Ричард Ч. Раак[319]

Совместным с Гитлером нападением на Польшу в сентябре 1939-го Сталин ввел в действие давно подготовленный план. Одной из его целей было вернуть Советский Союз в границы царской России; другой — направить Красную армию на Запад через всю Европу. У него была и третья цель, связанная со второй, для достижения которой нужно было заставить германского фюрера, готового рисковать и обманывать самого себя, начать общеевропейскую войну. Но у Польши были западные союзники, Великобритания и Франция, связавшие себя договором пойти войной на Германию, если та будет угрожать независимости Польши.

Сталин ожидал, что европейская война, спровоцированная нападением Гитлера на Польшу, приведет к общественному и экономическому хаосу и к росту политического недовольства в воюющих странах — от Польши и до Ла-Манша. Местные коммунисты с помощью наступающих на запад советских армий используют беспорядки в тылу по всему континенту, чтобы звонить в поминальный колокол по «империализму» и капитализму[320]. Полякам также было поручено установить «правительство рабочих и крестьян» советского типа, а существующее польское правительство обозвали, и не в первый раз, «фашистским». Так Сталин заранее представил Польшу в качестве модели для революций, которые кремлевский хозяин надеялся увидеть осуществленными по всему континенту[321].

Гитлер отважился послать вермахт на Польшу в первый день сентября 1939 г. после того, как заранее тайно договорился со Сталиным, что тот нападет на Польшу с востока. Требовались удары обеих вторгающихся армий, чтобы быстро и полностью уничтожить польское сопротивление. Война к востоку от Германии должна была быть закончена прежде, чем западные союзники Польши смогут собрать превосходящие силы, необходимые для нападения на Германию с запада (чего на деле ни одна из держав не сделала). Польское сопротивление прекратилось через месяц с небольшим, временно отодвинув для Германии кошмар еще одной войны на два фронта. Во время секретных переговоров в Москве 23 и 24 августа 1939 г. нацистский и советский диктаторы согласились поделить Польшу после ее завоевания.

22 августа 1939 г., за день до отъезда нацистского министра иностранных дел Риббентропа в советскую столицу для переговоров об окончательных условиях пакта между двумя диктаторами, сделавшего возможным двойное вторжение в Польшу, Гитлер хвастался перед своими генералами: «Теперь Польша у меня в руках»[322]. Сталин, смертельный враг Польши после поражения Советской России в польско-русской войне 1920 г., мог бы сказать то же — и с таким же наслаждением.

Кремлевский вождь долго мечтал об очередном разделе Польши. За несколько месяцев до серьезного начала переговоров о заключении нацистско-советского пакта от 23 августа 1939 г. Сталин и группа авторов нового советского партийного катехизиса, «Краткого курса истории ВКП (б)», стремились направить интересы Германии на Польшу. Небольшой намек на возможное германское нападение на Польшу появился в тексте «Краткого курса», который «Правда» публиковала с продолжениями как раз перед Мюнхенской конференцией в конце сентября 1938 г.[323]

Это были не первые слова Сталина на эту тему. Советский заместитель комиссара иностранных дел Владимир П. Потемкин прогнозировал предстоящий раздел Польши между Германией и Советским Союзом в статье, опубликованной несколькими месяцами ранее, в апреле 1938 г. Статья Потемкина, названная «Куда идет Польша?», была опубликована ведущим советским теоретическим журналом «Большевик»[324]. Очевидно, что Сталин, начальник Потемкина, поручил ему опубликовать военный замысел Сталина по поводу Польши — и для чего, если не для того, чтобы старательные аналитики германского посольства в Москве заметили это предсказание?[325] Частью работы германских дипломатов, как и многих из персонала других посольств в советской столице, было сообщать домой и официальные советские мнения, и намеки на внешнюю и внутреннюю политику, опубликованные в московской прессе. Оба задания требовали бесконечного терпения и усилий, чтобы понять нюансы «советского новояза», на котором нередко были выражены кремлевские откровения.

В статье замнаркома Потемкина в «Большевике» был следующий наставительный прогноз: «Гитлер хочет спустить Польшу против Советского Союза. Думает ли он, что хвастливые польские паны выйдут победителями из столкновения с колоссом? Разумеется, нет. Он желает лишь, чтобы они расчистили для Германии дорогу. Пусть польские войска будут разгромлены. Пусть даже снова, как в 1920 году, задрожит польская земля под копытами советской конницы. Фашистские поджигатели войны рассчитывают воспользоваться этим, чтобы двинуть и свои полки на польскую территорию[326]. Гитлеру нужно, чтобы Польша была стерта в прах между двумя жерновами. Он хочет, чтобы Польша больше не существовала. Он пытается вновь привести эту страну к тому, что уже постигло ее в конце XVIII века. Гитлер готовит Польше четвертый раздел. Пусть повторяется история. Пусть новый Костюшко, бросив в отчаянии саблю, воскликнет: «Конец Польше!» — как было когда-то при Мацеевицах»[327].

Затем Потемкин цитирует первого советского диктатора Ленина, выступившего с речью 1 марта 1920 г., незадолго до того, как он отправил Красную армию на запад к Варшаве и далее к германской границе. Заявляя, что он предложил полякам мир, Ленин пообещал присутствующим: «Но если Польша отвечает на наше мирное предложение молчанием, если она продолжает давать свободу французскому империализму, который натравливает ее на войну против России, если в Польшу каждый день отбывают новые поезда с военным снаряжением, если они нам грозят, что пойдут войной на Россию, то мы говорим: «Попробуйте! Вы получите такой урок, что не забудете его никогда».

Потемкин продолжил: «То, что сделал с Польшей в 1920 году французский империализм, пытается повторить ныне гитлеровская Германия… Может ли она [Польша] избегнуть этой участи? Вне всякого сомнения. Но для этого Польша должна иметь другое правительство, перестать служить орудием фашистских поджигателей войны, сделаться страной подлинной демократии»[328]. Для Сталина и его рупора Потемкина образцом «подлинной демократии» был, разумеется, Советский Союз.

Благодаря исследованиям германского ученого Яна Липинского и до него польского ученого Ежи Томашевского мы знаем, что в феврале, за два месяца до публикации статьи Потемкина, замнаркома сам сообщил советнику болгарского посольства в Москве Николе Антонову, что готовится раздел Польши[329]. По логике, Потемкин уже работал над статьей для «Большевика» в феврале 1938 г., когда передал ее суть болгарскому дипломату.

Давно было известно, что между болгарами и немцами существуют многолетние дружественные отношения, восходящие к их прошлому как союзников (и побежденных) в Первой мировой войне. Болгарские монархи боялись Советского Союза, правительство которого убило своего царя. Более того, у России была давняя история вмешательства в дела на Балканах — расстраивая планы почти каждого государства там. После того как Гитлер милитаризовал Германию, некоторые малые, зачастую враждующие балканские страны вновь стали считать ее своей потенциальной защитницей. У них, у Германии и у других центральноевропейских стран был свой исторический опыт противодействия давнишнему движению России к турецким проливам через Румынию и Болгарию[330]. Можно быть практически уверенным, что слова Потемкина Антонову были переданы как минимум одной стороне, заинтересованной в их содержании, то есть немцам.

В середине июня 1939 г. Сталин вновь воспользовался восприимчивыми ушами болгарского дипломата. В то время Гитлер и Сталин уже несколько месяцев предавались кокетливому обмену мнениями в попытке согласиться на взаимно удовлетворительную переделку их общих территориальных интересов в Центральной Европе, в конечном итоге приведшую к падению Польши[331].

В середине июня 1939 г. советский поверенный в делах в Берлине Георгий Астахов, несомненно поддержанный его кремлевским хозяином, пытался ускорить обсуждение территориальных вопросов с немцами, тем не менее отделяя свои слова от официальных сообщений Кремля. Он взялся непрямо передать нацистским дипломатическим лидерам некоторую информацию о советских требованиях в грядущих переговорах. Чтобы быстро донести до нацистских дипломатических лидеров свои слова о добыче, которую Москва стремится получить, Астахов раскрыл некоторые советские требования Парвану Драганову, советнику болгарского посольства в Берлине. Затем Драганов передал услышанное Эрнсту Ворманну, руководителю политического отдела на Вильгельмштрассе[332]. Драганов уверял Ворманна, что он был абсолютно поражен подходом Астахова. Он сказал, что в прошлом у него не было никаких особых отношений с Астаховым, и его удивило неожиданное внимание к нему советского поверенного в делах[333].

Использование третьей стороны для передачи сообщений было лишь одним из методов Сталина[334]. Отсюда и откровения: Потемкина — советнику болгарского посольства Антонову в феврале 1938 г., Астахова — Драганову в июне 1939 г. То, что Антонов, вероятно, доложил услышанное от Потемкина в министерство иностранных дел в Софии, подтверждается фактом его передачи, вместе со схожими сообщениями, советнику французского посольства в Софии в декабре 1938 г.[335]

Позже упомянем еще несколько случаев, когда Потемкин помогал немцам обратить внимание на то, что Сталин заинтересован в новом разделе Польши. Но прежде нам нужно выяснить, почему слова заместителя наркома иностранных дел заслуживали оказанного им внимания. Начиная с 1937 г. появились слухи, что нарком иностранных дел Максим Литвинов скоро уйдет. На этот счет было много спекуляций и слухов. Например, даже в феврале и марте 1939 г. такие опытные дипломаты, как германский посол в Москве Фридрих Вернер фон дер Шуленбург и аналитик посольства США Чарльз Е. Болен, настаивали на том, что ветеран дипломатической службы Литвинов продолжает выполнять функции, согласно своему титулу главного дипломата Сталина. В феврале Шуленбург докладывал в Берлин, что не считает существенным сообщение о том, что Потемкин настаивает на уходе СССР от связей с Западом, включая действующий договор об обороне с Францией (1935 г.) и выход из Лиги Наций[336].

Литвинов долго был рупором Сталина, провозглашавшим между 1935 и 1937 гг. (и даже позже, хоть менее часто) советские внешнеполитические мантры «коллективной безопасности» и «народного [объединенного] фронта». Эти лозунги наводили на мысль о заинтересованности Москвы в сотрудничестве с другими европейскими странами против агрессоров, названных Москвой: Германией, Италией и Японией. Но особенно после Мюнхена дипломаты начали улавливать серьезное изменение направления советских внешнеполитических интересов, включавшее отход от «коллективной безопасности», франко-советского договора 1935 г. и членства СССР в Лиге Наций. Дипломаты в Москве отмечали новые веяния в советской прессе, например, потемкинские заявления, процитированные Шуленбургом. Но дипломаты еще не могли подтвердить изменения, которые, как мы покажем далее, уже давно начали осуществляться.

Важно отметить: в преддверии нацистско-советских соглашений от 23 августа 1939 г. даже опытные аналитики кремлевской политики не были уверены во внешнеполитических намерениях Сталина и в том, кто действительно выражает позицию Советского Союза в этой области. Причина была в том, что Сталин хотел, чтобы это направление, то есть приближение к нацистско-советскому соглашению, оставалось непрямым. Гитлер, давно заинтересованный в близком союзе с Польшей, многие годы не проявлял особого интереса к заигрываниям Сталина[337]. Как мы покажем далее, Сталин эффективно использовал и своего представителя, и советскую прессу, чтобы сохранить видимость актуальности обеих тенденций: его сохраняющуюся заинтересованность в «коллективной безопасности» и его антизападные интересы. Эти интересы означали полный отказ от «коллективной безопасности» как лейтмотива советской внешнеполитической агитации. На первый план было выдвинуто то, что в течение месяцев представлялось не более чем кокетливым заигрыванием с Гитлером, а на деле стало пактом от 23 августа 1939 г. — де-факто союзом с Гитлером. Ранее опубликованные взгляды Сталина на предстоящий нацистско-советский заговор против Польши прекрасно служили этому плану.

И Шуленбург, и Болен ошибались по поводу Литвинова в течение многих месяцев. В апреле 1937 г. ответственность за европейские дела была тихо отобрана у Литвинова и перешла к самому Сталину и к его ближайшему сотруднику, В.М. Молотову. Тогда же Потемкин был назначен заместителем наркома иностранных дел[338]. Явно будучи обязанным скрывать ограничение своих полномочий, Литвинов старался отрицать слухи, появившиеся тогда же, в апреле 1937 г., о предстоящем германо-советском сближении[339].

Через год с небольшим Литвинов еще стремился сохранять видимость полной занятости. Например, в январе 1939 г. он дал понять, что не будет участвовать, как часто делал, в ежегодном заседании Лиги Наций[340]. Но только потому, говорил он, что на повестке дня Лиги не было ничего, что интересовало бы Советский Союз[341]. Объяснение Литвинова было явно смехотворным. Используя Литвинова в качестве рупора, Сталин всегда находил, что сказать о любых международных делах.

Все это время, с апреля 1937 г. до официально объявленного снятия Литвинова с должности в начале мая 1939 г., он продолжал выполнять некоторые обязанности в своем наркомате, сочинять кое-какие дипломатические послания, даже в европейские представительства, и встречаться с кое-какими европейскими дипломатами — тем самым достойно играя роль подставного лица по требованию Сталина. Но с необъявленным отстранением Литвинова от «европейского отдела» Наркомата иностранных дел Потемкин неофициально занял его позицию представителя Сталина по европейской внешней политике. Входящие дипломатические сообщения, прежде поступавшие Литвинову, теперь направлялись Молотову и от него — Сталину[342]. Потемкин, хоть и без титула наркома по европейским делам, стал главным голосом Кремля и публицистом новой линии в этой области — по крайней мере, до официального увольнения Литвинова в начале мая 1939 г. Только тогда Молотов официально принял Наркомат иностранных дел. А до этого Сталин и Молотов лично занимались европейскими делами, но всегда за фасадом Наркомата иностранных дел, который представляли Литвинов и Потемкин. Слова Потемкина были словами Сталина. Его статьи, которые нарком иностранных дел Литвинов иногда обнаруживал уже после их публикации, представляли превалирующие внешнеполитические взгляды Кремля.

Вернемся к «Краткому курсу», где грядущая судьба Польши была предсказана в сентябре 1938 г. Этот текст, содержащий более 400 страниц, был важен не менее всего, выпущенного ранее издательским аппаратом Сталина. Кроме прочего, он известил о новой сталинской дипломатии — хотя и запутывая ее позиции типично непрозрачным советским новоязом. «Краткий курс» был составлен под непосредственным наблюдением Сталина. Он лично редактировал текст — хотя в последующие десятилетия не представлялся редактором. Он был также одним из его авторов[343]. Несмотря на очень сжатый язык и осторожно сформулированные неопределенности, «Краткий курс» был важнейшим партийным документом.

Поскольку цель этой статьи — выявить один из наименее известных в истории эпизодов, помогающий понять, как началась война в 1939 г., а именно — польскую проблему, нам нужно обратиться к «Краткому курсу». Давайте вспомним, что его авторы, то есть Сталин, настаивали, что Польша — вероятная следующая жертва германской агрессии[344]. Это не просто совпадение: точка зрения Сталина на грядущую судьбу Польши, опубликованная в «Кратком курсе» в сентябре 1938 г., и статья Потемкина «Куда идет Польша?», опубликованная несколькими месяцами ранее в «Большевике». Первоначально печатающийся с продолжениями в «Правде», «Краткий курс» был потом напечатан шестимиллионным тиражом на русском языке. Германский посол Шуленбург записал, что «Правда» превознесла «всемирно-историческое значение» этой книги, потому что «она предоставляет братьям и товарищам вне советских границ необходимые индикаторы [руководство] для осуществления революционного действия»[345].

В соответствии с наклонностями Сталина как литератора и знатока культуры, авторы «Краткого курса» также заново развили философский марксизм-ленинизм — изложенный так, как хозяин Кремля понимал эту доктрину. Они также представили его взгляд на историческую значимость самого себя — после того, как чистки 1937–1938 гг. прекратили земное существование его конкурентов на корону Ленина. Посол Шуленбург так характеризовал биографию Сталина в «Кратком курсе»: после «очень грубой подделки фактов… авторы решили изобразить Сталина как непогрешимого исполнителя воли его учителя, Ленина, и искоренить память о действительных руководителях большевистской революции»[346]. Сталин и его агенты переписали прошлое, чтобы повысить его роль в революционной истории. Убийство большинства соратников и противников из среды старых большевиков в чистках 1937–1938 гг. дало Сталину возможность значительно раздуть собственную важность. Он удалил свидетелей истории, могущих представить другие взгляды.

Сентябрь 1938 г. был месяцем безнадежной пред-мюнхенской дипломатии на пике судетского кризиса. В то время Литвинов, номинальный нарком иностранных дел, истово предлагал свой товар Лиге Наций в Женеве под лозунгом «коллективной безопасности», пытаясь убедить иностранные правительства и общественность начать войну против нацистов[347]. В течение того месяца и даже в последовавшие месяцы Литвинов часто использовал этот лозунг (далее покажем, что и советская пресса делала то же, хоть и менее часто). Но он делал это, как обычно, специфически не связывая предлагаемые коллективные антигитлеровские действия других стран со сходными действиями Советского Союза, который внесет «свою лепту» — что неоднократно обещал Литвинов и другие советские представители. Но ни Литвинов, ни другие, как отметил проницательный канадский дипломат, никогда не говорили, что собой представляет та самая «лепта»[348].

Фактически же лозунг «коллективной безопасности» с подсобной линией политической агитации за «объединенный [народный] фронт», хотя и непрерывно провозглашался Литвиновым в Женеве в сентябре 1938 г., был уже, как и сам нарком иностранных дел, незаметно отодвинут Кремлем в сторону, как это видно из «Краткого курса». Отодвинут еще до того, как четыре державы встретились в Мюнхене в конце того месяца, чтобы умиротворить Гитлера, передав ему Судеты.

Вспомним, что «Краткий курс» был готов задолго до разрешения в Мюнхене спровоцированного Гитлером судетского кризиса. Но многие противники Оси, жившие в то время, как и бесчисленные историки, большинство из которых не цитировали «Краткий курс» и, возможно, даже не читали его, пришли к заключению, что Сталин только позже отказался от «коллективной безопасности». По их мнению — в результате личного разочарования отсутствием успеха в формировании «народного фронта» с западными державами для вооруженного противостояния требованиям Гитлера от Чехословакии[349].

«Коллективная безопасность», хоть и не прямо отвергнутая в «Кратком курсе», не была упомянута на его страницах, где был провозглашен «новый период». Этот «новый период», то есть существующий, не был ясно определен. Но было сказано, что он следует после «периода парламентского оппортунизма». Он был также периодом движения истории от «классовых конфликтов» через революционное пролетарское действие, включая «период» пролетарской революции и заканчивая захватом власти пролетариатом, как только «империализм» будет свергнут[350].

То, что «коллективная безопасность» была на деле отправлена в отставку еще до умиротворения в Мюнхене, становится очевидным ввиду заявления Сталина, тоже на страницах «Краткого курса», что партии Второго интернационала (то есть на кремлевском жаргоне социалистические и социал-демократические партии Запада) «были недостаточны для революционной борьбы пролетариата»[351]. Эти партии, якобы преобладавшие в предыдущий период [ «парламентского оппортунизма»], никогда не смогут, по мнению Сталина, «обеспечить руководство для подготовки пролетариата к революции». Это утверждение подчеркивало откровение Сталина, что старый «период» закончился. С его уходом Кремль незаметно похоронил вместе с «коллективной безопасностью» и ее подсобный объект, «народный фронт» — то есть продвигаемое Москвою сотрудничество некоторых секций коммунистических партий с некоторыми западными социалистическими партиями (партиями Второго интернационала) и даже с некоторыми буржуазными партиями (как во Франции в 1936–1938 гг.). Но управляемый Кремлем Коминтерн, который формально отвечал за отношения Москвы с заграничными секциями партии и прежде боролся за «коллективную безопасность» и «народные фронты» против «агрессоров», продолжал делать то же самое и в последующие месяцы — разумеется, только вне Советского Союза[352].

Итак, как мы прежде установили, Кремль продолжал старательно усугублять путаницу в представлениях о своих внешних интересах, говоря одновременно обеими сторонами своего журналистского рта. Одному иностранному дипломату, заметившему в прессе тенденции новой политической линии, Потемкин указал в начале 1939 г., что советская пресса продолжала упоминать «коллективную безопасность»[353]. Сталин поддерживал эту путаницу даже внутри СССР. Руководителю Коминтерна Димитрову он впервые сообщил о прекращении «коллективной безопасности» через семь дней после начала войны![354]

Следовательно, когда Литвинов выступал в Женеве, отход Москвы от очень успешных и привлекательных внешнеполитических лозунгов «коллективной безопасности» и «народного фронта» продолжался уже более года — хотя, вместе с уменьшением роли Литвинова, отказ от старого и переход в «новый период» тоже прошел, как говорилось выше, не замеченным многими дипломатами. Посол Франции в Москве (и позже в Берлине) Робер Кулондр, вспоминая потом в своих мемуарах о довоенном периоде и особенно об осени 1938 г., писал, что, хотя и ходили слухи о том, что Литвинов не в фаворе, его посольство продолжало ожидать от Москвы поддержки политики «коллективной безопасности», чтобы остановить германскую агрессию. Тем не менее и он слышал от Потемкина, что Москва, возможно, заинтересована в переговорах с Германией и в разделе Польши. Хотя Кулондр, по всей видимости, не читал апрельской статьи Потемкина в «Большевике», он услышал от своего талантливого поверенного в делах, Жана Пайара, о том, что Потемкин сказал ему и другим французским дипломатам, что Советский Союз может быть заинтересован в расчленении Польши[355].

По возвращении в Москву в октябре 1938 г. Литвинов, очевидно, читал статьи Потемкина и более поздние откровения московской прессы на ту же тему. Ибо он тоже изложил Кулондру, предположительно осенью 1938 г., часть содержания статьи «Куда идет Польша?». Повторяя сталинскую линию, впервые выраженную Потемкиным, Литвинов сказал, что Советы не уважают польскую армию и видят в Польше поле боя или землю, о которой можно вести переговоры с Гитлером[356].

Итак, ранние заявления Потемкина о разделе Польши были частью нового дерзкого внешнеполитического курса Кремля, который был публично, хоть и завуалированно, выражен в «Кратком курсе» и в других публикациях. Но эти информационные сигналы не закончились статьей Потемкина в «Большевике», обличением Гитлера в мнимом антипольском заговоре Сталиным и его соавторами по «Краткому курсу» и замечанием Литвинова Кулондру о польской армии.

Посол Шуленбург, ощущавший юмор, распространившийся в правительственной Москве в день созыва Мюнхенской конференции, был принят Потемкиным в тот же день, 29 сентября 1938 г. Потемкин, выражая гнев своего начальника на то, что его не включили в список приглашенных обсуждать судьбу Чехословакии в Мюнхене, пошел в атаку. Как только Шуленбург оказался в его кабинете, Потемкин разразился тирадами с кучей претензий, направленных против Германии и всех стран, замешанных в Судетском кризисе, кроме своей собственной страны.

Сперва Потемкин гневался на европейский Запад за то, что тот не пошел по тропе войны, по которой его правительство хотело бы, чтобы этот Запад шел, и о которой Литвинов говорил в Женеве. Потемкин предупредил Шуленбурга, что участвовавшие в том, что он назвал «уничтожением» Чехословакии, пожалеют об этом. После окончания проповеди против Германии и западных держав Потемкин перешел к Польше. Он жаловался Шуленбургу, что поляки собираются с согласия Гитлера забрать кусок Чехословакии, на котором, по их словам, проживает польское население. Но, предостерег Потемкин, Польша тоже является страной со многими меньшинствами, хотя он, несомненно продуманно, упомянул из них только немцев и украинцев. (Шуленбург подчеркнул в своем отчете в Берлин, что Потемкин с особым выражением произнес слово «многие».) Он предупредил, что Польша будет сожалеть о территориальной экспансии за счет Чехословакии. Украинцы в Польше, угрожающе заметил Потемкин, начали «пробуждаться к действию»[357].

Оплеуху получил еще один вождь — Муссолини, созвавший Мюнхенскую конференцию. Итальянцы заплатят за то, что поддерживают Гитлера, предсказал Потемкин. Он провозгласил (со значительно меньшей точностью, чем оказалось в действительности), что наградой Муссолини за созыв Мюнхенской конференции станет потеря Италией Южного Тироля, который перейдет Германии. Закончив словесное избиение всех участников Мюнхена, включая правительство Бенеша (проигравших чехословаков, представителям которых не позволили присутствовать на мюнхенской стрижке), Потемкин перешел на другую сторону, чтобы словесно помочь нацистскому режиму. Он лицемерно предупредил посла Шуленбурга, что Муссолини опасен[358].

Обличительная речь Потемкина Шуленбургу от 29 сентября предвосхитила статью «Правды», появившуюся через два дня, 1 октября. Возможно, что именно замнаркома ее и написал. Так или иначе, журналисты Сталина были в курсе антипольской линии, изложенной Потемкиным германскому послу: «Правда» стремилась донести до Гитлера мысли Сталина о Польше, точно так, как Потемкин сделал это полгода назад в «Большевике». «Правда» заявила, что «поляки сами роют могилу независимости Польши». Скоро придет время, когда германские «фашисты» сделают раздел Польши «приказом дня», писалось там. Согласно «Правде», «германские фашисты давно присматриваются к некоторым частям Польши»[359].

Через два дня Шуленбург предоставил Вильгельм-штрассе анализ послемюнхенских настроений в советской столице. В Москве, отмечал он, продолжают превалировать плохое настроение и чувство изолированности. Сталин не добился «милой маленькой войны, в которой воюют другие», писал Шуленбург, и «которая принесла бы так много радости Москве». «Коллективная безопасность» пропала. «Хуже того: с точки зрения Кремля, никто не обращал на него ни малейшего внимания, а даже минимального внимания хватило бы на приглашение Сталина присоединиться к обсуждениям в Мюнхене. В результате гнев кремлевских пропагандистов был направлен против предавших дело Советов, в числе виновников были Лига Наций и особенно Британия и Франция». Лига тоже пропала, писал Шуленбург[360].

Через два дня, 2 октября, в статье «Известий», будто бы собранной из донесений Литвинова о встречах Лиги в сентябре 1938 г., Сталин мог предложить западным державам только игру без победителей. Они могли бы объединиться в «коллективном противодействии агрессорам», роль Советов в котором будет определена позже (судя по «Известиям», Москва снова не сделала твердого предложения присоединиться к этим усилиям). В противном случае, предостерегали «Известия», грянет война и вызовет общественное недовольство. Правительства Британии и Франции, опасаясь хаоса и общественных беспорядков, которые, безусловно, последуют за войной, капитулировали перед диктаторами.

Угроза революции в тылу (как произошло в 1917–1918 гг.) была отчетливо сформулирована «Известиями» и могла быть безошибочно понята всеми участниками, а также секциями зарубежных коммунистических партий, подчиняющихся указаниям Коминтерна в Москве.

Без коллективных действий против агрессии «капиталистам» не остается ничего, кроме как продолжать умиротворять «диктаторов» — захватчиков (классификация, которую авторы «Известий» наверняка не собирались применять к московскому вождю). Следовательно, у капиталистов скоро ничего не останется защищать. Капиталисты — французские были упомянуты особо — были обречены, если они что-либо сделают, и обречены, если не сделают ничего.

Согласно аналитикам германского посольства, статья в «Известиях» показала, что Советский Союз, учитывая его недавнее разочарование неудачей западных держав противостоять Берлину, тем не менее пока еще не решился принять новую линию в замену «коллективной безопасности»[361]. Учитывая, что представители Сталина проповедовали от его имени одновременно несколько несопоставимых внешнеполитических линий, важной задачей было выяснить, которая из этих линий в конце концов заменит «коллективную безопасность», все еще декларируемую пропагандистами Сталина устно и печатно. Как обычно, исполнение предназначалось другим и без какого-либо определенного вклада со стороны Кремля. То есть сторонникам (среди них влиятельные партии на Западе, избегавшие чтения «Краткого курса» с его ссылкой на «новый период»), верившим, что Кремль связан обещанием «коллективной безопасности», были адресованы не более чем слова, которые Кремль и его дипломаты повторяли специально для их ушей.

Но через несколько недель после Мюнхена Сталин развернулся на сто восемьдесят градусов на двух дипломатических фронтах. Без попытки объяснения и без публичных объявлений неожиданной смены направления он взялся за улучшение двусторонних отношений и с Польшей, и с Германией. Однако в то же время, 23 октября, «Известия» снова напали на Мюнхенское соглашение, от которого Германия получила прямую выгоду, а Польша — непрямую. Казалось, что Кремль не мог привернуть кран пропаганды даже тогда, когда это требовалось для соответствия с существующей политической линией, но, разумеется, никогда не было лишь одной существующей линии в советской внешней политике. В статье «Известий» от 23 октября сталинский автор смело предсказал, что Германия и западные державы вновь вступят в конфликт и что Западу понадобится помощь Советского Союза. Он предоставит решающую мощь для противостояния «организаторам войны». По мнению автора, политики Европы знают, что «СССР выполнит свои европейские обязательства»[362]. Но именно в этом сомневались многие мудрые головы по всей Европе.

Прошел еще месяц. 21 ноября, вопреки некоторым сообщениям об улучшении польско-советских отношений, авторы «Известий» сочли нужным вновь раскопать план Германии разделить Польшу. Как и Потемкин ранее, они взялись за перья в защиту национальных меньшинств Польши. Судьба Польши может стать такой же, как судьба Чехословакии, предсказывали они. Западные земли Польши могут отойти Германии. «Карпатская Украина», тогда еще часть Чехословакии (но «население считает себя этнической частью великого украинского народа»), «может [вместе с соседней польской Галицией] стать славянскими Судетами». И, как зловеще заметил журналист «Известий», «в Польше есть еще и белорусы». Почему бы, предложил автор, не разбить существующую Польшу на три части, Польшу, Белоруссию и Украину, и западные земли страны не вернуть Германии? Британия и Франция бросили одного союзника, Чехословакию. Не сдадут ли они и другого, Польшу?[363] Угрозы статьи в «Известиях» территориальной целостности Польши и Чехословакии были очевидны. Но московский брат мог (и действительно вскоре так и сделал) в конце концов объединить всех славян в просторных границах, определенных Кремлем, за железным занавесом. Грядущая война предоставила Сталину такую возможность. В 1944–1945 гг. он забрал Рутению, то есть Карпатскую Русь, у Чехословакии и присоединил к Советскому Союзу, осуществив таким образом собственное пророчество 1938 г.

Как было сказано ранее, в начале октября хозяин Потемкина неожиданно изменил свой курс по отношению к Польше в открытых дипломатических контактах. Потемкин, представляя Литвинова (заболевшего, как было сказано), сообщил 10 октября польскому послу Вацлаву Гржибовскому, что Советы хотят пожать любую протянутую им руку[364]. Вскоре Гржибовский получил и неофициальное предложение резко увеличить советско-польскую торговлю[365]. Между тем начиная с октября правительство Польши оказалось под увеличивающимся и нежелательным давлением из Берлина, толкающим к полной переделке отношений с Германией[366]. Польский министр иностранных дел Йозеф Бек увидел в предложении Потемкина возможный путь к расширенным политическим дискуссиям с соседом, у которого вся история полна публичной вражды с Германией. Бек, видимо, не знал о продолжающейся кампании Москвы за раздел его страны и искал поддержки везде, где только можно.

26 октября Гржибовский и Литвинов собрались вместе для «размораживающей» политической дискуссии. Гржибовский поднял ряд вопросов и идей, одна из которых частично совпадала с предложением Сталина об увеличении торговли между двумя странами[367]. 10 ноября Бек переправил Гржибовскому — для обсуждения с Литвиновым — некоторые предложения по общему улучшению двусторонних отношений, включая торговые[368].

Несмотря на непрекращающееся антипольское бурчание в советской прессе, казалось, что оба правительства продвигаются к примирению. Их дипломаты публично говорили о разрядке отношений. Польско-советские отношения продолжаются на основе прежних соглашений, заявили в Москве их представители. Это заявление напомнило о Пакте о ненападении 1932 г. между двумя нациями, продленном до 1945 г., и о других документах, регулирующих советско-польские отношения. Два дипломата также сообщили о своем намерении заняться давно замороженными торговыми переговорами[369].

27 ноября было опубликовано польско-советское коммюнике[370]. Оба выступавших, Гржибовский и Литвинов, выразили желание разрешить противоречия и заняться торговыми переговорами. Коммюнике, как казалось, обоюдно укрепляло международные позиции Польши и Советов.

Риббентроп, разрабатывавший замысел Гитлера приблизить Польшу к Германии, в восторге не был. 26 ноября недовольный германский министр иностранных дел сообщил польскому послу в Берлине Йозефу Липскому, что советско-польские договоренности «нарушают дружественные польско-германские отношения»[371]. Польский посол Гржибовский также видел, что германские дипломаты в Москве не в духе. Они считали польскую кампанию на сближение с Кремлем более удачной, чем свою собственную[372]. Если немцы были недовольны, то Сталин, явно работая на то, чтобы держать Германию и Польшу подальше друг от друга, был, несомненно, более чем доволен.

Несмотря на видимое польско-советское сближение, предсказания Потемкина не прекратились. В последующие месяцы и на улице Вержбова[373], и на Вильгель-мштрассе были получены схожие сообщения из финских источников. В январе 1939 г. финский дипломат слышал о предстоящем «четвертом разделе Польши», и об этом, по его словам, говорил в Париже французский генерал[374]. Шестью месяцами позже, весной 1939 г., Вуперт фон Блюхер, германский советник в Хельсинки, получил похожее сообщение, но от совершенно другого финского чиновника. Этот финн сказал, что о предсказанном разделе Польши говорил Потемкин[375].

При разделе Польши Советский Союз стал бы непосредственным восточным соседом Германии. Если удивительное преобразование европейской геополитики, вызванное таким изменением, не было тем, чего хотел Сталин, почему он не призывал к международной поддержке Польши и обеспечению ее существования? Если он не желал иметь нацистского соседа, почему он позволил своим агентам декларировать будущий статус Польши как нацистской (и советской) жертвы? Судя по этому и учитывая известную склонность Сталина приписывать другим то, что он сам имел в виду, мы можем с уверенностью сказать, что задолго до лета 1939 г. он задумал сделать Польшу субъектом грядущей германской и советской агрессии[376].

Наконец и Гитлер понял. В конце марта 1939 г., после окончательного отклонения Беком предложений о близких отношениях и о польско-германском территориальном урегулировании, навязываемых Гитлером и Риббентропом властям Варшавы в течение нескольких месяцев, фюрер был вынужден с неохотой оставить надежду превращения правительства Варшавы в своего близкого партнера. Сталин находился тогда в идеальной позиции для соблазнения неумелого и нетерпеливого фюрера к вступлению в сталинскую игру[377]. Сталин сказал Хрущеву после подписания пакта, что Гитлер «думает, что он меня обдурил, но это я его обдурил»[378]. Мы очередной раз ловим Сталина на том, что он приписывает свои мотивы другим людям, в этом случае — обманутому Гитлеру.

С отказом Бека присоединиться к Берлину польская игра Сталина стала казаться упрямому самоослепленному нацистскому вождю также и его собственной — поскольку Сталин предложил то, что казалось единственным средством, с помощью которого Гитлер, планировавший установить германскую гегемонию в северной части континента, мог обезопасить свой восточный фронт, если придется послать войска на запад против Британии и Франции. Поспешность, с которой Гитлер вступил в пакт со Сталиным в августе 1939 г., была результатом его безрассудной ставки на свою способность справиться с польской опасностью непосредственно к востоку от Германии. И на надежду, что Сталин будет придерживаться в течение хоть какого-то времени условий их договоренности о разделе большей части континента.

Если на Польшу нападут нацистские войска (это описано Потемкиным в «Большевике» и предсказано «Кратким курсом»), как будет восточный сосед Польши, Советский Союз, справляться с такой агрессией против его самого большого соседа с запада? Раннее описание Потемкиным предстоящего раздела Польши точно предсказало поведение Кремля в этом случае. Две армии встретятся в побежденной Польше. Все, что Гитлеру и Сталину требовалось, — это заключить пакт, определяющий условия этой встречи, и нарисовать на бумаге демаркационную линию между двумя зонами оккупации. И то и другое было потом зафиксировано в нацистско-советском пакте от 23 августа 1939 г. и в дополнительных документах, и устных условиях, подготовленных тогда же и позже.

Примечания:

3

Хазанов Д. 1941. Война в воздухе. Горькие уроки. М., Эксмо, 2007.

31

Ибатуллин Т.Г. Война и плен. СПб., 1999. С. 233.

32

Ибатуллин Т.Г. Война и плен. СПб., 1999. С. 239.

33

Оглашению подлежит. СССР — Германия. 1939–1941. Документы и материалы. М., 2004.

34

Ф. Руге. Война на море 1939–1945. Перевод с немецкого. М, 1957. С. 209.

35

Военно-исторический журнал 1992. № 1 и 2.

36

Россия — XX век. Документы. 1941 год. Книга 1. М., 1998.

37

Мельтюхов М.А. Упущенный шанс Сталина. М., 2000.

319

Раак Ричард Ч. — профессор Калифорнийского университета (Hatward, USA).

320

Со времени, когда он фактически захватил власть в СССР, Сталин проповедовал международную революцию ленинского типа, используя, когда возможно, Красную армию для поддержки общественных беспорядков за рубежом. См.: Сталин И.В. Выступление на Пленуме ЦК ВКП (б) 19 января 1925 г. Werke (Берлин, 1952), том VII, с. 10–12. Как только началась война, Сталин на закрытой сессии Коминтерна специфически поручил польским и британским рабочим свергнуть их правительства. Коминтерн (Коммунистический интернационал) был основан в 1919 г. и распущен Сталиным в 1943 г. Первоначально Москва должна была быть лишь местом встречи зарубежных секций с российской, но скоро Коминтерн подчинился влиянию Кремля, его создателя. После массивных чисток, инициированных Сталиным в конце 1930-х гг., от которых пострадали иностранные работники Коминтерна, руководители зарубежных секций в Москве стали особенно чутки к наставлениям Кремля.

321

В записи на встрече в секретариате Коминтерна 1 и 2 сентября 1939 г. Вильгельм Пик, видный член Коминтерна, отметил призыв Сталина к революции в Польше среди первых лозунгов, посланных из Кремля в секретариат Коминтерна. На встрече, где был Пик, выступили генсек Коминтерна Георгий Димитров и ответственный в советской компартии за связь с Коминтерном Дмитрий З. Мануильский. См.: Секретариат — 2.9.1939, Wilhelm Pieck Nachlass, Stiftung der Arbeiterparteien und Massenorganisationen der DDR, NY4036/540, p. 43–45. Мануильский действовал как агент Кремля, поставляющий вождям Коминтерна большую часть информации о желаемой для Кремля позиции советской и зарубежных секций партии в отношении новой ситуации, которую принесла война. О роли Мануильского: Дорошенко Виктор, Павлова Ирина и Раак Р.Ч. Не миф: речь Сталина 19 августа 1939 года / Вопросы истории. № 8, 2005, с. 13.

Дополнительная информация о происхождении речи Сталина от 19 августа 1939 г.: «Новые сведения о речи Сталина 19 августа 1939 г.», в сборнике под редакцией Дмитрия Хмельницкого «Правда Виктора Суворова-3. Восстанавливая историю Второй мировой войны» (Москва, 2007), с. 140–142. Роль Ману-ильского описана там же: с. 142. См. также: Bernhard Bayerlein, ред., Georgii Dimitrov, Tagebucher, v. I (Берлин, 2000), с. 273 (запись от 7 сентября 1939).

322

Aufzeichnung: Ansprache des Fuhrers vor den Oberbefehlshabern am 22. August 1939 r. Akten zur deutschen Auswartigen Politik (далее ADAP), Ser. D, том VII, с. 170. Госсекретарь Эрнст фон Вайцзеккер был высокопоставленным германским дипломатом, который вскоре сожалел о нацистско-советском соглашении от 23 августа 1939 г. и горевал о его роковых последствиях. Через несколько дней после окончательного поражения Польши ее западные союзники отвергли первое предложение мира, выдвинутое Гитлером в военное время. Вайцзеккер, с сожалением считающий, что война продолжится, писал в своем дневнике 14 октября 1939 г.: «…Без пакта от 23.08 война не была бы начата». Через несколько дней, в записи от 25 октября 1939 г., он повторил свою оценку: «Неожиданное согласие России [начать переговоры на высшем дипломатическом уровне] — вот что решило нашу судьбу». См.: Leonidas Е. Hill, ред., Die Weizsacker-Papiere 1933–1950, т. II (Papiere 1933–1950, Франкфурт-на-Майне, 1974), с. 178, 181). Вайцзеккер не знал, что так же считал французский министр иностранных дел Жорж Боннэ: De Munich a la guerre. Defense de la paix (Paris, 1967), p. 287.

323

Geschichte der Kommunistischen Partei der Sowjetunion (Bolschewiki). Kurzer Lehrgang (далее Kurzer Lehrgang) (изд. 2-е, Берлин, 1949), с. 413. Подоплека: Маслов Н.Н. «Краткий курс истории ВКП (б)» — энциклопедия и идеология сталинизма и постсталинизма: 1938–1988 гг. в кн.: Афанасьев Ю.Н., ред., Советская историография (Россия XX век, кн. 2), с. 248–256; Вопросы истории, № 11, 2002, с. 3–8.

324

Гальянов В.Н. (псевдоним Потемкина). Куда идет Польша? Большевик, № 8, 1938, с. 68. Важная подоплека, см.: Jan Lipinsky. Das geheime Zusatzprotokoll zum deutsch-sowjetischen Nichtangriffsvertrag vom 23. August 1939 und seine Entstehungs — und Rezeptionsgeschichte von 1939 bis 1939 (Франкфурт-на-Майне, 2004), с. 24.

325

Опубликование своих планов не было необычным для Сталина. Советский хозяин любил обрисовывать свои планы на будущее в советской прессе. Например, в 1938-м он приказал сделать фильм «Если завтра война». Там он показал свой сценарий будущей войны с Германией. См.: Раак Р.Ч. «Если завтра война»: сталинский сценарий второй империалистической войны. В сборнике под редакцией Дмитрия Хмельницкого «Правда Виктора Суворова. Новые доказательства» (М., 2008), с. 203–233.

326

В советском идеологически направленном жаргоне, часто неточном, нацисты назывались фашистами.

327

Ссылка на историческую легенду, драматически описывающую победу царских войск над Польшей в 1794 г.

328

Гальянов В.Н. Куда идет Польша? Большевик, № 8. 1938, с. 68. Вся статья: с. 61–68. Заметьте, что Потемкин выдвигает здесь требования, идентичные призывам к польской революции, которые набобы из секретариата Коминтерна вновь услышат сразу после германского нападения на Польшу 1 сентября 1939 г. См. 1-ю сноску выше. См. также: Jan Lipinsky, Das geheime Zusatzprotokoll, с. 24.

329

Липинский, с. 24; Томашевского цитирует Марек Корнат: «Droga Niemiec do paktu Ribbentrop-Molotow i sprawy polskie (wydarzenia i interpretatcje)», Pamiec i sprawiedliwosci, number 1/2008, c. 56, ссылка 83.

330

Госсекретарь Вайцзеккер писал после визита болгарского премьера в Берлин в 1939 г., что надежды Болгарии [на выживание и на возврат земель, потерянных после Первой мировой войны] «строятся на силе Германии… Дружба с Германией — основа болгарской внешней политики». См.: Вайцзеккер. Diplogerma Москва, Берлин, 12 июля 1939, Politisches Archiv des Auswartigen Amtes (далее PAAA), Botschaft Moskau, 514, c. 146848-9.)

331

На возникающий германо-советский обмен мнениями намекала длительная беседа фюрера с советским послом Алексеем Мерекаловым 12 января 1939 г. Незадолго до того Мерекалов вернулся в Берлин из Москвы. См.: Stanislaw Zerko, Niemecka polityka zagraniczna (Познань, 2005), с. 373.

332

В то время в дипломатических кругах нередко заменяли германское министерство иностранных дел именем улицы, на которой оно располагалось: Вильгельмштрассе.

333

«Aufzeichnung» Woermann, Берлин, 15 июня 1939, ADAP, ser. D, том VI, с. 607–608.

334

Еще один пример: Stanislaw Zerko, Stosunki polsko-niemieckie 1938–1939 (Познань, 1998), с. 404, ссылка 222.

335

Георгий Коссейванов к советнику посольства Ренэ Ри-стельюберу, сообщено в отчете Ристельюбера французскому министру иностранных дел Жоржу Боннэ, София, 16 декабря 1938 г. — France, Ministere des Affaires Etrangeres, Le Livre jaune francais (Париж, 1939), с. 48.

336

«Aufzeichnung Schulenburg: Komintern, 18. Parteikongress der KPdSU, Stellung Litvinovs», Москва, 23 февраля 1939, PAAA, R104366, c. D500766. См. также: Charles E. Bohlen, Witness to History 1929–1969 (Лондон, 1963), с. 61.

337

Безыменский Лев. Советско-германские договоры 1939 г.: новые документы и старые проблемы. Новая и новейшая история, 1998, № 3, с. 7.

338

З.С. Шейнис. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек (Москва, 1989), с. 350–351, 360. Шейнис также сообщает, что попытка Сталина задействовать специального советского торгового посредника, Д.Г. Канделаки, в 1935-м и в 1936-м, чтобы начать политические переговоры с Берлином, была предпринята под контролем Молотова, а не Литвинова (с. 361); см. также у Льва Безыменского: «Советско-германские договоры 1939 г.: новые документы и старые проблемы» / Новая и новейшая история, 1998, № 3, с. 6. См. также: Hugh D. Phillips. Between the Revolution and the West. A Political Biography of Maxim M. Litvinov (Болдер, 1992), с. 161. Подоплека: Sabine Dullin. Des Hommes d'influences. Les ambassadeurs de Staline en Europe 1930–1939 (Париж, 2001), с. 260–267.

339

Андрэ Франсуа-Понсе к Ивон Дельбо, Берлин, 21 апреля 1937, Documents diplomatiques franAais (далее DDF), 2eme ser., т. V (Париж, 1968), с. 514–517; Луи де Монико к Дельбо, Прага, без даты (получено 28 апреля 1937), ibid, с. 599.

340

«Aufzeichnung» Schulenburg, Москва, 4 января 1939, PAAA, Botschaft Moskau, 560, p. 178464.

341

«Aufzeichnung» Schulenburg: «Komintern, 18. Partei-kongress der KPdSU, Stellung Litvinovs», Москва, 23 февраля 1939, PAAA, R104366, с. D500767.

342

Шейнис З.С. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек (Москва, 1989), с. 350–351, 360; Philips. Litvinov, с. 161.

343

Маслов Н. Н. «Краткий курс истории ВКП (б)» — энциклопедия и идеология сталинизма и постсталинизма: 1938–1988 гг.

В кн.: Ю.Н. Афанасьев, ред., Советская историография («Россия XX век», кн. 2), с. 248–256; «И. В Сталин в работе над «Кратким курсом истории ВКП (б)»/Вопросы истории, 2002, № 11, с. 3~8. Германский посол Шуленбург узнал и сообщил в Берлин о роли Сталина среди составителей «Краткого курса» в 1938 г. См.: «Aufzeichnung» Schulenburg, Москва, 21 ноября 1938, РААА, R104366, с. D500746.

344

Geschichte der Kommunistischen Partei der Sowjetunion (Bolschewiki). Kurzer Lehrgang (далее Kurzer Lehrgang) (второе издание, 1949), с. 413.

345

«Aufzeichnung» Schulenburg: «Lehrbuch der Geschichte der Kommunistischen Partei». Москва, 31 октября 1938, РААА, R104366, с. D500731-2.

346

Там же, с. D500730-1.

347

Литвинов в Женеве: Шейнис. Максим Максимович Литвинов, с. 350–351.

348

Н. Hume Wrong. The Russian Game in the European Crisis 1938. 10 декабря 1938, in Canada, Department of External Affairs, Documents on Canadian External Affairs, т. VI (Оттава, 1972), с. 1110–1111.

349

Пример: в 1938 г. Уинстон С. Черчилль, в будущем британский премьер-министр, верил обещанию Литвинова: вместе с помощью, которую Британия и Франция предоставят Чехословакии, СССР предоставит «схожую помощь». Черчилль некритично писал об этой вере и после войны. См. его The Gathering Storm (The Second World War, т. I, Cambridge, Mass., 1948, c. 309). Подоплека: Zara Steiner. The Soviet Foreign Commissariat and the Czechoslovakian Crisis in 1938: New Material from the Soviet Archives, The Historical Journal, т. XLII (1999), c. 755. В августе 1938 г. Литвинов сказал Шулен-бургу, что Советский Союз не интересуется Чехословакией, см.: Кёстринг к Типпельскирху, Москва, 17 апреля 1939. в кн.: Герман Теске, ред., Ernst Kostring. Der Militar. Mittler zwischen der deutschen Reich und der Sowjetunion, 1921–1941 (Франкфурт, 1965), с. 233.

350

Kurzer Lehrgang, c. 440.

351

Там же.

352

Применимость обоих лозунгов только вне Советского Союза становится очевидной, если примем во внимание, что в нем не было других партий, могущих сформировать фронт вместе с правящей, если захотят.

353

Например, статья в «Известиях» от 2 октября 1938 г., сообщающая о взглядах на «коллективную безопасность», выраженных Литвиновым в Женеве, появилась сразу же после публикации первого из серии отрывков «Краткого курса». См.: Шуленбург к МИД, Москва, 3 октября 1938, РААА, R104356, с. 212242-4.

354

Georgii Dimitrov. Tagebucher. 7 сентября 1939, т. I (Берлин, 2000), с. 273 (запись от 7 сентября 1939 г.).

355

См.: Robert Coulondre. Von Moskau nach Berlin 1936–1939. Erinnerung des franzosischen Botschafters (Бонн, 1950), с. 278; также: Кулондр к Боннэ, Москва, 4 октября 1938, DDF, 2erne serie, т. XII, с. 28.

356

См.: Coulondre. Von Moskau nach Berlin, с. 222. Антипольские карикатуры не были тогда редки в центральной московской прессе. Например, глумление над польской армией в «Правде», 11 февраля 1938 г., с. 5.

357

Французские дипломаты в Москве тоже выслушали тогда гневные тирады Потемкина о меньшинствах в Польше. Посол Кулондр решил, что Кремль «помешан» на разделе Польши. Потемкин сказал ему и другим французским дипломатам, писал Кулондр, что «Польша готовит себе четвертый раздел». См.: Кулондр к Боннэ, Москва, 4 октября 1938, DDF, 2eme serie, т. XII, с. 28.

358

[Шуленбург] к Ворманну, пересылая «Aufzeichnung» Schulenburg [беседа с Потемкиным 29 сентября 1938], Москва, 3 октября, 1938, ADAP, ser. D, т. И, с. 800.

359

«Панская Польша бряцает оружием». Правда, 1938, 1 октября, с. 5. См.: Jurgen Pagel. Polen und die Sowjetunion 1938–1939 (Штутгарт, 1992), с. 163.

360

Шуленбург к Ворманну, Москва, 3 октября 1939, ADAP, ser. D, т. II, с. 800.

361

«После мюнхенского соглашения». Известия, 1939, 2 октября, с. 1. Шуленбург к А А, Москва, 3 октября 1938, РААА, R104356, с. 212242-4.

362

Александр Евгений. Мюнхенский баланс. Известия. 1938, 23 октября, с. 2. См. также: Karyl Grunberg and Jerzy Serczyk. Czwarty rozbiyr Polski (Варшава, 1990), с. 160.

363

Из истории Карпатской Украины. Известия, 1938, 21 ноября, с. 2. Технически говоря, автор «Известий» ошибся. У Британии не было союза с Чехословакией ни до, ни после Мюнхена. См. также: Pagel. Polen und die Sowjetunion. с. 202.

364

Тадеуш Кобылянский — представительству в Будапеште, Варшава, 10 октября 1939, Гржибовский в Министерство иностранных дел (далее MSZ), Москва, 10 октября 1938. Марек Корнат, ред. Polskie Diplomatyczne Dokumenty 1938 (далее PDD 1938) (Варшава, 2008), с. 682 и 684; Pagel. Polen und die Sowjetunion, с. 181.

365

Гржибовский — Кобылянскому, Москва, 18 октября 1938. Корнат, ред., PDD 1938, с. 708.

366

Подоплека: Stanislaw Zerko. Stosunki polsko-niemieckie 1938–1939 (Познань, 1998), с. 33–176, в нескольких местах.

367

Гржибовский в МИД, Москва, 26 октября 1938. Корнат, ред., PDD 1938, с. 731–732.

368

Бек — Гржибовскому, Варшава, 10 ноября 1938. Корнат, ред., PDD 1938, с. 766–767. Дополнительная подоплека: Pagel. Polen und die Sowjetunion, с. 181–188.

369

Komunikat… na temat stosunkyw polsko-radzieckich. 26 ноября 1938. Корнат, ред., PDD 1938, с. 793–794; Stanislaw Zerko. Stosunki polsko-niemieckie 1938–1939 (Познань, 1998), с. 157, 161.

370

Коммюнике ТАСС… [о переговорах Литвинова — Гржи-бовского, позже опубликовано в Мировом хозяйстве], Москва, 27 ноября 1939. в кн.: Jane Degras. Soviet Documents on Foreign Policy (Лондон, 1963), т. III, с. 312.

371

Wojciech Materski. Na widecie. II Rzeczpospolita wobec Sowietyw 1918–1945 (Варшава, 2005), с. 511–519; Также: Вейц-зеккер в Diplogerma, Bln, 10 января 1939, PAAA, Botschaft Moskau, 520, с. 225477. См. также: Pagel. Polen und die Sowjetunion, c. 187–191; и Paul K. Schmidt. Ribbentrops Reise nach Warschau. Ende Januar 1939. PAAA, Schmidt Nachlass, c. 15. Шмидт, один из сотрудников Риббентропа, считал, что Бек пытался использовать советские связи, чтобы усилить независимую позицию Польши против ее сильных соседей.

372

Гржибовский — Беку, Москва, 29 ноября 1938. Корнат, ред., PDD 1938, с. 801.

373

Улица, где находился МИД Польши.

374

Генрик Сокольницкий-Беку, Хельсинки, 12 января 1939. Станислав Зерко, ред., Polskie dokumenty diplomatyczne 1939 (Варшава, 2005), т. I, с. 20. Обсуждался ли в Париже отчет Кулондра о замечаниях Потемкина прошлой осенью? Если да, то возможно, что генерал получил эту информацию таким путем.

375

О германском отчете см.: Мартин Шлип — посольству в Москве (передавая часть письма Блюхера Грюндгерру, Берлин, 22 мая 1939), 6 июня 1939, PAAA, Botschaft Moskau, 520, с. 225300.

376

О склонности Сталина приписывать свои мысли другим: Robert Tucker. Stalin in Power. The Revolution from Above, 1928–1941 (Нью-Йорк, 1992), с. 592, 597.

377

О поисках нацистами связей с Польшей и о германских переговорах с Польшей: Zerko. Stosunki, с. 33–176, в нескольких местах.

378

Сталин о неумелом фюрере: Tucker. Stalin in Power, p. 597–598. Другой пример: Georgii Dimitrov. Tagebucher, v. I (Berlin, 2000), p. 273 (entry of Sept. 7, 1939).