|
||||
|
|
Глава 1 Откровения Эриха Коха Тяжелая железная дверь, покрашенная светлой масляной краской, со скрипом открылась, и на пороге в сопровождении надзирателя показался невысокий старичок. Одет он был в теплую куртку темного, почти черного цвета и линялые бежевые брюки. В руках у старика был непонятной формы головной убор — что-то вроде арестантской стеганой шапочки. Очки с толстыми стеклами на худом морщинистом лице придавали ему вид добродушного пенсионера, находящегося на заслуженном отдыхе в каком-нибудь интернате для престарелых. Старичок, опираясь обеими руками на трости, довольно проворно вошел в комнату, слегка шаркая по цементному полу. — День добрый! — проговорил он, чуть шепелявя. — Здравствуйте! — Ожидавший его в комнате мужчина лет тридцати, не протягивая ему руки для пожатия, жестом указал старичку на одну из двух табуреток, стоящих посередине комнаты. — Благодарю вас, — дружелюбно произнес «пенсионер», присел на табуретку и, протягивая надзирателю трости, произнес: — Вацлав, забери, пожалуйста, пока это. — Давай, Эрих, я пока отнесу их к себе! Надзиратель, одетый в синюю униформу, был тоже немолодым. По тому, как он с готовностью взял протянутые трости, было видно, что между гам и его «подшефным» сохраняются доброжелательные отношения и не чувствуется никакой вражды, какую можно было бы ожидать между человеком, долгое время находящимся под стражей, и его тюремщиком. — Вы хотели поговорить со мной. Я слушаю вас, господин… — Урбан, — представился собеседник. — Слушаю вас, господин Урбан! — Старичок равнодушно посмотрел на собеседника, своим безразличным видом давая понять, что делает большое одолжение, согласившись на разговор с ним. Произнесено все было так спокойно и буднично, как будто два человека встретились для обсуждения какого-то малозначительного дела где-нибудь в страховой конторе или пенсионном отделе. — Я — сотрудник Управления гражданской милиции в Ольштыне, — представился молодой мужчина. — По поручению Следственного бюро МВД Польской Народной Республики я должен задать вам несколько вопросов о… — Я могу отвечать на ваши вопросы, а могу не отвечать… Я достаточно хорошо знаю мои права и обязанности, господин Урбан! — резко ответил старик. В один момент его испещренное морщинами лицо утратило всякие признаки благодушия. Он уже не походил на милого пенсионера, мирно беседующего со страховым агентом. Глаза зло смотрели на собеседника, кончики губ резко опустились вниз. Старик стал как-то тяжело дышать. Было видно, что ему не хватает воздуха. Урбан слегка поежился, не ожидая такой агрессивной реакции от старика. «Да, если сейчас, когда ему около восьмидесяти, он так реагирует на неприятные ему вопросы, то как оно было тридцать лет назад? — подумал сотрудник польской милиции. — Тогда, наверное, к нему нельзя было и подступиться! Гаулейтер![3] Безграничный властитель Восточной Пруссии!» Да, перед капитаном Урбаном сидел действительно один из некогда самых могущественных людей Третьего рейха, человек, имя которого проклинали миллионы людей на Украине, в Польше да и в самой Германии. Перед сотрудником польской милиции сидел бывший гаулейтер, обер-президент и комиссар имперской обороны Восточной Пруссии Эрих Кох, отбывающий срок пожизненного заключения в польской тюрьме. Это было девятнадцатого июля 1975 года. На протяжении предшествующих лет фигура гитлеровского сподвижника не раз привлекала внимание прессы, а в 1958 году, когда состоялся судебный процесс в Варшаве, польские газеты подробно рассказывали о бывшем нацистском гаулейтере. После войны видному нацисту удалось скрыться. В течение пяти лет он проживал в Германии неподалеку от Гамбурга под именем Рольфа Бергера, но в 1950 году был арестован полицией и выдан Польше. Из статьи в газете «Трибуна люду» от 22 октября 1958 года
— Господин Кох, скажите, пожалуйста, вы не знали некоего Збигнева Клепинского? — начал беседу капитан Урбан. — Нет, не знаю, — не раздумывая, ответил Кох. — Вспомните, пожалуйста! Вы еще с ним лежали в тюремной больнице семь лет назад. Кох на мгновение задумался, как бы вспоминая. В глазах у него мелькнул недобрый огонек. С явным раздражением он снова резко ответил: — Нет, не знаю. По-видимому, капитан не ожидал, что с самого начала разговора Кох воспримет в штыки его вопросы, и чуть-чуть стушевался, подбирая слова. Кох же, видя смущение собеседника, сам начал: — Вот вы меня спрашиваете про какого-то там… Да я не помню даже такой фамилии. Я уже давно в тюрьме и не могу упомнить всех, с кем встречался. Да мне этого и не нужно. Вы лучше скажите, когда мне будут улучшены условия содержания? Здесь, в Барчеве, нисколько не лучше, чем в Мокатовской тюрьме. А я все-таки не простой заключенный! Я… — Господин Кох, — попробовал остановить его натиск капитан Урбан. — Я знаю, что вы содержитесь… — Ничего вы не знаете! — старик резко перебил капитана. — Мне уже восемьдесят лет, а я сижу в такой вонючей камере! Из статьи в немецкой энциклопедии «Дер гроссе Броккгаус». Том дополнений, 1935 год
Урбан знал, что Кох с шестьдесят пятого года отбывает срок в одиночной камере Барчевской тюрьмы. Но он также знал и о том, что условия у бывшего гаулейтера были отнюдь не худшие. По сути дела, это была даже не камера, а небольшая комната с окрашенными салатовой краской стенами, побеленным потолком, большим решетчатым окном, затянутым внутри мелкой сеткой. Вдоль стены рядом с умывальником стояла металлическая кровать, а пред ней — этажерка на колесиках, какие обычно бывают в больницах. Кох много читал и слыл в тюрьме книголюбом. — Господин Кох, я пришел для того, чтобы задать вам несколько вопросов. Что же касается условий содержания, то обращайтесь к тюремной администрации! Все это Урбан проговорил жестким, не терпящим возражения тоном. Его уже стала раздражать манера поведения бывшего видного фашистского функционера. Мало того, что его за все преступления не казнили в сорок девятом, а сохранили жизнь, так он еще требует особого к себе отношения! «Вот сволочь!»— думал капитан, теперь даже с некоторой брезгливостью смотря на Коха. Из книги «Палачи Европы. Портреты и памфлеты». Москва, 1945 год
Из книги Альберта Шпеера[8] «Воспоминания». Смоленск — Москва, 1997 год
После тирады капитана Кох как-то сразу обмяк, немного пошамкал губами и сказал: — Ладно, задавайте свои вопросы! Я уже много раз отвечал на вопросы полиции. Ничего нового вы от меня не узнаете. Я рассказал вам все. — Господин Кох, я интересуюсь этим человеком, я имею в виду Збигнева Клепинского, потому, что он совершил еще одно преступление, и вы, если его знаете… — Я же сказал вам, что не знаю его! — теперь уже совершенно спокойно проговорил Кох. — Спросите про него кого-нибудь другого. Разговор явно не клеился, и капитан, чтобы немного разрядить обстановку, вынул из кожаной папки, которую он все время держал на коленях, экземпляр немецкой газеты. — Господин Кох, недавно в западногерманской газете «Дер Остпройссенблатт»… — Какой газете? — Кох с интересом посмотрел на Урбана. — Я не знаю такой газеты! Мне не дают читать прессу из Западной Германии. Я здесь читаю только «Нойес Дойчланд» и «Фрайе Вельт»! Ну-ка, покажите! Капитан Урбан, чувствуя, что появилась возможность установить пусть очень хрупкий, но контакт с высокопоставленным заключенным, протянул газету Коху. Из «Краткого справочника „Зарубежная печать“». Москва, 1986 год
— Это газета восточно-прусского землячества и «Союза изгнанных», — пояснил Урбан. — А, понятно! — Кох заулыбался, — Вы называете такие газеты реваншистскими. Капитан только кивнул в ответ. А сам подумал: «Что с него возьмешь? Фашист!» Кох пробежал глазами по первой странице газеты с витиеватой готической надписью и стилизованными гербами в верхней части, затем развернул ее. — Господин Кох, здесь есть новая статья о Янтарной комнате! — Где же? — Кох вдруг оживился, стал внимательно просматривать газету, переворачивая одну страницу за другой. Капитан указал на статью под заголовком «Польша — новые документы о Янтарной комнате». Бывший руководитель Восточной Пруссии, о котором не раз говорили, что он-то уж точно знает, где находится Янтарная комната, с интересом погрузился в чтение. Минут пятнадцать он вчитывался, в общем-то, небольшой текст, по-старчески шевеля губами и время от времени издавая причмокивающий звук. Было видно, что он очень внимательно знакомился со статьей, несколько раз возвращаясь к прочитанному и останавливая свое внимание на казавшихся ему наиболее интересными моментах. Все время, пока Кох читал статью, губы его были растянуты в едва заметной ухмылке, но, когда он закончил чтение, старческое лицо его буквально расплылось от улыбки. От прежнего раздражения и недовольства не осталось и следа. — Все это болтовня! Чушь и глупость — все, что они там пишут! — с усмешкой проговорил Кох. — Все эти домыслы, что Янтарную комнату вывезли на «Вильгельме Густлове»[9], — чепуха! Надо же придумать так: вывезли из Восточной Пруссии и закопали на полигоне Штаблак![10] Это все выдумки! — Да, но, документы… — Какие документы, господин Урбан! Все это пустая трата времени! Я сам лично контролировал движение судов из Пиллау![11] Ничего, никакой «комнаты» или других ценностей морским путем из Кёнигсберга не вывозилось! Там была только плановая эвакуация населения и раненых. Все! — А может быть, все-таки на полигоне Штаблак? — предположил капитан, почувствовав, что тема явно интересует Коха и у него теперь есть шанс добиться расположения старого нациста. — Это теперь у русских. Видите, в газете пишут… — Нет, нет и еще раз нет! В Штаблаке был лагерь военнопленных. Все это глупости! Ищут совсем не там, где надо искать! — перебил Урбана Кох. Он проговорил это в таком возбуждении, что капитану показалось: еще немного, и Кох сам расскажет, где спрятаны сокровища. Урбану было известно, что около десяти лет назад Кох в беседе с одним польским журналистом сделал заявление о том, что знает, где спрятана Янтарная комната. Тогда газеты поспешили разнести эту сенсационную весть по всему миру. «Янтарная комната», вывезенная из дворца в г. Пушкине… спрятана в Калининграде. «Это я отдал приказ вывезти уникальные произведения искусств на сумму в 50 миллионов долларов золотом, — заявил Кох корреспонденту газеты „Трибуна люду“, — и могу гарантировать, что „Янтарная комната“ скрыта в бункерах кирхи в этом городе», — писала одна газета. «Кох утверждает, что знает два бункера возле старого костела в бывшем районе Понарт[12], в которых спрятана личная картинная галерея гаулейтера. Подземелье старательно сровняли с землей, а находящиеся на поверхности строения взорвали. Коху трудно припомнить, в каком именно бункере положена Янтарная комната», — вторила ей другая газета. И вот теперь капитан Урбан в беседе с некогда могущественным властителем Восточной Пруссии неожиданно для себя почувствовал, что очень близок к разгадке тайны. «А вдруг сейчас Кох возьмет да и скажет, где спрятана Янтарная комната?» — пронеслось у него в голове. — «И тогда я буду первым, кто узнает истинное ее местонахождение!» Урбан даже забыл, зачем он пришел на беседу с Эрихом Кохом, так увлекла его мысль о грядущем открытии тайны века. «Да и бог с ним! Если он не помнит Збигнева Клепинского, ничего от этого не изменится. Подумаешь, надо установить возможную связь этого уголовника с Кохом! Да это надуманное все дело! А вот если Кох расскажет, где спрятаны сокровища, вот это будет информация! И добыл ее я, капитан Урбан! При таком повороте событий мне просто будет обеспечена блестящая карьера! И слава!» Так или примерно так думал капитан Урбан, слушая Коха, возмущенного статьей в газете «Дер Остпройссенблатт». — Они пишут, пишут! А ничего не сделали, чтобы найти Янтарную комнату! Я им сказал… — Кох указал рукой куда-то в сторону окна. — Если хотите, я все расскажу и даже покажу вам! А то приезжал один русский. Профессор! Говорит мне: «Можете показать, где были бункеры?» А я говорю ему: «Могу. Дайте каргу!» А он подает мне такую… ну для туристов. Смешно! Как я на ней покажу, если это просто схема. Там даже улиц всех нет! — Господин Кох, а вы могли бы мне показать, где находятся эти бункеры? — боясь спугнуть близкую удачу, робко спросил Урбан. — Конечно! У вас с собой есть штабная карта Кёнигсберга? — Сейчас нет, но… — Ну так вот, найдите, а потом спрашивайте! Я же сказал, что покажу на карте и могу показать на местности, где что спрятано. Только у меня есть условия! Да, условия! Капитан Урбан вопросительно взглянул на Коха. — У меня есть условия. Я все расскажу и все покажу. Только польское правительство должно отпустить меня в Германию. Я уже старый человек и скоро, наверное, умру. Но я хочу умереть на родине, в Эльберфельде. Там похоронены мои родители и все мои родственники. Я знаю, вы, поляки, не можете простить мне, что я присоединил к Пруссии Цеханувский округ. А русские не могут простить мне Украину! Но чего держать в тюрьме старого, больного человека? Было видно, что Кох сильно разволновался. Урбану было известно, что он уже не раз ставил вопрос о своем освобождении из польской тюрьмы, каждый раз заявлял об этом во время официальных бесед, несколько раз обращался к начальнику тюрьмы Леону Чая с просьбой передать инстанциям, что он готов в обмен на свободу сообщить информацию, представляющую интерес для польского правительства. На это добродушный начальник тюрьмы, как правило, говорил ему: — Эрих! — В тюрьме Коха все надзиратели и обслуживающий персонал, включая санитаров, называли по имени. — Ты что же, думаешь, что польское правительство так глупо, что все простит своему главному врагу? Да и что ты можешь помнить? Кому нужны твои басни?! Иди к черту! И больше не обращайся ко мне с такими тупыми предложениями! После небольшой паузы, которая, наверное, нужна была Коху, чтобы перевести дух, он сказал, обращаясь к капитану Урбану: — Господин Урбан, вы работаете в полиции… — В милиции. — Ну да, в милиции. Передайте своим начальникам все, что я вам сказал. Какой смысл держать меня здесь? В августе ко мне из Германии приедет племянница. Ее зовут Рут Хаусманн. Она там тоже хлопочет, чтобы я мог умереть на родине. Я могу даже поехать в Кёнигсберг к русским и показать им те места, которые я знаю. Конечно, все должно сохраняться в тайне. Скажите об этом своим генералам. — Господин Кох, я все, конечно, передам своему начальнику. Но эти вопросы, как вы сами понимаете, решаются не здесь, а в Варшаве. — Да, я понимаю, в Варшаве. И в Москве, конечно, — уже совершенно спокойно проговорил Кох. — Я жду… — И все-таки, господин Кох, скажите, что же это за укрытия такие, в которых спрятаны ценности в Кёнигсберге? — Я уже не раз говорил об этом. Это — подземные бункеры, над которыми были взорваны дома. Хорошие, герметичные бункеры, настоящая германская строительная технология! Ни вам, ни русским таких никогда не построить! — Что, специально построенные для того, чтобы хранить в них… — Да нет же! Строились они не для этого. Но, когда стало ясно, что русские вот-вот войдут в город, было решено использовать эти бункеры. Этим занимались люди из СД[13]. Они… — Какие люди? Вы помните фамилии? — Урбан, не замечая этого, даже перебил Коха, едва сдерживая волнение. Но тот, как будто натолкнувшись на какое-то препятствие, будто опомнившись и почувствовав настроение собеседника, вдруг замолк. Так они сидели друг против друга — капитан Урбан, с замиранием сердца ждущий ответа на свои вопросы, и заключенный камеры номер двадцать в тюрьме города Барчево Ольштынского воеводства. Один, еще надеявшийся, что военный преступник Кох все-таки откроет завесу над тайной исчезновения Янтарной комнаты, и другой, уставший от бессмысленного для него разговора и все более и более теряющий надежду на освобождение. Первым паузу нарушил Эрих Кох, так как Урбан, наверное, не решился бы это сделать, потому что еще рассчитывал на откровения бывшего гаулейтера. Кох же тяжело вздохнул и, посмотрев долгим немигающим взглядом на капитана, сказал: — Ничего я не помню, ничего не хочу вспоминать. Я устал, господин Урбан. Если у вас больше нет ко мне вопросов, я пойду. А этого вашего… Збигнева я не помню. Разговор явно был закончен. Стало понятным, что старый нацист не скажет больше ни слова на интересующую капитана тему. Так неожиданно всколыхнувшаяся надежда уступила место разочарованию. Капитан Урбан встал, молча прошел к двери и позвал надзирателя. Тот сразу появился в комнате, видно, находился поблизости. — Ну что, Эрих, наговорился? Бери свои палки и пошли, — беззлобно сказал надзиратель, которого Кох называл Вацлавом. — До свидания, господин Урбан! — Кох сделал рукой движение, похожее на прощальный жест, и зашагал, опираясь на трости. Передвигался он тяжело, медленно переступая и шаркая ногами. Что-то было жалкое в этой сгорбленной фигуре человека, бывшего всего тридцать лет назад одним из самых могущественных людей в гитлеровской Германии. Когда-то его боялись, перед ним заискивали, замирали в страхе и почтении, проклинали, ненавидели и презирали, а советский разведчик Николай Кузнецов безуспешно пытался убить его даже ценою своей жизни. Теперь же это был доживающий последние годы старик, к которому самый последний надзиратель в польской тюрьме обращался на ты и называл запросто Эрихом. Из Аналитической справки об Эрихе Кохе
Капитан Урбан закурил, постоял немного у окна, пытаясь осмыслить результаты встречи с бывшим видным нацистом. Если поначалу он никак не мог избавиться от чувства неприязни к Коху, то сейчас оно совершенно ушло, уступив место жалости к этому беспомощному старику с шаркающей походкой. Когда час назад Урбан шел на встречу в тюрьму, его занимало только одно — знает ли Кох Збигнева Клепинского, в отношении которого следственный отдел в Ольштыне вел уголовное дело. Шеф поручил молодому сотруднику, недавно приехавшему в Ольштын из Варшавы, провести эту встречу лишь потому, что Урбан прекрасно владел немецким языком и, кроме того, был очень обходительным и вежливым. Именно эти качества, по мнению начальника, должны были позволить «разговорить» Коха и получить от него необходимые показания. Газету «Дер Остпройссенблатт» капитан Урбан взял сам, на всякий случай. Будучи наслышанным о поисках Янтарной комнаты, он заранее решил попытать счастья и расспросить самого осведомленного человека по этой части. Но, как оказалось, просчитался. Кох практически ничего не добавил к тому, что Урбан и так знал о поисках Янтарной комнаты. Но было в этой мимолетной встрече нечто такое, на что капитан не мог не обратить внимание. Это была, конечно, ироничная улыбка Коха, когда он читал статью о том, что Янтарная комната вывезена из Кёнигсберга и находится где-то далеко за его пределами. Эта была горячность, с которой Кох, все более распаляясь, говорил о «герметичных бункерах» и о «людях из СД», причастных к укрытию Янтарной комнаты. «Похоже, он все-таки что-то знает, но не говорит, — думал Урбан. — Как же его разговорить? Как заставить Коха дать показания о том, где находятся спрятанные гитлеровцами ценности? Почему наши вместе с русскими не договорятся, чтобы выпустить его из тюрьмы? Все равно он глубокий старик и скоро умрет. Если он не расскажет, что знает о всех этих делах, то скорее всего, унесет тайну с собой в могилу и никто никогда не узнает, где же спрятаны Янтарная комната и другие сокровища!» Капитан Урбан вынужден был прервать свои рассуждения. За решетчатым окном, затянутым серыми разводами грязи, он увидел фигуру, одиноко бредущую по уложенной каменными плитками дорожке. Окно выходило на тюремный двор, куда, очевидно, выпускали на прогулку заключенных. Этот же сгорбленный и тяжело передвигающийся старик, бывший некогда грозным гаулейтером и рейхскомиссаром обороны Восточной Пруссии, по-видимому, имел лишь одно небольшое преимущество перед другими заключенными — его иногда выводили во двор, когда там никого не было. Он бродил, опираясь на тросточки, вдоль стены, пока сам не уставал или надзирателю не надоедало его ждать. Урбан даже представил, как надзиратель кричит: «Эй, Эрих! Хватит шляться! Пошли в камеру!» Маленькая фигурка в черной куртке и арестантской шапочке, надвинутой на самый лоб, повернулась и стала удаляться вправо так, что Урбану было ее уже не видно из окна. За высокой сеткой открывалось свободное пространство между зданиями, а дальше — опять серая стена с пятнами зарешеченных окон. Эриха Коха уже не было видно. * * *На столе начальника одного из отделов Пятого управления КГБ СССР[14] лежало два листка шифровки, поступившей от представителя Комитета госбезопасности в Варшаве. На красном бланке со строго предупреждающей надписью «Снятие копий запрещается» четкими буквами лег текст информации для руководства КГБ СССР. В шифртелеграмме со ссылкой на следственный отдел «друзей»[15] в польском городе Барчеве сообщалось о состоявшейся беседе с Эрихом Кохом, а также о том, что он заявил о своем согласии оказать помощь в розыске Янтарной комнаты. При этом отбывающий пожизненное заключение нацистский преступник якобы утверждает, что она не была вывезена на Запад, а спрятана в подземных бункерах на территории нынешнего Калининграда. Чтобы найти комнату, по мнению Коха, сообщалось в шифровке, потребуется всего лишь штабная карта города. Представительство наших органов госбезопасности в Варшаве сообщало, что Кох даже готов принять личное участие в поисках Янтарной комнаты и других культурных ценностей на территории Калининградской области. Однако при этом он поставил несколько условий: обеспечение его безопасного возвращения из Калининграда в Польшу, оказание ему необходимой медицинской помощи, обеспечение его квалифицированным переводчиком, и, разумеется, полное сохранение тайны его пребывания за пределами Польши. В конце телеграммы содержалась приписка о том, что полученная на доверительной основе дополнительная информация направляется в Москву почтой. Но самым удивительным в шифровке была резолюция, начертанная на ней рукой одного из руководителей Комитета госбезопасности: «Тов. Абрамову И. П., Тов. Смолину П. П. Кто этим теперь занимается?» «Как, кто? — может спросить любопытный читатель. И тут же предположить: — Ну, наверное, какой-нибудь там отдел в одном из управлений КГБ». Благодаря перу бойких журналистов в сознании обывателей даже укоренилось представление о том, что именно в органах безопасности находятся точные данные о Янтарной комнате. Некоторые даже досочинялись до того, что несметные сокровища, которые потеряло человечество в годы войны, в том числе Янтарная комната, находятся в подвалах КГБ и строго охраняются от посторонних глаз. Дескать, и искать ничего не надо! Все специально спрятано «до лучших времен»! Конечно же, все было не так! Специально проблемой розыска утраченных в годы Второй мировой войны культурных ценностей, а уж тем более поиском Янтарной комнаты, в КГБ не занимался никто! Все делалось лишь мимоходом — попадали в сферу деятельности органов госбезопасности какие-то материалы, которые могли пролить свет на эту проблему, сотрудники наводили дополнительные справки, а при необходимости передавали информацию в Министерство культуры РСФСР или непосредственно в Калининградскую экспедицию. Целенаправленный же поиск информации, а тем более ее добывание с помощью специальных форм и методов работы не проводились. Поэтому авторитетный руководитель КГБ, знавший о проблеме поиска Янтарной комнаты отнюдь не понаслышке, тем не менее задавал в своей резолюции столь недоуменный вопрос. Между тем среди множества людей, в разное время занимавшихся поисками Янтарной комнаты, есть один человек, имя которого почти не известно, несмотря на то что он не был ни законспирированным сотрудником органов госбезопасности, ни скрывавшим свою пагубную страсть кладоискателем. Имя этого человека — Вениамин Дмитриевич Кролевский, бывший секретарь Калининградского обкома КПСС, которому сама судьба предначертала в течение десяти лет, что называется, держать главный пакет акций в увлекательной истории, которая называется поисками Янтарной комнаты. * * *Неожиданный вызов в обком не сулил ничего хорошего. Подъезжая к знакомому кирпичному четырехэтажному зданию под черепичной крышей, плавным полукругом вытянутому вдоль заснеженной улицы, Кролевский гадал, какое же это такое срочное дело заставило первого секретаря обкома внезапно вызвать к себе членов бюро буквально на ночь глядя. Еще утром, когда Вениамин Дмитриевич был у него на совещании по вопросам совершенствования работы областных культурно-просветительных учреждений, ничто не предвещало этого срочного вечернего вызова. Владимир Васильевич Щербаков[16] в свойственной ему манере внимательно выслушал каждого, в том числе и Кролевского, заместителя председателя облисполкома, задал несколько вопросов о том, что требуется для расширения сети кинотеатров и кинопередвижек, сколько средств понадобится для ремонта областной культпросветшколы, и в заключение предложил: — А не включить ли нам в повестку десятой сессии Областного совета вопрос о работе культпросветучреждений? Подумайте! И вот теперь какой-то тревожный вызов к Щербакову. Большой черный ЗИМ описал полукруг, развернувшись перед центральным подъездом. «Смотри-ка, Федоров и Демин тоже здесь!», — отметил про себя Кролевский. Действительно, чуть поодаль стояли машины начальников управлений МГБ[17] и МВД. Кролевский кивнул вставшему навытяжку милиционеру и поднялся по широкой лестнице на третий этаж. В приемной, как он уже догадался, были Федоров и Демин. Рядом с ними стоял командующий армией генерал-майор Горбатов. Как только Кролевский появился в дверях, все разом посмотрели на него. — Опаздываешь, Вениамин, — с упреком сказал Федоров. — Скажи спасибо, что Владимир Васильевич не вызвал. У него там Егоров. Время-то — уже девятый час. У тебя что, нет часов? — Да есть, конечно. Я, как только мне позвонили… — Кролевский посмотрел на секретаря Щербакова, миловидную женщину в строгом сером костюме, печатающую какую-то бумагу на пишущей машинке. — Сразу поехал. Да что тут ехать-то… Он не договорил. Дверь кабинета первого секретаря открылась, и из нее вышел помощник Щербакова, молодой человек в строгом армейском френче без погон и в очках в металлической оправе. — Товарищи, заходите. Владимир Васильевич ждет вас. Кабинет у первого секретаря был скромным. Несмотря на большие размеры, мебели в нем почти не было — письменный стол, традиционный стол для заседаний под зеленым сукном да два книжных шкафа, полностью заставленные книгами. На стене висели портреты Ленина и Сталина, небольшая карта области, в углу справа от стола стояли громадные напольные часы из дерева, с вензелями и короной наверху. На письменном столе лежала пачка документов, какие-то папки, большой красный конверт с надписью «Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков). Центральный комитет. Щербакову В. В.». За столом для заседаний уже сидел Егоров, председатель Калининградского облисполкома, непосредственный начальник Кролевского, человек доброжелательный, но немного странный. Он мог неожиданно и даже неуместно рассказать анекдот, вспомнить пословицу или вообще содеять какую-нибудь хохму. — Садитесь, товарищи, — секретарь обкома сделал приглашающий жест. — Я вызвал вас по очень важному, прямо скажу, неотложному делу. Сразу хочу предупредить: разговор будет совершенно доверительный, точнее сказать, секретный. О том, что я вам скажу, никто не должен знать. По крайней мере пока! Все с предельным вниманием посмотрели на Щербакова. Если Владимир Васильевич так говорит, то, наверное, для этого есть соответствующий повод. Подобными словами он бросаться не привык и даже в самые напряженные моменты никогда не сгущал краски, был всегда ровным и уравновешенным. Будучи жестким руководителем, он, безусловно, обладал всеми необходимыми качествами для того, чтобы возглавлять парторганизацию в области, где очень остро стоял целый конгломерат проблем, требующих немедленного решения. — Товарищи, мне только что позвонил Вячеслав Михайлович Молотов[18]. Он интересовался, ищем ли мы Янтарную комнату. Я сказал: «Нет, не ищем». А он спросил: «А почему?» Дело в том, что его спросил товарищ Сталин: «А где Янтарная комната?» — и Вячеслав Михайлович ничего ответить на это не мог. Тогда товарищ Сталин поручил товарищу Молотову связаться со мной и выяснить все. Что вы можете по этому поводу сказать? Наверное, для всех, кто присутствовал на совещании, эти слова первого секретаря показались неожиданными. Область только оправлялась от послевоенной разрухи, с неимоверным трудом восстанавливались предприятия, развивались новые производства, только началось серийное производство башенных кранов для жилищного строительства, совсем недавно была пущена в строй бумажная фабрика, начали решаться вопросы с размещением и трудоустройством переселенцев, всего месяц назад в Германию был отправлен последний состав с полутора тысячами немцев, высококвалифицированных специалистов, участвовавших в восстановлении города. — Ну так, что же вы молчите? Кто может что-нибудь сказать по этому поводу? Товарищ Кролевский, вы отвечаете у нас за культуру! — Владимир Васильевич, к сожалению, я ничего не знаю. Мы этим не занимались. Повисла напряженная тишина. Никто не решался выразить свое отношение к сказанному первым секретарем. — Владимир Васильевич, — проговорил Егоров, — я вам уже докладывал: мы занимались этим делом. Как только город был взят нашими войсками, начался и поиск вывезенных из Советского Союза музейных ценностей. Сюда приезжал полковник Брюсов[19] со своими сотрудниками, представители всяких организаций и музеев, из Комитета по делам искусств… Приезжал Кучумов[20] из Ленинграда. Они здесь обыскали все, что можно. Вели раскопки в замке… Тогда еще был жив немец… Его звали, кажется, Роде… Да, Роде. Он работал при немцах директором музея в замке… — Но ведь я сейчас говорю только о Янтарной комнате! Мне не надо рассказывать все, что вы знаете! — недовольно проговорил Щербаков. И, помолчав немного, добавил: — Был такой древний римлянин Клавдий. Он как-то сказал: «Не говори, что знаешь, а знай, что говоришь». Прошу вас быть более конкретным, Федор Иванович! — А я и говорю, Владимир Васильевич, у этого Роде и находилась Янтарная комната… — Но ее же тогда не нашли! — В том то и дело! Насколько я помню, этот немец сказал, что Янтарная комната спрятана в каком-то бункере неподалеку от замка. Они даже с Брюсовым туда ходили. Но потом, когда Роде уже умер, этот бункер найти никто не смог. Хотя, конечно, надо было… — Подождите, Федор Иванович, в замке все-таки какие-то работы велись же? — Велись. Все там перекопали, да ничего не нашли. Подорвали несколько стен, обыскали подвалы, конечно, доступные… Полковник Брюсов, когда копался там, нашел на втором этаже обгоревшие скобы и ручки от Янтарной комнаты… — Так она что, вы считаете, сгорела? — Трудно сказать, может, и сгорела. Даже специальный акт Брюсов составил по этому поводу. Он где-то у нас есть… Щербаков жестом остановил Егорова, немного помолчал, затем сказал: — А ведь я после разговора с Вячеславом Михайловичем переговорил с Москвой. В Министерстве культуры мне сказали, что ничего подобного — Янтарная комната не сгорела. Брюсов ошибся! Сюда вслед за ним приезжал ученый из Ленинграда… Ну, этот, вы называли… — Кучумов, — подсказал Егоров. — Да, Кучумов. Так вот, он убедился в том, что Янтарная комната не сгорела. Потому что в ней были зеркала и бронзовые украшения. А среди углей не было обнаружено ни того, ни другого[21]. Я думаю, что эта информация каким-то образом дошла до товарища Сталина и он поинтересовался, где же все-таки Янтарная комната. Нашли ли ее? А если не нашли, то почему не ищут? — Владимир Васильевич, к сожалению, я об этом ничего не знаю, — снова повторил извиняющимся тоном Кролевский. — А придется теперь узнать, товарищ Кролевский. Вы хоть знаете вообще, что такое Янтарная комната? — Ну, Владимир Васильевич, конечно. Я даже ее видел до войны… — Да? Ну, вот и хорошо. Теперь это будет ваша главная забота. Мы должны рассматривать озабоченность о судьбе Янтарной комнаты, проявленную товарищем Сталиным, как поручение и во что бы то ни было разыскать ее! Я думаю, это всем ясно? Все дружно молчали. Кролевский вдруг вспомнил, как первый раз увидел восьмое чудо Света. Это было в 1932 году. Он тогда учился в Томском артиллерийском училище. Однажды их группу отправили в Ленинград для встречи с преподавателями и курсантами Ленинградского артиллерийского училища. Две недели пролетели незаметно в калейдоскопе событий — каждодневные экскурсии по городу, посещения Эрмитажа, Русского, Морского и Артиллерийского музеев, крейсера «Авроры»… Все это после монотонных будней напряженной учебы казалось удивительным праздником. Петродворец произвел на молодых курсантов неизгладимое впечатление своими фонтанами, скульптурами и великолепием дворцов. Но еще большее впечатление произвели на них дворцы в Павловске и Пушкине. «Во как жили!» — имея в виду царскую фамилию, говорили будущие артиллеристы. Осматривая залы Павловского дворца, павильоны и мостики в Павловском парке, молодые ребята из разных городов большой страны удивлялись мастерству скульпторов и резчиков по дереву, художников и золотых дел мастеров прошлого. В Пушкине курсанты побывали в Екатерининском дворце, великолепие которого поразило даже самых безразличных к произведениям искусства однокашников Вениамина, мечтающих только о кружке пива или о прогулке на речном теплоходике в компании красивых девушек. Лионский зал, Зеленая столовая, Синий кабинет, Голубая гостиная, Кленовая спальня — анфилады прекрасных комнат следовали одна за другой. Но то, что они увидели в конце золотой анфилады парадных покоев, потрясло практически всех. Это была знаменитая Янтарная комната! Вениамина тогда поразила неповторимая красота этого зала, стены которого, казалось, сверкают изумительным блеском, наполняя все помещение каким-то внутренним теплом. Отовсюду — от янтарных панелей, зеркал, излучающих серебряный свет, золоченых украшений и мозаичного паркета — лилась торжественная энергия солнечного сияния. Курсант Томского артиллерийского училища лейтенант Кролевский стоял в центре этого зала, пораженный увиденным, не слыша ни рассказа экскурсовода, ни вопросов курсантов. — Веня, ты что стоишь, как столб? — ехидно спросил у него курсант Филиппов, слывший в их группе эрудитом, хотя приехал в училище из далекого, захолустного Кургана. — Любуешься? — Да! Это же надо, такая красота! А я никогда и не думал, Вася, что янтарь такой красивый! — Ты, Веня, смотри, не задерживайся здесь! А то… — Что «а то»? — А то! Янтарь ведь очень влияет… — Филиппов серьезно смотрел на Кролевского. — На что? — с недоумением спросил тот. — А на то! Потом узнаешь, да будет поздно! Вениамин с недоверием смотрел на товарища, все еще не понимая, шутит он или говорит серьезно. Филиппов же не смог долго сохранять серьезное выражение лица и расплылся в улыбке. — Ладно, Веня, пошли! Что тебе далась эта Янтарная комната? Увидел раз в жизни, и хватит! Все это мгновенно пролетело в памяти Кролевского, пока Щербаков что-то говорил генералу Демину. Стряхивая с себя вдруг нахлынувшие воспоминания, Вениамин Дмитриевич как будто очнулся. — …выделить для этого. Может быть, это не понадобится, но вы, Александр Семенович, все-таки выделите для этих работ полсотни солдат… Как вы думаете, товарищ Кролевский, этого хватит? Тот, пока еще до конца не поняв, о чем идет речь, поспешил согласиться с первым секретарем: — Конечно, хватит, Владимир Васильевич. — Ну и хорошо. Товарищ Федоров, вас тоже прошу помочь. Организуйте все, как надо. — Слушаюсь, Владимир Васильевич, все сделаем, поможем Кролевскому, — ответил, немного шепелявя, начальник УМГБ[22]. Вениамин Дмитриевич уже давно обратил внимание на то, что у Федорова много передних железных зубов, отчего его речь была иногда недостаточно внятной, но спросить главного чекиста о причине этого считал как-то неудобным. Вообще с Федоровым у Кролевского сложились хорошие отношения. Они были почти ровесниками и очень скоро перешли в личном общении на ты. Щербаков нажал расположенную в крышке стола кнопку вызова и пригласил в кабинет своего помощника, с которым участники совещания встретились только что в приемной. — Сергей Сергеевич, срочно подготовьте проект постановления бюро обкома по этому вопросу. Включите в комиссию еще Якубовича. Кролевский будет старшим… — И он посмотрел на Вениамина Дмитриевича. — Да, да, вам, товарищ Кролевский, теперь предстоит организовать всю работу. Дадим вам солдат. Вот… Федоров и Демин помогать будут… Но спрос будет с вас. Учтите, это не мое поручение и даже не поручение обкома. Это поручение товарища Сталина! Осознаете ответственность? — Осознаю, Владимир Васильевич! Сделаю все, что… — Ладно, не обещайте! Лучше больше сделать, чем сказать об этом. Еще Монтескье говорил: «Люди, которые мало делают, много говорят». Договорились? — Да! — Тогда все! С завтрашнего дня комиссия приступает к работе! Докладывать мне еженедельно! Все свободны. До свидания! Поздним вечером первый секретарь Калининградского областного комитета ВКП(б) Щербаков подписал постановление. Из Постановления бюро Калининградского обкома ВКП(б) от 14 декабря 1949 года
Работа по поискам Янтарной комнаты началась буквально на следующий день после выхода постановления бюро обкома. Вскоре в Калининград приехали Анатолий Михайлович Кучумов и Александр Яковлевич Брюсов, а из Берлина для консультаций был приглашен референт Министерства просвещения Германской Демократической Республики доктор Герхард Штраус, бывший в свое время сотрудником Инспекции по охране памятников Восточной Пруссии. Комиссия под руководством Кролевского вела интенсивный поиск сокровищ в развалинах Королевского замка и на других объектах города и области, используя для этого прикомандированные военные команды. Брюсов, снова оказавшись в городе, почувствовал, что ему очень трудно узнать облик даже ближайшей к замку местности, так как многие коробки и фронтоны зданий к этому времени обрушились или были взорваны ввиду опасности новых обвалов. Часть улиц уже была расчищена от груд обломков и щебня. Вместе с членом комиссии инженером Якубовичем немецкий специалист облазил близлежащие к замку развалины, тщетно пытаясь натолкнуться на то здание, в котором видел когда-то вход в бункер. Безуспешными были также и поиски в руинах Королевского замка. Скудные результаты в виде обнаруженных осколков фарфоровых сервизов и серебряных бокалов да спрессованных пачек сгоревших документов Государственного архива Пруссии, которые буквально рассыпались в руках, не добавляли энтузиазма. И все-таки тогда, в сорок девятом, еще «по горячим следам» первые поисковики пришли к выводу о том, что Янтарная комната, безусловно, сохранилась и укрыта, скорее всего, в одном из подземных сооружений Королевского замка или вблизи его. Об этом тогда достаточно красноречиво написал в своей записке Брюсов, раскаявшийся к тому времени в своем поспешном выводе о гибели Янтарной комнаты в огне пожара, охватившего замок. Из записки Брюсова «Дополнительные предположения по поводу поиска Янтарной комнаты» от 25 декабря 1949 года
Уже тогда в комиссии Кролевского стали приходить к выводу о том, что Янтарная комната спрятана в подземельях Королевского замка и, скорее всего, в его южном крыле, а именно — в подвалах Прусского музея, или же в юго-восточной части замка, откуда вели, по разным данным, рыцарские подземные ходы под старый город. Но никаких точных данных на этот счет, конечно, не было. С самого первого дня Кролевский почувствовал какое-то непонятное ему нежелание Федорова, начальника УМГБ, оказывать помощь в работе. Игорь Петрович, несмотря на дружеские отношения с Кролевским, неприязненно относился к этим поискам, считая их пустой тратой времени, бессмысленной и не имеющей никаких перспектив работой. — Вениамин, чего ты лазаешь по этим развалинам? Комната сгорела! Это же установлено! То, что говорят тебе, — пустые россказни… — увещевал Кролевского Федоров. — Да как же я могу, Игорь, ты же знаешь, поручение Сталина! С меня же спросят! Да потом, я все-таки думаю, что Янтарная комната не сгорела. Вот и Кучумов так думает, да и Брюсов теперь тоже… — Да бредни все это! Я читал документы из Москвы! Там точно сказано: сгорела! — Игорь, но ты все-таки покажи мне все, что у вас есть. Ты уже сколько здесь! Посмотри, может, чего найдешь, документы какие… — Да все мы смотрели! Ничего у нас нет! Вениамин! Тебе школами надо заниматься, поликлинику новую открывать! А ты целыми днями на развалинах торчишь в замке! — Тебе поручили мне помогать? Так помогай! — А я и помогаю! Переводчика тебе дал? Дал! Нужно будет еще — дам еще! Но верить меня во всю эту чепуху не проси! И участвовать во всех этих ваших авантюрах я не хочу! Да и не могу! Нет у меня на это времени! Тут, понимаешь, со своими делами управиться надо, а ты! Шваль всякая бродит по лесам, дезертиры да предатели, пособников немецких каждый день ловим… Ладно, Вениамин, не приставай ко мне! Поручено тебе — делай! Но меня не трогай! — Но, если что будет, Игорь, скажешь? — Скажу! Но учти — ничего не будет! Кончай заниматься глупостями! Лучше закругли все так: мол, к сожалению, комната сгорела и искать ее смысла больше нет. А то найти ее — ты не найдешь, а по шее получить можешь! Так что думай сам! Но Кролевский, несмотря на скептические замечания начальника госбезопасности и отсутствие пока каких-либо заметных результатов в работе, продолжал интенсивные поиски. Спустя полтора месяца он уже докладывал Щербакову о проделанной работе в специальном отчете. Из Отчета о работах, проведенных по отысканию Янтарной комнаты в г. Калининграде в период с 13 декабря 1949 года по 1 февраля 1950 года
Уже тогда Вениамин Дмитриевич Кролевский понял, что без наличия более или менее конкретной информации о том, где следует искать Янтарную комнату, поиски обречены на провал. Можно перерыть все развалины в городе, осмотреть все доступные подвалы, проверить щупом громадные завалы кирпича и щебня, обследовать миноискателем груды обломков, но не добиться никакого результата, если нет хотя бы самого малого намека на то, где же, собственно говоря, следует вести поиски. Вместе с тем очень скоро после начала развертывания поисковых работ такой намек был получен. И не от кого-нибудь, а от самого начальника УМГБ, который крайне скептически относился к поискам Янтарной комнаты. Однажды уже где-то во втором часу дня в кабинете Вениамина Дмитриевича раздался телефонный звонок. — Вениамин, привет! Как дела? Чем занимаешься? — услышал Кролевский в трубке знакомый голос Федорова. — Здравствуй, Игорь. Как чем занимаюсь? Готовлюсь к областной партконференции. Уже скоро — десятого числа же! — Знаю, знаю! А как с твоими поисками? Янтарную комнату, случаем, не нашел? — Нет пока! Но мы сейчас… — Вениамин, — прервал Кролевского Федоров, — слушай! Мы тут неподалеку обнаружили один немецкий бункер. Я сейчас еду смотреть его. Ты как? Если хочешь, поехали вместе. Думаю, тебе будет интересно! — Сейчас? — Кролевский посмотрел на часы, оценивая свои возможности оторваться от дел. На шестнадцать он назначил начальнику Управления кинофикации, а в пять — уже заведующему облздравотделом. «Ладно, надо позвонить и перенести, ведь не каждый же день находят бункер! А Федоров вообще приглашает первый раз!» — подумал Вениамин Дмитриевич и, обращаясь к Федорову, спросил: — За пару часов успеем? — Да успеем. Я же говорю — это совсем недалеко. К северу от Калининграда. — Ладно. Я готов. Где встречаемся? — Я заеду за тобой через… двадцать минут. Идет? — Идет! Через полчаса они уже ехали на федоровской «Победе», сопровождаемой юрким ГАЗ-67 с охраной. Мимо мелькали пригороды Калининграда. Шел снег с дождем. Было сыро и зябко. Февраль пятидесятого года выдался, как это часто бывает на Балтике, сырым и малоснежным. — Понимаешь, вчера вечером мне сообщили, что недалеко от шоссе в лесочке местные мальчишки обнаружили немецкий бункер. Знаешь, они же тут лазают по всем развалкам, собирают оружие, патроны, порох. Беда! Только в прошлом месяце уже подорвались по области восемь человек! И все ребята от восьми до четырнадцати лет! Трое умерли! — Да, я слышал об этом! А что за бункер? Что-нибудь там нашли? — Это типичный бункер диверсантов из «Вервольфа»… Была у гитлеровцев такая организация в конце войны… Ну, в общем, двое мальчишек раскапывали траншею, немецкую. А там, видимо, бомба упала или снаряд разорвался. Воронка рядом большая. Они раскопали немножко, смотрят — дыра. Один залез внутрь, а там автоматы немецкие, ящики с патронами, всякое снаряжение, а главное… Знаешь, что там было? — Что? — Консервы! Много ящиков немецких мясных консервов! Они, конечно, открыли банки, наелись вдоволь. Могли ведь отравиться! Кто знает, из чего немцы их готовили? — Да нет, думаю, немцы плохих не делали. Я как-то ел трофейные консервы — очень хорошие! — Ну, может быть! Вот на этих консервах они и погорели! Принесли целый мешок домой, а родители спрашивают: «Откуда взяли?» Пришлось рассказать. А когда отец одного парня посмотрел, понял, что дело серьезное, и сообщил нам… — Понятно! Ну а какое это отношение имеет к Янтарной комнате? — Никакого. — Тогда зачем ты меня сорвал? У меня времени и так мало. — Подожди, узнаешь! Да, кстати, Кролевский! Я хочу давно тебя спросить: откуда у тебя такая фамилия? Почти как «Королевский»? От «короля», что ли? Ты благородных кровей, что ли? — Нет! Не от «короля», а от «кролика»! — От «кролика»? Как это? Расскажи! А то ведь я все равно узнаю! — Дело было так: в 1855 году, ты знаешь, была война с турками. Севастопольская оборона. И вот в этой севастопольской обороне участвовал мой прапрадед Василий Иванович Кролик. Он был бомбардир. Крепостной с Воронежской губернии. Он очень отличился в бою, и его наградили солдатской медалью Георгия Победоносца первой степени. И когда вручали ему эту медаль… Уже Корнилова не было, он погиб, Нахимова тоже не было, он был ранен… И вот кто-то из адмиралов сказал: «Герой не может быть трусом. Василий, с сего числа твоя фамилия будет „Кролевский“! Повтори!» Тот ответил: «Слушаюсь, ваше благородие!» После у него оторвало ногу, он лежал в госпитале в Одессе, а потом… — Извини, Вениамин, мы уже подъезжаем! Доскажешь потом. Ладно? — Да я все уже рассказал. — Ну и хорошо! — И, обращаясь к шоферу, Федоров строгим голосом приказал: — Заезжай прямо туда, по лесной дороге… Видишь, там наш солдат стоит? Давай! Машина, подскакивая на ухабах, заехала в лес, но через пару сотен метров остановилась. Глубокая воронка, заполненная водой, преграждала им дорогу. — Здесь, товарищ полковник, придется выйти, дальше не проехать, — сказал водитель Федорова. Они выбрались из машины. Автоматчики из ехавшего сзади автомобиля уже вышли, двое из них продвинулись вперед по лесной дороге. Федоров и Кролевский пошли вслед за ними. Бункер оказался совсем небольшим — как стандартное немецкое бомбоубежище. Бомба действительно, видно, попала рядом с траншеей и обрушила ее бруствер, обнажив открывшийся лаз куда-то в глубь земли. Лаз был неширокий, но достаточный для того, чтобы в него протиснуться. Похоже, что солдаты несколько расширили проход, чтобы можно было забраться вовнутрь и осмотреть бункер. — Товарищ полковник, оружие, боеприпасы — все достали. Внутри саперы тщательно все проверили — не заминировано, — доложил лейтенант-особист в добротной серой шинели. — Хорошо проверили? А то… — Федоров с улыбкой посмотрел на Кролевского. — Зампредисполкома еще подорвем! — Нет, товарищ полковник, все тщательно проверено! Рядом на разостланных кусках брезента было выложено с полсотни девятимиллиметровых автоматов МР-40, десяток штурмовых винтовок STG-44, называемых у немцев «штурмгевер», несколько пулеметов MG-42, целая гора «панцерфаустов» и даже четыре мощных реактивных противотанковых ружья кумулятивного действия «панцершрек» с более чем полутораметровыми трубами и большими щитками. В четырех ящиках лежали, упакованные в промасленную бумагу, ручные гранаты М-24 с длинной деревянной рукояткой и яйцевидные осколочные гранаты М-39. — Ты видишь, сколько здесь этого добра? Целый арсенал! Хорошо хоть, что мальчишки ничего не растащили! — Да! Такого количества оружия я со времен училища не встречал. — А ты в каком учился? — В артиллерийском. В Томске. — А потом где служил? — В Иркутске. Но по состоянию здоровья был уволен… — Болел много? — Да нет! Однажды мы шли в левом боковом охранении, наш Т-26 пополз во время дождя, опрокинулся… Погиб механик-водитель. А мне… домкратом ли, то ли чем еще… в общем, поломал себе позвоночник. Четыре месяца провалялся в госпитале в Иркутске, потом… Лейтенант, обращаясь к Федорову, прервал рассказ Кролевского: — Товарищ полковник, провизию выносить? — Выноси, выноси! — скомандовал тот. Шестеро солдат в бушлатах, встав в цепочку, стали передавать ящики и коробки с продовольствием, которые крайний укладывал тут же, рядом с оружием и боеприпасами. Чего тут только не было! Банки мясных консервов, аккуратно обернутые в промасленную бумагу, множество чуть-чуть покрытых плесенью деревянных ящичков, похожих на посылочные, несколько больших бидонов-контейнеров с чем-то маслянисто-липким, какие-то коробки и мешочки, завернутые в резиновую упаковку с аккуратными алюминиевыми бирками. Из подземного сооружения солдаты, помогая друг другу, выкатили три железных бочонка и множество канистр с горючим. — А это уже не продукты, — проговорил Федоров, указывая на герметично защищенный металлический ящик-сейф, который тащили два солдата. — Это, скорее всего, документы. Разбирать будем в управлении. — Товарищ полковник, помните, мы в таких же сейфах на объекте под Гвардейском обнаружили солдатские и офицерские книжки, продаттестаты, справки из эвакогоспиталей, командировочные предписания нашего образца. А еще там были всякие документы вермахта для гражданских лиц, восточных рабочих и военнопленных… — промолвил лейтенант. — Да помню, конечно. Это был такой же объект «Вервольфа». Только этот, похоже, будет немного поменьше, да? — Так точно, товарищ полковник. Там и устроено все было более основательно — и сам бункер глубже, метрах в трех от поверхности, и оснащение всякое там было… дизель, вентиляция… А какие там были автоматические люки! А здесь… — Что здесь? Здесь тоже… Вон сколько оружия хранилось! А радиостанция есть? — Есть. Две. Но полностью упакованные в чехлы. Мы их специально не выносили… пока… — И он посмотрел на заместителя председателя облисполкома, прибывшего вместе с начальником управления. — И кодовые таблицы, и все… — Ладно, потом! В Управлении разберемся! — перебил его Федоров. И, обращаясь к Кролевскому, сказал: — Вот видишь, Вениамин Дмитриевич, сколько находок! А позвал я тебя все-таки за другим. Лейтенант, покажи-ка рамки! — Слушаюсь, товарищ полковник. Лейтенант отошел в сторону, приподнял наброшенный на кучу каких-то предметов край брезента и что-то взял в руки. Сначала Кролевский не понял, что это. И только тогда, когда лейтенант подошел к ним, он увидел: в руках особиста — резная багетовая рамка. Самого же полотна не было видно. — Вот, полюбуйся! — Федоров протянул ему рамку размером с большую папку. Позолота, покрывающая рельефный орнамент багетовой рамки, немного поблекла, но все еще сохраняла блеск. Кролевский повертел в руках рамку, затем перевернул ее и только тут увидел, что с обратной стороны торчат ошметки холста. Было видно, что ткань грубо вырезали ножом, не удосужившись даже вынуть картину из багета. Кролевский в недоумении посмотрел на Федорова. — Да, да. Это картины. И кто-то вырезал полотна из рам. Там таких рамок двадцать семь… — Двадцать шесть, товарищ полковник, — поправил лейтенант из Особого отдела. — Не важно! Главное, кто-то вырезал картины уже после того, как бункер был законсервирован… — Может быть, это пацаны… ну, которые обнаружили бункер? — предположил Кролевский. — Нет, вряд ли. Ребят мы уже всех допросили. Они только ели консервы и шоколад. Даже оружие не тронули! А картины лежали в дальнем углу… Как они лежали? — Федоров обратился к лейтенанту. — Товарищ полковник, они были, видимо, сложены в деревянные ящики. Там в нише лежат обломки досок, много войлока и обрывки прорезиненной ткани. Там и лежали эти рамки навалом… — Понимаешь, Вениамин, наверное, кто-то из «вервольфов» уже после окончания боевых действий вытащил картины из ящиков, вырезал их из рамок и забрал с собой! — предположил Федоров. Кролевский, все еще не выпускающий из рук багетовую рамку, снова внимательно стал осматривать ее с обратной стороны и, к своему удивлению, обнаружил на тыльной стороне надпись. Черной тушью на дереве проглядывала вереница готических букв. — Вы не можете перевести? — Кролевский протянул лейтенанту рамку. — «Карло Чинжани (1628–1719). Аполлон и Дафния», — прочитал лейтенант. — Так это была не немецкая, а итальянская картина… Тут еще цифры стоят. Наверное, инвентарный номер… — Вот видишь, Вениамин Дмитриевич, что мы нашли! А ты копаешься на развалинах замка, где уже все насквозь перерыто. Ищешь эту Янтарную комнату, от которой остались одни угли… Ну, в общем, ты знаешь мое отношение! — Да, Игорь Петрович, знаю. Но эта находка лишний раз подтверждает, что… — Да ничего она не подтверждает! Немцы прятали свои ценности, экспонаты там всякие, картины и золото везде, где можно. Сколько люди находят по подвалам да по чердакам всякого барахла… Ну не только барахла, ценности тоже находят. Видно, перед тем, как сдать город, они попрятали кое-что и в бункерах. Правда, такие находки… — Федоров кивнул на рамку. — Мы встречаем впервые. — Разрешите, товарищ полковник? — неожиданно проговорил лейтенант. — Нашли тогда еще… помните, там, в леспромхозе под Нестеровом… целый ящик с серебряными подсвечниками, шкатулками всякими, часами… Он тоже в бункере был. И совершенно не тронут! — Помню. Но это, уважаемый Вениамин Дмитриевич, — уже обращаясь к Кролевскому, холодно проговорил Федоров, — не имеет, как вы говорите, никакого отношения к Янтарной комнате, которую вы ищете! Поехали! Мне все ясно! Через несколько минут они уже двигались в обратный путь. Федоров, наверное, отягощенный своими непростыми заботами, молчал. Молчал и Кролевский, из головы которого все никак не уходила картина увиденного: заснеженный лес, разрытая траншея, черный провал бункера, разложенные на брезенте находки и, конечно, позолоченная багетовая рамка с вырезанным из нее полотном итальянского художника Чинжани. «О чем говорят эти находки? — думал Кролевский. — Может быть, о том, что надо искать не только Янтарную комнату, но и множество других награбленных гитлеровцами ценностей, пропавших в огне войны? Хотя товарищ Сталин говорил только о Янтарной комнате и спрос с нас… с меня… будет только за нее!» — Вениамин, видишь, мы уложились всего за полтора часа. Теперь можешь продолжать готовиться к партконференции, — прервал размышления Кролевского Федоров. — Советую тебе: бросай искать эту комнату, будь она неладна! Столько времени потеряешь, а не найдешь! Лучше занимайся делом… школами, клубами, ну там еще… больницами. Пользы больше будет! А нам если что попадется, сразу сообщим тебе! — Игорь, у меня поручение, и я буду работать. А за обещание помочь — заранее спасибо! Уже снова сидя в своем кабинете на втором этаже и просматривая поступившую почту, Кролевский все никак не мог отделаться от того, что не может поймать, ухватить какую-то невнятную, все время ускользающую от него мысль. Она вертелась где-то рядом, не давая сосредоточиться на документах. Он встал, подошел к окну, отдернул штору и, всматриваясь в сгущающиеся сумерки, задумался. Раздался громкий бой напольных часов. Снова промелькнули в голове картина увиденного рядом с обнаруженным гитлеровским бункером, рассказ особиста о находках, ироничные замечания начальника УМГБ. И только тут наконец Кролевского осенило: «А может быть, Янтарная комната спрятана совсем не в подвалах Королевского замка, а в каком-нибудь бункере, расположенным рядом с ним? В одном из бункеров, подготовленных фашистами для диверсионных отрядов „Вервольфа“? Ведь кто-то спрятал же в таком же бункере картины и серебряные изделия? Кто знает, сколько таких бункеров скрыто в толще калининградской земли?» Рассуждая так в далеком 1950 году, Вениамин Дмитриевич Кролевский, конечно, не знал, насколько он был тогда близок к истине. Как не знали этого и те люди, которые еще многие десятки лет после него вели поисковую работу на территории Калининградской области. Примечания:1 Выражение, встречающееся у греческих писателей Плутарха, Лукиана и Софрона Сиракузского. Подтверждает возможность судить по части о целом. 2 «Werwolf» (нем.) — «Оборотень» — подпольная организация, объединявшая специальные вооруженные отряды, созданные фашистами из немецкого населения для осуществления разведывательно-диверсионной и террористической деятельности в тылу Красной Армии и войск западных союзников. 3 Gauleiter (нем.) — гаулейтер — должностное лицо в нацистской Германии, осуществлявшее всю полноту власти на вверенной ему административной территории — гау; назначался непосредственно главой государства — фюрером. 4 NSDAP — Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei (нем.) — Национал-социалистская рабочая партия Германии — фашистская организация, возглавлявшаяся Гитлером и правившая в Германии с 1933 по 1945 год. 5 В соответствии с организационным построением нацистской партии Гаулейтунг НСДАП (Gauleitung NSDAP) являлся высшим руководящим органом в данной административно-территориальной единице. 6 Reichstag (нем.) — германский парламент. 7 Шлягетер Альберт Лео (1894–1923) — член нацистской партии, расстрелянный французскими властями за шпионаж в пользу Германии и объявленный гитлеровцами национальным героем. 8 Шпеер Альберт (1905–1981) — министр вооружений и боеприпасов гитлеровской Германии, архитектор, главный военный преступник, осужденный Нюрнбергским трибуналом на 20 лет. 9 «Вильгельм Густлов» — морской лайнер фашистского флота, построенный в 1938 году и потопленный в Данцигской бухте 30 января 1945 года советской подводной лодкой «С-13» под командованием капитана 3-го ранга А. И. Маринеско. По некоторым данным, предполагалось, что в трюме лайнера были тайно вывезены из Кёнигсберга Янтарная комната и некоторые другие ценности Третьего рейха. 10 Поселок Фурманово Багратионовского района Калининградской области. 11 Город Балтийск Калининградской области. 12 Балтийский район Калининграда. 13 SD (сокр.) — Sicherheitsdienst (нем.) — Служба безопасности в гитлеровской Германии. 14 Пятое управление Комитета государственной безопасности СССР — структурное подразделение центрального аппарата, в функции которого входили выявление, предупреждение и пресечение подрывной деятельности иностранных разведок, пропагандистских центров и зарубежных антисоветских организаций, борьба с идеологической диверсией и терроризмом. 15 «Друзьями», по терминологии органов госбезопасности, назывались тогда партнерские (дружеские) спецслужбы социалистических стран. 16 Щербаков В. В. — первый секретарь Калининградского обкома ВКП(б) с 1947 по 1951 год. 17 МГБ — Министерство государственной безопасности СССР. 18 Молотов В. М. (1890–1986) — в 1949 году первый заместитель Председателя Совета Министров СССР. 19 Брюсов А. Я. (1885–1966) — советский археолог, брат поэта В. Я. Брюсова. Участвовал в поисках Янтарной комнаты в 1945–1949 годах. 20 Кучумов А. М. (1912–1993) — советский ученый-искусствовед, работал в Павловском и Пушкинском дворцах-музеях, участвовал в поисках Янтарной комнаты. 21 Об этом подробно рассказывается во второй части моей книги «Янтарный призрак», изданной в Калининграде в 1997 году. 22 УМГБ — Управление Министерства государственной безопасности — территориальный орган МГБ в 1940–1950-е годы. 23 Берма — горизонтальная площадка на откосах земляных и каменных плотин, укрепленных берегов, карьеров и т. п. для придания устойчивости вышележащей части сооружений, а также улучшения условий их эксплуатации. 24 Schlo?teich (нем.) — Замковый, ныне Нижний пруд в центре Калининграда. 25 Ляш Отто (1893–1971) — немецкий военачальник, генерал от инфантерии, возглавлял оборону Кёнигсберга в 1945 году. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх |
||||
|
|
||||
