VII

«Союзники»

Флот Антанты, пройдя побежденный Босфор, проник в Черное море.

Союзники, казалось, стремились на помощь белым армиям юга России. Офицерство, главное ядро белого стана, привыкнув видеть в англичанах и французах соратников по мировой войне, не допускало мысли, чтобы союзники не помогли белым сокрушить большевиков, заключивших мир с немцами. Многие, более того, рассчитывали, что союзники, справившись с Германией, сами явятся в Россию, чтобы придушить большевизм. Не надеясь на свои силы, ждали спасителя извне.

Напрасно разумные люди предостерегали от излишнего увлечения «бескорыстными» заграничными друзьями.

Краснов, якшавшийся с немцами, хорошо знал цену германскому бескорыстию. Недаром 16 августа он уверял «державного хозяина» земли донской, что Россию спасут во всяком случае не иностранцы и что всякое вмешательство последних в русские дела только хуже разорит страну.

Харламов тоже не верил, чтобы союзники дали свои войска для «спасения» России.

«Председатель Войскового Круга В. А. Харламов, — писали «Донские Ведомости» 7 ноября,[38] — в беседе с журналистами заявил, что первой задачей всех образовавшихся правительств должна быть борьба с большевиками. Надеяться всецело на союзников нельзя, ибо роль союзников сведется лишь к занятию важнейших узловых станций на юге России. Отпор же большевикам нужно дать собственной армией».

Харламов зря не говорил. Член кадетской партии, он имел постоянную и притом более или менее доброкачественную информацию о настроениях заграницы.

Тем не менее союзников ждали.

Ждали страстно, нетерпеливо.

Больше всего — Добровольческая армия. Она, обладавшая, несмотря на свою безземельность, тенденцией представлять на юге общерусскую власть, ждала сильной поддержки извне. Союзники, не имевшие понятия ни о Доне, ни о Кубани, хотели говорить о старых долгах с теми, над знаменами которых витала тень прежней России. От Сазонова и Маклакова они слыхали только об одной истинно-Русской армии — Добровольческой.

Престиж Доброволии при появлении союзников поднимался очень высоко. Теперь должны были замолкнуть кубанские шавки; донской атаман, скомпрометированный дружбой с немцами, должен был обуздать свою гордыню.

В екатеринодарских газетах в начале ноября приводилась беседа с «высокоавторитетным лицом», которое заявило журналистам:

— Союзники на Добровольческую армию смотрят как на основу своей деятельности по объединению России и освобождению ее от большевиков. Всякое государство или государственное образование, которое своим сепаратизмом мешало бы объединению разрозненных частей Великой России, они считают своим врагом. Лицом, которое могло бы взять главное командование, они считают ген. Деникина. Союзники обещают неограниченную помощь деньгами, оружием, снаряжением и всевозможными медикаментами. В Новороссийск уже доставлено 6 миллионов патронов, и тысяч винтовок. Скоро прибудут танки».[39]

Их так страстно ждали, такие возлагали на них упования! Но все еще ни один союзнический представитель не приезжал в Екатеринодар. Становилось просто невтерпеж!

На фронте начинали терять веру в союзников. Там не читали газет и с минуты на минуту ждали целые корпуса коричневых сипаев, целые легионы сенегальских стрелков.

Большевиков ругали за то, что они продали Россию немцам. Газеты ежедневно писали, что в рядах советских войск — латыши, китайцы, киргизы и еще бог весть, какая нечисть. Но никто в белом стане не считал предосудительным идти бок-о-бок с наемными темнокожими очищать священный Кремль от большевиков.

— Союзники! Где же союзники? Хотим видеть союзеников.

Власти предержащие прибегли к имитации. Выдали широкой публике за союзнических представителей первых попавшихся англо-французских моряков.

12 ноября Екатеринодар торжествовал. Улицы запрудились праздничными толпами. Всюду царило ликование и радость. Потому что прибыли, наконец, союзники!

Роль первой ласточки разыграли несколько офицеров с английского сверх-дредноута «Ливерпуль» и французского дредноута «Эрнест Ренан» во главе с капитаном 1-го ранга Лепноу. Для них, соскучившихся на море, это была довольно приятная увеселительная прогулка.

Они охотно ехали, куда их везли; ходили, куда вели. Особенно охотно пили и ели то, что им предлагали.

Если позже сам неподдельный представитель короля Англии на юге России ген. Бриге сознавался, что, отправляясь в Россию, не имел представления о Екатеринодаре, то эти гастролеры-моряки, направляясь в Екатеринодар, не имели ни малейшего понятия о России. Их увеселительную прогулку по Кубани можно сравнить разве с путешествием Санчо-Панчо по «острову Баратории», с тою лишь разницей, что здешняя толпа принимала их всерьез за сколько-нибудь значащие величины, тогда как бедного оруженосца Дон-Кихота встречали торжественно лишь ради потехи.

В Раде, куда гастролеров тоже завезли, простодушные законодатели плакали от восторга. Так, по крайней мере, уверяли репортеры «Вольной Кубани».

— Мы, демократическое казачество, — ораторствовал перед «союзниками» П. Л. Макаренко, — ни на минуту не допускаем мысли, чтобы наши союзники, великие демократии мира, посягнули на наше демократическое устройство и помешали нам создать прекрасное здание великой, свободной и федеративной республики.

Каждый приписывал союзникам то, что ему самому хотелось. «Единонеделимцы» — стремление восстановить единую, «хведерасты» — создать федеративную. Союзники же, настоящие, желали одного: возместить свои протори и убытки. Эти же союзники, что явились на гастроли, хотели лишь хорошенько выпить и закусить.

Их чествовали банкетом. Они ели и молчали. Лишь один из них буркнул что-то в роде речи. Для широкой публики ее перевели так:

«Прежний союз России с нами прервала на некоторое время какая-то кучка авантюристов. Но теперь, с этого дня, этот священный союз возобновляется. В этот прекрасный день все мы, здесь присутствующие, дадим друг другу клятву, что этот союз никогда не будет нарушен». Если «делегаты» больше пили и ели, нежели говорили, зато своя братия чесала свои языки что есть силы. Говорили, конечно, не для иностранцев: они все равно ничего не понимали по-русски. Разглагольствовали сами для себя и друг для друга, так как тут на обеде, за шампанским, столкнулись Дон, Кубань и Доброволия.

Каждый из представителей этих трех политических организаций высказывал то, что требовалось заявить на политическом собрании по вопросу дня. Добровольческий генерал Карцев, например, доказывал спасительность монархии для России.

С нетерпением ждали речей донцов. Знали, что их языком будет говорить Краснов. Всех интересовало, как-то выкрутится на этот раз союзник кайзера.

— Всякий знает, — начал свою речь ген. Смагин, представитель Краснова при Добровольческой армии, — что в союз с немцами заставили нас вступить обстоятельства. Мы принуждены были согласиться на обмен хлеба и шерсти на оружие и патроны, что и дало нам возможность создать Донскую армию. О! как страстно, как нетерпеливо мы ждали вас, господа союзники. Как надеялся наш атаман ровно год тому назад, в октябре прошлого года, когда он шел освобождать Петроград с 3-м конным корпусом, что вы с севера придете к нему на помощь. Как ждали вас здесь в январе этого года, когда не все еще было потеряно, когда так легко было нам помочь. Вы пришли сюда, на места, занятые Добровольческой армией. Поддерживая ее, не забудьте и Южную армию и окажите помощь и ей. Она ведь стремится, — во главе со своим вождем, ген. Ивановым, который некогда своим наступлением в Галиции поддержал вас во время боев под Верденом, — к общей цели великих наций.

Под конец маститый генерал перешел на молитвенный лад.

— Мы так привыкли любить вас за это время, так привыкли смотреть на вас как на родных братьев, что и теперь со слезами умиленной радости мы говорим вам: здравствуйте, родные; здравствуйте, братья наши! Да будет благословен день и час вашего прихода.

Чтобы продемонстрировать перед «союзниками» мощь всевеликого войска Донского, «атаман Зимовой станицы» при кубанском правительстве ген. Ажинов, сейчас же вслед за речью Смагина, сообщил:

— Мы, донцы, рады поделиться своими успехами. Сегодняшняя сводка нашего штаба гласит, что Донская армия заняла Лиски и одержала крупную победу под Евстратовкой, захватив на разъезде Бодбаево 1200 снарядов и 50000 патронов.

Краснов, практик большой руки, остался верен себе. Лишившись купленной помощи немцев, он охотно соглашался купить помощь Антанты, о чем без стеснения заявлял всему миру через Смагина. Но при этом ни на миг не отказывался от конкуренции с Доброволией по части «спасения» святой Руси.

Представитель Донского Войскового Круга П. И. Ковалев, отражая мысли Харламова, тоже произнес речь.

— Я, как участник почти всех войсковых кругов, категорически утверждаю, что в числе главнейших постановлений, которые выносили донские казаки, неизменно фигурировала резолюция: быть верными до конца нашим союзникам. Если потом случилось нечто иное, то не мы тому виной. С стесненным сердцем, с гнетущим чувством переживали мы тягостные немецкие дни. Но, чтобы быть справедливым, я должен сказать, что у нас на Дону имеется весьма незначительная группа лиц, которые не прочь были повергнуть Тихий Дон под пяту немецкого солдата. Эти лица не прочь были… Впрочем, об этом подробно пока не стоит распространяться. Но Войсковой Круг, но гуща народная неизменно питала глубокие симпатии к нашим верным союзникам и теперь ждет, не дождется сказать на своей донской земле тем, кого мы ныне так радостно приветствуем: добро пожаловать, дорогие гости, несущие нам свободу, равенство и братство.

Деникин из этой речи мог понять, что руководящие слои Войскового Круга далеко уже не так тесно связаны со своим атаманом-германофилом.

Хлестаковы, кутившие у Антона, только не Сквозник-Дмухановского, а Деникина, не успели еще прочухаться с перепоя, как на юг России прибыла всамделишная английская миссия, во главе с генералом Пулем. Он разбранил шаловливую молодежь, предвосхитившую ту встречу, которая по праву следовала ему.

Однако, и ему устроили ряд банкетов, на одном из которых он такими словами заключил свою приветственную речь.

— Позволю себе указать на один урок прошлого. С начала войны у нас в Англии не было политики.

Была одна партия, которая стояла за Англию. Я не сомневаюсь, что вы бросите политику и будете дружно работать для достижения единой цели — единой России.

В Новочеркасск Пуль не поехал. «Союзники» обходили Дон. Это невнимание порождало массу слухов, особенно на фронте. Враги атамана пускали шепотки:

— Союзники поддерживают только добровольцев. Краснова они не признают. Пока Краснов царствует, Дону не видать от них никакой помощи.

Казачьи сердца сжались, боясь полной изолированности Дона. Неказачьи офицеры, служившие в Южной и Астраханской армиях ради больших окладов и безопасных должностей, стали побаиваться, как бы впоследствии, при восстановлении России Доброволией с помощью Антанты, им не поставили в вину службу у Краснова.

Стояла уже зима. Казаки, плохо одетые и обутые, воевали все хуже и хуже. Войне не предвиделось конца, а это более всего обескураживало станичников и заставляло думать о примирении. А тут еще союзничья опала…

Краснову приходилось изобретать какой-нибудь фокус, который не заставил себя долго ждать.

Севастопольский агент Краснова, адмирал Кононов, выследил, когда союзники отправили в Азовское море, для обследования условий плавания и для измерения глубин, миноносцы: французский «Бриссон», английский «Свен» и какой-то американский угольщик. Выпросив у командования союзной черноморской эскадрой разрешение почествовать моряков, отправленных в Азовское море, Кононов забрал в Таганроге офицеров с «Бриссона» и «Свена» и повез в Новочеркасск.

В «делегацию» союзников входили англичане — капитан Бонд, лейтенанты Блумфильд и Монро, французы — лейтенанты Кошэн, Дюпрэ и Фора. Они прихватили с собой полдюжины матросов.

Одновременно с этими гастролерами отправился в Новочеркасск из Екатеринодара французский агент г. Эрлиш, нынешний член палаты депутатов.

Краснов блеснул своим уменьем устраивать празднества. Даже враги не могли отказать ему в этом таланте. Он задался целью создать возможно большую шумиху, чтобы поразить союзников величием Дона и доказать фронту лживость врагов, утверждавших, что для союзников донские казаки — пасынки.

25 ноября стольный город Тихого Дона расцветился как павлиний хвост. Над домами развевались донские флаги. Старую деревянную арку, сооруженную на Крещенском спуске (улица от вокзала в центр города) перед собором, украсили флагами Антанты. На вершине ее водрузили звездчатый флаг Соединенных Штатов.

В этот день русский трехцветный флаг развевался в Новочеркасске лишь над единственным домом, где помещалась канцелярия представителя Доброво-лии на Дону, генерала Эльснера.

Отменялись занятия в правительственных учреждениях и учебных заведениях. Студентов Политехнического Института выстроили на Соборной площади.

В Новочеркасске, кроме юнкеров и атаманского конвоя, не квартировало никаких войсковых частей. На парад выгнали всю нестроевщину, до штабных писарей и кашеваров включительно. Краснов хотел показать союзникам, сколь обильна пушечным мясом земля донская. Чтобы придать нестроевым командам вид воинских частей, им накануне выдали из войскового музея старые знамена, некогда гулявшие с Платовым по всей Европе.

День выдался на редкость хмурый и противный. Город опеленала сине-молочная мгла.

«Войска» выстроились шпалерами от вокзала до собора, вдоль всего Крещенского спуска. Сзади них разместились толпы школяров, чиновников и всякой публики.

Несмолкаемое ура сопровождало триумфальный проезд «союзников» по живой улице. Кричали, не ^ка-лея глоток, но и разочаровывались, видя перед собой не почтенных государственных мужей, олицетворяющих мощь Антанты, а белогубых щенков, годных разве для выпивок с застольными речами.

Последний автомобиль уже совсем нарушал серьезность и благочиние торжественной встречи. На нем везли простых матросов. Один из них, большеголовый янки, в широчайших клетчатых штанах, видимо, уже изрядно приложившийся к виски, разевал свою глотку, махал руками и притоптывал ногами. Но его вопли заглушались приветствиями толпы и колокольным трезвоном, который раздался на соборной колокольне, когда автомобили проезжали через арку.

На паперти величественного собора союзников встретило духовенство, во главе с епископом. Затем начался молебен. Устраивая эту церковную церемонию, Краснов хотел подчеркнуть благочестивым англичанам, что казачество чтит религию.

Вечером, как водится, торжественный обед у атамана, по меньшей мере, персон на двести.

Хозяин произнес речь на французском языке, которым владел в совершенстве. Он оправдывался в вынужденном союзе с немцами и просил помощи у союзников.

— Казак на фронте устал. Его силы изнемогают. Союзники должны помочь нам, если не хотят, чтобы через два-три года советский фронт появился на Рейне.

Он, который еще не так давно боролся с большевиками в союзе с немцами, теперь пугал Антанту союзом немцев и большевиков.

Г. Эрлиш отвечал атаману на таком ужасном русском языке, что на обеде не хохотали только из приличия, но впоследствии, на дружеских пирушках, участники обеда довольно часто имитировали эту речь. Прочие «союзники» отказывались от словесных выступлений, ссылаясь на то, что они не правомочные представители.

Зато, подвыпив, они разошлись, но только не по части речей. Когда великолепный оркестр сыграл донской гимн «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон», они заявили, что хотят слышать русский национальный гимн. По их требованию сыграли «Боже, царя храни».

Это им больше понравилось.

Под конец парадный обед превратился в шумную попойку. Шкуро, находившийся в качестве гостя, отплясывал лезгинку. Один из гостей французов пристал к епископу Гермогену, убеждая его тоже танцовать:

— Dansez — vous, le pope russe.[40]

В городе зажгли иллюминацию. «Ермаков»[41] на ее устройство не жалели. Однако густая мгла помешала поразить гостей световыми эффектами.

Утром — панихида на кладбище, на могиле Каледина, Митрофана Богаевского и других покойных вождей Дона.

«Они прибыли к нам издалека, — заливался репортер «Донских Ведомостей», описывая панихиду, — оттуда, где их родные луга омываются водами красавицы Сены и вечно хмурой Темзы… И вот они у нас, у наших дорогих, незабываемых могил, пришли излить вместе с нами неизбывную тоску о павших, пришли утешить нас, воскресить в нас увядающую веру в избавление».[42]

Здесь, перед панихидой, над прахом Каледина и «донского баяна», произошел маленький инцидент, почти незаметный, но интересный для характеристики людей той эпохи.

Краснов давно хотел привлечь на свою сторону талантливого публициста Виктора Севского, который афишировал в своем журнале «Донская Волна» врагов атамана, «степных» генералов. Теперь представился удобный случай для примирения.

Редактор «Донских Ведомостей» H.A. Казмин, по поручению Краснова, привез на панихиду Севского. Если бы последний пошел на мировую, т. е. продал бы свое перо, Краснов хотел дать ему сразу же достойную работу. Предполагалась поездка «союзников» на Донской фронт и требовался талантливый корреспондент, чтобы возможно крикливей расписать это событие в газетах.

Быть-может, дело и пошло бы на лад, но все испортила женщина, «тетя Лиза». Так почти весь Новочеркасск звал вдову покойного «донского баяна», Е. Д. Богаевскую. Ей показалось обидным, что Краснов, прибыв с союзниками на могилу Каледина и ее мужа и начав здороваться с дамами, приложился не к ее первой руке. Почувствовав «себя уязвленной, она сейчас же начала внушать щепетильному и раздражительному, как все чахоточные, Севскому о том, что атаман в лице ее задел и ее покойного мужа, друга и единомышленника публициста. Этого было достаточно. Севский лишний раз убедился в неуважении Краснова к идеологу казачьей демократии и спешно уехал с «тетей Лизой» тотчас же по окончании панихиды.

Примирение не состоялось. Краснову не удалось отвлечь от оппозиции рекламных дел мастера. Предстоящая поездка на фронт лишилась пера, которое могло бы достойным образом воспеть ее стихами и в прозе.

После панихиды — обед в Войсковом Круге.

Если у атамана преобладала военщина, то здесь верх брал статский элемент. Украшением стола служил один рослый, благообразный «дидок» в чекмене, обладатель огромной рыжей бороды, член круга из казаков-старообрядцев.

На беду, ни один донской законодатель не говорил на иностранных языках. Пустились на хитрость. Редактора официоза, Н.А. Казмина, знавшего французский язык, выдали за члена Круга и он приветствовал гостей от донского представительного учреждения.

После обеда гостям захотелось посмотреть «les cosaques au natureb. Особенно интересовали их казачки.

Решено было съездить в подгороднюю Кривянку.

Автомобили с гостями понеслись по Платовскому проспекту. Публика, гулявшая по этой улице, удивилась до крайности, увидя, что вереница машин подкатила к дому № 5, в котором отнюдь не помещалось никакого правительственного учреждения, так как вывеска гласила:

КАХЕТИЯ. Шашлычная-Погреб А. X. Циклаури.

«Союзники», красные, с возбужденными лицами, продолжали сидеть в автомобилях, Видимо, в этом учреждении они не предполагали заниматься тою же важной работой, в которую ушли с головой в последние два дня.

В погреб направился переводчик. Нужно было взять с собой в станицу вина, чтобы облагодетельствовать господской чаркой казаков и казачек.

Деловая работа двух последних дней сказалась и на переводчике. Он имел достаточно силы, чтобы перейти тротуар, но, спускаясь в погреб, запнулся на первой же ступени и кубарем полетел вниз.

Лакеи подхватили мученика служебного долга. У него сочилась кровь из широких ссадин на руках и на голове.

Знатные иностранцы, как ни были пьяны, но застыли от ужаса, когда их ментор, весь в крови, предстал перед ними, выведенный под руки из погреба.

Поездку в Кривянку отставили, тем более, что в тот же вечер предстояло совершить еще один важный акт для заключения вечного союза между Доном и Антантой, а именно — пировать в войсковом офицерском собрании на традиционном празднике георгиевских кавалеров. 26 ноября — день святого Георгия победоносца.

«Донские Ведомости» расписывали, как умели, эти «союзнические» торжества. Для придания гостям большего удельного веса их порядком повысили в чинах, а старшего из англичан, капитана Бонда, газета титуловала лордом. У нас, мол, в гостях лорды, не то, что у Доброволии.

Газеты «единонеделимцев», уличая Краснова в беспринципности, указывали на то, что еще вчера он лобызался с немцами, а сегодня блудодействует с союзниками, тогда как Добровольческая армия всегда сохраняла верность Антанте.

— Ей нетрудно было сохранить свою непорочность, — как-то раз высказался Краснов по поводу этих упреков. — Я получал от немцев, с Украины, снаряды и патроны и, омыв их в водах Тихого Дона, чистенькими передавал их Деникину.

Торжества в Новочеркасске затянулись, по русскому обычаю, на три дня. Потом отправились на ближайший фронт, опять целою гурьбою. Статские — во фраках, так как не успели переодеться после очередного торжественного возлияния. В Кантемировке командующий Южной армией ген. Иванов сначала принял таких гостей за официантов.

За обедом у Иванова уже забыли всякий этикет. Дряхлый хозяин, потрясая своей черноморовской бородой, превратился в конферансье.

— Слово принадлежит его сиятельству лорду Бонду, — возглашал он.

Бедного англичанина заставили произнести тост на русском языке по тексту, написанному латинскими буквами.

— Я пью за здоровье генерала Краснова, — кое-как, с грехом пополам, прочитал он начало.

Дальше шло: «Главнокомандующего армиями Дона». Произнося длинное слово, да еще со звуком «щ», который иностранцы вообще не осиливают, глава «делегации» окончательно сломал себе язык, что вызвало взрыв хохота.

Инициатива этой, пожалуй, неуместной шутки принадлежала А.Ф. Аладьину, члену 1-ой Государственной Думы. Он, как и множество «всяких чинов людей», коптил небо на юге России, промышлял, чем бог пошлет, но присутствовал решительно на всех обедах с союзниками, так как отлично владел английским языком. Со времени появления союзников он нарядился в английскую военную форму, характерную, между прочим, ремнями, перекинутыми от пояса через плечи. Его видели то в Ростове, то в Екатеринодаре, то в Новочеркасске, и везде с трубкой во рту, которую он беспрерывно курил, чтобы совсем походить на англичанина.

Разрешая меньшей братии развлекать «союзников» разными милыми штуками, неизбежными под пьяную руку, Краснов не упускал из виду самого главного: демонстрации перед ними военной мощи Дона, единения между вождем и казаками и преданности «народа» донскому властелину.

Из Кантемировки (станция на железной дороге Ростов-Воронеж) доехали на автомобилях до Бутурлиновки, богатой воронежской слободы, в которой процветает производство обуви. Двинулись было тем же способом и в расположение войсковых частей, но некоторые машины попортились. Пришлось разыскивать русские тройки, так как здесь царствовала настоящая зима.

Кортеж троек сопровождали конные гундоровцы, казаки лучшего и наиболее отличившегося полка, названного так по имени станицы Гундоровской (Донецкого округа).

Вечерело. Тьма становилась все гуще и гуще.

Вдруг сноп электрического света озарил путь. Это в Бутурлиновке направили вслед кортежу прожекторы, отбитые у красных. Падал снег и нежно искрился в ослепительных лучах искусственной луны.

Картина получилась феерическая.

Приехали в место расположения резерва. Близко к боевой линии Краснов опасался везти гостей. Мало ли что могло случиться?

Артиллерийская часть, заранее предваренная о приезде гостей, выстроилась по тревоге в 7 минут.

Потом подъехали к «гундорям», Гундоровскому полку.

По словам корреспондента, описавшего в «Донских Ведомостях» это путешествие, быть-может, не так талантливо, как это сделал бы В. Севский, но зато подробно и тоже не без прикрас, знатные иностранцы восхищались, когда «гундоря», парадируя, отбивали такт и отвечали Краснову на его приветствие:

— Рады стараться, ваше высокопревосходительство! «Союзники», — уверял корреспондент, — умилились, когда Краснов вызвал из строя казаков и офицеров, своих старых соратников по мировой войне, стал их целовать и дружески, задушевно беседовать с каждым из них. Всех казаков, имевших четыре георгиевских креста, атаман поздравил офицерами».

— Ну, теперь мы твердо убеждены, мы так уверены в несомненной победе донцов. Это не немецкая муштра… И такое сердечное, братское отношение начальства. Это несомненный залог победы, — будто бы сказали Бонд и Кошэн, растроганные картиной братанья вождя Дона со своими солдатами.

Тут же «союзникам» показали горы всяких трофеев: орудия, снаряды, патроны, двуколки, — но, разумеется, не информировали их о том, что все это добро уже раз десять за время гражданской войны переходило из рук в руки.

«Возвращаясь в Бутурлиновку, — повествует корреспондент, — «союзники» с умилением наблюдали, как воронежские крестьяне с сердечностью и радостью встречают вождя Дона».

В Бутурлиновке их угостил роскошным обедом богатейший фабрикант обуви Кащенко. Этим братаньем англо-французских офицеров с русским капиталистом окончилась вся эта бутафорская история со встречей союзников.

Донской генерал Алферов отвез их в Екатеринодар. Там им задал сильную головомойку генерал Пуль, недовольный тем, что они без его ведома проехали на Дон и позволили чествовать себя точно иностранных послов.

— Когда старшие офицеры вышли из кабинета Пуля, — рассказывал мне Алферов, — то были в самых расстроенных чувствах. Англичанин еще ничего, крепился, но на экспансивном французе лица не было.

В декабре ген. Пуль сам стал собираться на Дон. Поближе присмотревшись к южно-русской действительности, он понял, что Деникин на юге далеко еще не все. Краснова покамест нельзя было обойти тем, кто хотел восстановления России, способной уплатить старые долги. «В начале будущей недели в Новочеркасск ожидается приезд английского генерала Пуля. Ему будет оказан чисто деловой прием; никаких торжественных встреч не предполагается», — сообщали 8 декабря «Донские Ведомости».

Пуль задался серьезной, разумной целью — убедить Краснова в необходимости объединить командование всеми южно-русскими армиями в одних руках.

Честные маклеры более, чем сами русские «патриоты», старались «спасать» великую и неделимую.

Истинную причину всех этих стараний более или менее откровенно разъяснил чешский торговый представитель Идрик, сказавший 19 ноября в Раде:

— Симпатии Европы к России, особенно к казачеству Кубани, основаны не только на чувстве, но и на рассудке. Экономисты и политики Чехии думают о том, как воссоединить в будущем не только Россию, но и Чехию с Россией. Разрабатываются проекты политического и экономического сближения, в частности товарообмена с Кубанью.

Вся суть стараний заграничных друзей России заключалась в желании «наладить товарообмен», т. е. получать за бесценок русское сырье. Большевики мешают этому, так долой большевиков. А пока нет России в целом, можно обирать Кубань.

Примечания:

3

И. М. Калинин был арестован 5 октября 1937 г. Комиссией НКВД и Прокуратуры СССР 2 ноября 1937 г. приговорён по ст. ст. 58-68-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинграде 10 ноября 1937 г.

4

См. также: Белое дело: избр. произв.: в 16 кн. Кн.12: Казачий исход. И.М. Калинин. Под знаменем Врангеля/ сост., науч. ред. и коммент. СВ. Карпенко. М.: Изд-во РГГУ, 2003. - 401 с, [1] л. портр. — (История и память).

38

№ 54.

39

«Вольная Кубань», 1918 г., № 116.

40

Танцуйте, русский поп

41

Донской денежный знак сторублевого достоинства, с изображением Ермака.

42

«Донские Ведомости», 1918 г., № 74.