Одним из самых громких скандалов 1987 года стало разделение легендарного Московского художественного академического театра (МХАТ). Прославленная труппа тогда разделилась на два театра: один остался в историческом здании в Камергерском переулке (МХАТ имени А. Чехова под руководством Олега Ефремова), другой перебрался в новое здание на Тверском бульваре (МХАТ имени М. Горького под руководством Татьяны Дорониной). Размежевание это было неизбежно и брало свои истоки в событиях 50-летней давности, о которых речь шла в самом начале этой книги. Помните, тогда большевики-космополиты пытались скинуть с «корабля современности» основателя МХАТ Константина Сергеевича Станиславского (руководитель театрального отдела Наркомпроса, сам бывший мхатовец Всеволод Мейерхольд назвал этот театр «эстетическим хламом»), однако большевики-державники сумели защитить Мастера, хотя сам он в ту смутную пору не верил в будущие светлые перспективы своего театра. В своем письме В. Немировичу-Данченко из Америки, где Станиславский находился на гастролях (осень 1923 года), Мастер писал следующее:

«Надо привыкнуть к мысли, что Художественного театра больше нет. Вы, кажется, поняли это раньше меня, я же все эти годы льстил себя надеждой и спасал трухлявые остатки. Во время путешествия все и вся выяснилось с полной точностью и определенностью. Ни у кого и никакой мысли, идеи, большой цели – нет. А без этого не может существовать идейное дело».

Мастер ошибся. В течение примерно десяти лет в СССР шла борьба между космополитами и державниками, и все это время МХАТ и в самом деле был на грани распада. Однако выдержал все удары судьбы и возродился во второй половине 30-х, когда во власти окончательно победила державная группировка. С «мейерхольдовщиной» было покончено, и в советском искусстве надолго утвердился социалистический реализм, основой которого была опора на традиционное искусство, понятное миллионам простых граждан, а не только эстетствующему меньшинству. С этого момента МХАТ был объявлен главным государственным театром, и 27 октября 1938 года состоялось торжественное чествование его 40-летия. Театр получил после ордена Ленина (в 1937 году. – Ф. Р.) вторую награду – орден Трудового Красного Знамени. Кроме этого, были щедро одарены орденами и званиями многие артисты и работники театра.

Между тем к своему будущему развалу МХАТ шел вместе со страной. После смерти Сталина в 1953 году в высшей советской элите росло число космополитов и под их активным влиянием началась постепенная вестернизация советского общества. Под видом прогрессивных течений в советское искусство стали проникать регрессивные новации, которые подспудно разрушали основы традиционного русского театра. Поворотным моментом в этом процессе стали 70-е, когда после подавления контрреволюции в Чехословакии и идеологического кризиса на Западе советское руководство стояло перед дилеммой: взять курс на фронтальное наступление против империализма либо пойти на сближение с ним и замирение. В итоге был выбран второй вариант, который в итоге привел СССР к поражению в «холодной войне».

Именно в начале того десятилетия (летом 1970 года) решилась и судьба МХАТа – туда, как мы помним, пришел новый руководитель Олег Ефремов. Он был ярким представителем либералов-западников и его победа над державником Борисом Ливановым, который имел не меньше шансов встать у руля прославленного театра, была закономерной и проистекала из общей стратегии высшей советской элиты. Когда в середине 80-х к руководству этой элиты пришел либерал Михаил Горбачев, Ефремову был выдан окончательный карт-бланш на разрушение традиционного искусства, базисом которого был социалистический реализм (такой же карт-бланш тогда был выдан и Элему Климову для разрушения традиционного советского киноискусства).

Таким образом, развал МХАТа был заказан Ефремову высшей советской элитой, которая брала своеобразный реванш у державников за события 50-летней давности. То есть Горбачев и K° явились последователями большевиков-космополитов 20-х годов, также мечтавших победить русский традиционализм и войти в мировую элиту (то, что теперь называют глобализацией). Однако опирался режиссер в этом деле не только на власть, но и на своих коллег из числа таких же, как и он, либералов-западников. Одним из них был Анатолий Смелянский – нынешний ректор Школы-студии МХАТ. Когда-то он руководил литературной частью в Горьковском ТЮЗе, потом во взрослом театре. Именно там его и приметили московские либералы и вскоре пригласили работать в Москву – в Театр Советской армии. Оттуда он вскоре перешел во МХАТ к Ефремову и достаточно быстро стал его единомышленником и верным оруженосцем – этакий замполит при главковерхе. Именно с его помощью Ефремов в 1986 году и начал процесс разрушения старого МХАТа. Проходил этот процесс нелегко, как и вся горбачевская перестройка, поскольку противоположная сторона (державники) отчаянно сопротивлялись деструктивным процессам. Как вспоминает режиссер МХАТа В. Шиловский:

«Если быть честным до конца, то Олег Николаевич вполне мог создать новый театр в другом месте. Но звание, зарплата и положение придворного театра не позволяли Ефремову сменить географические координаты. Тем более что вокруг Олега Николаевича постоянно раздавались восторженные стоны критиков. Каждый его спектакль, несмотря на провалы перед зрителем, считался новой яркой победой советского искусства. И этому очень способствовал Анатолий Миронович Смелянский.

Подготовка к этому шла, как я понимал, давно. Оговаривались разные варианты деятельности, поэтому театр трясло от реорганизаций. Но все реорганизации были направлены только на одно – физическое уничтожение представителей настоящего МХАТа. Шанс выжить имели лишь те, кого пригласил лично Ефремов, и те, кто его устраивал.

На одном из заседаний Александр Гельман (драматург. – Ф. Р.) взял лист бумаги и сказал:

– Чего вы так боитесь? Раздел МХАТа! Раздел МХАТа! – Гельман разорвал бумажку пополам. – Ну вот вам и два МХАТа…

Однажды меня вызвал Ефремов… Он был слегка выпивши.

– Малыш, – обратился он ко мне, – что мы все вокруг да около. Реорганизация… Все нервничают. Давай развяжем этот узел. Давай разделимся. Я возьму себе своих артистов, ты возьмешь себе остальных…

По белому лицу Анурова (директор МХАТа. – Ф. Р.) я понял, что это серьезно. Пауза затянулась, и Ефремов растерялся:

– Ну, что ты молчишь?

В моей голове проносились какие-то странные мысли… С трудом я взял себя в руки.

– Я Родиной не торгую, – сказал я сквозь зубы. – Я знаю, что проиграю, но нервов попорчу вам много.

И вышел из кабинета…»

Скандальное разделение началось в конце 86-го. Вот как об этом вспоминает прославленный актер МХАТа Владлен Давыдов:

«В разгар споров было партсобрание творческого цеха. Я не был на нем, но утром 21 ноября 1986 года мне позвонила С. С. Пилявская (она тоже не была: болеет, давление поднялось, лежит) и рассказала о вчерашнем партсобрании, а ей рассказала жена Мариса Лиепы, а той – Юрий Леонидов… Собрание было весьма бурным, выступили Степанова, Калиновская, Леонидов… Итоги голосования таковы: 12 – «за» разделение, а 30 – «против». Но сказали: «Это еще не все, завтра будет общее собрание всей труппы, там будет молодежь, а она вся за разделение…» Результат голосования на собрании труппы: 50 – «за» и 158 «против».

Затем вновь состоялось бурное собрание, на этот раз в присутствии министра культуры РСФСР Е. А. Зайцева. И только когда было официально заявлено, что вместо филиала будет передан при разделении театр на Тверском бульваре, казалось, страсти улеглись… Но по какому принципу и кто мог решать судьбу актеров, не поговорив с каждым из них?..»

В итоге разделить МХАТ в 86-м Ефремову не удалось из-за сильного противодействия в самом театре, а также из-за отчаянного сопротивления державников во власти. Чтобы выждать паузу, Ефремов на время покинул родину и отправился ставить спектакли в Болгарию и ГДР. А когда вернулся, Горбачев уже затеял новую кампанию – объявил гласность, которая призвана была позволить либералам-западникам, к тому времени пробравшимся практически во все советские СМИ, нанести удары по самым главным скрепам государственной идеологии. И МХАТ, как и все общество, затрещал по всем швам. Как пишет все тот же В. Шиловский:

«Друзья Ефремова – Гельман, Смелянский, Свободин, Розов – активно создавали общественное мнение. Писали большие статьи в его защиту о том, что Ефремову мешают создавать МХАТ. Не разделять, как было на самом деле, а создавать…»

Еще в январе 1987 года на очередном собрании труппы победили сторонники сохранения единства театра. Секретарь парткома театра Ангелина Степанова тогда заявила: «Не может быть двух Василиев Блаженных. МХАТ должен быть один».

Однако уже спустя несколько месяцев, когда либералы во власти уже во всю начали гнуть державников по всем направлениям, сторонники разделения МХАТа перешли в атаку. Возглавил ее Олег Табаков. Отметим, что долгое время он был «на ножах» с Ефремовым, но в годы перестройки их общие интересы вновь сошлись. В 1983 году Ефремов принял Табакова в свой театр, три года спустя помог ему стать ректором Школы-студии имени В. Немировича-Данченко, а в 88-м пробил ему в верхах (за помощь в деле раздела МХАТа) звание народного артиста СССР. Именно Табаков на очередном собрании труппы заявил:

– Кто за Олега Николаевича, прошу встать и уйти. Мы будем выбирать свой худсовет. Кончайте эту гамазню.

В итоге за Табаковым ушла чуть ли не половина труппы, в том числе и бывшие активные противники разделения вроде Ангелины Степановой (Ефремов пообещал ей, что возьмет в труппу ее сына Александра Фадеева) и Марка Прудкина (Ефремов пообещал принять его сына Владимира в театр в качестве режиссера). Как вспоминает В. Шиловский:

«После этого начался кошмар в жизни всех людей театра. Нервы были обнажены до предела. Люди получали инсульты. Руководство обзванивало каждого персонально, давали указания, за кого голосовать. По ночам ездили по домам и агитировали. Актриса Лена Королева пыталась покончить жизнь самоубийством. К ней также приходили от Олега Николаевича и говорили:

– Леночка, скажи, что не из-за того, что происходит во МХАТе, а из-за своих личных переживаний.

– Уйдите, подлецы, – ответила Лена.

Посторонние люди из Союза театральных деятелей проголосовали за раздел МХАТа. Руководили тем собранием Михаил Ульянов и Кирилл Лавров…»

Эпизод с неудачным самоубийством актрисы Е. Королевой не был единичным. В мае 1987 года именно из-за событий во МХАТе скоропостижно скончался его актер Леонид Харитонов (исполнитель роли Ивана Бровкина в фильмах «Солдат Иван Бровкин» и «Иван Бровкин на целине»). На момент смерти ему было 57 лет. На следующий день после похорон какие-то подонки подожгли венки на его могиле. Судя по всему, это была месть ефремовцев покойному за то, что он активно выступал за сохранение единства МХАТа.

Вспоминает В. Давыдов:

«Дележ был механический и предельно жестокий. Это было просто уничтожение (не сокращение же!) половины труппы. При этом активно или пассивно участвовали секретарь парткома А. И. Степанова и „старый большевик-подпольщик“ М. И. Прудкин.

Не хочу я вспоминать, а тем более подробно писать об этой безнравственной акции. Нет, театры оба остались, спектакли шли, актеры играли, но уже ничего от Художественого театра не осталось, а в историческом здании после 10-летней реконструкции была уничтожена даже вся закулисная атмосфера…

Такие легендарные спектакли К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, как «Синяя птица», «На дне», «Мертвые души», «Три сестры», надо было сохранить на исторической сцене МХАТа в Камергерском переулке. Но Ефремов решил от них избавиться…

Что же дало это разделение? Не знаю. Лучшие спектакли Ефремова были созданы им до разделения, и большая труппа не мешала этому. А после разделения, кроме ежегодных гастролей, ничего интересного не произошло, и даже то, как отмечалось 100-летие МХАТа (в 1998 году. – Ф. Р.), вызвало недоумение – на исторической сцене шло массовое пьянство…»

Отметим, что та коллективная пьянка стала закономерным итогом правления О. Ефремова и K° во МХАТе. Это была констатация торжества антиискусства над настоящим искусством, победа космополитов-западников над русскими державниками. Эта победа длится до сих пор, и будет ли когда-нибудь взят реванш, одному богу известно.

Всесоюзная слава композитора Юрия Антонова началась в начале 70-х, когда он играл в ВИА «Добры молодцы» и написал ряд безусловных шлягеров, которые исполняли разные коллективы: «О добрых молодцах» (1970, «Добры молодцы»), «Нет тебя прекрасней» (1971, «Поющие гитары»), «Отчего» (1974, «Веселые ребята») и др.

Между тем в 1979 году началась слава Юрия Антонова как певца. Он тогда выпустил на фирме грамзаписи «Мелодия» два миньона с группой «Аракс», на которых спел свои собственные песни, мгновенно ставшие всесоюзными шлягерами: «Анастасия», «Золотая лестница», «Не забывай» («Мечта сбывается») и др. С этого момента Антонов выбивается в лидеры советской «диско-волны» и пребывает на этом поприще почти десятилетие, считаясь одним из самых высокооплачиваемых советских композиторов и певцов. Концертная ставка у него была 30 рублей, но администраторы платили ему еще по 400 рублей неофициально – именно как «кассовику». Плюс на его счет в ВААПе ежемесячно перечислялось по 15 тысяч рублей (с налогами – 12–13 тысяч). Откуда такие деньги? Например, «Мелодия» выпустила пластинку-миньон с его песнями тиражом в несколько миллионов экземпляров, и весь тираж был мгновенно распродан.

Ю. Антонов вспоминает: «Я брал себе на расходы тысячу рублей в месяц. Куда больше? Сходить с девушкой в ресторан стоило тогда рублей тридцать, включая коньяк и осетрину. Ну джинсы себе купишь, ну костюм дорогой, ну еще один, ну четыре, пять. Но их же не износишь за месяц. Так что остальные деньги оставлял в Сбербанке…»

В 1985 году Антонов наконец перестал быть невыездным и получил возможность уехать в Финляндию, где ему предложили записать пластинку на крупной фирме грамзаписи. Говорят, что Антонов тогда развернулся и привез жене два чемодана самой модной одежды (в браке Антонов состоял трижды: две жены у него были русские, третья – из Югославии).

Популярность Антонова у слушателей в те годы росла как на дрожжах. В свет выходили его новые пластинки (в 1985 году вышел диск-гигант «Поверь в мечту»), телевидение крутило его песни, многие эстрадные площадки самых крупных городов Союза почитали за счастье, чтобы он на них выступил. И тут в марте 1987 года внезапно грянул скандал.

Чтобы не быть голословным, прослежу его развитие с двух сторон: со стороны прессы, которая писала тогда о нем, и со стороны самого Ю. Антонова.

Газета «Советская Россия» от 14 марта 1987 года, статья корреспондента Н. Сенчева «Испортил песню»:

«В Куйбышеве прерваны гастроли популярного певца и композитора Юрия Антонова. Что же случилось в Куйбышевском дворце спорта, где выступал артист?

Уже в первых концертах Ю. Антонов начал устанавливать своеобразный контакт с залом, то и дело адресуя язвительные реплики партеру и «демократически» заигрывая с галеркой. Оскорбительны были его обращения к зрителям старшего возраста.

Все это можно было бы понять как не совсем удачные шутки, если бы артист не нагнетал их от выступления к выступлению, явно демонстрируя пренебрежительное, высокомерное отношение к залу.

Ну а что сам концерт? Репертуар Антонова был откровенно беден. И только однажды, когда со сцены зазвучала песня «Снегири», зрители увидели, что перед ними прежний Антонов – певец мягкого душевного склада, лиричный, доверительный. Но это было мгновение, которое, к сожалению, не почувствовал и не подхватил сам артист.

Финал гастролей таков. В негромком всплеске жидких аплодисментов Ю. Антонов расслышал брошенную кем-то раздраженную фразу: «Это же халтура!» Он потребовал, чтобы зритель немедленно покинул зал. А затем сам ушел со сцены и больше не появился.

В партере, между прочим, сидели в основном рабочие куйбышевских предприятий, жители пригородных районов, купившие билеты по коллективным заявкам. Их надежды, как и других зрителей, увидеть праздник эстрадной песни не оправдались».

Газета «Советская культура» от 19 марта, статья корреспондента А. Праздникова «На что обиделись зрители»:

«Сначала пришел тревожный сигнал из Тольятти – в пятитысячном зале Дворца спорта „Волгарь“, где проходили выступления Юрия Антонова, певец позволил себе неуместные, грубые высказывания в адрес зрителей. Тольяттинцы, с таким нетерпением ожидавшие гастролей популярного артиста, были оскорблены.

Следом за этим сигналом поступил другой, из Куйбышева – Юрий Антонов сорвал концерт в здешнем Дворце спорта.

…Громадный зал был переполнен. Зрители тепло принимали артиста, дарили ему цветы. Неожиданно раздался чей-то громкий выкрик.

С этого все и началось. Артисту выкрик показался оскорбительным, он, прервав песню на полуслове, потребовал, чтобы автор реплики извинился, а сам ушел за кулисы. За ним потянулись и музыканты. Потом они вновь вышли на сцену, исполнили несколько инструментальных пьес, и на том представление закончилось. Антонов больше петь не соизволил. Рассчитанный на полтора часа концерт продолжался около часа. Возмущенная публика негодовала, а местные органы культуры решили досрочно прервать гастроли Антонова. В Куйбышеве с его довольно активной концертной жизнью случая, подобного этому, не припоминают. Но раз уж такое произошло, надо разобраться в причинах недостойного поведения обеих сторон…

Не знаю, что должен делать артист в такой ситуации, в которой оказался Юрий Антонов. Вернее, полагаю, что разные актеры повели бы себя по-разному. Один сделал бы вид, что ничего не случилось, собрал бы волю и довел выступление до конца, может быть, даже сильнее, чем начал. Другой отшутился бы. Третий… Да мало ли какой могла быть ответная реакция. И лишь неуважительных действий по отношению к громадной аудитории у служителей искусства не должно быть никогда. Ведь заартачившись, Антонов оскорбил и наказал не только нетактичного зрителя, который выкрикнул грубость, но и тех, других, заполнивших пятитысячный зал и почтительно приветствовавших артиста…

Все говорит за то, что «гол в свои ворота» у Антонова назревал давно. Испытание славой он явно не выдерживает. Премьерские замашки замечаются за ним не в первый раз. Выезжая на гастроли, он требует к себе повышенного внимания: персонально закрепленный автомобиль популярной модели, гостиничные апартаменты пороскошнее. Но что еще хуже – допускает бестактные высказывания со сцены в адрес зрителей.

Особенно раздражает Антонова почему-то возраст аудитории. Концерты с его участием собирают много людей, которым уже за 30 и даже за 40. Радоваться бы тому, что зрелым людям твое искусство тоже по душе. Но, видимо, Антонова снедает тоска по юной, перевозбужденной и восторженной толпе поклонников. И потому он считает нормальным громогласно, через микрофон выпытывать у зала: а где же молодежь, есть ли она среди присутствующих, и почему так много лиц, которым «билеты приносят в кабинеты»…

В редакционной почте нередки письма, рассказывающие о недостойном поведении Ю. Антонова. Читатели из Никополя прислали номер «Никопольской правды», где говорилось о том, как артист запретил фотокорреспонденту газеты делать его снимки, мотивируя это тем, что портреты будут «запущены» на продажу среди населения. О более чем странном выступлении Ю. Антонова в Риге писала газета «Советская молодежь» (11 октября 1986 г.). Читатель из Подмосковья Г. Панков приводит в своем письме реплики, которыми артист сдабривал на протяжении концерта свои номера во Дворце спорта в Лужниках и в Центральном концертном зале. «Ситуация, когда Юрий Антонов позволял себе еще и плеваться на сцене, вообще не поддается пониманию», – пишет читательница из Куйбышева А. Зубкова.

Капризно срывать концерты Антонову не впервой. Здесь же, в Куйбышеве, еще не забыли, как в 1983 году, тоже в мартовские предпраздничные дни, по его вине не состоялся уже объявленный концерт…»

Единственным печатным органом, который в те дни заступился за артиста, оказалась газета «Комсомольская правда». Корреспондент А. Росляков в статье «А наказали зрителя» писал: «Певец оплошал. После громкого выкрика из зала ушел и не смог вернуться на сцену, не допел ровно 18 минут из своей полуторачасовой программы… Партер вел себя чинно, никак не желал реагировать на его выступление. А те, кому он, Юрий Антонов, был вправду нужен, кто выстоял очередь за билетами, сидели далеко.

И певец позволил себе попенять полушутливо, что нелегко выступать, когда в первых рядах те, кому билеты на концерт несут прямо в кабинет. И наказание не заставило себя ждать – на следующем концерте из партера раздается громко:

– Халтурщик!

Антонов просит удалить крикунов из зала, но никто на это не отзывается. И тогда он уходит сам.

Ему оборвали гастроли и предложили очистить гостиницу.

Но Антонов не сразу сдался. 7 марта, на другой день после происшествия, он пришел с ансамблем ко Дворцу спорта, на котором уже висело объявление об отмене концертов «из-за недостойного поведения Ю. Антонова». У нас договор, сказал певец, его никто не расторгал, нас ждут зрители, мы будем выступать. Но зрителей уже поджидали надежные заслоны с приказанием никого не пускать. Антонову с ансамблем все же удалось прорваться в зал. Переоделись, вышли на сцену. Администратор ансамбля объявил на улице в мегафон: концерт состоится. Но кто-то для пущей страховки вырубил электричество во дворце. Дружными стараниями охранников порядка концерт удалось сорвать. Антонов улетел, ансамбль остался сторожить аппаратуру…

Швея Галина Баранова, бывшая на злосчастном концерте, рассказывает:

– Я чувствовала, как ему трудно петь. Все первые ряды – никакой реакции. Но потом все-таки удалось как-то зал оживить. Выступал прекрасно. И вдруг – этот крик. Он ушел, мне так его жалко стало, я побежала за кулисы. Он там один, никто к нему не подошел. То выйдет из комнаты, то зайдет, я вижу: переживает. Я сама чуть не расплакалась. Говорю: вы извините их, пожалуйста! Но, мне кажется, если бы он вышел после этого, раз крикунов не осадили, как-то этим уронил бы себя. А больше всего обидно, что у тысяч людей удовольствие отобрали…»

Однако статья в «Комсомолке» оказалась гласом вопиющего в пустыне. И 16 апреля в «Советской культуре» появился официальный ответ директора Москонцерта К. Булгакова на статью «На что обиделись зрители». В нем сообщалось: «За неэтичное поведение на концерте во Дворце спорта города Куйбышева 6 марта 1987 года тов. Антонову Ю.М. объявлен строгий выговор, он отстранен от участия в зарубежных поездках сроком на шесть месяцев».

А что же сам Антонов? Вот как он объяснил происшедшее в интервью газете «Голос»: «Случай в Куйбышеве просто уникален. И в то же время типичен. На одном из концертов публике не понравилось мое выступление. Но это был не простой зритель, а партийно-бюрократическая элита. Меня тогда больше всего огорчило поведение некоторых журналистов. Собкор „Советской культуры“ по Поволжью Праздников, узнав о директиве первого секретаря обкома КПСС Муравьева, написал обо мне разгромную статью. Кстати, он даже не был на концерте, как и Муравьев, которому мое выступление преподнесли соответствующим образом. Воспользовалась случаем и „Советская Россия“, сочинившая обо мне чушь. После этого мне было запрещено появляться на Центральном телевидении, мои песни перестали звучать на радио. Предстояли гастроли в Финляндии, но меня не выпустили из страны. Фирма, пригласившая меня, понесла большие убытки, ведь она зарезервировала залы для выступлений, и, естественно, ей пришлось платить неустойку. Почему мне не разрешили выезд, не объясняли. Тут особенно поусердствовал Москонцерт – организация отвратительная. Она давно имела на меня зуб, и вот представился удобный случай свести счеты. В Москонцерте привыкли, что артисты за предоставление аппаратуры дают крупные взятки. Я же им ничего не дал…»

Массированная атака на Антонова со страниц центральной печати закончилась только после того, как сам певец предпринял решительные действия. Вместе с поэтом Олегом Виленкиным они написали письмо на имя Михаила Горбачева и отнесли его на Старую площадь – в ЦК КПСС. Оно попало к главному идеологу Александру Яковлеву, и он приказал редакторам газет: «Хватит издеваться над человеком!» Травля прекратилась. А спустя четыре года после этого Юрий Антонов наконец-то был принят в Союз композиторов СССР.

Один из самых громких скандалов в творческой биографии Аллы Пугачевой произошел поздним летом 1987 года в Ленинграде. Певица приехала туда из Москвы в рамках гастрольного турне (в столице она выступала в ЦПКиО) и собиралась пробыть в городе на Неве несколько дней. В итоге эти дни запомнились ей на всю жизнь.

Концерты в Ленинграде должны были начаться 25 августа. За пару дней до выезда произошел такой случай. Олег Непомнящий зашел к Пугачевой домой – в дом на улице Горького. Певица смотрела телевизор, а в коридоре в матерчатой газетнице лежала никем еще не тронутая пресса. Гость машинально просмотрел их и, не найдя ничего интересного, положил на место. Услышав этот шум, Пугачева спросила: «Ну что, опять ничего?» – «Ничего», – подтвердил Непомнящий. «Понятно, всем нужен скандальчик», – изрекла Пугачева фразу, которая окажется пророческой.

Потом они с гостем обсуждали предстоящие гастроли в Питере. Непомнящий сообщил, что заказал для певицы ее любимый номер в «Прибалтийской», но тут же предложил подстраховаться и заказать еще один номер в «Астории». Пугачева с этим вариантом согласилась. На том они и расстались.

Поздно ночью 23 августа, когда Непомнящий был уже в Ленинграде, у него в номере раздался телефонный звонок. Звонила одна из фанаток Пугачевой, которая сообщила последние новости из жизни своего кумира: дескать, та выехала на красных «Жигулях» из Москвы в сопровождении двух неизвестных мужчин. А ее тогдашний бойфренд Владимир Кузьмин отправился в Питер на поезде в гордом одиночестве. Непомнящий принял эту информацию к сведению и утром отправился на поиски Пугачевой. Вернее, поисками это назвать было трудно, поскольку Непомнящий догадывался, где могла быть певица – у своего друга Вальдемара, владельца ресторана-варьете «Тройка». Так оно и было.

Непомнящий застал Пугачеву в плохом расположении духа. Пытаясь хоть как-то отвлечь ее от мрачных мыслей, директор предложил ей немедленно ехать в «Асторию».

– Какую «Асторию»? – встрепенулась певица. – Едем в «Прибалтийскую». Я уже всем сказала, что остановлюсь там. Мне будут звонить.

У Пугачевой в «Прибалтийской» был любимый номер – 10 000, расположенный на одиннадцатом этаже. Таких номеров в гостинице было всего два: комфортабельные, двухуровневые, с дополнительными комнатами для охраны и персонала. Далее послушаем рассказ самого О. Непомнящего:

«Мы благополучно добрались до „Прибалтийской“ и вошли в вестибюль, который был полон школьниками, начавшими при виде Пугачевой тыкать в нее пальцами и галдеть на все лады. Детская непосредственность хороша только тогда, когда уравновешивается воспитанностью, во всех остальных случаях она способна разъярить даже тушканчика. Подойдя к стойке, за которой маялась медлительная девушка-администратор, я сразу попросил выдать нам ключ от номера и добавил, что все оформлю позже.

– Да, пожалуйста, ваш номер – двенадцать три нуля.

– Ничего подобного, наш номер десять три нуля. Именно его я заказывал. – По моей спине мурашками пробежал холодок дурного предчувствия.

– Вот ваша заявка. Вот Нина Ивановна указала на ней номер: 12 000. А не 10 000, который уже занят.

– Этого не может быть. Я заказывал десять три нуля.

Девушка начала раздражаться, вокруг нас уже образовалась плотная толпа людей, и это всем действовало на нервы – и мне, и ей, и Алле.

– Я говорю вам русским языком: десять три ноля занят, там живет иностранец. (На самом деле в номере жил гражданин СССР Джендаян, который позднее признается, что был бы счастлив уступить свой номер Пугачевой, которую он очень уважает. – Ф. Р.)

В разговор вступила Алла, спокойно, не повышая голоса.

– Я вас прошу дать нам именно этот номер – мне должны туда звонить. Может быть, иностранец согласится поменяться со мной?

Девушка как-то тоскливо посмотрела на нас и, обернувшись к нам спиной, протяжно завопила:

– Нин Ванна!

В вестибюле возникла женщина с традиционной залаченной халой на голове и врожденным брезгливым выражением лица. Я, естественно, сталкивался с Ниной Ивановной Байковой и до этого. Особой нежности мы друг к другу не испытывали, но и до скандала дело не доходило.

– Ну, что – опять эта Пугачева разоряется?

У Аллы глаза сделались светлые-светлые, она побледнела, я даже испугался – никогда не видел ее в такой ярости.

– Так. Мне наплевать на ваших иностранцев, я требую свой номер! Что-нибудь в этой стране могут для меня сделать? То, что я прошу!

Байкова смотрела на нее с плохо скрываемым удовольствием: скандал был ее родной стихией, тут она чувствовала себя, как рыба в воде.

– Мы никого переселять из-за каприза какой-то певички не станем. Будете жить в том номере, какой вам выделили.

Алла, казалось, не верила своим ушам.

– Что? Повтори, что ты сказала?

– Что слышала. Мне за тебя платит государство, когда будешь сама платить – тогда и качай права.

Это уже было немереным хамством, и Алла потеряла над собой контроль.

– Да ты никто, и звать тебя никак! Если бы я сама платила и давала тебе взятки – ты бы по-другому разговаривала.

Байкова немедленно парировала:

– А ты так со мной не разговаривай, а то я на тебя живо управу найду.

Алла нашла в себе силы не сорваться на крик и ледяным голосом произнесла:

– Я вообще не собиралась с тобой разговаривать. Пошла вон отсюда.

Плотное кольцо людей вокруг нас явно разделилось на два враждебных лагеря, и кое-где стали вспыхивать дискуссии о том, кто же из двух спорщиц прав. Байкова оскорбленно развернулась и удалилась к себе в кабинет.

Мы тоже поднялись в номер, и едва дверь за нами захлопнулась, Алла неожиданно изменилась в лице и, потирая руки, торжествующе посмотрела на меня. Мне бы радоваться, что все кончилось, но настроение было препоганое: страшно не люблю оставаться в дураках и быть крайним – а тут мне грозили обе эти роли. Я не мог взять в толк, отчего внезапно улетучилась ярость Пугачевой, но как администратор, повидавший на своем пути многое, если не все, предчувствовал, что история на этом не закончится. И как в воду глядел.

Часов в шесть или семь вечера к нам в номер постучали и вошел майор милиции, представился сотрудником шестьдесят четвертого отделения, мило улыбнулся – черные зализанные волосы, сияющие ваксой сапоги.

– К нам поступил сигнал об инциденте. Надо разобраться. Я уже опросил всех свидетелей. Будет лучше, если вы сами дадите показания, в письменном виде.

Алла выслушала его вполне дружелюбно и, не вдаваясь в расспросы, изложила свою версию происшедшего на бумаге, я поступил так же. Майор откланялся, заверяя, что больше нас не потревожат…»

Свидетелем этих же событий оказался и поэт Илья Резник, который предпочел… не поддерживать Пугачеву. За что та на него сильно обиделась. По словам поэта: «Алла села в номере на каменный пол и говорит: „Все, я протестую! Илюшка, садись рядом“. Я сказал, что не сяду, не надо мне этого простатита. Знал, что она не права и все спровоцировала своим характером…»

Исходя из слов О. Непомнящего, получается, что Пугачева чуть ли не нарочно спровоцировала инцидент, чтобы лишний раз напомнить о себе публике. Если это правда, то певица явно не рассчитала своих возможностей: скандал обойдется ей слишком большой кровью. Думаю, знай Пугачева о последствиях этого происшествия, она бы сто раз подумала, стоило ли ей вообще затевать эту нелепую ссору.

Между тем Пугачева про то, что грядет, пока ничего не ведает. 25 августа она выступила в СКК имени Ленина в концерте вместе с Удо Линденбергом. Сразу после представления в компании друзей она отправилась в уже знакомую нам «Тройку». В разгар ужина хозяина заведения Вальдемара подозвали к телефону. Выслушав кого-то на другом конце провода, он положил трубку и с весьма озабоченным видом повернулся к Пугачевой.

– Алла, тут затеваются нехорошие дела, – сказал он после короткой паузы.

– Какие такие дела? – игриво спросила Пугачева.

– Мне только что позвонили из «Вечернего Ленинграда» и сообщили, что уже набраны гранки статьи про тебя.

– Ну и здорово! – засмеялась Пугачева.

– Да нет, статья не про концерт, а про тот скандал, что случился в гостинице. Разгромная статья.

Шум за столом мгновенно утих, все обернулись к Пугачевой. Она же выдержала эффектную паузу, после чего сказала:

– Разгромная, говоришь? Ну и замечательно. Давненько со мной никаких скандалов не было. Пусть печатают.

В те дни в стране в самом разгаре была перестройка, одним из главных орудий которой была гласность. СМИ соревновались друг с другом в публикации острых материалов на самые разные темы, в большой чести были разного рода фельетоны и статьи разоблачительного характера. Если подворачивался случай, прикладывали чуть ли не всех подряд невзирая на ранги и звания. Алла Пугачева тоже попала под эту «раздачу».

Главным застрельщиком очередной антипугачевской кампании стала газета «Советская Россия». Когда новость о происшедшем достигла Москвы и ТАСС получил задание разделать звезду номер один «под орех», первой из общесоюзных изданий («Вечерний Ленинград» читали только в Питере) согласилась это сделать именно эта газета. 25 августа там была помещена реплика одной из виновниц происшествия – Нины Байковой (подпись гласила, что она работает начальником службы размещения гостиницы, отличник «Интуриста»). Заметка называлась хлестко – «Звезда» распоясалась». Вот ее текст:

«Почти сутки ждал в гостинице „Прибалтийская“ люкс-апартамент, заказанный „Ленконцертом“ для Аллы Борисовны Пугачевой. Певица задерживалась. А когда она прибыла, то произошла история, которую меньше всего можно было ожидать.

Во-первых, певица в ультимативной форме потребовала, чтобы вместо номера 12 000 ей был предоставлен аналогичный номер 10 000. Объяснение, что в нем живут другие люди, на нее не подействовало.

– Выселите их!..

Не нашли отклика и другие весьма вежливые слова, обращенные к ней. Она обрушила на сотрудников службы приема (не преувеличиваю) матерную брань.

Не берусь описывать все, что произошло. За многие годы работы в «Прибалтийской» ни я, ни другие сотрудники ничего подобного не видели и не слышали.

Площадную брань, которая раздавалась в холле, были вынуждены выслушивать многочисленные гости, иностранные туристы, шоферы автобусов. «Досталось» при этом от певицы, которая кричала, что мучается за «грошовые заработки», и нашей стране, и Ленинграду…

Один из туристов прямо спросил меня:

– Неужели ей это сойдет?

Может быть, и сойдет. Мы виноваты: настолько растерялись, что не сообразили пригласить милицию. Но кто мог предполагать, что при встрече с Пугачевой ее помощь будет необходима?»

Концерты Пугачевой и Линденберга продлились до 26 августа, после чего звезда номер один вернулась в Москву. Отъезд совпал с телеграммой, которая пришла в Госконцерт из Ленинграда. В ней было всего несколько строк: «Отзовите из нашего города Пугачеву. Возмущены ее хулиганским (цитирую по оригиналу. – Ф. Р.) поведением и безобразием. Прочитали статью в «Ленинградской правде». Сдаем билеты, не хотим идти на ее концерт. Группа ленинградцев».

28 августа к хору возмущенных голосов присоединилось одно из самых влиятельных печатных изданий страны – «Советская культура». На ее страницах была опубликована заметка ленинградского корреспондента Л. Сидоровского, озаглавленная «Концерт» в холле отеля». В ней кратко описывался инцидент в «Прибалтийской» и рассказывалось о «недостойном поведении» Пугачевой перед последним концертом в СКК – она не явилась на пресс-конференцию. Цитирую:

«А. Пугачева гордо прошествовала сквозь толпу журналистов, даже не кивнув в ответ на приветствия.

«Ну что ж, пообщаемся на пресс-конференции», – решили мы, направляясь в специально отведенное для этого помещение при спортивно-концертном комплексе. Однако из двух объявленных в пригласительном билете главных участников пресс-конференции на встречу с представителями местных и центральных газет, радио и телевидения явился лишь Удо Линденберг, популярный рок-певец из ФРГ. Слегка простуженный, не снимая черной кепки и черных очков, попыхивая сигаретой, некоторое время подождал свою капризную коллегу по выступлениям в Москве и Ленинграде, а затем вынужден был действовать, так сказать, в одиночку.

Что ж, мы не очень-то удивились этому демаршу А. Пугачевой, поскольку уже были наслышаны о том, что накануне случилось в гостинице «Прибалтийская»…

Ну, а на концерте, после того как была проигнорирована встреча с журналистами, «звезда» поносила на эстраде тех, кто отвечал за порядок в зале, не позволяя неистовым поклонникам чинить шабаш.

Может быть, этой публике и «концерт», устроенный их идолом в холле «Прибалтийской», тоже бы пришелся по душе?»

Весь конец августа Пугачева провела в Москве, практически безвылазно находясь дома. Каждый день к ней кипами приходили письма и телеграммы, авторы которых либо поддерживали ее, либо нещадно ругали. Во многие письма были вложены вырезки из газет, по которым можно было судить, что все публикации, касающиеся инцидента в «Прибалтийской», сплошь разгромные. Ни одно издание так и не попыталось встать на защиту звезды номер один, хотя сделать это было не трудно: достаточно было хотя бы предоставить ей слово на своих страницах. Однако в те дни игра пока велась в одни ворота.

2 сентября Алла Пугачева покинула страну. К счастью, это был не бесповоротный отъезд от отчаяния (хотя такая мысль у певицы была), а всего лишь очередной гастрольный вояж: Пугачева улетела в Швейцарию, чтобы принять участие в фестивале «Швейцарская музыкальная неделя». Оттуда она отправилась в ФРГ.

Пугачева была еще за границей, когда в СМИ появилась одна из первых публикаций в ее поддержку. Статья называлась «Околозвездная» болезнь», она принадлежала перу журналиста Шота Муладжанова, который посетил Пугачеву перед ее отъездом в ФРГ на ее квартире, и была напечатана в газете «Московская правда». В ней наконец-то слово было предоставлено самой виновнице скандала. Пугачева сказала следующее:

«Публикация эта (о скандале в гостинице. – Ф. Р.) не только возмутила, но и очень удивила меня. Я-то ждала извинений от самих работников «Прибалтийской». Во-первых, никак не согласна с обвинением в сквернословии. Не было этого – и свидетелями тому могут выступить многие из присутствовавших. А потом – как-то странно «забыта» причина конфликта. Много раз, приезжая в Ленинград, я останавливалась в одном и том же номере этой гостиницы. Верю в приметы… А с этим номером связаны мои сугубо личные эмоции, которые в канун важного концерта имеют, согласитесь, не последнее значение. Когда собиралась выезжать из Москвы, получила подтверждение, что останавлюсь снова там же. Дорога получилась тяжелой, техника ломалась, очень устала от поездки. И, естественно, расстроилась, когда мне без объяснений вместо привычного номера дали другой. Спросила, нельзя ли как-то решить эту проблему, с жильцами поговорить. И услышала массу упреков, «обличений». Кому ж такое понравится?

А вот посмотрите еще одну, более пространную публикацию, – Алла Борисовна показывает мне вырезку из газеты «Вечерний Ленинград». – Тут меня укоряют в нежелании участвовать в пресс-конференции, ругают мои песни…

О времени пресс-конференции я узнала, уже придя готовиться к концерту. У меня привычка: начинаю подготовку за два, а то и за три часа до выступления. И как раз за два часа до начала решили организовать встречу с журналистами. Для меня это был невозможный вариант. Ну а Удо Линденберг и устроитель концертов Михель Гайсмайер в пресс-конференции участвовали. Разве этого недостаточно?..

Наконец, очень удивили меня и строки, связанные с дружинниками. Дело в том, что, как и на московских концертах, я предложила последнюю песню – о мире, дружбе – спеть всем залом. Энтузиастов пригласила подойти к сцене. И тут поднялась цепь дружинников, преградивших путь откликнувшимся на призыв зрителям. Сказалась старая болезнь – «как бы чего не вышло»…

Я прекрасно знаю, что кое-кого раздражает моя манера держаться на сцене, – с этими словами Алла Борисовна направляется к столику, где горой лежат письма. – Вот здесь меня хвалят – это тривиально. Я вам лучше покажу другие, где меня ругают…

– Вы почитайте, почитайте, – говорит Пугачева. – Тут узнаете, что я в роскоши живу неимоверной. Можете сравнить с «натурой». Вот это сделали мои друзья из ширмы, купленной в комиссионке, а вот это – из спинки старой кровати. Каждый может такую роскошь себе организовать.

Спорить было абсолютно не о чем – все на глазах, очевидно. А вот о чем подумалось: ведь представления-то превратные во многом продиктованы красивостью кинокадров. По ним судят издалека о личности, а кто-то подливает в этот огонь масло обычной зависти…

Нет, не в отношении к песням Пугачевой или к произведениям других «спорных» мастеров дело. Речь идет об уважении к личности «звезды», ее праву на самовыражение, личную жизнь, отнюдь не предназначенную для бесцеремонного афиширования. Чем знаменитость не заслужила этих прав? Для рядового-то человека они не кажутся сегодня исключительными…

«Столкнулись со „звездой“, „Звезда“ распоясалась», «Встреча со „звездой“ – это заголовки публикаций упомянутой серии. Уже сами по себе они наводят на мысль о возникновении некой „околозвездной“ болезни, симптомами которой являются нездоровый ажиотаж, „перемывание косточек“, ложно понимаемая смелость: как, мол, мы высекли знаменитость!..

Возможно, кое-кто возмутится, читая эти строки: «Ишь, защитник выискался!» А может быть, их и на самом деле надо как-то защищать от обывательщины – не только Пугачеву, но и других «звезд», чей блеск нервирует бесталанных? Тогда бы, наверное, истинные таланты не пропадали с телеэкрана и из концертных афиш, из выставочных каталогов и издательских планов на годы, чтобы вернуться потом в ранге незаслуженно обиженных. Нужно быть попросту осторожнее, деликатнее, когда дело касается творческой личности. А вкус… Он у каждого – свой».

Эта была первая ласточка отката назад – кампании в защиту Пугачевой. Возможным это оказалось только после вмешательства в ситуацию главного идеолога перестройки Александра Яковлева. По его же словам: «Я тогда разозлился здорово. Пугачеву мне стало просто по-человечески жалко. Я звонил в Ленинград, стыдил людей. Я объяснял им, что мне все равно – ругалась она там или, может, дралась – но так травить нельзя. По моей инициативе тогда стали появляться ответы в газетах».

Тем временем 12 сентября задний ход в пугачевском скандале сделала «Советская культура». В статье «Восхождение… к скандалу?» М. Игнатьева писала:

«Я видела Аллу Борисовну Пугачеву в самых разных программах, в разных залах, очень много беседовала с ней – дома, за кулисами, в гостиницах. Разная она бывает, не говорю по отношению ко мне, а к другим людям, к окружающим, к коллегам, к журналистам. Да, случается, что недостает ей выдержки, такта, бывают и гонор, и капризы, и грубость. Но одного концерта, одного выступления на сцене Московского Художественного театра было достаточно, чтобы убедиться: у этой певицы глубочайшая душевная щедрость, духовная красота – все, так далеко упрятанное под привычным обликом освобожденной от условностей, развязной женщины. На том концерте благородство было в ней, и строгость, и удивительный талант трагедийной актрисы, о котором восторженно сказали Ангелина Степанова, Ирина Мирошниченко, Олег Ефремов, поздравляя Аллу Борисовну после концерта…»

Между тем практически сразу после возвращения из ФРГ Пугачева отправилась на гастроли в Сочи. Ехать туда ей не очень-то хотелось из-за все той же газетной свистопляски, но это было делом чести – концерты эти были объявлены заранее, и билеты на них были уже раскуплены. Концерты проходили в зале «Фестивальный» при переполненных залах. Пугачева продолжала оставаться звездой номер один, даже несмотря на титанические усилия недоброжелателей спихнуть ее с пьедестала. По данным «Росконцерта», за первое полугодие 1987 года Пугачева принесла прибыль в сумме 232 тысячи рублей.