Только в Тяньцзине я обнаружил, что далеко не все уже приготовлено, как уверял Ло Чжэньюй. Поэтому мне пришлось на один день остановиться в гостинице "Ямато". На следующий день прибыли Вань Жун, Вэнь Сю и все те, кто находился со мной в японской миссии, и мы перебрались в наскоро приготовленный для нас Чжанюань.

Чжанюань (или "сад Чжана") представлял собой огромный сад площадью около двадцати му [49], посреди которого стояло большое здание. Здесь обычно развлекался Чжан Бяо — бывший цинский наместник и командующий войсками в городе Учане.

Во время Учанского восстания Чжан Бяо, захватив свои драгоценности и имущество, вместе с семьей бежал в Тяньцзинь, где подыскал себе особняк на территории японской концессии. В нем я и устроился. Этот в прошлом знаменитый цинский полководец решительно не хотел брать с меня денег за квартиру; каждый день рано утром он приходил с метлой и подметал двор, выражая этим свою преданность мне. Впоследствии кто-то отговорил его это делать. В его доме я прожил пять лет. Когда Чжан Бяо умер, его сын стал требовать с меня арендную плату. Поскольку к тому же квартира эта мне не очень подходила, я переехал в Цзинюань (Тихий сад) к Лу Цзуюю.

Первоначальная цель моего переезда в Тяньцзинь состояла в том, чтобы уехать за границу, но получилось так, что я прожил здесь целых семь лет. Все это время я метался между представителями самых различных группировок. Помощь и поддержка, которую я получил от маньчжурских князей, значительно уменьшилась. Отец вначале редко приезжал в Тяньцзинь, и хотя позднее он стал наведываться чаще (он жил на английской концессии, в доме, который был сначала куплен для меня), роли это уже не играло. К тому времени меня покинул и мой наставник Джонстон: он получил новую должность и уехал в Вэйхайвэй.

В 1926 году, после того как Вэйхайвэй отошел к китайскому правительству, он как-то приезжал в Тяньцзинь. Джонстон пытался добиться для меня помощи от У Пэйфу и других, но безуспешно. Затем он уехал в Англию, где получил титул сэра и стал профессором китайской филологии Лондонского университета и советником Министерства иностранных дел Англии. В течение этих семи лет вокруг меня боролись всевозможные фракции. Их можно было разделить на следующие: некоторую часть старых сановников во главе с Чэнь Баошэнем, которая сначала надеялась на восстановление "Льготных условий", а потом согласилась на сохранение существовавшего положения, можно было назвать группой "назад во дворец"; во главе группы, которая возлагала надежды на мой выезд за границу и иностранную помощь (главным образом Японии) и состояла из сторонников восстановления монархии всех возрастов, а также отдельных князей, вроде Пу Вэя, находился Ло Чжэньюй. Ее можно было назвать группой "контактов с Японией" или "выезда за границу". Группу, считавшую, что лучший метод — это контакты с милитаристами и их подкуп, можно было назвать группой "использования военных". Состав ее был весьма неоднороден. В нее входили и бывшие цинские ветераны, и республиканские политики. Ведущей фигурой в этой группе был я сам. Вернувшийся потом снова ко мне Чжэн Сяосюй первоначально не примыкал ни к одной из групп. Получилось так, что со всеми группами он вроде бы в какое-то время соглашался, в какое-то время выступал против них, а его собственная, никем ранее не выдвигавшаяся политика "открытых дверей" (связь с любым государством, которое хотело бы помочь реставрации) и так называемое использование иностранцев вызвали возражение других группировок. Когда же он стал твердо проводить линию опоры на Японию, его соперники потерпели поражение. Он не только победил, но и присвоил себе результат многолетней борьбы руководителя группы "контактов с Японией" Ло Чжэньюя. Однако об этом несколько позже, сейчас же речь пойдет о самом Ло Чжэньюе. Когда Ло Чжэньюй пришел во дворец, ему было чуть больше пятидесяти лет; он был среднего роста, носил очки в золотой оправе (которые снимал в моем присутствии), козлиную бородку и седую косу. Когда я жил во дворце, он всегда носил цинскую дворцовую одежду. После того как я покинул дворец, он стал носить длиннополую верхнюю куртку с широкими и короткими рукавами, из-под которых виднелись узкие манжеты. Говорил он медленно, с шаосинским акцентом, ходил не спеша. К концу правления династии Цин Ло Чжэньюй занимал должность помощника секретаря в Министерстве народного просвещения, и у меня не могло быть с ним никаких дел. После моей свадьбы по рекомендации Шэн Юня, зная о способностях Ло Чжэньюя в области археологии, я принял предложение Чэнь Баошэня и сделал его членом Южного кабинета, пригласив принять участие в установлении подлинности древней ритуальной утвари из бронзы, имевшейся во дворце. Среди известных ученых, пришедших почти одновременно, находился его родственник Ван Говэй и известный специалист по юаньской истории Кэ Шаоминь. Чэнь Баошэнь считал, что присутствие в Южном кабинете таких людей только украсит цинский двор. Конечно, деятельность Ло Чжэньюя в деле реставрации монархии привлекала мое внимание больше, чем его талант ученого.

Во время Синьхайской революции Ло Чжэньюй уехал в Японию и прожил там десять лет, занимаясь археологией и научной деятельностью. Когда Шэн Юнь и Шань Ци действовали в Японии в интересах реставрации, они встретились и установили друг с другом связь. Позднее Шэн Юнь отошел от дел, прожил некоторое время в Циндао, а затем приехал в Тяньцзинь, где поселился на территории японской концессии. Шань Ци избрал своим местожительством Люйшунь и Далянь, находясь на содержании японцев. Но Ло Чжэньюй оказался активнее их всех. В 1919 году, по возвращении на родину, он, живя сначала в Тяньцзине, установил связи с японцами. Потом переехал в Далянь, где в порту открыл антикварную лавку, перепродавая контрабандой антикварные вещи. Одновременно он продолжал поддерживать контакты с японцами и в широких масштабах вел поиски сочувствующих реставрации.

Ло Чжэньюй уже имел многолетний опыт в накоплении богатств путем продажи антикварных изделий, старинных картин, каллиграфических надписей, драгоценных камней и черепашьих панцирей.

Он родился в уезде Шаосин провинции Чжэцзян в семье книготорговца старого типа. В молодые годы в провинции Цзянси служил учителем в семье одного знатного сановника, который был книголюбом и имел большую библиотеку.

Когда хозяин внезапно умер, Ло Чжэньюй решил воспользоваться невежеством хозяйки и, притворившись, что опечален смертью сановника, отказался от вознаграждения за целый год, чтобы таким путем выразить свое соболезнование. Он только попросил разрешения оставить себе на память о покойном несколько старых книг, картин и каллиграфических надписей. Хозяйка, тронутая его благородством, предложила самому выбрать в библиотеке покойного мужа любые книги и картины. Таким образом, этот потомственный книжник смог отобрать "на память" несколько корзин книг, среди которых находилось свыше сотни текстов Танской династии и более пятисот картин и свитков с каллиграфическими надписями династий Тан, Сун, Юань и Мин. Нагрузившись "подарками", он вернулся домой. Вскоре его маленькая книжная лавка превратилась в солидный антикварный магазин. Торговля расширялась, росла его известность как крупного специалиста по антикварным предметам. Постепенно именно это и помогло ему установить связь с японцами. В те годы, когда Ло Чжэньюй жил в Японии, благодаря книготорговцам он завязал дружбу со многими известными японцами; многие из них, считая Ло Чжэньюя авторитетом в области древних китайских памятников культуры, часто просили его определить достоверность и оценить картины и каллиграфические надписи. Ло Чжэньюй наделал себе множество печатей с надписями: "Определено Ло Чжэньюем", "Оценено Ло Чжэньюем". За один отпечаток такой печати японские антиквары платили ему три японские иены. В конце концов Ло Чжэньюй дошел до того, что стал вырезать поддельные печати знаменитых людей древности и ставить их на безымянные картины; рядом с такими печатями он ставил свою печать и продавал картины по высокой цене. Когда его просили оценить редкие бронзовые сосуды, он часто, ссылаясь на занятость, задерживал их у себя, стремясь снять с них как можно больше отпечатков, а затем продать их. Говорят, что все проданные им книги Сунской эпохи оказались искусной подделкой. Некоторые считали, что хотя человек он и не совсем порядочный, но все же талантливый и эрудированный. По-моему, в этом можно было усомниться. Однажды, уже во время Маньчжоу-Го, он принес мне показать несколько вещей из ханьского нефрита. Я не был большим специалистом по нефриту, однако имел кое-какие коллекции. Так называемый ханьский нефрит — всего лишь название и вовсе не должен обязательно относиться к эпохе Хань. Разглядев то, что принес Ло Чжэньюй, я невольно разочаровался в его "таланте и эрудиции", ибо все это оказалось чистой подделкой.

Ло Чжэньюй не часто ходил во дворец. Вместо него "на службу" являлся его родственник Ван Говэй, который всегда ему рассказывал, что произошло во дворце в его отсутствие. Ван Говэй во всем слушался Ло Чжэньюя — главным образом потому, что всегда чувствовал себя чем-то ему обязанным.

Ло Чжэньюй знал это и помыкал им как хотел. Лишь позднее я узнал, что известность Ло Чжэньюя во многом была связана с его особыми родственными отношениями с Ван Говэем. Когда Ван Говэй начал учиться, он был очень бедным человеком, и Ло Чжэньюй оказывал ему большую помощь, полностью оплачивая его расходы во время учебы в Японии. В знак глубокой признательности свои первые несколько произведений Ван Говэй издал под именем Ло Чжэньюя. Изданный впоследствии в Японии нашумевший трактат о древних гадательных надписях эпохи Инь фактически явился плагиатом большой исследовательской работы Ван Говэя. Семьи Ло и Ван позднее породнились. Казалось, положение изменится, но не тут-то было. Ло Чжэньюй по-прежнему оставался строг и требователен, поэтому Ван Говэй во всем слушался его. Когда я приехал в Тяньцзинь, уже после того как Ван Говэй стал профессором китайского языка в университете Цинхуа, не знаю из-за чего, но вдруг Ло Чжэньюй стал требовать у Ван Говэя уплаты долгов, неоднократно угрожая ему. Доведенный до отчаяния Ван Говэй, который и так жил в нищете, не вынес унижений и 2 июня 1927 года покончил с собой, утопившись в озере Куньминху в парке летнего дворца Ихэюань.

После смерти Ван Говэя в общественных кругах прошли слухи, что он погиб за династию Цин, сохранив ей верность до самой смерти.

В действительности все это сочинил Ло Чжэньюй, а я невольно стал его соучастником. Дело было так. Ло Чжэньюй тайно прислал мне в Тяньцзинь "предсмертное послание" Ван Говэя. Преданность и верность Ван Говэя глубоко взволновали меня. Я посоветовался с наставниками и издал указ, в котором жаловал Ван Говэю посмертный титул "верный", послав вместе с Пу Синем, который должен был принять участие в обряде похоронных жертвоприношений, подарки и две тысячи юаней. Ло Чжэньюй устроил поминки по Ван Говэю, пригласив на них многих китайских и японских ученых. Ло Чжэньюй говорил, что никогда не было такого честного и преданного человека, как Ван Говэй. Во время обряда жертвоприношений он уверял, что скоро встретится с Ван Говэем у "девяти источников". Однако, как оказалось, предсмертное послание было фальшивым, и его автором явился сам Ло Чжэньюй.

В то время меня окружали несколько больших любителей интриг, пытавшихся всеми правдами и неправдами разузнать о действиях своих соперников. Подкуп слуг противников был одним из методов их действий, и некоторые слуги в связи с этим стали наживать капитал. Именно таким способом Чжэн Сяосюй узнал о подделке Ло Чжэньюем "предсмертного послания" Ван Говэя, и весть об этом быстро распространилась среди ветеранов-монархистов. Тогда я всего этого не знал. Дело замяли, и лишь после смерти Ло Чжэньюя мне рассказали, что же произошло в действительности. Недавно я снова просматривал это "предсмертное послание". Иероглифы в нем, написанные рукой мастера-каллиграфа, не были похожи на почерк Ван Говэя. Тогда мне не пришло в голову, что вряд ли человек, замышляющий самоубийство, будет просить другого писать за него предсмертное послание.

Речь Ло Чжэньюя о Ван Говэе по меньшей мере ввела меня в заблуждение. В ней он говорил, что не знаком с содержанием предсмертного послания, выражая тем самым мне свою верность и преданность. Далее он подчеркнул, что трижды хотел умереть, но не умер. Дважды — когда я покинул дворец и когда переехал в японскую миссию — он хотел покончить с собой. В третий раз это было совсем недавно, он решил завершить все неоконченные дела и умереть. Но неожиданно "покойный опередил меня…". Ло Чжэньюй в своей речи также всячески пытался показать, что Ван Говэй только ему был обязан своими моральными качествами и творческими успехами. Именно такое впечатление оставила у меня тогда эта речь.

Хотя я долго не мог понять истинного характера Ло Чжэньюя, его желаниям, связанным со мною, никогда не суждено было сбыться.

Под конец он проиграл Чжэн Сяосюю, но и до этого времени также не мог оказывать сопротивления борьбе Чэнь Баошэня и Ху Сыюаня. В этих вопросах я сам не имел твердого мнения и действовал нерешительно.

Спор между Ло Чжэньюем и Чжэн Сяосюем касался главным образом моего выезда за границу. После того как я переехал из японской миссии в Пекине в Тяньцзинь, на меня обрушилась новая волна общественной критики. В Тяньцзине возникла Анти-цинская лига, выступавшая против меня. Ло Чжэньюй и его сторонники воспользовались этим, чтобы еще раз убедить меня в том, что единственный выход в создавшейся обстановке — мой выезд за границу. Влияние этих людей в то время было очень велико. Некий Чэнь Ботао из провинции Гуандун прислал мне письмо-меморандум, в котором говорил, что "невыезд за границу не обеспечивает безопасности и тем более не способствует реставрации".

По его мнению, после путешествия по Европе и Америке мне можно будет остановиться в Японии и там выждать, пока изменится ситуация. А Чэнь Баошэнь и его сторонники считали выезд за границу делом опрометчивым. Во-первых, говорили они, вряд ли Фэн Юйсян долго продержится у власти и потому опасность не так уж велика. Во-вторых, где гарантия, что в Японии меня встретят достойно?

Если же я не смогу жить ни в Японии, ни в самом Китае, тем более нет оснований думать, что Дуань Цижуй, Чжан Цзолинь и им подобные дадут мне возможность вернуться в Запретный город и восстановить прежние порядки. Меня не привлекали предложения Чэнь Баошэня, однако его предостережения заставили усомниться в доводах Ло Чжэньюя.

В 1926 году политическое положение в стране изменилось так, как того желала группа Чэнь Баошэня. Чжан Цзолинь неожиданно объединился с У Пэйфу и выступил против своего бывшего союзника Фэн Юйсяна. Армия Фэн Юйсяна была остановлена фэнтяньскими войсками Чжан Цзолиня, и Фэн Юйсяну пришлось вывести свои войска из Тяньцзиня. В Пекине его войска оказались в окружении. Когда Фэн Юйсян обнаружил, что между Дуань Цижуем и Чжан Цзолинем существует сговор, Дуань Цижуй бежал. Сам Фэн Юйсян не мог удержаться в Пекине и со своими войсками отступил на юг. В столицу вошла фэнтяньская армия под командованием Чжан Цзунчана. В июле оба маршала — Чжан Цзолинь и У Пэйфу — встретились в Пекине, вызвав тем самым беспредельную радость у так называемой группы "назад во дворец".

Чэнь Баошэнь лично отправился в Пекин установить связь со своим старым другом, ныне вновь назначенным премьером Ду Сигуем. Кан Ювэй в это время слал телеграммы У Пэйфу, Чжан Цзолиню, Чжан Цзунчану и другим, призывая восстановить "Льготные условия". Кан Ювэй написал большое письмо У Пэйфу, в котором перечислял "заслуги" Цинской династии. Используя в качестве аргумента тот факт, что Китай стал республикой с добровольного согласия Цинской династии, а не благодаря собственным усилиям, он просил У Пэйфу, пользуясь моментом, реставрировать монархию, подчеркивая, что со стороны Чжан Цзолиня и других препятствий быть не может, что в дипломатических кругах тоже имеются единомышленники. Даже среди "гоминьдановцев нет таких, которые не хотели бы реставрации, — писал Кан Ювэй. — Среди образованных людей страны нет таких, кто бы не сомневался в республике и не приветствовал реставрацию". Поэтому "ныне все ждут Вашего мудрого решения"!

Однако это уже были последние дни бэйянских милитаристов. Хотя неожиданно северные милитаристы вновь стали сотрудничать друг с другом, а кандидатура Чжан Цзолиня даже была предложена на пост главнокомандующего армией установления мира в стране, уже в 1924 году впервые было осуществлено сотрудничество коммунистов с Гоминьданом, а в 1925 году начался Северный поход национально-революционной армии.

К 1926 году передовые позиции северных милитаристов были смяты. Войска Сунь Чуаньфана, У Пэйфу, Чжан Цзолиня без конца терпели крупные поражения. В это время им было не до "Льготных условий". Усилия Чэнь Баошэня и Кан Ювэя оказались напрасными. Сам Кан Ювэй, так и не осуществив своей мечты, спустя год умер в Циндао.

Надежды группы "назад во дворец" были уничтожены. Чэнь Баошэнь пал духом, а Ло Чжэньюй оживился вновь. В марте 1926 года, в то время когда приближение армии Северного похода стало меня сильно тревожить, Пу Вэй прислал из Люйшуня человека с докладом для меня и письмом для Ло Чжэньюя. Он сообщал, что с японцами достигнута полная договоренность, и выражал надежду, что я приеду в Люйшунь. "Необходимо сначала покинуть опасное место, а потом уж составлять далекоидущие планы… Перед выездом за границу следует сначала обосноваться", — писал Пу Вэй. Я был наслышан о Ло Чжэньюе, и это меня несколько тревожило. Пу Вэй же произвел очень хорошее впечатление. Когда я только приехал в Тяньцзинь, он специально прибыл из Люйшуня повидать меня. Этот великий князь Гун, которого я видел впервые, при встрече произнес фразу, тронувшую меня. Он сказал: "Пока есть я — Пу Вэй, династия Цин не погибнет". Письмо Пу Вэя, естественно, взволновало меня. Так как все эти советы были переданы мне через Ло Чжэньюя, я стал менее подозрителен к нему, чем раньше. Армия Северного похода в то время заняла Учан. Позиции Северной армии на всех фронтах пошатнулись. Ло Чжэньюй уверял меня, что революционная армия подобна бурному паводку и лютым зверям. Она предает все огню и мечу. Попасть в ее руки — значит наверняка погибнуть. Услышав это, я собрался уехать с ним в Далянь, но мне отсоветовал Чэнь Баошэнь, и я решил повременить. Чэнь Баошэнь узнал в японской миссии, что дела не так уж плохи, как это казалось. Вскоре гоминьдановцы начали проводить чистку партии. Чан Кайши совершал бесчисленные массовые убийства коммунистов. В это время одна новость поступала за другой: английские корабли обстреляли Нанкин; в провинции Шаньдун происходило передвижение японских войск, чтобы задержать продвижение на север Южной армии. Эти новости убеждали меня в том, что группа Чэнь Баошэня более уравновешенна и что события не столь серьезны, как утверждал Ло Чжэньюй. Поскольку Чан Кайши так же боялся иностранцев, как Юань Шикай, Дуань Цижуй и Чжан Цзолинь, то, пока я жил на территории иностранной концессии, я находился в безопасности, как и прежде.

И сторонники возвращения во дворец, и сторонники выезда за границу в конечном счете мечтали об одном — о реставрации. После того как надежды вернуться во дворец потерпели крах Чэнь Баошэнь и его сторонники взялись за старую песенку — спокойно выжидать и наблюдать за переменами. В вопросе о союзе с Японией они фактически не были против группировки Ло Чжэньюя. Сам Чэнь Баошэнь допускал, что если все же мне придется выехать за границу, то основная проблема будет связана с выбором сопровождающего. Сейчас я могу вспомнить лишь нескольких цинских ветеранов, которые были принципиально против моего выезда за границу, однако их было очень мало. Один из них говорил, что Япония заинтересована лишь в собственной выгоде и не сможет оказать помощь реставрации. Такие люди, как этот, верили, что реставрация может быть достигнута только благодаря цинским ветеранам, поэтому они хотели исключить из своих рядов Ло Чжэньюя.

Поскольку борьба шла не за убеждения и не за методы, а за господствующее положение отдельных лиц, то, кроме открытых дискуссий, велась и закулисная война. К каким уловкам ни прибегал Ло Чжэньюй, все же он потерпел поражение.

Однажды Ло Чжэньюй вошел в мою маленькую приемную, держа в руках небольшой сверток.

— Ваш покорный слуга заслуживает десяти тысяч смертей за то, что осмелился побеспокоить вас. Однако если бы я стал скрывать проступки человека ради личной дружбы, я был бы неверным и несправедливым.

— О чем ты говоришь? — Я посмотрел на него с недоумением и стал наблюдать, как он медленно, не спеша начал развязывать свой узелок. В нем находились два свитка. Ло Чжэньюй стал их постепенно раскручивать, и я сразу узнал в них парные надписи, написанные мною специально для Чэнь Баошэня.

— Ваш покорный слуга нашел эти произведения императорской кисти на рынке. Благодаря счастливой случайности я смог получить их обратно.

Я тогда не знал, что Ло Чжэньюй и его друзья занимаются подкупом слуг своих противников, и искренне поверил, что Чэнь Баошэнь настолько неучтив к "милостивому дару" императора, что разрешил продать его на базарном лотке. Разгневанный, я не знал, что сказать Ло Чжэньюю, и только приказал ему удалиться.

Сам Чэнь Баошэнь в это время находился в Пекине. Когда об этом поступке прослышал его друг Ху Сыюань, он стал уверять меня, что Чэнь Баошэнь невиновен. Не верил он и тому, что его слуги посмели украсть свитки для того, чтобы продать их на рынке. Украсть и продать частным образом они могли. Но кому? Каким образом эти свитки попали в руки Ло Чжэньюя? На это Ху Сыюань ответить не мог. Когда же я стал настаивать, он рассказал историю об одном сановнике, служившем при моих предках, который не хотел открыто сказать императору об угрожавшей тому опасности:

— В годы правления императора Цзяцина (1796 — 1820) жил при дворе ученый по имени Сун Юнь. Император знал, что это очень преданный ему человек. На двадцать четвертом году своего правления (1810) император Цзяцин задумал объехать свои владения. Сун Юнь, узнав об этом, забеспокоился. Во-первых, он знал, что император не совсем здоров и утомительная поездка будет ему не под силу. Во-вторых, вокруг было неспокойно, и Сун Юнь боялся, что поездка императора навлечет несчастье. Однако он не мог открыто высказать императору свои опасения. Тогда Сун Юнь составил доклад, в котором дал императору понять, что поездку лучше отложить.

Император, прочитав доклад, страшно разгневался и сказал: "С давних пор небо поощряет тех, кто правит Поднебесной, соблюдая сыновнюю почтительность. Может ли быть моя поездка неблагоприятной, если я еду поклониться могилам своих предков?"

И он направил Сун Юня в армию в качестве одного из нижних чинов.

Во время поездки император Цзяцин (посмертное храмовое имя Жэньцзун) был убит в своем загородном дворце в провинции Жэхэ. На престол вступил его сын Даогуан (храмовое имя Сюаньцзун). Вернувшись в столицу, у ворот Сичжимэнь Даогуан Увидел Сун Юня, подметавшего вместе с группой солдат улицу. Он вспомнил, как Сун Юнь убеждал его отца не предпринимать поездку, и догадался, что означали его намеки. Он понял, какого преданного сановника имеет династия в лице Сун Юня, и немедленно вернул ему прежнюю должность… — Ху Сыюань замолчал.

— Что же дальше? — нетерпеливо спросил я. — Какое это все имеет отношение к Чэнь Баошэню?

— Я говорю, что Чэнь Баошэнь, как и Сун Юнь, боится прямо сказать то, что думает…

— Кто же в таком случае я — Жэньцзун или Сюаньцзун?

— Нет, нет… — От страха Ху Сыюань не мог вымолвить ни слова.

Я нетерпеливо продолжал:

— Вы человек прямой, нечего ходить вокруг да около, говорите прямо!

— Я хочу сказать, что Чэнь Баошэнь вам искренне предан, но он избегает давать советы вышестоящим. Вы, мудрый император, можете его понять.

Хотя я по-прежнему не понимал подтекста рассказанной истории, добрые слова, сказанные в адрес Чэнь Баошэня, стерли неприятный осадок от истории со свитками.

После ряда неудач Ло Чжэньюй совсем потерял мое доверие и в конце концов в 1928 году переехал в Люйшунь, где занялся другими делами.

Теперь, оставив в стороне распри между цинскими ветеранами, рассмотрим другую причину, из-за которой я остался в Тяньцзине и не уехал за границу. Эта причина была связана с моими надеждами на милитаристов.

"5 августа. Встал в семь часов. Пришел Сяо Бинянь проверить пульс. В восемь часов Чжэн Сяосюй пояснил мне трактат "Тунцзянь". В девять часов прогуливался по саду, принял Кан Ювэя. После десяти часов он ушел. Пришли Чжан Сянь и Чжан Цинчан. Я оставил их позавтракать и подарил каждому по каллиграфической надписи в виде иероглифов "богатство" и "долголетие". Сфотографировались вместе в саду. Чжан Сянь — командир частей Ли Цзинлиня, а Чжан Цинчан — из частей Сунь Чуаньфана. В двенадцать часов они распрощались и ушли. Дал короткую аудиенцию Цзи Сюню. Когда я ел фрукты и пил чай, пришла англичанка — преподавательница английского языка. Побеседовал с ней. Затем пришла художница, которую пригласила императрица. Я вернулся в спальню, чтобы отдохнуть. После этого катался в саду на велосипеде. Под вечер на автомобиле съездил в недавно купленный новый дом. В восемь часов ужинал, отдыхал, затем принял доктора Цзе Баочуаня. В одиннадцать лег спать.

6 августа. Встал в восемь часов. В десять принял Юань Личжуня. В одиннадцать часов завтракал и принял Цзе Баочуаня. В двенадцать принял Кан Ювэя. В час он ушел. Затем пришел наставник Чэнь Баошэнъ. В три часа отдыхал. Пришли на прием командир корпуса шаньдунской армии Би Шудэн и старший брат его жены — командир бригады Чан Чжиин. Они вскоре ушли. Прибыл У Чжанцай. Я спросил его, когда он едет на юг, и передал привет У Пэйфу. В шесть часов пришел Би Ханьчжан, вскоре ушел. Во время прогулки по саду встретил Жун Юаня, немного поговорил с ним. Затем пошел в помещение отдыхать".

По этому единственному сохранившемуся листку моего дневника за 1927 год можно судить, как обычно проходил мой день и с кем я тогда встречался. С 1926 по 1928 год Би Шудэн, Чжан Цзунчан и другие были постоянными гостями в моей резиденции. Кроме них, мне приходилось принимать Чжан Сюэляна, Чу Юйлу, Сюй Юаньцзаня, Ли Цзинлиня и других лидеров фэнтяньской группировки милитаристов. Первый, кто встретился со мной, был Ли Цзинлинь. Когда я приехал в Тяньцзинь, город только что заняли солдаты фэнтяньской армии, разбившей У Пэйфу. Генерал-губернатор провинции Чжили — ставленник фэнтяньской группировки. Ли Цзинлинь немедленно посетил меня как представитель местной власти и предложил свою защиту. Однако действие их военных приказов и правительственных декретов не распространялось на иностранные концессии.

В течение семилетнего пребывания в Тяньцзине я пробовал привлечь на свою сторону всех тех милитаристов, которых мне хотелось использовать. Каждый из них в той или иной степени давал мне повод надеяться. У Пэйфу называл себя моим подданным, Чжан Цзолинь бил мне челом, а Дуань Цижуй по собственной инициативе просил у меня аудиенцию. Больше всего надежд я возлагал на лидеров фэнтяньской группировки. Чтобы привлечь их на свою сторону, мне пришлось потратить немало сил и времени.

Однажды — это было в июне того года, когда я прибыл в Тяньцзинь, — Жун Юань радостно сообщил мне, что Чжан Цзолинь прислал мне через свое доверенное лицо, Ян Цзепу, 100 тысяч юаней и передал, что хотел бы встретиться со мной у себя. Узнав об этом, Чэнь Баошэнь немедленно заявил, что император ни в коем случае не должен посещать республиканского генерала, тем более что место встречи находилось за пределами концессии. Мне тоже казалось, что это будет унизительным и опасным, и я отказался. К моему удивлению, на следующую ночь Жун Юань привел Ян Цзепу, который сказал, что Чжан Цзолинь ждет меня у себя, и заверил, что на китайской территории мне гарантирована полная безопасность. Поскольку самому Чжан Цзолиню прибыть на территорию концессии неудобно, он просит меня пожаловать к нему. Жун Юань не раз говорил мне о преданности Чжан Цзолиня, к тому же я сам вспомнил, что совсем недавно он проявлял обо мне заботу. Еще раньше, во дворце, я слышал, что после Чжан Сюня Чжан Цзолинь больше всех других питал добрые чувства к Цинской династии. Поэтому, никому ничего не сказав, я сел в автомобиль и уехал.

Был ранний летний вечер. Я впервые выехал за пределы территории японской концессии. Подъехав к саду семейства Цао, где в то время жил Чжан Цзолинь, я увидел странный почетный караул у ворот: солдаты в серой форме держали в руках древние мечи, копья и современные винтовки. Мой автомобиль проехал между двумя рядами этого почетного караула и въехал в сад.

Когда я вышел из машины, меня провели в залитый огнями большой зал. Там меня встретил невысокого роста человек с усами, в штатской одежде. Я сразу узнал в нем Чжан Цзолиня. Это была моя первая встреча с видным республиканским деятелем. Я медлил, не зная, как себя держать, так как Жун Юань заранее не подсказал мне, что делать в таких случаях. Неожиданно Чжан Цзолинь быстро подошел ко мне, упал на колени и отбил поклон, сказав:

— Здравствуйте, ваше величество.

— Здравствуйте, генерал! — Я с трудом поднял его, и мы вместе направились к гостиной. У меня приподнялось настроение, и в какой-то степени я был благодарен ему за его поступок. Чувство неловкости исчезло. Теперь больше всего я радовался тому, что этот важный для меня человек не забыл прошлое.

Гостиная была обставлена очень богато, однако мебель в ней стояла самая разностильная: столы и стулья из красного дерева, европейские диваны, стеклянная декоративная ширма и т. п. Мы сели за круглый стол друг против друга. Чжан Цзолинь курил одну сигарету за другой и без конца говорил. Начал он с резкого осуждения Фэн Юйсяна за преследование двора, объясняя это желанием последнего захватить дворцовые драгоценности. Сам же он с огромным вниманием следит за сохранностью памятников древней культуры и драгоценностей, и поэтому не только сохранил в прекрасном состоянии императорский дворец в Фэнтяне, но хочет также для большей гарантии вывезти из Пекина уникальную рукописную энциклопедию "Сы ку цюань шу". Затем он сказал с укоризной, что мне не следовало после прихода его войск в Пекин искать убежище в японской миссии, ибо у него было достаточно сил, чтобы защитить меня. Он расспрашивал меня о моей жизни в последнее время и просил сообщать ему, если мне что-нибудь будет нужно.

Я сказал, что хорошо знаю, как он беспокоится за меня, но, поскольку войска Фэн Юйсяна тогда еще находились в Пекине, я был просто вынужден бежать в японскую миссию.

— Мне хорошо известно, — сказал я затем, — как охраняются могилы предков императора и дворец в Фэнтяне, и добрые чувства генерала Чжана мне понятны.

— Может быть, вашему величеству будет угодно поехать в Фэнтянь и жить там во дворце? Со мной вы будете вне опасности, — предложил Чжан Цзолинь.

— Благодарю вас, генерал Чжан…

Однако генерал Чжан Цзолинь не стал продолжать разговор на эту тему и заговорил о моей повседневной жизни:

— Если вам что-либо понадобится, напишите мне.

Чего мне не хватало? Только трона. Но в тот вечер по вполне понятным причинам я не мог об этом сказать.

Мы разговаривали с глазу на глаз, и свидетелями нашего разговора была лишь комната, полная мух. Я сразу же про себя отметил, что мухи, да еще ночью, были бы совершенно невероятным явлением на территории концессии.

Через некоторое время вошел офицер и доложил, что начальник штаба Ян Юйтин просит принять его.

— Не к спеху, пусть подождет! — ответил Чжан Цзолинь.

Я торопливо встал:

— У генерала дела, позвольте откланяться.

— He к спеху, не к спеху, — повторил Чжан Цзолинь.

В этот момент за ширмой промелькнуло женское лицо (как я узнал позже, это была пятая наложница Чжан Цзолиня). Мне стало ясно, что он действительно занят, и я снова стал прощаться. На этот раз он меня не удерживал.

Всегда, когда я выезжал из своей резиденции, за мной следовал японский полицейский в штатском. Не явилась исключением и эта поездка. Не знаю, заметил ли Чжан Цзолинь японца в европейском костюме, стоявшего около автомобиля, но, провожая меня, он громко сказал:

— Если японские черти будут вас обижать, скажите мне. Я их проучу!

Автомобиль снова проехал мимо удивившего меня почетного караула, выехал из сада семьи Цао и возвратился на территорию концессии. На следующий день меня посетил японский генеральный консул и сделал мне предупреждение:

— Если ваше величество еще раз самовольно выедет на китайскую территорию, японское правительство не сможет больше гарантировать вашу безопасность!

Несмотря на то, что Чжан Цзолинь обещал, если потребуется, проучить японцев, а японский генеральный консул даже заявил протест против моего посещения китайской территории, между японцами и Чжан Цзолинем существовала тесная связь. И это знали все. Если бы японцы не снабжали Чжан Цзолиня оружием, вряд ли бы он имел такую огромную армию. Эта встреча возродила в моей душе надежду, и я не обратил внимания на протест консула и тем более на недовольство Чэнь Баошэня и его группы.

В 1927 году, когда в Японии к власти пришел кабинет Танаки, мои надежды на реставрацию усилились еще больше [50]. Приведу отрывок из приговора Международного военного трибунала для Дальнего Востока, опубликованного в 1948 году. В нем говорилось следующее:

"Проводимый премьер-министром Танакой "активный политический курс" заключался в сотрудничестве с властями Маньчжоу-Го, особенно с командующим северо-восточными пограничными войсками и административным главой Маньчжурии и Жэхэ Чжан Цзолинем, с целью расширения тех особых привилегий, которые уже были получены Японией в Маньчжурии. Премьер-министр Танака некогда сделал такое заявление: несмотря на то, что Япония уважает суверенные права Китая по отношению к Маньчжурии и желает по мере возможности осуществить политику "открытых дверей" во всем Китае, Япония полна решимости ни в коем случае не допустить возникновения таких событий, которые нарушили бы спокойствие в данном районе и нанесли ущерб важнейшим правам и привилегиям Японии. Кабинет Танаки настаивал на том, что необходимо рассматривать Маньчжурию как область, совершенно отличную от других составных частей Китая, и заявлял, что в случае, если беспорядки, которые происходят в других частях Китая, затронут Маньчжурию и Монголию, Япония готова силой оружия защитить свои права и преимущества в данном районе".

Тот самый Чжан Цзолинь, который бил мне челом, получив поддержку от кабинета Танаки, стал лидером милитаристов всего Северного Китая и командующим армией умиротворения. Позднее он стал маршалом. Когда войска Чан Кайши двигались на север, японские солдаты, защищавшие "законные" интересы Японии на Северо-Востоке и во Внутренней Монголии, достигли города Цзинань (провинция Шаньдун), в сотнях километров от "защищаемого" ими района, где организовали чудовищные кровавые события. Командующий японской армией Окамура издал указ, в котором сделал предупреждение Чан Кайши (стремясь подчеркнуть свое внимание ко мне, офицер штаба японского гарнизона, расквартированного в Тяньцзине, лично переписал для меня один экземпляр этого указа). Заискивая перед империалистами, Чан Кайши только что перед этим казнил коммунистов, рабочих, студентов, однако, увидев этот указ, он почтительно ретировался из Цзинани и запретил какие-либо выступления против японцев.

К этому времени мои связи с лидерами фэнтяньской группировки были тесными, как никогда.

Эти связи стали совершенно открытыми после моей встречи с Чжан Цзолинем. Чжан Вэньчжи, управляющий делами отца, имел немало близких друзей среди милитаристов фэнтяньской клики. В то время он стал названым братом Чжан Цзунчана и был одним из тех, кто представил мне фэнтяньских генералов. Бывший капельмейстер военного оркестра дворцовой охраны Ли Шикуй теперь тоже стал играть заметную роль в фэнтяньской армии. Именно он представил мне Чу Юйпу и Би Шудэна. Ху Жоюй привел ко мне Чжан Сюэляна. Всем этим генералам, посещавшим меня, не нужно было кланяться до земли и бить челом, как они делали раньше в Запретном городе. Я не жаловал им права приезжать на аудиенцию верхом или в паланкине; они делали лишь легкий поклон или здоровались со мной за руку, после чего держались как равные. В письмах к ним я старался не подчеркивать, что я император. Такая близость к ним объяснялась их отношением к моей реставрации. Прежде всего на меня произвел хорошее впечатление Би Шудэн, ибо он более, чем кто-либо другой, принимал близко к сердцу все мои дела. Его слова: "Люди мечтают о прошлом", "В будущем только монархия может спасти Китай, а ныне дракон не имеет головы" — мало отличались от того, что говорили цинские ветераны. Би Шудэн был командиром корпуса у Чжан Цзунчана и командующим эскадрой в Бохайском заливе. Я возлагал на него довольно большие надежды и поэтому очень переживал, узнав, что его расстрелял Гу Юйпу. После его смерти я связал свои надежды с Чжан Цзунчаном.

Чжан Цзунчан (второе имя Сяо Кунь) был уроженцем уезда Есянь провинции Шаньдун. Когда я встретил его в Тяньцзине, ему было за сорок. На первый взгляд он производил впечатление крепкого мужчины. Однако при близком рассмотрении в глаза бросалась мертвенная бледность лица — это был результат курения опиума. В пятнадцать лет он бродяжничал в Инкоу, был слугой в игорном притоне. Целыми днями водился с босяками, мошенниками, ворами и картежниками. Некоторое время спустя на Северо-Востоке он стал возглавлять мелкую банду разбойников, а позднее перебрался во Владивосток, где служил частным сыщиком при корпорации китайских купцов. Он сорил деньгами направо и налево. Умел быстро установить связи с нужными людьми, содержал публичные дома, игорные притоны, опиумокурильни и благодаря тесному сотрудничеству с русской жандармерией и полицией стал признанным авторитетом среди преступного мира во Владивостоке.

После Учанского восстания революционная армия Юга послала своих эмиссаров к китайско-русской границе, с тем чтобы уговорить главаря местных бандитов по кличке Люпуль (Лю Юйшуана) присоединиться со своими людьми к ним.

После усиленных переговоров бандиты Лю вошли в состав кавалерийского полка, а сам Лю стал его командиром. Так как Чжан Цзунчан выступал во всем этом посредником, он сопровождал их до Шанхая, и уж не знаю каким образом, но сам он стал командиром полка революционной армии, а Лю, назначенный командиром дивизиона, оказался под его началом. Когда вспыхнула "вторая революция", он перешел на сторону контрреволюции и, совершив массовые убийства революционеров, завоевал расположение Фэн Гочжана, став командиром батальона его охраны. Он быстро продвигался по службе, и вскоре его назначили командиром 11-й дивизии. Потерпев поражение в провинциях Цзянсу и Аньхой, он бежал из Центрального Китая и нашел прибежище у Чжан Цзолиня, став у него командиром бригады. Благодаря поддержке фэнтяньской армии он постепенно поднимался от должности командира дивизии до командира корпуса, от поста военного комиссара провинции Шаньдун до главнокомандующего по истреблению бандитов в провинциях Цзянсу, Аньхой и Шаньдун. Наконец он стал командующим объединенной армии в провинциях Чжили и Шаньдун, где фактически был местным императором.

За его темное прошлое газеты на Юге называли его "собачьим генералом", а затем перекрестили в "длинноногого генерала", так как он всегда позорно бежал, когда терпел поражение.

2 апреля 1928 года войска Чжан Цзунчана были разбиты, попав у реки Ланьхэ в клещи двух армий — Чан Кайши и Чжан Сюэляна. Сам Чжан Цзунчан бежал в Люйшунь, а потом переправился в Японию. В 1932 году под предлогом приведения в порядок могилы своих предков Чжан Цзунчан вернулся в Шаньдун. Здесь он тайно уговорил Лю Чжэняня поднять восстание, надеясь с помощью его войск захватить пост председателя Шаньдунской провинции, который занимал Хань Фуцзюй, и вернуть себе былое господство. 3 сентября 1932 года он был убит на вокзале в городе Цзинань. Убийца признался, что мстил за смерть своего дядюшки (его дядюшка Чжэн Цзиншэн — командир корпуса в армии Фэн Юйсяна — был расстрелян Чжан Цзунчаном). Фактически же это убийство было организовано председателем провинции Шаньдун Хань Фуцзюем. Говорят, что труп Чжан Цзунчана долго валялся под открытым небом, так как начальник его секретариата даже за деньги не мог нанять людей, которые согласились бы перенести его тело, а гробовщики не хотели продать для него гроб. В конце концов местные власти провинции, подстроившие убийство, все же велели убрать труп. Этот злейший враг народа был частым гостем в моей резиденции в Тяньцзине, и на него я возлагал большие надежды.

Когда я жил в Северной резиденции отца, меня однажды навестил Чжан Цзунчан; он был переодет и загримирован. После моего переезда в Тяньцзинь он навещал меня всякий раз, когда бывал в городе. Появлялся он всегда глубокой ночью, так как днем обычно спал. По вечерам он курил опиум, поэтому был всегда сильно возбужден. Мы говорили на разные темы и подолгу.

В 1926 году войска Чжан Цзолиня и У Пэйфу объединились против Фэн Юйсяна и разбили его армию под Нанькоу. Армия Фэн Юйсяна отступила, и первыми, кто вошел в Нанькоу, были отряды Чжан Цзунчана. Услышав эту добрую для меня весть, я немедленно написал ему письмо — императорский эдикт, поздравляя его с победой над красными и со спасением Китая от коммунизма.

"13 июля 1926 года

Пишу письмо с пожеланиями всего наилучшего Сяо Куню. Мы давно не обменивались письмами, и я скучаю по Вас. Боевые действия у Нанькоу уже закончились, и Вы добились почти полной победы.

Теперь, командуя войском численностью свыше 10 тысяч человек, Вы ведете бои между Шаньдуном и Чжили, одерживая над сильным противником одну победу за другой. В летний зной, в трудных и опасных условиях, Вы, отражая натиск врага, в течение нескольких дней разгромили старое логово мятежников, совершили великий подвиг, спасли Китай от грозящего ему кризиса, добились успеха в ликвидации коммунистов. Сейчас коммунисты уже отброшены далеко, но если это зло не уничтожить с корнем, боюсь, что в дальнейшем нас ждет неминуемая беда.

Надеюсь, что Вы, руководствуясь принципом искоренения зла, доведете дело до конца и сметете их с лица земли. Только тогда Китай и китайский народ обретут счастье.

Посылаю Со Юйшаня [51], чтобы он преподнес Вам две серебряные вазы в честь победы под Нанькоу. Прошу принять их. Передайте приветы Ханьцину [Чжан Сюэляну], Фанчэню [Ли Цзин-линю] и Юньшаню [Чу Юйпу]".

Известие о победе Чжан Цзунчана я получил раньше, чем сообщили газеты, так как имел свою собственную разведку. Меня очень обрадовала победа Чжан Цзунчана, и я надеялся, что он одержит полную победу, которая поможет осуществить реставрацию. Однако этот "собачий генерал" в период своего взлета не желал откровенно говорить на эту тему. Он вспомнил о реставрации лишь тогда, когда стал "длинноногим генералом".

В 1928 году Чан Кайши, Фэн Юйсян, Янь Сишань и другие объявили о своем сотрудничестве и предприняли совместное наступление на Север. Обойдя японские войска, помогавшие Чжан Цзунчану в районе железной дороги Тяньцзинь — Пукоу, они захватили опорную базу Чжан Цзунчана — провинцию Шаньдун. Войска Чжан Цзунчана были наголову разбиты, а сам он бежал в Шаньхайгуань. В это время Чжан Цзолинь погиб при взрыве бомбы, подложенной японцами, а его сын, молодой маршал Чжан Сюэлян, отказал Чжан Цзунчану во въезде на Северо-Восток. Войска Чжан Цзунчана находились в тяжелом положении в районе Лутай — Ланьчжоу, сдерживая натиск противника с двух сторон; катастрофа была неминуема. В это время ко мне прибыл Цзинь советник Чжан Цзунчана, и передал от него письмо, в котором тот хвастал, что в его распоряжении имеется еще много солдат, оружия и что вернуть Пекин и Тяньцзинь не представляет большой труд, ности. Он писал также, что обучает армию, на содержание которой ежемесячно уходит 2500 тысяч юаней. "Рассчитывая на Вашу мудрость, я покорно прошу пожаловать мне некоторую сумму денег, чтобы преданный Вам солдат был уверен в том, что он может на что-либо рассчитывать". Цзинь Чжо несколько раз подчеркнул, что Чжан Цзунчан вот-вот одержит победу и единственное, что ему нужно, — это моя денежная помощь. Узнав, что я опять намерен тратить деньги, Чэнь Баошэнь и Ху Сыюань начали меня отговаривать. В конце концов дело кончилось тем, что я послал Чжан Цзунчану лишь подбадривающее его письмо. Вскоре Чжан Цзунчан потерпел полный крах и бежал в Японию. Чем дальше он от меня находился, тем больше людей передавали мне от него письма и сообщения. В них Чжан Цзунчан, выражая все большую преданность цинскому двору, просил у меня денег. Кроме Цзинь Чжо (в период Маньчжоу-Го он был моим адъютантом), письма мне передавали Се Цзеши, ставший впоследствии министром иностранных дел; Ван Цзисин, начальник уезда Дэчжоу; Чжу Яо, начальник железной дороги Тяньцзинь — Пукоу; Лю Сяне, племянник Чэнь Баошэня; Фэй Юйкай, политикан аньфуской группировки, и называвший себя начальником секретаря Чжан Цзунчана Сюй Гуанчжэн. От них я получал различные известия о Чжан Цзунчане и уже не помню, сколько денег они у меня взяли.

Привожу здесь два письма из тех, что были тогда написаны.

"…После того как я узнал о Вашем поражении при Ланьхэ, я никаких известий больше от Вас не получал, и это меня очень беспокоит. Тревога не покидает меня ни днем, ни ночью. Вчера получил докладную записку от посланного мною в Далянь министра иностранных дел Се Цзеши, из которой узнал, что Вы находитесь в Люйшуне, а также о том, что Вы договорились с бывшим русским генералом Семеновым бороться против красных до полной победы. Это сообщение меня очень обрадовало. Победа и поражение на войне обычные явления. Прежде чем Вы начнете новые бои, нужно хорошо к ним подготовиться, нельзя действовать опрометчиво.

Поддерживая друг друга, Вы с Семеновым непременно добьетесь успехов. В настоящее время Вы находитесь в трудном положении, Вам необходима поддержка. Каждый раз, вспоминая об этом, я не могу ни спать, ни есть спокойно. Надеюсь, что Вы будете беречь себя для блага нашей страны!.. Я возлагаю на Вас самые большие надежды!"

"Ваше императорское величество, примите почтительный поклон от Цзунчана. В прошлом месяце, будучи в Токио, я встретил Лю Сяне, и он вручил мне письмо императора. Я был очень тронут и немедленно написал ответное письмо. Прошел уже год, как я расстался с императором. Дни и ночи думаю я о бедствии моего народа, о смутах в нашей стране. Наш император так печется о судьбах страны, так любит народ, что я, конечно, должен все тщательно спланировать, не допуская ни малейшей небрежности. Однако когда делаешь большое дело, испытывая при этом финансовые затруднения, трудно добиться цели. Любое дело нелегко осуществить силами одного человека, но с любым делом можно справиться, если взяться за него всем вместе. Император, конечно, хорошо понимает это. Осенью прошлого года была заказана партия оружия стоимостью 2 миллиона 100 тысяч юаней. Из этой суммы вначале полагалось выплатить половину. Неожиданно цена японской иены повысилась, и на китайские деньги это составляет теперь 3 миллиона юаней.

В настоящее время проведена полная военная подготовка. Вопрос стоит так: или не начинать боевых действий, или же, начав их, непременно добиться успеха. Все упирается только в оружие, для покупки которого требуется весьма крупная сумма денег. Я испробовал все способы, но помощь, обещанная в дальнейшем, не удовлетворит насущную потребность. После длительных размышлений я пришел к выводу, что единственный способ — это прибегнуть к Вашему императорскому величеству и просить Вас сначала выделить один миллион юаней.

Если полностью получить данную сумму сейчас невозможно, то для начала нужны хотя бы 300 — 500 тысяч юаней для того, чтобы успешно вести дела. Мы будем благодарны императору за бесконечную доброту. Посылаем бывшего начальника уезда Дэчжоу Ван Цзисина, чтобы он лично изложил императору суть дела. Это весьма надежный человек, к тому же мой близкий родственник. Если император согласен, он может привезти деньги. Как только деньги окажутся у нас в руках, мы сразу же начнем действовать. Эти деньги через два месяца после моего возвращения на родину я с почтением возвращу Вашему императорскому величеству.

Жду и надеюсь, что все закончится успешно. Глубокой ночью заканчиваю это письмо. Ожидаю Ваших указаний относительно всех этих вопросов.

Желаю Вашему императорскому величеству здоровья!"

Все знали, что смерть Чжан Цзолиня была делом рук японцев. Позднее я слышал, что они расправились с ним потому, что он все меньше им повиновался; его неповиновение было вызвано влиянием молодого маршала Чжан Сюэляна, намеревавшегося порвать отношения с японцами и установить новый союз с американцами. Именно поэтому японцы называли его неблагодарным и считали, что он поступил не по-дружески. Тем не менее тогда я был напуган убийством Чжан Цзолиня. Некоторые ветераны пытались предостеречь меня, но все было безуспешно, так как я относил себя к совершенно иному классу людей. В конце концов, Чжан Цзолинь был всего лишь военным командиром, и таких людей можно было найти еще. Я же был император. Второго такого среди китайцев японцы выбрать не могли.

В то время люди, окружавшие меня, рассуждали так: "Народ на Северо-Востоке всей душой ненавидит японцев, а японцы пытаются помешать объединению сил Чжан Сюэляна с Гоминьданом. Японцы достаточно сильны, чтобы захватить Северо-Восток силой, но даже если они и смогут это сделать, им вряд ли удастся управлять самим; без вашего величества на троне им будет весьма трудно достигнуть своей цели". Я был глубоко уверен в том, что и сами японцы понимают это. "Если я хочу опереться на силу Японии, я прежде всего должен завоевать сердца населения Северо-Востока". Для меня подобная политика была совершенно очевидной, поэтому я разыскал бывших военачальников Чжан Цзолиня, которых мог бы использовать в деле реставрации монархии. Человека, выступавшего от моего имени среди военачальников фэнтяньской клики, звали Шан Яньин. Цинский ветеран, он происходил из маньчжурской семьи, жившей в провинции Гуандун. В прошлом он был членом академии Ханьлинь, а теперь являлся членом Общества красной свастики на Северо-Востоке. Поскольку Чжан Сюэлян дал ясно понять, что намерен сотрудничать с Чан Кайши, Шан Яньину приходилось работать в большой тайне. Короче говоря, его попытки ни к чему не привели. У меня сохранился черновик письма, которое в ту пору я ему написал.

"Несколько дней подряд чувствую себя нездоровым — температура, по вечерам головная боль, головокружение, страшная усталость, поэтому не могу принять Вас. Ваша поездка в Фэнтянь внешне выглядит как деловая поездка по денежным расчетам за землю, но главная ее цель связана с одним важным вопросом. Вы понимаете, что я имею в виду.

…Если у Вас в дальнейшем возникнут какие-либо вопросы, связанные с финансовыми делами, можете немедленно связаться с канцелярией. Когда будете писать о важном для нас деле, не забудьте сохранять все это в тайне".

Ниже идет доклад Шан Яньина:

"Ваше императорское величество, Вы плохо себя чувствуете, Вам нужно спокойно отдыхать и лечиться.

Очевидно, изменения в обстановке произойдут не позднее чем через три месяца. Сейчас Ваше императорское величество испытывает трудности, но, может быть, это предвестие будущего счастья?

Надеюсь, что Вы не будете слишком расстраиваться и переутомляться. Нужно ждать благоприятного момента. Относительно всего, что Вы мне написали, я непременно буду придерживаться Ваших указаний.

Шлю Вам, Ваше императорское величество, свои наилучшие пожелания".

На этот доклад я наложил резолюцию:

"Ваша поездка весьма необходима, но нужно придумать такой предлог, который не вызовет подозрений у Чжан Сюэляна. Ваша преданность и энергия служат большим утешением в наших надеждах. В это смутное время легко навлечь на себя подозрение, поэтому строго храните тайну. Берегите свое здоровье!"

Семенов и "маленький Чжугэ Лян" [52]

Сейчас уже и не помню, сколько денег и драгоценностей я тогда истратил, пытаясь подкупить и привлечь на свою сторону военных. Помню только, что больше всего денег получил от меня белоэмигрант Семенов.

Семенов был царским генералом, которого Красная армия разгромила на Дальнем Востоке. С остатками войск он бежал в пограничные районы Китая и Внутренней Монголии, где грабил, жег, насиловал, убивал местное население. Его бандитские отряды пытались проникнуть в Монгольскую Народную Республику, но были разбиты. После этого они было обосновались на китайско-монгольской границе, но оттуда их изгнали местные китайские войска. К 1927 году от всех отрядов осталась лишь шайка бандитов. Сам Семенов к этому времени побывал в Пекине, Тяньцзине, Шанхае, Люйшуне, а также в Гонконге, посетил Японию, пытаясь найти хозяина среди китайских милитаристов и иностранных политиканов. Увидев в конце концов, что его "товар" никому не нужен, он превратился в типичного интригана и мошенника. После Второй мировой войны он был взят в плен советскими войсками и повешен. В течение своего семилетнего пребывания в Тяньцзине я был непрерывно связан с этим палачом, обагрившим свои руки кровью народов Китая, Советского Союза и Монголии. Я тратил на Семенова массу денег и очень на него надеялся.

Первоначально Семенова мне рекомендовали Шэн Юнь и Ло Чжэньюй, однако из-за того, что Чэнь Баошэнь был против, встреча с ним не состоялась. Позже через Ло Чжэньюя с Семеновым встретился Чжэн Сяосюй, который решил, что его как иностранного офицера в нужный момент можно будет использовать. Чжэн Сяосюй, всячески расхваливая Семенова, рекомендовал прежде всего заставить его сотрудничать с Чжан Цзунчаном. В тот период я возлагал на последнего большие надежды и потому согласился с предложением Чжэн Сяосюя. Таким образом, благодаря усилиям Чжэн Сяосюя Чжан Цзунчан получил от Семенова иностранных наемников, а армия русских белогвардейцев увеличилась. Позднее Чжан Цзунчан и Семенов подписали китайско-русскую антибольшевистскую военную конвенцию.

В октябре 1925 года я наконец встретился с Семеновым у себя в резиденции. На встрече присутствовал и Чжэн Сяосюй. В качестве переводчика выступал приехавший с Семеновым монгол Добудуань (китайское имя Бао Вэньюань). Я тогда был очень рад состоявшемуся разговору и, поверив в возможность осуществления его планов "совершить великие подвиги, несмотря на трудности, свергнуть коммунизм и восстановить династию", немедленно выдал ему 50 тысяч юаней. Чжэн Сяосюй, Семенов, Би Ханьчжан, Лю Фэнчи вместе сфотографировались и объявили себя клятвенными братьями, стремясь показать свою преданность цинскому двору.

После поражения интервенции четырнадцати государств в Советскую Россию началась новая волна наступления против СССР и коммунизма. Помню, как Семенов и Чжэн Сяосюй говорили мне, что Англия, Америка и Япония решили использовать людей Семенова в качестве ударных антисоветских отрядов, обещая им как военную, так и финансовую помощь. Царская родня возлагала на Семенова большие надежды. Ее представитель даже встречался с Чжэн Сяосюем, однако подробности этой встречи я уже не помню. Хорошо помню лишь план Семенова и Добудуаня, ибо он имел непосредственное отношение ко мне. Семенов и Добудуань предполагали использовать своих сторонников и военные отряды на Северо-Востоке и во Внутренней Монголии для того, чтобы создать там антикоммунистическую базу и сделать меня ее правителем. Чтобы обеспечить расходы по осуществлению этого плана, я открыл специальный счет в банке на имя Семенова, который через Чжэн Сяосюя мог в любое время брать деньги. Насколько помнится, сумма первого вклада составляла 10 тысяч юаней. Семенов однажды сказал мне, что на самом деле он не нуждается в моих деньгах, поскольку должен получить от русских эмигрантов пожертвования на сумму 180 миллионов рублей (позднее он уверял, что должен получить до 300 миллионов рублей). Кроме того, он рассчитывал на финансовую помощь Англии, Америки и Японии. Но поскольку этих денег он еще не получил, то вынужден взять небольшую сумму у меня. В дальнейшем Семенов неоднократно обращался к Чжэн Сяосюю за деньгами, ссылаясь на то, что пока не получил денег от иностранных держав. И каждый раз они нужны были ему для осуществления новых удивительных планов. Я помню, однажды он сказал, что командир японского гарнизона в Тяньцзине Токата связал его с Чжан Цзолинем и он должен срочно ехать в Фэнтянь для обсуждения важных планов, но что у него нет денег на дорожные расходы. Сколько денег в конечном итоге взял у меня Семенов, я уже не в состоянии подсчитать, но помню только, что за два-три месяца до событий 18 сентября он выпросил 800 юаней.

Между Семеновым и мной появилось немало посредников. Среди них был некий Ван Ши, утверждавший, что не только Семенов оказывает ему чрезвычайное доверие, но и японские важные лица и китайские милитаристы поддерживают с ним прочные контакты. Чаще всего я слышал от него следующее: "Это самый критический момент", "Последняя возможность", "Это поворотный момент в истории, и нельзя терять случая", "Такого момента больше не будет" и т. п. Подобные высказывания волновали меня.

Привожу текст двух его докладов.

"Сообщаю Вашему величеству, что дипломатические и военные дела начинают налаживаться. 12 мая я получил Ваше указание написать письмо генералу Семенову и осведомиться о его делах за последнее время. По приезде в Шанхай я сразу же отправил ему в Токио письмо, в котором написал о необходимости послать человека в Германию, а также о делах объединенной армии. Очень скоро я получил ответное письмо, в котором он сообщил, что немедленно возвращается в Китай и нет необходимости ехать к нему в Японию. Вслед за этим я получил от него телеграмму, в которой он назначил мне встречу в Даляне, поэтому я немедленно выехал туда.

Семенов говорит, что благодарен императору за то, что император принял его и пожертвовал большую сумму денег, он надеется отблагодарить императора за оказанные ему милости.

Затем мы встретились с ним в Шанхае. Беседа наша носила очень дружественный характер, и мы устно договорились с ним о взаимопомощи. Мы намерены твердо придерживаться нашего договора. По приезде в Японию он наладил связи в высших сферах японского общества, постепенно сблизился с лицами из правительства и с японской аристократией.

Семенов много беседовал с японцами и убеждал их наладить сотрудничество и помочь в деле реставрации, но не сразу добился в этом вопросе ощутимых результатов…Японцы выразили поддержку идее Семенова и оказали ему помощь, мобилизовав 8 тысяч корейских солдат, для которых, по имеющимся сведениям, уже заготовлен провиант, вещевое довольствие и военное снаряжение. Вместе с тем японцы намерены помочь Семенову рекрутировать еще более 10 тысяч русских белоэмигрантов, которые в настоящее время проживают на территории Маньчжурии и Монголии. Продовольствие и военное снаряжение для них также заготовлено. Англичане полностью одобрили эти действия. Они прежде всего прервали отношения с Советской Россией…

Франция и Италия также сочувствуют планам Семенова и хотят принять участие в их осуществлении. Америка со своей стороны выразила желание оказать помощь, выделив 5 миллионов американских долларов, а в дальнейшем намерена продолжать оказание помощи в организации в Маньчжурии и Монголии международной добровольческой армии для борьбы с красной Россией. Америка рекомендует Семенову возглавить этот союз по совместному уничтожению красной России. Мне стало известно, что Чжан Цзунчан уже перешел на службу к императору, и я также направился в Далянь к Цзинь Чжо, чтобы лично посоветоваться по вопросу о вступлении в добровольческую армию. Организация этой армии закончится не позже чем через 2 месяца; после этого армия займет территорию трех северо-восточных провинций и будет приветствовать вступление Вашего величества на трон, или же Ваше вступление на трон произойдет после того, как будет уничтожена красная Россия. По всем этим вопросам Семенов не может сам принять решение и просил меня довести это до Вашего сведения. Он будет действовать в соответствии с Вашими указаниями.

Как мне сообщил японец Тано, японское правительство обеспокоено тем, что красная опасность может распространяться по всему Китаю; японцы говорят, что с тех пор как Китай стал республикой, с каждым днем усиливаются беспорядки; они понимают, что Китай не может обойтись без императора. Чжан Сюэлян, находящийся в сговоре с нанкинским марионеточным правительством, не может обеспечить общественный порядок в трех северо-восточных провинциях, он не может стать хозяином Китая; поэтому японцы неизменно поддерживают Семенова, с тем чтобы он помог восстановлению императора на престоле. Тогда будет покончено со смутой в Китае и все получат возможность жить в мире. Когда я услышал все это, весь гнев, скопившийся в моей душе за 17 лет, разом исчез. Перед отъездом из Даляня я встретился с неким Шэнь Сянжуном, который был командующим корпусом в 30-й армии Чжан Цзунчана. Он сказал мне, что ему уже удалось собрать более десятка командующих корпусами, служивших ранее в Южной и Северной армиях. Под их командованием находится несколько сот тысяч солдат, которые полностью обеспечены огнестрельным оружием. В настоящее время эти солдаты размещены в 7 провинциях и готовы послужить во славу императора. Когда я вернусь в Далянь, мы снова встретимся с ним, чтобы обсудить все подробно. Они выражают желание находиться под моим началом. Это действительно редкая возможность, которая представляется раз в тысячу лет, и ее ни в коем случае нельзя упустить. Пусть наш император, подобно его предку — основателю династии, выдвинет семь причин, вызывающих наш гнев, и перед храмом предков даст клятву в присутствии народа и объявит Китаю и всему миру, что мы общими усилиями сметем коммунистов с лица земли.

Такое почитание предков тронет Небо, так как Небо также ненавидит смуты. Оно специально ниспослало такой удобный случай, чтобы император мог вернуться во дворец и возродить моральные устои, существовавшие в течение многих тысяч лет. Такой случай упускать нельзя, ибо это вызовет разочарование в сердцах людей…

Если император сможет принять меня, я подробно изложу содержание секретных бесед с Семеновым и Чжоу Шаньпэем, а также сообщу о решении, которое мы приняли с Чжэн Сяосюем, Ло Чжэньюем и Жун Юанем по вопросу покрытия расходов. Прошу Вас издать указ и решить этот вопрос по Вашему усмотрению".

"Докладываю Вашему императорскому величеству, что сейчас представляется удобный случай осуществить план реставрации, который никак нельзя упустить. Я уже сообщил императору письмом от первого числа сего месяца о планах, выработанных в Даляне Семеновым и Тано, а также о контакте с Шэнь Сянжу-ном. Но Семенов в связи с тем, что его уже давно ждут в Фэнтяне англичане, не может отложить туда поездку, а для этого срочно нужны деньги.

Сейчас император в Тяньцзине стеснен в расходах, поэтому я не осмеливаюсь назойливо просить об этом Ваше величество. Мы посоветовались с Ло Чжэньюем, и последний согласился заложить свой дом в Тяньцзине. Таким образом, очевидно, можно будет получить 40 тысяч юаней, которые мы используем на наши расходы. О недостающей сумме я доложу Вашему величеству при личной аудиенции, тогда же мы сможем побеседовать обо всем, о чем не успели переговорить, а также о самых секретных делах. После того как император решит все эти дела по своему усмотрению, я отправлюсь в Далянь и Шанхай, с тем чтобы там все подготовить… В противном случае, по словам Тано, если Япония несколько изменит свои первоначальные намерения, Семенов будет обречен на бездействие, а другие иностранные державы лишатся возможности выполнить свои обязательства и, естественно, Чжан Цзунчан тоже не сможет оказать поддержку.

Даже если Семенов впоследствии и соберется с силами, он может отказаться с нами сотрудничать, и тогда обижаться будет не на кого.

Таким образом, наш великий план может полностью провалиться. Помимо этого, есть еще некоторые требования, которые выдвинули японцы, планы Семенова и ряд других мелких вопросов. Все это я оставлю для решения при личной встрече с Вашим величеством. Жду Ваших указаний.

В двадцатый год правления императора Сюаньтуна,

9 августа".

В те дни, когда Ван Ши писал эти петиции, Чжэн Сяосюя не было в моей резиденции — он находился в отъезде. Чэнь Баошэнь и Ху Сыюань не пускали ко мне Ван Ши, он не мог попасть на территорию "сада Чжана" — моей резиденции и постоянно подвергался с их стороны яростным нападкам.

Больше всего на Ван Ши нападал Ху Сыюань. В конце Цин-ской династии он был академиком. Во время реставрации монархии Чжан Сюном Ху Сыюань вместе с Вань Шэнши служил в Государственной канцелярии. После моего переезда в Тяньцзинь его прозвали "государственным советником", так как каждый, кто хотел меня видеть или что-либо мне передать, должен был получить его разрешение. Я верил в его честность, поэтому назначил его на эту должность, которая официально называлась "управляющий канцелярией в Тяньцзине". Ху Сыюань больше кого бы то ни было возражал против моих контактов с Чжэн Сяосюем, Ло Чжэньюем и другими. Увидев письмо Ван Ши, он тут же написал мне сопроводительное послание, где разбирал до мельчайших подробностей слова и поступки Ван Ши и Се Цзеши, обнажая их противоречивость. Все их действия он называл чистейшим обманом. Чэнь Баошэнь тоже качал головой и вздыхал, недовольный частыми посещениями Чжэн Сяосюя и ему подобных.

Тогда они сумели меня уговорить, и я решил не принимать никаких представителей Ван Ши и Семенова, но стоило Чжэн Сяосюю вернуться в Тяньцзинь, как после двух-трех встреч я снова поверил его словам и снова дал денег на расходы его агентам-иностранцам. Помню, в последнее время Чжэн Сяосюй рекомендовал мне двух иностранцев — австрийца Аккерти и англичанина Реуза. Первый из них был выходцем из знатной семьи и служил в рабочем отделе австрийской концессии в Тяньцзине. По его словам, он имел связи в Европе и мог развернуть там деятельность в помощь моей реставрации. Я назначил его своим советником и послал в Европу, снабдив полугодовым жалованьем в размере 1800 юаней. Реуз был журналистом. Он говорил, что дело реставрации монархии должна поддерживать газета, и просил у меня 20 тысяч юаней для ее издания. Я дал ему 3 тысячи юаней; спустя некоторое время такая газета вышла, она называлась "Чэн бао", но через несколько дней была закрыта.

Хотя "государственный советник" Ху контролировал всех приходящих, все же было немало людей, которые проникали ко мне, имея своим пропуском желание помочь реставрации и наладить связь с военными кругами. Начиная с 1926 года на территории концессии начали появляться одна за другой группы недобитых генералов и неудачливых политиканов, и, таким образом, прихлебателей у меня стало еще больше.

Среди них стоит упомянуть "маленького Чжугэ Ляна" — Лю Фэнчи. Меня с ним познакомил старый фэнтяньский милитарист Сюй Ланьчжоу, который находился в подчинении у Чжан Сюня. По словам Сюй Ланьчжоу, Лю Фэнчи был современным Чжугэ Ляном. "Иметь такого человека для дела реставрации — это девяносто процентов успеха", — говорил он. Лю Фэнчи тогда было около сорока лет. При первой нашей встрече он сначала расхваливал свои способности, а потом перешел прямо к делу, попросив антикварные изделия, каллиграфические надписи, картины и несколько пар золотых часов для установления контактов с людьми, стоящими у власти.

— Свитки и парные надписи, написанные вашей рукой, не годятся для этих людей. — Я впервые слышал такие слова из чьих-либо уст, и, хотя мне стало несколько не по себе, я был восхищен его откровенностью. Если он осмеливается говорить то, о чем другие говорить боятся, значит, его словам можно верить. И я щедро раздавал имеющиеся у меня ценности. В дальнейшем он просто говорил, что ему нужно. Например, однажды он запросил для Чжоу Цзохуа, одного из подчиненных Чжан Цзолиня, драгоценности общей стоимостью в 10 тысяч юаней. Чтобы привлечь на свою сторону фэнтяньских генералов Жун Чжэня, Ма Чжаньшаня и Чжан Цзосяна, он потребовал подарить каждому из них по десять жемчужин; чтобы заручиться поддержкой человека по фамилии My, он попросил у меня жемчужину с шапки императора. Письма с такими требованиями приходили почти каждую неделю.

В них часто встречались такие фразы: "За настоящий талант надо платить много денег. В большом деле не стоит мелочиться"; "Следует дарить изящные тушечницы, тонкий фарфор, то есть то, что может иметь далеко не каждый".

Если верить тому, что он докладывал, то почти все офицеры фэнтяньской клики, начиная от командира бригады и выше (и даже некоторые командиры полка), а также главари тайного общества "Хунцянхуэй", под контролем которых находилось 400 тысяч человек, главари бандитских шаек в горах и лесах, получили от меня жемчужины, древний фарфор, бриллианты, были восхищены моею щедростью и только ждали моего приказа, чтобы начать действовать. И хотя Лю Фэнчи выманил у меня бесчисленное количество драгоценностей, я не видел никаких признаков действия. С течением времени активные возражения Чэнь Баошэня возымели действие, я заколебался и денег стал давать меньше. Тогда "маленький Чжугэ Лян" в личных беседах и в письмах начал прибегать к следующим аргументам: "Я уже истратил такую-то сумму, сюда не входят стоимость дороги и расходы на приемы. Положение критическое, все решается именно сейчас. Во что бы то ни стало высылайте 20 тысяч юаней".

В дальнейшем я понял, что здесь что-то не то, и перестал посылать деньги. Но вскоре я опять получил от него письмо: "Если Ваше величество не изучит тщательно реальное положение вещей, вряд ли можно будет одержать победу. Если не действовать решительно и не надеяться на победу, стоит ли думать о реставрации?.. Из истории известно, что император, устанавливающий свое господство, не может быть таким равнодушным…"

Не помню, как я с ним расстался, но только он приходил как-то ко мне и со слезами на глазах жаловался на свою бедность и просил у меня 10 юаней. Я слышал потом, что он занялся аферами в Северо-Восточном Китае и был расстрелян Вань Фулинем, сторонником фэнтяньской клики.

Я могу привести целый список людей, подобных Лю Фэнчи. Так, например, Би Ханьчжан и ему подобные действовали примерно теми же методами, выманивая у меня деньги и драгоценности. Расставался я с ними по-разному: одни уходили не прощаясь, других не пускал ко мне "государственный советник" Ху, третьих я сам не велел пускать. Среди них был мелкий политикан аньфуской группы Фэй Юйкай, по прозвищу Толстяк Фэй. Он как-то мне докладывал, что установил связь с японцем Кавамато Оса, который убил Чжан Цзолиня, подговорил охрану Чжан Сюэляна, готов к действиям, чтобы реставрировать вооруженным путем монархию, и приглашает меня занять трон. Об этом узнал Чэнь Баошэнь и, естественно, стал предостерегать меня. И даже мой тесть Жун Юань был против того, чтобы я с ним встречался. Однако Толстяк Фэй покинул мою резиденцию не так, как все. Получив запрет появляться в моей резиденции, он пришел в ярость и закричал не пускавшему его Жун Юаню:

— Я потратил столько сил, а вы теперь не хотите со мной знаться! Хорошо же, я дойду до правительства республики и обвиню императора в подрывной деятельности против республики!

Жун Юань рассмеялся ему в лицо:

— Я советую тебе, брось это дело. Ведь все, что ты писал, по-прежнему хранится у императора!

Толстяку Фэю не оставалось ничего другого, как ретироваться.

Последние из этих людей исчезли в канун событий 18 сентября, то есть чуть позже признания северными милитаристами гоминьдановского правительства. Я перестал питать иллюзии в отношении их, и мои надежды были теперь связаны с другими.

1928 год явился для меня годом потрясений, он был полон и радостей, и печалей. В том году японский кабинет Танаки, заявив, что китайские войска не будут допущены на территорию Маньчжурии или Монголии, двинул войска в Цзинань, чтобы преградить путь армии Юга. Армии Чжан Цзолиня, У Пэйфу и Чжан Цзунчана — милитаристов, с которыми я был тесно связан, — терпели одно поражение за другим.

Не успевал я выслушать добрые вести от людей, связывающих меня с милитаристами, как тут же читал сообщения о дезертирстве и расстрелах тех, кто принес мне присягу. Я слышал, что и Южное, и Северное правительства Китая разорвали отношения с Советским Союзом, как это сделала Англия; гоминьдановцы в больших масштабах осуществляют чистку партии: "бурные паводки и дикие звери", о которых мне говорили Чжэн Сяосюй, Чэнь Баошэнь и японцы, не представляли уже для меня такой опасности. Но эти же люди утверждали, что опасность рядом, что повсюду действуют люди, ненавидящие меня; из газет я узнал о волнениях в провинции Гуандун. В это время Фэн Юйсян, которого я всегда считал экстремистом и красным, уже выступал в союзе с Чан Кайши и их армии двигались на Север вдоль Пекин-Ханькоуской железной дороги. Во второй половине 1928 года печальных известий стало еще больше: был убит Чжан Цзолинь, американский посланник способствовал установлению связей между Чжан Сю-эляном и Чан Кайши. Кроме всего этого, в том же году произошло потрясшее меня событие — ограбление Дунлинских императорских гробниц Сунь Дяньином.

Дунлинские гробницы находились в долине Малань уезда Цзуньхуа провинции Хэбэй. Это были усыпальницы императора Цяньлуна и императрицы Цы Си. Сунь Дяньин, бывший аферист и торговец опиумом, служил у Чжан Цзунчана сначала командиром дивизии, а затем корпуса. В 1927 году он стал командиром корпуса 41-й армии у Чан Кайши. В 1928 году Сунь Дяньин повел свои войска в долину Малань, где по заранее намеченному плану совершил ограбление гробниц. Предварительно объявив, что в этом районе будут проведены военные маневры, он блокировал ближайшие пути сообщения. Командир саперной дивизии Сун Цзыюй вместе с солдатами в течение трех дней и ночей очистил гробницы, захватив все находившиеся там драгоценности.

Цяньлун и Цы Си были самыми расточительными монархами Цинской династии. Как-то мне попалось описание их гробниц.

Тоннель, который вел к их гробницам, был облицован белым мрамором. К усыпальнице, построенной в форме восьмигранника, можно было пройти через четыре мраморные двери. На куполообразном потолке сверкали девять золотых драконов. Усыпальница занимала такую же площадь, что и дворцовая палата Чжунхэдянь в бывшем императорском дворце. Гроб и саркофаг императора Цяньлуна, сделанные из особой породы дерева, располагались над восьмигранным колодцем. Кроме слитков золота и серебра, а также золотой и серебряной похоронной утвари, все в гробницах было сделано из редчайших драгоценных камней. Все предметы, положенные в гробницу вместе с телом Цы Си, состояли из жемчуга, изумрудов и бриллиантов, а корона была сделана из тонких золотых нитей, украшенных крупными жемчужинами. Большие пионы на покрывале были вышиты жемчугом. На руке Цы Си находился браслет из сверкающих бриллиантов в виде большой хризантемы и шести маленьких цветов сливы, а в руке — изумрудный жезл в три дюйма, отгоняющий злых духов. Туфли на ногах были отделаны жемчугом. Кроме этого, в гробу лежало еще семнадцать связок бус из жемчуга в виде четок и несколько изумрудных браслетов. В гробнице Цяньлуна лежали каллиграфические надписи, картины, книги, мечи, орнаменты из яшмы, слоновой кости и кораллов, золотые статуи Будды и т. п. Предметы из шелка уже все истлели, так что ничего нельзя было разобрать.

Известие об ограблении Дунлинских гробниц потрясло меня больше, чем собственное изгнание из дворца. Это событие взволновало также членов императорской семьи и цинских ветеранов. Чэнь Баошэнь, Чжу Ифань, Чжэн Сяосюй, Ло Чжэньюй, Ху Сыюань, Вань Шэньши, Цзинь Фанчан, Юань Личжунь, Ян Чжунси, Те Лян, Юань Дахуа, Шэн Юнь и другие, к какой бы группировке они ни относились, — все поспешили выразить мне свое возмущение поведением солдат Чан Кайши. Из разных районов цинские ветераны присылали деньги на восстановление гробниц предков. В моей резиденции по их совету и распоряжению были установлены таблички духов Цяньлуна и Цы Си, а также столы для курительных свечей и перед ними постелены циновки, как это бывает на похоронах. Трижды в день совершались обряды. Вереницей шли ветераны; они кланялись, били челом и рыдали. Цинский дом и ветераны двора послали телеграммы Чан Кайши и Янь Сишаню — начальнику гарнизона Пекин-Тяньцзиньского района, а также в различные редакции газет с требованием наказать Сунь Дяньина и восстановить гробницы за счет властей. Поминальные таблички духов в моей резиденции было решено сохранить до тех пор, пока гробницы не будут восстановлены. Вначале правительство Чан Кайши с должным вниманием отнеслось к случившемуся и приказало Янь Сишаню произвести расследование. Янь Сишань задержал одного командира дивизии, которого прислал в Пекин Сунь Дяньин. Вскоре пришло сообщение, что он освобожден и Чан Кайши решил его больше не преследовать. Говорили еще, что Сунь Дяньин послал в подарок молодой жене Чан Кайши драгоценности и жемчужины с короны императрицы Цы Си, которые теперь стали украшать туфли Сун Мэйлин. Моя душа была полна гнева и ненависти. Стоя в мрачном траурном зале, я поклялся перед заплаканными членами моего рода:

— Не я буду потомком рода Айсинь Гиоро, если не отомщу!

В этот момент мне вспомнились слова, сказанные Пу Вэй, когда он впервые навестил меня в Тяньцзине: "Пока жив Пу Вэй, династия Цин не погибнет!" Я тогда тоже поклялся: "Пока я жив, династия Цин не погибнет!"

Желание осуществить реставрацию и отомстить усилилось еще больше. В те дни Чжэн Сяосюй и Ло Чжэньюй были самыми близкими мне людьми. Каждый исторический факт и каждое событие современности, о которых они рассказывали, вызывали у меня бурю негодования и укрепляли мою решимость мстить и реставрировать монархию. Однако обстановка с каждым днем ухудшалась. Виновных в грабеже преследовать перестали, ситуация в районе Пекина и Тяньцзиня полностью изменилась, а у новой власти уже не было таких старых друзей, как Дуань Цижуй и Ван Хуайцин. Мой отец не осмеливался дольше оставаться в Пекине, и вся наша семья переехала в Тяньцзинь, на территорию концессии. Брак между Сун Мэйлин — дочерью компрадора, служившего Англии и Америке, и Чан Кайши, бывшим биржевым маклером, показал всем, что за спиной Чан Кайши стояли более влиятельные силы, чем потерпевшие крах Дуань Цижуй, Чжан Цзолинь, Сунь Чуаньфан и У Пэйфу. Национальное правительство Чан Кайши было признано всеми странами, включая Японию; его сила и влияние были больше, чем у любого милитариста в прошлом. Я понял, что у меня весьма мрачные перспективы. При господстве такого честолюбца нечего было и думать о реставрации.

В душе я проклинал всех и вся. Меня охватила глубокая тоска, и я постоянно гадал, желая узнать судьбу правительства Чан Кайши и свою собственную судьбу. У меня получилось, что правительство Чан Кайши в 1932 году падет в результате измен. Конечно, если бы правительство Чан Кайши потерпело крах, возможно, это уменьшило бы мой гнев, однако я больше беспокоился за свою собственную судьбу и часто просил Жун Юаня составлять для меня гороскопы.

Маньчжурская династия Цин правила в Китае более двух с половиной столетий. В ХХ век страна вступила, живя по законам средневековья

В 1898 году императрица Цы Си (в центре) свергла с престола своего мужа, склонявшегося к проведению реформ

Антимонархические выступления подавлялись с исключительной жестокостью

Пу И исполнилось два года, когда по велению своей бабушки Цы Си он был возведен на трон. Регентом при государе-младенце стал его отец, князь Чунь

Запретный город — резиденция китайских императоров, где Пу И провел свое детство

Синьхайская революция 1911 — 1913 гг. свергла Цинскую династию, однако император и его свита продолжали жить в Запретном городе

Борьба за власть в новой республике развернулась между генералом Юань Шикаем, лидером милитаристов (слева), и Сунь Ятсеном, стоявшим на демократических позициях

В 1924 году Пу и был изгнан из запретного города и нашел себе пристанище в японской дипломатической миссии в Тяньцзине

Наставник Пу И — англичанин Джонстон. Благодаря ему Пу И в совершенстве овладел английским, научился играть в гольф и теннис и даже взял себе новое имя — Генри

В Тяньцзине Пу И с немногочисленной свитой отпраздновал свое двадцатилетие

С братьями и сестрами

Молодожены — Пу И и Вань Жун

Вэнь Сю, любимая наложница императора

Новая революция. Начавшаяся в 1925 году, переросла в гражданскую войну

Партия Гоминьдан во главе с Чан Кайши (слева) захватила власть почти во всем Китае. Но на севере страны крепло сопротивление коммунистов, среди которых все большим влиянием пользовался молодой Мао Цзэдун

Пу Цзе, брат Пу И, служил в армии Гоминьдана. После войны он разделил судьбу императора — провел долгие годы в тюрьме

В 1931 Году японцы оккупировали часть Китая. а спустя три года создали марионеточное государство Маньчжоу-го. императором (без власти) они сделали Пу и

Коронация Пу И. 1934 "Дворец" в Чанчуне

Визит в Японию. Встреча с императором Хирохито

Любой свой шаг новоиспеченный император должен был согласовывать с японскими военными. В центре, рядом с Пу И — командующий Квантунской армией Муто Нобуёси

Японская оккупация Китая длилась четырнадцать лет и завершилась только с разгаром Квантунской армии советскими войсками

Подписание Акта о безоговорочной капитуляции Японии. 1945

17 августа 1945 года Пу И был взят в плен советскими десантниками Ему предстояло провести в СССР пять лет

"Я, бывший император Маньчжоу-Го, всегда питал чувство восхищения перед народом Советского Союза", — так начиналось обращение Пу И к Сталину

Свидетель обвинения в Международном военном трибунале в Токио. 1946

В 1950 ГОДУ СССР ВЫДАЛ ПУ И КИТАЙСКИМ КОММУНИСТИЧЕСКИМ ВЛАСТЯМ

Тюрьма для военных преступников в Фушуне

Бывший император учится работать

Когда Пу И перевели из тюрьмы на "спецпоселение", он охотно занялся выращиванием цветов и овощей

4 декабря 1959 года Пу И получил амнистию от правительства КНР

"Перевоспитавшийся" император празднует день Международной солидарности трудящихся с новыми друзьями. 1 мая 1962

Для работы над мемуарами Пу И получил доступ в архивы. Каждая написанная им строка была объектом пристального внимания идеологов КПК

Женитьба на Ли Сю скрасила последние пять лет жизни Пу И

Бывший император — садовник в Пекинском институте ботаники

Любой человек, охваченный каким-либо сильным желанием и жаждущий мести, не может уповать только на деяния Неба и забывать о собственных возможностях. Опыт последних лет и быстрый взлет Чан Кайши глубоко убедили меня в том, что для достижения успеха нужна прежде всего военная власть. Лишь тогда иностранцы будут тебе помогать. И если бы у меня, настоящего великого цинского императора, были войска, иностранцы считались бы со мной больше, чем с генералами, начавшими свою карьеру в бандитских шайках и среди подонков общества. Поэтому я решил послать нескольких близких родственников, которым доверял, в военные училища в Японию, считая, что это важнее, чем мой собственный отъезд за границу. Еще одна причина укрепила во мне эту мысль. Пу Цзе во что бы то ни стало хотел стать военным. Он объяснил это завещанием матери и твердым желанием бороться за реставрацию Цинской династии. На самом деле правильнее было бы сказать, что он просто завидовал молодым генералам и ему самому хотелось скорее стать офицером. Чжан Сюэлян после смерти Чжан Цзолиня как-то сказал Пу Цзе перед возвращением в Фэнтянь:

— Если вы хотите стать офицером, я могу вас устроить в Цзяньутан (фэнтяньское офицерское училище).

Пу Цзе вместе с семейством Чжан Сюэляна выехал на пароходе из Тяньцзиня. Мой отец был очень взволнован, когда прочел оставленное им письмо, и просил меня любыми средствами вернуть его обратно. Японский генеральный консул в Тяньцзине внял моей просьбе и послал телеграмму в Люйшунь. Там японская полиция задержала Пу Цзе, когда он сходил с парохода, и препроводила его вместе с моим посыльным в Тяньцзинь. Пу Цзе сразу же заговорил со мной о своей мечте и желании бороться за реставрацию дела предков.

Его слова тронули меня, и я решил послать его в Японию изучать военное дело.

Я выбрал для поездки в Японию Пу Цзе и мужа моей младшей сестры Жунь Ци и попросил японского консула подыскать им домашнего учителя японского языка. Им оказался Тояма Такэо, который, как я узнал об этом позже, был членом японского Общества черного дракона и хорошо знал многих японских политиканов. Этот человек позднее ездил по моему поручению в Японию по делам, связанным с реставрацией монархии. После моего приезда в Северо-Восточный Китай он отошел от меня, так как не принадлежал к военной клике. Поучив некоторое время японскому языку Пу Цзе и Жунь Ци, он выехал в Японию, чтобы устроить их переезд туда. В марте 1929 года, спустя семь месяцев после дунлинских событий, два моих будущих генерала отправились в Японию.

К 1928 году большинство людей из моей резиденции считали, что надежду на реставрацию следовало теперь связывать только с Японией, которой я мог пригодиться в Северо-Восточном Китае. И я постепенно с этим согласился.

Я начал доверять японцам с тех пор, как выехал в Северную резиденцию и стал пользоваться их особым "вниманием". В течение нескольких дней, которые я жил в японской миссии, а затем после переезда в Тяньцзинь я все больше убеждался в том, что японцы послужат главной опорой в осуществлении реставрации.

В первый год по приезде в Тяньцзинь японский генеральный консул пригласил меня осмотреть начальную школу для японских детей. По пути туда и обратно меня приветствовали японские школьники, стоявшие с бумажными флажками по краям дороги и радостно кричавшие мне: "Банзай!". Когда война, которую вели милитаристы, приблизилась к Тяньцзиню, гарнизоны иностранных концессий были слиты в одну объединенную армию, чтобы оказать сопротивление национальным войскам, если они осмелятся приблизиться к территории концессий. Командующий японским гарнизоном в Тяньцзине генерал-лейтенант Кодзисуми Рокуити специально навестил меня и заявил, что "мы ни за что не допустим китайских солдат на территорию концессии". Я был очень рад это услышать.

В Новый год и в день моего рождения меня обязательно приходили поздравлять японский консул и высшие офицеры японского гарнизона. В день рождения японского императора я получал приглашение присутствовать на церемонии торжественного парада.

Из японского штаба ко мне постоянно приходил один из старших офицеров и докладывал о текущих событиях. Офицеры относились к этому поручению очень серьезно, иногда они даже специально приносили с собой различные диаграммы и таблицы. Одним из них был Ёсиока, который впоследствии, в период Маньчжоу-Го, стал атташе императорского дома.

Рассказывая о текущих событиях, японские офицеры касались главным образом гражданской войны. События они анализировали примерно так: "Причина беспорядков в Китае кроется в том, что народные массы не имеют правителя, императора". Они расхваливали императорский режим Японии, утверждая, что сердца людей может завоевать только император Сюаньгун. Гнилость и бессилие китайской армии — такова была их любимая тема, и, естественно, здесь не обходилось без сравнения с императорской армией в Японии. Все эти разговоры, а также мои впечатления от японских военных парадов заставили меня поверить в могущество японской армии и в то, что она поддержит реставрацию. Потерпев неудачу в попытках привлечь на свою сторону милитаристов, подкупить политиканов и даже использовать на службе иностранных должностных лиц, я все свои надежды связал с японцами, которые заняли в моей душе самое большое место.

Под словом "японцы" я подразумевал тех, кто находился в японской дипломатической миссии в Пекине, генеральном консульстве Японии в Тяньцзине, в штабе японского гарнизона, а также тех японцев, которые постоянно встречались с Ло Чжэньюем и Шан Юнем и не были ни военными, ни гражданскими. Все они относились ко мне как к императору, "защищали" меня, одинаково презирали республику и восхваляли династию Цин. Когда я впервые высказал желание выехать в Японию, они одобрили это и обещали свою помощь. В 1927 году, боясь приближения северных милитаристов, я принял совет Ло Чжэньюя и решил ехать в Японию. После согласования этого вопроса с генеральным консулом японское консульство обратилось с ходатайством к правительству, и кабинет Танака дал согласие, решив принять меня как иностранного монарха. Однако поездка не состоялась, так как обстановка в стране стала менее напряженной, к тому же Чэнь Баошэнь и Чжэн Сяосюй всячески отговаривали меня. Потом в Нанкине образовалось гоминьдановское правительство, исчезли лозунги вроде: "Долой империализм! Аннулировать неравноправные договоры!" и т. д. Постепенно я обнаружил, что, хотя "почтение" и "защита" японцев остались неизменными, в вопросе о моем выезде за границу у них возникли разногласия, которые достигли такой остроты, что стали меня возмущать.

Как-то во второй половине 1927 года Ло Чжэньюй сказал мне:

— На территории японской концессии сравнительно безопасно, однако здесь много всякого народу. Как говорят в японском штабе, сюда проникло немало штатских "тэу" (так называли секретных сотрудников, носивших при себе оружие) из революционной партии (так в моей резиденции называли го-миньдановцев и коммунистов). В связи с этим безопасность вашего величества вызывает сомнения, я бы советовал не рисковать и поехать в Японию. Есть смысл сначала поехать в Люйшунь.

К этому времени я был уже достаточно напуган слухами о штатских агентах революционных партий, а услышав слова Ло Чжэньюя, снова твердо решил уехать. Несмотря на протесты Чэнь Баошэня и Чжэн Сяосюя, я приказал последнему пригласить японского генерального консула для личной беседы.

Генеральный консул Като явился вместе с двумя своими заместителями. Выслушав меня, он ответил:

— Я не могу дать немедленный ответ вашему величеству: для этого мне необходимо связаться с Токио.

"Вопрос этот японский штаб давно уже согласовал с Ло Чжэньюем, — подумал я про себя. — К тому же я не собираюсь ехать сразу в Японию, зачем же для этого запрашивать Токио? В Тяньцзине многие высокопоставленные лица, уезжая в отпуск в Люйшунь, даже не ставили в известность японское консульство.

Почему же, когда речь идет обо мне, дело обстоит так сложно?"

Мои мысли перебил Като.

— Это собственная идея вашего величества? — спросил он.

— Да, — ответил я недовольно и добавил, что, поскольку поступающие новости очень плохи, я не могу быть спокойным, оставаясь здесь. — Согласно сообщениям японского штаба, революционная партия заслала сюда немало агентов. Генеральному консульству, вероятно, известно об этом?

— Это сплетни! Ваше величество не должно этому верить! — Лицо Като выражало недовольство.

Я очень удивился, что он назвал информацию штаба сплетнями. В соответствии с этой информацией я просил его увеличить мою охрану. Верит ли он сам этим сообщениям? Я не удержался и спросил:

— Как же может быть информация штаба сплетнями?

— Ваше величество может быть уверено, что ему не угрожает опасность, — после некоторого молчания ответил Като. — Конечно, я доложу о вашем намерении поехать в Люйшунь.

Во время этого разговора я впервые почувствовал, что между японским генеральным консульством и штабом существуют разногласия; это меня крайне удивило и разозлило. Я позвал к себе Ло Чжэньюя и Се Цзеши.

— Информация штаба абсолютно достоверна, — сказали они. — В штабе знают каждый шаг революционной партии. Даже если слухи о покушении всего лишь сплетня, все же следует принять меры предосторожности.

Через несколько дней мой тесть Жун Юань сказал мне, что некоторые его друзья, жившие в китайской части города, сообщили ему о появлении на территории английской и французской концессий агентов-террористов, посланных Фэн Юйсяном. По их словам, положение тревожное. Мой адъютант Ци Цзичжун обнаружил вблизи ворот несколько подозрительных личностей, пытавшихся заглядывать в сад. Услышав это, я тут же вызвал к себе Тун Цзисюня, управляющего моими делами, и Со Юйшаня, командующего охраной резиденции, и велел им просить японскую полицию усилить охрану ворот, а также приказать охране следить за подозрительными лицами на улице и ночью никого не пропускать.

Однажды я проснулся от выстрела. Вскоре за окном раздался второй. Я вскочил с постели и велел охране собраться, думая, что это наверняка Фэн Юйсян подослал своих агентов. Все в резиденции всполошились, охрана была расставлена по местам, а японские полицейские (китайцы) усилили охрану ворот. Начались поиски, и стрелявший был схвачен. К моему удивлению, им оказался японец по имени Кисида; он был членом Общества черного дракона. Японские полицейские забрали Кисиду в управление, а японский штаб немедленно затребовал его к себе. Теперь я стал понимать, как все обстояло в действительности.

В прошлом мне приходилось сталкиваться с членами Общества черного дракона. Зимой 1925 года я встретил одного из деятелей этого общества — Цукуду Нобуо. И здесь не обошлось без Ло Чжэньюя. Он сказал мне, что многие влиятельные лица Японии, включая некоторых представителей армии, сочувствуют мне и намерены помочь реставрации. Они прислали своего представителя Цукуду для личных переговоров со мной, и его следует немедленно принять. Что представлял собой Цукуда, я не знаю. В Департаменте двора кто-то говорил, что после Синьхайской революции его часто видели в резиденциях князей и он был в хороших отношениях с членами императорского дома. Ло Чжэньюй убедил меня, однако мне казалось, что генеральный консул должен присутствовать при нашем разговоре, поскольку он являлся официальным представителем Японии и моим защитником. Увидев консула, Цукуда тут же повернулся и ушел, оставив в замешательстве Чэнь Баошэня, Чжэн Сяосюя и других. Когда потом Чжэн Сяосюй доискивался у него, как он осмелился быть таким бесцеремонным в присутствии императора, Цукуда ответил:

— Зачем же вы специально пригласили консула? Раз уж так, поговорим об этом в следующий раз.

Теперь я понимаю, что действия Ло Чжэньюя и атмосфера страха, созданная выстрелами Кисиды, явились лишь продолжением действий Цукуды. И совершенно очевидно, за всем этим стоял японский штаб.

Я послал за Чэнь Баошэнем и Чжэн Сяосюем, чтобы узнать их мнение. Чжэн Сяосюй сказал:

— На мой взгляд, и армия, и правительство Японии хотят, чтобы ваше величество находилось под их защитой и контролем. И то, что между ними существуют разногласия, не причиняет нам никакого вреда. Однако действия Ло Чжэньюя весьма опрометчивы и к хорошему не приведут. Ему нельзя доверять важных дел.

Чэнь Баошэнь заметил:

— И японский штаб, и Общество черного дракона действуют безответственно. Не слушайте никого, кроме японского посланника и генерального консула!

Их слова показались мне справедливыми, и я больше не стал просить у консульства разрешения на выезд из Тяньцзиня. С тех пор я потерял всякий интерес к Ло Чжэньюю. На следующий год он продал свой дом в Тяньцзине и переехал в Люйшунь.

Как ни странно, но с отъездом Ло Чжэньюя сплетен стало меньше. Даже Жун Юань и Ци Цзичжун перестали приносить тревожные вести. Лишь много времени спустя я начал понимать, чем это объяснялось.

Об этом мне рассказал мой английский переводчик. Он приходился Жун Юаню свояком. По этой причине, а также благодаря своим деловым связям с переводчиками японского штаба он кое-что узнал о закулисной стороне всего происшедшего и позднее рассказал обо всем мне. Оказывается, японский штаб специально создал секретную организацию, которая длительное время действовала в моей резиденции в "саду Чжана". По крайней мере трое — Ло Чжэньюй, Се Цзеши и Жун Юань — были связаны с ней.

В тот день, когда я встречался с Като, они задержали моего переводчика, выспрашивали у него о нашей беседе и были недовольны, когда узнали, что Като не проявил должного внимания к моей просьбе. Из их разговора переводчик понял, что кто-то из штаба высказывал Ло Чжэньюю и другим совсем иную точку зрения, что была уже достигнута договоренность о моей поездке в Люйшунь. Чтобы доложить о состоявшейся встрече с Като тому человеку из штаба, Ло Чжэньюй и остальные препроводили английского переводчика в "резиденцию" Мино (так назывался особняк, занимаемый их секретной организацией). Человека этого так и не нашли, зато переводчик обнаружил эту секретную резиденцию. Впоследствии оказалось, что это был просто притон.

Я был знаком с Мино Томоеси — майором из японского штаба. Вместе с другими офицерами он часто приходил в "сад Чжана". Мне тогда и в голову не приходило, что этот человек через свою "резиденцию" установил тайные связи с некоторыми людьми из моего окружения и до мелочей знал обо всем, что делалось в моей резиденции. Через Жун Юаня и ему подобных он доводил до меня все сплетни, так что я несколько раз порывался бежать в Люйшунь. Узнав от моего переводчика кое-что о "резиденции" Мино, я понял, что японский штаб потому так старался привлечь на свою сторону Жун Юаня и других, что боролся за меня с консульством. Эта борьба, по словам Чжэн Сяосюя, была мне только на пользу.

Что же касается Общества черного дракона, то о нем я узнал позже от Чжэн Сяосюя. Эта самая крупная японская организация, объединявшая людей без определенных занятий, первоначально называлась Ассоциацией черного океана и была учреждена японским бродячим самураем по имени Хираока Котаро после Франко-китайской войны 1884 — 1885 годов. Это была одна из самых ранних шпионских организаций, которая осуществляла разведывательные действия в Китае. Вначале ее отделения находились в Яньтае (Чифу), Фучжоу, Шанхае, где они скрывались под вывеской консульств, школ, фотостудий и т. д. Название Общество черного дракона содержало намек на реку Амур (река черного дракона) и появилось в 1901 году. Во время Русско-японской войны эта организация играла весьма важную роль. Говорят, что в то время общество насчитывало несколько сот тысяч человек и располагало громадным капиталом. Самым видным руководителем его был Тояма Мицуру, под руководством которого агенты проникли во все слои китайского общества. Они действовали повсюду среди цинских князей и сановников, подобных Шэн Юню, а также среди слуг и посетителей "сада Чжана". Чжэн Сяосюй рассказывал, что Тояма был буддистом, носил длинную серебристую бороду, что у него было доброе лицо. Он очень любил розы и не хотел расстаться со своим садом. И такой человек замышлял чудовищные заговоры и организовывал злодейские убийства.

В том, что Чжэн Сяосюй мог впоследствии убедиться в силе Общества черного дракона и японской армии, была большая заслуга Ло Чжэньюя. Чжэн Сяосюй, Ло Чжэньюй и Чэнь Баошэнь придерживались трех различных точек зрения. Ло Чжэньюй считал, что самыми надежными являются обещания представителей японского штаба и Общества черного дракона (он доверял Семенову именно потому, что тот был связан с этим обществом). Чэнь Баошэнь считал, что кроме генерального консульства, представляющего японское правительство, другим японцам доверять нельзя. Чжэн Сяосюй открыто примыкал к Чэнь Баошэню и выступал против Ло Чжэньюя. Вначале он тоже недоверчиво относился к штабу и Обществу черного дракона. Потом он постепенно разгадал хвастливые заявления Ло Чжэньюя и подлинную деятельность Общества черного дракона. Он понял, какую роль во всем этом играет Токио, понял настоящие намерения японских властей, понял, наконец, что это именно та сила, на которую можно опереться. Поэтому он решил временно отложить свой план установления объединенной администрации в Китае и специально отправился в Японию, чтобы связаться с Обществом черного дракона и с японским Генеральным штабом.

После ссоры с Ло Чжэньюем Чжэн Сяосюй уехал из Пекина, но весной следующего года вновь вернулся ко мне. Многие к тому времени стали охладевать к нему и относиться с недоверием, число его врагов росло, но Чжэн Сяосюй с каждым днем все больше завоевывал мое расположение. К нему также неплохо относились Чэнь Баошэнь и Ху Сыюань. В 1925 году я назначил его главным управляющим внутренними делами, а в 1928 году поручил вести иностранные дела. Его сын Чжэн Чуй тоже служил в отделе по иностранным делам и вместе с отцом был моим представителем по внешним сношениям.

Чжэн Сяосюй чаще соглашался со мной, чем Чэнь Баошэнь. Он постоянно спорил с Ху Сыюанем, который говорил очень складно, приводя множество цитат и примеров из древности, в то время как Чжэн Сяосюй упирал на свои "заморские" знания: рассказывал, например, что в Италии возник фашизм, в Японии проводятся такие-то реформы или какую оценку нынешней ситуации в Китае дает английская газета "Таймс" и т. п. Этого Ху Сыюань не знал. Чэнь Баошэня я считал самым преданным мне человеком, но когда речь заходила о планах на будущее, он сильно уступал Чжэн Сяосюю, который был полон энтузиазма и энергии и в то же время слыл чувствительным человеком. Однажды Мы случайно разговорились о моей будущей "империи".

— Территория и население империи намного увеличатся по сравнению с прежними династиями, — говорил Чжэн Сяосюй. — Столиц будет три: одна в Пекине, другая в Нанкине, а третья на Памире…

Чжэн Сяосюй и Ло Чжэныой были активными поборниками реставрации, но предложения первого приходились мне больше по душе, хотя он тоже каждый раз возражал против моего выезда в Японию и переезда в Люйшунь и Далянь.

В течение всех семи лет Чжэн Сяосюй был против моего отъезда из Тяньцзиня. Даже после событий 18 сентября, когда Ло Чжэньюй пришел ко мне с планами Квантунской армии, Чжэн Сяосюй не одобрял моего намерения уехать. Это объяснялось не только тем, что он в какой-то степени противопоставлял себя Ло Чжэньюю. Причина была более существенной: Чжэн Сяосюй не считал Японию моей единственной опорой, он был за общее управление великих держав.

Если проанализировать историю взаимоотношений Чжэн Сяосюя и Ло Чжэньюя с японцами, она будет выглядеть примерно следующим образом: Чжэн Сяосюй занимал должность секретаря китайского посольства в Японии в 1891 году, а Ло Чжэньюй начал продавать антикварные вещи и издавать шанхайскую газету "Нун бао", где познакомился с японцем Фудзита, на пять лет позже, в 1896 году. После знакомства с японцами Ло Чжэньюй, кроме них, никого больше не видел, а после Синьхайской революции все надежды на реставрацию возложил на японцев. А Чжэн Сяосюй увидел в Японии великую державу и с тех пор стал считать, что китайцы ничего не умеют, поэтому в целях развития страны и учреждения торговых фирм следует пригласить великие державы. Он пошел дальше, чем Чжан Чжидун со своей теорией "использования китайской формы и западного содержания", считая, что нужны не только европейская техника и капиталовложения, но и иностранные чиновники. Даже охрану императорского дома должны были, по его мнению, обучать иностранные специалисты. Иначе в Китае вечно будет царить хаос, а полезные ископаемые так и останутся лежать в недрах земли. После Синьхайской революции он считал, что при реставрации не обойтись без помощи великих держав. Конкретную помощь, по его мнению, должно было оказывать общее управление.

9 июня 1927 года в японской газете "Тяньцзинь нициници синбун" была опубликована статья под заголовком "Англичане предлагают совместное управление Китаем".

"По мнению некоторых важных политических деятелей, ситуация в Китае с каждым днем становится все сложнее и запутаннее.

Иностранные обозреватели, находящиеся в Китае и пристально наблюдающие за всем происходящим, считают, что китайскому народу потребуется сравнительно длительное время, чтобы избавиться от внутренних неурядиц. Решить китайский вопрос путем военного или дипломатического вмешательства абсолютно невозможно. Единственно приемлемым путем является создание международного комитета по совместному управлению Китаем; в его состав могли бы войти по одному представителю от Англии, Америки, Франции, Японии, Германии и Италии. Комитет возьмет на себя руководство военными действиями внутри Китая. Срок полномочий каждого члена комитета не должен превышать трех лет.

В течение этого срока каждый член комитета полностью выполняет возложенные на него обязанности. Прежде всего страны-участники выделяют 250 миллионов юаней на административные расходы.

Дипломаты и политики не должны быть членами этого комитета. Членами комитета, возможно, могут быть лишь лица, подобные американскому министру торговли… Кроме этого, следует организовать совместный комитет из представителей иностранных государств и Китая, подчиняющийся первому комитету (международному комитету по совместному управлению Китаем), с тем чтобы китайцы в этом комитете получали необходимую подготовку".

Чжэн Сяосюй считал, что, если подобные планы осуществятся, это будет лишь благоприятствовать реставрации. Летом того года по совету Ло Чжэньюя я намеревался поехать в Японию. Чжэн Сяосюй, находясь под впечатлением этой статьи, выдвинул план оставаться в Тяньузине, не предпринимать никаких действий, спокойно выжидать и наблюдать.

Со временем взгляды Чжэн Сяосюя стали оформляться в стройную систему. Однажды он сказал:

— Железные дороги в империи протянутся по всей стране, повсюду станут разрабатываться полезные ископаемые, школьное воспитание будет основываться на учении Конфуция…

— А великие державы будут вкладывать свой капитал? — спросил я.

— Да, если они захотят заработать, они обязательно это сделают. Когда ваш покорный слуга отвечал за строительство Айгуньской железной дороги, дело обстояло именно так. Но, к сожалению, во дворце этого не поняли; некоторые консервативные сановники не видели, какие выгоды сулит это дело.

Тогда я еще не знал, что идея национализации железных дорог, послужившая фитилем к взрыву Синьхайской революции, принадлежала Чжэн Сяосюю. Знай я об этом тогда, я бы не стал так доверять ему. Когда я спросил, захотят ли иностранцы служить у нас, он ответил:

— Если к ним относиться как к высоким гостям, давать им льготы и особые права, у них не будет причин отказываться.

— А что если многие иностранцы станут вкладывать свои капиталы, а потом начнут драчку между собой? — снова спросил я.

Он ответил очень уверенно:

— Именно поэтому они еще больше будут уважать ваше величество.

В этом и заключалась политика "общего управления", которую Чжэн Сяосюй возвел в стройную систему. Я одобрил эту политику, ибо вместе с Чжэн Сяосюем считал, что только таким путем можно возвратить трон и продолжить дело Цинской династии, дело рода Айсинь Гиоро.

После того как я покинул дворец, Чжэн Сяосюй требовал от Дуань Цижуя моего возвращения, а после моего переезда в Тяньцзинь всячески помогал мне в привлечении на свою сторону различных милитаристов и политиканов. Однако он не оставил своей сокровенной мечты, особенно когда увидел несостоятельность всех других попыток. Это было хорошо видно по его отношению к Семенову.

Когда я заявил о своем намерении встретиться с Семеновым, Чэнь Баошэнь забеспокоился больше всего: как бы эта встреча не доставила неприятностей; а Чжэн Сяосюй нервничал и боялся, что я буду действовать с Ло Чжэньюем втайне от него. В конце концов именно Чжэн Сяосюй стал осуществлять связь с Семеновым.

Больше всего Чжэн Сяосюя интересовали связи Семенова с великими державами. Когда Семенов хвастал тем, что ему помогают великие державы, и когда вмешательство иностранных держав во внутренние дела Китая приняло широкие масштабы, Чжэн Сяосюй решил, что нужный момент настал, и с большой радостью свел Семенова с Чжан Цзунчаном.

От ожидания, что Семенову окажут помощь иностранные державы, Чжэн Сяосюй постепенно перешел к надеждам на усиление вмешательства Японии во внутренние дела Китая. Изменив свои позиции, он, тем не менее, смотрел дальше, чем Ло Чжэньюй. Ему не было дела до "резиденции" Мино и японского штаба в Тяньцзине, его целью был Токио. Однако Чжэн Сяосюй не считал Японию единственным потенциальным помощником, он лишь полагал, что она является первым помощником, первым "гостем открытых дверей". С моего согласия и разрешения японского посланника Ёсидзавы он отправился в Японию, где установил связь с армией и с Обществом черного дракона. Вернувшись, Чжэн Сяосюй с большим удовлетворением докладывал мне о том, что большинство влиятельных лиц выражает сочувствие моей реставрации, а также проявляет интерес к моим планам на будущее. По его словам, оставалось ждать момента и просить помощи.

Среди японцев, с которыми встречался Чжэн Сяосюй и которые с большим интересом относились к плану реставрации, было немало моих старых друзей: военные и гражданские чиновники, знакомые со мной по Пекину и Тяньцзиню; один из руководителей Общества черного дракона — Цукуда, бежавший при встрече с японским консулом в Тяньцзине, Кисида и многие другие. Кроме этих людей, которые в прошлом действовали открыто и были известны, Чжэн Сяосюй встретил ряд важных лиц, находившихся сначала в тени, а позднее ставших премьер-министрами, военными министрами или занявших другие важные посты. Среди них были Коноэ Фумимаро, Угаки Кадзусигэ, Ёнаи Мицумаса, Хиранума Киичиро, Судзуки Кантаро, Минами Дзиро, Ёсида Сигэру и другие известные политические деятели и финансовые магнаты. Возможно, когда Чжэн Сяосюй вел переговоры в Японии, реакция, вызванная его планом "открыть страну для всех", вскружила ему голову; поэтому после образования Маньчжоу-Го, когда первые "гости" уже вошли через раскрытые "двери", он, не забывая своей мечты об "общем управлении", при каждом удобном случае пропагандировал политику "открытых дверей и равных возможностей". Чжэн Сяосюй был похож на слугу, который помог кучке разбойников открыть ворота хозяйского дома, а затем собрался разослать приглашения другим бандам. Естественно, что те, кого он впустил первыми, вышвырнули его за это вон.

Прожив некоторое время в "саду Чжана", я почувствовал, что обстановка здесь намного лучше, чем в Запретном городе. Мне казалось, что это наиболее удобное место пребывания до тех пор, пока не появятся условия для реставрации или не возникнут какие-либо внешние причины, которые заставят меня покинуть его. Именно поэтому я отказался от своего решения уехать в Японию.

Здесь отсутствовало то, что раздражало меня в Запретном городе, и в то же время имелось все необходимое. В Запретном городе мне прежде всего не нравились строгие порядки, запрещавшие свободно ездить на автомобиле и ходить по улицам, и, кроме того, я был недоволен Департаментом двора. Здесь же я был волен поступать так, как хочу, и другие могли мне только возражать, но не препятствовать. Мой авторитет (я считал это очень важным моментом) был сохранен и здесь. И хотя я уже не носил длинный императорский халат с драконами, а надевал простой халат и куртку или, еще чаще, европейский костюм, люди по-прежнему кланялись мне и били челом. Дом, в котором я жил, в прошлом служил местом для развлечений; здесь не было глазурованных черепиц или резных и разрисованных балок, но некоторые называли его по-старому Временным дворцом. Я находил, что дом европейского типа с канализацией и отоплением был намного удобнее, чем дворцовая палата Янсиньдянь. Из Пекина постоянно приезжали родственники прислуживать мне. Меня по-прежнему величали императором, и девиз правления оставался прежний. Все это казалось естественным и необходимым.

Единственным сановником Департамента двора, который оставался со мной, был Жун Юань; другие либо смотрели за моим имуществом в Пекине, либо ушли на покой, сославшись на старость. Чэнь Баошэнь, Ло Чжэньюй, Чжэн Сяосюй относились к приближенным, которых я видел ежедневно. Каждое утро они приходили вместе с другими советниками и сидели в одноэтажном домике в ожидании аудиенции. Около ворот была небольшая комната, где пришедшие на аудиенцию ждали вызова. В прошлом здесь побывали военные, политиканы, старые цинские ветераны, "новые" люди всех мастей, поэты, писатели, доктора, гадальщики, астрологи, физиономисты. Японские полицейские, расквартированные в "саду Чжана", жили в доме, расположенном напротив главного здания. Они фиксировали каждого приходящего и уходящего, и всякий раз, когда я выходил, за мной следовал японский полицейский в штатском.

В материальном отношении жизнь в "саду Чжана", естественно, не могла сравниться с жизнью в Запретном городе, однако у меня все еще оставалась внушительная сумма денег. Значительная часть имущества, вывезенная мною из дворца, была частично обращена в деньги, которые хранились в иностранных банках и с которых я получал проценты; остальные средства были использованы на приобретение доходных домов, с которых ежемесячно собиралась арендная плата. Кроме того, мне принадлежали обширные земельные угодья во всей стране. Точными цифрами я теперь не располагаю, но, насколько мне известно, в одной лишь провинции Чжили земельные богатства императора равнялись примерно восьмидесяти тысячам гектаров. Число это, даже если оно и преувеличено, остается внушительным. Республиканские власти и цинский дом создали специальное управление, ведавшее арендой и продажей этих земель. И это тоже являлось источником наших доходов. Выше уже говорилось, что я и Пу Цзе потратили более полугода, чтобы вывезти большое количество драгоценнейших свитков с иероглифическими надписями и картинами, а также различные антикварные предметы. Все это находилось в моих руках.

После переезда в Тяншзинь мне предстояло ежемесячно посылать во многие места деньги. С этой целью было образовано несколько канцелярий. Наибольшую расходную статью бюджета составляли средства, шедшие на привлечение на свою сторону милитаристов. Различного рода покупки, за исключением таких вещей, как автомобили, бриллианты и т. п., составляли примерно две трети средних ежемесячных расходов. В Тяньцзине я тратил значительно больше денег на всякие вещи, чем в Пекине, причем сумма эта увеличивалась с каждым месяцем. Я не уставал покупать пианино, часы, радиоприемники, костюмы, ботинки, очки и т. д. Вань Жун выросла в Тяньцзине и знала еще больше способов тратить деньги на бесполезные вещи, чем я. Что бы она себе ни покупала, Вэнь Сю требовала того же. И наоборот, если я покупал что-нибудь Вэнь Сю, Вань Жун тут же приобретала и себе новые вещи, на которые тратилось еще больше денег. В свою очередь Вэнь Сю тоже не хотела уступать. Такое соревнование в покупках вынудило меня в конце концов ограничить их месячные расходы. Естественно, сумма, предназначавшаяся для Вань Жун, несколько превышала ту, которую получала Вэнь Сю. Помню, вначале Вань Жун имела тысячу, а Вэнь Сю — восемьсот юаней, однако позднее в связи с материальными затруднениями эти суммы были соответственно снижены до трехсот и двухсот юаней. Разумеется, для моих личных расходов никаких ограничений не существовало.

В результате такого безрассудного расточительства "сад Чжана" столкнулся с тяжелыми материальными затруднениями, как это в прошлом случилось с Запретным городом, и бывали моменты, когда я не мог заплатить по счетам, внести арендную плату и даже выплатить жалованье своим приближенным министрам и советникам.

Я тратил огромные суммы, покупая ненужные вещи. Вместе с тем я пришел к выводу, что любые иностранные вещи хороши, а все китайское, кроме императорского режима, никуда не годится.

Пачки жевательной резинки и коробочки аспирина было достаточно, чтобы я начал сокрушаться по поводу тупости китайцев и гениальности европейцев. В число этих китайцев я, разумеется, себя не включал, ибо считал, что стою выше своих подданных. Я полагал, что иностранцы смотрят на меня так же.

Находясь на территории иностранной концессии, я встречал такое внимание, на какое не мог рассчитывать ни один рядовой китаец. Помимо японцев, консулы и старшие военные чины дмерики, Великобритании, Франции, Италии и других государств, а также директора иностранных фирм относились ко мне с величайшим почтением, называя "ваше императорское величество". В дни их национальных праздников я присутствовал на военных парадах, меня часто приглашали осматривать казармы, новые самолеты и корабли, а в Новый год и в день моего рождения все они лично поздравляли меня.

Вскоре после моего приезда в Тяньцзинь Джонстон (это было незадолго до его отъезда) представил мне английского консула и командующего английским гарнизоном, которые в свою очередь познакомили меня со своими преемниками, те — со своими, так что мои связи с английским военным командованием не прерывались. Когда третий сын английского короля Георга V, герцог Глоустерский, приехал в Тяньцзинь, он посетил меня и увез с собой мою фотографию, которую я подарил его отцу. В ответ на это Георг V прислал мне благодарственное письмо и свою фотографию, которую передал через английского генерального консула. Через генерального консула Италии я обменялся фотографиями с королем Италии.

Стремясь походить на иностранца, я старался как можно чаще пользоваться одеждой и бриллиантами, купленными в иностранных магазинах. На улицу я выходил одетый обычно в изысканный костюм английского покроя, галстук скрепляла бриллиантовая брошь, на манжетах были бриллиантовые запонки, на руке — бриллиантовый перстень; в руках я держал трость, на мне были очки немецкой фирмы "Цейсс", и сам я благоухал разными кремами и одеколоном. Меня сопровождали две или три немецкие овчарки и странно одетые жена и наложница…

Такая жизнь вызывала немало толков со стороны Чэнь Бао-Шэня, Ху Сыюаня и других старых придворных.

Они никогда не возражали против того, что я тратил деньги на покупку вещей. Не возражали они и против моих встреч с иностранцами. Но стоило мне побывать в парикмахерской или иногда сходить в театр или кино в европейском костюме, как они начинали увещевать меня и обвинять в потере императорского достоинства.

Однажды я и Вань Жун были в театре "Каймин" и смотрели выступление знаменитого актера Мэй Ланьфана. Увидев нас в театре, Ху Сыюань решил, что я утратил свой авторитет, и на следующий день подал доклад об отставке. Я настойчиво просил его остаться, подарил ему две лисьи шкуры, выразил свою твердую решимость прислушаться к его замечаниям, и только тогда его печаль сменилась радостью. Он называл меня "гениальным правителем", который прислушивается к советам, и, к удовлетворению обеих сторон, все были счастливы. В год моего приезда в Тяньцзинь Вань Жун отмечала свое двадцатилетие. Мой тесть Жун Юань хотел пригласить иностранный оркестр, но один старый цинский ветеран, узнав об этом, начал возражать, поскольку, как он считал, "в иностранной музыке есть скорбные звуки", которые ни в коем случае нельзя слушать в день рождения императрицы. В итоге от оркестра отказались, а этот ветеран получил награду в двести юаней. Вероятно, именно с этого раза я стал награждать сановников, критиковавших меня.

С тех пор вплоть до моего заключения я ни разу не был в театре или в парикмахерской. Я послушался Ху Сыюаня, но не потому, что боялся его недовольства, — я действительно согласился с его доводами. Когда приехавший в Тяньцзинь шведский принц захотел встретиться со мной, я отказал ему, так как видел в газете фотографию, на которой он был изображен вместе с Мэй Ланьфаном; этим самым я осудил его.

Ху Сыюань и другие придворные ветераны из группы Чэнь Баошэня со временем почти потеряли всякую надежду на реставрацию и не решались предпринимать какие-либо рискованные действия. Этим они отличались от Чжэн Сяосюя и Ло Чжэньюя. Однако они больше, чем Чжэн Сяосюй и другие, придавали значение достоинству императора, и это тоже заставляло меня по-прежнему доверять им. Считая многие их идеи отсталыми, я, однако, всегда принимал те, которые выражали их преданность и верность. Поэтому, ведя необычный образ жизни на территории иностранной концессии, я никогда не забывал своего положения и помнил, что император должен сохранять свой высокий титул.

В 1927 году умер Кан Ювэй. Его последователь Сюй Лян просил меня пожаловать его учителю посмертный титул. Первоначально я так и хотел сделать. За год до своей смерти Кан Ювэй часто приходил ко мне. Он много ездил по стране в поисках сторонников реставрации и, в частности, велел своим ученикам вести широкую агитацию среди китайского населения за границей. Незадолго до своей смерти он призывал У Пэйфу и других влиятельных лиц осуществить реставрацию. За все это я собирался пожаловать ему посмертный титул. Однако Чэнь Баошэнь выступил против, и его поддержали Ху Сыюань и Чжэн Сяосюй. Они обвинили Кан Ювэя в отсутствии принципиальности, считая, что он был недостаточно предан Цинам. Чжэн Сяосюй считал также, что в свое время император Гуансюй пострадал по вине Кан Ювэя. Таким образом, получив урок, как нужно различать "верных от предателей", я отказал Сюй Ляну.

В 1931 году Вэнь Сю неожиданно потребовала развод и получила его. Старые цинские придворные не забыли мне напомнить издать высочайший указ, в соответствии с которым она из ранга наложницы понижалась до звания простого человека. Естественно, я так и сделал.

Развод с Вэнь Сю напомнил мне о наших ненормальных отношениях в семье. И дело здесь было не столько во взаимных чувствах, сколько в ужасной пустоте нашей жизни. Даже если бы у меня была одна жена, она бы не нашла в такой жизни удовлетворения, так как единственное, к чему я проявлял интерес, была реставрация, и только реставрация. Откровенно говоря, я не понимал, что такое любовь, и если в других семьях муж и жена были равны, то в моей жена и наложница являлись рабынями своего хозяина.

Привожу коротенькое сочинение, которое написала Вэнь Сю во дворце; в какой-то степени оно отражает ее настроения в то время:

"Все залито весенним светом, вокруг цветущий сад. Попала я случайно в этот сад, брожу, гуляю, и все здесь радует мой глаз, волнует грудь — ведь здесь так хорошо. Прислонилась к дереву я, чтобы немного отдохнуть, вдруг услыхала крик жалобный оленя, попавшего в неволю. Взглянула я туда: его уж смерть подстерегает, как жалок вид его! И я, как тот олень, попала в императорский дворец. Меня здесь окружили почестями и дарами, и жизни здесь моей ничто не угрожает. И это может счастьем называться. Но зверя дикого ты не приучишь к дому. Как и в саду олень уж не увидит больше волю, так узник не покинет свод темницы, пока не милует его указ великодушный".

Вэнь Сю с детства воспитывалась в духе старых феодальных традиций. Не достигнув четырнадцати лет, она начала жизнь дворцовой наложницы и глубоко осознавала свой долг служения господину и мужу. И то, что она решилась потребовать развод, говорило о ее большой смелости. Вэнь Сю преодолела множество трудностей и добилась своего. После развода на ее долю выпало немало невзгод. Поговаривали, что потребовать развод ее настроили члены семьи, стремясь получить солидную сумму на свое существование. В семье же Вэнь Сю морально угнетали еще больше. Говорят, что от 50 тысяч юаней, которые она получила, после уплаты за услуги юристов и посредников, а также после того, что взяли члены семьи, у нее мало что осталось. Однако моральный ущерб ей был нанесен большой. Ее старший брат в тяньцзиньской газете "Шан бао" опубликовал открытое письмо, в котором обвинял ее в неблагодарности цинскому дому. Он писал: "…Наша семья уже 200 лет пользуется щедрыми милостями императоров Цинской династии. Наши предки в течение четырех поколений были самыми высокопоставленными сановниками. Император никогда не обращался с тобой жестоко, но даже если бы это было так, ты должна была терпеливо сносить все, вплоть до смерти… Став супругой императора, ты одеваешься в парчу и шелка, питаешься изысканными кушаньями, окружена слугами и служанками, жалованье которым выплачивается из дворцовой кассы, оттуда же оплачиваются все твои покупки и траты; кроме того, ты ежемесячно получаешь 200 юаней на личные расходы.

Чего же тебе еще не хватает? Возможно, императрица несколько строга к тебе, но ты являешься младшей женой императора. Такова уж твоя судьба, и ты не должна роптать…"

Это письмо было встречено с похвалой цинскими ветеранами-сановниками. Подробных сведений о дальнейшей жизни Вэнь Сю я не имею, слышал только, что она работала учительницей в одной из начальных школ Тяньцзиня. Умерла она в 1950 году, так и не выйдя больше замуж.

С первого взгляда может показаться, что главная императрица выжила Вэнь Сю. Отчасти это так и было, но каково в это время было настроение главной императрицы Вэнь Жун, можно в какой-то степени понять по предсказанию, сделанному ей во время гадания:

"Я, божественный дух, говорю Вэнь Жун: пусть следует моим советам. Император всей душой привязан к Вэнь Жун, и в сердце у него нет других намерений. Вэнь Жун не должна сомневаться. Я, божественный дух, охраняю императора. У Вэнь Жун будет потомство, императора ждет большое будущее. Вэнь Жун, слушай мои слова — слова священного божества. Я забочусь о твоем здоровье, император не питает никаких чувств к Вэнь Сю. Ты можешь быть спокойна".

Подобного рода прорицания, гадания, астрология, физиогномика и тому подобное были самым обычным явлением в обществе того времени, а в "саду Чжана" тем более без них не обходилось ни дня.

В Тихом саду, где я впоследствии поселился, была отведена специальная комната для гаданий.

Можно смело сказать, что в то время гадания и предсказания о том, что в таком-то году я вступлю в счастливую полосу, что такой-то год будет годом моей славы и т. п., придавали мне такую же силу и энергию, как и советы моего наставника и самых близких придворных.

Примечания:

4

См.: Айсинь Гиоро Пу И. Воды цянь бань шэн. Пекин, 1964.

5

См., например: SadakoN. Ogata. Defiance in Manchuria. The Making of Japanese Foreign Policy 1931 — 1932. A Publication of the Center for Japanese and Korean Studies: Berkley: University of California, 1964.

49

My — мера площади, один му равен около 0,07 га.

50

Танака тайно докладывал японскому императору: "Чтобы завоевать Китай, прежде всего необходимо захватить Маньчжурию и Монголию. Если все это будет выполнено, то остальные государства в Азии и на южном берегу Тихого океана сами капитулируют перед нами. Получив возможность распоряжаться Китаем, его сырьем и всеми его ресурсами, мы сможем в дальнейшем завоевать Индию, Малайский архипелаг и даже Европу". Танака писал: "Первым шагом было завоевание Тайваня, вторым — завоевание Кореи. Мы уже осуществили это, и нам осталось предпринять третий шаг — захватить Маньчжурию и Монголию и всю территорию Китая…"

51

Со Юйшань был полковым командиром бывшей императорской гвардии.

52

Чжугэ Лян (181 — 234) — видный военачальник и дипломат древнего княжества Шу. Отличался большими стратегическими способностями. Его имя стало синонимом воинской хитрости и дипломатического искусства.