Глава 8. Правда правде рознь

В печати публикуют много несуразностей об Отечественной войне. «Тверская жизнь» поведала о скитаниях некой Зарайской: «Дальше был путь на Осташков. Но вскоре и он был занят». Враг не занимал его. «Литературная Россия» (21.01.2000) сообщила, что солдат из ФРГ хотел попасть в Вышний Волочек, где он «тридцать с чем-то лет назад мерз в окопах». Не был он там: немцев остановили за сотню километров от этою города. Оторопь берет, когда читаешь о войне на окраине…Нижнего Новгорода «На берегу Волги валялись растерзанные люди, свиньи…И послали нас разузнать, где фрицы окопались» (ЛР.15.09.2000).

По словам Г. Белой, «жизнь — нормальная, частная — была советской властью отменена» и только «в 1942 г., чуть ли не директивно, была введена тема любви к женщине, «малой родине» — своему дому. Но уже с 1943 года, когда советские войска вышли за границы Советского Союза, река, вновь начала подмерзать» (Нг.29.09.2000). Не выходили наши войска в 1943 г. за пределы СССР. Не отменяла советская власть частную жизнь: опираясь на народную нравственность, она запретила гомосексуализм, проституцию, объявила семью важной ячейкой общества Тема любви к женщине и родному дому обострилась в годы войны в результате воздействия самой обстановки, никто специально не требовал вводить ее в 1942 г., а потом замораживать, Симонов писал о «глубоко личном стихотворении» «Жди меня»: «В декабре сорок первого года, прибыв с фронта, я зашел повидаться с Петром Николаевичем Поспеловым. В разговоре он спросил, нет ли у меня каких-нибудь стихов для «Правды». У меня не было ничего подходящего. Есть, правда, одно стихотворение, сказал я, но оно интимное». Его опубликовали, оно стало популярным. Сходная история у «Землянки» Суркова, Он вспоминал: «Возникло стихотворение, из которого родилась эта песня, случайно. Оно не собиралась быть песней. И даже не претендовало стать печатаемым стихотворением. Это были шестнадцать «домашних» строк из письма жене. Письмо было написано в ноябре 1941 года, после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой, когда нам пришлось ночью после тяжелого боя пробиваться из окружения с одним из полков». «ЛР» 26.04.2002 г. объявила, что песня «Землянка» «за упадничество была запрещена». На самом деле никто ее не запрещал.

Выступая 7.02.1991 г. по российскому радио, Витман лгал, объявив, что в районе Харькова в 1942 г. немцы пленили почти миллион наших военнослужащих. «История войн», ничего не сказав о значении Сталинградской победы, утверждает, что «в Сталинграде русские понесли большие потери, чем германцы» (Т.З. С.138). Типпельскирх писал об уроне немцев в боях в районе Сталинграда: «Потери в технике были, конечно, значительно больше, чем у противника Потери в личном составе следовало считать очень тяжелыми». В «Истории Великой» об этой битве сказано: «На поле боя было подобрано и похоронено 147 200 убитых немецких солдат и офицеров. Советские войска взяли в плен свыше 91 тыс. человек, в том числе 2500 офицеров и 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом», «противнику удалось вывезти по воздуху до 42 тыс. раненых и больных». По заявлению Керига, «согласно новым оценкам, в советском плену оказалось примерно 113 000 солдат 6-й армии — немцев и румын» (118). «Общие потери немецко-фашистских войск с 19 ноября по 2 февраля 1943 г. составили свыше 800 тыс. человек. Всего же за время Сталинградской битвы… до полугора миллиона солдат и офицеров…было убито, ранено и взято в плен» (Т.З. С. 62, 65).

1943 г. показался Ж. Медведеву почему-то «наиболее острым и критическим периодом войны». Сталин верно назвал ею годом «коренного перелома в ходе войны»: немцы сдались в Сталинграде, проиграли битву под Орлом и Курском, потеряли Харьков, Киев, Смоленск, наши войска прорвали блокаду Ленинграда, форсировали Днепр. В «Истории войн» сказано, что в феврале-марте 1943 г. «ярким проявлением военного искусства и мудрости полководца было контрнаступление Манштеина, который сумел остановить натиск советских войск, несмотря на их численное превосходство 7:1» (Т.З. С.150). Этот контрудар привел к поражению наших войск в районе Харькова, но у них не было превосходства над немцами. В феврале 1943 г. немцы создали в полосе Юго-Западного фронта «трехкратное превосходство в авиации, а против подвижной группы — семикратное в танках…На харьковском направлении немцы превосходили в силах и средствах: в людях — в два раза, в артиллерии — в 2,6 раза и в танках — в 11,4 раза» (История второй мировой войны 1939–1945 гг. Т.З.С.118Д19).

Б. Соколов писал, что под Прохоровкой ныне «стоит памятник в честь мнимой победы советского оружия. Fie правильнее ли сделать его памятником скорби по нашим соотечественникам, погибшим в Курской битве?» (И3.12.07.2000). Он сослался на работу К. Фризера, писавшего, что 12.07.43 г, немцы безвозвратно потеряли под Прохоровкой «только 5 танков, а еще 43 танка и 12 штурмовых орудий были повреждены», а советские безвозвратные потери составили не менее 334 танков и самоходных орудий. По документам Военного архива ФРГ, «2 танковый корпус СС, наступавший на прохоровском направлении, 12 июля потерял 130 танков и 23 штурмовых орудия, правда, ни одно безвозвратно…Вся группа армий «Юг» потеряла за 12 июля 432 танка и штурмовых орудий, из которых 55 и 3…не полежали восстановлению» (Вж.2001.№ 6. С.70). В «Истории второй мировой войны» признано, что это сражение стоило нам «больших потерь в личном составе и до 400 танков» (Т.7. С.154). В книге «Великая Отечественная…»: «Несмотря на численное превосходство, 5-й гвардейской армии не удалось добиться решительного перелома во встречном сражении, и к вечеру ее соединения перешли к обороне, потеряв около 500 танков и САУ» (Т.2. С.269). Многие из них были отремонтированы. «Да, потери наши…были огромны, более 300 танков (по некоторым зарубежным данным до 400)», — писал И. Родимцев (СР.14.06.2001). Но они были большими и у врага. В комментариях к главе 14 книги Манштейна «Утерянные победы» говорится: потери советских войск «составили 300 танков. Гот потерял 400 танков». В сборнике «Правда о войне» (1998) Соколов уверял, что «с точки зрения военного искусства Красная Армия Курскую битву проиграла, поскольку при том огромном превосходстве, которым она обладала, достигнутые относительно скромные результаты не оправдывают понесенные ею чудовищные потери в людях и технике». Но можно ли говорить об огромном превосходстве нашей армии, если она бросила в сражение 800–850 танков, а немцы — более 600. Гудериан в «Воспоминаниях солдата» признал, что в результате провала наступления «Цитадель» немцы «потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя» (431). За это Гота сняли с поста командующего 4-й танковой армией. Кимболл писал, что «после битвы под Курском… стало ясно, что советские войска в состоянии победить Германию и в одиночку». Именно тогда, в августе 1943-го, было принято реальное «решение о создании «второго фронта», «истинная цель которого заключалась в том, чтобы пресечь или хотя бы существенно ограничить вторжение России в Европу» (Зв. 2001. № 3О).

В «Истории войн» написано, что при взятии Севастополя «большинство войск немецкого гарнизона благополучно эвакуировалось по воде» (Т.З. 173). В «Великой Отечественной…» отмечено: «Из 260-тысячной группировки к началу операции противнику удалось эвакуировать морем и по воздуху 137 тыс. человек. По данным штаба 17 армии, с 3 по 13 мая в море погибли 42 тыс. человек. В советском плену оказались 53 тыс. солдат и офицеров» (Т.2 С.51). В «Истории Второй…»; «Крымская операция закончилась полным разгромом 17-й немецкой армии…. Ее потери на суше исчислялись в 100 тыс. человек, в том числе 61 587 пленными» (Т.8. С109). Типпельскирх писал, что в Крыму вспомогательные части немецкой армии были эвакуированы, но ее основные силы, оборонявшие Севастополь, были уничтожены или пленены: «Русские…, пожалуй, были правы, определив потери 17-и армии убитыми и пленными цифрой в 100 тыс. человек и сообщив об огромном количестве захваченного военного снаряжения».

В. Кулиш, осуждавший каше правительство за августовский пакт 1939 г., заявил, что Димитров «в период войны был полностью изолирован. Даже когда в 1944-м наши войска готовились вступить на территорию Болгарии, он не был своевременно информирован, хотя и являлся Генеральным секретарем Компартии Болгарии» (Кп.24.08. 1991). На самом деле 26.08.1944 г. «Болгарская рабочая партия приняла решение о непосредственной подготовке вооруженного восстания болгарского народа…На следующий день Г. М. Димитров, который многократно беседовал с И. В. Сталиным, направил директиву Главному штабу партизанских войск, предназначенную для ЦК БРП» (С. Штеменко. Генеральный штаб в годы войны. Кн.2.1981. С161). Перед вступлением наших войск в Болгарию Сталин рекомендовал Жукову повидаться с Димитровым «и выслушать его советы. Предварительно он сам переговорил с Георгием Михайловичем по телефону относительно визита Жукова» (163). Встреча состоялась, Димитров сказал Жукову: «Хотя вы едете на 3-й Украинский фронт с задачей подготовить войска к войне с Болгарией, войны наверняка не будет. Болгарский народ с нетерпением ждет подхода Красной Армии» (Т.З. С. 160). Это предсказание сбылось. А. Трубицын заявил: «Вон, болгары — свои, славяне, казалось бы, пока турки их резали, кричали: «Иван, спаси!» А когда Иван спас, щедро оплатив спасение свой кровью, тут же напали на нас и в 1914-м, и в 1941-м» (С. Р. 13.01.2000). После освобождения русскими войсками Болгарии от владычества турок в 1877™-78 гг. ее руководство проявляло неблагодарность по отношению к России. Но Болгария в октябре 1915 г. напала не на Россию, а на ее союзницу Сербию, Во Вторую мировую войну она помогала немцам воевать, но ее правители не осмелились прямо выступить против нас 5.09.1944 г. СССР объявил войну Болгарии. Жуков писал о развитии событий 8 сентября после вступления наших войск на ее территорию: «…командующий 57 армией доложил, что одна из пехотных дивизий болгарской армии, построившись у дороги, встретила наши части с развернутыми красными знаменами и торжественной музыкой. Через некоторые время такие же события произошли и на других направлениях. Командармы доложили, что идет стихийное братание воинов с болгарским народом…Продвигаясь в глубь страны, советские войска везде и всюду встречали самое теплое отношение» (Т.З. С162,163). В феврале 1947 г. был заключен Мирный договор с Болгарией, он содержал пункт о выводе наших войск с ее территории в течение трех месяцев после его подписания. Но А. Ананичев решил, что они ушли оттуда потому, что «наши воины…либо быстро переженились на восхитительных болгарочках, либо все темпераментнее начинали злоупотреблять традиционными славянскими напитками, Содержать ограниченный контингент при таком раскладе стало бессмысленным занятием» (ЛР. 13.09.2002). Мне, служившему в Болгарии в 1945–47 гг., остается только усмехнуться и развести руками.

Г. Бакланов и В. Астафьев заключили, что Берлин не стоило брать, выходит, они были солидарны с Гитлером, выбросившим в дни падения немецкой столицы лозунг "Лучше сдать, Берлин американцам и англичанам» чем пустить в него русских". В Берлинской операции наши потери составили 352 475 человек, из них безвозвратно — 78 291. Бакланов же писал, что «мы положили полмиллиона под Берлином, который нам был совершенно не нужен» (Ег.1992.№ 1). Он не осознал огромного политического значения того, что Берлин был взят советской армией, не задумался над тем, почему Черчиллю очень хотелось, чтобы в него вошли английские и американские войска.

Кардину нравится, что «в современной Америке медаль «За плен» — одна из высших боевых наград». Не всё, что хорошо для США, приемлемо для нас. Жизнь показала бывают разные пленные, заслуживавшие разного отношения. Попавшие в плен генералы Д. Карбышев и М. Лукин были удостоены высшей воинской награды — звания Героя Советского Союза Летчик М. Девятаев, попав в 1944 г. в плен, в феврале 1945 г. с девятью советскими заключенными совершил побег на немецком бомбардировщике из лагеря Пенемюнде. Он стал Героем СССР. Иная судьба у предателя Власова 29.06.1941 г. совместным приказом НКГБ, НКВД и Генерального прокурора сдавшиеся в плен объявлялись изменниками родины, но на практике он бездумно не применялся. По официальным немецким данным, в плен попало 5,27 млн. наших воинов. Немцы объявляли пленными и тех советских людей, которые не служили в Красной Армии. Гудериан 11.05.43 г. отдал приказ по 2-й танковой группе: «При занятии населенных пунктов нужно немедленно захватить мужчин в возрасте от 15 до 65 лет и объявить им, что они впредь будут считаться военнопленными, а при попытке к бегству будут расстреливаться». В «Великой Отечественной…» отмечено, что в плену оказалось наших граждан: «в 1941 г. — 2 млн. (49 %), в 1942 г. — 1 млн. 339 (33 %), в 1943 г. — 487 тыс. (12 %), в 1944–203 тыс. (5 %), в 1945 -40,6 тыс. (1 %) (189). В «Русской литературе XX века» под ред. Кременцова написано: «Не домой, а в лагеря, в ссылку отправлялись бывшие военнопленные и граждане, угнанные на работу в Германию». Но более 1 млн. человек вернувшихся из плена направили «для прохождения службы в Красной Армии, 600 тыс. — для работы в промышленности в составе рабочих батальонов и 339 тыс, в том числе и часть гражданских лиц, — в лагеря НКВД» (Т.4. С.189). Значит, «в лагеря и ссылку» отправили менее пятой части советских военнопленных и сотрудничавших с врагом граждан СССР. В. Литвиненко: «В течение Великой Отечественной войны в фашистский плен попало, по разным оценкам, от 4,6 дo 5,7 миллионов советских солдат, из них погибло 2,8–3,9 миллиона человек (56–68 %). Советская Армия в годы войны пленила около 3,6 миллиона немецких солдат, из которых умерло чуть больше 440 тысяч человек (12 %)» (СР.26.11.1998). Солдатов лгал, заявив, что «в советском плену умерло…до 1 млн. немцев» (Л. Р. 3.09.1993). По последним данным, во время войны наши войска захватили в плен 3 777 300 человек, в том числе немцев и австрийцев — 2 546 200, венгров — 51 380, румын — 201 800, итальянцев — 48 900, финнов — 2400, другие национальности — 464 100.

Чтобы раскрыть правду о войне, автору необходимо не только доскональное знание души воюющего солдата, подробностей фронтового быта, но и глубокое постижение центрального нерва войны, соотнесенности отдельного эпизода с общим ходом событий. Здесь определяющую роль играют идейно-эстетические позиции писателя, его представления о добре и зле, важно, куда он зовет, что для него дорого, а что отрицает. Астафьев писал; "Правда войны — это правда и А. Платонова, и В. Некрасова, и К. Воробьева, и В. Кондратьева, и В. Курочкина, и Е. Носова, и В. Быкова, и, смею верить, моя тоже". Он не назвал здесь Шолохова, Симонова и Бондарева, видимо, из-за идеологических пристрастий. Он не раз возвращался к мысли о том, что нужна полная правда о войне, справедливо не верил, например, тому, что солдат-пехотинец мог дойти невредимым от Москвы до Берлина. Однако, читая его высказывания о литературе, приходишь к выводу, что вопрос о художественной правде и правдоподобии представлялся ему порой слишком простым; «есть вещи бесспорные: правда — это правда, неправда — это неправда» (Лг.11.12.1985). Но где границы между правдой и неправдой? Астафьев писал о том, как 92-я бригада с честью выдержала «пять часов немыслимо трудного боя. Из 48 орудий осталось полтора (одно без колеса). Противник потерял более восьмидесяти танков, тучу пехоты…» (Пр.25.11. 1985). Для писателя это было правдой, но позже выяснилось, что «92-я бригада тремя дивизионами уничтожила 20 танков» (Лг.7.10.1987). В одном из интервью он сказал: «В 1942 году, когда враг был в Кунцево, под Москвой…» (АР.7.12.2001). Не были немцы в Кунцеве, тем более в 1942 г., когда их отбросили от столицы. Как видим, даже при полной устремленности к сущей правде можно и ошибиться.

Это надо иметь в виду при разговоре о романе Астафьева «Прокляты и убиты» (первые две книги напечатаны в 1992 и 1994 гг.), получившем премию «Триумф». К нему можно отнести слова В. Распутина: «Теперь нашлись баталисты, которые и ратную службу в Великую Отечественную описывают как службу рабскую. Люди прекрасно понимали, что за Россию, за свою Россию, можно заплатить и чрезмерную цену» (СР.27.02.1997). Б. Никитин утверждал, что очевидное и бесспорное достоинство «Проклятых и убитых» — полное «читательское доверие к каждому слову писателя» (Дн.1993. № 7). Затем, противореча себе, он заявил, что Астафьев пошел «труднейшим, во многом неблагодарным путем. Этого не поймут даже те, кто кормил вшей на нарах рядом с Астафьевым, гнил в медсанбатах, голодал в окопах. Просто забыли. Победа заслонила все». Выходит, не все будут доверять Астафьеву. Но стоит ли считаться с теми, кто не мог даже понять, каким «необъяснимым вихрем» они были захвачены в военное время. Среди них был и я, пришедший в армию в январе 1943 г., то есть тогда, когда герои романа Астафьева еще не уехали на фронт. Спасибо Никитину, который помог мне своей рецензией осознать, что моя жизнь тогда не отличалась «от жизни своих современников в сталинских лагерях». Ведь в армии «все устроено так, чтобы превратить новобранца в скоточеловека, в нерассуждаюшее двуногое существо». Мы и не подозревали, что стали существами, лишенными человеческого облика «По своей деревенской темноте», как он выразился, мы думали, что тяготы военной жизни надо стойко переносить, что воюем за независимость и благополучие нашего народа, за светлое завтра своей родины и всего человечества Мы не предполагали, что наступит время, когда нам будут говорить, что самое ценное — индивидуальная свобода человека, его шкурнические интересы, а победа над врагом, судьба родины — дело третьестепенное.

А. Михайлов бросил: «…кто теперь скажет или доскажет всю правду о войне?! Ушло наше поколение. А обозники получили возможность плести о ней небылицы». Не довелось мне быть обозником, воевал в пехоте, командуя стрелковым отделением, был ранен и контужен. Объявив, что Виктор Петрович — его старый и верный друг, Михайлов подчеркнул, что не по дружбе, а по своему знанию и пониманию художественной правды в его романе «Прокляты и убиты» он защищает от односторонней критики это произведение: «Речь идет о романе, акцент в котором сделан на теневой стороне войны, на том, что все-таки недостаточно было показано, — в силу цензурных возможностей! — нашей замечательной и богатой талантами прозе о войне. В ней преобладало героическое начало, но критики романа меня удивляют тем, что они не замечают, не хотят заметить это героическое в романе Астафьева. Да, там никто не кидается на амбразуру, не водружает флаг над высоткой — там не видные на миру подвиги совершают солдаты и офицеры, и эти страницы прекрасны! Но этого не хотят видеть, а видят только грязь, кровь, трупы, бездарное командование — что тоже было на войне в обилии! — но о чем не хотят вспоминать наши генералы и привыкшие к шаблонному восприятию войны критики» (Дл.2002.№ 1). Он предложил отодвинуть в сторону политику, тут у него «с Виктором не все и не всегда было в согласии». Но дело в том, что при анализе этого романа невозможно обойтись без политики, ибо она обусловила ею идейную концепцию. Нельзя верить словам Астафьева о том, что он «политикой не занимается абсолютное (Тр. ЗО.05.1997). После расстрела Белого Дома газета «Известия» напечатала обращение, которое и он подписал вместе с Нуйкиным, Граниным, Баклановым, Окуджавой, Приставкиным и другими литераторами. В нем они призывали правительство закрыть оппозиционные газеты и общественные партии. Астафьев подписал письмо Ельцину против объединения России с Белоруссией, не хотел вставать при исполнении нового гимна. Много несуразного он сказал о русском народе, который стал для него «маразматиком", а о бывших фронтовиках, шедших с красными знаменами к могиле Неизвестного солдата, заявил: "Мало били. Надо было разогнать толпу этих бездельников.

Мне кажется, что при написании, романа Астафьев испытывал сомнения в правильности своих позиций, в том, полностью ли соответствует изображенное им самой жизни, и потому предупреждает. «Автор хорошо и давно знает, в какой стране он живет и с каким читателем встретится, какой отклик его ждет, в первую голову от военных людей, поэтому посчитал нужным назвать точное место действия первой книги романа «Прокляты и убиты», номера частей и военного округа». Перед этим он заверил читателей; «Я лично выдумывать и врать не хочу… ни одной лживой строки, ни одного неверного слова не напишу». Если писатель говорит о документальной точности своего произведения, то можно проверить его самой жизнью, чтобы выяснить, все ли в нем истинно. И тут нас подстерегают неприятные сюрпризы. Одна из героинь романа оказалась медалисткой уже в 1943 г., хотя медали за отличное окончание школы стали выдавать значительно позже. В книге сообщается, что 3.01.1943 г. солдатам выдали погоны, через некоторое время младший лейтенант Щусь «просмотрел газеты, послушал радио: «Сталинград изнемогал, но держался; на других фронтах кое-где остановили и даже чуть попятили немца». После этого солдаты две неделя пробыли на зимней уборке хлеба, формируется маршевая рота, и в это время, «к сожалению, там под Сталинградом, Воронежем, на центральном направлении свежие части прямо с колес гонят в бой, чтобы хоть день, хоть два продержаться в Сталинграде, провисеть на клочке волжского берега». Диву даешься, как мог забыть Астафьев то, что 19.11 Л 942 г. началось наше наступление в районе Сталинграда, немецкие войска были окружены, 2 февраля их остатки сдались. О боях в марте 1943 г. южнее Харькова он пишет. «Замкнув кольцо, немцы разом заневодили косяк высшего офицерского состава, взяв в плен сразу двадцать штук советских генералов и вместо одной шестой армии Паулюса, погибшей под Сталинградом в жидких весенних снегах, шесть советских армий…» На этом участке фронта были только шестая армия и первая гвардейская и группа генерала Бобкина. А 27-я армия, во-первых, не была, как уверяет Астафьев, гвардейской и, во-вторых, не «залезала в мешок». Всего там погибло и попало в плен до 240 000 наших солдат и офицеров.

Мерцаловы в книге «Сталинизм и война. Из непрочитанных страниц истории (1930- 1990-е)» (1994) пишут, что причины огромных потерь нашей армии — «уровень руководства подготовкой обороны страны и ведением войны со стороны Сталина и ряда его ближайших: советников». Как же такой уровень не помешал СССР победить сильнейшего противника, мобилизовавшего для войны с ним потенциал почти всей Европы? На этот вопрос ответил Солоухин в «Камешках на ладони»: «Мы немцев во время войны просто завалили трупами. Они просто не успевали нас стрелять». 24.12. 2000 г. Астафьев говорил на канале ТВЦ, что мы победили «мясом и только мясом». Можно понять его боль за огромные потери на войне и не обращать внимания на преувеличения в этих эмоциональных выкриках. Сам он писал, что в последних боях в одной из наших дивизий погибло две с половиной тысячи артиллеристов, но «противник понес потери десятикратно большие» (Пр.25.11.1985). Когда он уверял, что, «сгубили боеспособные армии под Сталинградом», то можно сказать: там погибло много прекрасных советских людей, но враг понес еще более страшные потери. Никто не будет отрицать, что 6-я армия Паулюса и 4-я танковая армия Гота, разгромленные и уничтоженные в районе Сталинграда, принадлежали к лучшим соединениям Германии.

Да, не раз бросали в бой полки «прямо с колес». Это изобразил М. Алексеев в романе «Мой Сталинград», в котором с документальной точностью схвачена полынно-горькая правда о наших поражениях и чувствуется скорбь, тягостные переживания автора за гибнущую матушку-пехоту, ненависть к тем, кто зверствовал на нашей земле. Иной настрой у Астафьева. В его книге столь много черных красок при изображении нашей армии, писателя захватила так сильно ненависть к советскому строю, что он потерял объективность в изображении противоречивой действительности того времени, и не показал, в частности, с должной ясностью того, что же помогло нам выдюжить. Тогда было немало неразберихи, нелепостей в наших запасных полках и во время боевых операций. Сужу об этом не понаслышке. Что-то, показанное Астафьевым, могу подтвердить, но другое, что говорит о его односторонней идеологической пристрастности, хочется оспорить.

Астафьев пишет о выступлении политработника перед солдатами: «Навострил бойцов на подвиги политический начальник, заработал еще один орден, прибавку в чине и добавку в жратве». О начальнике политотдела дивизии полковнике Мусенко: «У человека-карлика были крупные, старые черты лица, лопушистые уши, нос в черноватых ямках свищей, широкий налитый рот с глубокими складками бабы-сплетницы в углах, голос с жестяным звяком». Даже при остром желании очернить политруков надо знать меру. Среди них были и неважные работники, и отличные воспитатели, отважные воины, их выступления несли немало ценной для солдат информации. В изображенное Астафьевым время даже на фронте не очень-то щедро раздавали ордена, а в тылу… в его книге взяла верх тенденция, ведущая не столько к постижению сложной правды о войне, столько к неуемному бичеванию всего, что связано с советской властью. В романе рассказывается о двух братьях Снегиревых, которые убежали из части, пробыли дома несколько дней и затем возвратились на службу. После этого их судили и расстреляли, посадили в тюрьму их мать, где она «умом тронулась». Невозможно поверить в это. Большинство пойманных во время войны дезертиров отправлялось в штрафные роты. Летом 1942 г. мне, семнадцатилетнему мальчишке, довелось участвовать в поимке дезертира. В 1946 г., когда я приехал на побывку домой, моя мать, придя в праздник от соседей, сказала мне: «Сегодня я с твоим дезертиром за столом сидела Он благодарит тебя, не поймали бы вы его — умер бы он в своей яме, болел, сильно». После войны он работал в совхозе на карельском перешейке. Этот пример я привожу для того, чтобы как-то противостоять лжи, которой верят люди, не знающие того времени. Г. Кривошеев, руководитель авторского коллектива книги «Гриф секретности снят», сообщил: за злостное дезертирство осуждено 376 250 человек» (Виж.2001. № 6. С.94). Всего осудили 994,3 тыс., около 400 тыс. срок исполнения был отодвинут до окончания военных действий с направлением их в штрафные роты.

Астафьев, оживив в своей памяти обиду на советскую власть за высылку его деда-мельника в Игарку, вспомнив свои ухабы в жизни после демобилизации из армии, поддерживал тех, кто обездолил трудящихся и разваливает Россию. Мне было больно за него, за своих товарищей-фронтовиков, когда однажды смотрел его выступление по телевидению: не по-солдатски, не по-мужски он жаловался на власть потому, что ему трудно жилось в первые послевоенные годы. Он не мог не знать, что тогда многие участники войны (и не только они) испытывали сходные сложности. Я вернулся на гражданку в 1947 г., в 22 года у меня был окончен один курс педучилища (война прервала мою учебу), специальности никакой, отец убит на войне, у матери четверо детей, все они младше меня, пособие на них давалось мизерное. Надо было помочь им выжить. Сразу устроился на работу и одновременно стал учиться в вечерней школе, а потом заочно в институте. И мне, и моим товарищам советская власть делала многое, чтобы мы могли успешно пробивать себе дорогу в жизни. Астафьев стал знаменитым писателем, Героем Социалистическою труда, заслуженно получил немало наград и премий, и неблагородно было не помнить, что дал советский строй ему и всему нашему народу.

Поэт Б. Куликов, друживший с Астафьевым, перед своей смертью заявил в открытом письме к нему: «Признаться, я не верю, что вы напишете правдивый рассказ о Сталинграде, коли не перемените своих взглядов на русский народ (по вашему, …он «дегенерат»), на русскую армию, на русских военачальников» (Дн.1993.№ 16). Это предсказание оправдалось. В неистовом стремлении изобразить самую что ни на есть сермяжную правду Астафьев использовал в романе словечки, которые слышали и Пушкин, и Гоголь, и Достоевский, и Л. Толстой, и Чехов, и Горький, и Шолохов, но которые не считали нужным вводить их ни в речь персонажей, ни тем более в авторское повествование. Н. Бурляев отметил в своем дневнике: «Минут 15 мы беседовали с Астафьевым один на один. Говорил он, часто пересыпая речь крепкими выражениями» (Нс. 2000.№ 1. С.207). Порывая с благородной традицией русской литературы, Астафьев пошел по пути писателей, которые не могут обходиться без непристойных словечек. Тяжко знакомиться с его книгой, больно за автора, за фронтовиков, за читателей.

Но несправедливо приравнивать его к Владимову, который в напечатанной в «Общей газете» статье (2001. № 30) воспылал фальшивой заботой о нем. Различие их состоит не только в силе художественного дара, но и в самом мировосприятии. Когда читаешь даже последние произведения Астафьева, где подчас непростительная злость окрашивает изображаемую жизнь, все же чувствуешь, что это писал запутавшийся человек, изрыгающий хулу на Россию, но не порвавший с нею свою кровную связь. Он, как и Распутин, Белов, Бондарев, чуждый для либералов человек, не мог бы жить вне Родины. Иное у Владимова: его тощие художественные способности в сочетании с оторванностью от коренных проблем нашей жизни выдают человека, потерявшего национальную русскую почву.