XXII

ЕКАТЕРИНОДАРСКОЕ ДЕЙСТВО

В половине октября начали обнаруживаться действия 1-й Конной. Как бы в ответ на мамонтовский рейд, красное командование сосредоточило против центра колоссальнейшего белого фронта большие массы конницы.

Шкуро, ощутив нажим красных, требовал пополнений. Кавказская Добровольческая армия тоже обезлюдела.

— Людей, людей и людей! — неслись требования с фронта.

Дон выставил, что мог. Кубань имела неисчерпаемый запас живой силы. Но правительство ничего не могло сделать с подданными.

— Мы хотим держать нейтралитет! — порою заявляли распропагандированные Радой казаки.

«Хведералисты» всегда так неистово ругали Доброволию, выставляли ее таким врагом казачьих вольностей, что станичники делали отсюда логический вывод о бессмысленности воевать под ее знаменами.

Агенты Освага и контр-разведка подробно доносили в штаб Деникина об истинном настроении кубанских станиц и о работе «апостолов разложения казачества», особенно усилившейся после убийства Рябовола.

Энергичное наступление Буденного, вызывая потребность в пополнениях с Кубани, ускорило развязку той борьбы, которая длилась пятнадцать месяцев. Ближайший же повод подала парижская делегация, все еще спасавшая Кубань и Россию на задворках версальской мирной конференции в контакте с эс-эрами.

В первой половине октября из Парижа вернулся в Екатеринодар Алексей Иванович Калабухов, верный сподвижник Л. Л. Быча, как говорили, поп-растрига. Тогда же стало известно, что в Париже кубанская и горская делегации заключили так называемый «договор дружбы между правительством Кубани и меджилисом республики горцев Кавказа».

Горскую делегацию составляли разные авантюристы, еще летом 1918 года мечтавшие создать самостоятельное горское государство под протекторатом Турции. Сущность «договора дружбы» сводилась к следующему:

1. Правительства Кубани и республики горских народов признают взаимную независимость.

2. Границы устанавливаются особым договором.

3. Стороны обязываются не предпринимать шагов к умалению суверенитета Кубани и горской республики ни самостоятельно, ни в форме соучастия.

Договор подписали со стороны кубанцев Л. Л. Быч, Б. Савицкий, А. Калабухов; со стороны горцев — Чер-моев, Гайдаров, Г. Бамматов, X. Хадзагаров.

Линейцы возмущались действиями парижской делегации, предпринимавшей такие шаги без ведома Рады. «Единонеделимцы» смело начали называть федералистов изменниками.

Калабухов поспешил прислать в редакцию «Вольной Кубани» письмо, в котором разъяснял, что в Париже был заключен лишь проект договора, притом не произвольно, а на точном основании постановления Краевой Рады от и ноября 1918 года, где говорится, что образование суверенного кубанского государства и ему подобных на территории России было актом неизбежным и что на предстоящей мирной конференции необходима организация единого представительства от южно-русских государственных образований. Кроме того, он ссылался на то, что в 1917 году Краевая Рада заключила аналогичный договор с Доном, Тереком и горцами об образовании южно-русского союза.

— В настоящее время, — добавлял А. Калабухов, — горы Кавказа обагряются казачьей кровью в виду неправильной политики особого совещания.[242] Посему делегации в Париже решили добиться прекращения бессмысленной резни путем взаимного признания суверенитета Кубани и республики горцев. Проект договора передан Раде и правительству для обсуждения, так что говорить о реальных последствиях этого акта покамест не приходится.[243]

Вместе с тем Калабухов дал волю и своему языку, который приучился в Париже безнаказанно трезвонить, что вздумается. На заседании Законодательной Рады 17 октября он изумлялся:

— Как это так случилось, что Кубань, освободившаяся от большевиков год тому назад, вновь окружена большевиками, только справа. Кубань не должна допустить, чтобы по ней проехала победная колесница генерал-губернатора. Под влиянием монархических идей, как констатируют некоторые члены Рады, население не верит в земельный закон, так как монархические агитаторы заявляют им: «Пишите, пишите, а собирать-то не будете!»

Такая тревожная речь Калабухова была вызвана разнесшимися по Екатеринодару слухами о том, что готовится разгон Рады.

Депутаты нервничали. Для защиты собственных персон они имели в своем распоряжении крошечный караул.

Филимонов, верный агент Деникина, всячески тормозил формирование Кубанской армии. Атаман, пожалуй, делал разумно. Эта армия при тогдашней обстановке или перебила бы Раду, или вступила бы в бой с добровольцами.

Заседание 17 октября прошло очень бурно.

— Наши домашние «недовольные», лишившиеся своих привилегий после революции, соединились с пришлыми противниками кубанской демократии и пытаются свергнуть краевую демократическую власть, чтобы восстановить монархию, — ораторствовал некий Подтопельный.

— Мы играем в демократизм. Но нельзя применять принципы демократии чистой воды к тем, кто ее не предает, — вторил ему Гудзь.

— Только на Кубани появилась истинная демократическая сила. Кубанская демократия создала цитадель народоправства, которая возродит Россию на новых демократических началах, — гордо заявлял Калабухов.

Манжула напал на правительство:

— Только щиростью казачества можно объяснить непрекратившееся еще существование клеветнической агитации. Мы приказываем правительству закрыть всякие Осваги, а правительство ничего не делает. Будь я министр внутренних дел, я бы в двадцать четыре часа искоренил все прокламации до единой. Ничего не делается, потому что большинство служащих в правительственных учреждениях, особенно высших, занимаются только критикой и постоянным дискредитированием власти, на службе которой они находятся.

Резолюция гласила:

«Потребовать от правительства энергичной борьбы с агитацией против Рады и уволить правительственных служащих, дискредитирующих краевую власть».

25 октября собралась Краевая (Чрезвычайная) Рада, созвать которую было постановлено вслед за убийством Рябовола. Законодательная Рада, стоявшая над душой правительства, влилась в Краевую.

Отслужили молебен. Священник Воскресенский в своей проповеди перед богослужением нарисовал картину первозданного хаоса и сравнил его с Радою, где множество настроений, группировок и партий.

— Но над хаосом носился премудрый дух божий, который создал из него гармоническое здание вселенной. И Краевая Рада, чтобы дать прочное законодательство родной Кубани, должна проникнуться, как некогда Моисей, духом премудрости божией.

Но едва замолкли божественные песнопения, как «цитадель народоправства» превратилась в «бычье стадо».

Приступили к выборам председателя, место которого оставалось свободным после смерти Рябовола. Линейцы выставили кандидатуру Сушкова, черноморцы — И. Л. Макаренко. Этот последний, человек горячий и довольно бестактный, подобно своему брату Петру, считался отъявленным демагогом-болтуном.

Большинство высказалось за Макаренко. Тогда депутаты от Лабинского отдела, часть от Майкопского и отдельные депутаты от других отделов демонстративно покинули залу.

После перерыва опять сошлись все вместе. Калабухов дал объяснения по поводу «договора дружбы», дословно повторив то, что писал в «Вольной Кубани».

— Договор в законном порядке передан на обсуждение Раде, — закончил свою речь Калабухов.

Правая сторона, лабинцы, отнеслась к его объяснениям крайне неодобрительно. Черноморцы тоже не все приветствовали договор.

Новый председатель Рады очень скоро обнаружил свои таланты. Говоря о внутреннем положении Кубани и критикуя деятельность атамана и правительства, он воскликнул:

— Счастливый Дон! Там много достойного генералитета. А бедная Кубань не могла породить даже двух-трех порядочных генералов.

Ген.-м. Звягинцев, помощник управляющего военным ведомством, возмутился и заявил горячий протест.

— Я имел в виду политическую незрелость кубанского генералитета, — пояснил свои слова Макаренко, после чего обрушился на Доброволию.

— Добровольческая армия требовала в Новороссийский базисный магазин 120000 пудов муки, в Туапсе и в Керчь — 30000 пудов. Армия же находится на Украине. Куда идет кубанский хлеб? Был такой случай, когда от Кубани потребовали 240 вагонов якобы американцам, в обмен на мануфактуру. Мануфактуру Кубань не получила, а за шпагат с нее Добровольческая армия взяла 140 вагонов. Нам говорят: все для нужд фронта, не смейте рассуждать. А казаки пишут с фронта, что вы много присылаете хлеба, а у нас бескормица.

26 октября раздался первый удар грома. В городе стало известно о том, что Деникин разослал атаманам и командармам телеграмму такого содержания:

«В июле текущего года между правительством Кубани и меджилисом горских народов заключен договор, в основу которого положена измена России и передача кубанским казачьим войском Северного Кавказа в распоряжение меджилиса, чем обрекается на гибель Терское войско. Подписавших договор при появлении их на территории вооруженных сил юга России приказываю немедленно предать военно-полевому суду за измену. Генерал Деникин. 25 октября. Таганрог».

27 октября на заседание прибыл Филимонов. Правая встала, как один. Центр частью сидел, частью

стоял. На левой — все сидели.

Атаман начал с жалобы на поведение парижской делегации, обострившее отношения между Кубанью и Добровольческой армией. Затем он огласил телеграфный приказ Деникина от 25 октября и сообщил:

— Я, что мог, то сделал. Телеграфировал Деникину, что в Париже был заключен лишь проект договора и что об отпадении Кубани от России говорить не приходится.

Калабухова попросили удалиться.

Начались страстные дебаты по поводу того, что делать с злополучным «договором дружбы». Курганский, глава правительства, настаивал на том, чтобы договор считать недействительным, делегацию же признать превысившей свои полномочия.

Но в Раде царил петушиный задор. Черноморцы слепо шли за «хведералистами». Макаренко взял верх: Рада постановила заняться обсуждением договора, раз он ей представлен.

28 октября прибыл в Екатеринодар Врангель. Рада пригласила его на заседание.

— До тех пор, пока у вас заседают изменники, моя нога не переступит вашего порога. Кроме того, в Раде раздаются оскорбления по адресу высших чинов армии, — ответил барон.

Слова Макаренки о недоброкачественности кубанских генералов задели его за живое. Он, хотя появился на Кубани с 1918 года, но, принятый в апреле в казачество, считал себя кубанцем, облачился в черкеску и папаху и не расставался с ними даже потом, в эмиграции.

Вместо Рады, Врангель отправился на секретное совещание с ген. Покровским, ген. Науменко и управляющим Освагом Доброволии профессором К. Н. Соколовым.

29 октября кубанский атаман и правительство, по требованию Рады, обратились к Деникину с телеграммой, в которой указывали, что Калабухов и другие за свои действия подлежат суждению краевого правительства, а существо договора — обсуждению Кубанской Краевой Рады, на рассмотрение которой передано все это дело. Члены парижской делегации, как дипломатические представители, должны пользоваться неприкосновенностью. Приказ о предании их суду нарушает права Кубани, а потому просят его отменить.

Таманский отдел потребовал, чтобы Рада отозвала своих делегатов с южно-русской конференции. Таковая все еще существовала.

Деникин на телеграмму ничего не ответил. Он поручил Врангелю руководить расправой с «хведералистами».

Засев в Пятигорске, среди терцев, до глубины души возмущенных «договором дружбы», барон сообщил атаману, что Кубань включена в район действий Кавказской Добровольческой армии и что командующим войсками тылового района назначается ген. Покровский. Последний, в свою очередь, уведомил Филимонова о своем назначении.

Начальник штаба Кавказской армии ген. Шатилов разъяснил, что, в виду малозаселенности и бедности в жилищном и продовольственном отношениях района Кавказской армии, главнокомандующий приказал включить в район ее и Кубань.[244]

Все эти телеграммы Филимонов огласил в заседании Рады 2 ноября, при чем доложил, что Кубань с самого начала входила в район Добровольческой армии, вследствие чего Деникин в праве включать ее или выключать из района военных действий. В виду распоряжения Деникина о расширении района Кавказской Добровольческой армии путем включения в ее тыловой район всей Кубани, ген. Врангель теперь является здесь высшим военным начальником.

Федералисты теперь воочию увидели, что затевается что-то очень недоброе. Но реагировать на все эти грозные приготовления они могли только одним путем — своими резолюциями. Обсудив все сообщенные атаманом телеграммы, Рада постановила:

1) распоряжение о включении Кубани в район Кавказской армии признать неимеющим силы;

2) вся гражданская власть и военная сила в пределах территории Кубанского края находится, как и прежде, в руках Рады и правительства; 3) кубанский войсковой атаман и правительство обязываются блюсти неукоснительно за соблюдением кубанской конституции и настоящего постановления.

Между тем в город начали прибывать войска. Ген. Покровский привез с собой с фронта отряд черкесов, отъявленных головорезов, готовых по первому слову вождя истребить все население города. В тот же день он объявил свой приказ № 1 о вступлении в должность командующего тыловым районом Кавказской армии.

В городе замелькали конные патрули.

Рада чувствовала, что почва ускользает у нее из-под ног. Никто ее не слушался и все ее постановления были пустым звуком. Комендант Екатеринодара ген. Чумаченко избил члена Рады Якунина. Рада постановила сместить буйного генерала с должности. Во время заседания 2 ноября кто-то из ложи журналистов громко крикнул по адресу депутатов:

— Мерзавцы!

Крикуна обнаружить не удалось. В Екатеринодаре безраздельно властвовал Покровский.

Рада уже хорошо знала, что из себя представляет этот вождь, которого она же возвела в генеральский чин из скромных штабс-капитанов.

Биография героя ноябрьских событий была помещена еще в 1918 году в «Донских Ведомостях».[245] Стоит привести выдержки из нее, чтобы иметь представление об этой, действительно, незаурядной личности, имя которой неизменно ассоциировалось с виселицей.

«Небольшого роста, тридцати с небольшим лет, с крупными, острыми чертами лица, ген. Покровский производит впечатление человека кипучей энергии, большой смелости и недюжинного ума. Первый коновод во всех шалостях, любознательный бездельник, читавший все, что угодно, кроме учебников, но всегда один из первых учеников сначала в корпусе, а затем в Павловском военном училище. По производстве в офицеры ему быстро надоедают строевые занятия, товарищеские кутежи и вечеринки. Ему хочется учиться, и в 1911 году он поступает в Политехнический Институт по отделу воздухоплавания, а затем и в воздухоплавательную роту. Наконец таки он нашел наиболее удовлетворяющую его сферу деятельности. Вечный риск и игра с жизнью, сильные ощущения как нельзя более соответствуют беспокойной и кипучей натуре молодого офицера.

На войне поручик Покровский получил авиационный отряд. Товарищи и подчиненные любят его, но не любят с ним летать. — «Уж больно отчаянный, того и гляди: и сам убьется и тебя убьет». Покровский — там, где риск. Во время корниловского мятежа он в Петрограде начальник штаба корниловской организации,[246] после же большевистского переворота попадает в кронштадтскую тюрьму, оттуда бежит на Кубань, объятую большевизмом. У правительства нет реальной силы. Покровский проявляет талант организатора и, благодаря ему, создаются партизанские отряды, оттягивающие падение Екатеринодара почти на два месяца. Покровский не только руководит, но и сам дерется.

«Дерется, как сумасшедший, но его самого не берет ни пуля, ни штык!» — говорят партизаны. После знаменитого эйнемского боя, где Покровский разбил противника, город встретил его с цветами, а Рада возвела сначала в чин полковника, а потом и генерал-майора.

Во время кубанского похода он мобилизовал казачьи станицы. Он не считается с потерями, так как, по его мнению, цель оправдывает средства. Часто только слепое счастье и необычайная дерзость спасают его самого и его полки от неминуемой гибели».

Небезынтересны политические взгляды Покровского: «В России должна быть военная диктатура во главе с ген. Деникиным, и диктатура длительная, по крайней мере до тех пор, пока жизнь государства не войдет в нормы, а затем будет созвано Учредительное Собрание, после новых свободных выборов, и оно уже само установит образ правления. До тех пор провинциями должны управлять губернаторы, поставленные диктатором; казачьими областями — выборные атаманы. Никаких правительств при атаманах не должно быть; они должны подчиняться Раде и нести ответственность перед диктатором».[247]

Открыто заявить, что Рада не нужна, даже и Покровский не осмеливался. Кроме того, в ноябре 1918 года он питал честолюбивую мечту попасть через Раду в кубанские атаманы.

«Слишком много живых нитей, связывающих меня с Кубанью неразрывно, а потому я считаю своим священным долгом служить на том поприще, к которому она меня призовет. Я только считаю, что конституция Кубани должна быть аннулирована и вся власть в крае должна быть передана в руки атамана, — ответил Покровский журналисту Туземцеву, когда последний спросил, как он смотрит на свою кандидатуру в атаманы».[248]

— Только бы мне добраться до булавы, а там я пропишу вам народоправство! — таков был смысл его речи.

Когда булава ему улыбнулась, когда Рада наотрез отказалась от предложенной им военной диктатуры, Покровский окончательно разошелся с кубанскими политиками. Он дискредитировал Раду, как только мог.

16 декабря 1918 г., в станице Кущевской, на станичном сходе, избравшем его «почетным стариком» станицы, он так аттестовал кубанских законодателей:

— Собралась кучка безумных людей и вздумала отбирать землю. Этого никогда не будет.

За обедом, перепившись, он начал производить в офицеры. Четырех казаков произвел в хорунжие, одного — в сотники и одного — в полковники; нескольких человек, в том числе и никогда не служивших в войсках, — в подхорунжие. То же самое проделал он и в станице Новопашковской, где очень многих казаков удостоил урядничьими нашивками.[249]

— Производить за рюмкой вина нельзя. Все эти производства утверждены не будут, — сказал Науменко.

— Вообще это поступки сумасшедшего. Нормальный человек так говорить и так делать не станет, — произнес член Рады полк. Феськов.

Кубанский атаман еще ранее, 13 ноября 1918 года, издал приказ, возбранявший начальникам отрядов самочинно производить в офицеры или лишать этого звания.[250] Покровский чихал на всякие приказы.

За год, который истек со времени освобождения Кубани, фигура Покровского обрисовалась во всю полноту. Несомненный садист, он ввел бессудные расправы в обычай и так безжалостно расправлялся с «причастными к большевизму лицами», что его товарищ по боевой работе Андрей Шкуро в сравнении с ним казался ангелом. Говорили, что в некоторых случаях он лично производил расправы. Однажды, захватив в плен старого кадрового полковника, служившего в Красной армии, он пригласил его к себе в вагон для беседы. Окидывая собеседника своим пронзительным, леденящим взглядом, он задал ему ряд вопросов. Полковник, привыкший за долгие годы службы ко всяким видам, отвечал совершенно хладнокровно и не подозревал ничего дурного.

— А, сволочь! У большевиков служить, — внезапно заревел Покровский, и полковник, с пробитым пулею черепом, грохнулся на пол.

В Кисловодске и Пятигорске он соорудил частокол виселиц. Прибыв на Дон в феврале 1918 года, украсил всю дорогу от Ростова до Кущевки столбами с повешенными «изменниками». В Камышине публично повесил пятерых «комиссаров».[251]

Имея большой опыт в области этого спорта, Покровский наконец таки добрался до «бычьего стада». Деникин и Врангель знали, кому поручить грязное дело.

— Твердый характер и громадная энергия ген. Покровского достаточно известны кубанцам, и, надо полагать, при нем в тыловом районе Кавказской армии будет вполне спокойно, — сказал журналистам «походный атаман» Шумейко, удалившийся, вместе с Врангелем, в Пятигорск, чтобы оттуда, из прекрасного далека, наблюдать за кровавыми действиями патентованного палача.

Науменко сам жаждал атаманской булавы и поэтому хотел остаться чистым и непорочным в отношении Рады, предоставляя палаческие обязанности Покровскому, человеку небрезгливому и без предрассудков.

Филимонов остался в Екатеринодаре, неся тяжелый крест ходатая по делам безнадежно промотавшегося расточителя. Он бегал, просил, умолял, уговаривал то Покровского, то членов Рады. Сам безропотно подчиняясь кому угодно, он убеждал и Раду облечься в одежду смирения. Между прочим, он предложил Раде утвердить новый закон об управлении краем и разойтись, чтобы не обострять отношений с Доброволией своими выпадами.

— Нас обуял страх за конституцию, но на нее никто никогда не покушался, — поддержал атамана его бойкий племянник, сотник Филимонов.

Рада, все еще не желая капитулировать, отвергла предложение атамана о самороспуске и занялась обсуждением поведения парижской делегации. Представитель иногородних, социал-демократ Коробьин, 5 ноября держал речь по поводу «договора дружбы»:

— Я слышал обширный доклад Калабухова и не слышал в нем ничего о России, а только о Кубанском крае. У кого нет России, того можно подозревать в измене и упрекнуть в самостийности. Парижская делегация просит о признании самостоятельности Кубани и включении ее в Лигу Наций. Она представляет карту своего кубанского государства. Но туда же явились представители и Украины, и Литвы, и Латвии, и горцев, и тоже со своими картами. Те горцы, с которыми заключен «договор дружбы», представили карту своего государства, граница которого проходит около самого Екатеринодара. А где же Россия? Куда они девали идею России?

Пока законодатели обсуждали доклад Калабухова, Покровский предъявил «цитадели народоправства», в лице ее главы — атамана, два ультиматума:

1. Рада должна выдать Калабухова, для суждения его, как изменника, в силу приказа Деникина от 25 октября.

2. Рада должна прекратить травлю Добровольческой армии.

Ответ должен быть дан в 12 часов дня 6 ноября. При этом Покровский предупреждал, что, если его требования не будут выполнены, он добьется своего силою.

В страшном волнении собрались законодатели на вечернее заседание 5 ноября. Рада походила на волка, которого окружила стая борзых и готовилась загрызть.

В городе от законодателей все бегали прочь, как от зачумленных. Казакоманство, которое ранее напускали на себя екатеринодарские обыватели из казаков, теперь как рукой сняло.

«Единонеделимцы» злобно улыбались по адресу народных избранников и радостно ликовали, когда надменно-сосредоточенный Покровский рысью проносился по Красной в сопровождении своих звероподобных телохранителей.

Филимонов огласил ультимативные письма.

— Ничего другого не остается, как подчиниться требованиям ген. Покровского, — грустно закончил атаман свои слова.

— Как? Неужели выдавать товарища? — раздались возгласы левой.

— Стыдно так говорить главе государства!

— Керенскому, на требование выдать Каледина, донцы отвечали: — «С Дону выдачи нет». А мы будем выдавать!

Во время перерыва, когда группы депутатов в частном порядке нервно обсуждали требование страшного генерала, председатель Рады И. Л. Макаренко, волнуясь больше прочих, подошел к Филимонову и бросил ему в лицо упрек:

— Какой вы атаман, если предлагаете полную капитуляцию перед насильниками. Вы должны сложить свои полномочия. Подайте мне булаву.

Атаман растерялся и водил глазами по сторонам, ища поддержки.

— Что вы делаете, Иван Леонтьевич! — попробовал усовестить обидчика председатель правительства Курганский.

— Молчать! — крикнул Макаренко. — А то я вас, как щенка выкину отсюда.

Совершенно потеряв самообладание, он погнал депутатов в залу и открыл заседание.

— Вы видите, — начал он, страшно волнуясь, — в критическую минуту атаман нас не защищает. У нас нет атамана. Атаман изменил Кубани и предался Добровольческой армии. В виду этого вся власть на Кубани принадлежит Краевой Раде. Кому атаман должен передать свою булаву?

Поднялся невообразимый шум. Многие повскакали с мест.

— Прошу слова! — робко потребовал атаман.

— Вам более нечего говорить, — отвечал ему председатель. Однако, большинство депутатов запротестовало против лишения слова главы государства.

Филимонов наконец заговорил. Отчаяние породило в нем некоторый прилив мужества, и он разразился градом упреков по адресу черноморцев, занявших непримиримую позицию.

— Во всей этой ужасной истории виноваты вы (он указал на президиум во главе с Макаренко), а не ваш атаман.

— У нас нет атамана! — вопили «хведералисты».

— Есть! Есть! — заглушали их линейцы.

Среди хаоса кое-как удалось поставить на голосование вопрос о доверии атаману, которого председатель Рады обвинил в измене Кубани.

Один случайный голос в пользу атамана решил исход заседания и предотвратил, быть-может, самые печальные последствия, неизбежные в том случае, если бы верх взяла шайка бесноватых и оголтелых кликуш.

Филимонов, потрясенный неожиданными для него результатами голосования, разрыдался. Макаренко же в недоумении глядел на депутатов.

— В виду такого, непонятного мне, поведения Краевой Рады, — заявил он наконец, — я вынужден сложить с себя полномочия.

Все безмолвствовали.

Понуря голову, поплелся оплеванный демагог вон из театра. Больше его не видали в Екатеринодаре до февраля.

Место Макаренки занял горец Султан-Шахим-Гирей.

В Раде сразу стало тише. Тон речей понизился. Даже намечалось «покаянное настроение», как выразился один депутат. Решили еще раз попытаться урезонить Деникина и отговорить его от кровавой расправы.

Филимонов отправился на телеграф, чтобы завязать переговоры с Деникиным по прямому проводу. Но его не допустили в аппаратную. Более того: даже не позволили отправить простую телеграмму Деникину. Везде хозяйничал Покровский.

Державная Рада и избранный ею глава суверенного государства попали в плен к крошечной шайке кавказских абреков и кубанских головорезов. Кубанский «народ» и не думал двигаться на выручку своих избранников.

Утром 6 ноября Калабухов, посоветовавшись со своими друзьями и узнав, что большинство Рады склоняется на путь мирного разрешения конфликта, сам отдал себя в руки кубанских военных властей. Его препроводили в атаманский дворец, где фактическим хозяином являлся не Филимонов, а Покровский.

6 ноября, с самого раннего утра, в Екатеринодар начали прибывать казачьи части из подгородней станицы Пашковской. Городской гарнизон весь встал в ружье.

На Красной гарцовал верхом Покровский во главе своего конвоя.

Никто из жителей не понимал, что такое происходит.

Войска выстроились шпалерами по главной улице, о^ атаманского дворца до Соборной площади. Зимний театр, как только собрались депутаты, окружили пластуны, конные черкесы и пулеметчики. Все прилегающие к театру улицы тоже почти сплошь заняли казаки и черкесы.

Члены Рады, собравшись, не знали, что делать, и ждали возвращения от Покровского Ф. С. Сушкова, которого еще до окружения Рады войсками Покровский вызвал к себе во дворец.

Наконец Сушков прибыл.

— Господа! — с дрожью в голосе заявил он. — Калабухов находится во дворце под арестом. Но генерал Покровский требует немедленной выдачи И. Л. Макаренко, П. Л. Макаренко, Ф.С. Манжула, К. А. Бескровного, Г. В. Омельченко, Ф. Воропинова и полк. Роговца. Если это его требование не будет выполнено немедленно, он пустит в ход войска, которые стоят наготове.

Обреченные сошлись в кучку и начали совещаться.

— Господа! — сказал Раде от лица их Петр Макаренко. — Мы решили добровольно явиться во дворец, так как надеемся, что от этого нашего поступка выиграют интересы Рады.

Царила тишина, необычная для «бычьего стада». На трибуну поднялся полк. Успенский, который только что вернулся с улицы.

— Генерал Покровский находится у дверей Рады. Если поименованные им лица не будут выданы, сюда войдут войска.

П. Л. Макаренко, Омельченко, Роговец, Манжула и Воропинов стали прощаться и кланяться Раде.

И. Л. Макаренко и Бескровный, выдачи которых также требовал Покровский, не прибыли на заседание. Первый ночью бежал из Екатеринодара, второй на следующий день добровольно отдался в руки Покровского.

Перед уходом из залы Воропинов задержался, чтобы произнести несколько высокопарных слов о любви к родине.

— Мы уходим, приносим себя в жертву родной Кубани. Пусть она будет счастлива! Без этой веры в будущее счастье ее лучше бы сейчас самому застрелиться, чем быть застреленному. Но с этой верой я смело иду.

— Прошу встать в честь ушедших! — дирижировал полковник Успенский.

Выполняя требование Покровского, Рада отпустила свой караул. На его место прибыли юнкера Кубанского Софийского училища.

Арестованных повезли на автомобиле, под усиленным конвоем, во дворец, по улицам, занятым войсками. Депутаты на своем крестном пути видели только погоны, кокарды, шашки, пики.

В тот же день Покровский арестовал еще нескольких федералистов, — Подтопельного, Белого, полк. Феськова, Жука, Балабаса. Начальник кубанского Освага, полк. Гончаров, на которого тоже охотился вешатель, успел бежать.

Раду очистили от наиболее заядлых врагов Доброволии. «Братва», лишенная вожаков, стушевалась. Теперь начали верховодить линейцы. Звезда Черномо-рья закатилась.

Покровский торжествовал победу над двумя стами безоружных болтунов. Он сообщил обо всем Врангелю в Пятигорск. Барон прислал следующий приказ:

«Прикрываясь именем кубанцев, горсту предателей, засев в тылу, отреклась от матери России. Преступными действиями своими они грозили свести на-нет все то, что сделано сынами Кубани для восстановления великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь. Некоторые дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами, договор, предающий в руки врага младшего брата Кубани — Терек, пытались развалить фронт, сея рознь в тылу и затрудняя работу атамана и правительства в деле снабжения и пополнения армии, чем оказывали содействие врагам России. Как командующий Кавказской армией, я обязан спасти ее и не допустить смуты в ее тылу. Во исполнение изданного мною приказа, командующим войсками тыла армии ген. Покровским взяты под стражу и преданы военно-полевому суду в первую голову десять изменников: Калабухов, Макаренко, Манжула, Омель-ченко, Балабас, Воропинов, Феськов, Роговец, Жук и Подтопельный. Пусть запомнят эти имена те, кто попытался бы итти по их стопам!»

Но покорность, которую проявили федералисты, сами отдавшись в руки палачей, обезоружила ярость врагов Рады. Не Врангеля, конечно; тем более не Покровского. Смягчился Деникин, увидя, что Рада обезврежена, заткнула глотку, и что в большом кровопускании нет надобности. Решили разделаться с одним Калабуховым, чтобы запугать Быча и не допустить его возвращения на Кубань.

Тотчас же после ареста вождей «хведералистов», Рада избрала делегацию для поездки к Деникину, чтобы принести ему свою повинную голову. Согласно наказу, эта делегация (глава ее — Ф. Щербина) должна была заявить, что: 1) кубанская делегация в Париже лишена Радою своих полномочий; 2) Кубанская Краевая Рада вновь торжественно подчеркивает решимость вести борьбу с большевиками до победного конца, в единении с Добровольческой армией; 3) в интересах успешной борьбы должна быть организована общая власть, с сохранением казачьих автономий; 4) следствие и суд над арестованными депутатами надлежит поручить кубанской власти; 5) арестованных следует освободить; 6) командование тылом Кавказской армии целесообразнее передать кубанскому атаману.

Теперь, когда грянул гром, не все рисковали явиться на глаза Деникину. Делегацию выбрали с трудом. Все отказывались от неприятной обязанности.

Деникин не стал разговаривать с осточертевшими ему кубанскими законодателями и уехал в Новочеркасск, чтобы предостеречь Круг от поддержки Рады. Таким образом Терек успокаивал Врангель, Деникин — Дон в то самое время, когда в Екатеринодаре чинил суд и расправу Покровский.

— Я был бы преступником, если бы не отдал приказа об аресте и суждении изменников, — сказал Деникин на Круге.

Умея довольно недурно говорить, он произвел сильное впечатление своей речью, в которой убедительно просил казачьих законодателей прекратить игру в политику, когда надвигается опасность, и установить в своих областях твердую власть, передав ее атаманам.

Выступление Деникина на Круге задержало обсуждение протеста Кубанской Рады, которая еще до ареста депутатов просила донских и терских избранников поддержать ее в борьбе с теми, кто посягает на суверенитет «цитадели народоправства». В Екатеринодаре тем временем произошли такие события, которые напугали Круг и сделали всякие выступления его в защиту Рады бесполезными.

Как только Калабухов очутился во дворце, Покровский немедленно назначил военно-полевой суд из своих головорезов: полк. Каменского, есаулов Лучева, Прудия, Зекрача и Хорина. Первый из них председательствовал.

Процедура суда происходила во дворце же, вечером 6 ноября.

Приговор гласил:

«Алексея Ивановича Калабухова, казака станицы Новопокровской, как признанного виновным в том, что в июне текущего года он, в сообществе с членами кубанской делегации Бычем, Савицким и Номитоковым, с одной стороны, и представителями горских народов Чермоевым, Гайдаровым, Ходзогоровым и Бамматовым, с другой, подписал договор, явно клонящийся к отторжению Кубанского края от государства российского и к покушению на передачу кубанских войсковых земель в распоряжение меджилиса, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 100, ч. 3 и 2, 101 и 108 угол, улож., - подвергнуть смертной казни через повешение».

— Утверждаю! — с восторгом начертал Покровский.

В городе жизнь шла обычным порядком. Население кубанской столицы ничем не реагировало на расправу с Радою.

7 ноября, утром, как всегда, вышел очередной, по счету 248-й, номер «Вольной Кубани». Без боевых статей. Без отчета о заседаниях Рады. В хронике значилось объявление:

«Завтра, в пятницу, 8 ноября, в Александро-Невском соборе состоится архиерейское богослужение, на котором священник о. Сергий Тихомиров скажет слово на тему: «Явися же ему, молящемуся в Гефсиманском саду, ангел с небеси и укреплял его».

Калабухов в это время уже качался на перекладине…

8 4 часа утра арестованных членов Рады под усиленным конвоем юнкеров препроводили из дворца в арестный дом, Калабухова же на виселицу, сооруженную на Крепостной площади.

Насытив свою извращенную страсть ужасным зрелищем, Покровский пожелал доставить бесплатное развлечение и жителям Екатеринодара. Труп оставили висеть на площади. В течение дня громадные толпы зевак совершали туда паломничество.

«Вечернее Время», захлебываясь от удовольствия, извещало 8 ноября ростовскую публику о казни изменника. Некий Н. Штиглиц посвятил Покровскому хвалебную статью, озаглавив ее «Смешное о печальном»:

«Вот что как-то рассказывал мне начальник железнодорожной станции, переживший события в каменно-угольном районе: «Стоял на нашей станции ген. Покровский со своим штабом. В нашем районе было неспокойно, бродил местный большевизм. В штаб сообщили, что из барака, где жили шахтеры, стреляли по разъезду кубанцев и ранили казака. Покровский живо распорядился. Барак оцепили, находившихся в нем арестовали. Однако они не выдали того, кто стрелял. Утром снова допрос. На этот раз выдвинули двух виновников. У Покровского раз-говоры коротки — веревка и сук. А остальным за запирательство 50 плетей».[252]

7 ноября, после казни Калабухова, Покровский приказал начальнику черкесской дивизии Султан-Келеч-Гирею арестовать заместителя председателя Рады Султан-Шахим-Гирея. Горец арестовывал горца. Квартиру жертвы по обычаю разгромили. При этом погиб злополучный проект «договора дружбы», хранившийся в портфеле Султан-Шахим-Гирея.

Покровский в этот день, конечно, находился в хорошем расположении духа. По просьбе ген. Гатогогу, члена Рады, он отдал ему арестованного черкеса на поруки.

8 ноября прибыл в Екатеринодар Врангель. Теперь ничто не мешало ему явиться в Раду: там больше не было изменников.

Депутаты решили встретить его стоя. На душе у них скребли кошки, но на своих лицах они старались изобразить ликование, когда победитель явился на заседание.

Гром аплодисментов приветствовал барона. Филимонов обратился к нему с речью:

— Ваше превосходительство, глубокоуважаемый Петр Николаевич! От имени Кубанского края, как глава его, приветствую вас, славный, доблестный вождь Кубанской армии.

Врангель поднялся на трибуну и поспешил излить перед Радой горечь своего сердца, перечисляя вины федералистов. Упомянул о том, что благодаря их злостной агитации его армия не получала подкреплений; не умолчал и об уязвлении своего самолюбия известными словами И. Макаренко о кубанских генералах.

— Когда моя армия наступала на Царицын, в некоторых полках было по 30–40 шашек, а в полковых повозках по 400 человек. На Кубани была объявлена мобилизация 6000 лошадей. Но мы их получили лишь через два месяца, тогда, когда Рада разъехалась на каникулы. Моя армия нуждается в пополнениях. Я рассчитываю, что вы мне их дадите. Теперь плевелы удалены из вашей среды. Я сейчас уезжаю на фронт. Так могу ли я передать моим орлам, что их отцы и братья, члены Краевой Рады, как один, придут им на помощь?

— Просим, просим, ваше превосходительство!

Перед уходом генерала сотник Филимонов, молодой, но из ранних, рискнул замолвить от лица Рады слово за арестованных:

— Краевая Рада единогласно обращается к вам от чистого сердца и во имя спокойствия края с просьбой освободить их и передать в наши руки.

Врангель ничего положительного не обещал, но заверил законодателей:

— Будьте спокойны, никто не посягнет на ваши вольности.

Рада тотчас же поспешила изменить конституцию. Без прений (это в Раде!) были приняты единогласно (!) следующие предложения П. М. Каплина:

1. Кубанский край мыслит себя неразрывно связанным с единой, великой и свободной Россией.

2. Борьба в союзе с Добровольческой армией до конца за возрождение великой России через Всероссийское Учредительное Собрание.

3. Двухпалатная система упраздняется; функции Законодательной Рады переходят к Краевой, избранной на основании особого закона.

Особая делегация отправилась к Врангелю, чтобы сообщить ему об этих новшествах.

Унижение и лесть помогли. 9 ноября ген. Покровский уведомил Раду, что он, на основании полномочий, полученных от Деникина, гарантирует жизнь арестованным членам Рады, каков бы ни был приговор суда. Вскоре он передал Раде полученную им от Деникина телеграмму такого содержания:

«Твердо верю, что кубанское казачество осудило искренно обманувших доверие выборных людей, ведших край к гибели. Не желая проливать лишней крови, приказываю помиловать арестованных членов Рады и заменить угрожавшее им по суду наказание высылкой за пределы России».

— Генерал Покровский блестяще выполнил все мои приказы, которые я передавал ему из Кисловодска по прямому проводу, — сказал Врангель в беседе с журналистами. — Фронтовое казачество чуждо всякой самостийности. Я уверен, что теперь моя армия будет обеспечена всем необходимым и почувствует на себе заботы матери Кубани.

Черноморская земская управа приветствовала, в письме к Покровскому, проявленную им твердую государственную власть и ходатайствовала об устранении экономического гнета Кубани, воспрещавшей свободный допуск в Черноморскую губернию продовольственных продуктов и фуража.[253]

9 ноября Рада избрала нового председателя на место бежавшего И. Л. Макаренко, а десятого провожала Филимонова, который так мотивировал причины своего ухода в отставку:

— Теперь, когда борьба с большевиками ведется на большом фронте уже не маленькими отрядами добровольцев, а широким фронтом русской армии, теперь заботы о безопасности Кубани от нас отошли на второй план. В настоящий момент мы все горьким ударом судьбы приведены к единомыслию и согласованности. Надо надеяться, что с сегодняшнего дня жизнь, устроение жизни и работа краевых представительных учреждений пойдет нормально. Это одна сторона. Другая — это то, что вы приняли новое положение об управлении Кубанским краем, существенно изменяющее положение атамана. Права и обязанности атамана при расширении приняли другие рамки, другой смысл, чем те, при которых был избран я. Третья сторона — я не объединяю всех слоев населения. Здесь, в Раде, не скрывали чувства враждебности ко мне. Все это, вместе взятое, обязывает меня добросовестно заявить, что настал момент, когда я должен сложить полномочия войскового атамана.

— Просим! Просим! — раздались возгласы. Атаман-баба уступил место другому, ген. Успенскому. Кубань как-будто обновлялась.

Даже Шкуро, презиравший Раду, теперь прислал ей приветствие:[254]

«От всей души желаю собравшимся членам Рады наконец дать родной Кубани так долго жданные порядок и законность».

14 ноября ген. Покровский, закончив свою миссию в тылу, выехал на фронт.

«Русская армия, — писал Деникин в приказе от 11 ноября за № 2667, - в непомерно тяжелых боях льет кровь за освобождение России, за счастье народа, за русскую долю и казачью, а в то же время безудержное политиканство, неправда, ябедничество, грабежи, спекуляция, жульничество разрушают то, что создает кровь. В кубанском представительном учреждении в течение года небольшая кучка людей вела поход против русской армии, русского национального единства в содружестве с отторгнувшимися от России и изменившими ей окраинами. Я долго ждал, что учреждение само осудит казаков, ведущих казачество к гибели; но этого, к сожалению, не случилось. И потому, не посягая на существование выборных казачьих установлений и казачьих вольностей, прежней и нынешней ролью казачества заслуженных, я применил власть главнокомандующего к преступникам. Перед лицом смертельной опасности, угрожавшей делу спасения России, я призываю командующих армиями, казачьи правительства, войсковых атаманов, Круги и Раду, в пределах принадлежащих им прав, помочь мне суровыми и беспощадными мерами расчистить тыл».[255]

Эс-эрствующих самостийников сократили.

На Дону П. М. Агеев, которого считали единомышленником кубанских федералистов, сложил с себя полномочия заместителя председателя Круга и добровольно закатился в тень, не желая служить яблоком раздора между Доном и Доброволией.

Но кубанских казаков, не взирая на екатеринодар-ское действо, не могли заставить ополчиться против большевиков.

Труп Калабухова не спас великой и неделимой.

Примечания:

2

По странности судьбы, как пишет Калинин, только в Советской России автор получил возможность осуществить мечту своей жизни.

24

Атаманцы — казаки б. лейб-гвардии атаманского полка, формировавшегося из представительных донцов, большей частью с громадными бородами.

25

Журнал «Донская Волна», г. Ростов, 1919 г., № 30.

242

Добровольческая армия, покровительствуя покорному ей терскому казачеству, в отношении горцев продолжала царскую политику угнетения. Ближайшие к терцам горцы-ингуши подняли страшное восстание. По сообщению «Вольной Кубани», 22 июня на ст. Назран, при погрузке эшелона ингушской бригады, появилась банда, численностью до пятисот коней, со стороны Экажевского аула и, не взирая на присутствие бронепоезда, наблюдавшего за погрузкой и долженствовавшего предупредить кубанские и терские части, напали на своих же, разогнали их, арестовали командира бригады и офицеров, одного убили. Затем они заняли несколько терских станиц.

243

Это письмо Калабухова напечатано в «Вольной Кубани», № 239. По словам газеты «Терец», после пребывания ингушей в ст. Фельдмаршалской осталась только одна полуразрушенная школа; все остальные постройки сожжены, плановые места перепаханы и засеяны картофелем. («Вольная Кубань», 1919 г., № 163.)

244

Согласно «Положения о полевом управлении войск в военное время» район каждой неотдельной армии определяется главнокомандующим и делится на войсковой и тыловой. Это же «Положение» определяет права командующих неотдельными армиями в отношении управления своего района.

245

№ 54, от 8 ноября 1918 г., статья «Ген. Покровский» Ник. Туземцева.

246

Едва ли это верно. Во всяком случае в белом стане находились другие лица, которые приписывали себе ту же роль-руководителя петроградской организации корниловцев.

247

«Донские Ведомости», 1918 г., № 54.

248

Там же.

249

Станицы Кущевская и Новопашковская входят в состав Ейского отдела. Об этих художествах Покровского представители станиц доложили на заседании Отдельской Рады, собиравшейся в январе, в присутствии тогдашнего председателя правительства Ф. С. Сушкова и члена правительства по военным делам ген.-м. Науменко.

250

№ 336.

251

Науменко достиг своей цели в 1921 году на о. Лемносе!

252

«Вечернее Время», г. Ростов, № 407, от 8 ноября 1919 г.

253

Доброволия в это время объявила экономическую блокаду Дона и Кубани, не допуская в них никаких товаров из районов, где она властвовала безраздельно. Такая мера была вызвана тем, что донское и кубанское правительства, в целях предупреждения вздутия цен на предметы питания, воспрещали вывоз их из своих областей.

254

12 ноября.

255

«Донские Ведомости», № 259, от 13 ноября 1919 г.