IX

СМЕНА ДОНСКОЙ ВЛАСТИ

Петр Леонтьевич Макаренко, председатель кубанской делегации, посетивший Дон с целью ознакомления с донскими порядками, пришел от них в неописуемый восторг.

29 ноября, докладывая Раде о результатах своей поездки, он заявил:

— Мы увидели на Дону мощь, и в этой мощи отражалось былое величие России.

Макаренко присутствовал в Новочеркасске при встрече союзников. Блистательные торжества, устроенные опытной рукой близкого ко двору генерала, ослепили доморощенного степного политика.

Более вдумчивые наблюдатели могли бы безошибочно сказать:

— Мы увидели на Дону гниль, прикрытую позолотой точь-в-точь как было в последние дни самодержавия на Руси.

Газета «Донская Речь», орган донской либеральной буржуазии, дала такую оценку правительственной деятельности «атамана военного времени»:[47]

«Красновский режим внес разложение в нравы правящих сфер. В ведомствах не чувствовалось никакой согласованности. Каждый молодец действовал на свой образец, каждый заискивал перед атаманом, старался выговорить себе исключительное расположение правителя и стремился делать лишь свои и своего ведомства дела и делишки, совершенно не считаясь с тем, что находилось за пределами его ведомства. Каждый министр не чувствовал ответственности за свои действия: все прикрывались авторитетом атамана. Смены управляющих ведомствами не носили программного характера; менялись лица не потому, что менялась система или программа, а потому, что таковы были капризы правителя «Донской республики».

Эта оценка хотя и правильная, но недостаточная.

Не в том вся беда, что Краснов на своих министров смотрел как на пешек. Большее зло заключалось в том, что, осуществляя в полной мере самодержавную власть, он в сфере правительственной деятельности опирался по преимуществу на высший класс, на местную знать, гвардейское офицерство, то-есть на наиболее разложившиеся обломки старого строя. Его сподвижники, большей частью представители лучших донских фамилий, совершенно не годились для той серьезной работы, которую атаман возложил им на плечи.

Сам Краснов, талантливый и трудолюбивый, во много раз превосходил всех своих сподвижников, вместе взятых гвардейского офицера Г. П. Янова, «Жоржа» по имени и «Жоржика» по психологии, он назначил управлять внутренними делами. Министр (одно время даже председатель Круга) в «Ростове», в одной из лучших гостиниц, перепился и устроил такой дебош, что Краснову волей-неволей пришлось его уволить.

Другие министры — если не пили, то лодырничали; если не лодырничали, то занимались спекуляциями.

Разные дамы, донская знать, через посредство своей родни и друзей, донских министров, самым беззастенчивым образом устраивали темные дела, разумеется, не бесплатно. Я знал семью генеральши Р., где собирался новочеркасский бомонд и правящие круги. В салоне видную роль играла дочь г. Р., сенаторша Э., не жившая со своим мужем, престарелым царским сановником. Эта дама спекулировала решительно всем, вплоть до своих связей со сферами, и жила, благодаря этому, по-княжески. Я был на ее именинах. В то время, как честный служака, даже в генеральском чине, еле-еле мог прокормиться на свое жалованье, у соломенной сенаторши одного шампанского за ужином было выпито полторы дюжины.

Все знали источники средств. Но никому не приходило в голову считать их предосудительными. Ведь это была дама своего круга, и большинство краснов-ских администраторов, сознательно или несознательно, помогали ей обделывать дела.

С течением времени ее фамилия начала фигурировать в следственных делах. Но она до конца красновского владычества вращалась в сферах.

Зная, что внутри его государства много гнили, Краснов старался блеснуть хотя бы наружной позолотой. Сам многое делал только для виду и не мешал другим делать только напоказ.

Новочеркасск был парадной залой донского государства, и по внешнему виду здесь все обстояло благополучно. Но если в Ростове, в самом культурном городе Дона, какой-нибудь градоначальник Греков и дикарь Икаев безобразничали так, как не снилось гоголевскому городничему, то можно предполагать, что творилось вдали от стольного города. В Александровске-Грушевске, например, вблизи от Новочеркасска, начальник гарнизона ген. Золотарев, донской казак из корейцев (!), сейчас же после падения Краснова попал под следствие за систематические грабежи торговцев.

В самой основе красновской государственной деятельности коренилась великая ложь.

Казалось просто непонятным, как он и многие его сподвижники, прожившие большую часть жизни вне Дона, а иные и вовсе там не бывавшие, вдруг после Октябрьского переворота заболели казакоманией.

— Дон для донцов! — кричали многие из подобных «донцов» и силились вытеснить с хороших должностей «этих русских».

Казакомания дала возможность пристраиваться на ответственные посты бездарным тупицам, феноменальным лодырям, явно недобросовестным людям. Ибо это свои. Тутошные. Своего казачьего корня.

Краснов был слишком умен, чтобы не понимать нелепости существования особого донского государства. Но он, большой честолюбец, потому поощрял казако-манию, что смотрел на казачий Дон лишь как на средство для восстановления старого режима на Руси. Счастие казаков его мало интересовало. Поэтому лицемерие сквозило на каждом шагу.

Позже, за границей, он не скрывал своих истинных планов, которые хотел осуществить в 1918 году. Теперь эке, в бытность свою атаманом, для виду играл в парламентаризм, курил фимиам расплывчатой казачьей идее, отстаивал донскую самостоятельность от покушений Доброволии, которая силилась конкурировать с ним по части «спасения» России.

Донские аристократы отлично понимали сокровенные планы вождя. Пользуясь всеми благами, которые давала им самостийность Дона, они вместе с тем открыто издевались как над Кругом, так и над всем донским строем. Членов Круга они титуловали «хузя-евами», всевеликое войско Донское — всевеселым.

Когда эта публика заметила, что Круг заходит слишком далеко и пытается даже провести аграрную реформу, она взъерепенилась. В конце января в мглистой темноте прозвучал предательский выстрел. Таинственный злоумышленник тяжело ранил в живот члена Круга, эс-эра П. М. Агеева, докладчика и главного сторонника отчуждения в войсковой земельный фонд частно-владельческих имений.

Приехав на Дон, я недоумевал, как это на демократическом казачьем Дону, в самом Новочеркасске, процветает газета «Часовой» и маленькое издательство того же имени.

Органы старой черносотенной прессы, «Земщина», «Вече» и др., смело могли протянуть руку «Часовому». Погромное издательство каким-то таинственным образом раздобывало бумагу, в которой тогда ощущался страшный недостаток. Правительственная типография приветливо раскрывала перед ним двери.

Обыватели города нередко находили в дверных ящиках для писем свернутые листки, в которых были отпечатаны тем же шрифтом, что и «Часовой», стихи, в роде следующих, уцелевших в моей памяти:

Як були в нас царь, царица.
Ели кныши, паляныци,
Як остались без царя,
Негде взять и сухаря.
Як республику собрали,
Хлиб с вимбарив весь зибрали.
Захватили свитки, гроши,
Нам остались тильки воши.

Разгадка всей этой истории с «Часовым» упростилась, когда это издательство, на ряду с погромными брошюрами, начало выпускать в свет собрание сочинений Петра Николаевича Краснова.

Но не политическое лицемерие, с которым этот махровый монархист изображал из себя главу демократического государства, не систематическое надувательство казаков свергли с пьедестала этого честолюбца. Удар красновскому величию нанес фронт, который никогда не видел атамана, если не считать его увеселительной поездки с «союзниками» в Гундоров-ский полк.

Не только атаман, — фронта не нюхал и командующий Донской армией и флотом ген. Денисов. «Светик», — так попросту звали командарма в обществе, — бывший гвардеец, личный друг Краснова, предпочитал вести в Новочеркасске разные хозяйственные операции, нежели боевые на фронте. В результате его хозяйничанья Донская армия ходила разутая и раздетая.

Фронт начинал ненавидеть Краснова и созданную им донскую государственность.

Уже в декабре появились грозные симптомы. Красные стали наседать со стороны Царицына. В январе казаки станиц Вешенской, Мигулинской и Казанской (Верхне-Донского округа), считая войну бессмысленной, разбрелись по домам. Красным открылась широкая дорога в низовья Донца и Дона.

Южная армия, действовавшая в Воронежской губернии, не могла спасти положения. Большевики раскатали ее в два счета с помощью воронежских крестьян, которых возмутило наглое хозяйничанье монархически настроенного офицерства. В районе расположения Южной армии крестьяне воочию убеждались, что эта военная сила несет им просто-напросто крепостной режим.

Герой Перемышля, ген. Н. И. Иванов, вскоре же умер.

Этот выходец из низов, сын гвардейского вахмистра, дважды потерпел фиаско, пытаясь спасти монархию, вознесшую его до высочайших ступеней военной и придворной иерархии в память его отца, задавленного орудием на параде в присутствии Александра II.

Остатки Южной армии расформировали. Армия Южная — никому ненужная, — острили про нее повсюду.

Ликвидационная комиссия, ознакомившись с отчетностью высших должностных лиц, нашла, что каждый акт их хозяйственной деятельности — преступление от начала до конца. Осенью 1919 года ко мне поступило на заключение дело пока только об одном начальнике снабжений Южной армии ген. Суханове. Оно заключало в себе добрых пятнадцать томов.

Астраханскую армию большевики тоже сдунули с лица земли одним взмахом. Пехоту разбили в одном более или менее серьезном бою, артиллеристов порубили во время ночного налета, калмыцкая кавалерия ускакала. Тыловые учреждения, где главенствовала белая кость, разумеется, спаслись все до единого. Их приютила Доброволия, под крыло которой попали и уцелевшие южноармейцы. Князь Тундутов бесследно скрылся с горизонта.

Советские армии со всех сторон двигались на Новочеркасск.

Местами даже казачье население встречало их со вздохом облегчения, считая, что настал таки конец проклятущей войне. Она разоряла казаков до тла. Простой инстинкт самосохранения подсказывал, что худой мир лучше доброй ссоры.

Краснов все еще изворачивался, обманывая казаков скорым прибытием союзнических частей.

«Союзники с нами! — писал он в приказе Донской армии от 10 января 1919 года за № 60. — Мы видели их, слышали их голос, чувствуем их помощь, идем рука об руку с ними к одной цели — к спасению России. Союзники посетили наш фронт, были на Дону, объезжали передовые позиции доблестной Донской армии. Ген. Пуль — почетный казак станицы Пашковской.[48] На-днях придут на наш север английские войска. Посмотрите на них. Может-быть, и они — ряженые казаки, как утверждают большевистские агитаторы».

У Краснова и его «Светика» существовала мода запугивать. Он грозил смести до основания Царицын, если защитники добровольно не сдадут ему город. Он грозил таганрогским крестьянам разметать орудийным огнем их слободы за сочувствие большевикам, что отчасти и выполнил, так как с безоружными воевать нетрудно.

Грозил и на этот раз большевикам, чтобы подбодрить свои войска.

«Что сделают с мятежной Россией победители Германии — Англия и Франция? Они сотрут с лица земли большевиков, уничтожат их навсегда!» — заявлял он в том же приказе от 10 января.

Ложь не помогала.

Казаки союзников не видели.

«Ложь, чуждая добродетели, запутывается в собственных сетях» — поучал когда-то Карамзин. Краснов чувствовал, что ложь больше не приносит ему пользы.

Он знал, что степные генералы ликуют вместе с Доброволией. Знал, что Харламов, давно уже спевшийся с Екатеринодаром, готов каждую минуту вонзить ему нож в спину.

Неустойка на фронте, обозначившаяся еще раньше измены Верхне-Донского округа, заставила донского атамана в конце 1918 года быть сговорчивее при обсуждении вопроса об едином командовании на юге России. Разговоры на эту тему возникли в ноябре, после того, как провалилось предложение о диктатуре.

Больше всего об едином командовании хлопотали англичане. Свои неограниченные средства для борьбы, по вполне понятным причинам, они хотели ссудить под ответственность одной власти, а не нескольких. Притом, как люди практичные, они понимали, что пока на юге России существует разъединение, военное и политическое, успеха не будет.

Поняв невозможность объединить в руках Деникина и его правительства политическую власть, англичане настаивали на объединении командования.

В ноябре, когда Донской фронт еще держался, Краснов всячески осложнял эти переговоры. Так, он соглашался предоставить в распоряжение будущего общего командования всего лишь бригаду пехоты и дивизию конницы, т. е. не свыше 1/5 всех своих сил, под тем предлогом, что остальные силы нужны дня охраны порядка в области. Владыка Дона, видя печальный опыт кубанских самостийников, не хотел оставаться без войска, отлично зная, что в чьих руках вооруженная сила, тот и властвует.

Добровольческие представители на это предложение атамана заявили, что оно противоречит принципам военного искусства и представляет серьезный тормоз для единого фронта. Но Краснов не хотел позволить Доброволии загребать жар руками казачества, которое он сорганизовал.

В ноябре вопрос об едином командовании так и не сдвинулся с мертвой точки.

— Если бы Добровольческая армия, — говорил Краснов кубанской делегации, — в настоящее время двигалась на север, на Москву, и боролась бок-о-бок с Донской армией, тогда бы, конечно, вопрос об едином верховном командовании возник немедленно. При настоящих же условиях, к сожалению, нет оснований предполагать, что оно может принести существенную пользу. Что сейчас они могут дать нам и что мы им можем дать? Да и в будущем, — если казакам признать верховное неказачье командование, это значит в будущем освободить руками казаков Москву, а казаки останутся ни при чем и успех дела будет приписан другим.1

Неустойка на фронте заставила говорить иным языком. 26 декабря Краснов прибыл на ст. Кущевку на свидание с Деникиным.

Английский генерал Пуль и французский капитан Фукэ играли роль сватов.

Краснов и ранее, чтобы подчеркнуть свою независимость от Деникина, называл последнего в телеграммах Антоном Ивановичем. Теперь в Кущевке, на границе Дона и Кубани, занятой Доброволией, он приказал поставить свой поезд так, чтобы граница проходила по середине его вагона. Деникину давалось понять, что донской атаман не едет к нему с поклоном, а встречает его на границе своих владений. В свою очередь и деникинский вагон расположился таким же образом.

Щепетильные «спасатели отечества», с соблюдением тысячи китайских церемоний, имевших целью не уронить свое достоинство в глазах другого, наконец договорились. По этому кущевскому соглашению Донская армия в оперативном отношении подчинялась ген. Деникину. Во всем остальном — донской командарм сохранял полную самостоятельность, неся ответственность только перед Кругом и атаманом.

Деникин с этого момента начал титуловаться «главнокомандующим вооруженными силами юга России».

Марка Доброволии поднялась. Ей сопутствовало и военное счастье.

Вольная Кубань», 1918 г., № 170.

Покровский и Шкуро, командовавшие кубанцами, терцами и горцами и признававшие над собой только власть Деникина, добили советские войска на Кавказе. 28 января 1919 г. добровольческие части заняли Владикавказ.

Здесь ген. Ляхов,[49] командир одной из кубанских частей, произвел изрядное кровопускание, не разбирая большевиков, меньшевиков и эс-эров.

Между прочим, он расстрелял некоего Перримонда. Носились слухи, что это тот самый Иван Карлович Перримонд, эс-эр, который занимал должность комиссара временного правительства при Кавказской армии и не ладил с Ляховым.

Возможно и так, что расстреляли не его, а его брата, бывшего офицера, начавшего еще в 1917 году ратовать за большевизм.

Деникин торжествовал. На Северном Кавказе больше не существовало Красной армии. Союзники убедились в стойкости, боеспособности его войска.

Впрочем, победа над неприятелем, давно уже отрезанным ото всего мира, иногда вызывала сомнение в действительной доблести победителя. Так, член Рады Белоусов однажды заметил на заседании кубанских законодателей:

— Большевистская армия пала, главным образом, от тифа, а не под ударами Добровольческой армии.

Так или иначе, первый успех окрылил победоносную Доброволию. Звезда побежденного большевиками Краснова, напротив, померкла. Его строптивость, его нежелание идти в Каноссу и просить Деникина скорее помочь Дону нажили ему много врагов среди перепуганных членов Круга.

Деникин и так должен был перекинуть свои части на Дон, во-первых, потому, что на Кавказе больше не существовало противника; во-вторых, как главнокомандующий, обязанный руководить операциями и отражать удар в слабом месте своего фронта.

Но на Дону нервничали. Против Краснова все громче и громче поднимался ропот. Деникин, напротив, приобретал симпатии. Еще бы! На него только и возлагали теперь свои надежды «хузяева».

Харламов понял, что наступил момент, когда надо разделаться с Красновым.

1 февраля открылась сессия Большого Войскового Круга. Предыдущая закрылась в сентябре, после того как расширила права атамана на время гражданской войны и забронировала власть от всякой опеки со стороны народных представителей. Теперь Круг хотел потребовать у атамана отчета в том, как он воспользовался чрезвычайными полномочиями.

За кулисами шла усиленная работа. Агенты «степных» генералов подливали масла в огонь. Обстановка теперь настолько изменилась, что все мелкотравчатые людишки, ранее дрожавшие при одном виде атамана, стали хорохориться, поднимать головы. Кругу захотелось теперь быть кругом, то-есть говорильней, а не батальоном солдат.

Тотчас же по открытии сессии законодатели избрали делегацию к ген. Деникину, чтобы униженно просить его о скорейшей помощи изнемогающему Дону.

«Единонеделимцы» захлебывались от удовольствия.

31 января Деникин издал велеречивый приказ о бессмертных подвигах Добровольческой армии, взявшей последний оплот Советской власти на Кавказе — Владикавказ, и призывал своих воинов помочь Дону. Но Круг понимал, что все-таки Деникину необходимо удаление Краснова.

2 февраля атаман явился с отчетом к державному хозяину земли донской. Вид у него был усталый, в речи не замечалось прежней живости.

Не работа утомила его. Он с ранней молодости привык работать по пятнадцать часов в сутки. Дворцовая прислуга недоумевала, когда же спит атаман, которого камердинеры оставляли поздно вечером в кабинете над кипами бумаг и встречали рано утром уже на ногах. Заваленный государственными делами, он находил время и для поэтического творчества, в котором отводил душу, забыв злобы дня.

Не работа, а провал затеянного плана сокрушил его. Он видел, что лавры Пожарского ускользают от него и что не донскому казачеству суждено сыграть роль нижегородского ополчения.

Сухо, вяло, без обычного воодушевления говорил он на этот раз в Круге. Сообщив об измене верхнедонцов, вызвавшей катастрофу, он, не утаивая более ничего, па-рисовал печальную картину действительности.

— Казаки, забыв стыд и совесть, сдаются целыми частями и выдают своих офицеров красным. Война стала перекидываться в Донецкий округ. Зашатались хоперцы, требуя, чтобы им показали союзников. А союзники, усталые от войны и не разбирающиеся в наших делах, медлили с помощью, пока датский посол не приехал из Петрограда и не разъяснил им все. Теперь они хотят помочь нам, но для северной части области уже поздно. В Новочеркасске царит гробовая тишина, обозначающая, что войска наши отступают без боя, и безнадежно было бы наше дело, если бы не шла к нам на помощь доблестная Добровольческая армия и если бы на севере, востоке и западе России большевики не сжимались в кольцо. Будем же просить помощи у Добровольческой армии, у Кубани, у союзников и пусть Круг скажет войскам, за что мы воюем и за что должны крепко биться казаки.

Последние слова атаманской речи прозвучали и замолкли. Прошло пять секунд, десять. Ни одного хлопка. Не так, как прежде, когда каждая фраза родила гром аплодисментов.

Холодно, исподлобья глядели на атамана руководящие слои Круга, в сюртуках и френчах. Панургово стадо, в чекменях и рубахах, с любопытством, с которым в станице наблюдают петушиный бой, ждало, что будет дальше, кто кого?

Вдруг с внеочередным заявлением выступил ген. Эльснер, представитель Добровольческой армии в Новочеркасске.

Он приветствовал Круг от имени Деникина и сообщил, что завтра, 3 февраля, главнокомандующий сам прибудет в столицу Тихого Дона.

Буря оваций покрыла слова Эльснера.

Далее — закрытое заседание, в котором все открылось.

Харламов огласил телеграмму Деникина, объяснившего в ней, почему победоносная Добровольческая армия до сего времени оттягивала помощь Дону.

Или Краснов, или Деникин… Это поняли все окончательно и бесповоротно.

Снова открыли двери для публики.

Председатель совета управляющих отделами правительства, т. е. премьер-министр, ген. Африкан Петрович Богаевский старался несколько успокоить «хузяевов». По его словам, дело еще не так плохо; что началось формирование партизанских отрядов; что недоразумения с Добровольческой армией улажены и что положение далеко не безнадежно.

Но Круг не слушал никаких примирительных речей. Почти все ораторы обрушились на «Светика», которому при голосовании выразили недоверие.

Краснову тоже все стало ясно.

— Недоверие ген. Денисову, моему ближайшему помощнику, работавшему под моим непосредственным наблюдением, означает то же, что недоверие мне, — ответил он и заявил, что отказывается от атаманства.

На заседании 3 февраля атаманское место пустовало. Зато на почетном месте сидел небывалый гость. Пожилой, плотный, среднего роста генерал, с умным выражением лица, но без признаков несокрушимой энергии и непреклонной воли.

Это был Антон Иванович Деникин.

Его приветствовал Харламов:

— Дон имеет особые основания радоваться вашему прибытию сюда. Дон, героически державшийся десять месяцев и почти одиноко боровшийся за свою честь и свободу, сейчас ослабел, поколебался, и дух мужества сейчас отлетел от нашего фронта. Вы дадите эту живую душу нашему фронту, ваши героические полки придадут ему силу и крепость… Добро пожаловать, Антон Иванович! Господа, предлагаю избрать генерала Деникина почетным членом войска Донского.

Разумеется, возражений не последовало. Новоиспеченный донской казак отвечал Кругу:

— С волнением приехал я сюда спустя год после отъезда из Новочеркасска, где, окруженные стеной злобного непонимания Каледин, Корнилов и Алексеев начали снова строить русское государство. Я приехал поклониться праху мертвых и приветствовать живых, т. е. Войсковой Круг, разум и совесть Дона.

Далее, перейдя к вопросам военного характера, он продолжал:

— Пойдем мы вперед не для того, чтобы вернуться к старым порядкам, не для защиты сословных и классовых интересов, а чтобы создать новую, светлую жизнь всем, и правым, и левым, и казаку, и крестьянину, и рабочему.

Впоследствии Деникину пришлось еще, по крайней мере, раз тысячу говорить о всеобщем рае, который несет его армия, и всегда это у него выходило очень мило и очень искренно, даже когда он насаждал этот рай путем восстановления губернаторского и полицейского режима. Теперь это еще не была затасканная фраза. Поэтому умиленные законодатели из сил выбивались, аплодируя благодетелю человечества.

6 февраля Круг выбирал нового атамана. Краснов пал, но все еще шевелился. Не желая сдаваться до конца, он не снял своей кандидатуры, хотя провал ее был ясен, не взирая на все старания черноземной «черкасни» во главе с Жоржем Яновым.

При голосовании 239 голосов получил ген. А. П. Богаевский против 52 голосов, поданных за Краснова.

Политическая карьера последнего кончилась. Лавры князя Пожарского окончательно улыбнулись ему.

В своем прощальном приказе он писал, что чувствует себя утомленным, но будет и впредь служить донскому казачеству и надеется когда-нибудь еще раз выкупать своего коня и свое стремя в водах Тихого Дона.

В воздаяние его заслуг по организации Донского государства Круг назначил ему пожизненную пенсию в размере атаманского жалованья. Прихватив с собой ген. Денисова и начальника войскового штаба ген. Полякова, он уехал за границу, не к союзникам, а в Берлин. «Честных» немцев этот бесспорно неглупый и талантливый человек ставил куда выше, чем французов и англичан.

В 1921 году бывший донской атаман прославился в эмиграции своим трактатом «Задачи российской армии», «напечатанным» в Берлине, в черносотенном сборнике «Детинец». Тут Краснов расшифровал, что такое в его понимании «национальная Россия», которую белые генералы противопоставляли рабоче-крестьянской.

«Национальная Россия» — это самодержавный строй. Российская армия должна быть армией «императорской»! и состоять из дворян, детей буржуазии и наемников. Цель ее — восстановление старых порядков и «внутренняя чистка» т. е. истребление коммунистов и всех инакомыслящих.[50]

Вот какие судьбы готовил России глава демократического казачества П. Н. Краснов, так страстно стремившийся первым к первопрестольной. Колесо истории, которое не движется вспять, смело его с политического горизонта.

На сцену выступили новые лица.

«Степным» генералам теперь открылась дорога на Дон. Ген. Петр Харитонович Попов занял пост главы правительства, ген. Владимир Ильич Сидорин вступил в командование Донской армией, ген. Э. Ф. Семилетов занялся формированием партизанских отрядов или, как писал про него В. Севский, стал «ректором партизанского университета».

Атаманский пернач не достался никому из них. Деникин и «единонеделимцы» опасались ставить во главе войска Донского сподвижников Каледина, игравших в демократизм, и притом людей, опытных в деле интриг.

Новый атаман, родной брат «донского баяна», бывший «свиты его величества генерал-майор», обладал симпатичными свойствами, которые удовлетворяли в равной мере и Деникина и Харламова: полной бездарностью и уменьем никому не противоречить.

Участник Ледяного похода, во время которого командовал бригадой, А. П. Богаевский давно уже привык беспрекословно подчиняться главе Добровольческой армии. Принимая пернач, он сказал Кругу:

— Я истинный сторонник народоправства. И сколько хватит сил моих, верьте мне, не допущу восстановления тяжелого прошлого.

А в приказе всевеликому войску Донскому он писал:

— С согласия ген. Деникина я принял должность атамана.

Сторонник народоправства, верховный глава демократического казачьего государства открыто признавал себя подданным главы реакционных «единонеделимцев»!

Круг этого не заметил, так как сам лизал пятки Деникину. Кроме того, новый глава не подавлял своей личностью сборище «хузяевов».

А. П. Богаевский по складу своего характера вообще никого не мог давить. Сидорин прозвал его «божьей коровкой».

Бывало, какое-нибудь должностное лицо, с которым Краснов говорил по телефону, стояло на вытяжку перед аппаратом и то и дело почтительнейше отвечало в трубку:

— Слушаю-с, ваше высокопревосходительство. Теперь говорили по телефону, сидя где-нибудь на

окошке и заложив нога на ногу.

— А! Это вы, Африкан Петрович? Так… так… Значит, завтра я пришлю вам бумагу на подпись. А где курьер может вас поймать?

Круг поспешил отменить чрезвычайные полномочия, предоставленные главе государства на время гражданской войны.

«Божья коровка» не протестовала, вполне довольная и счастливая, что попала на обильный подножный корм.

Примечания:

4

См. также: Белое дело: избр. произв.: в 16 кн. Кн.12: Казачий исход. И.М. Калинин. Под знаменем Врангеля/ сост., науч. ред. и коммент. СВ. Карпенко. М.: Изд-во РГГУ, 2003. - 401 с, [1] л. портр. — (История и память).

5

Квартал г. Тифлиса, где находится базар.

47

«Донская Речь», г. Ростов, 1919 г., № 20.

48

Как говорили, станица Каменская избрала почетным казаком и короля Англии.

49

Бывший организатор персидской казачьей бригады, удаленный из Персии по настоянию Англии. В мировую войну сначала руководил боевыми операциями при занятии Трапезунда, потом командовал 1-м кав. арм. корпусом. Летом 1919 года убит в Батуме.

50

Об этом более подробно в моей статье «Ценные признания атамана Краснова», журн. «Военный Вестник», г. Москва, 1923 г., № 29.