Февраль 1944 года в Москве был снежный. Земля и небо одинакового блекло-серого цвета: низкие облака и грязный от печной копоти снег. Светает поздно, темнеет рано. Дни тусклые, недолгие, будто и нет их совсем, пасмурное утро переходит в пасмурный вечер. И долгая черная ночь, только плавают во мраке, как светлячки, подфарники дежурных машин.

Иван Ефимович Петров жил в гостинице «Москва». Ждал решения своей судьбы. Делать было нечего. На душе у него так же, как за окном, было холодно и пасмурно.

Совсем недавно мечтал хоть одну ночь поспать по-настоящему – с вечера до утра. Не получалось. Целыми месяцами в боях. Спал урывками. Чаще в машине, при переездах из армии в армию. И вот времени сколько угодно, а спать не хочется. Точнее – неможется. Оказывается, безделье это не отдых. Для отдыха нужен душевный покой. А его нет.

Не первый раз жизнь генерала делала опасный поворот. Но всегда обходилось. И начинался период новой бурной напряженной деятельности. Но так бывало раньше. На этот раз едва ли кончится благополучно – он снят с должности, понижен в звании, что хорошего может его ждать?

И все же, хотя неизвестность, таившая, возможно, серьезные последствия, была здесь, рядом, мысли его уносились на фронт, в Крым, где он оставил Приморскую армию, близких, дорогих людей. Петров внимательно слушал последние известия по радио, читал газеты. Из беглых газетных фраз пытался понять, что происходит далеко на юге. Завершился февраль, начался март, но о крупных боевых действиях в Крыму слышно ничего не было. Неужели назначенный вместо него генерал А. И. Еременко решил все перестраивать и перекраивать? На материке Украинские фронты уже приближались к румынской границе, немецкие войска на Крымском полуострове отрезаны от своих основных сил. Почему же медлят под Керчью? Ведь к тому моменту, когда Петрова сняли, его Отдельная Приморская армия, по существу, была уже готова к этой большой операции…

Не оставляли Ивана Ефимовича и мысли о своей собственной судьбе. Иногда он подходил к окну, подолгу стоял, глядя на Кремль. Совсем рядом, через площадь, высились красные стены и башни, выглядывали из-за них зеленые крыши домов. Наверное, там Сталин, в памятном для всех, кто в нем побывал, кабинете, занимается очень важными, неотложными делами. Петров понимал – Верховному не до него. Но в какую-то минуту в этом кабинете будет произнесена фамилия Петрова, затем Сталин скажет несколько слов, и они-то и решат судьбу генерала. А что может сказать Сталин? Петров вспоминал свои тревожные думы, когда сидел в приемной Сталина и смотрел на тяжелую дверь, за которой порой так круто поворачивались судьбы некоторых маршалов и министров…

Иван Ефимович много курил и засыпал только под утро.

Однажды раздался, как показалось Петрову, особенно резкий и требовательный звонок телефона.

– Генерал Петров слушает.

– Вы назначены командующим Тридцать третьей армией, приезжайте за предписанием.

Сначала бросило в жар. Затем словно огромный груз с плеч свалился – назначен, значит, снова нужен! Но где эта армия – на севере, на юге? Какие перед ней стоят задачи? Куда идти за предписанием – в Ставку, Генштаб, Управление кадров? Вопросы быстро проносились в голове, но над всем витало главное, облегчающее – томительное ожидание окончилось! А в телефонной трубке давно уже пикали короткие гудки…

Для того чтобы читателям была ясна общая картина и место 33-й армии на фронте, коротко напомню, каково было положение наших войск ко времени нового назначения Петрова.

Битвами под Курском и за Днепр завершился коренной перелом не только в ходе Великой Отечественной, но и вообще всей второй мировой войны. Стратегическая инициатива окончательно закрепилась за Красной Армией.

Наши войска в предыдущих боях показали, что их возможность сокрушить врага возросла, что моральный дух бойцов, несмотря на все потери и жертвы, укрепился. Героическими усилиями тружеников тыла наша промышленность резко увеличила производство всего необходимого для фронта. Учитывая все это, Ставка решила не давать врагу передышки после нашего осеннего наступления, бить его без паузы на всем протяжении советско-германского фронта.

Выполняя поставленные задачи, в зимние месяцы 1944 года на юге фронты продвинулись более чем на двести километров, окружили и уничтожили под Корсунь-Шевченковским крупную группировку врага, освободили города Житомир, Кировоград, Ровно, Луцк, Никополь, Кривой Рог и тем самым создали условия для дальнейших наступательных операций.

На севере враг был отброшен от Ленинграда, освобожден древний Новгород, наши войска вступили на землю Эстонской республики.

А в центре огромного советско-германского фронта больших успехов достичь не удалось. Здесь должны были наступать войска 1-го Прибалтийского, Западного и Белорусского фронтов. И они наступали, но решающих успехов не добились.

Вот здесь, в составе Западного фронта, и находилась 33-я армия, которой предстояло командовать Петрову. А я, в те дни войсковой разведчик, был рядом, в 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта, которым командовал генерал И. X. Баграмян.

Войска нашего фронта в январе 1944 года вели тяжелые наступательные бои, стремясь окружить Витебск, превращенный гитлеровцами в важный узел обороны на северном крыле группы армий «Центр», которой командовал генерал-фельдмаршал Эрнст Буш.

В «Истории второй мировой войны» так сказано об этих наших боях:

«В ходе кровопролитных боев войска правого крыла фронта (1-го Прибалтийского. – В. К.) прорвали оборону противника севернее Витебска, освободили Городок – важный узел железных и шоссейных дорог, ликвидировали городокский выступ вражеского фронта, глубоко вдававшийся в расположение советских войск, разгромив при этом более шести дивизий противника. Развивая успех, войска фронта вышли на ближайшие подступы к Витебску, перерезали железную дорогу Полоцк – Витебск и охватили с северо-запада витебскую группировку врага. Своим наступлением они способствовали успеху соседнего 2-го Прибалтийского фронта на невельском направлении, еще более обострили положение на стыке вражеских групп армий „Центр“ и „Север“…»

Я привожу такую длинную цитату потому, что в результате боевых действий, о которых здесь говорится, впервые за годы войны я оказался рядом с Иваном Ефимовичем. Мы не встречались с ним, я даже не знал, что он командует 33-й армией, а если I, бы и знал, то едва ли окопному старшему лейтенанту из соседней армии удалось хотя бы повидаться с генералом Петровым. Но все же косвенно если не я сам, то результаты моей работы помогли и ему, о чем я расскажу дальше.

Западный фронт, в который входила 33-я армия, был левым соседом 1-го Прибалтийского фронта. Конфигурация фронтов сложилась так, что удобнее для управления было передать нашу 39-ю армию в состав Западного фронта, что и было сделано. С 20 января по 24 апреля 1944 года наша 39-я армия под командованием генерала Н. Э. Берзарина, будущего первого советского коменданта Берлина, находилась в составе Западного фронта. Примерно в это же время – в марте и апреле 1944 года – Петров командовал 33-й армией.

Чтобы конкретно представить себе деятельность И. Е. Петрова на этом посту, я разыскал одного из его сослуживцев по 33-й армии, человека близкого к Петрову и широко осведомленного. Сейчас Илларион Авксентьевич Толконюк генерал-лейтенант в отставке. После войны мы с ним встречались не раз, я бывал в тех округах, где он занимал должности начальника штаба и заместителя командующего.

Илларион Авксентьевич крепок, плечист, немного располнел и поседел, но энергия и подвижность сохранились в нем по сей день. Оперативная работа, несомненно, накладывает на человека свой отпечаток, а Толконюк всю войну прошел начальником оперативного отдела армии. Кто работал в штабах, знает, какая это ответственная, беспокойная и суматошная должность.

Илларион Авксентьевич еще до войны начинал писать стихи, и вот после увольнения из армии, на покое, опять занялся поэзией, да не просто так – для себя, у него вышло несколько сборников стихов. Поэтому и творческие дела нас сводили не раз. Но, работая над главой о пребывании Петрова в 33-й армии, я специально навестил генерала Толконюка и стал его расспрашивать. Как бывает у людей, много лет прослуживших в армии, у нас оказалось немало общих знакомых, а это всегда сближает собеседников.

– Где находилась Тридцать третья армия и какие бои она вела ко дню назначения Петрова? – задал я первый вопрос.

– В то время мы вели трудное наступление на Витебск, армия понесла большие потери еще в предыдущих боях и, обессиленная, успеха не имела. Командующий армией генерал-полковник Василий Николаевич Гордов до назначения в нашу армию командовал Сталинградским фронтом. Когда мы узнали о прибытии Петрова – тоже бывшего командующего фронтом, Северо-Кавказским, офицеры даже пошучивали: «Наша армия вроде штрафной». Гордов не был виноват в неудачах, постигших Тридцать третью армию. За последние месяцы она начинала несколько операций, но все они не имели успеха, потому что готовились наспех, без достаточного обеспечения артиллерией, боеприпасами.

– Кто входил в руководство армии?

– Член Военного совета у нас был генерал Бабийчук Роман Павлович – старый опытный политработник. Начальник штаба генерал Киносян Степан Ильич. Начальник разведотдела полковник Ермашкевич Борис Кириллович.

– Я знал Киносяна, Степан Ильич служил после войны вместе с Петровым в Туркестанском округе, был начальником штаба. А Ермашкевича встречал в Прикарпатском военном округе и в штабе Сухопутных войск… Так что обоих хорошо знаю. А как выглядел Петров, когда прибыл к вам?

– Это был статный, представительный человек в пенсне. Одет он был в новую генеральскую шинель, папаху. Правда, на следующий же день после приезда он сменил эту новую шинель на свою старую кожаную куртку, в которой его видели в боях на Кавказе. Держался Иван Ефимович спокойно, никаких признаков горечи после снятия и понижения в звании. Сразу же занялся работой, стал знакомиться с обстановкой, с командирами соединений.

Раньше я генерала Петрова лично не знал и поначалу старался понять его характер, требования и подход к делу. Первое знакомство началось с того, что новый командующий попросил подробно доложить ему о положении и состоянии войск армии, с оценкой ее боевых возможностей. Я докладывал в присутствии начальника штаба и члена Военного совета, с которыми он беседовал еще до моего прихода. Петров слушал внимательно, не перебивал. Затем высказал несколько своих соображений о работе штаба, потребовал от оперативного отдела, чтобы он не занимался излишней опекой и не подменял подчиненные штабы. Его требования во многом отличались от прежней нашей практики, но чувствовалось – Петров убежден в правильности и полезности того стиля работы, о котором говорил.

Не знаю, как он изучал других ближайших помощников, а меня, я это сразу понял, испытывал на конкретных делах. Вот один пример, как это он делал. Однажды ночью, когда я спал и свет в блиндаже не горел, раздался телефонный звонок. Говорил командарм. Его вызывали в штаб фронта, он потребовал к утру подготовить нужные ему справки, перечислив их более десяти. Не имея возможности записать в темноте, я старался все точно запомнить. Справки были подготовлены в срок, но когда я их по очереди выкладывал на стол, генерал вдруг строго спросил: «Зачем вы мне даете справку об укомплектованности рот? Она мне не нужна». И тут же весело посмотрел на меня и сказал: «Перестарался? Ну ничего». Позднее не раз внезапно задавал мне вопросы, явно проверяя мою осведомленность даже в тех делах, о которых по своему служебному положению должны докладывать другие лица. Например, сколько боеприпасов в каждой дивизии или сколько на каком участке противотанковых орудий.

В отличие от генерала Гордова новый командарм не требовал от начальника оперативного отдела докладывать ему предложения по тем или иным вопросам, хотя порой советовался. Вскоре я убедился – Петров до тонкостей знал и любил штабную службу и при случае сам отрабатывал важные оперативные документы. Мы, штабники, при всем желании не могли найти недостатков в них. Как-то в период короткого боевого затишья генерал задумал провести командно-штабное учение в одной из дивизий, находившейся в резерве. Он дал мне указание подготовить для него карты и справки, сказав, что план проведения учения разработает сам. Меня это удивило, и я попросил не отбирать хлеб у оперативного отдела и не обременять себя. Петров ответил, что не сомневается в способностях работников штаба, но предпочитает лично готовить материалы учения, ибо сам руководитель лучше воплотит в разработку свои идею и замысел. «Я не провожу учений по чужим разработкам», – сказал он.

Признаться, в душе я почувствовал обиду, посчитав, что командарм не доверяет нам не такое уж сложное дело. Чтобы показать ему, что на нас, операторов, он может в таких делах положиться, я быстро в своем оперативном отделе занялся этим же делом. Через двое суток я положил на стол командующему полную разработку учения, попросив просмотреть на всякий случай: авось пригодится. Иван Ефимович, только начавший работу над планом, удивился быстроте разработки материалов и пообещал ознакомиться с ними. Через несколько часов он вернул мне мой план учения, утвержденный без поправок и замечаний. «Будем проводить учение по вашей разработке, – сказал он при этом. – Вы назначаетесь начальником штаба руководства».

Учение прошло спокойно, без каких бы то ни было осложнений. С той поры новый командарм перестал меня испытывать и относился ко мне с полным доверием.

– Какую операцию вы тогда готовили?

– Не готовили, а проводили. Наступали на Витебск. Это было наступление, в успех которого мы сами не верили. Не было сил, армия выдохлась. Но был приказ наступать, и мы его выполняли.

– Неужели в штабе фронта не видели бесполезности ваших усилий?

– Там все видели и все понимали, поэтому и приказывали. Дело в том, что южнее и севернее нашего Западного фронта другие фронты наступали, и вот мы своими действиями должны были не дать противнику возможности перебросить туда резервы из группы армий «Центр». Эту задачу мы и выполнили.

– Был ли какой-то более широкий замысел у Петрова?

– Он нам об этом не говорил. Но, думаю, он стремился, выполняя приказ о наступлении, одновременно восстановить силы армии и по-настоящему ударить на Витебск. Петров очень много времени уделял обучению войск в тылу. Прибывающее пополнение не распылял, а накапливал. И учил. Настойчиво и последовательно.

– Какие это дало результаты?

– Не успел он реализовать свои планы.

– Почему?

– На Западный фронт в первой декаде апреля прибыла комиссия Государственного Комитета Обороны, в ней были Маленков, Штеменко, Щербаков.

– Представительная комиссия! Такую посылают при очень серьезных упущениях. Что же разбирала эта комиссия?

– Она занималась деятельностью Западного фронта. Я уже говорил: соседние фронты наступают, а мы топчемся на месте или ползем еле-еле вперед. Комиссия поняла, что мы не виноваты – не было у нас достаточно сил, но все же вскоре после ее возвращения в Москву была издана директива Верховного Главнокомандующего, согласно которой Западный фронт расформировывался и создавались два новых фронта – 2-й и 3-й Белорусские. Командующим 3-м Белорусским назначался генерал Иван Данилович Черняховский, а 2-м Белорусским – генерал Иван Ефимович Петров. Нам жалко было расставаться с нашим командармом, за короткое время всем пришлась по душе его строгая требовательность, подкрепленная большим опытом и высокой образованностью…

Хочется обратить внимание читателей на выводы и предложения комиссии ГКО, и особенно на выбор кандидатуры командующего новым фронтом. Западный фронт расформирован, остались без должности его командующий, заместители. Кроме них, кандидатами на пост комфронта могли быть командующие армиями, детально знавшие обстановку и войска на этом участке. Я уж не говорю о том, что в резерве Ставки, наверное, было немало достойных кандидатур. Но по предложению комиссии ГКО назначили Петрова.

Это с несомненностью свидетельствует о том, что Петров пользовался большим авторитетом, его талант и знания высоко ценились партией и военным руководством, – ведь выбор этот сделала смешанная комиссия, состоящая из партийных и военных деятелей. Последнее слово конечно же было за Сталиным, и то, что он утвердил кандидатуру Петрова, еще раз доказывает: Верховный, несмотря ни на что, все-таки высоко ценил способности Ивана Ефимовича. Учитывались при этом, наверное, и те трудности, которые неизбежны при организации нового фронта, и, главное, те крупные задачи, которые – в перспективе – командующему этим фронтом придется выполнять. «Опальные» же, как правило, работают с удвоенной энергией! А может быть, стала очевидна и несправедливость снятия Петрова? Потому что только в эти апрельские дни, когда работала комиссия ГКО, на юге наконец была освобождена Керчь. Прошло больше двух месяцев после того, как Петров был отозван с окраины этого города. Вот сколько времени понадобилось для того, чтобы преодолеть оставшиеся несколько сот метров до центра Керчи и двинуться наконец в глубь Крымского полуострова!

В общем, высокое назначение состоялось. Справедливость вроде бы взглянула в сторону Петрова, но пока только взглянула, полностью не повернулась – звание генерала армии Петрову восстановлено не было.

В апреле, к тому дню, когда генерал-полковник Петров был назначен командующим 2-м Белорусским фронтом, общая линия советско-германского фронта выглядела так. На юге соединения Красной Армии вышли на границу Румынии и уже нацеливали свои удары на Бухарест. Их соседи справа отбросили гитлеровцев от Днепра и подступили к предгорьям Карпат. На севере, полностью освободив Ленинград от блокады, наши войска вышли к Чудскому озеру, Пскову и Новоржеву. Таким образом, между этими флангами, продвинувшимися далеко на запад, оставался огромный выступ в сторону Москвы. Его называли «Белорусский балкон». Передняя часть этой дуги проходила по линии городов Витебск – Рогачев – Жлобин и находилась не так уж далеко от Москвы.

Гитлеровские части в этом выступе (это была группа армий «Центр», в которую входило более шестидесяти дивизий) преграждали советским войскам путь на запад. И кроме того, фашистское командование, располагая там хорошо развитой сетью железных и шоссейных дорог, могло быстро маневрировать и бить во фланги наших войск, наступающих южнее и севернее этого выступа. С него же авиация противника наносила бомбовые удары по советским группировкам на севере и на юге. Не исключена еще была и возможность налетов на Москву.

В то же время войска в этом выступе и сами, благодаря такому положению, находились под угрозой наших фланговых ударов с юга и с севера и, следовательно, под угрозой окружения. Но, для того чтобы осуществить окружение такого масштаба, нужны были огромные силы. Советским войскам для этого надо было разгромить в Прибалтике группу армий «Север», на Украине группу армий «Северная Украина», и только после этого можно было охватить с двух сторон группу армий «Центр».

Гитлеровское командование предвидело такой ход наших действий. Генерал-фельдмаршал Модель, возглавлявший группу армий «Северная Украина», например, категорически утверждал, что наступление русских начнется через его левый фланг ударом под основание «Белорусского балкона». И Модель не слишком ошибался. Это направление действительно было очень выгодным для нас. С ликвидацией «Белорусского балкона» советские войска не только уничтожили бы одну из крупнейших групп армий «Центр» и освободили бы многострадальную Белоруссию, находившуюся три года в оккупации, но и, освободив Польшу, вышли бы кратчайшим путем к границе фашистской Германии и перенесли боевые действия на ее территорию.

Именно поэтому советское Верховное Главнокомандование приняло решение осуществить сложнейшую операцию и начало подготовку к ее проведению. Одним из мероприятий такой подготовки и было разукрупнение Западного фронта, о котором шла речь выше, разделение его на 2-й и 3-й Белорусские фронты, что повлекло за собой назначение новых командующих и других ответственных лиц, создание фронтовых управлений, перегруппировку войск и другие значительные преобразования.

Представителем от Генерального штаба для проведения всей этой работы был назначен генерал С. М. Штеменко. Вот что он пишет:

«…Я выехал из Москвы вместе с моим товарищем по академии Иваном Даниловичем Черняховским. К вечеру 14 апреля мы прибыли в местечко Красное, где до того располагался командный пункт Западного фронта. Там нас уже поджидал Иван Ефимович Петров. Он был известен в наших Вооруженных Силах как вдумчивый, осторожный и в высшей степени гуманный руководитель с весьма широкой эрудицией и большим войсковым опытом. Имя его неразрывно связывалось с героической обороной Одессы и Севастополя.

В отличие от Петрова И. Д. Черняховский тогда еще не пользовался широкой популярностью. Но он отлично зарекомендовал себя на посту командующего армией, имел основательную оперативную подготовку, превосходно знал артиллерию и танковые войска. Был молод (38 лет), энергичен, требователен и всей душой отдавался своему суровому и трудному делу.

Мы сразу же приступили к работе и в течение нескольких дней решили все организационные вопросы. Управление бывшего Западного фронта целиком перешло к Черняховскому, и он оставил свой КП в Красном, а И. Е. Петрову пришлось формировать фронтовой аппарат заново и перебираться в район Мстиславля».

Хочу обратить внимание на последние слова в этой цитате. Читатель уже имеет представление о сложности работы в масштабах фронта и, я надеюсь, без труда представляет, что значит создать новый фронтовой аппарат, то есть штаб фронта. Это огромная организация, состоящая из многих управлений и отделов, включающая в себя сотни офицеров, специалистов по самым различным отраслям военного дела. Создать штаб фронта вообще непросто, а в короткое время тем более. Еще труднее организовать и наладить его работу таким образом, чтобы люди, недавно находившиеся в других штабах и частях, занимавшиеся другой работой, за короткий срок стали бы понимать друг друга, освоились с совсем новой обстановкой и были бы способны руководить боевыми действиями в таких крупных масштабах, каких требует фронт.

К тому же вся работа происходила в ходе боев, которые конечно же не прекращались и, даже наоборот, велись с еще большей активностью, чтобы противник не заметил изменений, происходивших в нашем тылу.

Одновременно с этой большой работой и боями шла выработка решения на проведение Белорусской операции. В этой операции должны были участвовать четыре фронта. Разработку ее вели как командующие фронтами, так и Генеральный штаб под постоянным руководством Ставки Верховного Главнокомандующего.

Генерал Штеменко так пишет об этом:

«Разработка общего оперативного замысла, а затем и плана действий в летней кампании 1944 года велась в Генеральном штабе на основе предложений командующих фронтами, которые знали обстановку до деталей».

Следовательно, генерал Петров в это время в очень напряженных условиях также разрабатывал предложения о плане операции своего фронта. Главной причиной такой напряженности было требование соблюдать строжайшую секретность. Вот что говорит по этому поводу С. М. Штеменко:

«В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: заместитель Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его первый заместитель, начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от руки и докладывались, как правило, лично командующими».

Как следует из последней фразы, разработку операции 2-го Белорусского фронта вели лично генерал Петров и начальник его штаба генерал-лейтенант С. И. Любарский. Член Военного совета этого фронта генерал-полковник Л. З. Мехлис, будучи посвященным в общий замысел, все же конкретными разработками, которые, как оговорил Штеменко, «писались от руки и докладывались лично командующими», конечно же не занимался.

«Во второй половине апреля, – пишет Штеменко, – в Генеральном штабе свели воедино все соображения по поводу летней кампании. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям надлежало привлечь почти одновременно не менее 5–6 фронтов».

Той части летней кампании, которая охватывала освобождение Белоруссии, было дано – по предложению Сталина – название «Багратион». Согласно этому плану намечалось глубокими ударами четырех фронтов разгромить основные силы группы армий «Центр», освободить Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления в западных областях Украины, в Прибалтике, в Восточной Пруссии и в Польше. Замысел этот предстояло осуществить таким образом: одновременными прорывами обороны противника на шести участках расчленить его войска и уничтожить их по частям. При этом мощные группировки 3-го и 1-го Белорусских фронтов, стремительно наступая на флангах, должны сойтись в районе Минска, окружить и ликвидировать войска противника, отброшенные сюда нашими фронтальными ударами.

Так выглядел в общих чертах замысел операции «Багратион».

Огромная, напряженная подготовительная работа Ставки, Генерального штаба и руководства нескольких фронтов, привлекаемых для осуществления одной из крупнейших в ходе войны операций, длилась больше двух месяцев. Для того чтобы все руководители операции пришли к окончательному взаимопониманию, для установления полной ясности – кто, когда, где и что осуществляет, было решено, прежде чем оформить все директивой, провести совещание в Ставке. По воспоминаниям генерала С. М. Штеменко, это совещание проходило так.

«В Ставке план обсуждался 22 и 23 мая с участием Г. К. Жукова, А. М. Василевского, командующего войсками 1-го Прибалтийского фронта И. X. Баграмяна, командующего войсками 1-го Белорусского фронта К. К. Рокоссовского, членов военных советов этих же фронтов, а также А. А. Новикова, Н. Н. Воронова, Н. Д. Яковлева, А. В. Хрулева, М. П. Воробьева, И. Т. Пересыпкина и работников Генштаба во главе с А. И. Антоновым. И. Д. Черняховский отсутствовал по болезни. И. Е. Петрова, как действовавшего на вспомогательном направлении, в Ставку не вызывали».

Далее Штеменко так объясняет последнюю фразу:

«На 2-й Белорусский фронт возлагалась задача сковать как можно больше вражеских войск и не позволить гитлеровскому командованию использовать их для противодействия обходному маневру 3-го и 1-го Белорусских фронтов. У Ивана Ефимовича Петрова имелся в этом отношении достаточный опыт, и за него мы тоже были спокойны».

Несмотря на объяснение С. М. Штеменко, мне все же кажется странным то обстоятельство, что И. Е. Петров, единственный из четырех командующих фронтами, которые должны были действовать в столь сложной операции, не был приглашен на такое ответственное совещание. Я не допускаю забывчивости работников Ставки при составлении списка участников совещания – никто не осмелился бы обойти командующего фронтом. Значит, это было определено самим Верховным. Трудно предположить, чем это объясняется, может быть, несмотря на хорошее мнение о Петрове как командующем, Верховному просто не хотелось видеть его после не такого уж давнего неприятного разговора? Во всяком случае, как бы там ни было, но факт отсутствия Петрова на совещании свидетельствует о непростом положении, в котором находился Иван Ефимович.

Тем не менее генерал Петров в эти дни полностью, всей душой отдался огромной работе, которая проводилась на участке 2-го Белорусского фронта и в его штабе. Петров понимал, что трудности, связанные с отношением к нему Сталина, будут рассеяны или же смягчены в результате удачных действий 2-го Белорусского фронта.

Шла тайная перегруппировка войск, тщательно готовились исходные позиции. Сотни эшелонов боеприпасов и снаряжения надо было скрыто подвезти, разгрузить и доставить на боевые позиции. Параллельно с этим Петров, верный своим принципам, как всегда, учил войска и командный состав предстоящим наступательным действиям. Учения шли днем и ночью, в любую погоду, бойцы и командиры отрабатывали все необходимые маневры, дабы достичь высоких темпов наступления и наиболее успешных действий в бою.

Кто же противостоял на сей раз Петрову со стороны противника, был, так сказать, его «личным оппонентом»?

Имя генерала Курта фон Типпельскирха стало более известным после окончания войны как имя автора монографии и многих статей по истории второй мировой войны. В дни, когда он командовал противостоявшей фронту генерала Петрова 4-й армией, ему было 53 года, он имел звание генерала пехоты и большой опыт командования в боях дивизией, корпусом, армией и работы в генеральном штабе сухопутных войск с 1938 по 1942 год. В общем, Типпельскирх был серьезный противник, генералу Петрову пришлось с ним столкнуться и в завершающих операциях войны. Я не буду обременять читателей изложением замыслов Типпельскирха потому, что в Белоруссии они только «скрестили шпаги» с Петровым, их единоборство не состоялось по причинам, которые станут известны в конце этой главы.

Несмотря на все трудности при подготовке сложной операции, генерал Петров работал в эти дни с особенным вдохновением, потому что и замысел и все, что было связано с его осуществлением, Петрову очень нравилось. Ему впервые предстояло действовать на театре боевых действий, который выгодно отличался от тех, где он руководил операциями раньше. Здесь была равнинная местность, доступная для всех родов войск. Это уже были не горы Кавказа, не бесконечные лиманы, топи и озера Таманского полуострова. Здесь можно было развернуться вовсю и применить самые неожиданные и искусные маневры. Петров это понимал и продумывал до тонкостей все возможные действия войск.

Все шло хорошо. Подготовка велась успешно. Все, что было проделано Петровым, высоко оценил Генеральный штаб – это будет видно дальше из слов генерала С. М. Штеменко. Но тут опять возникло внезапное «вдруг» в судьбе Петрова.

Членом Военного совета 2-го Белорусского фронта одновременно с генералом Петровым был назначен Лев Захарович Мехлис.

Читатель уже знает: за неумение обеспечить организацию обороны в Крыму и за то, что неправильно построил свои взаимоотношения с командующим фронтом, Мехлис был освобожден от должности начальника Главного политического управления и члена Военного совета Крымского фронта и назначен с понижением.

Давно известна истина: суть человека, его характер проявляются в делах, поступках. Когда человека (да еще политработника) за короткое время семь раз убирают из разных коллективов – это его не украшает. В течение полутора лет после Крыма генерал-полковник Мехлис побывал членом Военного совета 6-й армии, затем Воронежского, Волховского, Брянского, 2-го Прибалтийского, Западного и вот теперь уже 2-го Белорусского фронта. Семь назначений, в среднем чуть больше двух месяцев пребывания на каждой должности. Эти быстрые перемещения с места на место свидетельствуют об одной черте, которую отмечают почти все фронтовики, встречавшиеся и работавшие с Мехлисом: он был не только очень энергичный и порывистый человек, но еще и неуживчивый. Эта черта его характера проявлялась в том, что он многих подозревал в недобросовестности, нелояльности и по малейшему поводу или даже неумышленной какой-то провинности человека создавал, как правило, официальное дело с вытекающими из него организационными последствиями и наказаниями.

Довольно близко знал Мехлиса и разобрался детально в его характере Константин Симонов. Он даже вывел его под фамилией Львов в качестве персонажа своего романа «Живые и мертвые».

Подробно анализируя черты характера этого героя, Симонов так писал о той, которая мною упомянута выше:

«…сознавать себя человеком, предназначенным исправлять чужие промахи, настолько вошло у него в плоть и кровь, что, еще направляясь к новому месту службы, он уже заведомо считал, что те, с кем ему предстоит встретиться, не делали до его приезда всего, что должны были делать… Опираясь на доверие Сталина, он присвоил себе право не доверять никому… Считая свое собственное недоверие к людям нормой политической жизни, он, невзирая на лица, информировал Сталина обо всем, на что следовало обратить внимание, обо всем, что могло вызывать недоверие к тому или иному человеку…»

Внешне Мехлис относился к Петрову вроде бы без всякого недоброжелательства. Они работали рядом, бывали вместе на совещаниях, проводили необходимые мероприятия, ежедневно общались, обедали в одной столовой, но при этом – не могу точно сказать, по каким причинам, – Мехлис питал к Ивану Ефимовичу явную антипатию, что не раз проявлялось раньше и еще раз проявилось здесь, на 2-м Белорусском фронте.

Л. З. Мехлис в период своей работы в ЦК сблизился со Сталиным. Сталин доверял ему. Пользуясь этим доверием, Мехлис написал Верховному Главнокомандующему письмо, где утверждал, что Петров якобы не способен обеспечить успех предстоящей операции. Вот как об этом рассказано у С. М. Штеменко:

«Однажды, когда мы с Антоновым приехали в Ставку с очередным докладом, Верховный Главнокомандующий сказал, что член Военного совета 2-го Белорусского фронта Л. З. Мехлис пишет ему о мягкотелости Петрова, о неспособности его обеспечить успех операции. Мехлис доложил также, что Петров якобы болен и слишком много времени уделяет врачам. Для нас это оказалось полной неожиданностью. Мы знали Ивана Ефимовича как самоотверженного боевого командира, целиком отдающегося делу, очень разумного военачальника и прекрасного человека. Он защищал Одессу, Севастополь, строил оборону на Тереке. Мне пришлось неоднократно бывать у него в Черноморской группе войск, на Северо-Кавказском фронте, в Отдельной Приморской армии, и я был убежден в его высоких командирских и партийных качествах. Видимо, у Сталина было какое-то предвзятое отношение к Петрову… К чести Петрова надо сказать, что он мужественно перенес это и на любом посту отдавал Родине все, что имел – знания, опыт и здоровье».

Штеменко знал Петрова по многим боям и удачно проведенным операциям, его оценки деятельности Ивана Ефимовича в высшей степени обоснованны и объективны. Сопоставляя его мнение с тем, что было написано в письме Мехлиса, невольно приходишь к выводу, что письмо это было продиктовано исключительно личной антипатией по отношению к Петрову.

Что же касается болезни Петрова, о которой писал Мехлис, то это была явная неправда. Иван Ефимович в те дни был полон сил и кипучей энергии. Дальнейшие события это и подтвердят. К тому же напомню: в приведенной цитате о совещании в Ставке при обсуждении плана операции «Багратион» по болезни отсутствовал И. Д. Черняховский, а не Петров. И ни у кого в Ставке, ни у самого Верховного даже не зародилось сомнения, сможет ли он командовать, будучи больным. А вот в отношении Петрова ни разговоров таких не было, ни болезни самой не было, а его освободили от командования фронтом с формулировкой: по болезни, по состоянию здоровья.

Можно предположить, что Сталин подписал такой приказ, поверив, что Петров действительно болен. Во всяком случае все, что последовало после издания приказа об освобождении Ивана Ефимовича от должности командующего, свидетельствует о возможности такого хода мыслей, потому что Петрову были созданы условия, какие создаются человеку, которому необходимо отдохнуть и поправить здоровье: ему было разрешено взять с фронта свою группу обслуживания – водителя, повара, ординарца и адъютанта. В Москве ему была предоставлена путевка в санаторий.

Но, прежде чем перейти к этим дням вынужденного отдыха генерала Петрова, необходимо завершить рассказ о его пребывании на 2-м Белорусском фронте.

Читатель легко может представить себе то состояние, в котором находился Иван Ефимович. Слабохарактерный человек на месте и в положении генерала Петрова мог сорваться, пасть духом, но не из таких был Иван Ефимович, о чем очень убедительно свидетельствует генерал Штеменко в своих воспоминаниях:

«На мою долю выпала нелегкая задача как можно безболезненнее провести смену командующих. На фронтовом командном пункте в моем присутствии И. Е. Петров лично доложил обстановку и план предстоящих действий… Учитывая психологическое состояние И. Е. Петрова, можно было ожидать, что он в своем докладе не поскупится на мрачные краски, допустит преувеличение трудностей. Это мне казалось нежелательным, так как могло породить у нового командующего (генерала Г. Ф. Захарова. – В. К.) чувство неуверенности. Но ничего подобного не случилось. Все шло нормально. Петров докладывал правдиво. Для него и в данном случае превыше всего были интересы дела, а личная обида отодвигалась на задний план».

В тот же день Петров выехал из расположения штаба 2-го Белорусского фронта в Москву, на лечение, как указывалось в предписании.

Как известно, успешность операции во многом зависит от того, как она подготовлена, как проведены необходимые мероприятия в период ее организации, как осуществлены перегруппировки, обучены войска, спланированы боевые действия, отработано взаимодействие всех родов войск, сосредоточены запасы.

В течение апреля и мая Петров со своим штабом и с командующими армиями, командирами частей и соединений проделали всю ту огромную работу, которая, несомненно, способствовала успешному проведению операций. Это обстоятельство и подчеркнул генерал С. М. Штеменко после удачного завершения операции «Багратион»:

«Немецко-фашистские генералы, попавшие в плен под Минском, крайне удивлялись тому, с какой легкостью оказались опрокинутыми там лучшие соединения гитлеровских войск. Для нас же в этом не было ничего удивительного. Такой исход боевых действий прочно закладывался еще в период подготовки удара».

Добавим от себя: подготовки, в которую вложил свою долю, и немалую, Иван Ефимович Петров.

Следует сказать еще об одном важном событии, которое произошло в период подготовки операции «Багратион» и в известной мере способствовало успешному ее проведению.

Дело в том, что 6 июня 1944 года англо-американские экспедиционные силы высадились на французской земле. Произошло это за семнадцать дней до начала операции «Багратион».

Я стремился к объективности при описании действий наших врагов, тем более считаю необходимым придерживаться этого намерения, говоря о наших тогдашних союзниках. То, что англо-американское руководство оттягивало открытие второго фронта, оставляя нас в самые трудные дни войны один на один с мощной гитлеровской армией, – это, как говорится, на их совести. Но когда высадка во Франции все же состоялась, и люди погибали ради достижения победы над общим врагом, тут надо бы сказать доброе слово о 122 тысячах погибших солдат и офицеров, из которых 73 тысячи были американцы и 49 тысяч – англичане и канадцы.

Нормандская десантная операция под командованием генерала Д. Эйзенхауэра является самой крупной десантной операцией второй мировой войны, в ней участвовали 2 миллиона 876 тысяч человек, около 7 тысяч кораблей и судов, около 11 тысяч боевых самолетов. Вся эта армада двигалась через пролив Ла-Манш, шириной от 32 до 180 километров. Читатели знакомы с несколькими десантными операциями, описанными в повести, и даже по этим цифрам могут представить масштаб морского, сухопутного и воздушного сражения при высадке во Франции.

Гитлеровскому командованию было известно о подготовке форсирования пролива и о том, что в июне 1944 года союзники перейдут от слов к делу. Во Франции, Бельгии и Нидерландах находились две гитлеровские группы армий: «Б» и «Г», они подчинялись командованию «Запад» во главе с генерал-фельдмаршалом Г. Рундштедтом. К началу июня 1944 года там оставалось всего 58 немецко-фашистских дивизий, а против Советского Союза действовали 239 дивизий противника, в том числе 181 германская. Конечно, главные силы фашистов были сосредоточены против нас. Но теперь гитлеровское командование, да и вся фашистская армия, обращенная лицом к нам, почувствовали все же, как сзади, на западе, начались практические действия, а не только слова.

Белорусская операция была осуществлена между 23 июня и 29 августа 1944 года и в большой степени способствовала успеху союзников, так как накрепко сковала действия гитлеровского командования, не позволяя ему перебросить на запад силы для борьбы с Нормандским десантом. Эти две операции вообще хороший пример того, как надо было бы действовать нашим англо-американским союзникам. Вот так сразу бы навалились на фашистов вместе с нами, и война была бы короче, и потерь было бы меньше. Хотя, конечно, не все к этому стремились уже тогда, как ни горько это сознавать нам…

В статье маршала Д. Ф. Устинова так говорится о значении действий наших войск в то время:

«Чтобы поддержать высадку и облегчить последующие действия англо-американских войск, Советские Вооруженные Силы, как это было обусловлено ранее на Тегеранской конференции, развернули летом 1944 года мощное стратегическое наступление. Они нанесли сокрушительные удары по немецко-фашистским войскам под Ленинградом, в Прибалтике, Белоруссии, Западной Украине и Молдавии».

«Багратион» является одной из блестящих операций в смысле военного искусства. В ней показали свое высокое мастерство Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, талантливые военачальники Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, И. Д. Черняховский, И. X. Баграмян, Г. Ф. Баграмян, Г. Ф. Захаров, командующий 1-й армией Войска Польского С. Г. Поплавский, многие генералы, офицеры, сотни тысяч сержантов и солдат. В результате операции «Багратион» была освобождена героическая Белоруссия, не вставшая за долгие три года на колени перед фашистами. Наши войска, продвинувшись на 500–600 километров, вышли на территорию Польши и к границе Восточной Пруссии. В ходе операции было окружено несколько группировок противника и ни одна из них не вырвалась. 17 дивизий и 3 бригады врага были полностью уничтожены, а 50 дивизий потеряли больше половины своего состава.

После публикации в журнале второй части повести я получил много писем, в которых читатели просят меня подробнее рассказать о себе. Велик соблазн. Но это была бы уже другая книга. Надеюсь, когда-нибудь я к ней подойду, в этой же повести, как было задумано и обещано, я буду писать о жизни и деятельности Ивана Ефимовича Петрова, а о моей жизни, только когда она соприкасалась так или иначе с жизнью Петрова.

Перед началом Белорусской операции как раз и произошел один из таких случаев, о нем я и расскажу в этой главе, осветив подробнее некоторые обстоятельства, чтобы было понятно, почему и как возникло это наше «соприкосновение».

В 1942 году попал я на Калининский фронт, побывал в опасных переделках. Вел себя в боях так, что был замечен и отмечен командованием. Отмечен не орденом, не медалью, штрафников правительственными наградами не награждали; первая и последняя и самая высокая их награда – это возвращение имени обыкновенного, честного, чистого перед Родиной человека. Такое имя обычно люди носят, даже не подозревая, как оно высоко. Оно для них естественно, как воздух или солнце. А кое-кому приходится получать его с большим трудом – штрафник должен заслужить это имя, искупить свою вину кровью, то есть быть раненным или убитым в бою. В порядке исключения допускалось освобождать из штрафной роты за особое отличие в боях. Это случалось редко, почти все штрафники получали освобождение по главной причине – ранению или смерти. Я и еще несколько человек, каким-то чудом не убитых и не получивших ранение ни в ходе атаки, ни в рукопашной, освобождению не подлежали. Нас зачислили в другую, вновь прибывшую, штрафную роту. В ней я, побывав снова в нескольких рукопашных, опять остался жив и не ранен. После этих боев я и был отмечен командованием, получив свою первую награду – маленький квадратный листок бумаги, который до сих пор храню вместе с орденами. Вот этот бесценный и памятный для меня документ:

«СПРАВКА О СНЯТИИ СУДИМОСТИ

Настоящая справка выдана красноармейцу Карпову Владимиру Васильевичу в том, что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 декабря 1941 года, постановлением Военного совета Калининского фронта от 20 февраля 1943 г. за № 016 за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость по приговору Военного Трибунала Средне-Азиатского Военного округа, которым он был 28.04.41 г. по ст. 66–10 часть 1 Узб. УК (по УК РСФСР – ст. 58–10 часть 1. – В. К.) осужден к лишению свободы на 5 лет, с него снята.

20 февраля 1943 г.

Секретарь Военного совета Калининского фронта – подпись

Печать: Военный Трибунал Калининского фронта».

Став полноправным красноармейцем, я был зачислен в 629-й полк 134-й дивизии, которой была придана штрафная рота. В беседе с прибывшим пополнением командир полка подполковник Алексей Кириллович Кортунов обратил на меня внимание. Узнав, что я бывший боксер, он сказал:

– Ну, тебе прямая дорога в разведку!

Здесь мне хочется сделать отступление и сказать, что Алексей Кириллович Кортунов, с которым меня столкнула судьба, был замечательной личностью, о нем надо бы написать отдельную книгу.

Одаренный инженер, Кортунов до войны жил и работал в Москве. Военного образования он не имел. С началом войны был призван и назначен на должность дивизионного инженера 134-й стрелковой дивизии. В ходе тяжелых боев на Калининском фронте части несли большие потери. Однажды в 629-м стрелковом полку погибло все командование. Заменять было некем. Командир дивизии полковник Е. В. Добровольский послал в полк находившегося рядом с ним на НП дивизионного инженера. Напутствовал: «Собери там все, что можно, продержись до вечера». Кортунов, от природы человек волевой, прекрасный организатор, сплотил бойцов. Полк отбил атаки врага, продержался до вечера и весь следующий день. Комдив подбадривал: «Молодец, Кортунов, продержись еще денек, пока подберем командира». Кортунов продержался неделю и больше. Когда в таких горячих боях человек умело прокомандовал полком почти месяц, надо ли его заменять? Так и оставили Алексея Кирилловича командиром полка. Он не раз отличался в боях, за что был отмечен командованием. Я помню, как его однажды повысили, назначив замкомдивом. Он пробыл на этой должности недолго. Очень скоро запросился назад: «С полком я вроде бы справляюсь, а выше не могу». Ему разрешили вернуться в родной полк. И он прекрасно им командовал до конца войны, заслужив многие награды, в том числе и высокое звание Героя Советского Союза.

Я уверен, Кортунов известен многим читателям как министр газовой промышленности СССР – он им был после войны восемнадцать лет, до последнего дня своей жизни. Он и после войны сделал много доброго и нужного для Родины, но это, как я уже сказал, тема для другой книги.

Итак, стал я рядовым разведчиком взвода пешей разведки 629-го стрелкового полка. Эта самая маленькая должность в сложной, опасной и очень нужной разведывательной службе. Настолько маленькая, что, можно сказать, я был на противоположном полюсе от разведчиков масштаба широко известного читателям романтического Штирлица – Исаева. Не буду здесь сравнивать и отдавать предпочтение какой-либо форме разведки, она всякая, в любых своих звеньях, и опасна и необходима. А что касается романтического ореола, то разведчики любой категории не только его не видят и настолько им не до этой романтики, что они относятся с улыбкой к литераторам, к работникам кино и драматургам, придумывающим эту романтику. Разведчик просто ближе других к смерти. Смерть на войне всюду, она может настигнуть тебя пулей, осколком или упасть бомбой с неба. Кроме этих, возможных на войне в равной степени для всех – и для разведчиков в том числе – смертей, от которых все же можно спрятаться в окопе, блиндаже, в каком-либо другом укрытии, разведчик вроде бы вступает с ней в единоборство. Отправляясь на задание, он сам идет ей навстречу и остается жив, если обманет врага и смерть своей ловкостью, хитростью, умом.

Неудобно говорить о себе, но сказать об одном качестве надо – оно объясняет то, почему я остался жив, побывав в многочисленных опасных вылазках в стан врага. На эту особенность сразу обратил внимание подполковник Корту нов, поставив знак равенства между словами «боксер» и «разведчик». Я действительно до войны был неплохим боксером. Чтобы не быть голословным и самому не хвалить себя, приведу цитату из заметки «Чемпион по боксу», напечатанной в 1940 году в нашей училищной газете:

«…Недавно разыгрывалось первенство по боксу между республиками Средней Азии. Каждая республика выставляла лучших боксеров. Орденоносную республику Узбекистан защищали 8 лучших боксеров, в числе которых был и курсант Карпов В.

Молодой, энергичный, обладающий прекрасной техникой бокса – чемпион САВО В. Карпов с желанием принял участие в розыгрыше первенства.

Он приложил немало усилий, чтобы выйти победителем. Карпов на соревнованиях показал высокое мастерство бокса и провел все матчи без единого поражения. Он отстоял честь училища.

Республиканский комитет ФК при СНК УзССР наградил Карпова В. дипломом «Чемпион Средней Азии в среднем весе» и серебряным жетоном.

Курсант Д. Солоненко».

Почему я счел нужным рассказать об этом читателям? Потому что боксер – это человек, не только умеющий хорошо пользоваться кулаками, но еще и привыкший быстро соображать. На тренировках и в поединках на рингах я был приучен думать быстро. Сохраняя хладнокровие под градом ударов, я в десятые доли секунды рассчитывал, как отбить летящий в меня кулак противника и как самому при этом нанести удар. Вот эти десятые доли секунды, на которые я опережал в мышлении во время войны врагов в критических, экстремальных ситуациях, и были моим постоянным преимуществом, которое помогало мне и выполнять задания, и остаться в живых.

И еще одно обстоятельство, которое заставляло меня действовать активнее моих боевых товарищей. Я понимал, если случится чудо и я вернусь домой живым, мне после войны с клеймом бывшего «врага народа» существовать будет непросто. Примут ли меня в институт? Возьмут ли на хорошую работу? И вообще, что я буду делать? Ведь профессии у меня никакой нет. Размышляя обо всем этом, я решил для себя так: если я на войне проявлю себя смелым, то могу заслужить орден. А с орденом мне уже будет легче! До войны я видел: орденоносец – уважаемый человек, ему все дороги открыты.

Получив медаль «За отвагу», а затем орден Красной Звезды, я уже мечтал о третьей награде. Был я тогда молод и горяч – в 1942 году исполнилось мне всего двадцать лет. Очень мне хотелось вернуться в Ташкент с гордо поднятой головой, снять с себя и родителей незаслуженную тень, брошенную на нашу семью моей судимостью, вот я и лазил с разведчиками, как говорится, не щадя живота своего. Мои дела не оставались незамеченными. Мне присвоили звание сержанта, и я стал командиром отделения. Затем – младшего лейтенанта, лейтенанта. Я уже командовал взводом разведки. Командир полка Кортунов ценил меня, ибо наш полк никогда без «языков» не сидел. О наших делах шла добрая слава на Калининском фронте. Обычно разведчиков, как и летчиков, представляли к званию Героя Советского Союза не только за отдельный выдающийся подвиг, но и за суммарные боевые дела. Были такие неписаные законы, вроде даже правила – летчика представляли за сбитые 20–25 самолетов врага, а разведчика за приведенных 15–20 «языков». Настал день, когда на моем счету было участие в захвате уже 45 «языков». Подполковник Кортунов позже объяснил мне, что, учитывая темное пятно в моей биографии, он не представлял меня к высшей награде, когда на моем счету было 20 «языков», ждал, чтобы их количество было такое, когда не смогут отказать в присвоении мне звания Героя. И вот ходатайство пошло «наверх».

Время шло, я продолжал ходить на задания, а ответа «сверху» все не было. Вдруг меня вызывают к командиру полка. Вызов в штаб для меня не был необычным делом – я там получал очередную задачу почти ежедневно. Пришел к Кортунову. Он сидит мрачный, на меня глаз не поднял. В чем, думаю, дело? Вроде бы я ничем не провинился. Алексей Кириллович был чуткий и совестливый человек, то, что произошло, видно, обескуражило его настолько, что он испытывал передо мной (перед подчиненным!) неловкость. Он коротко сказал:

– Вот почитай, – и повернул ко мне бумаги, которые лежали на столе.

Я прочитал заголовок: «Наградной лист». Ниже шла моя фамилия, биографические данные и описание тех дел, за которые меня представляли к званию Героя Советского Союза. Но как бы зачеркивая все это, наискосок наградного листа бежали крупные красные буквы кем-то написанной резолюции. В этих буквах, еще до того, как я понял их смысл, даже внешне виделось раздражение того, кто их написал: «Вы думаете, кого представляете?!» Подпись была неразборчивая, но такая же жирная и сердитая, будто вся состояла из восклицательных знаков.

Кортунов как-то тихо, по-домашнему, неофициально сказал:

– Ну ничего, Володя, не огорчайся. Правда на земле все же есть…

Командир впервые назвал меня по имени. И от этого у меня на душе сразу стало теплее. Я даже не успел огорчиться от того, что рухнула моя мечта о таком высоком звании, для которого я, по правде говоря, сделал не меньше других разведчиков, уже носивших Золотые Звезды. В газетах пропагандировали мой опыт, на сборах разведчиков называли первым, и ребята меня спрашивали: «В чем дело? Почему ты еще не получил Звезду?» Что я мог ответить? Рассказать свою биографию? Получится, что я жалуюсь, ищу сочувствия. А мне этого не хотелось. И я или отшучивался, или пожимал плечами. Вскоре, дней через десять – пятнадцать после беседы с Кортуновым, меня опять вызвали в штаб, причем вызвали утром. Обычно после ночной работы разведчики в первой половине дня отдыхали, их в эти часы старались не беспокоить.

Иду в штаб полка хмурый, злой. Вошел в блиндаж командира, вскинул руку к головному убору, хотел доложить о прибытии, а подполковник Кортунов делает мне глазами знак – в сторону показывает. Глянул я туда и растерялся: сидит там, вернее, уже встает и протягивает мне руку генерал – плотный, крепкий, круглолицый, с улыбчивыми светлыми глазами. Генералов я близко видел и раньше, даже разговаривать приходилось, особенно с командиром дивизии Добровольским; он к разведчикам благоволил, частенько заходил побеседовать. Но этот генерал показался особенным, потому что на груди его, как маленькое солнышко, сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза.

Улучив момент, командир полка сказал мне негромко:

– Член Военного совета Тридцать девятой армии генерал-майор Бойко Василий Романович.

Генерал пожал мне руку, стал откровенно разглядывать. И все улыбался какой-то располагающей улыбкой.

– Наслышан о вас, товарищ Карпов, наслышан… Но все по бумагам, по телефонам. Вот смотрел оборону полка, решил и с вами познакомиться… Не дали вам отдохнуть. Но у меня времени в обрез, пришлось потревожить.

– Что вы, товарищ генерал! – торопливо отвечаю, а сам смотрю на его Золотую Звезду и думаю: за что же он ее получил? Заслужить такую награду политработнику труднее, чем другим. Позднее, когда генерал уехал, наш командир рассказал: в одном из боев во время советско-финляндской войны полк понес большие потери и залег перед сильно укрепленными высотами. Бывший тогда комиссаром полка, Бойко поднял людей и повел в атаку. Высоты полк взял. Железная выдержка Бойко в том бою сыграла решающую роль. Сам он был тяжело ранен, но наступление полка успешно развивалось дальше…

– Душно в блиндаже, пойдемте на воздух – погуляем, – неожиданно предложил мне генерал.

Вышли вдвоем. Как и полагается разведчику, я мигом сообразил: начальники говорили обо мне до моего прихода, и этот разговор с глазу на глаз что-то решит в моей судьбе.

– Я ознакомился с вашим личным делом, но хотел бы от вас услышать короткий рассказ о себе, – сказал генерал.

Мы медленно шли по мягкой траве, и я рассказывал о том, как до войны учился в школе, а затем в прославленном Ташкентском военном училище имени Ленина, какой замечательный, любимый всеми курсантами был у нас начальник – комдив Петров.

– Знаю Ивана Ефимовича хорошо, он руководил обороной Одессы и Севастополя. Высокой образованности и большой души человек, – сказал Бойко.

Меня очень обрадовали эти слова, и я продолжал рассказ о себе: занимался в училище боксом, был чемпионом округа, а потом и чемпионом Средней Азии… Наконец рассказ мой подошел к неприятному моменту в моей биографии, и я замялся.

– Мне все известно, не смущайтесь, – сказал Василий Романович.

Однако настроение у меня резко упало. Хотелось быть искренним. А как скажешь, что начинал я войну в штрафной роте не по собственной вине, а по чьему-то злому навету или недоразумению? Да и мысль возникла: уж не для очередной ли проверки начал генерал этот разговор?

Бойко понял мое состояние, помолчал, затем стал спрашивать о коммунистах и комсомольцах разведвзвода. Я рассказал о коммунисте Николае Горбунове, в прошлом кадровом уральском рабочем, который помогал мне готовить людей к заданиям, первым шел на самые опасные дела, о веселом комсомольце Петре Баранове, с которым люди всегда охотно идут в разведку. Рассказал о подвиге комсомольца Кости Камилевича – он бросился с гранатой на фашистский пулемет и ценой собственной жизни спас попавшую в засаду группу разведчиков…

Бойко вдруг сказал:

– Вы не думали о том, что пора вам вступать в партию?

– Вы это мне говорите? Но вы же знаете: я был в штрафной роте, – выпалил я.

– Это все в прошлом. Суть человека – в его делах, в том, каков он сегодня, сейчас, здесь, в боях. Вы – отличный разведчик, много раз доказали свою верность и преданность. Командование вам доверяет.

– Я бы с радостью подал заявление! – торопливо отвечаю. – Но вот сомневаюсь: дадут ли рекомендации, примут ли меня?

– А вы не сомневайтесь. Боевые товарищи знают вас хорошо. На фронте человек как на ладони…

В партию меня приняли в том же 1943 году, и я понимал, не без поддержки генерала Бойко и подполковника Кортунова. Вот и таких добрых, отзывчивых людей встречал я на своем жизненном пути. Василий Романович, на мой взгляд, не просто добрый, а смелый, принципиальный партийный работник. Зачем рекомендовать в партию совсем постороннего для него, с «темным прошлым» человека? Тем более в те времена. Спокойно мог жить и без такого риска. Но в том-то и дело, что Бойко настоящий коммунист-ленинец, который поступает так, как велит ему партийная совесть.

Василий Романович стал для меня как бы крестным отцом, и я никогда в жизни не забывал и не забуду этого. Бойко сейчас живет в Москве, теперь он генерал-лейтенант в отставке, написал воспоминания о войне с гитлеровской Германией, заканчивает воспоминания о разгроме японских империалистов, – он участвовал в этой кампании от начала до конца с нашей 39-й армией. В книге, которая издана в 1982 году и называется «С думой о Родине», Василий Романович вспомнил и меня добрым словом:

«Замечательными боевыми делами прославил себя командир взвода разведки 629-го полка 134-й стрелковой дивизии лейтенант В. В. Карпов.

За время наступательных боев в августе и сентябре на территории Духовщинского района Карпов неоднократно проявлял личное геройство и отвагу. Со своими разведчиками он десятки раз проходил через линию обороны противника в его тылы. Случалось и так, что ему по ходу создавшейся обстановки приходилось оказываться в самом пекле боя.

В ночь на 19 августа Карпов с группой разведчиков проник в расположение противника, который готовился к контратаке против наших войск. Рискуя жизнью, вызвал на себя артогонь, корректировал стрельбу, благодаря чему было уничтожено более сотни гитлеровцев, сожжены танк и самоходная пушка. Карпов получил ранение, но продолжал вести неравный бой. Контратака врага была сорвана.

15 сентября группа бойцов во главе с Карповым перешла линию фронта и решительным ударом с фланга уничтожила около 30 фашистов, захватила их опорный пункт. На следующий день разведчики под командованием Карпова, действуя опять в обход с фланга, ворвались в деревню Ефремова и вместе с подошедшими подразделениями полка разгромили оборонявшихся здесь гитлеровцев, захватили 11 пленных.

Во время отражения контратаки гитлеровцев в районе населенного пункта Василева командир полка подполковник Кортунов с небольшой группой бойцов оказался в опасной обстановке. Узнав об этом, Карпов вместе с разведчиками ворвался в расположение противника, уничтожил до двух десятков фашистов, спас жизнь командира полка.

Счет подвигов этого выдающегося, беспримерно храброго разведчика, удостоенного звания Героя Советского Союза, продолжился и в последующих боях».

Все рассказанное выше как бы предыстория к тому делу, в котором я соприкоснулся с генералом Петровым в дни подготовки операции «Багратион». Чтобы перейти к его описанию, я приведу еще одну цитату из книги моего высокого начальника на фронте генерала Волошина Максима Афанасьевича, бывшего начальника разведки 39-й армии. В его словах хорошо объясняется обстановка, сложившаяся на 3-м Белорусском фронте, и то, почему именно мне было поручено очень ответственное задание. Вот что пишет Волошин в своей книге «Разведчики всегда впереди…»:

«Медвежий вал»… Я пытаюсь вспомнить, где и когда появились эти слова. Пытаюсь и не могу. В официальных документах разведотдела 39-й армии я так и не нашел этого названия. Часто в них, да и в книгах, встречается другое: Восточный вал. О строительстве этого вала фашисты объявили еще в августе 1943 года.

И все же я позволю употребить название «Медвежий вал», подразумевая под ним часть Восточного вала, примыкавшую к Витебску. В дни боев это название было в обиходе.

…По данным авиаразведки, из показаний пленных… мы знали, что в районе Витебска создана мощная, хорошо оборудованная в инженерном отношении оборонительная полоса. Она включала в себя две дивизии с двумя-тремя линиями траншей, опорными пунктами, узлами сопротивления. Подступы к переднему краю прикрывались проволочными заграждениями и минными полями. Второй оборонительный рубеж проходил на расстоянии 1–3 километров от города и состоял из сплошных траншей, опорных пунктов, дзотов, бронеколпаков.

Этим дело не ограничивалось. Сам Витебск был подготовлен к круговой обороне, превращен в настоящую крепость. Кирпичные дома и хозяйственные постройки связывали ходы сообщения. Подвалы были дооборудованы и стали надежными укрытиями…

Боевая работа разведчиков стала значительно сложней. Но и мастерство их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них копии важных документов и возвратился назад.

Я не рассказывал об этом подробно потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, назвал Карпова».

Все происшедшее после того, как генерал Волошин назвал мою кандидатуру, описано в книге А. Шарипова «Черняховский». Предоставлю слово этому автору:

«Готовя войска к решительной операции по освобождению Белоруссии, Черняховский уделял особое внимание изучению противостоящей группировки противника. По его заданию начальник разведки фронта генерал-майор Алешин в полосе 39-й армии подготовил важную разведывательную вылазку в тыл противника. Непосредственным исполнителем ее он назначил старшего лейтенанта Карпова. Проинструктировав Карпова, Алешин предупредил его:

– Командующий фронтом придает большое значение разведывательным данным, которые вам предстоит добыть. Он хочет поговорить с вами.

…Черняховский их принял на командно-наблюдательном пункте. Крепко пожав руку Карпову и пригласив его сесть, он тепло сказал:

– Мне рекомендовали вас как одного из лучших войсковых разведчиков, с большим опытом. Задание, которое вам поручается, сложное, и от его выполнения будет зависеть многое.

– Товарищ командующий, я сделаю все, чтобы выполнить ваш приказ!

– Я верю вам, поэтому и поручаю столь ответственное задание. В Витебске вас ждут. Там наши товарищи подготовили ценные фотопленки со снимками вражеской обороны. Но передать нам не могут. (Подпольщики сумели сфотографировать чертежи и карты с «Медвежьим валом», но по радио, естественно, план передать невозможно. – В. К.) После неудачного покушения на коменданта города генерала Гельмута немцы следят за каждым советским гражданином. От переднего края обороны до города – километров восемнадцать. По глубине это тактическая зона, она насыщена немецкими войсками. Прыжок с парашютом исключается. Группой пробраться тоже трудно, – пояснил Черняховский, – поэтому пойдете один. Понимаете?

– Ясно, товарищ командующий…

Старший лейтенант Карпов ночью благополучно прошел через немецкие позиции и добрался до Витебска. Ему удалось разыскать нужных людей и получить от них сведения, за которыми его послали. В городе Карпова заподозрили патрульные. Они пытались его задержать, но ему удалось уйти. Ночью Карпов был уже вблизи от передовых позиций немцев. Отважный разведчик прошел их все, лишь в последней траншее наткнулся на немецкого часового. Он успел стукнуть часового рукояткой пистолета по голове раньше, чем тот поднял тревогу. Часовой упал. Когда Карпов уже выбежал из траншеи, гитлеровец, придя в себя, закричал. По Карпову открыли огонь вражеские пулеметы. Он упал наземь, пополз. Наша артиллерия обрушилась на врага. На пути оказалось проволочное заграждение. Как преодолеть его? Карпов стал пробираться сквозь заграждение. Вражеская пуля ранила его. Теряя сознание, он все же собрал силы и выбрался из колючей проволоки, пополз дальше… Очнулся Карпов уже в блиндаже у своих.

Отважный разведчик доставил нужные сведения.

Позже Карпов узнал, что по указанию командующего фронтом в полосе обороны корпуса его ожидали разведгруппы и вся артиллерия на этом участке была готова прикрыть его переход массированным огнем».

Как мне стало известно, разведданные о «Медвежьем вале» в порядке информации были переданы на соседние с 3-м Белорусским фронтом – 1-й Прибалтийский и 2-й Белорусский. Об этом пишет маршал И. X. Баграмян:

«…Я, будучи командующим 1-м Прибалтийским фронтом, встречал в разведывательных сводках фамилию старшего лейтенанта Карпова. И вот он, тот же самый лихой, смелый разведчик, теперь – известный писатель… Карпов написал очень хороший роман „Взять живым!“, в котором он без прикрас показал суровую, опасную и труднейшую службу войсковой разведки… Достоверность, знание всех тончайших деталей боевой окопной жизни – одно из достоинств романа „Взять живым!“. И основано это на том, что почти во всех описанных заданиях принимал участие сам автор. Владимир Карпов сражался не только на фронте, которым я командовал, он вел активные боевые действия и на соседнем, 3-м Белорусском и, как мне известно, пользовался уважением командующего фронтом Ивана Даниловича Черняховского».

Слова Баграмяна дают мне основание предположить, что генерал Петров тоже использовал эти разведывательные сведения, и хотя он не знал, что их доставил воспитанник его училища, друг Юры и хорошо знакомый ему Володя Карпов, все же мне очень приятно сознавать, что и я принес какую-то пользу, пусть и небольшую, Ивану Ефимовичу в то время, когда он командовал 2-м Белорусским фронтом.

В итоге Белорусской операции было взято огромное количество пленных. Великое благородство и гуманизм были проявлены победителями к этим пленным – не месть, не надругательство и побои, а предметный урок вразумления был им преподан. Пленных провели через Москву, ту самую Москву, об уничтожении которой немецкой авиацией твердил им Геббельс.

Поскольку Иван Ефимович и я имели к этому событию некоторое отношение и в тот день оба были в Москве, расскажу о нем подробнее.

В газете было опубликовано сообщение:

«Извещение от начальника милиции гор. Москвы.

Управление милиции г. Москвы доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за последнее время войсками Красной Армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов.

В связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в районе площадей: Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской – будет ограничено.

Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».

В те дни я выписался из госпиталя после ранения, полученного во время вылазки в Витебск, долечивался и учился на курсах усовершенствования. Перед конвоированием пленных через Москву меня вызвали в штаб и сказали, чтобы я с утра был в комнате дежурного – за мной заедут из кинохроники. Печальное и поучительное шествие пленных через Москву, оказывается, было решено зафиксировать для истории. Этот фильм был снят. Меня по просьбе командования запечатлели на фоне пленных, в районе площади Маяковского. Фамилия моя в картине не названа потому, что я тогда служил в разведке. Просто я стоял (конечно же выпятив грудь в орденах) на фоне бредущей зеленой массы гитлеровцев, похожих в тот момент на одноликих призраков.

Впереди неторопливо, не в ногу шли генералы. Разные. Поджарые. Оплывшие от жира. Круглолицые. Горбоносые. Золотые вензеля блестели в красных петлицах. Витые, крученые погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Ордена и разноцветные ленты на груди. Генералы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги.

За генералами шли гнущимися рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один, рослый, хорошо выбритый, с злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро показал большой кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи, словно веревкой обвил, и ткнул им в небо: гляди, мол, как бы тебе не ответили этим! Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые прокуренные зубы, видимо, ругался. «Какая гадина, – подумал я, – жаль, не прибили тебя на фронте».

За офицерами двигались унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать в ряд – во всю ширину улицы Горького.

Пленных сопровождал конвой – кавалеристы с обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес.

Москвичи стояли на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног.

Глядя на немцев, я думал: может быть, среди них и те, которых я с моими боевыми друзьями разведчиками брал как «языков»? Наверное, они здесь. Куда же им деться?

Семерых мы взяли при подготовке наступления в Белоруссии. С некоторыми я, наверное, встречался, когда ходил в тыл. Ох, не такие они были пришибленные, когда я их видел там, они чувствовали себя хозяевами на нашей земле. Были в этих рядах и те, от которых я едва ушел живым, когда переходил линию фронта, возвращаясь из Витебска. Где-то рядом шагал теперь и тот, кто попал в меня в темноте, сам не зная об этом.

По сей день, как только вспомню прохождение пленных гитлеровцев через Москву, встает перед глазами зеленоватая, как плесень, масса бредущих людей и среди них лицо бритого офицера с желтыми, оскаленными от ненависти зубами и черным мосластым кулаком.

Но это впечатление выплыло позже, а тогда я с удовольствием и гордостью позировал перед кинокамерой. И еще помню, не соответствовало мое настроение тому, как вели себя москвичи, глядевшие на пленников. Они были суровы, а меня распирало ощущение счастья. Ну как же мне не радоваться и не быть счастливым, стоя живым, в Москве, на площади Маяковского, с Золотой Звездой на груди, которую мне вручили несколько дней назад в Кремле.

Хочется мне сказать и об этом незабываемом событии несколько слов. Как человек узнаёт, что ему присвоили звание Героя? Ну, в своей воинской части он получает поздравительную телеграмму. А я после ранения находился в госпитале, от полка оторвался. Иду 6 июня по улице Горького, смотрю – пожилая женщина наклеивает на щит свежие газеты. Все мы в те дни ждали сообщения Совинформбюро. Вот и я, увидев эту женщину, подумал: «Надо посмотреть, какие новости на фронте». Подошел. Прочитал. А потом скользнул взглядом по статьям на первой полосе и вдруг вижу «Указ…» и мои фамилия, имя, отчество. Я сразу как-то даже не отреагировал. Прочитал еще раз. Вдруг женщина, наклеивавшая газеты, видно, заметив перемену в моем лице (на голове у меня еще были бинты), спрашивает:

– Тебе плохо, сынок?

Я очнулся, засиял и молвил:

– Очень мне хорошо, мамаша. Дайте я вас поцелую!

– Так за что же, милый?

– А вот вы наклеили, и я узнал, что Герой!

– Правда? Где?

Я показал.

– Ну тогда давай я тебя поцелую. Поздравляю тебя, милый, дай бог тебе здоровья и счастья.

Она меня поцеловала, я ее. А прохожие с недоумением смотрели на нас, не понимая, по какому поводу молоденький офицер целуется со старушкой, у которой в одной руке ведро с клейстером, а в другой сумка с газетами.

В тот же день я едва не попал в комендатуру из-за этого радостного известия. Прочитав Указ, пошел я в наградной отдел уточнить, может быть, это и не мне присвоено звание, а однофамильцу. Прихожу. Обращаюсь к майору, который сидит за перегородкой. Сразу мне этот тыловик не понравился – упитанный, холеный. Может быть, он был хорошим человеком, но по моему тогдашнему восприятию глаза у него были какие-то нехорошие, подозревающие.

– А почему, – спрашивает, – вы думаете, что это вы?

Действительно. Указ только что опубликован, и вот Герой тут как тут, в этот же день, как говорится, явился – не запылился! Но это теперь, спустя много лет, я так рассуждаю, а тогда я был молод (двадцать два еще не исполнилось), да и нервишки у нашего брата фронтовика поизносились. Мне показался обидным и вопрос майора, и особенно его взгляд. Не задумываясь, выпалил:

– Потому, что я не сидел всю войну, где сидите вы…

Майор покраснел и зло одернул меня:

– Не забывайтесь, старший лейтенант, а не то я позвоню в комендатуру и… – он не договорил, протянул мне лист бумаги: – Вот заполните анкету. Укажите адрес, где сейчас живете. Проверим. Если вы – вызовем.

Ну а через несколько дней пришло приглашение в Кремль. Неправда, будто бы там предупреждали, чтоб не жать крепко руку Михаилу Ивановичу Калинину. Никто нас об этом не просил. Наверное, это выдумка. Хотя пожать руку целому залу не просто, иной на радостях так стиснет, наверное, хрустели старые косточки у добрейшего нашего Всесоюзного старосты, как тогда называли Калинина.

Собрались мы в назначенный час в Свердловском зале. Сидим, ждем. Рядом со мной летчик, у него несколько орденов на груди. Я его спрашиваю:

– Какой тут порядок, товарищ капитан? Что надо говорить, когда вызовут?

– Не знаю, я все ордена на фронте получал.

И вдруг выходит Калинин, точно такой, как на фотографиях: небольшого роста, белая бородка клинышком, очки в металлической оправе. Встретил его секретарь Президиума Верховного Совета А. Ф. Горкин, у которого на столах уже разложены коробочки с орденами, удостоверения. Хотел я другого соседа спросить, какой же все-таки порядок вручения, и вдруг слышу – меня вызывают. Оказывается, вручение наград начинается с Героев. Как оказалось, в этот день таких было трое среди награжденных, начали с меня.

Вышел я к столу несколько растерянный. Калинин мне подает грамоту Героя, а не ней целая горка: коробочка с орденом Ленина, коробочка с Золотой Звездой, удостоверение, проездные купоны.

Награды на красном бархате золотом горят. А я, как в счастливом сне, смотрю на Калинина и улыбаюсь.

– Поздравляю вас, товарищ, с присвоением звания Героя Советского Союза.

– Служу Советскому Союзу! – машинально ответил я, как и полагалось по уставу.

Михаил Иванович по-отцовски, с сожалением на меня посмотрел. Вид у меня действительно был не геройский – похудел я после ранения, побледнел, тощая шея торчит из воротника гимнастерки.

– Сколько вам лет? – спросил Калинин.

– Двадцать два, Михаил Иванович.

– И уже Герой! Молодец. Желаю вам дальнейших успехов.

Сел я на место, привинтил мне летчик-сосед звездочку на гимнастерку, все на меня смотрят, улыбаются. А я все не могу понять, что это я – Герой! Вышел на Красную площадь, опять прохожие оглядываются на меня с доброжелательными улыбками. А я все еще не ощущаю, что это именно со мной произошло. Подошел к витрине магазина, делаю вид, будто рассматриваю товары, а на самом деле на свое отражение гляжу.

Долго стоял, смотрел, все не верилось.

Петров ехал в Москву на видавшем виды фронтовом «виллисе» в сопровождении своих верных помощников – водителя и той группы обеспечения, которая была с ним повсюду. На долгом пути до столицы Петров много думал, стараясь понять, что же произошло на этот раз. Каких-то видимых причин для недовольства его действиями и работой, по его мнению, не было. Конечно, Петров понимал, что дело не в болезни – больным он себя не чувствовал, видимо, что-то произошло в Ставке.

Позднее все прояснилось, стало известно, какое письмо написал Л. З. Мехлис. Но в те часы, когда Петров ехал в Москву, он не знал о письме и, естественно, был очень огорчен из-за проявленной к нему очередной несправедливости.

Собирая материалы к этой главе, я искал людей, которые бы могли подробно рассказать мне о событиях, связанных с освобождением от должности командующего 2-м Белорусским фронтом, о том, чем занимался Петров в Москве, о чем говорил.

Один из них – водитель того самого «виллиса», на котором ехал Петров в Москву, Сергей Константинович Трачевский. Сейчас он живет в Кишиневе. Я сначала обменялся с ним несколькими письмами. Он сообщил мне много интересного и полезного, но однажды написал, что заболел и находится в больнице. Я уже был научен горьким опытом, когда опаздывал на беседу с участниками боев и приезжал после того, когда человека не было в живых (уходит наше поколение, уходит, ничего не поделаешь!). На этот раз я решил не откладывать встречи и срочно вылетел в Кишинев.

Меня встретил сын Сергея Константиновича, инженер-строитель, человек высокообразованный, внимательный и очень любящий своего отца. В тот же день он повез меня в больницу, где находился Сергей Константинович. Это была новая многоэтажная больница. К вечеру в ней было тихо, остался только дежурный медперсонал, больные находились в палатах или сидели в холлах у телевизоров.

Мы встретились с Сергеем Константиновичем, познакомились теперь уже очно. Он был уже немолод, довольно высокий, с удлиненным лицом, сейчас заметно бледным. Мы разместились в небольшом холле и повели разговор об Иване Ефимовиче и особенно о всех тех событиях, которые меня интересовали. Но сначала я расспросил Трачевского о его жизни. О себе он рассказал коротко, говорил лишь о главном:

– До войны, с 1937 года я работал в Совнаркоме Молдавии, был шофером Председателя Совета Министров. Когда началась война, у меня была броня. Но фронт, как известно, к Кишиневу приблизился очень быстро. Мои товарищи по работе стали эвакуироваться. Ну, я был молодой, куда же мне эвакуироваться и зачем? Поэтому 7 июля 1941 года добровольно пошел в действующую Красную Армию.

Направили меня по специальности – водителем в штаб Южного фронта. Возил я сначала бригадного комиссара, а в 1942 году после расформирования Южного фронта часть войск ушла по направлению к Нальчику, а другая, в которой был я, – в сторону Кубани, к Новороссийску и Туапсе.

В ходе боев здесь была сформирована Черноморская группа войск, и я оказался в этой группе. Вскоре прибыл новый командующий этой группой генерал Петров и попросил подобрать ему хорошего водителя. Ему предложили меня. Я, видно, понравился. И вот с тех пор я ездил с Иваном Ефимовичем не только до конца войны, но даже и после войны некоторое время.

В первые недели работы с Иваном Ефимовичем я очень волновался, потому что о генерале Петрове ходила слава, что он очень требовательный и строгий человек. Но позднее я привык к нему и понял, что строгость его происходила из-за огромной напряженности его работы, из-за постоянной нехватки времени, из-за необходимости побыстрее оказаться в том месте, где наибольшая опасность. Поэтому он и был требователен и строг к своим подчиненным. Иначе ему просто было нельзя. Но строгость у него была какая-то своеобразная. Он никогда не ругал, не повышал голоса, не отчитывал, а просто требовал, чтобы все, кто его окружает, работали так же добросовестно и напряженно, как он сам.

Работал Иван Ефимович очень много. Спал два-три часа в сутки. Я не помню ни одного дня, чтобы генерал Петров не выезжал с утра в войска. Возвращались мы обычно поздно вечером. В штабе его ждали уже с документами, со всякими неотложными делами. До двух – четырех часов ночи он занимался с работниками штаба. А утром, не позже шести-семи часов мы уже снова выезжали в район боевых действий.

Машина наша «виллис» всегда была открыта, тент не натягивался, и поэтому дождь ли, снег ли – все на нас падало сверху. Не знаю почему, но Иван Ефимович всегда любил именно открытую машину. Любил ездить быстро, не терпел задержек. За все время у меня только однажды спустило колесо. Для того чтобы поставить запасное, мне надо было четыре-пять минут. Но Иван Ефимович даже эти минуты терять не хотел. Он пересел на «виллис» охраны, которая нас сопровождала, и уехал на этой машине, а я его потом догнал.

– Кто с вами ехал в Москву на «виллисе»?

– На «виллисе» ехала группа обеспечения командующего: его адъютант – лейтенант Антон Емельянович Кучеренко, ординарец Иван Иванович Сукачев и постоянный повар Захар Фомич Гошнашвили, он всю войну находился при Петрове. Ну и я – его постоянный водитель.

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее о каждом из этих товарищей.

– Первый, о ком мне хочется сказать, это адъютант Антон Емельянович. Он и сейчас еще жив, живет недалеко от Запорожья.

– Я знаю об этом. Он написал мне несколько писем в ответ на мои вопросы. Он уже довольно пожилой.

– Да, он немолод и не очень здоров. Ну, а в те годы Антон Емельянович был бодрый, сильный, несмотря на то что был старше нас. Он – участник гражданской войны, боец легендарной дивизии Котовского, награжденный еще тогда орденом Красного Знамени. Он нам говорил даже, что у него орден номер семь, не знаю, насколько это верно.

Иван Ефимович встретил Кучеренко —под Одессой, когда формировал кавалерийскую дивизию. Вот в числе пополнения прибыл туда и Кучеренко. И Петров сразу же взял его к себе. Он был тогда рядовой, но со временем из ординарцев стал одним из адъютантов Петрова.

Кучеренко был человек смелый, решительный. Он бы не пожалел жизни ради спасения Петрова. И в то же время он был очень добрый. Как многие украинцы, обладал хорошим юмором. Его можно назвать не только адъютантом, но и надежным телохранителем Ивана Ефимовича. Он днем и ночью заботился не только о том, чтобы быт Ивана Ефимовича был устроен, но и о его безопасности. Сам всегда ходил с автоматом, во время передвижения глаз не спускал с машины командующего и всего, что его окружало. Ивана Ефимовича он любил больше своей жизни. И очень гордился тем, что он – адъютант командующего.

Несмотря на то что Кучеренко был старше нас по возрасту, да и по служебному положению, он к нам относился дружески, и наша группа была очень спаянная. И сейчас мы переписываемся с Антоном Емельяновичем. Он приезжал несколько раз ко мне в гости, в Кишинев. Мы с ним вспоминали боевое прошлое.

Повар наш, Захар Фомич Гошнашвили, хорошо готовил, до войны он работал шеф-поваром в одном из ресторанов города Ростова. Он тоже очень любил Ивана Ефимовича и старался приготовить то, что ему больше нравилось. И нужно сказать, Иван Ефимович высоко ценил его мастерство. Старался нигде не обедать, а приехать к себе, чтобы поесть то, что приготовил Захар Фомич. Но, правда, днем ему это не удавалось, а вот утром, перед отъездом, и вечером, после возвращения, он обязательно приходил, и Захар Фомич кормил его тем, что особенно любил Иван Ефимович.

Была у нас машина «додж», «пикап». Это хозяйственная машина, на ней мы перевозили нехитрое наше оборудование, в которое входили обычная солдатская койка и сбитый из досок щит, на него стелили тоненький матрац. На этом ложе Иван Ефимович спал. Он не любил мягкую постель, всегда спал вот на этом деревянном щите.

Иван Ефимович не то чтобы не злоупотреблял, а вообще не пил спиртного. Только иногда вечером, когда приедет усталый, выпивал маленькую рюмку водки. Была такая рюмочка, ну, граммов двадцать, не больше. И то не каждый раз. Захар Фомич, прежде чем подать ему горячее, поставит закуску, вопросительно посмотрит на генерала. У того после трудного дня был вид, конечно, усталый. И вот по какому-то только одному Захару Фомичу понятному выражению лица он определял – сегодня надо налить эту вот рюмочку водки.

Курил Петров много, курил всегда одни и те же папиросы «Казбек». Иногда на ходу курил. Причем сам закуривал, а мне откладывал папироску, клал ее рядом с рычагом переключения, чтобы я мог потом на стоянке тоже покурить.

– О чем вы говорили, когда ехали в Москву? Рассказывал ли вам Иван Ефимович о причинах отъезда со Второго Белорусского фронта?

– Всю дорогу Иван Ефимович был молчалив. Ни о чем нам не рассказывал. Но по нему было видно, что настроение у него подавленное. Да мы знали уже из разговоров, которые всегда ходят в окружении начальства, что Иван Ефимович отзывается с должности командующего фронтом. А куда и почему, пока нам не было ведомо.

– Ну, потом вам стало известно, что командующий направляется на лечение. Так как же проходило это лечение и где оно осуществлялось?

– Мне кажется, что Иван Ефимович совсем не нуждался ни в каком лечении. Уж мы-то, близкие к нему люди, знали, что он абсолютно здоров, полон сил. Да и работал он при подготовке операции Второго Белорусского фронта очень много, просто весь горел желанием работать. В Москве он поселился в гостинице «Москва», а не в госпитале. Но, видимо, надо было поехать в поликлинику. Я его отвез туда. Но нечего ему, по-моему, там было лечить. Поэтому он вскоре сказал: «Собирай всю группу и поедем в Звенигород».

В Звенигороде, как известно, был, да он и сейчас есть, военный санаторий. Вот мы туда и приехали. И там Иван Ефимович ни от чего не лечился, а просто много гулял по лесу. Очень скучал и томился от своего одиночества в дни, когда и по радио и в газетах стали появляться сообщения о том, что операция проходит успешно.

О том, какой он был больной, свидетельствует образ жизни его в санатории. Однажды он попросил меня найти удочки. Я нашел – взял у местных работников. И мы отправились с генералом в лес. Он попросил захватить с собой продукты. Сказал, что пойдем рыбачить подальше. Подальше от шума, так он сказал.

В столовой я взял хлеба, картошки, сала. Мы шли по лесу довольно долго. И наконец набрели на какую-то тихую речку.

Ну, Иван Ефимович приготовил удочки, забросил в воду и сидел, наблюдая за поплавками. Но рыба почему-то не клевала, в тот день так он ничего не поймал. Сказал: наверное, клев будет на рассвете. Пришел вечер, есть захотелось. Продукты, которые я взял, очень пригодились. Я развел костер, сварил картофельный суп, добавил туда кое-какие травки, нарезал сало. Ну, и с опаской предложил это Ивану Ефимовичу. А он то ли действительно сильно проголодался, то ли вправду суп получился, очень хвалил мой суп и все приговаривал: какой вкусный, прошу добавки. Да на свежем воздухе, в лесу всегда все вкусно!

После того как мы поели, Иван Ефимович завернулся в бурку и лег спать на землю. А мы по очереди дежурили, оберегая сон очень дорогого для нас человека.

Вот так мы забирались в лес почти ежедневно все то время, которое были в Звенигороде. Ну, сами судите, разве может больной человек не ходить ни к каким врачам и спать на земле, завернувшись в бурку? Вот это, мне кажется, самое лучшее доказательство того, что Иван Ефимович ничем не болел.

– А как складывалась жизнь Ивана Ефимовича, Зои Павловны и Юры на фронте?

– Зоя Павловна почти всегда была на том же фронте, где воевал Иван Ефимович: и на Кавказе, и на Втором Белорусском, и после, в Карпатах. Она была капитан медицинской службы, работала инспектором в санитарном управлении. Ездила по госпиталям, заботилась о порядке. Была она женщина строгая и волевая, и, как я слышал, делала много хорошего для своевременного медицинского обслуживания. К Ивану Ефимовичу она иногда приезжала, но редко.

А Юра некоторое время был адъютантом, а потом то ли надоела ему эта должность и он хотел настоящей службы, то ли Иван Ефимович стремился, чтобы сын кроме адъютантской должности еще чем-то занимался. Он был направлен начальником штаба в артиллерийский полк. После ранения на Кавказе он убыл с фронта и поступил учиться в академию.

Я знаю только одно об отношениях Петрова с Юрой. Отец был с ним на людях всегда строго официален. И не на людях, в служебном отношении он был даже, по-моему, несправедлив к сыну. Он всегда вычеркивал его из всех наградных списков, поэтому у Юры Петрова, пока он служил с отцом в Севастополе и на Кавказе, не было никаких наград, кроме тех медалей, которые позже были вручены всем участникам героической обороны Севастополя и битвы за Кавказ.

– Сколько же продолжалось странное лечение Петрова?

Сергей Константинович подумал, видимо, мысленно подсчитывая, потом сказал:

– Весь июль, чуть больше месяца, потому что в начале августа Иван Ефимович получил новое назначение – опять командующим фронтом, на этот раз Четвертым Украинским.

Лечение генерала Петрова закончилось так же неожиданно, как и началось. Этому способствовало, конечно, не состояние здоровья Ивана Ефимовича, а обстановка на фронте. Вот что произошло. Белорусская операция успешно развивалась. В ходе быстрого и стремительного наступления, когда операция «Багратион» была еще в самом разгаре, используя благоприятную обстановку, созданную наступлением Белорусских фронтов, перешел в наступление 1-й Украинский фронт. Все внимание противника было сосредоточено в эти дни на удержании рвущихся навстречу друг другу 1-го и 3-го Белорусских фронтов – при соединении этих фронтов в районе Минска для гитлеровских войск возникала угроза большого окружения. Естественно, сюда было направлено не только внимание гитлеровского командования, но и резервы, которыми оно располагало.

Вот в этот благоприятный момент и нанес удар 1-й Украинский фронт под командованием маршала И. С. Конева. Он бил в двух направлениях: на Раву-Русскую и на Львов. Я не буду описывать все перипетии этой сложной операции. Скажу только, что 27 июля Львов был освобожден. Продолжая развивать наступление, войска вышли к реке Висле и захватили на противоположном берегу большой плацдарм, расширив его со временем до 75 километров по фронту и до 50 километров в глубину. В ходе боев за плацдарм был взят город Сандомир. По имени города получил название тот знаменитый Сандомирский плацдарм, с которого наши армии уже нацеливались на Берлин, а армии левого крыла этого фронта начали бои в предгорьях Карпат.

На юге войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Р. Я. Малиновского готовились вступить в Румынию. Эти наши две мощные группировки войск разделяла огромная подкова Главного Карпатского хребта длиной до 400 и глубиной более 100 километров. Выпуклая сторона этой горной подковы была обращена в сторону наших войск, она состоит из нескольких параллельных горных хребтов, представляющих собой мощнейший природный оборонительный рубеж, не говоря уже о том, что было создано там противником. Все дороги, перевалы, узкие места в горах были перекрыты узлами сопротивления, а по Главному Карпатскому хребту пролегала оборонительная линия Арпада с типичными для таких мощных линий долговременными железобетонными сооружениями. Левый фланг 1-го Украинского и правый 2-го Украинского фронтов уперлись в эту горную гряду. Командующим этих фронтов теперь, естественно, было трудно организовать и руководить сражениями на таких разнородных – равнинных и горных – театрах, каждый из которых требует своей специфики ведения боя.

Учитывая это, Ставка решила создать новый – 4-й Украинский фронт. Создание фронта связано с огромной организационной работой, перегруппировкой войск, выделением новых сил и средств, созданием новых баз снабжения горючим, продовольствием, боеприпасами, развитием сети железных и шоссейных дорог. Все особенности этой работы читателю уже известны по рассказу о деятельности Петрова, когда он формировал 2-й Белорусский фронт. Но при создании 4-го Украинского фронта вставал еще один важный вопрос: новому фронту предстояло вести бои в горах. Кого же назначить командующим этим фронтом? Перебрали многих военачальников, интересуясь в первую очередь теми, кто имеет опыт ведения горной войны. И оказалось, самым опытным по руководству боями в условиях гор был генерал Петров. Его опыт в этой области начался в годы гражданской войны в горах Памира. Уже в первые месяцы Великой Отечественной Петров вел с боями Приморскую армию через Крымские горы в Севастополь. Колоссальные сражения в битве за Кавказ под руководством генерала Петрова тоже большей частью проходили в горах. Лучшую кандидатуру найти было трудно.

Генеральный штаб, несмотря на то что ему было хорошо известно о всех сложных моментах в отношении Верховного Главнокомандующего к этому военачальнику, все же предложил его кандидатуру. И Сталин без возражений согласился, очевидно, учитывая перечисленные выше достоинства и преимущества Петрова.

3 августа 1944 года была издана директива Ставки, согласно которой генерал-полковник Иван Ефимович Петров был назначен командующим 4-м Украинским, фронтом, а членом Военного совета (не знаю, специально это было сделано или нет, но обратить на это внимание читателей считаю необходимым) был снова назначен генерал-полковник Л. З. Мехлис. Начальником штаба фронта был генерал-лейтенант Ф. К. Корженевич.

В состав войск фронта были включены и переданы из 1-го Украинского фронта: 1-я гвардейская и 18-я армии, а также 8-я воздушная армия. И еще 17-й гвардейский стрелковый корпус и другие специальные части.

Прибыв на фронт, генерал Петров сразу же, еще в процессе формирования своего нового фронтового управления, включился в руководство войсками, которые вели бои и ни на минуту не прерывали наступления.

5 августа 1-я гвардейская армия освободила город Стрый, а на следующий день, преодолев трудную, заболоченную местность, овладела областным центром Украины – городом Дрогобыч. Продолжая продвижение, войска фронта 7 августа освободили Борислав и Самбор.

Фронт, располагая такими небольшими силами – всего две армии, – не мог долго успешно наступать. По мере дальнейшего продвижения в предгорья Карпат наступление замедлялось. Да и создавался 4-й Украинский не для активных наступательных действий. Вот что пишет об этом генерал С. М. Штеменко:

«Советское командование не собиралось тогда форсировать Карпатский хребет прямым ударом. Действия в лоб могли стоить нам очень дорого. Горы следовало обойти. Эта идея и закладывалась в замысел будущих операций в Карпатах, где предполагалось действовать небольшими силами».

29 августа Петров получил директиву, подписанную Сталиным, в ней было указано:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Войскам фронта с получением настоящей директивы по всей полосе перейти к жесткой обороне.

2. Оборону создать глубоко эшелонированную.

3. Подготовить в полосе фронта не менее трех оборонительных рубежей с общей глубиной 30–40 километров, имея на основных направлениях сильные корпусные, армейские и фронтовые резервы…»

Как видно из директивы Ставки, 4-му Украинскому фронту ставилась задача чисто оборонительная и было прямо указано о построении глубоко эшелонированной обороны.

Этим обеспечивались фланги войск Конева на сандомирском плацдарме и войск Малиновского в Румынии, потому что иначе, при отсутствии обороны, которую и было поручено создавать Петрову, противник мог пройти по карпатским дорогам и ударить очень чувствительно не только по флангам, но даже по тылам войск 1-го Украинского и 2-го Украинского фронтов.

Но не успел командующий фронтом генерал Петров принять еще решение на организацию такой прочной обороны, как буквально через три дня, то есть 2 сентября 1944 года, поступила новая директива Ставки, приказывающая наступать.

Что же произошло за эти три дня?

Здесь деятельность генерала Петрова впервые соприкасается с делами уже международного масштаба, и, чтобы она была понятна читателям, я вынужден сделать небольшое отступление.

Разумеется, не только события этих дней так резко изменили обстановку и решение Верховного Главнокомандования. События назревали давно, но именно в эти три дня достигли своего апогея. Дело в том, что в Чехословакии, за Карпатскими хребтами, перед которыми стояли войска генерала Петрова, назревало восстание.

Чем дальше шла война, тем больше росло и ширилось в Чехословакии освободительное движение.

Еще 12 декабря 1943 года был подписан советско-чехословацкий Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. В соответствии с этим договором Советское правительство оказывало чехословацкому освободительному движению большую помощь оружием, боеприпасами и всем необходимым для борьбы с гитлеровцами. Бурно развивавшемуся партизанскому движению необходимо было руководство. Но самые стойкие, отважные борцы против фашизма, чехословацкие коммунисты, при вступлении гитлеровцев в Чехословакию в 1939 году либо погибли в застенках, либо сидели в концлагерях, либо таились в подполье и в эмиграции за пределами родной земли. В течение 1941—1943 годов несколько раз делались попытки переправить в Чехословакию некоторых руководящих работников Коммунистической партии Чехословакии, оказавшихся в нашей стране, и воссоздать там Центральный Комитет партии. Четырежды эти попытки были неудачными, все переправленные арестовывались гитлеровцами.

Летом 1943 года все же удалось (в пятый раз!) перебросить несколько товарищей. Вскоре был сформирован Центральный Комитет Компартии Словакии во главе с К. Шмидке, Г. Гусаком и Л. Новомеским. Кроме этого, был создан Словацкий национальный совет как; руководящий орган национально-освободительного движения в Словакии.

Возглавлял этот совет президиум, куда на паритетных началах входили представители различных партий, были в его составе и коммунисты. Коммунист К. Шмидке был одним из председателей совета.

Второй силой, которая претендовала на руководство народным и партизанским движением, было чехословацкое эмигрантское правительство, находившееся в Лондоне.

Лондонское правительство вело свою политику и намеревалось для ее осуществления использовать словацкую армию. Эта армия существовала легально и была как бы союзницей гитлеровской Германии. Дело в том, что Словакия была в 1939 году объявлена независимым государством под «охраной» фашистской Германии. Поэтому у нее сохранялось свое правительство, возглавляемое Тисо, сохранялась и армия. Вот эту армию эмигрантское правительство и намеревалось использовать для быстрого захвата всех руководящих постов и установления буржуазной власти еще до того, как Красная Армия придет на территорию Чехословакии.

Командование словацкой армии было предано лондонскому правительству. Оно получило от него указание оттянуть срок народного восстания, произвести перед самым вступлением в Словакию советских войск переворот силами армии и полиции и установить форму правления, задуманную эмигрантским правительством.

Особые надежды эмигрантское правительство возлагало на восточно-словацкий корпус, которым командовал генерал А. Малар. Этот корпус по приказу гитлеровского командования еще весной 1944 года был передвинут из Центральной Словакии в район Восточных Карпат к Прешову.

При этом гитлеровцы все же опасались вывести восточно-словацкий корпус на передние линии, боясь, чтобы во время соприкосновения с Красной Армией солдаты не обратили бы свое оружие против Германии. Поэтому перед словацким министерством обороны гитлеровское командование поставило задачу – силами этого корпуса готовить в Карпатах оборонительный рубеж.

Восточно-словацкий корпус действительно оборудовал мощный оборонительный рубеж, особенно сильный в районе Дуклинского перевала и южнее.

Но пока корпус строил оборонительные рубежи для гитлеровских войск, ЦК Компартии Словакии и Словацкий национальный совет готовили народ к вооруженному восстанию против фашистского режима. Боевые действия партизан активизировались все больше и больше. И когда советские войска наступали в предгорьях Карпат, это движение уже превратилось в настоящую партизанскую войну.

Для того чтобы проинформировать командование Красной Армии о том размахе, который приняло партизанское движение, и скоординировать действия партизан с Красной Армией, 6 августа 1944 года в Москву прибыла делегация Словацкого национального совета, в составе которой находился секретарь ЦК Компартии Словакии К. Шмидке. Эта делегация согласовала в Генеральном штабе взаимодействие с частями Красной Армии.

Был согласован и план восстания. Суть его заключалась в следующем. При попытке немцев оккупировать Словакию,-а уже было известно, что они собираются это сделать, – народ должен выступить всеми силами, в том числе и силами словацкой армии, которую надо было перетянуть на свою сторону. Далее следовало: удержать по возможности большую часть словацкой территории, организовать на ней временную народную власть и вести на территории, еще занятой оккупантами, партизанскую борьбу до полного освобождения Словакии Красной Армией.

Однако события нарастали с опережением этих планов. В те дни, когда шли эти переговоры, то есть в августе 1944 года, в Словакии начались уже революционные выступления народа. А на территории Центральной и Северной Словакии очень активно стали действовать партизаны. В это же время все большее количество воинских подразделений словацкой армии стало выходить из-под влияния и контроля марионеточного словацкого правительства. Солдаты, посылаемые в горы для карательных операций, братались с партизанами. Многие просто переходили к ним, передавали им оружие и боеприпасы.

Высокая волна освободительного движения уже грозила смести марионеточное правительство Тисо. Испуганное этой угрозой, правительство пошло на предательский шаг: оно обратилось к Гитлеру с просьбой немедленно ввести войска в Словакию.

29 августа министр обороны правительства Тисо оповестил по радио страну о вступлении в Словакию немецких войск «для восстановления порядка». В тот же день Словацкий национальный совет обратился к населению по радио с призывом начать восстание, перейти к открытой вооруженной борьбе. Народ поддержал этот призыв. Так началось Словацкое национальное восстание. Уже к вечеру восстание охватило территорию Центральной и частично Восточной Словакии. Центром восстания стал город Банска-Бистрица, освобожденный словацкими партизанами в ночь на 30 августа.

1 сентября Словацкий национальный совет объявил, что берет в свои руки законодательную и исполнительную власть. Местные национальные комитеты, руководимые Коммунистической партией, стали всюду устранять органы старой власти и организовывать новую жизнь.

31 августа к Советскому правительству обратился посланник Чехословакии в СССР З. Фирлингер с просьбой оказать военную помощь словацкому народу. 2 сентября письмо, которое называлось «События в Чехословакии», в Наркомат иностранных дел СССР направил Клемент Готвальд.

Ставка наша, как известно, не планировала преодоления Карпат ударом с фронта. Читателям известна директива, отданная генералу Петрову, предписывающая ему создать прочную эшелонированную оборону в предгорьях Карпат на тот случай, если гитлеровцы попытаются с этого направления нанести фланговые удары по наступающим севернее и южнее Карпат советским частям. Не было никакой прямой необходимости преодолевать горные хребты и затрачивать на это многие жизни и средства.

Но, получив известие о Словацком восстании и в связи с просьбой его руководителей, наше командование решило немедленно начать наступательную операцию силами 1-го и 4-го Украинских фронтов и через Карпаты кратчайшим путем как можно быстрее прийти на помощь восставшим.

Вот поэтому так неожиданно, буквально через несколько дней после директивы об организации прочной эшелонированной обороны, генерал Петров получил директиву о подготовке и проведении наступательной операции через Карпаты.

В те дни, когда командование 1-го Украинского и 4-го Украинского фронтов, преодолевая огромные трудности, срочно организовывало наступление, Коммунистическая партия Чехословакии всячески старалась активизировать и расширить борьбу народа по ту сторону Карпатских гор. Командование же восточно-словацкого корпуса в это самое время не приняло никаких мер для приведения войск в боевую готовность.

Командир корпуса Малар, будучи сторонником лондонского эмигрантского правительства и действуя по его указке, убеждал своих подчиненных, что восстание преждевременно, что армия в нем не должна участвовать, и даже предложил сдать оружие немцам. С целью дезориентации личного состава корпуса он передал по радио в штабы соединений ложные сообщения, что действия фашистских войск, вступивших в Словакию, не будут направлены против словацких частей. Конечно, это сообщение разлагающе подействовало на работу и штаба корпуса, и штабов дивизий, которые фактически ничего не предпринимали для подготовки словацких войск к активным действиям против оккупантов.

В день начала восстания, 29 августа, заместитель командира корпуса полковник В. Тальский, на которого по плану восстания было возложено руководство действиями корпуса, объявил о своем намерении начать наступление. Но на следующее же утро Тальский собрал подчиненных офицеров и объявил, что взаимодействие с Красной Армией отсутствует и поэтому необходимо подождать с выступлением до согласования организационных вопросов с советским командованием. 30 августа корпус по-прежнему бездействовал, а 31 августа Тальский сел в самолет и, оставив войска, ничего не сообщив штабу корпуса, неожиданно улетел в расположение советских войск. 1 сентября Тальский был принят командующим 1-м Украинским фронтом маршалом И. С. Коневым. В беседе с маршалом Тальский заявил, что в случае наступления советских войск в западном направлении словацкие 1-я и 2-я дивизии, которые расположены по линии границы, могли бы наступать в восточном направлении с целью соединения с Красной Армией.

Маршал Конев все это изложил в донесении Сталину, высказав и предложение: провести совместную операцию левым флангом 1-го Украинского фронта и правым флангом 4-го Украинского фронта и ударом в направлении Кросно – Дукля – Тылява выйти на словацкую территорию в районе Стропков – Медзилаборце. Конев также высказал пожелание использовать в этих боях 1-й чехословацкий корпус, который действовал вместе с советскими частями. На подготовку операций Конев считал необходимым отвести 7 дней.

Это донесение было направлено 2 сентября в 3 часа 20 минут ночи. Утром того же 2 сентября Ставка отдала директиву 1-му и 4-му Украинским фронтам: подготовить и не позднее 8 сентября начать наступление на стыке фронтов, с тем чтобы ударами из района Кросно – Санок в общем направлении на Прешов выйти к чехословацкой границе и соединиться с повстанцами. Разрешалось к операции привлечь 1-й чехословацкий корпус. Одновременно было дано указание организовать взаимодействие со словацкими войсками.

Легко можно себе представить, какие сложности возникли перед генералом Петровым, который в течение всего 6 дней должен был организовать исключительно трудоемкую операцию по преодолению с боями Карпат. Как известно, на организацию фронтовой операции обычно уходили месяцы или, как минимум, несколько недель, а в распоряжении Петрова оставалось всего 6 дней! К тому же войска, которые должны участвовать в наступлении, истощены, устали, они только что завершили очень трудные боевые действия в предгорьях и при освобождении Западной Украины.

Но на войне чаще всего совершается именно невозможное. Надо было для выполнения интернационального долга, для помощи восставшему словацкому народу сделать это невозможное, во что бы то ни стало помочь братьям в Чехословакии.

Петров и его штаб без сна и отдыха в самом прямом, буквальном смысле этих слов начали проводить необходимую перегруппировку, подвоз боеприпасов, горючего, продовольствия, всего необходимого для преодоления не только мощной обороны противника, но и горных хребтов, которые сами по себе представляли трудное препятствие.

Карпатская горная дуга словно самой природой создана для обороны, потому что лежит поперек равнинной части Центральной Европы и прикрывает собой Венгерскую низменность с севера, востока, юго-востока. Причем это не одна какая-то гряда, а ряд горных хребтов, возвышающихся один за другим, последовательно, с высотами в 1000–1300 метров.

Главный Карпатский хребет можно преодолеть через несколько перевалов. Дорожная сеть в Карпатах развита слабо, нет здесь рокадных дорог. Горы с очень крутыми подъемами, поросшими лесом и кустарником. В дождливую погоду даже немногие имеющиеся дороги из-за суглинистых почв становились труднопроходимыми. А шел сентябрь – это уже осень, время слякоти и дождей, которые размывали, делали совершенно непригодными дороги. И все это надо преодолеть, да еще в короткий срок, с боями. Пройти эти сотни километров по бездорожью и крутым склонам просто так под силу лишь хорошо подготовленным спортсменам, имеющим специальное снаряжение. А солдат на каждом хребте ждал противник, причем он всегда сверху, бьет просто на выбор, потому что по горной крутизне к нему не подбежишь быстро с криком «ура».

В долинах Карпат протекало очень много рек, речушек и ручьев, которые расчленяли горы в самых различных направлениях. Эти реки в летнее время немноговодны, а вот осенью, когда шли проливные дожди, они все стали бурными и многоводными. К тому же в долинах стояли густые, тяжелые туманы, мешая вести наблюдение. А на вершинах гор уже выпал снег, мели метели. Опять природа как бы нарочно усложняла боевые действия и возможности передвижения войск.

Генерал Петров понимал, что все эти дополнительные трудности предстоящей операции требуют особенно тщательной подготовки. Поэтому, занимаясь со своим штабом организационными делами, перегруппировкой войск, выдвижением артиллерии, инженерными работами по подготовке исходного положения для наступления, Петров непрерывно и настойчиво требовал от командиров частей вести обучение войск действиям в горах. Это осуществлялось повседневно, несмотря на дожди и на бои, которые в эти дни не прерывались.

По указанию Военного совета фронта была разработана специальная инструкция о действиях войск в условиях горнолесистой местности и было подготовлено описание Восточных Карпат, где подробно излагались особенности каждого перевала, дорог, рек и горных хребтов. Эту инструкцию Иван Ефимович сам отредактировал, внес в нее много очень важных добавлений.

В своих воспоминаниях «Преодолевая сопротивление врага» бывший начальник оперативного управления 4-го Украинского фронта генерал-лейтенант в отставке В. А. Коровиков пишет:

«Душой всей этой работы стал командующий войсками фронта генерал-полковник И. Е. Петров. Своей неиссякаемой энергией и личным примером он воодушевлял весь коллектив полевого управления, а также генералов и офицеров в войсках на выполнение поставленных задач как при подготовке, так и осуществлении операции. Генерал И. Е. Петров обладал обширными военными знаниями. Человек высокой культуры и большого сердца, он был всегда справедлив и требователен к себе и к другим. Чутким отношением и постоянной заботой о подчиненных, независимо от их ранга и положения, он снискал любовь генералов, офицеров и солдат. В войсках его любовно называли „наш Иван Ефимович“.

Офицерскому составу читались доклады о военно-политической обстановке в Чехословакии и Венгрии. Проводились беседы об альпийском походе Суворова, о форсировании водных преград в горах, о боях на окружение и уничтожение врага. В ротах и батальонах происходили встречи с участниками боев в горах, они делились опытом, рассказывали о боевых эпизодах, о всевозможных приспособлениях, которые они применяли в предыдущих горных боях.

Бывший член Военного совета 18-й армии генерал-майор в отставке Н. В. Ляпин в своей работе «Во имя счастья людей» вспоминает:

«…ближайшие тылы армии были похожи на огромный учебный полигон. По 11–12 часов в сутки подразделения отрабатывали виды боя в горах. Чередуя части переднего края с частями, находившимися в резерве, вся армия прошла на практических занятиях хорошую подготовку».

Бывший заместитель по политчасти командующего 8-й воздушной армией генерал-полковник авиации А. Г. Рытов пишет в статье «В небе над Карпатами»:

«В подготовительный период Карпатской операции ни на один день не прекращалась массово-политическая работа. Командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров в беседе с В. Н. Ждановым (командующим 8-й воздушной армией. – В. К.) и мной посоветовал напомнить летчикам о знаменитом походе русских чудо-богатырей через Альпы, о прорыве немецкой обороны в Карпатах и выходе в Венгерскую долину в 1916 году.

– Разумеется, – говорил он, – теперешнюю оборону немцев не сравнишь с той, что была в прошлом. Они создали тут мощный железобетонный пояс, обильно насыщенный огневыми точками. Так что артиллерия и танки не могут пройти сразу. Для вас же, летчиков, таких преград не существует…

Командующий развязал тесьму лежащего на столе рулона, развернул крупномасштабную карту Карпат и прилегающих к ним районов.

– Карпаты – не простая горушка, – сказал он. – Это цепь хребтов, простирающихся в глубину более чем на сто километров. Видите, сколько долин и горных рек. Карпаты – серьезная преграда! И тут авиация должна сыграть большую роль.

Петров понимал толк в авиации и по достоинству ценил ее. Он, например, сам лично ставил задачи воздушным разведчикам и выслушивал их доклады. Однажды мы представили ему на утверждение план одной из частных операций. Петров внимательно просмотрел его, кое-что подчеркнул и дал очень хороший совет.

– Надо же! – одобрительно заметил потом Жданов. – Размах фронта огромный, забот у командующего побольше, чем у нас, а он все же нашел время спокойно разобраться в наших делах».

Но не только трудности были в эти дни у генерала Петрова, переживал он и своеобразные полководческие радости. В состав фронта вошла 18-я армия, так много сделавшая на Кавказе. Теперь ею командовал генерал-лейтенант Е. П. Журавлев. 1-я гвардейская армия была для Петрова новой, но зато ее командующий генерал-полковник А. А. Гречко был проверенный во многих боях соратник.

Читателю нетрудно представить, какие чувства охватывали Ивана Ефимовича при встречах с некоторыми частями и командирами здесь, на новом фронте. Вот что пишет в воспоминаниях «В наступлении – горные стрелки» генерал-лейтенант в отставке А. Я. Веденин, бывший командир 3-го горнострелкового Карпатского корпуса:

«7 августа 1944 года мне вручили приказ командующего Отдельной Приморской армией сдать оборону побережья от Евпатории до Судака другим соединениям и немедленно приступить к погрузке в эшелоны. Темп погрузки – 12 эшелонов в сутки. Направление – Тернополъ – Станислав.

На следующий день корпус в составе 128-й гвардейской горнострелковой Туркестанской Краснознаменной дивизии, 242-й горнострелковой Таманской Краснознаменной ордена Кутузова дивизии, 318-й горнострелковой Новороссийской ордена Суворова дивизии и 93-го гвардейского Керченского корпусного артиллерийского полка начал передислокацию из Крыма. Части уходили по боевой тревоге».

Это перечисление очень характерно – даже в одних почетных наименованиях дивизий этого корпуса отразился почти весь боевой путь Ивана Ефимовича Петрова. Горнострелковая Туркестанская – при этом, конечно, вспоминаются годы службы Петрова в Средней Азии в период борьбы с басмачеством. Новороссийская дивизия – это наименование она получила под командованием Петрова, участвуя в блестяще проведенной Новороссийской операции. Таманская дивизия – память об освобождении Таманского полуострова. Керченский артиллерийский полк – это форсирование силами целой армии широкой водной преграды, Керченского пролива, и вступление советских войск в Крым.

Продолжу цитату из воспоминаний генерала А. Я. Веденина:

«Командующий фронтом генерал армии И. Е. Петров немедленно принял меня. Мы вспомнили с ним о совместной борьбе с басмачеством в Средней Азии (128-я гвардейская горнострелковая Туркестанская Краснознаменная дивизия, входившая в состав нашего корпуса, была когда-то 1-й стрелковой Туркестанской дивизией, которой Иван Ефимович командовал в 1922—1926 годах).

Командующий внимательно ознакомился с нашим планом подготовки личного состава к наступлению в Карпатах и в основном одобрил его, посоветовав чаще практиковать ночные учения в горах с применением различных средств связи. Вскоре корпус был переведен на полный штат горнострелкового соединения. Части полностью были укомплектованы боевой техникой, лошадьми и даже ишаками – незаменимыми в горнолесистой местности.

Для улучшения связи в столь сложных боевых условиях каждую роту обеспечивали легкими радиостанциями».

А вот еще одна приятная встреча, о которой в статье «С верой в победу» рассказывает полковник в отставке М. Г. Шульга, бывший командир 327-го гвардейского горнострелкового Севастопольского ордена Богдана Хмельницкого полка:

«Незадолго до наступления… в дивизию прибыл командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров, который в торжественной обстановке вручил дивизии орден Красного Знамени, а всем ее частям – боевые гвардейские знамена. Выступая на митинге в честь этого знаменательного для нас события, солдаты и офицеры поклялись разгромить врага в Карпатах и оказать интернациональную помощь народам Западной Европы в освобождении от фашизма.

К предстоящему наступлению в частях дивизии была проведена большая подготовительная работа. Войска обучались преодолению высот днем и ночью, ориентированию в горнолесистой местности. В дивизии организовали полигон, на котором была представлена вся боевая техника и вьючное хозяйство для действий в Карпатах».

Встретился генерал Петров и с бойцами замечательной 318-й стрелковой дивизии и ее командиром, участником легендарного эльтигенского десанта, Героем Советского Союза генералом Гладковым. Навестил танкистов 5-й гвардейской Новороссийской танковой бригады.

О том, как происходили эти встречи и как их использовал для пользы дела Петров, можно судить по воспоминаниям «Артиллеристы в боях» бывшего командира 299-го гвардейского Краснознаменного артиллерийского полка полковника запаса П. П. Кащука:

«299-й полк 129-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии имел славные боевые традиции. Он сражался в горах Кавказа, был единственным артиллерийским полком в морском десанте на Малой земле, у стен Новороссийска, где первым из всех частей, сражавшихся там, получил гвардейское звание…

В начале августа дивизию посетил командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров. Он сердечно поздравил с боевыми успехами своих старых знакомых, воевавших под его командованием на Малой земле и Таманском полуострове, и нацелил дивизию на быстрейшее освобождение Дрогобыча».

Беседы командующего, его авторитет, его не только приказы, но и просьбы, несомненно, сыграли свою большую мобилизующую роль. В ночь на 6 августа дивизия вышла к Дрогобычу и освободила его. Боевой дух солдат был так высок, что к концу этого дня гвардейцы освободили город Самбор.

А теперь мне хочется рассказать читателям хотя бы коротко о той операции в первой мировой войне, опыт которой Иван Ефимович советовал использовать своим командирам. Он имел в виду операцию Юго-Западного фронта, в которой тогда особенно отличился генерал А. А. Брусилов. Обратите внимание на названия населенных пунктов: города, о которых будет идти речь в боях 1915 года, это те же самые города, которые теперь входили в полосу боевых действий 4-го Украинского фронта генерала Петрова.

В декабре 1914 года, учитывая успешные действия соседних армий на краковском направлении и 4-й армии на левом берегу Вислы, а также выход к предгорьям Главного Карпатского хребта на ужокском и мукачевском направлениях 8-й армии генерала А. А. Брусилова, командующий Юго-Западным фронтом Н. И. Иванов решил приступить к подготовке операции по прорыву через Карпаты, в ту самую равнину, которая раскинулась за Карпатами (и к которой стремился теперь 4-й Украинский фронт).

Главная задача при этом возлагалась на 8-ю армию Брусилова, составлявшую левое крыло фронта. Эта армия должна была наносить удар в направлении Медзилаборце – Гуменне.

Австро-германскому командованию стал известен этот замысел, и, упреждая русских, сосредоточив здесь новую армию, австро-германские войска 10 января сами перешли в наступление, стремясь освободить блокированный русскими Перемышль. В Перемышле находились австро-германские войска, а между Перемышлём и стремящимися к ним на выручку наступающими войсками находилась армия Брусилова.

Случилось так, что 8-я армия Брусилова, завершив к этому же дню подготовку, тоже перешла в наступление. Произошли тяжелые, упорные, кровопролитные встречные бои. Все же армия Брусилова медленно продвигалась вперед. На левом фланге фронта, в Буковине, русские войска вынуждены были отступить под напором австро-венгров и отойти к рекам Днестр и Прут. А Брусилов удержал свой участок и даже продвинулся вперед. В своих воспоминаниях Брусилов так писал об этих днях:

«Нужно помнить, что эти войска в горах зимой, по горло в снегу, при сильных морозах ожесточенно дрались беспрерывно день за днем, да еще при условии, что приходилось беречь всемерно и ружейные патроны и, в особенности, артиллерийские снаряды. Отбиваться приходилось штыками, контратаки производились почти исключительно по ночам, без артиллерийской подготовки и с наименьшею затратою ружейных патронов…»

Здесь невольно так и хочется обратить внимание читателей на настоятельные советы Петрова командирам: учить войска ночным действиям и решительным контратакам. Это явное свидетельство того, что Петров хорошо знал все операции Брусилова и учитывал его опыт ведения боев в горах.

8-я армия Брусилова выдержала ожесточенный напор врага и не позволила ему прорваться к Перемышлю. Это привело к большому успеху русских войск. Окончательно убедившись, что на помощь ему не придут, и чувствуя уже недостаток в продовольствии (а боеприпасов хватило бы еще на многие дни боев!), комендант крепости Перемышль капитулировал. Победа была блестящей! Армии Антанты еще не знали таких удач в боевых действиях первой мировой войны. В Перемышле было взято в плен 9 генералов, две с половиной тысячи офицеров, 120 тысяч солдат, больше 900 орудий.

Однако в целом в той давней карпатской операции ни одна из сторон, участвовавших в этих боях, не достигла поставленных целей. Австро-германское командование не смогло широко охватить левое крыло русской армии и разблокировать Перемышль. А русская армия не смогла преодолеть Карпаты, потому что не хватило сил, не хватило необходимых резервов, войска не были обеспечены артиллерией, боеприпасами и всем необходимым для проведения такой крупной операции. Боевые действия здесь вылились в кровопролитные лобовые столкновения на фронте протяженностью в 200 километров. Обе стороны потеряли около миллиона человек, причем около 800 тысяч из этого миллиона потерял противник. Здесь особенно ярко начало проявляться военное искусство одного из талантливейших русских военачальников – Брусилова.

И вот теперь советским солдатам и их командирам предстояло проявить еще более высокий героизм и еще более искусное воинское мастерство: в кратчайший срок подготовиться и преодолеть Карпаты, то есть осуществить то, что не удалось русской армии в первую мировую войну.

А события накануне этой операции развивались стремительно, и условия становились еще более неблагоприятными – теперь уже не только по природным, а еще и по главным – военным и политическим – обстоятельствам.

В дни, когда 4-й Украинский фронт готовился срочно перейти в наступление, за Карпатами происходило следующее. Немецко-фашистское командование, опасаясь потерять Моравско-Остравский промышленный район, почти единственный, снабжавший теперь гитлеровскую армию, решило для его спасения действовать очень решительно. Оно сняло дивизии с фронта и перебросило их сюда. Гитлеровцы действовали быстро и жестоко – при том, что командование восточно-словацкого корпуса не оказало никакого сопротивления. Корпус так и не был приведен в боевую готовность и не получил приказа к отражению гитлеровских войск. Солдаты не знали, что делать, что предпринять. В течение двух дней – 1 и 2 сентября – корпус был гитлеровцами разоружен. Многие солдаты и офицеры были арестованы и направлены гитлеровцами в лагеря, часть ушла к партизанам. Восточно-словацкий корпус перестал существовать в результате явного предательства. А ведь именно этот корпус должен был выполнить важную задачу – захватить перевалы на Карпатах и тем обеспечить продвижение наших войск на помощь восставшим.

Но об этом генерал Петров пока еще не знал. Он получил приказ Ставки о наступлении 2 сентября, когда восточно-словацкий корпус был уже разоружен.

Итак, 2 сентября 1944 года из Ставки поступила новая директива об одновременном наступлении 1-го Украинского фронта, его левого фланга (там находилась 38-я армия), и 4-го Украинского фронта, его правого фланга, где располагалась 1-я гвардейская армия. 2-й Украинский фронт должен был содействовать их наступлению ударом на Клуж.

В тот же день в 22.30 И. Е. Петров принял решение: силами одного стрелкового корпуса 1-й гвардейской армии, усиленной несколькими танковыми, артиллерийскими и инженерными соединениями и частями, прорвать оборону противника в районе Санок на фронте протяжением 4 километра, нанося удар в общем направлении на Каманьчу.

О том, в каких трудных условиях готовилась эта операция – при катастрофической нехватке времени, при очень сложных природных условиях, при малом количестве войск, истомленных предшествующими боями, – уже говорилось в предыдущей главе. К этому добавлялась еще одна трудность: нахождение двух участвующих в наступлении армий, 38-й и 1-й гвардейской, в разных фронтах усложняло планирование и руководство операцией.

Вообще с самого начала организации 4-го Украинского фронта так и напрашивалось 38-ю армию, тоже вышедшую к предгорьям Карпат, включить в состав войск этого фронта. Это дало бы возможность маршалу Коневу сосредоточить все внимание на продвижение в глубь Германии, не отвлекаясь на одну из многих своих армий, упершуюся в Карпаты. А генерал Петров, получив 38-ю армию, руководил бы всеми войсками в Карпатах и более целеустремленно, без долгих согласований, вел бы здесь боевые действия. Позже Ставка исправила это положение – 38-я армия была включена в состав 4-го Украинского фронта.

Но операция началась вот при таком построении, когда 1-й и 4-й Украинский фронты наносили удар своими соседствующими флангами.

8 сентября перешла в наступление 38-я армия под командованием генерал-полковника, ныне маршала К. С. Москаленко. Она наступала на главном направлении. Суть ее задачи была следующая: быстро разгромить врага в предгорьях Карпат и стремительным продвижением кавалерийского и танкового корпусов упредить противника и занять Дуклинский перевал, захвату которого должны содействовать словацкие войска, заверившие в своей готовности наступать навстречу Красной Армии. Глубина операции была 90–95 километров, и пройти это расстояние части 38-й армии должны были за 5 дней.

На следующий день, 9 сентября, перешла в наступление 1-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника А. А. Гречко.

Петров находился на наблюдательном пункте генерала Гречко и, не сковывая его инициативу своим присутствием, внимательно следил за развитием наступления, для того чтобы реагировать за изменением обстановки в масштабе всего фронта, а также увязывать и поддерживать взаимодействие с соседом справа, 1-м Украинским фронтом.

К. С. Москаленко так вспоминает это наступление:

«Атака войск 38-й армии началась 8 сентября в 8 часов 45 минут. Ей предшествовала 125-минутная артиллерийская подготовка. …Наша артиллерия сопровождала пехоту и танки, как и планировалось, на глубину 1,5 километра… Спустя час вклинились в оборону противника на 1,5 километра».

В течение дня армия продвинулась вперед до 12 километров. На этом, собственно, продвижение частей прекратилось. Повторные атаки 9 сентября успеха не имели и, как продолжает Москаленко:

«В ходе двухдневных боев войска 38-й армии не смогли прорвать тактическую зону обороны, уничтожить противостоящие войска и развить стремительное наступление к перевалам Карпат».

На 4-м Украинском фронте события развивались несколько иначе. 9 сентября, на сутки позже, перешел в наступление один корпус 1-й гвардейской армии (с целью содействовать 38-й армии) и в течение первого дня операции прорвал оборону противника на участке в 12 километров и продвинулся до 6 километров в глубину.

Противник стал подтягивать сюда части с других участков фронта, желая локализовать, остановить здесь наступление. Как только об этом стало известно Петрову, он тут же отдал приказ перейти в наступление 17-му гвардейскому стрелковому корпусу. Этот гвардейский корпус под командованием генерал-майора А. И. Гастиловича, находясь на самом левом крыле фронта, занимал очень широкую полосу обороны – до ПО километров и имел к тому времени сугубо оборонительную задачу.

Но как только на участке 1-й гвардейской армии удалось создать для противника трудное положение, Петров не побоялся двинуть в наступление часть сил из обороняющихся на широком фронте. Это смелое решение командующего полностью себя оправдало. За три дня наступления частям корпуса удалось продвинуться в центре до 15 километров, а на фланге – от 30 до 60 километров и приблизиться к основным перевалам на этом участке.

Стремясь остановить наши войска теперь уже на этом направлении, противник двинул сюда резервы с соседних участков. И опять как только об этом узнал от разведчиков Петров, он по предложению командарма-18 Е. П. Журавлева приказал 17 сентября перейти в наступление и частям 18-й армии. Эта армия оборонялась на широком 170-километровом фронте. Петров и Журавлев очень рисковали, оставляя на остальных 150 километрах всего две дивизии и посылая вперед остальные части армии. Но риск этот был оправдан – генерал Петров видел, как гитлеровцы заметались, стремясь заткнуть бреши, в таких условиях им было не до наступления.

В течение 5 дней войска 18-й армии прорвали фронт противника на ширину до 30 километров и продвинулись в глубину на 30–40 километров. Таким образом, операция 4-го Украинского фронта, несмотря на многие трудности, развивалась успешно благодаря своевременному и умелому анализу всего происходящего на участке фронта его командующего генерала Петрова.

Приведу один только боевой эпизод из той сложной горной операции.

Приятно было генералу Петрову услышать 20 сентября 1944 года доклад командира 3-го горнострелкового корпуса А. Я. Веденина о том, что первым из советских войск вступил на землю Чехословакии 1-й стрелковый батальон 897-го горнострелкового Севастопольского полка. К 12 часам дня границу перешли все части этого корпуса.

Можно было бы радоваться этому обстоятельству, но левый фланг 38-й армии почти не продвинулся, и поэтому правый фланг 3-го горнострелкового корпуса остался открытым, что немедленно использовала танковая дивизия СС. Она ударила в стык между 3-м горнострелковым корпусом и 38-й армией. Части 38-й армии стали отходить.

Об этих критических минутах командир горного корпуса А. Я. Веденин пишет:

«Гитлеровцы контратаковали соседа справа, части 155-й стрелковой дивизии 67-го стрелкового корпуса (38-й армии. – В. К.), которые отошли на 2–3 километра на северо-восток и начали закрепляться на новом рубеже. Чтобы не допустить дальнейшего продвижения противника, мы решили ввести в бой 318-ю горнострелковую дивизию Героя Советского Союза генерал-майора В. Ф. Гладкова, находившуюся в это время в районе Гурны. Дивизия успешно решила поставленную перед ней задачу: она не только отбила вражеские контратаки, но и отбросила противника на Мошанец. Большую роль сыграла помощь, оказанная 318-й дивизии и всему корпусу командующим 4-м Украинским фронтом И. Е. Петровым и командующим 1-й гвардейской армией А. А. Гречко. Они внимательно следили за ходом боевых действий корпуса и по нашей просьбе срочно перебросили в район Вислок-Дольны три истребительных противотанковых полка. Враг, стремясь не допустить нашего дальнейшего продвижения в Чехословакию, перебрасывал на наш участок все новые и новые силы».

Отметим опять личное вмешательство в ход боя генерала Петрова в критический момент: когда в контратаку шли танки дивизии СС, он из своего резерва послал на это направление три истребительно-противотанковых полка, чем очень своевременно способствовал отражению танковой контратаки. И еще хочу напомнить: мастерски отбивала наступление эсэсовцев и сама перешла в контратаку 318-я дивизия под командованием того самого Гладкова, которого читатель, наверно, помнит по героическому эльтигенскому десанту.

К 21 сентября дивизии 1-й гвардейской армии вышли на границу Чехословакии и достигли перевалов, а 18-я армия и 17-й гвардейский стрелковый корпус подошли к перевалам на своих направлениях еще раньше. Таким образом 4-й Украинский фронт, который имел силы лишь для выполнения оборонительных задач, совместно с 1-м Украинским фронтом перешел в наступление на участке шириной в 300 километров, сломил сопротивление противника и пробился в труднейших горных и погодных условиях к перевалам главного Карпатского хребта!

Я рассказываю о том наступлении коротко, но прошу читателя представить, как в течение этих дней непрерывно, один за другим, следовали тяжелейшие бои, как наши бойцы и командиры в холод и грязь, под дождем и в туман, днем и ночью буквально прогрызали оборону противника в горах.

В этих условиях войскам очень помогла та учеба, та подготовка к особенностям ведения горных боев, которую так настойчиво вел генерал Петров. Вот как об этом говорит маршал Гречко:

«Необходимо отметить… широкое применение маневра во всех войсковых звеньях… Почти каждая задача в масштабе дивизии и полка решалась с применением обходов и охватов опорных пунктов противника, с проникновением через незанятые промежутки во фланг и тыл противника по горам, оврагам и долинам, покрытым лесами… Фронтальные атаки применялись, как правило, для отвлечения внимания противника и оковывания его главных сил. Основное же решение задачи достигалось обходом и охватом опорных пунктов, расположенных по высотам, причем обход и охват в зависимости от конфигурации и рельефа местности осуществлялся с одного или одновременно обоих флангов».

Хочу напомнить об очень важном обстоятельстве этой труднейшей горной операции. Ожидаемое содействие в захвате перевала со стороны восточно-словацкого корпуса не состоялось, части Петрова, постоянно ожидавшие этого обещанного удара в тыл врагу, так и не получили столь необходимой помощи. Но и без этого 4-й Украинский фронт пробился к перевалам на своем участке, опередив 38-ю армию 1-го Украинского фронта, на которую был возложен главный удар.

Командование 1-го Украинского фронта и командующий 38-й армией К. С. Москаленко постоянно помнили главную задачу, поставленную в директиве Ставки, – помочь восстанию. Они представляли себе, в каком трудном положении находятся сейчас восставшие на территории Словакии, и поэтому искали любую возможность прорваться к ним и оказать помощь. Движимый, видимо, такими соображениями, маршал Конев в полосе 38-й армии ввел 4-й гвардейский танковый корпус, чем добился перелома в борьбе.

Следует сказать и еще об одном обстоятельстве. Командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко очень бережно отнесся к 1-му чехословацкому корпусу, поставив этот корпус во второй эшелон наступающих; таким образом, основные трудности по прорыву укрепленной полосы обороны возлагались на советские части, наступавшие в первом эшелоне. Но вот когда настал момент вводить вторые эшелоны и 1-й чехословацкий корпус был двинут в бой, неожиданно проявились некоторые отрицательные качества не самого чехословацкого корпуса, а его командира генерала Кратохвила.

Он был ставленником лондонского правительства и в соответствии с полученными от него указаниями не только сам не проявлял активности, но и всячески препятствовал энергичным действиям подчиненных ему частей. Вот как об этом пишет генерал С. М. Штеменко:

«Генерал Кратохвил… был назначен по настоянию правительства Бенеша командиром 1-го чехословацкого армейского корпуса, но не справился с возложенными на него задачами: он отсиживался на тыловых позициях и злоупотреблял привезенным с собой британским виски, в то время как солдаты и офицеры его корпуса штурмовали в Карпатах с большими потерями оборону сильного и упорного врага.

Поэтому Конев отстранил тогда Кратохвила от командования корпусом и вместо него назначил генерала Свободу, а после того доложил И. В. Сталину. Верховный Главнокомандующий одобрил решение командующего фронтом…»

С назначением генерала Людвика Свободы положение в чехословацком корпусе улучшилось. Корпус за несколько дней совместно с советскими частями вышел к границе своей родины и овладел Дуклинским перевалом.

Это произошло 6 октября 1944 года. С тех пор день 6 октября, когда чехословацкий солдат впервые ступил на свою родную землю и положил начало ее освобождению, празднуется как День чехословацкой Народной армии.

Именно в боях за Дуклинский перевал родилась крылатая фраза – «С Советским Союзом – на вечные времена!».

На месте боев около Дукли сейчас создан мемориал, символизирующий нерушимую братскую дружбу чехословацких и советских воинов.

Вспоминая эту операцию, генерал Штеменко пишет, что в Генеральном штабе была высоко оценена инициатива Петрова по развитию операции и по использованию малейших возможностей для перехода в наступление по всему фронту, особенно на выгодных направлениях. Однако по замыслу Генерального штаба ключом, позволяющим открыть путь на Карпаты, считалась 38-я армия Москаленко. А войска Петрова действовали более активно и вроде бы перехватывали инициативу.

Далее Штеменко пишет:

«При этом было замечено, что И. Е. Петров, пытаясь обойти горные хребты, отворачивал свои силы от направления на Команьчу, намеченного Ставкой. Это расстраивало взаимодействие с 38-й армией, наступавшей в трудных условиях. Обстановка требовала не разобщения, а тесной взаимосвязи и взаимопомощи всех сил, участвующих в операции.

По докладу Генштаба советское Верховное Главнокомандование обратило тогда внимание И. Е. Петрова на необходимость уточнить его решения и приказало: основным направлением наступления фронта иметь Команьча – Гуменне – Михальовце.

Верховный Главнокомандующий, стремясь всеми возможными средствами ускорить продвижение наших войск в Карпатах, велел своему заместителю маршалу Г. К. Жукову, находившемуся тогда у К. К. Рокоссовского на 1-м Белорусском фронте, побывать у И. С. Конева и И. Е. Петрова, чтобы лично разобраться в обстановке и подумать, нельзя ли там ускорить наше наступление. Он дал маршалу право, если потребуется, приказывать от его имени».

19 сентября Жуков был на 1-м Украинском фронте. Ознакомившись с обстановкой и состоянием частей, он коротко доложил Сталину:

«У Москаленко мало стрелковых дивизий, а действующие – переутомлены, малочисленны».

20 сентября Жуков был уже у Петрова. Он подробно разобрался здесь в обстановке и доложил Сталину следующее:

«Ознакомившись с группировкой сил и средств армии Петрова, я считаю, что силы и средства нацелены правильно. Лично Петров правильно понимает построение операции и свое дело знает неплохо».

Во время этого визита маршал Жуков внес коррективы в проведение совместной операции 1-го и 4-го Украинского фронтов. 38-й армии для наращивания успеха были даны дополнительные средства усиления, и все же это не дало того результата, к которому стремилась Ставка. 4-й Украинский фронт, несмотря на меньшие силы и вспомогательную роль, отведенную ему в операции, продолжал наступать более успешно. Его войска овладели перевалами и вступили на землю Чехословакии. Эти активные и успешные действия войск фронта были отмечены Верховным Главнокомандованием:

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление, преодолели Карпатский хребет и, овладев перевалами – Лупковский, Русский, Ужокский, Верецкий, Вышковский, Яблоницкий, Татарский, продвинулись в глубъ территории Чехословакии от 20 до 50 километров на фронте протяжением 275 километров…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за преодоление Карпат, представить к присвоению наименования «Карпатских» и к награждению орденами.

Сегодня, 18 октября, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 4-го Украинского фронта, преодолевшим Карпаты, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за преодоление Карпат.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. СТАЛИН

18 октября 1944».

Будет справедливым высказать здесь и такое суждение: в успешных действиях 4-го Украинского фронта сказалось именно полководческое мастерство генерала Петрова, знающего специфику горной войны, к тому же он сумел научить свои войска действиям в горах, что было тоже немаловажным фактором.

Выполняя указание Ставки и внеся соответствующие коррективы в действия своих войск, генерал Петров всячески старался осуществлять тесное взаимодействие на своем правом фланге с 38-й армией 1-го Украинского фронта. Но он продолжал использовать и малейшие возможности для проведения активных наступательных действий на других участках своего фронта. Не стану утомлять читателей изложением подробностей этих боев, скажу лишь о том, что они были, как все горные бои, тяжелыми. Для доказательства того, какие блестящие результаты были достигнуты войсками под руководством Петрова, приведу лишь два документа и тоже в сокращенном виде:

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Войска 4-го Украинского фронта сегодня, 26 октября, овладели на территории Чехословацкой республики промышленным центром Закарпатской Украины городом Мукачево – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника у южных отрогов Карпат…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городом Мукачево, представить к присвоению наименования «Мукачевских» и к награждению орденами.

Сегодня, 26 октября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 4-го Украинского фронта…»

На следующий день новый успех и еще один салют в столице нашей родины!

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генералу армии ПЕТРОВУ

Войска 4-го Украинского фронта в результате стремительного наступления сегодня, 27 октября, овладели на территории Чехословацкой республики главным городом Закарпатской Украины Ужгород – крупным узлом коммуникаций и важным опорным пунктом обороны противника.

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение Ужгородом, представить к присвоению наименования «Ужгородских» и к награждению орденами…»

Так 4-й Украинский фронт под командованием генерала И. Е. Петрова преодолел на своем участке Восточные Карпаты и прорвал созданную на этом хребте оборону противника.

В боях за Восточные Карпаты советскими бойцами и командирами было совершено много смелых, благородных подвигов. У меня нет возможности рассказать обо всех, да даже и о немногих (повесть моя и так уже разрослась, а может, кому-то покажется, и затянулась). Но несколько эпизодов из деятельности Ивана Ефимовича мне все же хочется здесь воспроизвести.

Вот, к примеру, что произошло при взятии Ужгорода. Предоставляю слово тому, кто был тогда рядом с Петровым – бывшему заместителю командира 317-й стрелковой дивизии полковнику И. Ф. Хомичу. Вот о чем он вспоминал в статье «Флаги над Ужгородом»:

«Вечером 13 октября 1944 года командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров пригласил меня к карте, на которой была нанесена боевая обстановка, и сказал:

– Нам предстоит освободить два крупных города: Мукачево и Ужгород, главное – Ужгород.

– Трудная задача, товарищ генерал.

– Да, нелегкая, – согласился он. – И особенно тяжело будет танкам и артиллерии. – Генеральский карандаш скользнул по карте. – Видите, полковник, горы, масса рек и речушек. В довершение всего – слаборазвитая сеть дорог и горных проходов. А тут еще дожди… Наступать всем фронтом – значит, надо иметь подвижные группы, которые будут действовать смело, решительно и настойчиво. Где нельзя пройти напрямик – обходный маневр. Вот так. Одну подвижную группу возглавите вы, полковник Хомич».

Всматриваясь в состав группы, которую создал командующий фронтом (5-я гвардейская танковая бригада: 20 средних и 32 легких танка, 875-й самоходно-артиллерийский полк, истребительно-противотанковый артиллерийский и зенитно-артиллерийский полки, разведывательная рота армейского запасного полка), видишь, как хорошо он понимал специфику боя в горах, потому что группа имела не только ударные танковые подразделения, но и артиллерийско-противотанковые для отражения атак танков противника и зенитно-артиллерийский полк для прикрытия подвижной группы с воздуха.

Непросто было выполнять поставленную задачу: в горах, покрытых лесом и кустарником, все проходы и дороги взорваны противником на большом расстоянии, к тому же погода дождливая, туманная. О том, как все это преодолевалось, опять рассказывает полковник Хомич:

«… Посоветовавшись с командиром танковой бригады полковником Морусом и командирами артиллерийских полков, мы решили сами пройти на хребет, взяв саперов и несколько человек водителей танков, самоходок и шоферов зенитных систем, и на месте решить: где и как должна пройти подвижная группа.

Продвигаясь в тумане, вехами намечали путь по склонам гор, указывали, что и где взорвать, что засыпать. Главными советчиками были водители танков и шоферы, а исполнителями – саперы. С трудом мы достигли хребта. Был отдан приказ вести группу новым маршрутом. Только сознание высокого долга перед родиной, уверенность в наших солдатах и офицерах помогли нам преодолеть неимоверные трудности».

Мужество людей, их самоотверженность в выполнении долга приносили свои плоды. Подвижная группа, созданная Петровым, неожиданно появилась в тылу гитлеровский войск и вышла к Ужгороду. А генерал Петров не только отдал приказ и следил за боевыми действиями подвижной группы, он по своему характеру не мог усидеть на наблюдательном пункте и сам перебрался вперед, для того чтобы быть поближе к войскам. Он знал по опыту, что иногда бывает необходимо вовремя подсказать, а порой и потребовать от командиров более энергичных действий, подтолкнуть их.

Так было и на этот раз. Шофер Ивана Ефимовича – Сергей Константинович Трачевский мне рассказал:

– Когда мы приехали на командный пункт Восемнадцатой армии, генерал-лейтенант Журавлев доложил, что подвижная группа приблизилась к Ужгороду. Генерал Петров сказал, что он хочет сам поехать туда и увидеть это. Генерал Журавлев предостерег – это опасно, там идет бой, ехать сейчас туда нельзя. Но Ивана Ефимовича этим не испугаешь. Он сел в машину и сказал мне: «Поехали вперед». Когда мы приблизились к городу, там действительно все грохотало и было в дыму. Но приехали мы, как оказалось, очень вовремя. На окраине мы увидели колонну наших танков. Она стояла. Генерал Петров приказал вызвать командира. Вскоре прибежал командир Пятой гвардейской танковой бригады Морус. Генерал спросил: «Почему вы стоите, почему не продвигаетесь вперед?»

Морус доложил, что мосты взорваны, а берега реки бетонированы и танки не могут по крутым, бетонированным склонам спуститься в реку и тем более выйти на противоположный берег, тоже крутой и бетонированный.

Иван Ефимович строго сказал: «Ну и сколько же. вы будете здесь стоять перед этими берегами? Берега бетонированы в городе. Надо выйти из города и обойти город с фланга, за городом же берега не будут бетонированными. Садитесь в машину, поедем со мной».

Мы быстро выбрались из улиц и, огибая пригород, выехали на берег реки. Здесь река Уж была широкая и, видимо, не глубокая. Генерал сказал командиру бригады: «Вот смотрите, нет никаких бетонированных берегов, давайте переправляйте вашу бригаду на тот берег».

Командир танковой бригады тут же сам стал проверять, глубоко ли, и пошел через реку. Мы видели, что ее можно преодолеть вброд. Иван Ефимович спросил: «Ну как, Сергей, переедешь?» – «Да, надо полагать, переберемся», – ответил я. Затем я снял ремень с вентилятора автомобиля. Иван Ефимович встал на переднее сиденье и так стоял, держась за стекло. Я повел машину вперед. Течение оказалось очень быстрым и сильным, а дно каменистым. Машина дрожала, переваливалась с боку на бок, того и гляди нас могло опрокинуть.

Генерал показал мне куст на противоположном берегу и сказал: «Держи на тот куст». Я старался двигаться в том направлении, но машину все время сносило. Генерал, что бывало с ним очень редко, обругал меня крепким словом, а я изо всех сил старался все-таки выйти к указанному кусту.

Наконец мы выбрались на противоположный берег. А командир танковой бригады, возвратясь обратно с середины реки, стал выдвигать к этому месту свои танки. Иван Ефимович с этой стороны оглядывал подступы к городу.

И вдруг с окраины города вырвалась машина с немецкими автоматчиками и устремилась прямо к нам.

А мы одни, только наша легковая машина, в ней я, адъютант Кучеренко и один автоматчик, больше никого нет. Мы схватились за оружие и приготовились защищать командующего. Немцы приближались. Хорошо, что эту опасность заметил командир бригады. Он тут же послал первый прибывший танк к нам на помощь. И вовремя. Танк успел переправиться через реку и сразу же хлестнул по автомашине из пушки.

В машину он не попал, но она остановилась, и немцы выпрыгнули и залегли. Танк дал еще несколько выстрелов и застрочил из пулемета. Смотрю, несколько немцев стали поднимать руки. Мы приблизились к ним, стреляя над головами из автоматов. И всех, кто остался живым из этой машины, мы обезоружили и взяли в плен. Конечно, командующему фронтом так вести себя не полагается: ведь не успей на помощь танк, еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Но такой уж у него был характер и так сложились обстоятельства…

К счастью, к этому времени подоспела танковая бригада и благодаря подсказанному Петровым маневру неожиданно ударила с фланга, ворвалась в Ужгород, захватила много пленных, а на железнодорожной станции – десятки составов, подготовленных к отправлению.

Так предусмотрительность Петрова, своевременно создавшего подвижную группу и то, что он лично руководил ее действиями, по сути дела, спасли Ужгород от долгих уличных боев и разрушений, не говоря уж о многих спасенных жизнях воинов и жителей города.

С овладением городами Ужгород и Мукачево 4-й Украинский фронт выходил на равнину вдоль реки Тисы, и таким образом завершалось преодоление Восточных Карпат, а в целом и Восточно-Карпатская операция. Она вошла в историю военного искусства как операция, в ходе которой впервые в истории войн было преодолено такое мощное препятствие, как Карпатские горы, большими массами войск, причем на широком фронте – почти в 300 километров.

Другой важной особенностью этой операции является то, что она была осуществлена войсками, которые, ввиду своей малочисленности, предназначались для обороны и наступали следуя своему интернациональному и союзническому долгу, желая оказать помощь восставшему словацкому народу.

В боях за Карпаты понесла большие потери гитлеровская армейская группа «Хейнрици», в состав которой входили 1-я немецкая танковая армия и 1-я венгерская армия. Немецко-фашистские войска лишились важного стратегического рубежа в Восточных Карпатах.

Одним из результатов этой удачной операции было историческое событие, которое произошло в городе Мукачево на 1 съезде Народных комитетов Закарпатья. 26 ноября 1944 года этот съезд принял Манифест о воссоединении Закарпатской Украины с Советской Украиной. Съезд постановил:

«1. Воссоединить Закарпатскую Украину со своей великой матерью Советской Украиной и выйти из состава Чехословакии.

2. Просить Верховный Совет Украинской Советской Социалистической Республики и Верховный Совет Союза Советских Социалистических Республик включить Закарпатскую Украину в состав Украинской Советской Социалистической Республики».

Решение 1 съезда Народных комитетов Закарпатья получило поддержку советского народа и трудящихся Чехословакии. 29 июня 1945 года правительства СССР и Чехословацкой республики подписали договор, согласно которому Закарпатская Украина воссоединялась с Украинской ССР.

Вот такие крупные военные и исторические события были результатом Восточно-Карпатской операции.

Здесь мне еще раз хочется подчеркнуть ту энергию и то мастерство, которые проявил при руководстве этой операцией И. Е. Петров. Военное дело – такое же точное, как математика. И здесь при противоборстве сторон взвешиваются все «за» и «против», скрупулезно учитываются все возможности, вплоть до последней пушки, вплоть до усилий отдельного солдата. И вот, когда фронт, не имеющий реальных сил для наступления, тем более в таких исключительно трудных условиях, какие были в Карпатах, несмотря на это приводит стремительную операцию и преодолевает этот горный массив, тут, кроме реальных сил, осуществляющих это наступление, громадную роль играет, конечно, и то, кто и как руководил такой операцией.

Несомненно, опыт генерала Петрова, его талантливость и мастерство в проведении предшествовавших операций, особенно его умелые действия в горных условиях на Кавказе самым положительным образом сказались и на результатах Восточно-Карпатской операции. За нее Петрову было вновь присвоено звание генерала армии. Приказ, отданный на другой день после взятия Мукачева, 27 октября, был уже адресован генералу армии Петрову с благодарностью «руководимым Вами войскам» за освобождение города Ужгорода.

После освобождения Ужгорода и Мукачева боевые действия не прекращались ни на один день и ни на один час. Противник постоянно контратаковал наши части.

Находясь в горячке боев, генерал Петров думал и о дальнейшем развитии операции. Как это бывало уже не раз, в непрерывной сумятице постоянных телефонных звонков, вызовов по радио, взволнованных докладов командующих армиями, требующих немедленно реакции и решений, Петров как бы разделил свою работу на сиюминутную, повседневную, требующую полной отдачи, внимания, сил и нервов, и каким-то вторым зрением, отрывающимся от всего происходящего сегодня, устремлялся вперед, всматривался в глубь обороны врага и прикидывал дальнейшие действия войск своих и противника.

Всесторонне оценивая обстановку, складывающуюся сегодня, в ближайшие дни и в перспективе, генерал Петров выработал решение на операцию и доложил его 5 ноября Верховному Главнокомандующему. Коротко это решение можно изложить так: 1-й гвардейской армии в составе трех корпусов продолжать наступление по сходящимся направлениям и выйти на рубеж Медзилаборце – Гуменне – Михальовце. 18-й армии наступать вместе с ними, но только частью сил – одним стрелковым корпусом. А два корпуса этой армии и 17-й гвардейский корпус, то есть три корпуса, в которых находится 10 стрелковых дивизий, из боя вывести и готовить для активных действий при выполнении последующей задачи операции, ее второй части, которую Петров намеревался развивать после выхода 1-й гвардейской армии на рубеж Гуменне, Михальовце.

Предполагаемую операцию Петров думал начать 15—17 ноября, то есть просил на ее подготовку 10—12 дней.

Четыре дня в Ставке рассматривали этот план Петрова, 9 ноября он был утвержден. Однако Ставка просила Петрова дать объяснение: как будет выполняться первая часть этой операции, если половина всех имеющихся во фронте дивизий его решением выводится в резерв армии и фронта?

Петров дал объяснение своего замысла, но, видимо, оно не удовлетворило Ставку. 14 ноября поступило указание:

«Ввиду того что 2-й Украинский фронт ведет наступление всеми силами и его действия тесно связаны с действиями 4-го Украинского фронта, ослаблять наступление войск Вашего фронта нельзя.

Ставка считает, что количество дивизий, используемых Вами для наступления, недостаточно для решения задачи выхода на рубеж Медзилаборце, Гуменне, Михальовце. Ставка расценивает вывод Вами почти половины дивизий в резерв фронта и армий как стремление считаться только с интересами своего фронта, не заботясь о положении соседа и общих интересах.

Исходя из указанного, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Оставить в резерве фронта и армии не более пяти-шести дивизий, остальными силами при улучшении погоды, дающей возможность использовать артиллерию и авиацию, развернуть наступление и выйти на рубеж Медзилаборце, Гуменне, Михальовце. Если обстановка потребует, то для решения этой задачи ввести в бой и выведенные в резерв дивизии…»

Как видно из этих указаний Ставки, она требовала от генерала Петрова активных наступательных действий и самого решительного содействия 2-му Украинскому фронту, то есть его левому соседу.

Но не успел Петров еще как следует вдуматься в указания Ставки, не говоря уж о принятии решения, как в тот же день, 14 ноября, вслед за только что отданной директивой, из Ставки пришло еще одно указание, в котором предписывалось передать из состава 4-го Украинского фронта во 2-й Украинский фронт два корпуса: 30-й стрелковый в составе трех дивизий и 18-й гвардейский в составе двух гвардейских стрелковых дивизий.

Мне кажется, здесь нет необходимости в пространных комментариях, любому, даже невоенному, человеку понятно, что изъятие такой большой силы, как два корпуса, из состава фронта, имеющего вообще всего две армии, – это настолько значительное ослабление сил, что даже не очень понятно, как можно после этого требовать от 4-го Украинского фронта самых активных наступательных действий.

Генерал Петров после изъятия двух корпусов из состава фронта ждал уточнения своей задачи, однако новых указаний не поступило – задача осталась прежней.

Иван Ефимович стал искать выхода из очень трудного положения и нашел его в более тщательной подготовке к наступлению тех войск, которые у него остались. Опыт ему подсказывал: чем тщательнее подготовка, чем лучше люди знают задачу, чем полнее обеспечение операции всем необходимым, тем надежнее ее осуществление. И он начинает со своим штабом, с командующими 1-й и 18-й армиями тщательно готовить войска к выполнению полученных задач.

Как это бывало уже много раз прежде, самым труднопреодолимым было недостаточное количество артиллерии. А от нее зависит продвижение пехоты. Но генерал Петров хорошо знал: малым количеством стволов и боеприпасов можно достигнуть необходимого эффекта в подавлении противника за счет более точного огня, то есть за счет мастерства артиллеристов. Вот этого от них добивался командующий в ходе подготовки операции.

23 ноября в 8 часов 30 минут началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась 50 минут. Благодаря скрупулезно проведенной подготовительной работе, артподготовка дала очень хорошие результаты, у противника было нарушено управление, подавлены его артиллерия и минометы, а также огневые точки в траншеях. Об этом свидетельствует показание пленного:

«Роты и батальоны в результате артподготовки русских потеряли до 50% личного состава. Несколько дней назад солдатам зачитан приказ, подписанный командиром дивизии, в котором говорилось, что данный рубеж будет удерживаться до последнего солдата, пока не будет готов зимний оборонительный рубеж в районе Кошице».

И вот, несмотря на крепкую оборону и такой строгий приказ, противник не удержал своих позиций. Дивизии 107-го и 11-го стрелковых корпусов и 1-й гвардейской армии прорвали фронт на ширину 16 километров и продвинулись в глубину до 11 километров. Продолжая наступление 25 ноября, отбивая контратаки противника, 1-я гвардейская армия упорно продвигалась к Михальовце.

Очень хорошо показал себя в этом наступлении выдвинутый генералом Петровым на должность командующего 18-й армией генерал-майор А. И. Гастилович. Разрабатывая план наступления своей армии в этой операции, он принял весьма остроумное решение – нанести главный удар на участке 17-го гвардейского стрелкового корпуса севернее Чопа (того самого Чопа, через который многие из читателей проезжают государственную границу, направляясь в туристские поездки или в командировки за границу). Превосходства над противником на этом участке у Гастиловича не было, но он рассчитывал на внезапность, потому что противник не ожидал наших активных действий на таком болотистом участке.

Болотистая местность действительно не позволит нашим войскам набрать высокий темп в наступлении. Что же выгодного видел для себя в этой столь неблагоприятной местности новый командующий армией?

Предлагая свой план Петрову, он обосновал его так:

– На болотистом пространстве у противника нет сплошных глубоких траншей. А это значит, что все, кто находится в мелких траншеях, будут уязвимы для артиллерии и минометов. Кроме того, оборона противника из-за болотистых пространств тяготеет к населенным пунктам – именно в них, как в более сухих местах, созданы узлы обороны. И это позволяет нам вести сосредоточенный огонь по небольшим площадям этих населенных пунктов, что обеспечит хорошую массированность огня и, следовательно, подавление противника.

Генералу Петрову понравилась убедительная логика молодого командующего, и он утвердил его решение. И со своей стороны очень весомо помог ему. Он дал указание командующему 8-й воздушной армией генерал-лейтенанту авиации В. Н. Жданову поддержать 400 самолетами действия 18-й армии Гастиловича. Причем Петров посоветовал своеобразно спланировать действия авиации: не наносить удары по участкам прорыва, а не допустить подхода резервов противника, и особенно танковых частей, к месту прорыва. Оградив таким образом армию от подхода новых резервов противника, авиация даст Гастиловичу возможность своими силами разгромить врага на первых позициях.

В 9 часов 20 ноября громовые раскаты артиллерии потрясли широкую болотистую равнину к юго-западу от Ужгорода. За 45 минут артиллерийской подготовки вражеская оборона действительно была подавлена. Противник понес значительные потери в живой силе и огневых средствах. Также надежно были подавлены опорные пункты на более сухих местах населенных пунктов. Как выяснилось позже, враг действительно не ожидал, что наши части осмелятся здесь наступать.

Наступление началось, но происходило оно в невероятно трудных условиях.

Только вера в способность наших бойцов и командиров преодолевать невиданные трудности позволила Гастиловичу принять и осуществить свое решение. Пехотинцы и артиллеристы, увязая в болотной жиже, не только продвигались сами, но, несмотря ни на что, тащили за собой пулеметы и пушки. Причем шли они, обходя опорные пункты, не ввязываясь за них в бои, а значит, продвигались по самым топким местам.

В результате таких умелых и героических действий к исходу дня был совершен прорыв шириной 15 километров, и части продвинулись в глубину обороны врага до 16–17 километров.

Таким образом, удачно пошли вперед 1-я гвардейская и 18-я армии. Только на участке 95-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор И. И. Мельников, положение складывалось тяжелое. Корпус встретил очень сильное сопротивление противника. Петров немедленно прибыл на этот участок.

К препятствиям, которые были перед наступающими прежде, прибавились еще большие разливы. После проливных дождей реки Лаборец и Ондава вышли из берегов и затопили низины и долины. Образовался не просто разлив, а мощный водный поток.

Форсирование такой серьезной водной преграды требовало самой тщательной подготовки. А переправочных средств для этого не было. Все пригодное для сооружения переправ в этих низинах осталось под водой или было унесено вниз. Мосты, которые после восстановления предполагалось использовать в ходе операции, были полностью снесены.

К тому же из-за этой водной преграды противник интенсивно обстреливал берег Ондавы, занятый нашими войсками.

Петров понимал, что в такой, казалось бы, безвыходной ситуации ни в коем случае нельзя дать возможность врагу опомниться, привести себя в порядок за этой широкой водной преградой и подготовить там новую оборону.

Бывший командир 95-го стрелкового корпуса генерал-майор И. И. Мельников вспоминает о том, как Иван Ефимович осматривал разлив этих двух рек, чтобы лично оценить возможности форсирования огромной водной преграды, присутствовал при наведении новых мостов (опоры были целы), под огнем противника разговаривал с саперами, ободрял их, представил к награде за их тяжкий труд.

«…Профессия самая мирная – сапер, – заметил кто-то из присутствующих.

– На войне нет мирных профессий. Что касается важности предстоящей операции, – продолжал Петров, – наша оценка остается в силе. Преодолеть нужно водное пространство шириной пять-семь километров. Это два Днепра! Войска, сумевшие осуществить эту Задачу, заслужат самой высокой похвалы, люди, совершившие такой подвиг, будут достойны самой высокой награды».

Верный своему принципу растягивать, рассредоточивать силы противника и таким образом давать возможность своим частям бить его, ослабленного, на определенных участках, Петров применил этот принцип и в данной операции. Благодаря активным действиям 18-й армии даже в таких трудных районах, как затопленные водой или болотистые, противник не смог снимать с них части и перебрасывать на участок успешно наступающей 1-й гвардейской армии. А она в силу этого сломила сопротивление частей, находившихся на ее фронте, и к исходу 26 ноября овладела городами Гуменне и Михальовце.

4-й Украинский фронт выполнил задачу, поставленную ему Ставкой, несмотря на то что был ослаблен перед началом наступления изъятием из его состава двух корпусов!

И опять Москва салютовала доблестным войскам 4-го Украинского фронта за овладение на территории Чехословакии городами Михальовце и Гуменне – важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны противника, как было сказано в приказе Верховного Главнокомандующего на имя генерала армии Петрова 26 ноября 1944 года.

Как уже говорилось, деятельность командующего 1-м Украинским фронтом маршала И. С. Конева несколько осложнялась из-за положения 38-й армии. Его внимание уже целиком было направлено на Берлин, а 38-я армия вела бои в Карпатах, – не подчиняясь при этом командующему 4-м Украинским фронтом, руководящему операциями по преодолению Карпат.

Учитывая эти непростые обстоятельства, Ставка издала директиву о подчинении 38-й армии генерала Москаленко и 1-го чехословацкого корпуса под командованием генерала Л. Свободы командующему 4-м Украинским фронтом генералу армии Петрову. В связи с этим были изменены разграничительные линии фронта и поставлена новая задача. 30 ноября Верховный Главнокомандующий приказал 4-му Украинскому фронту:

«1. Левым крылом и центром фронта продолжать наступление с задачей не позднее 12–15 декабря 1944 г. овладеть рубежом Зборов, Бардеев, Прешов, Кашице. В дальнейшем развивать наступление в общем направлении на Новы-Тарг и частью сил левого крыла фронта на Попрад.

2. 38-ю армию подготовить к наступлению с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Украинского фронта не позже начала января 1945 г. овладеть г. Краков.

3. Свои соображения по выполнению настоящей директивы, с планированием действий по срокам и рубежам представить не позднее 3 декабря 1944 г.».

Началась разработка новой операции. Эту работу генерал Петров проводил вместе с начальником штаба генерал-лейтенантом Корженевичем. Но ни на минуту не прекращались и бои на фронте. Времени для представления в Ставку решения и плана операции до 3 декабря оставалось очень немного – всего несколько дней.

Когда столица нашей Родины салютовала 4-му Украинскому фронту за взятие городов Михальовце и Гуменне, его левый сосед, 2-й Украинский фронт, окончательно приостановил наступление на своем правом фланге, и те два корпуса, которые были переданы ему из 4-го Украинского фронта, тоже перешли к обороне. Наступление, длившееся с 7 по 25 ноября, желаемого успеха 2-му Украинскому фронту не принесло. Оно развивалось медленно. Однако Петров использовал напряженные бои на участке соседа слева и двинул здесь вперед части своего фронта. В результате таких энергичных и инициативных действий Петрова буквально через неделю, а именно 3 декабря, был издан еще один приказ Верховного, адресованный генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта сегодня, 3 декабря, штурмом овладели окружным центром Венгрии городом Шаторальяуйхель – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника.

В ознаменование одержанной победы…»

И далее все, что обычно указывалось в таких приказах.

В тот же день, когда столица нашей Родины салютовала его войскам, генерал Петров доложил в Ставку, как ему и было приказано, план новой операции.

Я не буду подробно излагать замысел и то, как представлял Петров развитие этой операции, потому что она очень сложна, в ходе ее армии и корпуса неоднократно меняют направления, наносят фланговые удары, помогают друг другу и постоянно продвигаются вперед. Но в общих чертах на первом этапе 1-я гвардейская армия силами 3-го горнострелкового корпуса и 11-го стрелкового корпуса должна была овладеть городом Кошице, и в дальнейшем – Прешовом. На этот же рубеж выходила и 18-я армия.

Далее начинается второй этап операции, который осуществляется силами 38-й армии опять-таки во взаимодействии с 1-й гвардейской и 18-й армиями. Вот с этого-то рубежа 38-я армия должна устремиться на Краков и овладеть им, а 1-я гвардейская армия и 18-я – выйти в долину рек Висла, Одер и дойти до Моравска-Остравы.

Как это часто бывает, так и в этом случае, на бумаге все выглядело обоснованно и достижимо. Но Петров отлично представлял себе трудности, которые встанут на пути, особенно вначале – в боях за город Кошице. Для того чтобы пробиться к Кошице, надо было преодолеть горный хребет Хедьялья. А стояла зима. В низинах между хребтами – вздувшиеся реки, слякоть, ветры, а в горах – морозы, доходившие до 25 градусов. Все пространство между горами, да и сами горы, поросшие лесом и кустарником, занесены снегом. Нет дорог, пригодных хотя бы для гужевого транспорта. Все высоты, в направлении которых придется наступать, заняты противником и господствуют над наступающими частями.

Вот как характеризует этот оборонительный рубеж в своих воспоминаниях маршал А. А. Гречко:

«Вражеские войска занимали оборонительный рубеж „Гизеле штелюнг“, что означало „Гизельская неприступная позиция“. На этой позиции гитлеровцы рассчитывали продержаться всю зиму, до получения „сверхсекретного“ и „сверхмощного“ оружия, обещанного фюрером. Это оружие должно было изменить ход войны „в пользу великой Германии“, как шумела геббелъсовская пропаганда. Окопы полного профиля, блиндажи, ходы сообщения, доты, проволочные заграждения, минные поля – все было подготовлено к устойчивой и длительной обороне. Подступы к переднему краю „Гизеле штелюнг“ прекрасно просматривались, а сама „Гизельская неприступная позиция“ была укрыта от наблюдения обширным лесным массивом».

Здесь уже были не те болотистые места, которые недавно преодолевали наши войска, а каменистые горные хребты, позволяющие создать мощную оборону, что и было сделано гитлеровцами.

На участке, где предстояло наступать 1-й гвардейской армии, оборонялся 49-й горноегерский корпус противника. Это тот самый корпус, который в свое время штурмовал Главный Кавказский хребет. Как известно, корпус своих задач там не выполнил и был изгнан с Кавказа. И вот теперь противники как бы поменялись местами – теперь «эдельвейсам» предстояло показать себя в обороне, а нашим частям подтвердить свое мастерство и в наступательных действиях в горах.

Пятый по счету приказ Верховного Главнокомандующего войскам 4-го Украинского фронта от 3 декабря 1944 года адресовался, как я сказал, не только генералу армии Петрову, но и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Корженевичу. Это первое обращение Верховного к генералу Корженевичу. Феодосии Константинович был верным и добрым помощником Ивана Ефимовича на 4-м Украинском фронте. По характеру, да и по биографии своей, он в некотором отношении был похож на Петрова, они с первых дней сработались и в течение всего времени пребывания на этом фронте действовали дружно.

Мне кажется необходимым подробнее познакомить читателей с биографией генерала Корженевича. По возрасту он был на три года моложе Петрова, в 1944 году ему было 45 лет. В Красной Армии он начал служить с 1918 года. В 1919 году окончил командные курсы, а в 1924 году – Высшую объединенную военную школу командного состава в Киеве. В отношении образования Феодосию Константиновичу повезло больше, чем Петрову. До войны, еще в 1931 году, ему удалось закончить Военную академию имени М. В. Фрунзе.

После окончания академии он служил начальником оперативной части штаба 3-го кавалерийского корпуса, потом – начальником штаба 3-й кавалерийской дивизии, начальником штаба 1-го кавалерийского корпуса. А с 1937 года – на преподавательской работе на курсах усовершенствования командного состава и в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Затем он получает повышение, с октября 1940 года он помощник генерального инспектора кавалерии Красной Армии. С началом Отечественной войны Корженевич в июле 1941 года получает назначение начальником оперативного отдела штаба Южного фронта, а позднее – начальником штаба 9-й и 66-й (5-й гвардейской) армий. Его работа в этих должностях была оценена высоко, и Феодосии Константинович опять получает повышение, в течение 1943—1945 годов он был начальником штаба Воронежского, Юго-Западного, 3-го и 4-го Украинского фронтов. Имел большой опыт планирования и проведения крупных армейских и фронтовых операций. Звание генерал-лейтенанта ему было присвоено в 1943 году, в том же году он вступил в партию.

9 декабря после 45-минутной артиллерийской подготовки в 9 часов 45 минут дивизии 1-й гвардейской армии перешли в наступление. Фронт медленно продвигался вперед, вклиниваясь в расположение противника. Гитлеровцы понимали, что это последние горные хребты. Если советские части выйдут на закарпатские равнины, там их не удержать. Поэтому командование оперативной группы «Хейнрици» предпринимало все возможное, чтобы остановить наступление здесь, в горах. Сосредоточив до четырех дивизий, гитлеровцы ударили под основание клина, вбитого в их оборону частями 1-й гвардейской армии. Наше наступление было остановлено.

Однако 16 декабря после 35-минутной артподготовки 11-й стрелковый корпус форсировал реку Ондава и овладел городом Дарговом. Используя этот успех, соседний 107-й корпус с тяжелыми боями продвигался вперед и овладел Давидовом. В течение 18 декабря части 1-й гвардейской отражали ожесточенные контратаки врага, только на участке 107-го корпуса их было девять.

Все эти дни и ночи генерал Петров находился в передовых частях, пристально всматривался в ход тяжелых боев, искал малейшую возможность развить успех. 20—21 декабря происходит скрытая перегруппировка на левый фланг 1-й армии и 22 декабря после артподготовки новый бросок на врага. И опять медленное продвижение наших частей и остервенелые контратаки противника.

Иван Ефимович наблюдал через стереотрубу за тем, что происходило на переднем крае. В горах это понятие было условным, не вырисовывалась даже приблизительно линия фронта – одни подразделения были впереди, другие отстали, к тому же они в отличие от сражающихся на равнине находились на разных уровнях по отношению друг к другу. Петров видел, как солдаты карабкались по каменистым откосам, преодолевая толщу снега, набившегося между кустарниками и деревьями. Солдат поливал дождь. Они были мокрыми не только от этого дождя, но и от таявшего снега и своего пота. А наверху становилось холодно, мороз до 20 градусов, ветер обжигал лицо, руки, пробирался под одежду, леденил разгоряченное взмокшее тело. Шинели, насквозь пропитанные влагой, дубели, стесняли движения, мешали прицельно стрелять. Кирзачи на ногах раскисали, резиновые подметки скользили по льду и камням, отваливались. Мокрые ноги сводило от холода. Люди выбивались из сил, которых, кстати сказать, было не так уж и много. Ведь это не первый бой. Позади месяцы такого же карабканья по скалам. Недоедание из-за трудностей с доставкой продовольствия. Бездорожье, горы, вода и снег – лошади и ишаки пробиваются с трудом и доставляют минимум из минимального и в первую очередь боеприпасы, без которых просто гибель…

А наверху, куда так упорно лезли бойцы, их ждал не отдых, не пища, ждал враг, полный сил. Он сидел в траншеях и дотах, обеспеченный всем необходимым, ему ничего не надо подвозить, он если и отходил, то на новые подготовленные позиции со всеми необходимыми для боя запасами.

И вот, забравшись наверх, наши бойцы, те, кто уцелели под огнем противника, должны были найти (и находили!) в себе силы кинуться в рукопашную и одолеть сытого, полного сил, вооруженного до зубов врага!

И наши бойцы и младшие командиры это совершили! Это ли не подвиг? Правильно говорят – любой из них был героем, хотя каждый был простым, обыкновенным человеком, и, что самое поразительное, они себя не считали героями. Они считали, что делают свою повседневную солдатскую работу – воюют.

Иван Ефимович смотрел на этих прекрасных в своей простоте и несгибаемости воинов, и сердце его, как всегда бывало в таких случаях, переполнялось любовью, уважением и восхищением. Велик советский солдат! И нет ничего выше его ратного подвига!

Хотелось поддержать, облегчить деяния этих замечательных людей, и Петров все силы отдавал поискам реальной помощи. Он не давал покоя командирам, штабам, артиллерии, авиации, тылам, транспорту, медикам, как говорят солдаты, «тряс их, как грушу, выбивал душу», и никто на это не обижался, потому что все понимали, ради чего и ради кого командующий это делает.

Все эти трудности легли на плечи Петрова дополнительным бременем, если сравнивать боевые дела его горного фронта с делами на других фронтах, тоже, конечно, тяжелыми (на войне легких боев не бывает!), но все же в более благоприятных условиях.

Ну, театр военных действий ни улучшить, ни заменить нельзя, какой выпадет на долю полководца, там ему и приходится выполнять свою задачу. А вот боевая обстановка и политическая ситуация может быть сложнее и проще, на нее можно влиять – изменять, поворачивать, чтоб была более выгодной для своих войск и трудней для противника. Делается это не просто, не быстро, и не каждому подвластно.

В сражениях за Карпаты, казалось, все факторы были против Петрова – горный театр, плохая погода, мало своих войск, сильный противник, мощная оборона, недостаточная обеспеченность, отсутствие дорог.

И в дополнение к этому еще одна беда, каких не знали другие фронты. Мне кажется необходимым рассказать о ней, потому что дело это требовало многих дополнительных забот, переживаний, траты сил и нервов. Я имею в виду действия в тылах 4-го Украинского фронта националистических банд. То, что они орудовали в этом районе, общеизвестно. Приведу небольшую выдержку из документа, подтверждающего, что именно Карпаты были определены зоной действия этих фашистских прислужников. Документ этот рассылался по нескольким адресам: в Главное управление имперской безопасности штурмбанфюреру СС Поммерингу; начальнику полиции безопасности и СД в генералгубернаторстве обер-фюреру СС Биеркампфу; начальнику зондеркоманды IV – N – 90/44 – гауптштурмфюреру СС Шпилькеру; СС – и полицейфюреру дистрикта Галиция бригадефюреру СС Димгу.

«Лемберг, 26 мая 1944 г.

Совершенно секретно.

Относительно установления связи УПА с аппаратами вермахта, полиции и гражданского управления.

…Части УПА (Украинской повстанческой армии. – В. К.), которые в Галиции вряд ли смогут противостоять войскам Советов, следует передислоцировать в район боевых действий, который предоставил бы относительно слабым подразделениям УПА обещающую успех возможность отразить дальнейшее продвижение советских войск. Таким благоприятным районом могли бы стать Карпаты.

Немецким оккупационным властям следует быть убежденными в том, что стягивание УПА в Карпатах направлено исключительно против Советов и ни в коем случае против немецких интересов.

Если кто-то будет опасаться, что на своих карпатских позициях УПА захотела бы помешать или предотвратить возможный отход немецких войск, то такое предположение абсолютно нереально».

Из этого документа видно, что даже не все гитлеровские штабы и гражданские инстанции знали о том, что оуновцы (ОУН – организация украинских националистов) были заодно с фашистами. Открыто они действовали как «самостийники», борющиеся за независимую Украину, Подлинное их лицо было глубоко спрятано, его не знали даже многие рядовые члены бандеровских и оуновских организаций, их вслепую использовали руководители этих банд, которые были самыми настоящими агентами гитлеровских секретных служб.

Вот еще одно подтверждение этого, на сей раз из нашего документа:

«Осенью 1940-го органы государственной безопасности перехватили эмиссара центрального провода ОУН. У него нашли указание организациям националистов, в котором, кроме всего прочего, говорилось:

«В будущей войне немцев против Советов националисты должны рассматривать немцев не только как своих освободителей, а, главное, как сообщников. Поэтому от всех организаций и их членов требуется ведение активной подрывной работы еще до начала боевых действий, чтобы на деле доказать Германии, на что способны ее союзники по борьбе с большевиками».

Зверства оуновцев по отношению к населению Советской Украины были составным элементом их «программы», заранее предусмотренной гитлеровцами. Перед нападением фашистской Германии на СССР абвер забросил диверсионные группы именно на базы националистов. В ряде сел они жестоко расправились с мирными жителями.

С началом боевых действий шайки оуновцев развернули подрывную работу в тылу Красной Армии – шпионили, проводили диверсии, пытались сорвать эвакуацию людей и материальных ценностей. Переодетые в военную форму бандиты нападали на отдельные советские части, обстреливали их с чердаков, с заранее укрепленных огневых позиций. А сколько преступлений совершили печально известные бандеровские части «Роланд» и «Нахтигаль», которые под фашистскими знаменами перешли границу СССР в составе оккупационных войск!

Из отдельных фактов вырисовывалась страшная картина: сотни, тысячи расстрелянных, повешенных, зверски замученных граждан на Львовщине, Тернопольщине, Станиславщине (теперь – Ивано-Франковская область). И это только в первые месяцы войны.

Я умышленно назвал все адресаты в гитлеровском документе: они неопровержимо доказывают, кому служили оуновцы и бандеровцы.

По указанию своих хозяев в конце 1944 года Бандера и Стецко были направлены в Краков, в гитлеровскую абверкоманду-202, для того чтобы они были ближе к своим бандам и конкретно руководили их действиями в Прикарпатье.

Формировались банды УПА. Их основателями оказались те, кто еще недавно носил нарукавные повязки немецких шуцманов, а то и офицерские мундиры.

Первым руководителем националистических банд гестапо (а не ОУН!) назначило своего агента Дмитрия Клячковского, который действовал под псевдонимом Клим Савур, а позже – члена центрального руководства ОУН, бывшего командира батальона «Нахтигаль» Романа Шухевича по кличке Чупринка.

Они и их подручные террором загоняли в банду украинскую молодежь, готовили страшную роль братоубийц простым крестьянским хлопцам, далеким от понимания сложных политических ситуаций, возникающих на оккупированной врагом территории.

Бандиты чинили дикие расправы в западных областях Украины, Белоруссии, имея задание уничтожать «прокоммунистический элемент», беспощадно расправляться с каждым, кого можно считать потенциальным партизаном, подпольщиком, кто будет помогать им или хотя бы сочувствовать.

Пылали по ночам усадьбы. После налетов бандеровцев на подворьях, огородах оставались трупы задушенных, зарубленных топорами мужчин, женщин, детей.

Приближение Красной Армии к западным областям Украины вынуждало гитлеровцев и националистов тщательно маскировать и в то же время укреплять свое сотрудничество.

Одно отступление: не хочется, чтобы читатели подумали о моей забывчивости, – ратовал за объективность, за неуместность карикатур в серьезной литературе и вдруг применяет такое слово, как «бандиты», к оуновцам и бандеровцам. В данном случае это не мой огрех, гитлеровцы в официальных документах сами называли их не иначе как бандитами.

Вот выписка из протокола допроса Ильчишина – бывшего члена руководства ОУН. После того как его ознакомили с трофейными документами, попавшими в руки советской контрразведки, он, прочитав их, признался:

« – Да… Обидно, что они, абверовцы, не нашли других слов для нас, как бандиты. Бандиты – и все тут… Разве нельзя было найти другого слова для тех, кто в действительности были их сообщниками?

– А вы, Ильчишин, до сего дня не знали, что и гестапо и абвер вас, националистов, именовали только бандитами?..

– Не знал. Хотя Гриньох (член центрального руководства ОУН. – В. К.) мне рассказывал, что по поручению руководства он просил оружие для УПА, а гестаповский генерал Димг его высмеял и даже сказал: «Вы, любезный, в другом месте можете говорить про УПА, а не здесь. То, что вы называете УПА, мы, немцы, считаем бандой. Но не это самое страшное. Смотрите, чтобы народ не подумал о вас так, как мы, немцы». Я тогда не поверил Гриньоху, а теперь убедился, что он говорил правду».

Разумеется, генералу Петрову не приходилось самому организовывать операции по борьбе с бандами в тылу фронта, для этого были специальные люди и силы. Но информацию о ходе этой борьбы командующий получал регулярно. Главное не в этом. Я напоминаю читателям о том, что происходило в тылу 4-го Украинского фронта, потому, что действия банд отрицательно сказывались на боевых действиях войск. Подвоз боеприпасов, горючего, продовольствия и так был затруднен из-за плохого состояния дорог, а диверсии конечно же еще больше усложняли снабжение. Но основная беда была даже не в этом. Очень большой вред приносили националисты как шпионы гитлеровцев. Находясь среди населения и в тылах войск фронта, они регулярно и быстро передавали разведывательные сведения в немецкие штабы. Многое из того, что задумывало и пыталось осуществить командование фронта, становилось известно противнику, как только начинались перегруппировки, перемещения артиллерии и подвоз боеприпасов к месту готовящегося удара.

Для противодействия клевете и антисоветской пропаганде оуновцев приходилось вести большую разъяснительную работу среди населения. Чтобы не давать ни малейшего повода для разжигания антисоветской пропаганды со стороны националистов, учитывая при этом, что наши войска вышли на территорию соседнего государства, была издана специальная директива:

«1. Разъяснить всему личному составу войск, что Чехословакия является нашей союзницей, и отношение со стороны войск Красной Армии к населению освобожденных районов Чехословакии и к повстанческим чехословацким частям должно быть дружественным.

2. Запретить войскам самовольную конфискацию автомашин, лошадей, скота, магазинов и разного имущества.

3. При размещении войск в населенных пунктах учитывать интересы местного населения.

4. Все необходимое для нужд наших войск получать только через местные органы гражданской администрации чехословаков или через командование чехословацких повстанческих частей.

5. Лиц, нарушающих этот приказ, привлекать к суровой ответственности».

Кроме забот на передовой и в тылу у генерала Петрова немало времени и внимания занимало то, что происходило за линией фронта. Я имею в виду не разведку сил и действий противника, это обычная повседневная работа командующего, а другое. Как уже было сказано, в результате предательских действий со стороны командования восточно-словацкого корпуса этот корпус был гитлеровцами разоружен. Но это совсем не значит, что борьба против фашистов в Чехословакии прекратилась. Народ продолжал вести эту борьбу, партизанское движение разрасталось. Не случайно после того, как гитлеровцы объявили о подавлении восстания и пышно отпраздновали эту победу, им пришлось продолжать вести там боевые операции – на это были брошены две дивизии СС, бригада СС «Дирлевангер», 148-я дивизия «Татра», боевая группа «Шилл», мусульманский полк СС, пять противопартизанских батальонов, спешно формировались две новые дивизии «фольксштурма».

С кем же они боролись? В Чехословакии пылало мощное партизанское движение, поддерживаемое населением. Руководил всем Главный штаб партизанского движения Чехословакии, в который входили коммунисты Карол Шмидке, Густав Гусак и другие. Начальником этого штаба стал майор Красной Армии И. И. Скрипка. Советником от советского командования был полковник Алексей Никитович Асмолов. Многими партизанскими бригадами и отрядами командовали советские офицеры – Петр Величко, Алексей Егоров, Вячеслав Квитинский, Евгений Волянский, Алексей Садиленко, Всеволод Клоков и другие.

При Военном совете 4-го Украинского фронта был представитель центрального штаба партизанского движения, им непосредственно руководили генералы Петров, Мехлис, Корженевич. Такой же представитель был и при Военном совете 1-го Украинского фронта.

Военный совет и представитель штаба партизанского движения 4-го Украинского фронта осуществляли не общее руководство, а разрабатывали и осуществляли конкретные операции в тылу противника силами партизанских отрядов. Приведу для подтверждения этого рассказ полковника (а позднее – генерала) Асмолова:

«В конце января 1945 года партизанская бригада под командованием П. А. Величко получила задание штаба партизанского движения 4-го Украинского фронта освободить до подхода советских войск город Липтовски-Градок, а главное – захватить и удержать мост около Липтовски-Градока, чтобы им могли воспользоваться наши наступающие части. Спустившись с Высоких Татр, отряды бригады внезапно ворвались в город и завязали уличные бои. Партизанам не удалось очистить от врага весь Липтовски-Градок из-за его значительного превосходства в силах. В их руках оказались лишь западная и северо-западная окраины города. Но и это было чрезвычайно важно. Противник не смог вытеснить отряды бригады Величко и вернуть мост, который партизаны удерживали до подхода советских войск. Благодаря этому наши части успешно продвинулись в направлении Липтовского Микулаша.

Успешно взаимодействовало с наступающими советскими частями партизанское соединение, которым командовал А. М. Садиленко. Партизаны находились вблизи поселка Черный Балог, юго-восточнее города Брезно. Штаб партизанского движения 4-го Украинского фронта передал А. М. Садиленко приказ не пропускать к Черному Балогу и Брезно отступавшие части 208-й дивизии гитлеровцев. Как донесла партизанская разведка, сюда двигался 309-й горнострелковый егерский полк этой дивизии, носивший название «Эдельвейс». Непосредственное руководство операцией возлагалось на командира бригады Н. С. Радула, входившей в соединение А. М. Садиленко. Партизаны установили контакты с разведкой 42-й гвардейской дивизии и согласовали свои планы с советским командованием.

В течение одной ночи с помощью местных жителей все дороги, ведущие к Черному Балогу, были завалены деревьями и заминированы. Обильный снегопад и ударивший вдруг мороз завершили это своеобразное блокирование путей передвижения. Для врага оставался только один проход – через ущелье.

И вот 28 января 1945 года сотни вражеских солдат и офицеров начали медленно втягиваться в ущелье. Прозвучала команда, и по черной, растянувшейся на два километра ленте гитлеровцев, четко выделявшихся на ослепительно белом снегу, ударили партизанские пулеметы, автоматы и минометы. С тыла горнострелковый полк фашистов теснили советские подразделения 42-й гвардейской дивизии, а с флангов, с крутых заснеженных горных вершин и с фронта разили огнем партизаны. Несколько раз фашисты бросались в атаку, но безуспешно».

О значении и весомости этих совместных действий советских войск и партизанских отрядов так сказал Г. Гусак в своей речи на митинге в Банска-Бистрице 29 августа 1969 года:

«Если мы говорим о восстановлении чехословацкого государства, о восстановлении нашей национальной жизни, мы должны сказать о том, как мы завоевали эту свободу, кто нам помогал. Конечно, каждый народ, словацкий и чешский, внес большую долю в завоевание свободы. Но могли ли, друзья, Словацкое национальное восстание, партизанское движение в нашей стране иметь сколько-нибудь большую перспективу без помощи и без наступления Советской Армии в направлении наших границ и нашей территории? Мы знаем, что вся наша борьба – и борьба не только чешского и словацкого народов, но и других европейских народов – была связана и зависела от борьбы и жертв Советской Армии и советского народа. Об этом мы должны постоянно напоминать. На основе этого была восстановлена наша свобода, на этом и впредь основаны безопасность и уверенность чехословацкого государства».

Таким образом, во всей полосе 4-го Украинского фронта – там, где шли ожесточенные бои, а также на сотни километров в тылу этих боев и за линией фронта – всюду шла напряженная деятельность многих тысяч людей, и все эти действия обдумывал, направлял и вел генерал Петров со своим штабом.

Наступил 1945 год. Все были уверены, что это последний год войны. Верховный Главнокомандующий всенародно объявил задачу нашим войскам на 1945 год:

«…Довершить вместе с армиями наших союзников дело разгрома немецко-фашистской армии, добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы».

С радостным волнением ждал победного окончания войны и генерал армии Петров. Он уже ясно видел, что идут завершающие операции. Войска 3-го Украинского фронта совместно с частями югославской Народно-освободительной армии вошли в столицу Югославии – Белград. Взят Бухарест, и Румыния объявила войну фашистской Германии, ее войска участвуют в боях совместно с советскими частями. В конце декабря войска 2-го и 3-го Украинских фронтов завершили окружение будапештской группировки противника. 1-й Украинский фронт и 1-й Белорусский фронт уже нацелены на Берлин.

Успешно восстанавливалось народное хозяйство в освобожденных районах Советской страны, и промышленность все более полно обеспечивала всем необходимым Красную Армию.

В такой трудной для себя обстановке на востоке Гитлер решил все же провести крупную наступательную операцию на западе. Может быть, в какой-то степени это была демонстративная операция, своеобразная вспышка гнева против англосаксов, которые все-таки открыли второй фронт.

Видимо, Гитлер надеялся на то, что с руководителями Англии и Америки еще можно договориться, объединиться на почве общего противостояния коммунизму. И вот за то, что они не только открыли второй фронт, но и стали наступать, Гитлер их хотел теперь проучить.

Три немецких армии неожиданно ударили по войскам союзников в районе Арденн.

Работа над этой главой совпала с моей поездкой в Люксембург и Бельгию. Я посетил исходный район, где гитлеровское командование сосредоточивало войска для этого контрудара. Ходил по живописным горам и долинам, которые здесь называют маленькой Швейцарией. Я представлял, как под покровом деревьев прятались танки и артиллерия гитлеровцев. Не случайно был выбран именно этот район: у союзников было господство в воздухе, если бы они обнаружили сосредоточение больших сил, то своей авиацией разбомбили бы их, не позволив перейти в наступление. Но американо-английское командование, увлеченное своим продвижением после высадки, зная к тому же, что главные силы гитлеровцев находятся на Восточном фронте, даже не предполагало о возможности их наступления.

А они ударили. Да еще как! Три армии одновременно рванулись вперед.

В поселке Вилти есть небольшой музей, посвященный битве в Арденнах. Его создал и много лет встречает здесь посетителей очевидец этих боев, господин Швейг. Немолодой, располневший, но бодрый и энергичный, этот господин с большим подъемом рассказывает, как немецкие дивизии громили союзников.

– Им не хватало совсем немного сил, – говорит он. – Если бы немцы достигли Антверпена, где у союзников была главная база горючего, то дело кончилось бы полной катастрофой для американцев и англичан. Немцы заправили бы свои танки и сбросили бы союзников в море.

Много этих «если бы» было в рассказе господина Швейга. Но самый главный его грех в том, что он завершает свой рассказ, не упоминая о финале этой операции и причинах поражения гитлеровцев. На мой вопрос, почему он так поступает, хозяин музея ответил, что у него нет точных данных о том, что происходило в эти дни на Восточном фронте. Я пообещал и действительно послал ему сведения и даже схему действий наших войск, выручивших тогда союзников.

Но это, как говорится, к слову, а теперь я коротко напомню, чем все же завершилась Арденнская операция.

С 16 по 25 декабря гитлеровские войска продвинулись на 90 километров. К концу декабря союзники с трудом остановили их наступление. Но в ночь на 1 января Гитлер преподнес союзникам своеобразный новогодний «подарочек» – более 1000 самолетов нанесли внезапный удар, и фашистские дивизии ринулись в новое наступление в Эльзасе.

Гитлеровцы стремительно двигались вперед. Как известно, Черчилль в личном, строго секретном послании просил Сталина выручить союзников, попавших в такое сложное положение:

«Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы».

Довольно рано союзники заговорили о потере инициативы. Бои после высадки во Франции шли всего несколько месяцев, и при первом же контрударе гитлеровцев союзники потеряли инициативу! Дальше Черчилль спрашивает:

«Можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января?..»

Сталин ответил Черчиллю в своем послании, что обстановка не благоприятствует такому наступлению наших войск, ибо еще не закончена подготовка, да и погода не способствует этому.

«Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандующего решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Исходя из общей стратегической обстановки и из этих обещаний союзникам, Ставка отдала соответствующие распоряжения войскам, в том числе и 4-му Украинскому фронту. Войска 4-го Украинского фронта, взаимодействуя с левым крылом 1-го Украинского фронта, должны были нанести главный удар в направлении Горлице – Новы-Сонч и в дальнейшем на Краков. 1-я гвардейская армия и входивший в ее состав 1-й чехословацкий корпус должны были наступать на Люботин, Новы-Тарг и дальше по польской территории выйти в долину Вислы и Одера в районе Моравска-Остравы. 18-я армия должна наступать в направлении Попрад – Живец.

Основные усилия генерал Петров решил сосредоточить в полосе 38-й армии, где местность была наиболее благоприятной для наступления. Поэтому он выделил для 38-й армии большую часть артиллерии и танков. 1-й гвардейской и 18-й армиям предстояло действовать в горных условиях, и потому танков и артиллерии на усиление им было дано поменьше. В целом же 4-му Украинскому фронту предстояло преодолеть последние западные хребты Карпат и выйти к Моравска-Остравскому промышленному району.

Наступление было назначено на 12 января 1945 года.

Для того чтобы распылить резервы противника, Ставка решила, что первыми перейдут в наступление войска 2-го Украинского фронта – 6 января 1945 года. Это наступление соседнего фронта началось удачно. За два дня боев наступающие вклинились в глубину обороны до 40 километров и подошли вплотную к городу Комарно, хотя взять его не смогли, как не смогли и переправиться через Дунай.

Используя этот успех и учитывая, что внимание противника приковано именно к данному направлению, 12 января перешли к активным действиям войска правого крыла 2-го Украинского фронта, того самого, который прилегал вплотную к 4-му Украинскому. Преодолевая крутые склоны словацких Рудных гор, эти части хотя и медленно, но все-таки продвигались вперед.

В тот же день, 12 января, перешли в наступление войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов. Так началась Висло-Одерская операция.

12 же января Петров приказал наступать 18-й армии. В 10 часов утра после 40-минутной артиллерийской подготовки два корпуса этой армии пошли вперед: Петров стремился этим отвлечь внимание противника от того направления, где он намеревался нанести главный удар силами 38-й армии.

13 января начали наступление 2-й и 3-й Белорусские фронты, осуществляя Восточно-Прусскую операцию.

Таким образом, двинулся вперед весь советский фронт. Гитлеровцам в такой передряге уже было не до союзников, их контрнаступление на западе прекратилось.

До 17 января части 18-й армии вели очень тяжелые бои в горных условиях. Активные действия этой армии заставили противника производить перегруппировки и подбрасывать сюда силы, чтобы сдержать ее наступление. Особенно тяжелые бои развернулись на подступах к городу Кошице, который был превращен гитлеровцами в сильный узел сопротивления.

Подступы к городу прикрывались оборонительным рубежом с системой траншей полного профиля, которые проходили по западному берегу реки Ториса. В системе траншей были построены доты и блиндажи. Доступные танкам участки вне дорог были перекрыты эскарпами и противотанковыми рвами. Все мосты через реки Ториса и Гернад были подготовлены к взрыву, а места, удобные и возможные для переправ, были заминированы и пристреляны артиллерией. Подступы к городу с юго-востока и юга тоже прикрывались сильной линией обороны с траншеями полного профиля, проволочными заграждениями, минными полями, а направления, где могли пройти танки, были перекрыты надолбами, рельсовыми ежами и минными полями.

Непосредственно по окраине города был подготовлен оборонительный обвод, представляющий из себя не что иное, как самый настоящий укрепленный район.

Конечно же, видя такую сильную оборону врага и зная, как трудно придется здесь 18-й армии, генерал Петров находился именно на этом участке.

Наши части, усталые, понесшие заметные потери, все медленнее, все с большим трудом продвигались вперед. Петров понимал: наступление вот-вот может остановиться. Нужны резервы, хотя бы небольшие. Но их не было. Естественно, командующий не мог допустить невыполнения задачи. Кошице надо взять! Но чем? И вот Петров в который раз изучает карту, всматривается в местность, обдумывает положение своих войск и войск противника. Найти хоть бы маленькую зацепку, из которой можно развить успех! Но ее нет.

С утра 17 января 18-я армия предприняла еще одну попытку взять Кошице. Враг, как показалось Петрову, встретил наши части еще более сильным сопротивлением. За день боя они совсем не продвинулись вперед.

Казалось бы, создалась ситуация, из которой нет выхода. Но Петров не из тех, кто опускает руки в безвыходном положении. Он начинает прикидывать: если противник усилил здесь сопротивление, значит, откуда-то он снял свои части. Подхода резервов наша разведка не обнаружила. С какого же участка переброшены сюда подкрепления? Надо искать! И Петров приказывает разведке всех частей спешно и как можно более точно установить состав войск противника перед собой, его силы.

Выслушав доклады, Петров вдруг уловил в словах командующего 18-й армией то, что искал. Генерал Гастилович доложил, что разведка, высланная от 159-го полевого укрепленного района, установила, что на их участке гитлеровцы стали слабее. Местные жители рассказали, что позавчера противник перебросил отсюда часть войск в район Кошице.

Петров приказывает Гастиловичу немедленно послать в наступление 159-й укрепрайон. На первый взгляд естественное, логичное решение. Но надо напомнить читателям, что укрепленный район (УР) – это формирование, предназначенное для выполнения оборонительных задач. Ему поручается определенная полоса, которую УР оборудует полевыми фортификационными сооружениями, насыщает полагающимся ему по штату оружием и создает таким образом мощный укрепленный район. Подвижность его если и предусматривается, то лишь после завершения боев на этом участке, вперед или назад – это уже зависит от исхода операции. И вот Петров принимает решение послать УР в наступление! Не знаю, было ли где-нибудь такое на других фронтах, я не слышал.

И какой риск! А что, если противник ударит на этом направлении, когда УР уйдет из фортификационных сооружений и лишится своей главной силы?

Да, риск был немалый. Но и выхода другого не было. Вот что пишет командир этого 159-го УР генерал-майор (тогда полковник) И. Н. Виноградов:

«Бросив в бой резервы остальных батальонов, мы к рассвету 18 января прорвали первую оборонительную полосу немцев на всю ее глубину и вышли ко второй… Выяснилось, что и она занята сравнительно небольшими вражескими силами, но все же одних лишь резервных подразделений недостаточно для ее прорыва.

А прорывать ее нужно было немедленно (и этого требовал неотступно Петров! – В. К.), пока вражеское командование не начало подбрасывать сюда подкрепления. Тем более что, взломав и здесь оборону противника, мы получили бы возможность выйти непосредственно к городу Кошице».

Используя успех УР, пошли вперед соседние с ним 318-я и 237-я стрелковые дивизии, противник был сбит с оборонительного рубежа и отброшен на десятки километров. Вот что значит уловить необходимый нюанс в обстановке и двинуть вперед тех, кому даже не полагается наступать!

19 января 1945 года Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный командующему войсками 4-го Украинского фронта генералу армии Петрову и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Корженевичу. В этом приказе говорилось:

«Войска 4-го Украинского фронта, перейдя в наступление 15 января из района западнее города Санок, прорвали сильно укрепленную оборону противника и за 4 дня наступательных боев продвинулись вперед до 80 километров, расширив прорыв до 60 километров по фронту».

В ознаменование этой победы Москва салютовала героическим войскам 4-го Украинского фронта.

В тот же день, 19 января, начался штурм Кошице. На город наступали части 3-го горнострелкового корпуса, а 17-й гвардейский стрелковый корпус наносил удар юго-западнее Кошице. Гитлеровские войска здесь сопротивлялись ожесточенно, потому что Кошице был крупным узлом коммуникаций в Восточной Словакии. И, кроме того, в городе были очень важные для противника заводы. Гитлеровцы стремились удержать Кошице во что бы то ни стало.

Генерал Петров сделал все необходимое для того, чтобы войска не задерживались на подступах к городу, благодаря его инициативному и своевременному руководству, а также и смелым действиям командующего 18-й армией генерала Гастиловича, к исходу дня, сломив сопротивление противника на подступах к городу и на его окраинах, части 18-й армии завязали уличные бои. В этот же день, 19 января, противник был выбит из Кошице с большими для себя потерями. Было взято много пленных.

В боях за город особенно отличились части 159-го полевого укрепленного района полковника И. Н. Виноградова и 318-й горнострелковой дивизии генерал-майора В. Ф. Гладкова.

На следующий день, 20 января, Верховный Главнокомандующий издал новый приказ, адресованный генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 20 января, с боем овладели на территории Польши городом Новы-Сонч и на территории Чехословакии городами Прешов, Кашице и Бардеев – важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев».

Наиболее отличившимся частям присваивались название Прешовских и Кошицких.

Рассказывая о предыдущих сражениях, я знакомил читателей с теми гитлеровскими полководцами, с которыми приходилось «скрестить шпаги» Ивану Ефимовичу Петрову. Мне кажется, необходимо познакомить читателей и здесь с тем, кто противостоял Петрову в этих завершающих сражениях. Тем более, что 17 января на должность командующего группой армий «Центр» был назначен генерал-полковник Фердинанд Шернер, с которым читателям предстоит еще не раз встретиться до нашей победы. Кстати, Шернер был очередной и последний «оппонент» Петрова, которому даже в ходе гибельных последних боев Гитлер присвоил звание генерал-фельдмаршала.

Необходимость назначить генерал-полковника Шернера на этот участок фронта была вызвана тем, что Моравска-Остравский промышленный район практически оставался единственным, снабжавшим гитлеровскую армию в этих завершающих сражениях. Гитлер все еще надеялся на то, что ему удастся заключить сепаратный мир с нашими западными союзниками и тем самым спасти рейх от уничтожения.

Что касается Шернера, то он действительно был опытный вояка. Начал офицерскую карьеру лейтенантом еще в годы первой мировой войны, показал себя смелым в боях, за что был удостоен ордена. В 1922 году Шернер – капитан, в 1934-м – майор и работник генерального штаба в отделе иностранных армий, в 1937 году – полковник, командует горно-стрелковым полком. Он участвовал в захвате Австрии, Чехословакии, Польши, Бельгии, Голландии и Франции. При нападении на Советский Союз уже был в чине генерал-майора и командовал горноегерской дивизией на мурманском направлении, где вскоре был назначен командиром корпуса и находился там до 1943 года.

Шернер познакомился с Гитлером в 1920 году и, как он сам говорил, «был одним из первых германских офицеров, примкнувших к национал-социалистскому движению еще в период его зарождения». Шернер был убежденный враг коммунизма и заявил: «Мои враги – это большевики!» Всюду, где только была возможность, он с оружием в руках выступал против коммунистов, в частности в 1919 году он принимал участие в ликвидации Баварской советской республики, а также в подавлении революционного движения в Рейнской области.

За действия в захватнических походах в страны Европы Шернер был награжден Рыцарским крестом, а в 1944 году – дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. В том же году, вспомнив о его давней преданности идеям национал-социализма, Гитлер назначает Шернера на пост начальника штаба по национал-социалистскому воспитанию войск при главном штабе верховного командования сухопутных сил. Однако в появлении рядом человека, занимающегося национал-социалистской проблематикой, усмотрел для себя опасность Борман. Они не поладили, и вскоре Шернер был назначен командующим группы армий «А». Здесь, в районе Крыма и Румынии, Шернер также проявил свой, как пишут его начальники и подчиненные, главный тактический и стратегический принцип: любой ценой удерживать позиции.

В июле 1944 года, когда Красная Армия успешно развивала наступательные операции на севере вдоль берега Балтийского моря, Шернер назначается командующим группой армий «Север». Под новый, 1945 год Шернер получает от Гитлера самую высокую награду – бриллианты к дубовым листьям. Насколько это высокая награда, свидетельствует тот факт, что в Германии к концу войны было всего 22 человека, имеющих такую награду, Шернер был двадцать третьим.

Как свидетельствуют сослуживцы Шернера, самой главной чертой его как военачальника, на которой держался его авторитет, была жестокость. Бывший помощник германского военного атташе в Румынии Макс Браун, знавший Шернера на протяжении четверти века, вспоминал:

«Шернер ежедневно разъезжал по какому-либо участку своего фронта, большей частью по тылу. За ним следовал автобус или грузовая машина, служившая для погрузки „преступников“. Все солдаты, обратившие на себя его внимание каким-либо нарушением дисциплины, правил движения на дорогах или имевшие при себе неправильно оформленные документы, немедленно задерживались, и он „по собственным законам“, лично приговаривал их к тяжелым наказаниям, часто к смерти, якобы за трусость перед противником. „Я не нуждаюсь в суде, я сам у себя судья“, – часто говорил Шернер».

Неудивительно, что там, где появлялся Шернер, дрожали все, начиная от солдата и кончая высшими офицерами.

В дни назначения на должность командующего группой армий «Центр», когда он «скрестил шпагу» с генералом армии Петровым, Шернер был предельно ожесточен и полон решимости «спасти Германию», что приказал ему фюрер в личной беседе.

И вот, как видим, в самом начале «единоборства» (если это можно так назвать) Петров наносит Шернеру два чувствительных удара, отмеченных Верховным Главнокомандующим нашей армии.

Гитлеровцы, отступая из Кошице, взорвали и вывели из строя заводы, подожгли вокзал, разрушили жилые дома. Они не щадили ни культурные, ни исторические ценности, ни памятники. Был ограблен музей и вывезено из театра его имущество. То, что осталось в Кошице, уцелело благодаря стремительному наступлению частей генерала Петрова – только это не позволило гитлеровцам окончательно разрушить город.

Жители города встречали советских воинов с большой радостью. Еще рвались снаряды на улицах, а к командирам наших частей приходили горожане и предлагали свою помощь, чтобы провести войска в обход сопротивлявшихся гитлеровцев.

Кошице – второй по величине промышленный и административный центр Словакии. Его освобождение было и политическим актом в жизни Чехословакии: Кошице стал местом пребывания нового чехословацкого правительства. Выражая свою искреннюю благодарность и уважение генералу Петрову, приложившему так много сил для освобождения и спасения Кошице, местные власти присвоили Петрову звание почетного гражданина города. С любовью была изготовлена специальная грамота. Сама эта грамота, сделанная хорошими художниками, представляет собой произведение искусства.

В дни радости и победных боев за город Кошице Петров не упускал из виду главной намеченной цели. Еще готовясь к штурму Кошице, отвлекая сюда много сил противника, командующий фронтом 15 января посылает в наступление 38-ю армию на направление избранного им главного удара. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки враг, не ожидавший здесь такого сильного удара и считавший, что главные усилия в настоящее время сосредоточены в районе Кошице, начал отступать.

16 января к 11 часам утра части наши овладели городом Ясло. В боях за этот город особенно отличились чехословацкие артиллеристы. Отмечая их заслуги, Верховный Главнокомандующий присвоил наименование Ясловских 2-му и 4-му истребительным противотанковым и 5-му пушечному артиллерийским полкам 1-го чехословацкого армейского корпуса.

В честь такой знаменательной победы чехословацких артиллеристов 15 января с тех пор отмечается как День артиллерии в чехословацкой Народной армии.

Чтобы бить противника более быстрыми темпами, командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко ввел в бой свою подвижную группу. Танкисты 31-й и 42-й отдельных гвардейских танковых бригад смело врывались в тыл противника, перерезали пути отхода вражеским частям и создавали благоприятные условия для наступления пехоты с фронта.

В эти же дни войска 1-го Украинского фронта быстро продвигались в направлении Бреслау, Катовице, Кракова, и это создавало благоприятные условия для наступления правого фланга войск Петрова. Иван Ефимович не замедлил воспользоваться этим обстоятельством: 18 января была двинута в наступление 1-я гвардейская армия. Вместе с ее частями наступал и 1-й чехословацкий армейский корпус. В течение дня они продвинулись до 22 километров в глубину и прорвали фронт шириной до 60 километров.

Генерал Петров неоднократно бывал в чехословацком корпусе, его связывали добрые отношения с Людвиком Свободой. Руководя боями, Иван Ефимович с особой заботой и участием относился к командиру 1-го чехословацкого армейского корпуса в эти дни. Он понимал его отцовское горе – дело в том, что в это время пришла весть, что сына Людвика Свободы, Мирека, фашисты зверски замучили в Маутхаузене. В разговорах с Иваном Ефимовичем Свобода сказал и о том, что его очень беспокоит судьба жены и дочери, о которых он ничего не знает с лета 1939 года.

Генерал Петров был очень внимателен ко всем нуждам 1-го чехословацкого армейского корпуса, своевременно снабжал его всем необходимым.

Положение германской армии на всех фронтах, прямо скажем, было плохое. Тем не менее в район, прикрывающий Моравска-Остраву, подбрасывались резервы, взятые отовсюду, откуда только можно, да и откуда даже нельзя было брать. Шернер предпринимал огромные усилия для того, чтобы выполнить приказ Гитлера и удержать этот промышленный район.

Однако генерал Петров, умело маневрируя имеющимися в его распоряжении войсками, несмотря на невероятные трудности ведения боев в горной местности, да еще при плохой погоде, наносил войскам Шернера удар за ударом.

И в конце января вновь следуют один за другим три приказа Верховного Главнокомандующего, адресованных генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 27 января, с боем овладели городами Вадовице, Спишска-Нова-Вес, Спишска-Стара-Вес и Левоча – важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев».

На следующий день опять приказ Верховного:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 28 января, овладели крупным административным центром Чехословакии городом Попрад – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника».

И на следующий же день новый приказ:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 29 января, овладели городом Новы-Тарг – важным узлом коммуникаций и сильным опорным пунктом обороны противника».

Это уже не просто залпы и не просто салюты нашей Родины в честь доблестных войск 4-го Украинского фронта, руководимых генералом армии Петровым, а настоящий победный фейерверк!

Преодолевая западный Карпатский хребет, войска 4-го Украинского фронта освобождали теперь города и села трех государств: Польши, Чехословакии и Венгрии.

19 января 1945 года был приказ Верховного Главнокомандующего маршалу Коневу – командующему 1-м Украинским фронтом и генералу армии Соколовскому, начальнику штаба этого фронта, отмечающий их умелые действия по освобождению крупного культурно-политического центра союзной нам Польши, города Кракова.

К 11 февраля 1-я гвардейская и 18-я армии 4-го Украинского фронта подошли и завязали бои за город Бельско. Три дня наши войска вели уличные бои, занимая дом за домом, и 12 февраля в полдень выбили противника из города Бельско. И опять был очередной приказ Верховного Главнокомандующего генералу Петрову и генералу Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 12 февраля, штурмом овладели городом Бельско – крупным узлом коммуникаций и мощным опорным пунтом обороны немцев на подступах к Моравска-Остраве…»

Таким образом, в ходе зимнего январско-февральского наступления войска 4-го Украинского фронта, преодолев большую часть Западных Карпат, продвинулись от 175 до 225 километров. Своими успешными наступательными действиями фронт сковал в Карпатах крупные силы врага и тем самым способствовал успеху своих соседей справа, 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, в Висло-Одерской операции по освобождению Силезии и взятию Кракова, а также помогал 2-му и особенно 3-му Украинскому фронту (соседу слева) отразить три мощных контрудара врага под Будапештом.

4-й Украинский фронт внес свою лепту в грандиозное январско-февральское наступление Красной Армии, в ходе которого фронт гитлеровцев был взломан на протяжении 1200 километров. Наши войска в Восточной Пруссии продвинулись на 270 километров и достигли низовьев Вислы. С плацдарма на Висле до нижнего течения Одера советские дивизии прошли вперед на 570 километров, с Сандомирского плацдарма – на 480 километров. За 40 дней наступления было освобождено 300 городов, взято в плен 350 тысяч солдат и офицеров, уничтожено и захвачено 3000 немецких самолетов, 4500 танков, 12 000 орудий.

Подводя итоги этого наступления, Верховный так сказал о командном составе наших войск:

«Генералы и офицеры Красной Армии мастерски сочетают массированные удары могучей техники с искусным и стремительным маневром».

Мне кажется, эти слова имеют прямое отношение и к генералу Петрову.

В ходе успешных операций на завершающих этапах войны некоторые военачальники, командующие фронтами, еще в 1944 году за умелое руководство боями были удостоены высокого звания Маршала Советского Союза. Почти все они носили геройские Звезды на груди.

Думается мне, что и генерал Петров к тому времени тоже вполне заслужил звания и маршала и Героя. Вспомним Одессу, Севастополь, остановку гитлеровцев на пути к бакинской нефти, предотвращение катастрофы под Туапсе, блестящую Новороссийскую операцию, прорыв «Голубой линии» и освобождение Тамани. А сколько раз им было проявлено личное мужество, о чем я здесь рассказал (а еще больше не рассказал!), взять хотя бы эпизод при освобождении Ужгорода. И вот, наконец, подряд десять салютов Родины и благодарственных приказов Верховного Главнокомандующего. Неужели всего этого недостаточно, чтобы отметить Петрова высоким званием и наградой?

Значит, были какие-то сдерживающие мотивы?

Да, к сожалению, были. С великой горечью за Ивана Ефимовича я приступаю к описанию очередной беды, постигшей его. Трудно и горько писать о ней. А как же больно было Петрову пережить все это?

После очередного успеха 4-го Украинского фронта, отмеченного 12 февраля салютом Родины в его честь. Военный совет фронта 13 февраля представил в Ставку план дальнейших боевых операций. Через три дня он был утвержден.

По этому плану предусматривалось сначала провести частную операцию для того, чтобы улучшить исходное положение, а потом осуществить большую, очень глубокую операцию на 450 километров, выйти на рубеж реки Влтавы и освободить столицу Чехословакии Прагу.

На первом этапе генерал Петров решил овладеть Моравска-Остравским промышленным районом. Главные усилия фронта он сосредоточивал на правом крыле, в полосе 38-й и 1-й гвардейской армии. Взятие Моравска-Остравы возлагалось при этом на 38-ю армию. 1-я гвардейская армия должна была ей содействовать, а 18-я армия активными наступательными действиями на левом фланге фронта отвлекать на себя силы противника и не позволять маневрировать ими.

За конец февраля и начало марта эта большая, серьезная операция была тщательно подготовлена.

Общая стратегическая обстановка, а также усилия соседних фронтов благоприятствовали действиям 4-го Украинского фронта. Красная Армия освободила большую часть Польши, вступила на территорию фашистской Германии и глубоко там продвинулась: после форсирования реки Одер до Берлина оставалось всего 60 километров. С запада в сторону Берлина продвигались части наших союзников – английские и американские войска.

Над Германией нависала катастрофа – не только военная, но и экономическая. Для обеспечения дальнейших боевых действий у Германии уже не было больше прежней могучей промышленности – только остатки ее. И одним из главных промышленных районов стал Моравска-Остравский. Там в это время действовали металлургические, химические, машиностроительные, нефтеперегонные, электрокабельные и многие другие предприятия и угольные шахты.

О том, какое значение получил ныне этот район, свидетельствует тот факт, что в Моравска-Остраву в начале марта приезжал Гитлер. Он держал речь перед командным составом, требовал любой ценой удержать этот район и грозил самыми строгими наказаниями в случае отступления отсюда.

До всего личного состава гитлеровских частей было доведено, что этот район представляет собой последнюю надежду рейха. Об этом свидетельствуют показания пленного 473-го пехотного полка 254-й пехотной дивизии:

«4 марта командир дивизии генерал-лейтенант Беккер посетил наш полк и обратился к нам с речью. Он сказал, что от Моравска-Остравской земли зависит теперь 80% военного производства. „Если вы отдадите Моравскую Остраву, – говорил он нам, – вы отдадите Германию“…»

Помимо мер идеологического воздействия и угроз гитлеровское командование строило свои расчеты по удержанию Моравска-Остравы на мощных укреплениях. Конечно, возводить такие укрепления в ходе боев было уже поздно, но случилось так, что Моравска-Остраву прикрывала с востока старая линия долговременных сооружений. Эта линия была создана в двадцатых – тридцатых годах под руководством французских инженеров, которые строили в свое время линию Мажино.

Что из себя представляли эти укрепления, хорошо видно из воспоминаний маршала К. С. Москаленко, который осматривал их уже после взятия:

«…когда мы… уже в конце апреля осматривали эти сооружения, то пришли к выводу: нам прорывать такую долговременную оборону довелось впервые. Добавлю: в дальнейшем, подробно знакомясь с боевыми действиями наших войск на других фронтах, я обнаружил, что в годы войны с фашистской Германией всего лишь на трех участках пришлось прорывать мощную долговременную оборону. Одним из них был Карельский перешеек, другим – граница Восточной Пруссии, третьим – Моравска-Остравский район, на пороге которого и стояла ранней весной 1945 года наша 38-я армия. Возможно, этот перечень неполон, но вряд ли можно его намного увеличить… Подходы к Моравска-Остраве с востока прикрывались тремя долговременными оборонительными полосами… Здесь были построены железобетонные доты различных типов: пулеметно-артиллерийские с 6–8 амбразурами и пулеметные с б, 2 и 1 амбразурами. Почти у всех было также по 2–3 пулеметных колпака, возвышавшихся над землей на 30–50 сантиметров. Полоса состояла из 4 линий укреплений…

Все эти сооружения были тщательно замаскированы, и на расстоянии их нельзя было отличить от множества расположенных вокруг холмов. Соединялись они ходами сообщения. В 75–100 метрах перед дотами были сооружены контрэскарпы с железобетонными опорными стенками. Их продолжением служили надолбы на бетонном фундаменте. Пространство между дотами и впереди контрэскарпов полностью простреливалось».

Генералу Петрову в годы войны не везло во многих отношениях: бои ему приходилось вести почти всегда в крайне трудных условиях – прибрежных, горных, заболоченных местностях, войск обычно не хватало, а вражеские части противостояли сильные. Так было и в завершающих сражениях: на других фронтах войска маневрировали на оперативных просторах, а перед фронтом Петрова – горы и линия долговременных сооружений, на многих участках противник сокрушен и подавлен, а перед 4-м Украинским упорно сопротивляется. Всюду идут ожесточенные бои. Нацистские агитаторы в сопровождении гестаповцев зачитывали в частях вот такой документ, несомненно составленный самим Шернером:

«Теперь дело идет о жизни и смерти. Бояться смерти нам нечего. Смерть предопределена человеку в час его рождения. Идите на фронт и деритесь. Если попадете в плен – вас расстреляют русские, если попробуете убежать в тыл – вас расстреляют свои, а если попробуете перебежать к русским – на родине будут уничтожены ваши семьи. Ну, а теперь вперед на врага…»

Напомню еще раз о том, что в тылах 4-го Украинского фронта действовали гитлеровские разведчики и группы бандеровцев, которые сотрудничали с фашистами и передавали им важную информацию.

Гитлеровскому командованию стало известно о подготовке наших частей к решительному наступлению на Моравска-Остраву. Позднее это подтвердили пленные. Вот несколько выписок из их показаний:

«О наступлении мы были предупреждены вчера, и поэтому ничего неожиданного в нем для нас не было».

Другое показание:

«Вчера вечером, когда я находился в 3-й роте, командиру роты было сообщено, что завтра утром, то есть 10 марта, ожидается генеральное наступление русских. Командиру роты было приказано в 4 часа ночи уйти на вторую линию обороны, оставив впереди только заслон из одного или двух отделений».

И еще:

«9 марта в 24.00 было получено сообщение, что русские утром 10 марта начинают наступление. Нам было приказано в 4.00 по немецкому времени очистить первую линию, оставив в ней одно отделение».

И вот пришло 10 марта, день, назначенный для наступления. Утром дул сильный ветер, небо было затянуто низкой облачностью, начался снегопад. Крутила метель. Видимость упала до минимума. Вести прицельный огонь артиллерией было почти невозможно. Принять участие в обеспечении наступления авиация не могла. В 6 часов 30 минут на наблюдательный пункт 38-й армии прибыл генерал армии Петров. Условия для боевых действий складывались настолько тяжелые, что у военачальников, подчиненных Петрову, возникла мысль просить об изменении срока наступления. Вот что пишет об этом К. С. Москаленко:

«Встретив его (Петрова. – В. К.) вместе с членом Военного совета А. А. Епишевым и командующим артиллерией армии полковником Н. А. Смирновым, я доложил, что войска готовы к наступлению, но условия погоды не позволяют начать артиллерийскую подготовку. Она не принесет ожидаемых результатов, говорил я, так как огонь можно вести лишь по площадям, а не по целям. В заключение изложил просьбу: позвонить Верховному Главнокомандующему и попросить перенести срок наступления.

И. Е. Петров не согласился.

– Сроки утверждены Ставкой, они окончательные, – ответил он. – Просить о переносе времени наступления не буду.

После этого он позвонил командующему 1-й гвардейской армией генерал-полковнику А. А. Гречко, который после доклада о готовности войск к наступлению подчеркнул нецелесообразность начинать артиллерийскую подготовку в сложившихся условиях. Прислушиваясь к разговору, я с теплым чувством подумал об Андрее Антоновиче Гречко: и ему опыт подсказывал необходимость отсрочки наступления, так что вдвоем нам, быть может, удастся убедить в этом И. Е. Петрова. К сожалению, командующий фронтом отклонил и просьбу А. А. Гречко.»

Может быть, Петрову следовало согласиться с опытными командармами? Наверное, это так. Но все же думаю, что нежелание Петрова перевести срок наступления зависело не от упрямства. Иван Ефимович знал, что к такой просьбе в Ставке отнесутся неодобрительно. Можно предположить, что Петров, не раз уже «битый» Верховным, на этот раз не обратился к нему, опасаясь его гнева. Не время было просить об отсрочке наступления в условиях, когда наши войска вот-вот нанесут удар на Берлин, когда фашистская Германия фактически доживает свои последние дни. У Петрова были все основания считать, что моральный дух и вообще былое военное могущество гитлеровской Германии сломлено. Он надеялся, что в обстановке успешных действий советских войск на всех фронтах (так, на севере в Курляндии было изолировано до 26 дивизий противника, в Восточной Пруссии около 32 дивизий, большая группировка была окружена и уничтожалась в районе Будапешта) будет достигнут успех и на моравска-остравском направлении.

Итак, наступление все же началось в день и час, установленные Ставкой. Обстановку этого дня можно представить себе по дневниковой записи Константина Симонова. В качестве военного корреспондента он весь этот день провел рядом с Петровым, был вместе с ним на наблюдательных пунктах у К. С. Москаленко и А. А. Гречко, был в «виллисе» комфронта, когда тот объезжал наступающие части. Опираясь на эту запись, опубликованную позже в книге «Разные дни войны», а также на то, что Константин Михайлович рассказывал мне лично, попробуем представить себе, как, в каких условиях развивалась эта операция, что в реальности делал и говорил Петров.

Метель все усиливалась. На горизонте не было видно ничего, кроме сплошной серо-белой пелены. Артподготовка началась точно в 7.45. Рев артиллерии был оглушительный, все вокруг гремело, но сквозь метель были видны только вспышки выстрелов ближайших батарей. В такую метель ни о каком наблюдении за целями говорить не приходилось. Огонь велся по заранее намеченным координатам. Приехавший вместе с Мехлисом на наблюдательный пункт Петров, забравшись наверх, на чердак, приказал выломать кусок крыши и некоторое время наблюдал, высунувшись наружу, но рассмотреть все равно ничего было нельзя. Петров спустился вниз, в помещение фольварка, где размещался наблюдательный пункт 38-й армии. В жарко натопленной комнате сидели Москаленко с Епишевым.

Петров стал обсуждать с Москаленко погоду: по мнению Ивана Ефимовича, на первое время такая погода – это даже неплохо для пехоты. Если она дружно пойдет и сразу прорвет оборону, то при плохой видимости будет меньше потерь. Но если метель затянется надолго, это уже беда.

Москаленко беспрерывно вызывал к телефону то одного, то другого из своих подчиненных, требовал сведений – как идет продвижение, до какого рубежа дошли их части. Настоящей ясности пока не было. Не было ее и в докладе только что приехавшего с передовой офицера связи. Возможно, присутствие многочисленного начальства взволновало его, и он путался при докладе.

Петров обратился к нему:

– Вы на чем, майор, на «виллисе»?

– Да.

– Так вот, садитесь снова на свой «виллис» и поезжайте прямо по дороге до передних порядков пехоты. В общем, доезжайте, докуда сумеете доехать. Не ищите по дороге никаких штабов, а просто догоните пехоту. Определите, где она сейчас. И немедля возвращайтесь назад. Все дело в быстроте вашего доклада!

Майор ушел.

Дальше Петров почти все время сидел молча. Изредка он связывался по телефону с армией Гречко, где наступление развивалось примерно так же, как здесь. В происходящее у Москаленко он почти не вмешивался, только иногда время от времени вставлял несколько слов по ходу телефонных разговоров командарма с его подчиненными.

Симонов особо подчеркивает, что это стиль работы Петрова – предоставлять возможно большую инициативу командармам. Он вносил поправки деликатно, видимо, не желая давить своим присутствием на действия Москаленко.

– Надо вводить мехкорпус, а то опоздаем, – говорит, например, Москаленко.

Петров ничего не отвечает, как будто этих слов не было. Он, видимо, не согласен с предложением Москаленко, но внешне ничем это не выражает. И Москаленко уже не возвращается к сказанному…

По телефону сообщили, что немцы подорвали мост, переброшенный через выемку железной дороги, а там сейчас образовалась большая пробка – стоят и артиллерия и танки…

Инженер докладывает, что материал для восстановления взорванного немцами моста уже подготовлен и его везут сейчас туда, к выемке.

– Володин, не будьте таким нерасторопным, как прошлый раз, – обращается Петров к инженеру. – Сегодня проверю, способны ли вы поддерживать порядок на дорогах…

Появился новый офицер связи. На нем шинель до такой степени мокрая – видимо, метель постепенно превращается в дождь. Петров впервые за все время говорит с нескрываемым раздражением (до этого он выглядел спокойным):

– Прохвосты прогнозчики!..

Он приказывает позвонить в корпус, в который намерен выехать («Пусть поставят на перекрестках дорог маяков!»), и уезжает от Москаленко.

На первом «виллисе», открытом, без тента, с автоматчиком и постоянным своим спутником лейтенантом Кучеренко – Петров, на втором – Мехлис.

Через несколько километров «виллис» командующего наталкивается на первую пробку. Кучеренко и автоматчик соскакивают с машины и бегут растаскивать пробку. Она образовалась из-за того, что на дороге в два ряда остановились машины мехкорпуса. Пробка такая, что, кажется, она вовеки не сдвинется с места. Лица у всех мокрые, шинели промокли насквозь. Все мерзнут от пронизывающего до костей ветра и дождя со снегом…

Петров со спутниками идут примерно с километр пешком, подходят к железной дороге под аккомпанемент немецкого артиллерийского огня. Двухколейная железная дорога проходит в огромной выемке, глубина которой местами двенадцать и даже пятнадцать метров. Через эту огромную выемку и был перекинут взорванный сейчас немцами мост.

Вдоль дороги – аллея с огромными деревьями. Сейчас их пилят для того, чтобы сделать деревянные клетки и заложить ими железнодорожную выемку.

Петров спрашивает:

– Когда сделаете?

– За ночь.

– Когда точно?

– К пяти утра.

– Точно?

– Точно.

Останавливаемся у самой выемки.

– Вот теперь все ясно, – говорит Петров. – Танки встали и артиллерия встала из-за этого моста. И в этом одна из главных причин задержки наступления. А штабы нам морочат голову по телефону: «Продвинулись, продвинулись».

Он подзывает кого-то и отдает приказание, чтобы, не дожидаясь восстановления моста, часть артиллерии перебиралась на другую сторону; говорит, что танки там не пройдут, слишком тяжелы, а «студебеккеры» с пушками на прицепе могут благополучно пройти.

К Петрову подходят два полковника из мехкорпуса.

– Ну а вы что? – говорит им Петров. – Ваши же танки стоят! Давайте сюда ваших людей, чтобы помогли поскорее мост восстановить.

– Да, теперь все ясно, – повторяет Петров, шагая обратно по шоссе к своему «виллису».

Машина с трудом пробирается через все еще не растащенную до конца пробку и наконец доезжает до штаба корпуса. Петров связывается с Москаленко, говорит ему о пробке, о картине, которую застал у железнодорожной выемки, и добавляет:

– Для того чтобы реально поддержать пехоту, нам неминуемо придется сейчас убрать с дороги часть артиллерии и развернуть ее на огневых позициях пока что по эту сторону железнодорожной выемки.

Поговорив с Москаленко, Петров звонит в соседний корпус, куда он собирается теперь ехать. На этот раз дорога идет через рубеж недавнего переднего края. Снегу за эти шесть-семь часов намело столько, что и воронки, и трупы, и вообще все заметено снегом. Навстречу идут раненые, в такую погоду особенно измученные, с шинелями внакидку.

Доехали до штаба корпуса. Его командир генерал Шмыго, небольшого роста, коренастый человек, спокойно и деловито докладывает о положении на его участке. Петров сидит над картой и проверяет по ней доклад. Выясняется, что за первые восемь часов наступления корпус мало продвинулся – от двух с половиной до трех километров. Но, как выражается Шмыго, в последний час он почувствовал у себя на левом фланге намечающийся успех и предлагает ввести там часть своих вторых эшелонов, чтобы развить продвижение.

– Где крепче всего держатся немцы? – спрашивает Петров.

Шмыго показывает по карте где.

– Как ваше мнение, – спрашивает Петров, – на этом рубеже, в который вы уперлись, сосредоточены их резервы или это просто их вторая линия?

Шмыго колеблется.

– Думаю, что резервы, – говорит он, но в его голосе нет уверенности. Видимо, он еще не решается сделать тот неприятный и для него и для командующего фронтом вывод, что, в сущности, преодолена до конца только первая линия, на которой немцы держали меньшую часть войск. А вторая линия, на которую они успели до начала наступления отвести большую часть сил, хотя в какой-то мере и накрыта огнем во время нашей артподготовки, но не подавлена.

Выслушав Шмыго, Петров сам делает за командира корпуса этот неприятный вывод, договаривая до конца то, что Шмыго имел в виду, но не решился высказать…

Затем под снегом, переходящим в дождь, Петров едет в танковый корпус, отдает там приказание колонне танков свернуть с дороги и встать на ночь неподалеку отсюда, вблизи деревни.

– Пусть люди отдохнут и немного обсушатся по домам.

Поясняя свое приказание, Петров говорит, что сегодня, по всей вероятности, корпус не будет введен в дело и, стало быть, людям незачем мокнуть.

От танкистов он едет к Гречко. По проселочной дороге «виллис» скачет по чудовищным кочкам, переваливает через почти непроходимую канаву и все же застревает. Второй «виллис» проскакивает вперед и начинает на тросе вытягивать первый. Когда наконец все вошли в домик Гречко и сняли верхнюю одежду, ее можно было просто-напросто выжимать…

Гречко ознакомил Петрова с обстановкой: хотя он сегодня действовал меньшими силами, но в полосе его армии наступление развертывалось несколько более удачно, чем у Москаленко. Войска вышли к Висле и даже кое-где переправились через нее. Накануне Гречко вел разведку боем. Во время этого боя была истреблена немецкая рота, взят в плен офицер, и немцы в результате подтянули на первую линию обороны больше войск, чем у них было раньше. Поэтому и артподготовка оказалась более действенной, и продвижение встретило меньше препятствий.

– Да, надо было и на правом фланге провести разведку боем, – сказал Петров. – Это наша ошибка! – И еще раз повторил: – Ошибка!

И опять как существенную черту Петрова Симонов подчеркивает то, что Иван Ефимович не старался из соображений престижа скрыть в разговоре с подчиненным, что у него как у командующего фронтом сегодня пока не все получается так, как хотелось бы, не все в течение дня делалось наилучшим образом.

Гречко дважды сдержанно упомянул о том, что он наступал небольшими силами и что у него в резерве имеется несколько дивизий. Командарм это особо подчеркнул, в сущности, он предлагал подумать о дальнейшем развитии успеха именно в полосе его армии.

Командующего и тех, кто был с ним, накормили обедом. Петров сидел в углу и, хотя принимал участие в общем разговоре, все время при этом думал о чем-то своем. Как только кончился обед, он соединился по телефону с начальником штаба фронта, чтобы передать в мехкорпус отмену своего приказания об отводе танковых колонн с дороги. Приказал оставить их там, где стоят.

– Если здесь у вас наметится более очевидный успех, – сказал он Гречко, – может быть, будем вводить мехкорпус у вас.

Темнело. Петров решил ехать в штаб фронта подвести итоги дня, дать распоряжения на завтра.

Когда он со своими сопровождающими вышел из домика Гречко, по-прежнему шел дождь со снегом, а ветер дул еще свирепее, чем раньше…

Так закончился день 10 марта.

11 марта после получасовой артиллерийской подготовки наши войска вновь атаковали противника, но и в этот день продвижение было небольшим – от 2 до 5 километров. Наступление не получило развития и в течение недели. Ударная группировка не вышла на оперативный простор, и наступление хотя и продолжалось, но успешным назвать его было нельзя.

Желая разобраться в причинах неудачи, Петров, как это было не раз и прежде в подобных случаях, поговорил с командующими армиями, опытными военачальниками, с начальником штаба генерал-лейтенантом Корженевичем.

Взвесив все, Петров принял новое решение: использовать успех соседа справа – 1-го Украинского фронта, завязавшего бои за город Ратибор, и направить главный удар 38-й армии генерал-полковника Москаленко на Моравска-Остраву с севера. В соответствии с этим решением были проведены необходимые перегруппировки, даны соответствующие организационные указания, и командующий фронтом отдал приказ о переходе в новое наступление 24 марта.

На этот раз благодаря хорошей погоде удачно действовала наша авиация. После 45-минутной артиллерийской подготовки войска пошли вперед и сравнительно быстро сломили сопротивление противника. К концу дня они освободили больше 20 населенных пунктов, в том числе и город Зорау, находившийся на направлении главного удара.

В течение ночи немецкое командование приняло все меры, чтобы остановить здесь продвижение наших войск, но на следующий же день после 20-минутной артиллерийской подготовки наши части снова пошли вперед. Одновременно, полагая, что активными действиями на участках 1-й гвардейской и 18-й армий он заставит противника ослабить напор на направлении главного удара, генерал Петров двинул и эти армии вперед.

Наступление пошло более успешно. 38-я армия овладела городом Джоры, который уже непосредственно прикрывал подступы к Моравска-Остраве. До Моравска-Остравы оставалось 15–20 километров, цель была близка. 18-я армия в это время тоже наступала успешно, пройдя вперед около 70 километров. 1-й чехословацкий армейский корпус вышел на подступы к городу Жилино. А всего в ходе этих наступательных боев 4-й Украинский фронт продвинулся на 50–70 километров.

Противник приложил много усилий, чтобы остановить наше наступление. На направление главного удара, где наступала 38-я армия, он перебросил две танковые дивизии. Кроме того, гитлеровские части контратаковали на участках 1-й гвардейской и 18-й армий, чтобы сковать все наши наступающие войска. Но этого им не удалось достичь. Ломая сопротивление гитлеровцев, части фронта шли вперед. На главном направлении 38-я армия расширила прорыв до 20 километров и в течение только второго дня продвинулась на 15 километров.

Ни старые укрепления инженеров, строивших линию Мажино, ни новые сооружения гитлеровских фортификаторов не смогли сдержать натиск советских войск. 26 марта был взят город Лослау, а это значит – прорвана главная оборонительная полоса долговременной линии обороны. Все преодолел наш замечательный советский солдат – рвы, доты, эскарпы, надолбы и, главное, стоявших насмерть фашистов…

Но почему-то на этот раз не было приказа Верховного, не гремел салют в Москве в честь этой победы.

Вместо этого опять, как гром с ясного неба, то самое «вдруг», которое уже не раз сотрясало судьбу Петрова: приехал новый командующий фронтом, тот же генерал А. И. Еременко, который сменил Ивана Ефимовича под Керчью.

Что же произошло на этот раз?

Выяснением причин и обстоятельств этого мы и займемся не торопясь в следующей главе.

Как это ни странно, писать о реальных событиях труднее, чем сочинять обычную художественную прозу. Писатель при разработке сюжета романа и характеров своих вымышленных героев волен выбирать все, что подскажет ему фантазия. При создании вещи, основанной на подлинных фактах и событиях, писателю надо суметь из имеющихся в его распоряжении материалов воссоздать объективную, исторически правдивую картину. Для этого необходимо понять взгляды, интересы, личные особенности участников событий. И не только понять, но еще подняться выше их субъективных страстей, переживаний, оценок. А затем, поняв и взвесив все это, постараться преодолеть еще и свои авторские симпатии и антипатии. И вот, увязав и приведя в соответствие все это, надо представить себе ход событий в виде живого, происходящего действия (прокручивать в своем воображении что-то вроде фильма, причем многократно), только после этого их можно запечатлевать на бумаге.

Итак, попытаемся с этих позиций, опираясь на факты, разобраться в том, что случилось с Петровым.

Константин Симонов, который был в те дни с Петровым, рассказал впоследствии:

– Мне довелось присутствовать при том, как в марте тысяча девятьсот сорок пятого года Петрова в обстановке абсолютной неожиданности для него самого и для работников его штаба сняли с командования фронтом. В данном случае, как непосредственный свидетель событий, могу утверждать, что к этому моменту нового неожиданного снятия Петрова на фронте, которым он командовал, не только не произошло никакой внезапной катастрофы, но и ничего даже отдаленно похожего на нее.

Ну предположим, что Симонов как корреспондент и писатель, хоть и был рядом с Петровым в эти дни, мог не знать чисто военных, может быть, даже секретных тогда причин снятия Петрова. Но вот что пишет по этому же поводу более осведомленный человек – маршал А. А. Гречко.

«25 марта наступление войск 38-й армии и двух корпусов 1-й гвардейской армии продолжалось. Преодолевая упорное сопротивление врага, наши войска углубили и расширили прорыв, создав угрозу выхода к крупному узлу дорог – городу Лослау.

В этот день (точнее, 26 марта. – В. К.) командующий войсками 4-го Украинского фронта генерал армии И. Е. Петров и начальник штаба фронта генерал-лейтенант Ф. К. Корженевич были освобождены от занимаемых должностей. Командующим фронтом был назначен генерал армии А. И. Еременко, начальником штаба – генерал-полковник Л. М. Сандалов. Истинные причины смены командования фронта генералам и офицерам армейского звена не были известны, но все очень сожалели об уходе с поста командующего генерала Петрова, талантливого военачальника, скромного и отзывчивого человека. Предполагали, что смена связана с неудачными действиями войск фронта под Моравска-Остравой, хотя медленное продвижение войск зависело, в основном, не от командования фронта и армии, а от наличия сил и средств для прорыва долговременной обороны противника и крайне ограниченного количества боеприпасов, выделенного для проведения операции. Стрелковые части и подразделения были вынуждены прорывать хорошо организованную оборону врага без достаточной артиллерийской поддержки и несли большие потери».

Напомню, что еще более посвященный во все события тех дней начальник оперативного управления Генерального штаба генерал Штеменко, рассказывая об истории снятия Петрова со 2-го Белорусского фронта в результате письма Л. З. Мехлиса, заметил при этом, что аналогичные письма от него продолжали поступать и с 4-го Украинского фронта.

Содержание этих писем сегодня неизвестно, но то, что они были, подтверждается тем, что Верховный Главнокомандующий поручил маршалу Жукову во время поездки на 4-й Украинский фронт, кроме дел чисто оперативных, разобраться и во взаимоотношениях Петрова и Мехлиса.

Я уже цитировал докладную Г. К. Жукова Сталину, в которой тот отмечал, что Петров «правильно понимает построение операции и свое дело знает неплохо». Высказав несколько конкретных замечаний по поводу использования некоторых корпусов, маршал Жуков далее сообщал:

«С Мехлисом Петров работает дружно, и Петров никаких претензий к Мехлису не имеет».

Из этих слов Георгия Константиновича можно понять – он беседовал с Петровым и скорее всего, в соответствии со своим характером, прямо спросил о его отношениях с Мехлисом. Может быть, Жуков ничего не сказал Петрову о письмах Мехлиса. Во всяком случае, Иван Ефимович, однажды уже пострадавший из-за Мехлиса, не нашел нужным напомнить об этом Жукову, и хотя его отношения с членом Военного совета после событий на 2-м Белорусском были, очевидно, чисто служебные и «прохладные», Петров все же ответил маршалу: «Отношения нормальные». Об этом Жуков и доложил Сталину.

Любопытен комментарий генерала С. М. Штеменко к этому месту докладной Жукова:

«Эта приписка маршала была свидетельством величайшей личной чистоты и терпимости Ивана Ефимовича Петрова, который разобрался в Мехлисе, понял, если так можно сказать, особые черты его характера и нашел в себе силы сотрудничать с ним, как того требовали долг и совесть коммуниста».

К. М. Симонов, подробно описывая тот день, который он провел рядом с командующим 4-м Украинским фронтом, тоже не отмечал ничего такого, что внешне свидетельствовало бы о каком-то неблагополучии во взаимоотношениях Петрова с Мехлисом. Напротив, эти взаимоотношения выглядят вполне нормально, хотя нормальными считал их только Петров, а Мехлис, будучи как бы вполне доброжелательным, по сути дела, кривил душой и затевал новую интригу против Ивана Ефимовича. Вот свидетельство этого, принадлежащее перу прямого очевидца событий – я имею в виду воспоминания маршала Москаленко, в которых он пишет:

«В один из первых дней наступления, когда уже стало ясно, что оно сорвано, меня вызвали на командный пункт фронта. В домике, где жил И. Е. Петров, я встретил и члена Военного совета фронта генерал-полковника Л. З. Мехлиса. Обстановка была неофициальная. Мы сидели за столом, пили чай, беседовали непринужденно. Командующий фронтом попросил высказать свое мнение о причинах постигшей нас неудачи. (Далее Москаленко перечисляет причины, уже известные читателям. – В. К.)… Конечно, я не мог не обратить внимание на то, что Л. З. Мехлис во время этого разговора делал записи в небольшом блокноте. По лишь спустя несколько дней мне стало известно, что они нужны были ему для телеграммы в Москву».

И дальше как продолжение этой истории К. С. Москаленко вспоминает, что примерно через неделю после того неофициального разговора (и, добавлю от себя, за 10 дней до приказа о снятии Петрова) ночью ему позвонил генерал армии А. И. Антонов, незадолго до этого назначенный начальником Генерального штаба.

«В столь позднем или, если хотите, раннем вызове не было ничего удивительного, так как Ставка ВГК и Генеральный штаб в период войны работали и ночью. Поздоровавшись, А. И. Антонов спросил о самочувствии и настроении. Я понял, что он стремится дать мне время, чтобы окончательно стряхнуть с себя сон, так как ему доложили, что я только что прилег отдохнуть.

Но сон у нас всех в войну был чуткий: стоило открыть глаза, и его уже как рукой сняло. Выслушав мой ответ, А. И. Антонов приступил к делу.

– Верховный, – сказал он, – поручил мне переговорить с вами о причинах срыва наступательной операции фронта. Что могли бы вы сказать по этому поводу?

– Но я не располагаю данными в масштабе фронта, – ответил я. – Да и как же через голову командующего фронтом?..

– Генерал-полковник Мехлис прислал телеграмму с изложением ваших соображений, и товарищ Сталин хотел бы узнать о них поподробнее.

Мне ничего не оставалось, как проинформировать А. И. Антонова о беседе с командующим и членом Военного совета фронта. Что касается причин неуспеха, то я повторил то, что высказывал И. Е. Петрову и Л. З. Мехлису. Доложил и о том, что просил командующего фронтом о перенесении направления главного удара еще правее, в район Зорау.

– У противника, – сказал я, – силы там небольшие, оборона хорошо просматривается, местность менее пересеченная, чем на прежнем направлении… Позволю себе высказать уверенность, что успех наступления из района Зорау будет обеспечен.

Генерал Антонов поблагодарил за информацию, вежливо простился и положил трубку».

Конечно, писать письма, давать телеграммы вышестоящему начальнику с изложением своего понимания событий не предосудительно, если человек честно и правдиво стремится помочь делу. Но боюсь, что в данном случае автор писем и телеграмм руководствовался не интересами дела и воздействовал не на лучшие стороны характера своего адресата.

И результат не замедлил сказаться.

Все было забыто – благодарственные приказы, салюты в Москве, то, что в 4-м Украинском фронте и войск было меньше, чем в любом другом, да и те были усталые, выбившиеся из сил в тяжелейших боях за Карпаты.

Все это теперь не принимается во внимание. Гнев так и пышет из депеши, прилетевшей из Москвы:

«Лично Петрову и Мехлису.

Ставка Верховного Главнокомандования считает объяснения генерала армии Петрова от 17.3.1945 г. неубедительными и указывает:

1. Командующий фронтом генерал армии Петров, установив неполную готовность войск фронта к наступлению, обязан был доложить об этом Ставке и просить дополнительное время на подготовку, в чем Ставка не отказала бы. Но генерал армии Петров не позаботился об этом или побоялся доложить прямо о неготовности войск. Член Военного совета фронта генерал-полковник Мехлис сообщил в ЦК ВКП(б) о недочетах в подготовке и организации наступления только после срыва операции (обращаю внимание читателей на адрес, куда сообщил генерал, – не в Ставку, не в Генштаб, которые могли бы немедленно поправить дело, а в ЦК ВКП(б) и с явным опозданием. – В. К.), вместо того, чтобы, зная о неполной готовности войск, своевременно предупредить об этом Ставку.

2. Командование фронта и армий не сумело скрыть от противника сосредоточение войск и подготовку к наступлению.

3. Штаб фронта был разбросан и большая часть его находилась в 130 км от участка наступления. (Напомню о том, где находился Петров по рассказу Симонова, и так было каждый день. – В. К.)

Проявленное в указанных недочетах неумение подготавливать операцию и определило ее неуспех. Ставка последний раз предупреждает генерала армии Петрова и указывает ему на недочеты в руководстве войсками.

Ставка Верховного Главнокомандования

Сталин

Антонов

17.3.1945 г. 18.30».

«Последнее предупреждение» – вот так! Но ведь до этого не было ни первого, ни последующих…

Дальше происходит что-то совсем уже непонятное.

В тот же день, 17 марта, поступил приказ – передать 5-й механизированный корпус 1-му Украинскому фронту.

По этому поводу маршал Москаленко пишет:

«Что же касается конкретного вопроса о передаче механизированного корпуса 1-му Украинскому фронту, то последний, как подтвердилось впоследствии в результате моих бесед с И. С. Коневым, особой нужды в этом соединении не испытывал. Ведь он имел тогда кроме общевойсковых две танковые армии, да еще и три отдельных танковых корпуса».

О том, что два корпуса недавно были уже отданы согласно директиве Ставки 2-му Украинскому фронту, читатели, наверное, помнят.

Во фронте и так мало сил, Петрова упрекают за медленно развивающееся наступление и, вместо того чтобы оказать помощь, забирают три корпуса. А задача остается прежней!

Константин Симонов высказывал такое предположение:

«Мне показалось, что в Мехлисе есть черта, которая делает из него нечто вроде секиры, которая падает на чью-то шею потому, что она должна упасть, и даже если она сама не хочет упасть на чью-то голову, то она не может себе позволить остановиться в воздухе, потому что она должна упасть… Кажется, что-то похожее на это вышло и с Петровым. Не знаю, быть может, в данном случае это досужее суждение, но психологически это именно так. Думаю, что я не ошибаюсь».

Но это догадки. Справедливые, обоснованные, но все же из области эмоций и рассуждений. А военное дело, как я уже говорил, дело точное, вроде математики, оперирующее конкретными величинами. Давайте же обратимся к точным и конкретным данным.

Петрова отстраняют за «срыв операции», за провалившееся наступление. А наступление продолжается! Да, оно развивалось трудно, но такое нередко бывало и на других фронтах. Не будем углубляться в исторические примеры. Вот рядом правый сосед, 1-й Украинский фронт, он смежным флангом участвовал в этой же «провалившейся» операции. Посмотрим, что происходило в эти дни там. Вот отрывок из воспоминаний Конева:

«Действовавшие вместе с 59-й и 60-й армиями 7-й мехкорпус и 31-й танковый корпус, продвинувшись на 10 километров, потеряли: один – четверть, а другой – треть своих танков. Причина была – …недостаточная разведка, а в результате – недостаточно мощная обработка артиллерией противотанковой обороны противника».

Чем это отличается от событий на фронте у Петрова? Вспомните день, описанный Симоновым: артиллерия тоже недостаточно из-за плохой видимости обработала передний край. Ну и еще то, что Петров, несмотря на неоднократные просьбы Москаленко, не разрешил вводить в нерасчищенный прорыв подвижную группу, мехкорпус. Поэтому потерь – и в танках и в людях (а о своих потерях Конев сам пишет) – на 4-м Украинском было меньше.

Плохо это или хорошо? Все зависит от результатов: если бы Конев, понеся такие потери, прорвал оборону – все было бы оправдано. Но прорыв не состоялся. У Петрова тоже прорыв не состоялся, но у него не было и таких потерь.

Дальше маршал Конев пишет, что он усилил 60-ю армию (непосредственный сосед Петрова) четырьмя (!) танковыми и механизированными корпусами и двумя артиллерийскими дивизиями прорыва.

У Петрова же не только в армиях, во всем фронте не было ни одного танкового корпуса и ни одной артиллерийской дивизии прорыва. Был один мехкорпус в армии Москаленко, и тот, как известно, 17 марта Ставка забрала.

Дальше Конев пишет:

«К 22 марта погода наконец исправилась, и армии, наступавшей на Ратибор и Рыбник, была обеспечена не только артиллерийская, но и мощная авиационная поддержка.

Однако немцы дрались упорно… Наши атакующие части продвигались медленно, шаг за шагом.

Такие темпы наступления нас никак не устраивали, и я на помощь 60-й армии ввел два корпуса 4-й гвардейской танковой (!), Танкисты должны были нанести дополнительный удар с севера.

Немцы, в свою очередь, перебросили сюда новые танковые соединения. Мы продолжали продвигаться, но по-прежнему крайне медленно. Изо дня в день шли упорные бои за овладение небольшими населенными пунктами, узлами дорог, высотами и высотками. Войска несли немалые потери. Это, естественно, вызывало чувство неудовлетворенности. Операция протекала явно, не в том духе, не в том темпе, не на том уровне, на которые мы вправе были рассчитывать, исходя из собственного опыта, из своего совсем недавнего боевого прошлого».

Добавлю от себя: и это не вызывало никакого раздражения в Ставке, никого не снимали, никого не упрекали, что, имея такое огромное количество средств усиления, 60-я армия продвигается так же медленно, как армия ее соседа, 4-го Украинского фронта, не имеющая столько танков и артиллерии.

То, что, по рассказу маршала Конева, произошло дальше, совсем плохо согласуется с решением Ставки о снятии Петрова, кажется, что он, наоборот, заслужи – вал бы очередного благодарственного приказа Верховного и салюта в Москве.

«Но вот 24 марта, – продолжает маршал Конев, – после некоторой паузы, левее нас, в полосе 4-го Украинского фронта, возобновила наступление 38-я армия под командованием боевого командарма К. С. Москаленко. Своими решительными действиями она изменила обстановку на левом фланге 60-й армии. Для противника создалась угроза окружения в районе Рыбника и Ратибора. А у нас возникли благоприятные предпосылки для штурма этих городов. 60-я армия взяла Рыбник и одним корпусом переправилась на левый берег Одера южнее Ратибора».

Это происходило 24 марта, когда Петров был еще командующим фронтом. 26 марта его войска завершили прорыв первой линии долговременной оборонительной полосы и взяли город Лослау. И вместо победного салюта – приказ о снятии. В тот же день в сводке Совинформбюро сообщалось:

«Северо-восточнее города Моравска-Острава войска 4-го Украинского фронта в результате наступательных боев заняли города Зорау, Лослау и более сорока других населенных пунктов…»

Вечером Москва салютовала 1-му Украинскому фронту за взятие Штерлена и Рыбника. В приказе не упоминалась помощь 4-го Украинского, а она была немалая – напомню приведенные выше слова маршала Конева о том, как 38-я армия «решительными действиями изменила обстановку», создала «угрозу окружения», создала «благоприятные предпосылки» для левого, взаимодействующего крыла 1-го Украинского в деле овладения Рыбником и форсирования Одера.

Поразительное несовпадение при оценке одних и тех же действий! По словам Конева – это победа. По письму Мехлиса и директиве Ставки – «провал наступления».

Что же все-таки было? Не может же Ставка ни за что снять командующего фронтом!

Из всего рассказанного мною про Моравска-Остравскую операцию, из впечатлений К. М. Симонова об этих днях с несомненностью вытекает только следующее: были крайне тяжелые погодные условия, затрудняющие наступление; Петров, несмотря на просьбы подчиненных, не обратился в Ставку с предложением перенести срок начала наступления. В этом была не только его вина, но и беда. Поступил он так не по своей военной недальновидности, а желая избежать новых осложнений в отношениях с Верховным. Как видим, несправедливость всегда пагубна, даже крупные военачальники под ее тяжестью в какой-то момент утрачивают свою твердость. Если говорить о виновности Петрова в данном случае, то вина и драма его была не в боевых делах, а в том малодушии, которому он поддался, избегая разговора со Сталиным. Наступление в первые дни развивалось медленно, трудно, но завершилось хотя и не блестяще, но вполне успешно – точно такие же обстоятельства и результаты, только с большими потерями, складывались и на соседнем 1-м Украинском фронте. Главной причиной снятия Петрова были письма и телеграммы Мехлиса. Можно предположить, что в них было нечто необъективное, зачеркивающее прежние добрые дела Петрова, всячески акцентирующее личную виновность комфронта.

Высказать такое предположение дает основание необычно резкая реакция Верховного. Чтобы прийти в такое состояние и забыть все прошлые заслуги Петрова, надо было прочесть в письмах Мехлиса что-то очень пачкающее Петрова.

Написав все это, я заколебался: все же Л. З. Мехлис был государственный и партийный деятель, можно ли, следует ли о нем так писать? Ну, следует ли, то есть справедливо ли это – пусть судят читатели. Напомню при этом, что я не оцениваю всю жизнь и деятельность Л. З. Мехлиса, было, конечно, в ней разное – и плохое, и хорошее, я же говорю только об одном эпизоде из его биографии, и к тому, что он совершил по отношению к Петрову, я ничего не прибавляю и не убавляю. Пишу как было.

Теперь я хочу предоставить слово К. М. Симонову (принеся при этом извинения читателям за величину цитаты), ибо в его дневниковых записях того времени необычайно точно, психологически верно отразилось то, как на приказ о снятии Петрова реагировал Л. З. Мехлис и как – сам Иван Ефимович.

«27 марта 1945 года… С утра я… узнал, что Петров еще не уехал. Мне очень хотелось повидать Ивана Ефимовича, а вместе с тем казалось, что человеку, который еще вчера был здесь командующим фронтом, полным хозяином, могут быть неприятны какие бы то ни было попытки выразить ему сочувствие. И все-таки не повидать его теперь, после всего случившегося, казалось мне просто невозможным…

Я поехал в Кенты к нашим ребятам-журналистам, у которых стоял телефон. Собственно говоря, я не очень представлял себе, как и куда мне звонить. Звонить по телефону командующего – боялся налететь на Еременко. В данном случае это было бы совсем некстати… В конце концов я дозвонился до адъютанта и уже при его помощи связался с самим Петровым.

– Слушаю, – сказал Петров своим обычным ворчливым голосом.

– Здравствуйте, Иван Ефимович, это Симонов говорит.

– А-а, Константин Михайлович, здравствуйте.

Обычно следовали или вопрос: «Ну, где же вы пропадали?», или предложение: «Заходите». Сейчас последовала тягостная пауза.

– Иван Ефимович, очень хочу вас повидать, – сказал я.

– Только попозже, – сказал он. – Вы попозже можете?

– Конечно. Я для этого в Кенты приехал. Буду сидеть здесь, ждать.

– Часов в пятнадцать, хорошо?

– Хорошо. Буду ждать.

– А где будете ждать?

Я сказал, что буду сидеть у журналистов.

– Я вам позвоню, – сказал Петров, и на этом разговор закончился.

Ровно в три, с обычной точностью, раздался звонок.

– Константин Михайлович!

– Да.

– Петров говорит. Приходите. Жду.

Во дворе домика, где жил Петров, было тихо. Ходил только один часовой… Я прошел в приемную. Там сидел только один из ординарцев, которого я и раньше встречал у Петрова.

– Кто-нибудь есть у генерала армии? – спросил я, обходя слово «командующий» и думая о том, что это слово надо будет обходить и в дальнейшем.

Оказалось, что у Петрова сидит секретарь Военного совета.

Через несколько минут он вышел, а я вошел.

Петров сидел за столом, так же, как и всюду, где он бывал, накрытым огромной картой. Он поднялся мне навстречу. Поздоровался. Наступила пауза. Потом Петров сказал:

– У Москаленко-то ничего пошло дело! Двигаются понемножку.

Я сказал, что да, двигаются.

– Вы где были-то?

Я объяснил, где был.

– Да, – сказал Петров. – Хорошо как будто пошло. Если за сегодняшний день и за ночь подойдут к Одеру, то в ближайшие дни могут взять Моравска-Остраву.

– В ближайшие дни? – переспросил я.

– Да. Тут будет одно из двух. Если нам удастся в ближайшие дни форсировать Одер, немцам неоткуда сейчас взять резервы. Чтобы подтянуть их из глубины и в большом масштабе, им понадобится хотя бы два-три дня. А теми резервами, которые они имели под рукой, они уже воспользовались. Рассчитывали на 8-ю танковую и на 16-ю танковую. Но их уже расщелкали. 751-я пехотная в начале боев была у них свежая, но ее тоже разбили. Так что в ближайшем тылу у них не должно быть резервов. Но если день-два не форсировать Одер, эти резервы могут появиться, и тогда будем сидеть под Остравой.

– А сколько еще осталось до Одера? – спросил я без раздумий. Кому же, как не Петрову, это знать! И лишь в следующую секунду вспомнил, что он уже не командующий фронтом и может не знать последней обстановки. Но я оказался неправ.

– Сейчас я вам покажу, – сказал Петров и провел карандашом по карте. – Вот здесь и здесь осталось всего по пять километров. Час назад мне звонил Москаленко. Ночью могут пройти эти пять километров.

Он сделал еще несколько замечаний, касавшихся общего положения на фронте, и мне стало совершенно очевидно, что он не только не желает сам говорить ни о чем, связанном с его отъездом, но и не желает, чтобы на эту тему говорил я. Мне даже показалось, что наш разговор вообще не коснется этого. Но Петров, рассказав о положении на фронте, вдруг спросил как о самом естественном:

– Как, поручения в Москву будут?

И в этом вопросе сказался весь его такт. Он разом дал мне понять, что прекрасно понимает, что я уже наслышан о происшедшем, но что он не намерен касаться этого, а просто, как старый знакомый, раз едет в Москву, предлагает, чтобы я, если захочу, воспользовался этой оказией.

– А когда вы едете?

– Сегодня вечером. До Кракова на машине, а оттуда поездом. У меня свой вагон.

– Спасибо, – сказал я. – Тогда я сейчас схожу, напишу письмо и отдам вашему адъютанту.

– Хорошо, – сказал он.

В кабинет вошел генерал-лейтенант Кариофилли, командующий артиллерией фронта… Понимая, что мне ни к чему задерживаться, я встал и попросил разрешения уйти.

– Всего доброго, – сказал Петров, протягивая мне руку.

Мне хотелось ему сказать разные хорошие слова, но от этого удерживало присутствие Кариофилли. И я лишь немного задержал руку Петрова и пробормотал, что благодарен ему и надеюсь скоро увидеться.

Когда я вышел, у меня в душе была какая-то пустота. Раз Петров ехал отсюда в Москву не спеша, поездом, значит, бродившие у меня до этого мысли, что, может быть, его просто назначают на какую-то другую должность, отзывают в Москву для другой работы, были самообманом. Его не переводили, а снимали, и он ехал теперь в распоряжение Ставки, и неизвестно, долго ли, коротко ли, но будет не при деле, а в конце войны это особенно горько.

По внешнему виду Петрова нельзя было заметить, насколько сильно он нервничал и переживал случившееся. Во всяком случае, он выглядел человеком, твердо решившим держать себя в руках. Даже тот нервный тик после контузии, который подергивал его лицо, когда он волновался, сейчас не был заметней, чем обычно…

Выходя из дома, я встретил на пороге Кучеренко, который был спутником Петрова везде и всюду с первого года войны. Этот толстый, храбрый, обычно говорливый украинец выглядел сейчас ужасно. Он как-то осунулся, почернел. Я почти не узнал его в первый момент. У него был не только совсем другой, тихий, глуховатый голос, но и другое выражение лица. Наверно, потому, что раньше постоянная улыбка была неотъемлемой частью этого лица, а сейчас ее словно вдруг и навсегда стерло. Глядя на Кучеренко, я понял не только то, как сильно переживает он, но и как сильно переживает случившееся сам Петров…»

За день до этого Симонов записал:

«26 марта 1945 года… Не знаю, не мне судить о масштабах его военных талантов, но он, во всяком случае, был хорошим, опытным военным и большой души человеком. И этот удар должен был поразить его в самое сердце.

Минутами, когда я наблюдал его здесь, на Четвертом Украинском фронте, мне самому казалось, что у него выходит что-то не так, как нужно, и выходит не так не оттого, что он не талантлив или не умен, а оттого, что он недостаточно резок, жесток и упрям в самом прямом смысле этих слов для того, чтобы действовать в соответствии с жесткими обстоятельствами войны.

Мне иногда казалось, что он излишне мягко разговаривает с офицерами в такие минуты, когда они этого не заслуживают, слишком мягко и благородно относится к ним, взывая только к их рассудку и чувствам, не проявляя жесткой беспощадности и требовательности, как это делают другие.

Казалось, что Петров относится к некоторым из подчиненных ему офицеров и генералов так, как должен был бы относиться к идеальным офицерам и генералам, которые, может быть, воспитаются у нас через десять лет после войны на основе всего ее опыта.

А между тем со многими из людей, с которыми он разговаривал, которыми командовал… наверное, надо было обращаться, исходя из реального трудного бытия четвертого года войны, а не по идеальным нормам отношения к идеальному офицеру…

И быть может, его неудачи – конечно, не все, потому что кто бы и что бы ни говорил, а на войне огромную роль играет военное счастье, – но какую-то часть его неудач обусловливал характер его отношения к подчиненным. Обусловливал и неудачи, и даже меньший темп продвижения войск, чем тот, которого Петров мог бы добиться, действуя по-другому…

Однако независимо от того, как сам Петров кончит эту войну, – преуспеет он на ней или нет, все равно, когда я буду потом писать роман о войне, туда в качестве фигуры командующего фронтом влезет со своими потрохами не кто-то, а именно Петров, верней, человек, похожий на него, ибо независимо от его неудач именно он мне по-человечески нравится. В нем, как мне кажется, присутствует сохранившееся от старого воспитания редкое сочетание какой-то ласковой грубости и простоты с вежливостью и чувством такта; и все это при большой прямоте, принципиальности, преданности делу, самоотверженности, живущих в нем, как в коммунисте, в лучшем смысле этого слова. А плюс ко всему у него какая-то немножко мешковатая, спокойная личная храбрость, которая для меня бесконечно обаятельна…»

И вот еще одна запись – разговор о происшедшем с Л. З. Мехлисом:

«29 марта 1945 года.

Мехлис повернулся ко мне и спросил:

– Вы знаете, что у нас новый командующий фронтом?

– Знаю, – сказал я.

– Вы были у Ивана Ефимовича?

– Был, – сказал я. – Позавчера ездил к нему прощаться.

– Что он вам говорил? Ну, откровенно.

– Ничего он мне не говорил, – сказал я. – Говорил о ходе операции и на всякие отвлеченные темы. А на основную тему, о которой вы спрашиваете, ничего не говорил. А я, само собой разумеется, не спрашивал.

– Н-да, – протянул Мехлис после долгого молчания.

– Я просто ездил к нему проститься и поблагодарить за гостеприимство, – сказал я.

– А вы давно его знаете?

– Да. Он, по-моему, очень хороший человек.

– Да, – сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. – Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?

– То есть как – болезненный? – переспросил я.

– Так вот. Бывают болезненные люди, но… – Мехлис на секунду остановился. – Но мы об этом с вами поговорим, при других обстоятельствах.

Видимо, он не хотел дальше говорить на эту тему, потому что в машине сидели водитель и автоматчик.

В вопросе Мехлиса «что он вам говорил?» я почувствовал желание узнать, какие чувства испытывает Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису. Так мне, по крайней мере, показалось…

Мы несколько минут ехали в машине молча, потом Мехлис сказал:

– Я накануне только полупростился с Иваном Ефимовичем, а вчера задержался в армии, и, когда позвонил ему, он уже уезжал. Так и не удалось проститься. Пришлось только по телефону.

Он сказал все это обычным своим сухим тоном: в этом тоне не было ни искреннего сожаления, что он не простился с Петровым, ни фальши. Он действительно опоздал и поэтому не простился, а опоздал потому, что был занят делами более важными, чем это прощание. А если бы он не опоздал, то приехал бы проститься, потому что это нужно и правильно было сделать даже в том случае, если человек, с которым он прощался, был снят по его докладу».

И дальше у Симонова идет то самое сравнение Мехлиса с нерассуждающей секирой, которое я приводил выше.

К. М. Симонов, конечно, совершенно прав, когда говорит, что внешне Иван Ефимович был спокоен и не проявлял в связи со случившимся ни растерянности, ни нервозности, но совсем нетрудно представить, каково же было его внутреннее состояние. Не говоря уж о несправедливости происшедшего, видимо, Петров с горечью размышлял и о дальнейшей своей судьбе. Война шла к победному завершению. И вот в такие дни полководец, столько усилий положивший для достижения победы, остается не у дел. И не только остается не у дел, а вообще не знает, что будет с ним дальше, что там, наверху, думают о нем теперь.

Петров, конечно, знал, что все произошло по навету Мехлиса. Об этом свидетельствует и его собственный рассказ мне в более поздние годы, и мнение других его сослуживцев, знавших все детали этого дела, и еще один коротенький документ, с которым меня познакомил генерал армии А. А. Епишев, бывший в 1944 году членом Военного совета 38-й армии. Прочитав первую часть этой повести еще в рукописи, Епишев рассказал мне несколько эпизодов своих встреч с генералом Петровым и показал письмо, написанное ему Иваном Ефимовичем. Вот это письмо.

«26 марта 1945 года, генерал-майору товарищу Епишеву. Уважаемый товарищ Епишев, жму руку. Желаю всяческих успехов. Хорошая и крепкая у вас с товарищем Москаленко сплоченность и боевая дружба. Остается только позавидовать. Привет и всего доброго. И. Е. Петров».

Хочу обратить внимание читателей на дату письма – это день поступления приказа Ставки о снятии Петрова и приезда нового командующего на 4-й Украинский фронт. Прощаясь со своими сослуживцами, Иван Ефимович написал это короткое письмо, невольно выдав в нем сожаление, что отношение члена Военного совета фронта Л. З. Мехлиса к нему так разительно непохоже на то, что соединяло А. А. Епишева с командующим 38-й армией К. С. Москаленко.

А. А. Епишев рассказал мне немало доброго о Петрове как о полководце талантливом, опытном, сделавшем очень много в годы войны, и как о хорошем, порядочном человеке, а в конце задумчиво произнес:

– Очень не повезло Ивану Ефимовичу с членом Военного совета, не могу понять, почему Мехлис так недоброжелательно относился к такому замечательному человеку, каким был Иван Ефимович.

Лучшим доказательством уважения А. А. Епишева к Петрову служит и то, что он до сегодняшнего дня (а прошло сорок лет!) сохранил письмо Ивана Ефимовича, держал его, что называется, под рукой и, как только зашел об этом разговор, тут же открыл сейф и сразу нашел это короткое, но таящее большой смысл письмо.

Мрачные предположения генерала Петрова о своей дальнейшей судьбе не оправдались.

В начале апреля 1945 года он получил назначение а должность начальника штаба 1-го Украинского фронта.

О его прибытии и вступлении в эту должность очень хорошо рассказано в воспоминаниях маршала И. С. Конева:

«…я хочу хотя бы кратко рассказать о начальнике штаба 1-го Украинского фронта в период Берлинской операции генерале Иване Ефимовиче Петрове.

Он сменил генерала Соколовского буквально перед самым началом этой операции. Василий Данилович отбыл на 1-й Белорусский заместителем командующего к маршалу Жукову. Перед этим мне позвонил Сталин и спросил, согласен ли я взять к себе начальником штаба генерала Петрова.

Я знал, что за несколько дней до этого Петров был освобожден от должности командующего 4-м Украинским фронтом. Мое личное мнение об Иване Ефимовиче в общем было положительным, и я дал согласие на его назначение.

На второй день после прибытия на фронт Петрову предстояло как начальнику штаба составить донесение в Ставку. Мы обычно заканчивали составление этого донесения к часу-двум ночи. К этому сроку я и предложил его составить Ивану Ефимовичу. Но он возразил:

– Что вы, товарищ командующий. Я успею составить донесение раньше, к двадцати четырем часам.

– Не затрудняйте себя, Иван Ефимович, – сказал я. – Мне спешить некуда, дел у меня еще много, я буду говорить с командармами, так что у вас время до двух часов есть.

Однако, когда подошел срок подписывать боевое донесение, я ровно в два часа ночи позвонил Петрову. Он смущенно ответил по телефону, что донесение еще не готово, по такой-то и такой-то армии не собраны все необходимые данные.

Понимая его трудное положение, я не сказал ни слова и отложил подписание на четыре часа утра. Но донесение не было готово и к четырем. Петров представил мне его только к шести. И когда я подписывал это первое его донесение, причем с довольно значительными поправками, Иван Ефимович (это было в его характере) прямо и честно заявил:

– Товарищ маршал, я виноват перед вами. С такими масштабами действий я встречаюсь впервые, и мне с непривычки оказалось трудно справиться с ними.

И хотя первый блин получился комом, такое прямое заявление со стороны Петрова было для меня залогом того, что дело у нас с ним пойдет.

Иван Ефимович был человеком с хорошей военной подготовкой и высокой общей культурой. На протяжении всей войны он проявлял храбрость и мужество и был этим известен в армии.

Будучи до этого в роли командующего фронтом, а под конец войны впервые в своей практике оказавшись начальником штаба фронта, он, боевой генерал, не проявлял ни малейшего оттенка обиды. Напротив, с самым живым интересом к новому для себя делу говорил: «Вот теперь вижу настоящий фронт – и по количеству войск, и по размаху, и по задачам». Генерал хорошо отдавал себе отчет в том, что, несмотря на весь боевой опыт, в новой роли начальника штаба ему надо кое-чему поучиться. И он честно учился.

Сработались мы довольно быстро. У меня было полное доверие к нему, так же как и у Петрова ко мне, я это чувствовал. Отношения у нас сложились хорошие, хотя и приходилось порою делать скидку на то, что все-таки Петров не штабной командир (до этого все его должности – и в мирное и в военное время – были командные: начальник училища, командир дивизии, командующий армией, командующий фронтом). Но надо отдать должное и генералу Соколовскому, который до Петрова в течение года был начальником нашего штаба; он оставил очень слаженный, хорошо организованный штабной коллектив. Опираясь на этот коллектив, Петров не испытывал в своей работе каких-либо существенных затруднений.

Иван Ефимович оставался начальником штаба нашего фронта до последнего дня войны. Вместе с ним мы на 1-м Украинском фронте завершили Великую Отечественную войну, и завершили как будто неплохо…»

Из приведенных слов И. С. Конева видно, что он с первых же дней относился к Ивану Ефимовичу с большим уважением, а некоторая доля иронии, которая есть в его рассказе, объясняется просто характером маршала – он любил иногда пошутить и немножко поддеть человека.

Вполне естественна гордость И. С. Конева огромными масштабами операций и большим количеством войск, находившихся в его подчинении. Понимая это, все-таки хочу справедливости ради сделать небольшое примечание к двум высказанным в этом отрывке суждениям, не совсем, на мой взгляд, точным.

Ну, во-первых, не соответствует действительности то, что Петров не имел практики работы в должности начальника штаба, а занимал только командные посты. Иван Ефимович, как известно читателю, с 16 марта по 13 мая 1943 года был начальником штаба Северо-Кавказского фронта. Руководить работой штаба фронта в течение двух месяцев в условиях войны – это конечно же большая практика. Напомню, что и в этой должности Иван Ефимович показал свои исключительные способности, о чем свидетельствуют те, кто работал с ним в то время.

Второе возражение хочется высказать по поводу того, что Петров якобы растерялся из-за крупных масштабов работы, с которыми он столкнулся в первый день в штабе 1-го Украинского фронта, и не смог написать к установленному сроку донесение в Ставку. Это утверждение И. С. Конева опровергается его же словами, сказанными тут же. Напомню их:

«Надо отдать должное генералу Соколовскому, который до Петрова в течение года был начальником нашего штаба; он оставил очень слаженный, хорошо организованный штабной коллектив».

Как известно, начальник штаба фронта сам практически не пишет сводку в Генеральный штаб. Эту сводку, ее проект, готовит оперативное управление, а начальник штаба лишь ее редактирует, правит, вносит необходимые, на его взгляд, дополнения, изменения и подписывает. Следовательно, и ту очередную сводку, о которой говорит И. С. Конев, готовил этот «слаженный, хорошо организованный штабной коллектив». По каким-то причинам он, видимо, не сумел на этот раз составить сводку так быстро, как требовалось, а Петров, естественно, как я думаю, не стал выгораживать себя перед командующим.

Вообще же в своих воспоминаниях И. С. Конев пишет о Петрове всегда с очень теплым чувством. Приведу в подтверждение этого еще одну цитату:

«Начальник штаба фронта Петров, находясь у руководства такой штабной махины, как штаб 1-го Украинского фронта, тоже не мог выключаться из своей работы на длительное время. Он лишь выезжал на несколько часов в день на дрезденское направление и снова возвращался в штаб. К 18—19 часам ему необходимо было находиться в штабе, так как к этому времени уже начинали накапливаться доклады о том, что произошло за день на фронте. Одновременно с этим ему надо было готовить соображения по операции на следующий день и, наконец, отчитываться перед Генеральным штабом и Ставкой».

Я не хочу сказать, что генерал Петров включился в новую работу легко и просто. На 1-м Украинском фронте и обстановка была сложнее, и войск было во много раз больше, чем на 4-м Украинском. Для того чтобы познакомить читателя с масштабами работы на 1-м Украинском и еще раз показать, с какими малыми силами Иван Ефимович преодолевал Карпаты, рискну привести перечень только самых крупных объединений и соединений 1-го Украинского фронта.

Говорю «рискну» потому, что сознаю – непривычно и не слишком притягательно выглядит для читательского глаза длинный перечень цифр и фамилий. Но я надеюсь, что читатели убедились, какими выразительными бывают порой цифры – не менее, чем самые красочные описания, – хотя бы по таблице, приведенной мной в описании битвы за Кавказ.

К началу Висло-Одерской операции в состав фронта, руководимого маршалом И. С. Коневым, входило девять общевойсковых армий: 5-я гвардейская генерал-полковника А. С. Жадова, 21-я генерал-полковника Д. Н. Гусева, 52-я генерал-полковника К. А. Коротеева, 60-я генерал-полковника П. А. Курочкина, 13-я генерал-полковника Н. П. Пухова, 59-я генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, 3-я гвардейская генерал-полковника В.Н.Гордова, 6-я генерал-лейтенанта В. А. Глуздовского, 2-я армия Войска Польского генерала К. Сверчевского; две танковые армии: 3-я гвардейская генерал-полковника П. С. Рыбалко и 4-я генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко; 2-я воздушная армия генерал-полковника С. А. Красовского. Наконец, фронт имел отдельные танковые и механизированные корпуса, кавалерийский корпус, артиллерийские корпуса прорыва, несколько артиллерийских дивизий прорыва и целый ряд других соединений, которые трудно и перечислить…

Для всех них И. Е. Петров должен был планировать боевую и повседневную деятельность, контролировать ее, обеспечивать всем необходимым, знать состояние войск (да и не только их, но и противника) и обо всем докладывать командующему и в вышестоящий штаб.

Петров прибыл на 1-й Украинский фронт в те дни, когда началась подготовка Берлинской наступательной операции. Конкретная разработка этой завершающей операции – одной из самых широких по размаху и стремительности боевых действий, – разумеется, легла наравне с командующим и на плечи начальника штаба фронта как его ближайшего помощника.

В своих воспоминаниях Штеменко прямо пишет о том, что в разработке Берлинской операции вместе с начальниками штабов других фронтов, привлекаемых для ее осуществления, участвовал и генерал армии Петров.

Здесь мне хочется рассказать об одном обстоятельстве, которое вынудило и нашу Ставку, и штабы фронтов, участвовавших в Берлинской операции, вести эту разработку ускоренными темпами. Нашему Верховному Главнокомандованию стало известно письмо Черчилля, которое он 1 апреля послал Рузвельту. В этом письме были такие слова:

«Ничто не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди всех германских сил сопротивления, как падение Берлина. Для германского народа это будет самым убедительным признаком поражения.

…Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем?

Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения».

Сталин немедленно вызвал в Москву маршалов Жукова и Конева. Когда Штеменко прочитал вышеприведенные строки Черчилля, Сталин спросил, обращаясь к Жукову и Коневу:

– Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?

Поговорив на эту тему с маршалами и представителями Ставки, Сталин сказал в заключение:

– Берлин надо взять в кратчайший срок и поэтому подготовку операции нужно тоже провести в весьма ограниченные сроки.

Маршалы Жуков и Конев здесь же, в Москве, сделали первую прикидку замысла предстоящей операции и изложили ее Верховному Главнокомандующему. Эти их предварительные решения были утверждены, и они вылетели в расположение своих штабов фронтов для того, чтобы разработать планы предстоящих операций.

Вот разработкой такой сложной операции, да еще в ограниченные сроки, и начинается деятельность генерала армии Петрова как начальника штаба 1-го Украинского фронта.

Объем этой работы мне хочется показать короткой цитатой из воспоминаний маршала Конева:

«Исходя из общего стратегического замысла Верховного Главнокомандования, командование фронта полностью планировало операцию во всех аспектах, связанных с ее проведением, особо выделяя при этом вопросы, которые выходили за пределы компетенции фронта и были связаны с необходимой помощью фронту со стороны Ставки Верховного Главнокомандования.

Одновременно готовился и проект директив, в своем первоначальном виде отражавший взгляды самого фронта на проведение предстоящей операции и предполагавший, что фронтом будет получена от Верховного Главнокомандования соответствующая помощь. Количество и характер исправлений и дополнений, вносимых в такой проект директив, зависели от того, как проходило в Ставке обсуждение предложений фронта и насколько близки они были к окончательному решению».

В планировании Берлинской операции была одна особенность – Верховный Главнокомандующий, незадолго до этого назначивший своего заместителя маршала Жукова командующим 1-м Белорусским фронтом, определил, что Берлин будет брать именно 1-й Белорусский фронт. Наверное, Сталин хотел этим подчеркнуть особую роль маршала Жукова, так много сделавшего для достижения победы над гитлеровской Германией.

Однако такое положение не вполне устраивало командующего 1-м Украинским фронтом маршала Конева, который считал, что тоже имеет право и возможность участвовать во взятии столицы фашистской Германии. Надо только представить себе, символом чего был в то время Берлин для советских воинов, проведших четыре года под огнем, видевших столько смертей и разрушений на родной земле, чтобы понять страстное желание, которое жило во всех, – увидеть этот город своими глазами, овладеть им силой своего оружия.

Но Генеральный штаб, получив прямое указание от Сталина, не осмеливался его нарушать, и поэтому 1-му Украинскому фронту была поставлена задача: разгромить противника южнее Берлина, в районе Котбуса, овладеть рубежом Беелитц – Виттенберг юго-западнее Берлина и выйти на Эльбу. Фронт наносил главный удар силами трех общевойсковых и двух танковых армий. Это конечно же огромная сила. И маршал Конев не без основания считал, что он мог бы частью сил, добавив к ним еще имеющиеся в его распоряжении армии, не только выйти на Эльбу и выполнить поставленную задачу, но и принять участие в штурме Берлина, тем более что на совещании в Ставке 1 апреля Конев получил устное указание Сталина предусмотреть в плане операции фронта возможный поворот танковых армий на север, на Берлин.

Участники этого совещания вспоминают, как Сталин некоторое время постоял над картой, размышляя, а затем взял карандаш и зачеркнул ту часть разграничительной линии между сферой действий 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, и сохранил только часть этой линии, до Люббена, что примерно в 60 километрах юго-восточнее столицы, и сказал:

– Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин.

Петров, как человек увлекающийся и энергичный, полностью поддерживал стремление Конева. О том, какая напряженная работа шла в штабе, свидетельствуют слова маршала:

«Времени на подготовку операции у нас было в обрез, так что всем нам – и в штабе фронта, и в нижестоящих штабах – работы хватало. Как говорят в народе, некогда было шапку и рукавицы искать».

Я не буду описывать все детали этой работы, читатели могут достаточно ясно представить ее себе, исходя из масштабов самой операции, количества войск и ограниченности времени. Напомню лишь о том, что уже, наверное, не раз было читано в книгах и воспоминаниях полководцев. Это была та самая операция, которую 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова начал 16 апреля атакой с применением многих прожекторов, что не только ослепило гитлеровские войска, но и позволило вести прицельный огонь артиллерии, а также танкам из своих пушек и в силу своей неожиданности оказало очень сильное психологическое воздействие на противника.

1-й Украинский фронт, исходя из обстановки на своем участке, начал наступление совсем иначе. Войскам фронта предстояло атаковать противника с форсированием реки Нейсе, потому что на противоположном берегу плацдармов не было. Для того чтобы форсирование прошло как можно более скрытно, освещать прожекторами полосу прорыва не было необходимости. Напротив, надо было воспользоваться мраком ночи и под покровом темноты преодолеть водную преграду.

Чтобы надежно подавить огневые средства противника на противоположном берегу, была запланирована продолжительная – 2 часа 25 минут – артиллерийская подготовка. Причем имелось в виду, что примерно за полтора часа войска под этим огневым обеспечением форсируют реку и, не останавливаясь, будут продолжать атаку уже на западном берегу реки Нейсе.

Читатели, наверное, помнят, что в практике своей боевой деятельности Петров не раз применял дымовые завесы. Так было при штурме Новороссийска и в боях на «Голубой линии». И вот при форсировании реки Нейсе 1-м Украинским фронтом для прикрытия войск тоже ставилась дымовая завеса. Я не могу утверждать, что это было предложено генералом Петровым, но можно предположить, что он имел к этому прямое отношение.

Дымовая завеса при форсировании Нейсе сыграла большую роль. Она ставилась подразделениями химзащиты, артиллерией и самолетами-штурмовиками, только на этот раз в больших масштабах – ширина фронта наступления равнялась 310 километрам!

Однажды, если помнит читатель, при постановке дымовой завесы ветер не погнал ее в глубь обороны противника, и она даже повредила наступающим войскам Петрова. На этот раз все обошлось хорошо. Как пишет И. С. Конев в своих воспоминаниях:

«Скорость ветра – всего полметра в секунду, и дымы медленно ползли в глубину неприятельской обороны, затягивая всю долину реки Нейсе, что нам и требовалось».

Под прикрытием этих дымов и огня артиллерии в 6 часов 55 минут войска начали форсировать Нейсе. Благодаря хорошей организации, сильной артиллерийской подготовке и удачной маскировке первый эшелон наступающих через час уже был на противоположном берегу и после захвата плацдармов стал продвигаться вперед.

Очень умело, энергично и самоотверженно работали в первый день наступления инженерные войска. Буквально в первые же часы они навели на направлении главного удара 133 переправы, в том числе 20 понтонных мостов и 9 паромов.

Учитывая, что после прорыва тактической зоны обороны за общевойсковыми армиями в прорыв пойдут две танковые армии, командование фронта запретило танковым армиям использовать свои переправочные средства при форсировании Нейсе. Они должны были преодолевать эту реку по переправам, наведенным силами общевойсковых армий и инженерных частей фронта, свои же переправочные средства сохранить для того, чтобы использовать их в глубине обороны, где им предстояло форсировать несколько небольших рек. Этим заложенным еще при планировании расчетом танковым армиям обеспечивался высокий темп наступления в глубине обороны.

В результате скоротечных, но ожесточенных боев войска на главном направлении форсировали Нейсе, части 3-й, 5-й гвардейской и 13-й армий прорвали оборону на участке почти в 26 километров и продвинулись за день в глубину на 13 километров.

В этот же день и в эти же часы фронт наступал еще на вспомогательном дрезденском направлении. Там перешли в наступление 2-я армия Войска Польского и 52-я армия советских войск. Они тоже наступали успешно и продвинулись примерно на 10 километров вперед.

Управлять огромной массой войск на участке около 400 километров очень непросто. К тому же войска на этом широком фронте ведь не вели бой, как говорится, плечо к плечу, со строго сомкнутыми флангами. Так, часть дивизий 13-й армии Пухова и 5-й гвардейской армии Жадова на следующий день наступления прорвали вторую полосу обороны, двигались к третьей и кое-где даже достигли подступов к Шпрее, а в других армиях некоторые корпуса только-только овладели первой полосой, часть дивизий вела бои (и тоже не на одной прямой линии) за вторую полосу. Из-за таких разрывов обнажались фланги, и надо было все время следить за тем, чтобы по этим флангам не были нанесены удары отчаянно сопротивляющимся противником.

В то же время Петрову необходимо было руководить всеми видами разведки – это прямая обязанность начальника штаба. Надо было на всех участках выявлять выдвижение резервов противника или направление отхода его частей с рубежей, которые они потеряли, знать, где и как они попытаются закрепиться. В отношении противника у начальника штаба фронта должна быть полная ясность для того, чтобы он мог в любую минуту правильно информировать командующего фронтом.

Разумеется, непосредственно руководят боем командующий фронтом и командующие армиями, но все их распоряжения и все сведения о действиях войск стекаются в штаб фронта, который, обобщая эти данные, делает выводы об общей обстановке, намечает предложения по дальнейшему ведению операции и информирует об этом командующего. Кроме того, вся собранная и обработанная информация – о своих войсках, о противнике, о предполагаемых действиях тех и других – передается в Генеральный штаб, на соседние фронты. В ходе управления войсками начальнику штаба надлежит постоянно следить за выполнением частями поставленных задач по рубежам, по срокам, определенным на выполнение этих задач, и по мере надобности корректировать их действия. Ведь как только бой начался и войска пошли вперед, неизбежно нарушаются запланированные сроки выхода на рубежи – кто-то отстает, кто-то движется более успешно. Опять же в первую очередь командующий руководит всем продвижением, но и роль начальника штаба очень важна и заключается в том, чтобы своевременно подтягивать отдельные части, помогать выполнять все намеченное планом.

Средний темп наступления в первые дни Берлинской операции оказался несколько ниже определенного Ставкой, но, как образно сказал маршал Конев:

«Планируем мы одни, а выполняем свои планы, если можно так выразиться, вместе с противником, то есть с учетом его противодействия».

Пытаясь остановить наступление войск фронта, гитлеровцы в течение первых двух дней боев контратаковали наши войска силами шести танковых, одной моторизованной и пяти пехотных дивизий. Враг бросал в бой все, что только было возможно, он чувствовал, что наступают его последние дни.

В целом наступление развивалось явно успешно. Очень активно благодаря хорошей погоде действовала в эти дни авиация. За первые три дня она совершила 7517 вылетов, а истребители сбили в боях 155 немецких самолетов.

Командующий фронтом маршал Конев, по его собственным словам, постоянно находился впереди и руководил действиями этих танковых армий. На Петрова ложилась забота об уничтожении оставшихся в тылу немалых сил фашистов.

В своих воспоминаниях маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко пишет:

«Мы шли вперед, в то время как позади нас оставались еще не добитые немецко-фашистские дивизии. Мы не боялись за наши коммуникации, так как знали, что высшим командованием приняты все меры для ликвидации этих недобитков. Фланги и тыл в продолжение всей операции были надежно прикрыты».

Это была ответственная и нелегкая работа. Танковые армии сражались впереди, а общевойсковым армиям на флангах приходилось вести ожесточенные бои и сдерживать противника, который мог и пытался захлопнуть пробитую брешь.

В эти дни 1-й Белорусский фронт, наступая на Берлин с востока, то есть в лоб, с большим трудом преодолевал глубоко эшелонированную и очень хорошо подготовленную оборону противника. Войскам маршала Жукова приходилось очень тяжело.

Зная, что танковые армии 1-го Украинского фронта успешно и стремительно продвигаются вперед, Верховный Главнокомандующий дал указание маршалу Коневу:

– У Жукова идет туго, поверните Рыбалко и Лелюшенко на Целендорф, помните, как договорились в Ставке.

Немедленно были отданы распоряжения обоим командующим танковыми армиями – Рыбалко и Лелюшенко и была написана очень интересная и часто вспоминаемая военными историками директива о повороте двух танковых армий на штурм Берлина. Эту директиву подписал вместе с командующим фронтом маршалом Коневым, членом Военного совета генералом Крайнюковым и начальник штаба генерал армии Петров. Суть этой директивы заключалась в неожиданном для противника повороте танковых армий – одной на север, а другой на северо-запад.

Ох не просто повернуть круто – почти на девяносто градусов – две такие танковые махины! Причем сделать это в ограниченное время, а точнее, немедленно, в течение нескольких часов! 3-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-подполковника П. С. Рыбалко приказывалось в течение ночи на 18 апреля осуществить поворот, форсировать реку Шпрее и далее, развивая стремительное наступление на южную окраину Берлина, в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в город. 4-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко должна была к этому же времени овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина.

В 1984 году я побывал в Германской Демократической Республике, выезжал в тот район, где танковая армия Рыбалко выполняла этот стремительный поворот и ринулась на Берлин с юга.

Я ходил и ездил по району, по его небольшим городкам, полям и лесам и старался представить, как дрожала здесь мокрая, раскисшая (апрель!) земля, как рычали тысячи танков, как старались танкисты понять свой маневр и осуществить его на незнакомой местности, да еще ночью! И как они все это блестяще выполнили! У них за плечами была большая и трудная война, огромный опыт. Они вели в бой лучшие в мире – по тем временам – танки, которые сделал народ, измученный усталостью и недоеданием. Народ, ждущий от них победы! И она была близка. Я представлял, с каким злым энтузиазмом, с какой радостью и вдохновением делали все в эту ночь чумазые от гари танкисты. Они не спали уже третью ночь – но не ощущали усталости. Я просто вижу, как, разя с ходу появляющихся на пути гитлеровцев, они мчались вперед – к логову врага.

Походил я и по окраинам Цоссена. 20 апреля сюда прорвались танки Рыбалко. Знатный подарочек они преподнесли фюреру, может быть, даже сами не зная о том, что это был день рождения Гитлера. Очень символичный получился «подарок» – в Цоссене находилась штаб-квартира верховного командования гитлеровской армии. Именно здесь проходила разработка плана «Барбаросса». И вот какой потрясающий финал – советские войска громят эту адскую кухню, откуда была выпущена на свет война, громят именно в день рождения фюрера!

Я смотрел на серые особняки, двух-трехэтажные дома довоенной постройки. Они живописно расположены в хвойном лесу. Уютно жили в этом тихом и красивом месте те, кто принес так много страданий народам Европы, да и всему немецкому народу.

Представляю, как они ходили друг к другу в гости, как поднимали бокалы в честь захвата городов, стран – Польши, Франции, Бельгии, Дании, Греции и многих других. Как распирала их спесь и как они уверовали сами, что представляют собой особую расу господ, когда их войска вышли к Волге и на подступы к Баку.

Здесь же, в этих домах, уже были проложены на картах маршруты, составлены графики движения их войск в Иран, Ирак, Афганистан, Индию.

Сегодня даже мне, видевшему фашистов на родной земле, трудно представить, что все это было! Мог ли представить в 1942 году я, окопный лейтенант, что буду ходить под Цоссеном, среди домов гитлеровской ставки! Даже во сне мне такое не могло присниться!

И вот я здесь спустя сорок лет (почти полвека!) после того, как бежали отсюда хозяева этих домов, бежали, боясь быть пойманными и спрошенными за все содеянное ими зло.

Как они метались здесь, по этим ухоженным лужайкам, как торопливо жгли свои преступные планы, как бежали, понимая, что и бежать-то уже некуда, но все же уходили, уползали, только бы не быть захваченными и опознанными как работники этой главной штаб-квартиры.

У меня сохранилась старая вырезка из газеты со статьей Бориса Полевого, в ней приводится любопытный документ, дающий представление о том, что здесь происходило в эти последние часы:

«Когда я вернулся с узла связи, корреспондент „Комсомольской правды“ Крушинский… сказал мне:

– Звонили от генерала Петрова. Он требует, чтобы вы сейчас явились к нему…

Зачем я мог понадобиться начальнику штаба фронта?..

Меня провели к нему прямо в личную резиденцию. Сводка уже прошла, боевое донесение было готово… Сняв китель, генерал пил чай. Он наполнил из термоса стакан. Чай был хорош, в особенности с устатку да еще глубокой ночью… Я вопросительно смотрел на него, желая понять, зачем все-таки меня позвали. Он неторопливо снял большое круглое пенсне, протер стекла и наконец строго сказал:

– Мне доложили, что вы передали девушкам-переводчицам ленты телеграфных переговоров, которые вы взяли в подземелье Цоссена.

– Так точно. Я думал…

– Не знаю уж, что вы там думали, но, очень мягко говоря, вы совершили грубейшую ошибку.

– Но я не знал…

– А знаете ли вы, что было на этих лентах? Не знаете? Так вот, полюбуйтесь. – И лишь теперь, водрузив пенсне на место, он улыбнулся.

У меня в руках оказались листки переводов последних переговоров узла связи гитлеровского верховного командования сухопутными вооруженными силами с военачальниками, находившимися на юге Германии и в странах, еще оккупированных фашистскими войсками. На одном конце провода были встревоженные ходом событий гитлеровские военные сатрапы, а на другом – четыре пьяных солдата-телеграфиста, заживо похороненных в бункере узла связи и мысленно уже простившихся с жизнью.

Вот отрывки из этих разговоров, в которых по причинам, легко понятным, я заменяю наиболее выразительные слова многоточиями.

Эдельвейс.Вручите немедленно генералу Кребсу. Отсутствием информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачам англичан. Сообщите обстановку. Сообщите дальнейшие действия. Подписано А-15.

Ответ.Вызвать кого-либо невозможно. Погребены в могиле. Передачу прекращаю.

Эдельвейс. Что за глупые шутки? Кто у провода? Немедленно позвать старшего офицера А-15.

Ответ.Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. Замолчи, надоел.

Эдельвейс.Какая пьяная скотина у провода? Немедленно позвать дежурного офицера.

Ответ.Поцелуй в… свою бабушку, идиот.

Эдельвейс.У аппарата У-16. Весьма срочно.

Ответ.Не торопитесь в петлю.

Эдельвейс.Не понял, повторите.

Ответ.Вонючий идиот. Все драпанули. По нас ходят Иваны. К тебе еще не пришли?

Эдельвейс.Снова настаиваю связи с Кребсом. Сообщите обстановку в Берлине.

Ответ.В Берлине идет мелкий дождик. Отстань.

Эдельвейс.Кто со мной говорит? Назовите фамилию, звание.

Ответ.Подавись… Надоел. Все удрали. Танки Иванов над головой. Грязная свинья.

И так лента за лентой, густо уснащенные сочнейшими ругательствами. Да, признаю, сплоховал, не мог этого предвидеть. Легко представляю себе, каково-то было лейтенантам в юбках переводить эти ленты последних переговоров с Цоссеном.

– …Ну, батенька, понимаете теперь, чем вы угостили милых переводчиц, – смеялся генерал. – Они вам этого никогда не простят. Лучше им и на глаза не показывайтесь. – А потом посерьезнел: – Вряд ли вам этот трофей понадобится, но вообще-то эти ленты – действительно интересный материал. Все-таки кусочек истории».

Все эти дни для генерала Петрова были не только радостными, но и очень напряженными.

В то время как танковые армии уже подходили к окраинам Берлина, на флангах прорыва дела обстояли не очень-то благополучно. 20 апреля немцам в результате контратак удалось остановить продвижение 52-й армии и потеснить на север части 2-й армии Войска Польского. Котбусская группировка гитлеровцев тоже нависала над основанием коридора, в который ушли наши танковые армии. Вот тут и возникла та самая сложность, которую надо было срочно ликвидировать, надо было обеспечить спокойствие, на которое надеялись командующие танковыми армиями.

Наводить порядок в тылах наступающего фронта было нелегко, потому что бои велись во многих местах: на правом фланге продолжались напряженные бои за Котбус; в центре фронтового участка шла ликвидация шпрембергского узла и группировки врага, отстаивающей его; на левом фланге не совсем благоприятно складывалась обстановка на дрезденском направлении; в тылу в районе Бреслау продолжала сражаться еще одна крупная группировка противника, окруженнная 6-й армией генерала Глуздовского. Таким образом, пространство в несколько сот километров в глубину и по фронту представляло собой огромный котел, кипящий жестокими боями. Во всем этом должен был разобраться начальник штаба – найти силы, нацелить их, обеспечить огнем и авиацией и в кратчайший срок уничтожить врага, создав условия для дальнейшего продвижения армий вперед, на главном направлении. Маршал Конев пишет:

«Берлинская операция была, пожалуй, самой сложной из всех операций, которые мне довелось проводить за время Великой Отечественной войны. В связи с этим командованию фронта пришлось ежедневно и еженощно заниматься множеством разнообразных вопросов».

Под словами «командование фронта», естественно, подразумевается и начальник штаба фронта.

Фланги 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, обтекающие берлинскую группировку, сходились все ближе. К исходу 22 апреля танковую армию Лелюшенко отделяло от 47-й армии генерала Перхоровича 1-го Белорусского фронта всего 40 километров, а танковая армия Рыбалко от 8-й гвардейской армии Чуйкова была в двенадцати километрах. Таким образом, намечалось сразу два кольца окружения.

Ставка, учитывая это положение, потребовала от маршалов Жукова и Конева не позднее 24 апреля завершить это двойное окружение, в первом кольце которого остался бы Берлин, а во втором оказалась франкфуртско-губенская группировка противника.

Получив такое распоряжение, да еще в той сложной обстановке, когда бои шли на разных направлениях, штаб, конечно, должен был работать с полным напряжением, чтобы за короткое время сделать необходимые расчеты, указания и довести их до войск.

А что происходило в эти дни в стане противника?

Желая, видимо, поддержать и подбодрить своего подчиненного, Гитлер, как он уже не раз делал это раньше, в апреле 1945 года присвоил Шернеру высшее звание – генерал-фельдмаршала.

22 апреля Шернер в последний раз встретился с фюрером в его рейхсканцелярии. Гитлер говорил с ним доверительно и поставил задачу – любой ценой дать ему шанс добиться переговоров с союзниками.

– Необходимо сопротивляться до тех пор, – сказал Гитлер, – пока не будет подготовлен политически благоприятный выход из войны. Имеются предпосылки для заключения сепаратного мира с Англией и США, которые не хотят, чтобы Берлином овладели русские. Не в их интересах укрепление военного могущества большевистской России и усиление ее влияния в Европе.

Одновременно фюрер дал указание – прекратить всякое сопротивление союзникам на западе и повернуть 12-ю армию Венка и 9-ю армию Буссе для того, чтоб не позволить сомкнуться кольцу окружения вокруг Берлина.

Удар армий Буссе и Венка был нацелен и против войск 1-го Украинского фронта. Командованию фронта предстояла нелегкая задача: отразить удар этих двух армий и одновременно продолжать наступление на Берлин.

24 апреля войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов соединились в тылу 9-й армии Буссе, полностью изолировав ее от Берлина. И этой же ночью танкисты Рыбалко прорвали внутренний оборонительный обвод, прикрывающий центральную часть Берлина с юга, и ворвались в город.

В этот же день, 24 апреля, подошли части армии Венка, которым Гитлер приказал не допускать окружения Берлина, а если оно состоится, то деблокировать его.

Отражением частей Венка занимались командарм Лелюшенко и командир штурмового авиационного корпуса Рязанов. Они направляли свои танки и самолеты против наступающих частей Венка. Особенно удачно действовали штурмовики Рязанова, имевшие большой опыт борьбы с танками.

В своем подземном убежище Гитлер надеялся, что Венк вот-вот придет ему на помощь, он говорил об этом с большим пафосом, а армия Венка тем временем несла тяжелые потери и никакого успеха не добилась.

Отбивая левым флангом армию Венка, генерал Лелюшенко продолжал продвижение своих частей на правом фланге навстречу войскам 1-го Белорусского фронта. В 12 часов дня 25 апреля танкистам Лелюшенко удалось соединиться с частями армии генерала Перхоровича. Таким образом, западнее Берлина войска двух фронтов плотно замкнули кольцо окружения вокруг частей, оборонявших германскую столицу. После этого танкисты Лелюшенко и армия Перхоровича продолжали наступать на Потсдам, одновременно уничтожая зажатую в окружении 9-ю армию Буссе.

25 апреля был издан приказ Верховного Главнокомандующего. На этот раз он адресовался двум командующим фронтами и двум начальникам штабов этих фронтов:

«Маршалу Советского Союза Жукову, генерал-полковнику Малинину, Маршалу Советского Союза Коневу, генералу армии Петрову.

Войска 1-го Белорусского фронта перерезали все пути, идущие из Берлина на запад, и сегодня, 25 апреля, соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, завершив, таким образом, полное окружение Берлина».

В тот же день войска 1-го Украинского фронта на фланге, которому по просьбе маршала Конева уделял особое внимание Иван Ефимович, соединились на Эльбе с войсками союзников. Это была 5-я гвардейская армия под командованием Жадова.

Приказ об этом историческом событии вышел 27 апреля 1945 года. В нем говорилось:

«Войска 1-го Украинского фронта и союзные нам англо-американские войска ударом с востока и запада рассекли фронт немецких войск и 25 апреля в 13 часов 30 минут соединились в центре Германии, в районе города Торгау. Тем самым немецкие войска, находящиеся в северной Германии, отрезаны от немецких войск в южных районах Германии».

27 апреля издан еще один приказ Маршалу Советского Союза Коневу и генералу армии Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта сегодня, 27 апреля, с боем овладели городом Виттенберг – важным опорным пунктом обороны немцев на реке Эльба».

Одновременно с этими событиями генералом Петровым по поручению маршала Конева была проведена небольшая, но очень ответственная операция.

Дело в том, что противник, ведя напряженные бои на дрезденском направлении, прорвал фронт на стыке между 52-й армией генерала Коротеева и 2-й армией Войска Польского генерала Сверчевского и вышел в тылы польской армии, где создалась сложная обстановка.

И. С. Конев пишет об этом так:

«В эти дни я главным образом бывал на своем передовом командном пункте, а на основном находился начальник штаба фронта генерал армии Иван Ефимович Петров. Я поручил ему выехать в войска Коротеева и Сверчевского и помочь на месте организовать взаимодействие войск, которые при поддержке частей 5-й гвардейской армии должны были не только отразить наступление немецко-фашистских войск, но и нанести им удар».

На это направление выехали генерал Петров, член Военного совета генерал-лейтенант Крайнюков и начальник оперативного управления штаба фронта генерал Костылев.

Генерал Крайнюков в своих воспоминаниях рассказывает о возникшей здесь ситуации:

«Контрудар немецко-фашистских войск по тылам 2-й армии Войска Польского, несомненно, имел и политическую подоплеку. Гитлеровские офицеры по национал-социалистскому воспитанию всячески разжигали среди немецких солдат ненависть к полякам, призывали истреблять их с такой же жестокостью, как русских большевиков».

Генерал Петров и все, кто с ним приехал, застали командующего польской армией Кароля Сверчевского у моста, где образовалась пробка, и он распекал какого-то артиллериста, уезжавшего на машине в тыл со снарядами, так необходимыми на передовой.

– Разворачивайтесь – и марш на передовую! – приказывал Сверчевский. – Вон деревня, хорошо знаю, что на ее западной окраине находится батарея. Она ведет огонь по танкам врага. Отвезите боеприпасы туда. Понятно? Тогда – марш…

Поздоровавшись с прибывшими, Сверчевский пригласил их в штаб.

Петров спросил Сверчевского:

– Вы что, простудились – охрипли совсем?

Сверчевский иронически улыбнулся и ответил:

– Художественным чтением занимался. Много декламировал.

Генерал Сверчевский доложил, что происходит и в какое трудное положение попала его армия из-за удара Шернера.

Иван Ефимович с большим уважением относился к командующему 2-й армией Войска Польского Каролю Сверчевскому. Он знал его как смелого, инициативного и талантливого военного руководителя.

Сверчевский в 1917 году участвовал в Октябрьской революции. Он был в составе Лефортовского отряда Красной гвардии в Москве во время восстания. В 1918 году он вступил в партию большевиков, активно сражался с белогвардейцами на Западном и других фронтах. В 1927 году окончил Военную академию имени, Фрунзе и занимал разные командные и штабные должности в Красной Армии. В 1936 году добровольцем участвовал в национально-революционной войне испанского народа и в течение трех лет под именем генерала Вальтера командовал 14-й интернациональной бригадой, а позднее 35-й интернациональной дивизией. Под его командованием служили русские, поляки, американцы, англичане, испанцы, чехи, итальянцы, немцы-тельмановцы.

С первых дней Великой Отечественной войны Сверчевский командовал дивизией на Западном фронте, а с августа 1943 года был заместителем командира 1-го польского корпуса. Позднее, когда уже выросла и окрепла 1-я армия Войска Польского, где Сверчевский: тоже был заместителем командующего, он формировал 2-ю армию Войска Польского, которой ему было поручено командовать.

После того как кратковременная, но очень напряженная операция по восстановлению положения на дрезденском направлении была проведена, Петров вернулся в штаб. Все это время он, естественно, не оставлял своих дел и обязанностей начальника штаба фронта и поддерживал связь как со всеми войсками, так и со Ставкой.

Докладывая Коневу о сложившейся обстановке, Петров заметил:

– На первом этапе Берлинской операции труднее было Первому Белорусскому фронту, а теперь нашему соседу стало гораздо легче. Противник не угрожает его тылам, а нас жмет с запада и с востока.

Сражающимся в Берлине частям и удерживающим кольцо окружения вокруг него необходимы были боеприпасы, горючее, питание. Нередко генералу Петрову приходилось организовывать настоящие небольшие операции, чтобы освободить дороги – дабы транспорт мог пробиться вперед, к частям, ведущим бой.

В один из дней находившаяся между двумя кольцами окружения 9-я немецкая армия Буссе сделала попытку прорваться навстречу армии Венка. А надо сказать, в 9-й армии гитлеровцев были немалые силы – 14 дивизий и много отдельных специальных частей, в общей сложности до 200 тысяч солдат и офицеров. Главный удар Буссе нанес в направлении Луккенвальде. Удар был довольно сильный. Противнику удалось продвинуться к Луккенвальде, он перерезал наши коммуникации и, что было особенно неприятно, в разгаре боев нарушил всю проводную связь со штабами армий, которые участвовали в штурме Берлина и окружали его.

В этой ситуации большая ответственность ложилась на плечи начальника штаба фронта, потому что за организацию связи и непрерывность управления отвечает он персонально. А насколько это сложно, покажут такие, цифры: в штабе фронта связь поддерживалась по 27 телеграфным и 30 телефонным проводным каналам, постоянно работало 30 радиостанций. Кроме того, такой же крупный узел создавался связистами под руководством начальника штаба фронта на наблюдательном пункте командующего фронтом. А наблюдательный пункт при таком широком фронте, как правило, был не один. В этом деле надежной опорой генерала Петрова был начальник связи фронта генерал И. Т. Булычев.

Так вот, когда пробивающиеся части армии Буссе перерезали наши коммуникации, то связь со всеми армиями и соединениями продолжала устойчиво поддерживаться по радио и ни на минуту не прерывалась.

Пробиваясь на запад, части Буссе неожиданно выходили к очень важным участкам в наших боевых порядках фронта. Так, например, на одном из направлений оказался штаб 4-й гвардейской танковой армии, гитлеровцы вышли к нему внезапно. Всем офицерам штаба, включая и самого командарма Лелюшенко, пришлось взяться за оружие и за гранаты. Только подоспевшие на помощь находившиеся поблизости части, в том числе 7-й гвардейский мотоциклетный батальон, выручили штаб армии.

Не успели закончиться бои по выручке штаба 4-й танковой армии, как уже понеслись тревожные звонки с аэродрома 9-й гвардейской истребительной авиадивизии. Прямо к аэродрому вышли части противника. И здесь первую атаку гитлеровцев отразили летчики и обслуживающий персонал аэродрома. Сам командир дивизии трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин участвовал в этой неожиданной схватке. В районе аэродрома не только был отражен удар гитлеровцев, но захвачено еще и три тысячи пленных.

28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ:

«Всем соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки столицы рейха».

Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог никого и ничего выручать.

Около полуночи 29 апреля Йодль получил последнюю радиограмму Гитлера:

«Немедленно доложите мне:

1. Где головные части Венка?

2. Когда они будут продолжать наступление?

3. Где 9-я армия?

4. Куда прорывается 9-я армия?

5. Где головные части Хольсте?»

На это последовал в 1 час ночи 30-го столь же краткий и выразительный ответ:

«1. Головные части Венка замечены южнее озера Швилов.

2. 12-я армия не может продолжать оттуда наступление на Берлин.

3. Главные силы 9-й армии окружены.

4. Корпус Хольсте принужден обороняться».

Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов в конце концов ликвидировали окруженные группировки гитлеровцев юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного Главнокомандующего, в котором в ряду имен славных военачальников – Жукова, Конева, Малинина упоминался и генерал Петров, а в приказе было сказано следующее:

«Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов завершили ликвидацию группы немецких войск, окруженной юго-восточнее Берлина.

За время боев с 24 апреля по 2 мая в этом районе наши войска захватили в плен более 120 тысяч немецких солдат и офицеров…»

И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день, 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, первый из них, о котором сказано выше, было приказано дать в 21 час из 224 орудий, а второй – в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой Отечественной войны это, пожалуй, был первый приказ о салюте из такого большого количества орудий. Надо сказать, и победа того просто сама просила. Разговор шел уже не о чем-нибудь, а о взятии Берлина! В приказе Верховного, адресованном на этот раз Красной Армии и Военно-Морскому Флоту, говорилось:

«Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова, при содействии войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева, после упорных уличных боев завершили разгром берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии городом Берлин – центром немецкого империализма и очагом немецкой агрессии.

Берлинский гарнизон, оборонявший город, во главе с начальником обороны Берлина генералом от артиллерии Вейдлингом и его штабом, сегодня, в 15 часов, прекратил сопротивление, сложил оружие и сдался в плен.

2 мая к 21 часу нашими войсками взято в плен в городе Берлине более 70 тысяч немецких солдат и офицеров…»

Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той картине, которую увидел личный шофер фюрера эсэсовец Эрих Кемпка, выйдя из бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера:

«…Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, раненые, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках лестниц, на платформах. Большинство этих людей уже потеряли всякую надежду на бегство и были безучастны ко всему происходящему».

Вот как оно все обернулось. Обратите внимание – вместе лежат и солдаты и беженцы – то есть те, кто когда-то стройными, четкими рядами шли, сверкая алчными глазами, на восток, и те, кто, вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике «хайль!». Теперь они вместе лежат под заборами, под стенами. Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь они «потеряли всякую надежду на бегство».

Уже и бежать некуда! Полный крах всех планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего. И произошло это, конечно, не само собой. К этому состоянию гитлеровцев привели силой оружия и прежде всего силой нашего советского оружия.

Перед тем как покончить жизнь самоубийством, Гитлер, причинивший так много бед и страданий своему народу, пытался все-таки еще спасти фашистскую Германию и в своем политическом завещании передал власть новому правительству Германии во главе с гросс-адмиралом Деницем. Этим Гитлер как бы хотел выдвинуть новую власть, которая была бы и наследницей его, гитлеровских, идей, и в то же время, будучи новой, претендовала на какое-то снисхождение победителей к себе.

В распоряжении правительства Деница все еще находились довольно крупные группировки, продолжавшие сражаться: в Прибалтике группа армий «Курляндия», западнее Берлина остатки 12-й армии Венка и в Чехословакии – самая большая группа армий «Центр» под. командованием генерал-фельдмаршала Шернера, В этой группе было до 50 дивизий, много специальных частей и новых формирований, созданных из остатков разгромленных дивизий. В Западной Чехословакии союзникам противостояла 1-я немецкая армия в составе пяти дивизий, эта армия тоже теперь подчинялась Шернеру. В Австрии продолжали оказывать сопротивление войска группы «Австрия», а в Югославии против советских частей и частей югославской Народно-освободительной армии билась группа армий «Ф».

В некоторых книгах, особенно на Западе, Пражская операция 1-го Украинского фронта называется броском на Прагу. Да, это был бросок на Прагу, но не марш, не просто движение военных колонн, это была крупная и очень трудная боевая операция.

Новый глава рейха Дениц в своем выступлении 1 мая по радио заявил:

«Фюрер назначил меня своим преемником. В тяжелый для судьбы Германии час, с сознанием лежащей на мне ответственности, я принимаю на себя обязанности главы правительства. Моей первейшей задачей является спасение немцев от уничтожения наступающими большевиками. Только во имя этой цели продолжаются военные действия».

Правительство Деница прилагало все усилия для того, чтобы как можно больше гитлеровских войск ушло на запад и сдалось в плен союзникам. И Шернер получил от Деница распоряжение: быстро совершить отвод своих армий за Эльбу, в зону действия англо-американских войск. Однако Шернер не был согласен с Деницем – и не потому, что не хотел сдаваться в плен союзникам, нет, он как опытный военный чувствовал: стоит ему сняться с хорошо оборудованных и укрепленных позиций, как его армии будут смяты и разгромлены советскими частями. Шернер говорил, что он может еще долго продержаться на занятых им позициях, и даже предлагал Деницу перевести правительство в Прагу, под прикрытие его группировки.

Насколько сблизились к тому времени желания гитлеровцев и позиции некоторых западных руководителей, видно из указания, которое Черчилль отдал фельдмаршалу Монтгомери:

«Тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легко можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».

Вот какие случаются метаморфозы не только в политике, а даже на поле боя, где еще полным ходом идет сражение: наш союзник, который не раз клялся в верности и обещал поддерживать нас в освободительной борьбе, уже готовится вместе с врагами, используя его оружие и его солдат, встать на пути возможного советского наступления!

Необходимость как можно быстрее овладеть Прагой вытекала не только из желания скорее завершить войну, но и еще из того, что в Праге чехи, окрыленные успехами советских войск, подняли восстание. Шернер отдал своим войскам приказ: «Восстание в Праге должно быть подавлено всеми средствами».

Читатели уже знают Шернера, его жестокость и могут поэтому представить себе, что значат в его устах слова «подавить всеми средствами».

На Прагу со всех сторон двинулись гитлеровские войска. Прага нуждалась в быстрой и решительной помощи. Об этом руководители Пражского восстания сообщали по радио.

Ставка приказала 1-му, 2-му и 4-му Украинским фронтам в самое кратчайшее время спланировать и подготовить Пражскую операцию, оказав помощь восставшим чехам.

В этот день у генерала Петрова побывал корреспондент «Правды» Борис Полевой, мне кажется интересным их разговор.

Петров говорил, показывая на карту, где дивизии Шернера занимали часть Саксонии, Австрии, почти всю Чехословакию.

– Нам кажется, у этого Шернера хитрая задумка. И силы у него есть. Трудно предположить, что такой военный, как Шернер, не понимает, что с Берлином все кончено. Он не так наивен, чтобы на что-то надеяться. Наверняка мечтает двинуть свою мощную группу на запад и соединиться с союзниками. Части у него боеспособны. Тут все может быть. Может ввалиться в Прагу, засесть там, занять оборону и… разрушить этот город, который совсем не пострадал.

– А что мы собираемся предпринять? Начальник штаба водрузил свое пенсне на нос и строго взглянул на корреспондента.

– Вы интеллигентный человек, вам непростительно ставить меня в неловкое положение такими вопросами, батенька мой, и, кроме того, вы неправильно адресуетесь… Сие решают командующий и Ставка. Могу только сказать, что задумана смелая и интереснейшая операция…

То, что это была не простая операция, и то, какие ее особенности беспокоили командующего фронтом, хорошо видно из слов маршала Конева:

«Меня, как командующего фронтом, в эти дни беспокоило не столько сопротивление мощной группировки противника и даже не прочность его укреплений, сколько сочетание всего этого с горным рельефом местности. Ведь операция была рассчитана на быстроту. Именно высокий темп наступления лежал в основе наших расчетов, и надо было всерьез подумать о том, как бы не застрять в горах.

У меня все время из головы не выходила Дуклинская операция 1944 года. Тогда мы тоже пробивались прямо через горы… Помня ее нелегкий опыт, я в последующем сделал все, чтобы при малейшей возможности не забираться в горы, а прикрываться ими. Я пришел к твердому убеждению, что борьба в горах может быть вызвана только самой жестокой, железной необходимостью, когда иного пути – обхода или маневра – нет.

Но именно такое положение и создалось перед началом Пражской операции. Чтобы как можно скорее разгромить засевшую в Чехословакии почти миллионную группировку Шернера, взять Прагу, спасти город от разрушений, а жителей Праги, да и не только Праги, от гибели, не оставалось ничего другого, как прорываться прямо через Рудные горы. Иного пути не было, потому что на подступах к Чехословакии с севера всюду, куда ни сунься, куда ни кинься, горы. Значит, надо их преодолеть. Но преодолеть так, чтобы нигде не застрять, чтобы как можно скорее их проскочить, обеспечив свободу маневра для танковых и механизированных войск».

Я думаю, здесь и без моей подсказки читателям будет ясно, как в обстоятельствах, создавшихся при осуществлении Пражской операции, пригодились 1-му Украинскому фронту опыт, мастерство и умение Петрова вести бои именно в горных условиях. Из того, что сказано выше маршалом Коневым, ясно видно: он избегал вести бои в горах. Это диктовал ему весь его опыт сражений в Великой Отечественной войне. Ведь почти все операции, которыми руководил Конев, проходили на местах равнинных, болотистых, лесистых. И здесь, как он сам говорил, он стремился горами прикрывать свои фланги.

У меня нет никаких свидетельств разговоров, происходивших между Коневым и Петровым в часы, когда составлялся план Пражской операции, но думаю, что и так можно быть уверенным: опыт Петрова здесь очень пригодился.

Об этом прямо пишет член Военного совета фронта генерал К. В. Крайнюков:

«Хочу особо подчеркнуть, что в разработку плана Пражской наступательной операции вместе с командующим вложил наряду с другими членами Военного совета очень много труда начальник штаба фронта генерал армии И. Е. Петров. Иван Ефимович раньше командовал 4-м Украинским фронтом, нацеленным на Чехословакию и освободившим часть ее территории, и тогда основательно изучил эту страну, ее важнейшие промышленные объекты, коммуникации и военно-географические особенности.

Когда обсуждался план наступательной операции, —, генерал И. Е. Петров детально охарактеризовал театр военных действий и подчеркнул, что подступы к Праге прикрыты грядой Рудных гор, протянувшихся чуть ли не на полтораста километров. Севернее, в районе Дрездена, громоздятся гигантские песчаниковые высоты и лесистые плато, рассеченные Эльбой и ее притоками.

– Эти необычайно красивые места часто называют «саксонской Швейцарией», – заметил Иван Ефимович, – но горы могут доставить нам массу неприятностей. Если мы задержимся на перевалах или сделаем передышку в «саксонской Швейцарии», то понесем излишние потери и не сумеем отрезать пути отхода шернеровской группе немецко-фашистских армий…

Учитывая это обстоятельство и выполняя указания Ставки, Военный совет предусмотрел в плане наступательной операции мощные и стремительные удары по вражеской обороне, отсекающие гитлеровцев от Рудных гор. Это должно было позволить нашим подвижным соединениям захватить перевалы через Рудные горы и вырваться на равнинный простор».

Наше командование ожидало – это вытекало из всей логики предстоящих боев, – что гитлеровцы окажут сопротивление в основном на дорогах, которые через горы выводят к Праге, что именно здесь они будут создавать сильные узлы сопротивления.

Для того чтобы сохранить высокий темп продвижения наших частей, было решено создать специальные отряды, которые при первом же столкновении с упорно сопротивляющимся на маршруте противником должны были, не ввязываясь с ним в бой, обходить по горам, по лощинам, по долинам эти очаги сопротивления, выходить к ним в тыл и бить их с тыла. Эти отряды состояли из всех видов войск, располагали всеми необходимыми инженерными средствами разграждения, могли преодолевать завалы, разрушения и быстро восстанавливать дороги и мосты.

Но это все было потом, уже в ходе операции, а сначала надо было в кратчайший срок завершить ее планирование, что тоже было не так просто. Да еще в соответствии с планом создать группировку для нанесения удара. А для создания группировки надо было перемещать, передвигать большие массы войск. Это тоже легло на плечи штаба и его начальника генерала Петрова.

Некоторым соединениям, чтобы выйти на исходные положения для наступления, предстояло совершить марш в 150–200 километров. А на исходном положении надо было все войска, участвующие в этой операции, пополнить боеприпасами, горючим, продовольствием и вообще всем необходимым.

Для удара на Прагу была создана мощная группировка из трех общевойсковых армий, которыми командовали генералы Пухов, Гордов и Жадов, двух танковых армий Рыбалко и Лелюшенко и еще двух танковых корпусов Полубоярова и Фоминых. Всю эту группировку, кроме их штатной артиллерии, поддерживали еще пять артиллерийских дивизий.

Эта весьма мощная группировка способна была осуществить предстоящую задачу. Но еще шли бои за Дрезден, а группировка для удара на Прагу сосредоточивалась северо-западнее Дрездена, и надо было, чтобы бои за Дрезден не помешали ее сосредоточению.

При планировании операции особое внимание было уделено быстроте ее осуществления и высоким темпам продвижения войск. При этом учитывалось и то обстоятельство, что Шернер под ударами советских войск будет откатываться в сторону Праги и, ослепленный злобой, может, соединившись с эсэсовскими частями и другими спецвойсками, подавляющими восстание, устроить там кровавую расправу над жителями Праги и разрушить саму Прагу.

Чтобы этого не произошло, танковые армии Рыбалко и Лелюшенко, наступающие с двух разных направлений, должны были благодаря своей мобильности опередить ведущие бой части Шернера и, оставив их у себя за спиной, ворваться в Прагу, разгромить там гитлеровские части, борющиеся с восставшими, и встретить Шернера, если он будет двигаться в сторону Праги.

Предусматривалось не только спасти Прагу от разрушения и оказать помощь восставшим, но и, выйдя силами армии Пухова западнее Праги, отрезать отступление войск противника и – во взаимодействии с войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов, тоже наступавшими на Прагу с юга и юго-запада, – ликвидировать их.

Обеспечение действий главной группировки возлагалось на 2-ю воздушную армию под командованием генерала С. А. Красовского. Согласно его решению и указаниям командующего фронтом на главное направление было выделено 1900 самолетов и на вспомогательное – 355 самолетов. Основной задачей авиации было: не дать противнику возможности маневрировать резервами в глубине и не допустить его отхода на запад.

Планирование Пражской операции проходило для штаба фронта в сложнейших условиях. По размаху эта операция была огромной, в ней участвовали все армии фронта, и для каждой из этих армий надо было определить исходные позиции, задачи по дням, рубежам, целям, надо было обеспечить войска всем необходимым. На подготовку такой операции в 1943 году и даже в 1944 году отводился месяц, а то и полтора, а тут всю эту работу надо было проделать за несколько дней.

Штаб фронта в этих трудных условиях нашел выход в параллельном осуществлении планирования и действий войск: разрабатывались планы, писались указания и в это же время войска перемещались на нужные направления. К тому времени, когда они туда прибывали, уже были готовы все необходимые документы для дальнейших действий. Все эти дни штаб во главе с генералом Петровым не только не спал, но не имел ни минуты для отдыха, все работали с предельным напряжением.

4 мая по указанию командующего фронтом генерал Петров собрал на совещание всех командующих армиями. Отдавая последние указания, маршал Конев сказал, что главным в этой операции будет стремительность, Рудные горы и Судеты нужно чуть ли не в буквальном смысле слова перелететь. Ни в коем случае не задерживаться в боях за опорные пункты, за населенные пункты, обходить их, особенно танковым соединениям. После них будет все зачищать пехота.

Дальше Конев обратил внимание на то, что противник хоть и силен, но падение Берлина, разгром почти всей гитлеровской армии оказали, конечно, свое действие на его моральное состояние – он уже совсем не тот, что раньше. Учитывая это обстоятельство, командующий требовал действий решительных, даже дерзких, с применением всего накопленного опыта.

Командующий приказал командирам всех степеней, а особенно штабам дивизий и полков, осуществлять руководство, находясь как можно ближе к боевым порядкам, чтобы немедленно реагировать на все изменения в обстановке и добиваться стремительных темпов продвижения.

Не впервые в этой большой войне очень наглядно проявился гуманизм Советской Армии даже по отношению к врагам. Маршал сказал своим командирам – стараться не допускать излишнего кровопролития. Как только будут создаваться какие-то небольшие окружения или появится возможность предъявить ультиматум какой-либо группировке гитлеровцев – не добивать их, а вынуждать к капитуляции, проявлять в этом отношении инициативу, посылать парламентеров.

Член Военного совета Крайнюков тоже сказал напутственное слово:

– Эта операция должна проводиться под девизом «Вперед, на Прагу!»; Надо спасти ее. Не допустить, чтобы она была разрушена фашистскими варварами!

Войска, которым предстояло участвовать в операции, были на пределе усталости. Только что завершилась стремительная и очень напряженная Берлинская операция, участники которой, вдохновленные близким завершением войны, казалось, выложились до конца. И вот нужно провести еще одно сражение, не менее сложное и требующее большого напряжения. Но боевой дух войск был настолько высоким, что все участвующие в Пражской операции нашли в себе силы для осуществления и этого подвига.

Незадолго перед наступлением пришла весть, которая вообще вынуждала штаб фронта и всех наступающих сделать нечто невозможное. Ночью 6 мая чешский Национальный совет обратился по радио с просьбой о помощи:

«На Прагу наступают немцы со всех сторон. В действии германские танки, артиллерия и пехота. Прага настоятельно нуждается в помощи. Пошлите самолеты, танки и оружие. Помогите, помогите, быстро помогите!»

Разве можно было в таких обстоятельствах медлить? И Ставка дала указание перейти в наступление на сутки раньше намеченного срока. Первоначально срок начала наступления был определен 7 мая, значит, теперь войска должны были выступить немедленно. Это и было осуществлено.

В первой половине дня 6 мая передовые отряды частей перешли в наступление. Они успешно продвигались вперед, и командующий решил без промедления ввести вслед за ними главные силы. Пошли вперед армии Пухова и Гордова, и сразу же вместе с ними двинулись танковые армии Рыбалко и Лелюшенко.

Генерал Петров очень внимательно следил за флангами этой движущейся вперед нашей главной группировки. Дело в том, что 5-я гвардейская армия генерала Жадова в эти часы, еще не была готова к такому движению. И командующий отсрочил ей начало наступления до 20 часов 45 минут. Это означало, что армия начнет наступление ночью, в темноте. Казалось бы, не следовало так рисковать – ночные действия всегда сложнее и труднее по организации. Но нельзя было и медлить. 5-й армии была поставлена задача овладеть Дрезденом. Дело было даже не во взятии города, а в том, что на дрезденском направлении находились танковые и моторизованные дивизии Шернера, которые он мог сразу после того, как наша главная группировка двинется в сторону Праги, повернуть и ударить под основание этого нашего ушедшего вперед клина.

Вот поэтому и было решено, что, несмотря на наступившую ночь, армия Жадова перейдет в наступление, чтобы сковать упомянутые выше танковые и механизированные дивизии врага.

В первый день армии Пухова и Гордова продвинулись более чем на 20 километров. Танковые армии пока продолжали идти вместе с ними.

Если помнит читатель, в тылу этой нашей наступающей группировки, в городе Бреслау, в окружении, находились войска гитлеровцев под командованием генерала Нигофа. Их удерживала в котле, не ведя активных боев и, значит, не имея больших потерь, наша 6-я армия под командованием генерала Глуздовского. И вот на допросе первых же пленных выяснилось: если бы наши части не перешли в наступление 6 мая, то 7 мая Шернер нанес бы сильный удар в направлении Бреслау с целью деблокировать группировку Нигофа.

Но мы опередили и сорвали эту затею Шернера. Такая ситуация оказалась решающей для судьбы группировки в Бреслау. Генерал Нигоф, видя успешное продвижение наших войск в сторону Праги, понял безвыходность своего положения и капитулировал.

По этому случаю Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный Коневу и Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта в результате длительной осады сегодня, 7 мая, полностью овладели городом и крепостью Бреславль (Бреслау).

Гарнизон немецких войск, оборонявший город, во главе с комендантом крепости генералом от инфантерии фон Нигофом и его штабом прекратил сопротивление, сложил оружие и сдался в плен.

7 мая к 19 часам нашими войсками взято в плен в городе Бреславль более 40 тысяч немецких солдат и офицеров».

Успешно действовала в этот день и 5-я гвардейская армия Жадова. Она продвигалась вперед, охватывая Дрезден с северо-запада и северо-востока, к концу дня вышла на окраины города. Шернер, опасаясь окружения, приказал отводить этот фланг своей группировки. А командующий фронтом маршал Конев, учитывая это выгодное обстоятельство, приказал, кроме рвущейся вперед к Праге главной группы, перейти в наступление и левому крылу фронта, то есть 2-й армии Войска Польского, 28-й, 52-й, 31-й и 59-й армиям.

Это было гигантское наступление, на широком фронте двигались огромные массы войск – людей и техники. Петрову надо было неотступно держать все это в поле своего зрения, немедленно реагировать на любые задержки, получать и осмысливать информацию, докладывать ее командующему фронтом, который находился впереди, на направлении главного удара, а также сообщать ее наверх – в Генеральный штаб и Ставку Верховного Главнокомандующего.

Нетрудно себе представить, какого напряжения требовало это от начальника штаба и какой при этом надо было обладать способностью быстро все схватывать, оценивать, реагировать и без опозданий осуществлять все необходимое.

Маршал Конев понимал сложность работы штаба фронта при таком размахе и темпах наступления, не случайно, описывая именно эти дни, он говорил о том напряжении, с каким приходилось работать штабам:

«Обстановка была сложной, темпы наступления высокие. Для управления войсками фронта в этих условиях требовались непрерывные донесения снизу, чтобы вовремя регулировать движения войск, выдерживать и направление движения, и темпы. Я должен был все время знать, где что происходит, чтобы иметь возможность соответственно сманеврировать другими имевшимися в моем распоряжении резервами в том случае, если наступление где-то остановится, застопорится, упрется в непробиваемую с одного удара оборону. Бесперебойная информация имела для меня в этот день особенное, исключительное значение».

Вот все это и должен был осуществлять штаб под руководством генерала Петрова.

Кроме сведений о боевых действиях к Ивану Ефимовичу в этот день, 7 мая, стали поступать запросы от штабов и командиров по поводу услышанного сообщения зарубежного радио о том, что война окончилась. Не имея по этому поводу никаких указаний от Генерального штаба, Петров не мог сказать им ничего определенного. Он и сам слышал по радио передаваемую из Парижа, Лондона, Брюсселя, Амстердама и других городов торжественную музыку, церковные службы, речи о том, что наступил мир.

Как стало известно позже, англо-американское командование приняло в тот день от немцев в Реймсе капитуляцию. Ну, на западном направлении гитлеровские войска уже давно не оказывали сопротивления, и принятие этой сепаратной капитуляции нашими союзниками было просто незаконным, о чем и было заявлено Советским правительством. Но здесь, на пражском направлении, ни о каком мире, ни о какой капитуляции еще не было и речи. Генерал-фельдмаршал Шернер со своими войсками не только оказывал отчаянное сопротивление нашим частям, но и жестоко расправлялся силами еще ранее посланных отрядов с восставшими жителями Праги.

Генерал Петров запросил у Генерального штаба разъяснения о происходящем. Ему ответили, что капитуляцию, принятую созниками, договорено считать предварительным актом, а 8 мая в Берлине будет приниматься безоговорочная капитуляция от руководства гитлеровской армии. Принимать ее будет заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и представители военного командования союзных нам держав. Вот она-то и будет считаться завершением войны.

Шернер 7 мая отдал приказ по войскам:

«Неприятельская пропаганда распространяет ложные слухи о капитуляции Германии перед союзниками. Предупреждаю войска, что война против Советского Союза будет продолжаться».

В этот же день по приказу Ставки перешли в наступление войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Р. Я. Малиновского и 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии А. И. Еременко. Это обстоятельство уже не оставляло никаких надежд группировке Шернера, его били со всех сторон.

8 мая главная группировка 1-го Украинского фронта продолжала свое стремительное наступление в сторону Праги. Шли тяжелые бои на перевалах и в узких местах в горах, везде и всюду части Шернера оказывали жестокое сопротивление.

В тот же день 8 мая на направлении, которому генерал Петров по просьбе командующего оказывал особое внимание, тоже была одержана победа – был взят Дрезден. По этому поводу Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный Коневу и Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта после двухдневных боев сломили сопротивление противника и сегодня, 8 мая, овладели городом Дрезден – важным узлом дорог и мощным опорным пунктом обороны немцев в Саксонии…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городом Дрезден, представить к присвоению наименования «Дрезденских» и к награждению орденами».

В этот же день генерал Петров получил донесение из штаба армии Лелюшенко о том, что в ходе боев они разгромили какой-то штаб, на который налетели в момент его перемещения по дороге. Это была очень большая штабная колонна, и поэтому танкисты доложили о ней, но у них не было времени разбираться ни в документах, захваченных в этом штабе, ни допрашивать офицеров и генералов, которых там взяли в плен. Танкисты рвались вперед. Как выяснилось позднее, это был не простой штаб, а штаб группировки Шернера.

Сам Шернер едва не попал в плен. С этого момента, лишившись возможности управлять своими войсками, Шернер уже скрывался по лесам, пробиваясь в сторону союзников, он даже переоделся в штатский костюм, забыв и о своей фельдмаршальской гордости. Вот что пишет сам Шернер:

«В ночь с 7 на 8 мая мой штаб находился в переброске и утром 8 мая при танковом прорыве русских был полностью уничтожен. С этого времени я потерял управление отходящими войсками. Танковый прорыв был совершенно неожиданным, так как вечером 7 мая фронт еще существовал».

Забегая вперед скажу: этот жесточайший и кровожаднейший из фашистских военачальников все же попал в плен. Позднее Шернер вместе с Клейстом и другими военными преступниками предстал перед советским трибуналом. На суде Шернер повторял применявшуюся многими гитлеровскими генералами защитительную тактику: он-де только подчиненный и выполнял приказы, которые ему давались. Советский трибунал приговорил Шернера к 25 годам заключения. В 1953 году из гуманных соображений срок наказания был наполовину сокращен, в январе 1955 года Шернер был освобожден и уехал в Западную Германию.

Но вернемся к наступающим на Прагу войскам.

Армии 1-го Украинского фронта, как и было запланировано, с ходу преодолели Судетские и Рудные горы и продолжали продвигаться вперед. Население всюду встречало наши войска с восторгом, слышались радостные крики: «Да здравствует вечная дружба народов Советского Союза и Чехословакии!», «Спасибо за освобождение!», «Да здравствует Россия!».

Вечером 8 мая генерал Петров получил информацию из Генерального штаба о том, что через несколько часов в Берлине будет подписана капитуляция, от немцев ее подпишет фельдмаршал Кейтель. Ставка предлагала сообщить по радио всем немецко-фашистским войскам, находившимся на территории Чехословакии, об этой безоговорочной капитуляции. Было приказано прекратить боевые действия на три часа, то есть до 23 часов 8 мая. А если после этой возможности избежать лишних жертв войска Шернера не внемлют голосу разума и будут продолжать сопротивление, то нанести им решающий удар и разгромить окончательно.

И вот наступила трехчасовая пауза. Конев и Петров находились на командном пункте под Дрезденом. Они ждали. Войска остановились и тоже ждали.

Позже пленные гитлеровцы на допросах показывали, что оставшиеся командиры частей шернеровской группировки скрывали от подчиненных факт безоговорочной капитуляции и заставляли их продолжать военные действия, жестоко расправляясь с теми, кто высказывал какие-либо сомнения.

По истечении установленных трех часов, не получив никакого ответа, наши войска возобновили боевые действия. В ночь на 9 мая танкисты 4-й и 3-й гвардейской танковых армий 1-го Украинского фронта совершили блестящий по стремительности бросок и, промчавшись 80 километров, на рассвете своими передовыми частями вступили в Прагу. К 10 часам утра Прага была полностью очищена от последних сопротивляющихся гитлеровских частей. В час дня в 35 километрах юго-восточнее Праги с частями 1-го Украинского фронта соединились войска 2-го Украинского фронта. Вечером этого же дня вышла к Праге и подвижная группа 4-го Украинского фронта.

Но бои на этом не закончились. Недалеко от Праги сражались окруженные – и немалые! – остатки частей группы армий Шернера. Там было до полумиллиона солдат и офицеров. Правда, они уже не имели общего управления, были дезорганизованы и деморализованы, но все-таки еще оказывали сопротивление.

Тот день, когда наши войска вступили в Прагу и очищали ее от гитлеровских оккупантов, был для Петрова и для всего штаба фронта, пожалуй, очень оригинальным. Несмотря на хорошо организованную связь и успехи наших войск, штаб никак не мог собрать достоверную информацию о том, где находились и что делали наши части.

Командующий фронтом, Ставка ждали донесений, а они в штаб не поступали. Было ясно, что все идет хорошо, но информировать командующего по каким-то предположениям или неточным сведениям генерал Петров не мог.

Маршал Конев так вспоминал этот день:

«Что Прага освобождена, было ясно, но ни одного вразумительного доклада ни от одного из командующих армиями так и не было.

Как выяснилось потом, причиной тому было ликование пражан. На улицах шли сплошные демонстрации. При появлении советского офицера его немедленно брали в дружеский полон, начинали обнимать, целовать, качать. Один за другим попали все мои офицеры связи в окружение – поцелуи, угощения, цветы…

Потом в этих дружеских объятиях один за другим оказались и старшие начальники – и Лелюшенко, и Рыбалко, и подъехавший вслед за ними Гордое. Никому из них не удавалось выбраться из Праги на свои командные пункты, к своим узлам связи и подробно доложить обстановку».

Из Генерального штаба звонили не переставая и спрашивали:

– Давайте последние сведения! Сегодня должен быть салют в честь окончательной, полной победы. Где же ваши донесения? Где вы там? Что у вас происходит? Уже давно подписана всеобщая капитуляция, а от вас еще ничего нет.

И вот наконец все выяснено, все установлено, сведения даны и вновь издается приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный маршалу Коневу и генералу армии Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта в результате стремительного ночного маневра танковых соединений и пехоты сломили сопротивление противника и сегодня, 9 мая, в 4 часа утра освободили от немецких захватчиков столицу союзной нам Чехословакии город Прага…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за освобождение Праги, представить к присвоению наименования «Пражских» и к награждению орденами…»

В честь этой знаменательной победы в столице был дан салют по самому высшему разряду – из 324 орудий.

И в этот же день в столице нашей Родины был издан еще один приказ Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, которого мы, фронтовики, ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ привести полностью.

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту

8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.

Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена.

Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны.

В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими залпами из тысячи орудий.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот!

Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза И. СТАЛИН

9 мая 1945 года № 369».

Этот приказ об окончательно одержанной победе был итоговым, но мне хочется отметить то обстоятельство, что приказ о завершающих боях в Отечественной войне, который предшествовал этому итоговому, был о взятии Праги и был адресован маршалу Коневу и генералу армии Петрову – герою моего повествования.

Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали и сами войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия в Москве, стреляли все, у кого в руках было оружие, стреляли, кричали, было всеобщее счастье Победы!

В предыдущих главах я обещал читателям рассказать о том, как Власов и бывшие белогвардейские генералы Краснов, Шкуро, пошедшие на службу к гитлеровцам, стали пленниками генерала Петрова (разумеется, брал их в плен не лично Петров, но по служебному положению сбор, опрос, содержание, охрана и отправка пленных входит как раз в обязанности начальников штабов всех степеней).

Теперь настало время для того, чтобы выполнить это обещание.

Я приведу рассказ Е. Райгородецкого, который в свое время записал слова полковника в отставке В. М. Доценко о том, как он с генералом М. Ф. Малеевым (оба они служили тогда в Донском казачьем кавалерийском корпусе) неожиданно увидели арестованных белогвардейских атаманов.

«Помещение, куда мы вошли, напоминало заводской цех. На просторной площадке стояли скамейки, разложены полосатые матрацы.

Десяток старцев при полной амуниции лениво поднялись со своих мест. Вперед вышел высокий старик с воспаленными глазами. За ним – обрюзгший коротышка с красным испитым лицом. У обоих генеральские погоны с серебряной канителью.

– Господа! – обратился к ним Павлов (генерал-майор, начальник советского гарнизона в городе Юденбург. – В. К.). – Перед вами заместитель командира Донского казачьего кавалерийского корпуса генерал-майор Малеев. Прошу представиться, господа.

– Генерал Краснов, – сухо произнес высокий старик с воспаленными глазами.

– Генерал Шкуро, – промычал обрюзгший коротышка.

Невнятные голоса раздались за их спинами.

Малеева, видимо, больше, чем нас, поразила эта сцена. Некоторое время он молчал, пристально разглядывая арестованных.

– Простите, генерал, – нарушил тишину Краснов. – Не знаете ли, от чего умер Борис Михайлович Шапошников?

– Маршал Шапошников был тяжело болен, – ответил Малеев.

– Как здоровье Буденного и Ворошилова? – полюбопытствовал Шкуро.

– Отлично. Если это вас интересует.

– Как же! Как же! Приходилось с ними встречаться. Я имею в виду на поле брани. Вы еще не воевали в те времена.

– Напротив, воевал. И, представьте себе, в кавкорпусе Семена Михайловича. Рядовым бойцом.

Шкуро сделал пренебрежительную гримасу:

– Бойцы мало что знали.

– Мало?! – возмутился Малеев. – Мне не забыть, как ночным штурмом буденовцы овладели Воронежем. Захватили ваш штабной поезд. Если не изменяет память, вы, господин Шкуро, чудом спаслись на автомобиле. А под Касторной? А на переправе через Северный Донец? От вашей конницы, извините, осталось мокрое место. Все помним, все, по числам…

– И я вас, буденовцев, погонял… – начал было Шкуро и осекся, почувствовав на себе недобрый взгляд Краснова.

– Полно, полно вам, – возбужденно проговорил Краснов. – Молчите.

Он протер носовым платком воспаленные глаза и обратился к Малееву:

– Получу ли я возможность написать мемуары?

– Не знаю. Правительство решит.

– В таком случае, что же нас ожидает?

– Правительство решит, – повторил Малеев. – Оно, выполнит волю народа.

– Я всегда стоял за русский народ.

– Лжете, казачий атаман, – перебил Малеев. – Вы его предали. В первые же дни после установления Советской власти пытались задушить революционный народ. Надеюсь, вы не забыли Пулковские высоты?! Получили по заслугам.

Краснов поморщился, отвернулся к Шкуро.

– Слушайте, слушайте, Петр Николаевич, – прошипел тот.

Сзади захихикали.

Глядя на нас, Краснов почти крикнул:

– Смею вас заверить, все годы я спасал Россию!

– Чего стоят ваши заверения? – парировал Малеев. – Вы Ленина обманули. Клялись, давали честное слово не воевать против нас. И что же? Продались немецким империалистам, дважды наступали на Царицын. И Гитлеру служили верой и правдой. У вас вон погоны из той же канители, что и у нацистских генералов.

– Другой не нашли, – поспешил оправдаться Шкуро.

Генерал Павлов взглянул на часы. Мы поняли: пора уходить».

В январе 1947 года по приговору Верховного Суда СССР Краснов и Шкуро в числе других военных преступников были приговорены к смертной казни.

О том, как был пойман предатель Власов, мне, да, и читателям, наверное, доводилось слышать разные рассказы. Поэтому, мне кажется, лучше всего привести официальный документ, написанный в те часы и теми людьми, которые брали в плен Власова. Вот боевое донесение об этом командира 25-го танкового корпуса генерала Е. И. Фоминых:

«В 16.00 12.5.45 г. командир 162-й танковой бригады полковник И. П. Мищенко поставил задачу командиру батальона капитану М. И. Якушеву направиться в расположение 1-й дивизии РОА и взять в плен Власова с его штабом и командиром дивизии Буяниченко.

Южнее 2 км Брежи капитан Якушев встретил командира батальона из 1-й дивизии РОА капитана Кучинского, который показал, что впереди следует колонна легковых автомашин со штабом дивизии, где находится и сам Власов.

Капитан Якушев обогнал колонну и машиной, загородил дорогу… После первого осмотра тов. Якушев не обнаружил Власова, но один из офицеров показал на машину, в которой находился Власов.

Подойдя к упомянутой машине, тов. Якушев обнаружил прикрывшегося одеялом и ковром и заслоненного сидевшими в машине переводчиком и женщиной предателя Власова.

Приказание тов. Якушева сойти с машины и следовать за ним в штаб 162-й танковой бригады Власов выполнить отказался, мотивируя тем, что он едет в штаб американской армии.

Только под угрозой расстрела Власов подчинился и сел в машину Якушева, но в пути сделал попытку выпрыгнуть из машины и был снова задержан…

Через 2 дня, 15.5.45 г., были взяты командир, 1-й дивизии РОА Буяниченко, начальник штаба дивизии Николаев, офицер для особых поручений Ольховик, личный переводчик Власова Ресслер».

Власов был доставлен на окраину Дрездена в штаб фронта. Генерал Петров не то чтобы с любопытством, а с какой-то брезгливостью смотрел на этого человека, который стоял, не поднимая ни на кого глаз. Член Военного совета генерал-лейтенант Крайнюков, наверное, вспомнив крылатые слова Гоголя, вложенные в уста Тараса Бульбы, с презрением спросил Власова:

– Что, предательская сволочь и фашистский холуй, помогли тебе твои гитлеровцы?!

В сопровождении охраны Власов на самолете был отправлен в Москву. Читателям, конечно, известно, что военная коллегия Верховного Суда приговорила Власова за предательство и все его кровавые злодеяния к смертной казни и он был повешен.

Бои на территории Чехословакии продолжались еще до 12 мая. В итоговом донесении о завершении Пражской операции, написанном 14 мая 1945 года, сказано: взято в плен 258661 солдат и офицер противника, 649 танков и САУ, 3069 орудий и много другого военного имущества, 793 самолета, 41131 автомобиль.

15 мая была опубликована последняя сводка Информбюро по Великой Отечественной войне, и она была, пожалуй, самой короткой:

«Прием пленных немецких солдат и офицеров на всех фронтах закончен».

Сводки Информбюро составлялись по докладам штабов фронтов. 15 мая боевые действия на всех фронтах завершились, и только на участке 1-го Украинского фронта происходили отдельные схватки с оставшимися в лесах да горах группами эсэсовцев и тех, кто не ждал пощады за свои злые дела.

Думается мне, есть основания предположить, что формулировка сводки Информбюро взята из доклада начальника штаба 1-го Украинского фронта генерала Петрова, уж очень она в его стиле – краткая, ясная, наполненная внутренней гордостью, достоинством и своеобразной полководческой удалью. Вспомните доклад Ивана Ефимовича:

«На Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

На мой взгляд, очень похоже и последнее сообщение о завершении боевых действий в Европе: «Прием пленных немецких солдат и офицеров на всех фронтах закончен».

Прежде чем рассказать о спасении картин Дрезденской галереи, мне хочется напомнить читателям о той жестокой трагедии, которая постигла Дрезден в последние месяцы войны.

Как известно, Дрезден был одним из красивейших городов не только Германии, но, пожалуй, и Европы. Не случайно его называли немецкой Флоренцией или музеем Германии. Здесь было много шедевров архитектуры и искусства. До войны в Дрездене числилось около 630 тысяч жителей, но в военные годы сюда съехалось много беженцев, и к моменту трагедии, о которой я хочу напомнить, в городе было до полутора миллиона человек.

Есть старое русское присловье: «Врагу такого не пожелаешь». Даже мы, советские люди, так сильно пострадавшие от гитлеровских захватчиков, и то не желали бы немцам такого ужаса, какой обрушили на них наши союзники.

Война шла к концу. Уже было ясно, что Дрезден будет взят советскими войсками, да и по договоренности на Ялтинской конференции город отходил в нашу зону. В феврале 1945 года Дрезден еще находился в глубине расположения немецких частей. Военных заводов в нем не имелось, никакой военной необходимости так варварски бомбить его не было.

Но Черчилль руководствовался прежде всего желанием продемонстрировать силу союзников, показать ее советским войскам, ибо он очень боялся того, что мы к завершению войны приходим не ослабевшими, не истощенными, а, наоборот, с возросшей военной мощью. Да еще он, очевидно, не хотел, чтобы в руки советского командования попали ценности и промышленные предприятия, которые находились в Дрездене. Вот поэтому премьер-министр Великобритании и дал указания разработать специальную операцию – кстати, подобные операции были предприняты не только по отношению к Дрездену, но и к другим городам, которым предстояло остаться в зоне советских войск.

Эта операция получила кодовое название «Удар грома». Определяли ее еще и такими образными словами: «Выжженный ковер». Суть ее заключалась в массированном применении большого количества самолетов, которые в несколько заходов должны сбросить очень много фугасных и зажигательных бомб и фактически уничтожить город.

Как писал начальник штаба английских ВВС:

«Эффект будет особенно большим, если избранный в качестве цели город до сих пор является относительно неразрушенным».

Таким городом и был к тому времени Дрезден. В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года на Дрезден совершили налет более 1400 бомбардировщиков. Они сбросили 3749 тонн бомб, 75 процентов которых были зажигательными. Весь город был охвачен пламенем. А через три часа после первого налета, когда все, кто уцелел, спасали своих близких из-под развалин и тушили пожары, был совершен еще такой же мощный налет. Через восемь часов последовал третий удар и окончательно добил город. В дополнение к сбрасываемым бомбам сотни истребителей, которые сопровождали бомбардировщики, с малых высот расстреливали людей, метавшихся по горящим улицам.

В результате этой варварской бомбардировки было убито более 135 тысяч человек и много тысяч ранено. Город горел почти неделю. Зарево этих пожаров было видно на десятки километров.

Я не буду подробно описывать бедствия, причиненные англо-американскими ВВС, все это остается на совести союзников, если вообще после совершения, такого злодеяния можно говорить о совести. Но в Дрездене, как известно, находилась всемирно известная, картинная галерея. Что же с ней стало?

История спасения Красной Армией бесценных сокровищ этой галереи ныне хорошо известна. Вкратце напомню ее читателям.

Картины Дрезденской галереи и многие другие ценные произведения искусства по распоряжению фашистских властей еще в 1943 году были спрятаны. Спрятаны второпях, в старые каменоломни, и находились в таких условиях, что последствия могли стать очень печальными. И хотя кое-где было устроено отопление, и вентиляция, все равно в этих условиях картины постепенно портились.

О том, что происходило дальше, рассказывают немецкие искусствоведы Рут и Макс Зейдевитц:

«Но самая печальная глава в истории картинной галереи за период войны началась после 13 февраля 1945 года. Трагическая судьба картин, вывезенных из замка Милькель (они были перевезены в Дрезден и сгорели во время бомбардировки города. – В. К.), должна была бы заставить разумных и сознающих свою ответственность государственных деятелей прекратить бессмысленную и опасную перевозку ценных произведений искусства, которая проводилась по приказу, изданному в начале 1945 года. Но нацистские руководители были чем угодно, но только не разумными и сознающими свою ответственность работниками государственного аппарата. Сейчас же после 13 февраля нацистский рейхсштатхальтер Мучман приказал ускоренным темпом произвести перебазирование художественных сокровищ из прежних хранилищ восточнее Эльбы в новые убежища, расположенные к западу от Эльбы».

Картины стали увозить в разные места – лишь бы они не попали в руки приближающейся Красной Армии. Тут уже их помещали в такие условия, которые неизбежно привели бы картины к гибели. Так была выбрана, например, шахта Покау-Ленгефельд. Те же немецкие искусствоведы, о которых я упоминал, пишут об этом хранилище так:

«Сырость в шахте Покау-Ленгефельд была не единственной опасностью. В некоторых шахтах в течение долгого времени было сложено большое количество боеприпасов и взрывчатых веществ. Транспорты с боеприпасами приходили без предупреждения и нерегулярно. Когда прибыли ящики с художественными сокровищами, рабочие думали, что речь идет опять о новом транспорте с боеприпасами, для размещения которого они за несколько дней до этого приготовили одну из свободных шахт».

В общем, все эти перевозки на автомобилях по разбитым дорогам, да еще обращение, как с боеприпасами, когда ящики бросают, не особенно беспокоясь о сохранности содержимого, конечно, приводили к порче бесценных шедевров. К тому же все тайники были заминированы и должны были взлететь на воздух при подходе наших войск и при попытке проникнуть внутрь.

Обо всем этом стало известно гораздо позже. А сначала, когда наши войска вошли в Дрезден и увидели ужасную картину разрушений, те, кто знал о существовании знаменитой Дрезденской галереи, пошли посмотреть, в каком состоянии музей, уцелели ли картины.

Цвингер (так называется этот музей) оказался почти полностью разрушенным. Сохранились только некоторые стены, вокруг все было засыпано обломками колонн и лепнины, когда-то украшавшими один из красивейших дворцов Дрездена. Сначала подумалось, что картины погибли в пожаре. Расспрашивали местных жителей, которых удалось обнаружить поблизости. Никто ничего толком не мог сказать.

Заинтересовался и одним из первых осматривал Цвингер и его подвальные помещения младший техник-лейтенант Л. Н. Рабинович (литературный псевдоним – Л. Волынский). Он служил в 164-м рабочем батальоне 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта, до войны был художником. Как профессионал, он точно знал, что именно находилось в Дрезденской галерее, что теперь надо искать, и приложил немало сил для поисков. Помогало ему и то, что он хорошо владел немецким языком. Разговаривая с местными жителями, найдя кое-кого из работников Цвингера, он постепенно стал выяснять судьбу картин. В его книге «Семь дней», вышедшей после войны, рассказана не только занимательная история поисков и находок сокровищ в первые семь дней после вступления наших войск в Дрезден, но и со знанием дела описаны многие картины.

О первых же находках был поставлен в известность командующий фронтом маршал Конев, который дал телеграмму в Москву и выделил в помощь 164-му батальону специальную команду и опытных людей. Вот как вспоминает об этом член Военного совета фронта генерал Крайнюков:

«В поиски пропавших шедевров искусства включилась масса людей: работники разведывательного управления штаба и политуправления фронта, „Смерша“ и военных комендатур, немецкие должностные лица городского и районных магистратов Дрездена».

После телеграммы Военного совета 1-го Украинского фронта об обнаружении картин Дрезденской галереи, которая пришла в Комитет по делам искусств, в Дрезден был послан эксперт Комитета, энергичнейшая женщина, искусствовед Наталья Соколова. Затем в течение нескольких дней была сформирована бригада художников. В нее входили А. С. Рототаев – руководитель бригады, С. П. Григоров – искусствовед, С. С. Чураков – художник-реставратор, М. В. Володин и Н. А. Пономарев – студенты-дипломники Института имени Сурикова.

16 мая бригада вылетела в Германию. Один из членов бригады, художник Володин, пишет в своих воспоминаниях:

«Великая заслуга командования 1-го Украинского фронта – маршала Конева И. С. и генерала армии И. Е. Петрова в том, что ими была отдана команда: до прибытия бригады специалистов картины не трогать, а лишь нести охрану. Затем по прибытии бригады на нее была возложена вся ответственность за работу по спасению».

Каждому из членов этой бригады было выдано специальное удостоверение штаба 1-го Украинского фронта. В этом удостоверении говорилось:

«Начальникам гарнизонов, военным комендантам городов, командирам войсковых частей, начальникам учреждений, всем военнослужащим, вне зависимости от должности и звания, оказывать товарищу (фамилия) всемерное содействие с тем, чтобы намеченные им к изъятию картины и др. художественные произведения были срочно упакованы и без повреждений доставлены на склады по указанию товарища (фамилия)».

Удостоверение было и просьбой и приказом штаба фронта по содействию в розыске и эвакуации картин Дрезденской галереи.

Благодаря усилиям многих людей в конечном счете было обнаружено множество хранилищ, в которых находились картины Дрезденской галереи. Они оказались в большинстве случаев в очень плохих условиях и были накануне гибели.

Как пишет генерал Крайнюков, больше всего отличились в поисках галереи офицеры и воины 164-го рабочего батальона, которым командовал В. П. Перевозчиков (в их числе был и Л. Н. Рабинович). Они первыми обнаружили каменоломню недалеко от села Гросс-Котта. Здесь находилась часть картин Дрезденской галереи. Саперы под руководством сержанта Бурцева разминировали фугасы, заложенные у входа в тоннель. В железнодорожном вагоне, загнанном по рельсам в этот тоннель, и в сарае, построенном там же из досок, находились картины. О находке немедленно же было доложено в штаб фронта.

Привожу слова генерала Крайнюкова:

«Маршалу Советского Союза Коневу, генералам Петрову, Кальченко, Яшечкину, Осетрову и автору этих строк довелось в числе первых увидеть эти сокровища в заброшенной и сырой каменоломне. Затем еще один тайник был обнаружен у шахты Покау-Ленгефельд. Наша поисковая группа, возглавляемая старшим лейтенантом Позирайло, с боем пробилась туда, разгромив подразделение эсэсовцев. Здесь, так же как и повсеместно, пришлось разминировать подступы к тайнику и спасать драгоценные полотна от уничтожения их фугасами, которые подготовили фашистские саперы».

Маршал Конев в воспоминаниях пишет:

«Не буду приписывать себе какую-то особую инициативу в розысках Дрезденской галереи, но внимание, которое я смог уделить этому делу в то горячее время, я уделил».

Я тоже не хочу приписывать какие-то особые заслуги генералу Петрову в спасении картин, но любовь к искусству, его собственные занятия живописью не оставляют сомнения, что Иван Ефимович отдавал этому делу немало сил и времени. Об этом свидетельствуют и те, кто непосредственно занимался спасением картин.

Приведу хотя бы такой штрих. Шофер Петрова, с которым я уже знакомил читателей, Сергей Константинович Трачевский, рассказал мне следующее:

– Я подробностей не знаю, дело шофера быть всегда около машины. Но куда возил Петрова в Дрездене, я хорошо помню. Что касается картин Дрезденской галереи, то Иван Ефимович, как говорится, не спускал с них глаз. Как поступит сигнал о новом найденном тайнике, мы туда мчимся. Петров на месте осматривал находки, людей выделял для вытаскивания из шахт. Хотя бои и закончились, дел, конечно, у Ивана Ефимовича было много, но он часто ездил в Пильниц, куда картины свозили. Подолгу стоял, любовался картинами. Любил с художниками побеседовать. Хорошо помню, как много хлопот у него было перед отправкой эшелона – упаковка картин, вагоны, надо было подготовить, охрану организовать при погрузке и в пути. Иван Ефимович сам инструктировал начальника караула, да и всю охрану: «Бесценные сокровища везете, каждую минуту помните об этом!..»

Я стал разыскивать членов бригады художников, чтобы, как постоянно стремился, расспросить очевидцев и участников.

Прошло сорок лет – живы ли?

На мое счастье, сегодня живут и здравствуют М. Володин, Н. Пономарев, С. Чураков.

Я встретился и беседовал со всеми троими. Теперь уже они не те худенькие молодые офицеры, которые смотрят с фотографий 1945 года. Поскольку эти художники участвовали в великом деле, помогли сохранить для человечества шедевры искусства, коротко познакомлю с ними читателей.

Николай Афанасьевич Пономарев с 1940 года был студентом Московского художественного института.

Он вырос в замечательного мастера, удостоен Государственной премии СССР, звания народного художника СССР, избран действительным членом Академии художеств СССР и председателем правления Союза художников СССР: Михаил Филиппович Володин тоже перед войной был студентом Московского художественного института. Как только фашисты вторглись на нашу землю, ушел с четвертого курса добровольцем на фронт. В октябре 1941 года попал в окружение, прошел все передряги, связанные с этой бедой, но все же выбрался к своим. Он не только участвовал в спасении Дрезденской галереи, но создал серию рисунков и картин об этом событии.

Когда я спросил его, действительно ли Петров активно помогал спасению галереи, Володин ответил:

– Не думайте, что я говорю об этом, желая сделать вам приятное как автору книги о нем. Вот что я писал еще задолго до знакомства с вами.

Володин взял со стола книгу, нашел нужную страницу и прочитал:

«За ходом наших работ особенно пристально следил начальник штаба 1-го Украинского фронта генерал армии Петров. Редкий день он не заглядывал к нам хотя бы ненадолго, чтобы узнать, как идут дела, в чем трудности, что найдено нового, что ценное еще не обнаружено».

Степан Сергеевич Чураков принимал меня в квартире, больше похожей на мастерскую реставратора. Он и есть реставратор. Причем один из крупнейших мастеров этого тончайшего искусства. Благодаря его золотым рукам, колоссальной энергии и работоспособности сохранили свой первозданный вид многие шедевры Дрезденской галереи. Он заслуженный художник РСФСР. Благодарный немецкий народ присвоил ему звание почетного гражданина города Дрездена, а правительство ГДР наградило орденом «За заслуги перед отечеством».

Я подробно рассказываю об этих художниках еще и потому, что они хорошо знали генерала Петрова, сдружились с ним за несколько месяцев работы, считали его своим, он подолгу беседовал с ними о картинах и живописи.

Чтобы сократить рассказ, я не буду приводить беседы с каждым художником в отдельности, а передам коротко только то, что связано с Петровым и спасением галереи.

В разрушенном Дрездене не было помещения, в которое можно было бы свозить найденные картины. Командование фронтом выделило летнюю резиденцию саксонских королей в Пильнице, расположенную в 8 километрах от Дрездена. Были присланы и специально оборудованы машины для перевозки картин. Каждая машина грузилась под наблюдением художников, они же сопровождали и руководили разгрузкой в Пильнице. Ночевали в тайниках и во дворце, руководя охраной, выделенной из воинских частей.

Одним из первых перевезли ящик с «Сикстинской мадонной» Рафаэля. 26 мая 1945 года было произведено вскрытие ящика с этим шедевром. Когда была снята крышка и стала видна мадонна с младенцем на руках, наступила торжественная тишина. Все невольно сняли головные уборы. Кто-то сказал: надо составить список присутствующих при этом историческом моменте. Искусствовед Н. Соколова составила такой список, в нем были (приятная неожиданность!) – и маршал Конев и генерал Петров.

Многие картины, обнаруженные в тайниках, оказались «больными» – покрыты плесенью, красочный слой во многих местах отставал. Нельзя было прикасаться, краска прилипала к рукам. Как поднимать в таком состоянии из шахт? Как везти на грузовиках? В эти дни С. С. Чураков и под его руководством остальные художники совершали настоящие чудеса – накладывали наклейки, пластыри, устраивали всякие прокладки, ограничители и другие оберегающие полотна приспособления. Причем в этой работе им, как и саперам, нельзя было ошибиться, каждая ошибка привела бы к гибели одного из шедевров.

В Пильнице закрыли окна, двери, чтобы не было движения воздуха, картины должны были, отдыхая, подсохнуть. Только через месяц, и то после захода солнца, когда наступала прохлада, первый раз открыли двери и некоторые окна, дали доступ свежему воздуху. Картины окрепли. С величайшей предосторожностью удаляли с них плесень.

– Почему Дрезденскую галерею надо было вывозить в Москву? – спросил я Пономарева.

– Для решения этого вопроса меня отправил в столицу старший нашей бригады майор Рототаев. Вы любите опираться на подлинные документы, вот почитайте письмо в Комитет по делам искусств, с которым я тогда ездил.

Не буду приводить все письмо, познакомлю чителей лишь с цитатой, дающей ответ на вопрос, заданный мною Пономареву.

«Хочу сообщить, что сейчас складывается весьма тревожное положение. Дело в том, что все произведения живописи, собранные в Пильнице, находятся, с точки зрения музейной сохранности, в неблагоприятных условиях: здесь стоит очень жаркая погода. Картины, привезенные из сырых подвалов и шахт, запрятанные туда фашистами, сразу попадают в весьма сухое помещение. Мы принимаем все меры, возможные в наших условиях: закрываем днем окна, ставни, двери, проветриваем помещение ночью, когда жара несколько спадает, но всего этого явно недостаточно. Самое большое беспокойство вызывает вообще сохранность этих шедевров мирового искусства. Еще имеются случаи, когда оставшиеся в тылу у нашей армии фашисты организуют диверсии, взрывы, поджоги. И несмотря на круглосуточную военную охрану Пильницы, чувство тревоги не покидает всех нас. Мы убеждены, что сейчас настало время, чтобы срочно решить вопрос об окончании наших работ, об отправке произведений искусств в Москву…»

В середине июня пришло распоряжение о вывозе Дрезденской галереи в СССР.

Разрешить недолго, а как это выполнить? Надо изготовить ящики по размеру картин, переложить мягким материалом. А где все это взять? Груза ни много ни мало 28 вагонов – целый эшелон! Да и вагоны разбитые, сами в ремонте нуждаются.

И опять помог штаб 1-го Украинского фронта: саперов выделил, необходимый лес нашел. Почти полтора месяца шла подготовительная работа. И здесь нужно сказать доброе слово о работниках тыла. Много потрудились заместитель командующего по тылу генерал-лейтенант Анисимов, генерал Осетров, начальник трофейного управления (пришлось в конце войны создать и такое) полковник Курганов.

Очень много внимания уделил начальник политуправления фронта Филипп Васильевич Яшечкин.

Президиум Совета Министров Германской Демократической Республики, выражая огромную благодарность Советскому правительству и народу за его беспримерный в истории благородный поступок, отмечает в своем постановлении:

«…Советские солдаты среди всеобщей разрухи и хаоса спасли от уничтожения и взяли под защиту произведения великих немецких, голландских, фламандских, итальянских, испанских и французских художников, которые принадлежат к величайшим и вечным творениям, созданным руками мастеров для всего человечества»…

Наконец 31 июля специальный эшелон был готов к отправлению. Для того чтобы эшелон шел без задержки, с ним следовал офицер отдела военных сообщений. Впереди эшелона для предотвращения возможных диверсий был пущен контрольный паровоз. И не зря! На пути до границы не раз были попытки устроить крушение. Как выяснилось позже, готовились и нападения, но были своевременно приняты меры нашими органами госбезопасности.

Вот уже близко граница, но возникает еще одно серьезное препятствие – надо перегружаться: узкая колея сменяется здесь широкой. Вагоны, поданные под погрузку, битые-перебитые. И опять ремонт, работа день и ночь до седьмого пота силами охраны. Видно, хорошо была проинструктирована эта охрана еще на месте отправления – художники очень высоко о ней отзываются.

10 августа 1945 года эшелон прибыл в Москву.

Картины разместили в хранилищах одного из лучших музеев страны – в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Десять лет велась восстановительная работа под руководством народного художника РСФСР П. Д. Корина. Десять лет! Изо дня в день, в условиях научно организованной и идеальной обстановки хранения.

В 1955 году была открыта прощальная выставка, и по решению Советского правительства все спасенные произведения искусства Дрезденской галереи был» переданы Германской Демократической Республике.

Безвозмездно.

Бывая в ГДР, я не раз посетил Цвингер, полностью восстановленный трудолюбивыми и умелыми руками немецких строителей, реставраторов, архитекторов.

С удовольствием перечитываю сделанную мелом на стене, заботливо сохраняемую и в наши дни надпись: «Музей проверен, мин нет, проверял сержант Ханутин».

Когда вижу в залах этого дворца искусства советских офицеров, я пристраиваюсь к их группе, иду рядом, чтобы проверить уже не раз возникавшее у меня ощущение: мне все кажется, что на советских военных с полотен глядят как на своих знакомых внимательные и мудрые глаза Сикстинской мадонны, Саскии, святой Инессы, Оливареса, да и Рафаэль, Тициан, Рубенс, Рембрандт, Веласкес смотрят с автопортретов в эти минуты с какой-то особенной значительностью.

Я понимаю, не может изменяться выражение глаз на картине, однако ощущение это меня не покидает, все чудится – как-то особенно глядят они на наших военных, а Шоколадница с подносом в руках просто спешит мелкими шажками навстречу желанным гостям.

После окончания боев, 29 мая 1945 года, Ивану Ефимовичу Петрову было присвоено звание Героя Советского Союза. То ли радость победы смягчила Верховного, то ли он понимал, что уже просто нельзя не отметить генерала Петрова за все содеянное им в годы войны, но справедливость восторжествовала: генерал армии Петров наряду с другими начальниками штабов был удостоен этого высокого звания. Я связываю присвоение звания Героя с решением Сталина потому, что высший командный состав представлялся к этой награде по его личному указанию или по согласованию с ним.

В соответствии с соглашением, выработанным союзниками, для контроля за выполнением требований, которые вытекали из Акта о капитуляции вооруженных сил фашистской Германии, было сформировано несколько групп войск. Центральная группа войск на базе 1-го Украинского фронта была создана 10 июня 1945 года, она располагалась в Австрии и Венгрии со штаб-квартирой в Вене. Командующим группой был назначен маршал И. С. Конев, а его заместителем – генерал армии И. Е. Петров. Группа войск занималась не только контролем за выполнением Акта о капитуляции, но и помогала местным органам власти и населению ликвидировать последствия войны, налаживать работу предприятий и транспорта.

В сентябре Петрову позвонили из Москвы и спросили: даст ли он согласие быть командующим Туркестанским военным округом?

Ничего лучшего для себя Иван Ефимович не желал. Было большой радостью вернуться в родные края, где прошла его молодость, где жили его мать, сестра, многие друзья. Именно эти края он считал своим домом. Согласие он дал немедленно. Так же быстро пришел приказ, и в том же сентябре Иван Ефимович выехал сначала в Москву, а затем в Ташкент.

В это время Юра Петров и я учились в Москве в Академии имени Фрунзе. И Юра и я поступили на учебу после ранения и госпиталя. В стенах академии мы с ним встретились впервые после того, как расстались перед войной в Ташкенте.

Юра за годы войны окреп, возмужал, но был все такой же веселый, порывистый, я бы даже сказал, непоседливый. Кроме учебы он увлекался фотографией, ходил по Москве с лейкой. Носил ее на груди на ремешке в постоянной готовности. Снимал дома, скульптурные фрагменты, прохожих, заинтересовавших его.

Вскоре после начала учебы Юра женился. В конце этого же года у него родился сын, первенец, Володя, он живет и здравствует по сегодняшний день.

Затем родился второй сын. Его в честь деда назвали Иваном. Дед души не чаял во внучатах, они, пожалуй, больше жили у него в Ташкенте, чем в семье молодых родителей. Надо сказать, что семейная жизнь у Юры не сложилась, они с женой вскоре разошлись.

Желая видеть в своих внучатах продолжателей военной династии, дедушка направил их в суворовское училище, с радостью любовался внуками в суворовской форме. Но и тут подстерегала Петрова беда – не закончив училища, Ваня заболел, у него был обнаружен рак. Теперь на Новодевичьем кладбище лежат в одной могиле два Ивана Петровых – генерал армии Иван Ефимович Петров и суворовец Иван Юрьевич Петров.

Сентябрь – месяц для слушателей академии отпускной. Вот тогда, в сентябре 1945 года, и произошла моя первая встреча в Ташкенте с Иваном Ефимовичем. Он только что получил назначение на должность командующего округом, а я приехал в Ташкент в отпуск к своим родителям. Не буду повторять то, что написано в одной из первых глав об этой встрече, только дополню свой рассказ тем, что я там опустил.

Я не хотел в начале повести обращать внимание читателей на свою судьбу, на то, что позднее описал в главе «Несколько слов о себе». Мне думалось, что эти факты из моей биографии на первых страницах отвлекали бы от главной, центральной фигуры повествования – Ивана Ефимовича Петрова, потому и оставил некоторые детали напоследок.

А заключаются они вот в чем. Когда я пришел в дом командующего и часовой разрешил мне позвонить, показав кнопку звонка, а затем вышел на крыльцо Иван Ефимович, первое, что он воскликнул, увидев меня, были такие слова:

– О, Володя, арестант, живой!

А потом, когда он ввел меня в дом, обнял, расцеловал и, отступив на шаг, откровенно разглядывал меня и особенно ордена, которые были на гимнастерке, вот тут он сказал:

– Ну, молодец, не растерялся. Даже стал Героем Советского Союза!

Иван Ефимович не только знал о бедах, которые меня постигли, но и поддерживал моих родителей в те трудные дни.

Вот что пишет мне племянница Ивана Ефимовича, дочь его сестры Анны Ефимовны, Галя. По мужу она стала Завьяловой, живет сейчас в Москве.

«Сожалею, и очень сожалею, что все письма от дяди Вани не сохранились, а их было много – и к маме, и к тете Тане (вторая сестра Ивана Ефимовича, которая жила в Ташкенте. – В. К.), и к бабушке (мать Ивана Ефимовича. – В. К.), и ко мне. Как бы они помогли вам сейчас.

Я узнала о вашей беде еще в 1942 г., но все годы считала, неудобным спросить у вас: а за что?

Напишу вам своими словами содержание одного из писем дяди к тете Тане. Видимо, ваша мама – Лидия Логиновна – просила тетю Таню написать дяде о вас, о вашей беде. И вот в одном из писем дядя писал тете Тане, чтобы она обязательно сходила к вашей маме и передала, что во Владимира Карпова он верит, что правда обязательно восторжествует и что Володя еще себя проявит только с положительной стороны и мама будет гордиться, что воспитала такого сына. Просил также передать, что со своей стороны сделает все возможное для доказательства вашей невиновности, но что при существующих условиях (война) сделать сейчас ему очень трудно, но, несмотря на всю его занятость, он вас не забывает.

Это письмо пришло, по-моему, еще из Севастополя.

И вот пошли мы с тетей Таней к вашей маме с этим письмом, и, пожалуй, с этого момента я и познакомилась близко с вашей семьей и вашей мамой, замечательной доброй женщиной. Жаль, что и она и мои близкие уже ушли из жизни.

Ведь для меня и моих сестер дядя Ваня являлся буквально вторым отцом. Моего отца убили кулаки в 1929 г. при организации колхоза, а нас у мамы осталось четверо от 12 до 4 лет и бабушка. Уехать бабушка от нас не могла, т. к. оставить нас было не на кого. Моя мама работала сельской учительницей, и вот дядя и еще тетя Таня взяли заботу о нас всех. Они помогали не только материально, но и внимательно следили за нашими успехами в школе и поведением. Благодаря их заботам мы все получили высшее образование, стали коммунистами, честными тружениками и патриотами. До последних минут жизни дядя находил время интересоваться всеми нашими делами и всегда подсказывал правильное решение в трудных жизненных ситуациях.

Еще раз сожалею об утраченных письмах и других документах.

Спасибо вам, Владимир Васильевич, за память о дяде, за ваш большой труд, рассказывающий правду о его жизни.

С уважением Г. Завьялова

10.12.83».

Перечитывая эти строки, вспоминаю, как я после фронта навестил семью Гали Завьяловой. Они жили в небольшой комнате на Плющихе: мать Анна Ефимовна, муж Гали – Виктор, двое сыновей – Володя и Егорушка. Жизнь была трудная, было голодно, на столе стояла соленая капуста и вареная картошка, больше ничего не было. Но как в тот вечер мне было тепло в этой доброй, хорошей семье! Мы говорили про Ивана Ефимовича, Татьяну Ефимовну, Юру, моих родителей. Галя рассказывала, как моей матери было трудно без меня, как недобро к ней относились в первый год войны, когда большинство мужчин было на фронте, а ее сын – в лагере.

Мы засиделись. Меня оставили ночевать.

Легли вокруг стола на полу, все ногами под стол. Лежа в темноте, долго разговаривали. Дети уже заснули, а мы все говорили о наших близких, о жизни, о радостях, – которые пришли после победы.

Никогда не забуду радушие и теплоту, которые согревали меня в той тесной маленькой комнатке. Бывая сейчас в просторных квартирах знакомых и приятелей, где много хорошей мебели, а на столах – обильное угощение, я часто вспоминаю ту тесную гостеприимную комнату и думаю: почему же теперь порой так мало бывает такой же теплоты и сердечности? Видимо, очень сближали нас в годы войны общие беды, переживания, и мы были добрее и внимательнее друг к другу.

Прибыв в Туркестанский военный округ, Иван Ефимович объехал все республики, побывал в памятных с молодости местах. Он встретил здесь много старых знакомых, с которыми служил в годы гражданской войны. Одни, как и он, только что вернулись с фронта, другие, особенно местные жители, которые были его соратниками по борьбе с басмачами, стали уже аксакалами, обросли большими семьями. Ивана Ефимовича всюду встречали как желанного гостя, звали к себе домой, приглашали посетить колхозы. Ему было о чем поговорить с этими добрыми, трудолюбивыми людьми, было что вспомнить с ними.

Военные городки округа за время войны обветшали, утратили свою былую ухоженность – ведь в те годы все отдавалось для фронта. Иван Ефимович узнавал людей, дома, строения, он даже некоторые деревья помнил.

Надо было переводить жизнь армии на мирные рельсы – обобщать опыт Великой Отечественной войны и на основе этого опыта кропотливо учить новое поколение воинов. Вот этим повседневно и занимался Иван Ефимович и, как всегда, проявлял много гибкости, изобретательности. Несмотря на то что не хватало средств – все деньги шли на восстановление промышленности и сельского хозяйства, – генерал Петров, друживший с руководителями местных органов власти, находил все же возможность помочь воинским частям во всех гарнизонах.

Очень подружился в эти дни генерал Петров с первым секретарем ЦК КП Узбекистана Усманом Юсуповым. Усман Юсупов вырос здесь, на узбекской земле, из простого арбакеша, что по-русски значит возчик, т. е. тот, кто работает на грузовой телеге. Был Усман Юсупов настоящий самородок, типичный народный вождь, выходец из народа и любимец народа.

Мне доводилось неоднократно встречаться с Усманом Юсуповичем, поэтому я говорю об этом так убежденно, да и, кроме того, прожив долгие годы в Узбекистане, я был свидетелем его замечательных начинаний. Особенно много он сделал в трудные годы Великой Отечественной войны.

Сюда, в Узбекистан, был эвакуирован ряд промышленных предприятий. Фронт требовал огромного количества техники, вооружения, боеприпасов. Под руководством Усмана Юсупова в невиданно короткие сроки эвакуированные в Узбекистан предприятия начинали давать продукцию. Приведу только один пример. Чтобы построить завод, нужны годы, а фронт ждать не может. И вот, используя местный теплый климат, Усман Юсупов приказывает устанавливать станки, привезенные из России, немедленно, прямо с эшелонов, на размеченные строительные площадки. Закладывается бетонное основание, на него ставятся и закрепляются станки, и они начинают работать под открытым небом, а стены и крыша возводятся позднее. Через два-три месяца после эвакуации такие заводы уже давали продукцию на новом месте!

Я думаю, читателям нетрудно понять, как все это было сложно в условиях, когда не хватало всего – цемента, леса, железа. Чего ни коснись – нет этого в Средней Азии. Все поступает в очень ограниченных количествах с предприятий, которые сохранились в Сибири. В общем, это можно назвать настоящим трудовым не только подвигом, но и чудом.

Очень хочется рассказать о моей встрече с Усманом Юсуповым в годы войны.

После того как мне было присвоено звание Героя Советского Союза, однажды ко мне пришел постоянный представитель Узбекистана в Москве и передал приглашение побывать в родных местах, то есть в Ташкенте. Для меня это была высокая честь. Я с удовольствием принял приглашение и поехал в предоставленный мне командованием десятидневный отпуск.

На вокзале в Ташкенте меня встретили мать, отец, близкие друзья и много незнакомых людей. Все они были с букетами цветов. Был яркий летний день, цветов в это время в Ташкенте много; клумбы на привокзальной площади, цветы в руках встречающих – все это для меня после фронта было похоже на сказку, ведь шел еще 1944 год.

Был среди встречающих и один «официальный» товарищ, который руководил этой встречей. Он подошел и сказал, то меня ожидает машина и я со всеми гостями могу поехать к себе домой. Его слова меня озадачили, потому что я был старшим лейтенантом, получал по тем временам весьма небольшие деньги, 900 рублей, а буханка хлеба в те годы стоила на рынке 300. И вот когда этот товарищ сказал, что гости поедут ко мне, я, сев с родителями в машину, все думал: чем же и как мы будем угощать этих гостей? Потихоньку спросил об этом маму. Она, счастливая и радостная, сказала мне:

– Не беспокойся, сынок, все в порядке, там все приготовлено.

Я не понимал, из каких достатков она могла все приготовить, но когда мы подъехали к дому и вошли во двор, понял, что эту встречу подготовили не мои родители, а узбекское правительство.

Во дворе, в саду под деревьями стояли длинные накрытые столы. В конце двора был виден большой казан с пловом, а около него ходил в белом фартуке и колпаке повар. Рядом с казаном стоял огромный медный самовар, видимо, привезенный из какой-то чайханы.

Гости сели за столы, и мы пропировали до вечера.

Вечером все тот же товарищ, который руководил организацией встречи, сказал мне:

– Завтра утром Усман Юсупович ждет вас у себя в Центральном Комитете КП Узбекистана.

На следующее утро я побрился, почистился, надраил свои ордена и отправился в ЦК. Тогда Центральный Комитет КП Узбекистана находился в том здании на улице Гоголя, где теперь расположена Академия наук Узбекистана.

И вот навстречу мне идет в белом чесучовом кителе, в защитного цвета галифе и сапогах лобастый, с бритой головой, веселый, улыбающийся Усман Юсупович.

Он обнял меня, трижды по узбекскому обычаю прижал к своей груди. Поздравил с высоким званием Героя и пригласил сесть к столу.

Когда он попросил меня рассказать о том, за что я был удостоен этого звания, я ему сказал:

– Усман-ака, раз мы находимся в Узбекистане, разрешите и мне говорить на узбекском языке.

Усман Юсупович удивленно вскинул брови. Он даже не понял, что я имею в виду, наверное, предполагал, что, как многие русские, живущие здесь, я заговорю на каком-то упрощенном, полурусском-полуузбекском жаргоне. Но когда я заговорил на чистом узбекском языке, Юсупов был поражен и обрадован.

Я не хвастаюсь, говоря о том, что свободно владею узбекским языком. Он для меня был языком моего детства, юности. Я научился ему, когда жил в узбекской махалле, играл в ашички, в лянги, лазил по садам с узбекскими ребятами, В те дни я больше говорил по-узбекски, чем по-русски. Пожалуй, только дома с отцом и матерью по-русски, а все остальное время с ребятами по-узбекски.

Выслушав мой рассказ о фронтовых делах и о том, как учился здесь в школе, занимался боксом во Дворце пионеров, как стал курсантом Ташкентского военного училища, Усман Юсупович еще раз вышел из-за стола, еще раз обнял меня и сказал:

– Ну что ж, хоть ты и русский, но ты и сын узбекского народа, так и будем считать! – Затем Юсупов попросил: – Я понимаю, что тебе хочется побыть с отцом и с матерью, и ты с ними побудешь, но идет война, фронту нужно стратегическое сырье. Хлопок – это стратегическое сырье. Я прошу тебя побывать хотя бы в ближайших от Ташкента колхозах, выступить там перед колхозниками, рассказать им о том, как вы воюете на фронте, как вы бьете фашистов, и напомнить, что хлопок, который они здесь выращивают, тоже очень нужен для победы. Народ отдает все для фронта и, конечно, устал, и надо подбодрить людей, надо сказать им добрые слова благодарности за то, что они обеспечивают фронт. И я думаю, от твоих слов у колхозников прибавится сил и они будут еще лучше работать для того, чтобы помочь фронту. А вечером будешь возвращаться домой и жить у своих родителей.

На этом мы и порешили. Усман Юсупович пригласил меня в этот день к себе домой пообедать с ним. В назначенное время я был на квартире Усмана-ака. С нами за столом была его жена. Кстати, она украинка – Юлия Леонидовна Степаненко. О многом мы говорили с Усманом Юсуповичем. Он угощал меня вином и говорил, что сегодня мне можно и нужно выпить как фронтовику, а ему нельзя – надо возвращаться после обеда на работу.

Вот здесь за столом, уже к концу обеда, Усман Юсупов сказал мне на всю жизнь запомнившиеся слова:

– Учти, дорогой Володя. Эта награда, которую ты получил, эта звездочка, которая сияет на твоей груди, будет тебе помогать в жизни. Ты будешь расти, будешь продвигаться вперед и по работе и по должности. Но представь себе это восхождение как восхождение в гору. Вот ты идешь в гору, рядом с тобой идут другие люди, и, как это бывает в горах, иногда из-под ног выкатывается камень, можно оступиться, можно даже упасть. Но если это произойдет с каким-то другим человеком, он встанет, отряхнется и пойдет дальше. А вот если такая беда произойдет с тобой, Золотая Звезда превратится уже в тяжелый груз. Тебе, если ты не оправдаешь великое доверие, которым наделили тебя партия и правительство, подняться будет намного тяжелее.

Всю жизнь помню я эти мудрые слова Усмана Юсупова.

На следующее утро за мной прислали машину, и я поехал выступать перед колхозниками. К своему удивлению, проезжая по городу, я увидел свой огромный портрет около сквера Революции, затем еще один на Ходре. Под ними была подпись: «Сын узбекского народа Герой Советского Союза Владимир Карпов».

Вот таким, даже в мелочах государственно мыслящим человеком был Усман Юсупов. Встречу с молодым парнем, ставшим Героем Советского Союза, он использовал для укрепления интернациональных чувств, для поднятия трудового энтузиазма уставших за годы войны колхозников, для того, чтобы поучить уму-разуму и меня, молодого человека, удостоенного высокой награды.

В 1947 году мы с Юрием окончили академию, защитили дипломы и разъехались. Юра получил назначение на должность командира мотоциклетного батальона, а меня направили на дальнейшую учебу на Высшие академические курсы Генерального штаба.

В октябре того же 1947 года дом Петровых посетило горе – скончалась мать Ивана Ефимовича, Евдокия Онуфриевна. Ей было 85 лет и прожила она большую, нелегкую жизнь. Иван Ефимович помнил ее нешутливое пожелание о том, чтобы ее похоронили с музыкой, и исполнил просьбу матери. Евдокию Онуфриевну хоронили с военным оркестром, который шел за гробом и играл от дома до кладбища. Рядом с Иваном Ефимовичем в эту скорбную минуту, и тоже от дома до кладбища, шел его друг Усман Юсупов, шли сослуживцы, знавшие Евдокию Онуфриевну. Мать была старая, верующая в бога женщина, а сын, несмотря на высокий пост и звание, не считал возможным разубеждать ее в таком преклонном возрасте и тем более препятствовать совершению обряда, о котором она перед смертью его попросила. Евдокию Онуфриевну отпевали в Александро-Невском храме, на так называемом русском кладбище, на окраине Ташкента. Там ее и похоронили.

…После окончания Высших курсов я был оставлен работать в Генеральном штабе, а Юра продолжал служить в Туркестанском военном округе.

Каждый год я приезжал навестить своих родителей, заходил и к Ивану Ефимовичу. Часто на даче Военного совета, где жили Иван Ефимович и Зоя Павловна, бывал в эти дни и Юра, он по-прежнему не оставил свое увлечение фотографией. Мы с ним подолгу просиживали в затемненной фотолаборатории, и когда приходило время обедать или ужинать, Иван Ефимович стучал в дверь и звал нас:

– Эй, затворники, выходите, пора есть.

В доме Петровых была очень хорошая, спокойная обстановка. Иван Ефимович не мог нарадоваться на своих внуков. После войны семья отдыхала душой, ведь в те четыре года все они были на фронте.

Как это ни странно, но разговоры о войне заходили очень редко. Может быть, потому, что душа еще кровоточила от огромных бед и страданий, которые пришлось пережить народу.

Но, как я уже не раз говорил, судьба была к Ивану Ефимовичу очень сурова. После всего, что осталось позади, после того как наступили мир и покой и счастье, казалось бы, надолго пришло в эту семью, судьба, или рок, или не знаю что снова преподнесли Ивану Ефимовичу страшное горе.

В ночь с 5 на 6 октября 1948 года в Ашхабаде произошло сильное землетрясение. Как только об этом сообщили командующему округом, Петров немедленно приказал подготовить самолет и тут же вылетел в Ашхабад. В этот вечер находился в доме отца и Юра, он буквально увязался лететь вместе с отцом. Иван Ефимович не хотел его брать, но Юра не отступал:

– Может быть, я окажусь тебе полезен? Помогать буду.

Настойчивость Юры сыграла свою роль, и Иван Ефимович взял его с собой.

Они прилетели в Ашхабад через несколько часов после случившейся трагедии. ЦК Компартии Туркмении создал специальную комиссию, в которую был включен и командующий войсками округа. Иван Ефимович немедленно вызвал части в пострадавший город, для того чтобы оказать помощь населению.

А помощь эта нужна была срочно, потому что под развалинами домов остались тысячи жителей. Землетрясение произошло в те часы, когда люди спали, рухнувшие стены погребли очень многих. Те, кто уцелел, раскапывали обломки, помогали выбраться родным и близким. Но у иных засыпанных обломками не осталось таких близких, их надо было выручать, и очень срочно.

Прежде всего надо было расчистить дороги, дать возможность проехать машинам для вывоза раненых и убитых, а их было очень много. Напомню, что все это происходило в жарком климате, через несколько часов трупы уже начинали разлагаться.

Надо было организовать медицинскую помощь раненым, кормить людей, ибо и медикаменты и запасы провизии остались под развалинами. Надо было одеть людей, потому что большинство из них было застигнуто землетрясением в постелях и сейчас ходили в нижнем белье. Много других трудностей встало перед теми, кто руководил спасательными работами, если учесть, что все произошло совершенно неожиданно.

Как это часто бывает, в дни бедствия появились и такие выродки, которые, пользуясь охватившей людей растерянностью, стали тащить из рухнувших магазинов и квартир все, что можно было украсть. Иван Ефимович немедленно организовал борьбу с этими мародерами. По городу стали дежурить вооруженные патрули.

Порывистый и эмоциональный Юра Петров не мог остаться в стороне. Как и на фронте, он стал помогать отцу.

Тут я перехожу к изложению того, о чем уже обещал рассказать читателям, – о гибели Юрия Петрова.

Это произошло 7 октября на окраине Ашхабада, недалеко от аэропорта. Юрий ехал на военном газике и вдруг увидел человека, который тащил тяжелый мешок, и в мешке было что-то явно награбленное. Юра приказал остановить машину и подошел к этому человеку. Тот был одет в милицейскую форму: гимнастерку, брюки, сапоги, но без фуражки. Гимнастерка была не подпоясана. Мародер был пьян.

Юра спросил:

– Что у вас в мешке?

– А тебе какое дело? Едешь и езжай своей дорогой.

– Ах ты подлец! Людей постигла беда, а ты – грабить!

– А я тебе говорю: не цепляйся.

Юрий повернулся к шоферу и приказал ему быстро отыскать военный патруль и привезти его сюда. Шофер немедленно помчался на поиски.

О том, что произошло дальше, можно рассказать, используя «Дело об убийстве подполковника Петрова Ю. И.». Я это дело внимательно просмотрел. В небольшой картонной папочке – большая человеческая трагедия! Протоколы допроса написаны простым карандашом, видно, в первые часы после землетрясения даже чернил не нашлось. Приведу рассказ свидетельницы, на глазах которой все произошло, Антонины Григорьевны Варлачевой.

Показания ее имеются в деле. Но я разыскал саму Антонину Григорьевну, теперь она живет не в Ашхабаде, а в Новосибирске, ей уже 89 лет, но память ее навсегда сохранила тот страшный случай, невольной свидетельницей которого она оказалась. Антонина Григорьевна – участница первой мировой и гражданской войн, всю Отечественную была медицинской сестрой в больницах города Ашхабада, оказывала помощь раненым. Вот ее рассказ:

– В ночь перед землетрясением я была в гостях у моей старшей дочери и осталась у нее ночевать. Она жила возле аэропорта, муж ее работал командиром авиаотряда. В ту трагическую ночь все спали, а мне что-то не спалось. Сидела и сначала читала, а потом слушала радиоприемник. Вдруг в третьем часу послышался гул, погасло электричество. Дом задрожал, закачался, начал трескаться, посыпалась известка, штукатурка, упал приемник со стола, этажерка с книгами упала, карниз со шторами упал. Шкаф с одеждой повалился на кровать, где спали дети. Все это произошло мгновенно… Пол качался, как палуба корабля в море. Я сначала онемела от страха. Наконец опомнилась, кинулась к родным. Они уже вскочили с постелей. Выбежать на улицу мы не могли, потому что двери заклинило, зажало осевшими на них стенами. Мы кинулись к балкону. Его завалил балкон, рухнувший со второго этажа, но выбраться все-таки было можно.

И вот наконец мы во дворе. Было темно, стояла густая неподвижная пыль, как туман. Все дома вблизи аэропорта превратились в кучу развалин. Те, кто уцелел, метались вокруг и помогали выбраться оставшимся под развалинами. Мой зять побежал собирать летчиков для оказания помощи и откапывания людей.

Когда наступил рассвет, мы увидели, что все мы полураздетые, в нижнем белье. Стали с опаской пробираться в остатки дома искать там одежду. Надели на себя что удалось достать. К концу дня мы и наши соседи стали строить что-то вроде шалашей рядом с рухнувшими домами. Было очень жарко, надо было прятаться от солнца. К тому же задул афганец, так называют песчаный дождик, отовсюду летел песок.

На следующий день, когда я стояла с внучкой на руках у дороги, со стороны кондитерской фабрики показался молодой мужчина, лет двадцати пяти. Он был в полувоенной форме, без пояса. Не нес, а тащил волоком за собой мешок с чем-то тяжелым. А по дороге в это время проезжала открытая военная машина. В ней рядом с шофером сидел офицер.

Увидев грабителя, он остановился и стал его спрашивать: кто он и почему тащит, почему занимается грабежом, вместо того чтобы, как и положено ему, охраннику, охранять имущество и следить за порядком во время стихийного бедствия.

Потом офицер приказал грабителю затащить мешок в придорожный кювет и самому сесть там, в этом кювете, а машину послал за патрулем. Задержанный был пьян, грубил офицеру, не подчинялся. Тогда офицер сказал ему, что он его арестовывает, приказал сидеть неподвижно.

Сам офицер стоял на обочине дороги и все смотрел в ту сторону, откуда должен был приехать патруль. И вот вдруг, я даже и вскрикнуть не успела, этот бандит выхватил из кармана свой наган и выстрелил в затылок офицеру. Офицер упал. А грабитель побежал в сторону от дороги, оглядываясь на упавшего офицера.

Я бросилась к офицеру и вижу: прострелена голова, пуля вышла в лицо. Он был еще жив. Тут же я выбежала на дорогу, остановила проходивший грузовик, и мы быстро отвезли раненого в санчасть аэропорта, стали оказывать ему помощь.

Приехал военный патруль, и я стала рассказывать о случившемся и описывать внешность преступника, которого очень хорошо разглядела. Спустя некоторое время приехал начальник особого отдела, и я снова все ему рассказала. Начались поиски. Но в городе, в котором случилось такое несчастье, где не стало ни домов, ни улиц, ни адресов и все жители перемешались, было очень трудно, конечно, искать человека, фамилию которого к тому же никто не знал. Меня несколько раз возили в машине по городу, думали, может быть, я опознаю преступника. Но его так и не удалось тогда найти.

Но однажды был задержан один из мародеров, у которого нашли наган с одним выстреленным патроном. Это навело на мысль, не он ли стрелял в Петрова. Тут же приехали за мной. Я, как только увидела, сразу узнала его и подтвердила, что это действительно тот мерзавец, который стрелял в Петрова. Он сначала не признавался, все отрицал, говорил, что меня в первый раз видит.

Его повезли в аэропорт, на место, где все случилось, и я показывала, где он стоял, где офицер стоял, как он достал наган, как он стрелял. Я рассказала все, что произошло на моих глазах. Описала его внешность, что он был без фуражки, без ремня, ворот расстегнут, брюки диагоналевые синие, галифе, сапоги хромовые.

Убийца стоял опустив голову и все время молчал. Наконец следователь его спросил: «Куда ты дел форму?» И убийца, мотнув головой, показал на то место, которое было отсюда видно: «Вон там закопал, в кирпичах».

Пошли туда и нашли под кирпичами его одежду. Ту самую, в которой он был в момент совершения преступления…

…Я не называю фамилию убийцы потому, что у него есть ни в чем не повинные родственники, может быть, и дети. Его судили, но в те годы была отменена смертная казнь, и он отсидел 25 лет.

Через полтора-два часа после того, как произошло это злодеяние, Иван Ефимович примчался в аэропорт и самолетом отправил Юру в Ташкент в госпиталь, надеясь, что его там спасут. Иван Ефимович написал записку Зое Павловне и передал ее с сопровождающим Юру врачом: «Мать, мужайся, отправляю тебе раненого сына».

Юра скончался в самолете.

Иван Ефимович прилетел на похороны сына лишь на несколько часов. Он прошел за его гробом на кладбище и, не заходя домой, тут же возвратился в Ашхабад, который нуждался в его ежечасной помощи.

Юру похоронили рядом с бабушкой Евдокией Онуфриевной. На его могиле стоит скромный памятник с надписью: «Подполковник Петров Юрий Иванович. 27.6.1924 года – 7.10.1948 года. Убит при исполнении служебного долга. Спи спокойно, наш сын, светлую память о тебе будем хранить до последних своих дней».

Иван Ефимович пережил своего сына на десять лет, он скончался в Москве в 1958 году в возрасте 62 лет.

В дни, когда я завершаю работу над этой повестью, мне исполнилось столько же. Но я не чувствую себя пожилым человеком, мне все кажется, что я тот же, каким когда-то пришел с фронта. Было мне тогда двадцать три. Не знаю, каким ощущал себя Петров, но мне, да и другим, он еще в годы нашей учебы в училище казался человеком немолодым, умудренным большим жизненным опытом. А начальником училища он был назначен в 37 лет, откомандовав перед этим три года дивизией.