СТРАТЕГИЯ ОРГАНИЗАТОРОВ ФСОК исходила из того, что в условиях перестройки можно легализовать организацию и получить политические права, включая выдвижение кандидатов в депутаты. Это фактически превратило бы эту организацию в партию. Но пока в условиях СССР могли существовать только протопартии – со своей идеологией, самостоятельной структурой, но без прав.

Для полноценной конференции необходимо было помещение. На переговорах в МГК оргкомитету федерации объяснили, что в Москве им помещение даст только комсомол – он назначен ответственным за контакты с неформалами-социалистами. Была еще одна «приманка» – с участием ВЛКСМ была создана международная организация Комитет молодежных организаций. Шли переговоры о возможности вступления федерации в Комитет молодежных организаций как равноправного участника. Таким образом федерация могла зарегистрироваться, не входя в подчинение ВЛКСМ (формальное подчинение комсомолу неформалы отрицали). Первоначально «официоз» демонстрировал готовность к компромиссу. МГК предоставил федерации кабинет с телефоном для обзвона региональных организаций. Но в январе позиция «верхов» ужесточилась.

Вспоминает В. Гурболиков: «Все шло хорошо, пока нас не вызвал секретарь по идеологии МГК В. Сидоров, совершенно позеленевший, долго ругался, сказал: „Зачем было сообщать на „Голос Америки“ весь план мероприятия?“ Он пожаловался, что Кагарлицкий рассказал о предстоящей конференции кому-то из диссидентов, а тот в деталях передал „голосам“. МГК комсомола хотел показать, как он демократизировался, и предполагался высокий уровень мероприятия – во Дворце молодежи, с хорошим резонансом в прессе. А тут все наперегонки побежали докладывать начальству о предательстве.

Тон поменялся сразу же. Отказываться от мероприятия не хотели, но теперь нам все время выговаривали, что мы ненадежные партнеры и доверять нам нельзя»[98].

Видимо, партийное руководство, стоявшее за комсомольскими аппаратчиками, считало, что лидеры федерации уже не смогут выйти из переговоров. Но и полностью отказаться от мероприятия было теперь политически опасно. Неформалы все равно провели бы встречу, но уже в более радикальном ключе. Получилось бы, что при помощи ВЛКСМ в декабре – начале января готовилась антисоветская конференция.

Как и в 1987 году, конференция федерации проходила одновременно с конференцией Всесоюзного социально-политического клуба. Несколько групп входило в обе организации. Так что можно было обойтись и без ВЛКСМ, хотя в этом случае уровень мероприятия и его общественный резонанс были бы меньше.

Неформалам заявили, что общесоюзная конференция проведена не будет (соответственно нельзя будет конституировать федерацию) – только московская. В Москве в федерации состояли 15 клубов, а в других городах – 101. Оргкомитет и актив клубов эмоционально обсуждали перспективы проведения открытой московской или подпольной общесоюзной конференции. С одной стороны – возможности, связанные с легализацией и пиаром, с другой – выстраивание за пределами Москвы структуры, возможность объявить о создании полноценной всесоюзной организации. Во время острых споров января в федерации обсуждалась и более широкая альтернатива.

Вспоминает В. Гурболиков: «Мы продумывали два варианта. Либо распрощаться с институтами, школами, обратиться за поддержкой к коммунистическим и рабочим партиям Запада и, таким образом, встать на положение левых диссидентов, создавая при этом единую структуру организации, либо не дать бюрократии повода начать изоляцию нас от широких школьных и студенческих масс, сохранить возможность для открытой работы. Мы выбрали второе»[99].

В конце концов было принято соломоново решение: согласиться на проведение конференции московской организации федерации совместно с ВЛКСМ, в кулуарах которой будет проведена полуподпольная встреча с иногородними клубами (собственно, межгородская встреча теперь в любом случае могла быть проведена только в полуподпольном режиме). Пришлось согласовывать списки не только делегатов, но и приглашенных[100]. Здесь неформалам помогло незнание аппаратчиками ВЛКСМ некоторых фамилий.

Вспоминает А. Исаев: «Кагарлицкий хотел пригласить Р. Медведева, который тогда считался диссидентом. Когда до него дошла очередь в списке, Баженов спросил нас: „Это кто?“ Мы ответили: „Историк“. «Ну, историк так историк. Кто следующий?»

Снижению статуса конференции быстро нашли идеологическое обоснование – организация должна формироваться снизу, и поэтому сначала должны возникать региональные объединения, а уже потом – общесоюзная структура. Но поскольку главной задачей конференции было укрепление контактов с провинцией, организаторы настаивали на приглашении иногородних. По утверждению В. Гурболикова, некоторые клубы из провинции сообщили, что в условиях отказа МГК ВЛКСМ от поддержки конференции не смогут прибыть в Москву[101]. Они рассчитывали на возможность оформить командировки. Это было удивительное время, когда еще была размытой граница между оппозицией (консервативными силами в партии) и самой активной лояльностью (провозглашенным партией реформам). Поэтому можно было ездить в Москву на неформальные конференции во вполне легальные командировки и выступать с радикальными речами. В каждом конкретном учреждении шла своя борьба между либералами и консерваторами, от которой зависело, оплатят ли неформалу очередной визит в Москву. По мере возможности активисты тратили и собственные деньги. Но общественная система не давала возможности обеспечить нормальное финансирование гражданских движений за счет их собственных структур. К тому же в январе 1988 года в провинции усилилось давление как на представителей оргкомитета федерации, так и на активистов входящих в него клубов – от «бесед» по комсомольской линии до подписки о невыезде.

Парадоксальным образом снижение статуса конференции сопровождалось ростом уровня переговоров. МГК «не справился», и дело взяли в свои руки сотрудники аппарата ЦК ВЛКСМ А. Кабанников, А. Лепехин и К. Затулин.

Вспоминает В. Гурболиков: «В ЦК люди не боялись высказывать свои подлинные взгляды. Кабанникову было все это очень интересно. Затулин был крайне деловым, вел себя агрессивно на переговорах, все время спрашивал: где у вас конкретные дела? Мы спрашивали: а в чем должны заключаться конкретные дела, и он увлеченно начинал рассуждать о движении НТТМ, об изготовлении товаров на продажу». Было ясно, что возникающая номенклатурная буржуазия относится к неформалам довольно неприязненно. Бе политической надстройкой была не умеренная оппозиция, а сами номенклатурные структуры. «Они больше склонялись к тому, что не нужны нам эти политические дела. Нужно просто делать деньги. Но нужно было как-то „отчитываться за демократию“. Поэтому они решили проводить мероприятие, но в драконовских условиях».

Структуры ВЛКСМ были идеально приспособлены для развертывания бизнеса. «Глава Фрунзенского райкома ВЛКСМ Ходорковский не мог, конечно, как Фридман или Авен, просто стоять на улице и торговать ширпотребом. Но у него были кадровые возможности, подчиненные ему люди, которые могли числиться в структурах комсомола и заниматься по его поручению бизнесом, внебюджетные деньги, помещения. В условиях государственной монополии это давало огромные возможности. А затем были пролоббированы постановления о хозрасчетной деятельности ВЛКСМ, и с 1988 года дело пошло шире. Им было разрешено то, что пока запрещено другим. А комсомольские работники были готовы к предпринимательской деятельности гораздо лучше партийных. После любого комсомольского мероприятия уже в 70-е годы проводились банкеты, а денег на это не выделялось. Нужно было договориться с организациями торговли и так далее по принципу „ты мне – я тебе“. Задача крутиться у них была всегда, и они были готовы. Партийные – не очень. Комсомольцев в партаппарате считали разложенцами и стукачами, предпочитали комплектовать кадры производственниками и даже интеллигенцией из общества „Знание“. Исключения были, но „через не могу“. Комсомольцев считали испорченными кадрами», – вспоминает Н. Кротов, тогда – инструктор райкома КПСС, а сейчас исследователь становления постсоветского капитализма.

ТОЛЬКО ЗА ПЯТЬ ДНЕЙ до открытия конференции власти наконец определились: конференция пройдет в гостинице «Юность», но будет защищена от иногородних – всем делегатам и гостям были выданы специально отпечатанные билеты. Но иногородних неформалов о конференции уже оповестили заранее, и они приехали. В двери ломились десятки людей. Члены оргкомитета из-под полы раздавали им билеты, запугивали охрану. В конечном итоге в зал пустили всех, просто помотав изрядно нервы.

Конференция проходила в два дня – 30-31 января 1988 года. Первый день – пленарное заседание. Второй – секции: «Правовой статус самостоятельных объединений», «Методический центр антифашистского воспитания», «Социальная защищенность молодежи», «Самодеятельный университет», «Проблемы школьной реформы», «Редакционная». Затем – итоговая пленарка. По этому сценарию позднее проходили десятки форумов, включая и мероприятия протестных движений уже в XXI веке.

В последний момент аппаратчики выдвинули новые требования по ведению конференции. Сначала предполагалось, что вести будут Исаев и Кагарлицкий, а тут потребовали заменить Кагарлицкого на аппаратчика А. Макарова. Неформалы были возмущены, конференция оказалась на грани срыва.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Я колебался, открывать ли конференцию. Я очень не люблю принимать решения в новой, внезапно возникшей ситуации. Вроде я должен открывать конференцию, но не знаю, подниматься ли в президиум. Я сижу на кромке сцены, а в народе спор. Это было состояние, близкое к ступору, – самокритично вспоминает Б. Кагарлицкий. – Исаев, который активно общался с комсомольским начальством, был за то, чтобы принять условия. Прибыловский и Павловский – жестко против. Я нахожусь где-то посередине и стремительно теряю влияние. Я не радикален, чтобы опереться на одну из сторон, и не приемлем для властей. Наконец на каких-то встречных условиях договорились, и я открыл конференцию».

В почти стенографическом отчете о конференции, подготовленном для журнала «Левый поворот» В. Пономаревым, говорится, что конференцию открыл А. Исаев, который теперь делил ведение с комсомольским аппаратчиком А. Макаровым.

Исаев и другие докладчики исходили из того, что резкий рывок в развитии общественного движения кончился и теперь нужно адаптироваться к новым условиям. Нет худа без добра – вслед за хаотическим возникновением общественных групп теперь формируются «большие федерации неформальных групп (Федерация социалистических общественных клубов, Всесоюзный социально-политический клуб)»[102]. Они более устойчивы, чем возникающие и исчезающие общественные группы.

Исаев строил свою речь в центристском ключе, но больше всего досталось комсомольским консерваторам, считавшим, что вся общественная работа молодежи должна вестись в рамках ВЛКСМ. Он обвинил этих аппаратчиков в «комчванстве».

Б. Кагарлицкий, поддержав тезис о завершении «кавалерийской атаки на бюрократию», посвятил часть выступления размежеванию с западниками, сталинистами и национал-шовинистами, подчеркнул «уважение конституционной роли партии». Но главный вопрос, который постепенно выходит в центр внимания социалистов в 1987—1988 годах, – перспектива реформы цен, о которой заговорил Кагарлицкий. После принятия закона 1987 года о государственном предприятии введение рынка казалось неизбежным, и неформалы не верили, что бюрократия сможет провести такую реформу не за счет народа. «Община» так и вовсе готовилась организовывать весной массовые акции социального протеста, так как ждала повышения цен. Бюрократия поступила самым невероятным образом – она «замотала» реформу цен, тем самым обрекая реформу 1987 года на провал. Соответственно весной 1988-го неформалам пришлось искать другие поводы для выступления – не столько социалистические, сколько общедемократические.

Комсомольские организации пригласили «на неформалов» десятки случайных людей, заполнивших зал. Конференция федерации, таким образом, превратилась в своего рода встречу с неформалами, что лишь усилило ее агитационный эффект. Но сами организаторы были недовольны, так как это затрудняло принятие решений о создании организации. Утешало присутствие телевидения, в том числе «Взгляда» – 2 февраля он дал сюжет об этом событии. Московские группы федерации выступили с саморекламой. Большинство пыталось парировать обвинения аппаратчиков (прежде всего Затулина) в отсутствии «конкретных дел».

Я презентовал «Общину» – говорил о распространении идей «научного социализма» (под которыми понимался отнюдь не марксистский «научный коммунизм») через самиздат и целую сеть политсеминаров и лекториев, об установлении «контакта с рабочими» (что считалось особенно ценным в условиях интеллигентского состава неформального движения). О педагогической работе «Общины» говорили представители ее дочерних групп. Впрочем, А. Хайкин из «Социалистической инициативы» прямо признал, что «федерация – движение наемной интеллигенции». А. Бабушкин из «Юных коммунаров-интернационалистов» поведал о сборе средств для латиноамериканской бедноты, С. Ильин – о планах «межклубной группы производственного самоуправления» по проведению экспериментов на АТ-1 и других предприятиях. Он развил тему «контакта с рабочими» – если их не просветить сейчас, то они не смогут грамотно бороться за свои права в правовом поле. Альтернатива такой работе – «опасность экстремизма».

Довольно агрессивными были выступления аппаратчиков ВЛКСМ. М. Колков обрушился на диссидентское прошлое Кагарлицкого и цитату из Бакунина в декларации «Общины»: «социализм без свободы есть рабство и скотство». Колкову отвечал Кагарлицкий, подтвердивший, что «гордится тем, что участвовал в социалистическом движении в годы застоя». Я тоже напал на комсомольского чиновника: Бакунин ничего не мог знать о «реальном социализме», зато в начале упомянутой Колковым фразы столь же резко критиковал капитализм. По сути Колков был, конечно, прав – ссылаясь на Бакунина, «общинники» язвили не только Маркса, но и советское воплощение его идей. Затулин продолжал свои обвинения в отсутствии у неформалов реальных дел. В кулуарах неформалы недоумевали – будто он не присутствовал на заседании. Ядовито комментировали фразы вроде «комсомол БАМ построил». «Ксишник» Затулин стал антигероем конференции, воплощением комсомольско-коммунистического «зла». В. Прибыловский выступил с места против Затулина как участника расправы над инициатором проельцинских митингов в МГУ А. Галамовым – его исключили «за неуспеваемость».

Вспоминает В. Прибыловский: «Неуспеваемость, возможно, была, но у других в таких пределах, как у Галамова, ее терпели. Поскольку Галамова исключили сразу после „дела Ельцина“, это вызывало подозрение. По этому поводу я выступил с возмущенной речью против Затулина как руководителя подавления галамовского митинга».

После перерыва выступали преимущественно союзники по федерации в неформальном движении. Они вывели разговор из «молодежной колеи», в которую ее загнал формат «полукомсомольского» мероприятия. С. Скворцов рассказывал о самоуправленческих экспериментах его Фонда социальных инициатив, О. Румянцев – о расколе клуба «Перестройка», Г. Иванцов – о конференции Всесоюзного социально-политического клуба. Он живо откликнулся на доброжелательную речь Исаева: «Сила неформального движения – в единстве ФСОК и ВСПК! Наши организации очень близки по уставам и целям, участие в движении дает людям моральную уверенность в своих силах». Московская организация ВСПК вошла в федерацию. Вообще поведение аппаратчиков «аукнулось» резкими выпадами против ВЛКСМ: «По сравнению с августовской встречей происходит деградация, и благодаря усилиям горкома федерация сдвинулась в молодежную область… Нельзя работать с комсомолом, пока он не перестроится»[103].

И итоги январской встречи, и дальнейший подъем общественного движения привели к тому, что «Община» ослабила контакты с ВЛКСМ. В августе 1988 года новые переговоры о предоставлении помещения под конференцию федерации кончились неудачей, так как «общинники» не были склонны идти на уступки. Только осенью 1988-го, когда на время спала митинговая горячка, общинники инициируют создание «Демократической фракции ВЛКСМ» как модель для создания фракции в КПСС. Это будет последняя игра с комсомолом. В 1989 году «общинники» вышли из комсомола.

Организаторам январской конференции пришлось нелегко. Нужно было заниматься и кулуарами в «Юности», и полуподпольной конференцией в Измайловском парке, где удалось найти небольшое помещение. В «Юности» было демонстративно заявлено, что один из координаторов конференции Л. Наумов отправился на встречу с иногородними делегатами, которых не пустили в зал. Это была информация о том, что, вопреки действиям аппаратчиков, у конференции есть общесоюзный «филиал».

ВЕЧЕРОМ И НОЧЬЮ шли беседы с «провинциалами», идеологическое «принюхивание»[104]. Провинциальные социалистические группы были еще далеки от вопросов, которые бурно обсуждались в столицах. Некоторые они перед собой даже не ставили, что позволяло «общинникам» надеяться на сближение позиций с частью полуподпольных групп, не вышедших из рамок марксизма-ленинизма. Попытки сближения с наименее догматическими «эмэлами» будут продолжаться до августа 1988 года.

«Троица не считала нужным сообщать непосвященным, что они анархисты. Чтоб не распугать»[105], – рассказывает Б. Ихлов о знакомстве с Исаевым, Гурболиковым и мной. Троица в тот период еще не считала себя анархистами. До конца года «общинники» продолжали искать идеологическое клише, которым можно было бы назваться. Дело в том, что концепция «общинных социалистов» была анархической в той степени, в какой анархистами были Прудон или народники Герцен и Лавров.

«Общинники» выступали за постепенное преобразование общества в безгосударственное, в то время как в общественном мнении (включая официальную науку) анархизм отождествлялся с немедленной ликвидацией государства. «Общинный социализм», несомненно, укладывается в рамки антиавторитарного социализма, включающего в свой состав часть и анархистских, и народнических, и постмарксистских идей. Несмотря на то, что труды Прудона тогда не произвели впечатления на «общинников», они развивали традицию, прародителями которой были Прудон и Герцен (отчасти и Оуэн). Идеологи «Общины» были реформистами и анархистами одновременно. Но возможность синтеза реформизма и анархизма тогда казалась парадоксом. Поэтому «общинники» были вынуждены объяснять собеседникам, что во многом согласны с анархистскими теоретиками, а во многом – нет. В отношении конструктивной программы «общинники» были близки анархизму, и осенью 1988 года, по мере знакомства с анархистской литературой, пришли к выводу, что именно в ней заключается суть анархистского учения. Поэтому с осени 1988 года часть «общинников» (хотя далеко не все) стали бравировать своим анархизмом. Однако до января 1989-го «общинники» учитывали, что в понимании не анархистов (как выяснилось, также многих незрелых теоретически анархистов) анархизм предполагает немедленное разрушение государства. «Общинники» же стремились к постепенному движению в этом направлении (но, в отличие от коммунистов, считали, что путь к безгосударственному обществу возможен только через демократию, а не диктатуру). Поэтому «общинные социалисты» в 1988 году считали, что их взгляды шире собственно анархических.

Только в начале 1988-го у «общинников» возникли первые контакты с людьми, которые считали себя анархистами. Но и они создавали не анархистские, а социалистические клубы, так как большинство их общественно активных знакомых были еще далеки от анархизма. Такая радикальная идейная эволюция требовала времени. Поэтому иркутский анархист И. Подшивалов со своими друзьями создал в июле 1988 года Социалистический клуб. В Краснодаре, где интерес к анархизму проявляли А. Рудомаха и А. Серебряков, клуб «Трава» тоже не был анархистским. Программные построения левосоциалистических клубов позволяли взаимодействовать в одной организации социалистам разных взглядов.

Структура федерации позволяла «общинникам» выстраивать сеть политических связей общесоциалистического характера, выделяя в ней немарксистское, но не специфически анархистское крыло.

Список избранного на январской конференции Московского совета федерации возглавлял Б. Кагарлицкий, но подавляющее большинство в нем имели федералисты: «общинники» А. Исаев, А. Шубин, А. Василивецкий, А. Баранов и близкие к ним идейно М. Кучинский и Л. Наумов, представлявший «Лесной народ». Разумеется, «общинники» и их сторонники выступали от имени целых пяти клубов.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Именно после этой конференции мое влияние в федерации стало стремительно падать. Это был абсолютный триумф „Общины“, которая была ключевым элементом при подготовке. Документы принимались в той редакции, в которой я предлагал, но это уже ничего не значило».

Прежнее разделение труда с Кагарлицким уже не устраивало «общинников». Различие в уровнях политических знаний было погашено. У Кагарлицкого оставалось последнее преимущество – контакты с прессой. Они вызывали ревность «общинников», когда западная пресса оттеняла роль Кагарлицкого. Получалось, что он, выступая от имени общего дела, использует контакты в интересах своей фракции.

Изоляции Кагарлицкого способствовали и конфликты. Либералы использовали компромиссы федерации и ВЛКСМ для выдвижения этических претензий. Особенно резко под впечатлением обстановки в «Юности» в кулуарах конференции выступал Г. Павловский.

Подводя итоги мероприятия, В. Гурболиков писал об этом: «Многие группы неформалов решают сейчас вопрос – „продалась“ федерация комсомолу или Комитет молодежных организаций „скушал“ ее… Негативную оценку высказали представители ленинградского „Форпоста“ и ряд групп ВСПК, член Клуба социальных инициатив Г. Павловский заявил, что федерация от продажи принципов скоро перейдет к продаже людей.

Г. Павловский вспоминает о причинах столь резких высказываний: «Я был разозлен охраной в „Юности“. Мою либеральную душу возмущал контроль на входе, когда одних впускали, а других не пропускали, раз у них не было мандатов. Я и мои знакомые были неомандаченными и прорывались буквально силой. На этом пафосе я очень резко все это раскритиковал».

В этом эпизоде заметна не просто конкуренция социалистов и либералов (между идеологическими противниками в неформальном движении были возможны тесные альянсы, что показала уже ситуация середины 1988 года) и не только старые конфликты еще доперестроечных времен. Шла острая конкуренция за информационные и политические ресурсы. Павловский «замыкался» на «либерально-коммунистические» журналистские круги, для которых был экспертом по неформалам. Кагарлицкий перехватывал зарубежных журналистов и использовал уже наработанные связи с зарубежными социалистами.

В более широком плане между неформалами всегда шла конкуренция за политические и информационные каналы, оппозиционеры объявляли связи конкурентов «позорными», тут же оправдываясь за свои. Власти могли бы использовать эти противоречия более эффективно, манипулируя неформалами за ниточки связей. Но этого не случилось. Аппарат раздирали столь же острые противоречия, и единой игры он вести не смог.

ВЫСКАЗЫВАНИЕ ПАВЛОВСКОГО было основано на реальных опасениях, связанных с поведением аппаратчиков ВЛКСМ, и гипотезу о продаже людей удалось проверить уже на следующий день. Власти прощупали лидеров федерации на прочность. В последний день работы конференции в «Комсомольской правде» была опубликована статья, резко обвинявшая неформалов в стремлении «увести молодежь в кружковщину от масштабных социально значимых дел». Этот штампованный комсомольский упрек неформалы могли бы воспринять как комплимент – все революционные движения начинали с кружков, и неформалы уже готовили более масштабные дела, к которым сумели перейти весной. Но в статье были и более тонкие упреки: социальные имитаторы во главе с антисоветчиками (уголовно-политическое обвинение) Кагарлицким и Павловским оттеснили подлинных лидеров неформалов Малютина, Скворцова и Исаева. Плохих неформалов статья обвиняла в «представительстве от чьего-то имени без достаточных полномочий»[106].

Исаев вспоминает, что узнал о подготовке статьи накануне конференции от Павловского и позвонил Затулину: «Вы понимаете, что если такая статья выйдет, то конференция будет сорвана?» – «Ну почему же, мы так не считаем». Мы поговорили, и я сказал: «Если статья будет опубликована во время конференции, то будет плохо». – «Хорошо, мы подумаем». Они подумали. В первый день статья опубликована не была, а на второй, когда основные события прошли, – вышла».

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Самозванцы и самодельщики» была предназначена для конструктивных элементов в федерации – сдайте Кагарлицкого. Возможно, они считали, что без меня им будет легче управлять неформалами. Мы встречались с Исаевым на «Парке культуры». Он принес мне эту газету, и я пытался по его поведению понять, как он будет себя вести, отмежуется ли. Он этого не сделал. Но очень выразительно держал паузу, чтобы я оценил, как он меня не предаст». Заметно, что восприятие Кагарлицким этого эпизода сформировалось под влиянием последующих событий. Судьба Кагарлицкого в это время не зависела от Исаева.

Федерация резко осудила статью. Этому была посвящена заключительная резолюция конференции, во многом испортившая комсомольскому аппарату праздник:

«Наш диалог, как мы надеемся, даст возможность предотвратить попытки столкнуть федерацию и органы ВЛКСМ, одной из которых, на наш взгляд, стала публикация в „Комсомольской правде“ статьи В. Губенко и Н. Пискарева „Самозванцы и «самоделыцики“, содержащей в себе необоснованные обвинения, фактические подтасовки и навешивание политических ярлыков.

Мы надеемся, что встреча послужит основой не только для укрепления конструктивного сотрудничества между федерацией и органами ВЛКСМ, но и для дальнейшего процесса консолидации социалистического самодеятельного движения»[107].

Выступление «Комсомольской правды» позволило неформалам «отмежеваться» от властей и консолидировало федерацию, «заморозив» размежевание в ее рядах.

Б. Кагарлицкий продолжает: «Ощущение было неприятное. Но я подал на в суд. Их доказательства были в КГБ, и было ясно, что комитет свои материалы не выдаст. Суд я выиграл. В августе вышло опровержение. Это был первый прецедент выигранного дела в защиту чести и достоинства».

По свежим следам Кагарлицкий написал в «Левом повороте» (№ 3-4): «В психологическом отношении оказалось очень важным то, что левые смогли избежать обострения ситуации, не отступая в то же время от своей принципиальной позиции. Это свидетельствовало о растущей зрелости движения, повышении тактической компетентности активистов. Давление, оказанное консервативными аппаратными группами на левые клубы, имело и другое положительное последствие: чем более напряженным становилось положение, тем более ощущалась солидарность между основными группами федерации».

В условиях нараставшего в ходе конференции конфликта с ВЛКСМ лидеры федерации сочли, что у них развязаны руки. На заключительном пленарном заседании конференции Исаев выступил с осуждением публикации в «Комсомольской правде» и озвучил согласованное с иногородними делегатами решение о преобразовании Московского совета федерации во временный совет всей федерации. В завершении большинство делегатов дружно спели «Интернационал».

Январская конференция 1988 года не выполнила роль, которую от нее ждали в августе 1987-го. И все же ее значение достаточно велико. Во-первых, были установлены живые связи в среде именно «своих» организаций (а не случайного набора людей, как в августе 1987-го). Во-вторых, была создана реальная структура руководства организацией, признанная ее организациями. В СССР возникла первая общесоюзная протопартия – организация со своими взглядами, претендующая на право самостоятельного участия в политической борьбе.

Вспоминает В. Гурболиков: «Это была встреча социалистов, которые не боялись контактов с государством. На следующую встречу уже сознательно ехали люди определенных оппозиционных взглядов».

III КОНФЕРЕНЦИЯ Всесоюзного социально-политического клуба 28-30 января 1988 года в Москве была не менее драматичной, чем конференция Федерации социалистических общественных клубов. Она больше напоминала последующие конференции неформальных движений – если не по содержанию, то по форме. Недавно вступивший в клуб Г. Иванцов предложил собраться в подвальчике, ключи от которого носил в кармане как комсорг стройуправления. Более того, Иванцов пробил возможность провести пленарное заседание в ДК «Меридиан» в рамках учебы коммунистического актива. Прикрывал эту затею С. Станкевич, с которым у Иванцова обнаружилась общность представлений о политической жизни: сам Герман прикрывал свой неформальный интерес к работе в неформальных клубах выдуманным им же поручением местного райкома комсомола, а Сергей Станкевич то же самое прикрытие придумал по линии местного райкома КПСС»[108]. Как и в «Юности», в «Меридиане» мероприятие было совместным с номенклатурой, и неформалы просто излагали свои позиции.

На второй день головной болью организаторов было не начальство, а «правые». В. Шульгин принял в клуб группу диссидентов из семинара «Демократия и гуманизм», которые провозгласили либерально-демократическую фракцию. Поскольку большинство членов клуба недалеко ушли от ортодоксального марксизма-ленинизма, произошел культурный шок.

Вспоминает Г. Иванцов: «Обсудив доклады с мест, перешли к выработке генеральной линии всесоюзной организации: меньшевики, выступавшие за свободную нерегулируемую экономику, долго боролись с большевиками, которые говорили, что потенциал социализма еще не растрачен»[109]. Здесь Иванцов сдвигает поле дискуссии вправо – социал-демократы П. Смертин, А. Сухарев и Р. Астахов не исключали регулирования рынка вовсе и относились к социализму положительно. Просто они не считали социализмом советское общество[110].

Но тут настал кульминационный момент выступления Валерии Новодворской – «немолодая полная женщина выспренно-надменным голосом изложила позицию своей организации… Высказанная ею при этом политическая платформа сводилась к тому, что КПСС как преступную организацию надо запретить…»[111] Речи диссидентов вызвали взрыв возмущения, и либералов изгнали. Были внесены изменения в Устав клуба, утверждающие марксистско-ленинскую основу идейного поиска его членов и кандидатский стаж при вступлении. Четверо социал-демократов, включая основателя А. Сухарева, лидера питерской социал-демократической группы Р. Астахова и «общинника» П. Смертина (вскоре ушел из политики), в знак протеста покинули конференцию»[112].

Когда Г. Иванцов говорил об идейной близости двух больших неформальных организаций, он ошибался. Единство сводилось к слову «социализм». Существовала группа членов Всесоюзного социально-политического клуба, которая пыталась совмещать коммунистические взгляды и демократию, и с ней (прежде всего с самим Иванцовым) «общинники» были готовы тесно сотрудничать. Основная масса участников клуба отстаивала марксизм-ленинизм со всеми неприемлемыми для «общинников» элементами. Даже Б. Кагарлицкий был для клуба «слишком правым».

Но все это выяснится позднее, а пока в отношениях федерации и клуба наступил медовый месяц. Федерация предоставила клубу свои информационные каналы, и 1 февраля состоялась пресс-конференция по итогам обеих конференций.

ПРОРЫВ ФЕДЕРАЦИИ В СМИ загладил неприятное впечатление от выступления «Комсомолки» и друзейлибералов. Но тут на сторону официоза ВЛКСМ встал журнал клуба «Перестройка» (затем «Демократическая перестройка») «Открытая зона»[113]. Печатное выступление «перестройщиков» как бы продолжало кампанию, начатую на конференции либеральными «ксишниками», но с совершенно другой стороны. Если выступления Павловского и Прибыловского были устными и могли объясняться эмоциональной атмосферой борьбы с аппаратным засильем в зале, то выступление союзников либерального крыла Клуба социальных инициатив из «Перестройки» было продуманным, рассчитанным на углубление противоречий в федерации. Если выступления в зале должны были пробудить революционную совесть части социалистов и поссорить их со сторонниками компромисса со структурами режима, то статья «демперов» апеллировала к конструктивистам и поддерживала аргументы «Комсомолки».

«Общинники» распечатали конспект этой статьи с моими критическими комментариями. «Открытая зона»: «все чаще слово прикрывает пустоту, становится инструментом блефа… Много от этого было, к сожалению, и в деятельности оргкомитета федерации, что четко „засекли“ авторы статьи в „Комсомолке“. Шубин: „Если „фсоковцы“ редко ходят на дискуссии „Перестройки“ и меньше заняты внутриклубной борьбой, это не значит, что за ними нет реальной работы“.

Опыт общения с верхами усилил в «общинниках» скепсис в отношении «реформаторского крыла» КПСС. «Открытая зона» рассуждает о готовности реформаторского руководства КПСС к введению политического плюрализма: «Уникальность сегодняшней ситуации в стране в том, что впервые за несколько десятилетий в партийногосударственном руководстве сложилась и обладает сильными позициями группа деятелей, стремящихся утвердить именно такой политический способ управления»[114]. Шубин: «Святая наивность».

За компанию досталось и коммунистам-реформаторам прошлого. На фразу «Открытой зоны»: «Политик (типа Бухарина, например), конечно, понял бы, что система в целом от существования параллельных структур станет только стабильнее, что необходимо иметь в обществе социальные институты канализации и утилизации народной инициативы…» я отвечал: «Ох уж эта идеализация Бухарина. Впрочем, его концепция, подкрашенная под Рузвельта и Кадара, наших потенциальных парламентариев вполне устроит – для них достаточно каналов обращения народа, минуя низшую бюрократию к высшей (монопартийной или многопартийной – без разницы), а не развития народовластия через принципиальное изменение бюрократически-парламентских структур».

Политическое «затишье» вернуло неформалов к «конструктивной работе». «Община» продолжала старые проекты и искала новые – некоторое разочарование в сотрудничестве с властями заставляло искать выход на оперативный простор – к народу. Основным каналом пропаганды оставались лекции. «Общинники» нажимали на историю – репрессии, голод 30-х, махновское движение, бакунизм и марксизм.

Наибольший интерес к этим лекциям в зиму 1988 года проявил Всесоюзный социально-политический клуб. Г. Иванцов, благо что марксист-ленинец, выбил подвальчик для работы неформалов в Севастопольском районе, где был создан клуб «Факел». В его руководство вошли представители всесоюзного клуба, федерации и затем межклубной партгруппы. Наиболее активными оппонентами «общинных» лекто-ров (обычно Шубина и реже – Исаева) были диссиденты и радикальные ленинцы из клуба (группа «Рабочий путь»). Сначала «Рабочий путь» пытался сотрудничать с «общинниками» в проекте «Самоуправление». Но вскоре выяснилось, что по сравнению с идеями «Рабочего пути» даже физики РВС времен карельской экспедиции проповедовали сущий либерализм. Сотрудничество кончилось взаимными обвинениями в мелкобуржуазности и полпотовщине. После этого «общинники» общались с московским клубом прежде всего через Иванцова.

Продолжались выходы на АТ-1. Неформалы работали как социологи, много узнав для себя о реальном производстве и ходе реформ. Эти познания и сам факт работы на реальном заводе придали «самоуправленцам» дополнительный авторитет, который они закрепили на конференции Советской социологической ассоциации «Производственное самоуправление – опыт, теория, практика» 4-6 февраля 1988 года. Здесь неформалов уже не воспринимали как молодежное движение. В рекомендации конференции были включены любимые идеи «общинников» о делегировании и идеи В. Корсетова о «децентрализованных инновациях» – праве работника на долгосрочное вознаграждение за продуктивные нововведения на своем рабочем месте.

Неформалы ждали подъема рабочего движения, который казался неизбежным в условиях перехода к рыночным реформам по номенклатурному сценарию[115]. В феврале 1988 года в «Общину» пришел ветеран рабочего выступления в Новочеркасске П. Сиуда. Собранные им материалы о расстреле рабочей демонстрации 1962 года стали немедленно распространяться «общинниками» сначала в устных выступлениях, а затем через журнал. П. Сиуда вступил в «Общину». Его рассказы оживили мечты о советской «Солидарности». И в то же время от них пробирало холодком – вдруг власти решатся стрелять.

Федерация создала Комитет за справедливые цены (А. Исаев, А. Шубин, В. Кагарлицкий) и группу по проблемам гуманизации уголовного законодательства (координатор Л. Наумов)[116]. В поисках темы «общинники» на некоторое время сосредоточились на гуманизации пенитенциарной системы. Ходила даже шутка: «Нужно изучить места будущего пребывания. Если посадят, можно будет утверждать – сели за попытку демократизации зоны». Но подъема социального движения не происходило, и «фсоковцы» тосковали, занимаясь «конструктивной работой».

Именно в это время были заложены основы организации нового типа, в которую стала превращаться «Община». Теперь она сама становилась КОС-КОРом – информационным центром провинцильных организаций, которые нуждались в информационном узле, расположенном вне зоны досягаемости провинциальных партийных кланов.

Более демократичная обстановка столицы позволяла работать таким центрам и оказывать некоторую поддержку провинциалам, когда они оказывались жертвами произвола. Эта структура должна была обеспечить общесоюзный масштаб давления на власть, когда массовое недовольство выйдет из-под контроля властей. Но народ пока безмолвствовал.

ОППОЗИЦИЯ МОГЛА ПОБЕДИТЬ, только заручившись поддержкой народных масс. Народ ходил по улицам, но неформалам путь туда был заказан «временными правилами». Иначе нельзя было преодолеть информационную блокаду в условиях все еще суровой цензуры. А самовольные митинги были запрещены ельцинскими «временными правилами». Несколько неформальных групп попытались проверить саму возможность пройти через процедуру, определенную «правилами». В начале февраля 1988-го в исполком Краснопресненского района Москвы была передана заявка на проведение демонстрации 13 февраля за большую гласность в подготовке закона о добровольных общественных организациях – от имени группы «Гражданское достоинство», Федерации социального объединения, клуба «Перестройка-88» и нескольких членов клуба «Демократическая перестройка»[117]. 11 февраля прошли переговоры неформалов с председателем райисполкома С. Шолоховым, который уже имел «митинговый опыт». 13 февраля инициаторы получили решение об отказе.

Тогда шесть человек из пяти групп[118] провели несанкционированную демонстрацию на Пушкинской площади под теми же лозунгами, требуя обсуждения готовящегося закона о неформалах. Демонстрация продолжалась около получаса. У участников демонстрации был отобран плакат, однако никто из них задержан не был. Было видно, что власти колеблются. Они вроде бы не хотят суровых разгонов, но диалог с неформалами готовы вести без свидетелей в лице толпы прохожих. О переговорах Золотарева и Шолохова даже были помещены материалы в московских СМИ.

Раз уж неформалам захотелось обсудить закон об общественных объединениях, власти решили сделать это под крышей ДК имени Чкалова. Туда были приглашены разработчики закона В. Перцик и А. Щиглик и представители самих общественных объединений. 20 февраля 1988 года, впервые с августа 1987-го, представители «Гражданского достоинства», обеих «Перестроек» и клубов Федерации социалистических общественных клубов собрались под одной крышей. «Хроника общественного движения» так осветила это мероприятие:

«В ходе дискуссии представители самодеятельных объединений высказывали суждение о необходимости вынесения проекта на общенародное обсуждение. Указывалось на то, что процедура регистрации самодеятельных общественных объединений должна быть максимально упрощенной, решение об отказе в регистрации должно приниматься судом и единственным основанием отказа в регистрации или роспуска может являться противозаконный характер деятельности объединения.

Указывалось также, что органы Советской власти должны обеспечить самодеятельные объединения помещениями, необходимой технической базой, указывать конкретные пути решения этих вопросов»[119]. Разработчики законопроекта и аппаратчики пытались урезонить неформалов, но полемисты они были неважные. В итоге закон отложили.

В 20-х числах февраля 1988 года грянули армянские волнения и Сумгаит. Средневековый погром в ответ на стремление другого народа к воссоединению определил симпатии «общинников»: «Несмотря на определенные черты национализма (скажем, миф о громадной пантюрксистской, панисламской всесоюзной мафии, ставящей целью уничтожение всех православных и так далее), нельзя не восхищаться высокой сознательностью и организованностью армянского народа, выступившего за проведение в жизнь права наций на самоопределение…»[120] В «Общину» вступил участник армянского национального движения в Москве К. Саакян, и социалисты стали помогать армянскому движению своими информационными и пропагандистскими каналами. Они не были исключением, и битву за общественное мнение России выиграла армянская сторона. Пример Армении оживил стремление к выходу на улицу.

Тем временем «Гражданское достоинство» не оставляло попыток продавить Краснопресненский райисполком. Была подана новая заявка на 5 марта – день смерти Сталина. Опять отказ пришел в день митинга, что выглядело провокацией – люди уже оповещены. «Отказ был мотивирован тем, что лозунги, выдвигаемые демонстрантами („Гласность – гарантия против реставрации сталинизма“, „Дальнейшая демократизация общественной и политической жизни в СССР“), носят якобы антиобщественный характер и вредят делу демократизации в нашей стране»[121]. Лидеры «Гражданского достоинства» опять оказались в глупом положении. Соль на раны им сыпало то, что более радикальные группы («Демократия и гуманизм» и «Перестройка-88») на Октябрьской площади провели в день смерти Сталина несанкционированную сходку под лозунгами: «Полная десталинизация общества», «Воздвигнуть памятник жертвам репрессий». Начать митинг не удалось, но это и не входило в планы будущих «дээсовцев». Несколько десятков неформалов время от времени поднимали лозунги и пытались что-то сказать, после чего тут же препровождались в милицейский автобус. За этим наблюдало несколько сот прохожих. Так формировалась «дээсовская» культура митингов, где сами действия милиции являются важнейшим средством агитации.

«Площадь была запружена снегоочистительной техникой, в момент проведения акции в центре площади было организовано принятие присяги военным училищем. На площади присутствовало достаточное количество корреспондентов иностранных газет и телевидения, в том числе представители венгерского телевидения. Задержание демонстрантов продолжалось около полутора часов (ушло три неполных автобуса). Милиция, как сообщается, вела себя достаточно вежливо, никаких грубых инцидентов не происходило»[122]. «Ни лозунгов, ничего похожего на них видно не было, однако все суетились, переходили с места на место, а милиционеры орали в мегафоны, требуя от всех „разойтись“[123].

Инициаторов легального митинга, которые заявили, что 7 марта проведут «гражданскую панихиду» по жертвам сталинизма, вызвали в Комитет молодежных организаций, который стал теперь главным каналом переговоров с лояльными неформалами. Председатель комитета В. Баженов (совсем недавно – секретарь МГК ВЛКСМ) и функционер МГК КПСС Ландратов «заявили, что им не нравится „митинговый террор“, развязанный общественными клубами, то есть стремление организовывать митинги и демонстрации „по всяким поводам“[124]. «Террор» на деле был направлен против митинговых инициатив – все политические заявки зарубались на корню. В конце концов власти просто пережали – не давая неформалам никакой возможности выступить легально, не используя придуманный Ельциным рычаг регулирования митинговой активности с помощью «временных правил», «закрыв заглушку», власти толкнули неформалов на путь взлома легальности, самозахватного уличного выступления. После волны выступлений мая – августа 1988-го справиться с митинговым половодьем КПСС уже не смогла.

7 марта «Гражданское достоинство» провело молчаливое шествие – «День поминовения жертв сталинских репрессий» у Краснопресненского парка. В шествии приняли участие и фсоковцы. Сотрудники в штатском следили, чтобы никто не произносил речей, топтали свечи, зажженные на снегу.

В это время стала зреть идея, что нужно провести крупную уличную акцию без разрешения властей. Причем так, чтобы ее нельзя было бы сразу разогнать, чтобы прохожие могли вступить в общение с неформалами на политические темы. Своего рода Гайд-парк в центре Москвы. Но для этого нужно было найти союзников, чтобы на улицы вышла сразу значительная масса неформалов. Идеологически близкие «Гражданскому достоинству» «Демократия и гуманизм» и «Перестройка-88» для этого не подходили – их стиль выступлений не был рассчитан на диалог с населением, скорее – на эпатаж. На поиск союзников ушло два месяца, и ими оказались «общинники».

Симпатия двух групп основывалась не на идеологии (которая была совершенно разной), а на близости стиля, социально-психологической среды. Это были две классические неформальные группы, и когда неформальное движение оказалось на подъеме, они вышли на первый план.

Вспоминает лидер «Гражданского достоинства» В. Золотарев: «Познакомившись на августовской встрече, мы подружились. Я понимаю, почему это произошло: их главный идеолог Андрей Исаев был очень похож на меня своей энергетикой. Мы нашли друг в друге схожие души и стали общаться. Другой лидер – Шура Шубин – был спокойней. Он, по-моему, и старше нас был»[125].

Были там и прикольные ребята. Словом, нам всем друг с другом было хорошо, и различие во взглядах нам не мешало. Мы были единственными на этом поле, кто был равен друг другу по тому внутреннему потенциалу, который Гумилев называл бы пассионарностью»[126].

Внутреннее строение двух групп тоже было очень близким. В. Золотарев рассказывает о своих товарищах по «Гражданскому достоинству»: «Они не признавали меня лидером, хотя де-факто я им был. (Тогда даже писали: „Гражданское достоинство“ Виктора Золотарева».) Например, Толя Папп, который был намного старше, не мог не оценивать критически некоторые проявления моей экспансивности. (Речь идет о том, что я постоянно во всем хотел принять участие, так как реально был лидером этого процесса.) И Шура Верховский по своей натуре был более раздумчив. Если возникала альтернатива: сделать что-то или не сделать, я заявлял: «Конечно, нужно сделать». А Шура говорил: «Нет, сначала это нужно обсудить». Так что и я ощущал себя лидером (и был таковым), и они себя ощущали лидерами (но не соревновались со мной в этом качестве). Они совершенно справедливо тоже считали себя отцами-основателями этого процесса, но при этом не проявляли готовности действовать так, как я. А вот моя сестра вполне соответствовала мне по уровню эмоциональности и даже порой превосходила. В ее биографии, например, есть эпизод, когда она на Арбате залезла на фонарь и стала оттуда кидать в толпу прокламации и что-то кричать. Изначально этот стиль был присущ мне. А они занимали критическо-трезвомыслящую позицию»[127]. Это – практически калька отношений между мной и Исаевым, которая помогала находить эффективные решения между его «авантюризмом» и моим «поссибилизмом».

Весной 1988 года в обеих группах созрел консенсус двух «фракций» о необходимости прорыва на улицу. Но не любого шумного выступления, а такого, которое запустит процесс массового общения, вовлекающего в движение людей с улицы.

ПОСЛЕ ТОГО КАК реформаторы в руководстве КПСС, воспользовавшись письмом Нины Андреевой, нанесли новый идеологический удар по консервативному крылу партии, начался прилив нового актива в неформальные организации. Начался, по выражению «общинников», «второй призыв в неформальное движение»[128]. Неофиты 1988 года, которые уже в 1989-м стали ветеранами демократического движения, в массе своей меньше интересовались конструктивной программой преобразований общества. Идеологи федерации, чувствуя, что перед ними открылось благодатное поле для пропаганды, принялись убеждать новичков в правоте именно их идей, а не демократически окрашенных марксистско-ленинских стереотипов. Эта работа давала быстрые всходы в среде молодежи, но взрослые люди со сформировавшимися стереотипами отмахивались от идеологических построений и искали действия, которое может нанести «поражение бюрократам». Напрасно «общинники» убеждали второе поколение неформалов в том, что для преодоления бюрократии необходима сложная конструктивная работа по вытеснению управления самоуправлением. В общественном движении набирали силу стереотипы, распространенные в общественном сознании со времен начала перестройки: достаточно отстранить от власти нынешнюю бюрократию – некомпетентную и идеологически догматичную. В итоге на смену политическим неформалам придет популистское демократическое движение, ориентированное не на диалог (политические неформалы) или конфронтацию (диссиденты, будущие «дээсовцы») с номенклатурой, а на организационное слияние с «демократической номенклатурой». Вскоре начнется бурное формирование новых групп популистского типа, во многом спровоцированное организованной неформалами митинговой кампанией[129].

Первые ручейки «второго призыва» потекли в неформальные организации уже в апреле, хотя многотысячный прилив последует в ходе организованной неформалами митинговой кампании 1988 года.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ «ОБЩИННИКИ» продолжали поиск идеологической ниши, которая соответствовала бы разработанной ими системе взглядов. Принадлежность «Общины» к социализму не вызывала сомнений, но этот социализм был резко оппозиционен социализму, возникшему в СССР. Необходимо было найти самоидентификацию, которая ясно отличала бы «общинников» от марксистско-ленинской теории и практики. «Общинники» также искали традицию, которая могла бы подкрепить их идеи более длительной предысторией, дополнительными источниками и аргументами. Обсуждались самоназвания «эсеры», «неонародники», «социалисты-федералисты». Большой интерес по-прежнему вызывала традиция анархистской мысли. В это время «общинники» познакомились с первым человеком, который открыто называл себя анархистом – И. Подшиваловым из Иркутска. Одновременно стало известно, что в Пскове существует целая анархическая организация «Коммуна-1». Тогда возник проект объединения анархистов и людей, которые исследуют анархизм, в единое общество. Это позволило бы развивать анархистскую составляющую идей «Общины», привлекать в такое общество академических ученых (наиболее тесные контакты сложились у «общинников» с Н. Пирумовой и В. Антоновым), сохраняя за собой свободу идейного «маневра» в более широких левосоциалистических рамках. Сыграли роль и политические соображения – желание передвинуться с крайне левого фланга федерации в центр путем вовлечения в организацию более левого течения – анархистов. Появление анархизма на политической арене позволяло резко расширить границы реального плюрализма. Так возник проект Всесоюзного общества любителей анархизма в неформальном движении – «Воланд». «Воланд» стал одной из сотен инициатив, возникавших в неформальном движении и исчезавших без всякого продолжения[130].

В начале апреля «общинники» съездили в Псков на Всесоюзный семинар по проблемам истории и теории анархизма, но вместо анархической организации обнаружили там рок-субкультуру, имевшую мало общего с анархической идеей, хотя некоторые рокеры и называли себя анархистами. Лидеры «Коммуны-1» отсутствовали в городе, но ее представители разъяснили, что эта организация – коммуна хиппи. Рок-музыканты Пскова, включая «анархистов», с интересом выслушали доклады «общинников» о Бакунине и Махно. Эта информация была для них новой. «Общинники» воочию убедились, что карикатурный образ анархиста как малокультурного человека, демонстрирующего это бескультурье в одежде и языке, может быть привлекателен для молодежной тусовки. Невнимание к этому первому опыту общения с контркультурным анархизмом будет иметь важные последствия в истории «общинного социализма». После анархо-синдикалистской самоидентификации движения массы контркультурной молодежи придут в организацию и вступят в конфликт с «общинными социалистами». Но в апреле 1988 года «Община» отказалась от проекта «Воланд»[131].

В этот период социалистам удалось установить десятки разнообразных контактов с участниками социально-политических неформальных групп по всему СССР. Многие группы, с которыми удавалось установить практические связи, постепенно вовлекались «общинниками» в федерации. Такую же работу вел и Кагарлицкий. Усиливалось соперничество двух фракций в борьбе за влияние на «провинциальные» группы.

23-24 апреля «Социалистическая инициатива» провела межгородской семинар, на который «общинников» не пригласили. Кагарлицкий предложил принять документы от имени «стратегического семинара федерации». Когда «общинники» узнали об этом, они были возмущены – никто не давал Кагарлицкому права проводить в отсутствие части клубов «стратегический семинар» всей федерации. Лучше бы Кагарлицкий пригласил «общинников» – присутствующие на семинаре в качестве гостей либералы потрепали его за выпады против диссидентской прессы – «Гласности» С. Григорьянца (очевидно, «общинники» поддержали бы Кагарлицкого против Григорьянца). Кагарлицкий испытывал серьезные проблемы с кадрами. Его идеи поддерживали молодые люди, которые в итоге настоящими учениками Кагарлицкого так и не стали (Стас Розмирович, Ефим Островский и другие).

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Эти ребята были очень сырые и интеллектуально зависимые от меня, в то время как „Община“ появилась уже очень хорошо подготовленной».

Конкуренция между социалистами ослабляла их перед лицом общедемократической публики, охотно слушавшей сторонников капитализма и повторявшей слово «социализм», не вкладывая в него какое-то конкретное конструктивное содержание.

Весной 1988 года на неформалов обратил внимание уже и Горбачев. Он задался вопросом: они стали возникать «несмотря на наличие огромной сети общественных организаций, которые охватывают основные слои населения. Почему? Потому что существующие организации не удовлетворяют людей своей деятельностью, атмосферой, методами»[132]. Неформалы ответили встречной любезностью – они решили воспользоваться обсуждением политической реформы в преддверии XIX партконференции, чтобы сформулировать развернутые программы преобразований, гораздо более конкретные, чем то, что можно было найти в речах Горбачева. Если Горбачев примет этот подарок – хорошо. Если нет – оппозиция сама будет бороться за реализацию сформулированных таким образом программ.

НА ЭТОМ ЭТАПЕ обе фракции стремились к сохранению ФСОК, которая имела уже относительно раскрученное название. По плану, согласованному на январской конференции, весной нужно было провести всесоюзную во всех отношениях конференцию. Утомленные тяжелыми переговорами с ВЛКСМ перед январской встречей и последующими разбирательствами, на этот раз социалисты решили не вязаться с начальством. Погода позволяла вообще обойтись без помещения.

На 1 мая был назначен съезд (слет) федерации. Поскольку в Москве для форума такой организации нельзя было найти помещения, слет прошел под Москвой в лесу. Главная задача этого мероприятия заключалась в том, чтобы принять политическую программу и таким образом окончательно превратить федерацию в реальную политическую организацию. В то же время ни «общинники», ни их союзники не считали необходимым вставать в резкую оппозицию к КПСС. Их стратегия заключалась в давлении на КПСС, рассчитанном на поддержку левосоциалистических сил в партии. Поэтому программные документы федерации получили название «Обращение к XIX партконференции» и «Возможные предложения перестройки в СССР». Однако «общинники» не скрывали, что «в виде обращения и предложений к XIX партконференции была принята радикально-социалистическая платформа перестройки»[133].

«Общинникам» было важно совместить свои социалистические принципы и возможности создания широкого демократического блока. С этих позиций они рассматривали и программу федерации: «Твердо заявив свою социалистическую платформу в сфере экономики и политики, мы выдвигаем на первый план требования общедемократического характера: реальное обеспечение свободы слова и печати, свободы собраний»[134].

На слет прибыло 118 делегатов из 39 организаций общей численностью (по данным делегатов) свыше тысячи человек. Еще несколько клубов федерации, в том числе такие заметные группы, как Красноярский комитет содействия перестройке и ленинградский «Форпост», не смогли прислать своих представителей. Масса делегатов прибыла в Москву и разместилась пока по квартирам.

Опять конкурировали две идеологические тенденции: «общинный социализм» и левый марксизм Б. Кагарлицкого. Над проектами документов работали в основном общинники (мы с Исаевым и Гурболиковым), близкий к нам А. Ковалев и вынужденный согласовывать чуть ли не каждый пункт Кагарлицкий. В итоге «общинный социализм» заметно преобладал. Федерация заявила, что добивается передачи предприятий «в полное распоряжение общинам (коммунам) – коллективам самоуправляющихся предприятий», создания полномочных территориальных общин (коммун) и «возрождения народовластия в форме Советов», строящихся по принципу делегирования[135]. Развернутый вариант предложений подробно излагает применение принципа делегирования, федерализма и общинного самоуправления в политике и экономике. В целом эта программа соответствовала модели, подробно сформулированной будущими «общинниками» еще весной 1987 года. Б. Кагарлицкому удалось убедить «общинников», работавших над проектом этой программы, что в общенациональном масштабе систему Советов необходимо дополнить парламентом в духе идей Р. Люксембург. «Общинники» приняли это предложение, но в остальном последовательно проводили свои выстраданные идеи федерализма Советов, делегирования и самоуправления. В программе нашлось место и радикально сформулированным общедемократическим требованиям, включая отмену паспортного режима, принудительного труда и репрессивных статей УК[136]. Согласовав проекты документов (с небольшими поправками они потом и были приняты), нужно было собрать сам форум.

Слет решили провести в лесу недалеко от Дедовска 1-2 мая 1988 года. «Проводниками» стали каэспэшники, которые предложили хорошее место. Утром, смешавшись с массой дачников, делегаты сели в электрички и несколькими группами прибыли на место. «Органы» сумели вычислить место действия только к концу дня, когда принимать меры было поздно.

Разбив палатки, делегаты уселись на пригорке и стали слушать доклады. Идеологи представили программные документы, делегаты с мест рассказывали о своей работе. Основа документов возражений не вызвала, так как клубы федерации уже подбирались под определенный идеологический спектр. После компромисса ведущих идеологов полемика на самом слете касалась второстепенных вопросов, уточнения деталей будущих реформ. Некоторые общедемократические требования москвичей казались части активистов из провинции слишком радикальными (неограниченная свобода слова, служба в армии в регионах жительства). Не обошлось без протестов против «диктата центра», но при конкретном разборе претензий делегатов с мест разногласия удалось уладить. Разногласия можно было хоть до утра обсуждать в кулуарах у костров.

Вспоминает А. Исаев: «Слет снимали и „Взгляд“, и киевский режиссер-документалист В. Оселетчик, так что у меня осталось от всего этого ощущение как от съемочной площадки».

Вспоминает Ю. Московский: «Появились власти, которые стали настойчиво рекомендовать покинуть район. „Почему покинуть? Что, уже и в лесу нельзя посидеть? У нас все аккуратно, лес не рубим, не мусорим“. Они помялись и ушли»[137].

Наутро пришли радикальные либералы и социал-демократ Жириновский, которые пытались громкими заявлениями срывать работу. Но даже Жириновского удалось вытеснить в кулуары. Тогда «общинники» открыли секретное оружие спора с Жириновским: просто нужно энергично и связно говорить одновременно с ним, не очень отвлекаясь на его аргументы, регулируя громкость голоса чуть ниже Жириновского. Тогда, если не прибегать к оскорблениям, он постепенно утихает и начинает говорить более спокойно.

После двухдневной дискуссии проект документов был принят большинством делегатов клубов федерации. Эта «лесная программа» имела впоследствии долгую историю. На ее основе создавались политические программы Альянса социалистов-федералистов, Конфедерации анархо-синдикалистов и Российской партии зеленых. Но основное значение события было в другом – впервые в СССР появилась легальная общесоюзная, независимая от КПСС политическая организация с собственной программой преобразований. Если считать общесоюзные политические организации времен перестройки партиями, то первая из них сформировалась в период между 23 августа 1987 года и 1 мая 1988-го.

Возвращаясь на железнодорожную станцию, «общинники» провели «пробную» демонстрацию с большим транспарантом, на котором золотыми буквами было выведено изречение Бакунина: «Свобода без социализма – это привилегия и несправедливость, социализм без свободы – это рабство и скотство». Вскоре этому транспаранту предстояло появиться на улицах Москвы.

В конце апреля, обсуждая перспективы федерации, «общинники» считали, что на ближайшем слете она станет настоящей организацией. Когда она будет создана, вокруг нее можно будет завертеть движение. Теперь неформалы-социалисты не были склонны ждать массовых социальных выступлений в связи с ростом цен. КПСС не решилась на опасные социальные реформы и, завершив формирование широкой социалистической протопартии, можно было направить ее усилия на «пробивание демократии».

8-9 МАЯ была создана вторая протопартия, которая в отличие от федерации назвалась партией – «Демократический союз». В оргкомитет партии, созданный в январе 1988 года, вошли участники семинара В. Новодворской «Демократия и гуманизм», группы «Доверие», часть членов клуба «Перестройка-88» и других групп. Партия, программой которой стала многопартийность как таковая, жестко критиковала тоталитарный режим КПСС, октябрьский переворот 1917 года и выдвинула наиболее радикальные формулировки либеральной программы.

«Освобождение от политического насилия и от жесткого политического контроля, от административных методов воздействия на различные социальные структуры должно привести к оздоровлению государственного организма в целом.

Сложившийся за 70 лет советский общественный строй характеризуется следующими реалиями: жесткой идеологической однозначностью, хронической бедностью населения, закрытостью общества, безраздельным господством партаппарата КПСС, преследованием инакомыслящих и бесправием народа.

Предлагаемые нами реформы приведут к замене этих реалий качественно иными: парламентской демократией, плюрализмом, свободной от бюрократического диктата экономикой с допущением частной собственности на средства производства и возможностью свободной агитации за иной общественный порядок.

Это не модификация общественного строя, это полное его преобразование; таким образом, «Демократический союз» ставит своей целью изменение общественного строя СССР»[138].

7 мая на московской квартире собралось более 100 (53 с полномочиями) делегатов из 14 городов. Квартира была набита битком. В своем выступлении Новодворская заявила: «Политическая борьба должна быть бескомпромиссной. В этом можно брать пример у большевиков, у которых было одно достоинство: они никогда не шли на компромиссы со своим врагом – самодержавием».

«Это была их главная ошибка», – крикнул кто-то с места. Новодворская подчеркнула и отличие от большевиков: «Мы не возьмем оружие в руки», на что голос с места снова встрял: «Потому что у вас его нет!»

Впоследствии оппоненты «Демократического союза» в неформальном движении называли «дээсовцев» «белыми большевиками» за непримиримость, крайний словесный радикализм, неконтруктивность. «Дээсовцы» обижались на это сравнение, но в 1993 году в своих мемуарах Новодворская признала, что ее психология была близка именно большевистской.

Вспоминает Н. Кротов: «Посреди комнаты стояла табуретка, они на нее залезали и выступали. У меня в записях было: „Выступает Новодворская. Выступает юрист из Москвы“. Это был социал-демократ В. Жириновский, который призывал действовать в рамках существующей конституции, но его не поддержали. 8 мая обсуждалась Декларация, но в споры вмешалась милиция. Явившись на квартиру среди бела дня, стражи порядка заявили, что делегаты мешают соседям спать, и потребовали очистить помещение. Присутствие американского телевидения спасло съезд от разгона. Но подальше от греха решили в третий день завершить съезд на даче у С. Григорьянца в Кратове. Приехав на место, делегаты обнаружили, что дача закрыта. Оказывается, Григорьянц дачу только снимал. Самого Григорьянца на месте не было, так как он был утром задержан в Москве. „Новодворская с Дебрянской начинают орать: „Все, пойдем штурмовать отделение милиции, освободим наших товарищей!“ Они почему-то решили, что Григорьянца задержали в Кратове. Тут встревает Жириновский: „Давайте без экстремизма, спокойно. Разделимся на две группы – одна идет выяснять в милицию, в чем дело, а вторая идет искать другое место. Погода хорошая, проведем заседание на полянке. Идите по обочине, чтобы нас не обвинили в том, что мы мешаем движению“. Я смотрю, делегаты, уставшие от истеричного женского руководства, стали группироваться вокруг него. Идут они, значит, по обочине, а тут на перекрестке мужичок стоит пьяненький. С депутатским значком. Жириновский подскакивает к этому депутату райсовета: „Вы – народная власть. Вся власть – Советам. Вы можете все! Дайте нам ключ от ДК“. Тот отвечает: „Да, я – власть“ и дает ему ключ. Под лозунгом „Решения XXVII съезда партии – в жизнь“ они продолжили первый съезд своей партии“[139].

При обсуждении декларации Жириновский продолжил борьбу за демократию против диктатуры президиума. Он систематически вносил поправки, смягчавшие экстремизм документа. Например: убрать из фразы «КПСС вела народ путем преступлений и ошибок» слово «преступлений», ведь народ в большинстве своем преступлений не совершал.

Выборов органов партии не было, так как по предложению Дебрянской оргкомитет преобразовали в центральный координационный совет «Демократического союза». Такое попрание демократических норм вызвало протесты со стороны группы делегатов во главе с В. Жириновским, требовавшим полномасштабных выборов.

В голосовании принимали участие 30 человек. Пять «отцов-основателей» партии уже были задержаны милицией. Еще 18 делегатов не смогли присутствовать в Кратове. После бурной дискуссии о том, что, собственно, создается – политическая организация или партия, большинством в 17 голосов против 13 решили, что создана партия.

Вспоминает Н. Кротов: «Часа через полтора врывается милиция. Нашли! И всех выгоняет. „Дээсовцы“ идут на станцию. И там Жириновский говорит: „А ведь мы не проголосовали за состав центральных органов. Новодворская и Дебрянская начинают орать, что у нас все выбрано, есть список из 20 человек. Жириновский возражает: мол, я и не против. Но нужно соблюсти демократическую процедуру. Делегаты соглашаются – давайте проголосуем. Подняли руки. Тогда Жириновский продолжает: раз уж мы проголосовали – вот еще тут у нас представитель рабочего класса, хорошо выступал, разумный парень. Давайте его тоже включим, чтобы был представитель от рабочих. Почему бы нет – проголосовали. А вот еще участник войны в Афганистане. Он хорошо понимает ошибочность курса. Давайте и его. Проголосовали и за афганца. Тогда новоизбранным не хочется быть неблагодарными, они говорят: „Вот, а у нас юристов нет“. Тогда проголосовали и за Жириновского. Так он стал членом их центрального координационного совета. Грамотно сработал. Но потом на Пушкинской раздавал визитки члена Социал-демократической партии Советского Союза“.

Жириновский и часть других меньшевиков в итоге не вошли в «Демократический союз». Уже через год Жириновский перековался в либерал-демократа, но предпочел приобрести партию под себя.

Итог исторического дня был ознаменован попыткой агитации на Пушкинской площади, но шесть новоиспеченных «дээсовцев» были оперативно задержаны милицией.

«Демократический союз» стал постоянным «политическим раздражителем», классическим образцом политического экстремизма времен перестройки, когда верхом экстремизма считалось не применение оружия, а демонстративное непризнание существующего режима и его законов. Принципы «Демократического союза» были просты и вполне соответствовали настроениям общедемократической общественности, но были сформулированы в шокирующей форме. Мероприятия этой партии превращались в потасовки с милицией, где «дээсовцы» демонстративно страдали – их били дубинками, арестовывали на 15 суток. Но, вопреки идеологии партии, режим уже давно не был тоталитарным, и за редкими исключениями через 15 суток оппозиционеров выпускали на волю.

НИША СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ осторожно заполнялась клубами «Перестройка», лидером которых была московская «Демократическая перестройка». Немного отставая от федерации, она тоже решила презентовать свою политическую программу под видом «Демократического наказа» к партконференции. Суть документа лучше характеризует подзаголовок «Программные тезисы по перестройке политической системы СССР (пути к демократическому социализму)». Основу документа писали Л. Волков и О. Румянцев. Они закончили работу 3 мая, и 10 мая после внесения поправок активом документ был представлен на открытом заседании.

Будущие социал-демократы выступали за социализм, под которым помимо всего хорошего понимали отсутствие любых форм угнетения и насилия над личностью, сочетание «планомерного характера ключевых процессов общественного воспроизводства» и «рыночных механизмов»[140]. Таким образом были воспроизведены основные положения социал-демократической утопии. Так же как и федерация, и «Демократический союз», и «Гражданское достоинство» (оно тоже выдвинуло свои общедемократические предложения к партконференции), «Демократическая перестройка» подробно изложила общедемократические и правозащитные требования. Но в программе «Демократической перестройки» были свои отличия – она выступила за сохранение партии как авангарда общества, но преобразованного в открытое политическое движение со свободой группировок.

Изюминкой наказа «Демократической перестройки» стал конституционный проект (второй в этом сезоне после программы федерации). Он предлагал введение поста президента, выборы Советов не только от территорий, но и от общественных организаций. Конечно, Л. Волков и О. Румянцев надеялись, что в парламент без выборов пригласят «видных представителей общественности». Но в аппарате КПСС идея пришлась ко двору в ее более логичном варианте – на съезд народных депутатов без выборов были направлены представители официальных общественных организаций во главе с КПСС. Понятно, что предложения будущих социал-демократов в этой части не имели отношения к демократии. Выступая на заседании «Демократической перестройки» 10 мая от имени «Общины», я раскритиковал это положение. Очевидно, что общественные организации могут выяснить, сколько граждан согласны с ними, только с помощью идеально честных выборов или делегирования. Проект «Демократической перестройки» и затем – партконференции предполагал назначение депутатов, то есть произвол власти при формировании представительных органов. С трибуны «Демократической перестройки» я рекламировал программу федерации как более логичную, критикуя попытку «демперов» смешать делегирование, территориальные выборы и корпоративное представительство официальных организаций. Разумеется, все остались при своем мнении. Будущие социал-демократы даже гордились тем, что конституционный проект партконференции в некоторых отношениях создает впечатление, «что „они“ у наших списали»[141]. Когда «красная сотня» заняла свои места на съезде народных депутатов, социал-демократы уже старались не вспоминать о своих заслугах в конституционном строительстве СССР.

Разумеется, О. Румянцев этого не хотел, и по итогам полемики принялся совершенствовать свою модель. Он предложил «оформить механизм легального сотрудничества всех реформистских сил» в виде Собрания демократических сил в поддержку революционной перестройки»[142]. Кого возьмут в это собрание, тот будет участвовать в диалоге и, возможно, даже в новом парламенте. Кого не возьмут – до свидания. Так делались первые ставки в игре, которая вскоре получит название «Народный фронт».

Так или иначе, 1-10 мая 1988 года завершился начальный этап формирования политического спектра – в стране возникли основы многопартийности. Новые политические организации не были партиями в классическом смысле слова, и поэтому их правильнее называть протопартиями.

Б. Кагарлицкий с полным основанием мог заявить: «Мне кажется, что налицо уже не только плюрализм мнений, но и реальный политический плюрализм. Мы наблюдаем правовое становление спектра неформальных объединений, образования новых течений»[143]. И дело было даже не столько в правовом становлении (внешней легализации), сколько во внутреннем осознании неформалами важности независимого (от власти и от общественного мнения) идейного творчества.

Мир неформальных организаций 1986—1989 годов представлял собой своего рода модель демократического общества, в котором участники играли в большую политику, растрачивая энергию на борьбу за места в координационных органах, отстаивая каждый пункт политических программ с таким жаром, будто работали над проектом конституции. И в этом был политический смысл, поскольку неформалы вскоре научились выводить на улицы нешуточные массы людей, а их издания превратили гласность в свободу слова. Это был беспрецедентный тренинг, когда сотни будущих политических лидеров, журналистов, общественных активистов за считанные годы освоили политическую культуру обществ с давними политическим традициями.

Проделав организационную и идеологическую работу в начале мая, неформалы поставили в повестку дня переход к политическим действиям. И такая возможность вскоре представилась, а во многом была создана самими неформалами.