ласкин так комментировал этот замысел:

– Решение смелое и рискованное, а исполнение исключительно сложное. Во-первых, высадка десанта первого рейса разбудит врага, значит, в проливе, как и на берегу, будет жарко; во-вторых, никто не мог знать, сколько и какие суда останутся после первого рейса; в-третьих, темная осенняя ночь – хоть глаз выколи, а ни на море, ни в проливе нет никаких ориентиров, тут сбиться с невидимых маршрутов, налететь судам друг на друга, не найти назначенного места, где должна проводиться посадка на суда, пара пустяков; в-четвертых, сама посадка войск и погрузка вооружения на суда ночью в какой-то час-полтора – дело нелегкое. Но морские офицеры заверяли командующих, что идущие в десант морские командиры хорошо знают берега Крыма и Таманского полуострова, они свои маршруты не потеряют. Был как-то по-особому уверен в том и сам командующий флотилией Горшков. А генерал Мельник сказал, что и командиры из Пятьдесят пятой дивизии не подкачают. То обстоятельство, что противник стянул к эльтигенскому плацдарму до двух дивизий и танки, облегчало высадку десанта под Керчью. А удачная высадка под Керчью в свою очередь сразу же улучшила бы положение дел под Эльтигеном, поскольку враг перестал бы не только усиливать там свою группировку, но и снял бы часть сил и отправил их под Керчь. Все это обещало нам успех, хотя мы и сознавали трудность десантирования, поскольку нами был теперь утрачен важный фактор – внезапность.

Задолго до вечерних сумерек Иван Ефимович прибыл в район Темрюка, где шла посадка на суда полков 2-й гвардейской стрелковой дивизии Турчинского – той самой, что теперь ходит на парадах по Красной площади.

Когда все было готово, Петров пожелал боевых успехов десантникам. Контр-адмирал Горшков отдал морякам свои распоряжения, и раздалась команда морского офицера: «Убрать трапы!» И суда первого отряда отчалили от берега.

– В добрый путь! Победы вам! – слышались голоса оставшихся на берегу.

Мотоботы и суда, некоторые с плотами на буксирах, взяли курс к Крыму.

Командующий фронтом приехал на свой НП на прибрежной кромке Таманского полуострова. Неподалеку на своем НП – артиллеристы во главе с командующим артиллерией фронта генерал-лейтенантом Аркадием Кузьмичом Сивковым. Он отсюда должен был руководить огнем всей артиллерии, обеспечивающей форсирование на главном направлении. Была тишина. Ничто не предвещало беды. Сивков вышел из блиндажа. И вдруг разрыв единственного шального снаряда у НП артиллеристов. Осколок попал Сивкову в грудь. Смерть наступила мгновенно. В блиндаж артиллеристов тут же пришел Иван Ефимович, склонился к телу своего боевого друга. Аркадий Кузьмич был солдатом трех войн и погиб в бою. Во временное командование артиллерией фронта вступил начальник штаба артиллерии генерал-майор М. Н. Журавлев, а дней через десять на эту должность был назначен генерал-лейтенант артиллерии М. П. Дмитриев.

А тем временем за первым отрядом в Азовское море уходили второй, третий…

Петров, Ласкин и Вершинин, чтобы быть поближе к десанту, прибыли на НП 56-й армии. В темноте ничего не было видно. Впереди – пролив и в нем пять боевых отрядов.

Вдруг в море послышался сильный взрыв. Как потом выяснилось, это на мину налетел катер.

Вскоре взвились красные ракеты – просят артогня. С косы Чушка тут же открыли огонь наши орудия береговой и полевой артиллерии. Катера со штурмовыми группами один за другим подходили к крымскому берегу. И в это время по ним ударили артиллерия и пулеметы противника. Десантники прыгали в воду. По пояс, по шею в воде шли они к берегу и сразу кидались врукопашную.

Другие суда, несмотря на огонь врага, шли вперед, и высадка на берег продолжалась. К 1.30 3 ноября на берег было высажено два полка 2-й гвардейской дивизии и 369-й отдельный батальон морской пехоты.

Суда двух правофланговых отрядов, высадив бойцов, тут же взяли обратный курс в район кордона Ильич, где приняли на себя второй эшелон 2-й гвардейской стрелковой дивизии и к 5.00 перебросили его на плацдарм. А суда других трех отрядов возвратились к пирсам косы Чушка, где приняли два полка 55-й гвардейской стрелковой дивизии. В эту ночь моряки работали блестяще!

К 5.00 полностью высадился на берег полк полковника Смирнова 55-й дивизии и тут же перешел в решительное наступление. Рядом с ним высаживался и наступал другой полк этой же дивизии.

Теперь за плацдарм под Керчью бились две наши дивизии. После коротких, но ожесточенных ночных схваток десантники очистили от фашистов населенные пункты Маяк, Глейка, Опасное, Жуковка. Но фашисты удержались на высотах, расположенных за этими населенными пунктами.

В эту ночь полковник Гладков сообщил по телефону своим командирам-эльтигенцам: «Наши начали высадку под Керчью. Атакуют!» Это радостное известие быстро дошло до каждого десантника. Но радость была преждевременной. Немецкое командование, увидев десант под Керчью, решило скорее покончить с Эльтигеном, чтобы затем все силы сосредоточить против нового десанта. С утра 3 ноября гитлеровцы с двух направлений перешли в наступление на эльтигенский плацдарм. Завязались тяжелые бои. В центре гитлеровцы были остановлены. А на южном участке танки и пехота вклинились в наши боевые порядки. Но с Большой земли сразу же направили сюда огонь тяжелой артиллерии и нацелили «ИЛы». Штурмовики, летавшие на самых низких высотах, и огонь артиллерии вынудили фашистов приостановить наступление.

А полковник Гладков посчитал, что создалась выгодная ситуация для контратаки потрепанного врага, и ввел в бой только что высаженный на берег полк Нестерова. Дело дошло до рукопашной. К гитлеровцам подоспело подкрепление, начались их новые атаки. В самые напряженные минуты над полем боя опять появились наши штурмовики. Но в это время в небе показались немецкие бомбардировщики, наших же истребителей над полем боя не было. Штурмовик, который вели командир эскадрильи 47-го штурмового авиаполка ВВС Черноморского флота Б. Н. Воловодов и парторг эскадрильи В. Л. Быков, бросился навстречу бомбардировщикам. Завязался воздушный бой. Расстреляв боеприпасы, Воловодов направил машину на головной бомбардировщик «Ю-88» и таранил его. Обе машины, объятые пламенем, упали на берег. Так защищали летчики десантников, понимая, как им тяжело.

В этот день десант отбил 19 атак. Противнику были нанесены большие потери, и цели своей он не достиг. Но и в нашем десанте только раненых было свыше тысячи человек.

Все эти дни десантирования небо было затянуто тучами. Четверо суток пролив кипел от ветра. А с 5–6 ноября над Таманью и Крымом установилась отличная погода – голубое небо и спокойное море.

Воспользовавшись тихим морем, Петров в ночь на 6 ноября высадил на плацдарм под Керчью 32-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которой командовал полковник Г. Т. Василенко. Теперь весь 11-й гвардейский стрелковый корпус генерала Сергацкова был в Крыму. А с вечера 6 ноября с причалов на косе Чушка и у кордона Ильич начал погрузку на суда 16-й стрелковый корпус, которым командовал генерал К. И. Провалов. 8 ноября уже две дивизии этого корпуса были на том же плацдарме.

11 ноября началось наступление наших войск на плацдарме под Керчью, но оно привело лишь к тактическим успехам. Сильно укрепленный рубеж прорвать не удалось. Петров был очень обеспокоен. Он сказал Ласкину:

– Командиры корпусов Сергацков и Провалов не видят группировок противника и не могут в полную силу использовать огонь артиллерии и нацелить удары авиации. А поскольку под Керчью идет главный бой, мы должны быть на том берегу. И нам управлять легче – будем непосредственно видеть поле боя, а значит, сможем более конкретно влиять на ход сражения всей огневой мощью артиллерии и авиации. И люди будут драться увереннее. Организуйте и оборудуйте там передовой пункт управления.

14 ноября Петров с группой офицеров штаба на катере переправился через пролив и появился на плацдарме, глубина которого была всего четыре – шесть километров.

Вопреки советам Иван Ефимович разместился в небольшом домике у поселка Маяк, под огнем полевой артиллерии врага. Саперы быстро усилили стены домика камнем. А рядом отрыли щели для укрытия от воздушных налетов и артогня. Штабные работники расположились в бывшем немецком доте, недалеко от домика.

В этом опять проявился характер Петрова. Обычно командующие фронтами находились в нескольких десятках километров от линии фронта. Но Иван Ефимович, привыкший видеть бой своими глазами и встречаться с командирами дивизий и полков на поле боя, не мог усидеть вдали и управлять войсками из-за пролива.

Петров сказал Ласкину:

– Ну, Иван Андреевич, мы уже на крымской земле. Будем надеяться, что нам, защитникам Севастополя, придется и освобождать его. Это было бы знаменательно.

Теперь весь личный состав десантников знал, что Петров с ними на плацдарме. А это много значило. Усиливалась уверенность, что теперь еще лучше будут помогать артиллерия и авиация, и вообще, раз командующий здесь – будет полный порядок.

Бои за расширение керченского плацдарма шли упорные, но продвижение было медленным. К середине ноября войска вышли к северо-западной окраине Керчи. Здесь части 16-го корпуса окружили и уничтожили местную группировку противника. На поле боя осталось свыше 1500 вражеских трупов, 26 орудий, 14 минометов, 70 пулеметов, 10 прожекторов. Однако городом овладеть не смогли. Не смогли продвинуться вперед, на запад, и части 11-го гвардейского корпуса. Противник усилил свою группировку. Здесь действовали уже семь дивизий. Наши войска, расширив плацдарм до двадцати пяти километров по фронту и до десяти – двенадцати километров в глубину, уперлись во вторую линию обороны.

Что же в эти дни происходило на плацдарме у Эльтигена?

Петров, руководя высадкой главных сил под Керчью, не забывал помогать десанту Гладкова. Лучшей помощью конечно же было отвлечение сил противника под Керчь. Высоко оценивая героизм эльтигенцев, Петров поставил на Военном совете вопрос о представлении многих воинов к высшей награде. Военный совет фронта представил Верховному Главнокомандованию список к награждению с конкретными описаниями героических подвигов.

В ночь на 18 ноября по радио был передан Указ Президиума Верховного Совета СССР. 34 солдатам и офицерам, еще сражавшимся на плацдарме у Эльтигена, было присвоено звание Героя Советского Союза. В их числе были генерал Гладков, майор Ковешников, майор Борзенко, капитан Мирошник и другие. Петров по радио поздравил героев и сказал:

– Впереди еще большая война, и тысячи новых героев встанут в один ряд с вами.

И действительно, вскоре за мужество при форсировании Керченского пролива и действия на керченском плацдарме 23 гвардейца 2-й дивизии и столько же воинов 55-й гвардейской стрелковой дивизии получили звание Героя Советского Союза.

А напряженные бои продолжались на обоих плацдармах.

Поскольку 18-я армия из-за недостатка плавсредств Черноморского флота не могла быть переправлена на плацдарм под Эльтиген, она оставалась бездействующей. 20 ноября решением Ставки она была выведена из состава Северо-Кавказского фронта и направлена на другое стратегическое направление. С армией ушла и артиллерия, которая поддерживала десантников у Эльтигена. Положение десанта в связи с этим резко ухудшилось. Теперь эльтигенцев кроме авиации с таманского берега могла поддерживать огнем только дальнобойная артиллерия береговой обороны флота. Противник блокировал десант с моря. Наши одиночные суда с трудом пробивались к плацдарму, чтобы доставить боеприпасы, продовольствие и вывезти раненых.

Петров приказал привлечь для доставки всего необходимого на плацдарм небольшие самолеты «ПО-2».

После убытия из состава фронта 18-й армии поступила директива Ставки о реорганизации Северо-Кавказского фронта в Отдельную Приморскую армию. Ее командующим был назначен генерал армии И. Е. Петров, членом Военного совета – генерал-майор В. А. Баюков. Военному совету армии продолжали подчиняться 4-я воздушная армия, Черноморский флот и Азовская флотилия. Генералу Ивану Андреевичу Ласкину начальник Генерального штаба А. М. Василевский передал, что начальник штаба 4-го Украинского фронта генерал-лейтенант С. С. Бирюзов настойчиво просится на командную должность, и поскольку Северо-Кавказского фронта не стало, то Ласкину предлагают заменить Бирюзова на 4-м Украинском.

Ласкин поблагодарил за доверие и дал согласие. Петров был грустен, расставаясь с Иваном Андреевичем, – они сдружились. Не знали тогда ни Петров, ни Ласкин, какая беда подстерегает Ивана Андреевича в Москве, куда он уезжал за назначением, – впрочем, это тема для отдельного разговора.

В это тяжелое для эльтигенцев время гитлеровцы стали передавать по радио на русском языке: «Матросы и пехотинцы! Вы голодные и грязные. Вас командование бросило. Прекратите сопротивление, переходите к нам, мы обещаем сохранить вам жизнь».

Обстановка здесь становилась критической. И в это время десант под Керчью перешел в наступление. Успешное его продвижение вперед сразу же сказалось бы на ходе дел у Эльтигена. Но этого не получилось. Приморская армия оборону врага прорвать не смогла. А противник продолжал атаковать десант у Эльтигена, стремясь рассечь плацдарм.

И вот настал час, когда держаться на маленьком плацдарме уже было невозможно. Сильный враг прижимал десантников к морю.

Петров отдал приказ командующему Черноморским флотом бросить все имеющиеся плавсредства к Эльтигену и эвакуировать десант. Но противник блокировал плацдарм с моря. В проливе и особенно около берега преградили путь торпедные катера, быстроходные баржи с артиллерийскими орудиями, не допуская подхода наших судов к берегу. Снять десант с плацдарма оказалось невозможным. Как быть? Отдать десант на растерзание врагам?

3 декабря Петров отдал приказ за номером 05:

«Десантникам своими силами прорвать переднюю линию противника, пройти по тылам врага и выйти на южную окраину Керчи, где соединиться с войсками 56-й армии. Прорыв должен начаться в ночь на 5 декабря».

На подготовку отводились сутки.

Нелегко отдать такой приказ, еще труднее его выполнить. Но иного выхода не было.

Дальше я приведу документы – телеграммы, которыми обменивались генералы Петров и Гладков. Иногда строгие слова документа обладают большей силой и создают более глубокое впечатление, чем самые высокопарные описания героических дел. И еще я объединяю эти документы короткими комментариями человека, которому было труднее всех в этой операции и кто был ее первым героем, – это Василий Федорович Гладков. К этому времени ему было присвоено звание Героя. Указ Президиума Верховного Совета СССР издан за полмесяца до тех событий, о которых пойдет речь. Но, будь моя воля, я бы за новый блестящий подвиг – изумительный по геройству прорыв десанта – дал бы Гладкову это высшее звание вторично.

3 декабря командарму была послана радиограмма такого содержания:

«Изучение противника и его сосредоточения дает право сделать вывод, что противник завтра, видимо, перейдет в наступление с целью уничтожить наш десант. Прошу оказать нам помощь огнем артиллерии, авиацией, а также не допустить атак с моря».

И. Е. Петров не замедлил с ответом:

«Товарищ Гладков, я тоже это предвижу. Рекомендую вам собрать военный совет, где решить, куда вам пробиваться. Помочь вам живой силой не могу. Артиллерия и авиация будут действовать по вашему указанию. Рекомендую маршрут через Камыш-Бурун, Горком на мыс Ак-Бурун».

На следующий день враг возобновил атаки. Он душил десантников огнем со всех сторон: с суши, с моря и с воздуха.

В 23.00 Гладков собрал в своем блиндаже командиров. Вот что он переживал тогда и что потом рассказывал о тех минутах:

– Офицеры сидели на нарах и лавках, поставив между колен автоматы. Разговоров не было слышно. Никто не знал точно, зачем созвали, но каждый понимал, что будет решаться судьба десанта. С большим волнением смотрел я на собравшихся. Прекрасные офицеры и коммунисты. Своим боевым мастерством и высокими человеческими качествами они заслужили любовь и безграничное доверие подчиненных… Кончались тридцать четвертые сутки жизни и борьбы на «огненной земле». Эти дни связали командиров братскими чувствами дружбы и верного товарищества. У каждого из них, так же как и у меня, бывали, конечно, такие минуты, когда казалось – не выдержат нервы. Но ответственность за судьбы людей заставляла собираться, не показывать своего состояния. Теперь всем нам предстояло выдержать еще одно, может быть самое трудное, испытание. Я начал с того, что сообщил о сложившейся на плацдарме обстановке. Затем изложил решение на выход из окружения и присоединение к войскам Приморской армии: «План таков. С наступлением темноты, когда противник, как обычно, начнет производить некоторые перегруппировки и затем займется ужином, надо неожиданно, без выстрелов ринуться в атаку, прорвать на правом фланге его оборону и, двигаясь по немецким тылам, занять гору Митридат. Оттуда будем прорываться к своим. Прежде чем приступить к обсуждению деталей, предоставляю право каждому из вас высказать свое мнение по существу вопроса». Минута напряженного молчания. Какие картины пронеслись в эту минуту перед мысленным взором каждого? Наши люди, измотанные боями и недоеданием? Наш медсанбат и раненые? Те двадцать километров, которые нужно в быстром темпе пройти до Митридата? План был отчаянный. Я отлично понимал это. Но как раз в этом и состояла его реальность. Противник ждал от дивизии упорного сопротивления, но не наступления…

Мнения разделились. Процентов шестьдесят присутствовавших высказались за мой план, остальные настаивали на необходимости вести в Эльтигене борьбу до последнего. Я уже собирался сделать заключение, как вдруг поднялся командир батальона морской пехоты и сказал: «Товарищ комдив! Моряки готовы идти на прорыв. Моряки пойдут, если вы разрешите, в голове». В тот же миг я встретился взглядом с начальником санитарной службы. В глазах Чернова было столько муки и беспокойства, что в душе все перевернулось. «Как быть с ранеными?» – взволнованно спросил он. «Раненые пойдут с нами. Все, кто сможет идти». – «А кто не сможет?..» За всю мою долгую военную службу ни до той ночи, ни после нее мне не приходилось принимать более тяжелого решения. Советоваться тут было невозможно. Разделить такую страшную ответственность было не с кем. Всю ее тяжесть должен был взять на себя старший начальник «огненной земли». «Пойдут все, кто способен идти. Нести с собой тяжелораненых десант не сможет». Чернов тяжело дышал. «Я могу поговорить об этом с медицинским составом?» – «Когда наступит нужный момент, мы вам скажем. У нас в распоряжении сутки, может быть, немного больше. За это время командование примет все меры для эвакуации раненых. Возможно, подойдут корабли…» Тут же мы дали депешу Военному совету армии:

«Десантники героически в течение дня отбивали яростные атаки противника. Силы наши иссякают. Потери большие, боеприпасов мало. Ждем вашей помощи. Выполняем ваш приказ 05 в ночь на седьмое. Гладков. Копылов».

Из штаба армии ответили, что даны все указания артиллерии и авиации. Боеприпасы будут сброшены самолетами, кроме этого, снарядили три катера.

В ночь на 5 декабря напряженная работа шла не только на плацдарме, но и на Большой земле. Командарм требовал от управления десантного корпуса и от моряков усилить помощь войскам в Эльтигене.

Десантники слышали после полуночи упорный огневой бой в проливе. Самолеты подбросили достаточное количество боеприпасов. Из катеров к эльтигенскому берегу прорвался только один. Он доставил боеприпасы, немного продовольствия и принял на борт около ста тяжелораненых.

В 18.00 Гладков радирует И. Е. Петрову:

«К исходу дня противник овладел западной окраиной Эльтигена. Боеприпасы на исходе. Потери большие. Если ночью не поможете, буду выполнять ваш приказ 05. Срочно жду указаний».

В 22.30 поступил ответ Военного совета:

«Боеприпасы вам сегодня сбрасываются самолетами. Кроме того, организована морем подача эшелонов с боеприпасами – всего 65 тонн.

Приказываю: весь день 6 декабря 1943 года прочно удерживать занимаемый район, не давая противнику разрезать ваши боевые порядки. В течение дня тщательно готовить выполнение приказа 05. Команду на исполнение дам я. Петров, Баюков. 5.12.1943.22.00».

В полночь вторая радиограмма:

«Гладкову. Завтра примите все меры, но до вечера продержитесь. С наступлением темноты собрать все боеспособное для действия по 05. Время ночью определите сами и донесите. При отсутствии донесения буду считать, что начинаете в 22 часа. Авиация, артиллерия будут действовать, как указано в директиве. Делаю все что могу. Уверен, бойцы, сержанты и офицеры выполнят свой долг до конца. Петров. Баюков. 5.12.1943. 23.15».

Отданы все распоряжения на 6 декабря. Офицеры разошлись по частям.

Гладков еще и еще раз перечитывал последнюю радиограмму командующего: «Уверен, бойцы, сержанты и офицеры выполнят свой долг до конца». С болью подумал, мысленно обращаясь к командарму: «Видимо, вам, Иван Ефимович, нелегко было писать эти слова. Вы уже переживали подобное под Одессой, а затем под Севастополем. Знаете, как тяжело оставлять землю, омытую кровью боевых друзей… Нас разделяет сорок километров, но я сейчас чувствую биение вашего сердца, товарищ командарм. Представляю, как тяжело у вас на сердце оттого, что люди, десантники, ждут помощи, а вы не в силах ее дать. Мы уйдем из Эльтигена. Но Эльтиген все равно будет наш! Недолго фашистам осталось зверствовать в Крыму. Они обречены. Эльтиген будет свободным. Но жалко прекрасных людей, которые отдавали все, чтобы удержать завоеванный кровью плацдарм. А те товарищи, кто завтра не сможет с нами вырваться?..»

Голова, как налитая свинцом, опустилась на руки. В такой позе и уснул. Разбудил его отчаянной силы взрыв. Воздушная волна, хлынув через амбразуру, сбросила на пол телефонный аппарат. Недалеко от КП разорвалась морская торпеда.

Опять полезли в голову мысли о подчиненных. Как сохранить в течение дня боеспособность подразделений, чтобы хватило сил для прорыва?..

Ночью самолеты «ПО-2» опять сбросили десантникам боеприпасы и продовольствие. Петров посылал помощь и с моря, но пробиться удалось снова только одному катеру. Но и от этого у Гладкова стало легче на душе, на катер погрузили и отправили тяжелораненых, кто не мог идти на прорыв.

6 декабря после короткого артиллерийского налета противник атаковал западную и южную окраины Эльтигена. Как только немцы двинулись в центр, они попали в подготовленный огневой мешок. С флангов их взяли в работу пулеметы обоих полков, а в гущу наступавших обрушился огонь с Тамани. Много здесь было положено вражеских солдат. Атака противника захлебнулась.

35 «юнкерсов», свистя и завывая, набросились на Эльтиген. Они бомбили без выбора, с бешеной злостью, стараясь все стереть в порошок. В следующем воздушном налете так же яростно бомбили около 30 «юнкерсов». Но этот кошмар длился недолго. Вражеская авиация стала действовать группами по 5–6 самолетов. Они висели над боевыми порядками десанта и с прицельной высоты бросали бомбы.

На южной окраине близ берега немцам удалось прорвать оборону гвардейского полка. Нестеров отвел свои подразделения к поселку и занял подвалы-доты. Противник подтянул артиллерию на прямую наводку. Его пехота стала действовать отдельными штурмовыми группами. К полудню гитлеровцы овладели несколькими домами на южной окраине. На это направление они все время подбрасывали новые подразделения. Надо было что-то предпринять.

Дальше опять слово Гладкову:

– Задача у десанта была одна: выиграть время, продержаться до вечера. Но, обороняясь в отдельных опорных пунктах-подвалах, мы не смогли бы ее решить. Я принял решение на контратаку. Надо выждать, когда противник, накопив силы, двинется на штурм, и в этот момент ударить с двух направлений – вдоль берега и со стороны полка, которым командовал Челов, окружить и перемолоть пехоту врага. Отданы распоряжения Белякову, Ковешникову, Челову. Вот пробежала мимо КП по траншее рота морской пехоты. Следом за ней в том же направлении скрылась рота из полка Ковешникова. Тулинов вел ее к исходным позициям для броска на берег. Я стоял с ракетницей в руках, считая минуты. Противник нас опередил. Около пятнадцати часов двинулся в центре и с юга, намереваясь окружить южный и центральный полки. Атаку отбили. На юге немцы энергичным ударом овладели половиной поселка. Попала в плен часть тяжелораненых… Наступил самый критический момент. Противник был во много раз сильнее нас, он почувствовал вкус успеха и потому отчаянно рвался вперед. Что делать? Может, отказаться от контратаки? Но тогда будет еще хуже…

Последняя радиограмма командарму с «огненной земли»:

«Противник захватил половину Эльтигена. Часть раненых попала в плен. В 16.00 решаю последними силами перейти в контратаку. Если останемся живы, в 22.00 буду выполнять ваш 05».

Гладков продолжает:

– Командующий артиллерией вызвал огонь с Тамани. Пять минут оттуда били по южной окраине. Взлетела ракета. Страшный для врага боевой клич «полундра» прогремел на берегу. Его покрыло «ура» пехотных рот. Контратака вышла дружная. Наши навязали врагу рукопашную схватку. Немцы дрогнули, начали отходить. Но вдруг снова кинулись на правый фланг Тридцать седьмого полка. Пришлось послать на помощь сюда учебную роту. Наши контратаки продолжались до темноты. Противник не сумел рассечь плацдарм, но часть южной окраины осталась в его руках. Однако раненых нам удалось вызволить. Вечером мы с Копыловым зашли к ним. В подвале лежали около ста человек. Кто бредил, кто стонал, требуя воды. Увидев нас, стали спрашивать: «Как дела? Отбили все атаки? Наступать дальше будете?» Трудно было ответить на эти вопросы – ведь мы не хотели волновать и без того измученных людей. А потому как могли постарались успокоить их. Заметив знакомого сержанта-разведчика, я подошел и поцеловал его. А потом под влиянием душевного порыва мы с Копыловым перецеловали всех. «Все будет в порядке, родные, – говорили мы раненым. – Главное, что вы опять с нами…» В траншее недалеко от помещения медсанбата стоял, прислонившись к стенке, невысокий солдат. Автомат поперек груди. Руки положены на оба конца оружия. Подошли поближе – сержант Василий Толстов, получивший недавно звание Героя Советского Союза. «О чем задумались, товарищ сержант?» – поинтересовался я. «Родной дядя у меня тут лежит, станичник Ефименко. Вчера его ранило. Я думал, сможет пойти на прорыв. А он не в силах. Приходится ему оставаться… – Сержант помолчал, крепко сжав губы. Потом продолжил: – Дядюшка оружие просит… Иди, говорит, доложи – пусть дадут оружие и патроны, будем биться до последнего…» Эту же просьбу часом позже мне передал майор медицинской службы Чернов. Докладывая о размещении тяжелораненых, он сказал, что многие из них изъявили желание стать в строй – в заслон, как они заявили. Я приказал выдать этим героям оружие и боеприпасы…

Когда через несколько часов десант пошел на прорыв, позади на истерзанном клочке эльтигенской земли ударили очереди автоматов и пулеметов. Раненые сдержали слово!..

Всего на прорыв набиралось около двух тысяч человек, считая и раненых, способных передвигаться. Каждому выданы патроны и гранаты с расчетом на два дня напряженного боя. Велено зарыть в землю все, чего нельзя взять с собой, уничтожить всю штабную документацию. Запасы продовольствия позволили выдать на каждого горстку сухарей и банку мясных консервов на двоих.

Гладков объявил свое решение:

– В двадцать два ноль-ноль начинаем атаку вражеской обороны в районе Чурбашского озера. Атакуем внезапно, без артиллерийской подготовки, без единого выстрела.

Офицеры пометили на своих картах маршрут продвижения к Керчи. Крепко пожали руки, пожелали друг другу боевой удачи и счастливой встречи на Митридате.

То, что произошло дальше, коротко описать невозможно. Скажу одно – этот прорыв через боевые порядки врага, уничтожение в ночном мраке всех, кто попадался на пути – артиллерии, штабов, тыловых служб, – заслуживает отдельного описания как ярчайшее проявление героизма и самоотверженности советских воинов. Двадцать пять километров прошли по тылам врага отважные десантники и захватили сильно укрепленную врагом гору Митридат.

Как только Петров узнал, что десант прорвался на гору Митридат, он тут же дал телеграмму лично Сталину. Не побоялся обеспокоить Верховного мелкими по его масштабу делами. Это вообще был беспрецедентный случай, чтобы докладывалось Сталину о действиях небольших подразделений. Но Петров был счастлив, он был восхищен мужеством своих боевых товарищей и хотел, чтобы о них знал сам Верховный Главнокомандующий.

«Сталину. Отряды Гладкова, в ночь на 1 ноября высадившиеся на побережье Керченского полуострова, заняли поселок Эльтиген. Будучи окруженными с суши и блокированными с моря, после 36-дневных ожесточенных боев с превосходящими силами противника, в ходе которых уничтожено около 4000 немецких, румынских солдат и офицеров, 6 декабря в 22 часа десантники стремительным броском прорвали блокаду противника и вышли из окружения. Отважный и смелый командир десантного отряда Гладков сумел с отрядом не только прорвать оборону, но и обмануть противника. Отряд был уже на полпути к городу Керчь, а противник все еще освещал ракетами район занятой ими обороны. Когда было обнаружено, что десантников уже нет, немцы долго шарили по полю прожекторами, бросали с самолетов ракеты, но так ничего и не нашли. После 25-километрового марша по тылу противника отряд на пути уничтожил 1 зенитную и 2 тяжелые дальнобойные батареи, разгромил сильно укрепленный опорный пункт, при этом уничтожив около 100 немецких и румынских солдат и офицеров, а затем с ходу ворвался в центр города Керчь, занял сильно укрепленную господствующую над городом гору Митридат. При этом уничтожено около 150 немецких солдат и офицеров, взято в плен 30, захвачено фашистское знамя…»

В 14.00 Гладков прислал Петрову радиограмму с Митридата:

«Противник сосредоточивает все новые и новые подразделения. Уже со всех сторон замкнул кольцо вокруг захваченного нами рубежа. У нас сил мало. Боеприпасы на исходе. Раненые сосредоточены у пристани. Нам нужна срочная помощь в людях и боеприпасах. Выбрасывайте ко мне десант. Гору Митридат не сдадим. Это такой рубеж, который обеспечит победу над противником, занимающим Керчь. Боеприпасы сбрасывайте самолетами в район отметки 91,4».

Через час получил ответ:

«Части 16-го стрелкового корпуса начнут действовать в 16 часов и будут продолжать всю ночь. Готовлю к ночи вам крупную партию пополнения и боеприпасов. Днем боеприпасы будем сбрасывать с воздуха, а ночью подам морем. Петров».

Командарм лично следил за огневой поддержкой десанта. 8 декабря он предупредил Шварева:

– Гладков ведет ожесточенные бои с наступающим противником из района церкви севернее отметки 91,4. Туда он просит огонь артиллерии и авиации. Как только получите данные от Гладкова, докладывайте мне.

В тот же день Петров указал Вершинину:

– Гладков просит бомбовый удар по району церкви. Кроме того, он просит подать ему ручных и противотанковых гранат. Немедленно организуйте. Сбрасывайте смелее на южные склоны горы Митридат.

Но 16-й корпус не смог преодолеть оборону врага и прорваться к Митридату на помощь Гладкову.

Петров понимал, что силы десантников истощены сверх всяких допустимых и недопустимых пределов. Он решил эвакуировать десант. Запросил мнение Гладкова:

«Держитесь до вечера. Сообщите Военному совету свое мнение об эвакуации. Петров».

Гладков ответил:

«Подброска мелких подразделений не обеспечивает захвата и обороны горы Митридат. Как ни больно, приходится высказаться за эвакуацию».

В ночь на 10 декабря начали эвакуацию. Обозначили пункты посадки фонарями. Катера подходили под прикрытием артиллерийского огня. Противник повел обстрел берега. Десантники бросались в воду, шли, пока позволяла глубина, и садились в лодки. После сорока дней боев они отправлялись в Тамань на отдых и формирование.

Катер доставил Гладкова на КП Приморской армии. Он вошел в капонир командарма. Генерал Петров поднялся навстречу, обнял и поблагодарил:

– Спасибо, товарищ Гладков!

Гладков хотел доложить, как протекали события, но Иван Ефимович сказал:

– Не надо. Я все знаю. Все это пережил вместе с вами.

Так закончилась проведенная под руководством Петрова небольшая по масштабам, как иногда говорят военные, частная операция, вошедшая в историю Великой Отечественной войны как десант на Эльтиген. Генерал Гладков так и назвал свою книгу, написанную после войны. В ней рассказано подробно о прекрасных героях, совершивших этот массовый подвиг. Я горячо рекомендую читателям прочитать эту книгу, она снимет грех с моей души, заключающийся в том, что я, решая свою писательскую задачу, не мог рассказать о всех людях, достойных того, чтобы о них узнали соотечественники.

Операция состоялась, пролив форсирован, целая армия Петрова в Крыму. Это была одна из крупнейших по размаху и продолжительности операция с высадкой оперативного десанта в годы Великой Отечественной войны.

В Москве, в Ставке между тем думали о дальнейшем. Вот что пишет об этом генерал Штеменко:

«…Верховный Главнокомандующий обязал нас заняться разработкой плана действий с Керченского полуострова.

– Задачу по овладению Крымом надо решать совместным ударом войск Толбухина и Петрова с привлечением Черноморского флота и Азовской флотилии, – сказал он. – Пошлем к Петрову товарища Ворошилова. Пусть посмотрит и доложит, как это лучше сделать. Штеменко поедет с ним от Генштаба.

Сталин всегда отдавал предпочтение докладам с места событий…

Из Москвы мы выехали в вагоне К. Е. Ворошилова… На разрушенную и сожженную в недавних боях станцию Варениковскую наш поезд прибыл с рассветом. Там встретили нас И. Е. Петров и член Военного совета В. А. Баюков.

– Везите прямо на плацдарм, – приказал К. Е. Ворошилов, и вся наша группа заняла места в автомашинах.

Ехали быстро. Скоро миновали Темрюк. Тамань – по определению Лермонтова, «самый скверный городишко» – осталась в стороне. Без происшествий прибыли на косу Чушка.

– Здесь не задерживайтесь, пожалуйста, коса под обстрелом, – предупредили нас.

Небезопасно было и в проливе, через который мы шли к берегам Крыма на бронекатере…

Мы вполне оценили предусмотрительность И. Е. Петрова, подославшего для нас бронекатер, и трудную, опасную работу моряков той же Азовской военной флотилии, протраливших от вражеских мин путь через пролив…

С бронекатера мы с опаской поглядывали на едва видимый силуэт горы Митридат. Там располагались наблюдательные пункты противника, просматривающие Керченский пролив. Рулевой уверенно вел корабль. Столь же уверенно он ошвартовался, и мы ступили на берег…

Плацдарм был изрыт вдоль и поперек: траншеи, землянки, ходы сообщений, блиндажи переплетались в причудливую сеть. Здесь находились главные силы Отдельной Приморской армии: два ее корпуса (11-й и 16-й) и резерв. А всего девять дивизий и две стрелковые бригады. Переброшена на плацдарм и некоторая часть танков, артиллерии, даже авиации; первый наш аэродром приютился у самого моря в районе Опасной.

К. Е. Ворошилову, мне и всем, кто прибыл с нами, отвели три землянки на обращенном к проливу скате одной из высот. Метрах в шестистах от нас – бревенчатый домик командарма Ивана Ефимовича Петрова. Под домиком небольшое и не очень надежное убежище. Вокруг в блиндажах расположился штаб Приморской армии.

Работу начали сразу же. К. Е. Ворошилов заслушал доклады И. Е. Петрова и командующего Черноморским флотом Л. А. Владимирского».

Дальше я вынужден привести еще очень большую цитату из воспоминаний генерала Штеменко, но читатели, надеюсь, поймут необходимость этого, потому что все в ней касается не только работы Петрова в те дни, но объясняет и причины событий, которые произойдут в ближайшем будущем.

«В первые недели пребывания у И. Е. Петрова наше главное внимание отводилось разработке плана освобождения Крыма, совместной операции войск Отдельной Приморской армии, Черноморского флота и Азовской флотилии. Выявилось полное единство взглядов в отношении задач и методов ведения этой операции. Сухопутчики, моряки и летчики пришли к общему выводу: прорвав оборону противника на керченском плацдарме, основными силами надо развивать успех в глубину Крыма на Владиславовку, Карасу-Базар и тем самым содействовать успеху войск Южного фронта на главном направлении – с Перекопа, но одновременно частью сил следовало наступать и вдоль Южного побережья. Этот план и доложили в Ставку.

После тщательного изучения обстановки мы согласились с мнением командующего Приморской армией о необходимости предварительной частной операции. Дело в том, что наш передний край на плацдарме в большинстве своем был крайне не выгоден ни для перехода в наступление, ни для удержания занимаемых позиций. Противник, как уже отмечалось, располагался на господствующих высотах, хорошо наблюдал и мог поражать прицельным огнем чуть ли не всю глубину нашей обороны.

Провели тщательную рекогносцировку местности, рассчитали силы и средства, определили время на подготовку. 22 декабря К. Е. Ворошилов при участии И. Е. Петрова и Л. А. Владимирского рассмотрел план действий. Планом предусматривалось прорвать немецкую оборону на правом фланге плацдарма. Для обеспечения успеха прорыва и захвата командных высот, которые трудно было атаковать в лоб, а также для отвлечения внимания, сил и средств противника с направления нашего главного удара намечалось высадить на побережье Азовского моря в ближайшем тылу немецких войск с удаления четырех-пяти километров от нашего переднего края тактический морской десант.

На первых порах все с этим согласились. Однако при решении вопросов взаимодействия и взаимного обеспечения операции возникли затруднения. В то время как И. Е. Петров отводил флоту первостепенную роль в обеспечении наступления всем необходимым, Л. А. Владимирский полагал, что привлечение флота к морским перевозкам и высадке тактических морских десантов для него – задача второстепенная. Достаточных сил на это он не выделял. Переправу войск и грузов Отдельной Приморской армии командование Черноморского флота пыталось переложить на плечи только Керченской военно-морской базы, которая никак не могла справиться с таким делом.

И. Е. Петров резко высказал свое неудовольствие по этому поводу и заявил К. Е. Ворошилову, что вопросы взаимодействия с флотом нужно решить капитально и в соответствии с принятым в наших Вооруженных Силах порядком. Климент Ефремович приказал созвать совещание и там покончить со всеми спорами, добившись единого понимания задач и способов их решения. Состоялось оно 25 декабря в штабе Азовской военной флотилии, в Темрюке. От Отдельной Приморской армии на совещание прибыли И. Е. Петров, его заместитель, генерал-лейтенант К. С. Мельник, члены Военного совета генерал-майоры В. А. Баюков и П. М. Соломко. Черноморский флот представляли вице-адмирал Л. А. Владимирский и член Военного совета контр-адмирал Н. М. Кулаков. Присутствовали также заместитель наркома Военно-Морского Флота генерал-лейтенант И. В. Рогов, представители Азовской военной флотилии и 4-й воздушной армии. Председательствовал К. Е. Ворошилов.

Дебаты между И. Е. Петровым и Л. А. Владимирским разгорелись здесь еще жарче. Причем командующий Приморской армией показал полную осведомленность в отношении сил и средств флота в районе расположения своих войск и добился ясности насчет обязанностей и ответственности флота по перевозкам. В то же время на совещании были уточнены задачи армии, согласованы сроки и порядок всех совместных мероприятий по обеспечению операции.

В конце совещания я зачитал проект ежедневного доклада в Ставку, где проведенное обсуждение представлялось как обычное подготовительное мероприятие накануне предстоящей операции. Однако К. Е. Ворошилов решил иначе: он предложил оформить особый протокол по взаимодействию армии с флотом, записав туда все, что возлагалось на флот и что на армию, а затем скрепить все это подписями ответственных представителей каждой из заинтересованных сторон. Всего на протоколе, по определению К. Е. Ворошилова, должно было красоваться десять подписей, включая его собственную и мою».

В тот же день из Москвы было получено сообщение об утверждении плана основной операции Отдельной Приморской армии. Из резервов Ставки И. Е. Петрову была передана 9-я Краснознаменная пластунская дивизия, сформированная из кубанских казаков. Командиру ее генерал-майору П. И. Метальникову командующий армией сразу же поставил задачу готовить личный состав к наступательным действиям. Для этого была подобрана соответствующая местность на материке с точным воспроизведением обстановки плацдарма: переднего края противника и наших окопов, боевых порядков и расстояний между отдельными их элементами.

Напряженная работа велась на плацдарме: 11-й и 16-й гвардейские корпуса усилили разведку противника, сосредоточивали запасы, пополнялись людьми и техникой. И. Е. Петров целыми днями, а порой и ночами пропадал в войсках. Только под Новый год он вернулся раньше обычного и пригласил Ворошилова и Штеменко к себе в домик на ужин. Пришли туда и ближайшие помощники командарма. Отметили успехи в уходящем 1943 году и пожелали друг другу, чтобы наступающий 1944 год был еще более счастливым. Климент Ефремович послал поздравление командирам корпусов и дивизий, командованию Черноморского флота и Азовской военной флотилии.

Начало наступления было назначено на утро 10 января.

Оно началось в установленный срок. Заговорила наша артиллерия. А затем пошли в наступление выделенные для этой операции силы из состава стрелковых корпусов, сосредоточенные на плацдарме.

Прошло три долгих часа. Из стрелковых корпусов поступали сдержанные доклады. По всему чувствовалось, что атака развивается плохо, а на отдельных участках захлебнулась совсем. Петров приказал сосредоточить артиллерийский огонь на тех районах, где наметился успех. Но противник держался прочно.

О десанте, который высаживался севернее, в составе 166-го гвардейского полка Г. К. Главацкого, было известно, что он ведет бой на высотах, захватил там две вражеские зенитные батареи, много стрелкового вооружения и до 60 пленных. Гряда высот, по существу, в его руках.

Но с десантом Главацкого части 11-го гвардейского стрелкового корпуса соединиться не сумели. За сутки они продвинулись всего на один-два километра.

На второй день бои продолжались. Была введена дивизия второго эшелона. Противник тоже подбросил резервы. Немецкая авиация обрушилась на позиции, занятые десантом. Начался ожесточенный артиллерийский обстрел. Против десантников пошли танки. Бойцы Главацкого вынуждены были бить их только наверняка – боеприпасы подходили к концу.

После полудня замысел врага определился вполне. Немцы стремились отрезать десант от моря, окружить и уничтожить его. И. Е. Петров приказал Главацкому прорваться навстречу 11-му корпусу. Десантники и на этот раз действовали очень решительно. К исходу дня они соединились с нашими главными силами, передали им захваченные высоты и были затем выведены в резерв 55-й гвардейской стрелковой дивизии.

Генерал Штеменко вспоминает:

«В итоге этих боев положение на правом фланге армии несколько улучшилось, но не настолько, как хотелось бы. Климент Ефремович нервничал».

Рано утром 15 января Петров и представители Ставки побывали на высотах, захваченных десантом.

Организуя прорыв немецко-фашистской обороны в районе Керчи, командующий Приморской армией должен был как-то обезопасить свой фланг от возможных ударов со стороны противника, еще занимающего город. Для этого он выделил некоторую часть своих сил. Успех, однако, не был достигнут, хотя бои на окраинах Керчи носили ожесточенный характер.

Дальше опять цитата из книги Штеменко:

«Доклады Отдельной Приморской армии в Ставку по обстановке на Керченском полуострове всегда были очень объективными, и неудачные действия войск в Керчи там не приукрашивались. Получая эти доклады, Ставка обеспокоилась, поскольку, как известно, бои в городе приводят, как правило, к большим потерям войск и затрудняют использование артиллерии, танков, авиации. В связи с этим И. Е. Петрову и Климову – К. Е. Ворошилову – была послана телеграмма, в которой отмечалось, что Приморская армия имеет значительное преимущество над противником в численности войск, в артиллерии, в танках и авиации. Но, подчеркивалось, «эти преимущества армия теряет, ввязавшись в уличные бои в городе, где противник укрепился, где приходится вести затяжные наступательные бои за каждую улицу и за каждый дом и где нет условий для эффективного использования всех имеющихся средств усиления.

Такую тактику командования армии Ставка считает в корне неправильной, выгодной для противника и совершенно невыгодной для нас.

Ставка считает, что главные усилия армии должны быть направлены для действий против противника в открытом поле, где имеется полная возможность эффективно использовать все армейские средства усиления.

Разговор о том, что невозможно прорвать сильную оборону противника в открытом поле, лишен всяких оснований, ибо даже такая оборона, какую имели немцы под Ленинградом, втрое сильнейшую, чем оборона немцев под Керчью, оказалась прорванной благодаря умелому руководству… Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Перенести основные боевые действия войск армии в открытое поле.

2. Действия в городе ограничить операциями, имеющими вспомогательную роль в отношении действий главных сил армии в открытом поле.

3. Исходя из этих указаний, перегруппировать силы и представить свои соображения о плане дальнейших действий в Генеральный штаб не позже 28.1.44 г.»…»

Подписали телеграмму И. В. Сталин и А. И. Антонов.

Эти указания Ставки были выполнены. Подготовительная работа к основной операции подходила к завершению – проведена перегруппировка, улучшены исходные позиции, накоплены на плацдарме боеприпасы, получено пополнение и прошло необходимое обучение. Остается только дать сигнал – и начнется операция по освобождению Крыма, в успехе которой не сомневался представитель Генштаба Штеменко. Генерал армии Петров был абсолютно уверен, что сделано все необходимое, и был готов повести свою армию вперед.

И вдруг… То, что произошло, было так неожиданно, что Штеменко начинает рассказ о происшедшем именно с этого слова:

«И вдруг в Варениковскую прибыл специальный поезд, а с ним – новый командующий Отдельной Приморской армией генерал А. И. Еременко. Без всякого уведомления представителя Ставки, не говоря уж о запросе его мнения по такому немаловажному вопросу, И. Е. Петров был освобожден от должности, зачислялся в распоряжение Ставки и вызывался в Москву.

А вскоре затем позвонил А. И. Антонов и передал мне приказание тоже выехать в Ставку с докладом о положении дел под Керчью. Видимо, события последних дней сильно обеспокоили Сталина. Климент Ефремович оставался на месте.

Докладывал я в присутствии только членов Ставки да А. И. Антонова. Петрова не пригласили. Сталин усомнился было в целесообразности проведения Приморской армией частной операции. Я постарался как мог мотивировать ее необходимость.

Когда речь пошла о делах в Приморской армии, Верховный вспомнил наш протокол с десятью подписями.

– Колхоз какой-то. Вы там не голосовали, случайно?.. Ворошилову такое можно еще простить – он не штабник, а вы-то обязаны знать порядок. – Затем, обращаясь уже к Антонову, кивнул в мою сторону: – Надо его как-то наказать за это.

Антонов промолчал…

О Петрове не было обронено ни звука. Размышляя потом над этим, мы в Генштабе пришли к выводу, что ограниченные результаты частной операции и раздоры с командованием флота посеяли у Сталина сомнения в отношении Ивана Ефимовича. Его заменили перед самым началом большой операции, когда Отдельная Приморская армия, по существу, была уже подготовлена к ней. Воспользоваться плодами своего труда И. Е. Петрову не пришлось, а операция прошла успешно.

В мае, после освобождения Крыма, многие из участников операции были награждены».

Вот такие бывают неожиданности в жизни полководцев – не только от противника он получает удары, но и от своих.

За что же был снят с должности генерал Петров? В его личном деле записано:

«Освобожден от должности, зачислен в резерв Ставки ВГК. За самоустранение от проведения боевой операции, в результате операция не выполнена. Снижен в звании до генерал-полковника.

Приказ Ставки № 001 от 4.2.1944 года».

Давайте разберемся, что же произошло и в чем вина генерала Петрова. Истинная причина мне известна от самого Ивана Ефимовича, но я хочу, чтобы у читателей была полная и мотивированная ясность.

Деятельность Петрова в операции по форсированию Керченского пролива и созданию оперативного плацдарма в Крыму прошла в моем рассказе перед читателями. Может быть, я рассказал о ней не очень подробно, упустил многие детали этих боев, не упомянул многих героев. Я делал это вынужденно, помня, что тема моего повествования локализуется вокруг полководческой жизни и работы Ивана Ефимовича. Но даже из этого неполного описания видно: Северо-Кавказский фронт под командованием генерала армии Петрова приказ Ставки выполнил – пролив форсирован, оперативный плацдарм завоеван, Отдельная Приморская армия (созданная из Северо-Кавказского фронта) находится на крымской земле.

Петров настолько вникал в мельчайшие для его ранга детали боев, что сам руководил действиями десантов и особенно дивизией Гладкова, когда она оказалась в критическом положении на Эльтигене. Довел это героическое дело до конца – спас, вывез десант Гладкова на Большую землю. Приведенные выше телеграммы – лучшее тому доказательство. А ведь боем дивизии Гладкова должен руководить командир корпуса или командующий армией. Для Петрова как командующего фронтом одна дивизия – не его масштаб. Но когда дивизия (а сначала даже ее часть, не более полка, под командованием Ковешникова) оказалась единственным десантом в Крыму, Петров, да еще при его характере, конечно, не мог действовать, соблюдая субординацию в длинной лестнице подчиненности. Надо было действовать быстро и решительно, поэтому он взял руководство на себя – напрямую. Корпус и армия, понимая, что у командующего фронтом больше сил и возможностей, тоже не стояли в стороне, а помогали ему и в обеспечении и в поддержании связи с десантом.

Может быть, Петров слишком увлекся руководством боем десанта на Эльтигене и упустил из внимания другие участки фронта? Нет, именно в эти дни генерал Петров, находясь на главном направлении, руководил переправой двух корпусов и сам с ними перешел на крымскую землю, создав тот самый оперативный плацдарм, о котором приказывала Ставка.

Тогда в чем же «самоустранение от проведения боевой операции, в результате чего операция не выполнена»?

Может быть, имеются в виду три потопленных боевых корабля? Но эта трагедия произошла до начала форсирования Керченского пролива, и за нее Петров получил суровый упрек от Верховного.

Что же еще? Не очередная ли операция? Но она еще не начиналась, а подготовку ее, по утверждению представителя Генштаба Штеменко, провел генерал Петров прекрасно, оставалось только дать команду.

Где же еще самоустранение? Не мог же Сталин просто так, голословно обвинить генерала армии Петрова. А то, что формулировка в деле Петрова записана со слов Сталина, не вызывает сомнения – никто другой не осмелился бы сделать такую запись по своей инициативе. Сталин действительно и сказал эти слова, и обвинение такое обрушил на Петрова.

Так где же проваленная операция? Что имеется в виду?

Ну, операция – это не драка двух человек, от которой не остается следа и которую можно забыть через несколько дней. Военная операция – дело серьезное, даже при неудаче остаются приказы, карты, донесения, наконец, люди – участники этой операции.

Стал я искать – читать, расспрашивать. Не может быть, чтобы потерялась целая операция! И нашел. И не только нашел, но и убедился, что дело не в одной неудаче. Есть тут и некое, как говорится, подводное течение, или своеобразный подтекст.

Операция действительно была. И ее никто не пытался скрывать или прятать. И Петров о ней знал. Просто в оценке ее произошел непредвиденный поворот, повлекший неожиданные последствия. Но поведу рассказ по порядку. Вспомните слова Штеменко из приведенных мною выше его воспоминаний: «Климент Ефремович нервничал…» А почему нервничал? Как видно из тех же воспоминаний, нервничал Ворошилов потому, что расширение керченского плацдарма шло не так быстро, как хотелось бы. Сталин поругал Петрова за то, что войска ввязались в длительные бои за город Керчь, а не действуют на степных просторах, а значит, эти слова косвенно относились и к представителю Ставки. Климент Ефремович, как большинство военных, понимал косвенные упреки и переживал их конечно же тяжело. Если вспомнить, что в течение первых двух лет войны у Ворошилова было уже немало неприятных минут и упреков от Верховного, то можно понять состояние Климента Ефремовича и его желание… хотел сказать – отличиться, но назову это скромнее – поддержать свою репутацию.

Ну а теперь позвольте привести документы, где черным по белому написано, что же произошло. Да и не только документы; тот, кто писал их и был одним из участников событий – вице-адмирал Холостяков, – жив-здоров. Я еще раз побывал у него и еще раз подробно расспросил об этой злополучной операции.

…Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. После того как эта глава была почти вся написана и сказано, что адмирал Холостяков жив-здоров, мне вдруг сообщили по телефону, что Георгий Никитич трагически погиб 21 июля 1983 года. Сообщаю об этом для того, чтобы у читателей, которым стало известно о гибели адмирала, не возникло недоумения по поводу того, что я пишу о нем еще как о живом.

Возвращаясь к прерванному рассказу, приведу цитату из опубликованной книги адмирала Холостякова «Вечный огонь», каждый читатель может ее сам проверить. Тут и описана та самая операция, от которой якобы самоустранился Петров.

«В самом конце декабря к нам неожиданно прибыл генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко, начальник Оперативного управления Генерального штаба. Приехал он из Темрюка, а вообще находился уже некоторое время в Крыму, на плацдарме под Керчью, вместе с представителем Ставки К. Е. Ворошиловым (следовало полагать, в связи с готовящимися наступательными операциями). Со Штеменко приехал адъютант маршала генерал-майор Л. А. Щербаков.

Они провели у нас несколько часов. Почти все это время было занято тем, что я подробно докладывал, а вернее – просто рассказывал о сентябрьском Новороссийском десанте. Начальник Оперативного управления Генштаба задавал много вопросов, его интересовали и детали. Слушая меня, Штеменко вел записи, делая это как-то необычайно легко и быстро. Мне даже подумалось, что он либо владеет стенографией, либо пользуется собственной системой условных сокращений, как это бывает у опытных журналистов.

Не знаю, какое отношение имел к этому приезд Штеменко и Щербакова, но на следующую ночь я получил телеграмму командующего флотом: «Немедленно прибыть Темрюк». Из Темрюка машина доставила меня к одному из причалов на косе Чушка, а оттуда бронекатер переправил на крымский берег. Оказалось, что мне надлежит явиться к представителю Ставки».

Для того чтобы лучше запомнилось, прошу читателей заметить: приезжал «представитель Генштаба», вызывал телеграммой «командующий флотом». Куда вызывали? К «представителю Ставки».

Читаем дальше:

«Знакомый уже генерал Щербаков провел в блиндаж к маршалу. Кроме К. Е. Ворошилова там находились вице-адмирал Л. А. Владимирский и генерал-лейтенант И. В. Рогов.

Ворошилова я не видел с Балтики – больше десятка лет. Климент Ефремович заметно постарел, побелели виски, но глаза были такими же живыми, движения быстрыми. Встретил меня он приветливо и, задав два-три вопроса, протянул папку с бумагами:

– Готовится одна операция. Познакомьтесь с планом и доложите свое мнение.

Это был план высадки тактического десанта на севере Керченского полуострова, у мыса Тархан, с целью содействовать частям Приморской армии в прорыве обороны противника на этом направлении. Высадка десанта возлагалась на Азовскую военную флотилию. «А при чем тут я?» – думалось мне, когда, устроившись в одной из армейских штабных землянок недалеко от маршальского блиндажа, занялся изучением плана. О том, что командующий флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков болен, мне почему-то сразу не сказали».

Как видим, при всей этой подготовительной работе Петров не присутствовал. Самоустранился? Нет, он знал о подготовке десанта, но не мог останавливать или отменять действия представителя Ставки. Да и причин к возражению не было, никто не знал, как пройдет операция, и, тем более, не предвидел такой оценки ее Верховным Главнокомандующим.

Как видно из дальнейшего рассказа Холостякова, план, который вручил ему Ворошилов, был составлен не в штабе Петрова, а в штабе флотилии. И когда началась высадка десанта, огневую поддержку осуществлял Холостяков, он прямо говорит: «Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие…» Но продолжу цитату из книги контрадмирала:

«Нелегко судить об отраженном в оперативных документах замысле, когда на это дано ограниченное время, а ты к тому же не имеешь собственного, почерпнутого не из бумаг представления о конкретной обстановке. Но план высадки десанта, обстоятельно разработанный в штабе флотилии, который возглавлял капитан 1-го ранга А. В. Свердлов, производил солидное впечатление: как будто все, что надо, предусмотрено, все, что возможно, учтено (как затем выяснилось, была уже проведена практически и вся подготовка к высадке). Вызванный вновь к Ворошилову, я доложил, что это хороший, серьезный план.

– И вы действовали бы по нему, если бы высаживать десант поручили вам? – спросил Ворошилов.

– Может быть, внес бы небольшие поправки, ближе ознакомившись с обстановкой.

На том меня Ворошилов и отпустил. Однако вернуться в Новороссийск командующий флотом не разрешил, приказал задержаться в Темрюке. Под утро 1 января, едва мы, встретив наступивший 1944 год, улеглись спать, Иван Васильевич Рогов разбудил меня, чтобы объявить приказ: командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Холостякову вступить во временное исполнение обязанностей командующего Азовской военной флотилией.

Для высадки у мыса Тархан азовцы подготовили все исправные десантные средства, какими располагали, – до сорока тендеров и мотоботов, несколько сторожевых и бронекатеров, другие малые корабли. Армия посылала в этот десант 166-й гвардейский полк Героя Советского Союза Г. К. Главацкого – тот, что в сентябре высаживался у станицы Благовещенской.

Тарханская высадка не раз откладывалась – и из-за неготовности войск к согласованному с нею наступлению на суше, и из-за неподходящей погоды. Впору было отменять ее и в ночь на 10 января: накануне над морем висел непроглядный туман, а теперь угрожал разыграться шторм. Однако новая отсрочка считалась невозможной, приказ был категорическим, и десант пошел.

От кордона Ильич, где корабли приняли на борт войска, до мыса Тархан всего около пятнадцати миль. Но для тихоходных, низко сидящих в воде тендеров и мотоботов это не пустяк, когда их начинает трепать и захлестывать волна. А волнение усиливалось с каждым часом, все более замедляя движение отрядов.

Высадка сдвинулась на утро – это было уже не по плану. И почему-то запаздывали с Кубани эскадрильи 4-й воздушной армии. Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие, как только противнику стали видны приближающиеся суда. Участок высадки у Тарханского залива просматривался с передового НП близ Юракова Кута, где находилась опергруппа штаба флотилии и куда ночью перебрались мы с членом Военного совета Алексеем Алексеевичем Матушкиным. Обрабатываемый артиллерией берег, белый от только что выпавшего снега, густо почернел.

Несмотря ни на что, высадка в целом прошла успешно…

А пока десантные отряды возвращались в свои базы, сила шторма достигла шести-семи баллов. С некоторых терпящих бедствие ботов пришлось снимать команды. Велся поиск нескольких пропавших…

Еще перед высадкой, когда только начинало светать, на наш НП неожиданно прибыл К. Е. Ворошилов…

Ворошилов был очень недоволен задержкой кораблей с десантом, хотя и видел, что творится на море. Когда же высадка удалась, настроение у него резко переменилось. Он называл моряков героями, от души жал нам руки. Радость, как и неудовольствие, проявлялась у него несдержанно, горячо».

Вот так проходила операция, кто ее готовил и ею руководил – все названы.

О том, какие были потери в людях, сколько утоплено плавсредств, как искали и спасали команды мотоботов, – обо всем этом стало известно Верховному. И гром грянул. Есть такое слово – «громоотвод». Оно не совсем точно отражает выполняемые этим прибором функции. Не гром он отводит, а молнии в него ударяют. Я вспомнил об этом в связи с тем, что постигло Петрова. В него-то и гром и молния ударили – снять и разжаловать!

Нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов в аналогичной ситуации – тогда, когда были потоплены три наших корабля, – поступил очень благородно. Николай Герасимович не побоялся и доложить правду, и написать ее в своих воспоминаниях. Напомню его слова: «Вернувшись в Москву, я со всей откровенностью, признавая и свою вину, доложил обо всем И. В. Сталину. В ответ услышал горький упрек. Он был справедлив. Обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с согласия генерала И. Е. Петрова. Ему тоже досталось от Верховного».

Досталось, но, как говорится, обошлось. Мне думается, если бы Климент Ефремович доложил Верховному, что десанты высадились и задачи свои в основном выполнили, то для Петрова такого тяжелого наказания не последовало бы.

А теперь я приведу рассказ самого Ивана Ефимовича об этом деле. Услышал я этот рассказ от него лично.

После войны, после гибели Юры Петрова, встречаясь с Иваном Ефимовичем, я, очевидно, самим своим видом напоминал ему о потерянном сыне. Петров не раз в беседах со мной, даже если они не касались Юры, порой смахивал слезу. Я понимал его: глядя на меня, отец думал, что и его Юра, будь он жив, служил бы в армии, радовал бы его своими успехами. Да и сам Петров иногда говорил об этом, пользуясь непривычной для меня терминологией его молодости: «Юра был бы сейчас наштадивом, а то и наштакором», имея при этом в виду должности начальников штабов дивизии или корпуса. Предполагая такие переживания и не желая огорчать Ивана Ефимовича, я старался не попадаться ему на глаза в здании Министерства обороны, где и Петров и я тогда работали. Увидев генерала армии в дали длинного коридора, я сворачивал в сторону. Петров, наверное, понял это. Однажды мы встретились у лифта. Я поздоровался. Иван Ефимович взял меня за руку повыше локтя, держал крепко, словно боялся, что я уйду, и, сказав: «Пойдем со мной», повел в свой кабинет (мы встретились как раз на том этаже, где он работал). Зайдя в кабинет, Иван Ефимович подошел ко мне близко, почти вплотную, положил руку на плечо, пристально посмотрел. Мне показалось, что его глаза наполнились влагой. Но это продолжалось недолго. Он взял себя в руки. Строго, с каким-то мягким укором сказал: «Не обижай старика… Я понимаю, почему ты меня избегаешь. Но Юру не вернешь. Так что прошу еще раз: не обижай меня».

Иван Ефимович куда-то спешил, он и так вернулся со мной от лифта, поэтому мы говорили недолго. Но после этого я не обходил его и навещал на квартире на Садово-Кудринской, неподалеку от площади Маяковского. Чаще всего это случалось так – встретит он меня в коридоре, коротко бросит: «Поедем обедать» (или ужинать, в зависимости от часа, в который встретились). Вот в одно из таких посещений летом 1953 года – не помню точно, с чего начался разговор, и вообще опускаю все другие темы, которых мы касались, – Иван Ефимович рассказал о керченском деле:

– Прибыл в Москву, ждал вызова к Сталину. Когда я уезжал из Крыма, все, да и я, предполагали, что меня отзывают для нового высокого назначения. Фронт ликвидировался, я командую армией, но все же я уже был командующий фронтом. Но на душе у меня было неспокойно, обычно при таких назначениях спрашивают мнение, согласие. А тут приехал Еременко, а меня, как говорится, в двадцать четыре часа и без объяснений – в Москву. Дождался я приема, а передо мной были какие-то или конструкторы, или строители. Они вышли из кабинета Сталина как из парилки. Видно, был крупный разговор. Захожу и сразу вижу – Сталин очень раздражен. Он стоял посередине кабинета, и по тому, как зыркнул на меня, я понял: быть беде. «Докладывайте!» – бросил Сталин, не здороваясь. Я не понял, что он имеет в виду, спросил: «О чем, товарищ Сталин?» – «О том, как утопили людей и корабли в проливе». Я все же не понимал, что конкретно он хочет знать. Молчал. А его, видно, распирало, и прорвалось: «Всю свою армию переправили в Крым, зачем еще десанты? Кому нужны эти новые потери? Надо с плацдарма наступать, а вы новые десанты посылаете. Кому они нужны? Вот и угробили людей и корабли, а успехи мизерные». Только тут я понял, о чем идет речь. Хотел объяснить, что эти десанты проводились представителем Ставки, но тут же понял: это будет выглядеть как попытка оправдаться. Но я не чувствую себя виновным – зачем оправдываться? И я молчал. Мне казалось, что запал в Сталине кипел еще от предыдущего разговора. Но как бы там ни было, а говорил он мне очень обидные вещи. И я наконец не выдержал и ответил: «Товарищ Сталин, я не виновен в том, за что вы меня ругаете». Он вскинул на меня глаза в упор: «А кто?» Я молчал, жалея, что возразил ему и пытаюсь оправдываться. «Кто?» – еще раз резко спросил он. «Пусть разберется и доложит Генеральный штаб», – ответил я. Тут он тихо, но грозно сказал: «Вы не виляйте, товарищ Петров, у меня нет времени на долгие разбирательства, говорите прямо – кто?» Я подумал: почему я должен брать все на себя? Тем более со мной не посчитались, поступили элементарно неуважительно, сами все затеяли, а когда не получилось, как говорится, спрятались в кусты. И я решился. И конечно, напрасно, только уронил себя в глазах Сталина. До сих пор жалею.

– Что же вы сказали? – спросил я.

– Сказал, что эту операцию организовывал лично представитель Ставки. Сталин некоторое время смотрел на меня так пронизывающе – думал, прожжет глазами. Потом очень тихо сказал, помахивая пальцем перед своим лицом из стороны в сторону: «Мы вам не позволим прятаться за широкую спину товарища Ворошилова. Вы там были командующий и за все будете нести ответственность вы. Идите…» Ну и затем приказ о снятии с должности, снижении в звании на одну ступень. И поделом мне! Не за потери – я в них не виноват. За то, что глупо себя вел, дал повод подумать, что прячусь за чужую спину. Никогда в моей жизни такого не было!

…Скажу в заключение этой части моей повести: Ивана Ефимовича Петрова будут еще не раз назначать командующим фронтом и дел добрых он свершит немало, но будут и снимать – и каждый раз незаслуженно.

В общем, у Петрова жизнь складывалась, как у многих настоящих полководцев: часто попадал в опалу, но когда подпирала нужда – опять звали послужить отечеству.