• Об историко-геополитическом наследии советско-германского пакта 1939 года
  • «Факты, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело»
  • Джангир Наджафов[664]

    Об историко-геополитическом наследии советско-германского пакта 1939 года

    В радикальных переменах в мире, происшедших вследствие распада Советской империи, прослеживается исторически обозримая линия взаимосвязи с геополитическим курсом, на который решился Советский Союз, заключив в 1939 г. пакт с нацистской Германией. Линия причинно-следственной связи, обнаружившая себя столь разительным образом через десятилетия.

    Притом наследие советско-германского пакта этим не исчерпывается. С учетом как его непосредственных, так и долговременных последствий, включая анализ роли пакта в геополитических категориях исторического уровня, оно шире. Охватывая Вторую мировую войну, образование подконтрольной СССР «мировой социалистической системы», складывание биполярных международных отношений в холодной войне и, наконец, скоротечную дезинтеграцию коммунистической евразийской империи. Во всех этих судьбоносных явлениях XX века сказалось, так или иначе, воздействие пакта как системного геополитического фактора. С одной стороны, окончательно обозначившего классовые параметры противостояния двух систем, инициированного Октябрьской революцией 1917 г. в России. С другой — приблизившего сроки исхода антагонизма между западным капитализмом и советским коммуно-социализмом.

    Без советско-германского пакта 1939 г., одномоментно и круто изменившего в преддверии Второй мировой войны баланс сил в Европе, последующий международный событийный ряд и на Европейском континенте, и за его пределами имел бы иной вид. В этом гипотетическом случае изменилась бы ориентация всей мировой политики. Впрочем, случилось то, что было, можно определенно утверждать с исторической дистанции, запрограммировано геополитическим соперничеством великих держав. И более всего — международной стратегией нацистской Германии и коммунистического Советского Союза, их маниакальным стремлением к переустройству мира на свой лад. К военно-силовому переустройству. Причем у СССР с его антикапиталистической, классово-имперской стратегией и противников было больше, и намерения шли дальше. Советский вызов существующему миропорядку воплощали самые пропагандируемые классовые лозунги: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и «За победу рабочего класса во всем мире!»[665]

    Дважды международные последствия советско-германского пакта были наглядно-взрывными, с последующим критическим ускорением хода событий и сменой де-факто вектора мировой политики.

    Первый раз — когда пакт избавил гитлеровскую Германию, изготовившуюся нападением на Польшу инициировать всеобщий вооруженный конфликт в Европе, от кошмара войны на два фронта. Проигранная Первая мировая война доказала обреченность для Германии одновременного ведения войны и на западе, и на востоке континента. Добившись в результате сделки со Сталиным решающего военно-стратегического перевеса, Гитлер более чем укрепился в своем намерении напасть на Польшу, оказавшуюся таким образом в фактической изоляции, чему нацистский диктатор придавал решающее значение[666].

    Если Мюнхен принято считать поворотом к войне, то советско-германский пакт означал пересечение рубежа необратимости в вопросе войны или мира — через несколько дней началась Вторая мировая война 1939–1945 годов, но впоследствии наиболее пострадавшей стороной стал как раз Советский Союз, вынесший на себе основное бремя войны и понесший не виданные ни в одной из прежних войн многомиллионные людские потери. Однако для В.М. Молотова, подписавшего пакт вместе с нацистским министром иностранных дел И. Риббентропом (отсюда распространенное наименование «пакт Молотова — Риббентропа»), существеннее было то, что в итоге войны «Сталин стал во главе половины земного шара!»[667].

    Во второй раз наследие советско-германского пакта громко сказалось в 1989–1991 годах, когда взрывная волна от заложенной пактом «мины замедленного действия» (А.Н. Яковлев) распространилась такими мощными кругами, что вызвала, как и полвека до этого, еще одну структурную перестройку международных отношений. Детонатором разительных перемен послужило признание советской стороной — публичное, на весь мир, впервые — факта подписания вместе с пактом Секретного дополнительного протокола[668], зафиксировавшего «в строго конфиденциальном порядке» советско-германскую договоренность «о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе»[669] и тем самым предопределившего незавидную участь целого ряда сопредельных с Советским Союзом малых восточноевропейских стран.

    Безусловно, шумное раскрытие самой большой из тайн сталинской дипломатии — тайны Секретного дополнительного протокола[670], существование которого столь долго и столь упорно отрицали все советские руководители, сыграло свою немаловажную роль в развале Советской империи. Достаточно напомнить, каким абсолютно безнадежным делом оказались после официального объявления секретных договоренностей с нацистской Германией «юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания»[671] попытки удержать от отпадения три прибалтийские республики, контроль над которыми Советский Союз установил в 1939–1940 годы по этим договоренностям. Мало того, народы, имевшие статус союзных советских республик, поспешили отделиться от России в поисках своей национально-государственной идентичности. Все республики — без исключения. Национальным меньшинствам, не имевшим союзного статуса, судя по трагедии Чечни, предстоит нелегкий путь в свободное будущее.

    Однако тут требуется оговорка принципиальной важности. Наступившие решительные перемены в судьбах народов Советской империи были не спонтанно возникшими из-за разглашения Секретного протокола, а концом, громогласным финалом процесса, идущего издалека. Эти перемены потому и оказались столь глубинными по своему характеру, что явились итогом длительной исторической подготовки такой развязки. «Различные факторы, подготавливавшие российский кризис конца XX века, действовали в течение десятилетий, иные — в течение столетий»[672].

    В ряду таких долговременных факторов советско-германский пакт выделяется тем, что, вызвав эффект домино, он привел к череде необратимых глобальных изменений. Перемены в мире после Второй мировой войны, приведшие к развалу «мировой социалистической системы» и ее структур, как и конечному крушению Советской империи (Российской империи в коммунистическом варианте), были вызваны не столько Секретным протоколом (а тем более разглашением его тайны), сколько советско-германским пактом как таковым. Его, как показало время, историко-геополитическими последствиями[673].

    В связи с рассматриваемой в статье темой анализ причин провала переговоров СССР со странами Запада, которые велись весной и летом 1939 г. с целью организации противодействия агрессии в Европе, имеет большое значение. Позволяя вплотную подойти к постижению международной стратегии Советского Союза, приоритетных целей его предвоенного внешнеполитического курса.

    Не вдаваясь в подробности этих переговоров (они достаточно документированы), ограничимся фактами самоочевидными. Советско-германский пакт был заключен в момент, когда политико-дипломатические переговоры с Англией и Францией, к середине августа 1939 г. вошедшие в стадию военных переговоров, еще продолжались. Не кто иной, как глава советской военной делегации на переговорах К.Е. Ворошилов заявил на следующий день после публикации в прессе текста пакта представителям западных стран — потенциальным участникам соглашения о коллективной безопасности, что «дальнейшие переговоры теряют всякий смысл»[674]. Как и рассчитывал на то Сталин, западным делегациям пришлось «ни с чем» покинуть советскую столицу[675].

    Но как оценивать публичные заявления Кремля о том, что советско-германский пакт был следствием, а не причиной провала советско-западных переговоров?

    Вот как объяснял неудачу советско-западных переговоров рупор сталинского руководства газета «Правда». В первую годовщину советско-германского пакта в передовой статье газета писала: «СССР стремился к осуществлению своих государственных задач в районах западных границ нашей страны и к укреплению мира, а англо-французская дипломатия — к игнорированию этих задач СССР, к организации войны и вовлечению в нее Советского Союза»[676]. Осуществления каких «государственных задач» вдоль своих западных границ добивался Советский Союз? И почему западные деятели не видели связи между интересами внешней политики СССР и «укреплением мира»?

    Предоставим слово Молотову, разделяющему со Сталиным ответственность за предвоенную советскую внешнюю политику: «Мы вели переговоры с англичанами и французами до (?) разговора с немцами: если они не будут мешать нашим войскам в Чехословакии и Польше, тогда, конечно, у нас дела пойдут лучше. Они отказались…»[677] Не менее откровенен Сталин: «Мы предпочитали (?) соглашение с так называемыми демокр [атическими] странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить! Мы, конечно, не пошли бы в батраки, и еще меньше ничего не получая»[678].

    Разумеется, никакого предпочтения переговорам с западными странами не отдавалось. Ведя гласные переговоры с ними и одновременно негласные «разговоры» с Германией, сталинское руководство хотело выжать максимум из выгод своего третейского положения. Из ситуации, когда обе стороны близкого военного конфликта — и демократические Англия с Францией, и нацистская Германия — добивались советской поддержки. Если западные страны нуждались в советской военной помощи, то для Германии важно было, нейтрализовав СССР, выиграть время.

    Завершение перегруппировки основных мировых сил, за исключением Советского Союза — последней неангажированной мировой державы, априори повышало его шансы как силы, способной склонить чашу весов в ту или иную сторону. В поступавших в Москву донесениях советских дипломатов из европейских столиц можно найти немало данных о том, что чем больше возрастала напряженность на континенте, тем большее значение придавалось выбору СССР. Из Берлина советское полпредство сообщало о распространенном мнении в дипломатических кругах немецкой столицы, которое сводилось к тому, что масштабная война в Европе начнется лишь тогда, когда прояснится все еще неопределенная советская позиция. Но никак не раньше[679].

    Выжидательная тактика Советского Союза, сохранявшаяся вплоть до начала войны, не могла не отразиться на исходе советско-западных переговоров. По целому ряду причин, среди которых и более чем малоудачный опыт советско-западных взаимоотношений в прошлом, а главное — из-за классово-имперского курса Советского Союза, провал его переговоров с Англией и Францией был предсказуем.

    В период между двумя мировыми войнами Сталин то и дело клеймил Англию и Францию как застрельщиков антисоветской политики. После кратковременного периода середины 1930 годов, когда была продекларирована советская приверженность идее коллективной безопасности, антизападная пропаганда стала снова набирать обороты. Устами Сталина странам Запада за их внешнюю политику предрекалось то «историческое возмездие» (сентябрь 1938 г.), то «серьезный провал» (март 1939 г.)[680]. Придерживаясь канвы событий, приходится признать, что участие Советского Союза в коалиции с западными демократиями оказалось вынужденным. Правители в Кремле рассматривали войну с нацизмом исключительно под углом укрепления позиций социализма в мире. Великой Отечественной войной она стала для простых советских людей, отстоявших себя и свои семьи, свои дома, свою родину[681].

    В разгар войны, при обсуждении на Политбюро в 1943 г. киноповести А.П. Довженко «Украина в огне», Сталин обвинил кинорежиссера в «непонимании» того, что идущая война «есть также война классовая»[682]. Заключением советско-германского пакта, по его словам, «удалось вовремя сорвать намечавшийся военный блок империалистических государств, направленный против СССР»[683].

    Такое представление о международном развитии в предвоенный период Сталин закрепил при редактировании «Фальсификаторов истории», внеся в текст этой брошюры отдельный абзац с сопоставлением советско-германского пакта с Брестским миром. В обоих случаях, как при рождении советского государства, так и двадцатью годами позже, решающими оказались классовые мотивы. В сталинской интерпретации, «Советский Союз оказался вынужденным заключить пакт с немцами ввиду той же (как ив 1918 г. — Автор) враждебной политики Англии и Франции»[684]. Лица из сталинского окружения в своих воспоминаниях утверждают, что так оно и было — существовала реальная угроза сплочения «империалистов» против Советского Союза[685].

    Но действительно ли в Кремле опасались нового похода «14 государств» против страны социализма? Более чем сомнительно.

    Во-первых, в официальных заявлениях и Сталина, и Молотова, действовавших тандемом в вопросах внешней политики, неизменно делался акцент на то, что германская агрессия направлена скорее против стран Запада. Одно из заявлений подобного рода было сделано всего лишь за три месяца до начала войны. Глава советского правительства Молотов оценил подписание 22 мая 1939 г. между Германией и Италией военно-политического договора как их отказ от «антикоминтерновской шумихи», которая «сыграла в свое время известную роль для отвлечения внимания». И продолжил: «Теперь агрессоры уже не считают нужным прятаться за ширму… Зато государственные деятели и печать Германии и Италии определенно говорят, что этот договор направлен именно против главных европейских демократических стран»[686].

    Во-вторых, советско-германский пакт был заключен во исполнение настойчиво повторяемых заявлений о том, что в своей внешней политике Советский Союз исходит из своих государственных интересов и только из них. Этим интересам, по мнению Сталина и его окружения, как раз и отвечал пакт. Подчеркивая взаимовыгодность пакта, говорилось на самом высоком уровне: это соглашение «устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы и вместе с тем обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке»[687]. Через месяц после пакта и в его развитие было подписано еще одно двустороннее соглашение — Договор между СССР и Германией о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г.[688] Внося разлад в стан «враждебного капиталистического окружения» (с дальним прицелом дипломатии Кремля), эти договоры имели и прикладное назначение — «возвращение» с немецкой помощью утерянных в годы Первой мировой и Гражданской войн земель Российской империи. Как известно, в 1939–1940 годах удалось прирастить территорию СССР за счет части Финляндии, трех прибалтийских республик, восточных районов Польши, Молдавии с Северной Буковиной.

    Предпосылок и условий для советско-германских договоренностей, воплотившихся в пакте, было несравнимо больше, чем для успешного завершения переговоров СССР со странами Запада.

    Прежде всего Германию и СССР объединило их общее ущербное международное положение после Первой мировой войны, разделившей Европу на страны-победители и страны-побежденные. В.И. Ленин, отмечая тяжесть обязательств Германии по Версальскому мирному договору, предвидел, что в создавшихся условиях она «толкается на союз с Россией»[689]. Сталин пошел дальше, подчеркивая геополитическую составляющую их взаимного тяготения. В беседе с английским послом Р.С. Криппсом (летом 1940 г. — после капитуляции Франции!) он говорил о том, что стремление «изменить старое равновесие сил в Европе, которое действовало против СССР… послужило базой для сближения СССР с Германией»[690].

    Были и иные основания для сближения двух стран — опять-таки в противовес Западу. Характеризуя Рапалльский договор 1922 г. как попытку Германии и СССР «сообща ослабить путы, навязанные державами-победительницами», немецкий исследователь истории взаимоотношений двух стран X. Таммерман продолжает: договору «была присуща и определенная основополагающая, имевшая социокультурную подоплеку антизападная направленность…»[691].

    Наконец, с первых дней Советской России у ее коммунистических руководителей были свои специфические планы в отношении Германии и той роли «ледокола» мирового революционного процесса, которую она якобы призвана была сыграть в обозримом будущем. Академик Е.Л. Фейнберг вспоминал праздничные демонстрации в Москве 1920-х годов с лозунгом на транспарантах «Советский серп и немецкий молот объединят весь мир»[692].

    С объявлением Гитлером похода против большевизма двусторонние отношения быстро ухудшались. Сталин, однако, полагал, что рано или поздно ему удастся найти общий язык с Гитлером. Согласие последнего в мае 1933 г., после почти двухлетних проволочек, на продление советско-германского (Берлинского) договора 1926 г. Сталин вполне мог оценить как позитивный сигнал[693]. С советской стороны, давал он знать на партийном съезде в январе 1934 г., нет препятствий к восстановлению прежних, доверительных отношений — возврату к практике, «получившей отражение в известных договорах СССР с Германией»[694]. На переговорах в Москве в сентябре 1939 г. Сталин заверял Риббентропа, что «основным элементом советской внешней политики всегда было убеждение в возможности сотрудничества между Германией и Советским Союзом»[695]. Не ограничиваясь этим, подчеркнул: «Советское правительство в своей исторической концепции никогда не исключало возможности добрых отношений с Германией»[696].

    Западноевропейские деятели задолго до советско-германского пакта считались с возможностью тесного сближения СССР с Германией, несмотря на острое идейно-политическое противостояние между ними. Приведем один из таких примеров.

    В марте 1935 г. Сталин получил очередное разведывательное сообщение, которым придавал первостепенное значение. Оно было основано на документах МИД Франции, составленных в связи с миссией в Париж министра иностранных дел Англии А. Идена. На нем пометы: «Важно (правдоподобно)» и «Мой архив»[697].

    Приведем ту часть агентурного сообщения, которую подчеркиванием выделил из всего документа Сталин:

    «По мнению министра иностранных дел Франции П. Лаваля, совершенно ошибочно рассматривать СССР и гитлеровскую Германию как держащих друг друга в страхе, разрешая таким образом западным державам мирно извлекать пользу из этой враждебности. Германо-советская враждебность вовсе не является неизменным фактором международной политики, на котором можно было бы базировать политику на длительный срок. Похоже даже на то, что в этой враждебности есть известный расчет и что Германия пытается вовлечь Францию в торг, при котором СССР был бы предоставлен Германии. Добившись от Франции свободных рук в отношении СССР, Германия смогла бы очень хорошо сговориться с СССР к невыгоде Франции»[698].

    Советское руководство крепко уверовало в решающую роль в европейской и даже мировой политике советско-германского согласия. В послевоенный период, в условиях холодной войны, сталинское руководство, видимо, не прочь было попытаться вновь разыграть германскую карту в геополитической игре на континенте, противопоставляя Германию странам Запада. При создании Германской Демократической Республики в октябре 1949 г. Сталин вспомнил о довоенных советских намерениях в отношении Германии, назвав образование ГДР «поворотным пунктом в истории Европы»[699]. Повторив еще более завышенную оценку, которую дал Молотов советско-германскому пакту 1939 г. при его ратификации — как «поворотному пункту в истории Европы, да и не только Европы»[700].

    Вышеизложенное возвращает нас к проблеме ответственности за Вторую мировую войну, которая вновь и вновь требует исследовательского внимания. Как точка отсчета последующего исторического времени. Воздействие мировой войны оказалось столь устойчиво-длительным, что период, характеризуемый как послевоенный, растянулся на многие годы, а ее последствия сказываются по настоящее время.

    В период всего существования Советского Союза в его политике сохранялись приоритетные для него классовые и имперские цели. Обусловленные противостоянием с капиталистическим миром[701] жесткие цели советской внешней политики и используемые для их достижения инструменты были одним из постоянных факторов международной напряженности.

    Перед Второй мировой войной Сталин в своей внешней политике отнюдь не намерен был ограничиваться реакцией на события, вынуждаемый к этому решениями, принимаемыми в столицах великих капиталистических держав. Наоборот, он стремился играть самостоятельную и активную роль на международной арене, стараясь навязать странам «враждебного капиталистического окружения» свои правила игры во «второй империалистической войне», начавшейся, как он считал, уже в 1935–1937 годы. Понятно, что политико-дипломатические комбинации с участием СССР не могли не иметь временного, преходящего характера. Советско-германский пакт 1939 г., заключенный на десять лет, просуществовал менее двух лет. А советско-западные соглашения 1941–1945 годов были почти сразу сметены холодной войной.

    Сменой в ходе войны одной коалиции на другую — на договорных началах! — Советский Союз продолжил свой предвоенный курс, основанный на использовании «межимпериалистических противоречий» и исключающий предрешенный выбор союзников. Если сотрудничество с нацистской Германией — от торгово-экономического до военно-политического — объяснялось заинтересованностью Советского Союза в пересмотре государственно-территориального статус-кво, установленного в Европе победителями в Первой мировой войне, то последующее его участие в Антигитлеровской коалиции, начавшееся с самозащиты от вражеского нашествия, отражало стремление к всемерному укреплению собственных державных позиций за счет стран «враждебного капиталистического окружения». С окончанием войны советские руководители ставили себе в заслугу то, что удалось, как им казалось, «как перед войной, так и в ходе войны… правильно использовать противоречия внутри лагеря империализма»[702].

    Важнейшей частью проблемы ответственности за Вторую мировую войну является вопрос о ее непосредственных инициаторах. Здесь мы сталкиваемся с тайной Секретного дополнительного протокола к пакту, с загадочными обстоятельствами, его окружающими.

    Казалось бы, после начала войны между Советским Союзом и Германией одна из сторон могла бы попытаться, разгласив тайну протокола, добиться политико-пропагандистского выигрыша, обвинив во всех смертных грехах бывшего «заклятого друга». Но ничего подобного не случилось. Что же оказалось весомее взаимной ненависти тоталитарных режимов, схватившихся не на жизнь, а на смерть?

    Единственно правдоподобное объяснение этого поразительного факта — в том, что признанием тайного сговора за счет третьих стран, прежде всего за счет ближайшей жертвы — Польши, сговора за считанные дни до всеобщего европейского конфликта, снимался вопрос о том, кто и как развязал Вторую мировую войну. Развязал в целях перекройки политической карты Европы и в расчете на глобальные структурно-системные перемены в дальнейшем. Объяснение долгой одиссеи Секретного дополнительного протокола — в стремлении сохранить его тайну как можно дольше, отсрочить неотвратимый вердикт истории.

    Все же, как уже подчеркивалось, дело было не столько в приложенном к пакту Секретном дополнительном протоколе, сколько в самом пакте. Возникший с самого начала всеобщий интерес к закулисным маневрам, окружавшим заключение советско-германского пакта, и вероятным секретным договоренностям помимо объявленного соглашения как бы заслонил собой его подлинную роль[703]. Вплоть до наших дней можно встретить суждения о том, что советско-германский пакт как таковой вполне был в духе норм международного права. Практически закрывая тему геополитической сущности пакта со всеми вытекающими последствиями.

    Однако был ли на самом деле советско-германский пакт просто соглашением о ненападении, как он формально именовался? Не только приложенный к пакту Секретный протокол о разделе сфер влияния в Восточной Европе, но и обнародованные положения пакта шли дальше заурядного международного соглашения.

    Согласно преамбуле советско-германского договора (пакта) о ненападении, стороны руководствовались «желанием укрепления дела мира между СССР и Германией»[704]. Именно так — между СССР и Германией. В момент, когда сроки немецкого нападения на Польшу исчислялись днями, с предсказуемым вовлечением в конфликт западных стран, договаривающиеся стороны давали знать, что их заботит только состояние двусторонних отношений. И поскольку как раз в это время СССР вел переговоры с Англией и Францией для предотвращения масштабного конфликта в Европе, советское обязательство «укрепить дело мира» с одной Германией означало недвусмысленное поощрение ее агрессии. Современники событий, еще не зная о тайной советско-германской сделке о разделе Восточной Европы, задавались вопросом, какой ценой Гитлер купил советское согласие на пакт.

    Преамбула пакта содержала также ссылку на то, что стороны исходят из «основных положений» Берлинского договора 1926 г. Провозглашение преемственности договорных отношений между Советским Союзом и веймарской Германией, с одной стороны, и Советским Союзом и нацистской Германией, с другой, указывало на их предназначение — единение против Запада, отражая их многолетние усилия по подрыву Версальской системы. Неудивительно, что в преамбуле не нашлось места положению Берлинского договора о том, что стороны руководствовались «желанием сделать все, что может способствовать сохранению всеобщего мира» (здесь и далее курсив в цитатах мой)[705].

    Анализ содержания статей пакта подтверждает обоснованность его однозначного толкования.

    По статье 1-й пакта стороны обязывались «воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения друг на друга как отдельно, так и совместно с другими державами». Трижды повторенное заклинание «от всякого» призвано было продемонстрировать всем решимость СССР и Германии избегать даже подобия конфронтации. Но когда между ними завязалась жестокая кровопролитная войны, спасая лицо, Гитлер твердил о превентивной войне, Сталин — о выигрыше времени благодаря пакту.

    Две другие статьи касались случаев вовлечения в конфликты договаривающихся сторон. Предусматривалось, что если одна из сторон «окажется объектом военных действий со стороны третьей державы», то другая сторона «не будет поддерживать ни в какой форме эту державу» (ст. 2). Стороны также взаимно отказывались «участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны» (ст. 4). Это означало, что Германия отказывалась от Антикоминтерновского пакта, а Советский Союз — от переговоров о коллективной безопасности со странами Запада[706].

    Закрепляли сближение участников пакта статьи 4 и 5. По одной, «затрагивающие их общие интересы» вопросы становились предметом взаимных консультаций; по другой — в случае возникновения споров или конфликтов между ними «по вопросам того или иного порядка» стороны обязывались разрешать их «исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями» или путем создания соответствующих комиссий (ст. 5).

    Заключенный на десять лет (ст. 6), пакт вступал в силу «немедленно после его подписания» (ст. 7). «Немедленно» — так как дата нападения на Польшу была уже назначена.

    Немедленное вступление в силу пакта и особенно отсутствие положения о прекращении его действия в отношении той стороны, которая сама совершит акт агрессии, тут же обратило на себя внимание. Это был тот самый классический случай подготовки к агрессии, о котором предупреждал в свое время М.М. Литвинов, возглавлявший Наркоминдел СССР в 1930–1939 годах. Полемизируя с противниками коллективной безопасности, которые ратовали за двусторонние соглашения о ненападении, он говорил в сентябре 1935 г. на Ассамблее Лиги Наций: «Не всякий пакт о ненападении имеет целью укрепление всеобщего мира. В то время как пакты о ненападении, заключенные Советским Союзом со своими соседями, имеют особую оговорку о недействительности пактов в случае совершения агрессии одной из сторон против любого третьего государства, мы знаем и другие пакты, отнюдь не случайно такой оговорки лишенные. Это значит, что государства, обеспечившие себе тыл или фланг подобным пактом о ненападении, резервируют себе возможность безнаказанного нападения на третьи государства»[707].

    Как и планировалось, первой жертвой сговора пала Польша, атакованная сначала Германией, затем Советским Союзом. Их совместное коммюнике от 18 сентября 1939 г. по поводу «задач советских и германских войск, действующих в Польше», содержало указание на соответствие военной акции двух стран «духу и букве» заключенного между ними пакта[708]. Такое вступление в силу пакта подвигло посольство Франции в Москве на официальный запрос, не означает ли коммюнике, «что между СССР и Германией заключен военный союз»[709].

    Обе стороны пошли на пакт по сугубо геополитическим соображениям. Но в сравнительно узком, ограниченно-геополитическом варианте, когда целями экспансии были намечены ближайшие соседи Германии и СССР. Но война мировая — поле для глобальной геополитики. Тут рамки советско-германского сговора стесняли и одну, и другую сторону. Согласие по программе-минимум не означало их согласия по программе-максимум. Схватка между ними стала неизбежной, когда реально встал вопрос о лидерстве в Европе. Тогда, когда Сталин отказался предоставить Гитлеру свободу рук на континенте и ограничиться экспансией в южном направлении — в сторону Индийского океана. Отказался согласиться, умерив аппетиты, на присоединение к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии в качестве младшего партнера.

    Сталинская классовая система мировых координат исключала такую трансформацию советско-германского пакта. В своей международной политике Сталин и его ближайшее окружение исходили из убеждения, основанного на марксистской теории, что кризисное развитие в мире с неизбежностью ведет к социальным потрясениям. В их представлении состояние и эволюция международных отношений определялись не столько традиционной борьбой великих держав за преобладание в мире, сколько воздействием «общего кризиса капитализма», отражавшего, по сталинскому определению, «прежде всего» усиление загнивания капитализма, подрыв его равновесия. Абсолютизируя классовую борьбу, Сталин говорил на партийном съезде в 1930 г., что «мы живем теперь в эпоху войн и революций»[710]. Другими словами в сопряженную с насилием переходную эпоху от капитализма к социализму.

    Все, или почти все, стало ясно из доклада Сталина на XVIII партийном съезде 10 марта 1939 г. Сказано было много такого, что позволяло с большой долей уверенности судить о его далеко простирающихся антикапиталистических замыслах. Равно как и о том, каким виделся Сталину путь к достижению целей его классово-имперской политики.

    В докладе, получившем известность на Западе как «речь о жареных каштанах», ставилась задача «соблюдать осторожность и не дать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками»[711]. Сомнений в том, что «провокаторами войны» он считает Англию, Францию и США — из-за их трусливой политики умиротворения, Сталин не оставил.

    В то же время западным странам противопоставлялась своего рода общая позиция СССР и Германии. Судите сами.

    Затеянная в Мюнхене «игра», заявил докладчик, провалилась. Поскольку странам Запада не удалось «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований»[712]. В свою очередь и Германия, продолжил Сталин, отказывается «платить по векселю» — развивать агрессию в восточном направлении, посылая западные страны «куда-то подальше»[713]. И все это в контексте «новой империалистической войны», которая «стала фактом», хотя «она не стала еще всеобщей, мировой войной»[714]. Не стала из-за того, что неагрессивные государства — Англия, Франция и США — «пятятся назад и отступают», хотя государства-агрессоры — Германия, Япония, Италия — всячески ущемляют их интересы[715].

    Выделим по меньшей мере два момента в пространных сталинских рассуждениях.

    Первый. Для Сталина предвоенная политика западных стран представлялась «игрой», затеянной людьми, не признающими, как он выразился, «человеческой морали». И поскольку в этом аморальном мире «прожженных буржуазных дипломатов» (опять-таки западных!) все дозволено, то Сталин, сам «беспринципный в вопросах морали» (Н.С. Хрущев), публично выдал себе индульгенцию на то, что и он может включиться в эту силовую геополитическую «игру». Ее суть изложена была им довольно красочно: «Дать всем участникам войны увязнуть глубоко в тину войны, поощрять их в этом втихомолку, дать им ослабить и истощить друг друга. А потом, когда они достаточно ослабнут, — выступить на сцену со свежими силами, выступить, конечно, «в интересах мира» и продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. И дешево, и мило!»[716] Пактом с Гитлером Сталин, как ему представлялось, перехватил инициативу в этой обоюдоострой «игре». Своему окружению после подписания пакта он объяснял: «Тут идет игра, кто кого перехитрит и обманет». Сталин полагал, что советско-германским пактом ему удалось «обмануть» Гитлера (и не только его), «создав условия для столкновения Гитлера сначала с западноевропейскими странами»[717].

    Второй. Как это ни странно, Сталин решился говорить за нацистскую Германию. Заявляя о том, что она не хочет «платить по векселю» — воевать с СССР, посылая западные страны «куда-то подальше». Куда — известно по ненормативной лексике русского языка. Но откуда такая уверенность в намерениях Гитлера? Что могло зародить у него, по выражению Р.Ш. Ганелина, «патологическое доверие к Гитлеру»?[718] Вероятно, он исходил из ситуации, сложившейся к осени 1938 г., когда наметилась разрядка напряженности в советско-германских отношениях. Тогда «дорожная карта» немецкой агрессии представлялась Сталину в таком варианте: «Сначала захват Австрии, потом удар по Чехословакии, потом, пожалуй, по Польше… а потом… потом «видно будет»[719]. Все это появилось в «Правде» в сентябре 1938 г. в виде текста международного раздела последней главы «Краткого курса истории ВКП (б)»[720]. Время, когда Гитлер, поняв, что он не может рассчитывать на безусловную поддержку Японии, а Муссолини связан в своих действиях «дураками» и «негодяями» из окружения короля и кронпринца, решил «быть заодно со Сталиным»[721]. Не против — а заодно.

    У Сталина была своя «дорожная карта» очередности целей СССР в «новой империалистической войне». Логике его слов и дел вполне отвечали поиски (но только на определенном этапе!) согласия с Гитлером. Обоснованно предполагая, что на первых порах Германия ограничится завоеванием малых стран-соседей, и в ожидании, пока война не станет «всеобщей, мировой», вначале с периферийным участием Советского Союза. Для реализации своих планов Сталину был нужен как раз Гитлер, а не нерешительные лидеры западных стран, опасавшиеся, по аналогии с Первой мировой войной, социальных последствий всеобщего конфликта.

    После начала войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой, Сталин, инструктируя генерального секретаря исполкома Коминтерна Г. Димитрова, так обрисовал свой программный замысел: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга… Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивая одну сторону против другой, чтобы [они] лучше разодрались… Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону»[722].

    В этих откровениях Сталина хорошо отражена его подсобная, в сравнении с Гитлером как агрессором, но одновременно подстрекательская, провокационная роль в развязывании Второй мировой войны.

    Так и действовал сталинский Советский Союз — единственный из основных участников войны, успевший побывать в рядах обеих враждующих коалиций. По большому счету, цели СССР во Второй мировой войне не совпадали с целями ни одной из капиталистических коалиций, по сталинскому определению, «вцепившихся друг в друга во время войны», чтобы добиться мирового господства[723].

    С гитлеровским нападением 22 июня 1941 г. Советский Союз в одночасье лишился не только фактического союзника, превратившегося в смертельного врага. Он лишился поддержки единственной из великих держав, признававшей продвинутые на запад новые советские границы. Предстояло в коренным образом изменившихся условиях отстаивать добытое при содействии нацистской Германии.

    Поначалу пришлось отступить. По соглашению о взаимной помощи в борьбе против Германии, заключенному в конце июля 1941 г. с правительством Польши в эмиграции, СССР признал «советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу»[724]. Создавшийся опасный прецедент сталинское руководство постаралось устранить, порвав в апреле 1943 г. отношения с эмигрантским правительством В. Сикорского[725].

    Дополнительные трудности для Советского Союза создали Ф. Рузвельт и У. Черчилль, подписавшие 14 августа 1941 г. Атлантическую хартию с требованием «окончательного уничтожения нацистской тирании». Его новоявленные западные союзники отвергали насильственные территориальные изменения, провозгласив «право всех народов избирать себе форму правления, в условиях которой они хотят жить». Чтобы снискать расположение Запада, в помощи которого он жизненно нуждался, Советский Союз присоединился к Атлантической хартии. Вместе с тем от имени правительства СССР было заявлено, что практическое применение ее принципов «неизбежно должно будет сообразоваться с обстоятельствами, нуждами и историческими особенностями той или иной страны…»[726].

    Безоговорочное принятие Атлантической хартии ставило под вопрос добытое с использованием силовых средств воздействия. Отныне усилия Сталина и его преемников сосредотачиваются на том, чтобы сохранить, добившись тем или иным путем международного признания, территориальные приобретения в результате военно-политического сотрудничества с нацистской Германией.

    Примером таких усилий могут служить переговоры, которые вели Сталин и Молотов в декабре 1941 г. с приехавшим в Москву министром иностранных дел Великобритании А. Иденом.

    С началом переговоров Сталин заявил, что «гораздо больше его интересует вопрос о будущих границах СССР», чем тексты подготовленных соглашений[727]. Подчеркнув, что вопрос о границах представляет для советской стороны «исключительную важность», Сталин сослался в подтверждение на провал переговоров с Англией и Францией весной-летом 1939 г. По его словам, на советско-западных переговорах «как раз вопрос о Прибалтийских странах и Финляндии явился камнем преткновения…»[728]. Более того — «вся война между СССР и Германией возникла в связи с западной границей СССР, включая, в особенности, балтийские государства»[729].

    Продолжительные переговоры, которые с советской стороны в основном вел сам Сталин, не дали ожидаемых результатов из-за упорства Идена в вопросе официального признания западных границ СССР. Дело ограничилось принятием краткого совместного коммюнике[730].

    О переговорах того времени с западными союзниками Молотов вспоминал: «Мы настаивали на документе о наших послевоенных границах… Мы настаивали все время, я напирал на это… Все упиралось в признание за нами Прибалтики»[731].

    Ялтинско-Потсдамских соглашений о фактическом разделе Европы оказалось мало, чтобы закрепить за Советским Союзом его территориальные приобретения. Сталин и его преемники в Кремле отчетливо сознавали, что послевоенная социально-политическая структура Европы по советскую сторону от «железного занавеса» основывалась на изменениях, инициированных Советским Союзом с применением насилия, начиная с пакта с нацистской Германией. Груз нелегитимности соглашений с поверженным врагом постоянно довлел над Кремлем. Неприятности добавило признание «ничтожным» Мюнхенского соглашения о передаче Германии Судетской области (по договору 1973 г. между Чехословакией и ФРГ). Понимание правовой несостоятельности соглашений с нацистским агрессором, тем более секретных, подстегивало усилия по предотвращению ревизии сталинской версии пакта.

    Показателен случай с внезапным прекращением в 1977 г. издания известной серии «Документы внешней политики СССР».

    Двадцатью годами ранее, в разгар хрущевской оттепели, Министерство иностранных дел СССР выпустило в свет первый том этой серии. С обещанием сделать публикацию «систематической»[732]. Невиданное за все время существования советской власти начинание[733].

    Публикация сопровождалась различными ограничениями. За каждый календарный год выпускался один-единственный том, причем архивные документы составляли лишь чуть больше половины содержания такого тома. Нашлось этому и мнимое оправдание: поскольку опубликовать все архивные документы МИДа невозможно из-за их огромных размеров, публикуются документы «наиболее важные для понимания внешней политики Советского Союза»[734]. Задача снабдить исследователей истории внешней политики СССР архивными документами определенно была не на первом месте.

    Но и эта половинчатая публикация была неожиданно прервана на 21-м томе серии. Точнее — оборвана. При возобновлении серии спустя 15 лет, уже в постсоветское время, было сообщено, что публикация была «необоснованно приостановлена» по решению советского руководства[735].

    Что значит «необоснованно» — неизвестно. Но предположить, почему издание серии было прекращено именно на предвоенном 1938 г. и именно решением высшего советского руководства, думается, можно. Предположение это связано с тем, что следующий, 22-й том серии должен был включать советско-германский пакт. Не публиковать его нельзя было хотя бы потому, что еще в самом начале было провозглашено за правило публиковать, наряду с архивными материалами, «важнейшие документы» советской внешней политики, пусть даже ранее известные. Чтобы, говорилось в предисловии к первому тому, «составить правильное представление о внешней политике Советского государства»[736].

    Судя по всему, издание очередного тома «Документов внешней политики СССР» было прекращено по соображениям политическим. Вернее — по соображениям сугубо внешнеполитическим.

    По-видимому, с официальной точки зрения приостановка публикации документальной серии на 1938 г. была единственно приемлемым решением. Глубокий интерес «советского руководства» состоял в том, чтобы вообще «забыть» о советско-германском пакте, один факт повторной публикации которого неизбежно повлек бы за собой постановку крайне нежелательных вопросов. Возобновились бы дискуссии о роли пакта в развязывании Второй мировой войны, обстоятельствах «сталинского натиска на Запад» в 1939–1940 гг., масштабах сотрудничества Советского Союза с нацистской Германией. Не говоря уж о том, что обязательно был бы поднят вопрос о Секретном дополнительном протоколе, существование которого категорически отрицалось. В повестке дня международной политики вновь оказались бы многие политико-дипломатические и территориальные проблемы в Европе, оставшиеся со времен мировой войны и разделявшие капиталистический Запад и социалистический Восток. Проблемы, решение которых потребовало бы определенного пересмотра итогов войны.

    Об опасениях, по которым прекратилось издание «Документов внешней политики СССР», можно судить по отношению к пакту последнего генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, публично заявлявшего об отсутствии в советских архивах оригинала Секретного протокола. Между тем Горбачев был ознакомлен с ним заведующим Общим отделом ЦК КПСС В.И. Болдиным. Видел он и подписанную Риббентропом и Сталиным карту, по которой была проведена линия разграничения советско-германской границы после раздела Польши. По воспоминаниям Болдина, изучив документы, Горбачев приказал: «Убери подальше!» Когда он узнал, что секретные протоколы не уничтожены, воскликнул: «Ты понимаешь, что представляют сейчас эти документы?!»[737]

    Однако дело не ограничивалось проблемой закрепления за Советским Союзом территориальных приобретений благодаря сотрудничеству с нацистской Германией. В послевоенное время эта, первоначально региональная восточноевропейская проблема с расширением внешних границ Советской империи до центра Европы переросла в проблему континентальную. Разрастание Советской империи, вопреки выявившейся в итоге Первой и продолженной во Второй мировой войне тенденции к распаду мировых империй, было исторической аномалией. Так вопрос о международно-правовом признании послевоенного территориального переустройства в Европе стал вопросом жизни или смерти для коммунистической империи. Форс-мажорные обстоятельства крушения в 1989–1991 годах ялтинско-потсдамской системы международных отношений привели одновременно и к распаду Советской империи, и к радикальным переменам в пределах самой российской метрополии.

    С подписанием Хельсинкского Заключительного акта 1975 г., казалось, усилия советских руководителей наконец увенчались успехом. На очередном партийном съезде Л.И. Брежнев значение хельсинкских договоренностей видел в том, что благодаря им пришло признание «сложившихся в результате Второй мировой войны территориальных и политических реальностей» на Европейском континенте[738]. Это воспринималось Кремлем как определенная гарантия сохранности Советской империи, которая подрывалась изнутри антисоветскими выступлениями в странах-сателлитах. Но как видим в случае с прекращением издания «Документов внешней политики СССР» спустя два года после Хельсинки, полной уверенности в том, что политическая карта Европы зафиксирована окончательно, у советского руководства не было.

    Созданная Сталиным империя, перешагнувшая рамки империи Романовых, чтобы сохраниться и развиваться, должна была постоянно расширяться на новые земли, покорять другие народы. В этом причина официально провозглашенного курса на достижение военно-стратегического и военно-политического паритета СССР с окружающим миром. Со всем миром! «Самонадеянность силы» не могла не проявиться самым грубым образом, перегоравшая энергия советской военной машины не могла не искать выхода. Вторжение в Афганистан, которое вылилось в самую продолжительную войну за всю историю СССР, продемонстрировало безудержность советского экспансионизма, выросшего на дрожжах Второй мировой и холодной войн.

    Что ж изменилось в советском подходе к внешнему миру со времен правления Сталина? Сохранялась гремучая смесь идеологических установок с непреходящими геополитическими замыслами. Сместилось лишь направление главного удара — с Европы по тылам «мирового империализма». Из второго тома «Архива Митрохина» стало известно, что летом 1961 г. руководство КПСС одобрило глобальную стратегию, нацеленную на достижение победы в холодной войне через наступление в «третьем мире»[739].

    Поначалу новая стратегия сулила успех. Правители целого ряда независимых и освободившихся стран объявили о своей приверженности делу социализма, заручившись советской помощью вооружением и советниками. Впрочем, достаточно было заявить об антизападной ориентации. На долгие годы СССР занял место крупнейшего экспортера вооружений и военной техники — свыше трети всех поставок в мире[740]. Показательно совместное советско-эфиопское коммюнике от 20 сентября 1978 г., в котором «революция» в Эфиопии рассматривалась как «составная часть всемирного революционного процесса». «Смотрите, — восклицал в узком кругу Брежнев, — и в джунглях хотят жить по Ленину!»[741]

    Сказывался геополитический импульс советско-германского пакта 1939 г., оправдавшего расчеты сталинского руководства превратить Вторую мировую войну в стартовую площадку для расширения классово-имперской экспансии Советского Союза.

    Ее объектами стали Юго-Восточная Азия, Ближний и Средний Восток, Африка, Центральная Америка. Преследовалась цель добиться военного присутствия Советского Союза по всему миру. Какую угрозу несла с собой глобальная версия советского экспансионизма, убедительно продемонстрировал Карибский ракетный кризис 1962 г.

    Но о пересмотре курса на то, чтобы переломить мировое развитие в свою пользу через интервенции в «третьем мире», не было и речи. Продолжением, из наиболее крупных подобных акций, и стало вторжение в Афганистан в декабре 1979 г. На этот раз понадобилось десять лет, чтобы убедиться в безнадежности попыток выиграть холодную войну.

    Безоглядная геополитическая игра роднит афганскую авантюру брежневского руководства со сталинско-молотовским фатальным решением в преддверии Второй мировой войны. К тому выбору — пакту с нацистской Германией — советская сторона шла через продолжительные закулисные «разговоры» с немцами, до поры до времени прикрывая свои подлинные намерения. Преемники Сталина так же исходили из одиозных геополитических мотивов и так же старались соблюсти скрытность своих действий. Но в обоих случаях с ясным пониманием, что это не могло не иметь самых серьезных международных последствий.

    Подтверждение этому мы находим в частично рассекреченных документах Политбюро ЦК КПСС, на заседаниях которого признавалось, что интервенция в Афганистане чревата неизбежными глобальными осложнениями. Одно из таких заседаний происходило, несмотря на «неурочное время» — в субботние и воскресные дни 17–18 марта 1979 г. Активно дискутировался вопрос о «наших возможных действиях» в связи с антиправительственными выступлениями в афганской провинции Герат[742].

    Созыв экстренного заседания Политбюро, продолженного и 19 марта, показывает, что кремлевские руководители были глубоко вовлечены в дела Афганистана, стараясь держать под контролем ситуацию в этой стране с самого начала прихода там к власти в апреле 1978 г. доморощенных марксистских революционеров.

    Члены Политбюро были едины в том, что, как выразился министр иностранных дел А.А. Громыко, «мы ни при каких обстоятельствах не можем потерять Афганистан»[743]. Чтобы этого не случилось, по сообщению министра обороны Д.Ф. Устинова, уже были «разработаны два варианта военной акции»[744]. Председатель правительства А.Н. Косыгин предлагал оставить за собой применение военной акции «как крайнюю меру»[745].

    Однако на этой стадии обсуждения вопроса кремлевские руководители все еще не решались на ввод войск. Участие советских войск в подавлении антиправительственных выступлений в Афганистане, разъяснялось в постановлении Политбюро от 12 апреля, «с одной стороны, нанесло бы серьезный ущерб международному авторитету СССР и отбросило бы далеко назад процесс разрядки, а с другой — обнаружило бы слабость позиций правительства Тараки и могло бы еще больше поощрить контрреволюционные силы внутри и вне страны к расширению антиправительственных выступлений»[746].

    Решение об интервенции принималось в начале декабря 1979 г.

    Сошлемся на постановление Политбюро от 12 декабря «К положению в «А»[747]. Его текст написан от руки на бланке «особая папка» с припиской «Сов. секретно», но со всеми атрибутами официальной бумаги. Вот этот любопытный документ.


    «Председательствовал тов. Л.И. Брежнев.

    Присутствовали: Суслов М.А., Гришин В.В., Кириленко А.П., Пельше А.Я., Устинов Д.Ф., Черненко К.У., Андропов Ю.В., Громыко А.А., Тихонов Н.А., Пономарев Б.Н.

    К положению в «А»

    1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные т. т. Андроповым Ю.В., Устиновым Д.Ф., Громыко А.А.

    Разрешить в ходе осуществления этих мероприятий им вносить коррективы непринципиального характера.

    Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в Политбюро.

    Осуществление всех этих мероприятий возложить на т.т. Андропова Ю.В., Устинова Д.Ф., Громыко А.А.

    2. Поручить т. т. Андропову Ю.В., Устинову Д.Ф., Громыко А.А. информировать Политбюро ЦК о ходе выполнения намеченных мероприятий.

    Секретарь ЦК Л. Брежнев.

    № 997 — оп (1л.) П 176/125 от 12/XII 79».


    Документ лишь слегка зашифрован. Ясно, что речь идет об Афганистане, «намеченные мероприятия» в отношении которого поручалось осуществить руководителям КГБ, Министерства обороны и МИД СССР, что отражало масштабность затеянной акции. Участие в заседании Л.И. Брежнева и его подпись под документом были, по-видимому, данью формальности. Советский лидер, будучи тяжело больным, по словам лечащего врача Е.И. Чазова, «даже не представлял, что происходит в Афганистане»[748].

    Обращают на себя внимание 12 росписей поверх текста документа высших лиц партийной номенклатуры. «За» высказались Андропов, Устинов, Громыко, Пельше, Суслов, Гришин, Кириленко, Черненко, Тихонов, Кулаков, Романов, Щербицкий. Так инициаторы акции постарались сделать ответственность коллективной, связав круговой порукой руководящую группу. На всякий случай. И для истории.

    Не менее любопытно нижеследующее машинописное приложение к документу с грифом «Сов. секретно», датированное днем вступления войск в Афганистан (стиль текста сохранен)[749].


    «к № П176/125оп от 12/XII-79 г.

    26 декабря 1979 г. (на даче — присутствовали т.т. Брежнев Л.И., Устинов Д.Ф., Громыко А.А., Черненко К.У.) о ходе выполнения постановления ЦК КПСС № П176/125 от 12/XII-79 г. доложили т.т. Устинов, Громыко и Андропов.

    Тов. Брежнев Л.И. высказал ряд пожеланий, одобрив при этом план действий, намеченный товарищами на ближайшее время.

    Признано целесообразным, что в таком же составе и направлении доложенного плана действовать Комиссии Политбюро ЦК, тщательно продумывая каждый шаг своих действий. Вопросы, по которым необходимо принимать решения, своевременно вносить в ЦК КПСС.

    К. Черненко.

    3 — оп (1л.) 27/XII-79».


    Упомянутая в приложении Комиссия Политбюро действовала в составе А.А. Громыко, Ю.В. Андропова, Д.Ф. Устинова, а также секретаря ЦК и главы Международного отдела ЦК КПСС Б.Н. Пономарева. Они были теми лицами, которые в ходе длительного обсуждения вопроса практически на всем протяжении 1979 г. готовили аналитические записки со своими «соображениями» и с перечнем предлагаемых «мероприятий».

    Один из подготовленных ими документов — «О дальнейших мероприятиях по обеспечению государственных интересов СССР в связи с событиями в Афганистане», представленный в Политбюро в конце января 1980 г.[750], примечателен тем, что в нем раскрываются далеко простиравшиеся геополитические замыслы.

    Начинается документ с заявления, что своевременное оказание советской «всесторонней, в том числе военной, помощи Афганистану» положило конец «некоторым опасным для нас тенденциям в развитии обстановки на Среднем Востоке». И чтобы не увязнуть в этой стране, на что «рассчитывают» Запад и Китай, документ предусматривал «и в дальнейшем сохранение наступательного характера проводимых нами мероприятий в связи с афганскими событиями»[751]. Подчеркивалась антиамериканская направленность советской акции, которую, говорилось в документе, «нельзя рассматривать в отрыве от предпринимавшихся уже в течение длительного времени провокационных попыток США добиться односторонних преимуществ в стратегически важных для СССР районах»[752].

    Так логика конфронтации превратила Афганистан в еще один полигон соперничества с США за «третий мир». Столкновение с США и их союзниками шло по нарастающей. Вскоре Политбюро пришлось принять специальное постановление «О противодействии планам расширения военного присутствия США в районе Ближнего и Среднего Востока и Индийского океана». При этом пришлось отбиваться от возобновившихся старых — «абсолютно беспочвенных» (по документу) обвинений Советского Союза в стремлении к «теплым морям» — Персидскому заливу и Индийскому океану, нефтеносным районам Ближнего и Среднего Востока[753].

    Вторжение в Афганистан началось с физического уничтожения президента страны X. Амина, призвавшего советские войска на помощь и неожиданно для себя оказавшегося мишенью для пуль и гранат ворвавшихся ночью в его дворец бойцов знаменитой группы «Альфа». Очередным правителем страны стал давний агент КГБ Б. Кармаль[754].

    Специальным пунктом постановления Политбюро «О пропагандистском обеспечении нашей акции в отношении Афганистана» предусматривалось «подчеркивать, что СССР не имел и не имеет никакого отношения к изменениям в руководстве Афганистана»[755]. Этим же постановлением советским послам в капиталистических странах предписывалось сообщить местным коммунистам, что в ответ на коварные замыслы внешних врагов — Пакистана, Ирана, Китая, не говоря уж о США, «в Афганистане нашлись силы, которые… решительно поднялись против режима X. Амина, устранили его от власти и создали новые органы руководства партией и страной»[756].

    При заключении пакта с Германией был скрыт от общественности одиозный Секретный протокол, теперь — что тайно посланный из Москвы штурмовой отряд расчистил путь к власти советскому ставленнику.

    Решение направить в эту центральноазиатскую страну «необходимый контингент Советской Армии»[757] (тиражируемая по всему миру официальная версия о вводе в Афганистан «ограниченного контингента» предназначалась для непосвященных в партийно-государственные замыслы) было принято в момент, который, судя по многим признакам, представлялся кремлевскому руководству звездным часом советского глобализма.

    Вскоре было объявлено о существовании военно-стратегического паритета «между миром социализма и миром капитализма», охарактеризованного на Пленуме ЦК КПСС как «завоевание принципиального, исторического значения»[758]. Формула паритета лишь слегка прикрывала военно-стратегическую доктрину СССР — не уступать по военной мощи любой комбинации противостоящих ему государств. Включая не только США и другие страны НАТО, но и Японию и даже социалистический Китай (время советско-китайской вражды, растянувшейся на два десятка лет). Ни одна страна в прошлом не ставила перед собой столь амбициозную и, как показала практика, самоубийственную задачу — быть равным, а то и превосходить в военном отношении все остальные страны мира.

    В условиях эйфории по поводу военно-силовых и, как представлялось, политических возможностей Советского Союза глобальные контуры афганской акции нашли публичное отражение. Правительственная газета «Известия» опубликовала комментарий к брежневскому заявлению об ответственности США за возникший международный кризис — статью своего обозревателя А.Е. Бовина «Сеющие ветер»[759]. Внимание читателей не могло не привлечь содержащееся в ней суровое предупреждение по адресу США и Китая, спешивших улучшить взаимные отношения. Предупреждение о том, что «любая совместная американо-китайская операция» (формулировка из совместного американо-китайского коммюнике, принятого в Пекине по итогам обсуждения афганского вопроса) была бы не чем иным, как «совместным самоубийством»[760]. Больше всего досталось США, которые, писала газета, «привыкли к безнаказанности». Называя американскую реакцию на советское вторжение «крайне безответственной, спекулятивной и демагогической», газета предупреждала: «В общем, пора бы Соединенным Штатам научиться держаться поскромнее. Так будет лучше и для самой Америки, и для всего мира»[761].

    Позже автору воинственной статьи пришлось бить отбой. В десятую годовщину советского вторжения в Афганистан Бовин писал, что у него «нет информации о том, чем конкретно (?! — Д. Н.) руководствовалось Политбюро ЦК КПСС, принимавшее такое решение»[762]. Чему же тогда следовал Бовин, когда всеми правдами и неправдами оправдывал ввод войск в Афганистан? Более чем сомнительно, что угрозы газеты в адрес США и Китая были творчеством «свободного художника»[763]. Позже, в изданном сборнике газетных публикаций Бовина многозначительная фраза о «совместном самоубийстве» США и Китая из текста статьи исчезла[764].

    Были и другие публичные свидетельства того, что афганская акция имела дальний геополитический прицел. Так, в начале апреля 1980 г. по итогам переговоров с министром иностранных дел СССР А.А. Громыко премьер-министр Индии И. Ганди выступила с заявлением, что «советская роль в Афганистане должна рассматриваться в контексте того, что Соединенные Штаты и Китай все больше и больше сближаются… В такой обстановке Советский Союз был вынужден пойти на принятие соответствующих мер»[765].

    За массированной пропагандистской кампанией с очевидной целью оправдать в глазах советской общественности интервенционистскую акцию последовало партийное постановление, зафиксировавшее опасные замыслы руководства СССР. Июньский 1980 г. Пленум ЦК КПСС, охарактеризовав «партнерство» США и Китая как «новое опасное явление в мировой политике, опасное для всего человечества»[766], тем самым подтвердил линию на конфронтацию и с США, и с Китаем.

    По-видимому, с точки зрения советского руководства военная акция в Афганистане открывала заманчивые перспективы для дальнейшей дестабилизации стратегической ситуации в регионе, где нефтяной кризис 1973 г. и исламская революция 1979 г. в Иране уже подготовили, как могло показаться, почву для изменения старого порядка вещей на всем Ближнем и Среднем Востоке. По-другому трудно интерпретировать доклад Л.И. Брежнева на XXVI съезде КПСС в феврале 1981 г. С одной стороны, докладчик утверждал, что советская акция явилась ответом на «настоящую необъявленную войну» империализма против афганской революции, создавшую «прямую угрозу безопасности нашей южной границы»[767]. С другой — подчеркивалась, — что и выдавало широту намерений инициаторов вторжения в Афганистан, — готовность, «чтобы вопросы, связанные с Афганистаном, были обсуждены в увязке с вопросами безопасности Персидского залива»[768]. И это задолго до «броска на юг» Жириновского. Но не без связи с советскими планами экспансии в южном направлении времен Второй мировой войны.

    Смена высшего партийно-государственного руководства страны и приход к власти М.С. Горбачева на первых порах не внесли заметных изменений в советскую внешнюю политику. В конце 1986 г., за три года до вывода советских войск из Афганистана, на Политбюро ЦК внешнеполитические вопросы все еще обсуждались под углом «глобального противоборства»[769].

    Таков был императив холодной войны, ставшей прямым продолжением глобальных конфликтов минувшего столетия. И — в этой связи: в какой мере генезис холодной войны, равно как и ее последствия соотносятся с геополитическим курсом, взятым сталинским Советским Союзом в результате заключенного пакта с нацистской Германией в августе 1939 г.? Какая закономерность проявилась в том, что Вторая мировая война, устранив конфликт между фашизмом и демократией, в то же время вывела на первый план противоречия между советским социализмом и западной демократией?

    Понимание поставленных вопросов — в том фундаментальном факте, что холодная война (в ее распространенной трактовке) развернулась вслед за окончанием Второй мировой войны, а пришла к концу с распадом Советской империи.

    Вторая мировая война началась и в дальнейшем во многом обнаруживала себя как противостояние демократии и тоталитаризма — по линии главного общественно-политического водораздела XX века. Сущностью холодной войны также стало столь же непримиримое противостояние, на этот раз между капиталистическим Западом и социалистическим Востоком. Еще во время войны писатель К.И. Чуковский предвидел: «С падением нацистской деспотии мир демократии встанет лицом к лицу с советской деспотией»[770]. Притупившиеся было противоречия между советским коммуно-социализмом и западным либерализмом продолжились по окончании войны в открытой форме. Наступила решающая фаза запрограммированной историей борьбы двух систем, предвиденной основателем советского государства Лениным, полагавшим «немыслимым» их длительное сосуществование. Это было столкновение двух линий в мировой политике, дающих взаимоисключающие ответы на вызовы времени. Для послевоенного сталинизма было характерно стремление приостановить, а затем и обратить вспять зародившийся в борьбе с мировым фашизмом процесс формирования новых жизненных и общественно-политических стандартов в самой стране и в ее отношениях с окружающим миром[771].

    Ничего необычного не случилось. Антигитлеровская коалиция объединяла страны, правящие круги которых по-разному видели цели войны и, следовательно, по-разному представляли себе картину послевоенного мира. «…В лагере союзников уже во время войны, — говорилось в декларации по вопросу о международном положении первого совещания Коминформа (1947 г.), — существовало различие в определении как целей войны, так и задач послевоенного устройства мира», которые стали «углубляться в послевоенный период»[772]. Западные страны, наряду с отстаиванием своих доминирующих мировых позиций, видели цели войны также в защите буржуазной демократии от наступления тоталитаризма. Не случайно в итоге победы они получили стимул для дальнейшего продвижения по пути прогресса. Для правящей коммунистической номенклатуры Советского Союза эти цели, еще с довоенных времен, определялись стратегией натиска на капитализм, подрыва его позиций. «Сталин вел дело к гибели империализма и к приближению коммунизма», — говорил Молотов, подводя итог войне[773]. Победоносная для СССР война укрепила веру кремлевских руководителей в универсальность силового подхода при решении мировых проблем.

    Во времена холодной войны, как и во Второй мировой войне, противоборствующие стороны считали конфликт идей и ценностей неустранимым, рассматривая противника как постоянную угрозу собственному существованию. Коммунистическая пропаганда невольно признавала это, скатившись в объяснении причин мировой войны к тому, что это была следующая, после «похода 14 государств», схватка социализма с капитализмом. Почему холодная война должна была стать исключением в этом ряду? Она и не стала им. По своему глобальному формату и степени мобилизации сил и ресурсов холодная война встала в один ряд с мировыми войнами. Линия мировых войн была продолжена и в плане того преимущественного внимания, которое стороны конфликта уделяли его военно-стратегическим аспектам. Вспомним всепоглощающий масштаб гонки ракетно-ядерных вооружений!

    Вот как высказывались о причинах холодной войны такие советские деятели, как М.М. Литвинов, Н.С. Хрущев, В.М. Молотов, которых трудно поставить в один ряд. Достаточно напомнить об острых политических конфликтах между ними — Литвинова с Молотовым, Хрущева с Молотовым. Между тем они по существу едины в том, что привело к опасному конфликту недавних союзников.

    По мнению Литвинова, высказанному им в интервью американскому корреспонденту летом 1946 г. (но опубликованному после кончины Литвинова), «глубинная причина» противостояния восходит к коммунистической идее неизбежности конфликта двух систем[774]. Хрущев, со своей стороны, на советско-бельгийских переговорах 1956 г. в Москве откровенничал: лидеры капиталистических стран «правильно рассматривают нас (мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность»[775]. Наконец, в записях бесед с Молотовым, сделанных в 1969–1986 годы, мы читаем: по окончании войны «нам надо было закрепить то, что было завоевано. Из части Германии сделать свою социалистическую Германию, Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядок. Прижимать капиталистические порядки. Вот холодная война»[776].

    Нельзя обойти вниманием два обстоятельства, которые в решающей мере способствовали холодной войне, державшей в напряжении весь мир более четырех десятилетий.

    Во-первых, то обстоятельство, что холодная война возникла при жизни Сталина[777], который и в послевоенное время оставался ключевой фигурой в процессе принятия решений[778]. Многие факты и документы не оставляют сомнений в том, что Сталин явно намеревался продолжить свою антикапиталистическую миссию, не ограничиваясь образованием подконтрольной ему «мировой социалистической системы». При нем мир стал свидетелем таких острейших проявлений фронтального столкновения «двух лагерей» (определение, пришедшее на смену «двум системам»), как захват власти коммунистами в Чехословакии, Берлинский кризис 1948–1949 годов, победа коммунистов в континентальном Китае, Корейская война. В воспоминаниях Хрущева говорится, что сразу по окончании Второй мировой войны «Сталин считал обстановку предвоенной и создавал соответствующий политический накал»[779].

    Считалось само собой разумеющимся, что конфликт социализма с капитализмом нельзя разрешить мирным путем, без глобальных потрясений. На XIX партийном съезде (1952 г.) возникновение большевистской России, а затем и «мировой социалистической системы» непосредственно увязывалось с итогами двух мировых войн, полное же крушение капитализма предвиделось в третьей мировой войне[780]. Пафос последнего публичного выступления Сталина на съезде свелся к тому, что буржуазная демократия исчерпала себя, предопределяя тем самым победу мирового пролетариата[781]. А потому, провозглашалось еще с одной высокой трибуны, «не нам, а империалистам и агрессорам надо бояться войны. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)»[782] В это время основная доля бюджетных затрат страны по-прежнему уходила на реализацию военных программ, более того — с постоянным наращиванием таких затрат[783].

    Все еще ждет своего исследователя тема «Хотел ли Сталин третьей мировой войны?». Во всяком случае, опасность перерастания холодной войны в масштабный вооруженный конфликт была постоянной, реальной. Имея в виду менталитет советских руководителей, их обусловленную классовым восприятием мировых проблем политическую культуру, нельзя не прийти к заключению, что возможность подобной трансформации отвечала сталинской установке на перманентное обострение борьбы «двух лагерей». Отвечала его давней установке на «революционную развязку мировых конфликтов»[784].

    Второе обстоятельство, обнажающее сущность холодной войны. Случайно ли, что она пришла к своему концу только с крушением СССР, подведя итог длительному противоборству советского социализма с мировым капитализмом? Бесспорно, холодная война достаточно скоро приобрела собственную динамику, вызвав к жизни своеобразную систему жестких взаимосвязей и закономерностей, заслужив реноме исторического феномена. Все это так. Но так же бесспорно, что инициативной, атакующей стороной была Советская империя, расширившаяся за счет стран капитализма, и которой другая сторона, западная, противопоставила «доктрину сдерживания». Если западная сторона отстаивала устоявшиеся буржуазно-демократические ценности, то советская сторона вела борьбу под лозунгом построения иной, альтернативной капитализму цивилизации. Это была цивилизационная экспансия, питаемая отрицанием всего предыдущего.

    Окончание холодной войны подвело черту под международным развитием, последовавшим за Второй мировой войной и растянувшимся почти на всю вторую половину прошлого столетия. Что явилось, таким образом, и завершением почти векового вселенского противостояния социализма и капитализма. В бывшем СССР началось крушение коммунистической системы, претендовавшей одно время на представительство трети человечества. Тем самым прояснилась сущность холодной войны как тотальной конфронтации между двумя системами — социализмом и капитализмом, наложившей отпечаток на весь XX век. Столь однозначный исход противоборства двух систем подчеркивает наличие тесной связи между холодной войной и судьбой того евразийского геополитического образования, которое вошло в историю как Советская империя. Такое понимание сущности холодной войны в свою очередь способствует раскрытию деструктивной в целом роли советского фактора в мировой политике, указывая на одну из основных причин потрясений минувшего «трагического столетия» (А. Эйнштейн).

    Советский коммуно-социализм пал в результате тотального проигрыша в соревновании социально-политических систем. Прежде всего в соревновании идей. Марксистское учение о диктатуре пролетариата и международное коммунистическое движение существовали постольку, поскольку жила идея победы рабочего класса в мировом масштабе. Угасание коммунистической идеи и вызванный этим распад Советской империи (а не наоборот) коренным образом повлияли на исторический процесс. Ясно, что столь радикальный поворот мог произойти только под напором извне, в силу мировых реалий — как результат несостоятельности вызова, брошенного капитализму большевистской Россией в далеком 1917 г.

    «Факты, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело»

    О ПОЛИТИКЕ СССР В ПОСЛЕМЮНХЕНСКИЙ ПЕРИОД (ОКТЯБРЬ 1938 г. — МАРТ 1939 г.)

    Вторая империалистическая война на деле уже началась

    «Краткий курс истории ВКП (б)».

    Октябрь 1938 г.

    Новая империалистическая война стала фактом.

    И.В. Сталин. 10 марта 1939 г.

    Вторая мировая война, будучи самым масштабным явлением XX века, глубоко захватила взаимоотношения Советского Союза с другими странами, включая важнейшую сферу этих взаимоотношений — сферу войны и мира.

    Но в каких причинно-следственных связях находились эти взаимоотношения? Как складывались отношения Советского Союза с фактически сформировавшимися еще в предвоенные годы обеими враждующими коалициями — с государствами демократического Запада, с одной стороны, и фашистско-милитаристским блоком держав Оси — с другой? «Вцепившихся друг в друга во время войны» во имя достижения мирового господства, скажет позже о них И.В. Сталин, и которым противопоставит[785] образовавшийся в итоге войны социалистический лагерь во главе с СССР[786]. Какие предпосылки обусловили переменчивую позицию Советского Союза, единственного из основных участников войны, поддержавшего вначале нацистскую Германию, потом ее западных противников? И главное: какова была роль противоречий между социализмом и капитализмом в круговороте событий, приведших к мировой войне; противоречий, восходящих к расколу мира на две системы со времен Октябрьской революции в России 1917 года?

    Вопросы, до сих пор вызывающие принципиальные споры в историографии Второй мировой войны, которая стала моментом истины для общественно-политических систем. Завязали эти споры в свое время политики и обслуживающие их нужды пропагандистские машины. Взаимные обвинения в подготовке и развязывании новой всеобщей войны начались задолго до фатального исхода несостоятельных попыток избежать еще одной катастрофы для Европы и мира в целом.

    По окончании войны возобладало мнение, что за Вторую мировую войну несут ответственность силы фашизма и милитаризма, ведомые гитлеровской Германией. Однако споры, не ограничивающиеся рамками историографии, продолжаются и сегодня, концентрируясь вокруг поисков ответа на вопрос, вынесенный в заголовок получившей широкую известность книги советского посла в Англии в 1932–1943 гг. И.М. Майского «Кто помогал Гитлеру?»[787].

    Действительно, кто?

    Дать ответ на этот вопрос значит выявить, кто еще, помимо А. Гитлера и его прямых сообщников в Токио и Риме, был заинтересован в сломе Версальско-Вашингтонской системы международных отношений, созданной победителями в Первой мировой войне. Был заинтересован в пересмотре установившегося государственно-территориального статус-кво, начиная с Европы, остававшейся генератором глобальных процессов. Кто еще, помимо нацистских лидеров, строил свою международную стратегию в расчете на кардинальные социальные перемены в мире. Прояснение этих вопросов подводит нас к более содержательному пониманию происхождения и характера Второй мировой войны.

    По историографической концепции советского времени именно страны демократического Запада — в первую очередь Великобритания, а также Франция и Соединенные Штаты Америки своей политикой невмешательства и нейтралитета расчистили путь агрессии держав Оси. По этой же концепции Советский Союз играл самую активную, даже ведущую роль в противостоянии с агрессорами. Но находясь во «враждебном капиталистическом окружении», единственная в мире страна социализма, несмотря на все ее старания, так и не смогла повлиять на гибельные решения, принимаемые в столицах ведущих капиталистических держав.

    По распространенной западной историографической концепции, воспринятой в постсоветский период значительной частью отечественных историков, развязыванию Второй мировой войны во многом способствовала антикапиталистическая стратегия Советского Союза. Свое воплощение эта стратегия нашла в советско-германском пакте 23 августа 1939 г., ставшем, как считает, например, историк И.М. Семиряга, «решающим событием» кануна войны[788]. Схожую оценку пакту дает немецкий историк И. Фляйшхауэр, которая называет его «вехой» на пути германского вторжения в Польшу; следовательно, и развязывания мировой войны[789]. Ряд подобных суждений легко продолжить.

    Попробуем, критически используя как известные, так и новые документальные источники, включая архивные (отечественные и иностранные), разобраться, какое из этих концептуальных положений — о полной непричастности СССР к возникновению войны или о его определенной ответственности за нее — отвечает исторической истине.

    Обратимся сперва к официальным советским усилиям отгородиться от обвинений в развязывании мировой войны, впервые документированным в совместной англо-франко-американской публикации «Нацистско-советские отношения в 1939–1941 гг.»[790]. Из этой публикации, основанной на архивных материалах германского МИДа, следовало, что закулисные контакты СССР с нацистской Германией, завершившиеся подписанием пакта, и последующее советско-германское сотрудничество (от экономического до военно-политического) имели антизападную направленность. Отражая внешнеполитическую стратегию СССР, направленную на то, чтобы воспользоваться «межимпериалистическими» противоречиями в интересах дела мирового социализма.

    Советский ответ на эти обвинения был дан в брошюре «Фальсификаторы истории»[791], изданной массовым тиражом от лица Советского информационного бюро и призванной доказать антисоветскую направленность довоенной внешней политики стран Запада. Текст брошюры готовился в МИДе СССР, причем в работе над ней приняли участие, по некоторым свидетельствам, министр иностранных дел В.М. Молотов и его первый заместитель А.Я. Вышинский. Брошюра была отредактирована самим Сталиным и для вящей убедительности была названа им исторической справкой — чтобы придать брошюре большую «разящую силу»[792] О значении, которое придавалось брошюре, говорит факт ее публикации в газете «Правда»[793]. За границей брошюра выпускалась на средства советских посольств, однако итоги ее распространения оказались разочаровывающими[794].

    Этот по-своему уникальный пропагандистский документ начального периода «холодной войны» продолжил линию довоенной внешней политики СССР, далекой от проявления общности интересов и целей со странами демократического Запада.

    Вплоть до распада советской империи в подкрепление версии «Фальсификаторов истории» о происхождении войны периодически появлялись издания, включавшие как советские внешнеполитические документы, так и извлечения из западных официальных публикаций, а также трофейные немецкие архивные материалы[795]. Навязываемый авторами предисловий к этим изданиям вывод (далеко не всегда доказательный, несмотря на специально подобранные материалы) сводился к тому, что страны западной демократии вполне сознательно вели дело к тому, чтобы превратить Вторую мировую войну в общий «крестовый поход» против ненавистного им социалистического государства. Показательно, что со временем все определеннее утверждалось, что война нацистской Германии против Советского Союза была не чем иным, как прямым столкновением сил социализма и капитализма (из разряда предвиденных В.И. Лениным «ужасных столкновений» между ними). Отсюда стремление вычленить советско-германскую войну из контекста Второй мировой войны, придать ей — как Великой Отечественной войне Советского Союза — особый, не связанный с войнами между другими, капиталистическими странами, характер.

    В соответствии с установкой «Фальсификаторов истории» советско-германский пакт стал оцениваться в официозных изданиях: «Истории Коммунистической партии Советского Союза», двухтомной «Истории внешней политики СССР», многотомной «Истории Второй мировой войны» как оправданная советская акция с непосредственной целью сорвать образование общего антисоветского фронта капиталистических стран[796]. Так что классовый мотив оказывался с советской точки зрения определяющим для характеристики предвоенной политики капиталистических государств — как фашистских, так и демократических. Общей для них антисоветской политики.

    Но в таком случае следует признать, что классовый подход в еще большей степени был характерен для Советского Союза, внешнеполитические принципы которого зиждились на антагонизме двух систем как преобладающего начала международных отношений новейшего времени. Выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) 1937 г., во времена Большого террора, Сталин в очередной раз назвал враждебное капиталистическое окружение «основным фактом», определяющим международное положение СССР. Сталинская концепция «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране» в условиях и вопреки «враждебному капиталистическому окружению» предопределила приоритет внешнеполитических задач над внутренними. Другими словами, «именно внешнеполитический аспект является ключом к пониманию и объяснению всей системы политических взглядов Сталина»[797]. С этой точки зрения политика Советского Союза во Второй мировой войне заслуживает самого пристального внимания как наивысшее воплощение, вершина всей партийно-государственной деятельности Сталина.

    Весь период между двумя мировыми войнами заполнен противодействием Советского Союза неоднократным, как заявлялось на официальном уровне, попыткам организовать антисоветскую интервенцию. До прихода нацистов к власти в Германии главными инициаторами таких попыток назывались «империалистические» Англия и Франция, а из соседних стран «панская» Польша (которая рассматривалась как наиболее вероятный военный противник) и «боярская» Румыния.

    Политико-пропагандистский прием противопоставления двух систем применялся чрезвычайно широко для объяснения любых инициатив Запада в международном плане, которые преподносились советским людям как направленные своим острием против страны социализма. Как однажды выразился М.М. Литвинов, в среде советской правящей элиты рассуждали по формуле «без нас — следовательно против нас»[798]. Рождение Лиги Наций — исторически оправданного опыта создания международного механизма по предотвращению вооруженных конфликтов между государствами, переговоры о пакте Келлога — Бриана о запрещении войны в качестве орудия национальной политики, различные проекты экономической интеграции Европы (план А. Бриана) и многое другое — все рассматривалось под углом проявлений подготовки антисоветской интервенции[799].

    А появление фашизма расценивалось в Кремле как агония мирового капитализма, «как признак слабости буржуазии» (Сталин). Апофеозом такого подхода стало решение VI конгресса Коминтерна в 1928 г. о вступлении мира в решающую фазу борьбы — «класс против класса». Принятая конгрессом новая программа завершалась словами из «Манифеста Коммунистической партии» о том, что коммунисты «открыто заявляют», что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя[800].

    В 1930-е годы, что становилось очевидным для растущего числа современников, включая лидеров многих стран, на первый план выдвинулась общемировая угроза фашизма. В особенности его нацистской разновидности — со стороны гитлеровской Германии. Но марксистская мысль так и не нашла достойного выхода из классового лабиринта, куда она сама себя загнала, следуя ленинско-сталинским заветам. Мало что дали некоторые, по преимуществу тактические, шаги в виде продекларированного согласия Советского Союза на сотрудничество с другими странами по линии коллективной безопасности и коминтерновская политика Народного фронта против фашизма и войны.

    Р. Легволд, в прошлом возглавлявший Институт перспективных исследований СССР при Колумбийском университете (США), одну из причин неудачи политики коллективной безопасности видит в том, что Сталин (как и Ленин) не верил ни в возможность длительного и плодотворного сотрудничества между капиталистическими странами, ни тем более в эффективное сотрудничество между последними и Советским Союзом. В первом случае — ввиду остроты «межимпериалистических» противоречий, во втором — из-за антисоветской политики капиталистических стран[801] (для чего у них было, как показал VI конгресс Коминтерна, достаточно оснований).

    Некоторое доверие советским заверениям в приверженности коллективной безопасности придавала деятельность М.М. Литвинова, смещение которого в мае 1939 г. с поста народного комиссара иностранных дел СССР лишь доказало, что его именем и авторитетом сторонника идеи «неделимости мира» пользовались до поры до времени, скрывая подлинные цели сталинского руководства.

    Живя постоянными ожиданиями «новой империалистической войны», которая согласно сталинскому «Краткому курсу истории ВКП (б)» началась с середины 1930-х годов, и, следовательно, ожиданиями новых социалистических революций, Сталин и его ближайшее окружение оставались в плену укоренившихся представлений о том, что приоритетным для мира капитализма по-прежнему остается задача сокрушить советский коммуно-социализм.

    Еще одной попыткой образовать единый антисоветский фронт, по концепции «Фальсификаторов истории», и стал Мюнхен (сентябрь 1938 г.), в итоге которого, утверждалось в этой брошюре, дело шло к полной изоляции Советского Союза»[802].

    Далее эта концепция получает законченный вид. Весной и летом 1939 г., то есть «в самые драматические месяцы предвоенного периода», с приближением человечества «к невиданной военной катастрофе», Советский Союз оказался в полной международной изоляции. Оказался… «благодаря враждебной политике Англии и Франции». Хотя именно в эти «драматические месяцы» и именно эти две западные демократические страны вели с СССР переговоры о военно-политическом союзе с целью противодействия агрессии нацистской Германии, на сей раз нацеленной против Польши.

    Но дело в том, разъясняется в брошюре, что западные партнеры СССР по переговорам одновременно вынашивали коварный замысел: «двойной игрой» — затяжными переговорами с СССР и секретными переговорами с Германией «дать понять Гитлеру, что у СССР нет союзников, что СССР изолирован, что Гитлер может напасть на СССР, не рискуя встретиться с противодействием со стороны Англии и Франции». При этом последние опирались «на поддержку» в Соединенных Штатах. Только и оставалось Советскому Союзу, «при условии его полной изоляции», постараться сорвать этот «коварный замысел» любыми средствами. Так в самый последний момент пришлось пойти на соглашение с абсолютно чуждыми доселе немецкими фашистами, лишь бы избежать войны, продлить мир для советских людей. Раздел этого официального издания, откуда заимствованы приведенные положения, выразительно назван: «Изоляция Советского Союза. Советско-немецкий пакт о ненападении»[803]

    Отметим, что эти плохо согласуемые с фактами истории положения на десятилетия вперед определили концептуальные рамки советской историографии Второй мировой войны[804]. Хотя со временем в трудах советских историков все реже встречались прямые ссылки на «Фальсификаторов истории» (как не совсем корректные).

    Но было ли положение Советского Союза столь безнадежным, столь безвыходным, как это представляется по сей день некоторым, правда, сравнительно немногочисленным отечественным и зарубежным последователям концепции «Фальсификаторов истории»? Действительно ли он все более оказывался в международной изоляции?

    Сомнения возникнут у каждого, кто обратится к свидетельству непосредственного участника дипломатических переговоров как с Англией и Францией, так и Германией, В.П. Потемкина, в 1937–1940 гг. первого заместителя народного комиссара иностранных дел СССР. В последующем народного комиссара просвещения РСФСР и редактора третьего тома «Истории дипломатии» (первое издание), целиком посвященного дипломатической предыстории Второй мировой войны[805].

    В этом томе, опубликованном за три года до появления «Фальсификаторов истории», в главе по предвоенному 1939 году выделен параграф «Соперничество англо-французского блока и немецко-фашистской дипломатии из-за соглашения с СССР»[806]. Соперничество! Выходит, Советский Союз не только не был в «полной международной изоляции», а, наоборот, находился в выигрышной позиции, когда шла конкурентная борьба за то, чтобы заручиться его поддержкой. Ибо — так начинался параграф: «Для обоих лагерей исключительное значение приобретал вопрос, на чьей стороне в предстоящем столкновении окажется Советский Союз»[807].

    Одно это свидетельство наносит чувствительный удар по основному положению «Фальсификаторов истории». О том, что советско-германский пакт явился всего лишь ответной советской реакцией защиты против общих для капиталистических стран антисоветских замыслов, простиравшихся якобы столь далеко, что они собирались объединиться в антисоветском походе. Однако через несколько дней после заключения пакта, в начале сентября, нацистская Германия напала на Польшу, в защиту которой, в соответствии со своими обязательствами, выступили Англия и Франция. Отметим странную логику авторов брошюры: раз западным странам не удалось втянуть Советский Союз в войну с нацистской Германией, воевать пришлось им самим. Но вопрос войны или мира не решался и не решается подобным образом.

    В итоге получилось по «золотому правилу» дипломатии, как бы удачно (если не учитывать долгосрочные последствия пакта) реализованному Советским Союзом: двое дерутся, а третий радуется. Враждующие капиталистические группировки стран Запада и держав Оси схватились друг с другом, а социалистический Советский Союз оставался вне конфликта, намереваясь пожать плоды взаимного ослабления своих антагонистов. Официозный «Дипломатический словарь» (1960 г.) в качестве примера «использования противоречий между империалистами для обезвреживания их агрессивных замыслов» назвал внешнеполитическую стратегию и тактику СССР перед и в годы Второй мировой войны[808].

    Такому эгоистичному выбору способствовали геополитически выгодное евразийское положение страны и ее громадный потенциал, благодаря которым в прошлом Россия нередко выступала в роли «козырного туза во внутриевропейских конфликтах»[809]. Кроме того, обвиняя западные страны в стремлении спровоцировать конфликт СССР с Германией — «без видимых на то оснований», скажет Сталин на партийном съезде в марте 1939 г.[810], советское руководство тем самым заранее выдавало индульгенцию самому себе на любые антизападные акции. Классовый подход к международным явлениям служил оправданием для применения тех методов и инструментов внешней политики, которые, в сталинском понимании, отвечали интересам социализма.

    Однако вернемся к положению «Фальсификаторов истории» о том, что после Мюнхена дело шло к полной изоляции Советского Союза. К периоду до немецкой оккупации, в нарушение Мюнхенских соглашений, 15 марта 1939 г. Чехословакии, ставшей вторым (после Австрии) европейским государством, независимость которого растоптал Гитлер. Временные рамки послемюнхенского периода в Европе охватывают таким образом примерно шесть месяцев — с октября 1938 г. по середину марта 1939 г. По мнению такого авторитета исторической науки, как А. Тойнби, редактора многотомной серии «Обзор международных дел за 1939–1946 гг.», с многих точек зрения Вторая мировая война фактически началась с оккупации Чехословакии Германией и лишь формально с ее нападения на Польшу 1 сентября. Март 1939 г. Тойнби считал «поворотным моментом в истории»[811].

    Приняв столь определенную, не лишенную серьезных доводов оценку развития предвоенного политико-дипломатического кризиса в Европе, следует принять и другое. Согласиться с тем, что главный вектор событий уже определился, и оснований рассчитывать на кардинальные перемены в ситуации на Европейском континенте после этого не приходилось. Нечто существенное случилось до марта 1939 г.

    Советско-германский пакт не был импровизацией. СССР и Германия пришли к согласию не «в самый последний момент», как уверяла советская партийно-государственная пропаганда. Известный американский журналист и публицист Г. Солсбери, очевидец событий, вспоминает: ничто так не потрясло мир, как подготовленное втайне подписание советско-германского пакта 23 августа 1939 г. Однако, добавляет он, «очень быстро стали вспоминаться факты, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело»[812]. Присмотримся и мы повнимательнее к послемюнхенскому периоду, к политике СССР между октябрем 1938 г. и мартом 1939 г. и зададимся вопросом, не был ли в этот период предопределен выбор сторон, приведший к пакту? Не были ли такие факты, которые бы явно свидетельствовали, к чему шло дело?

    Такие факты были. И не один и не два. Факты разительные. Пожалуй, самым знаковым из них стала завершившаяся за десять дней до злополучной Мюнхенской конференции Англии, Франции, Германии и Италии 29–30 сентября 1938 г. публикация «Правдой» новейшей коммунистической Библии — «Краткого курса истории ВКП (б)»[813]. Газета печатала ежедневно по одной главе книги, а ее последняя глава, подводившая изложение к текущему международному моменту, появилась 19 сентября. Книга, говорилось в принятом по инициативе Сталина[814] постановлении ЦК ВКП (б) после ее выхода в свет отдельным изданием, содержала «установки марксизма-ленинизма»[815]. Считалось, что «установки» эти исходили от самого Сталина, чей стиль мышления и слога легко угадывался во многих местах книги[816]. В том числе в международном разделе ее последней главы, положения которой предвосхитили, вплоть до текстуальных совпадений, его доклад на съезде ВКП (б) 10 марта 1939 г. Не прервись после смерти Сталина публикация его Сочинений, возможно, мы бы увидели включенным «Краткий курс истории ВКП (б)» в 15-й том[817].

    В последней главе книги, ее международном разделе[818], посвященном событиям — и это обстоятельство следует подчеркнуть вновь — до «мюнхенского антисоветского сговора» (годам с 1935 по 1937), позиция СССР однозначно, без оговорок, противопоставлялась как антикоминтерновскому блоку Германии, Италии и Японии, так и странам демократического Запада — Англии, Франции и США. Перемены в мире в результате итальянского захвата Абиссинии, итало-германской интервенции против республиканской Испании, захвата Австрии и японского нападения на Китай трактовались как начало «второй империалистической войны», идущей на громадном пространстве от Гибралтара до Шанхая и охватившей более полмиллиарда населения (положение, повторенное Сталиным в докладе на партийном съезде). Разъяснялось, что война, развязываемая агрессорами — Германией, Италией и Японией, «собственно и направлена» против интересов Англии, Франции и США, именовавшихся «так называемыми демократическими государствами».

    Отдельный абзац международного раздела посвящен аншлюсу Австрии в марте 1938 г. (хотя хронологические рамки раздела ограничивались 1935–1937 гг.), который оценивается как ее «насильственное присоединение» к Германии, вскрывающее стремление фашистской Германии «занять господствующее положение в Западной Европе». Следовательно, «это был удар, прежде всего, по интересам Франции и Англии».

    Таким образом, у Сталина достаточно рано сформировалось убеждение (подкрепляемое ходом событий), что острие фашистской агрессии обращено не на Восток, а на Запад.

    Говорилось и о том, что начавшаяся война «не может не быть серьезнейшей опасностью для всех народов и, в первую очередь, для СССР»; однако в качестве вывода следовало указание на меры по укреплению собственно советских международных позиций. С упором на «дальнейшее усиление» оборонного потенциала Советского Союза. Перечислялись и его внешнеполитические акции: вступление в Лигу Наций, «несмотря на ее слабость» (сентябрь 1934 г.); заключение договоров о взаимной помощи с Францией и Чехословакией (май 1935 г.), а также с Монгольской Народной Республикой (март 1936 г.); договор о взаимном ненападении с Китаем (август 1937 г.).

    В международном разделе отсутствовали какие-либо ссылки как на коллективную безопасность, так и на политику Народного фронта против фашизма и войны. Наглядное подтверждение тому, что сталинское руководство не видело особой разницы между фашистскими и нефашистскими странами. Отсюда характеристика начавшейся войны как «империалистической», указание на ее направленность против западных стран. (Выходит, Сталин намного раньше А. Тойнби пришел к выводу о переломном значении происходящих событий в Европе и за ее пределами.)

    Непосредственную вину за войну «Краткий курс истории ВКП (б)» все же возлагал на силы фашизма: слова «фашизм», «фашистский» повторялись в международном разделе в различных сочетаниях до полутора десятка раз. В то же время книга закрепила наметившуюся в советской пропаганде тенденцию распространения ответственности за «империалистическую войну» не только на агрессивных фашистских агрессоров, но и на неагрессивные капиталистические страны Запада (иначе Сталин не называл бы войну «империалистической», то есть несправедливой с обеих сторон). Проявилось это в осуждении политики западных стран за «однобокий характер войны» — за их нежелание оказать вооруженное сопротивление агрессорам. Сталинская критика отражала разочарование продолжающимся отступлением перед агрессорами Англии и Франции, их пассивностью, разочарование, так сказать, слабыми темпами «второй империалистической войны». Война «не стала еще всеобщей, мировой», скажет Сталин на партийном съезде в марте следующего года.

    Страны Запада, повторно характеризуемые «демократическими» (в кавычках), обвинялись в том, что они больше боятся рабочего движения в Европе и национально-освободительного движения в Азии, чем фашизма; более того, опираются на него в борьбе против мирового революционного движения, а значит и СССР — «базы и инструмента» мировой революции. На партийном съезде, развивая эту мысль, Сталин обвинит западные страны в поощрении агрессии против СССР.

    Дальше — больше. Под прицелом Сталина оказались находившиеся у власти в Англии консерваторы — предмет его постоянной озабоченности. Их политика, критике которой Сталин посвятил отдельный абзац, напомнила ему политику либерально-монархических буржуа в русской революции, вступивших в сговор с царем из-за страха перед собственным народом. Следовало многозначительное заключение: «Как известно, либерально-монархическая буржуазия России жестоко поплатилась за такую двойственную игру. Надо полагать, что правящие круги Англии и их друзья во Франции и США тоже получат свое историческое возмездие».

    Этот абзац международного раздела последней главы «Краткого курса истории ВКП (б)», как показывает изучение материалов его архивного фонда, Сталин собственноручно вписал в готовый текст в самый последний момент[819]. Вероятно, в первых числах сентября 1938 г., когда работа над «Кратким курсом истории ВКП (б)» была завершена. Любопытно, что до этой правки обещание «исторического возмездия» распространялось только на Англию, без упоминания Франции и США[820].

    Угрозу по адресу стран Запада Сталин повторил в марте 1939 г., предрекая их политике «серьезный провал». Сталин, пишет автор апологетического художественного произведения о нем, «любил доводить мысли до логического конца»[821]. Верно: советскому вождю нельзя отказать в последовательности и целенаправленности в словах и делах.

    Логика «исторического возмездия», основанная на аналогии между революционным 1917 годом в России и предвоенными тридцатыми годами, ясно указывает на то, кому Сталин отводил роль исполнителя приговора истории Англии и всему буржуазному Западу. Конечно, «ударной бригаде пролетариев всех стран» — Советскому Союзу, призванному, по Сталину, «бороться… за победу социализма во всех странах»[822]. М. Джилас из приватных бесед со Сталиным в годы войны вынес впечатление об убежденности последнего в том, что он вершит суд истории[823].

    В дни, когда в Мюнхене главы Англии, Франции, Германии и Италии решали судьбу чешских Судетов, в Москве при активном участии Сталина с 28 сентября по 1 октября проходило закрытое совещание пропагандистов и работников идеологических учреждений партии, созванное по случаю выхода в свет «Краткого курса истории ВКП (б)». В последний день совещания с пространной речью выступил Сталин[824], откровенность которого в вопросах войны и мира граничила с цинизмом.

    «Задача» новой истории партии, заявил он, в том, чтобы освободить «наше руководство от упрощенства в теоретических вопросах, от опошления некоторых отдельных положений, от вульгаризации». Сталин назвал неправильным, когда «часто изображают позицию большевиков по вопросу о войне как позицию оборонческую только, пацифистскую».

    Большевики не просто пацифисты, разъяснял он, «которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать. Они вовсе не против наступления, не против всякой войны. То, что мы сейчас кричим об обороне — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: «с волками живешь, по-волчьи приходится выть». (Смех.) Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить. Сказали бы дураки»[825].

    На следующий день «Правда» в передовой статье «Теория, преобразующая мир» повторила сталинское положение о враждебном капиталистическом окружении, «устоять» против которого и «победить» которое можно лишь, укрепляя «мощь советского государства»[826]. Еще через несколько дней газета в подвальной статье «Два рода войн» (автор М. Баскин) заявила: «…мы ни в коем случае не уподобляемся буржуазным и мелкобуржуазным пацифистам, вздыхающим о мире и ограничивающимся пропагандой мира»[827].

    Сталинское указание, публичное или тайное, письменное или устное (тайных и устных указаний было намного больше, отсюда многие затруднения исследователей в их стремлении докопаться до сути механизма принятия внешнеполитических решений) тут же становилось руководством к действию. В начале ноября В.М. Молотов, выступая с докладом об очередной годовщине Октябрьской революции, построил его международную часть целиком и полностью на сталинских положениях из «Краткого курса истории ВКП (б)». Поскольку в них давалось, говорил он, «марксистское объяснение» переменам в мире, а значит, по этим положениям только и можно «судить о внешней политике Советского Союза и всех международных событиях последнего времени»[828].

    Таким образом, «многодневные» обсуждения в Кремле итогов Мюнхена[829] практически не повлияли на советскую стратегию в международных делах. Из юбилейного доклада В.М. Молотова следовало, что сталинское руководство не пересмотрело позицию противопоставления СССР не только фашистским агрессорам, но и демократическому Западу (который, признавал Сталин, был, «конечно», сильнее агрессоров), полагаясь на свою вне- и надблоковую политику. Как видно, оно вовсе не опасалось международной изоляции в итоге Мюнхена, настаивая на неизменности своего подхода к внешнеполитическим проблемам под углом классовой биполярности мира («две системы»). Подхода, наиболее отчетливо проявившегося в эру «холодной войны» и в конце концов приведшего Советский Союз к историческому крушению[830].

    Вплоть до сталинского заявления о том, что «если бы не было Мюнхена, то не было бы и пакта о ненападении с гитлеровской Германией» (высказанного в беседе с Ф. Рузвельтом в Ялте в 1945 г. и развитого в «Фальсификаторах истории»)[831], советская критика мюнхенских соглашений шла преимущественно по линии опровержения заявлений их участников о спасении мира в Европе. В упомянутом докладе В.М. Молотова Мюнхен был назван «сговором», который «отнюдь не ослабил опасности разжигания второй империалистической войны, а, напротив, подлил масла в огонь»[832].

    Советская печать, откликнувшаяся на Мюнхен как на «удар по делу мира», в своих комментариях использовала критические материалы иностранной прессы. Уже 2 октября «Правда» писала о том, что печать США «совершенно открыто» критикует мюнхенское соглашение. На следующий день она поместила отклики зарубежных газет под заголовком «Мировая печать разоблачает мюнхенское соглашение». Еще через день газета писала, что «английская общественность против политики Чемберлена». Участникам конференции в Мюнхене «Правда» противопоставляла советскую страну, «международный авторитет которой еще более возрос». Безымянный обозреватель центральной партийной газеты писал, что Мюнхенское соглашение ведет к дальнейшему развертыванию агрессии, приближая «сроки новых конфликтов, новых военных столкновений», не выразив однако никакой тревоги по поводу возможных последствий для СССР[833]. Наоборот, газета изо дня в день печатала сообщения о том, что агрессия Германии и Италии направлена (как и предвидел Сталин) против стран Запада. Лишь позже, в речи 10 марта 1939 г., Сталин выскажет догадку, что «немцам отдали районы Чехословакии, как цену за обязательства начать войну с Советским Союзом…»[834] Еще позже, когда понадобились аргументы для оправдания пакта с нацистами, сталинская «догадка» переросла в открытое обвинение западных стран в том, что они намеренно провоцировали вооруженный советско-германский конфликт.

    С другой стороны, пропагандистские усилия были направлены на то, чтобы защититься от обвинений в том, что своей позицией в вопросе помощи Чехословакии СССР вынудил западные страны уступить требованиям Гитлера. В юбилейном докладе В.М. Молотов особо остановился на этих обвинениях, отвергнув «жульнические попытки» изобразить советскую позицию в чехословацком вопросе как «уклончивую и неопределенную», что, по выражению главы советского правительства, «не удалось и очень ловким людям»[835]. Но обвинения не прекращались, о чем свидетельствует дипломатическая переписка между НКИД СССР и советскими полпредами (послами) в западных столицах[836].

    Предвидя такие обвинения, ТАСС дважды в самом начале октября выступил с опровержением того, что СССР имел какое-либо отношение к конференции в Мюнхене и ее решениям[837]. С передовой статьей о «непричастности» Советского Союза выступила «Правда»[838]. Подлинное значение «позорных» сентябрьских дней 1938 г. центральный партийный журнал «Большевик» в статье, написанной по поручению Сталина[839], видел в международном заговоре буржуазии, характеризуя проявления этого заговора определениями: «воровская диверсия», «прямая провокация, направленная против СССР, против рабочего класса, против демократии»[840].

    Однако «заговор реакционной буржуазии был сорван». На Ассамблее Лиги Наций было оглашено заявление Советского Союза, проявившего «непоколебимую решимость защищать мир и демократию против разбойников фашизма»[841]. Другими словами, антисоветский сговор (если он действительно имел место) оказался «сорванным» в самом начале.

    Тем не менее на партийном съезде в марте 1939 г. Сталин вернулся к теме антисоветской направленности Мюнхена. Она оказалась в пропагандистском плане столь плодотворной, что Мюнхеном он стал оправдывать и свою антизападную политику, и советско-германский пакт. А по окончании мировой войны мюнхенская сделка за счет Чехословакии будет названа важнейшим звеном в предвоенной политике Англии и Франции, «преследовавшей цель направить гитлеровскую агрессию против Советского Союза»[842]. Разоблачение мюнхенского «антисоветского сговора» стало своеобразной антизападной политико-пропагандистской находкой в развернувшейся «холодной войне».

    Однако вряд ли стоит преувеличивать антисоветскую направленность Мюнхена, этой попытки реанимации «пакта четырех» 1933 г. (так и не вступившего в силу). В свое время, сразу после Мюнхена, советская пропаганда, напомним, делала упор на совершенно другое. В печати появились многочисленные сообщения о том, что взоры агрессивно настроенных Германии и Италии, как и до Мюнхена, обращены прежде всего на Запад, против Англии и Франции и их колоний. Вот заголовки некоторых сообщений «Правды» за первую половину октября 1938 г.: Германские притязания на Эльзас-Лотарингию. Гитлер требует колоний. Гитлеровское проникновение в Африку. Германия прокладывает путь в Индию. Германские происки на Балканах. Тревога в Англии и США. Угрозы Гитлера по адресу Франции и Англии. Колониальные притязания Германии и Италии. Итальянские фашисты шантажируют Францию. Итальянские фашисты угрожают Англии и Франции[843].

    В беседах с дипломатическими представителями Франции в Москве в октябре — ноябре 1938 г., говоря о последствиях ослабления позиций западных стран в итоге Мюнхена, М.М. Литвинов прогнозировал развитие германской агрессии против них как менее рискованное для Гитлера[844].

    Газетные заголовки «Правды» в общем и целом отражали европейские и мировые реалии, доказывая обоснованность мысли, к которой давно склонялся Сталин, а именно: что германская агрессия будет развиваться в первую очередь в западном направлении, в частности против Франции. Об этом можно судить, к примеру, по сталинской правке рукописи статьи маршала М.Н. Тухачевского «Военные планы нынешней Германии», опубликованной задолго до Мюнхена[845].

    Правя статью, Сталин оставил выделенную курсивом известную цитату из книги Гитлера «Mein Kampf» («Моя борьба») о сознательном отказе от вечного движения германцев «на юг и запад Европы» и переходе к политике территориального завоевания на востоке. И акцент статьи на антисоветские планы Гитлера сохранился. В то же время Сталин внес правки с определенной смысловой нагрузкой. В одном месте: «Гитлер усыпляет Францию…», в другом — фразу «империалистические планы Гитлера имеют не только антисоветское острие» дополнил следующим образом: «Это острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)»[846].

    Из анализа идей Сталина о международном развитии, обнародованных в сентябре 1938 г. в «Кратком курсе истории ВКП (б)» и развитых им в речи на съезде партии в марте 1939 г., можно предположить, что он уже пришел к мысли подстегнуть события в желательном для него направлении. В каком именно? На это ясно указывали сообщения в «Правде» на международную тематику, из которых вытекал естественный вывод о приближающемся всеобщем вооруженном конфликте.

    Решение напрашивалось. Шла «вторая империалистическая война», неизбежная по сталинской теории «общего кризиса капитализма». Проблема, следовательно, сводилась к тому, чтобы поспособствовать ее перерастанию в войну — всеобщую, мировую. Сталина вдохновляли социальные последствия мировой войны 1914–1918 гг., названной в «Кратком курсе истории ВКП (б)» «величайшим переломом в жизни народов, в жизни международного рабочего класса»[847]. Вдохновляли последствия войны, на фоне которой и во многом благодаря которой был низвергнут капитализм в громадной России. «Большевик» в упомянутой выше статье (февраль 1939 г.) писал о таких ожиданиях: «Фронт второй империалистической войны все расширяется. В нее втягиваются один народ за другим. Человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию»[848].

    К мысли подстегнуть события в желательном для себя направлении, как можно предположить, пришел и Гитлер. Судить об этом можно по его выступлению накануне подписания советско-германского пакта на совещании командующих всеми видами вооруженных сил Германии. По заявлению Гитлера, с тех пор, как осенью 1938 г. он понял, что ни Япония, ни Италия не готовы последовать за Германией (что подтвердилось с началом мировой войны), он решил «быть заодно со Сталиным». С лидером, равным ему, Гитлеру, в способности предвидеть будущее. Что не помешало признанию, сделанному Гитлером тогда же, что после изоляции и разгрома Польши ее судьбу в дальнейшем предстоит разделить и Советскому Союзу[849].

    Но можно ли такое развитие на Европейском континенте датировать осенью 1938 г., связав его с Мюнхеном как отправной точкой? Из множества документов, подтверждающих наличие такой тенденции в европейском и мировом развитии, рассмотрим некогда секретный документ из Национального архива США под, на первый взгляд, амбициозным названием «Подлинное толкование Мюнхена»[850].

    Из сопроводительного письма, направленного главой американской фирмы Alfred Kohlberg, Inc. советнику государственного департамента США С. Хорнбеку в начале 1939 г.[851], мы узнаем, что документ был составлен им для ориентации в коммерческих делах. А. Колберг писал, что его фирма связана с текстильным бизнесом в Китае, включая оккупированную японцами часть, а также в Англии, Швейцарии и Персии. Документ основывается на конфиденциальных данных, полученных от партнеров фирмы, главным образом из китайских источников, с оговоркой, что за их достоверность глава фирмы не может ручаться.

    Согласно этому документу, в 1934 или в начале 1935 г. советское правительство осознало, что оно охвачено плотным кольцом союзнического договора между Германией и Польшей с запада и Японией с востока. Ставшая русским известной информация убедила их, что представители японской, немецкой и польской армий проводят консультации с намерением осуществить совместное нападение на Россию и что дипломаты указанных трех стран договорились о частичном или полном разделе России в случае успеха нападения. Обладание такой информацией привело к коренному пересмотру своей политики русским правительством, результатом чего стал прежде всего союз с Францией и договоренность с ней о совместной поддержке Чехословакии. За этим последовал пересмотр Советами в 1935–1936 гг. всей их мировой политики, сказавшийся на их пропагандистской поддержке некоторых западных демократий.

    Тем временем эволюция Народного фронта во Франции и его полный провал в сочетании с пониманием Сталиным и новыми правителями России (как и частью германского министерства иностранных дел и многими лидерами нацистской партии), что и немецкий, и русский эксперименты с тоталитаризмом сходны почти во всех отношениях, заставили русских переоценить ситуацию, имея в виду возможность отказа от союза с Францией и поисков соглашения с Германией. Величайшим препятствием этому является сам Гитлер, который все еще считает, что немецкое национал-социалистское движение является основным противником коммунизма, а в России главная помеха союзу с Германией коренится в умах старых большевиков, в свою очередь, рассматривающих фашистское движение в качестве главного врага коммунизма. Чтобы добиться союза [с Россией], потребовалось убедить Гитлера в том, что это было бы в лучших интересах Германии, а затем убедить в необходимости союза [с Германией] старых большевиков или избавиться от них. В России этого удалось достичь в основном процессом ликвидации, в частности командного состава Красной Армии, все планы которой строились на том, что Германия и есть враг номер один.

    В начале лета 1938 г. этот процесс ликвидации был почти завершен, когда известие о грядущем германо-японо-русском союзе просочилось из высших кругов и достигло маршала Блюхера, главнокомандующего русской армией в Сибири. Будучи решительным противником подобного союза (как и все высшее армейское командование России), Блюхер взял на себя ответственность за то, чтобы сорвать его заключение, инициировав атаку против Японии в конце июня — начале июля в районе сопки Чангкуфенг [Заозерная] на стыке границ Кореи, Маньчжурии и Сибири. За несколько дней это нападение вылилось в самую настоящую малую войну и завершилось захватом русскими сопки после почти полного уничтожения целой японской дивизии. [Но] вместо того, чтобы сорвать переговоры между Германией и Японией, она привела к скорому достижению соглашения между ними и смещению Блюхера со своего поста. Такое развитие событий в июле и августе побудило Гитлера немедленно ударить по Чехословакии.

    Слухи об этом союзе достигли правительств Франции и Англии, и французский министр иностранных дел Бонне в начале сентября был послан в Женеву для встречи с русским министром иностранных дел Литвиновым. В ходе беседы Литвинов отрицал существование союза с Германией и Японией, но был столь уклончив в ответ на требование Бонне принять на себя твердое обязательство на случай нападения Германии на Чехословакию, что французской министр иностранных дел пришел к убеждению, что слухи о германо-русском союзе верны. Когда эти новости дошли до британского правительства, англичане и французы были настолько расстроены потерей своего русского союзника, что решили, что Чемберлен должен немедленно навестишь Гитлера с тем, чтобы добиться максимально приемлемых условий, пока Франция и Англия либо смогут подготовиться к тому, чтобы самим, без русской помощи, встретить германский удар, либо выиграть время, чтобы вновь привлечь Россию к союзу с Францией.

    В своей политике Франция всегда полагалась на то, что в случае войны русская армия отвлечет на Восточный фронт большую часть германской армии, а британский флот перережет пути снабжения Германии с Запада. Потеря России означала, что Франции придется столкнуться со всей мощью германской армии и что блокада британским флотом Германии окажется частично неэффективной, если она сможет черпать из России нефть и зерно.

    На востоке Россия пошла на то, чтобы прекратить оказание помощи Китаю и с лета 1938 г. действительно прекратила поставки туда продовольствия, самолетов, летчиков, танков, орудий и военного снаряжения. Япония со своей стороны согласилась прекратить продвижение вглубь Монголии и попытки зайти во фланг русской армии в Сибири захватами во Внутренней и Внешней Монголии.

    Поэтому во время противостояния Чемберлена с Гитлером в Берхтесгадене [Бавария] все козыри оказались в руках Гитлера. Чемберлен не мог в то время пойти ни на риск войны из-за Чехословакии, которая без поддержки России была бы быстро смята, ни на риск войны на Западе; оттянув же войну на год или два, Англия и Франция смогли бы повысить свою боеготовность и, возможно, снова вовлечь в союз Россию. Гитлер знал, что Чемберлен не мог и не хотел воевать; и когда Гитлер говорил, что был удивлен собственной умеренностью, он говорил правду.

    Учитывая яростную взаимную пропаганду, которую вели Россия и Германия друг против друга в последние несколько лет, немедленное объявление русско-германского союза было невозможно. Необходимо было прежде всего изменить общественное мнение и в Германии, и в России. Такой процесс изменения общественного мнения происходит с сентября прошлого года в обеих странах посредством ограничения взаимной контрпропаганды и постепенным переключением нападок на Францию и Англию. Проявлением этой политики в самой России были ожесточенные атаки на Линдберга, Чемберлена, на так называемую клайвлендскую клику и т. п. А в Германии то же самое наблюдалось в отношении Англии, Франции и Соединенных Штатов. Ожидается, что действие этой пропагандистской машины отвлечет внимание от бывшего заклятого врага и будет перенесено соответственно на новых врагов, причем эта линия была поддержана итальянской пропагандой, которая начинает придерживаться того же. Коммунисты в западноевропейских странах и Соединенных Штатах также получили указания от русских ослабить критику Германии и Италии, перенеся свои атаки на нынешних глав правительств Франции и Англии.

    Следующими ходами на международной шахматной доске могут стать нападения Германии, Японии и Италии на Британскую и Французскую империи, хотя перед этим объектом германской политики могут стать Балканы, чтобы открыть путь в Россию через Румынию.

    Польша, которая ожидала заполучить часть России как плату за соглашение с Германией, должна будет получить компенсацию за счет британских и французских колоний в Африке. Япония, вместо ожидавшихся захватов в Сибири, должна получить Гонконг, Индо-Китай и Британскую Малайзию, тогда как раздел британских и французских колоний в Африке в результате германо-итальянских побед в Европе еще ждет своего решения. Планы Германии предусматривают сдачу ей целиком британского флота по окончании ожидаемой войны в Европе. Такая же судьба уготовлена французскому флоту, который в конце войны должен быть сдан Италии как единое целое, что будет означать переход морской мощи от британской и французской империй к германской и итальянской империям, которые нуждаются в этих флотах, если они хотят сохранить завоеванные в результате войны колонии.

    Конечно, все эти планы тоталитарных государств построены на ожидаемой германской победе. В случае победы как Германия, так и Италия надеются продолжить экспансию в Южной Америке, что станет возможной в случае их контроля над британским и французским флотами и сотрудничества с японским флотом. [Конец документа.]

    Аналитическая канва документа подкупает логикой изложения, в целом адекватно отражая ход и последствия международных событий в 1930-е годы. Тем интереснее провести тестирование некоторых ключевых пунктов документа с привлечением дополнительных материалов, включая архивные.

    Вначале общие соображения.

    Первое. Отчетливо прослеживается линия размежевания между агрессивными Германией, Японией и Италией, с одной стороны, и противостоящими им странами, прежде всего Англией и Францией как ближайшими объектами агрессии, с другой. С возникновением глобальной, общемировой угрозы со стороны фактически сформировавшегося блока держав Оси, по логике вещей, не могли не считаться все страны, и не в последнюю очередь Советский Союз.

    Второе. Вопреки концепции «Фальсификаторов истории» о международной изоляции СССР, он уж никак не был обойден вниманием ни со стороны агрессоров, ни их потенциальных жертв, занимая в анализе международного развития центральное место. В документе нет и намека на возможность его изоляции ни до, ни после Мюнхена; наоборот, каждая из сторон проявляла особую заинтересованность в позиции СССР в назревающем всеобщем конфликте.

    Третье. Чрезвычайно важен подчеркиваемый в документе факт: интерес к советской позиции со стороны агрессоров определялся их захватническими планами, то есть изначально нес в себе угрозу для Советского Союза, тогда как западные страны, находясь в положении обороняющихся, хотели бы видеть в нем союзника. Подходы диаметрально противоположные, и они существенно не менялись в дальнейшем.

    О некоторых наиболее существенных положениях документа.

    Сталинский Советский Союз, констатируется в документе, в отличие от рано определившихся принципиальных позиций враждующих капиталистических коалиций, «маневрировал между Гитлером и Западом» (что не осталось не замеченным наблюдательными дипломатами)[852]. На рубеже 1936–1937 гг., разуверившись в выгодах партнерства с демократиями Запада (что отчетливо сказалось в вопросе помощи Испанской республике), он стал явно склоняться к тому, чтобы найти «модус вивенди» с агрессорами. Примени автор документа критерий классовости к политике СССР, ему не составило бы труда понять, что советские «маневры» между двумя группировками европейских держав были не более чем политико-дипломатической тактикой, продиктованной преходящими обстоятельствами. А вот верно подмеченное стремление оставаться вне обоих блоков, проводить сепаратную политику, было выражением его общей антикапиталистической стратегии.

    Что, разумеется, не исключало, а предполагало в рамках этой стратегии тактические маневры между двумя блоками капиталистических государств. Они имели место трижды: в 1933–1934, 1935–1937 и 1938–1941 гг. Период, когда, казалось, советская позиция более или менее определилась, ограничился практически одним 1935 годом — с заключением в мае советско-французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи.

    Другое важное положение документа, связанное с только что рассмотренным, — о том, что в Мюнхене английскому премьеру Н. Чемберлену пришлось считаться с тем, что Запад не только не мог рассчитывать на помощь СССР, но вынужден был учитывать признаки его сдвига в сторону Германии. По официальной же советской версии Советский Союз стоял за самый решительный отпор домогательствам Гитлера в отношении Чехословакии, вплоть до вооруженного. Даже и в том случае, утверждалось в официозной «Истории внешней политики СССР»[853], если Франция откажется от своих военных обязательств перед Чехословакией и СССР.

    Давно опубликован текст телеграммы, направленной от имени правительства СССР президенту Чехословакии Э. Бенешу в ответ на запрос последнего о советской позиции. Она содержала, как теперь известно из так называемой «особой папки» (наивысший гриф секретности), принятые на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) 20 сентября 1938 г. пункты с подтверждением советской готовности оказать «немедленную и действенную помощь» Чехословакии как по условиям советско-французского договора, так и по обязательствам СССР как члена Лиги Наций на основании статей 16 и 17 ее Устава. Но — при одном из двух условий: «если Франция останется ей [Чехословакии] верной и также окажет помощь» или если Чехословакия обратится за помощью в Совет Лиги Наций[854].

    «Принципиальность» Политбюро в вопросе оказания помощи Чехословакии может быть оценена по достоинству лишь при ее сопоставлении с появившейся за день до этого в «Правде» сталинской оценкой международного положения (в международном разделе последней главы «Краткого курса истории ВКП (б)». Напомним, что оно характеризовалось как фактическое начало второй империалистической войны, развязанной фашистскими агрессорами при пособничестве так называемых демократических стран Запада, которые, как подчеркивалось, больше боятся революционного движения, чем фашизма. Ни о каком определенном внешнеполитическом выборе в пользу той или иной группы государств, фашистских или нефашистских, и речи не было.

    Никакого пересмотра советской политики решение Политбюро от 20 сентября не означало. Оно лишь подтверждало советские обязательства по советско-чехословацкому и советско-французскому договорам от 1935 г., которые формально оставались в силе. К тому же риск войны был невелик, поскольку Сталин (как он только что показал своим анализом международного положения в «Правде» от 19 сентября) не верил, что Франция, а вслед за ней и Англия покончат с «однобоким» характером войны и решатся на вооруженное столкновение с Германией.

    Для Сталина ситуация в Европе вполне прояснилась. С его точки зрения проблема сводилась к тому, чтобы так или иначе вынудить западные страны занять наконец твердую антигерманскую позицию. Это отчетливо прослеживается по документам, опубликованным еще в 1977 г. в 21-м томе известной серии «Документы внешней политики СССР».

    В самом начале сентября 1938 г. народный комиссар иностранных дел СССР М.М. Литвинов дал недвусмысленный ответ на запрос французского поверенного в делах в СССР Ж. Пайяра (сделанный по поручению министерства иностранных дел Франции), на какую помощь со стороны СССР может рассчитывать Чехословакия. Ответ был таков: Франция обязана помогать Чехословакии независимо от советской позиции, «в то время как наша помощь обусловлена французской…». И чтобы проверить искренность партнера по договору, М.М. Литвинов предложил созвать совещание представителей советской, французской и чехословацкой армий[855]. 8 сентября заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин, принимая английского посла в Москве виконта Чилстона, вновь заявил, что Советский Союз не обязан вмешаться, пока Франция не выступит активно в поддержку Чехословакии. Из беседы посол вынес впечатление, что Потемкин не верил в наличие у Франции политической воли на «быстрый и решительный шаг»[856].

    Ничего не дала и упоминаемая в документе «Подлинное толкование Мюнхена» встреча в Женеве М.М. Литвинова с французским министром иностранных дел Ж. Бонне. Сообщив об отказе англичан принять советское предложение о созыве совещания Англии, Франции и СССР и их совместном заявлении (в попытке добиться большего, чем франко-советский договор)[857], Бонне «разводил руками, что, мол, ничего сделать нельзя. Никаких предложений он не делал, и я также был сдержан», телеграфировал в Москву Литвинов[858].

    Принимая решение 20 сентября о готовности оказать Чехословакии «немедленную и действенную помощь», при условии выполнения Францией своих обязательств, Политбюро, как уже указывалось, мало чем рисковало. Сомнений в том, что западные страны скорее уступят требованию Германии передать ей Судетскую область (с преобладающим немецким населением), чем согласятся на сотрудничество со Сталиным, не оставалось. Недоверие Запада к Советскому Союзу и его военным возможностям усилилось в связи со сталинским Большим террором, который повлек за собой уничтожение многих представителей командного состава Красной Армии, в особенности высшего. Нарком обороны К.Е. Ворошилов докладывал на Военном совете, что из армии «вычистили» более четырех десятков тысяч человек[859]. «Сталин и его подручные буквально утонули в репрессивных делах», пишет отечественный автор, комментируя факт принятия только за один 1938 г. шести постановлений ЦК ВКП (б) по репрессивным делам[860]. Всего за два года было арестовано 1372392 человек, из них 681692 расстреляно[861]. Это была одна из веских причин, по которой советские заверения о готовности оказать вооруженную помощь Чехословакии воспринимались на Западе более чем скептически.

    Заслуживают внимания и такие факты.

    21 сентября, выступая на пленарном заседании Ассамблеи Лиги Наций, М.М. Литвинов (имея в виду советскую телеграмму Э. Бенешу) заявил, что его правительство «дало совершенно ясный и положительный ответ» на запрос Чехословакии[862]. Однако 23 сентября Литвинов в срочной («вне очереди») телеграмме из Женевы предупреждал, что «нужны более убедительные доказательства», чтобы остановить далеко зашедшего Гитлера. Полагая неизбежным советское вовлечение в европейскую войну, для предотвращения которой он считал необходимым «сделать все», Литвинов предлагал объявить хотя бы частичную мобилизацию и провести в прессе «такую кампанию, что заставило бы Гитлера и Бека (министра иностранных дел Польши, которая присоединилась к Германии и Венгрии в территориальных требованиях к Чехословакии. — Д. Я.) поверить в возможность большой войны с нашим участием… Необходимо действовать быстро»[863].

    В тот же день от М.М. Литвинова была получена еще одна телеграмма, начинавшаяся словами: «Немедленно вручить и послать в Кремль». В ней говорилось о беседе Литвинова в присутствии советского полпреда в Лондоне И.М. Майского с английскими делегатами в Лиге Наций, действовавшими по поручению своего правительства. Англичан, говоривших о том, что «можно ожидать срыва переговоров» Чемберлена с Гитлером, интересовала советская позиция в случае, если Англия и Франция будут поставлены перед необходимостью «принять солидные меры». Не получив от собеседников никакой информации о ходе переговоров Чемберлена с Гитлером, Литвинов ограничился заявлением, что «мы, во всяком случае, раньше Франции выступать не будем, в особенности после того, что произошло за последние дни»[864].

    Когда поступило сообщение о мероприятиях французского военного командования, советская сторона также объявила о принятии некоторых предупредительных военных мер[865]. Однако стоит отметить, что в начале октября германское посольство в Москве дважды сообщало в Берлин о том, что «в критические дни» в Советском Союзе, в отличие от некоторых других стран, не было замечено каких-либо мобилизационных приготовлений по линии советских обязательств о помощи Чехословакии[866].

    30 сентября Э. Бенеш вновь обратился к СССР, прося «как можно скорее» сообщить о его отношении к выбору, перед которым стояла его страна: бороться или капитулировать[867]. И хотя вскоре из Праги поступила вторая телеграмма о том, что президент Чехословакии больше не настаивает на советском ответе, так как его правительство приняло решение согласиться с мюнхенским приговором[868], в Москве забеспокоились. Полпреда в Праге С.С. Александровского инструктировали телеграммой выяснить, «не мог ли Бенеш при обсуждении вопроса о мюнхенском предложении в правительстве сослаться на то, что он не получил от Советского правительства ответа на свой вопрос, изложенный в Вашей первой телеграмме»[869]. Был получен успокоительный ответ: «никаких сомнений в том, что Бенеш не ссылался на неполучение ответа от СССР»[870].

    Из этих документов видно, что нерешительность проявили как западные страны, так и Советский Союз. Пролить дополнительный свет на события тех дней могли бы документы советско-германских отношений того периода. Но таковых нет ни в томе за 1938 г. серии «Документы внешней политики СССР», ни в материалах, переданных в РГАСПИ из Кремлевского архива. Но если Гитлер, по его же словам, осенью 1938 г. (время Мюнхена и непосредственно после) решил «быть заодно со Сталиным», то такие документы должны быть: как иначе довел бы он свое решение до сведения Кремля?

    В официозной «Истории внешней политики СССР» утверждается, что в момент инициированного Гитлером международного кризиса вокруг Чехословакии, приведшего к Мюнхену, Советский Союз готов был идти до конца, выполняя свои обязательства по договорам о взаимной помощи с Чехословакией и Францией. «Более того, — пишут авторы книги, — он соглашался оказать Чехословакии военную помощь даже без участия Франции при единственном условии, что сама Чехословакия окажет сопротивление агрессору и попросит о советской помощи»[871]. О чем должны были бы говорить соответствующие советские военные приготовления.

    В воспоминаниях Н.С. Хрущева, в то время руководителя Украины, можно прочесть о том, что в западных военных округах велись подготовительные военные меры на случай войны[872]. По данным Д. А. Волкогонова, в боевую готовность было приведено более семидесяти дивизий[873]. Существует и ряд других подобных свидетельств.

    Но действительно ли сталинское руководство готово было воевать с Германией в защиту Чехословакии даже без поддержки Запада? И почему, как говорилось выше, советские военные приготовления не произвели впечатления на германское посольство в Москве?

    Редактируя брошюру «Фальсификаторы истории», Сталин вносил в нее свои коррективы и дополнения. Иногда значительные. Была у него возможность высказаться и по вопросу о готовности Советского Союза оказать военную помощь Чехословакии даже в одностороннем порядке. Тем более что в соответствующем месте брошюры решительно отвергались «лицемерные заявления» правительств Англии и Франции, «будет ли выполнять Советский Союз свои обязательства перед Чехословакией, вытекающие из договора о взаимной помощи». И далее: «Но они говорили заведомую неправду, ибо Советское Правительство публично заявило о готовности выступить за Чехословакию против Германии в соответствии с условиями этого договора, требующими одновременного выступления Франции в защиту Чехословакии. Но Франция отказалась выполнить свой долг»[874].

    Таким образом, если и были заявления с советской стороны о готовности воевать с Германией, невзирая на отказ держав Запада выступить вместе с СССР, то такие заявления нельзя рассматривать всерьез. Они носили приватный характер («признание» Э. Бенеша в беседе с дочерью Т. Манна в 1939 г., газетная статья К. Готвальда в 1949 г.)[875] и потому не могли сказаться на развитии событий вокруг Чехословакии. Еще более показательно, что Сталин, имея такую возможность, не воспользовался столь убедительным доводом в пользу своей предвоенной внешней политики. Но на самом деле такого довода у него не было.

    Сталин следовал линии, с предельной ясностью выраженной в «Кратком курсе истории ВКП (б)» — линии вне- и надблоковой. Проводя линию определенного водораздела между агрессивными и неагрессивными странами, намного более глубокую борозду он чертил между Советским Союзом и всеми остальными капиталистическими странами. Оснований полагать, что Сталин действительно был готов к далекоидущему сотрудничеству с ненавистной ему Англией и ее фактической союзницей Францией в дни сентябрьского кризиса 1938 г., совершенно недостаточно.

    Разве не показателен тот неоспоримый факт, что в ближайшем сталинском окружении, среди членов Политбюро, не было ни одного сторонника партнерства с западными странами? Тогда как со времени Рапалло (1922 г.) и Берлинского договора о ненападении и нейтралитете (1926 г.) советские руководители, прежде всего Сталин и Молотов, ориентировались на сотрудничество с Германией. Интересы сторон совпадали в неприятии Версальской системы, слома которой они добивались совместными усилиями (каждая рассчитывая воспользоваться этим по-своему).

    Теперь доказано, что эта общность интересов простиралась столь далеко, что было налажено, в обход Версальских запретов, тайное военно-техническое сотрудничество между Красной Армией и германским рейхсвером[876]. Положение изменилось лишь после прихода к власти Гитлера, объявившего поход против большевизма. Но советские руководители не уставали повторять, что готовы восстановить прежние отношения, как только Германия откажется от антисоветской политики. Видимо, они правильно полагали, что антибольшевизм Гитлера скорее рассчитан на то, чтобы отвлечь внимание Запада от его подлинных намерений. Сталин по-своему выразил это, предложив на званом ужине в честь И. Риббентропа после заключения советско-германского договора о дружбе и границе в сентябре 1939 г. тост за себя как «нового антикоминтерновца Сталина». В интерпретации В.М. Молотова, «издевательски так сказал и незаметно подмигнул мне. Подшутил, чтобы вызвать реакцию Риббентропа. Тот бросился звонить в Берлин, докладывает Гитлеру в восторге. Гитлер ему отвечает: «Мой гениальный министр иностранных дел!» Гитлер никогда не понимал марксистов»[877].

    Сторонники сотрудничества с Западом — Францией, Англией, США были не в высшем партийном аппарате, а среди советских дипломатов. Вероятно, их имела в виду А.М. Коллонтай, в 1930–1945 гг. посланник СССР в Швеции, говоря о «литвиновском периоде» советской дипломатии, воспитавшем «ряд дельных работников с большим кругозором»[878]. Их лидером по праву можно назвать М.М. Литвинова.

    Сталин никогда не доверял М.М. Литвинову, возглавлявшему НКИД СССР в 1930–1939 гг., считая его проводником фракционной линии во внешней политике, «оппортунистом»; обвинял в неправильной оценке международной обстановки, чрезмерной доверчивости к западным деятелям — «мерзавцам»[879]. В.М. Молотов, глава советского правительства в 1930–1941 гг. и сменивший Литвинова в НКИД в мае 1939 г., публично заявлял (уже в послевоенное время), что при Литвинове советское внешнеполитическое ведомство было «убежищем для оппозиции и для всякого рода сомнительных полу партийных элементов»[880]. А в своих «беседах» с литератором Ф. Чуевым резкие оценки Литвинова и его деятельности завершил словами: Литвинов «был совершенно враждебен нам» и «заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата»; «только случайно жив остался»[881].

    На иностранцев, наоборот, М.М. Литвинов производил самое благоприятное впечатление. У. Буллит, участник переговоров о возобновлении дипломатических отношений с СССР и американский посол в Москве в 1933–1936 гг., характеризовал Литвинова как «исключительного дипломата»[882]. Президент США Ф. Рузвельт, с которым в Вашингтоне вел переговоры Литвинов, отзывался о нем как о «великом мастере вести переговоры»[883]. Даже В.М. Молотов, в определенном смысле идейный антипод Литвинова, и тот признавал талант Литвинова-дипломата[884]. Корреспондент New York Times в Москве в 1949–1955 гг. Г. Солсбери вспоминал о своих встречах с Литвиновым: это было «всегда с пользой. Его речь отличалась большой культурой и проникновенностью… Он никогда не уклонялся от вопроса, никогда не находил тему слишком опасной. Среди всех советских государственных чиновников, с которыми я встречался, он был единственным порядочным человеком»[885].

    Уместно задаться вопросом, как могла столь не типичная для сталинского руководства личность так долго возглавлять НКИД СССР? Дело в том, что деятельность М.М. Литвинова и всего дипломатического аппарата строго контролировалась, все внешнеполитические решения (без исключения) требовали одобрения Политбюро и лично Сталина. Ответ на поставленный вопрос следует также увязать с советскими усилиями найти противоядие политико-идеологическим вызовам со стороны воинствующего немецкого фашизма. Литвинов востребован был тогда, когда велись переговоры о восстановлении отношений с США; провозглашалась актуальность коллективной безопасности, чтобы противостоять германской агрессии; для подготовки договора о взаимопомощи с Францией; он нужен был для ярких выступлений в Лиге Наций в защиту всеобщего мира[886]. Литвинов стал самым известным советским деятелем за рубежом, заслужив репутацию стойкого антифашиста и человека, преданного идее неделимости мира.

    Чтобы полнее представить себе взгляды М.М. Литвинова, совершим небольшой экскурс во времена, когда в коммунистической партии еще допускалась свобода мнений по вопросам внутренней и внешней политики. Это стало возможным благодаря открывшемуся доступу исследователей к некоторым материалам «особой папки», в частности материалам дискуссии в советском руководстве в конце 1924 г., дискуссии, инициированной Литвиновым, как писал он членам коллегии НКИД, в связи с признанием СССР всеми крупными державами Европы, которое поставило в порядок дня вопрос об «общей политической линии»[887].

    Пространная записка М.М. Литвинова состоит из нескольких пунктов. В них предлагалось пойти навстречу Франции, признав условия Версальского мирного договора в обмен на «вплоть до не предусмотренного соглашениями пересмотра наших отношений с лимитрофами, Польшей и Румынией». По мнению Литвинова, Франция могла побудить Польшу «к пересмотру рижского договора [1921 г.]», то есть к установлению польско-советской границы по «линии Керзона». В пункте о Прибалтике говорилось, что «в этом вопросе мы от Франции могли бы получить максимальную компенсацию» за признание Версаля. Что касается Румынии, то ею «Франция охотнее пожертвует, чем Польшей». Затрагивались и «восточные дела», сулившие, по мнению Литвинова, сотрудничество с Францией против Англии. Он предлагал также начать сотрудничать с Лигой Наций, послав в Женеву своего наблюдателя.

    Оппонентом М.М. Литвинова выступил член коллегии НКИД В.Л. Копп[888], поддержавший его идеи в тактическом плане, но не в стратегическом. Главное, по мнению Коппа, заключалось в том, чтобы предотвратить переход Германии в англо-американский блок. В записке Коппа подчеркивалось: «Ничто не послужит в такой мере к ускорению перехода Германии в англоамериканский лагерь, как наше сближение с Францией на базе Версаля. И ничто не в состоянии будет нанести германскому и французскому рабочему движению, которое ведь также является фактором нашей внешней политики, более сокрушительного и непоправимого удара».

    М.М. Литвинов ответил запиской «К политическим переговорам с Францией. По поводу замечаний т. Копа»[889]. Во главу угла, писал он, «я ставлю изменение нынешнего положения в Прибалтике, и в этой области удовлетворение наших требований соответствует интересам Франции». И далее: «Хотим мы этого или нет, но мы вынуждены будем втянуться в общеевропейскую политику, и нам придется выбирать между двумя существующими тенденциями, а больше двух нет и не будет в ближайшее время. Германия еще не существует как самостоятельный активный фактор».

    Нарком иностранных дел СССР Г.В. Чичерин обратился к Сталину с письмом, в котором поддержал позицию Литвинова[890]. Мы стоим особняком и должны продолжать стоять особняком, писал нарком. Но есть нечто, что мы можем сделать: «Мы можем содействовать сближению Франции с Германией, разряжению электрического напряжения на континенте, содействовать, одним словом, развитию континентальной системы, которою весьма интенсивно интересуется Де Монзи и еще интенсивнее интересуется Кайо. Это для нас весьма доступно, а такая работа была бы в высшей степени целесообразна».

    Победили оппоненты Г.В. Чичерина и М.М. Литвинова. Дискуссия показала незыблемость стратегического выбора сталинского руководства — ставку на Германию и, соответственно, против западных государств-победителей в Первой мировой войне. Она же доказывает наличие непреходящего стремления возвратить потерянные территории царской России, что в конце концов удалось с помощью советско-германского пакта 1939 г., по которому нацистская Германия признала сферой советских интересов все прилегающие к Советскому Союзу с запада пограничные страны. И на что упорно отказывалась идти англо-французская сторона на тройственных переговорах в Москве весной — летом 1939 г.

    М.М. Литвинов не раз публично выражал свое разочарование неудачами в деле организации коллективной безопасности. В ноябре 1936 г. он предупреждал, что в сложившихся условиях СССР будет «ждать и взирать, как Европа будет делать свой выбор»[891]. Советский Союз «не напрашивается ни в какие союзы, ни в какие блоки, ни в какие комбинации»; он предоставит другим государствам «взвесить и оценить» выгоды сотрудничества с ним в интересах мира, говорил вскоре Литвинов в другом выступлении[892]. Через год, в декабре 1937 г., в интервью французской газете Le Mond Литвинов заявил, что раз никто не хочет иметь дело с СССР, последнему ничего не остается, как дожидаться иных возможностей, назвав «вполне допустимым» и советско-германское сближение. X. Филлипс, американский автор биографической книги о Литвинове «Между революцией и Западом», называет это заявление «настоящей бомбой»[893].

    В момент обострения кризиса вокруг Чехословакии в мае 1938 г., вызванного германским нажимом, М.М. Литвинов откровенно говорил послу Франции в СССР Р. Кулондру, что если западные державы снова уступят требованиям Гитлера, «то в таком случае советское правительство порвет с этой политикой [коллективной безопасности] и уладит свои отношения с Германией»[894]. Не отражали ли эти предупреждения Западу мнения, которые Литвинов слышал на заседаниях Политбюро при обсуждении пунктов «вопрос НКИД» (так они занесены в протоколы Политбюро)?

    Слухи об отставке М.М. Литвинова, которые вновь и вновь появлялись, судя по архивным документам, были небезосновательными. В январе 1938 г. в связи с намерениями сформировать комиссию по иностранным делам Верховного Совета СССР Литвинов обратился к Сталину с письмом, выражая желание работать в такой комиссии, «освободившись от работы в Наркомате». Он аргументировал отставку возможностью, «не переключаясь на старости лет на другую работу, использовать приобретенный опыт и знакомство с внешними делами»[895]. Такое письмо могло появиться только после того, как для Литвинова стало ясно, что сталинское руководство ориентировано отнюдь не на сотрудничество с демократическим Западом. Но Сталин еще нуждался в Литвинове, и отставка не была принята.

    Верховный Совет СССР на своей сессии летом 1938 г. действительно образовал комиссии по иностранным делам своих палат — Совета Союза и Совета национальностей, по 10 членов каждая, под председательством соответственно А.А. Жданова и Н.А. Булганина. Образованные на постоянной основе, комиссии были призваны готовить или предварительно рассмотреть законопроекты и другие акты по внешнеполитическим вопросам. Но неужели советские руководители, с их неодолимой тягой к скрытности и таинственности в делах (важнейший атрибут тоталитарной власти), готовы были поступиться своими секретами в высших интересах страны? Как того предусматривала «сталинская» Конституция СССР 1936 г., наделившая Верховный Совет, по букве основного закона страны, неограниченным правом контроля над деятельностью всего государственного аппарата?

    Конечно же, нет. В Государственном архиве Российской Федерации в фонде Верховного Совета СССР имеется дело, содержащее протоколы Комиссии по иностранным делам Совета Союза за 31 июля 1938 г. — 21 марта 1946 г. Всего на 22 листах и только Комиссии по иностранным делам Совета Союза[896]. Несколько документов за июль — август 1938 г. своим содержанием красноречиво демонстрируют плотность завесы тайны над советской внешней политикой.

    Скудные по числу и их содержанию документы открывает направленное секретарем Комиссии по иностранным делам Совета Союза Ф. Сазиковым ее председателю А.А. Жданову предложение созвать заседание Комиссии для рассмотрения следующих вопросов:

    1) Доклад Правительства о внешней политике,

    2) О положении Комиссии,

    3) О постоянной информации членов Комиссии по вопросам внешней политики СССР и международного положения,

    4) Утверждение секретаря Комиссии[897].

    Через месяц, 26 августа, под председательством А.А. Жданова состоялось совместное заседание комиссий по иностранным делам Совета Союза и Совета национальностей. Из двадцати членов комиссий присутствовали только восемь депутатов, включая А.В. Косарева, С.А. Лозовского, Д.З. Мануильского, А.Н. Поскребышева, а также секретарь Президиума Верховного Совета СССР А.Ф. Горкин и от НКИД СССР М.М. Литвинов. Согласно протоколу заседания[898], собравшиеся приняли к сведению сообщение Литвинова об основных международных договорах СССР (текст сообщения в деле отсутствует). Было сочтено «необходимым» изучить состояние отношений СССР с Ираном, Афганистаном, тремя прибалтийскими странами, Финляндией, Польшей и Румынией, подкрепленное просьбой к НКИД И НКВТ СССР представить в комиссии палат Верховного Совета соответствующие материалы.

    При рассмотрении второго пункта — «О порядке информации членов Комиссий по иностранным делам Совета Союза и Совета национальностей Верховного Совета СССР» было решено просить НКИД «организовать систематическую информацию Комиссий по наиболее значительным вопросам текущей международной политики в виде квартальных обзоров по отдельным странам, а также в виде информации по отдельным срочным текущим вопросам по согласованию с председателями Комиссий обеих Палат». Следующее заседание комиссий намечено было созвать через два месяца.

    Но оно не состоялось. Из «справки» о ходе выполнения решений совместного заседания комиссий 26 августа, подписанной Ф. Сазиковым[899], узнаем, что ни одно из правительственных ведомств — ни НКИД, ни НКВТ, ни ТАСС так и не представили обещанных материалов. Ничего не предпринял и Л.П. Берия, ответственный за созыв подкомиссии по изучению состояния торговых отношений СССР с соседними странами[900].

    Все же к началу ноября некоторые из запрошенных материалов были получены, и секретарь Комиссии просил у А.А. Жданова разрешение на их размножение[901].

    Последний документ из этой серии, датированный апрелем 1939 г.[902], составлен от имени секретарей обеих Комиссий по иностранным делам палат Верховного Совета СССР Ф. Сазикова и Юрчика. Они писали, что ими «неоднократно делались попытки» ознакомиться с работой аппарата НКИД, в особенности с вопросами договорных отношений с соседними странами, но каждый раз они наталкивались на категорический отказ. Работники НКИД отговаривались тем, что они не имеют соответствующих указаний от руководителей Наркомата, а последние, в лице М.М. Литвинова и его заместителя В.П. Потемкина, к которым они также не раз обращались, заявляли, что не могут ознакомить их с этими вопросами, так как этого не требуют председатели Комиссий.

    Узнав, что Ф. Сазиков и Юрчик имели беседу с информационными целями с заведующим 1-м Западным отделом НКИД (Бежановым), В.П. Потемкин распорядился, чтобы работников Комиссий по иностранным делам Верховного Совета «не принимать и никаких сведений им не давать». Распоряжение было доведено до сведения всех заведующих отделами НКИД. При личной встрече заместитель наркома, подтвердив свое распоряжение, добавил, что «никакие материалы, справки и прочее» они не получат от НКИД, «если на это не будет в каждом отдельном случае [результатом] личного требования тов. Жданова». Он также сказал, что «их Наркомат является сугубо секретным учреждением, куда доступ лиц ограничен, что заведующие отделами могут проболтаться, что они даже заведующих отделами и полпредов не информируют по вопросам, не относящимся к работе их отдела или страны, где они находятся».

    Общий вывод секретаря Комиссии по иностранным делам Совета Союза был неутешителен: «Комиссия по существу не работает», постановления от 26 августа 1938 г. «не выполнены, созданные подкомиссии не работали, а вопросы проверки договоров инотехпомощи не доведены до конца». Обращаясь к А.А. Жданову, секретарь писал, что от его вмешательства «зависит дальнейшая работа Комиссии».

    И уж совсем по-донкихотски звучали его предложения («поддержанные» М.И. Калининым): о предоставлении секретарю Комиссии возможности повседневного ознакомления с работой аппарата Наркомин дела, о его участии в совещаниях при наркоме, а также о допуске к секретной переписке Наркоминдела, о созыве заседаний Комиссии почаще, о том, чтобы «обязать» НКИД предоставить Комиссии запрашиваемые документы.

    Таковы были условия, в которые был поставлен М.М. Литвинов как сторонник коллективной безопасности, лишенный поддержки и со стороны партийно-государственного руководства, и со стороны «молчаливого большинства». Ничего другого не оставалось, как продолжать предупреждать Запад об опасных последствиях отказа от коллективной безопасности.

    В июне 1938 г., выступая в Ленинграде (в качестве кандидата в Верховный Совет РСФСР)[903], Литвинов отстаивал идею коллективной безопасности, хотя и понимал, что надежд на ее реализацию все меньше и меньше. Осудил дипломатию, «которая видит высшую мудрость в натравливании агрессора на третьи государства, в ублажении его подачками». Говорил об общем интересе, «объединяющем нас с другими государствами, — это интерес сохранения мира». Выступил против изменения «путем новой кровопролитной войны» порядка, установившегося после Первой мировой войны, независимо от того, плох или хорош этот порядок. Без Советского Союза, считал он, «не может быть создано такое европейское или мировое равновесие, перед которым стушевалась бы агрессия». Провел различие между сторонниками уступок агрессорам и теми, кто отстаивает государственные интересы своих стран. Отсюда у них, на Западе, говорил он, споры по вопросам внешней политики.

    В другой части выступления М.М. Литвинов выразил глубокое сожаление тем, что советский призыв к коллективным мерам в защиту мира «не был услышан». Что дало ему основание заявить, что «Советское правительство, по крайней мере, сняло с себя ответственность за дальнейшее развитие событий». И продолжил: «Надо, однако, заметить, что Советский Союз ничего для себя не просит, никому в партнеры и союзники не напрашивается, а лишь соглашается на коллективное сотрудничество (аплодисменты), ибо положение создалось особое не для него самого, а в первую очередь для малых стран, а во вторую — для государств, ответственных за послевоенный международный порядок». Отметив, что агрессоры по-прежнему будут искать слабых противников, Литвинов заключил: «Однако у нас нет оснований особенно тревожиться за наши собственные интересы, за наши собственные границы». Все тот же мотив убежденности в том, что пока германская агрессия угрожает другим странам, но не Советскому Союзу.

    Какой вывод должны были сделать для себя дипломатические представители Запада из выступления М.М. Литвинова в Ленинграде? Посольство США в СССР сообщило в Вашингтон, что это выступление практически означает, что Советский Союз не рассматривает себя в качестве неразрывной части существующей системы межгосударственных отношений, считаясь с ней постольку, поскольку затрагиваются интересы его собственной национальной политики. Одновременно доводится до сведения тех стран, с которыми СССР до сих пор соглашался сотрудничать, что он откажется и от едва намечавшегося сотрудничества с ними, если политика этих стран не будет соответствовать желаниям советского правительства[904].

    Такой характер выступления М.М. Литвинова, в котором Советский Союз в общем противопоставлялся остальным странам, отражал (приходится повторяться) общую антикапиталистическую стратегию сталинского руководства. Придерживаясь концепции «осажденной крепости» и «враждебного капиталистического окружения», СССР по большому счету действительно был вне системы мировых политических и экономических взаимосвязей. Консервации такого положения более чем способствовала информационная изоляция страны (прорыв которой в наше время сыграл первостепенную роль в перестройке). Советские люди черпали сведения о внешнем мире из препарированных сообщений корреспондентов ТАСС в нескольких центральных газетах, которые в своей работе следовали строгим партийным рекомендациям. Газетные публикации «Правды» и «Известий» приравнивались к спущенным «сверху» указаниям. Искусственное формирование внешнеполитических стереотипов привело к тому, что в сознании советского общества «складывалась неадекватная в целом картина внешнего мира, в первую очередь Запада»; в частности, преувеличивалась степень враждебности правящих кругов западных стран к СССР[905].

    Об отношении сталинского руководства к внешнему миру дает представление положение с советской дипломатической службой за границей, сложившееся к началу 1939 г. В пространном письме Сталину[906] глава НКИД СССР М.М. Литвинов обрисовал картину резкого свертывания службы его ведомства. Советских полпредов не было в десяти зарубежных столицах, включая Токио, Варшаву, Бухарест, Будапешт, в некоторых свыше года. Продолжительное отсутствие во главе посольств и миссий полномочных представителей, подчеркивалось в письме, «приобретает политическое значение и истолковывается как результат неудовлетворительных дипломатических отношений». Число вакансий работников рангом пониже (советников, секретарей полпредств, консулов и др.) было 46. Из 8 отделов в центральном аппарате НКИД только один имел утвержденного заведующего. Делался вывод о том, что это может усилить «толки о нашей самоизоляции и т. п.».

    Такое положение, продолжал М.М. Литвинов, создалось не только вследствие «изъятия некоторого количества сотрудников НКИД органами НКВД». Не получали разрешения на обратный въезд в страну работники из-за границы, даже работники центрального аппарата, «немалое количество» дипломатов было исключено из партии «в порядке бдительности», другие устранялись от секретной работы. Литвинов внес предложение создать комиссию для изучения создавшегося положения с кадрами и изыскания путей к изменению положения.

    Это письмо М.М. Литвинова имеет определенное значение для раскрытия темы данной статьи.

    С одной стороны, оно служит доказательством возраставшего недоверия Сталина и Молотова к аппарату НКИД СССР, чистка которого началась задолго до смещения М.М. Литвинова. Давнее недоверие к Литвинову распространялось на его заместителей, полпредов в наиболее важных столицах мира. Подчеркнем, что речь идет о периоде до марта 1939 г., когда Сталин на XVIII партийном съезде публично дал знать о свершившейся переориентации советской внешней политики. Факт чистки кадров НКИД — еще одно проявление ранней, до московских тройственных переговоров весной — летом 1939 г., переориентации политики СССР.

    С другой стороны, письмо М.М. Литвинова не подтверждает положения «Фальсификаторов истории» о том, что в итоге Мюнхена «дело шло к полной изоляции Советского Союза». Тревожило Литвинова другое — усилившаяся тенденция СССР к самоизоляции из-за ничем не оправданного добровольного сужения сферы деятельности собственной дипломатии (до Второй мировой войны СССР имел дипломатические отношения с 30 странами).

    Нити внешней политики все больше сосредотачивались в Кремле. Про советскую дипломатию того времени В.М. Молотов говорил: «все было в кулаке сжато у Сталина, у меня», дипломатия была «очень централизованной»[907]. С обострением международного положения в послемюнхенский период Сталин, этот, по молотовской характеристике, «величайший конспиратор», максимально засекретил свои намерения в области внешней политики. Исследователь механизма политической власти в СССР пришел к выводу, что после Большого террора он посвящал в свои планы лишь отдельных членов Политбюро, превратившегося, в лучшем случае, в совещательный орган[908]. Показательно, что в опубликованном сборнике документов о сталинском Политбюро в 30-е годы интересующий нас послемюнхенский период представлен всего лишь двумя постановлениями по вопросам внутренней жизни (от 24 и 27 ноября 1938 г.)[909]. Весь комплекс так называемых особых протоколов Политбюро все еще остается в недоступном для историков «ведомственном» Президентском (Кремлевском) архиве[910]. К сказанному надо добавить сохраняющуюся советскую традицию сокрытия документов, связанных с советско-германским пактом[911].

    То тут, то там мы находим косвенные подтверждения тайных советско-германских контактов на уровне Сталин — Гитлер, о которых говорится в документе «Подлинное толкование Мюнхена». А.М. Некрич, много занимавшийся советско-германскими отношениями в связи со Второй мировой войной (достаточно напомнить о его книге «1941. 22 июня», за которую он был исключен из партии и вынужден был эмигрировать из страны), писал о непреходящей сталинской ориентации на Германию, которую он проводил «не прямо, а исподволь»[912]. А.С. Черняев, в бытность помощником М.С. Горбачева, в одной из докладных записок о пакте упоминает ссылки иностранной печати «на кое-какие документы насчет заигрывания Сталина с Гитлером задолго до 1939 года»[913]. В частности, Сталин действовал через своего доверенного лица советского торгового представителя в Берлине Д. Канделаки, неоднократно передававшего Я. Шахту, Г. Герингу и другим высокопоставленным немцам сигналы о готовности Кремля вступить в переговоры об улучшении взаимных отношений[914]. Все это находит подтверждение в воспоминаниях резидента советской разведки в Западной Европе В. Кривицкого[915].

    Сведения и слухи о тайных советско-германских контактах умножились в послемюнхенский период. Так, в последних числах ноября 1938 г. посольство США в Варшаве и их миссия в Бухаресте одновременно сообщили в Вашингтон о тайном немецком предложении Советскому Союзу, переданному по частному каналу, заключить пакт о ненападении, а в первом сообщении речь шла также о предложении договориться о разделе сфер влияния[916]. В опубликованных по окончании войны мемуарах государственного секретаря США К. Хэлла подтверждается, что американцы обладали этой информацией с конца 1938 г.[917] В начале следующего года французский посол в Берлине Р. Кулондр (переведенный туда из Москвы) спрашивал у А.Ф. Мерекалова, действительно ли имеют место признаки сближения СССР с Германией, как об этом пишет за последнее время печать[918].

    Во всем этом мало удивительного, учитывая постоянные советские заявления на самом высоком уровне о готовности к урегулированию отношений с Германией. После заключения пакта В.М. Молотов не скрыл того, что советское правительство «и раньше» считало желательным улучшить советско-германские политические отношения[919]. Но Гитлер не спешил, впрочем, как и Сталин. До поры до времени ему было выгодно разыгрывать антисоветскую карту так, как он это сделал в Мюнхене.

    Одно из проявлений тайны, окружавшей советско-германские отношения, немецкий историк И. Фляйшхауэр усматривает в том, что Сталин лично контролировал вопросы этих отношений. При этом она ссылается на «псевдомемуары Литвинова» — Notes for a Journal (Записки для дневника), в которых говорится, что с января 1939 г. М.М. Литвинова лишили прямого доступа к советскому представительству в Берлине, потребовав от полпреда докладывать непосредственно Сталину[920].

    Рассекреченная ныне «особая папка» подкрепила предположение немецкого историка. Опубликованные в Лондоне в 1955 г. «Записки для дневника» действительно принадлежат М.М. Литвинову. Из донесения председателя КГБ СССР И.А. Серова правительству мы узнаем, что сигнальный экземпляр книги был добыт резидентурой КГБ в английской столице еще до ее выхода в свет. Жена Литвинова, Айва Вальтеровна, будучи допрошена в КГБ, сообщила, что при отъезде из США Литвинов (где он был полпредом в 1941–1943 гг.) оставил свои записи, «наподобие дневника (напечатанные на пишущей машинке)», которые она передала на хранение американскому журналисту Дж. Фриману. Не исключено, говорилось в донесении, что эти записи использованы в книге, содержание которой характеризовалось КГБ как «антисоветское»[921].

    Изучение опубликованной переписки М.М. Литвинова с полпредством СССР в Берлине за январь-март 1939 г., ограничивающейся четырьмя сравнительно малозначительными документами[922], скорее подтверждает, нежели опровергает вышесказанное о личном участии Сталина в советско-германских контактах, начиная с осени 1938 г.

    Международную ситуацию, созданную Мюнхеном, сталинское руководство постаралось обратить в свою пользу.

    Конечно, с одной стороны, оно не смогло скрыть своей досады тем, что Германия снова уклонилась, по выражению журнала «Большевик», «от испытания огнем и мечом». Уступчивость Запада снова позволила Гитлеру выйти из кризисных ситуаций без потерь и даже укрепиться в намерении продолжить политику шантажа и угроз. Последний раз это случилось, по словам журнала, на конференции в Мюнхене, где «ни Чемберлен, ни Даладье не захотели, чтобы фашизм подвергся разгрому; поэтому они и предпочли произвести нажим на Чехословакию, чтобы принудить ее к капитуляции»[923]. Так капиталистические противники СССР вновь ушли от того, чтобы напрямую скрестить шпаги.

    Но с другой стороны, неучастие Советского Союза в мюнхенской сделке за счет Чехословакии дало ему преимущество, и не только моральное. Эпицентр политико-дипломатических событий в послемюнхен-ский период чем дальше, тем больше смещался на Восток, превратив вскоре советскую столицу в дипломатическую Мекку предвоенной Европы.

    Тенденция такого развития самоочевидна. Ограничив себя в известной мере договоренностями на Западе: мюнхенским соглашением между Германией, Великобританией, Францией и Италией 29 сентября 1938 г. (об отторжении Судетской области от Чехословакии и присоединении ее к Германии), англо-германской декларацией 30 сентября 1938 г. (с обязательством сторон «никогда больше не воевать друг с другом») и франко-германской декларацией 6 декабря 1938 г. (за «мирные и добрососедские отношения»)[924], великие державы капиталистической части Европы, тем не менее, не сняли причин сохранявшейся напряженности между ними. Дело в том, пишет Л.И. Гинцберг, один из отечественных специалистов по проблеме немецкого фашизма, что «конечные цели германской политики не могли быть достигнуты в рамках договоренностей с Западом»[925]. Поэтому как демократические Англия и Франция, так и нацистская Германия в поисках новых возможностей для укрепления своих позиций неизбежно должны были, рано или поздно, обратить свои взоры в сторону СССР — последней неангажированной крупнейшей европейской державы, способной склонить баланс сил в ту или иную сторону.

    Прогнозируя развитие событий после Мюнхена, М.М. Литвинов писал советскому полпреду во Франции, что не ожидает разрыва с Англией и Францией, которым это невыгодно, «ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином». Западные страны обратятся к СССР за помощью, если не смогут договориться с немцами или если последние выдвинут неприемлемые для них требования[926]. В эти же дни советский полпред в Лондоне И.М. Майский говорил китайскому послу, что советское правительство изучает создавшуюся ситуацию «и пока не торопится с выводами», которые оно сделает «в свое время»[927].

    Почему в Москве не спешили с окончательным подведением итогов Мюнхена, объяснял позже М.М. Литвинов в письме советскому полпреду в Германии: «Мы отлично знаем, что задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позже к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят»[928]. Если антифашист Литвинов опускался до уровня торгаша, то можно себе представить, насколько циничными были рассуждения кремлевских руководителей, признававших только «классовую мораль». Время играло на руку Сталину, получившему долгожданный шанс выбрать момент, чтобы с шумом ворваться в европейскую политику. А через нее и в политику мировую.

    Время перемен в советско-германских отношениях, которое предвидели немало аналитиков (что может стать предметом отдельного рассмотрения), приближалось.

    Спустя месяц после Мюнхена советник посольства СССР в Германии Г.А. Астахов выслушивал предположения корреспондента американской газеты New York Standard о том, что Гитлер, желая запугать Англию и Францию, изменит антисоветский курс, пойдя на сближение с СССР. Подобный маневр, говорил корреспондент, произвел бы исключительно сильное впечатление на Лондон и Париж. Любопытна реакция Астахова: «Отвечаю ссылкой на отсутствие у меня сведений о намерениях Гитлера… [Мы] никогда не уклонялись и от возможности нормализации отношений с Германией, если последняя проявит к этому готовность»[929]. Астахов давно пришел к заключению, что долговременная цель советской внешней политики заключалась в достижении политического урегулирования с Германией[930].

    В начале января 1939 г. полпредство СССР в Германии посетил статс-секретарь турецкого МИДа Н. Менемеджиоглу. Темой его беседы с полпредом А.Ф. Мерекаловым и советником полпредства Г.А. Астаховым были условия, при которых могла возникнуть общеевропейская война. Менемеджиоглу (одна из ведущих фигур турецкой дипломатии и будущий министр иностранных дел Турции) говорил, что «война немыслима, если СССР останется в стороне». Ибо, по его мнению, европейские страны не решатся воевать друг с другом, чтобы этим не воспользовался СССР. Отверг Менемеджиоглу и возможность создания широкой капиталистической военной коалиции против Советского Союза[931]. Чтобы масштабная война в Европе состоялась, конечно, нужно было прежде выяснить, какова будет в этом случае советская позиция. Но не раньше.

    Напрашивающийся вывод: Мюнхен, усилив позиции Германии за счет государств демократического Запада, одновременно дал Гитлеру шанс попытаться дальше продвинуть свои экспансионистские планы в Европе через договоренности с Советским Союзом. В таком начинании его могли лишь ободрить постоянные советские заявления о том, что СССР стоял и стоит за улучшение отношений с Германией, при публичной демонстрации Советским Союзом своего растущего недовольства Западом и явными признаками его отказа от политики Народного фронта и коллективной безопасности. Создались предпосылки для сближения с обеих сторон — как с советской, так и германской.

    Однако как могло произойти советско-германское сближение, на какой конкретной, прагматической основе?

    Между обеими странами сохранялся, помимо дипломатического, еще один канал связи, хотя он существенно сузился на общем неблагоприятном фоне двусторонних отношений. Этим каналом были торгово-экономические отношения, имевшие богатые традиции, но ко времени Мюнхена переживавшие период резкого спада. Германия, еще недавно занимавшая первое место в торговле с СССР, откуда она получала критически важное для наращивания вооружений стратегическое сырье, сместилась на шестое место. В 1938 г., по данным торгпредства СССР в Германии, советский экспорт в эту страну упал с 10,5 млн марок в 1936 г. до 2 млн, а импорт — с 17,9 млн (1935 г.) до 2 млн марок[932]. Соответствующие германские ведомства «настойчиво требовали» активизации торговли с СССР[933]. В германском посольстве в Москве перемен в двусторонних отношениях ожидали прежде всего в торгово-экономической области[934].

    Ждать пришлось недолго. 6 декабря Политбюро ЦК ВКП (б) постановило «разрешить» Народному комиссариату внешней торговли (НКВТ) продлить на 1939 г. соглашение о торгово-платежном обороте между СССР и Германией от 1 марта 1937 г.[935] Соглашение было продлено 19 декабря, а 22 декабря последовало немецкое предложение возобновить прерванные в марте 1938 г. переговоры о предоставлении 200-миллионного кредита (в рейхсмарках) для оплаты германского экспорта в СССР в последующие два года в обмен на поставки советского сырья по составленному немцами списку. Предоставление кредита было обусловлено ежегодным увеличением советских сырьевых поставок на 150 млн марок[936].

    Согласие на переговоры, переданное через полпреда СССР в Германии А.Ф. Мерекалова 10 января 1939 г. заведующему экономико-политическим отделом МИДа Германии Э. Вилю, сопровождалось предложением возобновить их безотлагательно. При этом полпред настаивал на перенесении переговоров в Москву, заявив, что советское правительство придает этому символическое значение — как проявление подлинного стремления сторон восстановить взаимные экономические связи. По немецкой версии беседы, Мерекалов пошел дальше, заявив, что его личное участие как полпреда в этом деле следует рассматривать «как выражение желания Советского Союза открыть новую эру в германо-советских отношениях»[937].

    Отечественные документальные издания (как советского, так и постсоветского времени) никак не подтверждают эту немецкую версию. Из них мы узнаем, что визит советского полпреда в МИД Германии касался только вопроса о возобновлении переговоров о кредите[938]. Однако не исключено, что опубликована не вся советская документация в данной связи. Неясно, например, почему миссия сообщить о советском согласии на немецкое предложение возобновить торгово-экономических переговоры, сделанное через торговое представительство СССР в Берлине, была возложена на полпредство. Естественно предположить, что А.Ф. Мерекалов так или иначе объяснял, почему он, а не торгпред, пришел с ответом. Как естественно и то, что если потребовалось решение Политбюро на рутинное продление соглашения о торгово-платежном обороте с Германией, то оно несомненно принимало решение и по намного более важному вопросу о немецких кредитах. Но о таком решении Политбюро ничего не известно. Нет и опубликованных инструкций полпреду, которыми он должен был руководствоваться. Никаких документов, по которым можно судить о мотивах советского согласия на переговоры, в этих изданиях мы не находим.

    Между тем именно принципиальная, политическая сторона дела больше всего занимала умы И.В. Сталина, а также В.М. Молотова и А.А. Жданова, наиболее в то время приближенных к вождю членов Политбюро. Попытки французских дипломатов в Москве и Берлине выведать у советских представителей, не перерастут ли контакты, начавшиеся как экономические, в контакты политические, ни к чему не привели. Заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин, принимая временного поверенного в делах Франции в СССР Ж. Пайяра, заявил, что он считает такую перспективу «менее всего вероятной», но добавил дежурную фразу: «Тем не менее, мы никогда не отказывались от возможности нормализовать наши отношения с любым государством»[939].

    Кредитное соглашение между СССР и Германией от 19 августа 1939 г. было подписано всего лишь за несколько дней до заключения советско-германского пакта о ненападении. Это хорошо показывает, что сами по себе соображения торгово-экономического порядка не играли особой роли в сближении сторон в политическом плане. Кредитное соглашение не стало необходимым подготовительным этапом движения к пакту, как это пыталась изобразить официальная пропаганда в сообщении правительственных «Известий» накануне приезда в Москву для подписания пакта нацистского министра иностранных дел И. Риббентропа. Это соглашение имело существенное, но отнюдь не определяющее значение для заключения пакта. Между двумя соглашениями, экономическим и политическим, не было жесткой взаимообусловленности. И шли торгово-экономические переговоры ни шатко ни валко, раз они не имели официально приписываемого им значения. Зато они служили удобным прикрытием для политических переговоров, которые советская сторона (как и немецкая) в целях маскировки долго называла «разговорами» и «беседами». Вывод о второстепенном значении экономического фактора в советско-германском сближении подчеркивает важность раскрытия иных, более весомых мотивов заключения пакта. Мотивов, не спонтанно возникших, а основательных, продуманных.

    Через день после получения в Берлине согласия Советского Союза на возобновление переговоров о торговле и кредитах в немецкой столице произошла настоящая сенсация. 12 января на дипломатическом приеме неожиданно для присутствующих Гитлер, до этого демонстративно избегавший советского полпреда, теперь столь же демонстративно завел с А.Ф. Мерекаловым разговор, длившийся по подсчетам английского поверенного в делах в Германии семь минут[940]. По оценке корреспондента агентства United Press, это была «самая продолжительная и самая сердечная беседа Гитлера» с советским полпредом. Она послужила основанием для распространения в немецкой столице слухов о переговорах на предмет заключения советско-германского пакта и о намерении Москвы изменить свой курс в отношении «авторитарных государств»[941].

    Но вот что мы читаем о беседе в опубликованной записи из дневника А.Ф. Мерекалова. Гитлер «поздоровался, спросил о житье в Берлине, о семье, о моей поездке в Москву, подчеркнув, что ему известно о моем визите к Шуленбургу в Москве, пожелал успеха и распрощался». Не странно ли, что в обоих на сегодняшний день известных советских документах о беседе, скупых в изложении и повторяющих друг друга[942], столь неординарное событие для мира дипломатии, в котором так много значат публичные знаки внимания, выглядит как достаточно обыденное?

    Демонстративно выказанный нацистским лидером знак особого внимания к советскому полпреду не мог не вызвать самые различные предположения. Гитлер, писал «Большевик», «поразил всех», не раскрывая однако содержания разговора[943]. Всех занимал вопрос, что сказал или что мог сказать советскому полпреду нацист номер один. По полученным по каналам американской прессы сведениям, Гитлер «как говорят, просил советского посла сообщить Сталину, что Германия в настоящее время не имеет никаких замыслов в отношении Украины, и предложил обменяться мнениями, на что Сталин ранее уже дал согласие»[944]. Эта информация, дополненная ссылкой на позицию Сталина, поступила в Вашингтон из посольства США в Москве, а ее источником была американская пресс-служба в Лондоне. Как видим, происходившее в Берлине было подхвачено мировой прессой, обрастая все новыми слухами. Рассмотрим, были ли для подобных слухов, в частности относительно Украины, какие-либо основания.

    Оказывается, были. Вопрос о германских притязаниях на Украину, возникший после расчленения Чехословакии и образования «Независимой Карпатской Украинской республики» с собственным правительством, все еще шумно обсуждался западной прессой, что, видимо, перестало отвечать планам Гитлера. «Украинская проблема» была одним из пунктов повестки дня встречи Гитлера с министром иностранных дел Польши Ю. Беком в Берхтесгадене, проходившей 5 января. Буквально на следующий день полпредству СССР в Германии стало известно о заявлении Гитлера о том, что «на ближайший период эта проблема вообще неактуальна и приступать к коренному разрешению ее Германия не собирается»[945]. По информации, поступившей из Италии, слухи о планах Гитлера в отношении Украины приписывались проискам французов[946]. В эти же дни польский посол в Париже, передавший своему американскому коллеге У. Буллиту подробности польско-германских переговоров, сообщил, что Гитлер убедил Бека в том, что у него нет намерения воевать с Советским Союзом в наступившем году[947].

    Дипломатический прием у Гитлера был новогодним и начался в полночь 12 января. К этому позднему часу он уже получил сведения из Рима, где в полдень того же дня находившийся там с официальным визитом английский премьер-министр Н. Чемберлен допытывался у итальянского диктатора Б. Муссолини, насколько оправданны опасения, что Гитлер собирается пустить в ход свои войска. Причем Чемберлен начал с Украины как ближайшей цели немецкой агрессии[948]. О результатах переговоров в Риме стало известно в Москве, где они интерпретировались как поощрение со стороны Англии германской экспансии против СССР.

    В свете всего этого не будет преувеличением предположить, что Гитлер, пожелавший продемонстрировать перед всеми изменение своего отношения к Советскому Союзу, вполне мог затронуть в разговоре с его официальным представителем потенциально конфликтный на тот момент украинский вопрос в советско-германских отношениях, следовательно, и перспективы урегулирования этих отношений. Снятие украинской темы, вызывавшей известную озабоченность у сталинского руководства, было весьма кстати.

    Отметим также, что война в Испании, в которой Германия и СССР находились по разные стороны баррикад, шла к концу, потеряв былую остроту. Как и то, что обе страны только что вступили на путь оживления торгово-экономических отношений. Шла, судя по всему, практическая реализация принятого Гитлером решения «быть заодно со Сталиным».

    Если Гитлер поставил целью внести раскол в ряды стран, которых обвинял в проведении «политики окружения» Германии, то он добился своего. В конце января французский поверенный в делах в Москве Ж. Пайяр в беседе с В.П. Потемкиным попытался заострить «украинскую проблему», но тут же натолкнулся на возражение. Потемкин напомнил французскому дипломату, что «сам Гитлер признал проблему менее актуальной, чем вопрос о колониях и другие, касающиеся Западной Европы»[949]. Суждение о том, что у нацистского агрессора вполне хватает забот на Западе, отражало устойчивое мнение советского руководства.

    Вот что сообщал в Лондон советник английского посольства в Москве Г. Верекер по поводу появившейся в конце декабря 1938 г. в рассчитанном на иностранцев Journal de Moscou (его материалы в дипломатических кругах Москвы считали выражением официальной позиции НКИД СССР) публикации, посвященной украинскому вопросу. Английский дипломат охотно соглашался с высказанным в ней мнением, что спекуляции в немецкой прессе не столько отражают серьезность намерений Германии в отношении советской Украины, сколько преследуют цель отвлечь внимание западных держав от действительных объектов германской и итальянской агрессии, обращенной против этих держав[950]. Вскоре он же доносил в английский МИД, что на самом деле Германия вряд ли способна сейчас предпринять против СССР какие-либо действия[951].

    Новую пищу для европейской прессы дали слушания на совместном заседании комитетов по иностранным делам сената и палаты представителей Конгресса США, состоявшиеся 10 января 1939 г. Выступившие на слушаниях американские послы во Франции и Великобритании У. Буллит и Дж. Кеннеди говорили о вероятности всеобщей войны в Европе еще до наступления лета. Как следствие или итальянских колониальных требований к Франции, или германских притязаний на Украину. На следующий день в Москве американский корреспондент, действуя по инструкциям посольства США, запросил официальную советскую реакцию. Представитель отдела печати НКИД СССР повторил уже известную советскую позицию: украинского вопроса в действительности не существует, а его вынос на публику выдает «надежды Англии и Франции на то, что германская агрессия будет направлена на восток»[952].

    На примере так называемого «украинского вопроса» видно, как советская внешнеполитическая пропаганда следовала установкам сталинского «Краткого курса истории ВКП (б)». Отталкиваясь от подтвержденной в нем концепции «враждебного капиталистического окружения», советская печать использовала каждую возможность, чтобы обвинить западные страны в тайном или явном потворстве фашистским агрессорам. Именно украинский вопрос, хотя и потерявший актуальность, использовал Сталин в пропагандистской кампании против Запада, говоря на партийном съезде в марте 1939 г. о попытках «поднять ярость Советского Союза против Германии» и спровоцировать конфликт между ними, для которого он не видел «оснований». Какая цель больше преследовалась сталинским руководством, когда оно характеризовало спекуляции в прессе по поводу Украины как прикрытие для подготовки германской агрессии против западных стран: предупредить эти страны о грядущей опасности или дать знать нацистской Германии о желательном для Советского Союза направлении ее агрессии? Ход событий показал — преследовалась вторая цель.

    Еще один из весьма интересных «фактов, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело». Имеется в виду появление в «Правде» 31 января 1939 г. перепечатки, без комментариев, статьи (в изложении), опубликованной за несколько дней до этого в лондонской газете News Chronicle за подписью члена парламента и ее дипломатического обозревателя В. Бартлетта.

    Публикация под названием «Ньюс кроникл о советско-германском сближении» была посвящена «опасности» сближения СССР и Германии в свете начавшихся между ними торгово-экономических переговоров. Вот места из статьи, показавшиеся центральному партийному органу наиболее важными: «Гитлер, несмотря на свои словесные нападки на большевизм, не хочет потерять такого замечательного случая, чтобы устранить возможность одновременного военного нажима с запада и востока». Но что за «замечательный случай», представившийся Гитлеру? Это не только начавшиеся торговые переговоры как таковые: «В советских кругах, — продолжает Бартлетт, — указывают, что их политика всегда была политикой дружбы по отношению к любому правительству, у кого они встречали взаимность».

    И — самое примечательное: «Сейчас советское правительство, по-видимому, совершенно не намерено оказать какую-либо помощь Великобритании и Франции, если последние окажутся в конфликте с Германией и Италией. СССР намерен достигнуть соглашения со своими соседями на том условии, что они оставят его в покое. С точки зрения советского правительства нет большой разницы между позицией английского и французского правительств, с одной стороны, и германского и итальянского — с другой, чтобы оправдать серьезную жертву в защиту западных демократий». Чрезвычайно неблагоразумно предполагать, говорилось в заключении, что существующие разногласия между Москвой и Берлином обязательно останутся неизменным фактором международной политики.

    В. Бартлетт был известен своими «весьма близкими» отношениями с советским полпредом в Лондоне И.М. Майским и обычно использовался последним для обнародования нужных ему материалов[953]. Он стал одним из немногих иностранных корреспондентов, получившим разрешение побывать на советско-германском фронте после 22 июня 1941 г. Перепечатку его статьи в строго контролируемом главном партийном органе никак нельзя считать случайной. Возможно, статья приурочивалась к ожидаемому (но отмененному в последний момент) приезду в Москву главы немецкой торговой делегации К. Шнурре; а это, отмечал «Большевик», «доверенный человек самого Гитлера», с которым ожидались «важные переговоры»[954].

    Посольство США в Москве, комментируя в донесении в Госдепартамент факт публикации статьи В. Бартлетта, полагало, что «либо изложенные в ней мнения действительно отражают советскую политику, либо их напечатали в советской прессе, чтобы предупредить другие страны»[955]. Внимание Вашингтона обращалось на то, что появление подобной публикации в прессе «является заметным отходом от прошлой практики, когда слухи о возможном сближении с Германией публично игнорировались, а в частных беседах отрицались»[956].

    Читателя «Правды», вооруженного сталинским «Кратким курсом истории ВКП (б)», вряд ли удивило положение о том, что не в интересах Советского Союза оказаться вовлеченным в войны между капиталистическими странами. За несколько дней до появления статьи Бартлетта та же «Правда» в передовой статье, посвященной созыву XVIII съезда ВКП (б), превозносила партию большевиков за то, что она обеспечила мирный труд народам СССР. Это, писала газета, результат «мудрой политики» партийного руководства, которое «в условиях начавшейся второй мировой войны смело и решительно ведет великий русский корабль через все рифы и подводные камни, ведет к коммунизму». Газета ссылалась на Ленина и Сталина, предупреждавших о постоянной угрозе нападения на страну, находящуюся во «враждебном капиталистическом окружении»[957].

    Появление в центральном партийном органе статьи о том, что в возможном вооруженном конфликте на континенте у Советского Союза нет никакого резона помогать западным демократическим странам, выглядит как позитивный советский отклик на серию январских умиротворяющих жестов Гитлера в сторону Сталина: заявление Ю. Беку об отсутствии у него каких-либо поползновений в отношении советской Украины, возобновление по немецкой инициативе торгово-экономических переговоров, явно рассчитанная на максимально внешний эффект любезная беседа на дипломатическом приеме с А.Ф. Мерекаловым (единственный иностранный дипломат, удостоившийся внимания Гитлера), наконец, отказ от публичной критики СССР, последним примером которого стало выступление Гитлера в рейхстаге 30 января (оно транслировалось по радио). «Правда» констатировала, что за два с половиной часа речи Гитлер «не обмолвился ни словом» о Советском Союзе, в то же время предъявив колониальные претензии к Англии и Франции и допустив «очень резкие выпады» против США[958].

    Анализ публикаций в «Правде» с начала 1939 г. показывает, что пик антифашистской пропаганды в советской прессе остался позади, как и активная агитация за коллективную безопасность. Газета избегала прямых нападок на Гитлера и других нацистских лидеров, но продолжала выступать с недвусмысленным осуждением «фашистской агрессии», независимо от ее направленности. В статьях на общие аналитические темы, подписанных лицами, не занимавшими официальных должностей, неприятие агрессии Германии, Италии и Японии непосредственно увязывалось с задачей обеспечения безопасности Советского Союза. Новогодняя передовая газеты призывала быть готовым «в любую минуту» отразить нападение безымянного врага, с добавлением, что капитализм «исторически обречен». Более конкретен был член Исполкома Коминтерна Б.Н. Пономарев в статье «Война и рабочий класс капиталистических стран», назвавший войну против фашистских захватчиков «справедливой». Философ М.Б. Митин в статье, посвященной ленинско-сталинскому учению о построении социализма в отдельно взятой стране, писал о «грядущей войне между СССР и фашистскими захватчиками», в которой Советский Союз «сделает все возможное, чтобы помочь рабочему классу других стран сбросить иго капитализма, разделаться со своей национальной буржуазией». Историк Е.В. Тарле, рецензируя очередной том «Архива Маркса и Энгельса», считал злободневными высказывания К. Маркса «об истинно разбойничьем немецком захвате» Прибалтики в XIII веке, о «немецких насильниках и грабителях», о восхищении Марксом Ледовым побоищем 1242 г. А международный обозреватель газеты, комментируя римские переговоры Н. Чемберлена с Б. Муссолини, приходил к выводу, что «есть только один путь обуздания агрессоров — путь коллективной защиты мира»[959].

    Последовательной и целеустремленной такую антифашистскую пропаганду не назовешь. Она ослаблялась как тем, что велась с определенными ограничениями (не распространяясь на нацистскую верхушку и не являясь темой специальных публикаций), так и тем, что шла в русле общей антикапиталистической пропаганды. К тому же советская печать все чаще связывала развитие фашистской агрессии с дальнейшим обострением противоречий между Германией, Италией и Японией, с одной стороны, и «так называемыми» демократическими странами Запада — Англией, Францией, США, с другой. Обвиняя последних в продолжении мюнхенского курса, газета «Правда» (на которую равнялись прочие печатные издания) избегала четко обозначить, кто враг, а кто нет. Крепла тенденция, зримо представленная в «Кратком курсе истории ВКП (б)», возлагать ответственность за напряженность в Европе на обе противоборствующие капиталистические группы. Одновременно в общественное сознание внедрялась мысль о том, что в обозримом будущем агрессия в Европе и на Дальнем Востоке непосредственно не угрожает стране.

    Подобные публикации говорят о том, что «Правда», которая нередко помещала сообщения на международные темы на первой полосе, и советская печать в целом держали вопросы международной жизни в фокусе своего внимания. Но резко выделяющейся особенностью такого внимания было более чем скудное освещение внешнеполитической позиции самого Советского Союза. Чаще всего, если не исключительно, эта позиция преподносилась читателям в виде цитат из произведений Ленина и Сталина, особенно из «Краткого курса истории ВКП (б)», без собственных комментариев. Предпочтение отдавалось публикациям с откликами иностранной печати. Весьма редкими были и официальные заявления типа сообщений ТАСС, которые, кстати, исходили от самого Сталина.

    Из материалов периодической партийной печати о позиции СССР в послемюнхенский период выделяется упоминавшаяся несколько раз пространная статья заместителя народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкина (псевдоним В. Гальянов)[960]. Написанная, как также отмечалось, по поручению самого Сталина, она появилась в февральском (за 1939 г.) номере «Большевика» под названием «Международная обстановка второй империалистической войны».

    Внимание к этой статье оправдано и тем, что в апреле она вышла вновь, на этот раз в серии «В помощь пропагандисту», открывая брошюру с «материалами» к изучению доклада Сталина на XVIII съезде ВКП (б)[961]. Программно-инструктивный характер статьи виден из того факта, что она появилась в ведущем печатном органе партии за считанные дни до съезда, а после него была переиздана без каких-либо изменений. Повторно она не могла появиться без санкции свыше: за месяц до партийного съезда Политбюро приняло специальное решение «воспретить» выпуск каких-либо изданий к съезду партии «без разрешения Секретариата ЦК ВКП (б)»[962]. Внешнеполитические материалы для публикации не только готовились по указанию свыше, но и редактировались самыми высокопоставленными лицами.

    Статью можно поставить в ряд документов и «фактов, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело» в отношениях СССР с Германией (следовательно, и в отношениях с западными странами). В содержательном плане она примечательна тем, что отвечала критериям и «Краткого курса истории ВКП (б)», и доклада Сталина на партийном съезде, хотя появилась в промежутке между ними. «Близость взглядов» по вопросам международного положения в этих двух партийных документах не прошла не замеченной иностранными дипломатами в Москве[963] (в условиях информационного вакуума в советской столице они тщательно анализировали и сопоставляли все доступные печатные материалы). Вот почему статья В.П. Потемкина, основанная на положениях «Краткого курса истории ВКП (б)», не подверглась изменениям после съезда.

    Отсюда следует важный вывод: XVIII партийный съезд лишь подтвердил международную стратегию сталинского руководства, заявленную в «Кратком курсе истории ВКП (б)». Поэтому нет особых оснований для распространенного в историографии мнения о том, что именно выступлением Сталина на мартовском съезде нужно датировать перелом в предвоенной советской внешней политике. Значение его выступления в том, что съезд — как высший партийный орган — освятил своим одобрением принятую до этого внешнеполитическую линию, раскрыв ее антизападное существо недвусмысленным приглашением нацистской Германии к отказу от взаимной конфронтации в обмен на советский нейтралитет в ее войне против Запада.

    Разбирая статью В.П. Потемкина под углом целей и задач сталинского руководства в послемюнхенский период, мы еще раз убедимся, что если судить по партийным документам (а не только дипломатическим), грядущее сближение с Германией было делом, во многом предрешенным еще до 23 августа 1939 г.

    В своей статье В.П. Потемкин отталкивался от основного установочного положения сталинского «Краткого курса истории ВКП (б)» — констатации, что «вторая империалистическая война на деле уже началась». При самом внимательном чтении статьи в ней невозможно обнаружить даже чисто словесных заявлений о необходимости остановить войну, предотвратить ее разрастание. (Оставляя в стороне вопрос об искренности советской политики мира в принципе, которая, отдавая дань классовым постулатам, считала империалистические войны неизбежными до тех пор, пока капитализм существует как мировая система.) Наоборот, в статье приветствовалось такое развитие событий, ибо, говорилось в ней, «человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию». И точка в ней ставилась на высокой антикапиталистической ноте: находясь «между двумя жерновами» — Советским Союзом, «грозно поднявшимся во весь исполинский рост», с одной стороны, и «несокрушимой стеной революционной демократии, восставшей ему на помощь», с другой — «в прах и пыль обращены будут последние остатки капиталистической системы». Последние остатки!

    Пропаганда коллективной безопасности уступила место марксистскому просвещению людей «с обывательским кругозором», надеявшихся на то, что «все устроится, все обойдется». Такого рода рассуждениям противопоставлялась позиция «сознательной части человечества», заявленная в словах: «для учеников Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина вторая империалистическая война представляет собой важнейшее явление жизни людей». Важнейшее в таком контексте — некая данность, объективная неизбежность, неустранимость. И — по логическому ряду — оправданность (исходя из классового подхода).

    В центре событий, продолжал В.П. Потемкин, «грозящая миру Германия», заключившая союз с империалистической Японией и фашистской Италией. Борьбой против Коминтерна они прикрывают свои хищнические замыслы против «главных своих соперников — Англии и Франции», в то же время готовясь к войне против «ненавистной фашизму рабоче-крестьянской страны и предъявляя ей территориальные требования». Акцент на направленности фашистской агрессии против Запада был повторением сталинского положения из «Краткого курса истории ВКП (б)» о том, что идущая война «собственно и направлена» против западных стран.

    Статья показывает, что в послемюнхенской Европе советские руководители взирали на будущее с большими надеждами, уповая на успех своих антикапиталистических замыслов. В ней отвергались пессимистические взгляды на перемены в мире, приводя в пример неоправдавшиеся прогнозы времен Первой мировой войны насчет «гибели цивилизации». Правда, расплата для кайзеровской Германии была «поистине жестокой». Но — были и другие, «более значительные последствия Первой мировой войны. Вихрь революции пронесся по старой Европе… Что важнее всего, он расчистил путь Великой Октябрьской революции, руководимой Лениным и Сталиным».

    Хотя в статье упоминались (и не более того) такие редкие для советской пропаганды того времени определения, как «ценности общечеловеческой культуры», «элементарное чувство человечности», «демократия», статья строго следовала установившейся политико-пропагандистской методике четкого разграничения между Советским Союзом, с одной стороны, и «враждебным капиталистическим окружением», с другой. Так что эти общечеловеческие понятия не носили никакой смысловой нагрузки. В том и заключался глубинный замысел статьи, чтобы доказать, что война вне советских границ не может не носить империалистического характера, поскольку идет между в равной мере чуждыми и враждебными социализму силами.

    Нетрудно понять и то, почему автор клеймил «фашистских поджигателей войны», которые в конечном итоге «будут сметены с лица земли». Если не клеймить нацистскую Германию и как можно резче (а советские слова всегда намного опережали дела, что давно подмечено аналитиками международных отношений), если не угрожать ей быстрым и сокрушительным разгромом в случае войны, то как можно рассчитывать на то, что Германия в конце концов пойдет на договоренности с СССР?! Ведь договоренностей ищут не со слабыми, а сильными противниками. Тем более, что одновременно резкой критикой западных стран Гитлеру давалось понять, что Советский Союз не так уж дорожит отношениями с Западом. Мяч, выражаясь расхожим спортивным термином, то и дело перебрасывался на немецкую половину политико-дипломатического поля с приглашением проявить большую инициативу. Но Гитлер хотел вести игру по своим правилам.

    Советская кампания против Запада, как и постоянная пропаганда неизбежности и даже желательности (с точки зрения конечных выгод для дела социализма) империалистической войны, была на руку нацистам. Она давала Гитлеру действенный аргумент в торге с Англией и Францией для запугивания последних перспективой решающего усиления СССР в случае губительной для капитализма междоусобной войны на Западе. По сведениям, которыми располагали в Москве и которыми поделился со своими читателями журнал «Большевик», прибег к этому аргументу Гитлер и в Мюнхене, убеждая Чемберлена и Даладье уступить в вопросе о чешских Судетах, чтобы сорвать советский замысел «разжечь мировую войну, последствием которой должна явиться большевистская революция».

    Не воспользовался ли Гитлер в своих целях советской ставкой на «империалистическую» войну на Западе и тогда, когда ответил согласием на сталинское приглашение к переговорам? Во всяком случае, Сталин давал знать Гитлеру, что скорее пойдет на соглашение с ним, чем со странами Запада, раз это будет отвечать его, Сталина, планам оставаться вне «империалистической» войны (и, как представлялось ему, в подходящий момент с выгодой для себя вступить в нее)[964].

    Достойна внимания та часть статьи, которая как бы иллюстрирует сталинские слова (из речи 10 марта на партийном съезде) об отсутствии у СССР и Германии для вооруженного конфликта «видимых на то оснований». Касаясь причин поражения Германии в Первой мировой войне, В.П. Потемкин усматривал их в слабости ее союзников и превосходстве противников. В этой связи он писал, что Вильгельм II не хотел войны с Россией и в 1915 г. пытался 18 раз склонить русское правительство к миру. Следовало такое заключение: «Еще со времени Наполеоновских войн в Германии укоренилось убеждение в непобедимости России», возведенное в теорию Шлиффеном. Автор задавался риторическим вопросом, не отдавал ли дань этой теории сам Гитлер заявлением (1935 г.) о том, что СССР обладает самой сильной в мире армией, самыми мощными танками и авиацией.

    Во второй части статьи Потемкина много беспощадной критики политики Запада. Такая вот «сбалансированная» критическая статья: и против агрессоров, и против их западных противников. (В развитие и в поддержку положений сталинского «Краткого курса истории ВКП (б)».) Странам Запада — Англии и Франции достается за то, что, отступая перед фашистским агрессором, как это случилось последний раз в Мюнхене, они позволяют фашизму «избегнуть испытания войной и достигнуть своих разбойничьих целей». Откровенный рефрен второй части статьи — пора, давно пора Западу воспользоваться силой, обратив свое оружие против Германии с ее союзниками. Но во Франции «господствует финансовая олигархия», приказчиком которой являются Даладье и Бонне; отсюда их «угодничество» перед гитлеровской Германией. Еще больше достается Англии за ее «предательство» по отношению к Франции. В стиле сталинского «исторического возмездия» из «Краткого курса истории ВКП (б)» В.П. Потемкин писал: «Но рано или поздно получит по заслугам и Англия. Исконная страна ростовщиков — ныне банкиров, пиратов — ныне арматоров, рабовладельцев — ныне белых варваров, бесчеловечно угнетающих цветное население своих колоний, — Великобритания несет великую долю ответственности за Вторую мировую войну». Задабривая Гитлера «кусками чужого мяса, Англия хочет отвлечь его внимание с Запада на Восток», в чем заинтересовано и французское правительство. Так Англия оказывается «в одном лагере с участниками антисоветского блока».

    Однако, напоминает автор читателям азы марксизма, в лагере буржуазии нет и не может быть единства: «Все точат нож друг против друга». Вот его комментарий к заключенному советско-итальянскому торговому соглашению от 7 февраля: «Очевидно, что Италия пока еще не расположена ссориться с СССР… предпочитает, без лишних споров, прибавляться тем, что он согласен уделить ей от своих избытков». Отказ Германии во время «столкновения у озера Хасан» поддержать Японию, по мнению В.П. Потемкина, показал, что японо-германское единство «оказалось мнимым». Два советско-польских соглашения: совместное «дружественное» коммюнике от 27 ноября 1938 г. (несколько снявшее напряженность во взаимоотношениях) и торговое от 7 февраля 1939 г. оценивались как проявление «движения Польши в сторону Советского Союза». Лишние подтверждения остроты противоречий внутри лагеря капитализма, результатом которых явилась «вторая империалистическая война».

    Тем не менее Германия с Италией «намеревались повторить мюнхенскую игру», вновь прибегнув к угрозам и шантажу. Поэтому стоит напомнить Западу плачевные для них итоги Мюнхена, в подведении которых Потемкин прибег к противопоставлению советско-французских и советско-германских отношений. «Франция сделала все, чтобы ослабить значение франко-советского договора от 2 мая 1935 года… А вот Рапалльское соглашение между СССР и Германией еще существует». Дважды упоминалось «любезное внимание» Гитлера к советскому полпреду в Берлине 12 января, ожидавшийся приезд в Москву Ю. Шнурре. Говорилось и о немецкой нужде в советском сырье и продовольствии. И всему этому Потемкин нашел вполне правдоподобное объяснение: «Так подбирает Германия свои восточные карты для предстоящей на Западе игры. Но на случай затруднений с Францией и Англией Гитлеру нужно иметь на Востоке спокойный тыл». Заключив пакт с СССР, Германия, скажет позже В.М. Молотов, обеспечила себе «спокойную уверенность на Востоке»[965].

    Статья завершалась утверждением, что СССР «не может страшить никакая изоляция». Помимо 424 международных соглашений, писал он, на его стороне то, что «он — сильнейшая в мире военная держава», а потому без него «неразрешим ни один общий внешнеполитический вопрос, немыслимо ни одно серьезное начинание в области международной жизни».

    Публикация статьи В.П. Потемкина в центральном партийном органе хорошо показывает, какое большое значение придавало сталинское руководство антизападной пропаганде. Публичные обвинения стран Запада в потворстве немецкой агрессии, порой оправданные, стали желанным аргументом для направленного против них политико-дипломатического маневра. Но шанс на сделку с Гитлером Сталин получил только тогда, когда немецкая агрессия повернула на восток, против «панской» Польши.

    Незавидная судьба Австрии и Чехословакии показала, что самостоятельность малых стран Центральной и Восточной Европы, включая наиболее крупную из них — Польшу, могла быть сохранена лишь до тех пор, пока не нарушено равновесие в соперничестве великих держав. Всякая сделка между последними, в Мюнхене ли относительно Чехословакии или в Москве касательно восточноевропейских стран, несла верную гибель малым странам, вела к потере ими независимости. В условиях наступления сил тоталитаризма малые европейские страны стали разменной монетой в великодержавном соперничестве.

    Если Сталин задумал найти путь к взаимопониманию с Гитлером, то его взоры неизбежно должны были обратиться на Польшу. Страну, чье стесненное географическое положение между Германией и Россией бывший польский президент А. Квасьневский назвал «геополитическим проклятьем»[966]. В конечном счете дело завершилось очередным, четвертым по счету в истории, ее разделом.

    У каждого из соседей Польши был свой незакрытый счет к ней. У Германии — это были Данциг, так называемый коридор и немецкое меньшинство в польской Силезии. Не меньше претензий к ней имел Советский Союз. На протяжении всех межвоенных лет Польша рассматривалась им как антисоветский форпост Запада. Не исключали в Москве и возможность польско-германского военного альянса. В момент наибольшей напряженности в советско-германских отношениях, падающий на середину 1930-х годов, М.М. Литвинов опасался намерения Германии «поделить с Польшей Советскую Украину»[967]. «Потенциальным союзником» Германии назвал Польшу советский полпред в Берлине Я. 3. Суриц в сообщении для НКИД СССР в августе 1936 г.[968] Свой личный счет к Польше имел и Сталин — как один из советских деятелей, несущих ответственность за неудачу похода на Европу через Варшаву в 1920 г. Его укоренившееся недоверие к полякам распространилось на польскую компартию, роспуск которой Коминтерном в августе 1938 г. был осуществлен по согласованию со Сталиным[969].

    В очередной раз советско-польские отношения обострились в период Мюнхена в связи с требованием Польши о передаче ей Тешинской области Чехословакии. «Правда» публиковала сообщения об этом под такими заголовками: Папская Польша бряцает оружием, Наглые требования польских фашистов, Захватнические планы Польши[970]. Вскоре, когда Польша превратилась в ближайшую мишень для нацистов, советское руководство, судя по дипломатическим документам, не спешило определить свою позицию. Замнаркома иностранных дел В.П. Потемкин после продолжительной беседы с послом Польши в СССР В. Гжибовским 20 октября 1938 г. расценил визит посла как некий зондаж в предчувствии, «что в недалеком будущем Польше придется уже на самой себе ощутить давление дальнейшей германской экспансии». Потемкин поставил себе в заслугу то, что послу не удалось «спровоцировать» его на заявления, «которые можно было бы использовать как доказательства нашей непримиримой враждебности к Германии и нашего окончательного отказа от сотрудничества с Францией»[971].

    Не изменилась эта выжидательная позиция и после подписания 27 ноября совместного советско-польского коммюнике, подтвердившего, что основой двусторонних отношений остается пакт о ненападении, продленный до 1945 г.[972] Попытка члена английского парламента Д. Ллойд Джорджа узнать мнение советского полпреда в Лондоне И.М. Майского, будет ли СССР спокойно смотреть на осуществление Гитлером его польского плана или как-то вмешается в ход событий, ни к чему не привела. Советский полпред «уклонился от каких-либо пророчеств», сославшись на наличие «целого ряда обстоятельств, которые заранее трудно учесть»[973]. Замнаркома и полпред играли по правилам большой дипломатии, проводимой Советским Союзом, которая диктовала проведение в обозримом будущем внешне выжидательной стратегии (но уже с очерченными целями).

    Тем временем немецкое давление на Польшу росло. Так, 10 декабря «Правда» сообщала о «новых требованиях гитлеровцев к Польше», спустя несколько дней — о «военных приготовлениях» Германии на польской границе[974]. В итоге поездки польского министра иностранных дел Ю. Бека к Гитлеру в Берхтесгаден в начале января 1939 г. стало очевидным, что Польша не собирается отказываться от политики лавирования между СССР и Германией. С этого времени вокруг Польши завязывается большая интрига, вызывавшая в Москве опасения повторения Мюнхена, т. е. попытки снова договориться без участия СССР. Сталин получил еще один аргумент для того, чтобы опередить западные страны сделкой с Гитлером.

    Польша нужна была сталинскому Советскому Союзу как плацдарм для экспансии вглубь Европы. Со времен Петра Великого установление российского контроля над Польшей достигалось посредством договоренностей с Пруссией. На основе неоднократных разделов Польши, пишет профессор Свободного университета Берлина К. Цернак, создалась система «негативной польской политики», берущая начало с 1720 г. и опирающаяся на прусско-русское «силовое согласие». Эта негативная по отношению к независимости Польши политика «оставила глубокий след» в политическом менталитете обоих народов, немецкого и русского[975]. Ни Германия, ни советская Россия не примирились с границами восстановленной в 1918–1919 гг. Польши. Гарантии западных держав по Локарнским соглашениям 1925 г. из-за сопротивления Германии не распространялись на ее восточные границы, что оставляло за ней свободу рук против Польши. Это создавало предпосылки для своеобразной германо-советской взаимосвязи антипольской направленности. Историки не раз цитировали то место из мемуаров французского посла в СССР Р. Кулондра, в котором приводится комментарий на последствия Мюнхена В.П. Потемкина, выразившего мнение, что решение западных держав не оставляет Советскому Союзу иного выхода, как пойти на четвертый раздел Польши[976].

    Революционный пафос проанализированной выше статьи В.П. Потемкина отражал общий дух партийной пропаганды, служившей в советской общественно-политической системе средством ориентации населения по вопросам внутренней и международной жизни. Временный поверенный в делах США в СССР А. Керк в донесении в Вашингтон обращал внимание на передовую статью «Правды» от 4 марта 1939 г., посвященную 20-й годовщине Коммунистического Интернационала. В статье проявилась, говорилось в донесении, «значительно более заметная тенденция» рассматривать фашизм как проявление «умирающего капитализма». Это положение американский дипломат поставил в связь с процитированными в передовой словами Г. Димитрова, руководителя Коминтерна, о способности мирового пролетариата «к успешному контрнаступлению против фашизма, против классового врага»[977]. В том же номере газеты О. Куусинен, еще один из руководителей Коминтерна, ссылаясь на опыт Первой мировой войны, которая «существенно ускорила гибель капитализма в СССР» и привела к образованию компартий во всех капиталистических странах, заключал: «Нам нечего бояться предстоящих решительных битв»[978].

    Можно констатировать, что советская международная стратегия — так, как она была сформулирована в «Кратком курсе истории ВКП (б)»: оставаться вне обеих коалиций, не была подвержена конъюнктурным переменам, к числу которых был отнесен и Мюнхен. Напомним, что В.М. Молотов в докладе по случаю годовщины Октябрьской революции в ноябре 1938 г. суть советской критики Мюнхена свел к оценке его как общего сговора против мира.

    За какие-то два месяца, начиная с немецкого предложения в конце декабря 1938 г. возобновить переговоры о кредитах (не считая сообщений из американских источников о немецких предложениях заключить пакт о ненападении, якобы последовавших еще в ноябре), в советско-германских отношениях имели место «факты, которые явно свидетельствовали, к чему шло дело». Завязавшимся торгово-экономическим переговорам обе стороны придавали большое значение (хотя в дальнейшем они шли трудно, пока стороны не перешли к урегулированию политических взаимоотношений). В пропагандистской войне наступило подобие «перемирия», выразившееся в отказе от прямых нападок на руководителей Германии и СССР. Сам Гитлер, сперва на переговорах с Ю. Беком, а затем, возможно, и в разговоре с А.Ф. Мерекаловым, снял «украинский вопрос» с повестки дня, не дав ему превратиться в хроническую проблему в двусторонних отношениях. Наконец, в конце января в речи в рейхстаге весь свой ораторский пыл он направил не против СССР, как бывало, а против стран Запада. Что касается наступившего обострения отношений между Германией и Польшей, то это-то и стало поводом для советско-германского сближения.

    События явно подтверждали оптимистический с точки зрения реализации антикапиталистических замыслов вывод статьи В.П. Потемкина. Многочисленные заявления с разных сторон о том, что агрессия Германии и Италии обращена прежде всего против Англии и Франции и их колоний, находили подтверждение в донесениях советских полпредов из основных европейских столиц. Полпреды охотно перечисляли различные требования, которые итало-германский блок все настойчивее предъявлял Западу. Сообщали они в Москву и о стремлении англо-французских правящих кругов «повернуть острие германской агрессии на восток», как писал, например, И.М. Майский из Лондона в начале нового года, указывая одновременно на «явный отлив мюнхенской волны и малую вероятность похода Гитлера против СССР»[979]. Из Рима временный поверенный в делах СССР Л.Б. Гельфанд сообщал о продолжительном разговоре с министром иностранных дел Италии Г. Чиано, который говорил о «наличии полной итало-германской согласованности в отношении западной, то есть антифранцузской, политики»[980].

    Предположения полпредов о наиболее вероятном направлении фашистской агрессии, подкрепленные посылаемыми Советскому Союзу после Мюнхена умиротворяющими сигналами со стороны Германии, укрепляли Сталина в его давнем желании вести дело к сближению с ней. Упомянутая выше перепечатка статьи В. Барлетта в «Правде» с заключением, что «чрезвычайно неблагоразумно предполагать», что существующие разногласия между Москвой и Берлином обязательно останутся фактором международной напряженности, конечно, не могла появиться без ведома пресловутой Инстанции (то есть Политбюро ЦК). И в начале февраля Сталин распорядился прекратить поставки советского оружия в республиканскую Испанию[981], где добровольцам из Советского Союза (они считались командированными Коминтерном) противостояли итало-германские интервенты. Списав со счетов республиканскую Испанию, Сталин устранил один из сильнейших раздражителей в советско-германских отношениях.

    В эти же дни был заключен торговый договор между СССР и Италией (от 7 февраля), предусматривавший (в числе прочего) советские поставки топлива для итальянского военно-морского флота в обмен на закупки итальянского вооружения[982]. Советской общественности дозволено было только узнать из раздела «Хроника» в «Правде», что с Италией подписан «ряд экономических протоколов и соглашений», которые ликвидируют спорные вопросы и регулируют торговый обмен между странами[983].

    Наконец, сам Сталин в речи на партийном съезде фактически дезавуировал антисоветские последствия Мюнхена публичным заявлением об отсутствии оснований для конфликта с Германией. В то же время близость конца испанской войны означала перемещение напряженности в Европе в ее центральную и восточную части, что, полагал полпред в Париже Я.З. Суриц, «приближает сроки общего кризиса»[984]. Что это так, со всей очевидностью продемонстрировала весьма болезненная реакция Англии и Франции на оккупацию Германией в середине марта Чехословакии в нарушение Мюнхенского соглашения и предъявление давно ожидавшихся немецких требований к Польше о передаче Данцига и установлении коридора в Восточную Пруссию.

    По-иному складывались в это время отношения Советского Союза со странами Запада. В дни, когда проходил партийный съезд, рассматривая вопрос о приезде в Москву французской торговой делегации (с участием представителей военной промышленности), Политбюро сочло присылку делегации «несвоевременной»[985]. Не было проявлено никакого интереса ни к расширению торговли с Францией: «нам от Франции в этом отношении ничего не нужно», ни к политическим контактам с ней, чтобы, писал М.М. Литвинов Сталину, не поддаться на французскую «уловку» (провести политический зондаж под флагом поездки в Москву торговой делегации)[986]. Вскоре прекратил свое существование издававшийся с 1934 г. на французском языке еженедельник Joumale de Moscou. Не дал «никакого эффекта» ни в политическом, ни в экономическом отношении и приезд в Москву в конце марта министра по делам заморской торговли Великобритании Р. Хадсона. Общий итог этого визита, по мнению Литвинова, был «отрицательным»[987]. Предпочтение, которое отдавала советская сторона торгово-кредитным переговорам с нацистской Германией (несмотря на неприятную для нее отмену визита в Москву Ю. Шнурре) перед такими же переговорами с Францией и Англией, едва ли можно объяснить одними экономическими выгодами.

    Налицо развитие противоположных тенденций. Если в отношениях нацистской Германии с демократическими Англией и Францией после кратковременной паузы с новой силой стали проявляться противоречия, то в отношениях сталинского Советского Союза с той же Германией и фашистской Италией, союзниками по агрессии, наоборот, наблюдалась определенная разрядка.

    Выявившаяся тенденция к переменам в советско-германских отношениях оказалась столь впечатляющей, что на противоположную изменилась официальная оценка роли Германии в советско-японском конфликте у озера Хасан летом 1938 г. В ноябре того же года В.М. Молотов, останавливаясь на причинах конфликта, заявил, что ему «точно известно», что вопрос «скорее всего решался в Берлине»: Япония и Германия хотели испытать твердость советской внешней политики и боевые качества Красной Армии[988]. А в феврале следующего года «Большевик» (в той самой статье, которую написал заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин по сталинскому заказу) утверждал прямо противоположное: Германия как раз отказалась поддержать Японию во время «столкновения у озера Хасан»[989].

    Между тем, судя по заслуживающим доверия данным, кровопролитная «проба сил» была спровоцирована «скорее всего» советской стороной[990]. Известен, например, документированный факт разговора Сталина в присутствии В.М. Молотова и К.Е. Ворошилова по прямому проводу с командующим Дальневосточным фронтом маршалом В.К. Блюхером с требованием прекратить возню со всякими комиссиями и расследованиями начавшегося «инцидента», на чем настаивали японцы, и «по-настоящему воевать» с ними[991]. Когда вскоре китайцы потерпели серьезную военную неудачу под Кантоном и Ханькоу, панически настроенный китайский посол в Лондоне посетил советского полпреда И.М. Майского, прося предпринять нечто более эффективное, чем оказание помощи поставками вооружения, и спросил: «Нет ли перспектив для какого-нибудь нового Хасана?»[992].

    Активность советской политики на Дальнем Востоке, проявившаяся в «малой войне» у озера Хасан, в дальнейшем лишь возрастала. При обсуждении японо-китайского конфликта на сессии Совета Лиги Наций в начале 1939 г. М.М. Литвинов инструктировал советского представителя в Совете Я.3. Сурица: не выступая «застрельщиком» в прениях, «поощряйте» китайского делегата Веллингтона Ку, «обещайте ему всякое содействие, но пусть инициатива остается за ним». Если же англичане и французы проявят готовность принять более решительные меры против Японии, «за нами дело не станет»[993].

    Но и Япония, обеспокоенная немецкой политикой «осторожничания с СССР», говорил в феврале 1939 г. министр военно-морского флота Франции Кампенки полпреду Я.З. Сурицу, «пойдет на отчаянный шаг на Дальнем Востоке, чтобы втянуть Германию в войну против СССР»[994]. Таким «отчаянным шагом» стали масштабные сражения на Халхин-Голе в мае — августе 1939 г., завершившиеся полным разгромом японцев.

    Таким образом, советская сторона не уступала японской в нагнетании ситуации, используя для этого пограничные конфликты и заинтересованность Японии в аренде рыболовных участков в советских территориальных водах, на переговорах о которых Москва занимала жесткую позицию.

    В советском меморандуме японскому правительству, направленном в начале января 1939 г., «решительно» отвергались японские обвинения в стремлении Советского Союза «превратить рыболовный вопрос в политический». Но тут же заявлялось, что советское правительство не может «не принимать нужных мер по охране побережья и границ своего государства». Продолжение переговоров ставилось в зависимость от принятия «за основу» советских предложений[995].

    Поскольку Япония настаивала на своем[996], М.М. Литвинов в письме Сталину просил разрешения заявить японскому послу, что любые попытки нарушить советские территориальные воды будут рассматриваться как сознательное провокационное нарушение, «которое вызовет с нашей стороны соответственную реакцию, размеры которой мы рекомендуем Японии не преуменьшать»[997]. 21 января Политбюро постановило заявить японскому послу, что «в случае японских провокационных действий в советских водах конфликт не будет носить локального характера»[998]. Напомним, что речь идет о периоде, когда, если верить «Фальсификаторам истории», дело шло к полной международной изоляции СССР, которому, казалось бы, самому уж никак не следовало обострять отношения с соседними странами.

    Подводя итог внешней политике сталинского Советского Союза в послемюнхенский период, следует подчеркнуть, что она определялась его антикапиталистической стратегией, классово-имперскими целями. Соображения, связанные с борьбой против фашизма как общемировой угрозы, уступали место многократно провозглашаемому главному принципу в международных делах: СССР ориентируется прежде всего и только на свои интересы. Подход к международным отношениям исключительно с позиции самодостаточности социализма ставил Советский Союз де-факто против как агрессивных — фашистских, так и неагрессивных — демократических государств. В отличие от противостоящих друг другу капиталистических коалиций, достаточно скоро определившихся с взаимными претензиями и контрпретензиями, советская позиция оставалась как бы неопределенной. Эта «неопределенность» отражала советское стремление встать над обеими враждующими группировками держав, сохраняя за собою свободу решающего выбора, а вместе с ним все преимущества игры на «межимпериалистических» противоречиях.


    Примечания:



    6

    Жуков Воспоминания и размышления. М., 1969. с. 119.



    7

    Оглашению подлежит. СССР — Германия. 1939–1941. Документы и материалы. М., 2004.



    8

    Крысин М. Прибалтика между Гитлером и Сталиным. 1939–1945. М, Вече, 2004.



    9

    Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. М., 1947. С. 9–17.



    66

    Цурганов Ю.С. Неудавшийся реванш. Белая эмиграция во Второй мировой войне. М., Интрада, 2001.



    67

    Некрич А. Наказанные народы. Нью-Йорк, «Хроника», 1978.



    68

    Полян П. Жертвы двух диктатур. Остарбайтеры и военнопленные в Третьем рейхе и их репатриация. — М, 1996. — С. 45.



    69

    БСЭ, т. 13. М., 1973. С. 514.



    70

    Смирнов С.С. Брестская крепость. М., 1964.



    71

    Веревкин С.И. Самая запретная книга о Второй мировой. Была ли альтернатива Сталину. М, 2009.



    72

    Веревкин С.Н. Самая запретная книга о Второй мировой. М., 2009. С. 11



    73

    Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы. М., 2001.



    74

    Stalin J. Fragen des Leninismus, Berlin 1951, S. 692.



    75

    Городецкий Г. Миф «Ледокола». М., 1994.



    76

    Гордиенко А.Н. Командиры Второй мировой войны. Т. 1–2. Минск, 1997–1998.



    77

    Суворов В. День «М». М., 2005.



    78

    Суворов В. Ледокол. М., 2005.



    79

    Суворов В. Самоубийство. М., 2005.



    80

    Суворов В. СССР готовился не к той войне. Беседа с Дмитрием Хмельницким // Великая отечественная катастрофа. М., 2009. С. 109.



    81

    Суворов В. Самоубийство. М., 2005. с. 7–8.



    82

    Суворов В. Где же официальная история?! // Правда Виктора Суворова. Окончательное решение. М., 2010. С. 9–21.



    83

    Буровский А. М. Великая гражданская война. 1939–1945. М., 2009.



    84

    Суворов В. Самоубийство. М., 2005. С. 9.



    85

    Солонин М. На мирно спящих аэродромах… М., 2007.



    86

    Солонин М. 23 июня, или Когда началась Великая Отечественная война. М., 2008.



    87

    Солонин М. 23 июня: «День М». М. Яуза, Эксмо, 2007.



    88

    Бровкина В.Н. «Через правду о Второй мировой войне — к миру» // Вторая мировая война. Мифы. Легенды. Реальность. Материалы международной конференции. СПб, 2010. С. 5.



    89

    Там же, с. 6.



    90

    Александр Алексеевич Пронин, кандидат исторических наук, доцент Российского государственного профессионально-педагогического университета (Екатеринбург).



    91

    Ратификация советско-германского договора о ненападении. Сообщение тов. Молотова на заседании Верховного Совета СССР 31 августа 1939 года // «Правда». 1 сентября 1939 г.



    92

    Сообщение Комиссии Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г. // «Известия». 25 декабря 1989 г.



    93

    О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г.: постановление Съезда народных депутатов СССР от 25 декабря 1989 г. // «Правда». 28 декабря 1989 г.



    94

    Суворов В. Ледокол: Кто начал Вторую мировую войну; День «М»: Когда началась Вторая мировая война. М., 1994. С. 12–13.



    95

    Там же. С. 564; см. также с. 43, 50, 565.



    96

    Фалин В.М. Вступительное слово // Фляйшхауэр И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 19381939: пер. с нем. М., 1990. С. 9.



    97

    Фляйшхауэр И. Пакт… С. 353.



    98

    Ленин В.И. Речь на торжественном заседании пленума Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, МК РКП (б) и МГСПС, посвященном 3-й годовщине Октябрьской революции. 6 ноября 1920 г. // Полн. собр. соч. Т. 42. М., 1963. С. 1.



    99

    Ленин В.И. Доклад о тактике РКП (б) от 5 июля 1921 г. на III Конгрессе Коммунистического Интернационала // Полн. собр. соч. Т. 44. М., 1964. С. 36.



    664

    Джангир Гусейнович Наджафов — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН. Эта статья впервые опубликована в журнале «Вопросы истории», № 12, 2006.



    665

    Лозунги [ЦК ВКП (б)] к 1 мая 1939 года. // Большевик. 1939. № 8. С. 1–3.



    666

    Вот как оценивал значение советско-германского пакта для реализации его программы завоеваний в Европе сам Гитлер: «В первый раз за последние 67 лет можно констатировать, что нам не придется вести войну на два фронта. Наступили такие условия, о которых мечтали начиная с 1870 г… Сейчас Восточный фронт удерживается силами нескольких дивизий. Создалась такая обстановка, которую раньше мы считали совершенно невозможной». — Совещание руководителей Вермахта 23 ноября 1939 г. (выступление Гитлера). // «Совершенно секретно! Только для командования!» Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. — М., 1967. С. 77–78.



    667

    Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. — М., 1991. С. 33. Записи за декабрь 1969 — июнь 1983 г.



    668

    О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года. (Постановление Съезда народных депутатов Союза Советских Социалистических Республик 24 декабря 1989 г.). // Правда. 1989. 28 декабря.



    669

    Секретный дополнительный протокол к Договору о ненападении между Германией и Советским Союзом. [23 августа 1939 г.] // Министерство иностранных дел СССР. Год кризиса. 1938–1939. Документы и материалы. В 2 т. — М., 1990. Т. 2. С. 321.



    670

    Первый и самый важный из шести секретных советско-германских протоколов 1939–1940 годов.



    671

    О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года. // Правда. 1989. 28 декабря.



    672

    Лацис О.Р. Тщательно спланированное самоубийство. — М, 2001. С. 476. См. также: Искендеров А.А. Закат империи. — М., 2001; Ожиганов Э.Н. Сумерки России. — М., 1996; Бузгалин А. В., Колганов А.И. Сталин и распад СССР. — М., 2003; Буровский А.М. Крах империи. Курс неизвестной истории. — Красноярск, 2004; Гайдар Е.Т. Гибель империй. Уроки для современной России. — М., 2006 и др.



    673

    См., например: Филитов А.М. Советская политика и объединение Германии (1989–1991 годы). // Отечественная история. 2004. № 6. С. 45–60.



    674

    Краткий отчет о работе совещания военных миссий СССР, Англии и Франции. Август 1939 г. Секретно. // Министерство иностранных дел СССР. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). — М., 1957. Т. 22. Кн. 1. С. 669.



    675

    После подписания советско-германского пакта члены Политбюро собрались за обеденным столом у Сталина, который «был в очень хорошем настроении, говорил: вот, мол, завтра англичане и французы узнают об этом и уедут ни с чем». — Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева. // Вопросы истории (ВИ). 1990. № 7. С. 86.



    676

    Годовщина советско-германского пакта. // Правда. 1940. 23 августа (курсив мой).



    677

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 16 (курсив мой). Запись за 24 июля 1978 г.



    678

    Из дневника Г. Димитрова об указаниях И.В. Сталина по вопросу о характере начавшейся мировой войны и задачах компартий. 7 сентября 1939 г. // Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) и Коминтерн. 1919–1943. Документы. — М., 2004. С. 780–781.



    679

    Дневник полпреда СССР в Германии Мерекалова А.Ф. // Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Фонд 082. Опись 4. Папка 27. Дело 60. Лист 8; Письма и дневники из посольства СССР в Германии. // Там же. Ф. 06. On. 1. П. 7. Д. 67. Л. 24.



    680

    См. тексты международного раздела последней главы сталинского «Краткого курса истории ВКП (б)» и доклада Сталина на XVIII партийном съезде.



    681

    См. Попов Г.Х. Три войны Сталина. — М., 2006.



    682

    Марьямов Г.Б. Кремлевский цензор. Сталин смотрит кино. — М., 1992. С. 54.



    683

    Там же. С. 56.



    684

    Фальсификаторы истории. (Историческая справка.) — М., 1948. С. 54. Брошюра (на 79 страницах), подписанная к печати 18 февраля 1948 г., была издана массовым тиражом от имени Советского информационного бюро.

    Это был советский пропагандистский ответ (с обещанием подкрепить его «в ближайшее время» публикацией трофейных секретных документов) на англо-франко-американскую публикацию немецких архивных документов «Нацистско-советские отношения в 1939–1941 годы». // Nazi-Soviet Relations. 1939–1941. Documents from the Archives of the German Foreign Policy. Washington, 1948.

    Целью советской публикации было «правильно осветить» ход событий, приведших ко Второй мировой войне, в частности опровергнуть обвинения в том, что советско-германский пакт 1939 г. имел антизападную направленность.

    Брошюра готовилась по указанию Сталина и была отредактирована им. Сталину принадлежит авторство названия брошюры, как и оглавлений второй и третьей глав. Им же собственноручно вписаны оценки советско-германского пакта и его сопоставление с Брестским миром 1918 г.

    О степени достоверности материалов брошюры дает представление тот простой факт, что в ней нет и намека на существование Секретного дополнительного протокола к пакту.

    См. Российский Государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 558. Оп. 11. Д. 243: «Фальсификаторы истории». 3 февраля — 17 февраля 1948 г. На 159 л.



    685

    См. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 80. Запись за 9 июля 1971 г.; Мемуары Н.С. Хрущева. // ВИ. 1990. № 7. С. 85; Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. — М., 1999. С. 376.



    686

    Доклад Председателя Совета Народных Комиссаров и народного комиссара иностранных дел СССР В.М. Молотова на сессии Верховного Совета СССР «О международном положении и внешней политике СССР». 31 мая 1939 г. // Год кризиса. 1938–1939. Т. 1. С. 524–525.



    687

    Внешняя политика СССР. Из доклада В.М. Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г. // СССР — Германия. 1939–1941. Документы и материалы о советско-германских отношениях с сентября 1939 г. по июнь 1941 г. Кн. 1–2. Vilnius, 1989. Кн. 2. С. 74.



    688

    Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией. [28 сентября 1939 г.] // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 134–135.



    689

    VIII Всероссийский съезд Советов. 22–29 декабря 1920 г. Доклад о концессиях на фракции РКП (б) VIII съезда Советов 21 декабря. // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 104.



    690

    Беседа Генерального секретаря ЦК ВКП (б) И.В. Сталина с послом Великобритании в СССР Р. С. Криппсом в Кремле. 1 июля 1940 г. Сов. секретно. // ДВП СССР. Т. XXIII. Кн. 1. С. 395 (курсив мой). В меморандуме об этой беседе, врученном по указанию Сталина германскому послу в Москве Ф. Шуленбургу, говорилось, что Советский Союз «предпримет все меры для того, чтобы предотвратить восстановление прежнего баланса сил в Европе». // Посол Шуленбург — в МИД Германии. Телеграмма. Москва. 13 июля 1940 г. // СССР — Германия. 1939–1941. Кн. 2. С. 68.



    691

    Таммерман X. Россия и Германия. // Полис. 1995. № 5. С. 49 (курсив мой). Антизападная направленность Рапалльского договора признается в официозной «Истории внешней политики СССР», в которой подчеркиваются выгоды договора как для Советской России («это был удар по империалистической политике изоляции Советской России»), так и для Германии («для Германии Рапалльский договор был важной опорой в борьбе против давления и шантажа со стороны держав-победительниц»). — История внешней политики СССР. 1917–1985. В 2 т. — М., 1986. Т. 1. С. 164.



    692

    Фейнберг Е.Л. Что привело Гитлера к власти? И кто? // Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. 2-е изд. — М, 2003. С. 359.



    693

    Правительственная газета «Известия» в передовой статье, «приветствуя продление Берлинского договора», в завершение писала: «Дружественные отношения вызывают дружественный ответ, враждебные действия вызывают соответствующий отпор». — Цит. по: ДВП СССР. Т. 16. С. 825. См. подробнее: Случ С.З. Сталин и Гитлер. 1933–1941: расчеты и просчеты Кремля. // Отечественная история. 2005. № 1. С. 98–119.



    694

    Сталин И.В. Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП (б). 26 января 1934 г. // Сочинения. Т. 13. С. 302–303.



    695

    ДВП СССР. Т. 22. Кн. 2. С. 609 (курсив мой). Цитируется по немецкой записи переговоров Сталина и Молотова с Риббентропом, завершившихся подписанием Договора о дружбе и границе между СССР и Германией от 28 сентября 1939 г. и двух секретных дополнительных протоколов. // Там же. С. 134–136.



    696

    Там же. С. 609 (курсив мой).



    697

    Заместитель] Нач[альника] ИНО ГУГБ Слуцкий — товарищу Сталину. [29 марта 1935 г.] // РГАСПИ. Ф. 558. Д. 188. Л. 74–78.



    698

    Там же. Л. 77.



    699

    Телеграмма И.В. Сталина президенту Германской Демократической Республики господину Вильгельму Пику, премьер-министру Германской Демократической Республики господину Отто Гротеволю. 13 октября 1949 г. // Известия. 1949. 14 октября



    700

    Выступление В.М. Молотова на внеочередной IV сессии Верховного Совета СССР 1-го созыва. 31 августа 1939 г. // Известия. 1 сентября 1939 г.



    701

    Переоценка своих сил и возможностей сказалась на речи Сталина на XVIII съезде в марте 1939 г., целиком построенной на противопоставлении СССР всему остальному — капиталистическому миру. Главный партийный орган журнал «Большевик», комментируя итоги съезда, писал в передовой статье: «Политика Советского Союза в корне противоположна политике капиталистических стран». — «Величественная программа борьбы за коммунизм». // Большевик. 1939. № 8. С. 6.



    702

    Маленков Г.М. Информационное сообщение о деятельности ЦК ВКП (б). // Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. — М., 1998. С. 81 (курсив мой).



    703

    Пакт представлялся многим документом, который ввел мир в заблуждение по причине сокрытия Секретного дополнительного протокола. // См., например: Divine R. The Reluctant Belligerent: American Entry into World War II. New York, etc. 1965. P. 64.



    704

    Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом. [23 августа 1939 г.] // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 630–632.



    705

    [Договор о ненападении и нейтралитете между СССР и Германией] [24 апреля 1926 г.] // Там же. Т. 9. С. 250.



    706

    Как известно, заключение советско-германского пакта испортило отношения Германии с Японией и Советского Союза со странами Запада.



    707

    Речь председателя советской делегации М.М. Литвинова на заседании Ассамблеи Лиги Наций. Женева, 14 сентября 1935 г. // ДВП СССР. Т. 18. С. 510–511 (курсив мой).



    708

    Германо-советское коммюнике. 18 сентября 1939 г. // Там же. Т. 22. Кн. 2. С. 98.



    709

    Запись беседы заместителя народного комиссара иностранных дел СССР В.П. Потемкина с временным поверенным в делах Франции в СССР Ж. Пайяром. 20 сентября 1939 г. Секретно. // Там же. С. 107.



    710

    Политический отчет Центрального Комитета XVI съезду ВКП (б). 27 июня 1930 г. // Сталин И.В. Сочинения. Т. 12. С. 246. Р. Такер, американский биограф Сталина, основываясь на сталинских высказываниях, пишет, что в своих действиях и политике советский вождь усматривал связь между революционной ситуацией 1917 г. и тем, как развивались международные отношения в 1930-е годы. Другой выношенной идеей Сталина была тема заговора внутренних и внешних врагов, ставшая «одной из характерных черт сталинского мышления». // Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879–1929. История и личность. — М., 1990. С. 404.



    711

    Отчетный доклад т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП (б). // XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 10–21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939. С. 15.



    712

    Там же. С. 13 (курсив мой).



    713

    Там же. С. 14.



    714

    Там же. С. 12.



    715

    Там же.



    716

    Там же. С. 13–14.



    717

    Мемуары Н.С. Хрущева. // ВИ. 1990. № 7. С. 86; Н.С. Хрущев. Воспоминания. Избранные фрагменты. С. 195.



    718

    Ганелин Р.Ш. Советские историки: О чем они говорили между собой. Страницы воспоминаний о 1940- 1970-х годах. — С.-Петербург, 2004. С. 26.



    719

    Первое многоточие — мое, второе — текста.



    720

    Международная обстановка в 1935–1937 годы… Начало второй империалистической войны. // Правда. 1938. 19 сентября. К мысли, что реваншистские устремления Гитлера в первую очередь обращены против ближайших соседей Германии на западе и востоке от нее, Сталин пришел давно и, судя по его словам и делам, строил на этом прогнозе (оправдавшемся!) свою предвоенную политику. — См. «Рукопись статьи М.Н. Тухачевского «Военные планы Гитлера» с правкой И.В. Сталина. 29 марта 1935 г.» // Известия ЦК КПСС. 1990, № 1. С. 169.



    721

    Об этом тогда же стало известно английскому правительству. — См. Contents of the Speech by the Fuhrer to the Chief Commanders and Commanding Generals on the Obersalzberg, August 22, 1939. Letter from Sir G. Ogilvie-Forbes (Berlin) to Mr. Kirkpatrick. British Embassy, Berlin, August 25, 1939. // Documents on British Foreign Policy. 1919–1939. 3d Ser. Vol. 1–9. London, 1949–1955; Vol. 7. P. 257–258. (Далее — DBFP).



    722

    Из дневника Г. Димитрова об указаниях И.В. Сталина по вопросу о характере начавшейся мировой войны и задачах компартий. // Политбюро ЦК РКП (б) — ЦК ВКП (б) и Коминтерн. С. 779–780.



    723

    Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР — М., 1952. С. 30.



    724

    Соглашение между правительством СССР и правительством Польской Республики о восстановлении дипломатических отношений и о создании польской армии на территории СССР. 30 июля 1941 г. // ДВП СССР. Т. 24. С. 200–201.



    725

    Одной из причин такого решения называлось стремление польского правительства в связи с Катыньским делом «произвести нажим на Советское правительство с целью вырвать у него территориальные уступки за счет интересов Советской Украины, Советской Белоруссии и Советской Литвы». — Нота Советского правительства о решении прервать отношения с Польским правительством. // Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы. 22 июня 1941 г. — 31 декабря 1943 г. Т. 1. — М., 1944. С. 302–303.



    726

    Декларация правительства СССР на Межсоюзной конференции в Лондоне (24 сентября 1941 года). // Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. T.I. С. 144–148 (курсив мой).



    727

    Запись беседы Председателя Совета Народных Комиссаров И.В. Сталина с министром иностранных дел Великобритании А. Иденом. 17 декабря 1941 г. Сов. секретно. Особая папка. // ДВП СССР. Т. 24. С. 518 (курсив мой).



    728

    Там же. С. 519 (курсив мой).



    729

    Там же. С. 521.



    730

    Англо-советское коммюнике о беседах Председателя Совета Народных Комиссаров И.В. Сталина и народного комиссара иностранных дел СССР В.М. Молотова с министром иностранных дел Великобритании А. Иденом. 29 декабря 1941 г. //ДВП ССР. Т. 24. С. 563.



    731

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 69–70. Записи за 30 июня 1976 г.



    732

    От Комиссии по изданию дипломатических документов при Министерстве иностранных дел СССР. // ДВП СССР. Т. I. С. 5.



    733

    Ведущие державы мира к тому времени уже имели продолжающиеся многотомные собрания внешнеполитических архивных документов новейшего времени.



    734

    ДВП СССР. T.I. С. 5.



    735

    Там же. Т. 22. Кн. 1. С. 5 (Предисловие).



    736

    Там же. С. 6.



    737

    Болдин В.И. Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева. — М., 1995. С. 261–262.



    738

    Отчет Центрального Комитета КПСС и очередные задачи партии в области внутренней и внешней политики. Доклад Генерального секретаря ЦК товарища Л.И. Брежнева XXV съезду Коммунистической партии Советского Союза. 24 февраля 1976 года. // Материалы XXV съезда КПСС. — М., 1976. С. 17–18.



    739

    ИНТЕРНЕТ: BBC.Russian.Com. Поражение КГБ в «третьем мире» — версия Митрохина. В томе приводится откровение главы Комитета государственной безопасности СССР А.Г. Шелепина, по представлению которого принималась новая стратегия: «Я хочу коренным образом переориентировать КГБ на международные дела, внутренние должны уйти на десятый план».



    740

    Кумачева В.Н. Получим ли по долгам? // Известия. 1991. 20 июля.



    741

    Яковлев А.Н. Сумерки. — М., 2003. С. 237.



    742

    Заседание Политбюро ЦК КПСС 17 марта 1979 г. — Об обострении обстановки в Афганистане и наших возможных мерах. Сов. секретно. Экз. единственный. (Рабочая запись). // РГАНИ. Фонд 89. (Коллекция рассекреченных документов). Перечень № 25. Документ № 1. Л. 1—25. Этот же документ, наряду с другими, имеется в «Архиве В. Буковского», помещенном в Интернете. — См. INFORUSS: Советский архив. Собран Владимиром Буковским. Составители Юлия Закс и Леонид Черников. 9.2. Афганистан. Links 0300–0344.

    Кроме заседания 17–19 марта, запротоколированные решения Политбюро по Афганистану принимались 20 марта, 12 и 21 апреля (по два решения), 24 апреля, 29 июня, 31 октября, 6, 12, 27, 29 и 31 декабря 1979 года.



    743

    Там же. Л. 3.



    744

    Там же. Л. 8.



    745

    Там же. Л. 10.



    746

    Там же. Перечень № 14. Документ № 27. Л. 7.



    747

    ИНТЕРНЕТ. Архив В. Буковского. INFORUSS: Советский архив. Собран В. Буковским. 9.2. Афганистан. Link 0314. Number Р176/125.



    748

    Чазов Е.И. Здоровье и власть. Воспоминания «кремлевского врача». — М., 1992. С. 88.



    749

    К П176/125оп от 12/XII-79 г. // Архив В. Буковского.



    750

    О дальнейших мерах по обеспечению государственных интересов СССР в связи с событиями в Афганистане. Совершенно секретно. Особая папка. // РГАНИ. Ф. 89. Перечень № 14. Док. № 3. Л. 1–8: Выписка из протокола № 181 заседания Политбюро ЦК КПСС от 28 января 1980 г.



    751

    Там же. Л. 2 (курсив мой).



    752

    Там же. Л. 3, 5 (курсив мой). Вторая часть постановления Политбюро касалась советских мероприятий в самом Афганистане.



    753

    О противодействии планам расширения военного присутствия США в районе Ближнего и Среднего Востока и Индийского океана. Выписка из Протокола № 191 заседания Политбюро ЦК КПСС от 5 апреля 1980 г. // РГАНИ. Ф. 89. Перечень 34. Документ № 7. Л. 4.



    754

    Эндрю К. и Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. «Nota Bene», 1990. С. 578.



    755

    Там же. Л. 16 (курсив мой).



    756

    Там же. Л. 22–23.



    757

    № 2519-А от 31.12.79: ЦК КПСС. К событиям в Афганистане 27–28 декабря 1979 г. За подписями Ю. Андропова, А. Громыко, Д. Устинова, Б. Пономарева. // РГАНИ. Ф. 89. Перечень 14. Документ 35. Л. 3. Курсив мой.



    758

    О международном положении и внешней политике Советского Союза. Постановление Пленума Центрального Комитета КПСС. 23 июня 1980 года. // Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС. 23 июня 1980 года. — М., 1980. С. 13.



    759

    Бовин А.Е. Сеющие ветер. // Известия. 1980. 15 января.



    760

    Там же.



    761

    Там же.



    762

    Бовин А.Е. Афганистан: Трудное десятилетие. // Известия. 1988. 22 декабря.



    763

    В недавно изданном сборнике воспоминаний о Бовине, в 1963–1972 годах работнике аппарата ЦК КПСС, подчеркивается, что он имел доступ к самой конфиденциальной информации. // См. Воспоминания об Александре Бовине. Политик, журналист, дипломат. Составители В. Захарько, С. Кондратов, Л. Шинкарев. — М., 2006. Любопытно, что в своих воспоминаниях Бовин писал об освещении им афганской темы, что его совесть «тут нечиста». // Александр Бовин. XX век как жизнь. Воспоминания. — М., 2003. С. 274.



    764

    См. Бовин А.Е. Мир семидесятых (политические очерки). — М, 1990. С. 326–329.



    765

    Заявление И. Ганди. // Правда. 1980. 4 апреля.



    766

    О международном положении и внешней политике Советского Союза. Постановление Пленума Центрального Комитета КПСС. 23 июня 1980 года. // Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС. 23 июня 1980 года. — М., 1980. С. 13.



    767

    Отчет Центрального Комитета КПСС XXVI съезду Коммунистической партии Советского Союза и очередные задачи партии в области внутренней и внешней политики. Доклад Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Л.И. Брежнева. 23 февраля 1981 года. // Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981. С. 13.



    768

    Там же. С. 29 (выделено в тексте доклада).



    769

    Черняев А.С. Шесть лет с Горбачевым. По дневниковым записям. — М., 1993. С. 121.



    770

    Яковлев А.Н. Сумерки. С. 172. (Из спецсообщения НКВД СССР И.В. Сталину о настроениях в среде интеллигенции; июль 1943 года.) Когда я узнал, что К.И. Чуковский с карандашом в руках прочитал всего Ленина и остался беспартийным, появился хороший повод призадуматься, что бы это значило. Вероятно, впечатления Чуковского от прочитанного были такими же, что и у В.А. Солоухина, описавшего в рассказе «Читая Ленина», как он, вспомнив письмо читателя («А вы откройте Ленина, т. 36, пятое издание, стр. 269 и прочитайте, что там написано»), взял в руки томик сочинений Ленина и пришел в изумление от человеконенавистнических откровений автора.



    771

    См. Сталин и космополитизм. 1945–1953. Документы Агитпропа ЦК КПСС. — М., 2005.



    772

    Декларация Совещания представителей Компартии Югославии, Болгарской рабочей партии (коммунистов), Компартии Румынии, Венгерской коммунистической партии, Польской рабочей партии, Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), Компартии Франции, Компартии Чехословакии и Компартии Италии по вопросу о международном положении. // Совещания Коминформа. С. 242 (курсив мой).



    773

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 90. Записи за 30.07.1970, 02.12.1971.



    774

    Phillips H.D. Between the Revolution and the West. A Political Biography of Maxim Litvinov. Boulder, 1992. P. 172.



    775

    Стенограмма советско-бельгийских переговоров 23, 25 октября и 2 ноября 1946 г. // АВП РФ. Ф. 072. Оп. 34. П. 148. Д. 17. Л. 20.



    776

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 86. Запись за 28.11.1974.



    777

    См. сборники статей, подготовленные Институтом всеобщей истории РАН: Сталин и холодная война. — М., 1998; Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. — М., 1999.



    778

    См. Политбюро ЦК ВКП (б) и Совет Министров СССР. 1945–1953. — М., 2002.



    779

    Хрущев Н.С. Воспоминания. Избранные фрагменты. С. 203.



    780

    Маленков Г.М. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального Комитета ВКП (б). — М., 1952. С. 27.



    781

    См. Сталин И.В. Речь на XIX съезде партии. — М., 1953.



    782

    Маленков Г. М. 32-я годовщина Великой Октябрьской революции. // Известия. 1949. 7 ноября.



    783

    Пыжиков А.В., Данилов А.А. Рождение сверхдержавы: СССР в первые послевоенные годы. — М., 2001. С. 121.



    784

    Из резолюции XV съезда ВКП (б) по Отчету ЦК. // Пятнадцатый съезд ВКП (б). Декабрь 1927 г. Стенографический отчет. Т. I–II. М., 1961–1962. Т. II. С. 1430.



    785

    Здесь и далее, включая цитаты (если это не оговорено), курсив всюду мой.



    786

    Сталин И.В. Экономические проблемы социализма в СССР. Замечания по экономическим вопросам, связанным с ноябрьской дискуссией 1951 г. М., 1953. С. 71–72.



    787

    Майский И.М. Кто помогал Гитлеру? (Из воспоминаний советского посла). М., 1962.



    788

    Семиряга И.М. Советский Союз и предвоенный политический кризис. //Вопросы истории. 1990. № 9. С. 54.



    789

    Фляйшхауэр И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938–1939. М., 1991. С. 19.



    790

    Nazi-Soviet Relations. 1939–1941: Documents from the Archives of the German Foreign Office. Ed. by R.G. Sontag, J.S. Beddie. Washington, 1948. На русском языке эти документы впервые были изданы в Литве: СССР — Германия, 1939–1941. В 2 ч./Сост. Ю. Фельштинский. Vilnuis, 1989.



    791

    Фальсификаторы истории. (Историческая справка). М., 1948.



    792

    Печатнов В.О. Стрельба холостыми: советская пропаганда на Запад в начале холодной войны // Сталин и холодная война. М., 1998. С. 198.



    793

    См: Правда. 1948. 10, 12, 15, 17 февраля.



    794

    Сведения о распространении Исторической справки Со-винформбюро «Фальсификаторы истории» // Российский Государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. О. 125. Д. 606. Лл. 87–93.



    795

    Наиболее известные из них: Документы и материалы кануна Второй мировой войны. Из архива Министерства иностранных дел Германии. В 2 Т. М., 1948; Новые документы из истории Мюнхена. М., 1958; СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. (Сентябрь 1938 г. — август 1939 г.). Документы и материалы. М., 1971; Документы по истории мюнхенского сговора. 1937–1939. М., 1979; Год кризиса. 1938–1939. Документы и материалы. В 2 Т. М., 1990.



    796

    История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1984. Изд. 7-е. С. 431; История внешней политики СССР. 1917–1985. В 2 т. Изд. 5-е / Под ред. А.А. Громыко, Б.Н. Пономарева. М., 1985. Т. 1. С. 387; История Второй мировой войны. 1939–1945. В 12 т. / Под ред. А.А. Гречко, Д.Ф. Устинова. М.1973–1982; Т. 1. С. X (Предисловие).



    797

    Александров М.В. Внешнеполитическая доктрина Сталина. Canberra, 1995. С. 5.



    798

    Телеграмма народного комиссара иностранных дел СССР полномочному представителю СССР во Франции B.C. Довгалев-скому. 11 апреля 1933 г. // Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). 1957. Т. 1. М., Т. 16. С. 227.



    799

    См., например: Белоусова З.С. Советский Союз против Пан-Европы Аристида Бриана. По архивам КПСС и МИД СССР, //Россия и Франция. XVIII–XX века. Выпуск 3. М., 2000.



    800

    См: Коммунистический Интернационал в документах. 1919–1932. М., 1933.



    801

    Легволд Р. Некоторые суждения о концепции безопасности в XX веке // XX век. Основные проблемы и тенденции международных отношений. М., 1992. С. 178.



    802

    Фальсификаторы истории. С. 35.



    803

    Фальсификаторы истории. С. 36–55. Цитаты: стр. 36, 38, 49, 53, 55.



    804

    В этом нетрудно убедиться, обратившись к последнему, 5-му изданию официозной «Истории внешней политики СССР». 1917–1985. Т. 1. С. 382–387.



    805

    История дипломатии. Том 3: Дипломатия в период подготовки Второй мировой войны (1919–1939 гг.)/Под ред. академика В.П. Потемкина. М., — Л., 1945.



    806

    Там же. С. 679–686. Глава, в которую входил данный параграф, была написана в соавторстве с историком А.М. Панкратовой.



    807

    Там же. С. 679.



    808

    Дипломатический словарь. В 3 Т. М., 1960–1964; Т. 1. С. 467.



    809

    Малашенко А. Расширение НАТО на Восток естественно для Европы //Независимая газета. 1997. 7 мая.



    810

    Отчетный доклад т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП (б) // XVIII Всесоюзный съезд Коммунистической партии (б). 10–21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939. С. 13.



    811

    The World in March 1939. Ed. by A. Toynbee, F.T. Aston-Gwatkin. London, etc. 1952. P. VII (The Plan of the Book).



    812

    Солсбери Г. Сквозь бури нашего времени. Воспоминания. М., 1993. С. 157.



    813

    Правда. 1938. 9-19 сентября. Отдельным изданием книга вышла 1 октября 1938 г. тиражом в один миллион экземпляров (и переиздавалась до 1955 г. включительно): История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Под редакцией Комиссии ЦК ВКП (б). Одобрен ЦК ВКП (б). 1938 год. М., 1938.



    814

    Вышинский А. Ленин и Сталин о государстве и праве // Большевик. 1939. № 1. С. 31.



    815

    Правда. 1938. 15 ноября.



    816

    Заслужив репутацию «классического труда И.В. Сталина», за первые десять лет книга издавалась в СССР 208 раз на 63 языках с общим тиражом 34 млн. 219 тыс. экз. //Известия. 1948. 1 октября.



    817

    Д. Попов, И. Комиссаров — Маленкову Г.М. 10 июня 1950 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 278. Л. 113.



    818

    Краткий курс истории ВКП (б). С. 316–320.



    819

    Замененные страницы «Краткого курса истории ВКП (б)» с правкой И.В. Сталина // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1217. Л. 33.



    820

    Краткий курс истории ВКП (б)». Глава XII. / Раздел 1. Международный // РГАСПИ. Д. 1216. Л. 624.



    821

    См.: Кулиса НГ. 1997. № 2. С. 6.



    822

    И.В. Сталин. Отчетный доклад XVII съезду ЦК ВКП (б). 26 января 1934 г. // Сталин И. Сочинения. Т. 13. С. 379.



    823

    Беседы со Сталиным // Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 79.



    824

    И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП (б)». Стенограмма выступления И.В. Сталина на совещании пропагандистов. 1 октября 1938 г. //Исторический архив. 1994. № 5. С. 5–29.



    825

    И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП (б)». Стенограмма выступления И.В. Сталина на совещании пропагандистов. 1 октября 1938 г. //Исторический архив. 1994. № 5. С. 13.



    826

    Правда. 1938. 2 октября.



    827

    Правда. 1938. 12 октября.



    828

    21-я годовщина Октябрьской революции. Доклад тов. В.М. Молотова на торжественном заседании Московского совета 6 ноября с. г. // Правда. 1938. 7 ноября.



    829

    Розанов Г.Л. Сталин — Гитлер. Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений. 1939–1941 гг. М, 1991. С. 37.



    830

    См: Белоусова З.С., Наджафов Д.Г. Вызов капитализму. Советский фактор в мировой политике // XX век. Многообразие, противоречивость, целостность. М., 1996.



    831

    См. подробнее: Наджафов Д.Г. Начало Второй мировой войны: мотивы сталинского руководства при заключении пакта Молотова — Риббентропа //Война и политика. 1939–1941. М., 1999.



    832

    Правда. 1938. 7 ноября.



    833

    Правда. 1939. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 12 октября.



    834

    Отчетный доклад т. Сталина на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП (б) // XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 10–21 марта 1939 г. Стенографический отчет. М., 1939. С. 14.



    835

    Правда. 1938. 7 ноября.



    836

    ДВП СССР. Т. 21. Документы № № 408, 414, 417, 419, 440.



    837

    Сообщение ТАСС по поводу вымыслов агентства Юнайтед Пресс об отношении СССР к мюнхенской конференции. 2 октября 1938 г. // Там же. С. 559. Сообщение ТАСС по поводу вымыслов газеты «Прагер прессе» о консультациях с СССР по чехословацкому вопросу. 4 октября 1938 г. // Там же. С. 560.



    838

    Правда. 1938. 4 октября.



    839

    Шейнис З.С. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. М., 1989. С. 360. Автор пишет, что статья В.П. Потемкина была заказана Сталиным после партийного съезда, тогда как номер журнала со статьей появился до съезда — в феврале 1939 г.



    840

    Гальянов В. Международная обстановка второй империалистической войны. // Большевик. 1939. № 4. С. 56.



    841

    Там же.



    842

    Фальсификаторы истории. С. 31.



    843

    Правда. 1938. 4, 6, 7, 8, 10, 11, 13, 15 октября.



    844

    Запись беседы народного комиссара иностранных дел СССР с послом Франции в СССР Кулондром. 16 октября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 590; Запись беседы народного комиссара иностранных дел СССР с временным поверенным в делах Франции в СССР Пайяром. 20 ноября 1938 г. // Там же. С. 642.



    845

    Рукопись статьи М.Н. Тухачевского «Военные планы Гитлера» с правкой И.В. Сталина. 29 марта 1935 г. // Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 161–169.



    846

    Там же. С. 168, 169.



    847

    Краткий курс истории ВКП (б). С. 166.



    848

    Большевик. 1939. № 4. С. 49.



    849

    Об этом выступлении Гитлера тогда же стало известно английскому правительству. См.: Documents on British Foreign Policy (DBFP). 1919–1939. 3rd Ser. Vol. 1–9. London, 1949–1955; Vol. 7. P. 257–258.



    850

    he Real Explanation of Munich // United States of America National Archives Microfilm Publications (USA NAMP). M 982. Role 1: 740.00/540-739. January — April, 1939. 740.00/583. Далее ссылки на листы документа не приводятся.



    851

    A. Kohlberg to S. Hornberg. February 2, 1939. // Ibidem.



    852

    См.: Maddux Th.R. Watching Stalin Maneuver between Hitler and the West: Americans Diplomats and Soviet Diplomacy / 19341939. // Diplomatic History. 1977. № 1. P. 140–154.



    853

    История внешней политики СССР. Т. 1. С. 338–340.



    854

    Документы и материалы кануна Второй мировой войны. Т. 1. С. 240; Протокол № 64 заседания Политбюро за 20 сентября 1938 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 24. Л. 5 (пункт 54).



    855

    Телеграмма Народного комиссара иностранных дел СССР Полномочному представителю СССР в Чехословакии С.С. Александровскому. 2 сентября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 470. Копии телеграммы были направлены в полпредства СССР во Франции и Великобритании.



    856

    Viscount Chilston to Viscount Halifax. Moscow. September 8, 1938 // DBFP. 3rd Ser. Vol. 2. P. 266.



    857

    Телеграмма Народного комиссара иностранных дел СССР представителю СССР в Чехословакии С.С. Александровскому. 2 сентября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 470–471.



    858

    Телеграмма Народного комиссара иностранных дел СССР из Женевы. 11 сентября 1938 г. // Там же. С. 487–488.



    859

    Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. В 2 кн. М., 1989; Кн. 1. Ч. 2. С. 277. Подробнее см.: Кузнецов И.И. Генералы 1940 года // Военно-исторический журнал. 1989. № 10. С. 29–37.



    860

    См.: Некрасов В.Ф. Тринадцать «железных» наркомов: История НКВД-МВД. От А.И. Рыкова до Н.А. Щелокова, 1917–1982. М., 1995.



    861

    Источник: Документы русской истории. Приложение к журналу «Родина». М., 1995. № 1. С. 120.



    862

    Речь председателя советской делегации М.М. Литвинова на пленарном заседании Ассамблеи Лиги Наций. 21 сентября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 509.



    863

    Телеграмма Народного комиссара иностранных дел СССР в НКИД СССР, из Женевы. Вне очереди. 23 сентября 1938 г. // Там же. С. 520.



    864

    Телеграмма Народного комиссара иностранных дел СССР в НКИД СССР, из Женевы. Вне очереди. 23 сентября 1938 г. // Там же. С. 520–521. См. также: United Kingdom Delegation (Geneve) to Viscount Halifax. Geneve. September 24, 1938. // DBFP. 1919–1939. 3rd Ser. Vol. 2. P. 497–498.



    865

    Телеграмма Народного комиссариата обороны СССР военно-воздушному атташе СССР во Франции Н.Н. Васильченко. 25 сентября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 530.



    866

    Counselor of Embassy Tippelskirch to Counselor of Legation Schliep. Moscow. October 3, 1938. // Documents on German Foreign Policy (DGFP). 1918–1945. From the Archives of the German Foreign Ministry. Series D (1937–1945). Vol. 1 — 13. London, Washington, 1949–1964. Vol. 4. The Aftermath of Munich, October 1938 — March 1939. P. 602; Counselor of Embassy Tippelskirch to Counselor of Legation, Schliep. Moscow. October 10, 1938. // Ibid. P. 606.



    867

    Телеграмма Полномочного представителя СССР в Чехословакии в Народный комиссариат иностранных дел СССР. Вне очереди. 30 сентября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 548–549.



    868

    Телеграмма Полномочного представителя СССР в Чехословакии в Народный комиссариат иностранных дел СССР. 30 сентября 1938 г. // Там же. С. 549.



    869

    Телеграмма заместителя Народного комиссара по иностранным делам Полномочному представителю СССР в Чехословакии С.С. Александровскому. Вне очереди. 30 сентября 1938 г. // Там же. С. 549–550.



    870

    Телеграмма Полномочного представителя СССР в Чехословакии в Народный комиссариат иностранных дел СССР. 1 октября 1938 г. //Там же. С. 553.



    871

    История внешней политики СССР. Т. 1. С. 340.



    872

    Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева // Вопросы истории. 1990. № 7. С. 84.



    873

    Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. В 2 кн. М., 1989. Кн. 2. Ч. 1. С. 17.



    874

    Фальсификаторы истории. С. 33.



    875

    См.: История внешней политики СССР. Т. 1. С. 340.



    876

    См.: Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР. Красная Армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922–1933. Неизвестные документы. М., 1992.



    877

    Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 19. Запись от 09.07.1971.



    878

    А. Коллонтай — М.М. Литвинову. 1 октября 1951 г. // РГАСПИ. Ф. 359. Оп. 1. Д. 12. Л. 38 (с об.).



    879

    Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. Сборник документов. М., 1995. С. 89, 144, 155, 157, 158, 160, 167.



    880

    Выступление В.М. Молотова на партийной конференции МИД СССР 6 января 1949 г. // РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1027. Л. 77.



    881

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 96–97.



    882

    Запись беседы Председателя Совета Народных Комиссаров СССР с послом США в СССР Буллитом. 15 декабря 1933 г. // ДВП СССР. Т. 16. С. 751.



    883

    См.: Jim Farley's Story: The Roosevelt Years. New York, 1948. P. 43.



    884

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 97–98.



    885

    Солсбери Г. Сквозь бури нашего времени. С. 226–227.



    886

    После одного из таких выступлений в Лиге Наций 21 сентября 1938 г. в защиту Чехословакии, которая «находится под угрозой громко провозглашенной агрессии», и за коллективные действия в ее поддержку (См.: ДВП СССР. Т. 21. С. 501–509), Сталин откликнулся шифрованной телеграммой: «Женева. Литвинову. Речь получилась у Вас замечательная. Привет. Сталин» // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 58. Л. 54.



    887

    М. Литвинов — членам коллегии НКИД. 10 ноября 1924 г. Копии членам Политбюро и т. т. Красину и Раковскому // РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1346. Лл. 16–20.



    888

    В. Копп — членам НКИД. 12 ноября 1924 г. Копии членам Политбюро, т. т. Красину и Раковскому. // Там же. Лл. 20–23.



    889

    М. Литвинов — членам коллегии НКИД. [Без даты] Копии членам Политбюро, т. т. Красину и Раковскому. // Там же. С. 26–27.



    890

    М. Литвинов — И.В. Сталину (и другим — всего 17 лицам). 13 ноября 1924 г. // Там же. Лл. 28–32.



    891

    Речь на заседании Президиума ЦИК Союза ССР при вручении ордена Ленина. 10 ноября 1936 г. // Литвинов М.М. В борьбе за мир. М., 1938. С. 127.



    892

    Речь на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов. 28 ноября 1938 г. // Там же. С. 145.



    893

    Phillips H.D. Between the Revolution and the West. A Political Biography of Maxim M. Litvinov. Boulder, etc. 1992. P. 163.



    894

    Ibid. P. 164.



    895

    М. Литвинов — Сталину И.В. 10 января 1938 г. Секретно // РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1036. Л. 12.



    896

    Протоколы комиссии по иностранным делам Совета Союза. 31 июля 1938 г. — 21 марта 1946 г. // Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 7523. Оп. 46. Д. 53. Лл. 1-22.



    897

    Там же. Л. 1.



    898

    Там же. Лл. 2–3.



    899

    Протоколы комиссии по иностранным делам Совета Союза. 31 июля 1938 г. — 21 марта 1946 г. // Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 7523. Оп. 46. Д. 53. Лл. 4–7. Не зав. копия, без даты (не позже сентября 1938 г.).



    900

    Ф. Сазиков — тов. Жданову А. А. 8 сентября 1938 г. // Там же. Л. 8.



    901

    Ф. Сазиков — тов. Жданову А.А. 5 ноября 1938 г. // Там же. Лл. 9-11.



    902

    Ф. Сазиков — тов. Жданову А.А. 28 апреля 1939 г. Зав. копия. // Там же. Лл. 12–16.



    903

    Это выступление Литвинова опубликовано в «Ленинградской правде» за 24 июня 1938 г. (Все цитаты в тексте даются по газете, без дополнительной ссылки на нее. Курсив газеты).



    904

    A. Kirk to С. Hull. Moscow. July 9, 1938. // Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers (FRUS). The Soviet Union, 1933–1939. Washington, 1952. P. 588–589.



    905

    Голубев А.В. Запад глазами советского общества. (Основные тенденции формирования внешнеполитических стереотипов в 30-х годах.) //Отечественная история. 1996. № 1. С. 117.



    906

    Генеральному секретарю ЦК ВКП (б) И.В. Сталину. 3 января 1939 г. Секретно. Копии — В.М. Молотову, Г.М. Маленкову //ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 10–12.



    907

    Сто сорок бесед с Молотовым. С. 98, 99.



    908

    Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М., 1996. С. 266.



    909

    Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М., 1995. С. 168–171.



    910

    Там же. С. 9.



    911

    См. подробнее: Наджафов Д.Г. Советско-германский пакт 1939 года: Переосмысление подходов к его оценке. // Вопросы истории. 1999. № 1.



    912

    Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. Лондон, 1989. С. 350.



    913

    Черняев А.С. Шесть лет с Горбачевым. По дневниковым записям. М., 1993. С. 225.



    914

    Там же. С. 352–354. См. также: Особая миссия Давида Канделаки // Вопросы истории. 1991. № 4–5; Roberts G.A. Soviet Bid for Coexistence with Nazi Germany, 1935–1937: The Kandelaki Affair // The International History Review. 1994. August.



    915

    См.: Кривицкий В. «Я был агентом Сталина»: Записки советского разведчика. М., 1991. С. 91.



    916

    A. Biddle to С. Hull. Warsaw, November 28, 1938; F. Ganther to C. Hull. Bucharest. November 30 1938 // USA NAMP. T 1247. Roll 3. Target 1. Эту информацию добыли американские корреспонденты в Европе Г.Л. Никербокер (Прага) и М.У. Фоудор (страны Центральной Европы). См. также: Memorandum by V. Fodor. 1939. January // Ibid. M 982. Roll 1.



    917

    The Memoirs of Cordell Hull. Vol. 1–2. New York, 1948. Vol. 1. P. 655–656.



    918

    Дневник полпреда СССР в Германии Мерекалова А.Ф. 28 января 1939 г. // Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 082. Оп. 4. П. 27. Д. 60. Лл. 25–26.



    919

    Речь председателя Совета народных комиссаров, народного комиссара иностранных дел СССР В.М. Молотова на сессии Верховного Совета СССР. 31 августа 1939 г. // Год кризиса. 1939–1939. Т. 2. С. 350.



    920

    Фляйшхауэр И. Пакт. С. 80–81.



    921

    Председатель Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР Серов И.А. — Молотову В.М. 15 июля 1955 г. // РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2, Д. 1036. Л. 198.



    922

    См.: ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. Документы № № 35, 39, 48 и 174.



    923

    Большевик. 1939. № 4. С. 52–53.



    924

    Год кризиса. 1939–1939. Т. 1. С. 27–29, 136–137.



    925

    Гинцберг Л.И. Советско-германский пакт: замысел и его реализация // Отечественная история. 1996. № 3. С. 29.



    926

    Письмо Народного комиссара иностранных дел СССР полномочному представителю СССР во Франции Я.З. Сурицу. 19 октября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 594.



    927

    Телеграмма полномочного представителя СССР в Великобритании И.М. Майского в Народный комиссариат иностранных дел СССР. Вне очереди. 22 октября 1938 г. // Там же. С. 603.



    928

    Письмо Народного комиссара иностранных дел СССР М.М. Литвинова полномочному представителю СССР в Германии А.Ф. Мерекалову. 4 апреля 1939 г. Секретно // Там же. Т. 22. Кн. 1. С. 252–253.



    929

    Дневник Астахова за 5 января — 25 декабря 1938 г. // АВП РФ. Ф. 082. Оп. 2. П. 12. Д. 40. Л. 138.



    930

    Соколов В.В. Трагическая судьба дипломата Г.А. Астахова // Новая и новейшая история. 1997. № 1. С. 173. Автор статьи — сведущий в своем деле архивист, многие годы работавший в Архиве внешней политики СССР.



    931

    Дневник полпреда СССР в Германии Мерекалова А.Ф. 6 января 1939 г. // АВП РФ. Ф. 082. Оп. 4. П. 27. Д. 60. Л. 8.



    932

    Дневник полпреда СССР в Германии Мерекалова А.Ф. 6 января 1939 г. // АВП РФ. Ф. 082. Оп. 4. П. 27. Д. 60. Л. 50.



    933

    Memorandum by the Director of the Economic Policy Department. Berlin. December 23, 1938 // DGFP. 1918–1945. Ser. D (1937–1945). Vol. 4. P. 608.



    934

    Counselor of Embassy to Counselor of Legation Schliep. Moscow. October 3, 1938 // Ibid. P. 603–604.



    935

    Особая папка. Протокол № 66, пункт 48 решения Политбюро // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 24. Л. 64.



    936

    DGFP. 1918–1945. Ser. D (1937–1945). Vol. 4. P. 616. См. также: Год кризиса. 1938–1939 Т. 2. С. 378 (прим. 54).



    937

    Memorandum by the Director of the Economic Policy Department. [Wiel]. Berlin, January 11, 1939 // DGFP. 1928–1945. Ser. D (1937–1945). Vol. 4. P. 620.



    938

    Запись беседы полномочного представителя СССР в Германии А.Ф. Мерекалова с заведующим отделом экономической политики министерства иностранных дел Германии Э. Ви-лем. 11 января 1939 г. //Год кризиса 1938–1939. Т. 1. С. 184185; Телеграмма полномочного представителя СССР в Германии А.Ф. Мерекалова в Народный комиссариат иностранных дел СССР и народному комиссару внешней торговли А.И. Микояну. И января 1939 г. // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 36–37.



    939

    Запись беседы заместителя народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкина с временным поверенным в делах Франции в СССР Ж. Пайяром. 27 января 1939 г. Секретно. // Там же. С. 79; Дневник полномочного представителя СССР в Германии А.Ф. Мерекалова. 28 января 1939 г. Секретно // Там же. С. 81.



    940

    Дневник советника полномочного представительства СССР в Германии Г.А. Астахова. 19, 20 января 1939 г. Секретно // Там же. С. 61. По другим сообщениям, беседа длилась дольше: Reed A., Fisher D. The Deadly Embrace. Hitler, Stalin and the Nazi-Soviet Pact. 1939–1941. London, 1988. P. 50–51.



    941

    Дневник пресс-атташе А. Смирнова. 19 января 1939 г. // АВП РФ. Ф. 06. Оп. 1. П. 7. Д. 64. Л. 25.



    942

    Телеграмма полпреда СССР в Германии А.Ф. Мерекалова в Народный комиссариат иностранных дел СССР. 12 января 1939 г. // Год кризиса. 1938–1939. Т. 1. С. 185–186; Дневник полномочного представителя СССР в Германии А.Ф. Мерекалова. 12, 17 января 1939 г. Секретно. // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 39.



    943

    Большевик. 1939. № 4. С. 64.



    944

    A. Kerk to С. Hull. January 20, 1939 // Foreign Relations of the United States (FRUS). Diplomatic Papers. 1939. Vol. 1–5. Washington, 1955–1957. Vol. 1. P. 313.



    945

    Запись в дневнике советника полпредства СССР в Германии Г.А. Астахова. 6 января 1939 г. // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 2. С. 510 (прим. 30).



    946

    Генеральному секретарю ЦК ВКП (б) И.В. Сталину. 26 января 1939 г. Секретно. Копии — В.М. Молотову, К.Е. Ворошилову // Там же. Кн. 1. С. 77.



    947

    W. Bullitt to С. Hull. January 30, 1939. // USA NAMP. M 982. Roll 1.



    948

    Memorandum by an Official of the State Secretary's Secretariat. Berlin. January 12, 1939. // DBFP. 1919–1939. 3rd Ser. Vol. 3. P. 525.



    949

    Запись беседы заместителя народного комиссара иностранных дел СССР В.П. Потемкина с временным поверенным в делах Франции в СССР Ж. Пайяром. 27 января 1939 г. Секретно // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 79.



    950

    Mr. Vereker to Viscount Halifax. Moscow, December 28, 1938 // DBFP. 3rd Ser. Vol. 3. P. 541.



    951

    Mr. Vereker to Viscount Halifax. Moscow, January 10, 1939 // Ibid. P. 579.



    952

    A. Kirk to C. Hull. January 12, 1939. // USA NAMP. M 982. Roll 1.



    953

    Read A., Fisher D. The Deadly Embrace. P. 57. Статья В. Бартлетта появилась в News Chronicle 27 января, а «Правдой» была перепечатана не на следующий день, как пишут авторы, а 31 января.



    954

    Большевик. 1939. № 4. С. 64.



    955

    A. Kirk to С. Hull. Moscow. January 31, 1939. // FRUS. Diplomatic Papers. 1939. Vol. 1. P. 314.



    956

    Ibidem.



    957

    Правда. 1939. 28 января.



    958

    Правда. 1939. 1 февраля.



    959

    Правда. 1939. 1, 11, 17, 19 и 26 января.



    960

    Большевик. 1939. № 4. С. 49–63. В статье использованы факты и аргументы, которыми оперировал В.П. Потемкин в своей дипломатической практике в январе-феврале 1939 г. — См.: ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. Документы № № 25, 56, 71, 79



    961

    Материалы к изучению доклада товарища XVIII съезде ВКП (б). Новосибирск, 1939.



    962

    О выпуске изданий к XVIII съезду партии Ф. 477. Оп. 1. Д. 79. Л. 28.



    963

    A. Kirk to С. Hull. Moscow. March 11, 1939. Soviet Union. 1933–1939. P. 739.



    964

    См., например: Невежин B.A. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939–1941 гг. М, 1997.



    965

    Доклад Председателя СНК и Наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г. // Правда. 1940. 2 августа.



    966

    Известия. 1995. 21 ноября.



    967

    Записка М.М. Литвинова И.В. Сталину. 3 декабря 1935 Секретно //Известия ЦК КПСС. 1990. № 2. С. 211.



    968

    Письмо Я.З. Сурица Н.Н. Крестинскому. 28 августа 1936 Секретно //Там же. С. 214.



    969

    Фирсов Ф., Яжборовская И. Под диктовку Сталина… Новое время. 1989. № 2.



    970

    Правда. 1938. 1, 13, 20, 23 октября.



    971

    Запись беседы заместителя народного комиссара иностранных дел СССР с послом Польши в СССР Гжибовским 21 октября 1938 г. // ДВП СССР Т. 21. С. 600.



    972

    Сообщение ТАСС о советско-польских отношениях. 27 ноября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 650–651.



    973

    Запись беседы полномочного представителя СССР в Великобритании с членом парламента Великобритании Джорджем. 6 декабря 1938 г. // Там же. С. 662.



    974

    Правда. 1938. 10, 15 декабря.



    975

    Цернак К. Конец эпохи великих держав в политике // Вопросы истории. 1993. № 5. С. 41–50.



    976

    Там же. С. 47.



    977

    A. Kirk to С. Hull. March 4, 1939. // FRUS Union. 1933–1939. P. 738.



    978

    Правда. 1939. 4 марта.



    979

    Письмо полномочного представителя СССР в Великобритании И.М. Майского народному комиссару дел СССР М.М. Литвинову. 10 января 1939 г. Секретно // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 27–31.



    980

    Телеграмма временного поверенного в делах СССР в Италии Л.Б. Гельфанда в Народный комиссариат иностранных дел СССР. 16 января 1939 г. Немедленно. Сов. секретно // Там же. С. 48.



    981

    Телеграмма временного поверенного в делах СССР в Испании С.Г. Марченко в Народный комиссариат иностранных дел СССР. 3 февраля 1939 г. В телеграмме сообщалось, что значительная часть посылаемого оружия попадает в руки франкистов из-за дезорганизации обороны республиканцев. Резолюция на телеграмме: «Т. Ворошилову. Нужно прекратить посылку оружия. Сталин» // Там же. С. 97.



    982

    Соглашение между правительствами Союза Советских Социалистических Республик и правительством Италии о торговом обмене. [7 февраля 1939 г.] // Там же. С. 104–114.



    983

    Правда. 1939. 8 февраля.



    984

    Письмо полномочного представителя СССР во Франции Я.З. Сурица народному комиссару иностранных дел СССР М.М. Литвинову. 11 февраля 1939 г. Секретно // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 124.



    985

    Протокол № 69 заседания Политбюро ЦК ВКП (б), пункт 112. Решение от 20 марта 1939 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 24. Л. 120.



    986

    Телеграмма полномочного представителя СССР во Франции в Народный комиссариат иностранных дел. 15 марта 1939 г. // СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. (Сентябрь 1938 г. — август 1939 г.). Документы и материалы. М., 1971. С. 237; Генеральному секретарю ЦК ВКП (б) И.В. Сталину. 20 марта 1939 г. Секретно // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 208–209.



    987

    Из телеграммы М.М. Литвинова советскому полпреду в Лондоне И.М. Майскому 28 марта 1939 г. //ДВП СССР. Т. 22. Кн. 2. С. 524 (прим. 58).



    988

    Правда. 1938. 7 ноября.



    989

    Большевик. 1939. № 4. С. 63.



    990

    Катунцев В. (начальник музея Краснознаменного Тихоокеанского пограничного округа, подполковник), Коц И. (корр. журнала). «Инцидент. Подоплека Хасанских событий» // Родина. 1991. № 6–7. С. 12–18.



    991

    Там же. С. 14.



    992

    Телеграмма полномочного представителя СССР в Великобритании И.М. Майского в Народный комиссариат иностранных дел СССР. Вне очереди. 22 октября 1938 г. // ДВП СССР. Т. 21. С. 603.



    993

    Письмо народного комиссара иностранных дел М.М. Литвинова полномочному представителю СССР во Франции Я.З. Сурицу. 11 января 1939 г. Секретно // ДВП СССР. Т. 22. Кн. 1. С. 35.



    994

    Письмо полномочного представителя СССР во Франции Я.З. Сурица народному комиссару иностранных дел СССР М.М. Литвинову. 11 февраля 1939 г. Секретно // Там же. С. 125.



    995

    Нота народного комиссара иностранных дел СССР М.М. Литвинова послу Японии в СССР С. Того. 11 января 1939 г. // Там же. С. 32–34.



    996

    Более полно японскую позицию по рыболовному вопросу см.: ДВП СССР. Т. 22. Кн. 2. С. 502–503 (прим. 12).



    997

    Генеральному секретарю ЦК ВКП (б) И.В. Сталину. 19 января 1939 г. Секретно // Там же. С. 57.



    998

    Протокол № 67 заседаний Политбюро за 5 января-1 февраля 1939 г. Решение от 21 января 1939 г. (пункт 150) // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 24. Л. 86.









     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх