Победа над Нарваэсом

При первом же точном известии о силах армады, приведенной Нарваэсом, Кортес отрядил одного из наших солдат, долго служившего в Италии, замечательного знатока всякого оружия и ловко орудовавшего пикой, в провинцию Чинантла, где было немало руды. Народ этой провинции, смертельный враг мешиков, недавно вступил с нами в дружбу; особенностью его вооружения были копья, куда длиннее наших испанских, с широким двуострым концом. Теперь Кортес вспомнил об этом и заказал у них 300 таких копий, причем дал посланному образец металлического наконечника, ибо индейцы по своему обычаю применяли и тут кремень. Медная руда, как сказано, была в изобилии на месте, и каждое копье делали с двумя наконечниками, а так как все население, во всех четырех или пяти поселениях этой провинции, принялось за дело, копья быстро были сделаны и удались на диво хорошо. Кроме того, Кортес потребовал от них еще 2 000 человек, вооруженных копьями местного образца, и они должны были прибыть к нам как раз в день праздника Духа Святого1 в поселение Панганекиту; а поскольку посланный солдат Товилья вернулся вместе с заказанными копьями, то привести 2 000 индейцев с их копьями должен был другой наш солдат, Варриентос. Пока же к нам присоединилось 200 индейцев со своими копьями, мы изучили их способы владеть копьем, прибавили к этому приемы итальянские, особенно против действий конницы, и результаты получились отличные.

Затем произведен был смотр, и, согласно запискам, нас оказалось всего-навсего, считая весь командный состав и даже музыкантов и не считая одного лишь монаха [Бартоломе де Ольмедо], — 266 человек, среди которых было 5 всадников, 2 артиллериста, несколько арбалетчиков и еще меньше аркебузников. Ясно, что при таких малых силах вся наша надежда должна была быть в счастье и умении, и на новоизготовленные копья мы надеялись крепко.

Между тем к нам в лагерь прибыл Андрес де Дуэро, с ним был наш солдат Усагре и двое индейцев-слуг [(naborias)] с Кубы; Кортес уже давно был в дружеских отношениях с Дуэро, который был секретарем у Диего Веласкеса на Кубе. Много он тогда, вместе с королевским контадором Амадором де Ларесом, оба они были наперсниками Диего Веласкеса, оказали услуг Кортесу, за что и выговорили они себе определенную часть будущей добычи. Теперь, под предлогом посланца Нарваэса, он явился напомнить об этих своих и товарища своего Амадора де Лареса правах. Конечно, Кортес не скупился на ласку и обещания: пусть только Нарваэс будет убит или захвачен, его отряд обезврежен, и провинции Новой Испании, золото и все прочее будет поделено по уговору. Говорят, даже Агустин Бермудес, старший альгуасил в лагере Нарваэса, и другие рыцари [(caballeros)] дали письменное обязательство способствовать этому плану. Во всяком случае, Дуэро взял с собой две карги2 золота в слитках и великое множество украшений, нагрузив двух своих индейцев, дабы распределить все по точно установленному списку, отчасти через посредство Агустина Бермудеса и священника Хуана де Леона, отчасти через другого священника Гевару, который был первым посланцем Нарваэса, и иных друзей.

Дуэро прибыл к нам накануне дня праздника Духа Святого, и всю ночь велись переговоры и строились планы. Утром была предложена обильная трапеза, после чего Дуэро откланялся. Когда он был уже в седле, Кортес, в присутствии многих из нас, еще раз напомнил ему: «Через три дня мы будем в вашем лагере. Смотрите, чтобы все было подготовлено, иначе плохо вам придется!» Дуэро же, спокойно улыбаясь, ответил: «Будьте покойны! Все будет в исправности и по вашему желанию».

У Нарваэса Дуэро дал самые успокоительные сведения, будто не только люди Кортеса, но и он сам ждут не дождутся подчиниться Нарваэсу.

Между тем Кортес попросил к себе Хуана Веласкеса де Леона, всем известного и всеми любимого, очень близкого родственника губернатора Кубы Диего Веласкеса, тем не менее весьма преданного нам друга и соратника. С обычной чарующей улыбкой Кортес обратился к нему: «Сеньор Хуан Веласкес, я Вас обеспокоил ввиду того, что Андрес де Дуэро только что мне сообщил, будто Нарваэс и его свита глубоко уверены, что Вы склонны поддержать их, а посему-то мне и грозит гибель. В силу этого я решил просить Вас отправиться на Вашей отличной серой кобыле к Нарваэсу, чтобы он убедился в Вашем истинном настроении. При этом прошу Вас, нацепите на себя все золото, какое у Вас имеется, и, прежде всего, Вашу «якорную цепь»; я же Вам дам и другую, еще большую, Вы ее дважды оберните вокруг шеи и остальное спустите с плеч. Не забудьте при этом хорошенько выяснить, что, собственно, затевает Нарваэс». Тогда же Кортес отправил идти в компании с ним одного юношу, ждущего посвящения в рыцари и служившего Кортесу, которого звали Хуан дель Рио. Хуан Веласкес высказал полную готовность, но с одним условием — чтобы золото его оставалось у нас. «Мои слова, — заметил он, — стоят куда больше золота». — «Конечно, — возразил Кортес, — таково и мое мнение, но дело не в этом; если не хотите полностью исполнить мое желание, оставайтесь лучше здесь». Тогда Хуан Веласкес повиновался, снарядился, как указано, и уехал.

Кортес же, который послал Хуана Веласкеса только для того, чтобы убаюкать Нарваэса, немедленно велел нашему барабанщику Канильясу и нашему флейтисту Бенито де Бегеру играть сбор и приказал Гонсало де Сандовалю, который был капитаном и старшим альгуасилом, строить всех солдат для марша; и вот вся наша колонна двинулась к Семпоале форсированным маршем. По дороге солдаты наши убили двух мускусных свиней, что многие и объявили предзнаменованием победы. Ночь мы провели у какого-то ручья, подложив камень под голову, в строгом порядке и полной боеготовности. А к следующему полудню мы залегли подле речушки, где ныне уже начинаются дома Вильи Рики де ла Вера Круса3, ибо великая жара и тяжелое вооружение совсем нас заморили.

Но вернемся пока к Хуану Веласкесу де Леону. К восходу солнца он и юноша, посланный Кортесом ему в компанию, уже вступили в Семпоалу, где и остановились у толстого касика; лошадь свою Хуан Веласкес оставил у толстого касика, поскольку у Хуана дель Рио не было лошади, и они пошли пешком в лагерь Нарваэса. Встречные индейцы, хорошо знавшие Хуана Веласкеса де Леона — капитана у Малинче, громко его приветствовали; это услышали некоторые люди Нарваэса и стремглав понеслись к Нарваэсу, надеясь получить награду за добрую весть.

Нарваэс действительно обрадовался сильно и самолично вышел на улицу, чтобы приветствовать прибывших; он сердечно обнял Хуана Веласкеса, повел к себе и посадил в кресло (даже креслами экспедиция Нарваэса была снабжена!), дружески упрекая его, что он остановился не у него. Сейчас же он отрядил человека за его лошадью и багажом, заявляя, что Хуаны Веласкесы могут проживать лишь под крышей Нарваэса. Но уже первые речи сильно огорчили хозяина. А именно, Хуан Веласкес сказал, что прибыл лишь на короткое время, чтобы приветствовать Нарваэса и его капитанов, а кстати выяснить наилучший способ примирить Кортеса с Нарваэсом. Когда же тот удивился, как это ты, родственник высокородного Диего Веласкеса, заступаешься за изменника, Хуан Веласкес резко перебил его указанием, что изменников нет, есть лишь верные слуги Бога Нашего Сеньора и Его Величества, а посему он весьма просит подобных речей в его присутствии не вести.

Тогда Нарваэс испробовал иную струну: сулил Хуану Веласкесу великие милости, если он отстанет от Кортеса. Но и это не вышло, ибо собеседник столь же сурово прекратил и этот разговор, указывая на нерушимость своей присяги.

К этому времени собрался почти весь штаб Нарваэса. Все они поспешили увидеть Хауна Веласкеса, именитого человека с тонкими манерами и могучими плечами, прекрасным лицом, удивительной холеной бородой, с громадными золотыми цепями вокруг шеи и даже плеч. Всякий хотел приблизиться к храбрецу и счастливцу, и Хуан Веласкес успел со многими переговорить, между прочим и с Андресом де Дуэро, старшим альгуасилом Бермудесом и даже с нашим монахом [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой.

Но наиболее рьяные сторонники Нарваэса установили слежку, и все тот же Сальватьерра стал убеждать Нарваэса арестовать Хуана, ибо он смущает народ. Готов был уже приказ об аресте, и лишь с величайшими затруднениями Бермудес, Дуэро и другие смогли уговорить Нарваэса не причинять насилия, а, наоборот, проявить ласку и пригласить его к обеденному столу.

Нарваэс все настаивал, чтобы Хуан Веласкес уломал Кортеса подчиниться, но тот выдвинул другой, по его мнению, более возможный план — поделить провинции Мешико между собой. Впрочем, Хуан Веласкес и тут хитрил, ибо стремился, как можно больше извлечь из Нарваэса. Со своей стороны не зевал и монах Бартоломе де Ольмедо, который за короткий срок так сумел втереться в доверие, что слыл уже близким другом и советчиком. Вот он и предложил, чтоб пред Хуаном Веласкесом был устроен парад всего войска, чтобы он лишний раз убедился, насколько бессмысленна всякая надежда на сопротивление и что Кортесу остается одно — сдаться. Нарваэс пошел на приманку, и парад состоялся в полном блеске.

На следующий день за торжественной трапезой случилась беда. Приглашен был, между прочим, еще один Веласкес, Диего, родной племянник губернатора Кубы. Он и поднял опять разговор об «измене» Кортеса; Хуан Веласкес вспылил; а тот еще более подлил масла в огонь, заявив, что товарищи изменника — тоже изменники и что Хуан порочит весь род Веласкесов; Хуан обозвал его лжецом и, кстати, отметил, что родня родне рознь и его линия Веласкесов совсем иная, нежели та, к которой принадлежит молодой лгунишка и его дядюшка. Доказательства он готов представить сию минуту, и при этих словах он ударил по своему мечу. Не будь вмешательства присутствующих, пролилась бы кровь. По требованию Нарваэса Хуан Веласкес, монах [Бартоломе де Ольмедо] и Хуан дель Рио должны были немедленно оставить лагерь. Сборы были недолги, ибо Хуан все время не снимал ни доспехов, ни даже шлема. Прощаясь с Нарваэсом, он еще раз спросил, не хочет ли тот что-либо передать Кортесу. «Ничего, — ответил тот, — уходите только скорее! Было бы лучше, если бы Вы вообще не приходили». Подле стоял и молодой Диего Веласкес. И опять бы разгорелись страсти, и Хуану грозил бы арест, если бы несколько капитанов Нарваэса из сторонников Кортеса, желавшие проводить и охранить Хуана, не обратились к нему с деланно суровым окриком — не мешкать и убираться подобру-поздорову. Решили же они его поторопить, ибо знали, что отряд всадников готовится преследовать его и его золото.

Но они благополучно добрались до речушки, то есть до нашего расположения, что было в одной легуа от Семпоалы, и здесь было не мало смеха, когда Хуан Веласкес де Леон рассказывал нам о своих речах и успехах — он успел-таки многих наделить золотом, о хитреце монахе Бартоломе де Ольмедо и дураке Сальватьерре, которого монах так легко околпачил. Мы прямо-таки покатывались со смеху, и никому не пришло на ум, что завтра — битва, что нас лишь 266 человек, что нам один выход — либо пасть, либо победить; а на каждого из нас было больше чем по 5 людей Нарваэса.

Жара спала; мы были наготове и ночь провели в том же лагере у речушки, в одной легуа от Семпоалы.

Но вернемся пока в лагерь Нарваэса. Посещение Хуана Веласкеса не осталось без последствий: кое-кто из приближенных Нарваэса стороной узнал о подарках Кортеса, о группировках в его пользу и тому подобное; наблюдение поэтому было усилено, и все как бы насторожились. Нарваэс формально объявил нам войну — это мы узнали от одного дезертира, вернее, посланного Дуэро, который сговорился с Кортесом извещать его таким путем о крупных новостях, — и вывел свое войско из Семпоалы, встав лагерем в четверти легуа от нее. Но пошел ливень, и Нарваэс и все остальные, непривычные к таким передрягам, скоро потеряли весь свой пыл. Решили вернуться опять в город, выдвинув лишь отряд конницы в 40 человек для наблюдения за дорогой, откуда нас ждали. Для поднятия настроения Нарваэс объявил, что за доставку Кортеса или Гонсало де Сандоваля живым или мертвым он назначает премию в 2 000 песо. Паролем дня определен был возглас «Санта Мария! Санта Мария!». Вот как готовился к битве Нарваэс.

Что же происходило в лагере Кортеса?

Находясь столь близко от неприятеля, мы расставили охрану из самых надежных людей, затем отдохнули немного, а потом Кортес, сидя на боевом коне, держал перед нами длинную, но сильную речь. Начал он издалека, с дел на острове Куба; указал на разницу между Нарваэсом, который стремился лишь к собственной выгоде, и нами, имевшими в виду государственные цели, расширение власти короля и силы христианства, напомнил, что именно для этой цели мы сами, а не кто-либо иной, сделали его генерал-капитаном и старшим судьей всей Новой Испании, несмотря на ряд противодействий и интриг, которые постепенно лишь прекратились; затем в ярких чертах привел на память великие наши тяготы, голод, холод, бесконечное недосыпание, отчаянные битвы и множество геройских поступков: «Вот что мы выстрадали и пережили! И вот бросается на нас какой-то Панфило де Нарваэс, точно бешеный пес, называет нас изменниками и злодеями, бунтует индейцев и самого Мотекусому, осмеливается заключить в оковы аудитора нашего короля, наконец… объявляет нам борьбу насмерть, точно неверным маврам! Раньше мы, храбрецы, лишь защищались, в случае крайней нужды, теперь мы должны наступать, иначе Нарваэс и нас самих и все дело наше ошельмует; если мы не одолеем, мы быстро, на основании его слов, из верных слуг и славных покорителей превратимся в убийц, грабителей, опустошителей. Теперь нам надлежит не только защищать нашу жизнь, но и нашу честь! Будем же единодушны, крепки и нерушимы». Тут все мы поддержали его громкими криками, а он, растроганный и обрадованный, продолжал свою речь, несмотря на наступление полной темноты.

«На войне, — продолжал он, — мудрость и осмотрительность значат не меньше, нежели самая буйная доблесть. Посему прошу выполнять в точности все мои приказы». Первейшим делом, по его мнению, было — овладеть теми 18 орудиями, какие Нарваэс выдвинул против нас на подступах к городу; 60 человек отряжены были на это дело, самых смелых, молодых и крепких, среди которых назначен был и я; капитаном нам дали Писарро, тогда еще молодого, ничем пока не прославившегося. Как только мы овладеем пушками, мы сейчас же должны броситься на штурм расположения самого Нарваэса, помещавшегося на высотах главного си [(пирамиды храма)]. Тут мы должны были соединиться с Гонсало де Сандовалем, которому, тоже с 60 человеками, поставлена была специальная задача. Помню, как сейчас, дословно весь приказ на его имя: «Гонсало де Сандовалю, старшему альгуасилу Его Величества в Новой Испании, сим поручается захватить Панфило де Нарваэса, и, если он не сдастся добровольно, убить его. Сие должно случиться по долгу службы Богу и Его Величеству в наказание за насилие над аудитором нашего императора. Дано в лагере и подписано: Эрнан Кортес. Скрепил секретарь: Педро Эрнандес». Одновременно Кортес объявил, что первый, кто пробьется к Нарваэсу и попытается его схватить, получит 3 000 песо, второй — 2 000, третий -1 000. Также Диего де Ордасу дано было 60 солдат для захвата Сальватьерры, засевшего на высотах другого, меньшего си. Далее Хуан Веласкес де Леон, тоже с 60 людьми, должен был двинуться против Диего Веласкеса, недавнего своего противника. Сам Кортес с 20 людьми должен был появляться всюду, где будет нужда в нем. Лозунгом нашим, для опознания в темноте, избрано было «Дух Святой! Дух Святой!».

Дав все эти приказы в письменной форме, Кортес еще раз обратился к нам: «Знаю, как и Вы, что войско Нарваэса раза в четыре сильнее нас. Но большинство из них новички, кое-кто болен, многие недовольны своим предводителем, и для всех, наконец, наш поход — полнейшая неожиданность. К тому же они отлично знают, что с переменой полководца они не только ничего не теряют, но даже выигрывают. Итак, вперед! Честь Ваша и слава зависят от Вашей доблести! Лучше умереть, нежели влачить жалкую и позорную жизнь!»

Начался дождь, и Кортес закончил свою речь.

Часто я потом размышлял, почему Кортес ни разу не упомянул о связях и дружбе, установленных со многими из войска Нарваэса. Думаю, что в этом еще раз и особенно ярко сказался его талант полководца: обстоятельства требовали всей нашей храбрости, и он не хотел ее снижать посторонними надеждами…

Итак, нам с Писарро досталась первая и самая опасная работа: ударом в лоб, без прикрытий, нужно было захватить могучую артиллерию. Писарро поэтому сказал несколько ободряющих слов и дал точную инструкцию: биться из всех сил, пока не захватим пушки, затем повернуть их, приставить наших артиллеристов: Месу, «Сицилийца», Усагре и Арбенгу и пустить ее против расположения Сальватьерры. Эх, если бы у нас было чудное снаряжение наших врагов! Многие из нас в эту минуту дали бы все свое достояние за лучший шлем, лишний нагрудник или иные какие-либо хорошие доспехи!

Что касается меня, то, будучи в хороших отношениях с Сандовалем, я упросил его разрешить мне примкнуть к его отряду после взятия пушек, ежели я, конечно, останусь в живых. В глубокой темноте, чутко прислушиваясь, сидели мы как бы «отдыхая», а на самом деле предаваясь не очень веселым мыслям; хорошо бы было подкрепиться, но у нас не было ни крошки еды. Вдруг подбежал один из дозорных с вопросом, не слышали ли мы чего. Мы ответили отрицательно; но почти в тот же момент начальник караула объявил, что исчез Гальегильо, тот самый перебежчик, которого послал Дуэро, что он, значит, был лазутчиком, наши намерения скоро станут известны Нарваэсу, а посему Кортес дал приказ немедленно выступать. Действительно, зарокотал барабан, заиграла флейта, и наш отряд вместе с другими двинулся вперед.

Впрочем, насчет Гальегильо вышла ошибка: никуда он не бежал, а тихонько спал, целиком укрывшись каким-то плащом, ибо холод и дождь были ему еще непривычны. Боевая музыка немедленно была приостановлена, но продвижение продолжалось, хотя и менее спешно.

Но вот мы подошли к реке и наткнулись на первый передовой пост. Одного мы захватили, но другой вырвался и поднял тревогу… Никогда не забуду, как мы переходили реку, сильно раздувшуюся от дождей: ни зги не видно, ноги то и дело обрываются, тяжелая ноша мешает и тянет в воду. Но раздумывать было некогда. С величайшей резвостью бросились мы на пушки, так что в общей суматохе враг мог выстрелить лишь из четырех; три ядра просвистели над нашими головами, четвертое, увы, попало в цель и уложило троих товарищей. Быстро справились мы с артиллеристами и охраной из конницы Нарваэса и, как приказано, заставили играть взятые пушки против врага.

Не менее счастливо шло дело у Сандоваля. Шаг за шагом, несмотря на отчаянное сопротивление Нарваэса, он поднимался по ступеням большого си [(пирамиды храма)]; когда же Писарро с нами пришел ему на помощь, натиск еще усилился, и вот тут-то мы и поняли, какой великий смысл имела забота Кортеса о более длинных копьях. Вдруг послышался возглас Нарваэса: «Санта Мария! Я умираю, удар пришелся в глаз!» В ответ прогремело наше: «Победа! Победа! Именем Духа Святого пал Нарваэс!» И все же мы не скоро справились бы с захватом громадного си, если бы высокий Мартин Лопес, строитель наших бригантин, не изловчился каким-то чудом зажечь скирды соломы, расположенные на самой верхней платформе си. Эх, как посыпались сверху люди Нарваэса; сбежал и он сам, и первым схватил его некто Педро Санчес Фарфан. Сейчас же прогремел радостный крик: «Да здравствует император и его полководец Кортес! Победа! Нарваэс пал!»

Конечно, работа еще продолжалась. Многие из капитанов Нарваэса еще держались на своих позициях, тоже на высотах cues. Кортес велел поэтому через герольда провозгласить: «Именем императора — всем сдаваться под страхом казни». И объявление это, и особенно удачная работа артиллерии, общая суматоха и преувеличенные страхи сделали свое. Дольше всех упорствовали лишь отряды молодого Диего Веласкеса и Сальватьерры, занимавшие исключительно выгодные позиции.

Пленный командный состав мы согнали в одно место; подле был и Нарваэс, которому наскоро заковали ноги, Кортес, весь измученный, мокрый, в грязи и поту, показался здесь на короткое время, внушая нам крайнюю бдительность, а затем опять умчался в другие пункты. Дождь то переставал, то опять начинал; кромешная темнота лишь изредка сменялась слабым лунным светом, но она нам была привычна и даже помогла: светляки принимались нашими врагами за тлеющие фитили, и они немало были напуганы столь большим количеством аркебуз.

Нарваэс, сильно израненный, с выколотым глазом, просил Сандоваля дозволить врачу, которого он привез с Кубы, заняться им и другими ранеными капитанами. Просьба, конечно, была уважена. Как раз во время перевязки Кортес вновь приблизился, и Нарваэс, узнав об этом, сказал ему: «Воистину, сеньор полководец, Вы немало можете гордиться сегодняшней викторией и моим пленением». Кортес ответил: «Богу слава, давшему мне столь храбрых товарищей. А насчет виктории могу Вас уверить, что она невелика в сравнении с другими нашими победами в Новой Испании». После сего Кортес велел Сандовалю выделить Нарваэса, отвести его в другое место и приставить к нему особую стражу, среди которой находился и я. Ибо, несмотря на победу, нам все же было не совсем по себе: ведь не хватало еще 40 всадников, которых Нарваэс выслал для охраны переправ; они каждую минуту могли нагрянуть, освободить пленников и наделать великих дел.

Бдительность посему была удвоена, а кроме того, Кортес отрядил Кристобаля де Олида и Диего де Ордаса к ним, чтобы уговорить их сдаться. Они сели на только что добытых коней — мы с собой не взяли ни одного — и так умело повели дело угрозами, обещаниями и ловкими речами, что скоро достигнуто было полное соглашение.

Между тем, совершенно рассвело. И когда было получено известие о сдаче конницы, музыканты корпуса Нарваэса сами собой, без всякого приказа, сыграли туш, а затем воскликнули стройным хором: «Велика слава римлян! Она возобновилась победой немногих над великим войском Нарваэса!» А уморительный шут, негр Гидела, приплывший с Нарваэсом, орал во всю мочь: «Что римляне! Таких побед и они не знали!» И вот начались приветствия, крики, победный шум людей и инструментов в такой мере, что Кортес велел схватить и наказать одного барабанщика, полусумасшедшего Тапию. Тогда все стихло.

Как раз в этот момент прибыли Кристобаль де Олид и Диего де Ордас с конницей, среди которой были Андрес де Дуэро, Агустин Бермудес и многие друзья нашего предводителя; все они отправились приветствовать Кортеса. Тот успел уже снять доспехи и принял их, сидя в кресле, в свободной оранжевой мантии, окруженный своими верными товарищами. Лицо его сияло, и каждого он сумел одарить улыбкой и задушевным словом. Конечно, не на малую высоту славы и могущества он вознесен был столь внезапно! Подсчет потерь показал, что со стороны Нарваэса погибли: альферес [(знаменосец)] де Фуентес — идальго из Севильи, капитан Рохас, уроженец Старой Кастилии, и двое других, и один из трех солдат, перебежавших от нас, Алонсо Гарсия «Каретник» [(Carretero)]4, и многие ранены. А с нашей — 4 человека и несколько ранены; ранен был и толстый касик, который с начала военных действий был помещен в лагерь Нарваэса, его Кортес поручил попечению медика и строго-настрого запретил его чем-либо беспокоить. Плохо пришлось нашим двум изменникам-перебежчикам, молодому Эскалопе и Сервантесу «Сумасшедшему»5: первый получил тяжелую рану, а Сервантес — изрядное количество палок; третий, «Каретник», как уже сказано, погиб. Наконец, что касается горе-героя Сальватьерры, то редко кто-либо являл столь плачевный образ трусости, как он; достаточно сказать, что при первых кликах о победе и несчастье с Нарваэсом с ним сделалось дурно! Что же касается молодого Диего Веласкеса, то он и другие капитаны, бывшие с ним, были ранены и попали в плен к нашему капитану Хуану Веласкесу де Леону, который, однако, обошелся с ними великодушно и по-рыцарски… Вот и весь рассказ о нашей битве6 с Нарваэсом!

К вечеру следующего дня прибыло 2 000 вспомогательных индейских войск, присланных нам касиком Чинантлы. Командовал ими один наш солдат, Варриентос, и вошли они в Семпоалу в добром порядке, рядами, все великолепно сложенные молодцы, с громадными щитами и длинными копьями; флаги и оперение их развевались, музыка их гремела, звякала и свистела, а приветствие их было: «Да здравствует король! Да здравствует король, наш сеньор, и его полководец Эрнан Кортес!» Воистину картина была сильная, и многие из людей Нарваэса удивлялись, а втайне радовались, что они не пришли днем раньше и не приняли участие в битве.

Кортес принял их радушно, благодарил за трудный переход, одарил их и велел вновь вернуться, строго наказав никого по пути не обижать. Вернулся с ними и наш Варриентос.

Разоружив весь корпус Нарваэса, Кортес отправил Франсиско де Луго к берегу, где находился флот Нарваэса, со следующим приказом: «Маэстре и пилотов со всех 18 кораблей направить к нему в Семпоалу; снять и снести на сушу паруса, рули, компасы и вообще всячески позаботиться, чтоб Диего Веласкес на Кубе не получил ни малейшего известия о судьбе всей экспедиции; кто ослушается, сейчас же заковать в цепи и бросить в трюм.

Так и случилось. Маэстре и пилоты без всякого возражения присягнули на верность; адмиралом назначен был некто Педро Кабальеро, один из прежних маэстре, и хотя говорили, что он куплен был несколькими золотыми слитками, он верой и правдой служил Кортесу. Педро Кабальеро было строжайше указано, чтоб ни один корабль не покидал бухты; если же появятся, как можно было ждать, новые корабли с Кубы, то их захватить, разоружить и разгрузить, о чем и сообщить немедленно Кортесу.

Дальнейшие распоряжения были таковы. Хуану Веласкесу де Леону поручалось завоевание страны Пануко и постройка там колонии; для этого ему дали 120 человек, 100 из войска Нарваэса и 20 из наших, ибо те еще не знали ни местности, ни здешних способов ведения войны. Придано было им и два корабля для обследования побережья и реки Пануко. Второй отряд такого же состава, тоже с двумя кораблями, должен был под командованием Диего де Ордаса направиться к реке Коацакоалькос, чтобы там основать колонию и послать людей на остров Ямайка для закупки лошадей, крупного рогатого скота, овец, коз и кур, ибо для скотоводства эти места были особенно подходящи.

Далее Кортес велел освободить всех прежних наших противников как капитанов, так и солдат, за исключением Нарваэса и Сальватьерры, который, кстати, будто бы болел желудком. Когда же велено было вернуть им и их снаряжение, и вооружение, недовольство было немалое: ведь многие из нас обзавелись за их счет — кто лошадкой, кто отличным клинком, кто доспехами или иной ценной вещью, и никому не было охоты расставаться с этим. Указывали, что это законная добыча, ибо Нарваэс формально объявил нам войну. Но Кортес остался непреклонным, и мы скрепя сердце должны были повиноваться нашему генерал-капитану. Помню, мне лично пришлось отдать, к великому моему огорчению, лошадь с полным снаряжением, два меча, три кинжала и одну дагу7…

Алонсо де Авила, капитан, смелый и заслуженный вояка, мог, конечно, откровенно высказать свое мнение. Вместе с падре из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] они серьезно возражали против такого обидного и пагубного распоряжения. Они указали, что Кортес напрасно подражает Александру Македонскому, который после побед8, как известно, честь и добычу предоставлял побежденным, а не своим соратникам. Ведь и на сей раз все подарки и подношения индейцев, прибывших поздравить с победой, были распределены не между нашими капитанами и солдатами, а между капитанами Нарваэса. Это не дело; это раздражает, ибо является странной неблагодарностью. Кортес ответил указанием, что готов нам отдать все, что имеет, но что в настоящий момент иначе поступать нельзя, так как прежних врагов следует расположить к себе подарками и обещаниями; ведь не следует упускать из виду огромного их числа: что если они взбунтуются! Алонсо де Авила тем не менее не унимался. Слово за слово, и Кортес отрезал: «Кто не хочет повиноваться, должен уйти! Испанские женщины родят немало детей, и каждый испанский мальчишка — будущий солдат!» «Да, — горячился Алонсо де Авила, — но среди этих же мальчишек немало и будущих полководцев, а порой труднее достать солдат для полководцев, нежели полководцев для солдат!»

Кортес принужден был в то время проглотить обиду, но с тех пор он охотно отсылал Алонсо де Авилу, хотя и с почетными поручениями; так, он его послал и в Испанию для вручения императору гардероба и всех сокровищ великого Мотекусомы, что, как известно, кончилось бедой, ибо корабль был атакован и захвачен французским корсаром, Жаном Флорином9…

Среди людей Нарваэса был негр, болеющий оспой. От него страшная болезнь и пошла по всей Новой Испании, где никто раньше о ней не слыхал; опустошения были ужасающи, тем более, что темная индейская масса не знала никаких способов лечения, кроме омовений, которыми они еще больше заражались. Так умерло великое множество несчастных, не испытав даже счастья быть сопричтенными к христианской вере…

В бытность нашу в Семпоале случилось также, что гарнизон Вера Круса потребовал своей доли в золотой добыче. Они правильно указывали, что своей стойкой службой на побережье они столь же ревностно служили Богу и королю, как и те, которые проникли в Мешико. Кортес с этим вполне согласился и заявил, что их доля давным-давно отделена и хранится в Тлашкале и что стоит туда послать лишь уполномоченных для ее получения. Они и выбрали двух доверенных, между прочим, Хуана де Алькантару «Старого». Вскоре мы узнаем, что случилось и с ним, и с золотом, ибо колесо фортуны резко повернулось, и за радостью и покоем последовали дни печали и боевой суеты: прибыло известие, что весь Мешико восстал, Педро де Альваро осажден, укрепления разрушены или подожжены и что урон одними убитыми достиг уже семи солдат, а многие были ранены!