• Сорванный концерт (Лев Барашков)
  • Скандал без музыки (Ирина Роднина / Александр Зайцев)
  • Дуплетом по Высоцкому-2 (Владимир Высоцкий)
  • Боксерский ринг в кабине лифта (Всеволод Бобров)
  • Мазила («Товарищ, верь…»)
  • Ссора до гроба (Андрей Тарковский / Владимир Высоцкий)
  • Фестивальный скандал-2 (Ричард Бартон)
  • Невероятные скандалы с итальянцами («Невероятные приключения итальянцев в России»)
  • Чужие среди своих («Свой среди чужих, чужой среди своих»)
  • «Такой хоккей нам не нужен!» («Крылья советов»)
  • Футбол против хунты (Ссср – Чили)
  • Актриса против сценариста (Виктория Федорова / Валентин Ежов)
  • Когда актриса не любит актера (Ирина Печерникова / Виталий Соломин)
  • Семнадцать мгновений скандалов («Семнадцать мгновений весны»)
  • Роман-вулкан (Валентина Малявина / Александр Кайдановский)
  • Как Олег оскорбил Тодора (Олег Ефремов)
  • Семеро одного ждут (Всеволод Бобров)
  • С чего начиналась «фанера» (София Ротару)
  • Зэки от кинематографа (Борис Сичкин / Сергей Параджанов)
  • 1973

    Сорванный концерт

    (Лев Барашков)

    Певец Лев Барашков приобрел популярность в начале 60-х годов. До этого, получив образование как театральный актер (он закончил ГИТИС), Барашков играл в столичном Театре имени Пушкина. Но в одном из музыкальных спектаклей он прекрасно исполнил несколько песен («А у нас во дворе», «Хотят ли русские войны») и после этого решил уйти на эстраду. В 1964 году на экраны страны вышел фильм Владимира Басова «Тишина», где Барашков исполнил песню «На безымянной высоте», которая на долгие годы стала его визитной карточкой. Еще одной подобной песней в его репертуаре стала песня «Главное, ребята, сердцем не стареть». С тех пор певец стал частым гостем на ТВ (выступал в «Голубых огоньках»), а также гастролировал по стране. И для многих своих почитателей он выглядел вполне благополучным артистом. Как вдруг в начале 1973 года Барашков оказался в эпицентре скандала, разразившегося на страницах газеты «Советская культура». 26 января там было опубликовано письмо жителя города Унечя Брянской области Г. Симоненко, где он описывал гастроли Барашкова в их городе. По словам автора письма, популярный певец выглядел отнюдь не идеально. Цитирую:

    «Эстрадные звезды разных величин – не редкость у нас в Унече, где есть хороший вместительный клуб железнодорожников. В его зале выступали и наши, и зарубежные популярные артисты. С нетерпением ждали здесь и артиста московской эстрады Льва Барашкова. Билеты были раскуплены задолго до концерта. И вот артист прибыл. Войдя в клуб, вместо приветствия сказал:

    – Где здесь директор?

    Нашли директора.

    – У вас холодно, – укутывая горло, сказал артист.

    Потом прошел на сцену, тронул пальцем клавиши пианино:

    – Инструмент совершенно расстроен.

    – Как? – изумился директор. Он сам видел, что за два дня перед этим инструмент настраивал приезжий мастер. Не ради Барашкова, а просто по графику.

    Но самое-самое началось позже, прямо с вешалки. Еще не все зрители успели раздеться, а концерт уже начался. Москвичи явно не желали считаться с «мощностью» гардеробной. Возле дверей в зрительный зал образовалась давка. Те, кому удалось прорваться, шарили в темноте, отыскивая свои места. Их одернул сам Барашков:

    – Рассаживайтесь поскорей…

    Спел несколько песен. Одну из них оборвал на полуслове, предупредив, что концерт не будет продолжаться, пока не уберут кого-то из задних рядов. Навели порядок. Затем снова остановка. Артист вопрошает:

    – Есть ли в зале директор или кто-то другой, способный закрыть буфет? Там шумят…

    Кульминационной точки этот лирико-трагический концерт достиг позже. В задних рядах выкрикнули что-то нечленораздельное. Артист оборвал начатую песню, объявил в микрофон: «Концерт окончен» – и удалился. Пьяного хулигана, бог весть как затесавшегося в зал, увели тут же в вытрезвитель. Но занавес не поднялся, хотя в зале находились шестьсот с лишним зрителей.

    Представитель райкома партии и другие руководящие работники района, оказавшиеся среди зрителей, пригласили певца в кабинет, выразили ему сожаление по поводу случившегося, но заметили, что он тоже не прав, лишив всех концерта. Певец удивился и уехал со словами:

    – Я завтра в Брянске буду жаловаться…

    Зрители на артиста Барашкова никуда не собираются жаловаться. А я считаю, что молчать об этом случае нельзя. Пусть «звезды», приезжающие на гастроли, не судят обо всех по одному хаму в зале, не пасуют перед ним и не капризничают».

    К счастью, газета предоставила место для объяснений и Барашкову. В его объяснении ситуация выглядела несколько иначе, чем было видно из зрительного ряда. Цитирую:

    «Единственное, о чем до сих пор жалею, что не был последователен до конца. Что о случае на концерте в Унече не поставил в известность Брянский обком партии и обком комсомола, не зашел в филармонию. Вероятно, я не просто должен – обязан был это сделать, потому что речь идет вовсе не о личной моей обиде.

    Давно уже было пора начать, но мы не давали занавес: зрители опаздывали. Ждем десять, пятнадцать минут… По опыту знаю: там, где концерты всегда начинаются вовремя, зритель не опаздывает. Он приучен быть точным.

    Первую свою песню «Хлеб да соль» я исполнил в Унече под разговоры и шум зрителей, густо валивших в зал… Мое «рассаживайтесь поскорей», казалось, возымело действие. Но все равно, стоя на сцене, я ощущал несобранность зала. Из темноты задних рядов волнами катилось к рампе какое-то тревожно-игривое настроение. Наверное, каждый исполнитель чувствует, как опасна подобная атмосфера, когда все на грани. Чисто профессиональные навыки помогают артисту на сцене быть самой непринужденностью, хотя внутренне он полон тревоги и предчувствия беды.

    И она случилась. Я пел: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернется…» И вдруг в паузе после слов «ты только жди…» из задних рядов раздалась громкая хулиганская реплика.

    Зал выжидательно замер, а я сказал, что пока не удалят зрителя, не умеющего себя вести, концерт продолжаться не будет. Со своего места встал подвыпивший парень без пиджака, в расстегнутой рубахе и, продолжая выкрикивать что-то, проследовал к выходу. В рядах зрителей улегся оживленный (гляди, какое происшествие!) шумок. А я прямо с того места, с той паузы, где оборвал песню, продолжил ее.

    Петь было нелегко, а тут еще сбоку, из-за кулис – беспрерывный шум, какие-то хождения, разговоры. Смежное со сценой служебное помещение вело прямо в буфет. Как посторонние попали за кулисы, кто разрешил им быть там во время концерта, почему открывалась и закрывалась притягательная буфетная дверь – выяснить было не у кого: представителей дирекции клуба там не было. Пришлось нашему конферансье Вячеславу Вирозубу прямо со сцены просить кого-нибудь из администрации навести порядок за кулисами. Так второй раз был прерван концерт.

    Снова выхожу на сцену. Впереди еще цикл лирических песен: о счастливых встречах и горьких расставаниях, о любви, преданности и верности.

    «Будет жить любовь на свете» – именно эту песню снова перебила реплика из задних рядов. У меня все оборвалось, и я сказал: концерт окончен. Дали занавес. Петь я больше не мог. Вот и все…

    За кулисами, куда пригласили меня после концерта, я слышал лишь упреки в свой адрес. Но я не мог их принять. Как профессиональный артист я, конечно, сумел бы заставить себя петь в любых условиях. Как гражданин – нет. Согласен, из всех, кто сидел в зале, лишь единицы виноваты в том, что произошло. Но именно они, к сожалению, делали погоду.

    Я бы солгал, сказав, что сталкиваюсь с подобной ситуацией впервые. Но чаще, гораздо чаще встречается нам прекрасный зритель. В этом году я выступал перед строителями в Набережных Челнах, в Сибири, у нефтяников Азербайджана. Где и зрительные залы похуже, и до клуба не так легко добраться, но как идут люди на концерт, как слушают и как хочется им петь!

    Горькие были у меня песни в Унече. Холодная комната, где переодевались перед выходом на сцену, безразличие администрации и к нам, и к концерту, и к публике. Можно подумать: мелочи, ими можно пренебречь или попросту не обратить на них внимание… Но в том-то и дело, что из этих «мелочей», бывает, складывается большее – отношение не к исполнителю, а к тому, что он исполняет. А с таким отношением, по-моему, мириться нельзя. Не знаю, как на моем месте поступил бы другой артист. Но, если по совести, мне не дает покоя еще одно – в Унече я не выполнил просьбы, донесшейся из зала. Кто-то хотел услышать песню «На безымянной высоте». А я не спел. Не мог спеть».

    Этот скандал не испортил карьеру Барашкову, хотя в 70-е годы его звезда не сияла столь ярко, как раньше, и по ТВ его редко показывали. Во многом это объяснялось тем, что Барашков изменил свой репертуар: стал исполнять песни Владимира Высоцкого, Юрия Визбора. В 1985 году Барашков сделал целую программу «Наполним музыкой сердца» по произведениям Ю. Визбора.

    Скандал без музыки

    (Ирина Роднина / Александр Зайцев)

    27 февраля 1973 года в Братиславе стартовал очередной чемпионат мира по фигурному катанию. И уже на следующий день случился скандал – с одной стороны, громкий, с другой – беззвучный: во время выступления советской пары Ирина Роднина – Александр Зайцев (они танцевали под мелодию «Метелица») внезапно пропал звук. Согласно правилам, в подобных случаях спортсмены имели полное право прервать выступление и потребовать повторного старта. Однако наша пара невозмутимо продолжала кататься без звука, чем буквально покорила зрителей. Когда номер завершился, стадион буквально взорвался от грома аплодисментов, а судьи выставили фигуристам высшие оценки не только за артистизм, но также за мужество и находчивость.

    Согласно официальной версии, исчезновение звука было вызвано перебоями в электроснабжении радиорубки. Однако в кулуарах чемпионата живо обсуждалась и другая версия: об умышленной диверсии, направленной на то, чтобы советские фигуристы ни в коем случае не смогли получить золотые медали (многие чехи не могли простить русским ввода войск в свою страну в 68-м). Еще одну версию случившегося много лет спустя озвучила фигуристка Людмила Смирнова, участвовавшая в том чемпионате:

    «Пленку тогда остановили специально. У ребят просто была не до конца накатана программа. В финальной ее части они не поспевали за музыкой, и во время выступления могли возникнуть накладки. В результате Зайцев с Родниной чисто откатали программу до середины, и тут, как бы случайно, вырубилась музыка. По правилам, фигуристы должны были остановиться, но Жук, стоявший у бортика, стал кричать: „Дальше продолжайте!“ Они спокойно и чисто доработали оставшиеся элементы. Так из них потом еще и героев сделали: „Вот какие молодцы, не растерялись!“ Естественно, они не растерялись. Просто заранее были готовы к тому, что отключат музыку. Жук вообще был мастером на такие штуки…»

    Чемпионат закончился 2 марта. Советские фигуристы вновь оккупировали чуть ли не весь пьедестал почета. Так, золотые медали в спортивных танцах завоевали Ирина Роднина и Александр Зайцев, «серебро» досталось супружеской паре Людмила Смирнова – Алексей Уланов, в танцах на льду золотые медали завоевали Людмила Пахомова и Александр Горшков.

    Дуплетом по Высоцкому-2

    (Владимир Высоцкий)

    С тех пор, как в 1968 году центральная печать устроила на своих страницах обструкцию Владимиру Высоцкому, больше серьезных наездов в СМИ на него не было. Несмотря на то что за артистом имелось много грехов (одних срывов спектаклей из-за пьянок набралось почти с десяток), советские СМИ его не трогали, то ли жалея, то ли выполняя приказ свыше (либералы во власти не давали артиста в обиду). Однако в марте 1973 года произошел очередной «наезд» на Высоцкого в центральной прессе.

    В пятницу 30 марта в газете «Советская культура» была напечатана статья журналиста М. Шлифера под названием «Частным порядком», посвященная февральским гастролям Владимира Высоцкого в Новокузнецке (певец был там 3–8 февраля). Несмотря на небольшой объем заметки, ей суждено будет поднять такую волну, какую давно не поднимали вокруг имени Высоцкого отечественные СМИ. О чем же писалось в злополучной заметке? Привожу ее полностью:

    «Приезд популярного артиста театра и кино, автора и исполнителя песен Владимира Высоцкого вызвал живейший интерес у жителей Новокузнецка. Билеты на его концерты в городском театре многие добывали с трудом. У кассы царил ажиотаж.

    Мне удалось побывать на одном из первых концертов В. Высоцкого в Новокузнецке. Рассказы артиста о спектаклях столичного Театра на Таганке, о съемках в кино были интересными и по форме, и весьма артистичными. И песни он исполнял в своей, очень своеобразной манере, которую сразу отличишь от любой другой. Артист сам заявил зрителям, что не обладает вокальными данными. Да и аудитория в этом легко убедилась: поет он «с хрипотцой», тусклым голосом, но, безусловно, с душой.

    Правда, по своим литературным качествам его песни неравноценны. Но речь сейчас не об этом. Едва ли не на второй день пребывания Владимира Высоцкого в Новокузнецке публика стала высказывать и недоумение, и возмущение. В. Высоцкий давал по пять концертов в день! Подумайте только: пять концертов! Обычно концерт длится час сорок минут (иногда час пятьдесят минут). Помножьте на пять. Девять часов на сцене – это немыслимая, невозможная норма! Высоцкий ведет весь концерт один перед тысячью зрителей, и, конечно же, от него требуется полная отдача физической и духовной энергии. Даже богатырю, Илье Муромцу от искусства, непосильна такая нагрузка!»

    На первый взгляд трудно понять, в чем заключается главный смысл заметки. То ли автор заботится о здоровье Высоцкого, то ли, наоборот, обвиняет его в стремлении «зашибить деньгу». Однако, ознакомившись с комментарием «Советской культуры», помещенным внизу заметки, все сразу становится на свои места. А сообщалось в нем следующее:

    «Получив письмо М. Шлифера, мы связались по телефону с сотрудником Росконцерта С. Стратулатом, чтобы проверить факты.

    – Возможно ли подобное?

    – Да, артист Высоцкий за четыре дня дал в Новокузнецке 16 концертов.

    – Но существует приказ Министерства культуры СССР, запрещающий несколько концертов в день. Как же могло получиться, что артист работал в городе с такой непомерной нагрузкой? Кто организовал гастроли?

    – Они шли, как говорится, «частным» порядком, помимо Росконцерта, по личной договоренности с директором местного театра Д. Барацем и с согласия областного управления культуры. Решили заработать на популярности артиста. Мы узнали обо всей этой «операции» лишь из возмущенных писем, пришедших из Новокузнецка.

    – Значит, директор театра, нарушив все законы и положения, предложил исполнителю заключить «коммерческую» сделку, а артист, нарушив всякие этические нормы, дал на это согласие, заведомо зная, что идет на халтуру. Кстати, разве В. Высоцкий фигурирует в списке вокалистов, пользующихся правом на сольные программы?

    – Нет. И в этом смысле все приказы были обойдены.

    Директор Росконцерта Ю. Юровский дополнил С. Стратулата:

    – Программа концертов никем не была принята и утверждена. Наши телеграммы в управление культуры Новокузнецка с требованием прекратить незаконную предпринимательскую деятельность остались без ответа.

    Так произведена была купля и продажа концертов, которые не принесли ни радости зрителям, ни славы артисту.

    Хочется надеяться, что Министерство культуры РСФСР и областной комитет партии дадут необходимую оценку подобной организации концертного обслуживания жителей города Новокузнецка».

    Резонанс от статьи в «Советской культуры» вышел далеко за пределы Советского Союза. 2 апреля американский журналист Хедрик Смит в газете «Нью-Йорк таймс» поместил статью под броским названием «Советы порицают исполнителя подпольных песен». В этой публикации ее автор писал:

    «Владимир Высоцкий, молодая кинозвезда и драматический актер, завоевавший множество поклонников среди молодежи своими хриплыми подпольными песнями, зачастую пародирующими советскую жизнь и государственное устройство, получил официальный нагоняй за проведение нелегальных концертов.

    «Советская культура», новый культурный орган Центрального Комитета Коммунистической партии (органом ЦК «СК» стала в январе 1973 года. – Ф. Р.), подверг его в пятницу острой критике за нарушение правил проведения гастролей. В публикации утверждается, что он присваивал нелегальные средства от организованных частным образом концертов при попустительстве официальных лиц в провинциальных городах.

    Там был только косвенный намек на то, что реальной мишенью скорее было содержание некоторых его песен, а не его концертная деятельность. В любом случае целью атаки, похоже, было как свернуть его деятельность, так и уменьшить его растущую популярность.

    В последние годы г-н Высоцкий записывал популярные официальные хиты. Развивалась оживленная торговля магнитными лентами и компакт-кассетами с его остроумными и иногда дерзкими пародиями на советскую бюрократию, чинопочитающее чиновничество, всепроникающее воровство из общественных учреждений и обязательную гонку поглощенных вопросами престижа лидеров за победами на мировых спортивных аренах. Эти песни часто записываются, как говорят москвичи, на проходящих поздней ночью встречах под гитару с друзьями и поклонниками.

    Он стал фаворитом культурного мира Москвы благодаря приватным вечеринкам, и даже должностные лица Коммунистической партии и государства среднего звена осторожно признают, что имеют записи некоторых из его рискованных песен.

    Г-н Высоцкий, которому около 40 лет, – это третий полуофициальный трубадур, который стал хорошо известен в последние годы. До него два писателя, Булат Окуджава и Александр Галич, были наказаны за свои сомнительные песни. Г-н Окуджава был исключен из Коммунистической партии в прошлом году, а г-н Галич был исключен из Союза писателей, потому что он отказался дезавуировать иностранные публикации своих остросатирических произведений о сталинизме и советской политической жизни.

    Большинство советских интеллектуалов находят г-на Высоцкого сравнительно более умеренным, особенно когда он поет перед большими аудиториями. Тем не менее «Советская культура» указывает на официальное неодобрение некоторых из его песен, отмечая, что их «литературные достоинства не всегда одинаковы», и цитирует главу официального концертного агентства, выражающего недовольство, что его концертные программы никогда не были «одобрены и утверждены»…

    Острие атаки на г-на Высоцкого было направлено против его, очевидно, успешной практики организации концертов вне официальных каналов, даже когда ему удавалось использовать официальные залы. Но он не попадал в беду ранее, и каждый раз ему удавалось выкарабкаться…»

    Выдержки из этой публикации той же ночью были зачитаны по «вражьему» радио – «Голосу Америки». А на следующее утро уже пол-Москвы обсуждало эту статью из «Нью-Йорк таймс».

    Отметим, что вся эта шумиха абсолютно не отразилась на отношении властей к Высоцкому. В том же марте он наконец сумел получить загранпаспорт (ждал его с 1970 года) и вместе со своей женой Мариной Влади отправился в свой первый западный вояж – во Францию. Вернувшись оттуда, актер 25 июня написал письмо куратору культуры от ЦК КПСС Петру Демичеву. В своем послании артист заявлял следующее:

    «Уважаемый Петр Нилович! В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР. Девять лет я не могу пробиться к узаконенному общению со слушателями своих песен…

    Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу.

    Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански ответственное творчество поставлено в род самодеятельности? Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая слушает мои песни, несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации.

    Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность. Странно, что об этом забочусь я один… Я хочу только одного – быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество…»

    Однако это письмо так и осталось без должного ответа.

    Между тем проверка по факту гастролей Высоцкого в Новокузнецке была завершена 26 сентября. Было установлено, что он гастролировал там с 3 по 8 февраля и дал 16 концертов, выступая по 4 раза в день. Проверка также выявила, что Высоцкий продал сценарий музыкального спектакля «Драматическая песня», с которым выступал, драмтеатру за 1650 рублей. Помимо этого он получил за 17 выступлений еще 841 рубль. В акте проверки об этом будет сказано следующее: «В сценарий, который Высоцкий продал театру, были включены песни, музыку к которым он написал в прошлые годы, и песни эти были проданы автором другим театрам Союза. Поэтому вторично их продать Новокузнецкому театру он не имел права. Так, например, музыка к песне „Последний парад“ продана Театру сатиры в городе Москве. На песню „Солдаты группы „Центр“, написанную В. Высоцким, авторское право продано Театру на Таганке в Москве. Песня „Братские могилы“ исполнялась в спектакле „Павшие и живые“, затем исполнялась в кинофильме „Я родом из детства“, а затем записана на грампластинку…“

    Один экземпляр этого акта будет затем передан в следственные органы, дабы те завели на Высоцкого уголовное дело по факту незаконного присвоения денежных средств на сумму 2034 рубля 41 копейка. Но дело не заведут: видимо, кто-то влиятельный сумеет встать на защиту популярного артиста.

    Боксерский ринг в кабине лифта

    (Всеволод Бобров)

    В марте 1973 года Москва живо обсуждала скандал с участием прославленного спортсмена, тренера национальной сборной по хоккею Всеволода Боброва. Чем же отличился прославленный спортсмен?

    В один из тех мартовских дней он в компании своего старого приятеля Леонида Михайловича отправился в ресторан «Эрмитаж», что в Каретном ряду. Там приятели просидели несколько часов, хорошо «приняли» и уже поздно вечером решили заскочить в гостиницу «Москва», чтобы навестить там общего знакомого. Их путь от Каретного по городу, который уже готовился отойти ко сну, занял не слишком много времени. Поскольку приятель жил на последнем этаже, добираться до его номера пришлось на лифте. Там и произошел инцидент, о котором уже на следующий день трубила вся столица.

    В кабину, кроме Боброва и Леонида Михайловича, вошли еще несколько человек, среди которых оказался командировочный то ли из Тулы, то ли из Владимира, который был «под парами» – то есть пьяный. Узнав Боброва, он вдруг полез к нему с расспросами, причем желая пустить пыль в глаза окружающим, обратился к нему на «ты». Бобров же, который терпеть не мог панибратства, поначалу отпихнул от себя приставалу, а когда тот вновь полез обниматься, съездил ему кулаком по физиономии. В этот момент лифт как раз достиг последнего этажа, двери открылись, и дежурная по этажу стала свидетелем того, как из кабины на ковровую дорожку вывалился мужчина с разбитой губой.

    Несмотря на то что сам пострадавший об этом инциденте в милицию не заявлял, однако у него оказалось множество свидетелей (его видели еще человек пять, находившихся в лифте, плюс дежурная по этажу). Кто-то из них и разнес весть о нем сначала по гостинице, а потом уже молва пошла гулять по столице. Причем, как это часто и бывает, она сразу обросла массой подробностей, которых не было и в помине. Например, утверждалось, что в гостинице «Москва» Всеволод Бобров избил какого-то генерала, который оказался… внуком Ленина (хотя таковых у вождя мирового пролетариата отродясь не было). И люди охотно верили в подобные версии, поскольку выяснить настоящие подробности возможностей не было – в СМИ об этом не сообщали.

    Мазила

    («Товарищ, верь…»)

    11 апреля 1973 года в Театре на Таганке состоялась премьера спектакля «Товарищ, верь» по произведениям Александра Пушкина. Без скандала и здесь не обошлось. Великого поэта в спектакле играли сразу несколько актеров, причем одному из них – Рамзесу Джабраилову – эта роль едва не стоила жизни. Дело в том, что постановщик Юрий Любимов решил внедрить в канву спектакля новаторский трюк: в тот момент, когда Джабраилов читал на сцене стихотворение Пушкина, держа листок с текстом высоко над головой, из дальнего конца зала в листок должен был выстрелить лучник – мастер спорта по стрельбе из лука. Узнав об этом, актер запаниковал: мол, а вдруг промажет и попадет в меня? «Не дрейфь, он же мастер спорта. Он в пятак попадает со ста метров», – успокоил его Любимов.

    Режиссер не врал: спортсмен действительно творил чудеса, но… на спортивных кортах. А повторить подобное в полутемном зале театра, да еще когда рука актера дрожит – совсем другое дело. И в итоге стрела, пущенная лучником, угодила Джабраилову аккурат в ладонь. Как подбитая птица крылом, он замахал простреленной рукой и запрыгал по сцене. Коллеги тут же увели его за кулисы, представление было остановлено. Спустя полчаса актер был доставлен в Склиф, где врач извлек из его ладони злополучную стрелу. Думаете, после этого актера отпустили домой? Ошибаетесь. Он вынужден был вернуться в театр и доиграть представление, поскольку заменить его было некому.

    Ссора до гроба

    (Андрей Тарковский / Владимир Высоцкий)

    Актер Владимир Высоцкий и кинорежиссер Андрей Тарковский были знакомы с конца 50-х – с тех пор, как одно время посещали общую компанию на квартире Левона Кочаряна в доме в Большом Каретном (отметим, что Высоцкий жил в этом же доме, но на первом этаже). Там они сдружились и с тех пор периодически общались: если не визуально, то хотя бы посредством телефонной связи. Но потом между ними пробежала черная кошка. Это случилось в 1965 году, когда Тарковский начал работу над фильмом «Андрей Рублев». Роль сотника Степана он предложил Высоцкому, тот согласился, но потом подвел режиссера – пришел на пробы подшофе. И Тарковский с тех пор зарекся снимать приятеля в своих картинах. Высоцкий на него не обиделся, поскольку в случившемся виноват был сам. Однако летом 1973 года между ними случилась куда более серьезная ссора, которая развела бывших приятелей окончательно.

    В июне того года Тарковский вступил в подготовительный период фильма «Зеркало». Картина задумывалась как автобиографическая, и труднее всего Тарковскому пришлось с выбором исполнительницы роли собственной матери. На нее пробовались несколько актрис, среди которых была даже одна иностранка – Марина Влади. Вот как она сама описывает этот случай:

    «Однажды утром ты (имеется в виду муж актрисы В. Высоцкий. – Ф. Р.) говоришь мне с напускной небрежностью:

    – Знаешь, Андрей хотел бы поговорить с тобой тет-а-тет.

    Я немного удивлена, тем более что мы виделись с Тарковским несколько дней назад. Он – твой друг юности и один из поклонников. Я знаю его уже много лет. Это невысокий человек, живой и подвижный, – замечательный гость за столом. Кавказец по отцу, он обладает удивительным даром рассказчика и поражает всех своим умением пить не пьянея. К концу вечера он обычно веселеет и почему-то каждый раз принимается распевать одну и ту же песню.

    По твоему тону я понимаю, что речь идет о чем-то очень важном. Ты говоришь:

    – Андрей готовит фильм, он хотел поговорить с тобой и, вероятно, пригласить тебя на пробы.

    И тут на меня находит. Я не нуждаюсь в пробах, меня никогда не пробовали ни на одну роль, за исключением первого раза, когда я снималась в тринадцать лет у Орсона Уэлса. Но ты так долго уговариваешь меня не отказываться, что я соглашаюсь.

    Андрей объясняет мне, что фильм «Зеркало» – автобиография. И он хочет попробовать меня в нем на роль своей матери. Усы у него всклокочены больше, чем обычно, и он, заикаясь, пересказывает мне весь сюжет.

    Через несколько дней мы с небольшой съемочной группой выезжаем в деревню. Это даже не пробы. Мы просто снимаем несколько кусков. Андрей подробно объясняет мне сцену: на пороге избы женщина долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит на дорогу и, сгорбившись от горя, уходит в дом.

    Андрей делает мне комплименты, я довольна собой. Я возвращаюсь и рассказываю тебе, как прошел день. Мы начинаем мечтать. Если я снимусь в этом фильме, сразу решится множество проблем – у меня будет официальная работа в Советском Союзе, я смогу дольше жить рядом с тобой, и потом, сниматься у Тарковского – это такое счастье!

    Проходит несколько дней. Мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно – ответ будет отрицательным. Но тебе не хочется в это верить, и, когда через несколько дней секретарша Тарковского сообщает нам, что роли уже распределены и что меня благодарят за пробы, ты впадаешь в жуткую ярость. Ты так зол на себя за то, что посоветовал мне попробоваться, да к тому же ответ, которого мы с таким нетерпением ждали, нам передали через третье лицо и слишком поздно… Тут уже мне приходится защищать Андрея. Наверное, у него слишком много работы, много забот, да и вообще у людей этой профессии часто не хватает мужества прямо сообщить плохие новости. Ты ничего не хочешь слышать. Ты ожидал от него другого отношения. И на два долгих года вы перестаете видеться. Наши общие друзья будут пытаться помирить вас, но тщетно…»

    Позднее Тарковский объяснит Высоцкому, почему он отказался взять на роль своей матери Влади: мол, зрители будут отвлекаться от фильма, увидев на экране Колдунью (самый знаменитый фильм Влади). Роль матери досталась Маргарите Тереховой.

    К слову, в эти же дни поссорились еще две «звезды»: киноактриса Лидия Смирнова и писатель Сергей Михалков. Тогда на экраны страны вышла комедия «Дача», где Смирнова играла одну из ролей, а Михалков имел смелость раскритиковать картину на страницах центральной печати. После чего Смирнова немедленно позвонила ему домой. Далее послушаем ее собственный рассказ:

    «Михалков, надо сказать, всю жизнь считался моим хорошим приятелем, даже другом. И вдруг я читаю эту статью, там он ругает все комедии, вышедшие на экран в последнее время, и в том числе „Дачу“. Все – ужасные, безыдейные. Я читаю и, конечно, безумно огорчаюсь. Тогда придавали большое значение прессе, это сейчас мы плюем на всякие рецензии, заметки – пускай пишут! А в то время мы знали: если в какой-то статье тебя изругали, то и дальше будут топтать. Если изругал орган ЦК, то и другие газеты подхватят (они никогда своего мнения не имели), и тебя затопчут. Или, наоборот: если кого похвалили, где надо, то начнут хвалить все, и, что бы он ни сделал, все равно будут хвалить. Все зависело от того, что сказал ЦК.

    Так вот, когда эта статья вышла, все очень расстроились, мы перезваниваемся, переживаем. Вся группа, семьдесят человек, не считая родственников и друзей.

    Я звоню Михалкову:

    – Сережа, здорово. Как живешь?

    Он радостно отвечает:

    – Как ты живешь, подруга моя дорогая?

    – Я сделала новую картину, хотела бы, чтобы ты ее посмотрел.

    – Какую картину?

    – «Дача». Очень смешная история, я там играю главную роль.

    – Хорошо, давай посмотрим.

    – Ты эту картину не видел?

    – Я? Да мне некогда. Какие там картины…

    – Так, значит, ты не видел «Дачу»?

    – Нет, не видел.

    – Не видел? Ах ты, сволочь!!! – Это было самое ласковое слово. Из меня, как из извергающегося вулкана, хлынула брань.

    – Да подожди ты, меня просили подписать, – говорит он, – я и подписал. Мне-то что?

    – Тебе-то что? А судьба семидесяти человек тебя не касается?

    В общем, страшный скандал. Я бросила трубку. Проходит два дня, иду в театр, а Михалков живет рядом, на Воровского, и как раз выходит из подъезда, его ждет машина. Я снова к нему со своим возмущением. Он спрашивает:

    – Ну и что же ты хочешь?

    Я еще больше возмущаюсь, а он меня отводит от машины, чтоб шофер не слышал. Я говорю:

    – Признайся публично, что ты не видел этой картины!

    – Нет, это невозможно! Хочешь, сделаем так: я попрошу кого-нибудь написать хвалебную рецензию.

    – Кто же после того, как ты разругал, решится хвалить?

    Все это так и повисло в воздухе…»

    Фестивальный скандал-2

    (Ричард Бартон)

    В июле 1973 года в Москве проходил традиционный Международный кинофестиваль. Одним из почетных гостей на нем был выдающийся английский актер Ричард Бартон. Однако его приезд в Москву едва не завершился скандалом. Дело в том, что время проведения фестиваля совпало не с самыми лучшими днями в жизни актера – у него вновь осложнились отношения с супругой – голливудской звездой Элизабет Тэйлор. 4 июля та собрала у себя на родине большую пресс-конференцию, где заявила о временном разрыве отношений с мужем. Узнав об этом, Бартон ушел в запой. А поскольку происходило это в Москве, в гостинице «Россия», его участие в фестивальных мероприятиях оказалось под угрозой срыва (Бартон должен был представлять свой новый фильм «Битва у Сутиески», в котором играл самого Иосифа Броз Тито в молодости). Короче, надо было что-то предпринимать, поскольку Бартон своим безответственным поведением мог вызвать международный скандал (Тито мог пожаловаться Брежневу). В итоге было принято решение вмешаться в ситуацию извне. В качестве полномочного представителя от советской стороны был выбран журналист Мэлор Стуруа, который до этого неоднократно встречался с Бартоном во время работы в Лондоне.

    Получив задание от самого председателя Госкино Филиппа Ермаша, Стуруа загрузил в свой «Додж-Чарджер» чуть ли не ящик любимых напитков актера – белое вино, виски, джин и коньяк – и отправился в «Россию». Там, беспрепятственно пройдя сквозь кордон милиционеров, Стуруа поднялся на 22-й этаж, где находился номер люкс Бартона. На стук в дверь на пороге появился… двухметровый негр, который оказался телохранителем актера. Выслушав гостя, он удалился, чтобы доложить о нем хозяину. Видимо, актер дал «добро» на посещение, поскольку через пару минут негр вновь появился в дверях и пригласил гостя войти.

    К визиту своего лондонского приятеля Бартон отнесся весьма доброжелательно. Примерно в течение получаса он рассказывал гостю о том, как ему плохо без Тэйлор и как не хочется показываться на люди. Дескать, только Лиз может вытащить его из депрессии. Стуруа, по-человечески понимая актера и сочувствуя ему, в то же время был связан обязательством перед Ермашом, пообещав ему во что бы то ни стало привести Бартона в божеский вид и подготовить его к завтрашнему появлению на премьере. Поэтому в один из моментов, когда актер замолчал, чтобы в очередной раз приложиться к горлышку бутылки с вином «Цинандали», предложил:

    «Ричард, какой смысл бузовать в склепе „России“? Давай лучше махнем в „Арагви“.

    – Что такое «Арагви»? – удивленно вскинул брови Бартон.

    – Это самый знаменитый ресторан в Москве, – последовал ответ. – Там прекрасная кавказская кухня и место встреч международных шпионов.

    Последнее обстоятельство произвело на заезжего актера особенное впечатление (ведь его лучшей ролью в кино считался шпион из фильма «Человек, пришедший с холода»), после чего он согласился покинуть свой номер. Как гласит легенда, дежурная по этажу, увидев, как Бартон после трех дней безвылазного пребывания в номере, появился в коридоре, от неожиданности едва не потеряла сознание. В отличие от нее двое мужчин, несколько часов безуспешно дожидавшиеся появления знаменитого актера в том же коридоре, при появлении Бартона заметно оживились. Они подскочили к актеру и стали просить его взять их с собой. Одним из этих незнакомцев был популярный советский актер Олег Видов, вторым – корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс. Как вспоминает Стуруа, последнего он пригласил к себе в машину, а вот Видова отшил, сославшись на какую-то незначительную причину. Обиженный актер попытался на ломаном английском языке апеллировать к Бартону, мол, я ваш коллега, актер, но тот отмахнулся от него как от назойливой мухи.

    Стоит отметить, что еще до того, как отправиться к Бартону, Стуруа заранее зарезервировал стол в центральном зале «Арагви». Поэтому, когда они прибыли в ресторан, там их уже поджидали. На стол были поданы типичные грузинские деликатесы: лобио, сациви, шашлыки на ребрышке, блюда из зелени и тому подобное. Угощения так понравились Бартону, что он чуть язык не проглотил от удовольствия. Но пока он налегал на кушанья, находившийся здесь же корреспондент АП сделал несколько снимков этой трапезы. Уже на следующий день эти снимки появятся в западной печати, причем снимки будут подписаны весьма оригинально: «Ричард Бартон заливает вином горе от разлуки с Элизабет Тэйлор в московском ресторане „Арагви“ в компании не меньшего выпивохи – советского журналиста Мэлора Стуруа».

    Единственное, что огорчило знаменитого актера в тот вечер, было то, что за все время его пребывания в ресторане к нему подошли за автографом… всего лишь два (!) человека. Да и те оказались туристами из Техаса. Но в целом тот вечер оставил у заезжей знаменитости незабываемые впечатления. Вот почему, когда Стуруа спросил его, сможет ли он завтра прийти на премьеру своего фильма, Бартон ответил согласием: мол, разве после такого я могу тебя подвести? И слово свое сдержал. Международный скандал не состоялся.

    Невероятные скандалы с итальянцами

    («Невероятные приключения итальянцев в России»)

    Этот фильм стал единственным обращением Эльдара Рязанова к жанру эксцентрической комедии. Больше он в этом жанре не снимал, поскольку во время съемок мэтр кинематографа столкнулся с таким количеством разного рода ЧП и скандалов, что это навсегда отбило у него охоту делать подобное кино.

    Первый скандал грянул в начале подготовительного периода – в конце июня 1972 года, когда авторы сценария – Рязанов и Эмиль Брагинский – отправились для переговоров в Рим. Далее послушаем рассказ самого Э. Рязанова:

    «На следующий же день предстояла встреча с главой фирмы Дино Де Лаурентисом. Его фирма являлась тогда в Италии одним из известных кинематографических предприятий. Здесь Федерико Феллини поставил „Ночи Кабирии“ и „Дорогу“…

    Мы входим в роскошный особняк, шествуем мимо швейцара и упираемся в витрину, уставленную всевозможными кинематографическими призами, завоеванными фирмой. Здесь и «Оскары», и «Премии Донателло», золотые и серебряные «львы Святого Марка».

    Пройдя таким образом соответствующую психологическую подготовку, мы – Эмиль Брагинский, директор картины Карлен Агаджанов, переводчик Валерий Сировский и я – попадаем в кабинет Дино Де Лаурентиса.

    Хозяин сидел, положив ноги на стол. На подошве одного из ботинок было выбито медными буквами «42» – размер его обуви. Кабинет роскошный, огромный. Под ногами – шкура белого медведя, на стенах – абстрактная живопись и фотографии членов семьи патрона. При нашем появлении глава фирмы не поздоровался, не пожал нам руки. Он сказал только:

    – Ну, в чем дело? Зачем вы сюда пришли? Что вам здесь надо? Кто вас звал?

    С этой «ласковой» встречи, можно сказать, и началась наша работа над совместной постановкой.

    – Я не допущу, – сказал я, обозленный хамским приемом, – чтобы с нами разговаривали подобным образом. Я требую немедленно сменить тон, иначе мы встанем и уйдем. Мы приехали работать над картиной по приглашению вашего брата и заместителя Луиджи Де Лаурентиса. И наверняка не без вашего ведома. Если этот фильм вас не интересует, мы завтра же улетим обратно.

    Тут Дино переключил свою злость с нас на брата. И в течение двадцати минут между родственниками шла перебранка. Чувствовалось, что в выражениях не стеснялся ни тот, ни другой.

    Наконец шум начал стихать, и Дино заявил:

    – Оставьте мне то, что вы написали, я прочту, и завтра мы поговорим.

    Мы оставили нашу заявку и ушли.

    На следующий день нас снова пригласили к Де Лаурентису, и босс сообщил нам:

    – Прочел я. Все, что вы сочинили, – мура! Итальянский зритель на вашу галиматью не пойдет. Меня это совершенно не интересует. Мне нужен фильм-погоня, состоящий из трюков. Вроде «Безумного, безумного мира». Если вы это сделаете, мы с вами сработаемся. Единственное, что мне нравится в либретто, – история с живым львом. Только это я бы на вашем месте и сохранил.

    Когда мы вернулись в гостиницу, я находился в состоянии, близком к истерике. Я заявил друзьям, что работать над этой ерундой не стану. Трюковой фильм-погоня меня не интересует. Меня привлекают произведения, в которых есть человеческие характеры и социальные проблемы! Мне плевать на коммерческое, развлекательное кино! Я хочу обратно в Москву.

    Но это были все эмоции. Во-первых, подписано государственное соглашение о сотрудничестве, а в нем, естественно, не указали такого нюанса, в каком жанре должна сниматься будущая лента. Во-вторых, своим отъездом мы сорвали бы трудные и долгие предварительные переговоры и отбросили бы все на исходные позиции. Да и о деньгах, которые итальянцы должны «Мосфильму», тоже приходилось помнить. Это была как раз та ситуация, когда требовалось наступить себе на горло!

    Наступать себе на горло трудно и неприятно. Но мы с Брагинским нашли выход. Я с удовольствием наступил на его горло, а он с не меньшим удовольствием – на мое. Кроме того, не скрою, нас охватили злость и спортивный азарт. Мы решили доказать, что можем сочинять в жанре «комический», и попробовали влезть в «департамент» Гайдая…»

    Подготовительные работы по фильму начались 13 апреля 1973 года. А спустя месяц в съемочной группе случился новый скандал. Согласно договору, костюмы для героев фильма должна была предоставить итальянская сторона. Она и предоставила, прислав их в Москву как раз после майских празднеств. 10 мая Рязанов пришел в костюмерную, чтобы оценить их качество, и испытал настоящий шок. Костюмы были настолько плохи, что хуже них Рязанов еще в жизни не видел. В итоге на следующий день в Рим, на имя Луиджи Де Лаурентиса, был отправлен срочный телекс, который я позволю себе привести полностью:

    «Вчера, 10 мая, мы увидели костюмы, которые вы нам выслали. Когда ты просил нас довериться твоему вкусу, мы с удовольствием пошли тебе навстречу. Но то, что мы увидели, превзошло все ожидания: таких старых и плохих костюмов мы никогда не видели. Большинство костюмов подошли бы для начала века, размеры их или слишком маленькие, или огромные. Поэтому из всех костюмов мы можем использовать всего лишь шесть-восемь штук. Мы договорились, что вы должны были выслать нам хорошие костюмы, и поэтому настаивали, чтобы вы прислали нам 50 современных костюмов в хорошем состоянии, а также пояса, галстуки, обувь и т. д., потому что наша группа не склад старьевщика. Мы настаиваем, чтобы Бартолини и Фьорентини срочно привезли с собой необходимое количество современных костюмов, согласно принятым обязательствам».

    В июне съемки велись в Ленинграде, и там же впервые на съемочной площадке объявился лев Кинг. Эта четвероногая звезда вела себя очень капризно и выпила немало крови как у актеров, так и у режиссера-постановщика. Для киношников эти капризы стали полной неожиданностью, поскольку владельцы Кинга заверяли, что их подопечный не подведет. Льву специально выделили месяц на акклиматизацию (его привезли из Баку в Москву в конце апреля, а в последних числах мая вместе со съемочной группой он отправился в Ленинград, чтобы в течение месяца успеть отсняться в эпизодах с белыми ночами). Однако из-за постоянных капризов Кинга съемки грозились затянуться до бесконечности. Вот как вспоминает об этом сам Э. Рязанов:

    «Все эпизоды со львом происходили в белые ночи. Белую ночь мы снимали в режиме, то есть в течение 20–30 минут на закате солнца и в такой же промежуток времени на рассвете. Поскольку время съемки ограничено, лев был обязан работать очень точно.

    В первую съемочную ночь со львом выяснилось, что актеры панически его боятся. Сразу же возникла проблема, как совместить актеров со львом и при этом создать безопасность. У Антонии Сантилли – актрисы, исполняющей роль героини фильма, – при виде льва начиналась истерика, даже если Кинг был привязан и находился далеко от нее. Но это бы еще полбеды! Главное, что лев чихать хотел на всех нас! Это был ленивый, домашний лев, воспитанный в интеллигентной семье архитектора, и он не желал работать. Кинг даже не подозревал, что такое дрессировка. Этот лев в своей жизни не делал ничего, чего бы он не желал. Ему было наплевать, что у группы сжатые сроки (ленинградские эпизоды требовалось отснять с 31 мая по 2 июля. – Ф. Р.), что надо соблюдать контаркт с итальянцами, что это совместное производство, что между странами заключено соглашение о культурном обмене. Кинг оказался очень несознательным.

    Когда нам понадобилось, чтобы лев пробежал по прямой 15 метров, этого достигнуть не удалось. Хозяева кричали наперебой: «Кинг, сюда! Кингуля, Кингуля!» – Он даже головы не поворачивал в их сторону: ему этого не хотелось.

    Я был в отчаянии! История со львом являлась одним из краеугольных камней сценария. На этот аттракцион мы очень рассчитывали. К сожалению, способности льва были сильно преувеличены. Лев был не дрессированный, невежественный и, по-моему, тупой. Мы намытарились с этим сонным, добродушным и симпатичным животным так, что невозможно описать…»

    Стоит отметить, что эти съемки окажутся для Кинга последними: 24 июля, уже будучи в Москве, он погибнет в результате трагического инцидента – вырвется на волю, нападет на прохожего и будет застрелен милиционером.

    Еще одной причиной, из-за которой съемочная группа фильма испытывала трудности в работе, являлась необязательность итальянских партнеров, которые, судя по всему, считали эту картину для себя «отрезанным ломтем». 8 июня генеральный директор «Мосфильма» Николай Сизов отправляет в Рим телекс следующего содержания:

    «За последние 48 часов мы не получили от Вас никакой информации. Это ставит под угрозу судьбу фильма, ибо все сроки последнего протокола снова сорваны. Мы вынуждены в ближайшие дни распустить съемочную группу и ломать декорации. Прошу незамедлительно внести наконец ясность в судьбу картины».

    Дино Де Лаурентис ответил через несколько дней следующим телексом: «Бартолини звонил мне из Ленинграда и сообщил, что вторая съемочная группа бездействует не столько из-за недостатка операторов, сколько из-за отсутствия хотя бы одного осветителя, которые могли бы дать свет. Он сообщил, что из-за плохой погоды работа все больше задерживается и не удалось провести ни одной съемки в помещении».

    В начале июля съемочная группа вернулась в Москву, чтобы продолжить работу на здешней натуре. В частности, предстояло снять ряд трюковых эпизодов с участием каскадеров из Италии во главе с автомобильным асом Серджио Миони. Однако участие зарубежных специалистов не упростило процесс съемок (как предполагали многие), а наоборот, усложнило их. Например, итальянцам были созданы если не идеальные, то, во всяком случае, хорошие условия для работы: им выделили шесть легковых автомобилей на ходу, два кузова, инженеров-конструкторов, техников, слесарей, бригаду рабочих-постановщиков. Сам Миони, когда узнал об этом, заявил, что ему никогда еще не создавали подобных условий для работы. Но почти за три недели работы (13–30 июля) многие трюки были забракованы как неудачные, из-за чего ряд кадров так и не удалось снять. А все шесть «легковушек», выделенных итальянцам, были разбиты чуть ли не вдребезги. Как напишут Дино де Лаурентису Рязанов и Сурин: «Нам придется восстанавливать машины, доснимать трюки, вводить комбинированные съемки и тратить таким образом дополнительные средства».

    Однако было бы несправедливым выслушать только одну сторону. Поэтому приведу слова самого Миони, зафиксированные в его объяснительной по результатам съемок:

    «В день съемок в самый последний момент мне сообщили, что нет необходимого разрешения и нет возможности завезти и разбросать гравий на месте приземления машины для того, чтобы предотвратить ее зарывание в грунт, чем заставили меня рисковать жизнью выше необходимого предела – я увеличил вдвое длину и, следовательно, опасность прыжков.

    В сцене столкновения с бочками на автомобиль было поставлено стекло старого типа без моего ведома, непригодное для трюка. Оно брызнуло мне в лицо, и я рисковал потерей зрения.

    В сцене столкновения с будкой был построен бронированный сейф, который упал только после четырех столкновений. Три недели, отпущенные на съемки, были сведены к 8 дням как из-за плохой погоды, так и из-за ожидания, пока г-н Досталь закончит работу с первой съемочной группой. Мне предъявлено обвинение, что я разбил 5 машин за время съемок: хочу заметить, что мне было дано распоряжение режиссером начинать мою работу с прыжков и столкновений, которые являются заключительными кадрами различных сцен фильма…»

    Череда скандалов будет сопутствовать группе и во время съемок в Риме (начнутся 24 августа). Причем поначалу настроение у прилетевших было приподнятое, что вполне объяснимо: в кои-то веки удалось вырваться в страну «загнивающего» капитализма (например, Андрей Миронов и Евгений Евстигнеев до этого ездили только в страны социалистического лагеря). Однако в первый же день пребывания на итальянской земле это радужное настроение начало постепенно улетучиваться. Итальянцы встретили гостей на аэродроме Фьюмичино в Риме неприветливо, хмуро и недружелюбно. Потом, рассадив их в машины, привезли в третьеразрядную гостиницу, расположенную километрах в двадцати от центра, на окраине, что-то вроде римского Медведкова. И это после того, как самих итальянцев, когда они были в Москве и Ленинграде, селили в лучших гостиницах.

    Следующий удар гостям нанесли в помещении фирмы, отвечающей за съемки фильма. Там им сказали, что работа в Риме пойдет совсем иначе, чем это было в Москве. Дескать, из-за того, что любая съемка на улицах города стоит больших денег, киношникам придется снимать на ходу, практически не вылезая из операторской машины. В итоге это переполнило чашу терпения Эльдара Рязанова, и он, вернувшись в свой номер-келью, решил протестовать. Форму протеста он выбрал самую простую: с утра на следующий день он объявил хозяевам, что он на работу не выйдет, пока его группе не обеспечат все необходимые условия для работы. Напуганные итальянцы вызвали в гостиницу Луиджи Де Лаурентиса. Ему Рязанов заявил то же самое: во-первых, съемочной группе должны предоставить более комфортабельную гостиницу, во-вторых, обеспечить съемку всех сценарных кадров, утвержденных обеими сторонами, и, в-третьих, разрешить приехать в Рим художнику по костюмам и ассистенту режиссера, которых итальянцы отказались первоначально принять. Как это ни странно, но все эти требования итальянцы удовлетворили.

    27–28 августа снимался эпизод в клинике с участием Евгения Евстигнеева. Актеру нужно было срочно вылетать в Москву – во МХАТе открывался сезон «Сталеварами», где у него не было замены, поэтому снимать решили с его сцен. И вновь не обошлось без сложностей. Рязанов просил выделить для массовки 200 человек, но итальянцы уперлись на цифре 50. Рязанов стал грозить новой забастовкой и сумел-таки сторговаться на цифре 120. Но проблемы на этом не закончились.

    Больницу снимали в четырехэтажном здании бывшей лечебницы, которая вот уже несколько месяцев пустовала. Вывески на здании никакой не было, и Рязанов попросил итальянцев это дело уладить – повесить на фасад табличку «Ospedale» («Госпиталь»). Но те его просьбу проигнорировали, хотя заняло бы это минут 15. Рязанов вновь проявил принципиальность, заявил: «Снимать не буду! Моя просьба – не каприз. Вывеска необходима для элементарного обозначения места действия. В нашей стране, если бы не выполнили указание режиссера, я снимать бы не стал». На что организатор производства адвокат Тоддини ответил оскорблением: «А я чихал на твою страну». Рязанов в ответ собрался было заехать ему по фейсу, но вовремя сдержался. Зато словесно припечатал, дай бог.

    На съемочную площадку опять вызвали Луиджи Де Лаурентиса. Он отдал распоряжение повесить вывеску и попросил Тоддини извиниться перед гостями. Первое его распоряжение было выполнено сразу, второе – лишь спустя несколько дней.

    Спустя пару дней съемочной площадкой стала площадь Пьяцца ди Навона, где снимали начальный эпизод фильма – сумасшедший проезд «Скорой помощи» по тротуару между столиками кафе. С трудом добившись разрешения снимать на этой площади (на ней всегда полно туристов), киношники собственными силами создали затор из машин членов съемочной группы. Они взяли у хозяина летнего кафе столы и стулья, посадили несколько человек массовки, а одного из них поместили возле стены. И этот человек едва не погиб.

    Во многом все произошло из-за того, что возможности репетировать не было – полиция разрешила проделать это один раз и быстро убираться. В результате каскадер, сидевший за рулем «Скорой», лихо смел с тротуара столы и стулья, но проехал слишком близко от человека из массовки. С истошным воплем тот рухнул на асфальт. У всех в тот миг сложилось впечатление, что машина вдавила его в стену. Но, к счастью, все обошлось всего лишь шоком – до трагедии не хватило буквально нескольких миллиметров. Но это стало поводом к грандиозному скандалу. Участники массовки и толпа, которая возникла мгновенно, стали требовать от директора картины денег в уплату пострадавшему и заодно – свидетелям тоже. В противном случае они грозились немедленно отправиться в редакцию газеты, которая расположена тут же на площади, и рассказать о творимых на съемках безобразиях. Угроза была серьезной: пришлось дать им денег.

    Фильм выйдет на широкий экран 18 марта 1974 года и соберет неплохую «кассу»: его посмотрят 49 миллионов 200 тысяч зрителей (3-е место). Однако сам Рязанов своим детищем останется не слишком доволен и с тех пор больше никогда не будет вторгаться в чужой «департамент» – в эксцентрическую комедию.

    Чужие среди своих

    («Свой среди чужих, чужой среди своих»)

    Этот фильм стал дебютом Никиты Михалкова в большом кинематографе, и поэтому отношение к нему некоторых членов съемочной группы нельзя было назвать почтительным. Отдельные сотрудники административной группы режиссера-дебютанта ни в грош не ставили, отчего на съемках постояно возникали скандалы. Кульминация наступила в начале сентября 1973 года, когда съемочная группа уже отработала почти два месяца и приехала для съемок натуры на территорию Чечено-Ингушской АССР. А катализатором скандала стало ЧП, когда из-за ротозейства администраторов погиб один из маляров.

    В тот роковой день он позволил себе выпить лишнего и самостоятельно передвигаться не мог. Но вместо того чтобы освободить его от работы, администратор приказал погрузить маляра в автобус и отправить на съемочную площадку: дескать, по дороге проспится. А в салоне автобуса находились канистры с бензином, а также пакля, мешковина и ветошь для протирки. По дороге пьяный маляр решил закурить и… сами понимаете, что произошло. Это ЧП переполнило чашу терпения съемочной группы, которая чуть ли не с первых дней страдала от безалаберной работы директора картины К. и его заместителей (например, во время съемок на Терском перевале была украдена тачанка стоимостью 161 рубль 32 копейки, так как директор фильма и реквизитор не обеспечили ей должную охрану). 6 сентября коллектив фильма «Свой среди чужих…» в количестве 40 человек провел собрание, на котором административной группе был выражен вотум недоверия. Чтобы читателю было понятно, о чем именно идет речь, стоит ознакомиться с протоколом этого собрания более подробно.

    Собрание открыл Никита Михалков, который сказал следующее: «Положение в группе – на грани катастрофы. Еще в Москве, в Марфино, мы столкнулись с безответственностью администрации – дом Шилова строил алкоголик и вор, впоследствии выгнанный, но объект сдали не в срок. В Марфино на площадке работал еще один человек – абсолютно несведущий в работе с людьми, который своей грубостью вызывал постоянные конфликты с группой, а профессиональная непригодность группы администрации привела к скандалу – не вернули взятые напрокат в совхозе папки с их важной документацией. Переезд в Грозный занял 15 дней, которые директор, самовольно переделав план, поставил днями подготовки. Ни одна декорация не готова, мы снимаем за счет качества. Неоднократно пытались беседовать с директором, но ситуация не меняется. Вчера было из ряда вон выходящее происшествие – приехавший кавалерийский полк оказался по вине дирекции без помещения для лошадей, негде размещать людей, никто не договаривался об их питании. Новый заместитель директора Ш. своим постоянным барским и бесцеремонным обращением с людьми вызвал всеобщее недовольство группы. Так больше работать невозможно».

    М. Лянунова (реквизитор): «На декорации, вопреки уверениям администрации, до сих пор нет охраны. Вынуждена после съемки каждый день увозить реквизит на базу, а сегодня не дали машину, и я полтора часа после смены сидела одна на ящиках, а когда пришел грузовик, грузила все сама с водителем. Я считаю такое отношение возмутительным».

    В. Летин (бригадир осветителей): «Декорация строилась 1,5 месяца, а до сих пор не готова. Материал достали плохой. Я считаю, что Г. отнесся к своим обязанностям спустя рукава. По приезде группы он вообще несколько дней не выходил на работу, угнал на сутки „ГАЗ-69“, сам за рулем где-то катался. Такие люди, как он и Ш., в группе работать не имеют права. Странно, что директор берет их под защиту, особенно Ш. Он теперь у нас второй директор, руководит группой с балкона. Безобразно разместили конницу, этим занимался Ш., теперь запустил строительство моста».

    Д. Эльберт (костюмер): «Хочу сказать несколько слов насчет костюмерной. Мы работаем в невыносимых условиях. В костюмерной сыро, душно, одна лампочка. Ш. две недели назад обещал вентиляторы, прорубить окно, но ничего не сделано. А К. вообще от всех дел устранился, Ш. же на вопросы грубо отвечает – „не ваше дело“. Мне очень нравится группа, и работать хотим, но сколько можно на хорошем отношении к творческой группе выезжать?»

    А. Солоницын (актер): «Энтузиазм съемочной группы поражает, но работа административной группы на грани преступления. Я не буду говорить обо всем, скажу о том, что возмущает нас, актеров. Я работал на многих студиях, но такого не видел. Ни зарплат, ни суточных мы не получаем уже месяц. Удивлен, что это группа – мосфильмовская. Мы уже устали жить в таких условиях, когда каждый день к нам в номера подселяют незнакомых людей, когда мы вынуждены требовать того, что нам обязаны дать. Мы работаем, каждый день снимаем и по вечерам репетируем, но я предупреждаю, что в таких условиях больше сниматься не буду. Мне нравится замысел роли, но вместо работы я все время занят борьбой за существование».

    Ю. Иванчук (режиссер): «Работа нашей дирекции преступна. Я хочу сказать несколько слов о том, что у нас произошло недавно. Любое дело делается без организации, и это уже привело к гибели человека. Они совершили преступление, отправив пьяного человека на работу, нарушив правила перевозки людей, погрузили в этот же автобус паклю, мешковину. А когда я предупредил Ш., что в таком виде и в так груженной машине отправлять человека нельзя, он мне ответил: „Это мое дело, ничего страшного, на площадке проспится“. И если мы продолжим работать с этими людьми, произойдет еще одно преступление…»

    Т. Романова (бухгалтер): «Я уже работала с Ш. на одной картине, после нее его выгнали со студии с приказом, запрещающим заключать с ним договоры. Он совершенно безграмотный человек, не знающий даже, как правильно оформить табель. Вся его система работы – это заставить кого-то работать за себя…»

    Представитель кавполка: «Прошу прощения, я не имею отношения к группе, но пришел на собрание, так как уже не знаю, к кому обратиться. Дело в том, что, пока идет это собрание, под станцией Петропавловской, прямо в поле, оставлены пять солдат с лошадьми, и меня прислали узнать, что делать, поскольку ни питания, ни ночлега у них нет. Я ходил к Ш., он сказал, что этим не занимается, послал к администратору площадки, но тот тоже ничего не знает. Вот я и решил идти сюда, может, это хоть кому-то из вас небезразлично».

    После этого выступления присутствовавший на собрании директор картины вышел с представителем кавполка из комнаты для выяснения обстоятельств происшедшего. А собрание продолжалось. Его участники постановили: дождаться директора, заслушать его и уже после этого принять окончательное решение. Однако директор в комнату больше не вернулся. За ним отрядили профорга группы Летина. Но он вернулся и сообщил, что директор возвращаться не собирается. Дескать, он вместе с администратором находится в своем гостиничном номере и обвиняет собрание в преднамеренном сговоре и тенденциозности.

    В итоге общее собрание съемочной группы постановило: за преступно халатное отношение к выполнению служебных обязанностей, профессиональную безграмотность, повлекшую за собой срыв подготовки всех объектов и чрезвычайное происшествие с трагическим исходом, а также за оскорбление общего собрания просить генеральную дирекцию киностудии «Мосфильм» отстранить от работы и привлечь к административной ответственности директора фильма и администраторов Ш. и Г. Однако эту просьбу коллектива руководство киностудии удовлетворило только наполовину: заменив двух администраторов, директора картины оставили при его обязанностях. Свое решение мотивировали следующим аргументом: дескать, он хорошо зарекомендовал себя на прошлом фильме «Города и годы», просим найти с ним общий язык. Группе не оставалось ничего иного, как этот язык находить.

    «Такой хоккей нам не нужен!»

    («Крылья советов»)

    Осенью 1973 года в эпицентре скандала оказалась хоккейная команда «Крылья Советов». Этот клуб в 50-е годы относился к ведущим хоккейным коллективам страны, но в следующем десятилетии свое былое величие изрядно растерял. Однако в начале 70-х, за счет привлечения в свои ряды талантливой молодежи, «Крылышки» вновь вернулись в число грандов советского хоккея и в сезоне-73 стали бронзовым призером чемпионата СССР. Но вскоре после этого триумфа команда сильно огорчила своих поклонников, став героем скандальной хроники.

    18 сентября в «Комсомольской правде» было опубликовано письмо группы болельщиков из города Саратова (Белоусова, Прокопенко, Куракина и др.). Они сообщали следующее:

    «Уважаемая редакция! 26 и 27 августа в Саратове товарищеские матчи по хоккею с шайбой с местной командой „Кристалл“ проводила команда „Крылья Советов“ – бронзовый призер чемпионата СССР. В составе команды немало игроков сборной.

    Перед началом встречи столичным хоккеистам были вручены цветы, зрители, которых собралось очень много (дворец был заполнен до отказа), приветствовали их громом аплодисментов.

    И вот начался матч. Вероятно, игроки «Крыльев Советов» рассчитывали саратовскую команду, как говорится, «закидать шапками». Но не тут-то было. Уже на второй минуте первого периода игрок «Кристалла» Голубович открыл счет, через несколько минут был забит второй гол. И вот тут началось то, что не хотелось бы видеть на хоккейных площадках, особенно от игроков такого ранга, как призер чемпионата СССР. Мы увидели грубость, злость, отнюдь не спортивную. Игроки «Крыльев Советов» совсем распоясались, удаления следовали одно за другим. Маститые хоккеисты умышленно «охотились» за несколькими игроками «Кристалла» и, если удавалось, сбивали их с ног. Судьи устали их удалять, хоккеисты пререкались с арбитрами в грубой, развязной манере. И когда игроки «Крыльев Советов» поняли, что переломить ход игры не удастся – «Кристалл» вел уже 7:0, – они бросились на соперников врукопашную. Игроки «Кристалла» вели себя очень корректно, старались на грубость не отвечать, преподали гостям урок вежливости.

    Первый период оставил очень неприятное впечатление. Мы полагали, что на вторую игру команда «Крылья Советов» выйдет собранной и даст настоящий бой нашей команде, разумеется, спортивный бой. Но все было не так. Второй период был еще хуже первого. Та же грубость, то же хамство – брань на льду, которую слышали тысячи зрителей.

    А заслуженный мастер спорта Анисин и мастер спорта международного класса Бодунов, объявленные в составе команды и с нетерпением ожидаемые зрителями, вообще не вышли на игру – были пьяны. Анисина возле Дворца спорта забрала милицейская машина. И хочется спросить, как могут эти игроки выступать за сборную страны? Своим поведением они позорят звание хоккеистов сборной.

    Да, не радостным было наше знакомство с молодыми, но уже известными хоккеистами – Анисиным, Лебедевым, Бодуновым, Сидельниковым, Шаталовым, Капустиным… Не случайно перечисляем эти имена. Они-то и задавали тон безобразиям, чего не скажешь о некоторых других, менее знакомых игроках. Да и капитану команды «Крылья Советов» Дмитриеву должно быть стыдно, он не только не останавливал спортивных хулиганов, но и потворствовал им».

    Этот скандал самым серьезным образом аукнется «Крыльям Советов». На собрании партийного комитета базового института и в управлении зимних видов спорта Комитета по физической культуре тренеру «Крылышек» Борису Кулагину будет поставлено на вид (хотя на тех играх он не присутствовал, болел, однако ответственность за поведение своих игроков нес полную), второму тренеру В. Ерфилову объявят строгий выговор, комсоргу Сидельникову и комсомольцу Анисину – просто выговоры, Шаталов, Капустин, Лебедев будут строго предупреждены. Кроме этого Президиум Федерации хоккея примет решение ходатайствовать перед Спорткомитетом СССР о лишении В. Анисина звания «Заслуженный мастер спорта СССР» и А. Бодунова звания «Мастер спорта СССР международного класса». Однако Спорткомитет, учитывая их заслуги на ниве игроков первой сборной, отклонит эти суровые санкции и обойдется более мягким наказанием – дисквалифицирует хоккеистов условно на год.

    Отметим, что этот скандал не помешает «Крылышкам» совершить стремительный рывок и взобраться на хоккейный Олимп: в 1974 году они станут чемпионами СССР. Анисин, Бодунов, Лебедев, Шаталов, Капустин, Сидельников вновь будут привлечены в ряды первой сборной страны и завоюют «золото» первенства мира и Европы в Хельсинки. И скандалом в Саратове им уже никто пенять не будет.

    Футбол против хунты

    (Ссср – Чили)

    Одно из самых скандальных спортивных событий международного масштаба в 1973 году было связано с футбольным матчем СССР – Чили. Эта игра была важной для обеих команд – ее результат выявлял того, кто в следующем году отправится на чемпионат мира. Однако в ситуацию вмешалась политика. 11 сентября 1973 года в Чили случился военный переворот, в результате которого погиб законно избранный президент Сальвадор Альенде. СССР этот путч решительно осудил. После чего он готов был отменить встречу своей футбольной сборной с чилийцами. Однако футболисты Чили в те дни находились в Париже и тоже резко отмежевались от нового политического руководства. Поэтому 13 сентября советская Федерация футбола направила в ФИФА заявку на проведение матча 26 сентября. Спустя два дня свое согласие на матч прислали и чилийцы. 24 сентября они прилетели из Парижа в Москву. А спустя сутки Лужники подверглись нашествию самых разномастных чиновников государственного и городского масштабов, которые, как саранча, накрыли стадион с целью инспекции. Их интересовало все: сколько продано билетов, как будет организована охрана матча, кто будет сидеть в гостевой ложе и т. д. и т. п.

    Начальник отдела информации Лужников Борис Левин утром того дня съездил в Дом звукозаписи и привез оттуда пакет, запечатанный сургучной печатью. В нем хранилась магнитофонная запись чилийского гимна, который завтра предполагалось сыграть перед началом матча. Однако едва Левин переступил порог БСА, как кто-то из высоких городских чинов его озадачил вопросом: «А вы уверены, что это именно гимн Чили?» Поскольку до этого Левин никогда этого гимна не слыхал, ответить утвердительно со стопроцентной вероятностью он не мог. Случится ведь могло всякое: в Доме звукозаписи работали люди, которым тоже было свойственно ошибаться. Вдруг они перепутали и запечатали в пакет гимн Уругвая или Бразилии? В таком случае всему руководству БСА, да и горкомовским чиновникам, отвечавшим за организацию матча, грозили серьезные неприятности.

    Чтобы подстраховаться, Левин отправился прямиком в посольство Чили – уж там-то должны были знать гимн своей страны. Однако в само посольство Левина не пустили, поскольку посчитали его просьбу смешной: неужто сам посол должен разбираться с этой пленкой? Ходоку помогла случайность. Во дворе гулял один из сотрудников посольства, который хорошо знал русский язык. На вопрос, знает ли он гимн Чили, он ответил утвердительно, и его попросили проехаться до Лужников. Там ему поставили запись, в которой он безошибочно узнал гимн своей родины. Однако история с гимном на этом не закончилась.

    Спустя несколько минут на улице к Левину подошел незнакомый мужчина латиноамериканской наружности. Представившись сотрудником чилийского посольства, он потребовал прокрутить ему запись обоих гимнов. «Зачем?» – искренне удивился Левин. «А затем, – ответил незнакомец, – что если наш гимн будет звучать хотя бы на несколько секунд меньше вашего, то гимны играться не будут!» Левину это заявление показалось абсурдным, и он ответил: гимны будут звучать вне зависимости от их продолжительности. Но чилиец продолжал проявлять настойчивость. В конце концов Левину пришлось уступить его просьбам и проводить в студию. Там поочередно прокрутили оба гимна, засекая время по секундомеру. И что же выяснилось? Оказалось, что гимн Чили звучал на 6 секунд больше, чем гимн Советского Союза. Но наши представители из этого факта раздувать скандал не стали, а чилиец покинул стадион в превосходном настроении.

    Матч проходил 26 сентября на Большой спортивной арене в Лужниках. Как это ни странно, но 100-тысячный стадион был заполнен всего лишь наполовину. Более того, даже по ТВ этот матч не показали, объясняя это политическими мотивами, из-за чего запись игры не велась, и ни в одном архиве вы ее теперь не найдете. Наши футболисты играли неплохо, старались, но у гостей прекрасно сыграл их вратарь, который ловил даже стопроцентные голы. В итоге табло зафиксировало удручающий для нас счет – 0:0. Все должно было решиться в ответной игре, но она состоялась только наполовину.

    Игра была назначена на 21 ноября. Теперь нашим футболистам предстояло ехать в Сантьяго, чтобы на тамошнем стадионе решить судьбу путевки на чемпионат. Однако поездка не состоялась из-за вмешательства все той же политики. В Чили в те дни бушевали репрессии против сторонников свергнутого правительства: людей убивали на улицах, пытали в тюрьмах, высылали из страны. Центральный стадион города Сантьяго «Эстадио насьональ», где должна была состояться ответная игра по футболу, превратился в настоящий концлагерь со всеми вытекающими отсюда последствиями. Естественно, что советское руководство даже в мыслях не держало посылать свою сборную в эту страну. Был шанс, что руководство ФИФА, учитывая сложившуюся ситуацию, найдет компромиссное решение и перенесет игру на нейтральную территорию. Однако ФИФА направила в Сантьяго свою комиссию, которая сообщила, что никакого концлагеря на стадионе нет и переносить игру на другую территорию нет смысла. У этого решения было два объяснения. Первое: президент ФИФА Стенли Роуз через полгода готовился к перевыборам и боялся переносом матча из Чили в другую страну потерять голоса латиноамериканцев. Второе объяснение: в ФИФА спали и видели, чтобы Советский Союз остался за бортом мирового чемпионата, поскольку в таком случае с ними пришлось бы солидаризироваться и полякам, сборная которых – кстати, очень сильная, – уже благополучно прошла предварительный турнир. Место поляков автоматически доставалось землякам Стенли Роуза, англичанам.

    Тем временем в Советском Союзе этот вердикт вызвал бурю негодования. В итоге было принято решение в Сантьяго нашу сборную не посылать. При этом от участия в чемпионате мира наши не отказывались, уповая на разум руководителей ФИФА. Но там этому отказу были только рады. И матч состоялся, как и было объявлено, 21 ноября. Вернее, не матч, а его имитация. На зеленую лужайку заполненного стадиона в Сантьяго (видимо, болельщиков загнали силой с помощью армии) вышли футболисты сборной Чили и закатили мяч в пустые ворота. Так наша сборная оказалась за бортом чемпионата мира (официальное исключение будет датировано 11 декабря).

    Актриса против сценариста

    (Виктория Федорова / Валентин Ежов)

    В сентябре 1973 года со скандалом закончился роман двух звезд: известной киноактрисы Виктории Федоровой и сценариста Валентина Ежова («Баллада о солдате», «Белое солнце пустыни» и др.). Эта пара жила под одной крышей в течение нескольких лет, однако безоблачными эти отношения назвать было сложно. Во-первых, оба они в ту пору увлекались «зеленым змием», во-вторых, у Ежова так и не сложились отношения с матерью Виктории актрисой Зоей Федоровой. В итоге именно последняя и разработала план, согласно которому Ежов должен был не только навсегда покинуть пределы их квартиры, но и навсегда уйти из жизни Виктории.

    Все произошло как-то вечером, когда Ежов по своему обыкновению выпил лишнего и нес очередную нескончаемую околесицу. Виктория возьми и скажи:

    – Если бы кто-нибудь хоть раз увидел его в таком состоянии, мы бы, глядишь, и избавились от него.

    Мать сразу поняла, к чему клонит ее дочь, и взяла инициативу в свои руки. Она позвонила по телефону сразу по нескольким адресам и пригласила к себе на квартиру несколько человек, которых сценарист боялся как огня. Среди них были: председатель писательской организации, в которой имел честь состоять Ежов, секретаря партийной организации, а также участкового врача и милиционера. Когда они пришли, Зоя ткнула пальцем в сценариста и хорошо поставленным голосом произнесла:

    – Я пригласила вас сюда, товарищи, чтобы вы воочию увидели человека, столь высоко вами ценимого, человека, которого мы вытащили из грязной лужи, не то он бы в ней захлебнулся.

    Ежов, который с первых же мгновений после появления в квартире внушительной делегации впал в прострацию, попытался было что-то возразить, но тут свой голос вплела в ткань разговора Виктория. Не давая опомниться бывшему возлюбленному, она спросила:

    – Кто-нибудь из вас знает, каким образом этот человек потерял четыре передних зуба?

    Врач, к чьей компетенции относился этот вопрос, высказал предположение, что сценарист, видимо, поскользнулся и упал на улице. На что Виктория рассмеялась:

    – Все произошло вот в этой комнате. Валентин напился до чертиков и упал, ударившись лицом о спинку вот этого кресла.

    Понимая, что любая его реплика в сложившейся ситуации может быть воспринята против него, Ежов заявил, что уходит спать. Но тут уже в дело вмешался милиционер. Преградив сценаристу путь, он заметил:

    – Здесь вам спать не положено. Вы тут не прописаны.

    Сценарист схватился за сердце, но этот картинный жест не произвел на присутствующих никакого впечатления. Все уже были настроены против него. Даже парторг, который некогда симпатизировал сценаристу, теперь с металлом в голосе произнес:

    – Какой позор, Валентин. Вас удостоили наивысшей награды, какую только может получить член партии в нашей стране, а вы ее опозорили.

    После этого в разговор вновь вступила Зоя Федорова:

    – Правильно. Пока этот человек будет продолжать настаивать на проживании в этой квартире, на что не имеет законного права, он будет позорить коммунистическую партию. Мы, две слабые женщины, не можем справиться с ним.

    В итоге Ежова заставили быстренько одеться и, что называется, под белые рученьки увели из квартиры Федоровых. Правда, уже на следующий день он попытался по телефону попросить прощения у Виктории, но та была краткой:

    – Если ты хочешь вернуться, то знай, что тебя встретит моя мама со скалкой. Поэтому, если ты осмелишься когда-нибудь подойти ко мне или к мамуле, клянусь, я позову милицию.

    Этот скандал действительно отрезвил сценариста, и он прекратил всякие попытки наладить отношения с Викторией. В 1975 году она уехала на постоянное место жительства в Америку, где дважды выходила замуж. Что касается Ежова, то и он вскоре женился на другой женщине и вполне благополучно жил с ней до самой смерти. За эти годы он написал еще несколько известных сценариев: «Сибириада» (1979), «Красные колокола», «Девушка и Гранд» (оба – 1982) и др. В мае 2004 года В. Ежов скончался. Что касается В. Федоровой, то она по-прежнему живет в США и на свою бывшую родину почти не приезжает.

    Когда актриса не любит актера

    (Ирина Печерникова / Виталий Соломин)

    В кинематографе иногда случаются ситуации, когда во время съемок актеры, играющие влюбленных, в реальной жизни терпеть друг друга не могут. Один из таких примеров случился на съемках фильма «Открытие» Бараса Халзанова. Это был фильм об ученых, где одну из главных ролей играл Виталий Соломин. По сюжету у него была возлюбленная, которую играла Ирина Печерникова. До этого эти актеры в работе ни разу не соприкасались, поэтому, назначая их на роли, ни у кого даже мыслей не возникало о том, что между ними могут возникнуть какие-либо трения. Но они произошли, причем, чем дальше двигались съемки, тем этих трений становилось все больше и больше. В итоге во время натурных съемок в Вильнюсе в начале октября 1973 года конфликт обострился настолько, что из Москвы специально вызвали сценариста фильма Эдуарда Тополя. Он провел примирительные беседы с обеими сторонами и, кажется, помирил их. Но идиллия длилась недолго – ровно до дня начала съемок.

    В тот день снималась кульминационная сцена: расставание возлюбленных на летном поле аэродрома. Однако с первой попытки снять ее не удалось, поскольку Печерникова на реплику Соломина ответила гробовым молчанием. Режиссер беспомощно всплеснул руками и остановил съемку.

    – Вот так в каждой сцене, – пожаловался он Тополю. – То он ее сажает, то она его. Что делать?

    Сценарист вновь бросился примирять враждующие стороны. Он взял под локоть Печерникову, отвел ее в сторонку и стал уговаривать не срывать съемку. Дескать, сама же обещала отыграть главную сцену достойно. Печерникова в ответ произнесла неожиданный монолог:

    – Я буду сниматься, если вы уберете из кадра Соломина. Я не могу его видеть перед собой. Поставьте вместо него кого угодно или станьте хоть сами. И я вам все сыграю.

    Тополю эта идея совсем не понравилась, но Печерникова, видя его нерешительность, взяла инициативу в свои руки. Она тут же, не сходя с места, произнесла свой монолог, буквально вонзившись взглядом в глаза сценариста. Причем проделала это так вдохновенно, что у того аж дыхание свело.

    – Господи, это же именно то, что нужно! – выдохнул он и тут же подал сигнал режиссеру, чтобы тот немедленно готовился к съемке. Эпизод сняли с четырех дублей. Но самое смешное было в том, что в последующем его все равно пришлось снимать заново из-за пленочного брака. И Печерниковой, из-за отсутствия на съемочной площадке Тополя, волей-неволей пришлось играть эту сцену с Соломиным.

    Семнадцать мгновений скандалов

    («Семнадцать мгновений весны»)

    За популярным телесериалом числится сразу несколько скандалов. Первый случился еще на стадии подготовки к фильму, когда режиссер Татьяна Лиознова искала актеров. В первоначальных планах Лиозновой было отдать роль Штирлица ее тогдашнему возлюбленному – актеру Арчилу Гомиашвили. Однако незадолго до начала съемок роман режиссера и актера внезапно закончился, что и стало поводом к тому, чтобы Лиознова стала подыскивать на эту роль другого актера. Им, как известно, стал Вячеслав Тихонов. А Гомиашвили так осерчал на свою бывшую возлюбленную, что прекратил с ней всяческие контакты.

    Следующий скандал случился в конце работы над сериалом. Когда в начале 1973 года фильм был смонтирован и его показали высокому телевизионному руководству, на голову режиссера посыпались первые упреки. Больше всех возмущались военные, которые заявили, что, согласно фильму, войну выиграли одни разведчики. Возразить им Лиознова не посмела, поэтому отправилась исправлять досадную оплошность. Она включила в фильм еще несколько сот метров документальной хроники, и претензии военных были сняты.

    Инициатором другого скандала стал автор сценария Юлиан Семенов. Он заявил категорический протест, когда Лиознова вознамерилась стать соавтором сценария и в титрах поставить свою фамилию рядом с его (некоторые сцены в фильме – в частности, эпизод встречи Штирлица с женой в кафе – Лиознова придумала сама). Когда противостояние между режиссером и сценаристом достигло высшей точки, было решено обратиться к помощи третейского судьи. Им был выбран Микаэл Таривердиев. И тот решил, что Лиознова не должна выставлять себя в титрах как сценарист. Спор был разрешен, однако Лиознова в списки своих недругов внесла и Таривердиева. Когда в 1976 году фильм выдвинули на соискание Государственной премии РСФСР, фамилию композитора из списка вычеркнули. В итоге премию получили четверо: Лиознова, Семенов, Тихонов, оператор Петр Катаев.

    Между тем с именем Таривердиева связан самый громкий скандал сериала. Он случился сразу после премьеры фильма во второй половине августа 73-го. В те дни страна все еще жила сериалом: центральные газеты публиковали восторженные заметки о фильме, на телевидение мешками приходили письма с просьбами повторить сериал заново. Авторы картины находились на седьмом небе от счастья, поскольку такого ошеломительного успеха не ожидал никто. И только одному из создателей ленты – Таривердиеву – в те дни было совсем не до веселья. Его обвинили ни много ни мало в плагиате. А началась эта история со следующего.

    Как-то Таривердиев заехал по делам на Всесоюзное радио, а там ему говорят: «Нам звонили из французского посольства, французы протестуют против этого фильма, потому что музыка в нем содрана у композитора Фрэнсиса Лея с его фильма „История любви“ (оскароносный фильм вышел в 1970 году). «Что за бред?» – возмутился Таривердиев. «Бред не бред, но это – факт», – ответили ему.

    Та же история произошла и на студии имени Горького, где снимался фильм. Туда позвонил некий гражданин, представился работником французского посольства и выразил возмущение тем, что музыка «Мгновений» – плагиат музыки Лея. Эту информацию тут же донесли до Таривердиева. Тут уж ему стало совсем не по себе. Но окончательно его добил звонок из Союза композиторов: Таривердиева просили немедленнно приехать. Едва он переступил порог приемной председателя Союза, как секретарша протянула ему телеграмму… от Фрэнсиса Лея. В ней сообщалось: «Поздравляю успехом моей музыки в вашем фильме. Фрэнсис Лей» (текст был написан по-французски, и тут же был приколот листочек с переводом).

    Слухи об этой телеграмме мгновенно стали достоянием широкой общественности. Практически во всех творческих союзах столицы только и говорили об этом скандале. И хотя подавляющая часть людей была на стороне Таривердиева, считая его автором собственной гениальной музыки (с музыкой Лея там был похож только первый интервал, одна интонация в самом начале, но вся музыка не могла быть похожа, поскольку оба композитора работали над своими произведениями одновременно – в конце 60-х), однако зерна сомнений были уже посеяны. Что говорить, если даже друзья Таривердиева из издательства «Музыка» предложили опубликовать его ноты, но рядом поместить и ноты Лея, чтобы стало очевидно – музыка разная. То есть композитору предлагалось оправдываться в том, что он не вор. А тут еще ему во время гастролей косяком стали приходить записки с вопросами о том, правда ли, что советское правительство заплатило сто тысяч долларов штрафа за то, что он украл музыку у Лея? Короче, скандал достиг таких масштабов, что не замечать его стало уже просто невозможно. И Таривердиев решил лично разобраться в этом деле.

    Первым делом композитор встретился с советником французского посольства в Москве по культуре и спросил его напрямик: звонили ли вы в Союз композиторов, на ТВ и радио, чтобы выразить свое возмущение от имени Лея. Советник ответил категорически: нет. «Господин Таривердиев, никто из посольства никуда не звонил, – уверял композитора француз. – Нам очень нравится ваша картина. Но если бы даже кому-то из нас, непрофессионалов, пришло в голову, что ваша музыка похожа на музыку Фрэнсиса Лея, неужели вы думаете, что французское посольство стало бы звонить на советское радио и телевидение? Да Бог с вами! Скажите лучше, как вам помочь?» – «Я хочу найти Лея, мне нужно, чтобы он прислал телеграмму в Союз композиторов», – ответил Таривердиев. «Нет проблем, – последовал ответ. – Приезжайте сегодня к нам в посольство в два часа».

    Эта встреча происходила в ресторане Союза композиторов. После нее собеседники разошлись в разные стороны: француз отправился к себе в посольство, а композитор поехал домой. Однако примерно на полпути он внезапно заметил, что следом за ним следует «хвост» – черная «Волга». Ее принадлежность не оставляла сомнений – она была из КГБ. Видимо, чекисты были прекрасно осведомлены об этой встрече и с самого начала ее контролировали. Так Таривердиев невольно пошел по стопам Штирлица. Причем пошел далеко. Когда он приехал домой и оттуда решил позвонить своей жене Мире, он услышал, как в телефонной трубке раздался характерный щелчок – его подслушивали. И тогда он решил играть в открытую. Прямым текстом заявил: «Дорогая, ты все знаешь. Меня преследуют корреспонденты иностранных газет. Меня травят в Союзе композиторов, меня убивают на телевидении и радио. Я решил любой ценой пробиться в посольство Франции, меня ждут там в два часа. Я пойду до конца».

    Прошло всего лишь двадцать минут после этого разговора, как в дверь композиторской квартиры позвонили. На пороге стояли двое молодых мужчин интеллигентного вида. Они показали Таривердиеву красные удостоверения с надписью «КГБ» и попросили разрешения войти. Один из из них сказал: «Вы поймите, мы в курсе дела, мы знаем, что с вами происходит. Мы не хотели вмешиваться. Но вы сейчас готовы сделать шаг, последствия которого должны понимать». Таривердиев ответил: «Я все понимаю. Но и вы меня поймите: мне надо что-то делать». Тогда ему предложили: «Вы хотите связаться с Леем? Мы попробуем вам помочь. Только не надо ездить в посольство, иначе этот факт будет отражен в вашем досье. А это для вас нежелательно». На том они и расстались.

    Финальная точка в этом скандале была поставлена 30 октября, когда на имя Микаэла Таривердиева пришла телеграмма от Фрэнсиса Лея, в которой тот категорически отрицал свою причастность к скандалу вокруг его музыки к фильму «Семнадцать мгновений весны». Лей сообщал, что никакой телеграммы с обвинениями своего советского коллеги в плагиате не посылал. Таким образом КГБ сдержал свое слово: по своим каналам связался с Леем и попросил «разрулить» ситуацию.

    После этого друзья Таривердиева предложили ему распутать клубок до конца: выяснить, кто мог так зло над ним подшутить и отправить первую, липовую, телеграмму от имени Лея. Писатель Эдуард Хруцкий, у которого были большие связи в правоохранительных органах, взялся проводить композитора к самому начальнику МУРа Владимиру Корнееву. Тот с пониманием отнесся к просьбе гостей и выделил сотрудника, который должен был установить личность того, кто заварил всю эту кашу – состряпал липовую телеграмму от Лея. Но это оказалось делом трудным. Сыщик сумел только выяснить, как недоброжелатель отправил телеграмму: пришел на Центральный телеграф, взял международный бланк, напечатал текст на латинской пишущей машинке на простых листках бумаги, вырезал их, наклеил и принес в Союз композиторов.

    Когда сыщик стал выяснять, кто получал телеграмму, кто за нее расписывался, как она оказалась на столе в иностранной комиссии, кто ее сразу перекинул главе Союза Тихону Хренникову, все разводили руками: мол, ничего не слышали, ничего не видели. Короче, личность шутника так и осталась невыясненной. Хотя в кулуарах Союза ходили слухи, что так мог пошутить большой любитель розыгрышей Никита Богословский. Но за руку его никто не ловил.

    Что касается Микаэла Таривердиева, то он после этой истории прямых контактов с КГБ больше не имел – надобность не возникала. Но зато он имел от Конторы Глубокого Бурения бумажку из разряда тех, про которые в советские времена говорили: «Без бумажки ты какашка, а с бумажкой – человек». Эту индульгенцию – удостоверение в красной корочке – ему помог достать соавтор по «Мгновениям» писатель Юлиан Семенов (такими же он снабдил Татьяну Лиознову и Вячеслава Тихонова). На удостоверении было написано: «Без права остановки». И стояла подпись: «Андропов». О силе сего документа говорит такой факт. Однажды Таривердиев специально заехал на своей машине на территорию Красной площади и, когда к нему вальяжной походкой подошел постовой, чтобы отобрать права, показал ему через окно это удостоверение. Как пишет сам композитор: «У гаишника, по мере того как он разбирал написанное, глаза стали вылезать на лоб, потом он поспешно козырнул, и теперь уже я медленно и вальяжно проехал мимо него».

    Роман-вулкан

    (Валентина Малявина / Александр Кайдановский)

    В те дни в самом разгаре был роман между двумя звездами советского кинематографа: Валентиной Малявиной и Александром Кайдановским. Этот роман был из разряда «вулканических» – периоды спокойствия в нем непременно чередовались бурными выяснениями отношений и скандалами. Был эпизод, когда влюбленные даже пытались вместе покончить жизнь самоубийством, однако их спасли.

    Поздней осенью 1973 года Кайдановский снимался в Грозном в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих», а Малявина была в Москве. 15 ноября съемки в Чечне закончились, и группа должна была переехать для дальнейшей работы в Баку. Воспользовавшись паузой, Кайдановский приехал в Москву, чтобы несколько дней побыть со своей любимой. Но он не знал, что Малявина незадолго до этого в течение нескольких дней находилась в Симферополе, где ее бывший муж Павел Арсенов снимал свою очередную картину. Приехала она туда по просьбе директора фильма, который сообщил, что Арсенов находится в плохом состоянии, группа простаивает и одна надежда на Малявину – ее Арсенов по-прежнему слушался. Валентина отпросилась в театре и на пару дней слетала на юг. Когда бывший муж пришел в себя, она вернулась в Москву. Едва переступила порог своей квартиры, как зазвонил телефон. В трубке она услышала возбужденный голос Кайдановского:

    – Я в Москве. Приезжай скорее!

    Малявина тут же отправилась на зов – в мастерскую скульптора Никиты Лавинского на Арбате, где в то время жил ее возлюбленный. Там застала Кайдановского и скульптора Андрея Древина, которые пили коньяк. Валентину тут же усадили за стол, налили. Чуть позже она из мастерской позвонила своей подруге – актрисе Инне Гулая (зрителям она хорошо знакома по главной роли в фильме «Когда деревья были большими»). Гулая в тот момент находилась дома одна, сильно скучала и уговорила Малявину вместе с Кайдановским приехать к ней. Александр ехать не хотел, но любимая пообещала ему, что этот визит займет не больше часа. Однако все обернулось куда как серьезнее. Далее послушаем рассказ самой В. Малявиной:

    «Когда мы с Сашей отправились к Инне, он меня спросил:

    – Ты с Павлом говорила по поводу нас?

    – Да.

    – Ну и что?

    – Он обо всем знает.

    – Меня интересует другая проблема. Когда вы разведетесь и когда мы станем официальными мужем и женой? И когда в конце концов ты родишь мне ребенка?

    – Мне не нравится твой тон.

    – А мне не нравится поведение твое и Павлика. Как будто сговорились.

    – Саша, перестань!

    – Вы перестаньте! Я звонил Павлу, и никто не отвечал. Я звонил всю ночь. Где вы были? И на Арбат звонил. Анастасия Алексеевна сказала, что тебя на Арбате нет. Где же ты была, интересно знать?

    – У тебя отвратительный тон.

    – Не хочешь – не говори.

    Мы приехали к Инне. Она была босиком, хотя на улице стоял холод, в квартире тоже. Прикрывала Инну какая-то дырявая шаль. Посреди комнаты – таз с водой. Она присела на стул и опустила ноги в таз. Мы с собой взяли шампанское. Она залпом выпила стакан и вдруг сказала:

    – Саша! Это ничего, что Валя ездит к Павлику в Ялту… Вот только что приехала… Она все-таки тебя любит…

    – Что? – завопил Саша. – Ты была в Ялте? Зачем?

    Выбил у меня бокал с шампанским и сильно ударил.

    Инна, ни слова не говоря, наблюдала за нами.

    Я хотела уйти в другую комнату, но Саша меня не пустил…

    После мы поехали не на Арбат, а в Чертаново к Верочке и Витюше.

    Увидев меня, Вера ахнула.

    Саша достал лед из холодильника, положил меня в большой комнате на тахту, встал на колени и стал делать мне ледяные компрессы, все время твердил: «Прости! Прости меня! Я люблю тебя!»

    У меня поднялась температура.

    Вера и Витюша не спали всю ночь, были рядом со мной и Сашей. На следующий день вызвали врача, сказав, что я упала. Врач выписал мне бюллетень, и я две недели отлеживалась у Верочки и Витюши. У Саши было свободное время от съемок, и он не отходил от меня…»

    Как Олег оскорбил Тодора

    (Олег Ефремов)

    В начале ноября 1973 года в Болгарии гастролировал МХАТ. Труппа привезла два спектакля: классику «На всякого мудреца довольно простоты» и постановку из современной жизни «Сталевары». Причем, если первый был встречен на «ура» (в нем были заняты «старики» МХАТа), то «Сталевары» столь шумного успеха не имели. Видимо, болгарские зрители не захотели разбираться в производственных проблемах тяжелой металлургии. А потом грянул скандал, когда главный режиссер МХАТа Олег Ефремов прилюдно оскорбил самого генсека Болгарской компартии Тодора Живкова. Вот как об этом вспоминает В. Шиловский:

    «При Олеге Николаевиче Ефремове несколько лет был такой человек, Монастырский. Мы звали его „заместитель по трезвой части“. Он ничего не ставил, был ассистентом каких-то спектаклей. Но всем рекомендовался, что он постановщик. Он был при Ефремове ежесекундно, ежеминутно. Глаз не спускал. Но в самый ответственный день проглядел.

    После спектакля всех артистов пригласили в правительственную ложу. Я вошел первый, чтобы подготовить, кто где сядет. Иногда это бывает очень важно. Вдруг вижу: в центре стола, на месте Тодора Живкова (тогдашний лидер КП Болгарии. – Ф. Р.), спит человек в тарелке с салатом. Сначала я ничего не понял. Сделать уже было ничего нельзя. Потому что сзади слышались шаги. Я только охнул, и уже начали входить Яншин, Массальский, Прудкин, Станицын. А с другой стороны к почетному месту направлялся Живков. Остолбенели обе стороны. Человек этот был очень талантливый, «интуиция» работала. Голова оторвалась от салата. И Ефремов увидел Живкова. Наверное, какие-то мысли были, потому что Ефремов секунду помолчал, а потом сказал:

    – О! Ебтать. Привет, Живков. – И голова упала обратно в салат.

    На что Живков как интеллигентный человек отреагировал совершенно спокойно.

    – На здравие, Олег, – кивнул он.

    Вошли мальчики, подняли художественного руководителя МХАТа и унесли. На следующий день старикам во главе с Ефремовым вручали медали Димитрова. И поздравлял их Тодор Живков…»

    Семеро одного ждут

    (Всеволод Бобров)

    23 декабря 1973 года в эпицентре громкого скандала вновь оказался знаменитый хоккейный тренер Всеволод Бобров. В качестве старшего тренера сборной клубов Москвы он в тот день должен был отправиться в поездку по США. В аэропорт Шереметьево он договорился приехать вместе с руководителем делегации Николаем Корольковым, президентом Федерации хоккея СССР. Однако тот к месту встречи по неизвестной причине опоздал, из-за чего они приехали в аэропорт чуть ли не с часовым опозданием. Все это время возмущенные задержкой вылета пассажиры (а среди них были высокопоставленные столичные чиновники и иностранцы) требовали от экипажа немедленного вылета. А летчики сначала вешали им на уши лапшу, убеждая, что самолет не может взлететь из-за технической неисправности, а когда кто-то из «высоких» пассажиров пригрозил им суровыми карами, честно признались, что ждут самого Всеволода Боброва. После этого возмущение пассажиров достигло еще большего накала. «Подумаешь, важная птица – Бобров!» – содрогался салон от возмущенных выкриков.

    Забегая вперед скажу, что командир воздушного корабля сумел в полете наверстать упущенные минуты и сумел посадить самолет в Нью-Йорке в точно назначенное время. Однако этот инцидент в тот же день попал в сводку происшествий по городу, а оттуда эта информация немедленно пошла наверх – в ЦК КПСС. У Боброва в тамошнем отделе спорта было много недоброжелателей, которые только и ждали повода, чтобы «прищучить» знаменитого тренера. Но поскольку виновник скандала находился за пределами родного Отечества, было решено отложить «разбор полетов» на потом. В итоге эта история вышла тренеру боком: спустя некоторое время его отстранили от руководства национальной сборной по хоккею.

    С чего начиналась «фанера»

    (София Ротару)

    София Ротару долгие годы считалась в советской эстраде певицей № 2 после Аллы Пугачевой. Причем вызвано это было не только тем, что в творческом отношении Пугачева была сильнее (одних шлягеров у нее каждый год выходило по нескольку штук), но и тем, что Ротару всегда сторонилась всяческих скандалов, из-за чего ее имя очень редко трепалось досужими сплетниками. И это обстоятельство также влияло на степень популярности певицы.

    Однако сказать, что Ротару вообще не попадала в скандальные хроники, было бы неверным. Например, еще на заре ее славы в эстрадной тусовке стали распространяться слухи, что Ротару не имеет голоса и поет исключительно под «фанеру» (по тем временам это считалось среди артистов, которые практически все пели «вживую», страшным грехом). А поводом к подобным разговорам стал инцидент, который произошел во время записи популярной телепередачи «Песня года» в декабре 1973 года. Там Ротару исполнила песню Евгения Доги «Мой белый город» под фонограмму – единственная из всех участников передачи. Много позже этот инцидент прокомментировал сам Е. Дога. Поведал же он следующее:

    «Ротару давно не поет. Потому что с 1974 года она уже делать это не может физически. Хотя современная техника позволяет Ротару записывать песни по нотам. Есть у нее своя засекреченная студия в Киеве. Потом, на концертах, крутятся пленки. С телевидением вообще нет проблем – там всегда фонограмма. Обман страшнейший.

    В свое время я ее умолял поберечь голос. Но муж певицы Толик создал «Руту» (ансамбль «Червона рута». – Ф. Р.) и начал жену здорово эксплуатировать. По четыре концерта в день. Бедная женщина после них не могла даже кушать. Соломинкой стала. И все оправдания: «Вот мы хотим машину купить, дом, дачу…» Жажда денег Толика сгубила великолепную певицу.

    А раскрыл эту беду Юрий Силантьев (он был главным дирижером оркестра ЦТ. – Ф. Р.). Он терпеть не мог, когда пели «под фанеру». В 1973 году «Мой белый город» стал песней года. Ротару ее спела в полную силу. Силантьев сиял. И эту песню включили в финальную передачу «Песня-73». Но спеть «вживую» София уже не смогла. К этому моменту у нее оказались порваны голосовые связки, и Юрий Васильевич затеял страшный скандал: «Что значит не петь на сцене?» Только и ему деваться было некуда. Вожди повелели… С тех пор Ротару работает только под фонограммы…» (Отметим, что на видеозаписи видно, как Ротару исполняет песню на дальнем от Силантьева конце сцены, а оркестранты сидят без движения. – Ф. Р.).

    Чуть позже Ротару прокомментировала это заявление следующим образом:

    «Одно время у меня на голосовых связках от перенапряжения появились узелки – как полипы. Лечатся они операционным путем. Через это прошли практически все наши звезды, и не по одному разу. После операции мне строго-настрого наказали молчать два месяца и ни в коем случае не петь. А я не послушалась, и начались осложнения. После повторной операции я месяц вообще не говорила. Год не работала. Из-за этого, наверное, и пошли слухи, что Ротару больше не сможет петь и работает только под фонограму.

    Обо мне всегда ходило много легенд. Композитор Евгений Дога постарался. Я первой исполнила его песню «Мой белый город». Потом он предлагал мне еще пару своих песен, но они мне не подошли, и я достаточно деликатно отказалась брать их в свой репертуар. Наверное, композитор обиделся и в порыве гнева дал интервью, где обвинял меня чуть ли не во всех смертных грехах. Что, мол, у меня на Украине есть подпольная студия, где я напеваю несколько нот, а потом с помощью мощной аппаратуры их «вытягивают» в целую песню! Я промолчала, и все подумали, что мне нечего ответить. А я считала ниже своего достоинства опровергать бредни…»

    Зэки от кинематографа

    (Борис Сичкин / Сергей Параджанов)

    Критики советской власти, желая уличить ее в бесчеловечности, в качестве примеров обычно любят ссылаться на судьбы двух известных деятелей советского кинематографа: режиссера Сергея Параджанова и актера Бориса Сичкина. Несмотря на явную несхожесть биографий этих людей был у них один схожий момент: оба они оказались за решеткой, причем практически в одно и то же время – в самом конце 1973 года. Однако правда такова, что на нары они отправились во многом по собственной вине. В чем же провинились актер и режиссер?

    Борис Сичкин стал сниматься в кино в начале 60-х, однако всесоюзную славу приобрел только к концу десятилетия, когда снялся в двух фильмах про «неуловимых мстителей», сыграв в них задорного куплетиста Бубу Касторского. С этого момента иначе как Буба Сичкина никто уже не называл.

    В 70-е годы слава актера продолжала успешно развиваться, и он сыграл еще в целом десятке различных картин, начиная от сказочных («Варвара-краса, длинная коса», 1970; «Золотые рога», 1972) и заканчивая современной мелодрамой «Последние дни Помпеи» (1972). Однако отношение к Сичкину в киношном мире было неоднозначное. Например, его так и не приняли в Союз кинематографистов, хотя он трижды подавал туда заявление. Но каждый раз ему отвечали, что он еще мало сделал для развития советского кинематографа. Советская власть тут, конечно, была ни при чем – это были чисто киношные разборки. Просто кто-то из высоких начальников либо не любил лично Сичкина, либо не любил евреев вообще, либо и в самом деле считал его плохим актером. А потом надобность в этом приеме и вовсе отпала, поскольку Сичкин оказался… в тюрьме.

    Эта история произошла осенью 1973 года. Сам Сичкин подробно описал ее в своих мемуарах, утверждая, что она высосана из пальца и что он абсолютно невиновен. В его изложении это выглядело следующим образом. В Тамбовской филармонии служил администратором и художественным руководителем ансамбля «Молодость» Эдуард Смольный. С ним работали ведущие артисты страны, в том числе и Сичкин, который, используя образ Бубы Касторского из «Неуловимых мстителей», весьма интенсивно разъезжал по стране с гастролями. Так длилось в течение нескольких лет. Но вот однажды Смольного вызвали в Тамбовскую прокуратуру, и тамошние следователи стали у него вымогать взятку в размере 5 тысяч рублей, в противном случае обещая посадить. Администратор платить отказался, за что и пострадал: его арестовали и методом шантажа заставили давать показания на других артистов. Среди них оказался и Сичкин. Вот такая история. Однако в ней, судя по всему, не все гладко.

    Например, как объяснить тот факт, что следователи стали вымогать у Смольного взятку в 5 тысяч рублей – сумму астрономическую по советским меркам (столько тогда стоил дефицитный автомобиль «Жигули»). Откуда она могла взяться у рядового администратора, получающего официальную зарплату в размере 150 рублей? Сичкин об этом умалчивает, поэтому выскажу свое личное предположение.

    Не секрет, что в практике эстрадных администраторов и артистов были так называемые «левые» концерты – то есть неофициальные выступления, когда гонорар делился на три части: одна присваивалась администрацией заведения, где проходил концерт, другая – директором-устроителем и последняя – артистом. Государству с этого, естественно, ничего не перепадало. Прекрасно зная об этой практике, ушлые следователи из Тамбовской прокуратуры и «наехали» на Смольного с требованием, чтобы он поделился с ними своими «левыми» доходами. Но он, видимо, посчитал, что этот «наезд» несерьезный, что его пронесет. Не пронесло. В итоге возникло громкое уголовное дело, на которое наложила свой отпечаток и большая политика.

    Дело в том, что 6 октября 1973 года резко осложнилась ситуация на Ближнем Востоке: Египет и Сирия начали войну против Израиля, пытаясь вынудить его уйти с оккупированных арабских территорий. Эта война вызвала ярое неприятие советской еврейской диаспоры, что возмутило советские власти, которые были на стороне арабов. А поскольку главным центром бузы была творческая интеллигенция, большая часть которой всегда была настроена произраильски, было решено ее приструнить. В частности, было принято решение перекрыть те денежные потоки, которые позволяли советским евреям зарабатывать большие суммы денег. Ведь уже два года как в Советском Союзе начался великий исход евреев (была разрешена иммиграция), но только с августа 1972 года с отъезжантов начали брать деньги (за образование и т. д.). Эти суммы были достаточно внушительными и исчислялись тысячами рублей, однако многие отъезжанты находили эти деньги, имея побочные заработки на стороне. В частности, у деятелей искусства это были те самые «левые» концерты.

    Стоит отметить, что «левачило» большинство советских эстрадных исполнителей. Власти прекрасно об этом знали, но закрывали на это глаза, поскольку, во-первых, были достаточно гуманны, во-вторых, определенный куш с этих «леваков» перепадал и чиновникам от культуры. Однако периодически в стране проводились показательные «чистки», когда власти ловили за руку иных нечистоплотных исполнителей и наказывали их, правда, опять же не слишком сурово: их «песочили» в прессе и на какое-то время отлучали от гастролей. Так, в разное время были наказаны актеры Павел Кадочников (в 1961 году), Леонид Харитонов (в 1962-м), певец Муслим Магомаев (в 1966-м) и др. Однако то, что произошло с Борисом Сичкиным в 1973 году, не шло ни в какое сравнение со всеми перечисленными случаями, поскольку на нем отыгрались по полной программе – он год отсидел за решеткой. Этот беспрецедентный случай ясно указывает на то, что в этом деле были какие-то побочные обстоятельства. Видимо, в лице Сичкина власти решили дать определенный сигнал остальным деятелям искусства (особенно евреям), что времена изменились.

    «Дело Сичкина» завертелось 11 октября 1973 года. В тот день артист снимался на «Мосфильме» в очередной фильме – комедии Вилена Азарова «Неисправимый лгун», где он играл одного из помощников влиятельного восточного вельможи. В эпизоде, который снимался в тот день, Сичкину предстояло исполнить зажигательный восточный танец, а также источать в кадре всяческое веселье. Между тем актеру было не до смеха, поскольку в кармане у него уже лежала повестка с вызовом в Тамбовскую прокуратуру. Правда, там значилось, что актер должен прибыть к следователю всего лишь как свидетель, однако на душе у него все равно было неспокойно.

    Отснявшись, Сичкин сел в машину и отправился на вокзал, чтобы оттуда ближайшим поездом выехать в Тамбов. В планах Сичкина было уже на следующий день вновь объявиться на съемочной площадке. Но, увы…

    Порог Тамбовской прокуратуры Сичкин переступил в 9 часов утра 12 октября. Он был спокоен, собран и верил, что это дело займет у него минимум времени – час, в крайнем случае, полтора. Но все обернулось гораздо хуже. Допросив артиста, его затем… арестовали и поместили в одиночную камеру. Причем майор, начальник КПЗ, не преминул отыграться на популярности Сичкина. Когда тот разделся донага, майор сострил: «Как ты там в кино пел: „…я не плачу, я никогда не плачу“? Это ты, артист, там, в кино, не плакал, а тут в тюрьме заплачешь…»

    Сичкину инкриминировали статью 93 «прим» – «Хищение в особо крупных размерах», – которая предусматривала уголовное наказание от восьми лет до расстрела. Следствие утверждало, что артист похитил у государства 30 тысяч рублей, когда выступал в 1969 году в Тамбове с концертами. Концерты проходили на местном стадионе и были смешанными (то есть в них участвовали разные артисты). Однако Смольный записал их как театрализованные и выплатил Сичкину гонорар не только как исполнителю, но и как режиссеру представления. После подобного обвинения у актера было два пути: либо вернуть эту сумму государству и быть амнистированным, либо отправиться в тюрьму надолго. Однако Сичкин вину свою не признал и выплачивать названную сумму отказался, прекрасно понимая, что в таком случае он автоматически признает себя виновным. Стоит отметить, что друзья артиста такую сумму внести были готовы: в частности, это могли сделать актриса Людмила Гурченко и композитор Ян Френкель. Но Сичкин продолжал утверждать, что он невиновен. В итоге ему пришлось просидеть в тюрьме больше года.

    Суд над Сичкиным и Смольным состоялся в декабре 1974 года. Защищал подсудимых известный адвокат Владимир Швейский (он защищал таких видных советских диссидентов, как Владимир Буковский, Виктор Красин и др.). Кроме Сичкина и Смольного, на скамье подсудимых оказалось еще несколько человек из артистического мира, причем большинство из них были евреями: несколько концертных администраторов, певцов и т. д. Например, одному подсудимому инкриминировали следующее преступление: он был оформлен в ансамбль «Молодость» как администратор, а деньги получал как певец. Кроме этого, у него была любовница, которую он оформил как свою помощницу, и выплачивал ей зарплату.

    Между тем, в отличие от некоторых подсудимых, которые свою вину признали, Сичкин и Смольный этого не сделали. Поэтому прокурор потребовал для них максимального наказания: Смольному 10 лет тюрьмы, Сичкину – 8. Но суд решил иначе: он отправил дело на доследование, найдя в нем массу нестыковок. То ли дело и в самом деле было шито белыми нитками, то ли из самой Москвы пришло распоряжение спустить его на тормозах. Причем опять в ситуацию могла вмешаться большая политика. Дело в том, что на дворе была «разрядка», и через полгода Брежнев собирался подписывать в Хельсинки договор о безопасности в Европе, где отдельной строкой был пункт о соблюдении прав человека. Поэтому ажиотаж вокруг «дела Сичкина» властям был не нужен. Короче, дело отправили на доследование, а потом и вовсе похерили. И 27 декабря Сичкин и Смольный были выпущены на свободу.

    Сергей Параджанов угодил за решетку почти одновременно с Сичкиным: в декабре 1973 года. Правда, ему инкриминировали совсем другую статью. Однако расскажем обо всем по порядку.

    Как мы помним, Параджанов был режиссером, работающим в жанре поэтического кинематографа, и именно на этой почве имел свои основные трения с киношным руководством. Его фильмами восторгался только узкий слой интеллектуалов, а в широком прокате они стабильно проваливались. Однако власть продолжала субсидировать его проекты, находя деньги на них в доходах от «кассовых» картин. Отметим, что сегодня, к примеру, такой режиссер, как Параджанов, вряд ли бы смог работать, поскольку наверняка бы не нашел такого мецената, каким было советское государство. Какой сегодняшний продюсер стал бы выкладывать сотни тысяч долларов за тот же «Цвет граната», прекрасно зная, что фильм никогда не окупится? Ответ, думаю, очевиден. А при советской власти «Цвет граната» хоть и пролежал четыре года на полке, однако в 1973 году все-таки вышел в прокат.

    Правда, сам Параджанов не имел к этому делу никакого отношения. Обидевшись на власти, он отказался монтировать картину, и за него это сделал другой режиссер – Сергей Юткевич. Таким образом, на сегодняшний день существуют две версии фильма: авторская, которую почти никто не видел и которая находится в запасниках «Армен-фильма», и версия Юткевича, которая вышла в прокат. Однако и этот вариант чиновники выпустили тиражом 143 копии, которые собрали в кинотеатрах… чуть больше миллиона зрителей.

    Справедливости ради стоит отметить, что отпечатай Кинопрокат значительно больше копий, результат был бы не лучшим. В одной из тогдашних газет было опубликовано сердитое письмо некоего зрителя, которое хорошо передает ограниченные возможности массового зрительского восприятия подобного рода картин:

    «На экранах нашего города долго шел фильм „Цвет граната“. Что показал режиссер в этом фильме?.. Что-то среднее между балетом и балладой, актеры двигаются, словно заводные куклы, исполняя на сцене мифические пантомимы!.. В зрительном зале вспыхивал смех – до того неожиданной и глупой была очередная выходка актера…

    Есть прекрасный фильм, поставленный на аналогичную тему, – «Алишер Навои» (узбекский фильм 1948 года, снятый режиссером Камилем Ярматовым, – классика многонационального советского кинематографа. – Ф. Р.). Вот откуда надо было брать опыт. Реализм, а не историческая фантазия – вот принцип нашего кино!..»

    «Цвет граната» продержался в прокате всего лишь несколько месяцев, после чего был снят. Повод был серьезный – в декабре 1973 года Параджанова арестовали. За что? Ему инкриминировали гомосексуализм. Имело ли это обвинение под собой какие-либо основания? Здесь мнения расходятся. Одни заявляют, что гомосексуализм имел место в жизни режиссера (при этом утверждалось, что режиссер был бисексуалом), другие категорически отрицают это.

    В качестве веского аргумента приверженцы второй версии напирают обычно на то, что Параджанов по сути своей был провокатором, любителем эпатажа. В его доме всегда было много людей, к которым режиссер относился прежде всего как к аудитории. Причем это были совершенно разные люди. Среди них были его друзья, случайные знакомые и еще невесть кто. И каждый раз Параджанов устраивал перед ними маленький спектакль, во время которого зрители с трудом различали, где в его словах правда, а где вымысел. А говорил он вещи совсем небезобидные. Например, в одном случае он мог рассказать о том, как переспал с известной киноактрисой, а в другом – как он соблазнил известного художника. Люди искушенные могли «отфильтровать» рассказы Параджанова по степени их правдоподобности, но новички терялись и принимали все за чистую монету. А Параджанову это нравилось. Видя, как у людей округляются от удивления глаза, он заводился еще больше и продолжал нести такое…

    Однажды его занесло слишком далеко. В интервью датской газете он заявил, что его благосклонности добивались аж два десятка… членов ЦК КПСС. Естественно, сказал это в шутку, но его слова были напечатаны и растиражированы по всему миру. Когда об этом стало известно в Кремле, была дана команда Параджанова посадить. Тем более что зуб на него имели многие: и в Госкино, и в Министерстве культуры, и в самом ЦК.

    Дело против Параджанова затевалось в спешке, поэтому статьи, которые ему инкриминировались, на ходу менялись. То это были валютные операции, то ограбление церквей (он собирал иконы), то взяточничество. Наконец остановились на гомосексуализме. Благо нашелся человек, который заявил, что Параджанов его изнасиловал. Кстати, это был единственный свидетель, который согласился выступить против Параджанова. Другие отказались. А один из них – архитектор Михаил Сенин – после беседы в киевском КГБ перерезал себе вены. Коллеги с киностудии Довженко, где теперь вновь работал Параджанов, на собрании обвинили режиссера в этой смерти. Мол, у человека не было другого выхода избежать позора, свалившегося на его голову.

    Параджанову присудили пять лет и отправили сначала в одну из зон под Ворошиловградом, затем под Винницей.

    Коллеги Параджанова, в общем-то, весьма спокойно отнеслись к его тюремной изоляции, поскольку большинство из них считали его и в самом деле сумасшедшим. Зато западная интеллигенция восприняла этот арест весьма критически. Во многом это было связано с политикой: суд над режиссером давал лишний повод уличить советские власти в бесчеловечности. Хотя тамошние нравы являли собой куда более жуткое явление, чем советские. Взять хотя бы убийство знаменитого кинорежиссера Пьера Паоло Пазолини, случившееся в ноябре 1975 года. Этот режиссер был гомосексуалистом и пострадал, по версии следствия, от своего случайного любовника: тот забил его до смерти. Параджанову повезло больше: он отсидел в тюрьме четыре года, после чего был выпущен на свободу по монаршему повелению (в его судьбу вмешается сам Брежнев) на год раньше назначенного судом срока.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх