Разве может великий человек избежать хулы сплетников!

(Корнелий Непот. Гамилькар)

Пока римляне разбирались с галлами и пиратами-иллирийцами, их старый враг набрался сил и теперь подкрадывался с другой стороны. После долгой и кровавой войны Карфаген находился в весьма плачевном состоянии: острова отобрал Рим, владения в Африке разорены, некоторые области и вовсе обезлюдели, ежегодные выплаты Риму опустошили казну. Казалось, Карфаген был обречен на жалкое прозябание, но остался Гамилькар Барка, не единожды вытаскивавший родной город из пропасти. Он и нашел путь к возрождению былой мощи и величия Карфагена.

В 237 году до н. э. Гамилькар, не спрашивая разрешения сената, переправился в Испанию и захватил ее юго-западную часть. Он получил в покоренной стране все необходимое: лошадей, людей, оружие и главное богатство Иберии – серебряные рудники. Деньгами военачальник обеспечил не только своих воинов, но, по словам Корнелия Непота, и всю Африку. Гамилькар начал строить планы мести римлянам, однако смерть оборвала их. Последний час великий карфагенянин встретил, как подобает воину: он пал в сражении с горным племенем веттонов, оставив после себя сильное обученное войско.

Гамилькар (Изображение на монете)

Гасдрубал (Изображение на монете)

Правой рукой Гамилькара в Испании был Гасдрубал – «знатный и красивый юноша, о котором некоторые говорили, будто Гамилькар любил его более грешно, чем подобает. Конечно, разве может великий человек избежать хулы сплетников! Из-за этих разговоров блюститель нравов запретил Гасдрубалу находиться при Гамилькаре, но тот выдал за юношу свою дочь, и тогда по карфагенскому обычаю нельзя уже было запретить тестю общаться с зятем» (Непот). После смерти тестя Гасдрубал возглавил войско и всю покоренную Иберию. Гамилькар умел выбирать помощников – новый наместник привлек на свою сторону иберов, и войско карфагенян достигло 60 тысяч человек пехоты, 8 тысяч конницы и 200 боевых слонов. Он расширил владения карфагенян в Испании. На завоеванных землях Гасдрубал основал множество городов, опорных пунктов, торговых факторий.

Главное творение Гасдрубала – Новый Карфаген (ныне Картахена). Город стал самым крупным испанским портом, а также административным, военным и торговым центром карфагенских владений в Испании.

В 221 году до н. э. Гасдрубал погиб от руки фанатика. Ливий пишет: «Кто-то из варваров, озлобленных казнью своего господина, убил Гасдрубала на глазах у всех, а затем дал схватить себя окружающим с таким радостным лицом, как будто избежал опасности; даже когда на пытке разрывали его тело, радость превозмогала в нем боль, и он сохранял такое выражение лица, что казалось, будто он смеется… Относительно преемника Гасдрубала никаких сомнений быть не могло. Тотчас после его смерти воины по собственному почину понесли молодого Ганнибала в палатку главнокомандующего и провозгласили полководцем».

Ганнибал (Изображение на монете)

Ганнибал, сын Гамилькара Барки, покинул Карфаген в девятилетнем возрасте при следующих обстоятельствах: отец отправлялся на завоевание Испании, и Ганнибал просил взять его с собой. Гамилькар подвел сына к священному жертвеннику и произнес:

– Возьму, если ты дашь обещание, что никогда не вступишь в дружбу с римлянами.

Мальчик положил руку на жертвенник и поклялся в вечной вражде к Риму.

Никто другой не исполнил свою клятву с такой силой и последовательностью. Ганнибал заставил содрогнуться весь мир, а Рим не знал более страшного врага в своей истории. Ганнибал написал несколько сочинений на греческом языке, но они безвозвратно пропали. Судить о великом пунийце приходится по произведениям его врагов и их потомков. И все же мы слышим нескрываемое восхищение Ганнибалом, исходящее, в частности, из уст Тита Ливия – неутомимого певца Рима:

«…Ганнибал был послан в Испанию. Одним своим появлением он обратил на себя взоры всего войска. Старым воинам показалось, что к ним вернулся Гамилькар, каким он был в лучшие свои годы: то же мощное слово, тот же повелительный взгляд, то же выражение, те же черты лица! Но Ганнибал вскоре достиг того, что его сходство с отцом сделалось наименее значительным из качеств, которые располагали к нему воинов.

Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным, обязанностям – повелению и повиновению; и поэтому трудно было различить, кто им более дорожил – полководец или войско. Никого Гасдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее отваги и стойкости; но и воины ни под чьим начальством не были более уверены в себе и более храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности.

Ганнибал (Со старинной гравюры)

Не было такого труда, от которого бы он уставал телом и падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, – покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть. Часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых.

Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения».

Карфаген возместил потерю Сицилии, Корсики и Сардинии покорением Испании; здесь взошла звезда Ганнибала. Первые годы новый наместник Испании покорял иберийские племена и не нарушал границ, навязанных Римом. Наступила весна 219 года до н. э., и владения карфагенян вплотную приблизились к Иберу, а Ганнибал почувствовал необходимость приступить к завершению дела Гамилькара Барки и Гасдрубала.

…Сагунтинцы потеряли надежду на помощь римлян, и голод стал жестоко их мучить, а в то же время и Ганнибал непрерывно теснил их осадой… Таков был конец большого и могущественного города.

(Аппиан Александрийский. Римская история)

Поводом для следующей войны Рима с Карфагеном опять послужила территория, казалось бы, не имевшая никакого отношения к обоим государствам. Впрочем, когда оба государства пылали ненавистью друг к другу, найти повод для войны было нетрудно. Полугреческий город Сагунт, оказавшийся между двумя хищниками, стал первой жертвой в этой жесточайшей войне.

Римляне с недовольством следили, как Карфаген, оправившись от поражений, компенсировал потерю островов завоеваниями в Испании. Чтобы уменьшить аппетиты карфагенян, в 226 году до н. э. Рим навязал Гасдрубалу договор, согласно которому ни карфагеняне, ни римляне не могли переходить реку Ибер. Римлянам до этой испанской реки не было никакого дела, а вот новая провинция карфагенян вплотную приблизилась к Иберу. Ганнибал не стал долго стоять перед границей, «проведенной римской завистью», как выразился один немецкий историк. Дух великого Гамилькара нашел пристанище в сыне и теперь требовал мести римлянам за поражение в первой войне, за отнятые острова.

Весной 219 года до н. э. Ганнибал напал на Сагунт – «самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря» (Ливий). Он даже не потрудился спросить разрешения у карфагенского сената на эту рискованную авантюру. Ганнибал имел преданное обученное войско, и этого было достаточно, чтобы вести войну со всем миром.

Разноплеменные воины Ганнибала в ожидании богатой добычи приблизились к Сагунту. Дело казалось легким, ибо, по словам Ливия, карфагенян «было под оружием до полутораста тысяч». Однако эта самая добыча находилась за мощными стенами, и величайший полководец мира целых восемь месяцев с огромной армией будет терзать город, о существовании которого мы бы и не узнали, не окажись он на пути карфагенян.

«На первых порах защитники ограничились тем, что стрельбою держали врага на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало-мальски надежного окопа; но со временем стрелы стали уже сверкать не только со стен и башен – у осажденных хватило духу делать вылазки против неприятельских караулов и осадных сооружений, – рассказывает Тит Ливий. – В этих беспорядочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтинцев. Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизившийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что навесы и осадные работы едва не были брошены».

Рана была довольно серьезной, поэтому Ганнибал некоторое время не мог руководить армией: «Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней довольствовались одной осадой города, чтобы дать ране полководца зажить».

Но вот Ганнибал снова встал на ноги, и тлеющий огонь войны вспыхнул гигантским пламенем. «Тараны ударили в стены; вскоре там и сям началось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укреплений обнажили город – обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; но вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена до тех пор служила оплотом для обеих. Одних воодушевляла надежда, других отчаяние. Пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только немного поднатужиться; сагунтинцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь – единственный оплот беспомощной и беззащитной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное ими место не было занято врагом. И чем больше было ожесточение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало в человека или в его щит».

Огромный урон карфагеняне несли от метательных копий сагунтинцев. Так называемая «фаларика» представляла собой круглое сосновое древко с железным наконечником; близ наконечника дерево было четырехгранным, и это место обертывалось паклей и смазывалось смолой. «Наконечник был длиною в три фута и мог вместе со щитом пронзить и человека. Но и помимо того, фаларика была ужасным оружием даже в тех случаях, когда оставалась в щите и не касалась тела: среднюю ее часть зажигали, прежде чем метать, и загоревшийся огонь разрастался в силу самого движения; таким образом, воин был принужден бросать свой щит и встречать следующие удары открытой грудью».

С яростью раненого зверя защитники Сагунта набросились на карфагенян и заставили их покинуть вожделенный пролом в стене.

Тем временем у Ганнибала возникла новая неприятность: его известили о прибытии римского посольства. Сагунт считался римским союзником; как только Ганнибал на него напал, горожане отправили в Рим слезную просьбу о помощи. И вот, после нескольких месяцев непрерывных боев римляне отреагировали на жалобы союзника и явились под Сагунт.

В малом количестве римляне не представляли для карфагенян никакой опасности, и Ганнибал отмахнулся от них, как от назойливой мухи: «Он велит сказать послам, что для них доступ к нему среди мечей и копий стольких необузданных племен небезопасен, сам же он в столь опасном положении не считает возможным их принять». Ганнибал понимал, что римское посольство отправится в Карфаген, и потому отправил гонцов с письмами к своим сторонникам в сенате. Он призвал их подготовиться к встрече вражеского посольства так, «чтобы противники не имели возможности сделать какие бы то ни было уступки Риму».

Врагов у Ганнибала в Карфагене было много. Разбогатевшая на торговле купеческая верхушка, сенаторы, сколотившие состояние на взятках и грабежах собственного народа, совершенно не хотели ввязываться в новый конфликт с Римом, но собственного полководца они боялись больше, чем римлян. Ганнибал стал национальным героем, народ его боготворил, но главное, за сыном Гамилькара стояла преданная армия. Один лишь Ганнон, набравшись храбрости, выступил против Ганнибала, «имея против себя весь сенат; благодаря уважению, которым он пользовался, его речь была выслушана в глубоком молчании». Ганнон заклинал сенат прекратить осаду Сагунта и не доводить дело до войны с Римом:

– Я заранее предостерегал вас не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну; не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один наследник крови и имени Барка. Но вы отправили к войскам юношу, пылающего страстным желанием завладеть царской властью и видящего только одно средство к тому – разжигать одну войну за другой, чтобы постоянно окружать себя оружием и легионами. Вы дали пищу пламени, вы своей рукой запалили тот пожар, в котором вам суждено погибнуть. Теперь ваши войска вопреки договору осаждают Сагунт; вскоре Карфаген будет осажден римскими легионами под предводительством тех самых богов, которые и в прошлую войну дали им наказать нарушителей договора.

В конце речи Ганнон предложил выдать Ганнибала римлянам и таким образом исчерпать конфликт. Впрочем, при всей своей ненависти к Ганнибалу, он не знал, как полководца, боготворимого войском, отнять у этого войска и отдать на растерзание врагам. Потому ответом Ганнону было молчание сенаторов.

Томившимся в долгом ожидании римским послам было сказано, что не Ганнибал, а Сагунт начал войну. Послы вернулись с опущенными головами к своему сенату.

Несчастный Сагунт из последних сил продолжал вести неравную борьбу. Горожане восстановили разрушенную стену и яростно отбивали все атаки Ганнибала. Шел восьмой месяц осады. У Сагунта на исходе было все: продукты, воины, оружие и силы; однако и Ганнибалу надоело столько времени стоять под городом, который для него много не значил (был не концом похода, а только его началом). Воюющие стороны вступили в переговоры. Ганнибал потребовал, чтобы все жители покинули Сагунт – место для основания нового города укажут карфагеняне; сагунтинцы должны передать ему «все золото и серебро, находящееся как в общественной казне, так и у частных лиц и. оставить Сагунт без оружия, взяв по две одежды на человека».

Спустя 70 лет Карфаген получит точно такие же условия от римлян – ситуация повторится с поразительной точностью, но в гораздо большем масштабе. О последних днях Сагунта рассказывает Аппиан. Сагунтинцы поступили так, как поступят карфагеняне через семь десятилетий: «Они собрали, согласно приказу, все золото и серебро, которое было у них, государственное и частное, на площади и сплавили его со свинцом и медью, чтобы сделать его бесполезным для Ганнибала; сами же, предпочитая погибнуть скорее с оружием в руках, чем от голода, глубокой ночью сделали стремительное нападение на сторожевые посты карфагенян, которые спокойно спали и не ожидали ничего подобного. Когда они вскочили от сна и начали среди шума и беспорядка вооружаться, а некоторые стали уже и сражаться, нападающие наносили им большой урон. Когда завязалось более крупное сражение, то из ливийцев погибло очень много, а сагунтинцы – все. Их жены, видя со стен конец своих мужей, одни бросались с крыш домов, другие накидывали на себя петли, а некоторые, убив предварительно своих детей, сами пронзали себя мечами.

Когда Ганнибал узнал, что они сделали с золотом, то в гневе предал смерти еще оставшихся в живых взрослых, подвергнув их поруганию и мучениям».

Примерно такую же картину представляет читателю Флор: сагунтинцы «были изнурены голодом, осадными орудиями, оружием; наконец, придя в исступление, они сложили на площади огромный костер и, поднявшись на его вершину, огнем и мечом истребили себя, своих близких и все свое добро».

Падение Сагунта означало, что Ганнибал совершенно не считается с интересами и мнением Рима. Римляне не могли не отреагировать на подобное пренебрежение. Их держава после удачной битвы за Сицилию смотрела на мир как на сферу своих интересов. Осталась единственная мелочь: официально объявить войну. Рим отличался щепетильностью в подобных вопросах, и в Карфаген отправили послов «в почтенных летах»: Квинта Фабия, Марка Ливия, Луция Эмилия, Гая Лициния и Квинта Бебия. Послы пытались выяснить, взял ли Ганнибал Сагунт по собственному почину либо по решению карфагенского народа. Надо было разобраться, кому объявлять войну: Карфагену или Ганнибалу.

Торговая верхушка Карфагена всегда не любила воинствующих Баркидов, но в данный момент она возлагала на молодого Ганнибала большие надежды. Ганнибал прислал в Карфаген прекрасно обученное, закаленное в боях иберийское войско, наполнил казну испанским серебром и вселил в сердца соотечественников надежду на отмщение. Потому-то римлянам и ответили: виновен Сагунт, напавший на племена, подвластные наместнику Иберии, за что и наказан.

Квинт Фабий свернул полы тоги и произнес:

– Вот здесь я приношу вам войну и мир. Выбирайте любое!

– Выбирай сам! – прозвучал ответ карфагенян.

– Я даю вам войну! – заявил Фабий.

Пусть неприятели питают надежду, что большинство их найдет спасение в бегстве благодаря близости родины; зато несокрушима должна быть отвага людей, лишенных такой надежды.

(Полибий. Всеобщая история)

В 264 году до н. э. Децим Юний Брут впервые устроил гладиаторские игры в память о своем умершем отце, и тогда сражались три пары бойцов. В 216 году до н. э. на погребальных празднествах в честь Марка Эмилия Лепида выставили 22 пары гладиаторов. Так началась история самого кровавого и самого любимого римлянами зрелища. Между упомянутыми событиями состоялся еще один гладиаторский бой. Его устроителями были не римляне, но они имели к этому самое прямое отношение.

Весной 218 года до н. э. Ганнибал начал свой знаменитый поход из Испании через Пиренеи и Альпы в Италию. Рим и Карфаген вступили в очередную схватку, началась 2-я Пуническая война. Летом Ганнибал приблизился к реке Родан. Хозяином здешних мест было могущественное галльское племя. Воинственные галлы заняли противоположный берег реки: они «пели победную песнь и требовали битвы – все это представляло зрелище грозное, мучительное» (Полибий). В это время в устье Родана высадился консул Публий Корнелий Сципион; у него было не меньшее желание, чем у галлов, остановить карфагенян.

При переправе Ганнибал послал 500 нумидийских всадников по направлению к римскому лагерю. Сципион также отправил разведку в количестве 300 конных воинов. На половине пути оба разведотряда столкнулись, и между ними разгорелся жестокий бой. Римляне потеряли 160 человек; нумидийцы оставили на поле боя более 200 воинов и позорно бежали, несмотря на численное превосходство.

Этот бой серьезно озадачил Ганнибала. Карфагенская пехота всегда уступала римской, но конница, наоборот, превосходила. Еще более удручающее впечатление небольшое сражение произвело на подчиненных великого пунийца. (Ведь более двух десятилетий Карфаген жил надеждой реванша за поражение в 1-й Пунической войне.) И тогда Ганнибал, по сообщению Полибия, поступил следующим образом: он построил войско, а впереди поставил пленных римских легионеров. Накануне их долго готовили к предстоящему зрелищу: «пленных держали в тяжелых оковах, мучили голодом, тела их были измождены ударами». Ганнибал велел положить перед пленными «несколько полных галатских вооружений, в какие облекаются обыкновенно цари их, когда идут на единоборство; кроме того, он велел поставить тут же лошадей и внести нарядные военные плащи. После этого Ганнибал спросил юношей, кто из них желает вступить в единоборство друг с другом, с тем что победитель получит в награду выставленные предметы, а побежденный найдет в смерти избавление от удручающих его зол».

Все пленные изъявили желание участвовать в единоборстве. Это не входило в планы распорядителя и организатора необычного зрелища. Ганнибал приказал бросить жребий, и пленные молили богов, чтобы быть отмеченными суровым жребием. Когда результат стал известен, двое обреченных на бой ликовали, а прочие опечалились. «С окончанием поединка оставшиеся в живых пленники одинаково благословляли как победителя, так и павшего в бою, потому что и этот последний избавлялся от тяжких страданий, какие им самим предстояло еще терпеть. Подобные же чувства разделяло и большинство карфагенян: они раньше видели страдания уцелевших пленников, которых теперь уводили в кандалах, и жалели их, а умершего по сравнению с ними все почитали счастливцем».

До конца II века до н. э. римляне устраивали гладиаторские сражения исключительно на погребальных празднествах. Великий карфагенский полководец задолго до римлян сломал их традицию. Но если римляне впоследствии использовали гладиаторские бои для развлечения, для удовлетворения своих низменных страстей, то Ганнибал преследовал иную цель. Как пишет Полибий, он подготовил своих воинов к собственной речи, надеясь, что после зрелища карфагеняне правильно воспримут его слова.

– Я показал состояние этих несчастных для того, чтобы вы при виде чужих страданий научились, как лучше поступать самим в таком положении, ибо и вы призваны судьбою к подобному состязанию, и перед вами лежат теперь подобные победные награды. Вам предстоит или победить, или умереть, или живыми попасть в руки врагов, но при этом победными наградами будут служить для вас не лошади и плащи, но обладание богатствами римлян и величайшее блаженство, какое только мыслимо для людей.

Если вы падете в битве, сражаясь до последнего издыхания за лучшие свои стремления, то закончите жизнь, как подобает храбрым бойцам, без всяких страданий. Напротив, если в случае поражения вы из жажды жизни предпочтете бежать или каким-нибудь иным способом сохранить себе жизнь, то на вашу долю выпадут одни лишь беды и страдания. Ибо нет между вами такого безумца или глупца, который мог бы льстить себя надеждою возвратиться на родину бегством, если вы только вспомните длину пути, пройденного от родных мест, если вспомните величину рек, через которые переправлялись.

Всецело откажитесь от подобной мечты и настройте себя по отношению к своей доле совершенно так, как вы были только что настроены видом чужих бедствий.

Ведь вы благословляли одинаково судьбу победителя и павшего в бою противника; те же чувства должны вы испытывать и относительно самих себя: все должны идти на борьбу, с тем чтобы победить или, если победа будет невозможна, умереть. О том, чтобы жить после поражения, вы не должны и думать.

Если таковыми будут ваши намерения и помыслы, за вами последует и победа, и спасение. Никогда еще люди, принявшие такое решение добровольно или по необходимости, не обманывались в своих надеждах одолеть врага. Пусть неприятели питают надежду, что большинство их найдет спасение в бегстве благодаря близости родины; зато несокрушима должна быть отвага людей, лишенных такой надежды.

Таким был урок мужества от Ганнибала в изложении Полибия; насколько он был действенным, узнаем из дальнейшего повествования.

Путь от Испании до Италии казался неодолимым для всех, кто приблизительно представлял его. Даже многие из друзей Ганнибала сомневались не только в успешном завершении войны – они не верили, что возможно довести войско до самой Италии. Карфагеняне должны были пройти через территорию многих враждебных племен, одолеть Пиренеи и Альпы. Не только враги и природа представляли опасность для войска Ганнибала: очень остро стоял вопрос обеспечения армии продовольствием.

«Предстоявшие трудности много раз обсуждались тогда в совете, – рассказывает Полибий, – и вот один из друзей Ганнибала. заявил, что, по его мнению, есть одно только средство пройти в Италию. Ганнибал предложил высказаться; друг его на это отвечал, что необходимо научить воинов питаться человеческим мясом и позаботиться о том, чтобы они заранее освоились с этой пищей. Ганнибал не мог не признать всей пригодности такого смелого предложения, хотя не мог ни сам последовать совету, ни склонить к тому друзей».

Сын Гамилькара ясно видел свою цель и шел к ней, не считаясь ни с какими условностями и нормами человеческого бытия; ради ее достижения он был готов превратить войско в подобие волчьей стаи.

Если никто не сомневается, и вполне справедливо, что римляне превзошли доблестью все народы, то нельзя отрицать и того, что Ганнибал затмевал прозорливостью прочих полководцев, а римский народ опережал в храбрости другие племена.

(Корнелий Непот. Ганнибал)

В этой войне, как ни в какой другой, римляне совершили множество ошибок. Плата за них была очень высока – кровь сотен тысяч граждан, разрушенные города и прочие бедствия. Римляне, по мнению Моммзена, знали, что им нужно для победы над Ганнибалом, и даже многое делали, но ничего не делали как следует и вовремя.

То, что Рим позволил растерзать Сагунт, стало первой серьезной ошибкой. Оправданием не может служить ведение войны в Иллирии. Слишком неравноценны были ставки – Фар и Сагунт, слишком дорого обошлась Риму легкомысленность в расстановке приоритетов.

Блестящая победа в 1-й Пунической войне, бесцеремонный захват островов – все это позволило думать о Карфагене как о слабом противнике.

Итак, новая война объявлена, и римляне неторопливо принялись готовиться к ней. Воевать планировалось на территории противника. Самое большое войско (более 26 тысяч легионеров) переправили на Сицилию, чтобы позже на 160 кораблях перебросить в Африку. Второе войско (23 800 легионеров) готовилось высадиться в Испании. И наконец, 23 600 воинов отправились в Цизальпинскую Галлию – для того чтобы держать в повиновении покоренных галлов.

Никому даже в голову не пришло, что Ганнибал может появиться в Италии. Римляне не видели иного пути к их отечеству, кроме морского, а он полностью находился в их руках. У Ганнибала имелось только 40 пятипалубных судов против римского флота из 220 кораблей.

Пока римская военная машина приходила в действие согласно утвержденному плану, Ганнибал весной 218 года до н. э. перешел Ибер и устремился к Пиренеям. В боях с местными племенами Ганнибал потерял четверть войска. Риму бы оказать помощь испанцам и закончить войну, едва начавшуюся. Опять не успели.

Ганнибал обманул римлян, избрав сухой путь в Италию, но этот путь был едва ли не самым трудным испытанием для карфагенян за всю войну, а переход через Альпы стоил Ганнибалу гораздо больших потерь, чем всем известная битва при Каннах.

Когда карфагенское войско вошло в узкие альпийские проходы, горцы напали на них «и с фронта, и с тыла, то стреляя в него издали, то вступая в рукопашный бой, то скатывая на идущих громадные камни. Главные их силы беспокоили задние ряды войска» (Ливий). По словам Полибия, «в это время все войско Ганнибала было бы истреблено совершенно, если бы он не послал вперед вьючного скота и конницы и не поставил тяжеловооруженных в тылу». Потери были уменьшены, но галлы продолжали следовать по горным склонам параллельно пунийскому войску и при удобном случае то скатывали на него огромные глыбы, то метали камни.

На девятый день пути африканское войско достигло перевала Малый Сен-Бернар. Ганнибал дал своим измученным воинам два дня отдыха. Впрочем, отдых на горных вершинах был малоприятным, а ночью, к ужасу теплолюбивых пунийцев, выпал снег. «На рассвете, – сообщает Ливий, – лагерь был снят, и войско лениво двинулось вперед по дороге, на всем протяжении занесенной снегом; у всех на лице лежал отпечаток тоски и отчаяния. Тогда Ганнибал, опередив знамена, велел воинам остановиться на горном выступе, откуда можно было обозревать широкое и далекое пространство, и показал им Италию и расстилающуюся у подножия Альп равнину Пада.

– Теперь вы одолеете стены не Италии только, но и Рима. Отныне все пойдет как по ровному, отлогому склону. Одна или две битвы отдадут в наши руки, под нашу власть крепость и столицу Италии.

Это сказал войску Ганнибал».

Что ж, Ганнибал умел воодушевить воинов в критической ситуации, но спуск с Альп оказался более трудным, чем подъем, – невероятные мучения карфагенян продолжались целых 15 дней. На италийской стороне горные склоны оказались гораздо круче, а тропинка «узка и скользка, так что воину трудно было не поскользнуться, а раз, хотя и слегка, поскользнувшись, – удержаться на ногах». Один за другим скатывались воины и животные к подножию Альп. Дальше – еще хуже.

О мучениях карфагенян читаем и у Тита Ливия.

«Но вот они дошли до скалы, где тропинка еще более суживалась, а крутизна была такой, что даже воин налегке только после долгих усилий мог бы спуститься, цепляясь руками за кусты и выступавшие там и сям корни. Скала эта и раньше по природе своей была крута; теперь же вследствие недавнего обвала она уходила отвесной стеной на глубину приблизительно тысячи футов. Пришедшие к этому месту всадники остановились, не видя далее перед собой тропинки, и когда удивленный Ганнибал спросил, зачем эта остановка, ему сказали, что перед войском неприступная скала».

Переход Ганнибала через Альпы (Со старинной гравюры)

Ганнибал лично принялся искать обходной путь, но все тщетно: нигде не было ни тропинки, ни даже следа человеческих ног – всюду отвесные скалы, а под ногами припорошенные снегом опасные ловушки. «Сначала, – повествует Ливий, – пока старый снег был покрыт достаточно толстым слоем нового, ноги идущих легко находили себе в нем опору вследствие его рыхлости и умеренной глубины. Но когда под ногами стольких людей и животных его не стало, им пришлось ступать по голому льду и жидкому месиву полурастаявшего снега. Страшно было смотреть на их усилия: нога даже следа не оставляла на скользком льду и совсем не могла держаться на покатом склоне, а если кто, упав, старался подняться, опираясь на руку или колено, то и эта опора скользила, и он падал вторично. Не было кругом ни колод, ни корней, о которые они могли бы опереться ногой или рукой; в своей беспомощной борьбе они ничего вокруг себя не видели, кроме голого льда и тающего снега».

Напрасно потратив время, Ганнибал вернулся к злосчастной скале. Далее Ливий рассказывает, как великий военачальник сражался с каменной глыбой: «На следующий день он повел воинов пробивать тропинку в скале – единственном месте, где можно было пройти. А так как для этого нужно было ломать камень, то они валят огромные деревья, которые росли недалеко, и складывают небывалых размеров костер. Обождав затем появления сильного и благоприятного для разведения огня ветра, они зажигают костер, а затем, когда он выгорел, заливают раскаленный камень уксусом, превращая его этим в рыхлую массу. Потом, ломая железными орудиями растрескавшуюся от действия огня скалу, они делают ее проходимой, смягчая плавными поворотами чрезмерную ее крутизну, так что могли спуститься не только вьючные животные, но и слоны. Всего у этой скалы было проведено четыре дня, причем животные едва не издохли от голода; действительно, верхние склоны гор почти везде состоят из голых скал, а если и есть какой корм, то его заносит снегом».

Еще через три дня Ганнибал достиг равнины.

Удивительно, но римляне прежде не обнаружили войско Ганнибала и очень удивились, когда оно перевалило Альпы и оказалось в Лигурии. Войско сравнительно небольшое – всего 20 тысяч пехоты, 9 тысяч конницы и несколько боевых слонов. «Если бы римляне поставили где-нибудь недалеко от Турина (а они могли бы это сделать) корпус из 30 тысяч неизмученных и готовых к бою солдат и если бы они незамедлительно принудили неприятеля принять сражение, то великий замысел Ганнибала едва ли имел бы успех; к счастью для него, римлян снова не было там, где им следовало быть, и они ничем не нарушили столь необходимого для неприятельской армии отдыха», – делает вывод Моммзен.

Полибий сообщает, что накануне войны общее число способных носить оружие как римлян, так и союзников превышало 700 тысяч пехоты и до 70 тысяч конницы. Увы! Не нашлось и нескольких легионов, чтобы побить войско карфагенян – истощенное, обмороженное в Альпах, израненное в боях с горцами, потерявшее всех вьючных животных.

Бездействие римлян позволило пунийской армии спокойно отдохнуть после тяжелейшего перехода, а затем римляне дали себя разбить в двух ближайших сражениях. В результате Северная Италия оказалась под властью Ганнибала, а ее жители – галлы – возместили потери пунийского войска.

Борьба за Средиземное море велась в основном на суше. Видимо, прошлая (весьма дорогостоящая) морская война вынудила обе державы сделать определенные выводы. Римляне откровенно не любили море. До знакомства с Карфагеном они прекрасно обходились той частью воды, что омывала сушу. Риму и корабли понадобились только для того, чтобы разбить карфагенский флот. Разбив врага в 1-й Пунической войне, римляне отдыхали от водной стихии – экспедиции против иллирийских пиратов можно считать небольшими прогулками. Водобоязненных римлян должно было устроить, что 2-я Пуническая война велась на суше, если бы. основным театром военных действий не явилось их отечество. Долгих 16 лет Ганнибал терзал Италийский полуостров, бродил по нему вдоль и поперек – и все из-за непростительных ошибок римлян.

Пусть тебя, осторожного, называют робким, осмотрительного – неповоротливым, сведущего в военном деле – трусом; пусть лучше боится тебя умный враг, чем хвалят глупцы-сограждане.

(Тит Ливий. История Рима от основания города)

После ряда проигранных битв римляне отдали ведение войны в руки диктатора Квинта Фабия Максима. Старый опытный воин придерживался иной тактики, чем предшественники: он старательно избегал генерального сражения, в то же время ни на миг не упускал из виду армию Ганнибала. Над Фабием издевались все кому не лень: его обвиняли в трусости, называли Ганнибаловым дядькой, он получил обидное прозвище Кунктатор (Медлитель). Диктатор не обращал внимания на издевательства сограждан, а друзьям пояснил, что бояться насмешек и поношений еще постыднее, чем бояться врага.

Между тем тактика Кунктатора приносила неплохие плоды. Римляне отлавливали и уничтожали продовольственные отряды карфагенян. Диктатор заблаговременно занимал богатые хлебом и фуражом местности и тем вынуждал врагов испытывать недостаток провианта. Армия римлян увеличивалась, рос ее боевой дух после побед, пусть даже мелких. Положение Ганнибала, наоборот, ухудшалось: войско медленно таяло, и не было надежды его пополнить. Италийские союзники хранили верность Риму, а в Карфагене пришла к власти торговая партия – откровенно враждебная Баркидам.

Квинту Фабию удалось заманить в ловушку самого Ганнибала. Римляне заперли пунийцев в узкой долине близ Казилина. Перспективы у Ганнибала были весьма безрадостные: если ему не удастся вырваться на италийские просторы, то «придется зимовать в страшных лесах, среди Формийских скал, литернских песков и болот». Фабий бил Ганнибала его же оружием.

Попытка прорваться не принесла карфагенянам желанного результата и дорого им обошлась: в сражении погибло 200 римлян и 800 пунийцев. Спастись удалось лишь с помощью очередной уловки неистощимого на хитрости Ганнибала. «Для осуществления хитрого плана, – сообщает Ливий, – он запасся факелами, набранными по деревням, сухими прутьями и соломой; их привязывали к рогам быков, укрощенных и неукрощенных, которых было много (тысяч около двух) среди награбленной по деревням добычи. Гасдрубалу велено было ночью зажечь эту сушь на рогах у животных и гнать их к горам, лучше всего там, где засел неприятель».

В горах было одно удобное место для прорыва блокады, где предусмотрительный Фабий поставил часть своих сил. И именно здесь Ганнибал решил имитировать бой. Когда на землю опустилась ночь, он приказал гнать стада быков к вражеским сторожевым постам и поджечь им рога. Ливий пишет: «Перепуганные сверкающим на голове огнем, мучимые болью (пламя их жгло по живому), быки словно взбесились. Они понеслись в разные стороны, поджигая вокруг кусты и ветки: казалось, будто горят и леса, и горы; тряся головами, быки только раздували огонь; впечатление было такое, будто во все стороны разбегаются люди. Солдаты, поставленные у входа в ущелье, видя над собой и по горным вершинам какие-то огни, решили, что они окружены, и ушли со своих постов». Основные силы Квинта Фабия приняли быков за пунийское войско и бросились на них в атаку. Пока римляне заметили обман, Ганнибал вывел войско в открывшийся проход.

Ганнибал не первый использовал быков в качестве оружия. Оказывается, пальма первенства здесь принадлежит будущим изобретателям корриды – испанцам. Ганнибал не гнушался применять чужой опыт; к тому же этот опыт стал для Баркидов весьма памятным – быки погубили Гамилькара, отца Ганнибала. Когда после 1-й Пунической войны Гамилькар Барка перебрался в Испанию и принялся покорять воинственных иберов, на первых порах успехи сопутствовали карфагенянам, но затем испанцы объединились, и против незваных гостей выступила «часть иберийских царей и те, кто был среди народа наиболее могущественным». Состоялась битва, и началась она очень необычно. Испанцы гнали «перед собой телеги, наполненные дровами, в которые были запряжены быки, они сами с оружием в руках следовали за этими телегами, – описывает битву Аппиан Александрийский. – Увидав это и не поняв хитрости, ливийцы подняли смех. Когда же дело дошло до сражения, то иберы подожгли телеги, оставляя запряженными быков, и быстро погнали их на врагов; быки бросились в разные стороны, раскидывая огонь, это привело в беспорядок ливийцев. Так как строй карфагенян был нарушен, то иберы, напав на них, убили самого Барку и большое число защищавших его».

Испанцы изобрели новое оружие, они же подумали о средствах борьбы с ним. Так родилось любимое национальное зрелище с быками – коррида. Коль речь зашла об этих животных, вспомним еще один случай необычного использования быка карфагенянами… Фаларид, тиран сицилийского города Акраганта, велел изготовить медного быка. Внутри животное было полым и использовалось не для украшения города. Когда надо было кого-то казнить, тиран приказывал поместить обреченного внутрь быка и развести под быком костер. Казнь состояла в том, «что в раскаленной меди человек поджаривался со всех сторон и, кругом обгорев, умирал; если от нестерпимой боли несчастный кричал, то из меди исходили звуки, напоминающие мычание быка. Карфагеняне были огромными любителями изощренных видов казни. После захвата Акраганта они перевезли быка в свой город.

Две огромные армии были порублены…

(Луций Анней Флор. Эпитомы)

Ситуация изменилась после сложения Квинтом Фабием диктаторских полномочий. Консулами на 216 год до н. э. избрали Луция Эмилия Павла и Гая Теренция Варрона.

Эмилий Павел (тот самый, что блестяще провел войну в Иллирии) придерживался тактики своего предшественника. Амбициозный бездарный карьерист Теренций Варрон мечтал в одной битве стяжать славу Александра Македонского. Вот как отзывается о плебейском консуле Ливий: «Был он происхождения не то что скромного, но просто подлого: отец его был, как рассказывают, мясником, он сам разносил свой товар, и сын прислуживал в этом рабском занятии.

Юноша, получив от отца нажитые этой торговлей деньги, возымел смелую надежду на более благородную участь – его привлекали государственные дела; он стал рьяным защитником подлого люда и чернил доброе имя порядочных; получив известность сначала в народе, он затем достиг и почетных должностей».

Огромной популярности у плебеев Теренций Варрон добился, ругая и оскорбляя Квинта Фабия. В результате высшая должность досталась тому, кто возбудил ненависть народа к человеку, который медленно, но уверенно и почти бескровно побеждал Ганнибала. Увы! Плебеям показалось, что слишком затянулась война. Народ ликовал, словно победил в решающем сражении, когда Гай Теренций Варрон надел консульскую тогу.

Не все разделяли радость плебеев. Как пишет Ливий, бывший диктатор предупреждал консула Эмилия Павла: «Ты заблуждаешься, Павел, если думаешь, что тебе придется меньше бороться с Теренцием, чем с Ганнибалом; и я не знаю, который из двух страшнее: со вторым ты будешь бороться только на поле битвы, а с первым – всегда и всюду; с Ганнибалом будешь сражаться, выведя свою конницу и пехоту, Варрон-полководец обратит против тебя твоих же солдат».

2 августа 216 года до н. э. произошла одна из самых грандиозных битв античности.

По римской традиции, консулы ежедневно чередовались в командовании войском. Накануне сражения при Каннах верховенство было за Теренцием Варроном. Казалось, все предвещало победу римлян: огромный численный перевес был на их стороне, они сражались за родину; сенат обеспечил легионы всем необходимым, в отличие от карфагенян, которые, словно волки, в чужой враждебной стране добывали пропитание по крохам. Однако еще сражался гений Ганнибала против бездарности Варрона.

Плутарх рассказывает, как Ганнибал одной лишь шуткой избавил свое войско от страха перед римлянами, которые расположились «подле деревушки, называемой Канны»:

«Поначалу даже карфагеняне пришли в смятение, изумленные отвагой командующего и размерами войска: ведь они уступали противнику числом более чем вдвое. Ганнибал приказал своим вооружаться, а сам в сопровождении нескольких всадников поднялся на невысокий пригорок и стал наблюдать за противником, который уже строился в боевые ряды. Один из его спутников, по имени Гискон, человек равного с ним положения, сказал, что число врагов кажется просто поразительным.

– Но есть вещь еще более поразительная, Гискон, и ты ее проглядел, – возразил Ганнибал, прищурившись.

– Что же это? – спросил Гискон.

– А то, что среди такого множества людей нет ни одного, которого бы звали Гисконом!

Шутка была совершенно неожиданной, все рассмеялись и, спускаясь с холма, пересказывали ее каждому встречному, так что смех все ширился, и даже сам Ганнибал не мог сдержать улыбки. Увидев это, карфагеняне приободрились, считая, что лишь глубочайшее презрение к неприятелю позволяет их полководцу так спокойно смеяться и шутить перед лицом опасности».

Прежде всего Ганнибал позаботился о том, чтобы заставить природу служить карфагенянам. Он выбрал полем битвы равнину, не имеющую естественных преград. Место было идеальным для действия конницы, а именно на нее великий пуниец возлагал большие надежды.

Далее Ганнибал сделал своими союзниками ветер и солнце. «Он так расположил своих солдат, что ветер дул им в спину, – объясняет Плутарх. – А ветер этот был подобен знойному вихрю – вздымая на открытой песчаной равнине густую пыль, он проносил ее над рядами карфагенян и бросал в лицо римлянам, которые волей-неволей отворачивались, нарушая строй».

Оба войска строились для битвы «боком к солнцу, что было очень удобно для тех и других – пунийцы стояли лицом к северу, римляне – к югу». Однако Земля, как известно, крутится, и в момент битвы небесное светило упрямо ослепляло римлян своими лучами. «На погибель несчастному войску действовали заодно вражеский вождь, земля, небо, день – одним словом, вся природа», – заключает Флор.

Римское построение было традиционным – так строились легионы для битвы сотни лет. Поскольку римляне имели двойное превосходство в пехоте, то Теренций Варрон не посчитал нужным применять какие-то хитрости.

Собственно, для военачальника главнейшей была задача воодушевить легионеров пламенной речью накануне сражения. Во время боя от консула почти ничего не зависело, и сами правила битвы не предполагали для него какой-то значимой роли. В римском строю каждый легионер знал свое место; центурион принципов знал, когда вести их в бой, точно так же автоматически вступали в битву триарии, когда гастаты и принципы не справлялись со своими обязанностями.

Простая римская тактика позволяла побеждать случайным консулам. до поры до времени – пока римляне не столкнулись с противником, который воевал не по правилам.

Ганнибал, напротив, продумал до мелочей размещение каждой части своего войска; битва еще только предстояла, но она уже прошла со всеми нюансами в голове гениальнейшего полководца. Свою пехоту Ганнибал построил в виде полумесяца, обращенного выпуклой стороной к римлянам. Менее надежные испанцы и галлы заняли центр строя. По краям полумесяца встала тяжелая ливийская пехота. Ганнибал по достоинству оценил преимущества римского легионера: «Африканцев на вид можно было принять за римлян, потому что оружие у них было римское, подобранное у Требии и еще больше – у Тразименского озера» (Ливий). Слева пехоту прикрывала тяжелая конница Гасдрубала; справа разместились нумидийские всадники – ими командовал Магарбал. Ганнибал и его брат Магон возглавили центр.

Битва происходила весьма просто. Римские легионы пошли в атаку и без особых усилий начали теснить карфагенский центр. Полумесяц Ганнибала выпрямился и начал прогибаться в обратную сторону. В порыве энтузиазма все римляне устремились к центру: туда, где победа, где враг отступает! Они даже не заметили, как с обоих флангов оказалась тяжелая пехота ливийцев, терпеливо ожидавшая, пока враги окончательно заползут в ловко подготовленный мешок. Тем временем превосходная карфагенская конница легко смяла римскую и ударом с тыла замкнула кольцо вокруг римской армии. Одновременно вступила в бой африканская пехота.

Римлянам стало не до испанцев и галлов, они пытались построить круговую оборону, но «стоявшие на окружности воины падали один за другим», и очень скоро римское войско превратилось в огромную толпу. Итог: карфагеняне (40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы) окружили римлян (80 тысяч пехоты и 6 тысяч конницы). После этого римское войско было перебито, словно скот на бойне. Флор сообщает, что рубили врагов до полного пресыщения, пока Ганнибал не приказал своему воинству: «Побереги меч!» Согласно Полибию, из консульского войска погибло около 70 тысяч человек, а 10 тысяч взяли в плен. Лишь 3 тысячи легионеров избежали и ужасной мясорубки, и плена. Из 6-тысячной конницы спаслись бегством лишь 70 римлян и 300 союзников. Среди них был и Гай Теренций Варрон, «человек, постыдно бежавший и власть свою употребивший во зло собственной родине».

Войско Ганнибала потеряло 5 с половиной тысяч пеших воинов и около 200 всадников.

Победа под Каннами – не меньшее чудо, чем пирамиды Египта и маяк на острове Фарос. Балеарские пращники, ливийцы, испанцы, галлы, нумидийские всадники – по-разному вооруженные, не понимавшие речи друг друга, но управляемые великим Ганнибалом, – разгромили и уничтожили лучшую в мире римскую пехоту.

Ганнибал сломал все правила ведения войны – например, что войску не следует окружать вражеское войско, если врагов больше; что нельзя ослаблять центр собственного войска. Он с филигранной точностью рассчитал все моменты битвы, учел даже особенности римского характера, природные факторы, и Каннская битва по праву стала одной из самых известных в мировой истории. Каннскую битву пытались повторить многие полководцы в течение следующих двух тысячелетий, однако ни у кого не получилось так, как у Ганнибала.

После битвы Ганнибал «двинулся на Рим, не встречая сопротивления, и остановился на ближайших от города холмах» (Непот). «В Риме же, когда пришло известие о несчастии, некоторые оплакивали своих близких, называя их по именам, и с воплями ожидали, что они сами вот-вот будут взяты в плен, женщины с детьми молились в храмах, чтобы наконец прекратились эти несчастья для государства, магистраты жертвоприношениями и обетами старались умилостивить богов, умоляя их, если над государством за что-нибудь тяготеет их гнев, чтобы они удовлетворились происшедшим» (Аппиан). Римляне принесли даже необычные жертвы: «галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке» (Ливий).

Нет, конечно, другого такого народа, который устоял бы под тяжестью подобного поражения.

(Тит Ливий. История Рима от основания города)

После Каннской битвы Ганнибал уделил остаток дня и следующую ночь для отдыха себе и своему войску. Даже собирать трофеи на поле сражения карфагеняне вышли только на следующий день.

Такая медлительность пришлась не по нраву Магарбалу – начальнику конницы.

– Пойми, – обратился он к Ганнибалу, – что это сражение значит: через пять дней ты будешь пировать на Капитолии. Следуй дальше, а я с конницей поскачу вперед; пусть римляне узнают, что ты пришел, раньше, чем услышат, что ты идешь.

– Твоя мысль заманчива, и рвение твое достойно уважения, но время для них еще не пришло, – ответил сын Гамилькара начальнику конницы.

– Воистину, – сказал Магарбал, – боги не наделяют одного человека всеми талантами. Ганнибал, ты умеешь побеждать, но пользоваться победой не умеешь.

Вслед за Магарбалом многие историки – и древние, и современные – обвиняли Ганнибала в недальновидности. Тит Ливий пишет: «Все уверены в том, что однодневное промедление спасло и город, и всю державу».

Особенно легко судить полководцев спустя тысячелетия. А совершил ли Ганнибал ошибку? Заметим, что войско Ганнибала не было предназначено для осады и штурма городов. Основной ударной силой великого пунийца была конница, а она эффективно действовала на открытых пространствах, но не на тесных городских улочках. Раньше войско карфагенян, практически готовое к войне с Римом, осаждало несчастный Сагунт долгих восемь месяцев. А ведь Сагунт даже невозможно сравнить с Римом – мы едва ли знали бы о нем, если б с этого испанского города не началась 2-я Пуническая война.

Рим не был беззащитным городом даже после каннской катастрофы. Ганнибал не первый год воевал в Италии, и город обязан был подготовиться ко всем случайностям войны. Можно не сомневаться, что при попытке взять штурмом столицу на стены вышло бы все население: женщины и дети, старики и даже рабы (в трудные минуты прибегали к их помощи в обмен на свободу).

Допустим, Ганнибал взял бы Рим. Примерно так поступил Наполеон спустя две тысячи лет. Вместо того чтобы гоняться за армией Кутузова, французы захватили Москву. Чем это закончилось – известно каждому. Наполеон не устоял перед соблазном; Ганнибал сумел ему не поддаться, как ни велика была его ненависть к Риму. Ведь италийские союзники остались верными Риму и готовы были и дальше поставлять военные и материальные ресурсы своему патрону. Для Центральной и Южной Италии Ганнибал являлся врагом, страшным и беспощадным, с которым следовало бороться до конца. Покоренный Рим превращался для карфагенян в обычную западню.

Таким было настроение союзников до Канн.

Отколоть союзников от Рима либо их уничтожить, лишить Рим возможности пополнять армию, оставить его в одиночестве – такой виделась Ганнибалу первостепенная задача. Исполнится она, и Рим не придется даже завоевывать – он сам падет к ногам карфагенян.

«Канны обеспечили карфагенскому полководцу всемирно известную славу, – читаем в одном фундаментальном исследовании по истории Пунических войн, – но они же для него стали пирровой победой: принесли славу – и никаких выгод». Это не совсем так. После победы при Каннах и демонстрации силы у стен Рима Ганнибал двинулся в Самний. Город Компсы сдался ему без боя, а вслед за этим событием на сторону карфагенян перешли самнитские общины. Далее Ганнибал направился к Неаполю. Ему был нужен удобный приморский город для связи с внешним миром. Карфагенянам удалось выманить из города отряд всадников и почти полностью перебить его. Но и после этого, читаем мы у Ливия, осаждать Неаполь осторожный Ганнибал «не решился: его отпугнули стены, взять их было бы нелегко». Ганнибал прекрасно знал свое войско, знал, во что может обойтись ему осада хорошо укрепленного города.

От Неаполя Ганнибал направился в Кампанию – богатейшую италийскую область. Здесь его ждал большой успех: кампанцы «после каннского поражения стали пренебрегать даже властью римлян, которую прежде все-таки уважали». Появление Ганнибала помогло бывшему союзнику Рима сделать окончательный выбор. Послы от Капуи явились в лагерь карфагенян и заключили с ними мир на следующих условиях: «кампанский гражданин неподвластен карфагенскому военачальнику или должностному лицу; кампанский гражданин поступает в войско и несет те или иные обязанности только добровольно; Капуя сохраняет своих должностных лиц и свои законы». Договор с Ганнибалом кампанцы скрепили преступлением. Они захватили всех римских граждан, бывших в Капуе; заперли их в бане и топили ее до тех пор, пока римляне не задохнулись от жары и пара.

Предательство Капуи явилось страшным ударом для Рима. Кампания могла выставить целую армию – 30 тысяч пехотинцев и 4 тысячи конников. Переход на сторону Ганнибала второго по величине города на полуострове подтолкнул многие города и общины к союзу с карфагенянами. Брутийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев откололись от Рима.

Внушительная победа Ганнибала заставила враждебный ему карфагенский сенат пересмотреть свое отношение к войне в Италии. Было решено послать в помощь Ганнибалу 4 тысячи нумидийских всадников, 40 слонов и деньги.

Появились у Ганнибала и союзники за пределами Италии. Филипп V, царь Македонии, внимательно следил за борьбой между карфагенянами и римлянами. «Когда в третьем сражении, – пишет Ливий, – карфагеняне в третий раз оказались победителями, Филипп склонился к тем, кому счастье благоприятствовало, и отправил послов к Ганнибалу». По договору, македонский царь должен был переправиться в Италию с флотом (планировалось снарядить 200 кораблей) и опустошать морское побережье.

Как мы помним, в 1-ю Пуническую войну царь Гиерон II перешел на сторону римлян. В благодарность Рим оставил независимость Сиракузам, правда, в несколько урезанном виде. Осенью 216 года до н. э. верный союзник Рима 90-летний царь Гиерон умер. (Он правил Сиракузами 54 года; сумел сохранить трон и независимость, находясь между молотом и наковальней – Римом и Карфагеном.) Его внук наследовал трон Сиракуз, но не мудрость деда. Молодой царь решил увеличить свои владения на Сицилии с помощью карфагенян. Гиероним вступил с ними в союз и вместе с карфагенской эскадрой напал на римский флот.

Так что выгоды от Каннской победы для Ганнибала были весьма реальны. Именно Канны позволили Ганнибалу еще 13 лет сражаться в Италии, утоляя свою ненависть к Риму, которая досталась ему от отца – Гамилькара Барки.

Потери римлян в первые годы войны были огромны. После знаменитой битвы Магон (брат Ганнибала) отправился в Карфаген и доложил сенату о ходе войны в Италии: «Тот (Ганнибал) сразился с шестью военачальниками – из них четыре были консулами, один диктатором и один начальником конницы – и с шестью консульскими войсками; врагов убито было больше 200 тысяч, а в плен взято больше 50 тысяч; из четырех консулов двое были убиты, один ранен, а еще один потерял все войско и едва убежал с отрядом в 50 человек» (Ливий). Едва Вечного города достигли первые вестники из-под Канн, стало ясно, что «уже нету у Рима ни лагеря, ни полководца, ни солдата; что Ганнибал завладел Апулией, Самнием, да уже почти всей Италией» (Ливий).

И все же римляне продолжали быть верными самим себе; даже после страшнейшего поражения римская гордыня осталась несокрушимой. Римский сенат совершил поступок, казавшийся и вовсе безрассудным в данной ситуации, – он отказался от своих легионеров, оставшихся в живых после Канн. Когда Ганнибал предложил выкупить пленных, родственники несчастных обступили здание сената и заявляли, что каждый из них выкупит родных за собственные деньги – государству это не будет стоить ни асса. Сенат отверг предложение карфагенян, хотя большинство сенаторов имели родственников среди попавших в плен.

Одного из римлян карфагеняне послали в сенат для переговоров о выкупе. Под каким-то предлогом этот пленник счел себя свободным от клятвы, данной карфагенянам, и остался в Риме. «Когда об этом донесли сенату, все решили схватить его и под стражей препроводить к Ганнибалу». Ливий пишет, что никогда ни одно государство не ценило пленных ниже, чем Рим. Римский легионер должен либо победить, либо умереть – третьего не дано. Поэтому 10 тысяч граждан и союзников были сознательно обречены на муки рабства и смерть.

Аппиан уточняет: «Некоторых из пленных Ганнибал тогда продал, некоторых же, охваченный гневом, велел убить, запрудил их телами реку и по такому мосту перешел через нее. Всех же, кто принадлежал к сенаторам и вообще к знатным, он заставил вступить друг с другом в единоборство, отцов с сыновьями, братьев с братьями, не упуская ни одного случая проявлять презрительную жестокость, причем ливийцы стали зрителями этого зрелища».

Римляне наказали и своих дезертиров – тех, кто бежал с поля битвы; их отправили до окончания войны на остров Сицилию. Трус не имел права защищать родину. А один участник каннской катастрофы удостоился небывалых почестей. Это был Гай Варрон – консул, бездарно проигравший сражение и спасшийся благодаря быстроте и выносливости своего коня, но не меча. Когда он вернулся в Рим, сенаторы вышли навстречу горе-консулу и благодарили его за веру в спасение отечества; за то, что Варрон сохранил, по сути, лишь собственную жизнь. Исследователи склоняются к тому, что подобной демонстрацией сглаживались противоречия между сенатом и плебсом. Напомним, что Гай Варрон был плебейским избранником. Наверное, жизнь консула была неким символом, много значившим для римлян.

Можно назвать шаги римлян неразумными, можно обвинять их в жестокости по отношению к собственным гражданам, но благодаря героической твердости государство выстояло. И самый последний римский гражданин понял, что не будет иного спасения, кроме победы.

«Римляне перевели дух и словно выбрались из царства мертвых, – пишет Флор. – Не было оружия – его взяли из храмов. Не было молодежи – для военной присяги освободили рабов. Обеднела казна – сенат добровольно внес в нее свои богатства. Себе не оставили ничего, кроме золота в буллах и кольцах. Примеру сената последовали всадники, им подражали трибы. А когда в консульство Левина и Марцелла вносились в казну богатства частных людей, для записи едва хватало таблиц и рук писцов».

Почти каждая римская семья надела траурные одежды по убитым под Каннами родственникам. Пришлось отменить ежегодный праздник, ибо скорбящим не дозволено его справлять. Однако римские боги требовали поклонения и радостных лиц; приближались другие празднества. Срок оплакивания павших по сенатскому постановлению был ограничен – 30 дней.

Риму необходимо было вновь создавать войско. Согласно объявленному набору на службу брали юношей с 17 лет, а некоторых и моложе. Из них образовали 4 легиона и отряд всадников в тысячу человек. От союзников и латинов потребовали воинов в соответствии с договором. Граждан катастрофически не хватало. И тогда Рим прибег к неслыханной мере: 8 тысяч молодых сильных рабов выкупили на волю и вооружили за государственный счет. Наконец, издали указ об освобождении лиц, совершивших уголовные преступления; с несостоятельных должников снималась задолженность. Условие такой милости было одно: представители этих низших категорий должны пойти в солдаты; им выдали трофейное галльское оружие. Таким образом, войско римлян увеличилось еще на 6 тысяч человек.

Война продолжалась. Ганнибал и Рим оказались достойными противниками. Было ясно: борьба между ними станет долгой и упорной.