Нарваэс против Кортеса

Три изменника-перебежчика, как мы знаем1, разболтали Нарваэсу все, между прочим, также, что наш новый город Вилья Рика де ла Вера Крус в 8 или 9 легуа и что комендант его, Гонсало де Сандоваль, имеет у себя лишь 70 человек, в большинстве больных и инвалидов. Нарваэс посему послал туда священника Гевару, ловкого оратора, затем некоего Амайю, знатного человека, родственника губернатора Веласкеса, и эскривано Вергару с тремя лицами в качестве свидетелей. Они должны были известить Гонсало де Сандоваля о прибытии Нарваэса с армадой, посланной Диего Веласкесом, и потребовать сдачи города Нарваэсу, для чего и были снабжены копией его назначения.

Но Сандоваль уже знал от индейцев о прибытии большого флота и множества людей. Он сразу понял, откуда они и зачем пришли, а посему, как человек энергичный, немедленно принял свои меры. Прежде всего, он отослал всех увечных и больных в отдаленное индейское поселение; затем собрал оставшихся и взял с них клятву, что они никому и ни при каких условиях не сдадут города; в подкрепление, впрочем, он на холме велел воздвигнуть новую виселицу. Всюду были расставлены пикеты и посты, и приближение шести посланцев Нарваэса было вовремя замечено. Сандоваль велел никому не показываться, да и сам ушел к себе домой. Парламентеры были немало удивлены, что, кроме индейцев, работающих над укреплениями, их никто не встречает; осторожно вошли они в город, затем побыли в [христианском] храме, а потом направились в самый большой дом на площади, где действительно и находился Сандоваль. Приветствия были кратки и холодны. Священник Гевара сейчас же произнес речь, в которой говорил о великих расходах губернатора Кубы Диего Веласкеса, о неблагодарности Кортеса, о его измене и прочее, и в конце концов потребовал сдачи города Панфило де Нарваэсу, генерал-капитану Диего Веласкеса. Сандоваль слушал не моргнув глазом, но, наконец, не вытерпел и заявил, что Кортес и его люди не изменники, а лучшие слуги Его Величества, куда лучшие, нежели сам Диего Веласкес и его уполномоченный Нарваэс. За оскорбление генерал-капитана и старшего судьи Новой Испании — Кортеса следовало бы их всех немедленно арестовать, но из уважения к духовному сану он этого не сделает. Зато он очень и очень советует немедленно отправиться в Мешико, где и переговорить с самим Кортесом. Здесь же слов больше тратить нечего.

Но священник Гевара не унимался; он велел эскривано Вергаре вынуть копию назначения Нарваэса и прочитать ее во всеуслышание. Сандоваль, со своей стороны, запретил чтение каких бы то ни было бумажек. Когда же тот тем не менее принялся читать, он его грозно перебил, пригрозив сотней палок, ибо неизвестно, чей он эскривано, да и эскривано ли вообще, как неясно также, что за бумагу он извлек — подлинную, и достоверную или обманную… Когда же гордый священник воскликнул: «Чего смотреть на изменников! Читай, как велено», — Сандоваль лишь ответил: «Врешь, святоша». Велел всех схватить и немедленно доставить в Мешико. Точно из земли выросли индейцы, и через минуту все шесть молодчиков были аккуратно связаны и перевязаны, взвалены на спины носильщиков и через четыре дня принесены в Мешико; индейцы их несли и днем, и ночью.

Немало пленники дивились быстроте и точности доставки, еще более изумлялись величине и благоустроенности городов по пути. Говорят, иногда они сомневались, во сне или наяву с ними все это происходит.

Кортес был уже извещен о транспортировке парламентеров и при их приближении к Мешико послал навстречу людей с тремя конями и отборной едой; они должны были освободить арестованных и извиниться перед ними. Наконец, Кортес сам выехал им навстречу и мог убедиться в ошеломляющем впечатлении, какое на них произвела громада Мешико.

Но дивиться пришлось им и дальше, не только обилию у нас золота и других драгоценностей, но и величию, а в то же время и товарищеской доступности самого Кортеса. Не прошло и двух дней, как все сии львы рыкающие стали послушнее ягнят; чудо сие свершило доброе обхождение, то есть хорошие обещания и большая толика золотых слитков и драгоценных камней. Возвращаясь в лагерь Нарваэса, все они горели желанием послужить Кортесу, и все их речи сводились к одному: нужно идти не против нас, а соединиться с нами.

Да, Кортес всех видел насквозь и обо всем думал вовремя. К счастью, он командовал столь же зоркими и рассудительными людьми, и всегда в его распоряжении были не только крепкие руки, но и умные головы.

Так, например, было решено, еще до отъезда парламентеров, послать письмо к Нарваэсу с приветствиями и предложением услуг, только бы он не гневался на нас, ибо наша с ним распря сейчас же поведет к повсеместному и общему восстанию индейцев. Надумали мы это письмо не только потому, что нас было слишком мало в сравнении с его силами, но и надеясь на то, что передатчик письма улучит минутку для душевного разговора с солдатами и капитанами Нарваэса, тем более что многие, как нас уверяли священник Гевара и эскривано Вергара, весьма его недолюбливали, и некоторое количество золота весьма решительно поможет определению подлинных симпатий. С письмом поехал наш падре Бартоломе де Ольмедо из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой, которому и вручено было очень убедительное количество золота и драгоценностей, а также тайные письма Кортеса к известному уже нам2 секретарю Андресу де Дуэро и к аудитору Лукасу Васкесу де Айльону, нашему доброжелателю с Санто Доминго, тоже с соответствующими приложениями — ювелирными изделиями из золота.

С великим высокомерием Нарваэс принял письмо Кортеса. Он его прочитал при всех, и тотчас посыпались недостойные шутки. Особенно отличался некий Сальватьерра, болтун и трус, несмотря на здоровенное телосложение; в угоду Нарваэсу он договорился до чертиков: нечего толковать с изменниками, не стоит читать и их писем, а взять их всех да перебить, а Кортеса еще поджарить, да разрубить и так далее. Но вот прибыл и священник Гевара со своими спутниками. Его обстоятельные сообщения были иного рода: Кортес — герой и верный слуга императора; государство Мотекусомы велико и обильно, всем там достаточно места, тем более что Кортес готов решить дело миром. Не этого ждал Нарваэс, а свое недовольство он выразил тем, что отдалил от себя своих посланцев. Совершенно иное впечатление зато получилось у сотоварищей Нарваэса: жадно вслушивались они в рассказы о богатстве и привольной жизни Кортесова войска, как там любой солдат играет на чистое золото, как это же золото лежит целыми кучами и тому подобное. Сильнее еще, конечно, действовали слова и подарки падре Ольмедо, и вскоре наиболее видные капитаны и солдаты горели желанием присоединиться к нашему предводителю.

Не молчал и аудитор Лукас Васкес де Айльон, особенно после получения письма от Кортеса и золотого его поклона. Он открыто говорил о вопиющей несправедливости — идти войной против столь заслуженных людей; и, нужно сказать, слова его падали на подготовленную почву, тем более что Нарваэс ни с кем не поделился подарками от Мотекусомы.

Нарваэс заметил растущее недовольство своих капитанов и солдат, и, считая аудитора ответственным за это, он не велел ни ему, ни его людям давать какие-либо припасы. Наконец, подстрекаемый Сальватьеррой и другими креатурами, он отважился арестовать аудитора, посадил его на корабль и отправил на Кубу. Впрочем, туда аудитор не прибыл, ибо не то задарил, не то застращал капитана, и тот высадил его на Санто Доминго, где Королевская Аудьенсия сейчас же энергично вступилась за него, считая обращение с ним оскорблением для себя; дело направлено было в Испанию, но всесильный президент Королевского Совета по делам Индий — епископ Бургоса дон Хуан Родригес де Фонсека, не давал ему ходу, тем более что был тогда уверен в торжестве Нарваэса и гибели Кортеса. Помимо аудитора были и другие жертвы. Некий Гонсало де Обланка, высокоученый, храбрый и весьма знатный, как-то откровенно заявил Нарваэсу, что все мы с Кортесом верные слуги короля, чего нельзя сказать о тех, что арестовывают аудиторов Королевской Аудьенсии. Нарваэс так и загорелся: Гонсало был закован в цепи, и это на него, человека тонкого и чувствительного, так сильно повлияло, что на четвертые сутки он скончался. Еще брошены были в тюрьму и два солдата за то, что «хорошо отозвались» о Кортесе, один из них, Санчо де Барахона, потом стал жителем Гватемалы. Впрочем, неистовство Нарваэса ему немало повредило. Несколько родных и друзей Лукаса Васкеса де Айльона, видя, что за ними особо наблюдают, и опасаясь расправы, оставили Нарваэса и перешли к Сандовалю, который, понятно, принял их с распростертыми объятиями.

Между тем Нарваэс, со всем своим войском, скарбом и артиллерией, двинулся в Семпоалу и в этом большом и многолюдном городе и осел. Перво-наперво он отнял здесь у толстого касика все его запасы хлопчатобумажной ткани, украшений и драгоценностей; затем он захватил всех тех индейских девушек, которые были нам переданы касиком, но которых мы не взяли с собой, так как не хотели их подвергать опасностям военного похода. Касик неоднократно жаловался, что ни Малинче, ни его люди ничего не брали насильно, что они были добрые teules [(божества)], но Нарваэс, Сальватьерра и прочие издевались над ним и над его преклонением пред «каким-то Кортесом».

Отсюда, из Семпоалы, Нарваэс отправил эскривано Алонсо де Мату с несколькими другими лицами в Мешико, чтоб передать нам копию его полномочий и приказ немедленного подчинения; потом Мата был арбалетчиком, а по прошествии времени — стал жителем Пуэблы. Кортес ежедневно получал самые точные донесения; знал он и о насилии над аудитором Королевской Аудьенсии, и о переходе к нам пяти видных лиц, и об общем недовольстве. Посему он, по своему обыкновению, собрал всех нас, и мы решили немедленно двинуться против Нарваэса, оставив в Мешико Педро де Альварадо сторожить Мотекусому. К счастью, из Тлашкалы только что прибыло множество индейцев с маисом — ибо в Мешико урожай был плох, — а также со значительным запасом живности и фруктов. Все это осталось у Альварадо. Стены нашего дворцового комплекса были укреплены дополнительно, снабжены бойницами, несколькими фальконетами и бронзовыми пушками. Оставлен был почти весь порох, за исключением самой необходимой его доли, 14 аркебузников, 8 арбалетчиков и 5 всадников, а всего, считая и самого Альварадо, 80 человек3 — в основном лица, считавшиеся сторонниками Диего Веласкеса. Мотекусома, конечно, не мог не заметить этих приготовлений, но долгое время он не заговаривал об этом с Кортесом и только раз, во время обычного утреннего посещения, не удержался и высказал приблизительно следующее: «Сеньор Малинче! Вот уже несколько дней, как ты и твои товарищи проявляете большую деятельность. Паж Ортегилья сообщил мне, что вы идете против своих братьев, только что прибывших морем, а для моей охраны оставляете здесь Тонатио. Скажи же мне толком, в чем дело; может быть, я смогу чем-либо помочь. Я опасаюсь, как бы с вами не случилось беды, ибо прибывших впятеро больше, нежели вас. К тому же они тоже считают себя христианами, почитают те же изображения и те же кресты, и также служат мессу, и заявляют, что они тоже подданные вашего короля и что вы, наоборот, беглые и преступники, за что они и хотят вас либо захватить, либо убить. Право, не знаю, что и думать! Ясно одно: вам очень и очень нужно быть настороже!»

Кортес, приняв беспечно-веселый вид, ответил, с помощью наших переводчиков — доньи Марины и Херонимо де Агиляра, что, зная его любовь к нам, он не хотел его огорчать до поры до времени. Теперь же он готов ответить Мотекусоме на все вопросы. Конечно, прибывшие — такие же христиане и слуги и вассалы нашего великого императора. Но первая ложь: что мы якобы бежали из земель нашего короля и сеньора; нет, он-то и послал нас, как мы неоднократно уже заявляли. Что же касается великого их числа, то беспокоиться нечего: как мы считаем, наш Сеньор Иисус Христос и Наша Сеньора Санта Мария дадут нам нужную силу, ибо те — злые люди и дело их злое, а посему пропащее. Наконец, у нашего императора так много разных королевств и сеньорий и так много всяких народов, что друг на друга они мало походят: мы из подлинной Старой Кастилии и называемся кастильцы, а те и их предводитель, что находятся в Семпоале, из отдаленной провинции, Бискайи, и называются бискайцы, где и говорят-то по-чудному, вроде как племя отоми4 около Мешико. Нечего, посему, за нас трепетать. Мы скоро справимся с незваными гостями и вернемся в столицу, и просьба к нему: помочь Тонатио, так они называли Педро де Альварадо, с 80 солдатами, следить, чтобы не было восстания и чтобы доставка провианта не прерывалась.

Дважды обнялись и облобызались Мотекусома и Кортес, причем ловкая донья Марина подсказывала, что повелителю Мешико приличествует высказать как можно больше печали по поводу разлуки с нами… Предлагал Мотекусома также 5000 отборных воинов, но Кортес, по понятным причинам, отказался и благодарил за столь великое расположение. А затем просил извинить его, ибо много еще осталось дел и хлопот. Оба еще раз дружески обнялись и затем расстались.

Затем Кортес созвал Альварадо и всех остающихся и снабдил их самыми решительными инструкциями, и по возвращении обещал любого из них сделать богатым человеком. Оставлены же были отчасти колеблющиеся, ненадежные, подозрительные; также остался и священник Хуан Диас.

Мы же, совсем налегке, без обоза, женщин и слуг, двинулись в Чолулу. Прибыв туда, Кортес послал гонцов в Тлашкалу к нашим друзьям, Шикотенкатлю и Машишкацину, с просьбой выставить 5000 воинов. Ответ был: ежели дело идет о борьбе с индейцами, они готовы дать любое количество, ежели же против таких же teules, как мы, и против пушек и лошадей, то, да не прогневаемся мы, помощи они дать не могут; зато прислано было великое множество битой птицы.

Другой гонец послан был к Сандовалю, чтоб он со всем своим отрядом спешил на соединение с нами: мы, дескать, остановимся в 12 легуа от Семпоалы, около поселений Танпаникита и Митлангита5, пусть идет быстро, но осторожно, чтоб не попасть в лапы Нарваэса.

Сами же мы продвигались тоже с особой осторожностью. Двое из нас, замечательные ходоки, шли на день пути впереди нас, держась тропинок, недоступных для конницы, и все время собирали сведения у местных индейцев; мы сами выслали вперед надежный авангард, чтобы в случае чего захватить кого-либо из людей Нарваэса.

Действительно, вскоре они наткнулись на некоего Алонсо де Мата, о котором уже говорилось, с четырьмя другими испанцами, которые ему, якобы королевскому эскривано, должны были служить в качестве свидетелей. Испуг их был немал; они приблизились с униженными поклонами, но Кортес, услышав громкий титул, даже сошел с коня. Тогда Алонсо де Мата значительно похрабрел и тотчас приступил было к прочтению разных там грамот. Но Кортес прервал его вопросом: королевский ли он эскривано? На утвердительный ответ он ему велел представить свои на сей счет полномочия; ежели их нет, то ему нечего трудиться; да и бумаги должны быть не копии, а подлинники за подписью Его Величества и с печатями. Тот замялся, ибо он не был королевским эскривано; молчали и его спутники. Кортес же пришел им на помощь: велел принести кушанья и рассказал, что мы направляемся в Танпаникиту, поближе к Нарваэсу, где мы и готовы вести с ним дальнейшие переговоры. Слова свои Кортес все время взвешивал и ничем дурным не помянул Нарваэса. Потолковал он со всеми также наедине, смазал их малой толикой золота, и они ушли от нас куда веселее, нежели прибыли. Своим, оказывается, они рассказали немало хорошего про Кортеса, тем более что мы, при встрече с ними, надели множество золотых цепочек, а кое-кто украсил драгоценностями и оружие. Все это поразило их, и в лагере Нарваэса много толковали о том, что обоим полководцам лучше бы все же помириться.

Но вот мы прибыли в Танпаникиту, где на другой день с нами соединился и Сандоваль со своим отрядом из 60 человек. При нем же находились и пятеро знатных перебежчиков, которых Кортес, конечно, всячески приветствовал. Затем Кортес удалился с Сандовалем, и тот детально доложил ему о всех бывших событиях, между прочим, о следующем забавном деле.

Послал он, Сандоваль, двух своих солдат, под видом индейцев, в лагерь Нарваэса. Взяли они по корзинке вишен как бы для продажи и благополучно проникли куда нужно. Одним из первых покупателей был горе-герой Сальватьерра, который, кстати, велел им принести корма для его лошади. Те пошли, приволокли охапку травы, и так как дело шло к вечеру, они замешкались и подслушали много разных разговоров, между прочим, довольный возглас Сальватьерры: «Вот что значит прибыть вовремя! У предателя Кортеса накопилось больше 700 000 золотых песо, да у его команды, наверное, столько же. Всем нам суждено стать богатыми людьми!»

Когда же настала ночь, лазутчики тихо подкрались к коню, взнуздали и оседлали его и преспокойно ускакали, так как им удалось овладеть еще и другой лошадью. Конечно, и Сальватьерра, и Нарваэс на следующее утро поняли, что за продавцы их посетили. Беспечность их с тех пор значительно уменьшилась.

Так рассказывал Сандоваль, а Кортес порадовался лихой проделке…

Стянув все свои силы, Кортес решил снова послать к Нарваэсу падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, человека тонкого и обходительного. С общего согласия составлено было следующее письмо. Сперва шли обычные комплименты, затем уверения, что мы несказанно рады возможности служить со столь прославленным героем Богу и Его Величеству; правда, на предыдущее наше почтительное послание не последовало еще ответа, а ответы его Мотекусоме создали великий мятеж в стране, тем не менее Кортес, которого он, по слухам, произвел в изменники, готов все забыть и предлагает ему выбрать для себя и своего войска любую провинцию; жаль также, что он до сих пор не удосужился предъявить нам, как мы просили, подлинные свои полномочия, а посему мы, дабы выполнить в точности волю Бога и короля нашего сеньора, вновь предлагаем ему в трехдневный срок предъявить нам сей документ с эскривано Его Величества; пришли мы в поселение Панганекиту6 не ради чего-либо иного, а лишь чтобы быть поближе к нему, дабы передача писем и личные встречи могли упроститься; ежели же у него нет государевой бумаги, то мы не препятствуем ему вернуться на Кубу, но с условием, чтоб он не бунтовал индейцев, иначе придется открыть военные действия, захватить его и в цепях отослать в Испанию, как человека, возбудившего, на свой страх и риск, резню между своими; письменное же наше обращение объясняется тем, что никто из королевских эскривано, находящихся у нас, не рискует лично направиться к нему после его расправы с аудитором Лукасом Васкесом де Айльоном; а по сему печальному случаю Кортес, в качестве генерал-капитана и старшего судьи всей Новой Испании, принужден потребовать от него объяснений, ибо расправа с аудитором есть оскорбление Его Величества, как и отнятие имущества у толстого касика и захват знатных индейских девушек тоже являются делами уголовными; и что Бог свидетель всему сказанному.

Письмо это подписал Кортес, капитаны и несколько солдат, среди которых был и я. С падре Ольмедо отправился еще некий Бартоломе де Усагре, родной брат которого служил в артиллерии Нарваэса.

Прибыв в главную квартиру Нарваэса, монах [падре Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, точно следуя указаниям Кортеса, сделал ряд секретных сообщений целому ряду лиц, среди которых, кроме брата Усагре, был и еще артиллерист, Родриго Мартин; распределил он между ними и золотые слитки. Затем он тщательно переговорил с Андресом де Дуэро, секретарем Веласкеса, а потом уж направился к самому Нарваэсу.

Несмотря на подчеркнутое подобострастие нашего монаха Ольмедо, Нарваэс все же почуял неладное и даже готов был арестовать его. Но Андрес де Дуэро, не только секретарь, но и родственник Диего Веласкеса, весьма любимый всем войском, а посему наиболее независимый, определенно воспротивился этому: арест монаха из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой всегда может навлечь крупные неприятности; не беда даже, если он попытается кое-кого интриговать; с другой стороны, нужно вспомнить, с каким почетом и сдержкой Кортес обращался с послами Нарваэса; наконец, он сам уже поговорил с монахом Ольмедо и вынес впечатление, что все капитаны Кортеса горят желанием найти примирение с Нарваэсом, да и сам Кортес говорит о нем с исключительной похвалой.

Словом, Андрес де Дуэро сумел переубедить Нарваэса, о чем немедленно и сообщил падре Ольмедо, который вскоре был вызван Нарваэсом и принят с большой учтивостью. Наш монах, тонкий и хитроумный человек, высказал пожелание поговорить с Нарваэсом наедине и открыл ему следующее: «Отлично знаю, что Вы только что помышляли о моем аресте. Напрасно! Сеньор, в собственном лагере навряд ли у Вас есть столь же преданный слуга, как я. Ведь я глубоко убежден, что большинство рыцарей и капитанов Кортеса хотели бы видеть его в Ваших руках, да и вообще думаю, что не избежать нам быть под Вашим водительством. Как раз, чтоб ускорить это, они и заставили Кортеса написать Вам дерзкое письмо, которое мне дали для передачи Вам, но которое я хотел было бросить в реку». Конечно, Нарваэс выразил живейшее желание увидеть письмо. Ольмедо немного для виду поломался, но потом согласился пойти за ним на квартиру. На самом же деле он поспешил к Андресу де Дуэро, прося его сделать так, чтобы как можно больше видных людей присутствовало при прочтении письма. Сальватьерра, разумеется, был среди них.

И вот падре Ольмедо передал письмо Нарваэсу, прося его не слишком уже считаться с тоном этого послания, ибо, при благосклонном отношении к ним, Кортес и его войско охотно ему подчинятся… По требованию присутствующих письмо было прочитано вслух. Нарваэс и Сальватьерра так и сыпали ядовитыми замечаниями; другие просто потешались; но Андрес де Дуэро прикинулся удивленным: как это они, желая примириться с Нарваэсом, пишут такой вздор! Его поддержал старший альгуасил лагеря Нарваэса — капитан Агустин Бермудес и предложил совместно с Андресом де Дуэро, да еще с Сальватьеррой отправиться к самому Кортесу для выяснения всех этих странностей. Сальватьерра наотрез отказался (так и рассчитывал наш падре Ольмедо) посетить «изменника», а Андрес де Дуэро согласился, причем взял с собой также нашего Бартоломе де Усагре, чтоб он не проговорился как-нибудь. Нарваэс дал ряд секретных поручений, между прочим, уговорить Кортеса встретиться с Нарваэсом в одной индейской деревушке, посередке между обоими лагерями, дабы переговорить друг с другом о разграничении провинций.