СПАСА-ПРЕОБРАЖЕНИЯ

Везде, у кого хоть одна яблоня, люди берегли плоды, и снимали их только к Спасу-Преображения. Ни одна женщина, девушка, самая озорная, не съест яблочка до этого дня, помня Прародительницу Еву. — «Ева, моя Евочка, не ешь до Спасова Дня яблочка!» И сады, пыльные от сухости, стояли под знойным, синим небом, с покоробившейся листвой, полные яблок. Желтяк, падалка лежали в траве. Подбирали их дети. С них и спросить нечего. Но чтоб взрослый рискнул «оскоромиться», этого не бывало. К Спасу-Макавею собирали первый мак, мед, коноплю, пшеницу, вино и елей. Накануне служили всенощную с пятью хлебами, пшеницей, вином, елеем и двумя жареными рыбами. Но Спас-Преображения — великий «фруктовый Спас». Церковь ломилась от яблок, груш, винограда, слив. Пахло в церкви так, что даже медовый запах бурых свечей и ладан не могли заглушить аромата яблок и груш. К обедне каждый нес узелок фруктов. После освящения, люди брали и ели первый кусочек яблока в году.

Стояла самая крепкая жара в эти дни. Лето было в разгаре. Отец надевал льняное белье, льняной подрясник и брюки, и такую же тонкую рясу, и все же жаловался, что одежда сильно греет. Летние ризы, хоть и льняные, были жаркими. Приходил он после службы, пил чай, потом ложился отдыхать, и после долго плескался под душем на веранде. После Спаса-Преображенья наступала фруктовая морока: на базарах яблоки, груши, сливы, виноград — возами. «Эй, дядько, почем воз?» — «Воз? — прикидывает мужик. — Та тож… рублей пятнадцать!» — «За двенадцать отдаешь?» — «Ну, хай будет пятнадцать!» — «Нет, двенадцать!.. Больше не дам. Поезжай за мной!» — и дядько едет, везет целый воз яблок, груш или винограда. А там — сгрузили, и завтра — целый день работы: сушка, варенье, мариновка, морсы… Сушка уже идет добрый месяц. Из падалки давно сушат яблоки и груши на взвар, однако из Спасовых яблок сушка лучше, вкуснее и не требует столько сахара для взвара, но ведь и вишню сушили! Вишню, черемуху, малину, землянику, смородину сушили раньше. Без этих ягод взвар — не взвар, а не дай Бог, кто заболеет, так чем лечить? Нужна на зиму бузина-ягода, черника, брусника, ягода-шиповник, терен, рябина, калина, крыжовник, абрикос. Все это не только фрукты, но и лекарство! Вот, эта сушка уже была, и за некоторыми ягодами надо было в город ездить, потому что у нас они не растут. Сухая груша, чернослив, черника — желудочные средства. Айва — нет лучше слабительного. К фруктам надо отнести и мед: «первоцвет» из одуванчиков и «мать-и-мачеха», буквально еще в первые дни цветущие, «вишневый», когда цветет кислая вишня, «липовец» — когда гречка, наконец — «всякий», когда все важные медоносы отцвели. На севере еще известен «сосновый» мед и «черемуховый», но этих медов на юге России не знали. Зато там был мед из цветов белой акации и подсолнуха, [были] жмыхи, коноплянное молоко и крепкий хлебный квас. Эти продукты богаты фосфором и витаминами.

Со Спаса-Преображенья лето быстро идет к концу, и уже после Успенья чувствуется, что подходит осень. У нас в этому времени выбраживали медовый сидр, а из пульпы, добавив сахару и воды, жали «кальвадос». Собственного винограда у нас было мало, но мы покупали молодое вино, и сначала держали его в бочках, а после разливали по бутылкам, а также делали шипучий сидр (яблочное шампанское). К этому времени из ягод оставался только терен (к октябрю) и шиповник (к ноябрю). Из них тоже готовили наливки, морсы, варенье, повидла, и гнали «фруктовую водку».

Близость города делала ненужными некоторые приготовления. Всегда можно было купить недостающее.

День Спаса-Преображения был вехой — концом лета, началом осени, концом молотьбы, первыми хлебами из новой пшеницы. Подходил сентябрь, капустная пора. Снимали на огородах и на бакшах капусту, рыли картошку и бураки. Дома уже секли капусту, солили, наполняли кадушки. Прекрасный, крепкий запах свежепросоленой капусты стоял в воздухе! Дети объедались кочанами,[56] остававшимися на столах. Ели их и взрослые. У нас их закладывали в капусту, где они лежали, и после шли в борщ. Наружный лист шел коням, коровам, свиньям и птице. Особенно любили его гуси, утки, куры. Иногда отец приказывал мелко рубить остаточный капустный лист и бросать его тут же птице. Гуси от капусты пьянели. Пьянели и утки. В среду, пятницу подавали к столу салат из сырой капусты с луком, маслом, уксусом. Мы этот салат очень любили. Но вот кончено «шинкованье», бураки засолены, кончался и земледельческий год. На дворе было прохладно. Солнце уже не грело.

Наша Праба Варвара поднималась до света, зажигала в летней кухне печь от огонька в зале, приговаривая: «Огнище, божище, взыграй! Слава тебе и домашним нашим Щурам и Пращурам! Гори, огныку,[57] гори ясно, чтоб в печи не гасло!» От первого огня она брала второй, зажигая свечу, и зажигала другие печи. «Огнык» у нее был живым, существом. Меня, мальчишку трех лет, она уже убедила «огныка поважать» и ни в коем случае в огонь не плевать, грязных вещей в него не кидать. За все это, «огнык-божок» может рассердиться и послать экзему на лицо, которая так и называлась «огныком». «Нельзя мочиться в огонь, бросать туда человеческие экскременты, плевать и так далее, а если бросают в виде топлива сухой навоз, то он от животного, а не человека. Навоз животных не грязен. Грязны человеческие отбросы». На вопрос, почему же такая разница, Прабка отвечала: «Животное делает это — не зная, а человек прекрасно знает! Человек должен держать чисто воду, огонь, воздух и землю! На то он — человек».

Рано, когда Прабка Варвара пошла в летнюю кухню, зажигать печь, я встал и кинулся за ней. Вот что она делала: она стала выгребать золу из печи. В последней здесь и там сверкали искры. Прабка выгребла споднюю золу, которая еще хранила раскаленные точечки, положила сверху «богородской травы» («ладина трава»), соломы и подула, приговаривая: «Огныку, Огныку, малый божику! Горы ясно, щоб в печи не гасло!.. И та тобою все бо очиститься, и та тобою все благословиться! Тай нехай нашому Роду будет добре! Та нехай в небе ягня сядыть, тай в кошари, в яри, тай хай Сокол-Огнычей до нас лытав, тай ты, Огныку-божику, горы, як ягня, абы Пращуры бачили! Свят, свят, свят есе! Будь благословен!»[58] Когда солома загоралась, она ее подталкивала глубже в печку, добавляла еще соломы, потом хворосту, и выбирала оставшуюся вчерашнюю золу, сметала ее в большое ведро и несла во двор, на кучу,[59] или же на «смеття[60]». Оттуда ее переносили позже на огород, где и разбрасывали. Я на всю жизнь сохранил понимание огня как некоего живого начала, и все потому, что Прабка сказала: «Подывысь, як в Огныку золоти коныкы скачуть!»[61] Я их видел, этих «золотых коников!» Даже после, в Духовном Училище, заглядывал я в печки, в спальнях, чтобы смотреть «коныков».

Праба говорила, что «сама видела домовых». Она их называла «Главный Домовой-Батюшка», «Горешный», «Овинник», «Погребной», «Соломенник», «Огородник», «Курник-птичий», «Коровник», «Конюшенный», и другие, «Вяшки» и «Вяшата». «Вяшки» — совсем маленькие домовики, ростом с мизинец, а «Вяшата» — не больше пчелы. Все эти «домовики» кишат кругом, но находятся в строгом подчинении у «Батьки-Домового». Он их награждает и наказывает. Вся жизнь хозяев, у которых живет «Батька-домовой», зависит от его доброй охраны и помощи. Оскорблять Домового нельзя, иначе — «со двора уйдет!» Поэтому, по обычаю древних Пращуров, Праба Варвара ставила Домовому-Батьке «страву» — вареники, творог, сметану, крутые яйца и жбаник домашнего пива. Ставили и «страву» на «Коляду» (ночь 21 и 22 декабря) и на «Ивана Купалу» (21–22 июля). Таким образом видно, что Домовой и «домовики» — Солнечные божества, состоящие при домашнем очаге Огнебога (Агни — «Ягня»[62]).

Если «Батько-Домовой» ушел из дому, разгневавшись за что-либо, то он все же очень добр, издали наблюдает за родным очагом. Люди должны добыть козла из чьей-либо конюшни, где «Домовой шалил», и, обрядив его цветами и лентами, с песнями и музыкой, привести его в опустевший двор, где раньше распоряжался обиженный «Батько». Поставив на ночь в конюшню козла, хозяева ставят «страву» Домовому-Батьке. Если на утро видно, что «страву» трогали, то козла возвращали его хозяевам: «Домовой-Батько вернулся». И в доме снова начиналась прежняя добрая жизнь. Бывало, однако, что хозяин становился злым. Тогда Батько-Домовой уходил навсегда и никакими процессиями с козлом и «стравой в предбаннике» его уже нельзя вернуть. Тогда мерли дети, животные, и сам хозяин, махнув рукой на все, уходил куда-либо от разоренного очага.

О Батьке-Домовом Праба Варвара говорила, что он добр и любит пошалить, спрятать какую-нибудь нужную вещь, нож или ножницы — ты ищешь, а он в углу посмеивается; когда видит, что ты уже отчаялся, тогда он тебя «наводит» на нее, а то и подбрасывает, иногда даже с шумом. Возможно, что процессии с козлом — «фракийского племени», Бессова,[63] и исходят из разработанного до мелочей «культа Домового», подкрепленного еще «вакхическим содержанием» («праздник молодого вина» в Грузии, и на Кавказе вообще). К сожалению, это тема, идущая вбок от основной нашей темы, и мы ее оставляем.

Но как бы то ни было, это — части культа «Агни-Ягня». Солнце — Ягненок в голубых степях Варуны-Яворуны. Он безмятежно пасется, будучи Сурой, или Сурией, но он — жертва за людей. «Огник-Ягня-Сура» — домашний очаг. Мы не делаем никаких ссылок, потому что все эти объяснения слышали от Прабы Варвары, которая — одна — стоила целого факультета истории и фольклора. Тем не менее, Афанасьев, Велетин, И. Тёрёх и другие дают совершенно совпадающие описания. Все это нас заставляет думать, что культ «домашнего очага» является одним из древнейших. Мы это утверждаем, исходя из чувства большой ответственности за каждое наше слово. Что в этом культе участвует рыба, и что она же участвует в песнях «Кобзаря Олексы» и в «сказках Захарихи», она имеет, вероятно, даже «тотемическое» значение. Что карпы названы в этих случаях «Коропами» (рыба «карп»), указывает на какой-то утерянный религиозный мотив. Во всяком случае, в том же нашем углу верований существуют такие понятия как «Солнечный Сокол» или же «Сурьятница» (жар-птица), «Матырьева Слава[64]» «Дощек Изенбека», «Жар-цвет» и «Белояр-Цвет» (зимнее и летнее солнцестояния). «Меч-Кладенец», «Золотая рыба» или «Короп Сочельника» (Хорпы и Хоропы Карпат), «Ковер-самолет» (общеарийское предание!), «скатерть-самобранка», «Сивка-Бурка — Вещая-Каурка», «Остров Буян» (Среди океана! Ясное указание на «землю Айраз-Озар»), «рыбный Януш», «серый волк» (тотем!), «Живая и Мертвая Вода», и т. д., и эти понятия суть части цельного мировоззрения, обветшавшего и развалившегося на куски. Отбросить их и сказать: «Это — не важно!» — мы не имеем права. Наоборот, это очень важно! Это суть «фрагменты» разбитой древней посуды, которые собирает археолог, склеивает и показывает, какой она была до своего разрушения. Так, имеются амфоры определенного вида, указывающие довольно точно на эпоху и на этнию (например, греческие амфоры с черными рисунками). То же касается и отдельных, фольклорических «палеообразов».

Попалась в мои руки какая-то книжка с яркими рисунками. Домовой там представлен с козлиной бородкой, точь-в-точь как Праба Варвара говорила. Я побежал к ней и показал. Она долго смотрела и решила: «Не иначе, как книгочей сам видел! Вишь ты, как ловко сделал!» А потом торжественно сказала: «Ну, а есть, которые говорят, что “Батьки-Домового нет”!.. А он — як вылитый, отакой и есть!»

Все это было уже после Спаса-Преображения. Прабка Варвара говорила: «Занят Батько-Домовой, то — зерно считает, шуршит в амбаре, то корешки — в погребе, а то — картошку оглядает. Какая порченая, вон ее!.. Много дела Домовому». Я был того же мнения: утро наше начиналось в четыре часа. Летом часа в три с половиной. Шел к чаю отец, уже успевший посмотреть скотину, овец, свиней, кур, лошадей и коров, и приказывавший чистить помещения. А Домовой-Батько до него ходил! Отец видит, добрая половина работы уже сделана. До обеда вся дневная работа, бывало, кончалась. После обеда все спали час-два, потом пили чай, а в восемь вечера уже спали и подымались лишь на заре. Чаще всего вставали «до света». Я с детства привык вставать до зари, и долго мучился в городе, подымаясь к половине восьмого. Наши ученые описывали языческие древности Русов и их верование как нечто очень «наивное». Домовой для них был образом «наивного» представления древних славян. Между тем, будучи связан с Солнцем и домашним очагом, Домовой в то же время связан с культом Предков. Кто он, как не некий собирательный Предок, охраняющий потомков? На нем, конечно, благодать Солнца-Суры и добро Огнебога — родного очага, но сам он, несомненно, такой же Рус, как и его дети.

«Домовой с петушками о времени сговорятся! — утверждала Прабка Варвара. — Говорит, когда петухам кричать надо!» Ну, как же нет, когда даже Гоголь в «Вие» упоминает о «третьих петухах» и когда нечистая сила должна покинуть храм, где бледный, поседевший Фома, спешно дочитывает Псалтырь у гроба панночки-ведьмы? «Третьи петухи» — магически действуют на «нечистую силу». Домовой-Батько с петухами в ладу: они ему подчинены как хозяину Очага. Правда, в ночное время, от полуночи до часов четырех утра, «нечистая сила» не подчинялась, но после того петухи (а следовательно, Солнце!) ее гнали единственно своим криком. Этот крик был победой света над тьмой, победой любви, жизни над смертью, Добра над Злом… Огника-Божича Праба Варвара побаивалась. Он мог вырваться и натворить зла, а Домового она считала совершенно «своим», он никаких бед натворить не мог. Это было семейное и родовое божество, «свое» в полном смысле этого слова! Естественно, что такое личное божество должно было довольствоваться за счет рода, который оно охраняет. Потому ему и полагалась «страва». При таком положении, что бы не случилось: «виноват Домовой-Батько, недоглядал!» И Праба Варвара совершенно уверенно шла на конюшню, где упрекала Домового, обращаясь в темный угол. Домовой всегда был там. Это восходит к древнейшим скифским временам, когда конюшня была молельней. Шло это от Ведического понимания коня: «он вырвался из круга небожителей и прискакал к нам!» Это дает нал приблизительную цифру «эпохи коня», длившуюся около 5 000 лет. Мы говорим «приблизительно», и это значит: не 5 000 лет, а около этого, может быть, немного больше или немного меньше. Иранский «Хорос» (или «Хорс», откуда идет наше «хороший») — «Золотой Всадник» — Солнце, «Золотой Конь». «Хорос» — зимнее лицо Солнца: «светит, но не греет!»

«Солнце на небе, Огнык в печи! — говорила Праба. — Солнцу тяжко, воно Чорнобу[65] бореть, а Билоба[66] з ягнем в печи». Итак, Белобог, пока Чернобог борет Индру-Солнце и «даже на землю повалил, душит, “отчего ночь длиннее”», Белобог, через Ягня Ясне, дает в огне тепло и свет. Из этого вытекает, что души Предков, Щуры и Пращуры, ушедшие «в страну вечного холода», приходят к «родному очагу», чтоб погреться. Они здесь, их много, они вьются вихрем вокруг очага, как домовики, Вяшки и Вяшата, и разделить их, сказать, что это Пращур, а вон те — домовики, невозможно. Так они и остаются — наполовину Предки, наполовину — домовики. Это и является той чертой, где смешивается «культ Древней Матери — Бабы Славы» (лунный культ с культом Солнечным, культом Индры-Перуна («Вёдро» и даже «Индра» колдовских заклинаний. — См. «Князь Серебряный» Ал. Толстого). А что первый культ, древнейший, был Лунным, видно из предания о Русалках, счетом «трижды девять сестриц» («тридевятое царство» сказок). (См. Афанасьев, «Русские сказки».) Очевидно, была у них Мать-Русалка, счетом — двадцать восьмая. Она и является, видимо, «Великой Матерью», сначала — Луной, а потом — Землей. Потому и понятие мистическое и религиозное. Русалки же суть женские божества древности, носительницы красоты, любви, родового начала и родового очага. Они заботятся о детях, женах, матерях и окружают Ладо и Ладу, а также нянчат Леля и Люлю или Лялю, и «Божат» Ладовых. Это очень далеко от «некрещенных детей» и «утопленниц» Н.В. Гоголя (христианского фольклориста!). (См. о русалках у Велетина — карпаторосского фольклориста, у И. Тёрёха и Иоанны Тёрёх (Цёрёх)). Лунный месяц — 28 дней, и числительное «трижды девять» равняется 27 + 1, равняется 28, ясно указывает на «лунное основание» Русалок. Любители объяснений «из чужого источника» производили слово «русалка» даже из… римских “rosalia[67]”, хорошо зная, что Славяне и Римляне были врагами! От врагов и без борьбы — культов не принимают. Греческое православие перешло к Славянам тоже в результате жестокой борьбы, и было насажено «огнем, водой, кровью и железом», а в Швеции св. Олаф насаждал западное христианство «огнем и мечом».

В период после Спаса-Преображения («Спожины» и «Овсень») активность «малых божеств» переходит в Род — «Домашний очаг», так как «полевой цикл» кончен. Во время уборки урожая «домовики» с «полевиками» дружно помогают хозяину-хлеборобу, но когда работы в поле кончены, «озимка» посеяна, они возвращаются к очагу, где есть «всхожалое тесто», оладьи, блины, пироги, брага. В этих пиршествах они участвуют через ставимую им «страву» на Овсеня Великого. Тогда же — праздники Радогоща, Кологоща, Бурого Гостинника, то есть поездки в гости к родичам. «Листопад», «Бурый Гостинник» и «Сивый» были образами Осени, переходящей в Зиму-Боярыню. К «Великому Коляде», «Колу Времени», цикл доходит до «Великой Ночи» («Solstice[68]», 22 декабря) и затем приходит Коляда с Крышным и Вышним. Это «Возрождение Индры—Перуна—Хороса—Яро». «Дажбо», предшествовавший «Спожинам» снова появляется вдали. Скоро он подойдет к божествам, сменяющим друг друга. «Яворуна» с «Велесом» (он же — «Волос») уже готовятся «на синей меже» (в небе) к весенней пахоте. Когда «Перун», кующий в «небесной кузнице» свои «золотые лемеши», кончит работу, на земле появится «Матъ Масляная», «Перун» подойдет к «Братьям Яворуне с Велесом», и тогда кончится «Зима-Боярыня» и прилетит «Прия» — Весна. Тогда «Братья» вспашут в небе «Голубую Ниву», и тогда же на земле начнут пахоту люди. Как видно — что делается на небе, то и на земле. Славянская религия не похожа на античную мифологию. У славян Божества ведут себя как Божества, в человеческие интриги не вмешиваясь. У Римлян и Греков это не Божества, а интриганы. «Античная цивилизация» была построена на хитрости, обмане, рабстве, а наши Пращуры стояли за Правду, были морально чище и выше Римлян и Греков. Это можно ясно видеть из сопоставления их религий. У Славян «мифологии» нет, а есть религия. У Римлян и Греков есть «мифология», а религии, как морально высшего начала, нет. Их «боги» обманщики и грешники, как они сами.

Языческий смысл «Спаса-Преображения» — «Благословение Плодов Земных». Земля преображается, отдавая все лучшее человеку. Он же благодарит за это Бога и просит благословить фрукты, плоды, хлеб свой, чтоб иметь еще большую уверенность в святости полученного.

Примечания:

Исправлено, было “Асвин”.

Также Святой Георгий, по-церковному.

Т.е. капустными кочерыжками.

Укр., зват., огонек.

Укр., “Огнику, Огнику, малий божiку! Гори ясно, щоб в печи не гасло!.. I та тобою все бо очиститься, i та тобою все благословиться! Тай нехай нашому Роду буде добре! Та нехай в небi ягня сядыть, тай в кошари, в яри, тай хай Сокол-Огничей до нас литав, тай ти, Огнику-божiку, гори, як ягня, аби Пращури бачилi! Свят, свят, свят єсе! Будь благословен!” — “Огонек, Огонек, малый божок! Гори ясно, чтоб в печи не гасло!.. И тобою ведь все очистится, и тобою все благословится! Да пусть нашему Роду будет хорошо! Да пусть в небе агнец сидит, да в кошаре, в яре (весной?), да пусть Сокол Огненный к нам бы летел, да ты, Огонек-божок, гори как агнец, чтобы Пращуры видели! Святой, святой, святой ты еси! Будь благословен!”

Видимо, на компостную кучу.

Укр. “мусор”, “мусорная куча”.

Укр., “посмотри, как в Огоньке золотые коники скачут!”

Укр. “ягненок”, “агнец”.

Т.е. племени бессов.

Точнее, МАТЫРЬ СВА СЛАВА — Матерь Всех Слава.

Т.е. “Чернобога”.

Т.е. “Белобог”.

Античные праздники “росалии-русалии”. Русалии, весенний языческий праздник у восточных славян. (К&М)

Англ. и франц. solstice “солнцестояние”.

Оглавление