Но была ли победа в тот день велика или нет, событие случилось великое.

(Тит Ливий. История Рима от основания города)

После Канн римляне воевали более осмотрительно. Они уже не рисковали доверить легионы, собранные с трудом, случайным консулам. По-иному стали относиться соотечественники к осмеянному Фабию Максиму Кунктатору, который изобрел, по выражению Флора, «невиданный путь к победе над Ганнибалом – не сражаться».

Новая римская тактика была чем-то средним между медлительностью Кунктатора и опрометчивостью Варрона. Римские военачальники, как пишет Моммзен, «вступали в бой лишь тогда, когда победа сулила серьезные результаты, а поражение не угрожало гибелью».

Наиболее успешно боролся с Ганнибалом после Канн Марк Клавдий Марцелл. По словам Плутарха, «он был опытен в делах войны, крепок телом, тяжел на руки и от природы воинственен, но свою неукротимую гордыню обнаруживал лишь в сражениях, а остальное время отличался сдержанностью и человеколюбием».

Военную карьеру Марцелл начал на Сицилии, сражаясь против Гамилькара, отца Ганнибала. Еще юношей он проявил необычайную отвагу. Никто не мог сравниться с Марцеллом в единоборстве. Плутарх сообщает, что «не было случая, чтобы он не принял вызова, ни чтобы вызвавший его вышел из схватки живым. В Сицилии он спас от гибели своего брата Отацилия, прикрыв его щитом и перебив нападавших. За эти подвиги он еще молодым человеком часто получал от полководцев венки и почетные дары».

Прославился Марцелл и во время недавней Галльской войны, в том числе и личной храбростью. Хвастливый царь галлов вызвал на бой римского военачальника. Вид галла мог испугать любого воина. Плутарх описывает его так: «То был человек огромного роста, выше любого из своих людей, и среди прочих выделялся горевшими как жар доспехами, отделанными золотом, серебром и всевозможными украшениями. Окинув взглядом вражеский строй, Марцелл решил, что это вооружение – самое красивое и что именно оно было им обещано в дар богу, а потому пустил коня во весь опор и первым же ударом копья пробил панцирь Бритомара. Сила столкновения была такова, что галл рухнул на землю, и Марцелл вторым или третьим ударом сразу его прикончил». Галльское войско, деморализованное смертью вождя, потерпело поражение.

Марцеллу было за 50, когда ему вручили войну с Ганнибалом, но военачальник был полон сил и энергии, соединенных с богатым боевым опытом. «И если, – замечает Моммзен, – Рим был обязан своим спасением от крайней опасности не одному человеку, а всему римскому гражданству, и в особенности сенату, то все же ни один человек не содействовал успеху общего дела так много, как Марк Марцелл».

Именно Марцелл нанес первое, хотя и небольшое поражение Ганнибалу. Дело было под городом Нолой. Ганнибал желал взять этот город, и ноланские плебеи готовы были отдаться под власть пунийцев. Тогда Марцелл ввел в Нолу свои легионы. Ганнибал несколько дней подряд строил войско под стенами города и вызывал римлян на битву. Марцелл упорно игнорировал эти призывы. Наконец, когда Ганнибал отправил часть воинов обратно в лагерь, из нескольких городских ворот вылетели римские пехотинцы и конники. Пунийцы, ошеломленные неожиданностью нападения, потеряли 2800 человек. Римляне лишились не более 500 воинов. Ливий, сообщая об этом событии, подчеркивает его особое значение – пишет, что «событие случилось в тот день великое, может быть, величайшее за всю войну – ведь избежать поражения от Ганнибала было тогда труднее, чем впоследствии его побеждать».

Марк Клавдий Марцелл

Подняв римский дух маленькой победой, Марцелл не стремился к новым битвам. Он больше занимался тем, что истреблял пунийцев, которые покидали свой лагерь и рыскали по Италии. Немало доставалось и бывшим союзникам Рима, которые приняли сторону Ганнибала. Марцелл так опустошил огнем и мечом земли гирпинов и самнитов, что те отправили послов к Ганнибалу. «Этим летом нас так и столько разоряли, как будто при Каннах победил не Ганнибал, а Марцелл», – жаловались послы.

На этой стадии войны примечательна осада Ганнибалом небольшого городка Казилина, который защищала всего тысяча воинов. К городу приблизилось все войско карфагенян и осаждало его всеми возможными средствами. Ганнибал окружил Казилин со всех сторон, «не давая ему покоя, но потерял какую-то часть воинов, и притом самых отважных, пораженных меткими стрелами со стен и башен» (Ливий). Разгневанный карфагенский военачальник выставил золотой стенной венок, служивший наградой воину, который первым окажется на стене осажденного города. Энтузиазма у пунийцев добавилось, но это привело лишь к новым потерям. Ганнибал оставил гарнизон для осады непокорного города, а войско увел на зимовку в Капую.

Ближе к весне 215 года до н. э. карфагенское войско вернулось к Казилину. Его уже не пытались взять штурмом, ибо защитники города испытывали крайнюю нужду. По сообщению Ливия, «люди, не вынося голода, бросались со стен или безоружными стояли по стенам, подставляя свое обнаженное тело под стрелы и копья».

Римляне пытались помочь осажденному Казилину, спуская по реке (она текла через город) бочонки с зерном. Вскоре пунийцы заметили эту хитрость и все бочонки отлавливали на подходе к городу. Тогда римляне принялись высыпать в реку орехи, а казилинцы ловили их плетенками. Защитники дошли до того, что ремни и кожу, содранную со щитов, размачивали в кипятке и жевали. Они ели мышей и прочих мелких животных; вырыли всю траву и все корни у подножия крепостного вала. Когда осажденные вспахали поле за городской стеной и засеяли его репой, Ганнибал воскликнул:

– Неужели я буду сидеть под Казилином, пока она вырастет?

Пораженный мужеством защитников, Ганнибал вступил с ними в переговоры и, получив по семь унций золота за человека, позволил им беспрепятственно покинуть город. Многомесячная осада Казилина подтвердила, что войско Ганнибала было не готово осаждать и брать Рим после битвы при Каннах.

К 214 году до н. э. Рим настолько окреп, что позволил себе открыть еще один фронт за пределами Италии. Как мы помним, новый царь Сиракуз легкомысленно перешел на сторону карфагенян. Потеря для римлян весьма чувствительная, так как прежний правитель Гиерон поставлял в Рим хлеб и деньги в больших количествах. Еще хуже было то, что, следуя примеру Сиракуз, прочие города Сицилии начали склоняться к союзу с Ганнибалом.

Карфаген, который равнодушно взирал, как Ганнибал в одиночку сражается с Римом, включился в борьбу за Сицилию. Жадные карфагенские торговцы вспомнили, что богатый остров был их собственностью до 1-й Пунической войны, и начали перебрасывать сюда войска. Сицилия могла бы явиться мостом между Африкой и Южной Италией, который позволил бы Ганнибалу беспрепятственно получать помощь Карфагена.

Для Рима стала реальной перспектива потери не только союзника, но и всего острова, а война, как следствие, растягивалась до бесконечности. Поэтому Сицилийскую кампанию возглавил лучший римский военачальник Марк Клавдий Марцелл.

Юный царь Сиракуз успел только помечтать о щедрых обещаниях карфагенян, как был убит заговорщиками. Цветущий город охватило безумие: крови Гиеронима оказалось мало, и народ решил перебить весь род своего когда-то любимого царя Гиерона. «Такова толпа: она или рабски пресмыкается, или заносчиво властвует, – делает вывод Тит Ливий. – Она не умеет жить жизнью свободных, которые не унижаются и не кичатся. И почти всегда находятся люди, чтобы угодливо распалять безмерно жестокие, жадные до казней и кровавой резни души». Убили двух дочерей Гиерона, их мужей и внучку. Город разделился на две враждебные партии: римскую и карфагенскую.

Марк Клавдий Марцелл взял штурмом город Леонтины, который принял сторону Карфагена. Для устрашения прочих римляне перебили жителей города и разграбили его. Эффект получился обратный тому, что ожидал римский военачальник. В Сиракузах, поняв, что их постигнет та же судьба, решили не пускать Марцелла в город. Переговоры не увенчались успехом; Марцелл начал штурм Сиракуз с моря и суши одновременно, обрушив на его стены всю мощь римской армии. Несомненно, это мероприятие оказалось бы успешным, если бы среди осажденных…

В Сиракузах в то время жил один из самых выдающихся ученых древности – Архимед. Он и снабдил город множеством хитроумных машин. Плутарх пишет, что «сам Архимед считал сооружение машин занятием, не заслуживающим ни трудов, ни внимания; большинство их появилось на свет как бы попутно, в виде забав геометрии. И то лишь потому, что царь Гиерон из честолюбия убедил Архимеда хоть ненадолго отвлечь свое искусство от умозрений и обратить его на вещи осязаемые».

Архимед

Римляне привыкли бороться с вражескими воинами, штурмовать города, топить карфагенские флотилии, но на этот раз им противостоял гениальный ум мудреца, который оказался страшнее всех прежних врагов.

«Итак, римляне напали с двух сторон, – сообщает Плутарх, – и сиракузяне растерялись и притихли от страха, полагая, что им нечем сдержать столь грозную силу. Но тут Архимед пустил в ход свои машины, и в неприятеля, наступающего с суши, понеслись всевозможных размеров стрелы и огромные каменные глыбы, летевшие с невероятным шумом и чудовищной скоростью, – они сокрушали все и всех на своем пути и приводили в расстройство боевые ряды.

А на вражеские суда вдруг стали опускать укрепленные на стенах брусья и топили их силой толчка, либо, схватив железными руками или клювами, вроде журавлиных, вытаскивали носом вверх из воды, а потом, кормою вперед, пускали ко дну, либо, наконец, приведенные в круговое движение скрытыми внутри оттяжными канатами, увлекали за собой корабль и, раскрутив его, швыряли на скалы и утесы у подножия стены, а моряки погибали мучительной смертью. Нередко взору открывалось ужасное зрелище: поднятый высоко над морем корабль раскачивался в разные стороны до тех пор, пока все до последнего человека не оказывались сброшенными за борт или разнесенными в клочья, а опустевшее судно разбивалось о стену или снова падало на воду, когда железные челюсти разжимались».

У Лукиана есть сведения о том, что Архимед сжег римский флот с помощью зеркал. Долгое время эта гипотеза подвергалась сомнению, однако еще в XVIII веке французский естествоиспытатель Ж. Л. Бюффон экспериментально продемонстрировал деяние Архимеда. При помощи зеркала, состоявшего из небольших зеркал, Бюффон сфокусировал отраженные солнечные лучи в одной точке и зажег дерево с расстояния 50 метров.

По другой легенде, Архимед воспламенил римские корабли, направляя на них солнечные «зайчики», отраженные от полированных медных щитов воинов. В 1973 году греческий инженер И. Сакас доказал, что подобное вполне возможно. Сакас расставил на берегу моря несколько десятков солдат, державших в руках плоские зерка ла. Направленные в одну точк у солнечные лучи подожгли лодку, которая находилась в 50 метрах от берега.

Архимед держал римлян в таком страхе, что, по Плутарху, «едва заметив на стене веревку или кусок дерева, они поднимали отчаянный крик и пускались наутек в полной уверенности, будто Архимед наводит на них какую-то машину».

Погубили Сиракузы беспечность защитников и предательство. Перебежчики донесли Марцеллу, что «жители города уже третий день празднуют всенародное жертвоприношение Артемиде, причем питаются скудно по недостатку съестных припасов, но вина пьют вдоволь» (Полибий). Сиракузяне так увлеклись празднеством, что даже не заметили, как римляне поднялись на городскую стену. Захватить ворота не составило большого труда. По свидетельству Плутарха, в Сиракузах добычи набралось не меньше, чем позже – после взятия Карфагена.

Марцеллу очень хотелось видеть того, кто так долго и умело защищал город. Посланные за Архимедом воины застали его погруженным в созерцание; 75-летний мудрец чертил на песке какие-то фигуры и отказывался следовать к Марцеллу до тех пор, пока не решит свою задачу. Тогда легионер рассердился и поразил мечом упрямого старика. Марцелл был очень опечален смертью Архимеда и «от убийцы с омерзением отвернулся, как от преступника, а родственников Архимеда разыскал и окружил почетом» (Плутарх).

Марцелл вывез в Рим огромное количество произведений искусства: скульптур, картин, домашней утвари тончайшей работы. Этим он положил начало традиции доставлять в столицу все самое красивое, что захвачено в покоренных городах, у поверженных в битвах народов. «Ведь до сих пор, – пишет Плутарх, – Рим и не имел и не знал ничего красивого, в нем не было ничего привлекательного, утонченного, радующего взор: переполненный варварским оружием и окровавленными доспехами, сорванными с убитых врагов, он являл собою зрелище мрачное, грозное и отнюдь не предназначенное для людей робких и привыкших к роскоши».

Марцелл хвастался перед греками, что научил невежественных римлян ценить замечательные красоты Эллады и восхищаться ими. Однако Полибий не в восторге от подобного новшества и считает, что «внешние украшения могущества подобало бы оставить вместе с завистью там, где они были первоначально, ибо вернее можно прославить и украсить родной город не картинами и статуями, но строгостью нравов и мужеством. Да послужат слова наши уроком для всех народов, приобретающих власть над другими: пусть они не думают, что ограблением городов и чужими страданиями они преумножат славу отечества».

Сиракузы пали в 212 году до н. э. Во второй половине 210 года до н. э. римляне взяли последний опорный пункт карфагенян на Сицилии – Акрагант.

Несомненно, Марку Марцеллу принадлежит главная роль в возвращении острова Риму. Велики его заслуги в самой тяжелой войне и на Италийском полуострове. Вспомним: Марцелл первым одержал победу над Ганнибалом, хотя и незначительную, но вернувшую римлянам мужество и уверенность в собственных силах. Однако не ему пришлось поставить последнюю точку в опаснейшей войне с Ганнибалом.

Личная храбрость Марка Клавдия Марцелла, часто граничившая с мальчишеским безрассудством, привела его к логическому концу. В 208 году до н. э. пятикратный консул с отрядом в 220 всадников отправился на разведку, попал в засаду и погиб. Увы! Военачальник, получивший три триумфа, покоривший Сицилию и одержавший первую победу над Ганнибалом, бездумно сложил голову на деле, которое следовало поручить простому центуриону. Об этом мы читаем у Плутарха. «Даже сами наемники словно были испуганы собственной победой, узнав, что среди разведчиков фрегеллийцев пал храбрейший из римлян, человек, пользовавшийся величайшим влиянием и громкой славой». Вождь карфагенян уважал достойного врага, пусть даже он причинил больше вреда, чем все прежние римские военачальники. «Ганнибал равнодушно выслушал донесение, но, узнав о смерти Марцелла, сам поспешил к месту схватки и, стоя над трупом, долго и пристально глядел на сильное, ладное тело убитого. С его губ не слетело ни единого слова похвалы, лицо не выразило и следа радости оттого, что пал непримиримый и грозный враг, но, дивясь неожиданной гибели Марцелла, он только снял у него с пальца кольцо, а тело приказал подобающим образом украсить, убрать и со всеми почестями предать сожжению, останки же собрать в серебряную урну и, возложив на нее золотой венок, отправил сыну покойного».

А что же пираты? Они еще станут для Рима кошмаром – гораздо позже. Когда Рим и Карфаген выясняли отношения, без работы остались и флибустьеры Западного Средиземноморья. Многолетняя война полностью парализовала торговлю. Кого грабить? Не военные же корабли римлян и карфагенян.

Все же одна пиратская акция оказалась достойной упоминания в источниках, опять же из-за Марцелла – вернее, его праха. Аврелий Виктор сообщает, что «останки его, посланные в Рим, были захвачены пиратами и исчезли».

О народ, достойный власти над миром, достойный благоговения и удивления богов и людей! Доведенный до крайнего страха, он не отступился от начатого и, тревожась за свой город, не выпустил, однако, из рук Капуи…

(Луций Анней Флор. Эпитомы)

В 212 году до н. э. римляне обрушили всю свою мощь на Капую. К ее стенам отправились оба консула: Аппий Клавдий Пульхр и Квинт Фульвий Флакк.

Ситуация сложилась следующая. Риму необходимо показать союзникам, что ожидает изменников. А Ганнибалу важно отстоять город, ибо падение Капуи автоматически лишает карфагенян поддержки италийцев. Колеблющиеся народы примут сторону победителя. Мстительность римлян хорошо известна капуанцам, и выхода у них нет, кроме как сражаться до конца.

Превосходная кампанская конница одержала несколько побед над римскими всадниками, но победить обе консульские армии изнеженные роскошью и недавним благополучием жители Капуи не имели даже надежды. Впрочем, они надеялись лишь продержаться до подхода союзника… Ганнибал оставил до конца не покоренный Тарент, бросил большую часть обоза и все тяжеловооруженное войско в Бруттии и «направился в Кампанию с отборной пехотой и конницей, способной идти ускоренным маршем. За стремительно двигавшимся Ганнибалом шли 33 слона» (Ливий).

Таким образом, римские консульские армии попали между двух огней (это повторится позже у Гая Юлия Цезаря под Алезией). Кампанцы и Ганнибал с обеих сторон напали на римские укрепления. Наиболее драматические события развернулись у ворот римского лагеря – к ним упорно пробивалась когорта испанцев при поддержке трех слонов. Перед валом боевые слоны погибли. Их огромные туши упали в ров и служили мостом для отчаянных смельчаков. Когорта испанцев дошла до ворот и погибла на глазах у Ганнибала.

В тот день пунийцы потеряли 8 тысяч человек, кампанцы – 3 тысячи. Ганнибалу этого оказалось достаточно, чтобы понять бесполезность дальнейших штурмов римских оборонительных сооружений. Римляне умели строить укрепления, а карфагеняне так и не научились эти укрепления брать.

Изобретательный Ганнибал прибег к новой уловке, чтобы спасти самого главного союзника. Он повел войско прямо на Рим; «стал в трех милях от города. Расположившись лагерем, он с двумя тысячами всадников проехал до Коллинских ворот и до самого храма Геркулеса. Он разглядывал совсем вблизи стены и расположение города с такой дерзкой беспечностью, что Флакк не выдержал и выслал всадников с приказом отогнать врага назад в его лагерь». Далее Ливий пишет, что Рим охватила паника. Слухи, передаваемые из уст в уста, преувеличенные и щедро разбавленные пустыми выдумками, переполошили весь город. «Женщины высыпали на улицы, бегали из храма в храм, обметали распущенными волосами алтари и, стоя на коленях, воздевая руки к небу, молили богов вырвать Город из вражеских рук, избавить от насилия матерей-римлянок и маленьких детей».

Ганнибал не собирался штурмовать Рим. Он лишь надеялся, что опасность заставит консулов снять осаду Капуи либо разделить войско. По двум обстоятельствам Ганнибал понял, что ничего не достиг стремительным маршем к вражеской столице. Сенаторы успокоили народ. По рассказам пленного, поле, занятое лагерем пунийцев, было продано на торгах по обычной цене. И еще: когда Ганнибал стоял у Коллинских ворот, в Испанию отправились дополнительные войска.

«Дикие звери, ослепленные бешенством, забудут о нем и кинутся на помощь своим, если ты подойдешь к их логову и их детенышам. Осажденный Рим, жены и дети, чей плач, пожалуй, слышен здесь (в Капуе), алтари, домашний очаг, оскверненные храмы богов и могилы предков не помешали осаждать Капую». Римляне, словно клещи, впились в тело города-изменника и собирались наказать его, пусть даже рухнет все вокруг и небо упадет на землю. Капуя стала более ненавистна римлянам, чем Карфаген.

На втором году осады, когда не осталось никакой возможности защищать город, капуанцы открыли ворота. Но прежде 27 сенаторов собрались в доме Вибия Виррия – главного виновника отпадения Капуи от Рима. За обедом они приняли яд. Остальные высокие должностные лица Капуи впоследствии позавидовали участи товарищей. По приказу проконсула Квинта Флакка 70 сенаторов были высечены розгами и после этого обезглавлены. Когда шла казнь сенаторов, Флакку вручили сенатское постановление, но проконсул не стал его читать до тех пор, пока голова последнего приговоренного не слетела с плеч. Квинт Флакк опасался, что сенат принял решение отложить расправу.

«Итак. сенаторы были убиты; около 300 знатных кампанцев посажены в тюрьму; остальных разослали под стражу по разным городам союзников-латинов, и они так или иначе погибли. Прочие кампанские граждане во множестве были проданы в рабство» (Ливий). Оставалось решить, что делать с опустевшей и разграбленной Капуей. Богатейший и красивейший город и в мирное время являлся соперником Рима на Италийском полуострове. Многие считали, что Капую следует разрушить до основания, но победила забота о насущной выгоде. Рим объявил все земли и общественные постройки собственностью римского народа и разрешил всем желающим заселять город.

В Испании также шла война за Рим; и здесь победа или поражение значили не меньше, чем итоги кровопролитных битв на Италийской земле. Испания фактически являлась единственным местом, откуда Ганнибал мог получить реальные материальные и людские ресурсы для войны в Италии.

На территории, ставшей очагом 2-й Пунической войны, долгое время успешно сражались братья Сципионы – Гней и Публий. Именно их действия помешали Гасдрубалу (брату Ганнибала) отправиться в Италию после битвы при Каннах. Когда слух о намерениях Гасдрубала «прошел по Испании, почти все испанцы перекинулись к римлянам, – пишет Тит Ливий. – Гасдрубал тотчас же написал в Карфаген; известие о его отъезде принесло большой вред: если он действительно двинется с места, то не успеет перейти Ибер, как вся Испания будет римской».

В 214 году до н. э. братья Сципионы разбили войско карфагенян, готовое отправиться в Италию. В сражении у города Мунды Гасдрубал потерял убитыми 12 тысяч воинов и пленными 3 тысячи, а также 39 боевых слонов.

Магону, младшему сыну Гамилькара Барки, тоже пришлось повременить с помощью брату. Ливий пишет, что Магон уже «собирался переправить в Италию 12 тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, 20 слонов и тысячу талантов серебра под охраной 60 военных судов, когда в Карфаген пришло известие: в Испании плохо – почти все народы этой провинции отпали к Риму».

Таким образом, Рим в очередной раз был спасен от гибели в Испании.

Римляне отняли у карфагенян большую часть Иберии, но и там они не избежали катастрофы. На восьмом году пребывания Сципионов в Испании пунийцы уничтожили оба войска вместе с военачальниками. Остатки римских легионов собрал и спас от окончательной гибели молодой всадник Луций Марций. Опять Испания перешла в руки карфагенян.

Даже после жестокого поражения римляне не собирались отказываться от Иберии. Они понимали, что от исхода борьбы за далекий край зависит очень многое. Как отмечалось выше, когда Ганнибал стоял у ворот Рима, в Испанию через другие ворота отправлялись войска.

В Испании взошла звезда будущего героя 2-й Пунической войны Публия Корнелия Сципиона. Он потерял в течение одного месяца отца и дядю и теперь стремился за них отомстить. Публию Сципиону было 24 года, и римлян беспокоила юность военачальника. Но после разгрома обеих армий не нашлось желающих исправить положение.

«Никогда за все время войны, – пишет Ливий, – ни карфагеняне, ни римляне так не чувствовали, сколь переменчиво военное счастье – то страх, то надежда владели ими. Так шли дела у римлян в провинциях: неудачи в Испании, удачи в Сицилии смешивали печаль с радостью… Внезапный ужас вдруг охватил Рим – боялись, что город будет осажден, но Капуя оказалась покорена спустя несколько дней, и страх сменило ликование. В самой Испании тоже карфагеняне совсем было вознадеялись, что если два таких войска истреблены, вожди их убиты, то и война завершена, и римляне изгнаны. Тем сильнее было их раздражение тем, что одержанная победа оказалась напрасной, а лишил их ее плодов Луций Марций, в сумятице возглавивший римлян. Судьба уравновесила для обеих сторон успех и неудачу: та же надежда, тот же и страх – как будто только еще начинается война».

Публий Сципион

Имя молодого Сципиона скоро будет у всех на устах. Это имя переживет и Рим, и Карфаген. Но был ли Публий Сципион столь же гениален, как его будущий противник – Ганнибал? Был ли талант Сципиона столь же велик или это случай сыграл злую шутку над пунийцами?

Весной 209 года до н. э. Публий Сципион с войском (25 тысяч пехотинцев и 2,5 тысячи конников) перешел Ибер.

Военные силы карфагенян были разделены на три части и разбросаны по Испании. Как сообщает Ливий, Сципиону советовали напасть на ближайшее войско, и это было бы самым разумным. Но молодой военачальник опасался, как бы карфагеняне «не соединились против него: противостоять нескольким войскам он со своим, единственным, не мог и пока что решил осадить Новый Карфаген». Логика более чем странная. На осаду столицы карфагенских владений в Испании предполагалось потратить немало времени. Ганнибал осаждал гораздо менее значительный Сагунт восемь месяцев, Александра Македонского осада Тира задержала на полгода. Заметим, что крепости предпочитали брать измором, так как штурм укрепленного города являлся мероприятием чрезвычайно кровопролитным и обычно бесполезным.

Ничто не могло помешать карфагенянам объединить войска и прийти на помощь осажденному Новому Карфагену. Ливий замечает, что «город этот и сам по себе был богат, а враги еще оставили там все, чего требует война: было оружие, были деньги, были заложники со всей Испании. Здесь стенобитные и метательные машины. Здесь их твердыня, житница, казнохранилище, склад оружия – сюда стекается все».

Сципиона не смутило, что город было чем защищать и было кому – недолго думая, он бросил римлян на стены Нового Карфагена. Результаты штурма были бы смешны, если бы не стали ужасными для римлян, устлавших трупами подступы к городским стенам. У Ливия есть описание этого. «Они (римляне) ринулись под град дротиков; ни стены, ни вооруженные люди на них не смогли остановить взбиравшихся наперегонки. Одновременно начали приступ со стороны моря. Впрочем, тут было больше сутолоки, чем настоящих усилий: то приставляли лестницы, то вдруг их поспешно тащили; воины торопились высадиться на берег, где кому было удобнее, – спеша и соревнуясь, они только мешали друг другу.

Между тем карфагенские солдаты опять заняли стены; у них было более чем достаточно дротиков, запасенных в огромном количестве. Но ни люди, ни оружие – ничто не могло защитить эти стены так, как защищали себя они сами. Редкие лестницы были для них достаточно высоки, а чем выше были они, тем ненадежнее. Первый солдат еще не успевал добраться доверху, как за ним уже лезли другие: лестницы подламывались под их тяжестью; у некоторых от высоты темнело в глазах, и даже с лестниц, стоявших крепко, люди валились наземь».

Так карфагеняне с легкостью отбили первую попытку завладеть их городом. «Едва улеглась суматоха, Сципион распорядился взять лестницы у раненых и утомленных и со свежими силами идти на приступ».

На этот раз упорству римлян посочувствовала природа. Около полудня начался отлив, вдобавок «поднявшийся сильный северный ветер погнал воду туда же, куда она и сама отходила». По открывшимся отмелям 500 римских легионеров подобрались к слабоукрепленному участку стены, защитой которому прежде служило море. Им удалось проникнуть в город и захватить ворота. Таким образом, лишь благодаря Нептуну Новый Карфаген оказался в руках Сципиона.

Встреча Сципиона и Гасдрубала Барки состоялась спустя год после взятия Нового Карфагена – весной 208 года до н. э. у города Беркуле (недалеко от серебряных рудников). Удача и на этот раз сопутствовала Сципиону: брат Ганнибала потерял 8 тысяч убитыми, 12 тысяч пленными, и фактически карфагеняне лишились Испании.

Блестящая победа Сципиона едва не оказалась губительной для Рима. Многие советовали преследовать Гасдрубала и окончательно уничтожить его войско, но, по Ливию, «Сципион считал, что тут есть некоторая опасность: как бы не объединились с этим Гасдрубалом Магон и другой Гасдрубал». Чего Сципион боялся, то и случилось. Три карфагенских войска соединились через несколько дней после сражения при Беркуле.

У Гасдрубала был великолепный шанс взять реванш за недавнее поражение. Ведь в битве победа Сципиону досталась нелегко. Результат битвы был непредсказуем до тех пор, пока Сципион, «передав своего коня сопровождавшему его рабу и взяв щит у кого-то из воинов, не бросился как был, один, в середину между врагами с криком: «Помогите, римляне, вашему Сципиону, находящемуся в опасности!»» (Аппиан).

Однако Гасдрубал великодушно оставил Сципиону Испанию, присоединил войско младшего брата – Магона и с максимально возможной быстротой направился к Италии.

Ганнибал узнал о случившемся, лишь увидав в своем лагере подброшенную голову брата.

(Луций Анней Флор. Эпитомы)

Сципион допустил непростительную ошибку, когда позволил Гасдрубалу покинуть Испанию. Ганнибалу потребовалось шесть месяцев на путь от Пиренеев до южных склонов Альп. Гасдрубал это же расстояние прошел за два месяца. Такой скорости передвижения не ожидали ни римляне, ни Ганнибал. А, собственно, чему удивляться? У Ливия обо всем подробно написано.

Когда на землях заальпийских народов появился Ганнибал, «они ни с кем не знались, им было непривычно видеть у себя чужеземца, и поначалу, не зная, куда идет Пуниец, они думали, что он хочет овладеть их скалами и укреплениями, их скотом и людьми. Теперь, когда всем известно, что Италия двенадцатый год в огне, они хорошо знают, что Альпы – это просто дорога и что два могущественных города, отделенных друг от друга большими пространствами суши и моря, борются за власть и богатство. Вот почему путь через Альпы был Гасдрубалу открыт».

Римлян охватил ужас, когда в Италии появилось пунийское войско, и немалое: Гасдрубал привел 48 тысяч пехотинцев, 8 тысяч всадников и 15 слонов. Теперь предстояло вести войну с «двумя Ганнибалами», и страшно подумать, что будет с Римом, если обе армии соединятся.

Спасли Рим лишь случайности и досадные ошибки карфагенян. Словно вихрь ворвался Гасдрубал в Италию и. потерял драгоценное время на осаду Плацентии. Увы! Брать города штурмом пунийцы по-прежнему не приспособились. Впрочем, Гасдрубал довольно скоро оставил Плацентию и послал четверых галлов и двоих нумидийцев с письмом к Ганнибалу. Он сообщал, что движется в Умбрию и надеется там соединиться с войском брата; и только роковая случайность помешала встретиться братьям.

Послы Гасдрубала прошли почти всю вражескую Италию; нагоняя Ганнибала, они заблудились, попали под Тарент, были схвачены римскими фуражирами и приведены к пропретору Квинту Клавдию. Угроза пыток вынудила посланников признаться, что они несут Ганнибалу письмо от Гасдрубала. Таким образом, Ганнибал ничего не знал о передвижениях брата, а римлянам, напротив, стал известен каждый его шаг.

Римляне действовали на удивление слаженно, обдуманно – впрочем, в минуты смертельной опасности они никогда не теряли голову. Против Гасдрубала отправили консула Марка Ливия, в распоряжение которого отдали все возможные силы и резервы. Войско Ливия снаряжала вся Италия; кроме того, Публий Сципион послал из Испании 8 тысяч испанцев и галлов, 2 тысячи легионеров, тысячу конников – нумидийцев и испанцев. Гай Мамилий прислал из Сицилии до 3 тысяч пращников и лучников.

Римляне достойно оценили нового врага. «Ведь Гасдрубал – сын того же отца Гамилькара и такой же неутомимый вождь: у него опыт многолетней войны в Испании, он прославлен двойной победой и уничтожением двух войск, которыми предводительствовали знаменитые военачальники. Он даже превзошел Ганнибала: как быстро он пришел из Испании, как ловко возбудил и призвал к оружию галльские племена! Он набрал это войско в тех самых местах, где большая часть солдат Ганнибала погибла от голода и холода самой жалкой смертью».

Второй консул, Клавдий Нерон, сторожил Ганнибала. Однако, когда столкновение с войском Гасдрубала стало неминуемым, он тайком вывел из лагеря 7 тысяч лучших легионеров и стремительным маршем повел их на север. Нерон совершил такой поступок на свой страх и риск. Римский лагерь остался без военачальника и самых боеспособных солдат, и охраняло его только «неведение Ганнибала». На счастье римлян, Ганнибал так и не узнал, что легионеры, предназначенные для борьбы с ним, сражаются с его братом в другом конце Италии.

Гасдрубала преследовали неудачи. Он упорно пытался избежать битвы и продолжал двигаться на соединение с братом, но однажды в ночной суматохе сбежали проводники. Утомленное тяжелыми переходами войско столкнулось с обеими консульскими армиями. Сражение произошло на реке Метавр в 207 году до н. э. Клавдий Нерон не напрасно рисковал, тайком пробираясь через всю Италию. Удар его когорт с тыла пунийцев и решил исход сражения.

«Слонами уже нельзя было управлять, они метались между двумя войсками, как бы не понимая, чьи же они. Большинство слонов перебили не враги, а сами их вожаки; у каждого из них были долото и молоток. Если слоны приходили в неистовство и начинали кидаться на своих, вожак между ушей, как раз в том месте, где шея соединяется с головой, ставил долото и бил по нему изо всех сил. Это самый быстрый способ умертвить громадного зверя, когда с ним уже нет сладу. Гасдрубал первым ввел его в употребление.

Вождь этот запомнится людям многими деяниями, особенно этой битвой. Он поддерживал и ободрял своих воинов, идя вместе с ними навстречу опасности; на усталых и измученных воздействовал он то просьбами, то укорами, возвращал беглецов, возобновлял сражение, уже утихавшее. И когда судьба уже несомненно склонилась к римлянам, он, не желая пережить своих солдат, шедших с ним, пришпорил коня и понесся на римскую когорту и здесь, сражаясь, встретил конец, достойный своего отца Гамилькара и брата Ганнибала.

Никогда за всю войну не было в одном сражении убито столько людей: карфагеняне расплатились за победу под Каннами гибелью полководца и войска».

Погибло в сражении 56 тысяч карфагенян, в плен взято 5400 человек. Римляне и союзники потеряли около 8 тысяч воинов.

Победители пресытились кровавой бойней. Когда консулу Ливию доложили, что цизальпинские галлы и лигурийцы, не участвовавшие в сражении или спасшиеся бегством, уходят беспорядочной толпой, и можно, послав один конный отряд, перебить всех, тот ответил:

– Пусть останется хоть один человек, чтобы рассказать о нашей доблести и поражении врага.

Следующей ночью консул Гай Клавдий Нерон ушел обратно в Апулию. На шестой день он вернулся в лагерь, стоящий рядом с войском ничего не подозревавшего врага.

Ганнибал получил известие о битве при Метавре в виде головы Гасдрубала, которую консул хранил и теперь велел бросить к передовым вражеским постам. В лагерь карфагенян отправили двух пленных африканцев, чтобы те рассказали о том, что произошло.

Ганнибал, увидев голову брата, лишь воскликнул:

– Узнаю несчастье Карфагена!

Великий полководец предчувствовал судьбу родного города. После этого он снялся с лагеря и отвел войска в самый дальний уголок Италии.

Ганнибал занимал Бруттий еще в течение четырех лет. Он понимал, что уже не в силах сломить Рим, но не мог оставить врага, на которого потратил столько лет, борьба с которым являлась смыслом его жизни. Он надеялся на чудо.

Все обстоятельства были против Ганнибала.

Карфаген слишком поздно понял, что от результата войны в Италии зависит существование самого города. Ганнибалу послали 100 грузовых судов, на которых были хлеб, войско и деньги, «но так как ни один корабль с веслами их не сопровождал, ветер занес их в Сардинию» (Аппиан). Претор Сардинии направил против пунийцев флот: 20 кораблей римляне потопили, 60 захватили, остальные бежали в Карфаген.

В 206 году до н. э. Сципион разгромил пунические армии в Испании. Карфагеняне окончательно потеряли Иберию. И на этот раз Сципион упустил младшего брата Ганнибала – Магона, что обернулось для Италии очередными неприятностями. Магон бежал на Балеарские острова, набрал там войско и, как сообщает Ливий, летом 205 года до н. э. высадился в Лигурии, «имея около 30 военных и много грузовых кораблей, 12 тысяч пехоты и почти 2 тысячи конницы».

Карфаген, страшась за свою судьбу, наконец-то принялся поддерживать войну в Италии. Магону послали «25 военных кораблей, 6 тысяч пехоты, 800 всадников, 7 слонов и сверх того много денег для найма солдат; пусть, полагаясь на эти силы, подойдет он к городу римлян и соединится с Ганнибалом». Магон тем временем разослал вербовщиков и нанимал воинов. Его весьма благосклонно встретили лигурийцы и галльские племена, но важное обстоятельство (расположенный на их землях римский лагерь, и еще один – в соседней Этрурии) не позволяло галлам открыто встать под знамена Магона. Однако галлы тайком посылали Магону всякого рода припасы.

У карфагенян недоставало сил, чтобы соединить армию Магона, действовавшую в Лигурии, с ослабленным многолетней борьбой войском Ганнибала, которое по-прежнему оставалось на юге Италии. И все же покидать Италийский полуостров братья не желали.

Римляне, чтобы выманить Ганнибала из Италии, использовали его же тактику времен битвы за Капую. Весной 204 года до н. э. Публий Сципион отплыл из Сицилии в Африку и благополучно высадился с войском близ

Утики. Но если поход Ганнибала на Рим носил демонстративный характер, то римляне воевали в Африке вполне серьезно. Более того, основной театр военных действий теперь переместился в сердце карфагенских владений.

Летом 203 года до н. э. произошла последняя крупная битва на Италийской земле в той бесконечно долгой кровавой войне. Претор Публий Квинктилий Вар и проконсул Марк Корнелий встретились с войском Магона в области исубров. Сражение было долгим и упорным: противники бросали в его жернова последние резервы, не желая уступать ни пяди занятой позиции. После безрезультатного лобового столкновения римляне послали в атаку конницу; в ответ Магон бросил в бой слонов. Огромные животные своим ревом, видом и запахом перепугали римских лошадей; 22 знатных всадника вместе с несколькими центурионами оказались растоптанными слонами. На остальных конников, в страхе рассыпавшихся по полю, охотились нумидийцы. «Множество пехотинцев двенадцатого легиона было перебито; оставшиеся, повинуясь долгу, держались, напрягая последние силы. Они не выстояли бы, если бы тринадцатый легион, выведенный из засады на передовую, не вступил в этот трудный бой».

Магон ввел резерв из галлов, но они не смогли остановить стройные шеренги легионеров. Одиннадцатый легион плотно сомкнул ряды и пошел в атаку на слонов, которые к тому времени рассеяли римскую конницу и расстроили ряды пехоты. Четыре слона упали, сраженные множеством дротиков; остальные повернули на своих. Строй карфагенян дрогнул и начал медленно в боевом порядке откатываться назад.

Пока Магон находился впереди строя, пунийцы продолжали сражаться. Но вот брат Ганнибала упал с пробитым бедром. Истекающего кровью вождя вынесли с поля боя, и после этого пунийцы обратились в бегство.

Всего было убито около 5 тысяч карфагенян, римляне потеряли 2300 легионеров, не считая всадников, растоптанных слонами.

Магон отвел войско в Лигурию и здесь получил приказ: немедленно переправиться в Африку, ибо Карфагену угрожала опасность. Он посадил войско на корабли, но умер от полученной раны, едва обогнув Сардинию.

Когда к Ганнибалу прибыли послы из Карфагена с приказом покинуть Италию, он, по свидетельству Ливия, выслушал их, скрежеща зубами, стеная и едва удерживаясь от слез:

– Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мною битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат своей злобной завистью.

Собственно, даже без угрозы отечеству со стороны Сципиона Ганнибалу нечего было делать в Италии. Он не смог бы сломить Рим собственными силами, а после гибели братьев действенной помощи ждать было неоткуда.

Ганнибал предвидел подобный исход, и войско заняло места на заранее подготовленных кораблях. Часть воинов-италиков отказалась плыть в Африку и укрылась в храме Юноны Лацинии, который считался неприкосновенным. Бедняги не подозревали, что для Ганнибала не существовало никаких запретов: он взял храм и перебил воинов, находившихся в его стенах.

«Редкий изгнанник покидал родину в такой печали, в какой, как рассказывают, Ганнибал оставлял землю врагов. Он часто оглядывался на берега Италии, обвиняя богов и людей, проклиная себя и собственную свою голову за то, что после победы при Каннах он не повел на Рим своих воинов, залитых кровью врага. Сципион, консул, не видевший в Италии ни одного врага-пунийца, осмеливается идти на Карфаген, а у него, Ганнибала, перебившего сто тысяч римских солдат при Тразименском озере и под Каннами, опустились руки под Казилином, Кумами, Нолой. Так, обвиняя и жалуясь, покинул Италию Ганнибал после стольких лет».

В заключение послушаем Моммзена.

«Римские граждане вздохнули свободно, когда узнали, что могучий ливийский лев, которого даже в то время никто не был в состоянии вытеснить из Италии, добровольно покинул Италийскую территорию. По этому случаю сенат и гражданство увенчали венком из листьев уже почти достигшего 90 лет Квинта Фабия, единственного оставшегося в живых римского полководца из числа тех, которые с честью выдержали испытание в тяжелые времена. Получить от всей общины такой венок, который, по римским обычаям, подносила армия спасшему ее от поражения полководцу, считалось самым высоким отличием, когда-либо выпадавшим на долю римских граждан».

Вспомним: во времена, когда Квинт Фабий противостоял Ганнибалу, ему пришлось выслушать множество насмешек за тактику «не сражаться». Осторожного диктатора считали трусом и никуда не годным военачальником, называли Ганнибаловым дядькой и дали обидное прозвище Медлитель. Лишь Ганнибал тогда понимал, насколько умен и опасен его противник. И вот на шестнадцатом году кровавого пребывания карфагенян в Италии римляне признали заслуги того, с кем поступили так несправедливо.

Квинт Фабий умер в год, когда Ганнибал покинул Италию (203 год до н. э.), только и успев получить благодарность сограждан. По Плутарху, «погребение Фабия не было принято на счет государства, но каждый из римлян частным образом принес ему самую мелкую монетку – не вспомоществование неимущему, но взнос на похороны отца народа, так что и по смерти этот человек стяжал почет и славу, достойные его жизни».

Она была в расцвете юности, на редкость красива; в ее просьбах, когда она, то обнимая колени Масиниссы, то беря за руку, молила не выдавать ее римлянину, звучало столько ласки, что душу победителя переполнило не только сострадание… – пленница пленила победителя.

(Тит Ливий. История Рима от основания города)

Женщина и война – понятия несовместимые, но порой именно от женщин зависят судьбы народов и государств. Самая длительная и кровавая война античности также без этого не обошлась. Нет, 2-я Пуническая война началась не из-за Софонибы (как Троянская война – из-за Елены). И конечно, Софониба не получила такой известности, как Клеопатра. Но исход последних сражений войны зависел и от ее прекрасных глаз.

Ливий утверждает, что отец Софонибы – Гасдрубал (сын Гисгона) – был «первым человеком в государстве по родовитости, по своей славе, по богатству». Он много лет сражался вместе с братьями Ганнибала в Испании. Когда Иберия оказалась потерянной для карфагенян, Гасдрубал перебрался в Африку. На его плечи легла защита Карфагена.

Софониба «приняла участие» в войне – несколько необычным способом, но вполне закономерным. Дело в том, что самой боеспособной частью пунийского войска была нумидийская конница – это благодаря ей карфагеняне одержали множество побед; в том числе в знаменитой битве при Каннах. Недаром Карфаген любой ценой стремился заполучить воинственных всадников, гордая пунийская знать не гнушалась даже родством с вождями полудиких племен. Во времена наемнической войны Гамилькар Барка выдал дочь за нумидийца, чтобы иметь в своем распоряжении небольшой отряд его воинов.

Софониба (С картины Рембрандта)

Гасдрубал обладал именно тем, чего так жаждали нумидийские вожди. Красавица Софониба, еще не достигшая брачного возраста, без долгих раздумий была обещана Масиниссе – сыну царя из племени массилиев. Юноша, в ожидании Софонибы, долгое время сражался под началом будущего тестя в Испании.

Но вот беда… У нумидийцев, как пишет Аппиан, «в Ливии было множество царей, каждый над своей частью, выше же всех был Сифак, имевший и у других племен исключительный почет». И этот Сифак воспылал страстью к дочери Гасдрубала. Коль ему, самому сильному из нумидийских царей, не спешили доставить очаровательную Софонибу, то Сифак принялся грабить владения Карфагена. Более того, он заключил союз с Публием Сципионом и готовился нанести сокрушительный удар в спину пунийцам.

Пришлось карфагенянам прибегнуть к самому грозному оружию: Софонибу представили взору Сифака. И страшный враг сразу превратился в преданного друга. Помолвку с Масиниссой немедленно расторгли, а дочь Гасдрубала выдали замуж за Сифака. Причем все это свершилось, как утверждают источники, без ведома ее отца.

По свидетельству Аппиана, «узнав об этом, Гасдрубал был глубоко оскорблен за юношу и за дочь, которые оба подверглись оскорблению, но хотел вместе с тем помочь отечеству». Отца красавицы настолько волновало несдержанное слово по отношению к Масиниссе, что Гасдрубал решил его… убить. Для этой цели он послал к Масиниссе несколько всадников в качестве провожатых.

Гасдрубал явно недооценил бывшего кандидата в зятья. Последний благополучно ускользнул от подосланных убийц и покинул Испанию. Впрочем, в Африке он тоже не почувствовал себя в безопасности. С потерей невесты беды Масиниссы только начались. Если оценивать посторонним глазом, на родине его ждали невероятные приключения. Однако для Масиниссы наступили годы жестокой борьбы – с блестящими победами, сокрушительными поражениями, – годы походной жизни, полной лишений и смертельной опасности.

Пока Масинисса воевал в Испании, умер отец; трон захватил «некий Мазетул, по крови не вовсе чужой царскому дому». Мазетул женился на знатной карфагенянке, племяннице Ганнибала, предложил дружбу Сифаку и меньше всего хотел видеть Масиниссу (по крайней мере, живым).

Масинисса был не из тех, кто под ударами судьбы складывает руки и опускает голову. Он переправился в Мавританию и выпросил у ее царя Бага отряд в 4 тысячи человек; с ним отверженный всеми юноша добрался до своих бывших владений. Здесь к Масиниссе присоединилось 500 нумидийцев, а мавров, как было условлено, он вернул Багу. И совершенно неожиданно изгнанник захватил город Тапс.

Слухи о первом успехе Масиниссы разлетелись по всей Нумидии. «Отовсюду, из деревень и с полей, стекались к нему старые воины Галы (отца Масиниссы) и внушали юноше, что он должен вернуть себе отцовское царство» (Ливий). В скором времени Масинисса стал обладателем великолепного, крайне неприхотливого войска. «Эти номады (нумидийцы) умеют переносить голод и зачастую питаться травой вместо хлеба; пьют они вообще только воду. И конь у них совершенно не знает даже вкуса овса, всегда питаясь травой, пьет же с большими промежутками. Собрав таких всадников до 20 тысяч, Масинисса выводил их на охоту или на грабеж других народов: он полагал, что это является и выгодным делом, и военным упражнением» (Аппиан). Всадники Масиниссы налетали как ураган и столь же скоро исчезали, сметая все на своем пути. «И вся битва у них состоит в бегстве и преследовании.

Масинисса

Масинисса для всех являлся примером того, как надо переносить трудности; у него имелась только конница и не было ни вьючных животных, ни продовольствия. Поэтому он легко и отступал, и нападал. Часто, будучи окружен, он разделял войско на мелкие отряды, чтобы они убегали по частям, кто как может. Сам же он скрывался где-либо с немногими, пока ночью или вечером к нему в назначенное место не собирался весь отряд. Он не имел определенного места для лагеря, но все его военное искусство более всего состояло в том, чтобы скрывать, где и когда он бывает. Поэтому враги не имели возможности часто нападать на него, но только отражали его нападения» (Аппиан).

У Мазетула было значительно больше воинов, чем у Масиниссы, но победили, по словам Ливия, доблесть старых воинов и искусство вождя, учившегося у римлян и карфагенян. Отвоевав наследие отца, Масинисса простил Мазетулу мятеж и убийство родственников, предложил мир и даже вернул все его имущество. Великодушие имело веские причины – ведь предстояла долгая трудная война с Сифаком и карфагенянами. И бывший враг предпочел «изгнанию скромную участь у себя на родине, присоединившись к Масиниссе, хотя карфагеняне всячески старались этому помешать» (Ливий).

Успехи несостоявшегося зятя встревожили Гасдрубала, которому хорошо были известны и его способности. Ливий пишет, что «таких задатков, такого ума ни у кого в этом народе еще не было; в Испании часто и союзники и враги были свидетелями редкого мужества Масиниссы». Поэтому Гасдрубал принялся убеждать Сифака в необходимости напасть на Масиниссу, ибо «если Сифак и карфагеняне не загасят этот занявшийся огонь, то они вскоре сгорят в пожаре, который уже ничто не потушит».

Война с Сифаком, едва успев начаться, окончилась неудачно для Масиниссы. В первой же битве он потерпел сокрушительное поражение и бежал лишь с несколькими всадниками. Подданные Масиниссы подчинились Сифаку, и только «несколько семейств со своими шатрами и со своим скотом последовали за царем».

Пока враги праздновали победу, Масинисса с немногочисленными преданными людьми занял гору, весьма удобную в стратегическом отношении. «Из своего убежища они сначала тайком, по ночам, а потом открыто стали выходить на разбой и опустошать окрестности; чаще всего устраивали пожары на карфагенской земле: и добычи там было больше, чем у нумидийцев, и разбойничать было безопаснее. Они уже так разохотились, что добычу свою доставляли к морю и продавали купцам, для того и приводившим сюда свои корабли. Карфагенян, убитых и взятых в плен, часто бывало больше, чем в ином сражении».

Карфагеняне жаловались Сифаку и требовали положить конец разбою. Рассерженный Сифак послал на Масиниссу лучшего своего военачальника, «горячего и неутомимого» Букара. Ему дали 4 тысячи пехоты, 2 тысячи всадников и обещали огромную награду, если принесет голову Масиниссы либо возьмет его живым. Букар внезапно напал на разбойничий лагерь у подножия горы, и вновь Масинисса лишился почти всего войска.

Военачальник Сифака, «считая войну законченной, отослал к царю не только отбитый скот и пленных, но и войско, слишком большое, по его мнению, для того, что оставалось сделать. С пятью, не более, сотнями пехотинцев и двумя сотнями конников он стал преследовать Масиниссу, спустившегося с горы, загнал его в узкую лощину и запер ее с обоих концов». Тайными тропами Масиниссе удалось вырваться из западни; с ним было всего лишь 50 всадников. Преследование продолжалось.

Букар настиг беглецов на широкой равнине, окружил и перебил всех всадников, кроме четверых. пятым был раненый Масинисса. Наконец и их настигли на берегу широкой бурной реки. Воины Букара с трех сторон отрезали пути к бегству, и пятеро нумидийцев, не раздумывая, бросились в бурлящий поток. Двоих из них тут же поглотил водоворот. Это обстоятельство остановило преследователей; им ничего не оставалось делать, как предположить, что Масиниссу постигла та же участь. Букар вернулся к царю и доложил, что с надоевшим врагом покончено.

Поспешил военачальник Сифака отправить Масиниссу в мир иной. Три всадника одолели реку и выбрались на противоположный берег. Несколько дней в пещере Масинисса залечивал рану травами. Как только она зарубцевалась, неутомимый юноша направился в земли своих предков. В пути к нему присоединились 40 всадников.

Добравшись до родных земель, он не стал скрывать своего имени. Так как все были уверены в смерти царя, его появление в добром здравии произвело больший эффект, чем выигранная битва. «Его встретили с прежней любовью и внезапной радостью: того, кто считался погибшим, они увидели целым и невредимым; за несколько дней около него собралось шесть тысяч вооруженных пехотинцев и четыре – всадников. Он не только овладел отцовским царством, но и стал опустошать земли карфагенских союзников масесулиев, подданных Сифака».

Взбешенный Сифак на этот раз не стал доверять войну с неуязвимым врагом своим военачальникам. Он лично привел войско во владения Масиниссы и нашел его армию среди гор. Хотя позиция Сифака была хуже, он спешил разобраться с соперником и за власть в Нумидии, и за любовь Софонибы. «Масинисса, полагаясь на удобную для боя местность, тоже вывел своих воинов. Бой был жестоким, и долго никто не имел перевеса: Масиниссе помогали и сама местность, и храбрость его воинов; Сифаку – численное превосходство его войска».

Исход сражения решил сын Сифака – Вермина. Отец послал его с частью войска обойти врага с тыла. В результате выгодная позиция Масиниссы превратилась в гибельную: горы, которые прикрывали его войско с флангов, теперь препятствовали маневру, равно как отступлению и бегству. Окруженные пехота и конница Масиниссы были перебиты или взяты в плен.

Отчаянно защищали вождя 200 всадников, но их гибель стала вопросом времени. Тогда Масинисса разделил остатки войска на три отряда и велел прорываться в разных направлениях. Один отряд был засыпан дротиками и полностью уничтожен, второй – сдался в плен, с третьим отрядом Масинисса благополучно вырвался из окружения, не тронутый ни стрелами, ни дротиками.

От очередного войска Масиниссы осталось 60 всадников. И на этот раз он не отказался от планов возвратить отцовское наследство. Более того, его мечты были как никогда близки к реальному воплощению – в Африку прибыл сильный союзник из-за моря.

В нашем возрасте, поверь мне, страсть к наслаждениям опаснее вооруженного врага. Тот, кто ее укротил, одержал большую победу и заслуживает большего уважения, чем мы, победившие Сифака.

(Тит Ливий. История Рима от основания города)

Пока нумидийские вожди воевали друг с другом, Публий Корнелий Сципион собирал войско для экспедиции в Африку.

Идея перенести войну на родину врага витала в умах римлян давно: даже в самые трудные времена римские флотилии пиратствовали на африканском побережье. Настроениями сограждан воспользовался возвратившийся из Испании Публий Сципион, который решил, что рискованное дело должны поручить именно ему. Удачная война в Иберии обеспечила Публию Сципиону поддержку народа, однако отцам-сенаторам не нравился молодой выскочка. В результате не внушавший доверия народный любимец получил разрешение на авантюру, и фактически – больше ничего. Сенат не выделил Сципиону ни денег из казны, ни легионеров из регулярных армий. Средства на снаряжение флота частью покрыла так называемая добровольная контрибуция с этрусских городов, поддержавших в свое время Ганнибала; частью – обязали финансировать экспедицию сицилийские города. Войско разрешили набирать из добровольцев, а также позволили взять остатки штрафных легионов на Сицилии, которые там находились после поражения при Каннах.

«По всему было видно, – отмечает Моммзен, – что сенат не снаряжал экспедицию, а только ей не препятствовал. Африканская армия была в глазах большинства сенаторов отдаленным отрядом из штрафных и добровольцев, к гибели которых государство, во всяком случае, могло относиться равнодушно».

В отличие от сената народ воспринял замыслы Сципиона более благосклонно: 7 тысяч добровольцев со всех концов Италии встали под его знамена. Еще больший энтузиазм решение сената вызвало у опальных сицилийских легионеров. Ливий пишет: «Еще остававшиеся в живых участники Каннской битвы считали, что, честно послужив государству под командой именно Сципиона, они положат конец своему позорному положению в армии. Сципион не относился к ним с пренебрежением: он-то знал, что сражение при Каннах проиграно не по их трусости и что в римском войске больше нет таких старых солдат, опытных не только в разных видах сражения, но и в осаде городов». Так, отчасти благодаря сенаторскому равнодушию, у Сципиона появилось войско, о котором может только мечтать любой полководец.

Военные приготовления Сципиона, конечно же, стали известны пунийцам. Особенно тревожился Гасдрубал, которому и предстояло защищать сердце карфагенских владений. Гасдрубал помнил, что его зять связан договором с Публием Сципионом; и этот союз номинально продолжал существовать. По свидетельству Ливия, Гасдрубал, зная, «насколько лживы и неверны варвары, и боясь, что женитьба не удержит Сифака, если Сципион появится в Африке, заставил нумидийца, еще пылавшего любовью (тут пошли в ход и ласковые уговоры молодой), отправить послов в Сицилию к Сципиону: пусть тот не полагается на его прежние обещания и не переправляется в Африку. Он, Сифак, связан брачными узами с карфагенянкой, дочерью Гасдрубала, связан союзом с карфагенским народом. Вот чего он желает: пусть римляне воюют с карфагенянами вдали от Африки, как воевали прежде; Сифак не хочет быть втянут в их спор, не хочет, присоединившись к одной из сторон, нарушить договор с другой. Если Сципион будет упорствовать и подступит с войском к Карфагену, Сифак будет вынужден сражаться за Африку, за землю, где он родился, за отчизну своей жены, за ее отца и ее дом».

Потеря союзника была весьма чувствительной, но, конечно, не могла заставить Сципиона отказаться от планов вторжения в Африку. Хорошим или плохим полководцем был Сципион – сказать трудно, но дипломатом он был великолепным. Еще в Испании Сципион понял, что «нумидийцы Масиниссы – главная сила всей вражеской конницы», и вступил с ливийцем в переговоры. Тогда Масиниссе не было никакого смысла менять красавицу-невесту на объятия Сципиона, но нумидиец знал, кто может быть ему полезен, если ситуация изменится. И такие времена пришли: козни самих карфагенян доставили Сципиону превосходного нумидийского воина-царя, но лишили мощного союзника в Африке – Сифака. Насколько полезна была подобная рокировка карфагенянам – покажут последующие события. Пока же Масинисса, потерявший любимую невесту и царство, жаждал мести и был готов служить любому, кто поможет рассчитаться за все его беды.

Весной 204 года до н. э. флот Сципиона (40 военных и 400 грузовых судов) благополучно пересек Средиземное море и пристал к Прекрасному мысу, недалеко от Утики. Численность войска Сципиона у разных авторов различная – Моммзен полагает, что легионеров было около 30 тысяч.

В начале кампании к Сципиону присоединился Масинисса. Воинов он привел немного: по оценкам разных источников, от 200 человек до 2 тысяч – то были нелучшие времена для нового союзника Сципиона. Однако Масинисса был великолепным стратегом, прекрасно освоившим тактику военных действий карфагенян и римлян. Он превосходно знал местность, на которой римлянам предстояло вести войну. Масиниссе неизменно сопутствовала удача в бесконечных авантюрах (удача в том, что он до сих пор жив) – и это немаловажно. Человек, которому покровительствуют боги, внушал римлянам уважение.

Карфагеняне в течение 50 лет не видели ни одного римского войска на своей земле: до сих пор война велась в Италии, Испании, на островах – теперь она пришла к ним в дом. Высадка римлян привела в ужас весь север Африки. Ливий пишет: «Все дороги были забиты беспорядочными толпами людей; селяне гнали перед собой скот, казалось, они собрались вдруг покинуть Африку. В города они вносили с собой страх еще больший, чем испытывали сами; смятение в Карфагене было, как во взятом городе».

Сципион разбил небольшой карфагенский отряд и взял ближайший, довольно богатый, город. Добычу (в ее числе 8 тысяч пленных: свободных и рабов) отправили на Сицилию. Казалось, пока враг в панике, самое время нанести ему сокрушительный удар. Римлянам оставалось только воспользоваться сумятицей, продолжить наступление, найти войско противника, уничтожить его и тем оставить Африку без защиты. И сделать это необходимо было немедленно, пока пунийское войско, обескураженное скорой высадкой римлян и первыми их успехами, не готово вступить в противоборство; пока не вернулся Ганнон, отправленный на охоту за слонами, пока не прибыли испанские наемники и отряд из Македонии.

А ведь у Карфагена имелся еще и Ганнибал, остававшийся на юге Италии. Рано или поздно, он должен вернуться для защиты родины. Собственно, экспедиция в Африку и была направлена для того, чтобы оторвать Ганнибала от Италийского полуострова.

Время работало не на римлян, но, окрыленный первыми незначительными победами, Сципион плохо осознавал ситуацию. Он перенес лагерь под Утику и занялся делом тяжелым, бесперспективным и не сулившим (даже в случае успеха) большой стратегической выгоды.

Просматривая «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, невозможно сразу понять: почему нет биографии Сципиона. Мы находим биографию участника той же войны – Марцелла, а вот тот, кто одолел гениального Ганнибала, закончил самую страшную для Рима войну, победа в которой открыла народу-воину путь к власти над миром, не удостоился пера талантливого грека. Вывод напрашивается такой: Плутарх не считал Сципиона хорошим полководцем. Ведь его победы – собственно, и не его, а случая, судьбы, природных явлений.

Прочие авторы успехи Сципиона приписывали милости богов. «В то время полагали, что мужу этому сопутствует некое божество. При этом считали, что оно дает ему предсказания», – пишет Евтропий. А когда божество по какой-то причине не давало подсказку, Сципион делал ошибки, непростительные для полководца.

Итак, Сципион, вместо того чтобы найти и уничтожить войско карфагенян, принялся осаждать Утику – древнейшую из финикийских колоний на африканском побережье. Основанная в 1100 году до н. э., Утика вошла в союз с Карфагеном и все же оставалась его конкурентом в морской торговле. В 238 году до н. э. жители Утики присоединились к восстанию наемников, но теперь город, усиленный карфагенскими воинами, вовсе не собирался сдаваться Публию Сципиону.

Взятие Нового Карфагена в Испании, наверное, вселило в Сципиона веру, что он непревзойденный мастер этого дела. Утику штурмовали с моря и с суши одновременно. Аппиан сообщает: «Соединив две пентеры, он (Сципион) поставил на них башню, откуда и посылал на врага стрелы в три локтя длиной, большие камни, и тем причинил врагам много потерь, но и сам много потерпел, так как его корабли разбивались». На суше римляне также не добились ни малейшего успеха. Осажденные успешно отбивали штурмы, делали частые вылазки и сжигали осадные машины, которые с таким трудом были доставлены из Сицилии. Никакого чуда, подобно сильному ветру, отогнавшему море от стен Нового Карфагена, не происходило; 40 дней римляне безуспешно осаждали

Утику, пока существенная внешняя помеха не заставила их отказаться от этой затеи.

Под Утикой появился Гасдрубал. Любезно предоставленная Сципионом передышка позволила ему «при самой усиленной вербовке» собрать значительное войско – 30 тысяч пехоты и 3 тысячи конницы. Еще большие силы привел Сифак, зять Гасдрубала: 50 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы.

Сципион прекратил терзать Утику и, как пишет Ливий, затаился «на мысу, который узкой горной цепью соединен с материком и далеко выдается в море». Позиция неуязвимая, но не могли же римляне оставаться там бесконечно долго, ибо карфагеняне «приготовили целый флот – перехватывать все доставляемое Сципиону». Вступить в бой с такими силами карфагенян было равносильно самоубийству, и Сципион занялся тем, что у него лучше всего получалось, – дипломатией. Полибий замечает, что, «неуверенный в будущем, Публий переходил от одного плана к другому, ибо страшился открытого сражения с неприятелем». В лагерь Сифака спешили послы Сципиона с предложениями о мире. Великолепному политику удалось усыпить бдительность зятя Гасдрубала и оттянуть начало боевых действий, а римские гости между переговорами вели тщательную разведку вражеского стана. Сципиону доложили, что карфагеняне соорудили себе «шалаши из разного рода деревьев и листьев без примеси земли», а нумидийцы построили зимние жилища из тростника и соломы. И вот решение найдено! Об этом – у Полибия.

Глубокой ночью половина римского войска под началом Гая Лелия и Масиниссы направилась к лагерю Сифака. Соблюдая тишину, римляне окружили временные жилища нумидийцев. «Палатки будто нарочно изготовлены были для пожара, и потому, лишь только передовые солдаты кинули огонь на ближайшие палатки, беда была уже непоправима благодаря скученности построек и избытку горючего материала». Нумидийцы Сифака подумали, что лагерь загорелся случайно, и безоружные бросились тушить пожар либо спасаться бегством. И тут они попали под удары воинов Лелия и Масиниссы. «Много погибло людей у самых выходов из лагеря, раздавленные друг другом; многие были захвачены пламенем и сгорели; наконец, третьи, спасшиеся от огня, попадали к неприятелю и были изрублены, не сознавая ни себя, ни окружающего». Примерно то же самое происходило и в лагере Гасдрубала – его Сципион поджег, как только появилось зарево над стоянкой нумидийцев. «Быстро распространяющийся огонь захватил все части стоянки, выходы из нее были загромождены лошадьми, вьючным скотом и людьми, или полуживыми, обгорелыми, или оцепеневшими от ужаса и впавшими в беспамятство. Если бы кто и желал проявить храбрость, то огонь и загроможденность выходов помешали бы ему, а общее смятение и беспорядок не давали и думать о спасении».

Ночное нападение принесло Сципиону победу, о которой он не мог и мечтать в открытой битве. Врагов погибло, по оценкам Ливия – 40 тысяч человек, по Аппиану – 30 тысяч. Уцелели пунийские вожди Гасдрубал и Сифак, но это не доставило радости Карфагену – войска нет, город в ужасе ожидал Сципиона со штурмовыми орудиями. В совете обсуждались три предложения: отправить к Сципиону послов с просьбой о мире; вызвать Ганнибала спасать отечество; собрать новую армию и продолжить войну. Так как Сципион, вопреки ожиданиям, не появлялся под стенами города, победило третье.

А римляне в это время с упорством обреченных штурмовали Утику. Воистину, этот город стал проклятием Сципиона. Забегая вперед, заметим, что римлянам так и не удалось взять Утику до самого окончания войны.

Карфагеняне беспрепятственно собирали новое войско: из наемников, уцелевших во время ночного избиения; из крестьян; призывали даже рабов в обмен на свободу.

В Испании навербовали отряд (4 тысячи кельтиберов) и переправили в Африку.

Сифака продолжить войну уговорила жена – Софониба, «но теперь уже не ласками, какими улещают влюбленного: обливаясь горькими слезами, она умоляла Сифака не бросать ее отца и отечество, не допустить Карфагену погибнуть в таком же пожаре, какой уничтожил лагерь» (Ливий). Спустя месяц Сципиону пришлось отвлечься от любимого занятия, ибо на Великих равнинах появилась новая армия карфагенян количеством «не меньше 30 тысяч человек».

Войско карфагенян хотя численно не уступало римскому, но набрано было по деревням, из людей, не знавших, что такое битва. Первый же натиск римлян решил исход сражения: фланги из карфагенян и нумидийцев обратились в бегство. Дольше всех держались 4 тысячи испанцев в центре, потому что им некуда было бежать и на прощение Сципиона рассчитывать не приходилось. Окруженные со всех сторон, кельтиберы почти все были изрублены, но их мужество опять позволило спастись Сифаку и Гасдрубалу.

На этот раз Сципион не спешил к Утике, а занялся преследованием разбитого врага. Так как Сифак направился в свое царство, а Гасдрубал в Карфаген, то Публий Сципион разделил войско. Масинисса с нумидийцами и Гай Лелий преследовали Сифака, а Сципион шел по следам Гасдрубала. Римляне находились уже в окрестностях Карфагена, когда пунийцы, разбитые на суше, вспомнили, что они потомки великих финикийских мореплавателей. К стоянке римских кораблей у берегов Утики отплыл карфагенский флот. Сципион бросился к Утике (на этот раз вопреки своему желанию) спасать корабли, но его старания не увенчались успехом.

Нагруженные метательными и стенобитными машинами для осады Утики, корабли римлян совершенно не были приспособлены к морской битве. Сторожевые и прочие легкие римские суда разбивались при первом же столкновении с вражескими. Карфагенские корабли (подвижные, хорошо оснащенные и вооруженные) подплывали к римским, зацепляли их крючьями и тащили за собой. Таким образом почти 60 судов было захвачено и доставлено в Карфаген.

Морская победа вызвала всеобщее ликование в Карфагене, но она не могла повлиять на исход войны. Тем более что пунийцы лишились единственного союзника…

Масинисса, опираясь на помощь легионеров Гая Лелия, решил закончить свой давний спор с Сифаком. После 15-дневного перехода он появился в Восточной Нумидии, которая принадлежала ранее отцу Масиниссы. Ливий сообщает: «Все гарнизоны Сифака и все их начальники были выгнаны; сам он остался при своем старом царстве, отнюдь не собираясь на том успокоиться».

Оба соперника некоторое время готовились к решающей битве.

Сражение начали конные лавы – лучшая часть нумидийских войск, но исход битвы решили не они. Большие отряды конницы, брошенные Сифаком в бой, достигли некоторого успеха, как вдруг натолкнулись на непоколебимую стену римского легиона Гая Лелия. «Сбитые с толку этим новым способом вести бой», всадники Сифака начали отступать. Сифак личным примером пытался вдохновить войско, но этим лишь ускорил победу соперника. Лошадь под властителем Нумидии была тяжело ранена, он упал, а подняли его уже воины Масиниссы.

Потеряв вождя, войско помышляло не о борьбе, а лишь о бегстве. Большая часть беглецов укрылась в Цирте – столице Нумидии. Впрочем, главный город Сифака сдался без борьбы, едва увидел своего царя, закованного в цепи. Лишь один человек продолжал борьбу с римлянами – то была жена Сифака, дочь Гасдрубала (о которой мечтал Масинисса). Софониба сражалась единственно доступным ей способом. Знатная карфагенянка упала на колени перед отверженным когда-то женихом и покорно просила:

– Смилуйся над умоляющей: реши сам судьбу твоей пленницы, но не допусти ей оказаться во власти надменного и жестокого римлянина. Будь я только женою Сифака, я и то предпочла бы положиться на честность нумидийца, своего земляка, а не чужака-иностранца. Чем страшны римляне карфагенянке, дочери Гасдрубала, ты знаешь. Если иначе нельзя, молю и заклинаю тебя, освободи меня смертью от власти римлян.

«Она была в расцвете юности, – пишет Ливий, – на редкость красива; в ее просьбах, когда она, то обнимая колени Масиниссы, то беря за руку, молила не выдавать ее римлянину, звучало столько ласки, что душу победителя переполнило не только сострадание – нумидийцы покорны богине любви, – пленница пленила победителя. Подав ей правую руку, Масинисса пообещал исполнить все ее просьбы и ушел во дворец».

Уединившись во дворце Сифака, Масинисса начал думать о том, как сдержать данные обещания. Впрочем, решение приняло сердце: победитель Сифака в тот же день приказал готовиться к свадьбе. Несчастный надеялся, что ни Лелий, ни Сципион не посмеют распоряжаться судьбой Софонибы, которая из пленницы превратится в его супругу. Надежды влюбленного Масиниссы не оправдались. «Когда свадьбу справили, явился Лелий; он был так раздосадован, что собирался отправить Софонибу прямо с брачного ложа к Сципиону вместе с Сифаком и прочими пленными». Как утопающий хватается за соломинку, так Масинисса слезно упрашивал Лелия ничего не предпринимать в отношении карфагенянки до встречи со Сципионом. Пусть, мол, тот решит, «с кем из двух царей должна разделить судьбу Софониба».

Недолго наслаждался Масинисса семейным счастьем. Сципион, узнав о выборе Масиниссы, пришел в больший ужас, чем от неудачной морской битвы. Накануне он допрашивал Сифака. Аппиан Александрийский передает диалог римского военачальника и поверженного врага:

– Какой демон заставил тебя, бывшего мне другом и побуждавшего меня прийти в Ливию, обмануть богов, которыми ты клялся, – спрашивал Сципион, – обмануть вместе с богами римлян и предпочесть воевать в союзе с карфагенянами вместо союза с римлянами, которые недавно помогли тебе против карфагенян?

– Софониба, дочь Гасдрубала, которую я полюбил себе на гибель, – ответил Сифак. – Она сильно любит свое отечество и способна всякого склонить к тому, чего она хочет. Она меня из вашего друга сделала другом своего отечества и из такого счастья ввергла в это бедствие.

Сифак уже не думал ни о Карфагене, ни о Риме: любимая женщина принадлежала врагу. Так пусть же она умрет! Сифак не допустит, чтобы более удачливый соперник держал в объятиях Софонибу в его собственном дворце!

Если бы Сифак повел речь в другом направлении, возможно, и Сципион не был бы так негативно настроен против женитьбы своего союзника. И тогда мог измениться и ход войны, и дальнейшее развитие цивилизации. Софонибе вполне было по силам повернуть Масиниссу в противоположную сторону – эта женщина умела управлять мужчинами. К несчастью для Софонибы, Публий Сципион был хорошим дипломатом и, следовательно, знатоком человеческих душ. Он понял, что союзника необходимо срочно спасать. Сципион одинаково приветливо встретил возвратившихся с победой Лелия и Масиниссу, обоих удостоил похвал перед военным советом. Затем отвел Масиниссу в сторону и спокойным голосом (как и подобает мудрейшему) сказал:

– Я думаю, Масинисса, что еще в Испании, при первой встрече, ты увидел во мне что-то доброе и потому вошел со мной в дружбу; в Африке все свои надежды связал со мной; но среди всех моих хороших свойств, которые побудили тебя искать моего расположения, ни одним я так не горжусь, как умением владеть собой и не поддаваться страсти. Я бы хотел, Масинисса, чтобы ты к своим превосходным качествам добавил и это. В нашем возрасте, поверь мне, страсть к наслаждениям опаснее вооруженного врага. Тот, кто ее укротил, одержал большую победу и заслуживает большего уважения, чем мы, победившие Сифака.

Ты действовал в мое отсутствие энергично и мужественно – я с удовольствием об этом вспоминаю и хорошо помню. Об остальном подумай сам: я не хочу, чтобы ты краснел от моих слов. По милости богов Сифак побежден и взят в плен. Значит, он сам, его жена, его царство, земля, города, население его страны – все, что принадлежало Сифаку, – добыча римского народа. И царя, и его жену, если бы даже не была она карфагенянкой, если бы даже не знали мы, что отец ее – вражеский военачальник, следует отправить в Рим. Пусть сенат и народ римский решат судьбу той, о которой говорят, что она отвратила от нас царя-союзника и заставила его безрассудно взяться за оружие.

Победи себя: смотри, сделав много хорошего, не погуби все одной оплошностью; не лиши себя заслуженной благодарности, провинившись по легкомыслию.

Бедняга Масинисса разрывался на части: сердце его принадлежало Софонибе, но разум подчинялся Сципиону. Нумидиец понимал, что, связав судьбу с Софонибой, он потеряет все; тем более обидно, когда его соперник находится в оковах, карфагеняне разбиты и путь к власти над Нумидией свободен.

Долго влюбленный юноша оставался в своей палатке, проходившие мимо слышали его стоны и рыдания. Наконец Масинисса вызвал верного раба и велел отнести Софонибе отравленный кубок. Он так и не смог попрощаться с женой, посмотреть ей в глаза. Велик был страх, что карфагенянка одним взглядом изменит его решение, заставит нового мужа воевать со всем миром. Масинисса боялся увидеть ее – беззащитную, преданную им и обреченную на смерть, но такую желанную.

Лишь через раба-палача нумидийский вождь передал Софонибе слова:

– Масинисса рад бы исполнить первое обещание, которое дал ей как муж жене, но те, кто властен над ним, этого не позволят, и он исполняет второе свое обещание: она не попадет живой в руки римлян. Пусть сама примет решение, помня, что она дочь карфагенского вождя и была женой двух царей.

Карфагенянка мужественно выслушала приговор мужа и ответила рабу, передавшему яд:

– Я с благодарностью приму этот свадебный подарок, если муж не смог дать жене ничего лучшего; но все же скажи ему, что легче было бы мне умирать, не выйдя замуж на краю гибели.

«Твердо произнесла она эти слова, взяла кубок и, не дрогнув, выпила», – пишет Ливий. Сципион опасался, как бы Масинисса с горя не последовал за женой. Он не отпускал нумидийца от себя ни на шаг, а на следующий день нашел способ уменьшить его скорбь. «Сципион, взойдя на трибунал. впервые назвал Масиниссу царем, превознес его похвалами и даровал ему золотой венок, золотую чашу, курульное кресло, жезл из слоновой кости, расшитую тогу и тунику с узором из пальмовых ветвей. Сципион почтил юношу и речью: нет в Риме отличия выше триумфа, ни один римский триумфатор не был облачен так роскошно, и римский народ из всех чужестранцев одного Масиниссу считает достойным такого убора».

Сифака отвезли в Рим, где он вскоре умер, не в силах переносить свое бедственное положение. А карфагеняне тысячу раз пожалели, что отдали Софонибу не тому нумидийскому царю. Отца Софонибы за поражение в битве карфагеняне приговорили к смерти. Гасдрубал бежал с остатками войска теперь уже от сограждан и занялся разбоем, как недавно промышлял этим делом отверженный жених Софонибы – Масинисса.

Я боюсь твоей молодости и неизменной удачливости – они делают человека слишком неустрашимым, чтобы он мог рассуждать спокойно. Тот, кого судьба никогда не обманывала, нелегко принимает в расчет ее непостоянство.

(Тит Ливий. История Рима от основания города)

Карфаген, потеряв союзника и войско, теперь покорно просил мира у Сципиона. Чтобы смягчить победителя, карфагеняне привели в лагерь римлян немногих пленных, перебежчиков и беглых рабов. Они согласились на все условия Сципиона и заключили перемирие. Но одновременно карфагеняне отправили гонцов к Ганнибалу с требованием немедленно возвращаться в Африку. Карфагену нужно было тянуть время, и сам Сципион невольно дал им такую возможность – он велел отправить послов «в Рим к сенату» для заключения мира.

Как только карфагеняне получили известие, что Ганнибал уже покинул Италию, они осмелели (были забыты все клятвенные обещания) и захотели поживиться за счет римлян. В помощь Сципиону из Сардинии отплыл Гай Октавий – он вел 200 грузовых и 30 военных кораблей. Африка уже виднелась, когда налетевший шторм разметал флотилию Октавия, и какие-то корабли пострадали. Жадные пунийцы не могли упустить такую добычу; срочно к месту бедствия отправился флот из 50 кораблей, который принялся собирать разбросанные по побережью суда римлян и на канатах тащить их в Карфаген.

Ганнибал благополучно переправился в Африку и, как отмечает Моммзен, снова ступил после 36-летнего отсутствия на родную почву, которую покинул, когда был почти ребенком. Появление вождя, умеющего побеждать, подняло воинственный дух карфагенян. В состоянии эйфории они даже простили Гасдрубала, который, заочно приговоренный к смерти за поражения, скитался по Ливии. Последний передал Ганнибалу остатки войска, превратившегося в разбойничью банду, а сам поселился в Карфагене, стараясь не показываться на глаза согражданам. Карфагеняне о нем вспомнили после очередной неудачи и решили все же казнить. Гасдрубала искали по всему городу, рассказывает Аппиан, «но он успел раньше бежать в гробницу отца и там, приняв яд, лишить себя жизни; однако они извлекли оттуда его труп и, отрубив ему голову, стали носить ее на копье по городу». Так погиб военачальник, много лет сражавшийся за Карфаген в Испании и Африке.

Войско Ганнибала расположилось у города Зама – на расстоянии пятидневного перехода к западу от Карфагена. Сюда же привел легионы Публий Сципион.

Ганнибал, в отличие от соотечественников, на этот раз не был уверен в благополучном исходе битвы. Непобедимый полководец предложил Сципиону личную встречу, которая и состоялась между двумя враждебными лагерями. Первым говорил Ганнибал. Казалось, военачальники поменялись ролями: Ганнибал, привыкший побеждать в открытом бою, теперь прибег к оружию Сципиона. Он признал за римлянами право владеть землями, из-за которых и велись две самые кровопролитные войны (Сицилия, Сардиния, Испания). Владения Карфагена ограничивались Африкой. Состарившийся в битвах с римлянами военачальник знал, какое значение враги придают судьбе и случаю, и пытался обратить эти обстоятельства в свою пользу.

– Я боюсь твоей молодости и неизменной удачливости – они делают человека слишком неустрашимым, чтобы он мог рассуждать спокойно, – говорил Ганнибал в речи, переданной нам Титом Ливием. – Тот, кого судьба никогда не обманывала, нелегко принимает в расчет ее непостоянство. Счастью следует доверять меньше всего, когда оно всего больше. У тебя все хорошо; мы в опасности. Ты можешь предложить мир, для тебя славный и выгодный; мы просим только необходимого. Лучше, надежнее верный мир, чем мечты о победе: он в твоих руках, она же – в руках богов. Не искушай судьбу: многолетнее счастье может изменить в один час.

Увы! Все усилия карфагенского полководца были напрасны. Честолюбивый Публий Сципион не мог отказаться от шанса разбить непобедимого Ганнибала. Какой смысл предлагать Сципиону Испанию и острова, когда римляне и так ими владеют. Молодой римский военачальник предложил Ганнибалу заведомо неприемлемое условие мира: «отдать себя и отечество ваше на наше благоусмотрение».

Сципион чувствовал силу и настолько был самонадеян, что, когда поймали лазутчиков Ганнибала, он приказал провести их по римскому лагерю и затем отправить невредимыми в стан карфагенян.

Ганнибал со Сципионом возвращаются в свои лагеря и «оба объявляют солдатам: надо приготовить оружие и собраться с духом для последней битвы; те, на чьей стороне будет счастье, станут не на день – навек победителями. Прежде, чем наступит завтрашняя ночь, они узнают, Рим или Карфаген будет давать законы народам. Не Африка или Италия будет наградою победы, но целый мир. Столь же велика опасность для тех, кому в битве не повезет. И римлянам нет прибежища в этой чужой, незнакомой стране, и Карфаген, исчерпав последние силы, сразу окажется на краю гибели».

Битва состоялась в 202 году до н. э. (Конкретизировать в этом временном пространстве ее пока не удалось – исследователями предлагаются версии от весны до осени.)

Каким было построение войск накануне сражения?

Ганнибал во многом заимствовал римскую трехлинейную тактику строя. В первом ряду стояли прежде всего наемники: лигурийцы, галлы, балеарцы, мавры. Вторую линию занимали карфагеняне, ливийцы и отряд македонцев, присланных царем Филиппом. Они, помимо прочего, должны были препятствовать возможному бегству ненадежных наемников. Третью линию составляли ветераны, привезенные Ганнибалом из Италии. Впереди строя расположили 80 слонов. Фланги прикрывали нумидийская и карфагенская конницы.

Римское построение было традиционным. Первую линию занимали гастаты – молодые воины, новобранцы; вторую – принципы – легионеры среднего срока службы; третью – триарии – опытные воины-ветераны. «Когорты он (Сципион) выстроил не в одну сплошную линию, но так, чтобы между манипулами оставались широкие промежутки» для прохода вражеских слонов. С одного фланга римский строй прикрывала конница Масиниссы, с другого – италийские всадники.

Какова была численность войск?

Конкретное число сражавшихся называет только Аппиан Александрийский: до 50 тысяч карфагенян; «у Сципиона же было около 23 тысяч пехотинцев, а всадников из италийцев и римлян – 1500. Вместе с ним сражался и Масинисса со многими всадниками-номадами и другой царек, Дакама, с которым 600 всадников».

Однако Аппиану не следует доверять из-за его склонности преувеличивать число сражавшихся в битвах. Его описание битвы при Заме изобилует явно вымышленными деталями. Например, Аппиан рассказывает о едва ли возможном единоборстве Сципиона с Ганнибалом: «Сципион попал в щит Ганнибала, а Ганнибал – в коня Сципиона». В следующем абзаце Ганнибал зачем-то вступает в противоборство с Масиниссой. Результат тот же: «Масинисса, бросив копье, попал в щит Ганнибала, Ганнибал и на этот раз поразил у противника коня». (Это уже не просто опровержение пословицы: «В одну воронку снаряд не падает дважды», а нечто гораздо большее.) Ганнибал не питал страсти к подобным дуэлям, в отличие от Марцелла, которого проявление ненужной храбрости преждевременно свело в могилу, а войско оставило без военачальника. Кроме того, Аппиан родился спустя 300 лет после битвы при Заме и пользовался многократно переписанными историческими данными. В отличие от него Полибий родился примерно в год этой битвы и, как личный друг Сципиона Младшего, имел доступ к семейным архивам и семейным преданиям Сципионов.

Согласно Полибию, в сражении «карфагенян было убито больше 10 тысяч и немного меньше взято в плен». Если принять во внимание утверждение античных авторов, что Ганнибал потерял под Замой все войско, то его численность накануне битвы равнялась 20 тысячам воинов. Эта цифра является более приемлемой, чем 50 тысяч у Аппиана. Согласно мнению Питера Конолли, Ганнибал вернулся в Африку «с жалкими остатками своих воинств, численность которых приблизительно равнялась 4000». Он не имел возможности набрать достаточно большое войско в Африке, ибо Гасдрубал на свою последнюю битву со Сципионом мобилизовал даже ливийских селян, не умевших обращаться с оружием. Человеческий ресурс африканских владений Карфагена был исчерпан полностью еще до появления Ганнибала.

В коннице римляне имели двойной перевес: 4 тысячи нумидийцев Масиниссы против 2 тысяч всадников нумидийского царька, который раньше подчинялся Сифаку, а теперь присоединился к Ганнибалу. Италийская конница также превосходила карфагенскую, так как Ганнибал при переправке войска из Италии вынужден был уничтожить 4 тысячи лошадей и вьючный скот из-за недостатка места на судах.

Сципион же высадился в Африке, имея (по подсчетам Моммзена) около 30 тысяч человек. Больших потерь он не нес, а помощь из Рима получал регулярно. После ухода Ганнибала из Италии эта помощь существенно выросла, ибо у римлян остался единственный театр военных действий – Африка. Одна только экспедиция Гая Октавия состояла из нескольких десятков кораблей. Накануне битвы с войском Сципиона соединился Масинисса, имевший 10 тысяч воинов (6 тысяч пехоты и 4 тысячи конницы).

Следует учитывать и стремление античных авторов (в том числе и Полибия, как друга Сципиона Младшего) показать Сципиона в более выгодном свете, а его победу представить более значимой. Увы! Историю пишут победители.

Именно огромное численное превосходство римлян в живой силе и объясняет желание бесстрашного Ганнибала закончить дело миром. Гениальный полководец, не знавший числа своим победам, предчувствовал поражение в этой роковой битве еще до ее начала. Ганнибал видел свою судьбу, столь долго благоволившую ему в чужих краях и теперь решившую преподать жестокий урок на собственной земле.

Битва началась неудачно для Ганнибала.

Из римского строя понеслись грозные звуки труб и рожков. Вслед за ними поле битвы накрыли боевые возгласы римлян. Ливий не случайно придает большое значение психологическому оружию – «у римлян крик единогласный и потому более громкий и страшный – у врагов разноголосые восклицания множества разноязычных племен». Именно звуки, производимые римлянами, испугали самое страшное оружие античности и единственное преимущество Ганнибала – слонов. Они «повернули на своих – на мавров и нумидийцев, стоящих на левом фланге… Несколько слонов удалось погнать на врага. Идя сквозь ряды копейщиков, израненные, они крушили все вокруг. Копейщики отскочили к манипулам, чтобы не быть растоптанными, дали дорогу слонам и с обеих сторон кидали в них свои копья с передовой. Солдаты, не переставая, метали в слонов дротики, пока животные, наконец, не были прогнаны римлянами, повернули на своих и не обратили в бегство карфагенских всадников, стоявших на правом фланге». Карфагенскую конницу, изрядно растоптанную собственными слонами, без труда обратили в бегство всадники Сципиона и Масиниссы.

Битва при Заме. 202 год до н. э. (С картины Корнелиуса Корта)

Начался поединок пехоты, но и он не изменил ситуации, сложившейся в начале битвы. Разноязыкие наемники, деморализованные скорой гибелью слонов и конницы, вяло отбиваясь, откатывались назад. Наемники надеялись укрыться за второй линией. Не тут-то было! Фаланга ливийцев и карфагенян встретила их ощетиненными копьями. Тогда первый ряд воинов Ганнибала принялся мечами прорубать себе дорогу во втором, карфагенянам пришлось сражаться и с римлянами, и с собственными наемниками. Вслед за слонами разум теряло и остальное войско Ганнибала.

Богиня удачи вновь оказалась милостивой к баловню судьбы – Сципиону, ему даже не приходилось прилагать много усилий для победы. Значительно потрепанных гастатов остановили, а с флангов пошли в атаку принципы и триарии. «Тут-то и началось совсем новое сражение: теперь бились между собой противники настоящие, равные друг другу и родом оружия, и военным опытом, и славой своих подвигов».

Римские ветераны сражались словно львы. Это ведь были те самые легионеры, которые потерпели жесточайшее поражение от Ганнибала при Каннах и теперь горели желанием отомстить за прежнюю неудачу и за последующие годы унизительной службы на Сицилии. «Но римляне превосходили врага и численностью, и уверенностью в себе», – замечает Ливий, описывая этот момент битвы, и тем опровергает утверждение о численном превосходстве карфагенян.

Ветераны Ганнибала стойко держались, «посему исход битвы долгое время оставался неизвестным» (Полибий). Чашу весов битвы в пользу Сципиона склонили всадники Масиниссы и римлян, которые, наконец, перестали терзать жалкую конницу пунийцев. Масинисса и Лелий напали на ветеранов Ганнибала с тыла и тем завершили окружение карфагенского войска.

Как заметили исследователи римской истории, в битве при Заме наблюдается некоторая аналогия с Каннским сражением. В тактике – да, но по числу сражавшихся с обеих сторон – наоборот. Вспомним: Ганнибал победил при Каннах с войском, вдвое меньшим, чем у противника. В битве при Заме, которой так не хотел Ганнибал, бол ьшая часть его воинов «истреблена была на месте, а из бежавших уцелели лишь весьма немногие, потому что в деле участвовала конница, и местность была ровная. Потери римлян убитыми превышали 1500 человек» (Полибий). Ганнибалу «с немногими конными воинами» удалось спастись и добраться до Гадрумета.

Сципион занял вражеский лагерь, собрал добычу и направился к морю. На побережье он отправил войско с Гнеем Октавием к вражеской столице, а сам повел туда же флот. Когда римская флотилия приблизилась к гавани, рассказывает Ливий, ее «встретил карфагенский корабль, украшенный шерстяными повязками и масличными ветвями. На нем плыли десять первых людей Карфагена, посланные по настоянию Ганнибала просить мира». Сципион не спешил вступать в переговоры с пунийскими послами. Он предложил карфагенянам отправиться в Тунет, куда сам обещал прибыть позже. Прежде чем заключать (или не заключать) мир, Сципион решил внимательно осмотреть Карфаген.

Знакомство с укреплениями пунийской столицы весьма разочаровало Публия Сципиона. Стены поражали неприступностью, для осады города у римлян явно не хватало сил. Обжегшись на Утике, Сципион начал реально оценивать свои возможности. Был и другой фактор, волновавший Сципиона не меньше. Славы победителя Карфагена желал не только он. Не исключено, что затяжная осада приведет к тому, что сенат решит сменить Сципиона – ведь римская традиция дает власть лишь на год. Почему бы не поручить африканскую войну избранным консулам?

Публий Сципион после недолгих размышлений отправился вслед за послами в Тунет и объявил им условия мира. Согласно Полибию, они были следующими: «Карфагенянам предоставляется владеть городами в Ливии, какие были во власти их до объявления войны римлянам.

Карфагеняне обязаны возместить римлянам все потери, причиненные во время перемирия, возвратить пленных и перебежчиков за все время войны, выдать римлянам все военные суда, за исключением 10 трехпалубников, равно как и всех слонов; не объявлять войны без соизволения римлян ни одному из народов ни за пределами Ливии, ни в самой Ливии; возвратить Масиниссе дома, землю, города и прочее имущество как самого царя, так и его предков в тех пределах, какие будут указаны; в течение трех месяцев кормить римское войско и выдавать ему жалованье.

Карфагеняне обязуются уплатить 10 тысяч талантов деньгами в продолжение 50 лет, внося ежегодно по 200 эвбейских талантов. В обеспечение договора карфагеняне обязаны дать 100 заложников…»

Условия мира были тяжелы для Карфагена: город лишался не только заморских владений, но и свободы во внешних сношениях; войско оставалось без своей гордости – слонов, а потомки финикийских мореплавателей – без флота. Однако когда карфагенский сенатор Гисгон начал возражать против предложенных Сципионом условий, Ганнибал собственноручно стащил его с трибуны. За свою грубость он извинился следующими словами:

– Я ушел от вас девятилетним мальчиком и вернулся через тридцать шесть лет; военному делу сызмальства учила меня судьба – и моя собственная, и наша общая, и, кажется, выучила хорошо; гражданским порядкам, законам и обычаям должны научить меня вы.

Так закончилась 2-я Пуническая война. Карфаген, разбитый и униженный, еще 50 лет будет раздражать мстительных римлян самим своим существованием.