XIX

РАДА РАДУЕТСЯ

Примерно таким же образом, как на Дону, создавалась кубанская казачья государственность.

Рада говорила и ругалась; атаман подписывал приказы; внутри царила головокружительная разруха.

«Воскресшая старина» вызвала к жизни низменные страсти, буйный дух, дикие инстинкты, борьбу честолюбия, вечное интриганство. На Кубани под именем демократического казачьего государства воскресла анархия Запорожья.

«Что побудило казаков восстать против советов?» — задавала вопрос газета «Вольная Кубань» и сама себе отвечала:

«Вековые традиции, вековой уклад жизни, ревниво охраняемый казаками, жаль было оставлять. Уж слишком они сроднились со своим прошлым. Жаль им было атамана менять на комиссара, Черкесску на пиджак, мирную, тихую жизнь на бесшабашное разгильдяйство, православную веру на безбожие. И восстали казаки».[213]

Восстали для того, чтобы воскресить допотопную анархию; чтобы иметь атамана, прихвостня царских генералов; чтобы, спасая свои земельные наделы, объявить вне закона половину населения области — «иногородних».

«Источником высшей власти в Кубанском крае является воля его граждан, выраженная на представительном собрании», — гласила кубанская конституция, проект которой Рада обсуждала 22 ноября 1918 года.

— А кто кубанские граждане? Это необходимо выяснить! — потребовал депутат Феськов.

Его предложение отвергли.

Наидемократические законодатели сочли за лучшее не касаться этого щекотливого вопроса и вместо того занялись чтением приветственной телеграммы ген. Краснова, который писал:

«Приветствие Кубанской Раде, с которой донцы идут по одному пути — закреплению казачьих вольностей». Весною 1919 года вопрос об «иногородних» снова выплыл наружу. 22 марта представитель этих париев в Раде Преображенский заявил:

— Комиссия по выработке конституции создает сословную республику со всякими привилегиями для казачества и бесправием для «иногородних». Или уравнивайте тех и других в правах, или нечего кичиться демократизмом.

— Требование об уравнении «иногородних» недемократично, — возразил ему генерал Гатогогу. — Выполнение его повлечет полное изгнание коренного населения из края теми, кому вздумается притти сюда на жизнь. И можно ли считать демократизмом стремление к тому, чтобы изжить хозяина из его дома в целях заселения последнего теми, кому этот дом понравится.

В таком же духе высказался и П. Л. Макаренко, столь ярый сторонник Быча, как и его брат Иван.

— Обвинение казаков в недемократичности неосновательно. Предоставление известных привилегий коренному населению по сравнению с населением, не имеющим прочной связи с краем, вполне естественно и имеет место во всех демократических государствах.

В результате de facto «кубанским народом» стали считаться только одни казаки, хотя «иногородних» в области насчитывалось столько же, сколько казаков, если не больше.

Земельный закон, выработанный Радой, сводился к следующему. Собственность на землю отменяется; излишки земли, против установленной нормы, перечисляются в казачий фонд. За счет этого фонда в первую очередь будут отведены наделы казакам, горцам и коренным крестьянам, которые будут приняты в казачество.

В казачество же перечисляли, притом с великой неохотой, только тех крестьян, которые активно боролись с большевиками. Таких на Кубани насчитывалось самое ничтожное число.

Казачье государство считало себя в праве национализировать излишек земли у крупного землевладельца «иногороднего». Но эта отобранная неказачья земля шла на удовлетворение потребности казаков.

Все это считалось и логичным, и демократичным.

Администрация начала выселять из станиц семьи тех, кто ушел с большевиками, т. е. по преимуществу «иногородних».

«Куда им деться? Мы имеем сведения, что в Ла-бинском отделе уже обстреливают проезжих казаков из соломенных скирд, из придорожных камышей. Уже есть случаи, когда на вооруженного казака накинулись и всего изрезали ножами. Изрезали, а не просто убили, значит, ненависть свою вымещали. Непримиримая позиция приносит большой вред», — писала «Вольная Кубань» в декабре 1918 года.[214]

В некоторых станицах число выселяемых семей доходило до двухсот. Такая расправа с «иногородними» производилась в то самое время, когда сами полноправные граждане-казаки чуть не поголовно отказывались от фронта.

«Я вижу, что в жилах батек и братов не отепли л ась казачья кровь, и если бы не самопожертвование Добровольческой армии за Рид ну Кубань, то до сих пор они коснели бы в отвратительной большевистской власти, которую не так давно сами пожелали», — засвидетельствовал в своем приказе атаман Старонижнестеблиевской станицы.[215]

На Кубани у казаков замечалась гораздо большая ненависть к «иногородним» и большее равнодушие к казачьей государственности, нежели на Дону.

Таманский отдел и отчасти Ейский, заселенные черноморцами, в течение всего существования белого стана категорически отказывались воевать с большевиками.

26 февраля 1919 года Филимонов докладывал Раде: — Дезертирство в Таманском отделе не поддается описанию. Никакие доводы, убеждения, призывы не имели успеха, и явилась необходимость в посылке особого карательного отряда.

— Я превращаюсь в Керенского, — говорил законодателям доходный атаман (военный министр) ген. Науменко. — Мне приходится ездить и уговаривать.

Черноморцы, члены Рады, защищая своих, разбирали по косточкам действия карательного отряда.

— У меня имеются сообщения с мест, — сказал П. Л. Макаренко, — что в станице Абинской отряд производил повальный грабеж. В станице Славянской он допустил издевательство над зубным врачом.

Вместо того, чтобы помочь правительству в борьбе с дезертирством, Рада подала ему запрос, мало обоснованный, зато составленный по всем правилам парламентской практики:

— Известно ли правительству, что в Таманском отделе карательным отрядом производятся расстрелы и повешение без суда и следствия, производятся истязания, грабежи, изнасилования женщин, а также аресты и содержание в заключении без предъявления обвинения, и, если известно, то какие меры приняты для устранения этих явлений?

Инициатива запроса исходила от черноморцев.

«Апостолы разложения казачества!» — назвала их «Вольная Кубань», официоз, но не соблюдавший нейтралитета и поддерживавший линейцев. К последним принадлежал как атаман, так и глава правительства Сушков, заменивший Быча.

— Не официоз, а провокационная газетка! — проехался однажды П. Макаренко по адресу «Вольной Кубани».

Грызня началась и среди начальников отделов правительства, частью черноморцев, частью линейцев.

А дезертирство тем временем перешло в зеленое движение. Карательный отряд войскового старшины Щегловского вел уже форменную войну. В апреле, в бою у станицы Варениковской, он потерял только убитыми четыре человека. У станицы Шапсугской его разбили.

Пришлось придать отряду аэроплан, чтобы выслеживать зеленые шайки.

Так заставляли мятежную Тамань итти на спасение Ридной Кубани, и великой и неделимой.

Отряд, необычайно озлобившийся на таманцев, явно помогавших зеленым, за зиму переловил до двух тысяч дезертиров. Их отправили на фронт. Вышел ли какой из этого толк, видно из речи Науменко, который в начале июня доложил Раде, что Таманский полк, действующий против большевиков, насчитывает сорок семь шашек.

Только любители шли на фронт; прочие убегали с дороги. Не идея влекла любителей, а жажда «зипунов».

Черноморцы, недовольные тем, что и атаман, и глава правительства линейцы, не брезгали никакими средствами, чтобы свалить хрупкое правительство Сушкова.

«Кубань заболела благоприобретенной, домашнего происхождения, болезнью. Уже второй месяц она переживает правительственный кризис, — иронизировала еще в марте «Вольная Кубань». — Все зло в высшей политике, из-за которой Дон, Кубань и Терек пошли разными дорогами».[216]

Газета намекала на домогательства «хведералистов», крайней левой из группы черноморцев.

Дон уже в это время не имел Краснова и пошел на поводу у Доброволии. Маленькое терское казачество, окруженное враждебными ему горцами, верно служило Деникину, руководители же его менее всего помышляли о «высшей политике».

2 мая Сушков так обрисовал обстановку, в которой ему приходилось работать:

— Отсутствие тесной связи с Доном, Тереком и Добровольческой армией, атмосфера недоверия, царящая между группами населения края, несогласованность действий отдельных групп Рады и правительства, оторванность последних от населения, все это создает тяжелые условия для работы в центре. Не лучше и на местах. Там притом нет людей, годных для работы. Несоответствующие удалены, а заменить их некем.

На местах всякий администратор действовал на свой образец, не считаясь ни с законами, ни с приказами правительства. Атаманы отделов подчас были скрытые монархисты, лютые враги кубанского государственного строя. Станичные атаманы изображали из себя африканских князьков, опираясь на покорных стариков, воспитанных в царской казарме. Молодежь или грабила Россию со Шкуро и Покровским, или «партизанила» у себя же на Кубани, в шайках зеленых. Притиснутые к земле «иногородние» бродили как тени. «Вольная Кубань» порою рисовала интересные картинки из жизни и деятельности станичных администраторов. Вот одна из них.

Станица Старовеличковская. Здесь хозяйничает г. Одарушко, выбранный в атаманы и утвержденный в должности, не взирая на то, что состоял под следствием за побег с фронта.

— Скрутывсе с фронта, бо тут я бильше принесу пользы, — говаривал этот администратор.

31 марта он решил ознаменовать свое вступление в должность торжественным молебном в школе. Местный священник о. Александр сказал краткое слово с пожеланием новому атаману победы над его врагами. Вдохновленный пастырским благословением, новый глава станицы разразился перед многолюдным собранием погромной речью по адресу интеллигенции и учителей, называя всех их большевиками.

— Пусть те, кого касается моя речь, — грозил г. Одарушко, — поскорей спасаются из станицы, пока не поздно. А ежели кто не будет при встрече со мной ломать шапку, то тоже буду арестовывать.

Бабы и старики завопили по адресу учителей:

— На хронт их! Вот атаман, так атаман. Правду казав, що як стану атаман, то телегенцию пидгребу.[217]

В провинции, при белых, интеллигенции, особенно учителям, жилось далеко не сладко. Так, на Дону в станице Великокняжеской местный комендант, грабитель и убийца, есаул Земцов, долгое время держал под арестом и подвергал всяким лишениям начальницу женской гимназии г. Хильченко. На Кубани, в станице Успенской, Лабинского отдела, хорунжий Зеленский публично высек учительницу Попову, работавшую двадцать лет на педагогическом поприще и пользовавшуюся всеобщим уважением.

Про атамана станицы Зеленчукской, грозного Дзю-бу, знаменитого своими дебошами, насилиями и беспробудным пьянством, правительственный орган сообщал:

«Можно было бы издавать «Сатирикон» или же, если описывать его административные приемы и анекдотические похождения, то получился бы объемистый том. Смешно, если бы не было так грустно, что такая личность является выборным представителем большой станицы в такой момент, когда налаживается жизнь, исковерканная большевиками».[218]

«Агенты власти создают на местах идейный и моральный облик центрального правительства. Что же будет думать о последнем население Майкопского отдела, куда начальником стражи назначен г. Ханин, выгнанный со службы еще в царское время», — писала «Вольная Кубань» в ноябре 1919 г.[219]

«Хведералисты» во всем винили правительство.

— Оно повинно в том, что принимает на службу лиц с определенной монархической окраской, — объяснил председатель Краевой Рады Н. С. Рябовол причину кубанских неурядиц.

— Вы все валите на атамана и на правительство, — вспылил, наконец, Сушков, обращаясь к «хведерали-стам». — Вы хотите их свалить, и в то же время боитесь ответственности. Протягиваете к власти руки, а они дрожат. Так нате же вам власть. Я окончательно ухожу.

«Итак совершилось то, чего так упорно добивалась определенная группа Законодательной Рады[220] с первых же дней кабинета Ф. С. Сушкова, — скорбела «Вольная Кубань». — Если вы мысленно пробежите пережитое правительством от первого и до последнего дня его существования, перед вами встанет дикая, кошмарная картина разгула политических страстей, интриг, свистопляски, жалкого политиканства, и вы согласитесь, что существовавший в этой атмосфере кабинет Сушкова был кабинетом мученичества и подвижничества».[221]

На сцену выплыло правительство Курганского, претерпевшее еще большую пытку.

Доброволия с ехидной радостью созерцала кубанские нестроения, сама старалась сатанить и раздувать их возможно более, чтобы создать повод для хирургической операции больного государственного тела Кубани.

Особенно зорко следила великая и неделимая за действиями кубанской делегации, отправленной на Версальскую конференцию. В состав ее входили черноморцы и линейцы, возглавлял же ее Л. Л. Быч, лидер «хведералистов».

В апреле он писал Раде:

«В Италии я имел встречу с некоторыми политическими деятелями, а также с главою «общества вывозной торговли на Восток», который заинтересован Кубанью и говорил о налажении товарообмена. В Париже много представителей России. Часть их, под председательством кн. Львова, образует русское политическое совещание; другая часть — республиканская лига. Истинное положение дела мало известно французам. Там делят русских на революционеров и контр-революционеров, причисляя к первым большевиков, ко вторым — остальных. О казаках, как народе, ничего не знают и представляют их чем-то в роде жандармов. Благодаря чрезвычайному усилению демократических течений, во Франции разговаривают только с тем, чья политическая физиономия не вызывает сомнений».[222]

В Париже же некоторое время подвизалась и донская делегация, во главе с ген. Свечиным и Герасимовым, отправленная еще при Краснове. Но она скоро поняла, что здесь ей нечего делать. Падение Краснова и перемена отношений с Доброволией заставили Дон отказаться от ведения самостоятельной иностранной политики.

Ген. Свечин вернулся в Новочеркасск. 28 апреля он сделал доклад о своих парижских впечатлениях. Какую роль играли в Париже многочисленные «представители России», видно хотя бы из отзыва Свечина о Б. Савинкове:

— Савинков крайне энергичный человек, работоспособный, не брезгающий для общего дела часами выстаивать в передних видных французских политических деятелей.

Доброволия отправила свою делегацию в Париж несколько позже, уже после признания Деникиным адмирала Колчака верховным правителем России. В состав делегации входили: ген. A.M. Драгомиров (глава особого совещания), бывший московский городской голова Астров, старый дипломат Нератов и проф. Соколов, глава Освага.

16 июня ген. Драгомиров, в беседе с корреспондентом парижской газеты «Echo de Paris» заявил, что он работает в Париже совместно с представителями Колчака, Сазоновым и Маклаковым; что положение Добровольческой армии сейчас блестящее; что войска Деникина держат фронт на протяжении 1500 километров, владеют семью губерниями и тремя казачьими областями, т. е. около 1/7 части России с сорока миллионами населения.[223]

Кубанская делегация ни до приезда Драгомирова, ни после не думала покидать Париж, даже не взирая на то, что в ней царило разногласие. «Вечные интриганы», — так звал кубанцев П. Р. Дудаков, товарищ председателя Донского Круга, — перегрызлись и в Париже. Делегация превратилась в маленькую Раду, демонстрируя перед русскими кругами кубанские порядки.

— Я проклинаю тот час, в который согласился войти в состав парижской делегации.

— Я не дождусь дня, когда выйду из тяжелого положения члена делегации.

— Я вышел из состава делегации, чтобы снять с себя ответственность за ту пагубную политику, которую ведет группа, возглавляемая Бычем.

Так писали «наши» из-за границы своим товарищам, членам Рады, в Екатеринодар, где «Вольная Кубань» перепечатывала их вопли и преподносила широкой публике.[224]

В середине мая часть делегации вернулась на Кубань.

Выводы ее были безотрадные.

— В борьбе с большевиками мы должны рассчитывать только на самих себя и потому не должны брать на себя непосильных задач, — сказал делегат Белый.[225]

Это, видимо, была точка зрения «хведералистов». Их глава в Париже начал добиваться «спасения Кубани» через признание ее Европою за особое государство, как Грузия, Латвия и проч., которые, по мысли эс-эров, соединятся с Россией путем сговора.

В июле, по сообщению «Вольной Кубани», парижская газета «La republique Russe» опубликовала меморандум кубанской делегации, за подписью Быча, следующего содержания:

«Для того, чтобы теперь же укреплять в России начала демократии и свободы, нужно федеративные части теперь же признать государственными образованиями. Необходимо, чтобы народы этих будущих государств почувствовали необходимость единения не под давлением вооруженной силы, но при полной самостоятельности, при ясном осознании необходимости политического, а особенно экономического их союза. А потому Кубань, как фактическое суверенное государство, должна быть принята в Лигу Наций и иметь своих представителей на мирной конференции».[226]

Эс-эры собирались восстанавливать Россию по этапам, сначала диференцируя, а потом интегрируя отдельные области. Самостийничество эс-эрствующего Быча окончательно разложило Раду и принесло непоправимый вред белому стану, ничуть не меньший, чем реставраторские замашки Доброволии.

«Вечернее Время» потешалось над кубанской делегацией в Париже, печатая забавные фельетоны о том, «Как живет и работает в Париже Л. Л. Быч». Агенты вездесущего Освага задались целью дискредитировать вообще Раду в глазах населения Кубани. Они, наконец, до того обнаглели, что не допускали в кубанские станицы даже кубанской правительственной газеты.

— 11 сего июня, — доносил из станицы Крымской Дим. Ив. Чуб, контрагент «Вольной Кубани» — здешний начальник Освага, капитан Осипов, отобрал у меня получаемую от вас газету «Вольная Кубань», заявив при этом, что она — анархическая, и если я буду продавать ее, не представив предварительно на цензуру ему, кап. Осипову, то он посадит меня на три месяца в тюрьму. Когда же я начал протестовать и указывать, что «Вольная Кубань» — газета правительственная и никакой цензуре не подлежит, он хотел сейчас же дать мне двадцать пять плетей, и только заступничество присутствовавших при этом станционных жандармов Гальцева и Мягкого спасло меня от истязаний. Продавать газету при таких условиях не могу.[227]

Наконец, начались нападения на членов Рады. В мае неизвестные лица ночью в течение сорока минут обстреливали квартиру «хведералиста» П. Л. Макаренко, того самого, который еще зимою разорялся по адресу «единонеделимцев»:

— Пусть уберутся прочь с Кубани все те, которые ездят сейчас по свету и провоцируют, кричат о каком-то фронтовом и тыловом казачестве. Это старый, испытанный метод: разделяй и властвуй.[228]

«Вольная Кубань», хотя и не разделяла домогательств «хведералистов», но, отстаивая автономию, горячо протестовала против вмешательства «единонеделимцев» в кубанские дела.

«Вороньё!» — титуловала она эту публику, которой посвятила неважные стихи под тем же заглавием:

На Кубань, как и на Дон,
С краев разных и сторон
Налетело очень много
Подозрительных ворон.

Прилетели пообедать,
Захотели поразведать,
Потихоньку говоря,
Не хотят ли здесь царя.

И нередко эти птицы
Залетают и в станицы,
Перед темным нашим людом
Агитируют повсюду,

И везде, где только можно,
Намекают осторожно,
Между прочим говоря,
Все про то же, про царя.

— «Лучше было при царе-то!
Войско было как одето!
Оттого бедны так стали,
Поздно это все поняли.

Вот когда-б он согласился,
На престоле утвердился,
Все бы мирно зажило,
И станица, и село».

— «Но позвольте, говорили,
Ведь царя же убили
И давно его в сырую
Землю-матушку зарыли».

— «Этим слухам вы не верьте:
Спас господь его от смерти,
Пожалел бог, видно, нас
И царя от смерти спас».[229]

— «Хлеб Кубани ешь, а Раду режь», — создалась теперь пословица. Пугать Раду считается шиком, помня, что за богом молитва, а за Освагом служба не пропадает. И это благодарность за тот прекрасный казацкий хлеб, который, правда, непрошенные, но все же любезные петроградские гости с таким аппетитом кушают на Кубани», — сетовал официоз.[230]

Увы! Раду поносили не только пришельцы.

Атаман Лабинского отдела тоже воспретил продажу газеты своего правительства.[231]

Генерал Шкуро, как сообщала черносотенная «Кубанская Земля», 17 сентября 1919 г., при чествовании его в Баталпашинске, где он отвалил от своего партизанского заработка малую толику на издание местной газеты «Эльборус», сказал во время пира:[232]

— Прогоните тех, кто сидит в Раде, и выберите других, лучших, и тогда будет порядок и все, что вам надо.[233]

«Мы надеемся, что это гнусная провокация и что генерал Шкуро опровергнет подобное сообщение», — предполагала «Вольная Кубань».

Ожидания ее остались тщетными.

«Народный герой» под пьяную руку говаривал про народных избранников еще не этакие слова.

Примечания:

2

По странности судьбы, как пишет Калинин, только в Советской России автор получил возможность осуществить мечту своей жизни.

21

Козуня или козя — шуточное название казаков.

22

Походный атаман — нечто вроде военного министра или командующего армией. При Краснове этой должности более не существовало.

23

Газета «Приазовский Край», 1918 г., № 123.

213

«Вольная Кубань», № 126, от 30 ноября 1918 г.

214

№ 142 от 20 декабря 1918 г.

215

Приказ от 30 сентября 1918 г.

216

«Вольная Кубань», 1919 г., № 65.

217

Этот эпизод описан в «Вольной Кубани», 1919 г., № 79.

218

Там же.

219

№ 102.

220

По кубанской конституции Краевая Рада собиралась в чрезвычайных случаях, обычную же законодательную работу выполняла законодательная Рада, выделенная из Краевой.

221

«Вольная Кубань», № 99, от 8 мая 1919 г.

222

Это письмо было оглашено на заседании Законодательной Рады 19 апреля.

223

«Донские Ведомости», 1919 г., № 164.

224

«Вольная Кубань», № 90, от 28 апреля 1919 г. Статья «У последней черты», в которой приведены эти цитаты из писем.

225

«Вольная Кубань», № 107, от 18 мая 1919 г.

226

«Вольная Кубань», 1919 г., № 170.

227

«Вольная Кубань», 1919 г., № 129.

228

«Вольная Кубань», 1919 г., № 129.

229

«Вольная Кубань», 1919 г., № 130.

230

«Вольная Кубань», 1919 г., № 117.

231

«Вольная Кубань», 1919 г., № 128.

232

«Донские Ведомости», 1919 г., № 156.

233

«Кубанская Земля», 1919 г., № 18.