В апреле 1940 года Гитлер[1] совершил нападение на Норвегию. Сломив ее сопротивление, немецкие войска оккупировали страну. В южной ее провинции Телемаркен в их руки попал единственный в мире завод по производству тяжелой воды «Ношк-гидро», находившийся в феморке под Рьюканом.

Когда союзники приступили к разработке атомной бомбы, они стали опасаться, что немцы, имея в своем распоряжении этот завод, смогут их опередить.

И соревнование за первенство в изготовлении атомной бомбы началось.

Плато Хардангервидца, находящееся на высоте тысячи метров над уровнем моря, превратилось в ходе Второй мировой войны в район ожесточенных схваток. Это плато является крупнейшим в Северной Европе, представляя собой древнейшую пустошь. Основную растительность здесь составляет можжевеловый кустарник, куда иногда забредают оленьи стада. Зимние снежные вьюги там с трудом переносятся человеком.

И вот как раз на краю этой пустоши в отрогах гор феморка, скрытно располагался завод «Ношк-гидро» по производству тяжелой воды.

В начальный период исследования атомного ядра без тяжелой воды обойтись было почти невозможно. Обретение этого завода означало для немцев явный шаг вперед в вопросе создания атомной бомбы. Поэтому сразу же после оккупации страны завод был занят немецким персоналом и охраной в количестве более 500 человек. Уже через несколько недель производство было не только восстановлено, но и увеличено. С 500 килограмм оно было доведено к 1942 году до 5000 килограмм в год.

Только летом 1941 года британской разведывательной службе стало известно о ходе дел на заводе, и она вплотную заинтересовалась «Hoшк-гидро». Уничтожению завода и запасов тяжелой воды было придано первостепенное значение. Черчилль[2] приказал военно-воздушным силам произвести серию бомбардировок заводских сооружений.

Авиационное командование доложило, что бомбовые удары имевшимися в его распоряжении самолетами по цели, расположенной укрыто в горах, никакого эффекта не дадут. Да ж норвежское эмиграционное правительство, находившееся в Лондоне, выразило сомнения в отношении авианалетов. Ученые же посчитали, что взрыв емкостей с аммониаком может нанести большой вред гражданскому населению целого района. В результате всего этого стало ясно, что уничтожение завода «Ношк-гидро» возможно только силами спецподразделений. Поэтому осуществление подобного мероприятия должен был разработать и организовать штаб объединенных операций, а именно его норвежский отдел.

В начале марта 1942 года в норвежских газетах было опубликовано сообщение о пропаже каботажного пассажирского судна «Галтезунд». Норвежская пресса не подозревала, что судно это было захвачено группой норвежских участников движения Сопротивления и после полного приключений перехода бросило якорь в шотландской гавани Абердин. Одним из участников группы захвата был инженер Эйнар Скиннерланн, прибывший в Англию для прохождения специальной подготовки и получения инструкций для своей дальнейшей деятельности против немцев. Некоторое время до того инженер принимал участие в работах по возведению плотины для завода «Ношк-гидро» в районе Рьюкана. Буквально через несколько дней он, получив задание, спрыгнул с парашютом неподалеку от того же места и продолжил работу на плотине как ни в чем не бывало.

Радиосообщения, переданные им в Лондон, вызвали там самый настоящий переполох. Из них следовало, что тяжелая вода на заводе производилась в больших количествах и значительные ее запасы были готовы к отправке на кораблях в Германию. Британская военная коллегия потребовала немедленное проведение специальной операции. Черчилль отдал объединенному штабу указание об уничтожении завода.

Штаб образовал специальный отряд в составе четырех прошедших подготовку в Англии норвежцев под командованием лейтенанта Йенса-Антона Поулсона, хорошего скалолаза. Они должны были встретиться в Норвегии с инженером Эйнаром Скиннерланном. Отряд получил задачу подготовить встречу подразделения английских десантников, которые должны были сесть на планерах в окрестности Рьюкана, а затем нанести внезапный удар по заводу.

Три попытки высадить передовой отряд в сентябре 1942 года успеха не имели из-за плохой погоды. И все же отряд, получивший кодовое название «Сваллоу» (ласточка), несмотря на неблагоприятную погоду, приземлился 19 октября 1942 года на парашютах на высотке восточнее Фьярефита под Согнеталем на значительном удалении от своей цели. Между местом их приземления и Рьюканом пролегали многочисленные озера и ледники.

В течение следующих двух дней они разыскивали разбросанные контейнеры, после чего направились к месту предназначения.

Чтобы нести с собой сброшенное вооружение и снаряжение, весившее порядка 5 центнеров (250 килограмм) им приходилось передвигаться поэтапно, несколько раз возвращаясь за грузом. Снег на их пути был глубоким, так что в день они преодолевали всего несколько километров. Только 6 ноября, то есть через с 3 недели после приземления, они добрались, наконец, до указанного им района.

Найдя заброшенную летнюю хижину они в ней обосновались и попытались выйти на связь, но это им сразу не удалось. После нескольких попыток они все же связались со штабом, доложили о своем прибытии в предназначенный район и запросили указания по приему спецподразделения.

В Англии тем временем шла подготовка десантников. Они должны были быть направлены в Норвегию на двух планерах по 17 человек в каждом, десантированы вблизи Рьюкана, совершить маршбросок к заводу «Ношк-гидро», взорвать его и попытаться уйти в Швецию. Мероприятие это получило кодовое наименование «операция Фрешмен». По сути дела это являлось первым опытом использования английских десантных подразделений.

Подготовку в указанном спецподразделении проходили 43 человека — в большинстве своем англичане — все добровольцы. 17 ноября 1942 года в 17.00 с аэродрома Уик в Северной Шотландии взлетели два бомбардировщика. Каждый из них тащил за собой планер. В полночь аэродромная радиостанция приняла слабый сигнал одного из бомбардировщиков. Он запросил дать ему направление на возвращение на базу. После этого на связь больше он не выходил, но и обратно не вернулся. Через несколько минут было принято сообщение радиста другой машины:

— Мой планер разбился о гору.

Дальнейшие сведения об «операции Фрешмен» взяты из радиограммы старшего эсэсовского и полицейского начальника в Норвегии Редиэса в Берлин:

«20 ноября около 3 часов утра неподалеку от Эгерсуннта разбился английский самолет, тащивший за собой планер. При на катастрофы пока невыяснена. Все члены экипажа самолета — военные летчики, в числе которых один негр, мертвы. В планере находилось 17 человек, по всей видимости, агенты. Трое из них мертвы, шесть тяжело ранены. У них обнаружены значительные суммы норвежских денег. Оставшиеся в живых, к сожалению, были тут же расстреляны подразделением вермахта,[3] поэтому дальнейшее расследование вряд ли чего даст.»

На следующий день немцы обнаружили и второй разбившийся планер. Оставшиеся в живых были допрошены и сразу же поел этого расстреляны. Останки их находятся ныне на кладбище к западу от Осло.

Генерал фон Фалькенхорст[4] доложил в Берлин, что в результате допросов получены ценные сведения о намерениях противника. Вместе с рейхскомиссаром Тербовеном[5] он тут же выехал в Рьюкан, гарнизон которого был усилен, а подходы к заводу заминированы.

В Лондоне с этой неудачей не смирились, однако вопросом уничтожения завода «Ношк-гидро» стало заниматься непосредственно управление специальных операций. При нем в январе 1942 года был создан норвежский отдел, который размещался на Бейкер стрит.

Одной из задач этого отдела и стало разрушение завода.

Начальником норвежского отдела был назначен полковник Джек Уилсон, бывший до войны начальником полиции Калькутты и руководителем английского движения бойскаутов. Он стал готовить молодых норвежцев к саботажной деятельности на их оккупированной немцами родине.

Как раз в это время в Лондон прибыл Йомар Брун, бывший главный инженер завода «Ношк-гидро». Он привез с собой фотографии всего завода и его окружения и указал на наиболее уязвимые места заводских сооружений.

Кроме Бруна был и еще один хороший знаток завода по производству тяжелой воды — норвежский физик, профессор Лейф Тронштед, бывший в свое время техническим советником руководства во время строительства завода.

По рисункам и наброскам Тронштеда и Бруна была реконструирована важнейшая часть заводского сооружения, а именно цех, в котором шел процесс концентрации воды и находились емкости для сбора тяжелой воды. По этим данным затем был сооружен макет этой части завода в натуральную величину.

Шесть норвежцев, отобранных для выполнения спецзадания, проходили на этом макете обучение и тренировку до тех пор, пока их действия по быстрой и точной закладке взрывчатых веществ при необходимости даже в полной темноте, не были доведены до автоматизма.

Техническая документация и схемы, прихваченные Вруном из Норвегии, оказывали большую помощь в подготовке всей операции.

Сам завод был расположен на скалистой высотке, окруженной глубоким ущельем. И попасть на него можно было двумя путями: по висячему мосту, перекинутому через ущелье, глубиною не менее 50 метров, или же по железнодорожной ветке, идущей низом.

Сразу же за двумя складскими помещениями ветка эта выходит к заводскому комплексу, но в этом месте перекрыта железными сетчатыми воротами. На створках ворот висит цепь с висячим замком. Далее путь свободен.

Вместе с тем Бруну и Тронштеду известен и еще один путь, которым можно попасть на территорию завода, а именно — по кабельному туннелю, ведущему непосредственно к электролизной аппаратуре.

Все время, пока названная нами шестерка тренируется на моделях и изучает заводские сооружения и их окружение по схемам и аэрофотоснимкам, передовая группа «Сваллоу» продолжает находиться в заброшенной хижине. Для маскировки она завалена снегом, из которого торчит только одна голая ветка, служащая антенной. Единственную связь с внешним миром им обеспечивает рация. Однако аккумулятор и батареи к ней все более садятся, в результате чего связь с Лондоном часто прерывается.

Радист группы «Сваллоу» часами сидит за радиоаппаратом, работая на ключе. Это — Кнут Хогланн, теряющий порою всякое терпение.

Позднее он рассказывал:

«Я входил в состав первой группы, получившей название «Сваллоу», участвовавшей в борьбе за тяжелую воду. Я выступал в качестве радиста, имея задание поддерживать связь с Лондоном для передачи информации о заводе и получения оттуда указаний.

В самом же начале произошла трагедия: английские планеры разбились. Известие о гибели 32 человек, не считая экипажей двух самолетов, буквально потрясло нас.

Установить рацию и обеспечить устойчивую связь было непростым делом. Лыжи и лыжные палки в качестве антенны не годились. И все же мы установили надежную радиосвязь. Вместе с тем, нам посчастливилось завязать хорошие отношения с рабочими завода по производству тяжелой воды. От одного тамошнего инженера мы получали необходимую информацию о производстве этой воды, о немецкой охране и местах расположения пулеметов и минных полей. Самое большое беспокойство у нас вызывала постоянная установка немцами все новых мин во всей округе.»

Наконец, 23 января 1943 года из полученной радиограммы они узнали о начале новой операции, которая получила название «Ганнерсайд» (артиллерийская позиция). Их задача заключалась в том, чтобы, заслышав гул английских самолетов, указать условленными огнями зону для сброса парашютистов, своих товарищей.

16 февраля 1943 года все шесть прошедших особую подготовку норвежцев вылетели, провожаемые полковником Уилсоном. У каждого — на всякий случай — имелась ампула с цианистым калием.

Чтобы исключить возможность оповещения каким-либо путем немцев о месте сброса, оно было в самый последний момент изменено. Вся группа приземлилась на парашютах около полуночи на поверхности замерзшего озера Скриккен, на удалении порядка 40 километров от местонахождения отряда «Сваллоу». Из-за сильного снежного бурана и необходимости сбора сброшенного имущества группа эта встретила двух лыжников из отряда «Сваллоу» только через неделю после своего приземления. Они-то и при вели всю группу в свое укрытие в Сандварне.

В четверг, 25 февраля, они все вместе двинулись в направлении Рьюкана. Им предстояло совершить марш на лыжах на расстояние более 70 километров. Чем ближе они приближались к обжитому району Рьюкан — феморк, тем опаснее становилось положение. У всех десятерых под белыми маскировочными халатами была надета английская военная форма. Ночь на пятницу они провели в летнем домике у озера Ланге.

Чтобы ознакомиться с обстановкой, в Рьюкан направился Клаус Хельберг. В это время остальные перебрались в хижину, расположенную всего в 3 километрах от Рьюкана. Здесь они провели последние приготовления к нападению на завод. Клаус Хельберг присоединился к ним, принеся свежие новости. Информация эта была удручающей. Охрана на висячем мосту усилена, а на заводской территории наряду с пулеметными гнездами установлены прожектора. После этого было проведено совещание о положительных и отрицательных сторонах двух возможных путей выдвижения к цели.

Более удобным был, естественно, путь через висячий мост, но в этом случае им пришлось бы устранить целых два немецких поста, что осуществить бесшумно вряд ли удалось бы. А это привело бы к нежелательным последствиям.

Поэтому было решено воспользоваться более трудным путем с двойным поднятием и спуском в ущелье.

В субботу, 27 февраля 1943 года, отряд начал спуск в ущелье. Было около десяти часов вечера. Внизу они попрятали лыжи и белые маскировочные халаты и затем стали подниматься по скалам наверх.

Им здорово подвезло: снег стал понемногу таять, так что бывшие совсем недавно обледеневшими скалы давали им теперь возможность продвижения вперед буквально шаг за шагом.

Добравшись до рельс железнодорожной ветки, Иоахим Рннеберг, командир объединенного отряда, разделил его на группу подрыва и группу прикрытия. Сам он пошел с группой подрыва, а группу прикрытия возглавил Кнут Хаукелид. Она должна была открыть ворота, ведущие на заводскую территорию, и прикрыть огнем группу подрыва в случае появления немецкой охраны. Кто-то из этой группы пошел вдоль рельс к заводскому корпусу, остальные последовали за ним, ступая в оставленные следы в глубоком снегу.

Через полчаса после полуночи группа подрыва, идя медленно и осторожно, дабы избежать возможных мин, подошла к заводскому корпусу, после того, как группа обеспечения открыла ворота (Арне Кьельструп перекусил железную цепь). Рннеберг со своими людьми прошмыгнул в аппаратную электролиза, воспользовавшись кабельным туннелем. Установив подрывные заряды в ряде мест, Рннеберг поджег бикфордов шнур. Не успела группа подрыва выбраться из помещения, как раздался взрыв.

Встретившись в обусловленном месте, отряд стал уходить. Когда люди уже вышли к ущелью, они услышали рев сирен. Надев опять белые маскировочные халаты, они стали карабкаться по склону Хардангервидды, а затем разошлись, разделившись по нескольку человек.

На следующие утро рейхскомиссар Тербовен встретился с Редиэсом в Рьюкане. Первым же их шагом было взятие под арест 50 заложников. Однако прибывший несколько позже генерал фон Фалькехорст освободил заложников, так как выяснил, что подрыв носил явно выраженный военно-диверсионный характер и не был связан с гражданским населением. Вместе с тем, он отметил, что это было один из наиболее удачных диверсионных актов, которые он когда-либо видел.

В результате взрыва электролизная аппаратура была полностью уничтожены и при этом вылилось на землю до полутонны тяжелой воды.

Операция «Ганнерсайд» действительно явилась одним из наиболее успешных диверсионных актов, цель которого была выполнена на все сто процентов и при этом без потерь.

Немцы посчитали, что в нападении на завод приняли участие крупные подразделения союзников, которые после акции рассеялись в окрестностях. На их поиски было выделено более 3000 человек. Были обысканы все хижины, многие из которых затем сожжены. По труднодоступным горным районам даже нанесены удары авиации.

Между тем, пять человек из состава отряда ушли в Швецию, совершив за 14 дней четырехсоткилометровый лыжный переход, несмотря на отвратительные погодные условия и чрезвычайно сложную обстановку, в военной форме. Вскоре после этого они были самолетами доставлены в Англию.

В числе этих пятерых были лейтенант Кнут Хаукелид и Эйнар Скиннерланн, которые через некоторое время возвратились в Норвегию с новым заданием (Скиннерланн был на этот раз задействован в качестве радиста Хаукелида).

В Швецию ушел радист первого отряда Клаус Хельберг, хороший лыжник. Но он по пути нарвался на немецкий патруль, и вот что рассказывал затем о тогдашних событиях:

«25 марта 1943 года уже под вечер я неожиданно увидел трех немецких солдат, двигавшихся на лыжах навстречу мне. Я быстро спустился вниз по склону и стал уходить в сторону. Через два часа напряженного бега увидел однако, к своему ужасу, что один из тех солдат идет по моим пятам и может даже меня догнать. Судя по всему, он был более лучшим бегуном на длинные дистанции.

Спустя некоторое время мы даже могли видеть лица друг друга, а я стал слышать скрип снега под его лыжами.

Достав на ходу пистолет калибра 9 миллиметров, я обернулся и выстрелил в немцы, но промахнулся. Его ответные действия последовали незамедлительно. Выстрел следовал за выстрелом. К своему удивлению и радости, я установил, что у него был пистолет меньшего калибра, из которого он меня на имевшемся между нами расстоянии не доставал.

Метрах в пятидесяти от него я остановился и посмотрел ему в лицо, держа наготове пистолет, но не стреляя. Его пули зарывались в снег, не долетая нескольких метров до меня. Расстреляв в ярости оба магазина, немец развернулся и стал уходить.

Тогда выстрелил я. Он споткнулся, но остался стоять, опираясь на лыжные палки.»

В Рюькане немцы усилили меры безопасности. На дорогах были оборудованы шлагбаумы и установлены дополнительные минные поля. Вдоль идущих к заводу трубопроводов были высажены сотни деревьев, а сами трубы замаскированы сетями.

Примерно через шесть месяцев Эйнар Скиннерланн к ужасу англичан доложил, что нанесенные диверсионным взрывом повреждения на заводе устранены и что он вновь стал выпускать свою продукцию в полном объеме. Но проведение новой вылазки спецподразделения на этот раз Черчилль не разрешил. Амеоткагцы должны были по имевшейся договоренности направить в район Рьюкана свои бомбардировщики. Чтобы провести бомбардировку в светлое время дня и не подвергнуть смертельной опасности норвежских рабочих, был избран перерыв на обед.

16 ноября 1943 года на Рьюкан вылетело 155 «Летающих крепостей». В 11.30 было осуществлено первое ковровое бомбометание заводских сооружений. Бомбами были разрушены висячий мост через ущелье, трубопровод, проходящий по склону горы, несколько бомб попали в цех электролиза. Запасы тяжелой воды, хранившиеся в специальных емкостях в подземных бетонированных помещениях, однако остались целы.

Тем не менее, была разрушена электростанция, снабжавшая завод энергией, в результате чего все работы на нем были прекращены.

Немцы приняли решение вывезти запасы тяжелой воды в Германию. В конце января 1944 года к отправке было подготовлено 39 специальных емкостей с 14 тоннами тяжелой воды.

Эйнар Скиннерланн немедленно доложил об этом в Лондон.

Черчилль дал указание уничтожить эти запасы. Задача уничтожения транспорта была возложена на Хаукелида.

К морю емкости должны были быть доставлены по железной дороге, ветка которой подходила к озеру Тинн. На озере действовала железнодорожная переправа, доставлявшая составы на другой его берег к продолжению линии железной дороги. От друзей на заводе Хаукелид знал, на какой из паромов точно должен был поступить груз из Рьюкана. В день отправления парома, а было воскресенье, он с несколькими друзьями, которые должны были подстраховать его, с раннего утра находился уже на борту суда. Как оказалось, немцы не догадались обезопасить надлежащим образом этот участок транспортировки своего ценного груза.

Хаукелид с друзьями направились на палубу третьего класса, откуда, как им было известно, вел люк в трюм паром. Вдвоем с одним из товарищей он спустился в самый низ, где они заложили в кормовой его части около десяти килограммов пластической взрывчатки особой мощности, чтобы как минимум вывести из строя рулевое управление и гребной винт и лишить паром маневренности. Затем установили детонатор с часовым механизмом на 10.45. К этому времени паром будет находиться над самой глубокой частью озера.

От взрыва, раздавшегося точно в установленное время, паром разломился и пошел ко дну. На судне находились 53 пассажира, 26 из которых погибли. На война есть война. Главное же, борьба за тяжелую воду была окончена успешно для союзников.

В 1942 и 1943 годах Голландия превратилась в арену дуэли, не имевшей аналогов в истории, цели и задачи которой до сих пор так до конца и не выяснены — дуэли между английской секретной службой и немецким абвером.[6]

Английская секретная служба шла на жертвы и не жалела усилий, чтобы создать видимость активной деятельности в Нидерландах своей якобы крупной агентурной сети и подпольной организации (реально в них насчитывалось немногим более 1500 человек).

В свою очередь, почти два года немцы передавали в Лондон радиограммы с дезинформацией о будто бы успешной деятельности голландского движения Сопротивления, захватив и перевербовав десятки агентов.

Голландский отдел управления секретных операций организовал около 200 вылетов самолетов в Голландию, доставляя туда агентуру, оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества и продовольствие в весьма значительных количествах, которые в основном попадали в руки немцев.

Когда радиоигра была окончена, никто не мог сказать с полной уверенностью, кто же кого обманывал больше.

Участниками операции были:

— с английской стороны: а) Управление специальных операций, располагавшееся в Лондоне по Бейкер стрит, которое возглавлял генерал-майор Колин Габбинс. Управление занималось спецподготовкой голландцев и обеспечивало их радиоаппаратурой, взрывчатыми веществами и сфабрикованными документами. Оно же отвечало за поддержание радиосвязи с заброшенной в страну агентурой. В управлении операция получила наименование «План Голландия». б) Военно-информационная служба голландского эмиграционного правительства. Шефом ее был полковник Сомер, который отбирал молодых голландцев и направлял их в управление специальных операций и специальную подготовку. в) Би-Би-Си — английская радиовещательная корпорация, передававшая в эфир обусловленные сигналы, оповещавшие голландских подпольщиков о направлении туда агентов и материалов, во время своих ежедневных передач для Голландии. г) Королевские военно-воздушные силы, предоставлявшие свои самолеты для вылетов в Голландию и сброса над ее территорией на парашютах людей и грузы. (Во время таких действий было потеряно довольно большое число машин, в том числе и четырехмоторных). — с немецкой стороны: а) Абвер, представителем которого в Голландии был майор Герман Гискес, организовавший и руководивший операцией, названной им же «Операция Северный полюс». б) СД,[7] которую представлял оберштурмбанфюрер СС[8] Иосиф Шрайэдер, организовывавший «группы приема» сбрасываемых агентов и грузов. Он же потом проводил аресты прибывших и сам их допрашивал. А называл он проводившиеся мероприятия «игрой с Англией». в) Служба радиоперехвата и контроля за эфиром так называвшейся немецкой полиции порядка, которая и выявила наличие нелегальных радиопередатчиков в самом начале операции. г) Голландский торговый маклер Георг Риддерхоф, сотрудничавший с немцами и сыгравший немалую роль в организации и осуществлении операции, в особенности на начальном ее этапе.

Ноябрь 1941 года. Георг Риддерхоф находится под следствием за контрабанду бриллиантов в Бельгию. В тюрьме он случайно услышал о наличии в стране подпольной организации под названием «Орде-динст», в состав которой входил некий капитан ван ден Берг. У этого капитана будто бы имелась связь с двумя английскими агентами Тийсом Таконисом и Хубертусом Лоуверсом, совсем недавно прибывшим в Голландию.

При ближайшем оказии Риддерхоф сообщает эти сведения немцам. Обвинение против него было в тот же час снято, а он стал работать на абвер, получив псевдоним «Георг».

Немецкая служба радиоперехвата к тому времени выявила нелегальный радиообмен, но пока еще не могла установить местонахождение передатчика. Таким образом, информация Риддерхофа оказалась своевременной. После своего освобождения из тюрьмы Риддерхоф вступил в контакт с капитаном ван ден Бергом и завоевал через некоторое время его доверие — не в последнюю очередь за счет передачи тому информации для англичан, специально подготовленной абвером, чтобы выйти на след подпольного радиопередатчика.

6 марта 1942 года немцы устанавливают точное нахождение радиопередатчика в жилом доме по Фаренхайт — страату в Гааге. В тот же вечер они арестовывают радиста Хубертуса Лоуверса как только тот стал устанавливать связь с Лондоном. Через несколько дней в Арнеме был арестован Тийс Таконис. Оба они были помещены в тюрьму Схевенингена.

Перед немецкими дешифровщиками была поставлена задача вскрыть код Лоуверса. Значительное облегчение в этом им оказало то обстоятельство, что текст его радиограмм был в общем-то для них знаком.

Чтобы получить представление о британской секретной службе и ближайших намерениях союзников, майор Гискес решил продолжить работу, используя передатчик Лоуверса. Пообещав уберечь от смерти самого Лоуверса и его товарища Такониса, Гискес предложил тому передать в Лондон те три заготовленные радиограммы, которые он не успел передать в день ареста, — но под немецким контролем. Лоуверс согласился.

12 марта 1942 года около двух часов дня Ловерс сидел за своим собственным передатчиком в помещении бывшего детского дома в Нордвике — как будто бы ничего не произошло. Рядом с ним находился немецкий радист на прерывателе — на случай, если Лоуверс попытается передать сигнал опасности и тем самым предупредить английского корреспондента. Через несколько дней Лондон сообщил о важном задании — подготовке места для сброса большой партии различного материала и нового агента. Операции Присваивается кодовое название «операция Брунненкрессе» (колодезная жеруха).

27 марта в соответствии с установленным сигналом из шедшего на небольшой высоте бомбардировщика был сброшен на парашюте агент Арнольд Баатсен, имевший псевдоним «Абор», и шесть больших контейнеров с различным материалом, которые, естественно, попали в руки немцев. У «Абора» было задание провести акт саботажа и использовать в дальнейшей работе радиопередатчик Лоуверса. Приземлившегося «Абора» приветствовал Риддерхоф, затем имевший с ним продолжительную беседу, в ходе которой выяснил целый существенных моментов.

В три часа утра Риддерхоф предложил «Абору» припрятать парашют и снаряжение, поскольку за ними должны были придти на рассвете свои люди. За этим занятием «Абор» был задержан сотрудниками немецкой службы безопасности и доставлен на допрос в Гаагу.

Утром того же дня передали в Лондон следующую радиограмму:

«Операция Брунненкрессе» прошла без осложнений. «Абор» доставлен в надежное место.»

Радиосвязь между когда-то детским домом в Нордвике и Лондоном осуществляется и дальше. Но вот однажды майору Гискесу было доложено о возникшем у немецких радистов подозрении, что Лоуверс добавляет какие-то буквы к передаваемым радиограммам. Немцы под благовидным предлогом предложили заменить радиста. Лондон, к их удивлению, сразу же согласился.

В управлении спецопераций знали, что немцы, применяя свои методы допроса, могут почти всегда развязать язык арестованного агента. Чтобы избавить своих людей от возможных пыток, Лондон разрешил им в случае ареста раскрывать немцам свои коды. Однако для различения истинных передач от сфабрикованных, радисты должны были добавлять в конце каждой радиограммы определенный знак — своеобразное подтверждение надежности текста. Если такого знака не было, англичане понимали, что этот человек «подзалетел». И хотя Лоуверс раскрыл свой код майору Гискесу, он назвал ему неправильный концевой знак. К его удивлению, Лондон никак не отреагировал на это, принимая составленные немцами радиограммы, будто бы ничего не произошло.

Решающей фазой «Плана Голландия» стал период времени с июня 1942 по февраль 1943 годов, когда немцам удалось сорвать англо-голландскую операцию «Керн» (ядро).

26 июня 1942 года в поле под Стеенвиком спрыгнул на парашюте руководитель группы «Керн» Джамброис в сопровождении радиста. В их задачу входила организация вооруженных групп Сопротивления, предназначенных для действий в день «X» — при вторжении в страну союзных войск. Бомбардировщик, на котором они были доставлены в Голландию, был на обратном пути сбит. Его обломки и некоторая документация были немцами выловлены из моря.

Джамброис должен был совместно с руководителем подпольной организации «Орде-динст» создать шестнадать саботажно-диверсионных групп по сто человек в каждой.

Поскольку абвер не знал, кто в то время являлся руководителем этой организации, то направил в Лондон от имени Джамброиса радиограмму, в которой тот выражал недоверие к руководству «Орде-линста», засоренному, якобы, немецкими шпиками, и высказывал намерение войти в контакт с более надежными организациями.

Лондон, как оказалось, был согласен с его предложением, и немцы во все больших количествах стали перехватывать вооружение и снаряжение, предназначавшиеся для создания упомянутых подпольных групп.

В Англии между тем продолжалась спецподготовка молодых голландцев, предназначавшихся для использования в операции «Керн». Создание 16 диверсионных групп в Голландии шло настолько «успешно», что Лондон до ноября направил туда 17 агентов, которые все, естественно, попали в руки немцев. Пятеро из них были радистами с собственными радиопередатчиками и линиями связи. Немцы «доложили», что подпольные группы насчитывают порядка 1500 человек и высказали мнение, что этим участникам движения Сопротивления не помешали бы одежда, обувь, табак и кофе. В ответ на эту просьбу Лондон в одну из ночей сбросил все упомянутое общим весом до 5 тонн.

Для «обеспечения голландских сопротивленцев» в руки немцев попали более 15 тонн взрывчатых веществ, 3000 автоматов, 5000 винтовок и пистолетов, 300 пулеметов, 2000 ручных гранат, более полумиллиона патронов, 75 радиопередатчиков и большое количество различного снаряжения. Все это складывалось в одном из зданий замка Виттен борг в Вассенааре под Гаагой, где располагалось немецкое оккупационное управление.

В июле 1942 года группа Тийса Такониса получила задание разведать и определить возможность подрыва антенного поля немецкой радиостанции в Коотвике, откуда командование подводными силами поддерживало связь с немецкими подлодками, оперирующими в Атлантике.

В последующих радиограммах давался подробный инструктаж по подрыву его опорных мачт.

Следуя этим радиограммам, абвер создал специальное подразделение, которое под видом голландских подпольщиков изучило возможности доставки туда взрывчатых веществ. Исходя из реальных результатов разведки, немцы радировали в Лондон, что задача вполне выполнима, так как охрана радиостанции довольно слаба.

9 августа 1942 года пополудни из Лондона поступило указание приступить к проведению акции. Через два дня радист абвера сообщил Лондон:

«Вылазка в Коотвик прошла неудачно. Часть отряда попала на минное поле, установленное вблизи мачт. Погибли 5 человек. Тийс Таконис и остальные — в безопасности».

Через некоторое время Лондон передал благодарность участникам акции и сообщил, что Тийс Таконис награжден медалью за храбрость.

Немцы, в свою очередь, поместили в голландский прессе объявление следующего содержания:

«Преступные элементы предприняли попытку подрыва одной из радиостанций в Голландии. Попытка эта была сорвана. Захваченные при этом материалы свидетельствуют о поддержке этого диверсионного акта противником. Законопослушное население вновь предупреждается о тяжелых последствиях подобных попыток и даже их поддержки».

В то время как Лондон направляет во все больших размерах оружие и снаряжение для голландских подпольщиков в целях подготовки к дню «Х», немцы ускоренными темпами осуществляют строительство мощных оборонительных укреплений на голландском побережье. Операция «Керн» утверждает их уверенность, что вслед за созданием большого числа групп Сопротивления, должна последовать крупномасштабная военная акция.

С января по апрель 1943 года в Голландию прибывают еще 17 агентов, в числе которых 7 радистов с рациями. Перед абвером встает задача обеспечивать Лондон информацие о деятельности в общей сложности до 50 агентов, что становится практически невозможным делом. В связи с этим майор Гискес запрашивает разрешение Лондона о сворачивании, якобы из соображений безопасности ряда радиопередатчиков.

Весна 1943 года. Операция «План Голландия» длится уже 15 месяцев. Немецкие штабные карты подтверждают, что районом вторжения союзников вполне могли стать Фландрия и Голландия, побережье первой из которой находится всего в 35 километрах от Англии.

На каждом более или менее важном объекте в стране находилось не менее 200 готовых к бою немецких солдат. Чтобы изобразить активную саботажно-диверсионную деятельность местных подпольных группировок в своих донесениях англичанам, абвер использовал малейшие несчастные случаи в немецких войсках и некоторые реальные выступления голландских патриотов. Кроме того, майор Гискес устраивал инсценировки саботажа на железной дороге. И хотя никаких реальных потерь при этом не было, они вызывали инсценированный им же взрыв грузовой баржи с «самолетами» (на самом деле на ней были собраны остатки сбитых самолетов и ненужных частей) около Роттердама в августе 1943 года.

В начале марта 1943 года Гискес получил из Лондона сообщение об «операции «Шпрос» (отпрыск). Для сброса людей и грузов англичанами он органиховал площадку на лесной поляне в 5 километрах от Эринело. В ночь с 9 на 10 марта там должны были приземлиться Питер Дурлейн с двумя другими агентами, направляемыми на усиление деятельности подполья по плану «Керн».

Вот что рассказывал Питер Дурлейн о событиях тех дней:

«На одном из аэродромов Англии нас ожидал четырехмоторный бомбардировщик «Галифакс». Сопровождаемые самыми добрыми пожеланиями, мы сели в самолет. Полет проходил на очень низкой высоте, чтобы не быть обнаруженным вражескими радарами. Примерно через час под нами показалось голландское побережье. В 0.15 мы были над обусловленным местом. Над городком Хардервик по пути был сброшен десяток клеток с почтовыми голубями для маскировки истинной цели полета.

Оставив справа городок Апельдоорн, самолет стал кружить над лесной поляной и мы приготовились прыгать.

На очередном заходе я увидел обусловленный световой сигнал принимающей группы.

Приземлился я примерно в километре от поляны, сев на дерево. Соскользнув с него, скрылся в кустарнике, держа палец на спусковом крючке пистолета, и стал ждать. Через некоторое время услышал приближение людей, и вот кто-то крикнул парольное слово «Пауль». Вздохнув с облегчением, я вышел навстречу людям. Они сердечно меня приветствовали. Двое летевших вместе со мною товарищей были уже с ними. Руководитель группы приема объяснил нам, что придется подождать часа два, а затем мы направимся в Эрмело. Нас угостили английскими сигаретами и дали выпить по нескольку глотков виски из фляжек.

Было часа четыре утра, когда был дан сигнал на выезд. Мы разделились на небольшие группки: каждого из нас сопровождали по два человека из состава группы приема. Группы наши двигались на удалении примерно 100 метров друг от друга. Минут через пять мои спутники вдруг набросились на меня, скрутив руки за спину, и я услышал клацанье наручников. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что я не успел даже оказать сопротивление. Я подумал, уж не сошли ли они с ума, и сказал: «Прекратите глупости!» Но тут один из них сунул мне дуло пистолета в спину, раздался свисток, и из кустов выступила большая группа людей, окружившая нас. Один из подошедших заявил мне на отличном голландском языке:

— Вы арестованы, мой друг, — ха-ха — и являетесь пленником немецкой разведки. Вся ваша организация находится в наших руках. Война для вас будет окончена — если вы поступите так, как мы вас прикажем. Тогда все будет в порядке, и вы останетесь в живых.

После этого меня связали и отвезли на телеге к стоявшему невдалеке автомобилю Красного креста. Примерно через два часа мы прибыли в бывшую духовную семинарию, в помещениях которой гестапо[9].

Я не подумал, что немцы станут обращаться с нами как с военнопленными, а может даже и не как со шпионами. Скорее всего, нас оставят в живых до тех пор, пока мы будем им нужны — пока, по их мнению, они смогут получить от нас какую-либо информацию. В этом я был убежден. Каждое утро, просыпаясь от стука в дверь, первой моей мыслью было: это — экзекуционная команда.

В середине июня меня перевели в другую камеру, где нам оказалось трое человек. Я тут же установил уже апробированным способом контакт с соседними камерами. Первым же моим вопросом был: имеются ли желающие совершить побег? Иоханн Уббинк, из соседней камеры, оказался единственным, кто дал свое согласие. Для начала мы просверлили небольшое отверстие в стене под умывальником для лучшей связи.

Через месяц мы разработали план побега и начали подготовку. Окно камеры выходило во внутренний двор. Фрамуга над дверью была поэтому единственной реальной возможностью бегства. Она представляла собой обычную раму, поворачивающуюся внутрь. Однако со стороны коридора там были установлены металлические штыри. Я вспомнил, что один из наших преподавателей по спецподготовке в Англии рассказывал, будто бы расстояния между ними вполне позволяли пролезть сквозь них человеку. Вытащив нитку из матраса, я измерил расстояния между штырями. После этого снял с кровати матрас и положил его на пол, оставив между ним и нижним краем кровати пространство, не превышавшее моей мерки, и приступил к тренировкам. Пролезть мне удалось, только сняв верхнюю одежду. Чтобы спуститься с второго этажа здания на землю, требовалась веревка длиною 12 метров. Лезвием бритвы, которые мы получали дважды в неделю, я нарезал полоски из нижней стороны матраса и связал их вместе морскими узлами. Уббинк также изготовил такую же веревку. Связав их, мы хотели перекинуть длинную веревку через железную решетку, а потом стянуть вниз, как только оказались бы на земле, чтобы не оставлять никаких следов побега. Уббинк был для меня совершенно чужим человеком, которого я знал только по голому, так как нас никогда не сводили вместе, как впрочем и всех остальных заключенных. Мы пришли к выводу, что наилучшим моментом для бегства являлась вечерняя раздача пищи, когда охрана перемещалась от камеры к камере с железной тележкой, производившей ужасный грохот, а именно в момент ее поворота в другое крыло здания, имевшего подковообразную форму. Чтобы предотвратить побег, немцы распорядились вывешивать по вечерам верхнюю одежду на стул, стоявший в коридоре перед камерой. Я надеялся, что двое оставшихся в камере заключенных развесят свою одежду таким образом, чтобы не было пустых мест.

Поскольку мы знали, что по субботам и воскресеньям численность охраны сокращалась, то выбрали для побега вечернее время воскресенья 29 августа 1943 года.

В то воскресное утро я проснулся очень рано. День тянулся мучительно долго. Вечером в шесть часов был в полной готовности. Как ни странно, мои сокамерники нервничали больше, чем я сам. Ван дер Боор сказал мне со слезами на глазах:

— Ради Бога, Питер, не делай этого. Они ведь тебя сразу же расстреляют.

Я только молча пожал руки товарищей, не в силах сказать ни слова и понимая, что расставание это — навсегда.

И вот дверь в камеру открылась, была внесена пища, затем дверь снова была заперта. Сняв верхнюю одежду, я дождался, когда тележка загрохотала за поворотом и стуком в стенку соседу дал сигнал: «Пора!»

Взобравшись на кровать, я открыл фрамугу и выглянул в коридор. В нем никого не было. Рядом я заметил голову своего напарника, который тоже изучал обстановку. Как можно быстрее, мы оба проскользнули сквозь решетки и оказались в коридоре. Верхнюю одежду и веревки нам передали сокамерники, тут же закрыв фрамуги. Вместе с Уббинком, я побежал к пустой камере, находившейся в углу коридора, которая, как нам было известно, не запиралась. В этой камере мы впервые посмотрели друг на друга и ободряюще похлопали руками по плечам. Когда охрана прошла мимо двери, мы на цыпочках проскользнули до туалета, где намеревались дождаться темноты и вылезти наружу через тамошнее окно. Дважды за шесть часов, проведенных нами там, кто-то дергал за ручку двери, тогда один из нас произносил: «Занято!».

Дождавшись, когда луч прожектора, осветив окно, пошел дальше, мы выбросили наружу конец веревки, на котором была привязано наша верхняя одежда, затем протиснулись сквозь прутья решетки. Я первым стал спускаться вниз. Сразу же после меня на землю опустился Уббинк, и мы стянули свободный конец веревки. Буквально через несколько секунд по фасаду здания вновь скользнул луч профектора.

Пригнувшись, мы пробежали к находившейся неподалеку часовне, уйдя из сектора, просматривавшегося охраной. Спрятав веревку, быстро оделись. Теперь нам оставалось преодолеть проволочное ограждение, проходившее метрах в пятидесяти от здания тюрьмы прямо по парковым газонам. Не дойдя метров пять до ограждения, услышали шаги в кованых сапогах. Это шел охранник, который, к счастью, нас не заметил и продолжил свой путь. Немного выждав, мы подползли к проволочной ограде. Первым перепрыгнул через нее Уббинк, за ним последовал я. Преодолев еще ров с водой, мы оказались на свободе. Вне себя от радости, мы кинулись друг к другу в объятия, сознавая однако, что до конца еще далеко.

Его оставашиеся в тюрьме товарищи вскоре были переведены в концлагерь Маутхаузег, где и были осенью 1944 года расстреляны. Только пять человек из числа заброшенных в Голландию агентов пережили войну.

Дурелейну и Уббинку 1 февраля 1944 года удалось добраться до Англии, где они изложили руководству истинную суть дела.

Операция «План Голландия» была на этом окончена.

Немецкий абвер, проводя почти два года радиоигру «Северный полюс», надеялся получить возможность вскрыть намерения союзников. Однако некоторые данные свидетельствуют о том, что «План Голландия» тоже являлся глубоко продуманным отвлекающим маневром, одним из многих, которые должны были убедить немцев в том, что именно на фландрском побережье между Кале и Голландией намечалось осуществление союзного Вторжения на континент.[10]

Истина осталась сокрытой в архивах управления специальными операциями, которые, как утверждается, были уничтожены вскоре после окончания войны.

Линейный корабль «Тирпиц»[11] был гордостью немецкого военно-морского флота: длина 251 метр, ширина 36 метров, четыре башни по два орудия калибра 380 миллиметров, несколько десятков орудий среднего калибра, 6 самолетов типа «Арадо», скорость крейсерского хода 30,8 узлов, радиус действия более 10000 километров без дозаправки.

Экипаж 2340 человек, из которых 1240 погибли во время бомбардировок корабля.

Заявлением, что уничтожение линкора «Тирпиц» существенно изменит положение на морях, сделанном английским военным кабинетом 25 марта 1942 года, было положено начало охоты за этим крупнейшим военным кораблем, которая длилась более двух лет.

1 апреля 1939 года на верфи Вильгельмсхафена собралось более 80 000 человек, чтобы присутствовать при спуске со стапеля на воду линейного корабля «Тирпиц», являвшегося кораблем того же класса, что и «Бисмарк».[12] Официально было объявлено, что его водоизмещение составляет 35 тонн, что соответствовало морскому международному соглашению по тоннажу военных кораблей. Только после войны стало известно, что в действительности «Тирпиц» имел водоизмещение 43000 тонн, а при полной загрузке и все 53000 тонн. В строй он был введен 25 февраля 1942 года. И с этого дня каждое его передвижение строго контролировалось британской разведкой.

Британская воздушная разведка следила за ходом строительства» Тирпица» на вильгельмсхафенской верфи, а затем и за его ходовыми испытаниями в Балтийском море. По данным аэрофотосъемок была определена скорость корабля. По оценкам, она составляла от 27 до 31 узлов, что при громадных размерах линейного корабля было просто удивительно. Из морского сражения с «Бисмарком» был сделан вывод, что корабли такого класса отвлекают на себя крупные силы, где бы они ни появлялись.

Британскому адмиралтейству было ясно, что непосредственное боевое столкновение с «Тирпицем» будет связано с большими потерями. К тому же открытым оставался вопрос, будет ли вообще побежден этот гигант, обладающий высокой непотопляемостью и весьма приличной скоростью, даже при наличии превосходства британских сил…

В течение уже длительного времени «Тирпиц» находится на стоянке в Тронхейм-фиорде, где в сочетании с другими немецкими боевыми кораблями представляет большую опасность для союзных морских конвоев, направляемых в Мурманск.

Учитывая возможность авианалетов англичан, немцы приняли меры по тщательной маскировке корабля.

Зная, тем не менее, местоположение корабля, англичане чуть ли не каждую неделю совершают облет «Тирпица», производя аэрофотосъемку. Самолеты летали столь низко, что смогли даже вскрыть противоторпедные сети, установленные в два ряда, что позволяло улавливать и торпеды, сброшенные с самолетов.

28 и 29 апреля 1941 года английские бомбардировщики совершили новый налет на корабль. Вместо авиационных бомб на этот раз были применены морские глубинные бомбы, специально сконструированные для этой цели, которые не взрывались при ударе о скалы окружавших корабль гор, а скатывались вниз, взрываясь в воде под его днищем.

Однако эти налеты большого успеха не имели. Небольшие повреждения быстро устранялись, и «Тирпиц» по-прежнему оставался в строю.

Вместе с тем, англичане рассматривали и другую, многообещающую возможность нападения на корабль. Учитывая успешный опыт применения итальянцами наездников на торпедах, с января 1942 года по указанию Уинстона Черчилля начались работы по созданию торпед на двух человек по итальянскому образцу.

Экипаж такой торпеды состоял их трех человек: двух водолазов и техника, который помогал им облачиться в водолазные костюмы и прикрепить кислородные баллоны.

Такие двухместные торпеды имели размеры обычных торпед, но со съемной головной частью, содержащей 300 килограмм взрывчатки. Вес со снаряженной головной частью этой торпеды составлял почти 2 тонны. В движение они приводились аккумуляторными батареями, которых хватало на шесть часов при скорости 4 километра в час. Таким образом, преодолеваемое ими расстояние не превышало 24 километров.

Подготовка наездников начала проводиться с марта 1942 года и уже летом того же года на севере Шотландии стали осуществляться тренировки на сближение с кораблями.

На эти торпеды возлагались большие надежды. Конечно, даже две торпеды с 600 килограммами взрывчатого вещества были для такого гиганта, как «Тирпиц», не слишком опасными, хотя и могли быть доставлены в нужные пункты. Желательно было установить их боевые части в наиболее уязвимых местах — таких, как турбины и рулевое управление. Дело в том, что ремонт этих систем в Норвегии не мог быть осуществлен, и, следовательно, вывод их из строя гарантировал бы на длительное время безопасность и беспрепятственность прохода морских конвоев союзников в Россию.

Норвежский куттер «Артур» с капитаном Лейфом Ларсеном взял на борт две такие торпеды с их командами. Вначале торпеды, замаскированные сетями и брезентом, должны были находиться на палубе судна. За несколько часов до прохождения немецких контрольных постов их следовало прикрепить по обоим бортам куттера ниже ватерлинии и войти в Тронхейм-фиорд. И только на удалении порядка 12 километров до цели в дело должны были вступить наездники.

Все шло, как и было запланировано. Однако из-за сильного волнения моря стальные тросы, которыми были прикреплены торпеды к судну, перетерлись. И вот, когда «Тирпиц» стал уже виден, тросы лопнули, и торпеды пошли ко дну. В соответствии с полученным распоряжением, куттер топится, а команда пробирается в Швецию и оттуда возвращается в Англию.

В конце 1942 года «Тирпиц» перебазируется в Альта-фиорд. И снова вокруг него устанавливаются мелкоячейные противоторпедные сети и предпринимаются соответствующие меры безопасности.

Команда «Тирпица» стала называть свой корабль «островом отдыха», а то и «казармой» — поскольку Гитлер после гибели «Бисмарка» потребовал воздержаться от частых входов его в море. Вот он и находится месяцами у причала.

В отдельных случаях, однако, было достаточно просто его присутствие или маневрирование в фиорде, чтобы задержать отправление конвоев из Великобритании из опасения встречи с кораблем.

Поэтому британское адмиралтейство продолжало свою борьбу с «Тирпицем». В том же 1942 году проходило испытания новое оружие — подводные лодки-малютки, так называемые «Х»-лодки. К началу 1943 года было построено 8 таких лодок, команды которых проходили обучение и тренировки в Северной Шотландии. Эти подводные лодки-малютки имели надводную скорость порядка 5 узлов и подводную — в два раза меньше. Их предназначение заключалось в действиях против кораблей противника в его же гаванях.

Экипажи этих лодок состояли из четырех человек, которые не только не могли стоять выпрямившись во весь рост, но даже и спокойно сидеть. Та теснота учитывалась и при проведении тренировок, поскольку в самой такой малютке было установлено практически все оборудование нормальных подводных лодок, естественно в миниатюрном изготовлении.

Вот как вспоминает капитан Годфри Плейс о проведении удачной операции против «Тирпица», бывший в свои 24 года назначенным командиром лодки «Х-7», награжденный впоследствии Крестом виктории:

«… Наши лодки имели очень простую конструкцию. Это был корпус, сваренный из трех частей. Метод ведения ими боевых действий заключался в подведении двух больших мин — мы называли их боковыми зарядами — под днище намеченной цели. Установив взрыватели с часовыми механизмами, мы нажимали на рычаги, освобождавшие заряды, которые падали на грунт под днище корабля.

Свои тренировки мы проводили в условиях, максимально имитировавших «Тирпиц» на его стоянке в Альта-фиорде и двойные защитные противоторпедные сети.

Специально изготовленный макет «Тирпица» служил для отработки действий по постановке мин в необходимых местах под корабль.

К цели мы должны были подходить своим ходом, но это было нам не по силам из-за величины расстояния от базы до фиорда. Поэтому весь основной переход нас тащили за собой большие подводные лодки. Процедура эта довольно проста, если экипажи обеих лодок предварительно отработают синхронность погружения и всплытия…»

Первоначально планировалось отправить шесть подводных лодок типа «Х» для нанесения удара по «Тирпицу» еще весною 1943 года. Поскольку однако подготовка экипажей еще не была полностью закончена, пришлось перенести операцию на осень, так как проводить ее в светлые ночи летом было слишком рискованно.

Адмиралтейство приняло решение начать операцию 11 сентября. Подрывные заряды были укреплены по бортам лодок «Х» и буксирные тросы заведены на большие подводные лодки.

Однако 10 сентября, то есть за сутки до начала планировавшейся операции, адмиралтейству было доложено, что в Альта-фиорде кроме «Тирпица» стоит на якоре еще и «Шарнхорст».[13]

Это сообщение подтвердило радиограмму участника норвежского движения Сопротивления Торстена Рааби:

«Тирпиц», «Шарнхорст» — Каа-фиорд. «Лютцов» отсутствует.

Рааби наблюдал за движением немецких кораблей с колокольни церкви, откуда открывался вид на весь Альта-фиорд и откуда он иногда производил даже их фотографирование. Оттуда же он ежедневно радировал в Лондон о положении дел. Имя Торстена Рааби стало широко известным после того, как он совместно с Тором Хейердалем ересен на «Кон-тики» Тихий океан пятью годами позже — в 1947 году.

Принятые меры безопасности в отношении «Тирпица» казались немцам вполне достаточными: 4 батареи зенитных орудий на высотах вокруг Каа-фиорда и кроме того зенитная артиллерия и дымовые установки на самом корабле. Берега фиорда и ближайшие острова, кроме того, заминированы. Пролив Стернзунд охраняется сторожевым кораблем, а два другие перекрыты сетями и минными заграждениями. На островах Лоппа и Арй установлены береговые батареи и торпедные аппараты. В защитную систему входят также сторожевые посты и посты наблюдения. Ближе к «Тирпицу» — там, где Альта-фиорд отделяется от Каа-фиорда группой рифов и скал, установлена противолодочная сеть длиною 300 метров, которая на ночь закрывается, оставляя в дневное время узкий проход.

Второй пояс заграждений — перед самым кораблем — составляет так называемый «сетевой ящик», представляющий собой прикрепленные к плавающим буям два ряда противоторпедных сетей, уходящих на глубину до 15 метров. Остающийся до грунта зазор для подводных лодок почти непреодолим.

На борту самого «Тирпица» меры безопасности также приняты и соблюдаются неукоснительно. Многочисленные наблюдательные посты имеют задачу постоянно держать в поле зрения воздух, водную поверхность и берег. Внимание экипажа постоянно обращается на возможность попыток вражеских диверсионный действий.

Лох Кернбоун, Северная шотландия, 11 сентября 1943 года, 4 часа пополудни. Несмотря на сильный ветер и большое волнение моря, первая подводная лодка, таща за собой лодку-малютку выходит из бухты. За нею следуют еще пять подлодок, каждая буксируя по лодке-малютке.

Подводные лодки идут в надводном положении, тогда как лодки-малютки в дневное время вынуждены уходить на небольшую глубину, чтобы не быть засеченными немецкой воздушной разведкой. На переходе в лодках «Х» находятся запасные команды, которые затем при подходе к цели будут заменены специально подготовленными экипажами. Такая подмена была необходима, так как при переходе людям было не до сна, да и питание составляли только консервы.

Перед самым подходом к норвежскому побережью произошла утеря лодки «Х-9». Буксирный трос оказался оборванным, а на поверхности моря было обнаружено масляное пятно. Лодка эта найдена так и не была. У лодки «Х-8» буксирный трос также оборвался, но она удержалась на поверхности моря. Ее однако, сняв экипаж на подводную лодку-буксир «Синимф», все же пришлось затопить.

Вечером 20 сентября 1943 года, после девятидневного перехода, лодки, наконец, находились в намеченном месте и можно было приступать к операции. В период между 18.30 и 20.00 часами произошла смена экипажей лодок «Х». Затем лодки «Х-5», «Х-6», «Х-7» и «Х-10» отправились в самостоятельное плавание. Было запланировано, что после производства атаки лодки-малютки возвратятся к базовым подводным лодкам, которые отошли в открытое море в заранее намеченные районы ожидания.

И вновь предоставим слово капитану Плейсу, который продолжил свой рассказ:

«Примерно в 21.15 нам пришлось обходить минное заграждение. Нам было известно только, что первое минное заграждение должно встретиться уже в проливе Стернзунд, но не более. Поскольку наша лодка имела небольшую осадку, в надводном положении особенно опасаться было нечего. Ночь была тихой, и вот на востоке стали различаться горы. Луна освещала их снежные склоны и пролив был виден мне вполне отчетливо. На северо-востоке неподалеку от берега просматривались огни небольшого судна. На самом берегу местами виделся свет, но на водной поверхности было темно.

С наступлением рассвета я ушел под воду и весь день находился под водой. Дальнейшим движением лодки приходилось руководить по карте. Мы пошли на юг, навстречу горам, как бы образующим своеобразную воронку, в месте сужения которой стоял «Тирпиц», прикрытый защитными сетями. Хотя эти сети и были нанесены на карту, я знал, что немцы установили еще дополнительные заграждения, которые были нам неизвестны. Но я пытался не думать об опасностях.

После наступления темноты 21 сентября мы вновь всплыли. Довольно длительное время я ожидал появления других наших лодок, так как мы договорились совершать атаку совместно в 6.30 утра следующего дня. Ночью установил часовые механизмы с замедлением на шесть часов. Затем переоделся потеплее.

Поскольку ни одну из лодок я так и не увидел, решил атаковать корабль в одиночку. И тут появилось первое противолодочное заграждение, в котором где-то должен же был находиться проход, используемый немецкими патрульными катерами и небольшими судами. Осмотрев внимательно заграждение, я увидел этот проход, к которому мы, к счастью, как раз вышли. Через него-то мы и проследовали. Несмотря на темноту, я заметил невдалеке немецкий патрульный катер, и мы сразу же ушли под воду. Далее мы продвигались на глубине 23 метров, как вдруг уткнулись в сеть, которая нас держала, не позволяя никаких движений.

Минута проходила за минутой. И вдруг мы освободились, начав вертикальное всплытие. Выйдя на перископную глубину, увидел не далее как в двадцати метрах громаду «Тирпица» — более сетей уже не было.

На глубине примерно 3 метра мы подошли к левому борту корабля и опустились под его киль, где и сбросили один из зарядов под орудийной башней Б. Дав задний ход, сбросили второй заряд в 45–60 метрах от кормы под орудийной башней Ц.

Сбросив заряды под килем корабля, мы решили уйти на глубину 30 метров, чтобы попытаться найти место, где проскочили сквозь сетевой ящик, выходя к «Тирпицу». Однако на глубине 18 метров мы уткнулись в сеть и зависли. До взрыва наших зарядов оставалось около часа, а ведь и другие наши лодки могли успеть установить свои взрывные устройства. Так что следовало выбираться из сетей как можно скорее.

Мы попытались всплыть наверх, чтобы хоть этим увеличить расстояние до места ожидаемого взрыва. И уже вскоре последовал ужасный взрыв, ударной волной которого нашу лодку выбросило из сети. Всплыв, мы увидели, к своему разочарованию, что «Тирпиц» был по-прежнему на плаву. Заметив нас, немцы тут же открыли огонь из орудий и крупнокалиберных пулеметов. Корпус лодки получил несколько пробоин.

Погрузившись на глубину, мы стали уходить. В дыры корпуса однако хлынула вода. Выбора у нас не оставалось: лодку надо было покидать. А как это сделать? Когда мы всплыли, пули опять забарабанили по борту лодки. Сняв свой белый свитер, я высунулся из люка и стал им размахивать, подавая сигнал, что мы сдаемся. Справ от себя увидел длинный понтон и поплыл к нему. Доплыв до него, обернулся. «Х-7» уже исчезла.»

Кроме капитана Плейса, из экипажей «Х-7» спасся еще только один человек.

Лодке «Х-6» под командованием шотландца Дональда Камерона тоже удалось преодолеть сетевые заграждения и установить свои заряды под днищем «Тирпица». Вынужденный после этого всплыть в непосредственной близости от корабля, Камерон вместе с экипажем был взят в плен, а лодка затонула.

Лодка «Х-10» из-за поломки двигателя была вынуждена возвратится. Когда экипаж перешел на базовую подводную лодку, лодку-малютку пришлось затопить, так как ожидалась штормовая погода.

Лодка «Х-5» вошла в Каа-фиорд, но метрах в 500 от «Тирпица» была обнаружена и потоплена огнем его скорострельных пушек. Из команды лодки никто не спасся.

В вахтенном журнале «Тирпица» об этих событиях была сделана следующая запись:

«22.09. Каа-фиорд. Проход в сетевом заграждении для катеров и буксиров открыт. Пост наблюдения и оповещения сменен в 7.00. Расчеты зенитных средств — сокращенного состава. Основное внимание, согласно приказа, уделяется наблюдению за морем и сушей из-за опасений попыток диверсий. Унтер-офицером с правого борта обнаружен похожий на подлодку продолговатый черного цвета предмет внутри сетевого ящика метрах в 20 от берега. С задержкой примерно в 5 минут об этом доложено старшему помощнику командира корабля, так как было высказано предположение, что это — кит.»

А вот как вспоминает контр-адмирал Ханс Майер, бывший тогда командиром «Тирпица», о тех событиях:

«22 сентября 1943 года мы стояли на якоре в Северной Норвегии в ограждении сетей. Я сидел за завтраком, как вдруг у меня появился совершенно неожиданно старший помощник и доложил, что в сетевом ящике замечен предмет, похожий на маленькую подводную лодку. Сам он в это не особенно верил. Ведь сколько раз объявлялась тревога по пустякам. В изложенное я тоже не особенно поверил, но на всякий случай все же решил объявить тревогу. Старший помощник вышел, и через несколько секунд на корабле раздался сигнал тревоги. Прошло совсем немного времени, и я стал одевать шинель. Тут опять появился мой старший помощник и доложил, что в результате сброса небольших глубинных бомб подводная лодка была вынуждена всплыть и были выловлены 4 англичанина, которые доставлены на борт корабля.

Офицеры и матросы стали по тревоге занимать боевые посты. Я тоже направился на командный мостик, думая, что следовало бы сейчас предпринять. Можно было предложить постановку магнитных или донных мин. Применение торпед казалось мне мало вероятным, так как расстояние было слишком мало. Единственно, что я мог предпринять, так это как можно быстрее сняться с якоря и отойти от причала. Так как машины не работали, пришлось сниматься с двух якорей вручную. Даже подняв носовой якорь, мне удалось через несколько минут отвести корабль в сторону метров на тридцать-сорок. С кормовым якорем однако произошла некоторая задержка, так как он был значительно тяжелее, являясь основным. Так что корма осталась практически на месте. Минут через двадцать раздался оглушительный взрыв. Справа от носа корабля поднялся мощный водяной столб. Я тут же подумал, что корабль, слава Богу, больших повреждений получить при этом не должен. Когда же стали поступать доклады служб всего корабля, мне стало ясно, что и в кормовой части тоже произошел взрыв мины. В результате этого корабль получил, к сожалению, значительные повреждения. С подшипников были сорваны турбины и обе кормовые орудийные башни. Без ремонта было не обойтись. А проводился он там же, в Северной Норвегии. Некоторые повреждения получило и рулевое управление. Ремонтные работы затянулись, и корабль был вновь готов к бою только в начале марта 1944 года, то есть по прошествии пяти с лишним месяцев. Все повреждения были устранены полностью, и корабль снова находился в отличном состоянии. Скорость он опять смог развивать более 30 морских миль в час.»

Стоянка корабля после этого была выбрана в районе Тромсе. Переход туда был осуществлен скрытно в надежде, что англичане потеряют к нему интерес. И в действительности британское адмиралтейство довольно длительное время было в неведении о состоянии корабля. Ему было лишь известно, что «Тирпиц» поврежден и, может быть, даже сильно, но не потоплен и не потерял маневренности.

И хотя местоположение «Тирпица» стало известно англичанам довольно давно, решающий удар был нанесен только12 ноября 1944 года. Для этой цели была специально сконструированы авиабомбы весом 5000 килограмм, которые и были сброшены на корабль. «Тирпиц» перевернулся и так и остался лежать килем на воде. В его стальном чреве была заживо похоронена почти половина экипажа.

На солдатском кладбище городка Ньюарк, что в средней Англии, среди погибших летчиков похоронен человек, жизнь и смерть которого затронули сердца миллионов людей во Второй мировой войне, — генерал Владислав Сикорски.[14]

До своей гибели он был премьер-министром и главнокомандующим польскими вооруженными силами в эмиграции.

Случилось так, что в ночь с 4 на 5 июля 1943 года английский бомбардировщик, на борту которого находился Сикорски, рухнул в море почти сразу же после взлета. Несмотря на расследования многочисленных комиссий и привлечение авиаэкспертов, а также проверку показаний многочисленных свидетелей, причину этого мистического происшествия установить так и не удалось, в результате чего до сих пор имеют хождение многочисленные версии и измышления.

Польское эмиграционное правительство было создано в Париже в конце сентября 1939 года. Премьер-министром и министром обороны назначен генерал Владислав Сикорски, старый боевой соратник маршала Пилсудского[15] В 1920 году он остановил на подступах к Варшаве рвавшиеся на запад части Красной армии под командованием Тухачевского, а затем разбил Конную армию Буденного.[16] Позднее стал премьер-министром. От государственных дел отошел в 1926 году, когда к власти пришел Пилсудский, установивший диктаторский режим. С тех пор он перешел в ряды противников Пилсудского.

Когда Гитлер в сентябре 1939 годна напал на Польшу — Пилсудский к тому времени уже умер — Сикорски предложил польскому правительству свои услуги и знания, но ответа не получил. Тогда Сикорски покидает страну и оказывается в Париже за два дня до капитуляции Варшавы.

Уже через неделю он назначается премьер-министром эмиграционного правительства и главнокомандующим начавшей формироваться во Франции польской армии.

Летом 1940 года после поражения Франции около 30000 польских солдат и офицеров сумели оказаться в Англии, образовав ядро реорганизующейся армии. Эмиграционное правительство также благополучно перебралось в Лондон.

После окончания битвы за Англию осенью 1940 года — в которой та устояла — Сикорски создает польскую авиационную часть, внесшую немалый вклад в победу союзников. Сформированные польские пехотные подразделения и части были сосредоточены в Шотландии для отражения намечавшегося немецкого вторжения. Авторитет Сикорского в связи с этим сильно возрос. Вскоре он становится активным соратником Черчилля, часто навещая вместе с тем короля Георга VI и королеву Елизавету. Польские солдаты и офицеры представляли собой крупнейший резерв для управления специальных операций. Пройдя соответствующую подготовку, эти люди возвращались на родину, где становились инструкторами и руководителями растущего движения Сопротивления. Основная часть создаваемых с английской помощью отрядов вливалась в ряды Армии крайовой, которая по сути дела стала армией, подчинявшейся польскому эмиграционному правительству в Лондоне и считавшей генерала Сикорского своим верховным главнокомандующим.

Однако кажущееся полное единство эмиграционного правительства с вооруженными силами было на деле обманчивым. У генерала Сикорского были не только друзья, но и враги, большей частью из числа бывших приверженцев Пилсудского, а также высшие офицеры, позорно покинувшие войска в сентябрьских боях 1939 года, которых он намеревался привлечь к ответственности. Именно они занимались интригантством и вели подковерную борьбу против него, в результате чего Сикорски терял уверенность в своих политических решениях, имея к тому же в своем окружении советников, преследовавших исключительно личные интересы.

Рабочий кабинет Сикорского находился в лондонской гостинице «Рубенс», расположенной напротив Бкингемского дворца. Шестидесятилетний генерал имел твердый характер и обладал высокими амбициями. Личный его авторитет и реализм оценивались весьма высоко.

Когда Гитлер 22 июня 1941 года напал на Советский Союз, Сикорски вместе с другими союзниками становится на сторону Сталина.[17] Тем самым он оказался в начале пути, возврата с которого уже не было.

Не без легкого нажима Черчилля и в его присутствии Сикорски подписал так называемый пакт Сикорского-Сталина, который был в свою очередь подписан Иваном Майским, тогдашним советским послом в Лондоне. Противники Сикорского не простили ему этот акт, хотя в результате его были спасены жизни многим сотням тысяч поляков, попавшим осенью 1939 года из районов восточной Польши в Сибирь. Кроме того, поляки получили возможность формирования в России своей армии под командованием генерала Владислава Андерса.

В начале декабря 1941 года Сикорски посетил Москву и представил Сталину список на 14000 пропавших без вести польских офицеров. Сталин ответил ему, что они, скорее всего, бежали в Манчжурию.

Во время этого визита было подписано соглашение о совместной борьбе России и Польши против Гитлера.

В конце марта 1942 года Сикорски вылетел в Соединенные Штаты, опасаясь тайного соглашения Черчилля и Рузвельта[18] со Сталиным за счет территории Польши. Черчилль выделил ему для этой цели бомбардировщик типа «Либерейтор». На полпути, над Атлантикой, под одним из спальных мешков была обнаружены мощная зажигательная бомба. Как оказалось, это было типовое взрывное устройство, выдаваемое пилотам для уничтожения самолета в случае вынужденной посадки на территории противника. После посадки в США самолет был тщательно осмотрен. Офицер, обнаруживший бомбу, полковник польской армии, был несколько раз допрошен и, в конце концов, неожиданно показал, что сам же ее и подложил, чтобы предупредить общественность о возможности реального покушения на жизнь генерала. Его объявили душевно больным, а через некоторое время в Эдинбурге, уже после возвращения из США, он попал под колеса грузовика и скончался.

В дальнейшем, наряду с многочисленными инспекциями войск, во время которых он говорил не только о славном прошлом, но и обещал счастливое будущее Польши, наряду с напряженными и продолжительными заседаниями эмиграционного правительства, он не упускал ни малейшей возможности направлять ноты и меморандумы ведущим политикам Англии и Соединенных Штатов, в которых выражал свое беспокойство о будущем Польши, в особенности ее восточных территорий. Ведь одновременно со своими первыми военными успехами Сталин начал и политическое наступление, которое должно было подготовить позднейшую аннексию Восточной Польши, признанную Гитлером в 1939 году. Сикорски, естественно, не знал, что карты, образно говоря, были уже розданы.

Генералу очень редко удавалось проводить время в кругу своей семьи. Его единственная дочь София, занимавшаяся до войны конным спортом и снискавшая в Польше широкую известность, вышла замуж за польского офицера Лежневского, угодившего в немецкий плен, являлась в те годы начальником польского женского вспомогательного корпуса.

В ноябре 1942 года Сикорски в третий раз отправляется в Соединенные Штаты. Он намеревался обсудить с Рузвельтом новые советские территориальные претензии, наложившие негативный отпечаток на взаимоотношения Польши с союзниками.

Его маршрут в Вашингтон пролегал через Монреаль. Королевские военно-воздушные силы Великобритании предоставили на этот раз в его распоряжение двухмоторный «Локхид Хадсон», у которого сразу же после взлета в Монреале на высоте не более 30 метров еще над взлетной полосой отказали оба двигателя. Пилот однако не растерялся и совершил удачную вынужденную посадку. И все же самолет, как говорится, перепахал около 200 метров приаэродромной территории, прежде чем остановился, получив серьезные повреждения.

На удивление, все пассажиры получили лишь легкие травмы. Происшествие держалось в строгой тайне.

Через некоторое время Сикорскому было сообщено, что, вполне вероятно, это был диверсионный акт немцев.

По прибытию в Вашингтон, Сикорски был сердечно встречен Рузвельтом, который изложил ему в том числе и в письменной форме свои обязательства в отношении Польши. Предстояли президентские выборы — и кто отказался бы от нескольких миллионов голосов американцев польского происхождения. Документ этот нашел свое место рядом с меморандумом Черчилля в черной кожаной папке, которую генерал всегда носил с собой.

Тем не менее, по возвращении в Лондон Сикорски продолжал подвергаться нападкам своих внутриполитических врагов, которые обвиняли его в политике уступок Сталину.

15 апреля 1943 года радио Берлина объявило о находке по Катынью нескольких захоронений с польскими офицерами. Генерал Сикорски, которого это заявление очень обеспокоило, обратился к Черчиллю за советом, как быть. Черчилль, хотя и догадывавшийся о совершенном злодеянии, ответил, что мертвых все равно уже не поднимешь, и дал понять, что не хотел бы вмешиваться в эту аферу. Тогда Сикорски обратился в международный Красный крест с просьбой разобраться в данном вопросе. Гитлеровский министр пропаганды Геббельс[19] немедленно усмотрел в этом исключительно благоприятный шанс посеять раздор в лагере союзников. А Сталин, воспользовавшись возможностью появления комиссии Красного креста, отреагировал немедленно. Его орган — газеты «Правда» обвинила в злодеянии немцев и заклеймила генерала Сикорского как союзника Гитлера. На этом основании Советский Союз порвал политические отношения с эмигрантским польским правительством.

Когда в Лондоне прошли слухи о недовольстве генералом Сикорским в частях и подразделениях армии генерала Андерса, ушедшей после окончания формирования из Советского Союза на Ближний Восток, Сикорски посчитал необходимым вылететь туда, чтобы разобраться в происходившем.

Британский министр иностранных дел Иден,[20] с которым Сикорски должен был лететь вместе, проинформировал советского посла Майского об этом и заверил, что в польском эмигрантском правительстве в ближайшее время произойдут изменения, на которых настаивал Сталин, постоянно напоминая о их необходимости Черчиллю.

1 мая 1943 года Сикорски получил послание от двух своих министров, которые умоляли его отказаться от поездки на Ближний Восток. Вот что они писали:

«Лично — строго секретно.

Господин генерал!

В течение уже довольно продолжительного времени вы намереваетесь совершить поездку на ближний Восток. Желание это несомненно вызвано вашей заботой о государственных интересах и положением польских частей и подразделений, дислоцирующихся там…

… Вполне очевидно, что часть польских беженцев на Ближнем Востоке возбуждена преступной агитацией определенных кругов, в результате чего эта поездка становится для вас опасной, господин генерал. Не исключена и возможность провокационных действий со стороны вражеских сил.

Обращаемся к вам как члены правительства и преданные от всей души люди с просьбой отказаться в сложившихся обстоятельствах от запланированной вами, господин генерал, поездки на Ближний Восток.»

На это письмо Сикорски не ответил.

Через десять дней, 25 мая 1943 года — после совместного завтрака с ближайшими сотрудниками в гостинице «Дорчестер-отель» и встречи с министром иностранных дел Иденом — небольшая группа польских политиков направилась на железнодорожную станцию Паддингтон, чтобы выехать на один из аэродромов королевских военно-воздушных сил, расположенный вблизи Бристоля.

Кроме Сикорского, его личного адъютанта и дочери в этой группе находились несколько высших офицеров, а также полковник Виктор Казалет — офицер связи английского правительства с польским эмиграционным правительством.

На аэродроме их уже ожидал служебный самолет Идена. Это был переоборудованный американский дальний бомбардировщик «Либерейтор», наиболее массовый самолет Второй мировой войны. У него был номер АЛ-523. Вылет был назначен в полночь. В качестве пилота должен был лететь чешский летчик — лейтенант авиации Эдвард Макс Прхаль, считавшийся одним лучших пилотов транспортной авиации и бывший одним из пяти летчиков союзников, которым разрешалась ночная посадка в Гибралтаре.

Рано утром следующего дня машина совершила промежуточную посадку в Гибралтаре, после чего продолжила путь в Каир.

В тот же день во многих польских министерствах в Лондоне раздались телефонные звонки. На неплохом польском языке им было передано сообщение:

— Вы еще не слышали последнюю новость? Самолет генерала Сикорского потерпел в Гибралтаре катастрофу. Все пассажиры погибли.

Господа министры успокоились только тогда, когда услышали официальные заверения сотрудников британского правительства, что все в порядке, а телефонные звонки были просто чьей-то злой и неуместной шуткой.

Тем временем «Либерейтор» прибыл в Каир без происшествий. Сикорскик провел несколько дней в разговорах с генералом Андерсом, а самолет возвратился в Англию. Затем в течение нескольких недель генерал объезжал польские части в Иране, Ираке и Палестине, проводя, несмотря на нестерпимую жару, инспекции, принимая парады и беседуя с офицерами и солдатами. О его здоровье все это время беспокоилась его дочь София, находившаяся постоянно с ним. 29 июня Сикорски возвратился в Каир, где вместе с дочерью и адъютантом, лейтенантом Поникевским провел несколько дней отдыха. Его было даже уговорили провести в Египте несколько недель отпуска, но тут он получил телеграмму от Черчилля и стал собираться в обратный путь.

Сикорски попросил выслать за ним самолет и выразил желание вновь лететь с пилотом Прхалем. Его желание было исполнено. Генерал купил тогда серебряный портсигар для летчика и попросил выгравировать на нем дарственную надпись с выражением восхищения его летными качествами, который и вручил тому при его прилете в Каир.

Непосредственно перед вылетом 2 июля 1943 года Сикорского попросили взять с собой трех пассажиров, которым надо было срочно попасть в Лондон, а других оказий пока не было. Ими были бригадный генерал военной полиции Джон Уайтли и два агента секретной службы. Сикорски не возражал.

«Либерейтор» взлетел с аэродрома Каира, как и было запланировано. Генерал был в прекрасном настроении и занял даже место в кабине летчика. Дочь сфотографировала его и пилота Прхаля на память.

Примерно в три часа пополудни начальник польской миссии в Гибралтаре граф Людвиг Лубенски, бывший до войны секретарем тогдашнего польского министра иностранных дел Иосифа Бека, был вызван во дворец губернатора.

Из воспоминаний графа Лубенского:

«Когда я пришел к губернатору, он сказал мне:

— Я только что получил радиограмму из Каира, в которой генерал Сикорски, возвращающийся в Лондон, просит разрешения сделать промежуточную остановку в Гибралтаре с ночевкой в связи с усталостью.

Губернатор Мейзон-Макфарлейн испытывал искреннее уважение к Польше и был другом генерала Сикорского. После того как мы обсудили подробности пребывания генерала Сикорского в Гибралтаре, я возвратился к себе. Но не успел усесться за письменный стол, как меня снова вызвали к губернатору.

Я поспешил во дворец, и губернатор рассказал мне о возникновении довольно сложной ситуации. Вслед за радиограммой Сикорского он получил шифровку господина Майского, советского посла в Лондоне, в котором он сообщал, что вызван Сталиным в Москву и нынче же совершит посадку в Гибралтаре, переночует и вылетит в Москву через Каир.

— Естественно, я не могу принять одновременно этих двух гостей у себя, — сказал губернатор.

Дело в том, что к этому времени из-за резни в Катыне отношения между Советским Союзом и Польшей были фактически прерваны. И я ответил ему:

— Решайте сами, господин губернатор, кого из этих гостей вы предпочитаете.

— Конечно же, Сикорски для меня — на первом месте, но мне придется объясняться с Лондоном, — возразил с улыбкой губернатор.

Тогда я предложил ему сказать, что у него уже есть гости и к тому же из соображений безопасности будет лучше, если господин Майский прибудет в Гибралтар ранним утром, вылетев из Лондона ночью. Ведь идет война и следует считаться с немецкими истребителями. После нескольких часов отдыха, завтрака и принятия ванны господин Майский мог бы вылететь далее. Генерал Сикорски в это время будет находиться в отведенных ему апартаментах.

Так и было сделано.

Через несколько часов «Либерейтор» с Сикорским на борту приземлился на аэродроме в Гибралтаре и был встречен губернатором, мною и одним из английских офицеров. Спустившись с самолета, Сикорски поприветствовал всех, после чего мы поехали на автомашине во дворец губернатора. После ужина генерал пригласил меня к себе. Убедившись, что моя работа в Гибралтаре уже потеряла былую важность и может быть спокойно поручена кому-либо другому, он предложил, чтобы я уточнил у пилота Прхаля, есть ли еще свободные места в самолете, и вылетел вместе с ним в Лондон. Прхаль ответил, что еще одно местечко найдется, но брать с собой багаж не разрешил из-за опасности перегрузки. Тогда Сикорски распорядился, чтобы я летел вместе с ним. Однако ночью прибыл курьер от руководства польского движения Сопротивления, привезший с собою много сообщений, в том числе и зашифрованных. Поскольку у генерала не было кодовой книги, он решил взять с собой этого курьера, а мне приказал прибыть в Лондон с первой же оказией. После отлета посла Майского в Каир, вся польская группа могла передвигаться по Гибралтару свободно.»

Наступил прекрасный воскресный день. Польская группа сделала запись в гостевой книге губернатора и отправилась в город для покупки сувениров. В это время самолет был тщательно осмотрен и подготовлен для дальнейшего полета.

В час дня Сикорски побывал в британской роте почетного караула, а после официального обеда, данного Макфарлейном в прохладной тени своего дворца, направился в сад для инспекции роты польских солдат, дислоцирующейся в Гибралтаре. У генерала была прекрасное настроение: он хорошо отдохнул, находился среди друзей и всего через несколько часов должен оказаться в Лондоне.

Затем Сикорски решил осмотреть подземные укрытия и оборонительные сооружения знаменитой скалы, работа над которыми продолжалась и далее. Несмотря на выходной день, там трудились канадские саперы. На галереях в память о прошлых временах стояли несколько старинных пушек.

Граф Лубенски продолжает свой рассказ:

«Как только пилот Прхаль доложил генералу Сикорскому, что самолет готов к вылету, началось прощание. Поскольку Сикорски, как обычно, садился в самолет последним, лица его сопровождавшие — дочь, генерал Климецки и другие поляки поспешили к самолету и заняли свои места. Но вот генерал попрощался с губернатором. Затем я проводил его до трапа самолета, который находился в хвостовой части фюзеляжа. Протянув на прощание руку, он обратился ко мне со словами:

— Увидимся через несколько дней в Лондоне, господин капитан!

Он исчез в самолете, дверца была закрыта, и мы отошли немного назад, ожидая взлета. Запустив двигатели, пилот некоторое время проверял, как это предписано, их работу, затем вырулил на старт. Получив доклады от членов экипажа, что у них все в порядке, запросил разрешение на взлет.

После дачи такого разрешения, все огни были погашены. Остались только зеленые лампочки, обозначавшие взлетную полосу. Моторы взревели, и самолет тронулся. Провожавшие еще не расходились. Мы стояли у края взлетной полосы, примерно у ее половины, когда мимо нас промчался самолет, набиравший скорость. Хотя и было уже темно, мы увидели силуэт машины, оторвавшейся от взлетной полосы. Самолет сразу же стал набирать высоту и, поднявшись метров на двести, лег на прямой курс. Были отчетливо видны его бортовые огни.»

За взлетом самолета наблюдал и радист управления специальных операций Дуглас Мартин, сидевший на скале со своей рацией, метрах в четырехстах от пролетавшей машины. И он, по сути дела, оказался единственным свидетелем падения самолета в море.

Вот его показание:

«Я услышал шум моторов, и вот в поле моего зрения показался самолет, взлетевший с аэродрома и направившийся в сторону моря. Это был довольно большой самолет, не набравший еще большой высоты. По моим расчетам, он поднялся метров на сто над уровнем моря. Продолжая набирать высоту, он вдруг стал падать со все возраставшей скоростью вниз. Буквально через несколько секунд самолет сел на воду как при вынужденной посадке, имея большую скорость. Двигатели продолжали работать, насколько мне помнится, а сам самолет поплыл на брюхе.

Было уже довольно темно, и я подумал, что следовало бы проинформировать аэродромное начальство о случившемся. Однако когда я сделал несколько шагов к своему радиопередатчику, то мне пришла в голову мысль, что я не знаю точно место падения. В это время увидел, что самолет стал погружаться в воду, а на плоскости, обращенной ко мне, появилось нечто, напоминавшее фигуру человека. Не имею никакого представления, каким образом он выбрался туда из самолета. Но он шел уверенно в сторону от фюзеляжа, выпрямившись во весь рост.»

Снова предоставляем слово графу Лубенскому:

«Самолет находился на поверхности воды целых 7 минут, а потом затонул. За минуту до того, как самолет скрылся под водой, к месту катастрофы подошел моторный катер, за ним еще один, а потом и гребная шлюпка. Был обнаружен пилот, плававший без сознания в спасательном жилете, и еще три человека. Один из них еще дышал, как нам было доложено по радио. Мы сразу же спросили, кто эти люди. Ответ гласил:

— Опознать пока не можем, но один из них в форме.

Губернатор распорядился доставить потерпевших в порт на одном из катеров. Другому же продолжить поиски трупов и оставшихся в живых. Мы все еще надеялись, что кто-нибудь из пассажиров и экипажа спасся.

Затем мы сразу же выехали в порт. Одновременно с нами туда пришел и катер. Губернатор послал меня на него для опознания доставленных людей. Приподняв брезент, сразу же увидел генерала Сикорского с большой раной на голове. На нем были только брюки и рубашка, все остальное снято. Другим был труп генерала Климецкого в полной военной форме без явно видимых травм и повреждений. Третьим оказался британский офицер Уайтли. Четвертой жертвой был пилот уже без спасательного жилета, но еще живой.»

Прхаля тут же отправили в больницу: он был в шоковом состоянии с глубокой раной на лице и сломанной рукой. На следующее утро поисковый самолет определили точное место падения «Либерейтора», сбросил на это место маркировочный буй с красным флажком. Потерпевший катастрофу самолет лежал в пятистах метрах от конца взлетной полосы на глубине около 9 метров и был хорошо виден в чистой воде. Фюзеляж развалился на несколько частей, колеса торчали кверху. Плоскости казались целыми, хвостовое же оперение лежало на удалении нескольких метров.

Подразделение водолазов, находившееся в то время в Гибралтаре в ходе подготовки к операции в Сицилии, получило задание заняться поисками потерпевших. Губернатор сам прибыл на моторном катере к месту падения самолета и отдавал распоряжения. Его особо интересовала черная кожаная папка генерала Сикорского. В конце концов, она была найдена, вручена губернатору, и с тех пор ее более никто не видел.

Одни из водолазов был довольно известный Лионель Крабб. Через 13 лет, в 1956 году, он получил задание обследовать корпус советского корабля, прибывшего тогда с официальным визитом в Англию, да так и пропал. Человеком, который выдал его Советам, был в 1943 году начальником британской секретной службы по Пиренейскому полуострову и Гибралтару Ким Филби,[21] один из лучших секретных агентов Сталина. В его распоряжении в то время имелось значительное число готовых на любые действия агентов, сыгравших немаловажную роль в скрытой войне противоборствующих сторон в этой части Европы.

В утренние часы 5 июля в фюзеляже самолета был обнаружен китель генерала Сикорского.

Тем временем из воды были выужены десятки мешков с почтой и различный багаж. Среди прочего в нем были несколько чемоданов с одеждой и мехами, ящики с виски, вино, сигареты, кофе и другие продукты, строго нормированные в Англии. А в одном из чемоданов находились новенькие фотоаппараты «Лейка». Были извлечены кипы дипломатической корреспонденции, часть которой имела гриф «строго секретно». На водной поверхности плавали сотни банкнот английских фунтов стерлингов. Водолазы нашли в обломках самолета даже серебряный портсигар, подаренный пилоту генералом.

Труп дочери генерала Сикорокого Софии найден не был. Не были обнаружены и тела по крайней мере еще трех пассажиров.

В завершение водолазных работ к месту происшествия подошло специальное спасательное судно, которое должно было извлечь из воды обломки самолета, для чего водолазы стали подводить цепи под его фюзеляж. Однако оказалось, что кран этого судна был слабоват для такой работы. Поэтому было решено просто подтянуть обломки самолета ближе к берегу волоком.

Капитан Лубенски заложил прах генерала Сикорского в двойной гроб. Вскрытие и расследование причин его смерти производиться не стали — как ему было объяснено, по политическим мотивам.

Польское правительство направило в Гибралтар находившийся в его распоряжении эсминец «Оркан», чтобы с почестями доставить в Лондон прах погибших.

Поскольку, однако, по морскому суеверию перевозка трупа означала несчастье для корабля и его команды, то капитан согласился взять на борт только гроб генерала Сикорского.

8 июля после отпевания в соборе гроб генерала Сикорского был торжественно доставлен на эсминец. Во главе процессии, двигавшейся по всему Гибралтару, шли губернатор Мейзон-Макфарлейн и граф Лубенски.

Через несколько дней в порту Плимута корабельный кран перенес гроб с борта эсминца на береговой причал, где его ожидали друзья, провожавшие генерала в полет всего шесть недель тому назад.

(А через три месяца эсминец «Оркан» затонул вместе со всем экипажем.)

15 июля 1943 года в Вестминстерском соборе Лондона состоялось торжественное отпевание генерала Сикорского. Вместе с почти всеми английскими министрами и представителями союзных правительств в этой церемонии принял участие Уинстон Черчилль со своей супругой. Многие видели на глазах Черчилля слезы.

На следующий день гроб генерала был доставлен на солдатское кладбище в Ньюарк. Вдова покойного положила горстку польской земли в его гроб. Сокровенным желанием генерала было дождаться вместе со своими солдатами возвращения на освобожденную родину.

Но он остался с некоторой частью солдат навеки в Англии.

7 июля в Гибралтар прибыл самолет со специальной комиссией королевских военно-воздушных сил. Вначале было произведено несколько взлетов самолетов при таких же условиях, как и тогдашнего взлета «Либерейтора». Комиссия выясняла и все рутинные вопросы. Было установлено, что погода в тот день была нормальной, дул слабый восточный ветер, небо было безоблачным, видимость составляла порядка 15 километров, покрытие взлетной полосы, западная часть которой выдвинута в море, было в безукоризненном состоянии.

Одновременно следственная группа комиссии произвела допрос более 30 свидетелей происшествия. Прхаль, еще не оправившийся от шокового состояния, был допрошен одним из первых прямо в больнице. Он показал, что, как и всегда, после подъема в воздух произвел скользящее движение вниз метров на 50 для подъемного разгона на скорость в 260 километров в час. Когда же он попытался перейти на подъем, машина не послушалась. Руль управления оказался заблокированным. Может быть, это сделал его второй пилот по недосмотру. Тогда он крикнул в бортовое переговорное устройство: «Вынужденная посадка» и выключил двигатели, чтобы избежать взрыва при ударе об воду. Топливные баки ведь были полны. Как прошла посадка, он уже не помнит.

Хотя он был обнаружен в воде в спасательном жилете, застегнутом как положено, на вопрос, одевал ли он спасательный жилет, он отвечал: «Нет».

Радист управления специальных операций Дуглас Мартин, являвшийся единственным свидетелем падения самолета, на допрос почему-то не вызывался.

Тем временем из воды были извлечены обломки «Либерейтора», но никаких дефектов управления обнаружено не было. Конструктора и технические эксперты фирмы «Консолидейтид эйркрафт корпорейшн» США, построившей этот самолет, решительно отрицали возможность блокировки рулевого управления.

В ходе допроса персонала аэродрома Гибралтара было установлено, что вопросу охраны «Либерейтора» во время его стоянки никакого особого внимания не уделялось. В самолет даже поднимались два человека, якобы, за своими вещами.

Точных данных о числе пассажиров и нагрузке самолета не было, так как документация машин, перевозящих особо важных лиц, обычно не проверяется.

На том месте, где пилот проверял работу двигателей на взлетной полосе, на следующее утро был обнаружен какой-то предмет из багажа «Либерейтора».

Офицер, ответственный за регистрацию пассажиров, доложил, что только двое из предположительно одиннадцати пассажиров «Либерейтора» у него отметились. Это были двое сотрудников секретной службы из Каира, которые намеревались лететь и далее на самолете в Лондон.

Комиссия, проработав три недели, не выяснила доказуемых причин катастрофы самолета. Свой доклад о проделанной работе она закончила следующим выводом:

«Предполагаем, что речь о каком-либо акте диверсии, приведшей к катастрофе «Либерейтора» AЛ-523, в данном случае не идет».

И вторая комиссия, созданная через две недели по указанию Черчилля, не нашла ничего вразумительного, отметив лишь, что лейтенант авиации Прхаль ответственности за происшедшее не несет.

Известно только, что самолет был перегружен, за что вообще-то отвечает пилот, и что, вполне вероятно, именно поэтому машина не отреагировала надлежащим образом на маневр летчика.

Поскольку, однако, обе комиссии исходили из предположения, что никакого акта диверсии не было, и рассматривали только версию Прхаля о причине падения самолета, целый ряд важнейших вопросов о катастрофе «Либерейтора» АЛ-523 так и остались до сих пор невыясненными.

Если ныне человек, находящийся во Франции, выезжает на ее побережье от Дюнкерка до Байоница, то ему чуть ли не на каждом шагу попадаются остатки различных сооружений из железобетона, полуразвалившиеся бункеры, следы гигантских строительных работ, которыми Гитлер намеревался оградить свою Европу от внешнего мира, — так называвшегося Атлантического вала.[22]

Остатки эти вместе с тем навевают воспоминания о людях, которые, не смотря на террор гестапо, смогли внести свой весомый вклад в преодоление пресловутого вала.

Члены организации движения Сопротивления в Нормандии, получившей название «Центурия», ожидают еще достойного уважения и памяти со стороны современного поколения и не только французов. Как нам представляется, будущее должно показать истинную цену тех усилий, которые были сделаны данной организацией в деле поддержки высадки войск союзников в Нормандии.

Летом 1940 года Франция пережила самое тяжелое поражение в своей истории. Полтора миллиона молодых мужчин находятся в немецких лагерях для военнопленных, более миллиона семей превратились в беженцев и влачат жалкое существование.

Однако вскоре после заключения перемирия нашлось достаточное число мужчин и женщин, решившихся на оказание сопротивления победителям и не смирившихся с поражением Франции, не признавая его окончательность. Понимание того, что солдатские сапоги немцев топчут их землю, приводило их в ярость. Сама мысль о признании Гитлера и нацизма в качестве компонентов французского образа жизни является для них невыносимой.

Начались ужасные годы ожидания открытия «второго фронта», вторжения союзников на Западе, расчета на военную помощь с их стороны в тылу противника. Вот на чем строились вся организация и политика деголлевского сопротивления.[23]7 августа 1940 года в Лондоне было подписано соглашение между Черчиллем и де Голлем, по которому Англия обязывалась нести все финансовые расходы по деятельности организации де Голля. Де Голль же со своей стороны брал на себя обязательство ежедневного снабжения англичан разведывательной информацией со всей оккупированной немцами Европы.

Де Голль тут же поручил тогдашнему двадцативосьмилетнему капитану Андрэ Деваврену, ставшему впоследствии известным как «полковник Пасси», организацию секретного центра — «второго бюро», которое было подчинено 6 отделу английской войсковой разведки.

В том же августе к будущему полковнику Пасси обратился житель Парижа некий Жильбер Рено, предложивший ему свои услуги. Рено, получивший впоследствии псевдоним «полковник Реми», был заброшен во Францию. Уже в скором времени ему удалось создать первую организованную разведывательную сеть, получившую название «организация Нотр Дам».

Через несколько месяцев, когда были уже созданы несколько организаций Сопротивления, полковник Пасси получил в свое распоряжение самолеты типа «Лисандр» для связи. Эти незамысловатые довольно прочные двухместные машины имели неубирающиеся шасси и могли садиться и взлетать почти где угодно, развивая скорость до 270 километров в час и имея дальность полета почти в тысячу километров.

В лунную ночь самолеты вылетают с аэродрома, находящегося неподалеку от южноанглийского городка Тангмира, и на бреющем полете, чтобы не быть засеченными немецкими радарами, примерно через полтора часа достигают обусловленного места, обозначаемого обычно сигнальными огнями. Чаще всего для посадки использовался луг вблизи Руана у деревушки Лион-ла-Форе.

Со временем полковник Пасси расширяет средства связи. Английский траулер «H-5I» был оснащен мощным двигателем и вооружен четырьмя крупнокалиберными пулеметами. Замаскированный под бретонский рыбачий куттер и имея экипаж в количестве 9 человек под командованием двадцатипятилетнего бретонца Даниеля Ломенеша, он в обусловленное время регулярно встречался с рыбачьим катером из небольшой бретонской бухты Пон-Аве для получения разведывательной информации и приема агентов.

Еще в июне 1940 года несколько французских офицеров в Париже приняли решение о создании группы Сопротивления, которую назвали «организация гражданских и военных лиц».

В эту организацию вошли люди не только в Париже, но и в Бретани и Нормандии. Одним из организаторов ее был полковник Тони, ставший впоследствии ее руководителем. Организации была срочно необходима финансовая поддержка и установление связи с лондонским комитетом де Голля.

И такая связь была установлена совершенно случайно. Реми познакомился с полковником Тони через одного книготорговца. После предварительного и осторожного прощупывания Тони заявил тому о готовности подчинить свою организацию лондонскому комитету. Более того, он договорился о встрече Реми с руководителем филиала своей организации в Нормандии и Северной Франции Марселем Жираром, уроженцем Кана. Под псевдонимом Моро тот организовал в Нормандии группу Сопротивления, которая несколько позже получила название «Центурия». Официально он являлся представителем фирмы «Сименс Франсез» и имел на руках соответствующие документы, позволявшие ему совершать время от времени поездки в Париж.

Вот отрывок из его воспоминаний о тех временах:

«4 апреля 1942 года в доме номер 105 по Рю Куленкур в парижском районе Монмартр у меня состоялась встреча с Полем Бертело, правой рукой полковника Тони, во время которой я познакомился с человеком, представившимся мне как полковник Реми, осуществлявшим связь между генералом де Голлем и французским Сопротивлением.

Он изложил мне свои соображения и заботы. Хотя Лондон уже давно требовал организовать на побережье Нормандии агентурную сеть, все его попытки успеха пока не имели. Реми предложил мне охватить весь район между Сен-Мало и Гавром и организовать там разветвленную агентурную сеть. Я выразил свое согласие.

На песчаных откосах побережья Нормандии действительно проводилась какая-то работа. Между Каном и морем, на выгонах скота и в плодовых садах, были оборудованы рабочие лагеря, а прекрасные белые пляжные домики в Вирвилле, Колевилле, Рива-Белле были снесены. Вне всякого сомнения, немцы вели строительство самого настоящего оборонительного вала. На проселочных дорогах внезапно появились черно-белые шлагбаумы, охранявшиеся часовыми. Что немцы осуществляли за этими шлагбаумами, не мог сказать никто. Считалось, что проникнуть за эти контрольные посты практически нельзя. Единственной возможностью была посылка наших людей под видом рабочих на различные строительные объекты. Нами, в частности, было выяснено, что добавка 10 граммов сахара, то есть трех кусочков, в воду бетономешалок оказывалось достаточным, чтобы лишить 100 килограмм бетона его связующего свойства. Надо было лишь своевременно появляться в грязной рабочей одежде на тех или иных строительных объектах, в особенности, когда укладывались амбразуры орудийных позиций или потолочные перекрытия бункеров. Тогда достаточно было бы попадания бомбы или снаряда, чтобы эти сооружения рухнули как построенные из песчаника.

Через три дня после моей первой встречи с полковником Реми я возвратился в Кан. Здесь я живу уже сорок лет и знаю буквально каждый уголок города, а также людей, готовых отдать свою жизнь за то, чтобы освободить наш город от «бошей».[24] В Кане таких людей было достаточно много.

Недалеко от городского центра, на площади Пон де ла Фондери расположено здание, в котором находится управление надзора за дорогами и мостами. Тогдашний его начальник, инженер Ойген Меслин, был моим хорошим другом. Он ведал вопросами содержания в надлежащем состоянии всей сети дорог и мостов в Кальвадосе, что давало ему возможность свободно передвигаться в прибрежной полосе протяженностью до 120 километров.

До того времени наша организация была еще немногочисленной. Ее руководителем был Меслин. В подвале «Кафе де турист», одном из излюбленных кафе города — его владелец являлся членом движения Сопротивления — мы организовали «почтовый ящик», в который наши люди бросали свою информацию. Другой такой «почтовый ящик» находился в гостинице «Отель де Руан», что напротив вокзала. Нашим курьером был маляр Рене Душе, который собирал всю информацию и два раза в неделю доставлял ее в контору Меслина. В одном из ящиков стенного шкафа там была припрятана документация нашей организации.

Для нас ничто не было второстепенным. Нас интересовало состояние песчаных отмелей, а если где-либо устанавливался проволочный забор, то мы сразу же определяли его высоту и характер. При обнаружении бункера устанавливались его местоположение толщина бетонной кладки и вход, в артиллерийских капонирах — калибр орудий и их дальнобойность, расстояния между отдельными батареями и численность их расчетов, расположение минных полей, маршруты патрулирования, типы мин. Если наш агент замечал появление, скажем, нового бункера, он набрасывал его схему на клочке бумаги и незамедлительно относил в «почтовый ящик».

Каждые две недели курьер доставлял донесения Меслина ко мне в Париж. Задачей Реми была отправка этих сообщений в Лондон. Целые мешки с информационным материалом, собираемым у него со всей Франции, забирались самолетами или передавались на траулер «H-51» в открытом море.

Несмотря на наличие фальшивых, но хорошо изготовленных удостоверений и различных разрешений, нашим людям с трудом удавалось проникнуть в «запретную зону», поэтому большая часть информации ограничивалась второстепенными, более легко доступными объектами.

Занятый поисками решения этой проблемы, я приехал в Кан в субботу 13 мая 1942 года. Заранее было обусловлено, что я там должен был встретиться с Душе.

В «Кафе де турист» он был уже слегка навеселе. Не успел я как следует усесться, как он вручил мне довольно толстый конверт и сказал, что это — карта Атлантического вала, «прихваченная» им в «организации Тодта».[25] Поскольку у стойки бара толпились немецкие солдаты, я вдруг стал весь мокрый от волнения и единственным моим желанием было как можно скорее покинуть кафе.

На вокзале я был на четверть часа раньше необходимого времени, а через четыре часа вышел на перрон Сен-Лазерского вокзала Парижа. Оказавшись дома, запер все двери и только тогда взглянул на карту.

Это была снабженная многими штемпелями и печатями синька секретного плана Атлантического вала на участке Нормандии от Гавра до почти Шербура с указанием дислокации войск и береговыми оборонительными сооружениями протяженностью до 200 километров. Длиною около двух с половиной метров в масштабе 1: 50000 карта отражала все бункеры, позиции огнеметов, дальность огня и углы обстрела каждой артиллерийской батареи, склады снабжения и боеприпасов, систему телефонной связи и наблюдательные посты. Вся ее поверхность была покрыта небольшими черными кружками, полукружиями и штриховкой.

В тот же день я отнес карту в контору полковника Тони, которая под видом филиала Красного креста располагалась напротив станции метро Помп. Полковник приказал снять с карты копию и передать их немедленно полковнику Реми. Тот назначил встречу в один из последующих дней рыбачьего куттера из Пон-Аве с траулером «H-5I» и лично доставил карту в Лондон.

Карта эта была, по сути дела, первым оригинальным документом по Атлантическому валу, попавшему в Лондон. Английская воздушная разведка установила, что почти все, отмеченное на карте, еще не было построено. По истечении года, однако, стало ясно, что немцы продолжали строительство вала точно в соответствии с этой картой, так и не заметив пропажи одного из ее экземпляров.»[26]

Пока в лондонской секретной службе шли разговоры о карте Душе, Кан стал ареной новой аферы с картами.

Для маскировки аэродрома Карпик под Каном командование немецких военно-воздушных сил решило соорудить ложный аэродром около деревушки Эншам, на котором были расположены макеты нескольких эскадрилий пикирующих бомбардировщиков «Штука», изготовленных из дерева. По ночам истинный аэродром был постоянно затемнен, тогда как на ложном маркировочные огни были видны издалека. Несмотря на эти меры, в мае 1942 года аэродром Карпик подвергся бомбардировке английской авиации и был полностью разрушен, причем бомбы ложились точно в цель. Командование противовоздушной обороны немцев в Париже было обеспокоено. В Кан был послан один из опытнейших криминалистов. При проверке планов и чертежей новых аэродромных сооружений им было установлено, что все они были изготовлены в одном из французских копировальных бюро, находившемся на Рю Сен-Манвью и принадлежавшем офицеру резерва Анри Брюнэ. Его копировальное бюро отличалось безукоризненной работой, поэтому многие немецкие учреждения и организации передавали туда свою документацию для размножения. Даже комендант крепости на острове Джерси присылал в это бюро свои планы. Все работы проводились под контролем немецкого офицера и в ходе расследования ничего подозрительного обнаружено не было. Разгадка была найдена только через несколько дней, когда офицеру абвера пришла в голову мысль разобрать копировальное устройство. Оказалось, что в нем был вмонтирован фотоаппарат, делавший съемку копировавшихся материалов, в особенности карт.

Анри Брюнэ был расстрелян через несколько недель после своего ареста. Волны беспокойства от его дела дошли даже до берлинского военного трибунала.

С усилением деятельности движения Сопротивления росли и немецкие репрессии. Но как ни удивительно, именно одно из таких мероприятий позволило «Центурии» проникнуть в недосягаемый до тех пор объект — город Шербур.

В ночь на 16 апреля 1942 года в нескольких километрах от Кана на перегоне Париж — Шербур был взорван немецкий военный состав. Погибли несколько десятков немецких солдат. Наряду с обычным расстрелом заложников, было объявлено, что впредь в каждом немецком поезде будут находиться гражданские лица из числа французов — в качестве заложников. Для этой цели хватались случайные прохожие и пассажиры на перронах вокзалов, ждавшие прибытия своих поездов, поскольку даже самые отъявленные колаборационисты добровольного желания для этого не изъявляли. Но вот Жильбер Мишель, член организации «Центурия», изъявил желание стать заложником в свободное от работы время. В вагоне первого класса, сразу же за локомотивом, он едет, имея на руках специальный пропуск, через запретные прибрежные зоны. В Шербуре, ожидая обратный поезд, он в течение полудня свободно разгуливал по городу, каждый раз выходя в район порта. Таким образом, в результате его постоянных поездок в качестве «заложника», «Центурии» удается узнать довольно многое о деятельности немцев в Шербуре.

Робер Дуэн, бывший до войны директором школы изящного искусства, зарабатывал себе на хлеб в качестве скульптора и церковного реставратора, что предоставляло ему возможность для выезда в нужное для него время в запретные зоны. Став членом «Центурии», он специализировался на работах на церковных башнях. В хорошую погоду он регулярно выезжает на велосипеде в местечко Ранвилл, так как с колокольни тамошней церкви Нотр Дам открывается хороший обзор обширного района от Кана и до устья реки Орн. Особое внимание он уделяет именно ей, так как там немцы ведут строительные работы по сооружению артиллерийских позиций для гаубичной батареи под Мервиллем.

Одной из важных гаваней между Гавром и Шербуром является Пор-ан-Бесс. В ней немцы расположили флотилию тральщиков и несколько торпедных катеров. Жирар задействовал там до десятка своих людей, которые ничего не знали друг о друге. Один из них Леон Кардрон, бывший в свое время капитаном траулера, получает время от времени разрешение на выход в море на парусной лодке на рыбалку. В Лонге, примерно в полукилометре от обрывистого берега, немецкие моряки строили береговую батарею из четырех 150-миллиметровых орудий. Кардрон, рыбача в нескольких сотнях метров от берега, хорошо просматривал позицию батареи и расположение минных полей, обнесенных колючей проволокой, делая потом схему с точностью до десятка метров. В нескольких километрах восточнее расположена деревушка Арроманш. Своим старым «Кодаком» он сделал не один десяток снимков этого участка побережья, которые сыграли немаловажную роль при последующей высадке войск союзников.

В районе будущего вторжения англичан находился небольшой морской курорт Люк-сюр-Мер. Там вел свою практику земский доктор Жак Сустендаль. Эта работа позволяла ему выезды в район, где еще не было людей «Центурии». Немцы, проявлявшие особую заботу об этом участке побережья, ввели с 19 часов вечера комендантский час. Единственным французом, который имел право выхода на улицу после этого времени, был доктор. А так как все его пациенты проживали в запретной зоне, после каждого своего визита туда он приносил важные сведения.

В 1942 году в Кане жил молодой человек, занимавшийся вопросами картографии организации «Центурия». Это был Робер Тома, изготовлявший карты и схемы на основе добытого членами организации информационного материала, сыгравшие значительную роль в планировавшейся высадке войск союзников. Ему было 23 года и за полтора года своей работы он изготовил более 4000 карт и схем, отражавших полную картину всего побережья Нормандии с указанием каждого орудия, каждого пулеметного гнезда и даже маленьких бункеров, возникавших во все большем числе в ходе строительных работ по сооружению Атлантического вала.

Приводим его воспоминания:

«После удачного похищения у немцев карты, отражавшей ход строительства Атлантического вала, осуществленного нашим Душе, уже в июне 1942 года Жирар и полковник Тони пришли к выводу о необходимости изготовления подобных карт и схем нам самим.

Вначале мы стали проверять, не изменили ли немцы свою строительную программу после исчезновения карты. Мне было приказано отразить на нашей карте все нам известное об Атлантическом вале и постоянно вносить в нее изменения. У меня не было ни штабных карт, ни копировальной аппаратуры, даже приобретение чертежной бумаги составляло настоящую проблему. И что самое главное — необходимой проверенной информации у нас просто не было. Наши агенты во время своих поездок отмечали появление кое-каких оборонительных объектов, но ни о толщине бетона или калибрах орудий сведений они дать не могли. Кроме того, мы понимали рост опасности для организации с увеличением числа ее членов. Я, например, был убежден, что и незначительное увеличение числа наших агентов все же даст нам возможность составить довольно подробную карту всего побережья Нормандии, не подвергая себя большому риску. Надо лишь отдать распоряжение агентам, проживавшим непосредственно на побережье, вести зa своей округой постоянное наблюдение, ограничиваясь сбором информации. Задумка наша увенчалась успехом. Мой отец, работавший инспектором в конторе Меслина, передавал мне на несколько дней имевшиеся там карты, с которых я по ночам снимал копии вручную. Затем я сделал карты по районам, в которых проживали наши новые члены организации, и даже изготовил для каждого из них небольшие карты их непосредственных участков местности. Карты эти имели размеры приблизительно 20 х 25 сантиметров, так что их легко было спрятать, масштаб же 1: 20000 обеспечивал хорошую наглядность. В результате, каждый из таких наших агентов держал под контролем до 20 квадратных километров своих окрестностей, что вообще-то соответствовало возможностям его передвижений.

Каждый день после конца работы — я тогда был занят в городском пункте по распределению картофеля жителям Кана — я на велосипеде объезжал почтовые ящики, забирая из них поступившую информацию. Иногда мне самому удавалось перепроверять полученные сведения. Четырежды меня задерживал немецкий патруль, однако каждый раз я предъявлял самим же изготовленные документы и бывал отпущен. Причиной задержаний было то, что я по своей внешности напоминал немцам избежавших ареста английских летчиков со сбитых ими самолетов.

Весною 1943 года Лондон стал предъявлять нам все большие требования. И хотя Меслин каждые две недели отправлял туда кипы донесений, карт и фотоснимков, мы каждый раз получали уйму дополнительных вопросов.

Вопросы Лондона не ограничивались уже сведениями об оборонительных сооружениях немцев, они касались теперь данных о заводах и фабриках, телеграфных линиях, доках и причалах, железнодорожных линиях и вокзалах, планов улиц с нанесением на них казарм и даже отдельных домов, в которых располагались немцы, дислокации и передвижениях войск с указанием их родов.

Выявить и уточнить все это было весьма непросто. С погон немецких солдат уже давно исчезла нумерация полков, а указания местоположения складов, бывшие когда-то на перекрестках улиц, были убраны. В случае смерти тех или иных солдат, при погребении устанавливался крест, на котором нумерация полков все же указывалась. Естественно, этой информацией мы широко пользовались. Кроме того, немцы отдавали в стирку свои грязные вещи местным жителям. И если на кителях, как правило, никаких отметок не было, то на нижнем белье номера подразделений проставлялись.

Когда вновь устанавливаемая артиллерийская батарея проводила пристрелочные стрельбы, перед их началом рыбаки предупреждались местной комендатурой о запрете захода в определенные зоны. Для нас это служило указанием на дальность стрельбы и сектор обстрела данной батареи.

При установке минных полей, конечно же, соблюдалась повышенная секретность. Как могли определить их наши люди, не имея миноискателей, если границы их вообще не обозначались или указывались явно недостаточно? Выход из положения мы нашли в финансовом управлении, в котором всегда толпились крестьяне, пришедшие хлопотать о снятии с них соответствующих налогов, так как их поля из-за установки немцами мин становились непригодными для сельхоз работ.

К концу 1943 года большая часть нашей работы была проделана. Но тут вмешалась гестапо. Мне удалось в последний момент бежать к маки — партизанам Центрального массива. Однако доктор Сустендаль, скульптор Дуэн и целый ряд других членов нашей организации были арестованы, подвергались пыткам и были расстреляны. Жирар ушел в подполье в Париже.

Но нашу работу продолжили другие люди и вели ее до того самого дня, когда у берегов Нормандии появились корабли и десантные средства войск вторжения союзников.»

20 мая 1941 года более 600 транспортных самолетов немцев вылетели в направлении острова Крит, имея на борту десантников с полным вооружением.

Этот остров, являвшийся колыбелью Зевса, с которого начался легендарный полет Икаруса, видел в ходе своей истории многих завоевателей: дорийцев, римлян, арабов, венецианцев и турок.

На этот раз это были немцы. Ко многим мифам и сказаниям, которыми славился остров с времен Гомера, добавилось еще одно: похищение немецкого генерала.

Крит, крупнейший из греческих островов, имеет длину 260 километров, ширину до 60 километров и насчитывает немногим менее полумиллиона жителей. Труднодоступное и поэтому слабо охранявшееся немцами южное побережье острова со многими небольшими бухточками было как бы специально создано для действий диверсионных подразделений. Изрезанные ущельями со множеством лощин и пещер горы являлись идеальным местом для укрытия партизан, снабжавшихся англичанами по воздуху и морем.

Не успели немецкие десантники после захвата Крита придти, как говорится, в себя, как на другом конце Средиземного моря, в Египте, стали проводиться учения английских десантников, которые тоже должны были быть направлены на Крит. Управление специальных операций в своем филиале «Восток» в Каире проводило подготовку агентуры, которая предназначалась для действий в Греции. Среди них находились десятки молодых греков, покинувших родной остров Крит и со многими приключениями добравшихся в Египет, проходивших теперь обучение у английских инструкторов, чтобы стать первоклассными агентами.

Одним из них был Мики Акаумианос, которого все просто звали «Мики». Он был родом из Кносса. Дом его родителей стоял всего в нескольких шагах от руин дворца легендарного короля Миноса. Совсем недалеко оттуда находилась прекрасная вилла, пожалуй, самая красивая на всем острове. Она была построена первооткрывателем дворца Миноса, известным английским археологом Артуром Ивенсом, который и дал ей название: вилла «Ариадна».

В вилле теперь жил один из немецких генералов Фридрих Вильгельм Мюллер.

В январе 1944 года в Каире молодой английский офицер, майор Патрик Лей-Фермор, которому было всего 20 лет, был назначен начальником группы по проведению специальной операции. В его задачу входило похищение немецкого генерала Мюллера, особо ненавистного греческим населением за проводимые им жесткие карательные меры. Тем самым должен был быть нанесен удар по престижу немецких войск на Крите и вместе с тем создано ложное представление у немецкого командования в отношении намечавшейся высадки союзных войск на Балканах.

Выбор на Лей-Фермора выпал потому, что он хорошо владел не только греческим, но и немецким языками. В качестве своего помощника он сам избрал своего друга,18-летнего капитана Стенли Мосса.

4 февраля 1944 года с аэродрома Бардия в Египте взлетел бомбардировщик «Веллингтон», на борту которого находились оба офицера и еще два греческих агента — Маноли Петеракис и Георги Тиракис.

Через час полета при плохих погодных условиях самолет оказался над Критом, где на плоскогорье Лазити в оазисе, находившемся среди голых и пустынных гор, получившем название «долины 20000 ветряных мельниц», его ожидала принимающая группа.

Место для прыжков с парашютами пилот нашел с большим трудом.

Лей-Фермор едвауспел прыгнуть, как местность была затянута облачностью.

После нескольких неудачных попыток сбросить остальных трех человек летчик возвратился назад в Бардию. Лей-Фермор приземлился удачно и был встречен ожидавшими их греками. Его отвели в крестьянскую хижину, где он целую ночь безуспешно ожидал прибытия товарищей и снаряжения, так как оно осталось в самолете.

Прошло несколько недель, пока погода позволила предпринять новую попытку доставки людей и грузов. Однако на этот раз все плато было покрыто густым туманом, так что летчик не увидел обусловленных сигналов и был вынужден вновь возвратиться на свой аэродром.

Через два месяца ожидания Лей-Фермору было сообщено, что его товарищ Мосс и оба грека будут доставлены на южный берег острова на моторном боте.

Получив это известие, он с несколькими партизанами отправился на южный берег. Вечером 4 апреля 1944 года их группа после двухдневного тяжелого и опасного перехода вышла на последнюю прибрежную гору. До назначенного места им оставалось уже несколько километров.

И вот моторный баркас приближается к берегу, откуда подается световой сигнал. Хотя еще за несколько недель до этого побережье было усеяно минами, все они были либо смыты бушующим штормовым прибоем, либо подорваны стадами овец. Немецкие береговые посты наблюдения находились в двух километрах по обе стороны от места высадки. С баркаса был спущен ялик, и прибывшие оказались на берегу.

После радостных приветствий вновь прибывшим было сообщено, что объект намечавшихся действий, генерал Мюллер, уже несколько дней тому назад остров покинул. Его преемником стал генерал Генрих Крайпе, кавалер рыцарского ордена, бывший командир 79-ой пехотной дивизии, направленный сюда с Восточного фронта.

Посовещавшись, Лей-Фермор и Мосс решили совершить похищение вновь прибывшего генерала и направились в горы вместе с сопровождавшими их партизанами. Их должны были укрыть после двухдневного перехода с южного берега в крестьянской семье в деревушке Кастамоница.

С рассветом они сделали остановку в естественном укрытии. Перекусив, улеглись спать до самого вечера. Было решено за ночь дойти до Сконии, где можно было бы переждать следующий день.

На рассвете группа добралась-таки туда и разместилась у семьи одного из партизан, где их приветствовали сердечно и усадили за богато сервированный стол. Когда кто-либо поднимал стакан с вином, по греческому обычаю, все следовали его примеру, так что через несколько часов были изрядно навеселе. Затем началась самая настоящая процессия, так как почти вся деревня хотела поприветствовать прибывших. Пришли даже двое полицейских, предложившие им свои услуги.

После этого местные жители занялись своими обычными делами, а гости улеглись спать и выступили в дальнейший путь только около десяти часов вечера. К началу следующего дня они достигли цели своего утомительного и сложного перехода — Кастамоницу, небольшую деревушку у подножия высоких гор. Казалось, что в доме, куда они направлялись, все еще спали. На самом же деле гостеприимные хозяева накрыли стол, лишь задернув занавеси на окнах. Члены семьи сменяли один другого, выходя на наблюдательный пост во двор. Их опасения были не напрасными, так как в деревушке совсем недавно был открыт своеобразный дом отдыха для немецких солдат.

После королевского завтрака, в котором приняли участие все мужчины семьи и партизаны, путешественники легли спать.

На следующий день Мики Акаумианос отправился пешком в столицу острова, неподалеку от которой находился городок Гераклион. Отец Мики погиб в борьбе против немцев, и это играло теперь решающую роль.

По его возвращении было решено, что он вместе с Лей-Фермором утром же снова направится в Гераклион на разведку обстановки, а Мосс с партизанами обустроит своего рода штаб в одной из пещер в горах около Кастамоницы в порядке подготовки к предстоявшей операции.

Перед расставанием были распределены принесенные Мики паспорта и различные документы, еще раз изучена карта и сделаны необходимые записи.

Мосс со своими людьми нашли подходящую пещеру в отвесном склоне горы. Хотя она и была всего несколько метров в длину и ширину и имела высоту около 1,2 метров, зато обеспечивала хорошую защиту от ветра. В нескольких сотнях метров от нее бил родник, так что водою люди были обеспечены. Каждое утро кто-либо из местных жителей приносил свежий хлеб. Пещеру часто навещали деревенские пастухи, выглядевшие как пираты, которые считали своей честью приносить подарки — вино, сыр и мясо партизанам. Поскольку каждый из них предлагал свою помощь, они вскоре же стали проводниками в горах или связными.

Что касается Лей-Фермора и Мики, то они, переодевшись крестьянами, тоже были у цели своего похода. До Гераклиона они доехали автобусом без всякой проверки, а затем прошли 7 километров пешком до Кносса, где Лей-Фермор впервые увидел охранявшуюся немцами виллу «Ариадна». В ней, расположенной в нескольких сотнях метров от дворца Миноса, теперь жил генерал Крайпе. Вилла охранялась несколькими постами и была обнесена колючей проволокой. Было ясно, что попытаться проникнуть сюда с целью похищения генерала, было бесполезно. Родительский дом Мики являлся в свое время одной из хозяйственных построек на территории виллы, из которого можно было хорошо наблюдать за виллой генерала и окружавшим ее парком. Лей-Фермор и Мики пробыли в доме почти две недели. К ним часто заходили солдаты из охраны генерала, с которыми они даже подружились. Из комнаты на первом этаже они день за днем наблюдали за распорядком дня на вилле и пришли к выводу, что генерала можно похитить при возвращении его в основном уже ночью из своего штаба или же тамошнего казино, которые находились в 20 километрах, в Ано Архане.

За несколько дней своего пребывания около виллы они изучили автомашину генерала в такой степени, что могли бы узнать ее ночью не только по силуэту, но и по работе двигателя.

Из воспоминаний Мики Акаумианоса:

«Вилла «Ариадна», жилище археолога Артура Ивенса, во весь период оккупации Крита использовалась для проживания в ней немецких генералов.

Проведя ночь за едой и выпивкой в деревушке Кастамоница, мы с Лей-Фермором отправились в мой родительский дом, чтобы оттуда понаблюдать за генералом Крайпом и определить возможность его похищения.

Находясь постоянно в доме, мы изучали обычаи и привычки генерала и его посетителей.

Несколько ночей провели за пределами города, чтобы уточнить на местности детали нашего плана похищения. Вместе с тем мы вступили в контакт с обслуживающим персоналом генерала, чтобы узнать от них подробности его поездок.»

В пасхальное воскресенье Т944 года Лей-Фермор возвратился в Кастамоницу, чтобы сообщить ожидавшим там товарищам о результатах проделанной работы. Он принес с собой даже схему места, которое они с Мики считали наиболее подходящим для совершения нападения.

Там был поворот дороги из Ано Архане под острым углом с выходом на дорогу Кносс — Гераклион, причем поворот этот не просматривался. Из-за опасения встречного движения водители там обычно притормаживают, преодолевая поворот на тихом ходу.

По обе стороны дороги в том месте имелись обрывистые холмы, покрытые виноградниками, а придорожные кюветы были столь глубоки, что могли служить надежным укрытием. Чтобы своевременно предупредить ожидавших на повороте дороги товарищей, Мики предложил выставить за несколько сот метров вперед наблюдателя, от которого протянуть провод со звоночком.

В осуществлении плана операции должны были принять участие только Георги и Маноли, прибывшие вместе с Моссом из Каира, остальные партизаны не имели ни малейшего представления о цели прибытия на Крит двух англичан. В самый последний момент в горы был послан связной, чтобы вызвать на помощь некоего Бурдзалиса с его группой партизан.

Утром 21 апреля тот прибыл. Группа его представляла собой кучку воинственного вида мужчин с черными тюрбанами и заржавевшими винтовками, большую часть которых составляли старинные ружья, служившие еще их предкам в борьбе с турками. Они должны были образовать группу прикрытия на месте нападения и вступить в дело лишь в случае чего-либо непредвиденного.

В последний раз собравшиеся разожгли костер в пещере, служившей им в течение 12 дней хорошим укрытием. Еще ночью они выступили в направлении Скалани, небольшой деревушки, расположенной в 5 километрах от нужного им поворота дороги. Лей-Фермор, Мосс, Маноли и Георги расположились в крестьянском доме в самой Скалани, партизаны же во главе с Бурдзалисом нашли себе местечко в заброшенной хижине сборщиков винограда неподалеку от деревушки.

Дом крестьянина Павлоса Сокрафистоса был небольшим, но чистым и уютным. Мики, занимавшийся вопросами подготовки к операции, прислал им через своих людей продукты питания, в том числе и приобретенные на черном рынке в Гераклионе немецкие шоколад, консервы и масло.

В Скалани были проведены последние приготовления к нападению. Англичане, переодевшись в местную одежду, вместе с Мики несколько раз выходили к намеченному месту, чтобы еще и еще раз осмотреть все в деталях. Провод они решили проложить на левой стороне дороги, где и будут находиться оба англичанина в ожидании появления автомашины. Переодевшись в форму немецкой полевой жандармерии, с красными фонариками в руках и жезлом они выйдут на дорогу и остановят автомашину. Затем Мосс вытащит водителя из машины, а Лей-Фермор вместе с подоспевшим Маноли перетащат генерала на заднее сиденье.

Партизаны Бурдзалиса должны были в это время перекрыть дорогу метрах в пятидесяти от поворота и задержать любую автомашину в случае ее появления.

Если у генерала будет сопровождение, то этих лиц следует арестовать и доставить в центральную часть острова, в горы Ида.

После совершения нападения Мосс должен был сесть за руль автомашины, Лей-Фермор в фуражке генерала сесть рядом с ним, тогда как Георги, Маноли и еще один помощник будут удерживать генерала на полу заднего салона. Они намеревались ехать через Гераклион в сторону гор, бросить где-нибудь автомашину и пешком двигаться к южному берегу Крита, откуда их должен забрать английский моторный баркас.

В этом плане, однако, оставалось много нерешенных вопросов. Будет ли в баке автомашины достаточно бензина?.. А что, если во время нападения внезапно появится военный патруль? Как следует тогда поступить, коли он будет превосходить их по силам?

На автобусе они проехали весь намечаемый маршрут, чтобы иметь представление о дороге, по которой им потом придется ехать ночью. Шоссе с многочисленными поворотами проходит через Кносс мимо дворца Миноса и виллы «Ариадна». Через несколько километров начинаются пригороды Гераклиона. В темное время суток на дорогах будут находиться только немецкие автомашины и солдаты, так как для гражданского населения введен комендантский час и никто не имеет права выходить на улицу.

На окраине Гераклиона находится немецкий контрольный пост. Все объездные дороги перекрыты шлагбаумами и проволочным ограждением. Естественно, немецкие посты связаны друг с другом телефонными линиями. А им ведь необходимо проехать через центральную часть Гераклиона, чтобы выехать на дорогу, ведущую в сторону Ретимнона. У западных ворот городка — Порты Чанион, построенных еще турками, установлены даже противотанковые заграждения.

Миновав городок, они насчитали более 20 контрольных пунктов и 5 дорожных заграждений. Через 25 километров находилась развилка дорог, одна из которых ведет в Анойю. На весь этот путь им потребовалось 50 минут.

Если все пойдет хорошо, Мосс с двумя греками и генералом выйдут там из машины и пешком направятся в направлении Анойи. Лей-Фермор же на автомашине генерала, новеньком «Опель-капитане», проедет дальше километра два и оставит ее на том месте, где от дороги отходит ущелье, ведущее к морю. Несколько месяцев тому назад неподалеку оттуда всплывала английская подводная лодка, которая обстреляла из своего орудия аэродром на окраине Гераклиона.

В автомашине будут нарочито оставлены английский берет, письмо на английском и немецком языках, окурок английской сигареты и криминальный роман.

Из одного известного лишь ему источника Мики достал два полных комплекта формы полевой жандармерии, а также штыки и красные фонарики с жезлом. Пока сестра хозяина чистила и гладила обмундирование, оба англичанина сделали себе стрижку по немецкому фасону и почистили оружие. Лей-Фермор пишет по-немецки письмо, адресованное немецкому командованию, которое должно будет остаться в автомашине. Затем он и Мосс делают примерку немецкого обмундирования, которое сидело на них превосходно.

Тут к ним поступило сообщение, что группа партизан не смогла долго усидеть в найденной ими хижине. Некоторые из них разбрелись по виноградникам и были замечены пастухами и сельскохозяйственными рабочими, что могло привести к появлению немцев. Командир группы Бурдзалис был весьма разочарован, когда англичане, зашедшие в хижину, сказали, что будет лучше всего, если они немедленно уйдут назад в горы. Партизан же, по всей видимости, это нисколько не огорчило, так как они быстро упаковали свои вещички и стали уходить.

Так как партизаны были замечены местными жителями, возникла опасность, что немцы могли узнать и о наличии второй группы. Поэтому люди следующие два дня скрывались в высохшем русле небольшой речки неподалеку от Скалани. В группе к тому времени насчитывалось уже двенадцать человек.

Наконец, наступил долго ожидавшийся день — 26 апреля 1944 года. В этот день стояла прекрасная весенняя погода.

Из воспоминаний генерала Генриха Крайпе:

«Утром в тот день я был в войсках, части и подразделения которых были дислоцированы на значительных расстояниях друг от друга. После обеда направился в штаб дивизии в Ано Архане. Генерал Мюллер расположил свой штаб в вилле в Кноссе, что вызывало необходимость ежедневных поездок, не бывших, к сожалению, действительно необходимыми. Собственно, на этом и строился расчет союзнической операции… Вечером в 9 часов я был еще в казино, а после этого поехал к себе. В автомашине был пулемет, водитель также имел оружие, но мы были одни.

Мы двигались в общем направлении на юго-восток, а затем выехали на дорогу, ведущую в Ираклион. Покрытие дороги было неплохим, и мы ехали на приличной скорости. Но вот мы подъехали к повороту под острым углом и водитель сбросил скорость. Место это было выбрано диверсионной группой очень удачно, так как ехать там приходилось очень медленно.»

А вот что рассказывает Мики Акаумианос:

«Мы с Яссафакисом лежали спрятавшись за холмом и, когда показалась автомашина генерала, дали сигнал группе нападения. Лей-Фермор и Мосс вышли на дорогу — в немецкой форме одежды — в готовности остановить машину. По обе стороны дороги скрытно находилось шесть или восемь участников движения Сопротивления.»

Генерал Крайпе продолжает:

«Вдруг впереди на самом повороте показался красный свет. Водитель спросил:

— Надо ли останавливаться?

Поскольку дорожный контроль был у нас обычным делом, я ответил:

— Остановись!

Когда машина остановилась, к нам подошли два ефрейтора. Тот, что постарше — им был Лей-Фермор — попросил предъявить путевой лист. Поскольку у меня такового не было — мне его никогда и не оформляли — я ответил, что он мне не нужен.

Ефрейтор потребовал:

— Назовите тогда пароль!

И тут я допустил ошибку. Выйдя из автомашины, я спросил его:

— Вы из какой части? Вы что же, не знаете своего генерала?

На машине были вымпел и штандарт. На это ефрейтор (Лей-Фермор) заявил:

— Господин генерал! Вы являетесь английским военнопленным!

В этот момент откуда-то сбоку выскочил партизан, здоровенный парень с бородой во все лицо, и кинулся ко мне. Его мне удалось сбить с ног, но сам схлопотал удар сзади. Упав, получил несколько ударов прикладом, затем был связан и в рот засунут кляп. Кто-то из подошедших партизан сказал:

— Ну ты, проклятая немецкая свинья!

Меня сразу же засунули на заднее сидение автомашины и двое партизан легли на меня сверху с кинжалами в руках, произнеся с угрозой:

— Если только пикнешь, будешь тут же зарезан!»

Снова предоставляем слово Мики Акаумианосу:

«Когда автомашина была остановлена, все кинулись занимать свои предписанные места — часть к машине, часть для перекрытия дороги. Когда генерал вышел из автомашины, он был сбит с ног, моментально связан и уложен в задний салон. Я спросил у немецкого водителя, много ли бензина в баке. Он ответил, что машина заправлена полностью. Мосс сел за руль, и машина тронулась. Мы же с немецким водителем Альбертом пошли в западном направлении.»

Далее свой рассказ опять продолжает генерал Крайпе:

«Во время поездки — впереди сидели оба ефрейтора — я смог определить, где мы находились: мы ехали мимо моей виллы в направлении Ираклиона. В Ираклионе должно было быть много постов — и лишь один что-то крикнул. Западнее Ираклиона дорога шла на Ретимнон. Не доезжая до него, мы вышли из машины, автомобиль же поехал далее к побережью. В машине — как я услышал на следующий день — будет оставлена записка: «Генерал Крайпе находится на пути в Каир». В действительности же мы пешком отправились в горы на юг острова.

Должен отметить хорошую работу партизанской системы связи. Уже на следующее утро все радиостанции — в том числе и в Ангии — передавали сообщение: «Генерал Крайпе находится по пути в Каир.»

Это имело то последствие, что наши люди были введены в заблуждение, и погоня в первое время была организована плохо.

А мы день за днем передвигались по трудно доступной горной местности — в основном ночью или в сумерках. День мы пережидали в пещерах или в укрытиях в лесах.

Идти было трудно, так как дорог не было, да и партизаны не хотели оставлять следов. За все время нахождения в пути я всего один раз слышал стрельбу немецкого пулемета, да и то на расстоянии более километра. Маскировка была великолепной, а англичане находили хорошее взаимопонимание у партизан. Когда возникали какие-либо трудности или поступали сообщения о появлении немцев, партизаны оповещали друг друга зажжением костров на вершинах гор.»

Как раз в то время, когда группа с генералом вошла в пределы гор вокруг Анойи, на вершине одной из гор был далеко виден огненный сигнал, предупреждавший об опасности. После шестичасового утомительного перехода они подошли к полуразвалившейся хижине, где должны были встретиться с Лей-Фермором и греками, которые остались с ним, чтобы решить вопрос с автомашиной.

Мосс между тем направил связника с донесением о том, как прошла операция с похищением генерала, на плоскогорье Лазити, где находился агент управления специальных операций с радиостанцией. Мосс попросил разбросать над островом листовки, в которых должно сообщаться, что генерал Крайпе на подводной лодке уже доставлен в Каир, и вместе с тем запросил присылку скоростного катера в свое распоряжение.

Из деревушки им доставлялись вино и хлеб и все необходимое. Когда на следующее утро они сидели за завтраком, прибежал Маноли с известием, что немцы только что заняли деревушку Анойя и что из хижины надо срочно уходить. Новое укрытие было найдено в одной из пещер.

Оказалось, что все немецкие части и подразделения, насчитывавшие в общей сложности почти 30000 человек, подняты по тревоге и направлены в горы на поиски своего генерала. И произошло это уже на следующее утро после похищения, когда стало известно, что генерал не возвратился в виллу после обычной партии в скат, выехав в 21.45 из Ано Архане. Все находившиеся на острове самолеты типа «Физелер Шторьх» были подняты в воздух, чтобы установить наблюдение за всеми дорогами, горными проходами, деревнями и местами, где могли скрываться партизаны. Одновременно были отпечатаны и разбросаны листовки следующего содержания:

«Всем жителям Крита.

Прошлой ночью немецкий генерал Крайпе был похищен бандитами. Его прячут в горах. Место его нахождения не может оставаться неизвестным для населения. Если генерал в течение трех дней не будет освобожден, то все повстанческие деревни в районе Гераклиона будут стерты с лица земли. Против гражданского населения будут приняты самые строгие меры.»

Упомянутые выше самолеты облетали остров на низких высотах вдоль и поперек, кружа часами над горами. Несколько раз они обнаруживали на перевалах в горах подозрительные фигуры, шедшие с караванами мулов. Вызванные по радио немецкие подразделения, однако, устанавливали, что речь шла о безобидных крестьянах, направлявшихся на базары.

Большое недоумение немцев вызвало сообщение британского солдатского радио «Кале», что генерал Крайпе перешел на другую, как говорится, сторону баррикад и по его просьбе забран английским отрядом спецназначения.

Поскольку в то время немцы ожидали с часу на час высадки англичан на континент, происшествие с Крайпе рассматривалось ими как подтверждение вероятного вторжения союзных войск на Балканы.

В полдень 27 апреля брошенная автомашина генерала была обнаружена дорожным патрулем. Было найдено письмо англичан, в котором говорилось, что британский отряд спецназначения без всякой помощи со стороны населения Крита похитил генерала и что тот находится уже по пути в Каир. Кроме письма были обнаружены зеленый английский берет, окурки английских сигарет «Плейер» и криминальный роман Агаты Кристи.

Уже на следующее утро войска были возвращены в казармы. Но как только доверенное лицо полиции безопасности сообщило, что генерал вполне определенно находится еще на острове в руках партизан, поисковая акция была продолжена.

Еще один отрывок из воспоминаний генерала Крайпе:

«Должен сказать, что за исключением довольно грубого обращения со мной во время пленения, в остальном все проходило корректно. Например, «генералу» еда всегда предоставлялась первому. Санитарные условия были непростыми — но об этом я предпочел бы не говорить.

Хотел бы упомянуть еще следующее. Северный берег острова пологий, так что произвести десантирование там не предоставляет большого труда, что собственно нами и было сделано. Да и английская подводная лодка, всплыв там, артиллерийским огнем повредила несколько наших самолетов на аэродроме Ираклиона.

Что же касается южного берега, то охранять и оборонять его нам было довольно трудно. Лишь на расстоянии до 20 километров удавалось выставлять двойные или унтер-офицерские посты. Для противника было нетрудно определить их местонахождение, а потом предпринимать что-либо в промежутке между ними. Мобильной дорожной части там у нас не было, так как не было самих дорог.»

Группа захвата между тем покинула район Анойи и двинулась в южном направлении. И вот на одной из козьих троп ими была обнаружена хижина, построенная из камня и похожая на пчелиный улей. Живший в ней пастух принял их дружелюбно и угостил пришельцев бараньим шашлыком, сыром и вином. Все очень устали, буквально выбившись из сил. Генерал, присевший к огню, тут же задремал.

Группа решила переночевать в хижине, так как на следующий день ей предстоял длительный переход к месту встречи с четырьмя греками, которые были задействованы с водителем генерала.

Пополудни они увидели подходившую группу уже издали. Немецкого водителя с ними, однако, не было. Прибывшие объяснили, что от ударов, полученных им при нападении, он скончался. Только через несколько лет было установлено, что водитель генерала, унтер-офицер Альберт Фенске, был в пути убит ударом кинжала одним из греков и похоронен под камнями.

Наступило 30 апреля. Весь день группа шла в направлении горы Ида, высочайшей вершины Крита, так как было получено сообщение, что немцы готовятся предпринять новую поисковую акцию. Путь становился все труднее и уже, с крутыми подъемами. Приходилось останавливаться для передышки каждые десять минут. Наконец, была достигнута граница снега. Снег был покрыт ледяной коркой, поэтому продвижение вперед осуществлялось след в след. Было очень холодно, к тому же пошел дождь. Когда они перешли к спуску, то увидели сигнальный огонь, предупреждавший об опасности. Встретившийся им пастух отвел всех в пещеру, в которой они должны были переждать поисковую акцию немцев. Пещера эта была одной из самых больших островных пещер со сталактитами и многочисленными ответвлениями как в лабиринте. Пещера послужила прибежищем грекам еще в период борьбы против турок. В ней было сыро и холодно, поэтому с восходом солнца все спешили к выходу, чтобы хоть немного погреться под солнечными лучами.

Генералу была вручена шинель греческого полицейского, так как он отчаянно мерз в своем промокшем насквозь кителе. Крайпе находился в подавленном состоянии и ничего не знал о происходившем вокруг. Естественно, не знал он и того, что немецкие поисковые группы временами находились от него совсем неподалеку.

Но вот появился связной с сообщением, что немцы заняли весь южный берег, откуда группа захвата должна была быть вывезена, и блокировали весь район вокруг горы Ида, взяв его в кольцо для последующего прочесывания.

Группа немедленно выступила в путь и после многочасового карабканья по скалам добралась до заброшенной горной хижины. Через несколько дней прибыл еще связник, принесший радиосообщение, что в одну из последующих четырех ночей на южном берегу высадится отряд спецназначения англичан, который в случае необходимости проложит им дорогу к морю боем. Они находились уже в нескольких часах перехода до места, откуда их должен был забрать катер, посланный из Египта. Затем прибыл еще связной с донесением, что немцы в количестве более двухсот солдат только что сами высадились в рассматривавшемся месте побережья.

Дальнейший путь для группы был таким образом отрезан.

После длительного обсуждения всех за и против было решено, что присоединившиеся к группе Фермор и Георги, переодевшись крестьянами, попытаются добраться до ближайшего радиста управления спецопераций, а Мосс с генералом и остальной группой пойдет вдоль берега в западном направлении. Если будет обнаружен незанятый немцами участок берега, надо будет сразу же сообщить Лей-Фермору, чтобы он передал в Каир новые координаты для посылки катера.

Не успели Лей-Фермор и Георги уйти, как прибыл новый связной. Крупные немецкие подразделения входят в ближайшие долины, а путь на запад также отрезан. Группа Мосса осталась поэтому весь следующий день и ночь в своем укрытии для выяснения обстановки. Учитывая угрозу полного окружения, затем решили все же двигаться. Начав спускаться, они через несколько часов вышли к небольшой заброшенной деревушке Иеракари у подножия горы Ида, где решили передохнуть, так как генерал, не привыкший к таким передрягам, совсем выбился из сил. Для него достали мула, и группа направилась дальше, на этот раз опять забираясь в гору. После долгих часов пути была обнаружена еще одна заброшенная хижина, высоко над Иеракари, где Мосс решил дождаться сообщения от Лей-Фермора, а также донесения от партизана, посланного на разведку и поиск незанятого участка берега.

Впервые после совершения нападения они смогли здесь хорошо отдохнуть и набраться сил. На следующий день пришло известие от Лей-Фермора, который обнаружил в нескольких часах перехода радиста: «9 мая на южном берегу им на помощь высадится отряд спецназначения из Каира».

Почти одновременно с этим сообщением возвратился партизан, посланный на разведку, который доложил, что берег все еще занят немцами. Этот партизан был сразу же послан к Лей-Фермору, чтобы перенести акцию на более поздний срок.

На следующий день Лей-Фермор и Георги возвратились. Было принято решение идти на Родакино, где берег труднодоступен и не слишком плотно охраняется. Начался новый, полный опасностей переход. Впереди шел разведчик. Места укрытий постоянно менялись.

И тут генералу не повезло: его мул отказался идти дальше. От неожиданной остановки заупрямившегося животного генерал упал и сломал себе правую руку.

Тем временем пришло новое сообщение из Каира: «В ночь с 14 на 15 мая 1944 года в бухту Родакино войдет скоростной катер».

Чтобы выйти к берегу, миновав немецкие охранения, Мосс с генералом направляется более длинным, зато свободным от немецких постов путем через изрезанные ущельями со множеством расщелин горы, тогда как Лей-Фермор с другой частью группы выбирает более короткий путь. В одном из ущелий поблизости от берега они затем встретятся.

Уже следующим вечером вся группа вновь объединяется. До берега осталось совсем недалеко. И группа начала спуск к морю. Примерно в 10 часов вечера они услышали шум двигателей приближающегося скоростного катера.

Два ялика с вооруженными людьми приближаются к берегу. Оттуда вызывается майор Лей-Фермор. Погрузка группы на ялики прошла организованно и быстро.

В гавани Марса Матрух на североафриканском побережье, куда катер пришел по штормовому морю через 24 часа, генерала Крайпе ожидали английские офицеры.

И вот что рассказал генерал Крайпе в заключение:

«При высадке в Африке — в Марса Матрух — меня встретил начальник английских спецподразделений полковник Бамфилд. Вел он себя весьма корректно и был готов оказать мне любую помощь. Можете себе только представить: целых две недели у меня не было даже чистого носового платка.»

После того, как зажила его поврежденная рука, генерал Крайпе вместе с Лей-Фермером и Моссом вылетел в Каир. На тамошний аэродром они сели в полдень. Там их уже ожидали несколько репортеров и английский генерал. В тот день Лей-Фермор и Мосс видели генерала Крайпе в последний раз.

Через Гибралтар и Лондон Крайпе был доставлен в Канаду, где находился до самого конца войны в лагере для военнопленных неподалеку от Калгари в Скалистых горах.

В 1947 году он был освобожден и уехал на родину. Критская афера была на этом закончена.

Нормандия, 6 июня 1944 года, 6 часов утра. Почти беспрепятственно прошла высадка союзных войск здесь на побережье. Крупные немецкие силы, предназначенные для разгрома и сброса в море высадившихся союзников, продолжали ожидать появления, как они считали, основных сил англо-американцев в 200 километрах северо-восточнее на побережье пролива Па-де-Кале.

Только по прошествии более 6 недель они поняли, что оказались жертвой крупнейшего в военной истории обманного маневра, названного «операцией «Фортитюд».

Последние английские солдаты покинули район Дюнкерка 4 июня 1940 года. Крупнейшему британскому экспедиционному корпусу, направленному на континент для разгрома гитлеровских полчищ, удалось тогда доставить назад в Англию всего 25 танков и 12 орудий.

В эти часы один из английских офицеров в Лондоне предложил создать подразделения спецназначения, которые он назвал «коммандос» (особые подразделения) и которые будут, как он считал, необходимы при возвращении англичан на континент.

Этим офицером был бригадный генерал Дадли Кларк, ставший таким образом создателем нового рода войск, покрывшего себя во II-ой мировой войне неувядаемой славой и являющегося ныне обязательной составной частью любой армии мира.

Уже через день после выступления со своим предложением Дадли Кларка в военном министерстве, о нем был проинформирован Уинстон Черчилль, который сразу же его одобрил. А в последовавшие 5 дней была уже начата подготовка к проведению первой спецоперации.

Столь же быстро было определено и место ее проведения — Булонь-сюр-Мер — на противоположном берегу пролива, напротив Дувра.

Не прошло и трех недель, как было сформировано первое спеподразделение, и уже была осуществлена первая акция. Число ее участников было ограничено наличием десантных судов, да и во всей Великобритании в то время насчитывалось всего 40 пистолетов-пулеметов, из которых десантники получили аж 20 штук при обещании возвратить их после окончания операции.

Получив на одной из киностудий черный грим, подразделение, насчитывавшее 120 солдат и офицеров, на четырех десантных судах вышло из гавани Дувра и направилось к противоположному берегу пролива. Было 25 июня 1940 года — буквально через несколько часов после капитуляции последних французских частей. Но это был первый шаг английских войск на континент.

Бригадный генерал Дадли Кларк, сам возглавлявший спецподразделение во время этой операции, так вспоминает о ее проведении:

«Вечером при закате солнца мы вышли в море и взяли курс к французскому берегу. Но уже вскоре столкнулись с первым препятствием. Неожиданно в небе появились три «Спитфайера», спустившиеся ниже, чтобы лучше нас рассмотреть. Мы стали махать руками и дали обусловленные сигналы, а также сделали все, что считали необходимым. Но самолеты тем не менее стали заходить на боевой разворот. В результате этого недоразумения мы потеряли целый час, который не смогли уже нагнать.

Сразу же после этого инцидента наступила абсолютная темнота. Зрительная связь с соседним судном была потеряна. Мы были уже вблизи французского берега, как Миллнер-Гибсон вдруг сообщил мне, что у него происходит что-то непонятное с компасом. В результате он потерял ориентировку и не знал, где мы находились. Он приказал снизить скорость наполовину, правда, и шум двигателей резко упал. До французского берега было уже недалеко. И на этот раз ничего не произошло. Но вот судно коснулось грунта. Тодд шепотом отдал команду, и люди перевалившись через борт, поплыли к берегу. От генерала я получил распоряжение самому на берег не сходить. Мы должны были остаться с Миллнер-Гибсоном на судне и ждать развития событий, надеясь на лучшее. Думая о возможности появления немецких быстроходных катеров, мы вдруг услышали примерно в миле южнее стрельбу с появлением осветительных ракет. Миллнер-Гибсон, стоявший рядом со мной, тихо произнес:

— Ну вот, это — мы. Отряд приступил к действию.

Но это было не так, ибо в нашем районе было еще все тихо. Как бы в подтверждение этого на судно возвратился Ронни Тодд, который сказал:

— Ребята прошли вглубь по песчаным дюнам более мили, но ничего не встретили.

Я посмотрел на часы. Было уже около двух часов ночи, и я приказал Тодду возвратить людей, так как времени было в обрез. Летние ночи коротки и на неоправданный риск идти не стоило. Тодд отправился в дюны. Через некоторое время ко мне подошел впередсмотрящий и доложил:

— На берегу отмечено движение каких-то фигур.

Как выяснилось, этими фигурами оказался велосипедный патруль немцев, объезжавший побережье. Солдаты остановились, спрыгнули с велосипедов и открыли огонь. Видимо, они разглядели силуэт нашего судна. Пули засвистели около нас. Одна из пуль зацепила мне ухо, отчего я даже потерял равновесие и упал. Ранение было несерьезным. Скорее всего, пуля срикошетировала. Однако из уха обильно текла кровь, и мой китель стал намокать, что меня особенно беспокоило. Немного постреляв, немецкие велосипедисты уехали, может быть, чтобы предупредить своих. Прошло не менее ужасного получаса. На небе появился месяц, да и облачность стала редеть. Тодда не было ни видно и ни слышно. И тут с одной стороны показался силуэт подозрительного быстроходного катера, а с другой — появился самолет. На берегу возникли какие-то фигуры, молча двигавшиеся в нашем направлении. Я не знал, были ли то немцы или наши. Это могли быть люди с быстроходного катера или еще откуда. В этот момент один из наших унтер-офицеров отчетливо произнес свое имя, и все прояснилось. Мы приняли всех на борт, Миллнер-Гибсон отдал команду, и наши суда взяли курс на Дувр.»

Осенью 1940 года, когда Гитлер готовился к вторжению в Англию, Черчилль отдал распоряжение об ускоренном строительстве десантных судов для спецподразделений. В течение короткого периода времени со всех концов королевства стали собираться солдаты и офицеры, которые готовы были на суровые испытания.

Осенью же 1940 года был образован штаб объединенных операций — оперативно-командный штаб, в который вошли все рода войск. В последующем он занимался подготовкой тактико-технических вопросов вторжения на оккупированный немцами континент. И спецподразделения должны были играть при этом важную роль.

Однако только в 1941 году, когда начальником этого штаба был назначен лорд Луи Маунтбаттен, значение спзцподразделений было оценено по достоинству.

В марте 1942 года Гитлер назначает генерал-фельдмаршала Герда фон Рундштедта[27] главнокомандующим германскими войсками в Западной Европе. Рундштедт переносит свою штаб-квартиру в Сен-Жермен-ан-Лайе, маленький городок в 20 километрах от Парижа. Сам же он расположился в ничем не примечательной вилле, которая относилась к девичьему пансионату. 19 августа 1942 года в Дьеппе высадились британские и канадские войска численностью 5000 человек, чтобы выяснить возможность осуществления в последующем вторжения на занятое немцами побережье пролива. Вывод был однозначным: вторжение возможно, хотя потери союзников составили 4360 человек, из которых более 1100 были убиты.

Высокие потери под Дьеппом, однако, научили союзников многому. С этого момента началась длившаяся почти два года операция по введению противнике в заблуждение, названная впоследствии «операцией «Фортитюд». Меры эти привели к тому, что даже с началом высадки войск союзников в Нормандии, немецкое верховное командование считало, что основной удар будет нанесен в другом месте.

Чтобы отбить у союзников раз и навсегда охоту к новым попыткам высадки на побережье Франции, Гитлер в сентябре 1942 года отдал распоряжение о строительстве линии укреплений от Нордкапа до испанской границы, которая должна была насчитывать 15000 бункеров и обороняться 300000 войск.

Однако уже вскоре стало ясно, что установленный Гитлером срок окончания строительства 1 мая 1943 года был нереален. Поэтому было решено в первую очередь прикрыть наиболее опасные участки французского побережья. По мнению Гитлера, это был прежде всего участок пролива Па-де-Кале.

На строительство оборонительных сооружений было согнано более полумиллиона человек со всей Европы, которые работали днем и ночью. Было изготовлено несколько миллионов тонн бетона. Перекрытия и орудия с линии Мажино, а также артиллерийские установки с французских военных кораблей нашли свое применение в создаваемом Атлантическом вале.

Через несколько месяцев сказалась нехватка цемента — ведь строительство велось на линии в несколько тысяч километров. Тем не менее Геббельс начал кампанию по пропаганде Атлантического вала. Иностранные журналисты и военные атташе буквально оказывались ослепленными мощными батареями на мысе Грис Нец, где «совершенно случайно» в это же время проводятся эффективно проходящие учения танковых подразделений. Эти же батареи представляются фото- и кинокорреспондентам, толпами снимающими эти кулисы для своих репортажей в иллюстрированных журналах и кинообозрениях об Атлантическом вале. Оборонительную мощь необходимо было показать не только противнику, но и собственному народу. На самом же деле вал этот был готов лишь местами и то главным образом на участке от Гавра до голландской границы. Сам Гитлер ни разу не побывал в этих местах, чтобы убедиться в действительном положении дел.

Поскольку строительство укреплений не только в районе Па-де-Кале, но и в других местах было невозможным без привлечения французских, бельгийских и голландских фирм, в Лондоне даже лучше чем в Берлине знали о недостатках сооружаемых объектов.

Тогда как немцы уделяли основное внимание возведению гигантских оборонительных сооружений на побережье Па-де-Кале, союзники уже на конференции в Квебеке в августе 1943 года приняли решение об осуществлении высадки своих войск в 200 километрах южнее, в Нормандии.

Решение это было принято, исходя из материалов почти двухгодичной разведки и исследований. Дело в том, что именно Нормандия соответствовала не только тактическим, но и стратегическим предпосылкам вторжения. Она, прежде всего, находилась на удалении от крупнейших сосредоточений немецких войск и аэродромов люфтваффе — немецкой авиации. Кроме того, прибрежная полоса здесь была укреплена слабо. К тому же широкая равнина способствовала высадке десантов с транспортных самолетов и планеров.

Более того, побережье Па-де-Кале в наименьшей степени подходило для высадки войск, так как существующие там течения сильно затруднили бы действия десантных средств. Немецкое же верховное командование, исходя из того соображения, что оттуда пролегал кратчайший путь в Рурскую область, продолжало возводить там свои основные оборонительные сооружения, чтобы перекрыть этот путь для союзнических войск. Принятое решение о месте высадки союзники держали в строжайшей тайне, принимая в то же время все меры, чтобы подкрепить мнение немцев о нанесении своего удара именно в ожидаемом ими районе. Вместе с тем было ясно, что успех вторжения будет в большой степени зависеть от превосходства в воздухе и на море, а также от того, насколько удастся в первые недели высадки удержать крупные немецкие силы от появления в Нормандии.

Британское адмиралтейство в мае 1942 года обратилось к населению с призывом переслать ему имеющиеся фотоснимки и видовые открытки французского побережья.

Уже через несколько дней в кабинетах адмиралтейства находилось более 9 миллионов различных фотографий и видовых открыток. Из них было отобрано порядка полумиллиона, которые были переданы в специальную картотеку. При этом были получены такие подробности и детали, которых нет ни на одной карте.

При взгляде на видовую открытку из Люк-сюр-Мера один из офицеров штаба фельдмаршала Монтгомери,[28] неоднократно проводивший до войны отпуск в Нормандии, вспомнил о наличии в этом районе широких глинистых полос, которые могли бы стать ловушкой для немецких танков. Само же побережье для высадки английских танков никаких препятствий не представляло.

Чтобы исключить заранее неожиданности подобного рода и получить подробную и точную информацию о геологических особенностях прибрежных скал, углах склона побережья, степени выдержки нагрузок прибрежными песками и тому подобном о каждом из участков побережья Нормандии — что играло решающую роль при использовании тяжелой техники — английские геологи перелопатили десятки тысяч французских специальных изданий, начиная с восемнадцатого века.

Кроме того, участок за участком производилась аэрофотосъемка побережья с высот в 10000 метров и бреющего полета с последующим сопоставлением снимков.

Когда же геологи представили результаты своей кропотливой работы, оказалось, что этих данных недостаточно для надежного планирования операции.

Многим стало казаться, что все будет зависеть от того, удастся ли получить исходные данные о характере побережья. Тогда, поскольку другие учреждения были не в состоянии этого сделать, капитан третьего ранга Найджел Уилмот, создавший специальное подразделение по разведке побережья, получил распоряжение представить командованию пробы грунта с различных участков нормандского побережья, держа, естественно, свою работу в строжайшей тайне.

Одев водонепроницаемые костюмы и вооружившись специальным оборудованием, его люди приступили к изучению участков побережья в районе предполагаемой высадки войск.

Однако сначала осенью 1945 года были проведены учения в слептонских песках Девоншира, где английское побережье сходно по своей структуре с нормандским.

Кроме того, подразделение Уилмота было использовано и в ходе подготовки к высадке войск в Северной Африке и на Сицилию.

В начале января 1944 года подразделению Уилмота была придана подводная лодка-малютка, так называемого типа «X», которые были несколько месяцев назад использованы для нападения на немецкий линейный корабль «Тирпиц». Эти лодки имели длину около 17 метров и в поперечном сечении — 1,65 метра. Внутри их можно было только сидеть. Два различных перископа и три небольших глазка обеспечивали возможность наблюдения за окружающим миром. Надводная их скорость составляла 6–7 узлов, а подводная — около 4 узлов в час.

С помощью этой лодки в период с 17 по 21 января 1944 года была проведена длительная операция по обследованию нормандского побережья.

Вот как вспоминает капитан третьего ранга Уилмот о событиях того времени:

«Побережья Нормандии мы достигли в подводном положении, идя на буксире вспомогательного судна «Дартема». В этом месте ширина пролива составляла более сотни миль и водная гладь просматривалась вражескими радарами. Подойдя к берегу, мы, оставшись одни, всплыли и прошли над минными заграждениями, имея неглубокую осадку и, стало быть, их не задевая.

То ли нам повезло, то ли благодаря тому, что я был в недавнем прошлом штурманом, но мы оказались в нужном месте и почти точно по времени. Начинался рассвет 18 января 1944 года. Осторожно и не торопясь, мы направлялись в те места, где видели оборонительные укрепления. Естественно, все шло с большим напряжением и волнением. Все дома на побережье были пусты и заперты, но тут и там виднелись люди, ведущие строительные работы. В течение всех трех дней операции мы находились в основном в 3–4 милях западнее Мелн-Сен-Лорена, внимательно наблюдая за происходившим.

Наш распорядок дня выглядел следующим образом, во всяком случае, мы старались его придерживаться. С рассвета и до 11 часов дня, мы, уйдя на грунт, спали в течение 4 часов. Затем завтракали и всплывали под перископ. К берегу мы подходили на 300–400 метров внимательно осматривали укрепления, делая зарисовки и уточняя координаты. И так до наступления темноты. Затем мы ложились на грунт, кушали и готовили водолазное снаряжение и необходимое оборудование, снова подходили к берегу и всплывали, чтобы выпустить водолазов для взятия проб грунта и определения возможности высадки тяжелой техники. Наши водолазы были храбрыми ребятами. Обычно уже в 7 часов вечера они спускались в воду и плыли несколько сот метров к берегу (мы подходили к нему на возможно кратчайшее расстояние). Я все время находился в рубке. Как только наши водолазы отплывали, лодка отходила от берега, и мы занимались гидрографическими исследованиями, определяя, в частности, наличие течений, их направление и скорость. Часа через три, то есть около 10 часов вечера мы забирали водолазов. При этом мы использовали различные разработанные нами же технические приемы, прошедшие проверку в предыдущих операциях. Когда все люди были на борту, мы отплывали мили на четыре в море, чтобы подзарядить свои аккумуляторы. К сожалению, это было сопряжено с большим шумом, который нельзя было себе позволить вблизи берега. Время это мы использовали вместе с тем для проверки оружия и водолазного снаряжения, которое следовало разобрать, прочистить и просушить из-за большой солености воды. Снаряжение водолазов было довольно обширным. В него входили: пистолет, боевой нож, инклинатор, эхолот, бурильное приспособление для взятия проб грунта, пояс для размещения этих проб и мешок для них, неприкосновенный запас продуктов и фляжка с бренди, доска и карандаши для производства записей под водой, подводный компас. Дела наши в общем-то шли успешно, но несколько раз пришлось все же объявлять тревогу. В одном случае наши водолазы наткнулись на немецкий пост с карманными фонарями. Заметили ли часовые водолазов или нет или им просто показалось, что они что-то видели, во всяком случае, ребята быстро ушли под воду, выйдя на берег через некоторое время и в другом месте. В другом случае водолазы лежа брали пробы грунта, а проходивший по берегу немецкий патруль споткнулся на их оборудование. Один из патрулей упал, ушиб ногу, встал с помощью товарища, отряхнул брюки и пошел дальше, даже не посмотрев, обо что споткнулся. Видимо, подумал, что это был камень.

Со своим заданием мы справились и вернулись назад с большим объемом информации о местоположении минных полей, что показалось нам важным, характере оборонительных сооружений и главное — о характере грунта и несущей способности песчаного берега. Командование было довольно нашей работой. Однако, поскольку оставалось совсем немного времени до начала высадки союзных войск, было решено более подводные лодки-малютки не использовать, чтобы не привлечь внимание немцев к истинному району вторжения.»

Уже в 1942 году все порты между Бордо и Антверпеном были превращены в крепости. По личному указанию Гитлера крепости эти должны были удерживаться до последнего человека и последнего патрона. Каждый комендант этих крепостей должен был дать письменное заверение, что в случае гибели гарнизона взорвет все портовые сооружения. Гитлером было как-то сказано:

«Пока мы удерживаем порты, мы удержим Европу.»

А ведь и действительно, не имея в своем распоряжении портов, союзникам нечего было серьезно думать о вторжении. Без подвоза всего необходимого их солдаты будут через несколько дней опять сброшены в море. Однако начальник штаба объединенных операций лорд Маунтбаттен, проводивший подготовку к высадке войск, нашел решение этой проблемы, заявив:

«Если в нашем распоряжении не будет ни одного порта, то мы должны соорудить его сами.»

На конференции по принятию решения о вторжении его заявление было воспринято как неудачная шутка. Тогда никто не мог предположить, что буквально годом позже 20000 рабочих превратят эту шутку в действительность с помощью почти миллиона тонн стали и бетона. Искусственный порт, от наличия которого в последующем во многом зависел успех операции «Оверлорд» (Повелитель) был одним из секретов ее подготовки. Помещение, в котором находился макет этого порта, разрешалось посещать лишь очень небольшому числу высших офицеров.

Искусственный порт получил название «Малбери». Он должен был иметь пропускную способность большую чем порт Дувр, строившийся в довоенное время в течение почти семи лет. Только на изучение морского дна ушло тогда много месяцев.

Место, подобранное для сооружения порта, было сильно заминировано, имело различные возведенные противником препятствия и к тому же находилось в пределах досягаемости огня береговых батарей немцев — в районе французского морского курорта Арроманш.

Все его составные части будут перебрасываться через пролив на глазах неприятеля и собран он должен быть в течение 14 дней. Произведя необходимые расчеты, командование пришло к выводу о необходимости сооружения двух таких портов — один для английских и другой — для американских войск. Их причальные линии должны были иметь общую длину 12 километров. На громадных кессонах предполагалось соорудить помещения для личного состава и позиции зенитной артиллерии. В дно моря должны быть вбиты мощные стальные опоры для соединения всех портовых элементов воедино.

От немецкой авиации и разведки, естественно, не укрылись какие-то странные сооружения, похожие на лежавшие на боку пятиэтажные универмаги, появившиеся в устье Темзы и на ряде верфей в Восточной Англии.

Английские портовые рабочие считали их за плавучие зернохранилища, которые союзники готовили для обеспечения продовольствием населения континента. Немецкий же генеральный штаб принимал их за волноломы, которые союзники могли использовать при овладении каким-либо портом. Это соображение усилило уверенность немцев, что союзники прежде всего нанесут удар по одному из портов на побережье Па-де-Кале.

Новинкой явилось и создание плавучего мола из стальных сочленений, который мог буксироваться судном и должен был дополнить сооружаемый порт «Малбери». Мол этот получил название «свисс ролль» (швейцарская побудка).

Моряки в это же время разработали плавучий аэродром «Лило», который должен был подтвердить гипотезу немцев о подготовке союзниками вторжения где угодно, но не в Нормандии.

В августе 1943 года одно из английских предприятий получило заказ на изготовление устройства, которое позволило бы пробивать брешь в железобетонных сооружениях противника, сквозь которую мог бы пройти танк. Устройство это должно было иметь два огромных колеса диаметром в три метра при ширине обода в 30 сантиметров Ось барабанного типа предназначалась для размещения взрывных камер. Для увеличения пробивной силы по окружности колес должны были крепиться специальные ракеты.

Аппарат получил таинственное название «Пенджендрем» (важная персона — «шишка»). Изготовление его осуществлялось в специально построенном цеху вышеупомянутого завода, в который кроме рабочих имели допуск всего 7 человек. Даже изобретателю вход туда был запрещен. Через месяц был изготовлен опытный экземпляр и вывезен на полигон ночью под присмотром полиции.

Испытания аппарата на восточном берегу проходили на удивление без всякой секретности. Десятки прохожих могли наблюдать за тем, как это неуклюжее устройство, изрыгая огонь, передвигалось по побережью, затем потеряло равновесие и перевернулось. Любопытствующим было разъяснено, что этот монстр в состоянии прорываться сквозь Атлантический вал.

Примерно в то же время, когда генерал Дуайт Эйзенхауэр[29] был назначен главнокомандующим союзными экспедиционными войсками, Гитлер направил своего генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля[30] во Францию, приказав ему обеспечить оборону ее западного побережья. Свою деятельность там он начал с проведения основательной инспекции наиболее опасных зон. Затем поддержал геббельсовскую пропаганду о невозможности преодоления Атлантического вала противником, блефуя в целом ряде случаев.

Во многих местах были установлены «минные поля», которые, хотя и были обнесены проволочным заграждением, кроме предупредительных табличек ничего не имели. Поскольку местные органы власти обязательно оповещались о размерах занятых для этих целей участков, дезинформация эта срабатывала. Кроме того агентам союзников в Испании и Швейцарии «случайно» в руки попадали карты установленных на французском побережье минных полей и выстроенных укреплений.

Таким же образом осуществлялось увеличение контингента немецких войск, дислоцировавшихся во Франции. Для этого французские власти получали уведомление о необходимости выделения жилищ и помещений для «прибывающих подразделений и частей», железнодорожникам вручались наряды на железнодорожные составы. Прибывающие затем квартирмейстеры принимали выделенные помещения, вывешивали необходимые таблички, изображая их занятие. Через некоторое время в этих районах проводились войсковые учения. Действовавшие поблизости отряды Сопротивления довершали дело, и Лондон оповещался о прибытии новой дивизии. Подобные обманные мероприятия принимали столь широкий размах, что немецкое командование в Париже было вынуждено вести специальные списки реальных и призрачных дивизий, чтобы не было недоразумений. По запросам из Лондона, время от времени попадавшим в руки немцев, адресованным группам французского Сопротивления, немецкий штаб знал, какая именно дезинформация «проглочена» англичанами.

Британское управление спецопераций поддерживало связь со своими агентами, действовавшими во Франции с помощью зашифрованных сообщений, передававшихся радиокорпорацией Би-Би-Си в конце своих передач. Естественно, англичане знали, что часть этих сообщений была известна немцам. Поэтому они сознательно использовали этот канал для внесения неразберихи противнику. Начиная с мая 1944 года, немецкие части находились почти постоянно в состоянии той или иной степени боеготовности. И происходило это каждый раз на другом участке побережья.

Поскольку не только закодированные сигналы, передававшиеся Би-Би-Си, но и приливно-отливные фазы моря, состояние погоды и лунное освещение вынуждали немецкие части объявлять повышенное состояние боеготовности, очень скоро такие мероприятия превратились в рутинные, притупляя ощущение настоящей опасности.

Вместе с тем, группам и отрядам движения Сопротивления было дано распоряжение об усилении активности, особенно в районе Па-де-Кале. Почти каждую ночь производился сброс оружия, боеприпасов и продовольствия, заметно усилился радиообмен, что, конечно, не ускользнуло от внимания немцев. К тому же сбрасывались радиостанции, работавшие на волнах радиосети 15 немецкой армии, дислоцирующейся в районе пролива Па-де-Кале. Да и «радиоигры», то есть связь между агентурными рациями, находившимися в руках немцев, и Лондоном подтверждали во все большей степени готовность союзников к высадке в районе Па-де-Кале.

Особое внимание уделялось подготовке воздушно-десантных частей, которая проводилась вначале в темных очках, а потом и ночью. Летчики планеров готовились к посадке на любом клочке земли, будь то даже дорожка или проход между препятствиями. Для десантников и парашютистов проводился показ кинофильмов о характере местности, на которой им предстояло действовать.

Однако, поскольку населенные пункты и речки на демонстрировавшихся картах имели польские и русские наименования, люди не знали, в каком районе точно находились их цели — вплоть до самого последнего момента — хотя и имели полное представление, что за цели это были. Настоящие штабные карты, которые держались в полном секрете, имели наименование «Бигет» (фанатик). Такое же наименование носила небольшая группа высших офицеров и ученых, посвященных в секреты высадки войск.

В феврале 1944 года союзники установили, что общая картина французского побережья стала меняться. Поэтому изо дня в день производилась аэрофотосъемка с низких высот, не прошедшая без внимания немцев, производивших оборонительные работы.

На следующем этапе съемки производились с расстояния 5–8 километров от берега с высоты десантных судов, которые будут к нему подходить, при этом самолеты чуть ли не касались волн.

Затем аэрофотосъемка велась с расстояния примерно полутора километров, а потом и у береговой кромки — под углом видимости солдат, которые будут непосредственно десантироваться на берег. Вся эта работа проводилась, несмотря на сильный зенитный огонь противника.

В завершение фотографирование было произведено с высоты 1000 метров для определения положения береговой полосы в нужную по времени приливно-отливную фазу. Каждая даже самая малейшая деталь была перенесена на громадную рельефную карту.

После всего этого, с учетом исследований Уилмота, на одном из участков побережья Англии было подобрано местечко, абсолютно схожее с нормандским берегом. На нем были воспроизведены все препятствия, различные объекты, минные поля и проволочные заграждения, сооруженные немцами на данном участке. Таким образом войска получили возможность провести необходимые учения по высадке на побережье и прежде всего ознакомиться на практике с новыми видами десантных танков, специально разработанных к тому времени. Из-за своего вида и технических характеристик они получили название «потешные». Самым популярным был танк, прозванный «цепом», снабженный свободно висящими гусеницами, которые с силой били впереди него по земле, вызывая взрывы мин. Вслед за ним продвигаться вперед было уже безопасно. На этом полигоне были даже сооружены подобия препятствий, в строительстве которых немцы использовали детали бывших бельгийских пограничных укреплений, так называемых «бельгийских ворот», получивших у союзников наименование «элемента Ц». Такие «ворота», весившие три тонны, могли выдержать удар любого танка и заставить его остановиться. В задачу саперов поэтому входило изыскание эффективных средств их преодоления.

В ночь на 18 мая 1944 года в руки немцев в районе Кале попали английские офицеры Георг Лейн и Рой Вулдридж. Они имели задание установить местоположение минных полей немцев на побережье у Кайе-сюр-Мера. То, что они не были расстреляны, а доставлены в штаб-квартиру Роммеля, произошло из-за того, что в том районе случайно находился с инспекционными целями начальник штаба Роммеля генерал Шпейдель.[31] Вместо того, чтобы передать их службе безопасности для «специального расследования» он поместил их в отдельных камерах в замке Ла-Рош-Гийо. Оба они были единственными, кто остался в живых, будучи захваченным в плен при разведке побережья.

Из воспоминаний полковника Георга Лейна:

«18 мая 1944 года я находился в надувной лодке вместе с другом Роем Вулдриджем. Мы дрейфовали примерно в полумиле от берега в районе Кайе-сюр-Мера. Было еще темно. Отойдя на веслах от берега, мы сидели в лодке, ожидая рассвета. Вдруг мы услышали шум, а затем и увидели моторный бот, шедший к нам со стороны берега. Когда мотобот приблизился к нам, я сказал напарнику:

— Может быть, нам удастся овладеть суденышком и на нем возвратиться домой.

Приблизившись, бот стал делать вокруг нас круги. Затем на нас были направлены «Шмайсеры» (армейские немецкие пистолеты-пулеметы). Не видя никакого другого выхода из положения, мы подняли руки вверх.

Немцы взяли нас на борт и тщательно обыскали. Я обратил внимание, что при входе в порт, немцы вели себя очень осторожно. Когда я поинтересовался таким их поведением, они сказали, что это — из-за мин. Повернув голову в сторону Вулдриджа, я увидел, что он смеется. Непроизвольно я тоже рассмеялся, почувствовав некоторое облегчение, что мы оба остались живы и здоровы после ночного плавания на минах.

В Кайе-сюр-Мер мы были неоднократно допрошены. Я теперь уж и не помню, что это были за люди. В заключение нам завязали глаза и, отведя руки за спину, надели наручники. Затем нас повезли в другое место, а вот куда, сказать не могу. Этого я и тогда не знал. Предполагаю, что это был Туркойн, где нас ввели в какое-то здание и сняли повязки. Потом нас разделили и поместили в отдельные камеры.

На следующий день нас повезли дальше, и опять не могу сказать куда. Там мы снова были допрошены различными людьми — естественно, каждый из нас допрашивался отдельно. С тех пор я Роя почти уже не видел. Потом ко мне в камеру пришли два офицера. С завязанными глазами меня вывели и швырнули в автомашину.

Я сидел на переднем сидении рядом с водителем и к своему большому удивлению вдруг понял, что могу кое-что видеть, откинувшись назад, в промежуток между носом и повязкой. Таким образом мне удалось прочитать названия дорожных указателей. Мы ехали долгое время — во всяком случае, так мне показалось — и я старался, чтобы немцы не заметили, что я все же кое-что вижу. И тут чуть было сам не выдал себя. Увидев собаку, перебегавшую дорогу, хотел предупредить водителя, чтобы он ехал осторожнее, но вовремя спохватился, и промолчал. Вскоре мы приехали, так как автомашина остановилась.

Как раз перед остановкой я успел прочитать на дорожном указателе: «Ла-Рош-Гийо» и постарался запомнить это название — сейчас не смогу, пожалуй, даже сказать для чего.

Мы вышли из автомашины, с меня сняли наручники и повязку. Осмотревшись, увидел необычный замок как бы прислоненный к скале. Присмотревшись, заметил, что его дымовые трубы образуют единую линию с деревьями, росшими на скалах. Повернувшись к Рою Вулдриджу, сказал:

— Боже мой, что за удивительное место, посмотри-ка!

Это, по всей видимости, охране не понравилось, и мы тут же были введены внутрь здания. Нас снова разъединили и развели по камерам. В здании и вне его стояла полневшая тишина и я решил немного осмотреться. Подойдя к двери, приоткрыл ее немного и вдруг сквозь образовавшуюся щель увидел громадную собаку, злобно оскалившую свои клыки и угрожающе зарычавшую (таких собак я в своей жизни больше никогда не видел). Часовой со всей силы потянул ее за поводок, а я поспешно прикрыл дверь.

Внезапно дверь моей камеры через некоторое время отворилась и ко мне вошел чрезвычайно элегантный офицер. Один из постовых тут же принес мне чай с бутербродами. Я был ужасно голоден, ибо в течение нескольких дней почти ничего не ел. Переждав несколько минут, офицер сказал:

— Я хочу сообщить вам нечто очень важное. Вы встретитесь с весьма значительной личностью — но прежде должны дать мне слово джентльмена и офицера, что будете вести себя соответственно.

Я сделал вид оскорбленного человека и резко произнес:

— Я никогда не веду себя не по-джентльменски.

Он улыбнулся и между нами установилась дружеская атмосфера. Затем он вывел меня из комнаты (собака опять зарычала) и мы прошли в соседнее помещение. Там сидел очень импозантный офицер более высокого ранга, чем мой сопровождающий. Насколько мне помнится, в его униформе преобладали синий и золотой цвета.[32] Он встал, дружески поприветствовал меня и произнес:

— А в Англии сейчас должно быть очень хорошо.

В ответ я спросил:

— А вы знаете Англию?

— Да и неплохо, — воскликнул он. — Между прочим, моя жена англичанка.

Я выразил ему свои комплименты по поводу его хорошего английского языка. Улыбнувшись, он сказал:

— Сейчас вы должны встретиться с весьма значительной личностью. Полагаю, что вы себя не посрамите.

На это я ответил:

— Конечно же, я всегда веду себя по-джентльменски, как же иначе?

Он засмеялся, мы обменялись еще парой фраз, затем произошло нечто забавное. Посмотрев на мои руки, которые стали за последние дни весьма грязными, он заметил:

— Думаю, вы с удовольствием привели бы в порядок свои ногти, прежде чем мы пойдем дальше.

— Весьма охотно, — ответил я. — Но с кем я потом должен встретиться?

Взглянув на меня, он произнес с оттенком гордости:

— Вы встретитесь и его превосходительством генерал-фельдмаршалом Роммелем.

Я даже обрадовался, так как это была легендарная личность, вызывавшая тайное восхищение в английской армии.

Мы встали и он подвел меня к двери, через которую мы вошли в прекрасно обставленную большую комнату. Войдя, я сразу же узнал генерал-фельдмаршала, сидевшего за столом в дальнем углу помещения. Мне вспомнилось услышанное от кого-то, что некоторые высокопоставленные особы любят, чтобы входившие проходили к ним через всю комнату, дабы усилить их неуверенность в себе. Но произошло совершенно обратное. Генерал-фельдмаршал встал из-за стола и пошел навстречу мне. Затем мы уселись за столик, стоявший у окон, за которым находились какие-то люди (их имен я уже не помню). Среди них был и переводчик — если не ошибаюсь, капитан Ланг. Естественно, я сделал общий поклон, и генерал-фельдмаршал произнес:

— Садитесь, пожалуйста.

Когда все уселись, Роммель сказал, обращаясь ко мне с серьезным выражением лица:

— Стало быть, вы один из команды гангстеров.

Выпрямившись, я ответил:

— Не знало, что господин генерал-фельдмаршал имеет в виду, так как никаких гангстерских команд у нас нет. Я — представитель спецподразделения, в котором собраны лучшие солдаты мира.

Он взглянул на меня (видимо, ему понравилась моя выдержка) и продолжил:

— Может, вы и не гангстер, но у нас сложилось плохое мнение о таких подразделениях. Они показали себя во многом с отрицательной стороны.

— О подобном я ничего не знаю — совершенно честно — и не могу в такое поверить, — возразил я.

На это мое высказывание он никак не прореагировал, но сказал:

— Вы осознаете, что взяты в плен при необычных обстоятельствах?

— Не думаю, что они были необычными, скорее — неблагоприятными и для нас несчастливыми, — ответил я.

— А вы понимаете, что произвели впечатление диверсанта? Ведь вам известно, как мы поступаем с подобными людьми.

На эти его слова я возразил:

— Если господин генерал-фельдмаршал считает меня диверсантом, меня вряд ли пригласили бы сюда.

Засмеявшись, он произнес:

— Так вы, стало быть, считаете это за приглашение?

— Да, конечно, — сказал я, — и чувствую себя весьма польщенным.

Он опять засмеялся, заулыбались и остальные — атмосфера была непринужденной.

Вдруг он обернулся ко мне и спросил:

— А как дела у моего друга, фельдмаршала Монтгомери?

— Насколько мне известно, у него все хорошо. Сейчас он готовит вторжение.

— Стало быть, вы считаете, что он планирует вторжение и что англичане, наконец-то, перейдут к боевым действиям? — продолжил Роммель.

— Да, ведь я читал «Таймс» — лучшую газету в мире. Так там обо всем этом сказано, — ответил я.

— Знаете ли вы, что это будет первый случай, когда англичане начнут серьезные боевые действия?

Я был несколько удивлен и спросил:

— А Африка?

— О нет, — ответил он, — в Африке бои были небольшими, и мне пришлось отойти, так как было нарушено снабжение немецких войск.

Тогда я сказал:

— Я, во всяком случае, думаю, что сражения там были упорными, А если англичанам удается находить людей, которые идут за них в бой, то это означает: англичане пользуются уважением других народов.

Он улыбнулся, сохраняя дружелюбное ко мне отношение, и у меня создалось чувство, что этот человек был настоящим солдатом и что солдатское в нем превалировало над всем остальным. Складывающаяся ситуация стала мне даже нравиться. Может быть, мне удастся продлить беседу, если я и сам задам несколько вопросов. И я обратился к переводчику и спросил:

— Как вы думаете, могу ли я задать несколько вопросов — до сих пор спрашивали только меня?

Тот перевел мой вопрос, и Роммель ответил:

— Хорошо, скажите ему, что он может задать свои вопросы.

Я судорожно думал, что бы такое спросить, как вдруг мне в голову пришла мысль, думаю, что правильная, и я сказал:

— Не может ли его превосходительство поведать мне, являются ли военная оккупация и военное правительство идеальной ситуацией для побежденного народа?

Как солдату мой вопрос должен был ему понравиться. Как оказалось, я был прав, поскольку он дал весьма интересное пояснение, считая, что только солдаты в состоянии правильно реагировать на любые изменения обстановки и решать вопросы обеспечения населения водой и продовольствием и гарантировать работу различных служб.

Ответ его был самым настоящим рефератом, интересным и поучительным, из которого я почерпнул много для себя полезного.

Тем не менее, я не смог удержаться, чтобы не заметить:

— Все это хорошо и прекрасно, но ведь нельзя утверждать, что люди действительно находят удовлетворение жить в условиях оккупации и с военным режимом.

На это он ответил:

— Если вы ныне проедете по Франции, то сможете лично убедиться, что французский народ счастлив и доволен своим положением, так как люди знают, что им делать — а это мы им показываем — народ остается народом.

Я рассмеялся и сказал:

— Но я не могу ничего видеть — каждый раз, когда я еду с вашими людьми, мне завязывают глаза, да еще накладывают наручники.

Роммель сказал было:

— Хорошо, теперь будете обходиться без повязки.

Но тут один из офицеров произнес что-то быстро по-немецки, и он добавил во изменение только что сказанного:

— Мне очень жаль, но приказ есть приказ и исключений из него быть не может. Но я посмотрю, что смогу для вас сделать. Когда будете отсюда уходить, можете осмотреться. Постараюсь обеспечить, чтобы о вас была проявлена забота и вы были в безопасности.

На этом все и закончилось. Для меня это было огромное событие и я благодарен судьбе за это. Я встал, поклонился, а Роммель сказал в заключение:

— Прощайте!

Он сдержал свое обещание. Оба англичанина пережили войну, находясь в лагере для военнопленных в Нойенгамме, где встретились со своими товарищами, попавшими в плен при выполнении задания в Сен-Назере.

Немцы старались убедить союзников в нецелесообразности вторжения, свою руку к этому приложил и Роммель.

Крупные маневры танковых войск, в которых принимали участие дивизии СС, в районе Па-де-Кале должны были показать союзникам прибытие туда дополнительных сил и средств. Отборные эти части были стянуты сюда не просто так: по другую сторону пролива, в устье Темзы была отмечена концентрация союзных войск. Служба радиоперехвата немцев установила увеличение объема работы войсковых радиостанций в английском юго-восточном графстве Кент, из чего был сделан вывод о нахождении там главного штаба союзников. То, что содержание радиограмм, которые потом выходили в эфир, передавались в Дувр из штаба главного командования англичан в Портсмуте по телефону, немецкая служба радиоперехвата, конечно же, не знала.

Основные подразделения и части 1-ой американской армейской группы, дислоцировавшейся в районе Дувра, были переброшены в Западную Англию в ходе мероприятий по дезинформации противника и переименованы в 12-ую армейскую группу. Чтобы убедить немцев, что 1-ая армейская группа по-прежнему находится на своем месте, командование несуществующей группировкой войск было возложено на известного американского генерала Паттона.[33] Его «штаб» в графстве Кент изображали несколько радиостанций, ведших оживленный радиообмен не только днем, но и ночью.

Немецкая воздушная разведка доставляла доказательства широкомасштабной подготовки к вторжению: передвижения железнодорожных составов с техникой, многочисленные палаточные городки (лагеря) на полях, в которых видны стоявшие рядами танки и автомашины, полевые аэродромы, забитые планерами, и десантные средства в устье Темзы.

Откуда немцам было знать, что в этих лагерях находилось всего несколько солдат, которые время от времени разжигали огонь в полевых кухнях и изображали активное движение, снуя туда и сюда на паре автомашин, и что танки были резиновыми, а самолеты и планеры — деревянными макетами.

Авиаразведка продолжала докладывать о концентрации союзных войск.

«Любая неожиданность исключена — наша разведка контролирует подготовку союзников к вторжению…» — такова была реакция немецкой пропаганды.

Немецкие самолеты-разведчики, пытавшиеся облететь Западную Англию, сбивались. В последний раз одному из немецких пилотов удалось проникнуть в тот район 19 мая, но с тех пор он был закрыт буквально герметично от внешнего мира.

Даже массированные авианалеты, которые должны были предшествовать вторжению, производились в соответствии с оперативным планом дезинформации. Основные удары наносились по франко-бельгийскому району — севернее и восточнее Сены. Когда же все мосты вниз по течению Сены от Парижа до побережья были разрушены, немцы восприняли это как признак готовящегося вторжения союзников в Па-де-Кале.

Неподалеку от цирка «Пикадилли» в центре Лондона находится широко известный театр комедии. Так вот там весною 1944 года в конце спектаклей на сцену выходил фельдмаршал Монтгомери. Только через некоторое время восхищенной публике стало ясно, что это был его двойник — актер, унтер-офицер Клифтон Джеймс.

Сразу же после его первых выходов на сцену, Джеймс был приглашен в разведслужбу военного министерства. Ошеломленному актеру было заявлено, что министерство рассматривает возможность его посылки в Северную Африку в качестве фельдмаршала Монтгомери для проведения инспекции находящихся там войск. И через несколько недель интенсивных репетиций простой унтер-офицер превратился в знаменитого фельдмаршала. В своей работе Джеймс использовал кинообозрения, фотоснимки, изучал манеры поведения Монтгомери, как говорится, вблизи и несколько раз с ним встречался. Фельдмаршал был в восторге от затеи.

И вот, наконец, все было готово: Джеймс получает несколько носовых платков с инициалами Монтгомери, которые во время поездки будет «забывать» то тут, то там. Его доставляют на аэродром, где он на глазах восторженной публики садится в специальный самолет Черчилля.

На следующее утро самолет приземляется в Гибралтаре, где его встречают с соответствующими почестями. В тот же день губернатор устроил в его честь прием, на котором «фельдмаршал» был представлен нескольким испанским гостям, известным как немецкие агенты. Затем он полетел в Северную Африку, где сразу же поползли слухи, что фельдмаршал прибыл туда для того, чтобы сформировать армию вторжения в Южную Францию. Он принимает военные парады, раздает автографы и следует поэтапно в Каир. Немецкое верховное командование вздыхает с облегчением: если Монтгомери находится в Африке, то никакой речи о вторжении союзников через пролив сейчас идти не может.

В бюро по созданию новых образцов оружия, находившая в Лондоне по Лоуэр Регент стрит, как раз в то время заявился австрийский инженер Теодор Сухи, принесший с собой реквизиты, подготовленные им для съемок кинофильма «Цезарь и Клеопатра». Когда он выложил их на стол, его чуть было не выставили за дверь.

Дело в том, что серебристо-бронзовая краска, примененная им для покраски реквизитов, после нанесения ее на ткань, делала ее проводящей электрический ток. Когда же британский эксперт по радарам нанес ее на оболочку привязного аэростата, оказалось, что он отражает радарные импульсы.

Проведенные в Шотландии эксперименты с трофейными немецкими радарными станциями показали, что отражаемые от такого аэростата сигналы воспринимаются ими как тяжелый крейсер.

Тогда же англичане произвели более двух тысяч самолетовылетов, главным образом на низких высотах, и разбомбили большинство немецких радарных станций на всем побережье пролива.

Би-Би-Си передавала во все больших объемах шифрованные указания группам движения Сопротивления во Франции, как всегда в конце своих сообщений, касавшиеся предстоявшей операции «Оверлорд» — высадки союзных войск в Нормандии.

Союзники тогда еще не знали, что немцам уже довольно длительное время было известно значение первых слов шансона Поля Вернена — «Осенней песни», передача которой означала начало вторжения в ближайшее уже время и необходимость подготовки диверсионно-саботажных групп к действиям.

Вторая же строфа этой песни являлась прямым указанием начала высадки союзных войск в ближайшие 48 часов.

В одном из бункеров штаба 15 немецкой армии в Туркойне, маленького городка в Северной Франции, день и ночь дежурили несколько радистов службы радиоперехвата, контролируя все радиопереговоры союзников и дословные передачи Би-Би-Си.

В 9 часов вечера 1 июня 1944 года в завершение передач Би-Би-Си было сказано:

«А теперь послушайте личные заявки наших радиослушателей.»

И началось исполнение «Осенней песни».

15 армия, в задачу которой входила оборона побережья Па-де-Кале, была поднята по тревоге. Стоявшая же в Нормандии 7 армия даже не была оповещена.

Главнокомандующий немецкими войсками на Западе генерал-фельдмаршал Рундштедт так отреагировал на переданное ему сообщение:

«Естественно, Эйзенхауэр не станет объявлять о начале вторжения через британский войсковой радиопередатчик!»

Начало вторжения датируется 2 июня 1944 года, когда из порта Портсмута в море вышли две подводные лодки-малютки и взяли курс на французское побережье.

Обе эти лодки типа «X» должны были занять позиции у побережья и служить флоту вторжения в качестве навигационных буев. За 20 минут до высадки войск они должны были всплыть и включить автоматическую радиоаппаратуру, передающую непрерывные радиосигналы. Кроме того они должны были поднять десятиметровую мачту, на которой было закреплено мигающее световое устройство, видимое на расстоянии 10 километров.

Эта акция получила кодовое наименование «Гамбит», не вселявшее оптимизм их командам, так как в шахматах гамбит означал «первый шаг» и являлся своеобразным вызовом противнику к жертвам передовых пешек…

Для преодоления расстояния в 90 миль подводным лодкам потребовалось почти два дня. Пополудни 4 июня они заняли свои позиции: «Х-23» перед устьем реки Орн, напротив небольшого порта Уистрхема, а «Х-20» — перед Арроманшем — там, где через несколько дней будет возведен порт Малбери.

Лодки находились столь близко от берега, что их экипажи ясно видели все происходившее не побережье, в том числе и немецких солдат, спокойно занимавшихся оборонительными работами по установке различных препятствий.

На море было довольно сильное волнение, и экипажи лодок прекрасно знали, что в случае, если их сорвет с якорей и выбросит на берег, это станет для них страшным несчастьем. После перехода все чувствовали большую усталость, а выхлопные газы вызывали головокружение. Чтобы сэкономить кислород, люди почти не двигались и не разговаривали. Из-за штормовой погоды высадка войск была отложена на сутки, а это означало, что эти люди должны были находиться в лодках дольше предусмотренного, полных три дня и ночи.

5 июня в 22.15 служба радиоперехвата 15 армии засекла передачу второй строфы «Осенней песни», что было одним из самых важных сведений, полученных немцами за всю II-ую мировую войну. Они теперь знали точно, что вторжение начнется в течение ближайших 48 часов, в результате чего у них сохранялся шанс сбросить союзные войска в море.

Вечером 5 июня 1944 года на одном из аэродромов в Средней Англии готовились к вылету тяжелые бомбардировщики «Ланкастер» 617 авиаэскадры, носившей прозвище «дамбастеры» (разрушители плотин) и получившей широкую известность за разрушение водохранилищных плотин в Германии и потопление немецкого линейного корабля «Тирпиц».

Прежде чем они взлетели, 18 небольших судов, каждый из которых тащил за собой привязной аэростат, выкрашенный составом, изобретенным инженером Сухи, вышли в море и, выстроившись в две кильватерные колонны, взяли курс на Болонь-cюр-Мер. После тщательной проверки и полной заправки через установленные промежутки времени стали взлетать бомбардировщики. Под фюзеляжами некоторых из них были подвешены специальные радарные устройства, другие были оснащены аппаратурой устройства помех и нагружены станиолевыми полосками и лентами. Они должны были подкрепить имитацию двух мощных эскадр — призраков, шедших в сторону Па-де-Кале. На низких высотах и с определенными интервалами бомбардировщики облетали «эскадры», сбрасывая над ними станиолевые полоски, а самолеты, оборудованные помехоустройствами, летали от одной эскадры призраков к другой, имитируя обычное авиационное прикрытие больших кораблей.

Сброс авиадесантов изображался с помощью резиновых парашютистов. Имея «рост» более одного метра и оснащенные автоматами с холостыми патронами, они после приземления открывали плотный огонь, прежде чем взрывались.

Подготовка к высадке союзных войск в Нормандии была завершена. Бомбардировщики готовились к вылету, десантники рассаживались по планерам.

Но как ни странно — по причинам, до сих пор невыясненным — немецкая 7 армия в Нормандии так и не была оповещена о предстоявшем вторжении союзников. Она была единственным объединением немецких войск, ничего об этом не знавшим и оказавшимся жертвой мощнейшего удара, последовавшего всего через несколько часов.

Часть бомбардировщиков направилась к полуострову Котантен, чтобы вывести из строя оставшиеся от прошлых налетов немецкие радиолокационные станции. Под прикрытием других самолетов планеры стали заходить на посадку, а флот вторжения встал на якоря у нормандского побережья.

А в это время немецкие артиллеристы в районе Па-де-Кале открыли огонь по британскому флоту призраков, скрывавшемуся в тумане и искусственных дымах и производившему с помощью динамиков шумы морской армады, шедшей к побережью Франции.

Ранним утром в день праздника тела Христова — вторжение продолжалось уже второй день — патруль 439 батальона 352 немецкой пехотной дивизии обнаружил в устье реки Вир в районе морского курорта Гефос-Фонтени выброшенное на берег американское десантное судно.

На борту судна был найден убитый американский офицер, отвечавший за порядок и последовательность высадки войск.

В его вещах оказались секретные детализированные операционные планы действий 5 и 7 американских и 30 британского армейских корпусов на ближайшее время с указанием задач по дням.

Генерал Эрих Маркс, которому были доставлены эти документы, в тот же день — 8 июня 1944 года — направил с ними своего офицера штаба к генерал-фельдмаршалам Рундштедту и Роммелю.

Эти секретные документы незамедлительно попали в ставку Гитлера. Однако даже эти неопровержимые доказательства истинных целей и района вторжения не смогли поколебать его уверенность в том, что высадка войск в Нормандии являлась лишь отвлекающим маневром.[34]

На его памяти был еще свеж пример с английским офицером связи, труп которого был обнаружен на испанском побережье в районе Уэльвы и который стоил ему год тому назад Сицилии.

Осенью 1944 года Гитлер предпринял отчаянную попытку продлить с помощью «секретного оружия» агонию своего режима.

Вместо пусковых установок ракет Фау-1,[35] разрушенных союзными войсками на французском побережье, немцы стали запускать их для нанесения ударов по Лондону с бомбардировщиков.

Из запланированных 50000 ракет, предназначенных для разрушения столицы Англии, немцам удалось запустить всего 2500 и то по всей Южной Англии. Этого было не так уж и много и к тому же поздно — только в середине 1944 года, а не в конце 1943 года, как намечал Гитлер.

Виновником судьбоносной потери времени, перечеркнувшей планы Гитлера, а по мнению Эйзенхауэра, не только спасшую Лондон, но и сделавшей возможной высадку союзных войск в Нормандии, был некий Мишель Холлар, скромный, небольшого роста торговый представитель из Парижа.

Пенемюнде, рождественский сочельник 1942 года. Немцы производят запуск опытного экземпляра первого беспилотного самолета, точнее говоря, летающей бомбы. С момента получения заказа и до этого дня прошло всего шесть месяцев. Исполнителями были кассельские фирмы — авиационный завод «Герхард Физелер» и моторостроительный завод «Аргус».

Новое оружие, ставшее впоследствии известным как Фау-1, было недорогим в производстве. Одна ракета стоила 3500 рейхсмарок (Фау-2 стоила в десять раз дороже), имея то же количество взрывчатого вещества (около 900 килограмм) и такую же дальность полета (порядка 400 километров). Чтобы запустить ракету Фау-1 в серию, потребовалось всего 280 рабочих часов. Ракета имела длину 8 метров, стартовый вес 2200 килограмм и могла развивать скорость 655 километров в час. В носовой ее части находился небольшой пропеллер для контроля за дальностью и отсек для магнитного компаса. Далее размещалось взрывчатое вещество. Два круглых резервуара, сделанных из каучука, содержали в себе сжатый воздух, поступавший в камеру сгорания.

Особо важное значение имело счетное устройство, соединенное с пропеллером. Поскольку при определенной дальности, неизменной скорости и высоте полета число оборотов пропеллера определяется с достаточной степенью точности, необходимая дальность до цели устанавливается как раз этим счетным устройством. (Одной из целей был, например, Тауэрский мост, символ Лондона), Как только достигалось установленное число, двигатель по команде счетного устройства отключался, руль высоты изменял свое положение и ракета падала вертикально вниз. Запуск ракеты осуществлялся с катапульты длиною 55 метров, имевшей два рельса с трубой посреди их с прорезью, по которой перемещался хвостовой крюк.

Идея реактивного двигателя принадлежала французу Виктору де Караводину, который запатентовал свое изобретение еще в 1907 году.

Через три года, в мае 1910 года, бельгиец Жорж Марконе представил в парижское патентное бюро серию различных вариантов реактивных двигателей, пригодных, по его мнению, к использованию для самолетов и воздушных судов. Использованный впоследствии немцами для ракеты Фау-1 двигатель поразительно похож на один из представленных бельгийцем вариантов.

Хотя в самой Германии полигон для испытаний Фау-1 в Пенемюнде и не был широко известен, о нем хорошо знали в Польше, так как все тяжелые работы там осуществлялись принудительным трудом иностранных рабочих, среди которых было много поляков. Слухи о загадочных делах, происходивших на острове Узедом достигали Варшавы. Инженер Антони Косиян, начальник технического отдела польской разведки, был в курсе всего там происходившего. Косиян, по профессии авиаконструктор — позднее именно им были выявлены немецкие ракетные испытания в Польше — послал под видом рабочего-добровольца в Штеттин инженера Яна Шредера. Тому повезло, и он был включен в качестве вспомогательного рабочего в транспортную группу, которая регулярно снабжала продовольствием ракетный испытательный центр в Пенемюнде.

Вскоре в Варшаву поступило его первое донесение, которое переснятое вместе с рисунками и схемами на микрофильм было направлено в Лондон через Данциг и Швецию.

В небольшом английском населенном пункте Медменхем на Темзе, в 50 километрах западнее Лондона, в поместье 19-го века был размещен центр, занимавшийся исследованием и анализом аэрофотоснимков. Специалисты этого центра получили 19 апреля 1943 года задание разобраться с опасностью немецкого «секретного оружия», и Пенемюнде с его лабораториями и испытательным полигоном стал объектом пристального внимания английской авиаразведки.

Тогда еще никто не мог представить себе, какую значительную роль сыграют в вопросе о немецком секретном оружии эксперты по аэрофотосъемке. В центре этом работали такие широко известные молодые люди как Сара Черчилль, дочь английского премьер-министра, и Питер Рузвельт, сын американского президента. Славную страницу в истории Медменхэма оставила еще одна представительница элиты общества — Констанца Бебингтон-Смит, дочь директора Английского банка, которую Черчилль впоследствии шутливо называл «мисс Пенемюнде».

Приводим отрывок из ее воспоминаний:

«Моя работа была весьма специфической. Наш отдел имел задачу следить за самолетами и авиационной промышленностью врага. Особо важным было отслеживание его исследовательских и опытно-конструкторских работ на испытательных полигонах, таких, скажем, как Рехлин. В начале 1943 года, точнее весною, мне было поручено обратить особое внимание на аэродром Пенемюнде, а главное — на все необычное. Должна пояснить, что мы работали в так называемых «водонепроницаемых отделах», так что я даже не стала уточнять, что же имелось в виду. Нужно было быть просто очень внимательной. Так что уже в июне я обнаружила там нечто своеобразное. Это был, как нам стало известно позднее, истребитель «Me-163» — маленький самолет без хвоста с реактивным двигателем, проходивший полетные испытания. Сделав его измерения, я составила отчет. Мною же были вскрыты и воздушные потоки, которые он производил, когда запускались его двигатели перед стартом.

Сведения эти были очень важными. А через некоторое время я получила указания, не очень-то детализированные и даже в определенной степени загадочные. Речь шла об очень маленьком самолете. Началась уже осень 1943 года. Оказывается, стали поступать донесения, о чем я в то время еще ничего не знала, об испытаниях немцами беспилотного самолета, предназначавшегося для нанесения ударов по Англии. Самоуправлявшийся самолет должен был быть очень маленьким, значительно меньше тех небольших самолетов, с которыми мне до тех пор приходилось сталкиваться.

Я взяла последние снимки Пененюнде, а также и старые различных периодов времени. Дело в том, что при таком сравнении подчас выявляются вещи, на которые в свое время не было обращено внимание. Так мне удалось обнаружить совсем маленький самолет, стоявший около ангара. Размах его крыльев не превышал 20 футов. Что это должно было значить, я не имела представления, но в доклад включила.»

Другой отдел в Медменхеме концентрировался на вопросах поиска таинственной немецкой ракеты. Так вот ему удалось в июне 1943 года сделать сенсационное обнаружение ракеты, по всей видимости, готовой к запуску, лежавшей на большой грузовой автомашине. Военный кабинет тут же принял решение о бомбардировке всех сооружений в Пенемюнде.

17 августа 1943 года 600 тяжелых английских бомбардировщиков заполночь, воспользовавшись полнолунием, должны были нанести сокрушительный удар по опытно-экспериментальным сооружениям Пенемюнде с небольших высот. 4000 английских летчиков было заявлено, что в случае неудача налета на «исследовательский центр» этой ночью, они будут вылетать каждую следующую ночь, пока задание не будет выполнено полностью. Их задача заключалась в «уничтожении этого центра и занятых там специалистов или, по меньшей мере, ликвидации условий для продолжения ими своей работы.»

Над Северным морем самолеты должны были лететь, прижимаясь к волнам, чтобы не быть обнаруженными немецкой системой раннего оповещения. Налет планировалось осуществить тремя волнами при общей продолжительности 45 минут. В 23.00 восемь самолетов «Москито» должны были совершить отвлекающий маневр — налет на Берлин, сделав заход со стороны Пенемюнде. Вследствие этого немцы должны были поднять в воздух значительное число истребителей, чтобы прикрыть свою столицу от налета предположительно следовавших за «Москито» бомбардировщиков. А в это время армада тяжелых бомбардировщиков будет сбрасывать свой груз на оставшиеся почти без защиты сооружения Пенемюнде. Почти две тысячи тонн бомб были тогда сброшены на Пенемюнде, однако большинство их попали на лагерь рабочих в Трассенхайде, жилища немецких специалистов и лишь отчасти — на заводские цеха. Из полета не возвратились 300 английских летчиков.

На следующий день в Пенемюнде вылетел самолет-разведчик. Фотоснимки, сделанные им, охватили всю территорию комплекса. Эксперты в Медменхэме установили, что, несмотря на сильные разрушения сооружений, оба экспериментальных завода почти не пострадали.

«Разрушения заводских помещений, вопреки первым впечатлениям, оказались неожиданно не столь большими», — докладывал в Берлин директор центра Вальтер Дорнбергер. Самые существенные сооружения — аэродинамическая труба, испытательные площадки и контрольно-измерительный комплекс были вообще не затронуты.

Жилища специалистов пострадали сильно, а из 30 бараков рабочих в Трассенхайде 18 уничтожены полностью. Эсэсовская охрана, открыв огонь по людям, пытавшимся бежать от налета авиации, только увеличила число потерь. Никому из иностранных рабочих бежать в ту ночь не удалось, донесения же от обоих польских агентов, действовавших под видом рабочих, в Варшаву более не поступали.

Поскольку один из сбитых и взятых в плен английских летчиков на допросах угрожал, что «налеты будут продолжаться до тех пор, пока все не будет уничтожено», немцы решили предпринять грандиозный обманный маневр. Разрушенные участки Пенемюнде не восстанавливались, воронки от бомб не заравнивались, в результате чего создавалось впечатление, что всякие работы там были полностью прекращены. И английские бомбардировщики в последующие девять месяцев там более не появлялись.

Что касалось ракет Фау-1, то налет был совершен уже поздно и их боевое применение сорвано не было. Ракеты эти изготовлялись не в Пенемюнде, а на заводе «Фольксваген» под Фаллерслебеном, где их серийная продукция была налажена уже в сентябре 1943 года. Первыми ракетами Фау-1 Лондон был обстрелян поэтому в декабре 1943 года.

План обстрелов был составлен следующим образом:

— за два часа до рассвета — «большая побудка» — 300 ракет, выпущенных с максимальной скорострельностью;

— в полдень — «салют» — 100 ракет (в качестве варианта — беспокоющий огонь — две-три ракеты в час);

— вечером — «вечерняя заря» (вечерняя поверка) — 100 ракет с максимальной скорострельностью.

То, что этот план остался в основном на бумаге — заслуга не в последнюю очередь Мишеля Холлара, который после войны был назван «спасителем Лондона» и удостоен высочайшей награды, которые только получали иностранцы от правительства Великобритании.

А дело обстояло следующим образом. История раскрытия планов применения немцами ракет Фау-1 началась в Руане во Франции еще в августе 1943 года. Некий железнодорожник, снабжавший Холлара информацией о немцах, написал ему тогда, что слышал разговор двоих представителей строительных фирм о необычном строительстве с использованием огромного количества бетона.

Вот как об этом вспоминает сам Мишель Холлар:

«От одного инженера-железнодорожника, входившего в число моих информаторов, я узнал, что в окрестностях Руана начаты строительные работы непонятного характера, но, судя по всему, весьма важные. Он пригласил меня приехать к нему, чтобы лично ознакомиться с этими работами, и я направился в Руан. Там я, правда, только получил подтверждение важности и секретности проводимых работ, но что это за работы и где они велись, было неясно. Однако я узнал, что к этим работам привлекаются сотни молодых парней из окрестностей. И тут мне в голову пришла идея, каким образом разведать местоположение и характер производимых этими парнями работ. Я отправился в департамент труда и, представившись в качестве работника отдела социального обеспечения, заявил, что в мою задачу входит, в частности, моральная поддержка оторванных от дома молодых людей. Таким образом я получил список мест, куда направлялась молодежь на загадочные строительные работы.

Первым пунктом была небольшая железнодорожная станция Ауффи на линии Руан — Дьепп. Следующим же поездом я отправился туда, переодевшись в рабочую одежду, которая, впрочем, могла сойти и за крестьянскую. Выйдя на перрон вокзальчика, я отправился на поиски строительства. Пройдя около 4 километров по одной из проселочных дорог, ничего, однако, не приметил. Прогулка по другой дороге также ничего не дала. И третья моя попытка окончилась безрезультатно. Четвертая попытка привела меня, наконец, в четырех километрах от станции; на строительную площадку, представлявшую собой настоящий муравейник — большое число рабочих, бульдозеры, трактора. Вокруг строительства находились вооруженные посты. Сама же строительная площадка квадратного вида имела размеры сторон порядка 400 метров.

Теперь следовало попасть каким-то образом на саму стройку, чтобы попытаться понять ее назначение. Увидев на краю дороги пустую тачку, я взял ее и поехал на строительную площадку. Охрана приняла меня за рабочего и пропустила вовнутрь. На самой площадке я стал выспрашивать строителей, над чем это они трудились. Некоторые считали, что они укладывают фундамент для гаражей большегрузных автомашин. Такой ответ меня, естественно, не удовлетворил, и я решил разобраться с этим вопросом досконально. И тут один из рабочих, указывая на прораба, шедшего в сопровождении немецкого офицера, сказал:

— Этот знает наверняка, спроси-ка его.

Дождавшись, когда офицер, не отходивший от того ни на шаг, отправился справить малую нужду, я подошел к прорабу. Но он ни чего вразумительного сказать мне не смог, указав, что подобные же строительные работы ведутся поблизости, и назвав некоторые места, которые я впоследствии посетил.

Особое мое внимание привлекло то обстоятельство, что сбоку строительной площадки в сторону отходила примерно 50-метровая бетонированная дорожка с небольшим наклоном вверх и натянутым с одной стороны проводом синего цвета. Мне подумалось, что этот провод определяет какое-то, видимо, важное направление, поэтому засек его с помощью своего карманного компаса, стараясь не привлечь ничьего внимания. Дома в тот же вечер, положив компас на географическую карту, я без большого труда определил, что линия, засеченная мною, проходила при ее продолжении через Лондон. Таковым было мое первое открытие в плане «секретного оружия», как его стали называть немного позже.»

Холлар и еще четверо его товарищей сели на велосипеды и объехали всю Северную Францию от Кале до Шербура. За первые же три недели они вскрыли более 60 подобных строительных площадок. К середине ноября число обнаруженных ими площадок составило более сотни. Все эти загадочные сооружения располагались в полосе до 300 километров в длину и около 50 километров в ширину, проходившей примерно параллельно побережью. Все они были направлены на Лондон.

В последнюю ноябрьскую неделю 1943 года британская разведывательная авиация совершила облет всех указанных Холларом мест. Ей удалось сфотографировать 69 «лыжных площадок», как их назвали затем англичане по внешнему виду, на участке побережья между Па-де-Кале и полуостровом Котантеном.

И снова Констанца Бебингтон-Смит оказалась человеком, первым окончательно раскрывшим тайну загадочных сооружений. Но предоставим слово ей самой:

«Исследовательский центр в Пенемюнде имел много различных испытательных площадок. Часть моих коллег отвечала за территорию, отведенную для работ с Фау-2.

Моим же районом был аэродром. И каждый раз я продолжала искать тот пресловутый маленький самолетик, идя, как бы я выразилась, своим путем. Опытный эксперт, глядя на аэрофотоснимок, мысленно переносится на землю. Вот и я, выйдя мысленно за пределы своего объекта, продолжила путь к восточному берегу. В то время там проводились большие работы по расширению территории аэродрома. На снимках были отчетливо видны экскаваторы и другие строительные машины, которые меня мало интересовали. Переводя взгляд с этого машинного парка к берегу, я вдруг увидела непосредственно у береговой черты несколько странных сооружений, которых ранее там не было.

В случаях, когда только что вами открытое может относиться к тому, что упорно разыскивается, необходимо предпринять любые усилия, чтобы получить убедительные доказательства этого. Вспоминаю, как я тогда обратилась к коллегам, сказав:

— Посмотрите-ка вот на это. Мне представляется, что нечто подобное сооружается, когда есть намерение перебросить что-либо через море.

На снимке была четко видна аппарель, возвышающийся конец которой был направлен в сторону моря. Поскольку этот район не входил в мою сферу ответственности, я обратилась к сотрудникам, занимавшимся им, и спросила, видели ли они такие странные сооружения и что они об этом думают. Оказалось, что некоторые коллеги видели подобные аппарели, но считали, что они относятся к расширению аэродрома.

К себе я возвратилась, недовольная полученным результатом. Еще и еще раз перепроверила снимки и, помятуя о беспилотном самолете, решила показать странное сооружение командиру авиагруппы Кендалю. Поскольку он находился тогда в Лондоне, я оставила ему записку, чтобы он обязательно зашел ко мне по возвращении. После своего появления, он сразу же навестил меня. Посмотрев на снимок, он долго молчал. Я даже стала опасаться, что он скажет нечто нелицеприятное для меня. Поэтому произнесла:

— Не думаете ли вы, что подобные рампы предназначены для запуска маленьких самолетиков?

И он ответил:

— Я знаю о их существовании.

Более того, он выразил уверенность в их предназначении, так как знал о строительных работах во Франции. Наш разговор происходил 1 декабря 1943 года.

За несколько дней до этого, 28 ноября, на разведку ушел самолет, пилотируемый отличным молодым летчиком Джоном Мерифилдом. Он имел задание сделать аэрофотосъемку Берлина. Поскольку погода стояла неблагоприятная и Берлин был затянут облаками, он полетел на Балтику к альтернативному объекту — аэродрому Пенемюнде. Когда же снимки, сделанные Мерифилдом, попали ко мне, на них были видны обнаруженные мною рампы, причем на одной из них находился маленький самолет. Снимок, правда, был в целом не очень ясным, но ведь и рампы и самолетик я видела на других фотоснимках еще до того. Представьте себе мое волнение, поскольку это было явным доказательством моего предположения. Следовательно, позиции вдоль пролива на французской стороне были предназначены для запуска летающих бомб.

Вскоре были определены тактико-технические характеристики этих бомб. Эксперты вычислили их размеры, количество взрывчатого вещества, радиус действия и тому подобное. Так что можно было принимать соответствующие меры для защиты от них.»

Иронией судьбы явилось то, что оптический прибор — лупа, с помощью которой Бебингтон-Смит сумела определить на аэрофотоснимках пусковую рампу и самолетик — летающую бомбу, являлась продукцией немецкого завода «Ляйц» в Beцларе.

Кроме ежедневного ведения воздушной разведки с фотографированием различных участков французского побережья, английский генеральный штаб создал специальный комитет, получивший название «Кроссбоу» (арбалет), который концентрировал свои усилия на ведение борьбы с новыми видами немецкого секретного оружия. Сам Черчилль возглавил этот комитет. Так вот этим комитетом было принято решение о начале бомбардировок всех обнаруженных во Франции «лыжных площадок».

Воздушная разведка доносила, что некоторые из этих позиций прикрыты зенитной артиллерией, другие искусно замаскированы. Было сделано предположение, что часть из них являются просто макетами, другие же, на которых после авианалетов восстановительные работы вроде бы и не велись, оказывались после тщательной проверки отремонтированными. К марту 1944 года на другой стороне пролива, то есть в Великобритании, все было готово к отражению гитлеровских ударов с применением этого секретного оружия. Было значительно увеличено число зенитных батарей, а район Большого Лондона оцеплен более 2000 воздушных аэростатов заграждения. 2 мая 1944 года было, однако, установлено, что немцы более не пытаются строить новые пусковые установки для своих ракет после постоянных налетов английской авиации по действующим площадкам.

Черчилль, обескураженный этим известием, приказал провести новую аэрофотосъемку всей Северной Франции — уже в четвертый раз. В результате принятых мер удалось вскрыть, что немцы отказались от использования массивных и тяжелых конструкций, большинство из которых были разрушены неоднократными ударами английской и американской авиации, разработав в строгом секрете новые, небольшие, мобильные пусковые установки, которые легко к тому же маскируются и с большим трудом обнаруживаются с воздуха.

13 июня 1944 года в пятом часу утра постовой станции воздушного наблюдения и оповещения в графстве Кент услышал «шелестящий звук» и увидел «крохотный самолет», пролетевший вглубь страны, из выхлопной трубы которого вырывалось оранжевое пламя. Сбить этот странный объект ни зенитная артиллерия, ни истребители-перехватчики не успевали. И он продолжил свой полет, «скрежеща как старенький «Форд», поднимающийся в гору», а затем упал, взорвавшись, в небольшом городке Сванскомбе, не долетев 32 километров до цели — Тауэрского моста.

В течение первых 10 дней обстрела Лондон достигли 370 ракет Фау-1. После этого противовоздушная оборона города была реорганизована: истребители должны были теперь перехватывать ракеты еще над проливом. Вся зенитная артиллерия была передислоцирована непосредственно на побережье. На подступах к Лондону установлено плотное заграждение из аэростатов. Между зенитными батареями на побережье и аэростатным поясом оперировали истребители-перехватчики. Принятые меры оказались весьма успешными, в результате чего из 97 ракет, запускавшихся тогда в день по Лондону, город достигали максимум 3–4 Фау-1.

Тысячи лондонцев остались живы, зная техническую особенность летающих бомб — громкое тарахтение их двигателей, после выключения которых ракеты начинали падать вертикально вниз. Этих секунд вполне хватало, чтобы добежать до укрытия.

К тому же немцам не хватало одной очень важной детали: они не знали результатов обстрела Лондона ракетами Фау-1. Чтобы иметь хоть какое-то представление о точности ведения огня, они воспользовались данными, опубликованными в первые дни обстрела города английской прессой — о числе погибших. Вскоре они, однако, были лишены и этой возможности: точные данные о потерях более не публиковались.

Последним информационным источником были агенты абвера, действовавшие в Англии, которым немцами было дано указание следить за результатами ударов ракет. В Германии, конечно же, не знали, что большинство из них к тому времени было перевербовано. Находясь под контролем британской секретной службы МИ-5,[36] они докладывали о попадании, якобы, по центру города тех ракет, которые взрывались на окраинах или вообще не долетали до города, указывая точное время их падения и в большинстве случаев «перелет», тем самым сокращая траекторию их полета и без того укороченную.

Уже через несколько дней немцы ввели корректировку, сократив полетное время, в результате чего более 80 процентов запускавшихся ими ракет падали южнее Темзы.

После мощного воздушного налета британской авиации на ракетно-испытательный центр Пенемюнде на Балтийском море в августе 1943 года немцы перенесли продолжение работ над «Агрегатом-4» — ракетой, более известной как Фау-2, вглубь Польши. Тем самым они надеялись сделать недосягаемым для противника свое «чудо-оружие».

При этом они недооценили решительность и настойчивость разведывательной службы польского движения Сопротивления. Когда 5 ноября 1943 года в Близне в небо взлетела первая ракета, это послужило сигналом для начала дуэли между польскими сопротивленцами и немцами. Окончилась же она посадкой в Лондоне английского транспортного самолета с деталями Фау-2 на борту — задолго до того, как немцам удалось начать обстрел города этими ракетами.

19 сентября 1939 года Адольф Гитлер совершил свой триумфальный въезд в город, послуживший для него поводом к развязыванию самой большой войны всех времен. Второй мировой войне исполнилось уже 19 дней. Здесь, в Данциге (Гданьске), в апогее своей власти, Гитлер заявил в выступлении, передававшемся по радио, обращаясь к противнику, что мир скоро столкнется впервые с оружием, «еще неизвестным, ударам которого сами мы, однако, подвергнуться не сможем.»

Чего Гитлер не знал, так это того, что своими словами он вызвал союзников на борьбу с этим мистическим оружием, борьба, продолжавшуюся до последнего дня войны и стоившую им более 2900 погибших летчиков, сотен сбитых бомбардировщиков и около 530 миллионов долларов, что явилось, по сути дела, уж и не столь высокой ценой.

Как он и полагал, речь его слушали не только миллионы немцев. Би-Би-Си в Лондоне записала речь Гитлера и передала для срочного перевода для правительства.

Премьер-министр Невилл Чемберлен[37] дал тут же указание британской секретной службе выяснить, о каком немецком оружии шла речь.

Профессор Реджинальд Виктор Джонс, ставший к тому времени всего как две недели начальником научного отдела контрразведки министерства авиации, совершенно нового отдела, дает ответ на поставленный вопрос:

«В начале сентября 1939 года я получил распоряжение возглавить вновь созданный отдел научной разведки. Мы слишком мало знали о происходившем в Германии и, в частности, о развитии ее науки и техники. Я должен был попытаться разобраться во всем этом.

Первой моей задачей было получить на хранение и для ознакомления пакет, присланный в Лондон нашим посольством из Осло. История этого пакета заключалась в том, что за несколько дней до того, как он был брошен в почтовый ящик посольства, там же была обнаружена записка, в которой было сказано что, если мы интересуемся научно-техническим развитием у немцев, то нам следует в ближайшую же передачу Би-Би-Си на Германию внести небольшое изменение в ее начало, сказав вместо обычных слов что-нибудь вроде: «Алло, говорит Лондон.» Тем самым мы дадим автору письма знать, что мы заинтересованы в его информации, и он попытается нам ее доставить.

Мы изменили, как было сказано, начало вещания и буквально на следующий день в почтовом ящике норвежского посольства оказался этот пакет. Наш военно-морской атташе переправил его сразу же в Лондон. А еще через день в мой кабинет вошел офицер и положил мне на письменный стол пакет, сказав: «Это для вас.» Я задал сам себе вопрос, а не является ли пакет ловушкой и не взорвется ли при вскрытии. Затем с соблюдением всех предосторожностей распечатал пакет. Никакого взрыва не произошло, хотя в нем лежал самый настоящий взрыватель, входивший, как мы теперь знаем, в качестве составного элемента в так называемый бесконтактный взрыватель для зенитных снарядов, предназначенный для их подрыва при приближении к цели на определенное расстояние.

Кроме взрывателя, в пакете была и различная информация. В частности, сообщалось, что немцы разработали два новых вида радаров, с помощью которых им удалось сбить большое число наших самолетов при налетах на Киль и Вильгельмсхафен.

Далее говорилось, что немцами сконструированы магнитные торпеды, а также о том, что в Пенемюнде сооружен объект большой важности. Подробности его предназначения не приводились. Однако в другой записке упоминалось, что там ведется разработка ракет с большой дальностью действия, имеющих диаметр 80 сантиметров. Вместе с тем, говорилось о нахождении нового метода измерения воздушных расстояний и создании прибора, который позволяет летчику бомбардировщика определять точные расстояния до целей. Приборы эти могут быть использованы и наземными службами. Эта информация, несомненно, представляла большую ценность.

Таким образом, мы узнали о существовании Пенемюнде и проводившихся там опытах с большими ракетами.

Информация эта однако проделала необычным путь. Она была слишком хороша, охватывая такие области, как радар, ракеты и «Юнкерсы-88», использовавшиеся как пикирующие бомбардировщики, о чем мы тогда не знали. В морском министерстве, министерстве авиации и в военном бюро она была встречена весьма скептически. А в морском министерстве пришли к выводу, что один человек, даже находящийся в самой Германии, не может знать столь многого. Сообщения были признаны дезинформацией, которую немецкая секретная служба подсунула нам для введения в заблуждение и отвлечения от того, что действительно происходило в Германии. Я так не думал и сохранил копию своего донесения. Думаю, что само донесение было уничтожено.»

В результате соответствующие ведомства в Лондоне посчитали приведенную научную информацию с множеством выкладок, чертежами и схемами, напоминавшими романы Жюля Верна, самым настоящим блефом и трюком немецкой пропаганды, и сдали все в архив.

Только профессор Джонс и зять Черчилля — Дункан Сандис, бывший в то время парламентским секретарем британского министерства обеспечения и снабжения обращались в ходе войны к материалам из Осло. До определенного времени британской секретной службе не представлялась возможность проверки отдельных данных. Поскольку к тому же три рода войск не имели единой технической службы, до конца 1942 года британская разведка ничего не знала о секретном немецком оружии.

Еще в 1936 году в Германии были начаты работы по созданию опытно-исследовательского центра в Пенемюнде на острове Узедом, где планировалось осуществление разработок реактивных двигателей для самолетов и проведение испытаний ракет с большой дальностью действий.

Баллистический отдел управления вооружений сухопутных войск Германии еще в начале тридцатых годов приступил к разработке ракетных двигателей. В конце 1932 года на испытательном полигоне в Куммередорфе, южнее Берлина, были проведены первые эксперименты с так называемой ракетной печью, а в 1936 году заложены основы «Агрегата-4» — ракеты, получившей позднее название Фау-2.

С началом войны работы эти были, однако, приостановлены, так как съедали большую часть бюджета военно-воздушных сил. К тому же, Гитлер в результате молниеносных побед — «блицкрига» пришел к убеждению, что для окончательной победы ракеты и не понадобятся.

Только 20 августа 1941 года Гитлер потребовал продолжения работ над «Агрегатом-4» как носителем мощных боезарядов, поскольку с началом бомбардировок англичанами крупнейших немецких городов и первыми поставками американцами оружия Советскому Союзу появились призраки изменения характера войны.

Были продолжены работы по расширению Пенемюнде. «Организация Тодт», частные строительные фирмы и целая армия согнанных на принудительные работы поляков, а также русских военнопленных ускоренными темпами сооружали заводские цеха, ангары, административные и жилые помещения, лаборатории и испытательные стенды.

3 октября 1942 года был произведен успешный запуск «Агрегата- 4». Ракета весила около 12 тонн, имела длину 12 метров и диаметр 1,5 метра, несла боезаряд весом в 1 тонну и обладала дальностью полета 340 километров. Вскоре после этого появились первые слухи о немецких ракетах, но они представлялись невероятными и надуманными. Только в конце 1942 года в Лондон поступили три сообщения некоего датского химика, речь в которых шла о Пенемюнде как центре испытаний нового немецкого оружия. Донесения, поступавшие от разведывательной службы польского движения Сопротивления, подтверждали эти данные.

Приводим еще один отрывок из воспоминаний профессора Джонса:

«В течение 1940, 1941 и в особенности 1942 годов мы были заняты в основном вопросами обороны Англии от налетов немецкой авиации, а также нашими ответными мерами. Тем не менее в декабре 1942 года наше внимание вновь привлекли материалы, полученные нами в свое время из Осло, в особенности те, что касались Пенемюнде и возможностей создания ракет дальнего действия. От датского инженера-химика, которого я лично никогда не видел, поступило сообщение, что он в Берлине подслушал разговор двух немецких инженеров, которые говорили о новом оружии, испытание которого было проведено на Балтике в районе до 200 километров. Сообщение было интересным, но если любая информация ничем не подтверждается, трудно говорить об ее ценности. Однако мы были встревожены. В первые месяцы 1942 года мы получили три или даже четыре сообщения, в которых говорилось примерно о том же. Стало быть, на балтийском побережье действительно что-то происходило, и вновь было упомянуто Пенемюнде.

Вспоминаю, как однажды мой заместитель, профессор Чарльз Франк, читавший как раз донесения о подслушанных разговорах между военнопленными, сказал, обращаясь ко мне:

— По всей видимости, нам следует обратить более серьезное внимание на пресловутые ракеты. Почитайте-ка вот это!

И передал мне запись разговора генерала Вильгельма фон Тома, взятого в плен под Эль Аламейном, с генералом Людвигом Грювелем. Они были помещены в комнату, снабженную подслушивающим устройством. Насколько мне помнится, Тома сказал Грювелю:

— Видимо, в наших ракетах выявились какие-то недостатки. Я видел их полтора года тому назад вместе с генерал-фельдмаршалом Браухичем.[38] Сопровождавший нас майор сказал, что они могут быть введены в действие уже через год. Мы же сейчас находимся где-то неподалеку от Лондона, но ничего подобного не слышали.

Разговор этот прояснил сложившуюся ситуацию, так как Тома обладал техническими знаниями, будучи генералом-танкистом. То, что он относился к вопросу о ракетах столь серьезно, стало для нас сигналом о необходимости что-то делать.

И если мы до тех пор уделяли Пенемюнде очень мало внимания, то теперь стали использовать различные источники и предпринимать меры по концентрации внимания на этом центре, чтобы выяснить, действительно ли там имелись ракеты с большим радиусом действия.»

В марте 1943 года управление по расшифровке аэрофотоснимков в Медменхэме получило указание обращать внимание на короткие железнодорожные ветки и рампы, так как из сообщений о разработке немецких ракет следовало, что с пусковых установок на французском побережье они смогут обстреливать всю Англию.

Эти не совсем конкретные рекомендации отражали существовавшее в то время в Великобритании мнение, что немцы сознательно снабжают агентов союзников информацией о ведущихся испытаниях ракет, чтобы отвлечь английские бомбардировщики в пустынные места на Балтийском море, дабы они не появлялись над индустриальными центрами рейха, а также для сеяния паники среди английского населения.

Что же касается разведки нелегальной повстанческой польской армии, имевшей с конца 1941 года своих агентов в Пенемюнде среди польских подневольных рабочих, то она стала присылать материалы с чертежами и схемами, хотя и сделанными дилетантски, но отражавшими суть вопроса. А в одном из донесений сообщалось, что ракеты при запуске издают громоподобный звук.

20 апреля 1943 года тридцатипятилетний Дункан Сандис получил указание проверить все имеющиеся данные о состоянии разработки немецкой ракеты большого радиуса действия. Дело в том, что как раз его министерство занималось вопросами исследований в области британского ракетостроения. Так вот он дал указание о проведении авиаразведки с фотографированием Пенемюнде.

23 июня 1943 года доказательство было налицо, даже величайшие пессимисты вынуждены были замолчать. По аэрофотоснимкам были изготовлены макеты важнейших сооружений Пенемюнде. Военный совет на своем чрезвычайном заседании принял решение о нанесении по Пенемюнде массированного авиаудара, и командование бомбардировочной авиации начало к нему подготовку. Чтобы не вводить американских союзников в курс новых озабоченностей, Черчилль решил, что эта операция должна быть чисто британской.

В ночь с 17 на 18 августа 1943 года 598 тяжелых бомбардировщиков тремя волнами сбросили свой смертоносный груз на Пенемюнде. Всего за 10 минут на его сооружения было обрушено более 2000 тонн взрывчатых веществ.

Перед этим не менее 203 немецких истребителей-перехватчиков были отвлечены из района Пенемюнде и ближайших мест на прикрытие Берлина в результате обманного маневра подразделения самолетов «Москито».

Целью операции было не только разрушение всех технических сооружений центра, но и уничтожение ученых, инженеров и техников, занятых на работах в Пенемюнде.

За несколько недель до проведения операции, 7 июля, Гитлер объявил программу ракеты А-4 (Агрегат-4) первостепенной в ряду других программ вооружений. После массированного налета английской авиации, который немцы объяснили предательством, в Пенемюнде были направлены крупные подразделения гестапо и СС для выявления предателей.

Гнев фюрера был излит и на авиацию. В результате телефонного разговора с Герингом[39]2. Отец — друг Бисмарка, генерал-губернатор Юго-Западной Африки. С детства отличался агрессивностью и непокладистостью, тщеславием и неразборчивостью в средствах. Участник I-ой мировой войны — капитан, командир авиаэскадрильи. В НСДАП с 1922 г. Являлся создателем и руководителем первых штурмовых отрядов. Участвовал в «пивном путче». Раненым бежал в Австрию. В Мюнхен возвратился по амнистии в 1927 г. В 1928 г. — депутат рейхстага, а с 1933 г. его председатель. Был назначен министром внутренних дел Пруссии и рейхсминистром авиации. Являлся создателем гестапо и инициатором появления первое концлагеря под Ораниенбургом. С 1933 г. — главком ВВС. Активный участник «ночи длинных ножей» и организатор отстранения Бломберга и Фрича. С 1939 г. — председатель имперского совета обороны. В 1940 г. — рейхсмаршал (был самым награжденным сановником третьего рейха). В конце войны пытался вести переговоры с американцами о заключении сепаратного мира, в октябре 1946 г. отравился, избежав повешения в Нюрнберге по решению Международного военного трибунала.} генерал Ханс Йешоннек, начальник штаба частей люфтваффе, выделенных для прикрытия Пенемюнде, покончил жизнь самоубийством.

После авианалета на Пенемюнде немцы решили прибегнуть к широкомасштабному обманному маневру, чтобы противник поверил, будто бы в результате этого удара дальнейшая разработка секретного оружия и его производство прекращены. Воронки от бомб не выравнивались, заводские цеха не восстанавливались, что подтверждала аэрофотосъемка.

Тщательное обследование показало, что авианалет был не столь эффективен как сначала казалось. В 1943 году дезинформация в Германии стала обычным делом. Учитывая возможность новых авианалетов союзников на Пенемюнде, немцы решили продолжать там дальнейшую разработку нового оружия, перенеся ее производство под землю. Ускоренными темпами и в нечеловеческих условиях тысячи заключенных концлагерей осуществляли строительство подземных штолен в Гарце, неподалеку от Нордхаузена. Заводы, возводимые в Средней Германии, получили впоследствии наименование «Дора». Они представляли собой многокилометровый лабиринт гигантских пещер и туннелей, унесших жизни не одной тысячи заключенных. Уже 1 сентября 1943 года здесь было начато серийное производство ракет Фау-2.

Опытные пуски ракет в Пенемюнде более не производились, там велись теоретические исследования и отрабатывались взрыватели.

На заводах «Дора» к изготовлению и монтажу отдельных частей Фау-2 привлекалась целая армия заключенных. Работа эта осуществлялась под строгим контролем CC, питание составлял полуголодный рацион, и все же при изготовлении важнейших узлов и деталей рабочие с риском для жизни проводили акты саботажа. Как было выяснено впоследствии, до одной трети всей продукции Фау-2 оказались в результате этого небоеспособными: ракеты не долетали до цели, взрывались при запуске на пусковой установке, отклонялись от траектории полета, взрывались в воздухе.

Летом 1943 года в Северной Франции близ деревушки Винзерне появился гигантский железобетонный бункер — будущая база для запуска ракет А-4. Здесь ракеты должны были собираться, заправляться топливом и готовиться к запуску.

Самые тяжелые работы и тут производились с привлечением подневольных рабочих, военнопленных и заключенных концлагерей, которые находили пути и возможности не только оповещения союзников через французское движение Сопротивления о замыслах немцев, но и срывать выполнение работ.

Таких бункеров строилось несколько, и на их сооружение уходили десятки миллионов кубометров цемента, что соответствовало двухгодовой потребности такого города как Кльн. Стальной купол гигантского бункера весил до 1000 тонн.

Налеты тяжелых американских четырехмоторных самолетов почти ничего не давали. Предпринимались даже попытки использования отдельных самолетов, начиненных взрывчаткой, в качестве управляемых воздушных торпед, для чего их экипажи прыгали с парашютами над проливом и затем подбирались быстроходными катерами.

На одном из бомбардировщиков, взорвавшемся еще над Англией, погиб лейтенант Джозеф Кеннеди, брат будущего президента Соединенных Штатов.

Разрушение бункера под Винзерне было достигнуто только после применения 10-тонной бомбы, разработанной профессором Барнесом Уоллисом, названной им самим бомбой, «вызывающей землетрясение». Ее удара не выдержали даже метровые железобетонные стены гигантского бункера.

Дальнейшие работы и опыты с «чудо оружием» — Фау-2 Гитлер поручил СС. Гиммлер[40] тут же выделил для этих целей полигон «Хайделагер», находившийся в Южной Польше неподалеку от деревушки Близна. Полигон, расположенный среди лесов, в 50 километрах от Тернува, был в то время недосягаем для разведывательных самолетов союзников и, следовательно, вне их контроля.

В сентябре 1943 года полигон стал расширяться. К работам были привлечены узники концлагерей и русские военнопленные, польские же рабочие отпущены.

Уже через несколько недель от железнодорожной линии Краков-Львов было сделано ответвление на Близну. Туда же сооружена дорога. На полигоне как из земли выросли ангары, мастерские, жилые дома, появилась и взлетно-посадочная полоса для самолетов. Территория, относившаяся к деревушке Близна, была обнесена проволочным забором из колючей проволоки и заграждениями с электрическим током. Охрана осуществлялась эсэсовскими патрулями и сторожевыми собаками. Численность охранников была доведена до 650 человек.

Еще до начала строительства железнодорожной ветки поляки направили в Лондон очередное донесение. Любопытство у них вызвало то обстоятельство, что немцы на пустых выгонах деревни стали устанавливать деревянных коров, в самой деревне у пустых домов рассаживать куклы, укладывать во дворах и на улицах гипсовых собак, а на веревках развешивать якобы выстиранное белье — в то время, как в лесу вырубались просеки, на которых возводились дома, тут же тщательно маскировавшиеся. В округе появились тяжелые зенитные орудия и прожектора, а также пулеметные вышки.

В ноябре 1943 года на обустроенном аэродроме началось большое оживление, по железнодорожной ветке днем и ночью приходили таинственные составы, появились новые подразделения вермахта и военно-воздушных сил, а также гражданские лица. В мертвую деревню, получившую название «Артиллерийский полигон Близна», перестали пропускать даже эсэсовцев.

Донесения о происходившем с фотографиями некоторых транспортных составов шли в Варшаву, где сложилось мнение, что речь в данном случае шла об эвакуации одного из авиационных заводов. Но вот в конце 1943 года в варшавском пригороде Прага на площади Рондо Вашингтона произошла автоавария. Трое пассажиров были доставлены в ближайшую больницу с тяжелыми травмами, где их стали навещать весьма высокопоставленные лица.

Через несколько часов все трое скончались. Чрезвычайно большой интерес к этим гражданским лицам и искренние соболезнования в связи с их смертью вызвали у медицинского персонала больницы пристальное внимание.

Польская разведка установила, что все трое были специалистами из Близны, потеря которых считалась «невосполнимой». Тогда расследование вопроса было поручено инженеру Антони Косияну, бывшему еще до войны известным польским авиаконструктором. И тот направил в Близну своего человека.

Разведчик поселился у лесника, хозяйство которого граничило с полигоном. И лесник рассказал ему о странных событиях, имевших место там с наступлением осени. Каждое утро над лесом кружит самолет, исчезающий затем вдали. После этого раздается громыхание и над лесом медленно поднимается большой снаряд, который через некоторое время взрывается в воздухе или куда-то улетает.

Спустя несколько дней разведчику удается сделать целый ряд снимков такого снаряда, медленно поднимавшегося над лесом и исчезавшего в северо-восточном направлении. Свой доклад с фотоснимками он немедленно посылает в Варшаву.

После этого он укрывается в здании вокзала на станции Кохановка, откуда шло ответвление на Близну, и довольно скоро видит железнодорожный состав из длинных платформ, на которых прикрытые брезентом лежали устройства, напоминавшие по своим очертаниям фюзеляжи самолетов. На некоторых платформах, находились емкости, вентили которых были покрыты изморозью, хотя наружная температура была плюсовой.

На всех платформах станцией отправления значился Бреславль (Вроцлав). По запросу, оттуда было сообщено, что составы там только формируются, прибывая откуда-то из Тюрингии.

В конце января 1944 года Косияну поступает сообщение из района Люблина. Близ городка Рейовица как гром среди ясного неба в полдень упал немецкий самолет. Как предполагалось, машина была нагружена большим количеством взрывчатого вещества, так как от нее не осталось ни клочка и никаких следов от экипажа. Поведение немцев было несколько странным, ибо они сразу же примчались на место падения самолета, сфотографировали и измерили это место, а потом собрали даже малейшие кусочки от самолета. И что самое любопытное во всей этой истории: немецкий офицер довольно высокого ранга извинился перед польским владельцем участка земли и предложил тому компенсацию ущерба.

Подобное поведение немцев в Польше — явление необычное, поэтому Косиян соотносит взрыв самолета под Рейовицам со стартом снаряда с полигона Хайделагер. Но это предположение долгое время не подтверждалось. И вот в начале апреля 1944 года к нему поступило новое сообщение. Оно пришло из Сарнаки района Седльце, небольшого населенного пункта в 150 километрах восточнее Варшавы, от Мариона Корчика, брат которого Тадеуш, работавший инженером на пивоваренном заводе в Сарнаки, наблюдал в последнее время за интересными событиями.

В служебную квартиру пивоваренного завода вселился немецкий офицер, прибывший в Сарнаки во главе подразделения из 40 солдат. Эти солдаты были размещены в местной школе, самом крупном строении городка. Из окна своего завода инженер мог хорошо видеть школьный двор. Ежедневно в одно и то же время до полудни из автомашины с радиостанцией, стоявшей во дворе, дважды раздавались громкие слова: «Краков, Краков, говорит Сарнаки». Сразу же по прибытии, немцы установили на местном еврейском кладбище наблюдательный пункт. Но однажды утром через несколько минут после передачи обычного сигнала: «Краков, Краков, говорит Сарнаки» городок вздрогнул от сильного взрыва — как будто в воздухе взорвался самолет.

Инженер Корчик, сразу же побежавший в направлении взрыва, увидел в сотне метров за последними домами куски алюминиевого листа, клочья стекловолокна, машинные части, кусочки бакелита и различные радиодетали. Он успел сунуть себе в карман некоторые из этих деталей, как к этому месту примчалась грузовая автомашина с немцами, которые принялись собирать разбросанные остатки самолета вплоть до мельчайших кусочков и провода.

Изо дня в день тихие деревушки вокруг Сарнаки иногда до четырех раз в день стали содрогаться от мощных взрывов — снаряды падали внезапно, полет их был неслышным вплоть до взрыва, где попало, неся смерть и разрушения.

Простые крестьяне не испугались и вступили в борьбу, навязанную им немцами. Они не покинули свои жилища, и стали собирать детали и кусочки взрывавшихся снарядов для передачи в Варшаву.

На основе почти ежедневных сообщений, в Варшаве определили район обстрела довольно точно: квадрат со сторонами в 60 километров вокруг Сарнаки со многими деревнями и городками, густо населенный, служащий немцам в качестве естественного полигона и позволявший им определять поражающие свойства нового оружия.

После каждого взрыва возникало своеобразное соревнование — кто придет первым к месту взрыва: крестьяне на велосипедах и пешком, хорошо знавшие местность, и немцы, продиравшиеся сквозь лесные заросли, хоть и на машинах.

Это привело к тому, что немцы были вынуждены разбросать над районом Сарнаки листовки, в которых давалось объяснение происходившим взрывам, связанным, якобы, со сбросом дополнительных топливных баков с самолетов. Вместе с тем поляки обязывались сдавать в ближайшие немецкие учреждения части и детали, остававшиеся после взрывов, или же сообщать о месте их нахождения. Сдача найденных частей или сообщение о месте падения вознаграждались литром водки. За неисполнение данного распоряжения полагалось строгое наказание.

Поляки, однако, не обратили на это никакого внимания. А вскоре специалисты подпольной повстанческой армии стали делать то же, что делали и немцы: они фотографировали места падений или взрывов, производили их измерения, а затем приступали к сбору остатков. Зачастую получалось так, что к моменту появления немцев упомянутые места оказывались уже тщательно обработанными, и немцы уезжали восвояси с пустыми руками.

Одновременно с почти ежедневными поступлениями в Варшаву сообщений, а также деталей и частей, остававшихся после взрывов, в начале мая 1944 года связной доставил туда план полигона Близны в масштабе 1: 10000 с детальным изображением всего там имевшегося. Кроме того, поступили и сведения, что в таинственных резервуарах, на сливных устройствах которых образовывалась изморозь, сдержалось ракетное топливо. Стало известным также, что впредь ни одному самолету, в том числе и немецким, не разрешалось пролетать над «Артиллерийским полигоном Близна». Небезынтересным было и сообщение о том, что подразделение, осуществляющее запуски снарядов, ранее дислоцировалось в Кслине, 5 ноября 1943 года было переведено в Близну и является 444 экспериментально-учебной батареей.

Все эти данные передавались по радио в Лондон, где каждая информация воспринималась с большим интересом и запрашивалась возможность представления отдельных деталей исправных ракет.

В конце мая 1944 года крестьянин Ян Лопачук из деревни Климезыце, расположенной на берегу Буга, буквально ворвался в кабинет Мариона Корчика и выпалил, что только что в болото у берега реки, неподалеку от деревни, упала и не взорвалась немецкая ракета.

Носовая часть ее уткнулась в тину, а хвост отломился. Корчик сразу же послал за братом, который вместе с крестьянином поспешил к месту падения ракеты и сфотографировал ее. Потом они ее замаскировали с помощью подошедших крестьян: заднюю, большую часть со стабилизаторами спихнули в воду и прикрыли камышом, носовая же часть была засыпана сеном.

Немцы организовали поиски ракеты, продолжавшиеся 3 дня, но окончившиеся безрезультатно.

Вечером того же дня носовая часть ракеты с приборами управления была надежно спрятана в сарае в деревне Холовчице, тогда как хвостовая часть ракеты была оттащена на более глубокое место Буга.

Затем прибывшие из Варшавы специалисты приступили к демонтажу головной части ракеты, предварительно ее сфотографировав, измерив и срисовав. Разобранные части были засыпанными картофелем на трех грузовиках доставлены в Варшаву, где их исследование было продолжено.

Радиоаппаратурой ракеты занялся профессор инженер Януш Грошковски, бывший специалистом в области радиотехники.

Вот как он вспоминает те дни:

«Вначале я стал разбираться с кварцевыми осцилляторами, чтобы определить частоту радиоаппаратуры. Данные эти могли стать ключевыми для устройства в последующем помех в полете ракет. Нужно сказать, что радиоаппаратура была весьма высокого качества, обладая исключительно высокой точностью всех параметров».

Одновременно другой польский ученый профессор инженер Марцели Стружински, занимался анализом ракетного топлива. Высшая техническая школа Варшавы, в которой он работал, во время войны превратилась в обычный техникум, в подвале которого он устроил свою небольшую лабораторию.

Предоставим ему слово:

«В течение войны я довольно часто получал через курьеров от повстанческой армии различные материалы для анализа. В основном это были взрыватели бомб, отравляющие вещества и тому подобное. На этот раз связная принесла мне небольшой флакончик, закрытый плотно притертой стеклянной пробкой. Она объяснила мне, что в флакончике находится «топливо» немецкой ракеты. Тогда я посмотрел на жидкость повнимательнее. Она была маслянистой, бесцветной и довольно густой. Хотя мне и было сказано, что это — ракетное топливо, анализ я начал с дестиляции. При этом несколько брызг жидкости попали мне на руку. Я тут же почувствовал боль и быстро удалил эти капли. С полным удивлением заметил, что места попадания жидкости на кожу покрылись какой-то белой пленкой. Тогда я понял, что имею дело с химической субстанцией, мне абсолютно неизвестной.

Результат анализа оказался для меня — и не только для меня — сенсационным. Жидкость оказалась супероксидом водорода. Но то был не обычный пергидроль! В обычном потреблении он бывает только 30-процентным. Жидкость же во фляжке была пергидролем, уплотненным до 80 процентов. Это было настоящим научным открытием».

Все результаты исследований были доложены в Лондон. Там сразу же приняли решение направить в Польшу транспортный самолет «Дакоту» с авиабазы Бриндизи в Южной Италии по достижении договоренности с повстанческой армией, чтобы забрать важнейшие детали Фау-2.

Подходящее место для посадки самолета было скоро найдено — луг неподалеку от Тернува, около впадения Дунайца в Вислу, севернее деревни Валь Руда. Инженер Косиян стал готовить несколько баллонов от кислорода для транспортировки деталей ракеты из Варшавы в Валь Руду. Для этого он отпилил им цоколи, гироскоп и радиоаппаратура наведения ракеты были разобраны и аккуратно в них уложены. После этого цоколи опять были приварены, а швы закрашены, так что баллоны эти ничем не отличались от обычных.

Шел июль 1944 года. Территория между Варшавой и удаленным от нее на 100 километров местом посадки английского самолета была заполонена отступавшими немецкими войсками. Несмотря на многочисленные проверки, «баллоны с кислородом» были все же доставлены в нужное место.

Для приема самолета был избран луг в лесу — узкая полоска земли длиною около 3 километров и шириною несколько сот метров. До войны здесь располагался полевой аэродром польской авиации, использовавшийся только в сухие периоды года из-за мягкости тамошней почвы.

К 15 июля грунт там стал достаточно сухим. В Бриндизи были сообщены координаты места и сигналы приема самолета. Однако как раз в это время в близлежащие деревушки вошли новые немецкие подразделения. До ближайшей деревни было не более одного километра. Как оказалось, там расположилось подразделение аэродромного обслуживания — по всей видимости, немцы намеревались воспользоваться лугом как полевым аэродромом.

В один из следующих дней на лугу сел первый немецкий бомбардировщик. Самолет однако перекувырнулся и разбился, налетев на деревья на краю полосы. В дальнейшем на лугу ежедневно садились два немецких самолета «Шторьха».

Вечером 26 июля из Бриндизи была получена радиограмма, что «Дакота» вышла на старт и около полуночи должна быть на лугу под Валь Рудой. Под вечер там сели, как обычно, два самолета «Физелер-Шторьх» и в большом количестве появились немецкие легковые автомашины. Партизаны подготовились в случае необходимости дать бой, но перед самым наступлением темноты оба самолета взлетели, исчезли и легковые автомашины.

Точно в 24.00 английский самолет приземлился на отмеченным керосиновыми лампами луг.

Марек Целт, входивший в свое время в состав польского отдела управления специальных операций, а затем выполнявший обязанности курьера между Варшавой и Лондоном, был в числе группой людей, которые тогда должны были вылететь из Польши в качестве пассажиров «Дакоты».

Вот что он рассказывает о событиях той ночи:

«Взлет «Дакоты» проходил драматично… Была ночь с 25 на 26 июля 1944 года, и мы все находились на лугу в разветвлении Вислы и Дунайца, неподалеку от Тернува.

Было очень тихо, так что вдали был слышен грохот артиллерии. Фронт отстоял всего в каких-то 100 километрах. Но вот послышался звук самолетных двигателей и над нами мелькнула большая тень. «Дакота» сделала круг, а затем, включив свои мощные рефлекторы, пошла на посадку.

Машина сразу же после приземления была загружена, мы быстро заняли в ней свои места и моторы вновь взревели. Но самолет даже не пошевелился. Видимо, что-то произошло, так как летчик выключил двигатели, выпрыгнул из кабины и потребовал, чтобы мы покинули самолет вместе с вещами.

Выйдя из самолета, я увидел, как наши товарищи стали проверять колеса машины и спросили летчика, не заблокированы ли тормоза. После этого мы все сели опять в самолет, и была предпринята новая попытка взлета, но опять безрезультатно. Двигатели заработали, но машина не тронулась. Все были в растерянности. Мы опять вышли из самолета с вещами. Оказалось, что колеса машины увязли в грунте. Положение было просто ужасным. Луг был ярко освещен самолетными прожекторами, а грохот двигателей, усиленный лесным эхом, разносился далеко вокруг. Каждую минуту могли показаться немцы, находившиеся неподалеку от луга. Мы стали поспешно подкладывать под колеса ветви деревьев. Затем все пассажиры попрыгали в самолет, и была предпринята еще одна попытка взлететь. Двигатели взревели сильнее прежнего, хвост самолета поднялся, но машина опять не сдвинулась с места.

Все повторилось снова: пассажиры вылезли из самолета. Летчик выключил не только двигатели, но и освещение. Колеса тяжелой машины еще больше увязли в грунте. Экипаж стал готовиться в случае необходимости поджечь самолет. Мы были в отчаянии. Ведь было затрачено столько сил, чтобы все организовать, ожидая самолет в течение двух недель и пережив немало волнений. Оказывается, все это было напрасно? Со мной был целый мешок важнейшей документации, которую я намеревался поскорее доставить в Лондон. У моих товарищей дело, по всей видимости, обстояло нисколько не лучше.

Партизаны, однако, сдаваться не собирались. Некоторые стали руками освобождать колеса самолета от земли, другие тащили доски от телег и целые секции заборов. Освободив колеса, они подсунули под них принесенное. Мы вновь сели на свои места. Моторы взревели и на этот раз самолет тронулся, его бег становился все быстрее, и вот он оторвался от земли».

Через два дня самолет приземлился в Лондоне. Ракетные детали и части были тщательно исследованы, но что касалось системы управления и ударной мощи ракеты, специалисты к единому мнению не пришли. Было однако ясно, что радиопомехами, как это вначале предполагалось, сбить ракету с курса нельзя, так как ее наведение осуществлялось с помощью гироскопа, находившегося в носовой части. А поскольку она развивала сверхзвуковую скорость, сбить ее в полете представлялось весьма трудным делом.

5 сентября 1944 года в седьмом часу вечера в лондонском пригороде Чизуик прогремел мощный взрыв. Были разрушены двадцать домов, убито и ранено много людей. Быстро распространился слух, что виною взрыва оказался газопровод.

И только 10 ноября 1944 года, то есть через 8 недель после начала обстрела Лондона ракетами Фау-2, Черчилль на заседании парламента заявил, что мощные взрывы последних недель, разрушавшие каждый раз десятки зданий, не являлись результатом утечки газа.

17 января 1945 года подразделения Красной армии вступили в руины Варшавы. В течение трех месяцев разрушенный город был безлюдным. Из 1,2 миллионов жителей не осталось никого, кто бы мог приветствовать освободителей. Около двух месяцев город являлся ареной самой длительной и ожесточенной борьбы, которая велась в ходе Второй мировой войны какой-либо другой подпольной армией.

4 октября 1959 года перед подписанием польскими генералами акта о капитуляции, в момент проведения немцами парадов по случаю победы, представители польских политических партий собрались в подвальном помещении варшавской сберегательной кассы, чтобы обсудить вопросы организации движения Сопротивления и определить основные линии его деятельности.

Уже в октябре 1939 года в Париже было образовано польское эмиграционное правительство во главе с генералом Владиславом Сикорским, в подчинение которого вошла вновь созданная подпольная организация. По рекомендации генерала Сикорского в феврале 1942 года она получила наименование Армии крайовой.

Ни в одной другой оккупированной стране немцы не встретили такого организованного сопротивления, как в Польше, хотя и проводили самые жесткие карательные меры. Характерно в связи с этим высказывание назначенного Гитлером генерал-губернатором Польши Ханса Франка,[41] сделанное им еще в 1940 году:

«Если бы я вывешивал извещения о каждых семерых ликвидированных поляках, то лесов Польши не хватило бы на изготовление для этого бумаги».

Британское управление специальных операций, созданное для координации действий движения Сопротивления в оккупированной Европе, поддерживало поляков оружием и боеприпасами.

Армия крайова быстро набирала силу, в особенности в лесных районах Восточной Польши. Для поляков стало уже в 1942 году ясно, что необходима организация и подготовка всепольского вооруженного восстания против немецких оккупационных властей. План этот, получивший наименование «Операция «Бурца» (Гроза), претерпевал неоднократные изменения в соответствии со складывающейся ситуацией, исходя в основном из положения, что восстание должно было начаться во всех районах Польши одновременно.

В начале января 1944 года, когда советские войска перешли границу Польши, настало время для осуществления «операции «Гроза».

Подразделения Армии крайовой, поддержавшие Красную армию в первых же боях, были однако разоружены при дальнейшем продвижении советских войск.

24 июля советские войска под командованием маршала Константина Рокоссовского[42] освободили город Люблин. В этих боях участвовала и сформированная в Советском Союзе польская дивизия под командованием генерала Зигмунта Берлинга. В Люблине был образован «комитет национального освобождения», на базе которого было создано коммунистическое правительство Польши в качестве конкурента лондонскому эмиграционному кабинету министров.

Войска маршала Рокоссовского между тем продвигались к Варшаве.

На Восточной среднеевропейской равнине Варшава является крупнейшим городом между Москвой и Берлином. Основная часть города расположена на высоком левом берегу Вислы, а на восточном берегу находится пригород Прага. Река выше и ниже Варшавы имеет ширину от 800 до 900 метров с многочисленными песчаными отмелями, тогда как в пределах города ширина ее составляет 550 метров при глубине до 3 метров.

Стратегическое значение Варшавы исходит из ее положения на основных путях, связывающих Восток с Западом и проходящих через Вислу.

В последние дни июля 1944 года немецкие войска отходили с востока к Варшаве — ничто уже в них не напоминало победителей, вступивших в город 5 лет тому назад.

Важнейшие предприятия и военные учреждения были уже эвакуированы, гражданские немцы поспешно упаковывали свои вещи, даже губернатор Варшавы Людвиг Фишер покинул город.

Однако 26 июля Фишер внезапно возвратился назад и потребовал, чтобы варшавяне вышли на оборонительные работы. Немецкое верховное командование приняло решение оборонять Варшаву.

С июля 1943 года главнокомандующим Армией крайовой стал генерал граф Тадеуш Коморовски, прозванный Бором, бывший офицер австрийской армии и известный наездник. Вместе со своим штабом он находился в Варшаве.

Советские войска еще не вышли к городу, успев, однако, неожиданно для немцев форсировать Вислу и образовать большой плацдарм в 100 километрах южнее Варшавы в районе Магнушево.

В направлении на Варшаву вперед вырвался 3 советский танковый корпус, выйдя к Воломину, в 15 километрах от польской столицы.

Получив информацию о выдвижении советских танков к городу, Бор-Коморовски решил, что его час пробил.

Вот как он вспоминал о том времени:

«В середине июля 1944 года крупные советские силы под командованием маршала Рокоссовского выдвинулись из района Ковеля к среднему течению Вислы. Немецкие армии были разгромлены, и советские войска появились перед Варшавой, форсировав Вислу в трех местах — в районах Пулавы, Деблина и Магнушева.

Немцы терпели поражение за поражением не только на центральном участке фронта, но и на всем тысячекилометровом его протяжении от Балтийского моря и до Карпат. Превосходство советских войск в направлении Варшавы было подавляющим. Здесь у них было более 160 различных частей, которым гитлеровцы могли противопоставить всего 16 сильно потрепанных дивизий. Правда, к концу июля немцам удалось перебросить к Варшаве подкрепления, в том числе находившуюся до тех пор на итальянском фронте танковую дивизию «Герман Геринг» — но это не смогло изменить трагическую судьбу немцев.

Таковым было положение на центральном участке фронта, когда я отдал приказ на начало боевых действий в Варшаве, чтобы освободить столицу собственными силами».

Из-за комендантского часа приказ Бор-Коморовского был доведен до подразделений повстанческой армии (и то не всех) только утром 1 августа — за 10 часов до начала выступления.

Немецкая агентура проинформировала полицию безопасности о готовящейся акции и уже пополудни 1 августа во всех пригородах было введено усиленное патрулирование, а к аэродрому выдвинуты танки. Кроме того, ко всем важнейшим пунктам города были подтянуты войсковые подразделения. У повстанцев не оставалось ни времени, ни возможности на ведение разведки опорных пунктов немцев и подступов к ним, а также и на другую подготовку. К тому же еще неделю назад командование Армии крайовой приняло решение восстания в Варшаве не устраивать.

Скомканная подготовка и возникший хаос привели к тому, что во многих местах города уже в два часа пополудни начались уличные столкновения.

Генерал Бор-Коморовски просил Лондон о направлении в Варшаву польской воздушно-десантной бригады — но Варшава находилась тогда за пределами досягаемости транспортной авиации, к тому же в городе не было необходимых условий для десантирования крупного соединения.

Генерал-лейтенант авиации Райнер Штахель был в конце июля 1944 года назначен военным комендантом Варшавы. Но находившийся в его подчинении гарнизон не обладал необходимыми резервами и подразделениями готовности, способными подавить возможное восстание…

К 17.00 1 августа, когда восстание все же началось, в Варшаве с учетом подразделений полиции и СС, мостовой охраны, курсантов военных школ, зенитчиков и персонала аэродромного обслуживания и связистов находилось всего 13000 немецких военнослужащих.

Но хотя число повстанцев почти в два раза превышало число немцев — их было более 25000 — более или менее вооружена была только одна десятая часть. Остальные оружия не имели и в стычки вступали с железными прутьями, деревянными дубинками и палками, камнями, бутылками с зажигательной смесью, а то и безо всего — с голыми руками.

Некоторые из наиболее слабых немецких опорных пунктов в центре города в первые 48 часов восстания были взяты штурмом.

В частности, был захвачен большой вещевой склад, камуфляжная эсэсовская форма из которого стала даже формой одежды многих повстанцев. Зачастую противников отличали только нарукавные повязки с бело-красными национальными цветами.

Удар по правительственному кварталу на Саксонской площади, где были сосредоточены крупные немецкие подразделения, успеха не имел. Не удалось восставшим взять и здания полиции и гестапо на Шухааллее.

Попытка овладения Кербежским мостом одновременным ударом со стороны руин королевского дворца и из Праги была отбита мостовой охраной.

Не удалось им овладеть и важным мостом Понятовского, поскольку немцы успели подтянуть из Праги артиллерию.

Таким образом все мосты через Вислу оставались в руках немцев, лишив повстанцев в Праге связи с центральной частью города.

В руках восставших оказался центр города, но и здесь они были не в состоянии предпринять наступательные действия, так как вокзалы, мосты и аэродромы оставались в руках немцев, не считая целого ряда сильных опорных пунктов.

Уже через час после начала восстания о происходившем был проинформирован рейхсфюрер СС Гиммлер. Он немедленно отдал распоряжение двинуть в Варшаву полицейские и резервные подразделения из Познани под командованием генерал-лейтенанта Хайнца Райнефарта, эсэсовский полк из Лыка под командованием Оскара Дирлевангера[43] и из Ченстохова — бригаду СС во главе с бригадефюрером СС Мечиславом Каминским.

Начиная с вечера 1 августа, в течение всей ночи и следующего дня Варшава была перекрыта сетью баррикад. Поперек дорог рылись канавы, в баррикады укладывались камни с мостовых, перевернутые автомашины, мусорные ящики и старая мебель.

Утром 2 августа повстанцы заняли электростанцию, что явилось их значительным успехом, так как в их руках находилось снабжение электроэнергией гражданского населения и отдельных предприятий, в которых производилось и ремонтировалось оружие.

В тот же день они овладели высотным зданием на площади Наполеона и главпочтамтом.

Поскольку штаб Армии крайовой забыл или не смог обеспечить отдельные боевые группы средствами связи, в качестве связных были использованы дети, которые превосходно справлялись со своими обязанностями, несмотря на ожесточенный огонь с обеих сторон.

Положение в центре города быстро стабилизировалось. Внутри линии фронта, проходившей по отдельным зданиям и кварталам, работали больницы, перевязочные пункты, кухни, театры, кино, типографии и почта. Небезынтересно, что в те дни были отпечатаны даже специальные почтовые марки. Почти 40 различных газет и журналов продолжали выходить и разносились по адресам, были открыты магазины.

4 августа в западный пригород Вола прибыли направленные Гиммлером подразделения.

Приказ рейхсфюрера СС был однозначным:

«Каждый житель Варшавы подлежит расстрелу. Пленных не брать. Город сравнять с землей!»

Утром 5 августа немцы начали наступление.

Район кладбища в Вола и находящееся за ним гетто поляки защищали мужественно. Там действовало их элитное подразделение «Кедыв», надеявшееся до конца на помощь десантников из Англии.

Жители из занимаемых немцами кварталов Волы стали изгоняться. На улицах скопились тысячи людей. Дома поджигались, а люди без разбора — женщины, мужчины, дети, старики — ставились к стенке и расстреливались из пулеметов. Огонь велся до тех пор, пока никто больше не шевелился. Трупы укладывались в штабеля, обливались бензином и сжигались.

Жестокости, творившиеся немцами 5 августа, понудили поляков к еще более ожесточенному сопротивлению. Борьба велась до последнего патрона.

Повстанцы все более и более ощущали недостаток боеприпасов и продовольствия, тогда как немцы стали применять против варшавян все лучшее и новое оружие, которым только располагали:

— «Голиаф» — управляемую по радио танкетку высотою 67 сантиметров с 90 килограммами взрывчатых веществ, предназначавшуюся для разрушения баррикад и опорных пунктов восставших,

— новейшую модель танка Т-4,

— 45-тонный танк «Пантеру»,

— новейший тяжелый танк «Тигр»,

— истребитель танков «Элефант»,

— новую самоходно-артиллерийскую установку,

— различные типы бронемашин,

— 88-миллиметровое зенитное орудие,

а также тяжелые реактивные снаряды, снаряженные взрывчаткой или горючей смесью, огонь которыми велся прямо из упаковочной тары. Залпа таких снарядов было достаточно, чтобы разрушить самое большое здание.

Немцы удосужились даже направить в Варшаву 670-миллиметровую самоходную мортиру «Карл», снаряды которой весом 2200 килограмм были впервые применены для разрушения укреплений Севастополя.

Самым действенным и наиболее употребимым оружием поляков была бутылка с зажигательной смесью, успешно применявшаяся для борьбы с немецкой бронетанковой техникой. Изготовлялось это оружие весьма просто, а зажигательный состав можно было найти почти в любой аптеке. Наполнялись бутылки бензином или дизельным топливом, в которые добавлялись несколько ложек серной кислоты. На полоске бумаги к бутылке прикреплялся хлористый калий. Когда бутылка разбивалась о броню, жидкость, соединяясь с хлористым калием, самовозгоралась.

Из автомобильных рессор изготовлялись устройства для метания этих бутылок, а садовые опрыскиватели переоборудовались в огнеметы.

Повстанцы изготовляли и ручные гранаты, взрывчатое вещество для которых извлекалось из неразорвавшихся тяжелых немецких снарядов. В качестве корпуса таких гранат использовались банки от чистящих средств, в которые вставлялся взрыватель после наполнения порохом. Оружие это получило название «сиделки».

Пулеметы, автоматы и главным образом противотанковые средства, сбрасывавшиеся западными союзниками с самолетов над Варшавой, оказывали восставшим большую помощь.

Самолеты вылетали из Англии и Южной Италии. Летчиками в них были в основном бывшие жители Варшавы, которые умело сбрасывали контейнеры с оружием, боеприпасами и продовольствием с бреющего полета в городские районы, удерживаемые восставшими. Потери самолетов при этом были весьма велики, так как пилоты поврежденных машин не имели разрешения садиться на аэродромы, занятые советскими войсками.

В середине августа, после почти трехнедельной борьбы, Армия крайова добилась двух самых крупных своих успехов.

Здание варшавской центральной телефонной станции являлось одним из основных опорных пунктов немцев в центре города.

Восьмиэтажное массивное железобетонное здание охранялось 7 офицерами и 157 солдатами, часть которых были представителями украинских вспомогательных подразделений, вооруженных автоматическим оружием и противотанковой пушкой. Из окон этого здания велся постоянный огонь по прилегавшим улицам.

После того, как здание было лишено электро- и водоснабжения и были перерезаны телефонные кабели, 250 повстанцев заняли в ночь с 19 на 20 августа исходные позиции для атаки. По сигналу, используя лестницы и ручные гранаты, они стали штурмовать здание. Бои шли несколько часов, перемещаясь из помещения в помещение.

Наконец, полякам удалось взорвать главный вход, к которому они подтащили насос, с помощью которого стали разбрызгивать бензин в верхние этажи. Здание заполыхало как факел и к 10 часам утра — после двух часов пожара в нем вдруг стало тихо.

Поляки схватили пытавшегося бежать немецкого солдата, который рассказал им, что загнанные огнем на верхний этаж немцы, воспользовавшись шахтой, ухитрились по одному спуститься в подвальное помещение, откуда будут вести оборону. Повстанцы тут же взорвали подвальное окно и забросали подвал гранатами, подключив и огнемет.

Только в 17.00 сопротивление немцев было окончательно сломлено: сдались 125 солдат. Военнослужащие СС, полиции и вспомогательных подразделений были расстреляны, а солдаты вермахта отправлены в плен.

Через несколько дней полицейская комендатура, находившаяся в здании бывшего министерства внутренних дел с прилегающей к нему церковью «К святому кресту», откуда 160 хорошо вооруженных немецких солдат держали под своим контролем близлежащие городские кварталы, была подвергнута нападению повстанцев, отряд которых насчитывал до 300 человек.

Немецкая охрана у въездных ворот была уничтожена противотанковым снарядом. После этого повстанцы ворвались в церковь, где разгорелся жаркий бой. Через несколько минут немцы прекратили сопротивление, однако, часть их скрылась на колокольне. Восставшие тут же забаррикадировали вход в церковь, опасаясь ответного удара немцев из расположенных напротив университетских зданий, находившихся в их руках. От открытого по церкви огня, она вскоре загорелась. Повстанцы, ворвавшиеся в основное здание, после многочасового боя овладели им. Часть оборонявших это здание немцев сумела бежать в университетские здания, другая же попала к полякам в плен. Вместе с тем, поляки захватили тут много оружия и боеприпасов.

Тем временем, в западной стороне центральной части города немцы перешли в наступление, бросив туда 73 пехотную и танковые дивизии «Герман Геринг», «Викинг» и «Мертвая голова», а также подразделения СС и полиции.

При поддержке тяжелых танков и пикирующих бомбардировщиков немецкие части стали занимать улицу за улицей.

Штурмовая бригада СС Каминского пыталась прорваться в сторону Иерусалимской аллеи, но безуспешно.

Южнее, подразделения полка Дирлевангера стремились продвинуться к Саксонской площади, где во дворце Брюль находился военный комендант Варшавы генерал-лейтенант Райнер Штахель.

Приказом Гиммлера от 5 августа главнокомандующим немецкими войсками в Варшаве был назначен обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах-Зелевски.[44] Первым же его шагом был разброс листовок с обращением с ультиматумом к варшавским жителям. Они должны были покинуть город, а тот сравнен с землей.

11 августа началось немецкое наступление на старый город. В ход были введены все боевые средства. С ходу эта попытка не удалась, и 15 августа наступила короткая передышка. Вскоре удар по старой части города был повторен. На этот раз он осуществлялся с трех направлений.

Операцию возглавлял генерал-лейтенант Райнефарт. Вот как он вспоминает о тех событиях:

«Я получил приказ на подавление Варшавского восстания, был определен и срок — 48 часов. С прибытием в Варшаву мне стало ясно, что сие невозможно. Это не было проявлением недовольства в отдельных местах: восстала вся Варшава и все ее население было готово к борьбе. Поэтому следовало избрать другую тактику. Для начала надо было разделить город хотя бы на две части, то есть отвоевать одну или две улицы, ведущие к мостам через Вислу. Вследствие этого руководство восстанием со стороны польского центра было бы затруднено, но главное — восстановлено снабжение частей, продолжавших сражаться на фронте. В связи с этим перед нами встал вопрос, какими же средствами наиболее целесообразно вести боевые действия в городских условиях. То, что мы применяли прежде с большим успехом — я имею в виду танки — уже через небольшой промежуток времени показало на городских улицах свою малую эффективность. Поляки тут же забрасывали танки бутылками с так называемым «коктейлем Молотова», а экипажи горевших танков с большим трудом и не всегда могли из них выбраться. К тому же, на улицах, покрытых грудами развалин домов, танки теряли свою маневренность. Надо было переходить к другому виду боевых действий.

Переход в наступление готовился ударами артиллерии и авиации. Затем вперед выдвигались огнеметчики. Бои шли за каждый дом, даже за каждый этаж, точно не зная, кто находился на том или ином этаже. Вести бои с каждым днем становилось все труднее, так как стороны приспосабливались к манере противника.

Поляки показали себя отличными тактиками. Они, в частности, подпускали к себе довольно близко без большого сопротивления немецкие подразделения, шедшие вдоль домов, а затем в дело вступали снайперы. Как оказывалось, самые большие потери немцы несли именно от снайперского огня поляков. Но постепенно нам удалось решить и эту проблему».

14 дней длилось наступление Райнефарта на старый город. В результате авиационных ударов и артиллерийского обстрела горели целые кварталы. Пожар, конечно, никто не тушил. Подвалы домов были переполнены людьми, так как там нашли приют беженцы из района Вола, бежавшие от массовых экзекуций. После четырех недель боев верховное командование вермахта признало Армию крайову за регулярные части, однако некоторые немецкие подразделения продолжали расправы над населением.

26 августа немецкие войска овладели первыми важными объектами старого города. Руины собора несколько раз переходили из рук в руки, затем немцы пробились к Старой площади.

1 сентября начался концентрированный штурм, ведшийся со всех сторон. С 7 часов утра и до 14 часов пополудни авиация наносила бомбовые удары через каждые 20 минут.

Старый город лежал в руинах. Более 100000 жителей этого городского района испытывали голод и недостаток воды — водопровод был уже давно выведен из строя, и почти все бойцы Армии крайовой ранены.

Полковник Карел Цимски-Вахновски, бывший тогда комендантом старого города Варшавы, вспоминает о том времени:

«1 сентября я получил приказ начать отход к центру города, используя линии подземных коммуникаций, вход в которые находился на площади Красинского. В последние дни обороны старого города повстанцам приходилось сражаться в неимоверно трудных условиях. Все больницы были переполнены, не хватало продовольствия и перевязочных средств. Хотел бы подчеркнуть, что люди сражались геройски до последней минуты. По оценке штаба Армии крайовой следует, что только благодаря упорной обороне старого города Варшавское восстание длилось 63 дня. Я горжусь, что командовал отличными подразделениями повстанческой армии — тем, что мужчины и женщины, старики и дети с таким воодушевлением сражались за свободу своей столицы и страны. И заслугой всех их является то, что старый город держался столь долго».

При вступлении немецких войск в старый город там было обнаружено более 45000 мирных жителей и примерно такое же число убитых.

Положение восставших становилось все более отчаянным. Командование Армии крайовой стало рассматривать варианты дальнейших действий. Генерал Бор-Коморовски уже совсем было собирался пойти на капитуляцию, как вдруг на фронте послышался грохот советских орудий. Он тут же прервал переговоры с немцами и обратился к маршалу Рокоссовскому с просьбой о помощи, главным образом авиацией и артиллерией. Рокоссовский ничего не ответил, однако, начиная с 14 сентября, советские самолеты начали сбрасывать над городом оружие, боеприпасы и продовольствие.

13 сентября немцы взорвали мосты через Вислу, а на следующий день войска Рокоссовского с подчиненными ему польскими подразделениями овладели пригородом Варшавы — Прагой и вышли на восточный берег Вислы. От восставших их отделяли всего 350 метров.

Генерал Зигмунт Берлинг, командовавший польскими подразделениями в составе советских войск, без ведома Рокоссовского отдал приказ форсировать Вислу и оказать помощь восставшим. Они высадились в Повисле — приречном районе Варшавы — крестьянские парни, попавшие в армию из Восточной Польши, до того ни разу не участвовавшие в уличных боях, многие из них впервые увидели столь большой город. Они оказались беспомощными, встретившись с сильным противником, и понесли большие потери. В следующие ночи в поддержку им переправлялись другие подразделения, число которых было, однако, немногочисленным из-за плотного огня немцев по берегу Вислы, где был образован небольшой плацдарм. Через несколько дней переправа подкреплений из Праги была вообще прекращена, а уже переправившиеся вынуждены отойти. Генерал Берлинг за несогласованные действия был со своей должности снят.

К этому времени после шестинедельных переговоров Советский Союз дал разрешение на промежуточную посадку самолетов западных союзников, вылетавших на Варшаву, на одном из своих аэродромов на Украине.

110 «летающих крепостей» сразу же после этого вылетели из Южной Англии и стали прямо в дневное время сбрасывать контейнеры над Варшавой. Так как машины летели на очень большой высоте, прицельное сбрасывание не получилось. К тому же, районы города, удерживавшиеся повстанцами, резко сократились. Так что в руки восставших попало всего 10 процентов сброшенных грузов.

24 сентября немцы стали атаковать городской район Мокотов. Потери поляков были столь высокими, что они вынуждены были оттуда отойти. 30 сентября капитулировали защитники района Цолиборц.

После падения этого района командование Армии крайовой посчитало положение безнадежным и решило начать переговоры с немцами о капитуляции. В одном из поместьев в Озарове, в 20 километрах к западу от Варшавы, располагался штаб генерала войск СС Бах-Зелевского. Там между ним и представителями генерала Бор-Коморовского 1 октября 1944 года начались переговоры о капитуляции. Вечером 2 октября там же и был подписан акт о почетной капитуляции Армии крайовой. На следующий день, после личной встречи с Бах-Зелевским, Бор-Коморовски направился в лагерь для военнопленных вместе со своими бойцами. После 63 дней боев повстанцы сложили оружие. Город они покидали, выстроившись в колонны, и разоружались за его пределами. Все гражданское население Варшавы было изгнано из города.

В это же время немцы приступили к взрывам уцелевших зданий. В течение еще нескольких недель после этого Варшава была охвачена пожарами.

Битва стоила жизни более 10000 повстанцам и примерно стольким же немцам. Жертвы гражданского населения оценивались в 200000 человек.

3 октября 1944 года верховное главнокомандование вермахта опубликовало следующее сообщение:

«Восстание в Варшаве сломлено. После нескольких недель боев, приведших к почти полному разрушению города, остатки повстанцев, оказавшиеся без всякой поддержки и всеми покинутые, прекратили сопротивление и капитулировали».

Ранним утром 18 декабря 1944 года американская военная полиция остановила в нескольких десятках километрах от линии фронта неподалеку от бельгийского города Динан на дороге, ведущей к мосту через Маас, джип с четырьмя американскими солдатами.

Они не знали пароля, но давали убедительные ответы на все вопросы, предъявив документы о своей принадлежности к 5 американской танковой дивизии. Документы их были в полном порядке.

Патруль уже хотел было дать им разрешение следовать дальше, как вдруг один из военных полицейских обратил внимание на фары джипа, на которые были надеты тряпочные затемнители с узкими прорезями.

— Так вы же немцы?! — произнес он, снимая с предохранителя свой автомат.

Все четверо подняли руки вверх.

В час ночи 26 октября 1944 года из ставки фюрера поступила директива.

Директива эта была направлена во все подразделения вермахта, военно-морского флота, военно-воздушных сил и войск СС, за исключением находящихся в осаде крепостей на Атлантике — Лорьяна, Сен-Назера, ле Рошеля, Рена, островов в проливе и воинских частей, сформированных не из немцев. Она гласила:

«Фюрер приказал сформировать специальное подразделение силою до двух батальонов с задачей ведения разведки и спецмероприятий на Западном фронте.

Трофейная американская военная форма одежды, предметы снаряжения, оружие и автомашины должны быть переданы в это подразделение.

Во всех частях вермахта, военно-морского флота, военно-воздушных сил и войск СС подобрать добровольцев, отвечающих следующим требованиям:

а) сильные личности, физически крепкие, способные участвовать в спецоперациях, духовно устойчивые,

б) прошедшие полную подготовку одиночного бойца,

в) знающие английский язык и американский диалект, в особенности специальную военную терминологию.

Приказ довести немедленно до всех частей и подразделений.

Добровольцам прибыть в распоряжение оберштурмбанфюрера СС Скорцени[45] в Фриденталь под Берлином.

(Кейтель[46]”.)

Уже через пять дней содержание этого распоряжения стало известным секретным службам союзников, но что оно означало и какие цели при этом преследовались, было неясно, поэтому его пока отложили в сторону.

В основу распоряжения легла идея Гитлера. 22 октября он обсудил ее в своей ставке с оберштурмбанфюрером СС Отто Скорцени. Венец Отто Скорцени, инженер по профессии, коммерческий директор фирмы по сооружению строительных каркасов, в 1959 году вступил в ряды «Лейбштандарта «Адольф Гитлер», затем прошел техническую подготовку и был назначен в управление внешнеполитической разведки, где возглавил отдел саботажа и диверсий. Он был школьным другом Эрнста Кальтенбруннера,[47] ставшего к тому времени начальником главного управления имперской безопасности. Скорцени получил популярность после освобождения Муссолини[48] из горной гостиницы в Гран Сассо, где тот содержался под арестом по приказу итальянского короля, в сентябре 1943 года. Будучи всего лишь в звании оберштурмбанфюрера СС, что соответствовало званию полковника вермахта,[49] Скорцени обладал полномочиями даже большими, чем у многих генералов вермахта.

Гитлер приказал ему сформировать спецподразделение и наименовать его «150 танковая бригада». С началом наступления, которое Гитлер планировал на декабрь 1944 года в Арденнах, намереваясь устроить союзникам второй Дюнкерк, люди Скорцени в форме американских солдат и на американских автомашинах должны были смешаться с отступавшими американскими войсками и вместе с ними дойти до мостов через Маас. Мосты эти они должны были удерживать до подхода наступающих немецких дивизий, чтобы обеспечить выполнение задачи дня — выход к Антверпену.

Кроме «150 танковой бригады» планировалось сформировать еще одно спецподразделение, солдаты которого в американской форме должны были просочиться с началом немецкого наступления сквозь боевые порядки войск союзников и приступить в их тылах к осуществлению разведывательных и диверсионно-саботажных действий, чтобы вызвать панику и облегчить продвижение немецких частей.

План этот получил наименование «Операции «Грайф».

Предусмотренная численность бригады — 3300 человек и состоять она должна была из двух танковых рот с 10 американскими «Шерманами» каждая и трех разведывательных рот по 10 американских же бронеавтомобилей.

Добровольцев однако оказалось всего 600 человек, из которых только 10 владели безукоризненно английским языком, 40 знали его в разрезе школьной программы, остальные же по-английски понимали плохо и изъясниться бы не смогли.

Что же касалось техники, то удалось найти 2 танка «Шерман» и несколько бронемашин.

Говорившие на английском языке добровольцы были переданы в команду спецназначения, которая подразделялась на 3 группы:

— диверсионно-саботажная группа с подгруппами по 5–6 человек, которые должны были осуществлять нападения на мосты, склады боеприпасов и горючего,

— передовая группа с подгруппами по 5–4 человека, в задачу которых входило нарушение связи в войсках союзников, перерезание телефонных проводов, нападение на радиостанции и узлы связи и передача дезинформации,

— разведывательная группа с подгруппами по 3–4 человека, которые должны были вклиниться в расположение противнике на возможно большую глубину и передавать командованию по радио сведения о вооружении частей союзников, позициях артиллерии и передвижениях войск.

При этом все они должны были переставлять дорожные указатели, переносить в другие места маркировку минных полей, устраивать дорожные пробки и сеять панику.

В состав разведывательной группы входил фельдфебель Хайнц Роде. Приводим его воспоминания о событиях того времени:

«Что-нибудь в середине октября 1944 года я после ранения был направлен в одно из гамбургских подразделений связи в качестве инструктора. И тут до нашего сведения было доведено распоряжение не совсем обычного порядка о наборе военнослужащих со знанием английского языка для выполнения спецзаданий. Я подумал, что речь, вероятно, идет о пеленгации и прослушивании сетей радиосвязи частей союзников. Такую работу считал вполне безобидной. Через несколько недель мнение мое, однако, резко изменилось.

После непродолжительных тестов по языку нас осталось два человека. И вот с соответствующими документами и продовольственным аттестатом мы вышли из дверей здания с гордо поднятыми головами. Местом нашего предназначения была небольшая железнодорожная станция Раппенберг рядом с баварским войсковым полигоном Графенвёр.

Ехать нам пришлось долго через всю территорию страны. Поезд был переполнен военнослужащими всех родов войск и званий. Постоянная проверка документов патрулями и короткие остановки на различных станциях. На вокзале южнее Байройта — наступила уже очередная ночь — через динамики было неоднократно передано сообщение, что лица, следующие в Раппенберг, должны сойти с поезда и обратиться в железнодорожную комендатуру. На вокзале нас собралось человек тридцать. Присмотревшись, увидел довольно странную картину — самую разнообразную форму одежды и воинские звания: от капитан-лейтенанта морского флота до обер-ефрейтора военно-воздушных сил и от лейтенанта пехоты вермахта до солдата войск СС.

Когда мы по привычке выстроились в колонну, к коменданту побежал капитан-лейтенант фон Беер, с которым я позднее близко познакомился. Через несколько минут он появился в сопровождении двух офицеров СС, которые ввели нас кратко в курс дела. Они приветствовали нас как представителей 150 танковой бригады, нумерация которой должна была держаться в секрете. Предписания и удостоверения личности следовало сдать фон Бееру. После этого мы должны были усесться в две грузовые автомашины, предназначенные для перевозки личного состава, и двинуться к месту назначения. Пришлось поторопиться, чтобы занять место получше. Примерно часа через два езды, свернув с нормальных дорог, мы подъехали к слабо освещенному казарменному зданию, у ворот которого мы, сойдя с автомашин, выстроились. Когда же попытались завязать разговор с постовыми, оказалось, что это — украинские добровольцы, не понимавшие немецкого языка. В казарме была проведена еще одна, но более интенсивная языковая проверка, после которой я расстался со своим гамбургским товарищем, которого более, к сожалению, не видел. Я попал в роту спецназначения капитана Штилау. Для нас была отведена отдельная часть казарменного здания. С самого начала мне бросился в глаза необычный, я бы даже сказал несолдатский характер взаимоотношений между военнослужащими различных званий. Подчеркнуто непринужденный и товарищеский тон этого необычного подразделения оказывал благотворное влияние на наше настроение. За удивительно короткий срок между нами установился дух единения и сопричастности, который возникает обычно между фронтовиками, прошедшими вместе тяжелые испытания. Первое время было уделено занятиям по языку с обращением особого внимания американским идиомам. Просмотр американских кинофильмов, в особенности военных лент, и командирование по нескольку дней в лагерь для американских военнопленных создавало у нас впечатление, что командование решило сделать из нас самых настоящих янки.

Размещение нас по комнатам почему-то постоянно менялось не только частично, но и полностью. Естественно, каждый из нас старался держать, как говорится, нос по ветру, чтобы хоть как-то разобраться в происходившем и в том, что нас ожидает. Выход из казармы, переписка с родными и близкими и даже вступление в контакт с военнослужащими других подразделений нашей так называемой 150 танковой бригады были невозможны и в определенной степени запрещались. Большое оживление вызвал день, когда нам был представлен Отто Скорцени, судя по знакам отличия, оберштурмбанфюрер СС с Рыцарским крестом, руководитель спецподразделений.

В тот же день мы были разделены на две группы. В первую группу, названную диверсионно-саботажной, были переданы с десяток армейских американских автомашин, по которым люди были затем распределены. Другая группа, в которую попал и я, получила наименование агентурной. Нам были переданы 6 джипов с радиостанциями немецкого производства — так называемого канистрового типа, то есть с отдельными приемными и передающими устройствами. В следующие дни и мы были распределены по этим джипам. Четыре подгруппы (отделения) получили обозначение «постоянно меняющих свое место пребывания», а две — «действующих на большую глубину».

С этого времени встречи наших групп рассматривались как нежелательные — впоследствии эта мера получила подтверждение своей правильности. Командирам отделений был разъяснен характер их будущих заданий, но пока без конкретизации тактических действий.

В целом предусматривалось подключение наших отделений к передовым танковым частям, а после преодоления переднего края противника отход в стороны и просачивание вглубь боевых порядков американских войск. По достижении намеченных целей мы должны были приступать к выполнению своих задач. Все, о чем я думал в свое время в Гамбурге, осталось в далеком прошлом. Следовательно, в ближайшее время намечались крупные наступательные действия. Моя задача заключалась в работе на рации. А чтобы нам не помешали преждевременно, мы воспользуемся американскими автомашиной и военной формой.

Следующие недели были посвящены учебе и тренировкам. Такую насыщенность и многосторонность занятий ранее никому из нас встречать не приходилось.

Кроме многочасовой отработки приемов ближнего боя, в наши занятия входили спортивная подготовка, саперный инструктаж и обучение обращению с пластидом — неизвестным нам до того пластиковым взрывчатым веществом, строевая подготовка по американскому образцу с соответствующими командами и построениями, радиодело с отработкой приема и передач голосом и по азбуке Морзе, стрелковая подготовка с применением автоматов с глушителями. По учебному плану были предусмотрены только утренние побудки и ничего другого. Немногие инструктора обычно торопливо переходили из группы в группу, дабы не терять драгоценное время, что, естественно оказывалось на качестве подготовки. Ежедневный пролет американских бомбардировщиков вглубь страны и нерадостные известия с фронтов явно говорили о том, что наше время вот-вот наступит.

Отправившись в один из следующих дней к каптенармусу, обнаружили у него целые кипы американского обмундирования. Так что мы без труда подбирали по себе все необходимое — от нижнего белья до полного комплекта форменной одежды. Одновременно получили и удостоверения личности, в общем-то соответствующие каждому. Я, например, стал сержантом Морисом Вудалем.

Перед взором каждого предстала невероятная картина — сборище американских вояк. Это было так непривычно и вызывало неприятное ощущение, что нам разрешили накинуть сверху куртки немецких десантников, а на голову одеть пилотки. Вместо привычных сапог на ногах у нас были гамаши. И в таком виде мы направились к автомашинам, чтобы уложить в них свое имущество, оружие и каски.

Уже на следующий день мы покинули казарму и погрузились на стоявший неподалеку смешанный железнодорожный состав из пассажирских и товарных вагонов. Вот когда 150 танковая бригада предстала перед нами в своей полной «красе». Это был самый настоящий муравейник из людей и машин. Повсюду виделись джипы, танки «Шерман», санитарные автомашины, немецкие танки М-IV с замаскированными под американские башнями и орудиями, американские грузовые автомашины и тому подобное. Ни одна машина не была без белой американской звезды, большая часть которых была только что намалевана.

За небольшой промежуток времени все это, однако, исчезло в пассажирских вагонах и на платформах, будучи прикрыто брезентом. И снова в путь. Нашей целью был войсковой полигон Кёльн-Ван. Состав шел необычно быстро, так что с наступлением темноты следующим вечером мы уже разгрузились. Привыкать к новой обстановке времени, однако, не было. Да и картина была нерадостной: руины домов, покрытые грязью, разбитые дороги, полная безнадежность».

Под угрозой смертной казни Гитлер запретил даже немногим, бывшим в курсе дела генералам и штабным офицерам, говорить о наступательной операции в Арденнах.

Генерал-фельдмаршалы фон Рундштедт и Модель,[50] на которых возлагалось руководство наступлением, должны были подписать соответствующие обязательства о соблюдении секретности. Вышестоящие штабы получили различные наименования предстоявшей операции, да и те менялись каждые две недели.

Впервые немецкие генералы были обязаны самостоятельно вычерчивать операционные планы и выполнять собственноручно все письменные документы, относящиеся к предстоявшему наступлению. Секретные материалы им предписано было иметь постоянно при себе.

До начала декабря кодовое наименование операции было «Вахт ам Раин» (Стража на Рейне), затем оно было заменено на «Хербстнебель» (Осенний туман), что вызывало удивление, так как было уже использовано в сентябре 1944 года при эвакуации войск из долины реки По.

Для введения противника в заблуждение генерал-фельдмаршал Кейтель направил 12 октября директиву всем командирам высшего звена Западного фронта, в которой говорилось, что в настоящее время речи о контрнаступлении быть не может, так как все силы должны быть направлены на оборону рейха. Сосредоточение войск осуществлялось скрытно, чего ранее никогда не делалось. В радиоигре была задействована несуществующая 25 немецкая армия, располагавшаяся, якобы, севернее намечавшегося фронта наступления. Тяжелая военная техника доставлялась в запланированные районы лошадьми, чтобы не выдать ее сосредоточение шумом моторов. Авиация на низких высотах днем и ночью заглушала своим ревом возникающие шумы.

Начиная с вечера 10 декабря радиостанция Люксембурга, находившаяся под контролем союзников, стала передавать в ходе пропагандистских выступлений, предназначенных для немецких солдат, различные сообщения типа: «Ефрейтор Отто Майер передает привет тетке Эмме». Они были адресованы бельгийским и голландским участникам движения Сопротивления, начавшим с первых чисел декабря передавать союзникам различную информацию из-за немецкой линии фронта. В основном это были сопротивленцы, занятые по принуждению по линии организации Тодт на работах по строительству «Линии Зигфрида».[51]

В этих сообщениях союзники информировались о массированных передвижениях немецких войск в районе Аахен — Мёнхенгладбах, где немцы ожидали удара союзников. Передавались названия и боеспособность многочисленных немецких дивизий, сосредотачивающихся в этом районе.

Руководитель группы движения Сопротивления просил каждый раз, чтобы радио Люксембурга подтверждало получение его сообщений.

Немцы в свою очередь принимали соответствующие меры противодействия. В районе во всю действовала контрразведка. Кроме того, предпринимались обманные маневры, одним из которых была «операция «Хайнрих» (Генрих).

Сосредоточение войск продолжалось. Для преодоления «зубьев дракона» собственной оборонительной линии Зигфрида тяжелыми танками «Тигр» использовались подвижные рампы. Для уменьшения лязга танковых гусениц под них подкладывались деревянные щиты, прикрытые соломой. В целях экономии бензина и сокращения шумов от работы двигателей боеприпасы на передний край доставлялись вручную солдатами и в конных повозках.

На радиопереговоры был введен запрет, а частные телефонные линии строго контролировались. В каждый населенный пункт был назначен офицер по маскировке. Полевая жандармерия постоянно прочесывала местность, запрещая излишнее движение по дорогам. Разведподразделения на линии фронта активность не проявляли, артиллерия молчала. Чтобы предотвратить случаи дезертирства, уже в начале декабря солдаты, выходцы из Эльзаса, Бельгии и Люксембурга, отзывались из готовившихся к наступлению частей и подразделений и отправлялись в тыл. Полевым кухням был выдан древесный уголь, чтобы устранить дымообразование.

На рассвете 15 декабря была начата «операция «Верунг» («Валюта»), когда два джипа с людьми Скорцени, оставив позади себя немецкую линию фронта, направились в сторону деревни Хундсфельд. Одеты они были, естественно, в американскую форму одежды и имели задачу сорвать работу портовиков и железнодорожников Бельгии и Голландии на период с 16 по 24 декабря путем раздачи им через доверенных лиц абвера 30 миллионов бельгийских и французских франков. (Валюта эта была изготовлена в мастерских немецкой службы безопасности.)

Немцы надеялись, что, получив недельный заработок, портовики и железнодорожники на работу не выйдут, и разгрузка американских и английских кораблей будет застопорена.

Вновь предоставим слово Хайнцу Роде:

«Вечером 15 декабря в снежный буран 150 танковая бригада пришла в движение. Незадолго до рассвета ее колонны достигли Бланкенхаймерское лесничество, где и укрылись. Наше подразделение расположилось отдельно от остальных в палатках, ожидая дальнейшего развития событий. И вот появилась фигура дружественно улыбавшегося офицера, который сопровождал группу из нескольких человек, несших довольно большое число каких-то ящиков, скрывшихся в большой палатке. Несколько позже туда были приглашены командир нашей роты Штилау, капитан-лейтенант фон Беер и мы, командиры отделений. Были детально обсуждены вопросы фронтовой обстановки и задачи наших отделений. После этого были торжественно вскрыты ящики.

То, что представилось нашим глазам, сразу же подняло наше настроение на несколько градусов. Один из ящиков был до краев наполнен американскими сигаретами, банками с кофе, спичками и консервами самого различного характера. Содержимое ящика было тут же разделено с прусской аккуратностью. Другой ящик был набит американскими долларами и английскими фунтами стерлингов. И опять его содержимое было распределено с указанием, что эти деньги предназначены для подкупа американских постовых и других подобных случаев. Надо было только слегка перемазать и помять новенькие купюры. Но и это было еще не все. Следующий и самый тяжелый ящик был наполнен фабричного изготовления зажигалками. Они были не очень высокого качества и без выгравированных надписей и пожеланий. Недоумение наше было сразу же рассеяно: в каждом из них находилась ампула с цианистым калием. В случае, если во время выполнения задания, мы будем обнаружены и задержаны, будет достаточно раскусить маленькую стеклянную ампулу, чтобы избавить нас самих и неприятеля от дальнейших неприятностей. Так сказать — приятного аппетита.

Возвратившись с полученными дарами в свои вигвамы, до нас дошло, какая сумасбродная операция нам предстояла в ближайшее время. Здраво рассуждая, мы оказались как бы в штрафной роте. Оставалось только решить, не предложить ли нам свои души дьяволу уже на марше.

Вечером 15 декабря наше подразделение, независимо от остальной бригады, вышло в направлении города Кель. Капитан-лейтенанту фон Бееру было приказано доложиться о прибытии в штабе 1 танкового корпуса. Оттуда мы были направлены в танковый полк Пайпера, занимавшего передовые позиции. С колоннами танков «Королевский тигр» нам вскоре предстояло поменять стороны фронта. Поскольку передовые посты находились всего в 100 метрах от американцев, говорить и курить было запрещено. Часы до начала наступления — оно было назначено на 5.15 16 декабря — часы ожидания в неестественной тишине стоили солдатам большого напряжения нервов и беспокойства.

За несколько минут до часа «X» мы пожали друг другу руки и уселись в джипы, которые должны были следовать каждый за «своим» танком. Командир бронированного коня — молодой офицер дивизии «Гитлерюгенд»[52] — встретил нашу группку, покачав головой, но не стал задавать никаких вопросов. Его задача заключалась в броске после переноса огня артиллерии и ракетных установок к ближайшему леску, отстоявшему от наших позиций метрах в пятистах, где мы должны были исчезнуть в утреннем тумане.

С точностью до секунды в 5.15 разверзлась преисподняя. С высот Высокого Венна позиции американцев были ярко освещены сотнями прожекторов. Артиллерия и ракетные установим открыли такой плотный огонь, которого мы никогда ранее не видели. Свист пролетавших над нашими головами снарядов и мин свидетельствовал о том, что мы находились в непосредственной близости от позиций противника. Когда в небо поднялась самая настоящая стена осветительных ракет, это означало близкую смену обстановки. Двигатель до тех пор молчавшего танка заработал. Пройдя метров 50, танк, за которым мы следовали на буксире, остановился. Судя по всему, мы находились уже на нейтральной полосе — пора сбрасывать немецкие десантные куртки. В движении стриптиз был нелегким делом, в особенности для нашего водителя, который выделывал чуть ли не акробатические трюки. Отцепившись, наш джип прыгнул вперед как молодой олень, едва поспевая обходить различные препятствия. Рядом оказался горящий американский грузовик, а прямо перед нами группка американских пехотинцев пыталась выкатить на удобную позицию противотанковое орудие. На нас успокаивающе подействовало то, что мы ничем от них не отличались, разве что свежей грязью.

Какой-то сержант криками и взмахами рук пытался привлечь нас себе на помощь, но мы ведь не относились к его части и имели собственное задание. Так что мы проскочили мимо него, но впереди на дороге показался блюститель военной дисциплины и порядка. Это был здоровенный американец с белой полосой на каске и эмблемами военной полиции. Бросив свой мотоцикл, он указывал нам на объездную дорогу. Поскольку по главной магистрали велся плотный артиллерийский огонь, мы сразу же оценили гуманность его действий. До сих пор не понимаю, как нам удалось в тогдашнем состоянии сделать поворот, во всяком случае, мы пронеслись дальше.

В первые минуты нас не оставляло ощущение, что любой американский солдат за версту учует в нас немцев. Однако рвавшиеся тут и там немецкие снаряды на нашем пути, рассветные сумерки, переполох и сумятица в американских частях неожиданно подняли наш дух. С удовлетворением мы отмечали, что наша маскировка в общем-то была довольно удачной. Так что наша уверенность постепенно возрастала.

Насколько обманчивой была эта уверенность, мы уяснили несколько позже. Откуда нам было знать, что у американцев джипы предназначались для использования двоими, самое большее троими солдатами? Говорилось ли нам, что здесь ездят либо совсем без освещения, либо с полностью включенными фарами. И уж во всяком случае, без светомаскировки, которая обеспечивалась у нас надеванием на фары матерчатых накладок с прорезями! Мы же спокойно, ничего не подозревая, продолжали свой путь к назначенной цели — к реке Маас. Наступивший день был серым и хмурым, продолжал идти снег, местность становилась все более однообразной. По дорогам сновали автомашины различной величины и типов. На лесной просеке мы сделали короткую остановку, чтобы сориентироваться по карте. Оказалось, что прямо при выезде из леса, мы попадали на дорогу, ведшую к городку Хай. Из леса мы дали и первую радиограмму о благополучном миновании прифронтовой полосы. Как же мы были рады, получив сразу же подтверждение нашей стороны. Чуда, правда, еще никакого не было, так как мы углубились во вражеские тылы всего на 15 километров.

С большой осторожностью мы влились в движение автоколонн, шедших в западном направлении. Водитель танка «Шерман» неожиданно оказал нам помощь, дружески пропустив взмахом руки вперед. Никогда не забуду того чувства, которое овладело нами, когда в следовавшем впереди нас грузовике мы увидели пленных немецких солдат, с любопытством смотревших на дорогу и наше водительское искусство. Неудивительно, что мы несколько снизили скорость, чтобы разобраться с этим явлением. Пленные немцы, казалось, были не слишком огорчены тем, что война для них закончилась. Мы потеряли их из вида, когда грузовик свернул в ближайший населенный пункт. Знали бы они, кто следовал за ними!

Все чаще мы попадали в пробки и проезжали мимо постов военной полиции. С недоверием и определенным скепсисом наблюдали за тем, как они переговаривались по своим мобильным радиоаппаратам — портативным приемопередатчикам «воки-токи». В пункт своего назначения мы планировали прибыть что-нибудь в полдень, а тут стало уже темнеть. Автомобилисты вокруг нас включали фары на полную мощь. Только теперь мы заметили предательское затемнение на своем джипе. Не дожидаясь остановки колонны, съехали на обочину дороги, имитируя неисправность. Подняв капот и немного для видимости повозившись, сняли светомаскировочные накладки с фар. Неожиданно около нас остановился проезжавший мимо джип. Американский капитан, вытянув длинные ноги из автомашины, предложил нам помощь — буксировку до ближайшей полевой ремонтной мастерской. К обоюдной радости мотор нашего джипа завелся, и поблагодарив капитана (проговорив чуть ли не хором «фэнкс» и «о'кей»), наши автомашины разъехались в разные стороны.

В мыслях мы были с нашими товарищами на других джипах: успели ли они обнаружить грубейшую ошибку со светомаскировкой? Несмотря на опасность засечки нашего выхода в эфир, мы несколько позже указали своему командованию на допущенный просчет. Но как нам потом стало известно, наше предупреждение пришло поздно, так как именно по этому признаку были уже задержаны два наших экипажа. С наступлением темноты, что-нибудь около 17.30, мы достигли первых домов Хая. Повсюду у домов стояли автомашины, поэтому наша надежда на ночлег тут же исчезла. И мы поехали куда глаза глядят по улице вдоль восточного берега Мааса. Встретившаяся рощица на самом берегу реки показалась нам идеальным местом для укрытия. Проехав немного вперед, оказались в кустарнике, гостеприимно заключившим нас в свои объятия. Выключив мотор и свет, мы остались в полной темноте. Стояла неправдоподобная тишина, нарушавшаяся только шумом проходивших на некотором расстоянии автомобильных колонн, да отдаленным громом орудий на фронте. Осмотревшись, пришли к выводу, что нашли весьма подходящее для своих целей место. Немного обождав, вышли в эфир и установили связь с командованием, передав свое донесение, находясь в полной безопасности.

Наконец-то, мы располагали некоторым временем и решили перекусить, вскрыв свои консервы, впервые за весь день. Затем обсудили обстановку и решили, что один из нас, лучше всех владевший английским языком, на рассвете выедет в одиночку к мосту и понаблюдает за происходящим с часок. Поскольку о сне нечего было и думать, втроем отправились на берег Мааса, водитель же остался с машиной. Пройдя несколько сот метров, увидели, что находимся всего в 300–400 метрах от моста. Мост был ярко освещен прожекторами и по нему шло непрерывное движение автоколонн. Полагая, что в темноте нас все равно никто не заметит, подошли к береговому основанию моста. Осмотревшись, заметили, что мост усиленно охраняется. На небольшом удалении от въезда на мост на восточном берегу реки виднелось несколько типичных остроконечных американских палаток, в которые постоянно входили и выходили люди. Рассмотрев на другой стороне моста прожектор, явно недавно установленный, пришли к выводу, что американцам стало что-то известно о нашем задании.

Мы тут же возвратились той же дорогой назад, идя ускоренным шагом. Дождавшись установленного для очередной радиосвязи времени, передали наши наблюдения и испросили разрешения на возврат к своим войскам, так как при сложившихся обстоятельствах выполнение нашего задания было просто невозможным. Штаб наш принял решение не сразу и разрешение на отход мы получили только под утро.

Предполагая, что один из наших экипажей попал в руки противника, решили по основной дороге больше не ехать. На рассвете 17 декабря, покинув свое укрытие, двинулись в путь по восточному берегу Мааса. Неоценимую помощь при этом нам оказывала имевшаяся у нас карта местности.

Примерно через час езды, двигаясь опять вклинившись в одну из автоколонн, увидели перед собой горы Высокого Венна. Теперь я уже не помню названия населенного пункта, где мы наткнулись на позиции американской артиллерии, ведшей интенсивный огонь по немецким войскам. Далее шла открытая местность, так что пересекать линию фронта здесь было небезопасно. И мы направились в соседний лесок. К нашему удивлению никаких американских войск там не было.

На расстоянии 1–2 километров был слышен сильный винтовочно-пулеметный огонь, что говорило о том, что мы находились близко от передовой линии. Тогда мы съехали с лесной дороги и направились прямиком в сторону населенного пункта Рехт. Проехав примерно с час, сделали остановку. Выключив мотор, услышали на некотором расстоянии шум двигателя тяжелой машины. Оставив двоих человек у джипа, пошли в направлении услышанного шума. На лесной полянке увидели большой грузовик, вокруг которого сновали немецкие солдаты. Как потом выяснилось, то была кабельная автомашина роты связи.

Приблизившись метров на пятьдесят, мы стали кричать, потом побросав каски и винтовки, пошли с бьющимся сердцем им навстречу.

На вопрос, с какой это Луны мы свалились, мы попросили только отвести нас к их командиру. В сопровождении двоих унтер-офицеров я сходил лишь к нашему джипу, чтобы забрать остававшихся в нем товарищей».

Во время первых двух ночей немецкого наступления все джипы с людьми Скорцени просочились сквозь шатающийся фронт 1-ой американской армии.

Они ликвидировали курьеров, нарочных и офицеров связи, распространяли ложные приказы и распоряжения, преграждали красными флажками якобы заминированные дороги, осуществляли нападения на командные пункты и радиостанции.

Изображая регулировщиков на дорогах, они направляли подходившие американские подразделения в ложную сторону, поджигали склады с горючим, передавали по радио собранную информацию своему командованию, устраивали на дорогах завалы из деревьев и другие препятствия, перерезали телефонные линии, в том числе и связывавшие генералов Бредли и Ходжеса.

18 декабря операция, однако, провалилась.

В тот день пост американской военной полиции остановил джип с тремя солдатами и потребовал назвать пароль. А происходило это в деревушке Айвейл южнее Льежа. Естественно, они его не знали и были задержаны. В джипе были обнаружены новенькие 100-долларовые купюры, 2 автомата «Стен», 2 кольта, немецкий пистолет «Вальтер», несколько взрывных устройств, рация, 6 американских ручных гранат и зажигалки с цианистым калием.

Все трое задержанных — унтер-офицер Гюнтер Биллинг с документами рядового первого класса Чарльза Лоуренса, фельдфебель Вильгельм Шмидт — по документам рядовой первого класса Джордж Сенсенбах и унтер-офицер Манфред Пернас — по документам рядовой первого класса Клеренс ван дер Верт были расстреляны 23 декабря 1944 года. В тот день появлявшиеся то тут, то там фальшивые американцы учиняли как раз дерзкие вылазки.

Усиленные наряды и патрули военной полиции и контрразведки денно и нощно прочесывали весь район, задерживая каждую подозрительную автомашину, каждого связного на мотоцикле. С пистолетом у виска и с поднятыми вверх руками задержанные должны были быстро и четко отвечать на самые неожиданные вопросы, даже зная пароль и имея соответствующие документы.

Американский офицер, случайно надевший немецкие сапоги, провел несколько дней в одиночной камере, а американский генерал Брус Кларк был высмеян, когда при своем задержании севернее Сент Вита заявил кем является в действительности. Патруль расценил его слова за увертку, сказав:

— Не рассказывай сказки, ты же один из парней Скорцени.

Начав наступление, немцы провели и свою последнюю в той войне операцию воздушно-десантных войск. Под командованием подполковника Фридриха Августа фон дер Хайдте они высадились в глубине американских позиций, но из-за сильного ветра и неопытности пилотов оказались сильно рассеянными на местности. Однако именно это обстоятельство да еще сброшенные соломенные чучела вызвали у американцев самую настоящую панику.

Солдатское радио «Кале» передало сообщение, что 250 немецких спецназовцев задержано, тогда как из Ниццы докладывали о разграблении тамошнего банка немецкими десантниками.

По сведениям «Дейли телеграфа», полученным от парижского военного корреспондента, женщины — немки, говорившие по-английски, вооруженные кинжалами, были сброшены за американскими позициями и при задержании будто бы показали, что имели задачу совратить американских солдат и при удобном случае заколоть их кинжалами.

«Кафе де ла пе» в Париже, где вроде бы должны были собраться люди Скорцени, было оцеплено военной полицией союзников. По городу поползли слухи, что в его подземных коммуникациях скрываются немецкие спецназовцы, которые займут Париж, как только вблизи него появятся передовые танковые подразделения немцев. Было даже высказано опасение о возможности похищения Эйзенхауэра, поэтому американский полковник О. Смит, внешне очень похожий на главнокомандующего, был срочно переодет в генеральскую форму. В автомашине Эйзенхауэра он по несколько раз на день ездил взад и вперед по маршруту от места пребывания того в Сен-Жермен-ан Лайе до штаба союзников в Фонтенбло, чтобы привлечь внимание немецких диверсантов.

Кроме фельдфебеля Роде назад возвратились еще пять экипажей. Их ожидало новое задание.

Из этих 16 человек 10 января 1945 года были сформированы три новых команды, возглавить которые было поручено капитан-лейтенанту Шмидту, капитану Штилау и фельдфебелю Роде.

На этот раз действовать они должны были в пешем порядке. Так как немецкая авиаразведка задействована быть не могла, они должны были произвести глубинную разведку сосредоточения войск союзников и их позиций в районе, откуда ожидался их удар.

В группу фельдфебеля Роде входили унтер-офицер Моорхаупт, получивший документы американского сержанта и хорошо говоривший по-английски, и обер-лейтенант Петтер, археолог по профессии, который стал американским солдатом — рядовым первого класса.

Как и обычно, группа получила зажигалки с цианистым калием, таблетки для бодрствования, американские винтовки и немецкие пистолеты «Вальтер».

И снова предоставим слово Хайнцу Роде:

«В полночь нас подвезли на грузовой автомашине на передний край. Мы выгрузились около высокого массивного здания, в котором располагался штаб батальона. При этом произошел небольшой инцидент: когда Моорхаупт вылезал из машины, то за что-то зацепил, и его винтовка выстрелила, пулей слегка царапнув его голову.

Затем мы метров 600 прошли по лесу. Справа тек ручей. Если я не ошибаюсь, это был Рут. Наконец, мы пришли на командный пункт батальона. Сам командир батальона Аппель со своим адъютантом Кохершайдтом намеревались провести нас до своего наблюдательного пункта. В случае нашего задержания на той стороне, мы должны были, как нам втолковывалось, объяснить, что выполняем задание командира роты 82 воздушно-десантной дивизии капитана Кетнера. Паролем при нашем возвращении служило словосочетание, звучавшее на английский манер: «хаус — маус». Американского пароля мы не знали. Ночь была безлунной и морозной. По немецким позициям американцы вели довольно плотный артиллерийский огонь, так что нам пришлось пережидать его окончания на опушке леса. Потом мы пробежали по открытому участку, перешли по льду ручей и попали опять в лес. Передовые позиции батальона остались позади, впереди был только наблюдательный пост. Два человека сидели там, скорчившись и прижавшись друг к другу как крысы. Командир батальона буквально за ворот вытащил их из укрытия.

Далее мы пошли, следуя друг за другом. Впереди шел Штилау, движение замыкал я. Было обусловлено, что после перехода передовой линии американцев, мы разделимся. Штилау пойдет прямо, Шмидт со своими людьми — направо, а я — налево. Было 0.15 минут. И вот мы подошли к группке елей. Тут я заметил как капитан Штилау вдруг упал на колени и лег на снег. Через несколько секунд он однако поднялся и прошел вперед к темневшей полосе сухой травы, отстоявшей от нас метрах в шестидесяти. Как раз в это время кто-то крикнул мне по-английски:

— Кто идет?

Все сразу же попадали на землю. Моорхаупт, над знаток английского языка, вскочил и подошел к американскому дозорному, оказавшемуся буквально в нескольких метрах правее его.

— Кто вы такие?

Моорхаупт стал объяснять ему, что мы — дозор 82 воздушно-десантной дивизии и ищем свою часть. Американец в ответ сказал:

— Восемьдесят вторая? Наверное, восемьдесят первая.

— Нет, — возразил Моорхаупт, — восемьдесят вторая. (Как потом оказалось, восемьдесят первой дивизии вообще не было).

К американцу подошли еще два солдата. Они показали нам как пройти к дороге, проходящей неподалеку.

(Во время этой краткой беседы Моорхаупт чуть было не наклал в штаны).

Дорога проходила по опушке леса, из которого мы вышли. Из-за группы деревьев нас окликнули во второй раз:

— Пароль?!

Моорхаупт опять принялся объяснять, что мы — дозор и немного заблудились. И снова мы беспрепятственно отправились дальше. Примерно через полчаса оказались в небольшом населенном пункте. На окраине по обе стороны дороги стояли американские танки. Да и в деревушке были танки. Экипажи в спальных мешках лежали на земле прямо около гусениц. Несколько солдат, возившихся с джипом, взглянули на нас молча. Мы же проследовали дальше.

Посреди деревни пролегала болотистая, в данное время замерзшая низинка, через которую были наведены танковые мосты. По обе стороны низинки находились позиции артиллерии. Все увиденное мы естественно, взяли на заметку. И тут нас опять окликнул часовой:

— Алло, вы из какого подразделения?

— Рота капитана Кретнера, — выкрикнул в ответ Моорхаупт.

— Добро, можете проходить.

За деревней — снова танки, стоявшие в шахматном порядке, находившиеся в полной боевой готовности. Немецкая артиллерия время от времени открывала огонь по деревушке и ее окрестностям, но снаряды ложились с большим недолетом. По возвращении, мы, конечно, внесли необходимую корректировку. В трех четвертях часа дальнейшего хода показался одиноко стоявший дом, в котором располагалась дивизионная охрана. Поскольку мы не знали пароля, часовой сразу же насторожился. Тогда вперед выступил Моорхаупт, объяснивший, что мы из впереди лежащей деревушки, но сбились с пути. По этой дороге мы должны к ней выйти. Часовой не стал артачиться, и мы пошли дальше. Вскоре после этого нам на дороге встретился одинокий американец, у которого мы спросили, как называется следующая деревня. Он удивился нашему вопросу и ответил:

— Так там же немцы.

Отойдя от него, мы сошли с дороги и укрылись в небольшом леске, где и пробыли до конца дня. Чтобы не быть обнаруженными летавшим на небольшой высоте артиллерийским корректировщиком, то старались не двигаться.

Следующей ночью, примерно в 23.00, мы отправились в обратный путь. Небо было усыпано звездами. Их сияние отражалось от снега. Проходя мимо боевого дозора, который мы благополучно миновали прошлой ночью, мы были окрикнуты внезапно появившимися тремя фигурами:

— Стой, кто идет?

Моорхаупт в испуге пролепетал:

— Сержант Моррис.

Тогда американцы потребовали, чтобы мы приблизились к ним, Это были сержант и двое рядовых из дивизионной охраны.

— Откуда следуете?

— Из леса, — ответил Моорхаупт.

Последовало распоряжение, чтобы мы подошли еще ближе.

— Подразделение? Дивизия? — спросил сержант, затем приказал: — Следуйте за мной к нашему офицеру.

Через некоторое время сержант ввел Моорхаупта и меня в какой-то дом, а Петтер остался на улице с двумя рядовыми — дозорными. По-английски он почти совсем не говорил. В караульном помещении у нас опять спросили, из какого мы подразделения. Моорхаупт, успокоившись, взял себя в руки и отвечал на все вопросы, используя американские идиомы. Вообще-то детские годы он провел в Америке и язык знал неплохо.

После этого нам показали здание, в котором располагался «наш командир роты Кетнер». И чтобы нас больше не останавливали, нам был сообщен пароль: «Рейнджер ориндж» (оранжевый скиталец). Беседу в караульном помещении вел Моорхаупт, я же молчал. В голове у меня крутилась мысль, не может ли чего случиться с бедняжкой Петтером, ожидая, что снаружи вот-вот каждую секунду поднимется шум, а то и стрельба. К нашей радости, выходя из караулки, увидели Петтера, как говорится, живым и здоровым: он отделался от своих сопровождающих, сделав вид, что ему срочно надо по нужде и просидел все это время в кустах, выйдя оттуда при нашем появлении. Позже он рассказал, что один из солдат спросил его:

— Откуда же вы сейчас идете?

— Из леса, — ответил Петтер словами, недавно произнесенными Моорхауптом.

Солдат не отставал и задал еще вопрос:

— А что вам нужно здесь в такое позднее время?

Петтер перебил его, чуть ли не выкрикнув:

— Разрешите на минутку отойти.

И тут же вприпрыжку скрылся за ближайшим кустом, присев и сняв штаны. Один из солдат сказал ему еще вдогонку:

— А ты говоришь как-то потешно.

Далее мы направились в деревушку, где находились позиции артиллерии. С немецкой стороны в это время был произведен запуск ракеты Фау-1. Американцы в ответ открыли дикую стрельбу. Мы шли по краю дороги, как вдруг сзади появились два джипа. У нас мелькнула мысль: «Не за нами ли?». Но джипы проехали дальше, даже не остановившись.

Затем мы ускоренным шагом двинулись в сторону немецких позиций, пересекая минное поле, которое обходили стороной, когда шли сюда. Вскоре нам встретился одинокий американец, который на вопрос Моорхаупта, откуда это он идет, ответил, что сопровождал офицера на передний край.

Выйдя в район немецкого наблюдательного пункта, мы несколько раз прокричали обусловленный пароль: «хаус-маус». Никакого движения в ответ не последовало. А ведь здесь нас должен был ожидать Кохершайдт. Его же не было. Пройдя несколько шагов дальше, увидели распростертое тело убитого немецкого солдата. Следовательно, наблюдательный пост был снят. Продвигаясь дальше, вышли к ручью. Петтер шел последним, балансируя на перекинутом через ручей в этом месте бревне. Вдруг раздался плеск. Это Петтер поскользнулся и упал в ледяную воду. Он выполз на берег и быстро пробежал мимо нас как сумасшедший, бросив все, что держал в руках. Мы поспешили за ним. Когда мы его догнали, он стал кричать и беситься, так что нам с трудом удалось его успокоить. Напряжение рейда в тыл противника, да еще падение в воду вылились у него в безудержные всхлипывания. В это время мы увидели три фигуры, выходившие с опушки леса. Это могли быть и американцы, но я вовремя заметил, что на одном из них была широкая шинель, которые обычно носили немецкие водители. Для предосторожности Моорхаупт крикнул: «Стой!» с английским акцентом. В качестве опознавательного признака мы, как было обусловлено, сняли свои каски. Стало ясно, что мы находились уже на немецких позициях».

Когда война окончилась, кроме Хайнца Роде, в живых осталось только трое из состава роты спецназначения 150 танковой бригады.[53]

Весна 1945 года. Союзные войска давно уже перешли Рейн. Восточный фронт немцы удерживали из последних сил и средств, с Запада же дорога на столицу рейха была практически открыта.

1 апреля 1945 года генерал Эйзенхауэр своим приказом отменил запланированное было выдвижение войск на Берлин. Свое решение он обосновал в письме фельдмаршалу Монтгомери следующим образом:

«Этот населенный пункт является для меня всего лишь географическим понятием… Такой театр можно спокойно предоставить русским…»

Приказ этот не был апрельской шуткой — хотя и мог ею показаться. Он, по сути дела, был следствием участившихся донесений разведки о создании немцами мощного опорного пункта на юге Германии — самой настоящей альпийской крепости.

Искусно используя агентуру и вбрасывая дезинформацию, Геббельсу удалось добиться появления в западной прессе сенсационных сообщений о мощи и размерах «альпийского редута», что не замедлило сказаться на конечной фазе войны на всей стратегии западных союзников.

В начале сентября 1944 года штурмбанфюрер СС Ханс Гонтард, начальник службы безопасности города Брегенц, просматривал полученную почту из пограничной Швейцарии. В его обязанность входило обеспечение бесперебойной связи шефа внешнеполитической разведки главного управления имперской безопасности, бригадефюрера СС Вальтера Шелленберга,[54] с его агентурой в Швейцарии.

Внимание Гонтарда привлек перехваченный доклад американского представителя в Цюрихе, направленный им в госдепартамент США.

На многих страницах машинописного текста тот сообщал о сооружении в районе Альп мощнейшей оборонительной крепости и района, которые намного превзойдут небезызвестный Атлантический вал.

Чтобы исключить налеты авиации союзников на оборонительные сооружения, вокруг важнейших из них будут развернуты лагеря для военнопленных унтер-офицеров и офицеров союзных армий. К докладу о чрезвычайно мощных укреплениях с подземными заводами, складами оружия и боеприпасов, аэродромами и помещениями для размещения 2 миллионов солдат, оснащенных самым современным оружием, в результате чего вся альпийская область превращалась в неприступную крепость, прилагались планы, карты и различные документы.

Гонтард сам являлся уроженцем Инсбрука и всего несколько дней назад там был. Поскольку никаких фортификационных работ вокруг родного города и какого-либо сосредоточения войск он не видел, то читал этот доклад с некой насмешкой, считая, что его автору была либо искусно подсунута липа, либо он сам хотел обратить на себя тем самым внимание своего начальства.

Через несколько дней Гонтард был по служебным делам у гауляйтера Франца Хофера[55] и передал ему в порядке шутки копию этого доклада. Хофер воспринял сообщение американца в качестве не совсем удачной шутки о своем будто бы напичканном оружием округе, в котором он на самом деле из-за все более активизирующихся действий участников движения Сопротивления чувствовал себя не совсем уверенно.

Тем временем занимавшийся по приказу верховного главнокомандования вермахта изучением оборонительных возможностей альпийского региона генерал-майор Август Марцинкевич, располагавшийся со своими саперами в Инсбруке, свою работу закончил. Он пришел к выводу, что в противоположность мало защищенным северным предгориям Альп, Доломиты и южная часть Альп, где еще с времен Первой мировой войны остались оборонительные сооружения итальянцев и австрийцев, которые могут быть легко восстановлены, может быть обеспечена достаточно прочная оборона, куда могли бы отойти немецкие войска, действующие в Италии.

На основе соображений генерал-майора Марцинкевича и доклада американца Хофер подготовил докладную записку Гитлеру, которой хотел, как говорится, прихлопнуть одним ударом сразу двух мух: во-первых, обеспечить надежную защиту своего округа и, во-вторых, — предотвратить ожидавшийся удар союзников слухами о крепости — фантоме.

3 ноября Хофер запросил полномочия и средства в ставке фюрера на строительство альпийской крепости. В частности, он испрашивал распоряжения о немедленном начале сооружения оборонительной линии в северных Альпах, чтобы соединить ее с уже имеющимися укреплениями на юге. Весь альпийский регион должен был быть объявлен закрытой зоной, чтобы избежать притока беженцев при размещении важных в военном отношении учреждений и служб.

Вместе с тем, гауляйтер испрашивал выделения строительных материалов и техники в необходимых количествах и создания продовольственных и иных резервов на год или даже два. Кроме того, он просил создания крупных складов оружия и боеприпасов, а для защиты важных оборонительных объектов от ударов авиации союзников переведения в этот район до 30000 пленных американских и английских офицеров и солдат. В заключение, запрашивал для себя лично особых полномочий на предмет осуществления строительства крепости, а также на случай отделения округа от остальной имперской территории.

В Германии, как впрочем и в Соединенных Штатах, было известно, что Швейцария с 1942 года располагала собственной «альпийской крепостью» — национальным редутом. Генерал Анри Гузен, командующий швейцарской милицейской армией, еще поздним летом 1940 года, когда немцы после победу над Францией вынашивали планы вторжения в Швейцарию (операция «Рождественское дерево»), отдал приказ о строительстве мощных оборонительных сооружений на линии Сен Готарда-Сарганса и Санкт-Мориса.

В Соединенных Штатах поэтому информации о немецких альпийских укреплениях, переданной Алленом Даллесом,[56] начальником американской секретной службы в Швейцарии, было придано большое внимание.

12 ноября 1944 гора, в день, когда на стол Гитлера попали докладная записка Хофера и доклад американской секретной службы, в газете «Нью-Йорк таймс» была напечатана статья ее лондонского корреспондента Гарри Фоссера, в основу которой был положен, по всей видимости, тот же доклад.

В статье, озаглавленной «Гитлеровское убежище», содержались фактологические данные о резиденции Гитлера в Берхтесогадене, сильных укреплениях в ее окрестностях, «обширных туннелях и подвалах, забитых продовольственными запасами». Статья заканчивалась описанием, сделавшим бы честь любому роману о Джеймсе Бонде:

«…В качестве еще одной меры предосторожности вся округа шириною 15 миль и длиною 21 миля заминировала и может взлететь на воздух нажатием пальца на определенную кнопку.

Говорят, что эта судьбоносная кнопка вмонтирована в письменный стол Гиммлера в его подземном кабинете, сооруженном в скалах неподалеку от бунгало фюрера…»

Статья эта послужила началом целой серии газетных публикаций, начиная с осени 1944 года, вплоть до мая 1945 года, которые так или иначе касались альпийской крепости. На самом же деле ни высшие штабы вермахта, ни сам Гитлер в ноябре 1944 года не удосужились рассмотреть предложение Хофера по созданию реальной альпийской крепости, так как как раз в это время во всю шла подготовка к Арденнскому наступлению немцев.

Союзная пресса стала применять понятие «национальный редут», говоря об альпийских оборонительных сооружениях, да и московская пресса, казалось, воспринимала его существование как реальность. 15 декабря 1944 года нью-йоркская «Дейли уоркер», ссылаясь на «надежный источник», сообщила, что немцы намереваются оборонять этот национальный редут фанатично до последней капли крови с еще большим упорством, чем это имело место даже в Сталинграде, и что Красная армия предприняла наступление в Венгрии, чтобы придти американцам на помощь.

В это время в дело вмешивается Геббельс, инспирированный сообщениями союзников о национальном редуте.

В министерстве пропаганды был образован специальный отдел, который с января 1945 года стал заниматься пропагандой идеи фикс об альпийской крепости. Хорошо продуманные, близкие к правдоподобным статьи специалистов этого отдела, в которых говорилось о «элитных частях», «огромных запасах всего необходимого в подземных складах, недосягаемых вражеским бомбардировкам», «заводах, размещенных в скалах» и «скрытных позициях ракет Фау-1 и 2» производили должное впечатление на союзников весною 1945 года.

Одновременно нацистская внешнеполитическая разведка была озабочена тем, чтобы американская агентура получала данные технического характера, в том числе и строительные планы. В результате шумихи, поднятой Геббельсом, и в особенности после доклада Гитлеру об озабоченности, которую испытывают союзники в связи с альпийской крепостью, Хофер получил разрешение на сооружение всех возможных оборонительных укреплений в своем округе. Генерал-майор Марцинкевич получил в январе 1945 года распоряжение начать строительство оборонительной линии на границе со Швецарией, между Фельдкирхом и Брегенцем, для создания впечатления о реальности существования за ней «альпийской крепости».

24 декабря 1944 года близкая к левым кругам «Дейли уоркер» сообщила, что немцы готовят самоубийственную операцию по деблокированию Будапешта, из чего следует, что они предпринимают все усилия по недопущению наступления Красной армии на альпийскую крепость с востока. Ожесточенные бои под Страсбургом свидетельствуют в то же время о том, что немцы стремятся защитить ее от ударов и с западной стороны.

Затем в сообщениях о загадочной крепости в Альпах наступила определенная пауза, так как пресса была занята публикацией материалов о последнем гитлеровском наступлении в Арденнах.

«Дейли уоркер» 26 января 1945 года вновь возвратилась к теме альпийской крепости, в журнале же «Кольер «27 января была напечатана статья журналиста Эрвина Лесснера, озаглавленная «Последнее оружие мщения Гитлера».

Из источника, известного лишь ему одному, автор детально рассказывал о массовом партизанском движении, созданием которого занимался специальный штаб в Бад-Аусзее в горах Зальцкаммергут. В рядах будущих партизан должна быть представлена элита гитлеровской молодежи и СС, вооруженная самым современным оружием, в том числе и секретным. Учитывая опыт борьбы немцев с русскими партизанами, эта элита готова вести борьбу до конца и пасть, если возникнет такая необходимость, смертью храбрых.

Шефом партизанского движения, получившего название «вервольфы» (оборотни), назначен будто бы начальник главного управления имперской безопасности Эрнст Кальтенбруннер.

Хотя реально строительство оборонительных сооружений в Альпах было начато только 17 февраля 1945 года, к которому принудительно было привлечено около 2000 рабочих по линии организации Тодт, в Соединенных Штатах еще в конце января была опубликована целая серия статей с сообщениями не только о готовящемся партизанском движении, но и об оборонительных укреплениях различного рода.

Верховное главнокомандование союзников получало одновременно информацию и из Москвы, куда она поступала из Швейцарии, что в районе Брегенца ведутся строительные работы по сооружению оборонительных позиций, в связи с чем в нем росла уверенность в наличии в Альпах лагерей по подготовке партизан, да и самой альпийской крепости с ее оборонительными сооружениями.

Имелись ссылки и на сообщения из Берлина, в которых утверждалось, что союзники обязательно столкнутся с мощным партизанским движением, если вступят в альпийскую крепость.

Московский корреспондент американского информационного агентства «Ассошиэйтед пресс» передавал информацию, полученную от своих доверенных лиц, об альпийской крепости и оборонительных работах, ведущихся там немцами.

14 февраля «Нью-йорк таймс» напечатала выдержку из выступления по радио шеф-переводчика министерства иностранных дел третьего рейха Пауля Шмидта, в котором он угрожал, что в партизанской борьбе примут участие миллионы немцев и за каждого убитого немецкого солдата обязательно погибнут 10 солдат союзников.

Вместе с тем поступила информация, что министерство иностранных дел и почти все другие министерства рейха будут переведены в альпийскую крепость. Немецкая служба безопасности постаралась, чтобы эта информация и сообщения об успешных строительных оборонительных работах в Альпах непременно попали в руки американцев.

Следует отметить, что оборонительные позиции на южной оконечности Альп, куда могли быть отведены части группы армий «Е» из Италии, были к концу февраля 1945 года действительно почти полностью готовы.

В это же время в концентрационном лагере Саксенхаузен был освобожден блок 18/19. Под строжайшим контролем группа заключенных вместе с печатными машинами, бумагой и заготовками были погружены в 16 железнодорожных вагонов и после двухнедельного пребывания в концлагере Маутхаузен направлены далее в альпийскую крепость.[57]

В пещерах близ деревни Редельципф машины были в ускоренном темпе снова установлены, и производство фальшивых фунтов стерлингов и долларов было возобновлено. Работа эта продолжалась вплоть до подхода союзных войск. Заключенные, занятые на этих работах, были втайне ликвидированы, а машины, печатные платы, оборудование и запасы бумаги затоплены в озере Топлиц.

Западная пресса продолжала публикацию самых фантастических вымыслов о подготовке немцев к решительной обороне в Альпах. Когда же союзные войска перешли Рейн, то и Москва стала все с большей настойчивостью предупреждать американцев и англичан об опасности, заключавшейся в альпийской крепости. С помощью «Дейли уоркер», ежедневной коммунистической газеты Соединенных Штатов, американская общественность регулярно извещалась об опасностях, которые ожидали американских солдат в Альпах. Статьи газеты носили вполне обоснованный аргументированный характер, так как готовились военными экспертами.

3 марта «Дейли уоркер» опубликовала заметку, в которой отражалась обеспокоенность русских не только немецкой альпийской крепостью, но и достаточно сильными немецкими армиями в Италии, ожесточенным сопротивлением немцев в Венгрии с постоянными контратаками, а также возмущение Советского Союза по поводу ведения западными союзниками в нарушение имеющихся договоренностей переговоров с немецким командованием Итальянского фронта о капитуляции немецких войск.

Швейцарский журнал «Женева» в одной из своих статей опубликовал сообщение, что Гиммлер сам взял на себя руководство по формированию и обучению немецких партизанских отрядов.

«Дейли уоркер» дважды — 14 и 24 марта указала на то, что замена немецкого генерал-фельдмаршала Рундштедта генерал-фельдмаршалом Кессельрингом[58] — является свидетельством намерений немцев к ведению ожесточенных боев за альпийскую крепость.

25 марта в газете «Нью-Йорк таймс» появилась статья военного корреспондента, аккредитованного при штабе объединенного командования союзными войсками Д. Миддлтона, слышавшего от возвратившегося из Вены швейцарца, что в Альпах имеются мощные оборонительные укрепления, способные выдержать многомесячную осаду.

В конце марта Кальтенбруннер по приказу Гиммлера становится ответственным за вопросы безопасности в Южной Германии и одновременно главнокомандующим альпийской крепостью. Он тут же начал переговоры с промышленниками о сооружении подземных предприятий по производству всей необходимой продукции.

Тем не менее союзные штабы продолжали разработку планов и подготовку к «прыжку на Берлин». В частности, командир 82 американской воздушно-десантной дивизии генерал-майор Джеймс Гевин разработал операцию по захвату самого Берлина своим десантом.

101 американская воздушно-десантная дивизия имела задачу овладения аэродромом Гатов, одна из бригад 1 британского воздушно-десантного корпуса — летным полем завода «Хейнкеля» в Ораниенбурге под Берлином, а 82 британская парашютно-десантная дивизия — аэродромом Темпельхоф в Берлине.

Указанные части проводили учебно-тренировочное десантироваие, причем 82 парашютно-десантная дивизия англичан получила для этих целей из Англии макет аэродрома Темпельхоф с окрестностями.

Вся необходимая подготовка была практически завершена, и войска ждали только приказа о начале действий главнокомандующего Эйзенхауэра.

25 марта командование 7 американской армии получило разведывательное донесение с подробными данными по альпийской крепости. Речь в нем шла о запасах на 100000 человек, которые были затребованы Гиммлером для альпийской крепости, о 80 элитных частях и подразделениях, численностью каждое от 1000 до 4000 человек, готовых к началу оборонительных действий. В альпийскую крепость отмечалось постоянное движение поездов с самым современным оружием, новыми артиллерийскими орудиями и оборудованием. В самой же крепости полным ходом велось сооружение подземных заводов по производству вооружения.

Через три дня, 28 марта 1945 года, Эйзенхауэр проинформировал Сталина о своем намерении повернуть союзные войска на юг, против альпийской крепости, вместо того, чтобы двигаться, как было запланировано ранее, на Берлин.

После этого о таком решении были проинформированы начальники союзных штабов и фельдмаршал Монтгомери.

Если в сентябре 1944 года Эйзенхауэр заявлял, что «его основной целью является, конечно же, Берлин», то в радиограмме Монтгомери 51 марта 1945 года было сказано:

«…Вы, видимо, уже заметили, что я вообще не упомянул Берлин. Этот населенный пункт представляет для меня просто географическое понятие, и никогда не вызывал интереса. Моя цель — уничтожение вооруженных сил противника и слом его сопротивления…»

В то время, как Черчилль и Монтгомери выражали недовольство политической наивностью американской стратегии, а Монтгомери даже телеграфировал своему премьер-министру, что «совершается ужасная ошибка», Сталин поспешил поддержать мнение, что Берлин потерял свое стратегическое значение. Он известил Эйзенхауэра, что как раз по этой причине выделил для взятия города «второстепенные части и подразделения», тогда как на заключительном этапе войны против немцев будут действовать элитные дивизии. В общей сложности это будут 20 армий в составе 150 дивизий, представляющих 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева, 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова и 2-й Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского, а всего — более двух с половиной миллионов имеющих боевой опыт солдат и офицеров, 7500 самолетов, 41600 орудий и 6300 танков.

8 апреля 1945 года Д. Миддлтон выступил со статьей в «Нью-йорк таймсе», в которой утверждал, что альпийская крепость укреплена даже лучше нежели пресловутое Монте Кассино, своеобразный Верден II мировой войны, и что все более редкое появление эсэсовских частей на фронте объясняется как раз тем, что они уже заняли свои оборонительные позиции в альпийской крепости, где будут сражаться до последней капли крови. Это мнение через несколько дней поддержал еженедельный журнал «Лайф», представивший кроме теоретических выкладок тщательно отработанную схему расположения там сил и средств немцев.

Цюрихская газета «Вельтвохе» опубликовала 2 февраля 1945 года статью, озаглавленную «Крепость Берхтесгаден» со ссылками на источники в Германии, являвшуюся тем не менее плодом досужей фантазии. Она, по всей видимости, и явилась основой появившейся 16 апреля 1945 года в «Нью-Йорк таймсе» статьи считавшегося военным экспертом журналиста Хансона Болдуина. В ней утверждалось, что альпийская крепость является реальностью и что, мол, это подтверждается сообщениями нейтральной прессы, в частности, швейцарской еженедельной газетой «Вельтвохе». В общем и целом Болдуин поддерживал решение Эйзенхауэра оставаться на Эльбе и повернуть войска против альпийской крепости вместо продвижения к Берлину.

Перед своими генералами, союзными начальниками штабов и Монтгомери Эйзенхауэр оправдывал принятое решение намерением сломить отчаянное сопротивление немцев нанесением удара по альпийской крепости. А ведь ему должно было быть известно — о чем в деталях знали даже в Москве — что уже с начала года между немецким командованием, ответственным за оборону южной части альпийского редута, и представителями американской секретной службы в Швейцарии велись переговоры о капитуляции немецких войск в Италии. Эти переговоры, которые вел генерал СС Карл Вольф[59] и Аллен Даллес, 8 марта находились в заключительной стадии, что вызвало высказывание Сталиным упреков американскому президенту Рузвельту.

В отличие от американской секретной службы и генерала Эйзенхауэра англичане считали альпийскую крепость блефом.

По взглядам «Иителлидженс сервиса», упоминавшиеся в различных сообщениях об альпийской крепости немецкие руководители и командующие были просто неспособны правильно осуществлять ее оборону и тем более сыграть решающую роль в изменении судьбы Германии.

Кроме того, англичане, исходя из собственного превосходства в воздухе, полагали, что крупные строительные работы в крепости исключены. Вместе с тем, они были уверены, что обеспечение продуктами питания войск и многочисленных министерских чиновников, сосредоточенных на небольшом пятачке, в течение длительного периода времени просто невозможно.

Однако эти соображения и взгляды англичан в конце марта — начале апреля 1945 года никто не разделял. Что же касается немецких войск, то широко распространяемые слухи об альпийской неприступной крепости в сочетании с чудо-оружием вселяли в них уверенность в возможности довести войну еще до победного конца.

В действительности каких-либо реальных успехов в деле строительства оборонительных сооружений в Альпах к тому времени не было: если какие-то работы и велись, то лишь местами, северный обвод укреплений был только на бумаге. Организовать массовое возведение действительно крепостных сооружений и объектов гауляйтеру Хоферу так и не удалось.

Вся территория альпийской крепости была переполнена эвакуировавшимися или просто бежавшими сотрудниками административного аппарата и различных министерств и ведомств, не говоря уже о штабах объединений и армий, перебравшихся туда без войск, а также наземном персонале авиации.

Ни одна из дивизий, передислоцированных в Альпы, не имела полной боевой численности, штатного снаряжения, необходимого комплекта боеприпасов и техники.

Что же касалось подземных фабрик и заводов по производству вооружения, то на самом деле некий баварский завод выпускал в туннеле запасные части для самолетов. И вот о нем-то и шла речь во всех секретных документах.

В начале апреля в Соединенных Штатах в частной типографии Иоахима Джостена была отпечатана брошюра, озаглавленная «Европейские публикации о гитлеровском альпийском редуте». Стоившая 2,95 долларов, брошюра эта на 27 страницах содержала сведения, полученные главным образом из Швейцарии и Германии. Заинтересованные службы и издательства могли почерпнуть там информацию, что альпийская крепость в состоянии продержаться до 5 лет, что там на боевых позициях находится более 40 эсэсовских дивизий с 200000 специально подготовленных горных егерей и что обороняющиеся там защитники крепости будут сражаться до последнего хотя бы потому, что большинство из них являются военными преступниками, и кроме смертного приговора по суду военного трибунала союзников после окончания войны их ничто другое не ожидает.

Генерал Уолтер Беделл Смит,[60] начальник штаба Эйзенхауэра, провел 21 апреля 1945 года доверительную пресс-конференцию, на которой изложил озабоченность Эйзенхауэра и американского верховного командования проблемой альпийской крепости.

Отвечая на заданные вопросы, он вынужден был признать, что в высшем штабе нет точных сведений о том, что же в реальности представляет собой альпийская крепость и что может встретиться войскам в горах, но выразил мнение, что опасения самых больших пессимистов могут подтвердиться. Во всяком случае, альпийский редут будет являться основной проблемой ближайшего будущего. И взять эту крепость штурмом наверняка удастся — в случае необходимости даже с помощью русских.

Удивительно, но ни один из сотен аккредитованных при штабах союзников военных корреспондентов не взял на себя смелость опровергнуть широко разрекламированную сказку об альпийской крепости. А ведь днем позже, 22 апреля, было установлено, что авиаразведка не подтверждает ни концентрации немецких войск, ни крупных оборонительных сооружений в этой крепости.

Через несколько дней Курт Диттмар, диктор берлинского радио, официальное выступавший с сообщениями командования вермахта, бежал из Берлина и переправился на лодке через Эльбу на запад. Сдавшись американцам, он на допросе показал — а уж ему-то верить было можно — что альпийская крепость — чистая фантазия.

Эти сведения не привели, однако, к изменению уже избранной стратегии, тем более, что продолжала поступать и информация прямо противоположного характера. 24 апреля генерал Омар Бредли, командующий 12 американской армейской группой, высказал свое пессимистическое отношение к вопросу об альпийской крепости группе сенаторов, прибывших с визитом на европейский театр военных действий. Ссылаясь на разведданные, он выразил, в частности, мнение, что имеющиеся укрепления в южной части альпийских гор позволят немцам продержаться не менее месяца, если не целый год.

В середине апреля по приказанию Эйзенхауэра 13 воздушно-десантная дивизия стала перебрасываться из Соединенных Штатов в Европу. Когда солдаты дивизии, оснащенные самым современным оружием, предназначенным для штурма альпийской крепости, высадились с кораблей в Антверпене, война в Европе была уже окончена, и никто не упоминал даже пресловутую альпийскую крепость.

29 апреля по одному корпусу 6 американской армейской группы стали выдвигаться в направлениях на Берхтесгаден и Зальцбург.

2 французская танковая дивизия, входившая в состав 21 американского корпуса, овладела 5 мая 1945 года Берхтесгаденом — так и не обнаружив никакой альпийской крепости.

Шеф главного управления имперской безопасности, обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер избрал в качестве своей штаб-квартиры с начала 1945 года Бад-Аусзее. Туда же он перевел основные управления РСХА, в том числе гестапо и СД.

Оберштурмбанфюрер СС Отто Скорцени, имевший задание сформировать «эсэсовский корпус Альпенланд», видя бесперспективность этой затеи, также перебрался в Бад-Аусзее, чтобы выждать, как будут развиваться события.

Кроме вышеперечисленных лиц, там находились и такие видные государственные и партийные деятели, как Роберт Лей[61] — бывший министр труда, Юлиус Штрайхер и Конрад Хенляйн, оберштурмбанфюрер СС Адольф Айхман,[62] занимавшиеся «окончательным решением еврейского вопроса», Вильгельм Хёттль,[63] ответственный за балканский регион в управлении внешнеполитической разведки РСХА и штурмбанфюрер СС Фриц Швенд,[64] ведавший вопросами сбыта фальшивых фунтов стерлингов и долларов.

Попавший в немилость рейхсмаршал Герман Геринг, уже длительное время находившийся в Берхтесгадене вместе с командованием ВВС, попал под домашний арест и 9 мая сдался командиру 36 американской воздушно-десантной дивизии генерал-майору А. Далквисту.

Генерал-фельдмаршал фон Рундштедт, смещенный Гитлером с поста главнокомандующего немецкими армиями на Западе, был захвачен американскими солдатами прямо в ванне. Вскоре после этого были пленены генерал-фельдмаршалы Кессельринг, Вильгельм Лееб и Вильгельм Лист.

Гауляйтер Франц Хофер был задержан 2 мая неподалеку от дома.

А неделей позже в плен американцам сдался генерал Райнхард Гелен,[65] начальник отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба вместе с некоторыми своими сотрудниками, объемным архивом, микрофильмами и секретными документами, ожидавший этого момента в Элендсальме в Верхней Баварии.

На полпути между Берхтесгаденом и Инсбруком, в 10 километрах южнее городка Вёргль, находится средневековый замок Иттер, в котором с 1943 года располагалась тюрьма (своеобразный лагерь для пленных из числа высокопоставленных лиц). В основном там содержались французские заложники.

5 мая за замок произошел короткий бой — событие, не имевшее параллелей во всей II мировой войне — типичный вместе с тем для боевого духа немецких войск в альпийской крепости, столь опасавшийся американцами.

Среди этих заключенных были, кроме двух бывших премьер-министров (Поля Рейно и Эдуарда Даладье), французский посол в Берлине Андрэ Франсуа-Понсе, начальник французского генерального штаба генерал Гамелен вместе с генералом Вейганом, сестра генерала де Голля со своим мужем, Жан Боротра — бывший министр Виши (когда-то известный теннисист) и Мишель Клемансо — сын известного французского государственного деятеля.

За проволочными заграждениями, часовыми с собаками и десятками прожекторов на стенах ждали они свой последний час. Всем был известен приказ Гиммлера о расстреле заложников в случае подхода войск союзников.

5 мая у замка появился американский танк с восемью солдатами, которым охрана из 40 человек военнослужащих вермахта сдалась без боя.

Через небольшой промежуток времени в прилегавшем к замку лесочке раздались выстрелы. Замок оказался в окружении 300 эсэсовцев, прибывших по приказу Кальтенбруннера для исполнения распоряжения о расстреле заключенных.

Немецкая охрана замка взялась за оружие и стала помогать изумленным американцам отбить нападение эсэсовского отряда.

Во время завязавшейся перестрелки Боротре удалось незаметно выскользнуть из замка и пройти через расположение эсэсовцев. В нескольких километрах оттуда ему встретилось американское войсковое подразделение, которое сразу же пришло на помощь осажденным. Через час заключенные были освобождены.

В поисках скрытых оборонительных сооружений альпийской крепости американские солдаты обнаружили в бывших соляных копях в горах вокруг Бад-Аусзее припрятанные нацистами художественные ценности, свезенные из всей оккупированной ими Европы.

В более чем 1500 громадных ящиках оказались дорогие гравюры по дереву, произведения пластики, средневековые гобелены, ковры, различные миниатюры и древние рукописи, а также около 6500 всемирно известных картин. В Европе не было ни одного музея, ни одной крупной частной коллекции, замка, монастыря или церкви, которые не были бы разграблены. Составленный каталог насчитывал более 6000 машинописных листов, а для вывоза ценностей потребовалось более 1000 грузовых автомашин. Общая их стоимость была определена на сумму около 4 миллиардов долларов.

2 мая 1945 года на Бреннерском перевале произошла встреча американских солдат. Части, шедшие с севера, проделали с боями путь от Нормандии, а продвигавшиеся с юга — длинную дорогу от Сицилии.

Когда немецкие вооруженные силы, действовавшие на Западе, капитулировали в Реймсе 7 мая, большая часть находившихся в альпийской крепости частей и подразделений вермахта сдалась без всяких предварительных условий.

То, что Эйзенхауэр до конца верил в существование каких-то таинственных оборонительных сооружений в Альпах, становится непонятным, если принять во внимание скрупулезную работу союзных секретных служб при подготовке высадки в Нормандии, когда штабы союзных войск располагали картами и аэрофотоснимками, на которых были отмечены даже отдельные пулеметные гнезда.

Во время переговоров о капитуляции последнего из удерживавшихся немцами бастионов шербургской крепости 28 июня 1944 года командир 4-й американской дивизии генерал-майор Бартон предъявил немецкому командиру укрепрайона «Восточный угол» майору Ф. Кюпперсу карту немецких позиций, более даже точную, нежели немецкая, на которой была показана численность личного состава отдельных укреплений вплоть до имен унтер-офицерского состава.

Альпийский район был защищен зенитной артиллерией весьма слабо и, по сути дела, открыт для авиаразведки. К тому же он находился буквально в пределах видимости центрального европейского бюро американской секретной службы в Швейцарии, руководимого таким опытным человеком как Аллен Даллес.

Кроме того, генерал Анри Гузен, бывший тогда начальником швейцарского генерального штаба, неоднократно указывал американцам на то, что альпийская крепость — не более как фантом. Без всяких помех, так как никакие боевые действия не велись, и без трудностей с материальным обеспечением, Швейцарии понадобилось более двух лет для возведения альпийских укреплений — так называемого национального редута. Немцы же приступили к строительству своей крепости только в феврале 1945 года.

К тому же немецкая часть Альп изобиловала широкими долинами, в отличие от швейцарской, и не была защищена от авианалетов. Было ясно и то, что немцам не хватало ни рабочей силы, ни достаточных объемов стройматериалов.

Кроме Аллена Даллеса с его агентурой, Эйзенхауэр имел в своем распоряжении самую большую и лучшую в мире армаду самолетов авиаразведки, от фотокамер которых не мог бы укрыться ни один метр вражеской территории. Даже мощный огонь зенитной артиллерии не помешал этой армаде вскрыть хорошо замаскированные и скрытно установленные пусковые установки ракет Фау-1 и Фау-2. А тут она не смогла проконтролировать район, пусть даже горный, до того, как было принято решение, последствия которого ощущаются до сих пор.

На вопросы такого рода Эйзенхауэр никогда не отвечал. Истинные причины, побудившие его поступить именно таким образом, он унес с собой в могилу.

ПРИЛОЖЕНИЕ

XIII

Радио игра «Нордполь»

(Из воспоминаний бывшего ее руководителя Германа Гискеса)

Майор Герман Гискес был во время Второй мировой войны представителем абвера в Голландии. После того, как его сотрудникам удалось в 1941 году арестовать и затем перевербовать английского радиста, действовавшего под псевдонимом «Эбенэцер», он решил начать с англичанами радиоигру, получившую впоследствии наименование «Нордполь» (Северный полюс) в целях установления контроля над связями английской разведки с голландским подпольем, выявления ее планов, захвата засылавшихся агентов и сбрасываемых для голландских групп движения Сопротивления оружия, боеприпасов, снаряжения и продовольствия и разгрома голландского подполья. Эта операция была одной из наиболее успешных в истории войн по своему размаху, продолжительности (1941–1943 годы), мастерству и эффективности.

После войны Гискес написал книгу «Лондон вызывает «Нордполь», отрывки из которой мы приводим.

…В начале апреля я получил сообщение об обнаружении трупа парашютиста, неудачно ударившегося головой при приземлении о каменную ограду колодца. Расследование показало, что он принадлежал к группе агентов, сброшенных в районе Холтена.

Для выяснения деталей этой операции англичан мы воспользовались сведениями авиакомандования, скрупулезно отмечавшего любое появление самолетов противника. Сообщения пунктов наблюдения и оповещения, а также засечки радиолокационных станций наносились ежедневно на специальную карту, по которой было видно, каким курсом и на какой высоте следовали самолеты, где они делали круги и тому подобное.

В частности, на этих картах были довольно точно указаны операции англичан в Хугхалене 28 февраля и Стеенвике 27 марта — по времени, курсу и месту.

Без объяснения причин мы отдали распоряжение об уделении повышенного внимания полетам отдельных самолетов, получивших у нас наименование «специалистов». После этого я ежедневно к десяти часам утра стал получать из Амстердама упомянутые карты за истекшие сутки.

Еще одним показателем деятельности секретных служб союзников были донесения нашей радиоконтрразведки. Так, например, нам было сообщено о появлении нового радиопередатчика в районе Утрехта, поддерживавшего связь с радиостанцией вблизи Лондона. Перехваченные радиошифровки свидетельствовали о том, что речь идет о радиопередатчике такого же типа, что и у «Эбенэцера».

Заехавший ко мне во второй половине апреля Хайнрикс доложил, что радио «Оранье» стало передавать цифровые сигналы, носившие как «позитивный», так и «негативный» характер. Это свидетельствовало о появлении в Голландии еще одной группы агентов.

20 апреля «Эбенэцер» получил указание из Лондона принять направляемые грузы под Стеенвиком в одну из ближайших ночей. Я был почти убежден, что англичане догадываются о нашей игре и вместо контейнеров сбросят бомбы, поэтому принял меры предосторожности.

На назначенный день, 25 апреля, я попросил коменданта нашего аэродрома в Лейвардене, капитана Лента, передать мне временно три 37-миллиметровых зенитных орудия, которые с наступлением темноты установил в районе сброса грузов.

Чтобы не подвергать опасности «сигнальщиков», я приказал оборудовать в назначенном районе красные лампы, установленные на кольях, ток к которым подводился из укрытия, расположенного на удалении порядка трехсот метров. Для белой лампы в вершине треугольника был подведен отдельный кабель. Зенитные орудия должны были открыть огонь по самолету в случае, если он станет сбрасывать бомбы или же по моему сигналу красной ракетой.

Когда около часа ночи английский самолет появился над нами, я приказал включить сигнальные огни. Пилот несколько раз пролетал над указанным местом, но, видимо, потерял ориентировку, так как лампы не были направлены вверх. При третьем заходе самолета я, несмотря на риск, встал в вершину треугольника и стал подсвечивать своим мощным карманным фонарем, пока летчик не взял правильный курс.

Сброс грузов свидетельствовал о том, что Лондон еще не раскрыл нашу игру. Я настолько обрадовался этому обстоятельству, что не обратил внимание на сетования молодого обер-лейтенанта зенитчика, что ему не пришлось открыть огонь по вражескому самолету, находившемуся на расстоянии, как говорится, вытянутой руки, чего ему более встретить не придется.

В начале мая радиоигра «Нордполь» вступила в решающую фазу.

Мы могли потерять все, если бы не случай и наши расторопность и находчивость.

Как было установлено позже, Лондон был вынужден предпринять попытку объединения трех действовавших в отрыве друг от друга агентурных групп и работавшего в одиночку агента.

Когда к этой связке был подключен «Эбенэцер», нам удалось вскрыть всю организацию и затем прибрать ее, как говорится, к рукам.

Однако все — по порядку.

В период с февраля по апрель 1942 года британским секретным службам удалось забросить в Голландию на парашютах три агентурные группы по два человека в каждой — агента и радиста, да еще доставить в страну агента-одиночку на быстроходном катере. В результате проведенного нами расследования, допросов арестованных агентов и использования данных, полученных другими путями, была установлена следующая картина.

Названные выше мероприятия англичане осуществили в ходе четырех операций: а) Операция «Леттуче»: 28 февраля 19422 года в районе Холтена были сброшены два агента — Джордан и Рас. Радистом был Джордан, имевший радиопередатчик. Работать он должен был по плану «Трампет». б) Операция «Тарнип»: в тот же день, то есть 28 февраля, также под Холтеном были сброшены агент Андринг с радистом Маартенсом, который должен был работать по плану «Тарнип». Но ему во время ночного прыжка не повезло (это его труп был обнаружен у колодца). в) Операция «Лик»: 5 апреля 1942 года были сброшены агент Клоос с радистом Собесом. Он должен был работать по плану «Хек». Однако во время прыжка рация была повреждена и работать не могла. г) Операция «Потейто»: 19 апреля 1942 года к побережью Голландии на быстроходном катере был доставлен агент де Хааз по прозвищу «Пиил». Радиста с ним не было, но у него самого имелся небольшой радиопередатчик, работавший на расстоянии до пяти километров. Он должен был связаться с «Эбенэцером» и через него получать указания Лондона.

Поскольку рации «Тарнип» (из-за гибели радиста Маартенса) и «Хек» (из-за неисправности) не могли выходить на связь с Лондоном, агенты этих групп вошли в контакт с группой «Леттуче». Неизвестно, имели ли они на это разрешение Лондона.

Из перехваченной и расшифрованной радиограммы «Трампета» нам стало известно, что агент де Хааз не смог установить связь с «Эбенэцером» и также вступил в контакт с ними.

Когда Лондон из-за сложившихся обстоятельств приказал «Эбенэцеру» войти в контакт с «Трампетом», круг, как говорится, замкнулся.

Проанализировав сложившуюся ситуацию, мы пришли к выводу, что эта мера Лондона была вынужденной. Вместе с тем, мы понимали, что другие агентурные группы, имевшие радиопередатчики, будут работать самостоятельно. Свободные же контакты различных групп между собой имели то преимущество, что арест их членов не вызывал у Лондона особых подозрений в отношении нашей радиоигры.

Таким образом, вхождение «Эбенэцера», через которого мы и осуществляли свою игру, в контакт с агентурными группами произошло в тот момент, когда те имели уже непосредственную связь друг с другом.

Подробности, как тогда Шрайэдеру удалось за короткий срок разгромить всю тогдашнюю агентурную сеть союзников в Голландии, мне неизвестны.

Полагаю однако, что большую роль в этом сыграло чрезмерное доверие членов этих групп друг к другу, а также отсутствие у них соответствующего опыта. Хотя агенты и прошли определенную подготовку в Англии, практически они оставались «любителями», не имевшими никакой практики в решении своих нелегких задач. Шрайэдер же был асом своего дела, которому было трудно противостоять.

Агентурная группа «Трампет» попала в наши руки вместе со всеми материалами, радиограммами и шифрами. Радист Джордан сломался после ареста, узнав о размахе катастрофы. Он был хорошо воспитанным и образованным парнем из приличной семьи. Но для такой опасной и трудной работы, как агентурная радиосвязь, он оказался недостаточно зрелым и твердым. Однако это — не его вина.

Преодолев подавленность и растерянность, охвативших его при доставке в Схевенинген, он постепенно проникся уважением к Хунтерману и ко мне и решил воспользоваться шансом, предоставляемым ему для собственного спасения.

5 мая 1942 года радиопередатчик «Трампет» задействовал второй канал нашей связи с Лондоном. Англичанам были сообщены координаты новой площадки для получения грузов этой группой, которая была подыскана нами в нескольких километрах севернее Холтена. Радиосвязь была установлена без помех, так что в Лондоне никаких подозрений не возникло. Место это было вскоре одобрено «той стороной», и уже через две недели нами были получены сброшенные там грузы.

Несколько позже был налажен и третий канал связи с Лондоном.

При аресте Андринга у него был обнаружен план радиосвязи с Лондоном «Тарнип», предназначавшийся для разбившегося радиста Маартенса. Через «Тромпет» мы сообщили в Лондон, что Андринга подыскал надежного «оператора», который сможет поддерживать связь с Лондоном по плену «Тарнип». Англичане назначили пробную радиосвязь, чтобы проверить умение и способности нового радиста. Наш сотрудник, выступавший в этой роли, действовал, по всей видимости, достаточно правильно, в результате чего в следующий сеанс связи Лондон сообщил, что радист — «в порядке».

Через некоторое время, однако, произошло нечто, доставившее мне большую головную боль.

В середине мая Хайнрикс озабоченно доложил мне, что радист Лоуверс вызвал у него подозрение, передав в последнюю радиосвязь несколько дополнительных букв. (Вообще-то в конце радиограмм иногда передаются так называемые «буквы наполнители»). Поскольку Хайнрикс не мог всегда лично присутствовать во время сеансов радиосвязи, проводившихся Лоуверсом и Джорданом, он предложил заменить их своими радистами.

Вызвав «контролера», я уточнил, что ему не известно точное значение переданных Лоуверсом дополнительных букв — какого-то определенного смысла в них вроде бы и не было. Дополнительных аргументов «за» или «против» у нас не было, и мы решили подождать, как отреагирует Лондон.

В то же время я решил предпринять расследование, к которому подключил Хунтермана, бывшего в хороших отношениях как с нашими радистами, так и самим Лоуверсом. В ходе расследования было установлено, что отношение к Лоуверсу было, пожалуй, слишком доверительным. Обстановка во время сеансов радиосвязи была весьма непринужденной, и к предписанным мною кофе и сигаретам добавилась своеобразная дружба, что могло стать опасным.

От разговоров с Лоуверсом я пока воздерживался, чтобы не показать ему возникших подозрений. Лондон никаких признаков подозрительности в свою очередь не проявил. Тем не менее, мы решили отстранить Лоуверса и Джордана от радиоигры.

Для этого мы использовали старый трюк, предложив подключить «резервного оператора» из соображений безопасности, против чего Лондон не возражал. Теперь у ключей радиопередатчиков сидели наши радисты. Привлечение резервных радистов Лондон оценил положительно, поскольку подпольная деятельность всегда связана с риском, и с «отключением» радиста приходилось считаться каждую минуту по самым различным причинам.

Воспользовавшись этим опытом, мы в дальнейшем к ключам радиопередатчиков радистов из числа агентов уже не допускали. При их аресте к рациям мы просто сажали своих людей. Конечно, приходилось считаться с возможностью предварительной записи их «почерка» (делалось это на стальную проволоку или граммофонную пластинку). Тогда в случае его изменения могли легко возникнуть любые подозрения.

(По характеру удара, скорости передачи и некоторым другим особенностям опытное ухо может различить работу того или иного радиста просто по слуху, как хорошие музыканты различают без труда игру различных исполнителей по их манере.)

Если бы радиоцентр союзников применил все меры безопасности и подстраховки, использование подставных радистов вряд ли представилось бы возможным. Однако, когда первые наши попытки сошли, как говорится, с рук, свидетельствуя об отсутствии должной бдительности у противника, мы шли и в дальнейшем на этот риск.

О беспечности Лондона свидетельствует хотя бы тот факт, что в нашей игре было задействовано 14 каналов связи, работавших довольно продолжительное время, которые обслуживались всего шестью нашими радистами.

В ту весну мы собрали обширные сведения о планах и характере подготовки агентуры противником, методах его работы по внедрению этой агентуры и сбросу различных грузов (оружия, боеприпасов, снаряжения, продовольствия и денег), а также по использованию кодов и ведению радиообменов. Что касалось сброса грузов, то оно зачастую осуществлялось «вслепую».

Принятая союзниками практика сбрасывать грузы по предварительному уведомлению, проводившаяся в жизнь тупо и не допускавшая исключений, наряду с другими оплошностями и ошибками англичан, имела просто катастрофические для них последствия, придав «операции «Нордполь» драматический характер.

Если бы в Голландию без всяких уведомлений и предупреждений была бы выброшена контрольная группа для наблюдения за результатами приема и доставки грузов по назначению, мыльный пузырь нашей операции лопнул бы моментально. Такую возможность мы, тем не менее учитывали, поэтому и действовали максимально осторожно. При этом мы исходили из того, что каждое полученное или переданное радиосообщение могло оказаться последним.

О характере взаимоотношений союзников с голландским подпольем свидетельствует хотя бы то, что в период с 29 мая по 26 июня 1942 года были сброшены три агентурные группы с предварительным уведомлением и принять их должны были «Эбенэцер» и «Трампет».

Расскажу подробнее, как это происходило.

В ходе операции «Бетрут» (осуществлявшейся через «Эбенэцера») 29 мая вблизи Стеенвика приземлились на парашютах агенты Парлевлет и ван Стеен. Они должны были провести инструктаж по новому прибору «Ойрек», новому порядку установления опознавательных огней для самолетов и обеспечению радиосвязи по плану «Сведе».

22 июня под Холтеном по операции «Парснип» (осуществлявшейся через «Трампет») были сброшены на парашютах агенты Ритсхотен и Бьюйцер. В их задачу входила организация саботажа в районе Оверисселя и установление радиосвязи по плану «Спинах».

В порядке осуществления операции «Марроу» (через «Эбенэцера») 26 июня под Стеенвиком приземлились агенты Джамброис и Буккенс. Их заданием были организация вооруженных выступлений подпольщиков в Голландии и вхождение в радиосвязь по плану «Марроу».

Задачи групп «Бетрут» и «Марроу» имели столь большое значение для развития и углубления нашей радиоигры, что я хочу остановиться на них особо.

Агентов группы «Бетрут» Парлевлета и ван Стеена после приземления тепло приветствовали «подпольщики» (сотрудники нашей полиции безопасности). Арестованы они были уже днем. Ночью же «комитет по приему» имел возможность в доверительной беседе уточнить их задачи.

Подобный маневр успешно проводился и в последующем. Таким образом нам удавалось узнать важнейшие новости из союзнического лагеря, имевшие подчас огромное военно-политическое значение, в особенности же — намерения и планы противника в сфере деятельности союзных секретных служб. В частности, нами была получена подробная информация о наличии и дислокации секретных школ по подготовке агентов и радистов в Англии, численности проходивших в них обучение англичан и европейцев (конкретно по национальностям), преподавательском составе, уровне подготовки отдельных групп и многое другое. В последующем мы получили даже представление о частной жизни руководства страной.

Группа «Парснип», принятая нами 22 июня 1942 года под Холтеном, имела задачу организации саботажных действий в стране. Прием ее и получение для нее грузов мы обговорили, как обычно, с Лондоном.

Небезынтересно, что по указанию Лондона радист Бьюйцер должен был взять на себя связь с группой «Потейто», которую до того осуществлял «Эбенэцер». Оказалось, что тот был разгружен, так как связь через него считалась самой надежной, а также в связи с получением в ближайшее же время особого задания по организации подрыва антенного поля радиостанции в Коотвике.

В начале июля «Эбенэцер» получил из Лондона распоряжение выяснить, можно ли «продуть» антенное устройство этой радиостанции. В последующих радиограммах был дан подробный инструктаж, каким образом можно было подрывом определенных креплений уничтожить пять более чем стометровых решетчатых мачт, а тем самым и все антенное поле.

Направив туда под видом голландских подпольщиков нашу спецкоманду под командованием Вилли, я отдал ему распоряжение выяснить, каким образом днем или ночью можно проникнуть на территорию радиостанции и подорвать ее антенное поле. Результаты, исходя из реалий, были радированы в Лондон. Мы сообщили, что на радиостанции имеется небольшое число сотрудников, что довольно большая ее территория охраняется слабо и что подрыв решетчатых мачт особого труда не составит. Лондон ответил, что эта задача возлагается на Такониса и его людей и что действовать они должны будут по сигналу. В конце июля мы доложили, что Таконис со своим отрядом готов к действию. Лондон распорядился ждать его указаний.

До поступления сигнала 9 августа я кое-что придумал для срыва этого задания.

Через два дня «Эбенэцер» передал в Лондон радиограмму следующего содержания:

«Операция «Коотвик» сорвалась. Часть наших людей попала вблизи опор решетчатых мачт на установленные там мины. На взрывы подоспела охрана, с которой завязался огневой бой. Мы потеряли пять человек. Таконис с остальными, в том числе с двумя ранеными, находится в безопасном месте».

На следующий день «Эбенэцер» радировал:

«Из пятерых пропавших в Коотвике людей возвратились двое. Для возобновления операции необходимо не менее трех дней. Противник усилил охрану Коотвика и других радиостанций. Сведений о том, что немцы напали на наш след, пока нет».

Лондон в ответной радиограмме передал:

«Сожалеем о вашей неудаче и потерях. Защита сооружений установкой мин нова и не могла быть нами учтена. Прекратите любую деятельность вплоть до дальнейших указаний. В ближайшее время проявляйте особую осторожность. О всем подозрительном докладывайте немедленно».

Через две недели Лондон передал благодарность всем, кто принимал участие в акции Коотвик, и сообщил, что Таконис награжден медалью за проявленную отвагу. Награда будет вручена ему при первой же оказии…

Запланированный удар по радиостанции Коотвик, через которую немецкое командование осуществляло связь со своими подводными лодками в Атлантике, был, по всей видимости, направлен на срыв этой связи. Когда через несколько дней англичане предприняли высадку своего отряда на французском побережье под Дьеппом, их затея с Коотвиком стала ясной.

Немецкое морское командование поспешило воспользоваться нашей фантазией, и мины действительно были установлены на антенном поле радиостанции.

Через представителя штаба командования вермахта в Голландии ротмистра Янсена я поместил в местных газетах заметку, касавшуюся «событий» в Коотвике. В ней шла речь о преступных элементах, пытавшихся взорвать одну из крупнейших немецких радиостанций. Попытка эта, к счастью, не удалась, но за ней явно видна рука врага. Законопослушные граждане настоятельнее предупреждались об ответственности не только за участие в подобных действиях, но и за их поддержку.

Я надеялся, что через нейтральные страны известие об этом обязательно дойдет до нашего противника.

Следующая операция, которою мне хотелось бы осветить поподробнее, была операция «Марроу», проведенная 26 июня 1942 года, так как она сыграла большую роль в дальнейшем расширении деятельности «Нордполь» — вплоть до весны 1943 года.

Из беседы, проведенной ночью после приземления руководителя группы Джамброиса и его радиста Буккенса, нам в общих чертах стали ясны задачи, полученные ими в Лондоне.

В ходе последующих допросов обоих агентов была выяснена явная недооценка англичанами возможностей немецкой стороны. Характерным было и непонимание ими реальной обстановки в Голландии и настроений ее населения.

Готовность основной части населения прямо или косвенно поддержать и принять участие в развязывании партизанского движения и минной войны в стране не соответствовало ожиданиям Лондона. Подобное настроение стало созревать лишь года через два и было вызвано поражениями третьего рейха, усилением мощи союзников и главным образом — принудительными мерами немцев против населения и экономики оккупированных ими стран Западной Европы.

По плану «Марроу» Джамброис, голландский офицер резерва, должен был связаться с руководством подпольной офицерской организации и побудить его выделить людей для осуществления союзнических планов. На территории страны планировалось создать 16 групп по 100 человек в каждой в качестве центров вооруженного сопротивления и организации подрывной саботажной деятельности. Группы эти должны быть распределены по округам и возглавляться лондонскими инструкторами со своими радистами, на которых будет возложена задача по руководству, обучению и оснащению воем необходимым членов этих групп.

План на бумаге выглядел превосходно. Но его осуществлению помешало не только то, что Джамброис так и не смог встретиться с руководством подпольной организации голландских офицеров.

Нам сразу же было ясно, что включать эпопею Джамброиса в нашу игру нецелесообразно, так как в этом случае пришлось бы сочинять и рассказывать Лондону байки о всевозможных приключениях и каких-то договоренностях с руководством офицерской организации, которое мы не знали.

Следовательно, надо было внушить Лондону, что задание, поставленное Джамброису, невыполнимо и что необходимо искать путь, соответствующий реальной обстановке в стране.

Через радиопередатчик «Марроу» мы буквально засыпали Лондон сообщениями о якобы чуть ли не полной деморализации руководства офицерской организацией. В нем, мол, засели немецкие шпики, поэтому любые контакты с этой организацией и обсуждение лондонских предложений неминуемо станут известны немцам со всеми вытекавшими из этого последствиями.

Когда в радиограммах Лондона появилась некоторая неуверенность, а Джамброису было строго указано на необходимость соблюдения величайшей осторожности, мы предложили свой план. По нему Джамброис должен был установить контакты с некоторыми надежными руководителями офицерской организации на окружном уровне, чтобы работая в низовых звеньях, добиться постепенного создания необходимых окружных групп. С некоторыми оговорками план наш в конце концов получил поддержку Лондона, и в группу «Марроу» стали поступать новые агенты и присылаться различные материалы.

В августе 1942 года началось активное «создание» обговоренных групп. На деле мы, конечно же, не устанавливали никаких контактов с офицерами, а только сообщали в Лондон о широких контактах с надежными представителями офицерской организации.

Создание обусловленных планом групп шло настолько «успешно», что Лондон в период с сентября и до ноября 1942 года прислал для их усиления семнадцать агентов, которых, естественно, принимали мы. Пятеро из них были радистами со своими каналами связи. Эти каналы, работавшие по планам «Чив», «Брокколи», «Кьюкумбер», «Томато» и «Селери», были введены нами в действие до конца ноября.

Каждая из вновь создаваемых групп «приступала к работе», сообщая в Лондон координаты своих площадок для сброса грузов, необходимых им для своих нужд, на которые эти грузы и стали поступать весьма регулярно.

В начале декабря 1942 года мы подготовили обзорный доклад о положении дел, который передали радиограммой в Лондон. В нем мы сообщили, что уже создано 8 окружных групп, в которых собраны и обучаются около 1500 человек. Вполне естественно, этим бойцам требовалась одежда, обувь, белье, велосипедные камеры и шины, табак, кофе, чай и тому подобное. В результате мы получили в середине декабря 32 контейнера общим весом порядка 5 тысяч килограммов, которые были сброшены на четыре указанные нами площадки.

По имевшимся у нас сведениям, в середине января в секретных школах Англии заканчивали обучение набранные туда ранее агенты, часть которых должна быть направлена в Голландию. И действительно, с 18 января по 21 апреля 1943 года к нам было заброшено еще 17 агентов, встреченных, безусловно, «комитетами по приему». Большинство из них предназначались на роль руководителей и инструкторов создаваемых окружных групп. На двоих агентов возлагались разведывательные задачи. Еще двое должны были организовать курьерскую связь из Голландии в Испанию через Брюссель и Париж. Среди вновь прибывших было семь радистов с выделенными для них каналами радиосвязи.

К весне 1943 года потребность создаваемых в Голландии окружных групп в руководителях и инструкторах была обеспечена полностью. Перед нами встала труднейшая задача — регулярно сообщать в Лондон о деятельности около пятидесяти агентов, что по различным причинам вряд ли могло долго продолжаться. Следовало попытаться убедить Лондон в необходимости сокращения задействованных каналов радиосвязи, оставив лишь наиболее интенсивно работающие. И мы предложили — естественно, в целях безопасности — зарезервировать часть радиопередатчиков окружных групп. В результате, число задействованных там раций удалось сократить до пяти.

Хотя с осени 1942 по лето 1943 годов нам и пришлось прекратить деятельность целого ряда включенных в игру радиопередатчиков, объяснив это провалом и ликвидацией их немцами, и зарезервировать часть радиопередатчиков окружных групп, все равно мы были вынуждены продолжать игру с Лондоном по 14 каналам радиосвязи. Шесть наших радистов были таким образом загружены до пределов своих возможностей.

В течение всего этого времени союзники пытались несколько раз разобраться в истинном положении дел в Голландии, не учитывая того обстоятельства, что не только каналы радиосвязи, но и агенты находились в руках немцев.

Одна из таких попыток была отмечена нами в связи с операцией «Парсли», проводившееся 21 сентября 1942 года. Приземлившийся на парашюте агент Джонгели (псевдоним «Ари»), вне всякого сомнения, как раз и прибыл именно с таким заданием.

В связи со своим арестом он сообщил, что сразу же после прибытия на место, должен дать радиограмму следующего содержания:

«Скорый поезд был отправлен вовремя».

Это поставило сотрудников полиции безопасности, его допрашивавших, в положение, выхода из которого они не видели.

При проведении операции «Парсли» я всю ночь находился на месте высадки, в нескольких километрах восточнее Ассена, и возвратился в Гаагу около семи часов утра. Не успел я уснуть, как был разбужен телефонным звонком что-то около девяти часов утра. Звонил сотрудник Шрайэдера и сообщил о том, что ему было сказано Джонгели. К изложенному он добавил, что радиограмма должна быть отправлена не позднее одиннадцати часов.

Через полчаса я сидел уже напротив арестованного агента в Биннехофе. Это был мужчина в возрасте около сорока лет с полным, продубленным всеми ветрами лицом, который в течение длительного времени был главным радистом голландского адмиралтейства.

В ходе непродолжительной беседы я выяснил, что он некоторое время до войны служил в Индонезии и, скорее всего, научился там всяким азиатским хитростям. С неестественно неподвижным и не отражавшим никаких эмоций лицом, он неоднократно повторял, что если не передаст обусловленную радиограмму, это будет означать, что он попал в руки немцев.

В конце концов я сделал вид, что он меня убедил, и сказал, опустив голову как бы в глубокой задумчивости, что такую радиограмму мы в одиннадцать часов обязательно передадим. Быстро вскинув голову и взглянув на него, успел заметить в какую-то долю секунды оттенок триумфа в его глазах. Следовательно, радиограмма будет означать как раз обратное.

В одиннадцать часов по рации «комитета по приемке» мы передали в Лондон:

«Сообщаем, что во время проведения операции «Парсли» агент «Ари» приземлился неудачно и потерял сознание. Он доставлен в безопасное место. Врач установил у него сотрясение мозга. Все остальное в порядке, грузы надежно укрыты».

Через три дня мы включили в очередную радиограмму сообщение:

«Ари» вчера пришел на короткое время в сознание. Врач надеется, что он скоро поправится».

А на следующий день в радиограмме уже говорилось:

«Ари» вчера вечером внезапно скончался, не приходя более в сознание. Похороним его, как положено, на большом лугу. После окончания войны ему будет установлен памятник».

Случай этот я рассказал для того, чтобы показать всю сложность проводившееся нами игры. Ведь одно лишь неправильное наше сообщение могло бы приоткрыть Лондону глаза на происходившее. В подобных случаях нам приходилось заявлять, что агенты либо «погибли», либо схвачены немцами. Даже довольно большое число «несчастных случаев» было для нас менее опасно, чем хоть одна «хитрая» радиограмма. Вскоре Лондон потребовал, чтобы Джамброис прибыл туда для отчета, оставив на время своего отсутствия заместителя.

Поначалу мы сообщили о невозможности его поездки, объяснив это необходимостью в данное время его личного присутствия на месте в связи с некоторыми осложнениями. Затем он долго подыскивал подходящего заместителя. Мы снова и снова придумывали различные отговорки, называя, в частности, длительность и опасность поездки через Бельгию и Францию в Испанию. На том и закончился 1942 год.

В начале 1945 года требования Лондона о прибытии Джамброиса с отчетом стали настойчивее. Вместе с тем ему вздумалось вызывать и представителей отдельных групп. Происходил обмен бесчисленными радиограммами по этим вопросам. Лондон тогда предложил забирать вышеназванных лиц самолетами и гидросамолетами и просил назвать подходящие места для их посадки в дневное и ночное время.

Мы длительное время «не могли» найти подходящие безопасные площадки. Те же места, которые мы указывали, не устраивали «ту сторону». А то мы вдруг заявляли, что то или иное место стало «ненадежным», когда подходило обусловленное время для вывоза людей.

Неоднократно мы сообщали имена подпольщиков, якобы отправившихся в Лондон через Францию, которые после долгих месяцев «странствия» так там и не появлялись.

Когда же оттягивать далее выезд Джамброиса стало невозможным, мы сообщили, что он исчез. «Проведя расследование», мы несколько позже доложили, что он, видимо, попал в облаву в Роттердаме, проводившуюся там немцами, так как нигде более после этого не появлялся.

18 января 1943 года была десантирована группа «Гольф» с задачей установить надежный курьерский путь в Испанию и Швейцарию через Бельгию и Францию. Группа имела большое количество различных бланков и формуляров для изготовления голландских, бельгийских и французских удостоверений личности, различных печатей и бланков для фальсификации немецких удостоверений, пропусков и всевозможных справок, а также изрядные суммы бельгийских, французских и швейцарских франков и испанских песет.

Через шесть недель «Гольф» радировал в Лондон об установлении надежного пути с проверенными этапами пока что до Парижа. В качестве проводника группа использовала опытного человека, имевшего псевдоним «Арно». Им был мой унтер-офицер, выдававший себя за беглого француза, живущего за счет контрабанды драгоценностями и хорошо знавшего немецкие порядки.

Мы предложили Лондону послать этим путем для проверки его надежности двух английских летчиков, скрывавшихся в Голландии. Предложение было одобрено, а через три недели Лондон подтвердил радиограммой, что эти летчики благополучно прибыли в Испанию.

Действия группы «Гольф» и проводника «Арно» заслужили высокую оценку. А в течение весны и лета 1943 года Лондон сообщил нам адреса трех своих надежных мест в Париже, предназначенных для укрытия нужных людей, которые можно было использовать в «нашем коридоре». Там находился не только французский, но и английский персонал с собственною связью с Лондоном.

Указанные пункты мы ликвидировать не стали, но установили за ними плотную слежку. Отдел, руководимый майором Визекеттером, осуществлял наблюдение за всем путем, благо что на его входе находился «Арно».

Многие курьеры и агенты, пользовавшиеся этим маршрутом, были в разных местах по необъяснимым для союзнических секретных служб причинам арестованы немцами. Но для повышения престижа «Гольфа» мы иногда все же оказывали противнику некоторые услуги.

В этих случаях приходилось руководствоваться принципом: «Давай сам, чтобы давали и тебе». Некоторые из сбитых и укрывавшихся в Голландии или Бельгии летчиков союзников, благополучно добравшихся в Испанию, так до сих пор и не знают, что на пути к свободе находились под покровительством немецкого абвера.

31 августа двум английским агентам, Уббинку и Дурлейну, удалось бежать из заключения в Хаарене, и следы их затерялись. 1 сентября мне позвонили от Шрайэдера и сообщили о случившемся. Вскоре позвонил и сам Шрайэдер, упомянувший принятые им меры по поимке беглецов.

Для меня было ясно, что это происшествие лишает операцию «Нордполь» ее фундамента. Ведь, если даже беглецам и не удастся перебраться в Швейцарию или Испанию, не говоря уже об Англии, они найдут пути и возможности сообщить обо всем, что с ними случилось после отлета из Англии, в Лондон.

В первой декаде декабря 1943 года радиосообщения из Лондона стали столь бесцветными и пресными, что было понятно: противник пытается навязать нам свою игру. Видимо, сообщения Уббинка и Дурлейна достигли своей цели. Но мы вели себя так, словно бы ничего и не произошло, не давая ничем понять, что знаем о крахе иллюзии союзников о создании мощной агентурной сети в Голландии.

В марте 1944 года я предложил своему руководству в Берлине прекратить ставшую бессмысленной радиоигру, дав «прощальную» радиограмму в Лондон. Руководство с моим мнением согласилось и предложило составить проект такой радиограммы, в которой должны были прозвучать наши победные нотки.

Хунтерман и я взялись за сочинение тексте радиограммы, не слишком пространной, которая отвечала бы пожеланиям Берлина и в то же время отражала наши чувства и мнения о фантасмагории, продолжавшейся более двух лет. Эту радиограмму планировалось передать открытым текстом.

Усевшись за большой письменный стол напротив друг друга, мы набросали каждый свой вариант. Затем поступили как в развлекательной игре, зачитывая по очереди отдельные предложения, уточняя и дополняя один другого. В конечном итоге радиограмма звучала следующим образом:

«Господам Бланту, Бингхэму и всей компании с ограниченными возможностями. Лондон.

Нами установлено, что вы с некоторых пор пытаетесь самостоятельно, без нашей помощи, проворачивать в Голландии свои дела.

Это прискорбно, так как в течение длительного времени мы, к обоюдному удовлетворению, были здесь вашими единственными представителями. Тем не менее, заверяем вас, что в случае, если у вас появится желание нанести визит на континент, ваши люди будут встречены с теми же вниманием и заботой, как и прежде.

Пока».

Названные в начале радиограммы имена являлись установленными нами фамилиями руководителей голландского отдела управления специальными операциями союзников в Европе. Проект текста был нами передан в Берлин для согласования и утверждения.

Там в это время, видимо, нашлись более важные дела, так что нам пришлось прождать целых две недели, пока не пришло разрешение передать в Лондон радиограмму с предложенным нами текстом.

31 марта я вручил текст радиограммы нашим радистам с указанием передать ее по всем задействованным в игре каналам связи (их в то время оставалось десять) на следующий день. Дата 1 апреля представлялась мне особенно значимой.

В полдень следующего дня мне доложили, что Лондон принял и подтвердил получение радиограммы по четырем каналам. По остальным каналам связи ответа не последовало.

Операция «Нордполь» таким вот образом и закончилась.

Усилия секретных служб союзников в результате наших действий провалились, что не дало им возможности закрепиться тогда в Голландии. Это было реально сдвинуто на целых два года, что позволило нам предотвратить создание на территории страны вооруженных отрядов и организаций для проведения саботажа и террора в тыловых районах «Атлантического вала».

«Игра» вместе с тем привела в целом к разгрому подполья в Голландии, нанеся союзникам большой урон.

Рене Душе — житель города Кан, по профессии маляр, был членом местной организации французского движения Сопротивления, являясь ее связным. Проникнув в канский филиал «организации Тодта», которая вела строительство «Атлантического вала», ему удалось похитить план-карту района Нормандии, в чем ему помогли случай и находчивость.

В первые числа мая на доске объявлений мэрии Кан было вывешено объявление, в котором говорилось, что «организации Тодт» требуются маляры для проведения небольших ремонтных работ в ее помещениях. Конечный срок предложений завершался к концу дня 6 мая. Рене Душе, подъехавший к мэрии на стареньком своем грузовичке по каким-то делам, заметил это объявление. Была, однако, уже середина дня 7 мая.

Другой на его месте ничего предпринимать бы и не стал из-за опоздания. Но он был, как говорится, себе на уме, понимая, что таким образом можно получить сведения, представляющие интерес для его товарищей. Душе, в некоторой степени изучивший немецкий язык еще мальчишкой, быв тогда в Лотарингии, знал, что упомянутая организация занималась строительством «Атлантического вала», а из разговоров ее сотрудников между собой можно было бы извлечь немало интересного. Желание поводить немцев за нос у него было огромное.

Душе рассудил: «Попав к немцам, почему бы не подложить им какую-нибудь свинью, о чем можно было бы рассказать потом друзьям за рюмкой кальвадоса».

В вестибюле мэрии он навел необходимые справки и обратился к некоему Постелю, начальнику отдела по гражданским делам.

Немного подумав, тот рассудил, что из-за опоздания придется обращаться в эту организацию непосредственно.

Строительное управление организации находилось в центре города на авеню де Богатель, являясь филиалом главного управления в Сен-Мало и располагаясь в трех зданиях. В двух находились различные административные отделы, а в третьем — технический, занимавшиеся изготовлением карт и схем и вместе с тем заключением договоров на поставку строительных материалов и осуществление работ…

В пятидесяти метрах от главного входа в четырехэтажное массивное здание улица была ограждена забором из колючей проволоки. Припарковав автомашину, Душе вылез из нее, дружески улыбаясь. Из постовой будки, окрашенной черными и белыми полосами, вышел часовой и крикнул: «Стой!», направив на него винтовку.

Душе объяснил, что пришел по объявлению на работу. Часовой не понял его ломаного немецкого языка и приказал убираться вон. В это время к ним подошел другой часовой, заинтересовавшийся, что происходит. Чтобы пояснить свое намерение, Душе, воспользовавшись стеной будки, стал изображать движения маляра. Однако тут же получил оплеуху и пинка, что едва устоял на ногах, но был сопровожден в комнату, находившуюся прямо у входа.

Бывший там чиновник что-то быстро сказал ему по-немецки, но он ничего не понял. Появившийся в комнате какой-то начальник — обербауфюрер с моноклем в глазу на довольно сносном французском объяснил ему, что подлежит наказанию за шарж на фюрера.[66] Душе недоуменно посмотрел на него, а когда до него дошел смысл сказанного, попытался объяснить, что у него и на уме-то не было нанести оскорбление немецкому руководителю и что он — маляр, пришедший по объявлению на работу. Рассмеявшийся бауфюрер вызвал офицера, занимавшегося ремонтными работами.

Тот повел его по лестнице двумя этажами выше. До войны это был жилой дом преуспевающего коммерсанта. Появившиеся в комнатах железные шкафы для документов, щелканье каблуками сапог и лающие возгласы «Хайль Гитлер!» составляли гнетущий контраст с изящными фресками и колоннами.

Обербауфюрер объяснил Душе, что речь идет о несложной работе — переклеивании обоев в двух помещениях на втором этаже. Может ли он представить смету расходов?

Душе быстро прикинул, какой примерно счет могли представить его возможные конкуренты. Видимо, они запросили небольшую сумму, рассчитывая на новые заказы, но за спасибо, явно, работать не согласились.

Осмотрев помещения, Душе назвал сумму в двенадцать тысяч франков, что наверняка должно было быть на добрую треть меньше суммы, запрошенной конкурентами.

— Представьтесь господину Шнеддереру, производителю работ, — произнес офицер.

Душе так и не понял, какой интерес представлял лично для Шнеддерера ремонт этих помещений. Видимо, он считал себя непризнанным архитектором по интерьеру…

Это был неуклюжий человек с большой лысиной на голове и глубоким шрамом на правой щеке. На нем была форма «организации Тодта» с украшенным серебром воротом и повязкой со свастикой на рукаве. Нашего маляра он принял в своем служебном кабинете на втором этаже. Разговор пошел об оформлении стен обоями с изображением голубых всадников на желтом фоне или серебряных орудий на голубом косогоре.

Найти подходящие обои и все необходимое было чрезвычайно трудно, но Душе пообещал завтра же принести соответствующие образцы. Остаток дня он провел за изучением каталогов, а вечером в кафе встретился с Дюме, бывшим владельцем гаража, и Дешамбре, жестянщиком, которым рассказал о полученной работе в «организации Тодт» и представляющейся возможности извлечь из этого определенную пользу.

Дюме отнесся к его сообщению с восторгом, но попросил быть осторожным.

Душе с пляшущими чертиками в глазах отреагировал на это по-своему:

— Дорогой друг, ведь я — Душе и могу проделать с немцами такие штучки, на которые никто другой не способен. И почему, как ты думаешь? Да просто хотя бы потому, что они будут принимать меня за законченного дурака и вести между собой разговоры, не обращая на меня никакого внимания. Должен заметить, что они довольно болтливы.

Сидя в уголке, Душе заметил Альберта и вежливо кивнул ему. Это был пожилой немецкий капитан, настоящего имени которого никто не знал. Он довольно часто навешал это кафе. Подпольщики поначалу его побаивались и обходили кафе стороной, но целый ряд проверок показал, что он не говорил ни слова по-французски и не понимал ведущихся в кафе разговоров.

Вскоре они поняли, что его присутствие служит своеобразным прикрытием и были даже рады его появлениям, обсуждая в его присутствии свои дела беспрепятственно. Несколько застенчивый немолодой немец, казалось, находил определенное удовлетворение, находясь в обществе французов — мелких торговцев и ремесленников, собирающихся за одним столом, чтобы поболтать о том — о сем за рюмкой «ординарного».

8 мая в десять часов утра Душе прибыл в здание организации Тодта. На этот раз его пропустили без проволочек и провели прямо к Шнеддереру. Тот сразу же занялся каталогами и когда ему попадалось что-либо по вкусу, издавал довольное мычание. Душе почтительно стоял около его большого письменного стола, заваленного ворохами различных бумаг. Когда Шнеддерер стал обсуждать с Душе достоинства и недостатки отобранных им образцов, в дверь постучали. Продолжая перелистывать страницы каталога, он крикнул: «Войдите!»

В кабинет вошел молодой дежурный офицер, щелкнул каблуками и воскликнул: «Хайль Гитлер!». К своему боку он прижимал целую стопу каких-то документов. Даже не взглянув на него, Шнеддерер распорядился:

— Положите папки на стол. — После короткой паузы добавил: — Благодарю вас, обербауфюрер, я их как раз жду.

Отложив в сторону каталог, он стал открывать принесенные папки одну за другой. Уголками глаз Душе увидел, что это были карты.

Душе стоял тихо как мышка, не спуская глаз со стола. Вскоре он заметил, что Шнеддерер про него на какой-то момент позабыл, внимательно рассматривая карты. Изобразив на своем лице глупую улыбку, Душе сделал вид, что смотрит в окно. Производитель работ откинул назад голову, чтобы получше рассмотреть интересовавший его участок. Сквозь оборотную сторону бумаги Душе рассмотрел знакомую местность с нанесенными объектами — в перевернутом виде, хорошо распознав линию побережья от устья Сены до пляжей Трувилл и Довилл.

Душе понял, что перед ним специальная карта побережья Нормандии, отчего его бросило в жар.

Шнеддерер, сложив карту, положил ее поверх других папок и отодвинул всю кипу на левый край стола, где стоял Душе, а сам опять обратился к каталогу. Тут в дверь снова постучали и вошел какой-то строевой офицер, что-то кратко доложивший. Но что именно, Душе не понял. Шнеддерер встал из-за стола, повернулся спиной к Душе и открыл дверь в соседнюю комнату. (Дверь находилась прямо около его стола.) По окончании доклада офицер повернулся и вышел из кабинета. Держась одной рукой за косяк двери, Шнеддерер, все еще находясь спиной к столу, стал что-то диктовать секретарю, сидевшему в соседней комнате.

Душе продолжал стоять столбом у стола, на котором на расстоянии протянутой руки лежали карты. Осторожно двумя пальцами он приподнял верхнюю карту. Это был экземпляр, изготовленный на мимеографе на специальной бумаге для карт темно-голубого цвета, в углу которого большими красными буквами было написано: «Строго секретно — чертежи». Карта была большой, и раскрыть ее не представлялось возможным, но он уже понял, что на ней изображены оборонительные крепостные сооружения. Определить их характер времени, однако, не было. В глаза ему бросились слова «срочная программа».

В страхе Душе посмотрел на Шнеддерера: тот продолжал диктовать. Мозг Душе сверлила мысль:

«Возьми же ее, осел. Другой такой возможности может более не представиться. Давай, пока он не видит…»

Схватив карту, он сделал три бесшумных шага назад и застыл у камина. Нет, камин не подходит… Однако над ним висело большое тяжелое зеркало в резной позолоченной раме, подобно художественной картине. Осторожно Душе засунул карту за зеркало, по длине положив на окантовку, чтобы она не выпала. Затем также тихо возвратился на прежнее место у стола. Он стал мокрым от пота и полумертвым от страха, ибо, если бы Шнеддерер обнаружил пропажу, это была бы последняя смелая его выходка.

Ему оставалось ждать, пока Шнеддерер закончит диктовку. Это были самые трудные минуты в жизни Душе, и он не смог в короткое время сконцентрировать свои мысли и оценить свой поступок, а тем более продумать возможные отговорки. У него была надежда в один из последующих дней извлечь карту из укрытия, но тревожила мысль — сможет ли он живым теперь покинуть этот дом.

Задумавшись, он не заметил даже, как Шнеддерер закрыл дверь соседней комнаты и сел на свое место за письменным столом. Выбрав два образца обоев, он сказал:

— Стало быть, в понедельник.

Душе был отпущен. Шнеддерер уткнулся в бумаги, даже не взглянув на карты. И подозрений у него, таким образом, не возникло.

Ноги Душе от страха едва передвигались, когда он спускался по лестнице. Каждую секунду он ожидал, что его вдруг схватят за шиворот или даже выстрелят в спину. Но ничего не произошло. Выйдя на улицу, он почувствовал, что постарел на несколько лет.

Через несколько часов гнетущее чувство страха исчезло, и он стал почти прежним Душе. Перед тем как вечером отправиться по обычаю в кафе, он рассказал своей жене, бравой Одетте, о происшедшем. Она, привыкшая к непредсказуемым выходкам мужа и относившаяся к нему как мать к проказнику-мальчишке, на этот раз сказала просто и на полном серьезе:

— Это великолепно.

Глядя ему вслед из окна своей старомодной квартиры на его своеобразную покачивающуюся походку, она подумала: «А ведь он так и не стал взрослым мужчиной».

В тот вечер в кафе Душе чувствовал себя героем, приглашая друзей выпить за его счет. Не без гордости он сообщал каждому из них:

— А знаешь, я сегодня пережил нечто из ряда вон выходящее — у производителя работ «организации Тодта».

Душе повезло с друзьями. Никто из них не воспринимал его похвальбу серьезно: трепло остается треплом. Выслушивая его рассказ, они смеялись. Жестянщик Арсен посчитал все это простой выдумкой, а Робер Тома, молодой слегка застенчивый блондин, высказался даже более определенно:

— У него в голове всегда одни глупости.

Ночью Душе спал спокойно. Продумав свои дальнейшие действия, он решил зайти в понедельник под каким-нибудь предлогом к Шнеддереру, рассчитывая, что подвернется какой-нибудь случай и он сможет извлечь спрятанную карту.

Одетта же почти не спала. Когда свет фар проезжавших мимо автомашин падал в окно спальни, она в испуге думала: «Не к нам ли?» Когда же автомашины притормаживали, у нее сразу же возникала мысль: «Видимо, это к нам». Секунды в таких случаях казались ей вечностью, и она горячо молилась:

— Боже, дорогой и всемогущий! Пусть они не приходят к нам, к детям!

Когда шаги на улице затихали и наступала тишина, Одетта чувствовала себя разбитой.

В понедельник, в половине десятого утра, Душе направился к зданию «организации Тодт» с двумя ведрами, малярной кистью и несколькими рулонами обоев. Он намеревался начать работу пораньше, чтобы освободиться часам к четырем и иметь больше свободного времени. Людей в здании было еще мало — только писари да связные. Часа две он трудился без перерыва, отмыв стены до штукатурки и намазав их клеем. При этом он гнусаво распевал свои любимые песни, пока не прибежал посыльный и не потребовал, чтобы он замолчал. Душе рассыпался в извинениях, затем сказал:

— Если это будет угодно господину производителю работ Шнеддереру, я хотел бы с ним переговорить.

Посыльный иронически улыбнулся и ответил:

— Тогда вам придется сесть на поезд и отправиться в Сен-Мало.

Следовательно, в кабинете Шнеддерера никого не было!

— Дело-то не очень срочное, — примирительно произнес Душе. — А когда он должен возвратиться?

— Сюда он больше не вернется, — посмотрел тот на маляра свысока. — Его направили в другое место. Вместо него назначен производитель работ Келлер.

Душе словно бы ударило током.

Посыльный с любопытством посмотрел на маляра и ушел.

Остаток дня Душе провел, пребывая в гнетущем состоянии. У него даже мелькнула мысль, а не связан ли внезапный отъезд Шнеддерера с пропажей карты? В таком случае его должны арестовать и допросить. Душе не знал, как ему быть. Обнаружена ли вообще пропажа карты? Если нет, то как ему выйти из здания, прихватив ее?

Следующие сутки он провел в раздумье, ни с кем не советуясь, даже с Одеттой. Это вообще-то было ему свойственно, когда он разрабатывал какое-нибудь серьезное дело. Во вторник он продолжил свою работу, попросив придти обербауфюрера, ведавшего ремонтными работами. Когда тот появился, Душе спросил, готов ли производитель работ Келлер к тому, чтобы он приступил к дальнейшей работе.

— О какой же это работе идет речь? — поинтересовался тот.

— К оклейке его кабинета обоями, как было обусловлено с Шнеддерером, — спокойно ответил Душе. — Производитель работ Келлер должен, я полагаю, знать об этом.

Ему пришлось ждать с полчаса, пока офицер разбирался с заказом. Возвратившись, сказал, что Душе, по всей видимости, ошибается, так как в заявке сказано только о работах в двух кабинетах второго этажа.

— В заявке этого, видимо, нет, — согласился Душе. — Дело в том, что производитель работ Шнеддерер принял такое решение в последний момент, сделав пометку в своей записной книжке.

Офицер сделал знак Душе, чтобы он следовал за ним, и они направились наверх. С сильно бьющимся сердцем он оказался через несколько минут в кабинете производителя работ. Там все выглядело, как и прежде. Для прояснения дела был приглашен какой-то унтер-офицер, скорее всего бывший писарь Шнеддерера, но тот ничего, естественно, не знал. Их разговор был прерван возгласом вошедшего в кабинет Келлера:

— О каких это обоях идет разговор?

После дополнительных разъяснений Келлер произнес довольна резко (в тоне его, однако, Душе уловил некоторые нотки сожаления), что бюджет организации не позволяет в настоящее время проведение дополнительных работ. Тогда Душе сказал, что, по всей видимости, происходит недоразумение, так как он в порядке доброй воли согласился оклеить обоями этот кабинет бесплатно, а господин Шнеддерер оказал ему честь, согласившись с таким предложением. Так что решение этого вопроса зависит теперь от господина Келлера.

На лице того появилась довольная улыбка. Он хлопнул Душе по спине и произнес на ломаном французском языке:

— А вы — неплохой француз.

Затем спросил, сколько времени для этого понадобится. Душе, быстро прикинув объем работ, ответил:

— Два дня.

Когда Келлер распорядился освободить кабинет после окончания рабочего дня, Душе, вмешавшись, пояснил, что этого делать не требуется. Если мебель сдвинуть на середину помещения, он сможет спокойно работать, прикрыв ее бумагой и тряпками, чтобы не перепачкать.

В среду, 13 мая, Душе появился в кабинете и приступил к работе.

Вечером того же дня в Кан из Ле-Мана приехал представитель Центра Жирар, намеревавшийся встретиться с Душе, как было решено заранее…

За час до его приезда в кафе собрались несколько постоянных посетителей и сели за столик поиграть в домино. Это были Дешамбре, Дюме и страховой агент Харив. Душе еще не появился, но разговор собравшихся зашел о карте, которую тот спрятал, как утверждал, в помещении «организации Тодт», и о том, каким образом ее можно было бы оттуда забрать.

Поскольку Душе славился умением побалагурить и похвастаться, Дешамбре сомневался в его искренности. Дюме же верил своему другу. Харив, спокойный и уравновешенный человек, только барабанил пальцами по крышке стола.

И тут им пришлось понизить голоса, так как в кафе появился Альберт, который, сняв свою шинель, повесил ее на стоячую вешалку, заказал рюмку коньяка и присел за свободный столик.

Троица собиралась уже уходить, когда в кафе появился Душе. Увидев его, Харив предложил сыграть еще одну партию в надежде услышать от самого Душе про карту, которая не выходила у него из головы. Хотя они и поприветствовали Душе, тот, видимо, из-за Альберта к ним присоединиться не торопился. У стойки бара он заказал себе рюмку кальвадоса, затем не торопясь повесил свое пальто на стоячую вешалку и только после этого подсел за столик к приятелям.

— Шестерка дубль, — произнес Дешамбре, кладя на стол костяшку, и обратился к Душе: — Привет, Рене, как дела, мой дорогой друг?

— Все хорошо, — ответил тот, дружески кивнув, но тут же встал и направился к входной двери.

Троица переглянулась, любопытство их так и распирало.

Душе смотрел вдоль улицы в сторону цветочного базара, где крестьянки продавали в корзинах красные, синие и белые анемоны-ветреницы. У двери он стоял довольно долго, явно радуясь вечернему солнцу.

Насвистывая довольно немузыкально какую-то песенку, он возвратился к столику игроков, сказав:

— Я сейчас же к вам вернусь, возьму только из пальто сигареты.

Когда он, наконец, к ним присоединился, Харив, не отрываясь от игры, произнес:

— Мы уже целый час обсуждаем, как лучше изъять карту из осиного гнезда. Естественно, если такая на самом деле существует. Твой ход, Дешамбре.

— Пропускаю, — отозвался тот.

— А она уже у меня, — небрежно бросил Душе.

Никто не произнес ни слова. Рука Дешамбре застыла с костяшкой домино в пальцах. Невольно, как по команде, все посмотрели в сторону немецкого капитана. Альберт даже не пошевелился.

— Не здесь же? — запинаясь вымолвил Харив. — Тебе надо уходить.

— Но не сейчас, — спокойно возразил Душе. — На улице шныряют гестаповцы. Не остается ничего другого, как переждать… играя в домино.

— А что они здесь вынюхивают? — тихо спросил Харив. — Не подозревают ли они тебя?

— Не думаю. Скорее всего, это — обычное патрулирование. Пропажу карты там еще не обнаружили, хотя это и кажется мне несколько странным. Внимание, друзья… вот и они…

Все склонились над столом, глядя на домино, не осмеливаясь даже посмотреть вокруг. Позже Душе уверял, что слышал, как к кафе подъехала автомашина и притормозила. Уж этот-то звук он всегда отличит от остальных уличных звуков.

В голове каждого билась мысль:

«Они вроде бы уже вошли…»

Минуты ожидания тянулись. Первым поднялся Душе, подошел к стойке и заказал еще рюмочку кальвадоса. При этом он прислонился к стойке бара так, чтобы видеть входную дверь, через некоторое время он кивком дал понять друзьям, что опасность миновала: полицейская машина исчезла. Все вздохнули с облегчением.

— Ну, а теперь, — произнес Харив, когда Душе возвратился к столу, — расскажи нам, как все было.

В эту минуту Альберт допил свою рюмку и встал. Душе тоже вскочил и поспешил к вешалке, едва не столкнувшись с капитаном. Извинившись, он снял с крючка вешалки шинель капитана и помог ему одеться. Альберт поблагодарил его кивком головы и вышел.

Почти сразу же в кафе ввалилась целая ватага немцев, сгрудившихся у стойки.

Минут через пять появился Жирар и, увидев Душе, поприветствовал его. Согласившись выпить рюмку коньяку, он присел на краешек стула, готовый в скором времени уйти, так как собирался в этот же день возвратиться в Париж, а до отхода поезда оставалось не так уж и много времени. Отпив глоточек коньяка, он спросил Душе:

— Что у вас есть для меня?

Душе просиял, но не отказал себе в придании своему сообщению еще большее важности, ответив:

— Во-первых, целая куча донесений от П-I, весьма важных.

Жирар одобрительно кивнул, но без особых эмоций.

— А кроме того, карта немецких оборонительных укреплений, которую я «прихватил» в «организации Тодта».

Жирар чуть ли не подпрыгнул от неожиданности.

— Всемогущий Бог, как же это вы ее заполучили? Пришлось, видимо, пойти на кражу со взломом?

С ухмылкой Душе поведал ему о своей проделке.

Дело значительно упростилось, когда производитель работ Келлер клюнул на его наживку. До зеркала никто не дотрагивался, так что карта спокойненько лежала там, куда ее спрятал Душе.

— А потом, — закончил он свой рассказ, — я сунул ее в ящичек с кистями и был таков.

Наступило молчание. Затем Жирар произнес резко:

— И вы принесли ее сюда, вместо того, чтобы упрятать в надежном месте? Да вы просто сумасброд! А теперь быстренько передайте ее мне вместе с остальной информацией.

Сидевшие за столом увидели, как в руках Душе появился толстый конверт, который он передал Жирару, не обращая внимания на еще не ушедших немцев. Тот с трудом засунул его во внутренний карман.

— Чем раньше это окажется в Париже, тем лучше. Но в следующий раз будьте, ради Бога, благоразумны. Если бы гестаповцы появились в кафе и обнаружили у вас этот конверт, всем нам бы несдобровать.

Душе с уверенной улыбкой и без всякого смущения возразил:

— Они у меня ничего бы не обнаружили.

— Как это так?

— Когда я заметил на площади гестаповцев, то пошел за сигаретами к вешалке и незаметно сунул конверт в карман шинели Альберта. Там он находился в полной безопасности, даже если бы гестаповцы и вошли в кафе. А как только он собрался уходить, я разыграл джентльмена, помог ему одеться и вытащил при этом конверт из его кармана. Нельзя же ведь было допустить, чтобы наш добряк Альберт был бы расстрелян за шпионаж. — На лице Душе появилась озорная улыбка, и он закончил свой рассказ, добавив:

— Вот, собственно, и вся история, друзья.

— То, что вы сумасброд, в этом нет никакого сомнения, — сказал с оттенком недовольства Жирар, закончив, однако, свое к нему обращение добродушно: — Так же как нет никакого сомнения и в том, что вы обладаете большим мужеством.

При подготовке вторжения во Францию союзное командование уделяло большое внимание не только вопросам сосредоточения в Англии сил и средств, но и мероприятиям по дезинформации противника о времени и месте высадки войск. Меры дезинформации включали в себя целую серию обманных маневров. Крупнейшей из этих мероприятий была операция «Фортитюд» (Сила духа), которая подразделялась на три этапа: а) до начала операции «Оверлорд» (Повелитель) — дезинформация о времени и месте высадки войск; б) с началом операции — создание у противника представления, что действия в Нормандии — не более как отвлекающий маневр, главным же направлением удара будто бы планировался район «Па-де-Кале»; в) когда высадка войск прошла успешно и они стали продвигаться вглубь Франции, удар в Нормандии стал представляться в гораздо больших масштабах, чем он был на самом деле, для чего были обозначены ложные места выгрузки новых частей и подразделений и техники.

Характер различных дезинформационных уловок союзников рассматривается ниже.

Что же касается немцев, то в ходе Нюрнбергского процесса генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель признал, что немецкая разведка оказалась не в состоянии разгадать ложные маневры союзников.

Обманные маневры носили самый разнообразный характер. Так появление английского фельдмаршала Монтгомери в мае 1944 года в Гибралтаре было расценено немецкой агентурой как срочная инспекция, а возможно и намерение лично (на самом деле это был его двойник) (руководить вторжением союзных войск на континент через территорию южной Франции, а то и Испании.

Его визит подтолкнул генеральный штаб в Берлине к выводу о необходимости продолжать дислокацию семи немецких дивизий на юге Франции. И это — несмотря на требования генерал-фельдмаршала Роммеля о подкреплениях.

Генерал-фельдмаршал Герд фон Рундштедт, командовавший в то время Западным фронтом, считал появление Монтгомери в Гибралтаре трюком англичан, но и ему не пришла в голову мысль, что визитер-то был вовсе не Монтгомери…

В начале 1944 года один из высших немецких военных чинов записал в своем дневнике:

«О возможных сроках высадки войск союзников в Европе можно сделать вывод из статьи лондонской «Таймс», которая каким-то образом миновала цензуру. В ней говорится, что Соединенные Штаты оплатят английским крестьянам ущерб, нанесенный учениями с применением танков. Из этого следует, что вторжение может состояться не ранее середины апреля».

В первых числах апреля немцы начали открывать шлюзы в Голландии, угрожая затоплением более пяти тысяч квадратных миль прибрежной полосы, если союзники предпримут попытку высадки там своих войск.

Это было свидетельством хаотического распределения немцами своих сил и средств. Кроме Голландии ряд немецких дивизий был сосредоточен, как мы уже упоминали, без всякой пользы на юге Франции, на итальянском театре военных действий и на побережье Бискайского залива…

Для введения немцев в заблуждение была создана фиктивная американская армейская группа, одним из командующих которой был назначен американский генерал-лейтенант Лесли Макнейр.

Из штаба этой группы, как ни странно, происходила постоянная утечка «секретной» информации — главным образом о намерении нанесения удара в Кале (как и предполагал Роммель). В целях подкрепления этой версии в Дувре был развернут штаб второй канадской пехотной дивизии. Солдаты с нарукавными знаками в форме кленовых листьев проводили учения в районе Кента.

Немецкому абверу стало известно, что канадские солдаты располагаются в казармах Суссекса и Серри. Это были отборные вояки, из которых в основном создавались штурмовые группы. Поэтому в районе предполагаемой высадки войск союзников немцы держали постоянно от десяти до пятнадцати дивизий.

В ходе подготовки к операции Черчилль сказал, что противнику необходимо внушить, будто бы высадка планируется «где-то в другом месте и в иное время», а для этого необходимо «пошевелить мозгами и предпринять необходимые действия».

В план дезинформации противника были включены два основных проекта.

Первый носил стратегический характер и предназначался для того, чтобы немцы сосредоточили свои основные силы и средства на ложных направлениях. Его кодовым названием было «личная охрана».

Второй имел тактическое предназначение и преследовал цель ввести противника в заблуждение в отношении времени, места и сил вторжения.

Первый план был разработан англичанами, второй был результатом общесоюзных усилий. Стратегический план исходил из необходимости координировать взаимодействие с американцами и русскими. Он базировался на принципе — неправильные выводы можно сделать и из истинных предпосылок, для чего действительные факты следует преподносить в определенной последовательности вперемешку с дезинформацией. Как утверждал Черчилль, «правда должна быть прикрыта ложью».

Место высадки было определено почти за год до ее осуществления. Решение было принято после шестимесячного изучения побережья. Конечно же, вся работа была строго засекречена. В результате, истинное место и время дня «икс» знали только несколько сотрудников союзников, да высшее руководство…

Основными направлениями, по которым немцы могли добывать информацию о подготовке к вторжению, были:

— авиаразведка,

— расшифровка радиопередач союзников,

— опрос военнопленных и участников европейского движения Со противления,

— сообщения немецких дипломатов из Ирландии и нейтральных стран,

— разговора дипломатов в Лондоне,

— информация немецкой агентуры в Англии,

— высадка немецких разведывательных групп в самой Англии.

Деятельности немецких агентов и высадки разведывательных групп союзники не опасались, так как немецкая шпионская сеть в Англии была практически ликвидирована, а попытки заброса агентов с самолетов и подводных лодок ощутимых результатов немцам не давали.

Авиаразведка также не составляла проблемы. Самолеты люфтваффе могли фотографировать канадские войска, американскую «армейскую группу» и сотни лодок в устье Темзы и портах юго-восточной Англии (многие из которых были даже не в состоянии выйти в море).

Зенитчики получили распоряжение стрелять по самолетам-разведчикам мимо, чтобы не препятствовать их новым вылетам.[67]

Большая роль в дезинформации отводилась радио. Немцы придавали большое значение прослушиванию и перехвату союзнического радиообмена. Поэтому специальные радиоподразделения изображали радиопереговоры частей и соединений. Задействованы были штабы дивизий и корпусов, которые в действительности не существовали.

Так американская «армейская группа», в которую была включена несуществующая 14 американская армия, изображала угрозу Па-де-Кале.

Радио использовалось и для других целей. Чтобы скрыть истинную дислокацию штаб-квартиры Монтгомери, которая располагалась вблизи Портсмута, сообщения доставлялись наземным транспортом в Кент и уже оттуда шли в эфир.

Средствами радио создавалось впечатление, будто бы армии второго эшелона — 1 канадская и 3 американская формировали штурмовые группы для действий в Па-де-Кале. Немцам стало известно, что этой смешанной «армейской группой» командовал американский генерал Паттон — «символ ужаса».

Вместе с тем был задействован и агент-двойник НД-98, работавший на немцев и американцев. Он передавал в своих сообщениях, что высадка войск союзников переносится на более поздние сроки. А «в связи со срывом поставок переправочных средств» войска из южных портов Англии должны быть посажены на корабли и направлены в Средиземноморье, где нанесут удар по, как выразился Черчилль, «незащищенной части побережья Европы». Немецкая авиаразведка подтвердила, что в портах Саутгемптона и Плимута действительно идет погрузка войск на корабли. Немцам приходилось только гадать, куда же они будут направлены.

Существенную помощь оказывал и перехват немецкого радиообмена. Тщательный его анализ позволял с большой точностью судить о стратегических и тактических планах противника. Союзные аналитики приходили к мнению, что и немцы, по всей видимости, использовали схожие методы.

Не было забыто и психологическое ведение войны: союзнические эксперты сочиняли специальные радиограммы, чтобы вводить противника в заблуждение.

В начале июня неподалеку от Дувра были полузатоплены несколько устаревших паромов и грузовых судов с целью срезания волн.

«Военная хитрость» была сразу же замечена с противоположного берега и расценена как еще одно свидетельство подготовки вторжения именно отсюда. А для подтверждения такого «намерения» союзники выставили переправочные средства и танки, изготовленные из резины (их легко переносили два человека).

Из резины же были изготовлены грузовые автомашины, тягачи и амфибии, с помощью которых была создана видимость сосредоточения войск, готовых к началу высадки и захвату плацдарма на противоположном берегу пролива. Инсценировка — была настолько совершенна, что даже некоторые американские и английские репортеры приняли все за чистую монету.

В лесном районе на юго-востоке Англии была за несколько часов сооружена дорога до ближайшего шоссе. На дороге и при выезде с нее грузовики оставили грязь. При въезде в лес были установлены шлагбаумы и выставлены посты военной полиции.

С воздуха все выглядело так, будто бы в лесу сосредотачивается крупная группировка войск. Об этом же пошли и разговоры в ближайших деревнях, усиливая фикцию.

Немецкая авиация обнаружила на скалах между Фолкстоном и Дувром, Хайтом и Демчерчем, а также вблизи Дангенесса насосные станции. Для чего они были сооружены? Конечно же, для перекачки горючего для войск вторжения.

Для имитации ложных аэродромов ночами устанавливались световые дорожки на участках местности, где в действительности паслись только овцы. Сотни магнитофонов с усилителями передавали рев моторов тяжелых самолетов, что не ускользало от внимания немецкой агентуры.

Наряду с этим использовались легкие самолеты, оснащенные проигрывателями с усилителями, которые в ночное время с ревом пролетали над немецкими позициями, как бы возвещая скорый мощный удар союзных войск.

Вместе с тем, использовались и воздушные шары со специальным электронным и акустическим оборудованием, запускавшиеся через пролив.

Доверенные лица англичан в Швейцарии, Испании и Португалии стали спрашивать в книжных магазинах и киосках туристическую карту «Михелина» номер 51, на которой были изображены дорожная сеть и достопримечательности Па-де-Кале.

Немецкие информаторы не преминули обратить внимание на столь необычный топографический интерес.

Управление стратегических служб США, во главе которого был генерал-майор Уильям Донован, по прозвищу «Дикий Билл», привлекло некую даму в Лондоне, связанную с немцами, двух-трех голландских участников движения Сопротивления и нескольких американских детективов к распространению слухов о готовящемся вторжении в Голландию.

Изготовление документальных фильмов о Голландии, прием на работу телеграфистов со знанием голландского языка, приобретение видовых открыток и фотографий с голландскими пейзажами и видами взбудоражили английскую общественность, что привлекло пристальное внимание немцев.

Слух о готовящемся вторжении в Голландию был распространен и среди участников голландского движения Сопротивления.

Чтобы усилить у немцев нервозность и неуверенность, генерал Эйзенхауэр о конца мая 1944 года стал обращаться по радио к французским силам Сопротивления с требованием внимательно следить за захватчиками, собирать информацию о поведении каждого из них в отдельности.

В качестве одного из дезинформационных мероприятий была проведена операция «Коламба» (по названию одного из видов голубей), отразившая пожелание британских голубеводов внести свой вклад в дело победы.

Над континентом (в северо-западных районах Франции, Бельгии и Голландии, где имелось значительное число энтузиастов голубеводов) был на парашютах сброшен десант голубей в ящиках попарно в количестве нескольких сот. В ящиках находились письма, в которых говорилось, что голуби полетят в Англию и что их можно использовать для передачи полезной информации союзникам.

Немцы, обнаружив несколько таких ящиков, пришли к выводу, что они сбрасывались в основном севернее Соммы и линии Амьен — Аббевиль. Это служило, по их мнению, явным доказательством того, что союзники намеревались пересечь пролив в районе Кале.

С приближением критического часа дезинформационная машина была пущена на полные обороты. Британские специалисты завалили своих противников целым потоком информации — ложной, действительной, полуправдивой, чтобы вызвать смятение в их умах.

В этих целях печатались единичные экземпляры книг. Издавались (естественно, поддельные) периодические и технические журналы, в которых описывались бесчисленные новые и запланированные к производству образцы военной продукции. В ряде статей рассматривались подробности подготовки и обеспечения вторжения. А в некоторых эксперты даже рассуждали о том, где и когда должна произойти высадка войск союзников.

К публикациям были приобщены сотни чертежей и карт, иллюстрации военных учений.

От ирландцев, проживавших в Англии, на родину стали поступать письма, содержавшие различную информацию о предстоявшем вторжении, которая, естественно, доходила до ушей немецких агентов. Более того, ограничения в Ирландию на выезд были сняты, и появлявшиеся там ирландские рабочие делились своими сведениями с кем ни попало.

Немецкая агентура в Дублине получала целые вороха различной информации, которую сортировала и передавала в Берлин, используя микроволновые радиопередатчики. (Настоящие секреты, однако, оставались для них тайной за семью печатями.)

Немецкий военный корреспондент Харальд Янсен, выступая по берлинскому радио 18 мая, заявил:

«Порты Англии забиты до отказа людьми и техникой, которые в ближайшее время должны быть переброшены на континент».

По его оценке только в Южной Англии было сосредоточено не менее 60 дивизий.

С 1 июня авиация союзников со все возраставшей интенсивностью стала наносить удары по укреплениям и артиллерийским позициям немцев в районе между Кале и Гавром. Были разрушены и их последние крупные радиолокационные установки, чтобы лишить немцев возможности вести наблюдение за выходом флота в море.

Для осуществления ложных маневров — операций «Глиммер» в сторону Булони, «Таксебл» в сторону мыса Антифер и «Биг драм» в сторону Пойн-Барфлер были задействованы 105 самолетов и 34 небольших судна.

В трех различных районах были сброшены манекены парашютистов.

Эти и другие меры позволили скрытно сосредоточить основные силы и средства напротив Нормандии, не вызвав подозрения у противника.

Еще 20 июня Роммель ожидал удара союзников в районе Па-де-Кале. А уже через семь дней весь Шербургский полуостров оказался в руках союзников.

В течение целой недели Рундштедт полагал, что высадка войск союзников в Нормандии — отвлекающий маневр. Это его предположение «подтверждал» интенсивный радиообмен первой американской «армейской группы», все еще находившейся в Англии. А в итоге реальная двенадцатая армейская группа была незаметно для немцев переброшена во Францию.

После нескольких недель боев в Нормандии немцы так и не вывели находившиеся в районе Па-де-Кале силы и средства, более того, усилили их двумя дивизиями, снятыми с Восточного фронта. Так что в течение всей первой фазы вторжения немцы бесцельно удерживали в том районе около двадцати дивизий.

После войны среди документации немецкого военно-морского командования была найдена папка, содержавшая около 250 агентурных сообщений о времени и месте ожидавшейся высадки войск союзников. Агенты сообщали, что вторжение должно было начаться в июле в районе Па-де-Кале. Только в одном донесении, полученном от французского полковника из Алжира, сведения были правильными. Но им должного внимания уделено не было.

Английский специалист по ведению психологической войны Джон Бейкер Уайт после завершения военных действий написал в своих воспоминаниях:

«Дезинформационные мероприятия были успешными на восемьдесят процентов. Это был, пожалуй, самый крупный маневр по введению противника в заблуждение в истории войн. Возможно, что более крупного уже и не будет».

Арденнское контрнаступление немцев явилось для союзного командования полной неожиданностью. Во-первых, союзники уже попривыкли к тому, что после высадки их войск в Нормандии ни во Франции, ни в Бельгии сколь-либо серьезного сопротивления немцы им не оказывали. Во-вторых, англичане не могли воспользоваться дешифровальной машиной «Энигма» (скопированной ими с немецкой машины, созданной для скрытного управления войсками), с помощью которой они беспрепятственно читали закодированный радиообмен немцев. (В 1942 году Гитлер обязал командующих своими войсками в обязательном порядке докладывать в ставку о всех своих планах и намерениях, в том числе о передислокации отдельных частей и соединений, сроках и месте сосредоточения сил и средств, направлениях ударов, выделения резервов, боеготовности и оснащенности вверенных им войск и тому подобном.) И в третьих, у союзников не сработали ни агентурная, ни авиационная, ни войсковая разведки.

В результате, немецкое контрнаступление развивалось настолько успешно (союзникам реально угрожал второй Дюнкерк), что союзники были вынуждены обратиться к советскому командованию за помощью. Черчилль лично просил Сталина ускорить крупномасштабные наступательные действия в Польше, чтобы немцы не смогли закрепить свой успех в Арденнах.

О критической оценке сложившейся тогда ситуации и пойдет далее речь.

Арденнское сражение — яркий пример бездеятельности разведывательных служб и показатель, к чему это приводит.

Как отмечал Дуайт Эйзенхауэр уже после войны, этим недостатком американские разведывательные службы грешили и ранее:

«Перед началом войны в американской разведке царила ужасная неразбериха, мешавшая прежде всего конструктивному планированию. В системе генерального штаба ей явно отводилась роль падчерицы».

А один из австралийских критиков сказал:

«Американская армия имеет склонность к предварительному развертыванию своих сил и средств. В большинстве случаев она даже не стремится использовать слабости противника».

Что же касалось немцев, то в их армии всегда строго соблюдалась секретность планирования наряду с принятием мер безопасности и использованием дезинформации.

Так, формирование 6 танковой армии немцев, сыгравшей решающую роль в сражении, проводилось скрытно, хотя ряд вошедших в нее дивизий до середины ноября принимали участие в боевых действиях. Для этого корпусные разграничительные линии были незаметно изменены. Части, переброшенные с Восточного фронта или из других мест, получили другие наименования.

На линии фронта оставались небольшие подразделения дивизий, чтобы убедить противника, что войска по-прежнему находятся на своих местах, тогда как на самом деле основная их часть была отведена в ближайший тыл (2 танковая и 12 танковая дивизия СС).

Пехотные дивизии, которые должны были принять участие в контрнаступлении подошли к линии фронта буквально за несколько дней. Во время передвижения войск, осуществлявшихся только ночью, эмблемы частей и принадлежность техники маскировались. Автомашины передвигались либо совсем без подсветки, либо со светомаскировочными фильтрами. На широком фронте 1 американской армии использовалось большое число звукопередающих устройств с усилителями, передавая каждую ночь шумы и лязгание гусениц двигавшихся танков. Когда же перед самым началом наступления происходила реальная концентрация войск, шумы автомашин и танков воспринимались американцами как крик мальчишки из известной басни: «Волк! Волк!»

Тем не менее, кое-какие сведения о намерении немцев нанести контрудар просочились, и американское командование даже дискутировало его возможности. Однако, как отмечал полковник Уилбур Шоуальтер впоследствии в журнале «Милитери ревью», точных расчетов сделано не было.

Другой серьезный просчет заключался в недостаточном сборе дополнительных сведений, вследствие чего союзники не знали многих фактов.

Генерал Зиберт сказал по этому поводу:

«Мы придавали слишком большое значение техническим средствам разведки, таким, например, как средства связи… и уделяли чрезвычайно мало внимания действиям патрулей и подвижных отрядов передовых частей и подразделений. При плохой погоде у нас не было замены авиаразведке. Когда же мы подошли к линии «Зигфрида», у наших людей возникли большие трудности по ее преодолению».

Зависимость от перехваченных и расшифрованных радиосообщений противника была чрезвычайно большой: если немцы соблюдали радиомолчание, союзники лишались более половины информации.

Меры безопасности в американской армии желали много лучшего. Утвердившиеся на Фронте привычки и методы позволяли немцам с достаточно высокой степенью точности определять состояние и численность противостоящих американских частей и подразделений.

В рассматриваемый период времени произошло заметное снижение числа донесений агентуры из-за линии фронта в связи с принятием немцами мер по повышению безопасности.

У союзников было чрезвычайно мало самолетов, способных летать в ночных условиях и при плохой погоде.

Визуальное наблюдение было мало эффективным, так как наблюдатели не имели соответствующей подготовки, в результате чего представлявшиеся ими сведения были в основном неверными.

Взаимодействие между пехотой и авиацией было отработано крайне плохо. Серьезные недостатки были и в организационных вопросах. Между войсками и авиационным командованием постоянно возникали недоразумения и непонимание.

Обстановка и намерения противника оценивались неправильно. Когда начальник разведки 1-й американской армии полковник Диксон докладывал командованию (один из немногих войсковых командиров) перед самым контрударом немцев о возможности перехода их в контрнаступление, то ошибся в определении направления главного удара (севернее Аахена) и сроков (при начале форсирования союзными войсками Рура). Не смог он правильно оценить силу предстоявшего удара немцев и не учел мнение некоторых начальников разведки частей (мнения эти были пропущены мимо ушей).

В статье полковника Шоуальтера отмечалось:

«С немецкой стороны наблюдалось усиление активности разведывательных групп и поисковых отрядов. На передовую позицию стали выдвигаться наиболее боеспособные войсковые части, заготовлены переправочные средства для форсирования рек. К линии фронта подтянуты сосредоточенные в тыловых районах дивизии. И все это на участке фронта, где еще совсем недавно было тихо и спокойно.

Несмотря на эти явные признаки подготовки к наступлению, благодушие офицеров американской разведки нисколько не изменилось… Таким образом, разведывательная служба не оправдала доверия командования».

Неправильная оценка обстановки явилась, по сути дела, следствием всех вышеперечисленных ошибок и недостатков. Но сработали и другие факторы.

Среди войсковых разведчиков установилось нечто вроде обычая: «Почеши мне спину, тогда я почешу твою» (ты — мне, я — тебе). У всех них было ярко выраженное стремление прежде всего умело преподнести собственные успехи и даже преувеличить их. Информация, подаваемая снизу, без всякой проверки охотно подхватывалась наверху. А в докладах руководству сведения эти проходили уже как достоверные.

В то же время, верхний эшелон, получая информацию по линии «Магики» (американская дешифровочная машина, с помощью которой читался закодированный радиообмен японцев), британской разведывательной службы, управления стратегических служб и других источников, напичкивал ею свои аналитические выкладки до такой степени, что в войсках с трудом отсеивались зерна от плевел.

Это касалось, например, стратегической обстановки на советско-германском фронте или рассуждений о психологии жителей Рейнской области.

Майор Филипсборн не без иронии говорил по этому поводу:

«Нам было абсолютно точно известно, где в ближайших городах находились мосты, переправы и бордели, но о позициях, скажем, противотанковой артиллерии противника почти ничего известно не было».

Историк Колье расценивал деятельность не только войсковой разведки, но и авиаразведки как в целом неудачную. И речь шла не об отдельных личностях.

В военном деле правильная оценка противника относится к большому искусству: его нельзя ни недооценивать, ни переоценивать. Американцы же и англичане способность противника действовать инициативно явно недооценивали. Противник виделся им в таком зеркале, которое отражало их собственный образ мышления.

А вот как вспоминает о событиях той поры генерал Маршалл:[68]

«Сразу же после окончания Второй мировой войны я решил собрать совещание с участием шести моих начальников управлений и представителей генерального штаба во главе с генералом Уолтером Смитом, чтобы рассмотреть вопросы, на которые к тому времени не было еще получено ответов. И мы прозаседали во Франкфурте-на-Майне целых два дня.

В заключение была затронута больная проблема: почему немецкое контрнаступление в Арденнах оказалось для нас неожиданным?

Среди присутствовавших находился полковник Стронг, один из немногих разведчиков, предупреждавших (к сожалению, в основном при неофициальных обсуждениях обстановки), что противник вполне может перейти в контрнаступление на фронте 8 американского корпуса, указывая на появление новых немецких дивизий и на то обстоятельство, что танковые части могли быть сконцентрированы на арденнском фронте в течение не более шести часов.

— О'кей! — заметил я. — Если разведка ни при чем, то вина, следовательно, ложится на оперативный отдел.

Генерал Гарольд Балл (Пинки), бывший тогда начальником оперативного отдела, ответил:

— Будучи еще малолетним, я придерживался мнения, что лучше признаться сразу, если тебя заметят со спущенными штанами. Да, в недооценке противника была моя ошибка, но не только моя. Готов взять на себя часть вины, если мои коллеги, сидящие здесь, признают и свою вину. Ведь мы вместе уверяли главнокомандующего, что противник не станет предпринимать в Арденнах решительного наступления.

Говоря так, он указал на нашего генерала Смита и англичанина Джека Уайтли, также бывшего начальника оперативного отдела. Оба согласно кивнули.

Тогда ему был задан вопрос:

— Почему же вы оставили без внимания предупреждение Стронга?

— Так как мы думали, — возразил Билл, — что наше мнение совпадает с мнением немецкого генерального штаба, а именно — не в их, мол, интересах предпринимать подобную затею. Немцы располагались на зимних квартирах и находились в гораздо лучших условиях, нежели наши войска. Для них было бы целесообразнее затянуть войну. Тогда они могли бы надеяться на более благоприятный исход…

По всей видимости, немецкий генеральный штаб так именно и замышлял, но мы не учли того обстоятельства, что после попытки покушения на него[69] в июле 1944 года Гитлер взял на себя функции главнокомандующего и стал принимать все решения единолично, считая мнение своего генерального штаба несущественным.

Странно, что верховное командование союзными войсками в Европе не приняло во внимание его безрассудство. К слову сказать, многие немецкие генералы тоже не понимали, что суть проблемы заключалась именно в этом….

Многие считают, что военная история — не более как «вялая игра в футбол в утренние часы». Однако урок, преподнесенный Арденнами в плане получения и оценки информации действенен еще и сегодня. Ведь мы живем в эпоху, когда от безукоризненной работы разведывательной службы зависит зачастую жизнь или смерть нации».

Примечания:

1

Гитлер Адольф (настоящая фамилия Шикльгрубер) — фюрер и канцлер третьего рейха (1889–1945). Родился в Браунау под Линцем, Австрия) в крестьянской семье. Будучи лидером в детских игpax, был заурядным учеником. Школу так и не закончил и всю жизнь презирал образованных людей. В юности зарабатывал на жизнь как подмастерье и неудачливый художник. Участник 1-ой мировой войны — ефрейтор (санитар, затем связной). В 1919 г. вступил в немецкую рабочую партию, выдвинувшись через 2 года в ее руководители и переименовав в НСДАП. Создав штурмовые и охранные отряды, предпринял в 1923 г. «пивной путч». Провел в тюрьме 9 месяцев, где сочинил свою книгу «Майн кампф». Получая поддержку промышленников и банкиров, партия в 1930 г. становится второй по численности и влиянию в стране.

В 1933 г. был провозглашен канцлером. В 1934 г. объединяет посты президента и канцлера и объявляет себя фюрером. Сразу же стал проводить агрессивную политику (выход из Лиги Наций в 1933 г., создание вермахта в 1935 г., захват Рейнской демилитаризованной зоны в 1936 г., присоединение Австрии и захват Чехословакии в 1938 г., нападение на Польшу в 1939 г., оккупация Европы в 1940 г. и нападение на СССР в 1941 г.), превратив страну в сплошной тюремный лагерь и ввергнув немецкий народ в катастрофу. Окончил жизнь самоубийством при штурме Берлина советскими войсками.

2

Черчилль Уинстон Леонард Спенсер (1874–1965) — английский государственный деятель, лидер консервативной партии. Происходил из семьи герцогов Мальборо. Образование получил в привилегированном колледже и военной кавалерийской школе. В 1896–1898 гг. служил в Индии. В 1899–1902 гг. — военный корреспондент в англо-бурской войне. С 1900 г. — член парламента, посвящает себя политической деятельности. С 1906 г. занимает последовательно посты зам. министра колоний, министра торговли, внутренних дел, военно-морского флота, военного снабжения. В 1919–1921 гг. — военный министр, главный организатор английской интервенции в Россию. В 1940–1945 и 1951–1955 гг. — премьер-министр. Инициатор развязывания «холодной войны». Уйдя в отставку, до конца жизни оставался депутатом парламента. Автор ряда книг историко-мемуарного жанра.

3

Вермахт — вооруженные силы нацистской Германии (1935–1945 гг.). Базой для его создания и развертывания послужил рейхсвер, и в том же году был принят закон о всеобщей воинской повинности. В вермахте имелись сухопутные войска, ВВС и ВМФ, а с 1940 г. и войска СС. Верховным главнокомандующим являло рейхсканцлер (Гитлер). Накануне II-ой мировой войны численность его составляла около 3 млн. человек, а максимальная в 1943 г. — 11. млн. человек.

4

Фалькенхорст Николаc фон (настоящая фамилия Ястшембски) (1886–1968) — нацистский военачальник, генерал-полковник. Родился в Силезии в военной семье. Образование получил в военном училище. Участник 1-ой мировой войны — офицер генштаба. В 1919–1920 гг. входил в состав добровольческого корпуса в Прибалтике. С 1920 г. — в рейхсвере. В 1933–1935 гг. — военный атташе в Праге, затем в Белграде и Бухаресте. В 1936 г. — командир дивизии и в 1939 г. — корпуса. В 1940 г. — руководитель операции по захвату Дании и Норвегии и командующий войсковой группой затем командующий армией «Норвегия». В 1941 г. руководил операцией «Серебристая лисица» по захвату Мурманска, которая закончилась неудачей. В 1943 г. занимался планом оккупации Швеции (не осуществленным). В 1945 г. действовал в составе группы ардам «Висла». Военным трибуналом в Гамбурге приговорен к 20 годам тюремного заключения. Освобожден в 1953 г.

5

Тербовен Иосиф Антон (1898–1945) — нацистский партийный и государственный деятель. Образование — высшая реальная школа. Участник I-ой мировой войны — лейтенант. В НСДАП с 1923 г. Фанатичный приверженец Гитлера. Активный участник «ночи длинных ножей». С 1940 г. — имперский комиссар в Норвегии: организовал депортацию евреев, ввел чрезвычайное положение, сформировал марионеточное «национальное правительство» во главе с Квислингом. В конце войны покончил жизнь самоубийством в Осло.

6

Абвер — орган военной разведки и контрразведки нацистской Германии. Его предшественник был образован в 191 г. правительством буржуазной Веймарской республики. С января 1935 по февраль был реорганизован в управление разведки и контрразведки верховного главнокомандования вермахта.

Центральные его аппарат состоял из 5 отделов: 1 — разведка за границей военно-экономического потенциала вероятного противника. II — организация диверсионной деятельности за рубежом и в тылу вражеских войск. III — военная контрразведка и политический сыск в собственных вооруженных силах и военной промышленности. IV — сбор открытой разведывательной информации (иностранная пресса, радиопередачи, литература) и руководство военным атташатом. V — административные вопросы, архив, картотека агентуры.

В феврале 1944 г. был расформирован. Основные его подразделения (личный состав и технические средства) вошли в состав главного управления имперской безопасности, начальником которого в то время был Эрнст Кальтенбруннер.

7

СД — (зихерхайтсдинст) — служба безопасности нацистской Германии. Была сформирована в 1934 г. первоначально в целях обеспечения безопасности Гитлера и руководства НСДАП. Первое время представляла собою нечто вроде вспомогательной полиции. Занималась изучением и подготовкой материалов общего характера, вскрывала планы оппозиционных партий и течений, сферы их влияния, системы связи и контактов, воздействовала на общественное мнение. Вела досье на противников режима и имела разветвленную информационную сеть внутри страны и за рубежом. Ее информаторы, помощники информаторов и ненадежные субъекты. Формально подчинялась партийному руководству — Геббесу, затем Борману, на деле же — Гиммлеру.

На Нюрнбергском международном процессе признана преступной организацией.

8

СС — (шутцштаффельн — в немецком написании в обоих словах — буква «С») — охранные отряды, привилегированная военизированная организация третьего рейха. Сформирована в 1923 г. с задачей охраны фюрера и нацистских сборищ. В нее отбирались фанатично преданные фюреру молодчики. Со временем стала главной опорой правящего режима и оружием террора. Из нее были выделены подразделения «мертвая голова» для охраны концлагерей и войска СС, насчитывавшие в 1944 г. 38 дивизий с 950 тыс. человек личного состава. Нюрнбергским трибуналом признана преступной организацией.

9

Гестапо — (гехайме штаатсполицай) — тайная государственная полиция нацистской Германии. Была создана в 1993 г. с целью физического устранения политических противников режима. Ее агенты имелись на всех предприятиях, в учреждениях, организациях и даже жилых кварталах. В концлагерях и застенках были убиты и зверски замучены сотни тысяч антифашистов. Во время II-ой мировой войны ее органы творили жестокую расправу над мирным населением оккупированных территорий. Нюрнбергским международным военным трибуналом признана преступной организацией.

10

С таким утверждением автора вряд ли можно согласиться, так как решение союзного командования о высадке войск в Нормандии было принято лишь в октябре 1943 г., когда радиоигра шла практически уже к концу.

О характере самой радиоигры и ее оценке немецкой стороной можно прочитать в разделе «Радиоигра» «Нордполь» в приложении (стр. 276–299).

11

Тирпиц Альфред фон (1849–1930) — немецкий гросс-адмирал. В 1890 г. — начальник штаба Балтийского флота, а в 1892–1895 гг. — начальник штаба главного командования ВМФ. В 1897–1916 гг. — министр военно-морских сил. Был сторонником неограниченной подводной войны, выступал за союз с Японией и нейтрализацию России.

12

Бисмарк Отто Эдуард фон Шнхаузен (1815–1898) — рейхсканцлер Германской империи. Выходец их померанского юнкерства. В 1859–1862 гг. — прусский посланник в России. С 1862 г. — премьер-министр и министр иностранных дел Пруссии. Осуществил объединение Германии в результате победоносных войн с Данией, Австрией и Францией. Считал войну с Россией чрезвычайно опасной.

13

Шарнхорст Герхард Иоганн (1755–1813) — прусский генерал. Возглавлял военное ведомство и генеральный штаб Пруссии. Провел реорганизацию прусской армии (некоторые его идеи были даже использованы Гитлером). В 1813 г. — начальник штаба прусской армии в войне против Наполеона.

14

Сикорски Владислав (1881–1943) — польский государственный и военный деятель, генерал. Был премьер-министром и военным министром Польши в 1922–1923 гг. В 1939–1943 гг. являлся премьер-министром польского эмиграционного правительства, находившегося сначала в Париже, а затем — в Лондоне. В 1941 г. подписал договор с СССР о возобновлении дипломатических отношений. Погиб в авиакатастрофе.

15

Пилсудски Юзеф (1867–1935) — польский государственный и военный деятель, маршал. Был одним из лидеров польской социалистической партии. В I-ую мировую войну командовал польским легионом, сражавшимся на стороне Австро-Венгрии против России. В 1919–1922 гг. — глава польского государства. В 1926 г. установил авторитарный режим, совершив государственный переворот и действуя в качестве премьер-министра и военного министра.

16

Автор ошибается, так как Конная армия Буденного в тех боях как раз не участвовала.

17

Сталин (настоящая фамилия Джугашвили Иосиф Виссарионович) (1879–1953) — советский партийный и государственный деятель, генералиссимус. Родился в Гори в семье сапожника. Активный участник революции 1905–1907 гг. в Закавказье. Был наркомом по делам национальностей первого советского правительства (1917–1922). В гражданскую войну — член реввоенсоветов республики, Южного, Западного и Юго-Западного фронтов. С 1922 г. и до конца жизни — генеральный секретарь ЦК партии. Провел индустриализацию и коллективизацию страны. С началом ВОВ — председатель ГКО, нарком обороны и верховный главнокомандующий ВС.

Допустил просчет в отношении нападения Германии в 1941 г., переоценивал свои роль и заслуги. Сложившийся куль его личности, осужденный в 1956 г., принес существенный вред советскому государству.

18

Рузвельт Франклин Делано (1882–1945) — 32-1 президент США (избирался 4 раза). Провел ряд реформ социального и экономического характера для преодоления экономического кризиса в стране. В 1933 г. установил дипломатические отношения с СССР. В июне 1941 г. выступил за поддержку Великобритании, Франции и Советского Союза в борьбе с нацистской Германией. Один из создателей антигитлеровской коалиции. Придавал большое значение созданию ООН и послевоенному международному сотрудничеству.

19

Геббельс Пауль Иосиф (1897–1945) — главный пропагандист третьего рейха. Родился в Рейнской области в семье бухгалтера. Хромой от рождения, маленького роста. Защитив в 1921 г. в Гейдельберге ученую степень по литературе, получил прозвище «мышиный доктор». В НСДАП с 1922 г. В 1927–1935 гг. — главный редактор еженедельной нацистской газеты «Ангриф». Становится оратором. Из уголовника Хорста Весселя, убитого в уличной драке, сделал политического мученика. В 1932 г. возглавил избирательную камапанию по выборам Гитлера в президенты. Его 10 заповедей национал-социалиста стали прообразом идеологической программы партии. В 1933 г. — министр просвещения и пропаганды. Явился инициатором сожжения книг демократических авторов. С 1944 г. — главный уполномоченный по мобилизации на тотальную войну. В конце войны отравился вместе с женою и 6 детьми.

20

Иден Энтони, лорд Эйвон (1897–1977) — английский государственный деятель, консерватор. Был министром иностранных дел в 1935–1938, 1940–1945 гг., министром по делам колоний в 1939–1940 гг., премьер-министром Великобритании в 1955–1957 гг.

21

Филби Гарольд (Ким) (1912–1988) — сотрудник британской секретной службы МИ-6, ас советской разведки. Родился в Индии в семье известного английского путешественника и авантюриста, бывшего тогда заместителем британского комиссара в Пенджабе.

Ким учился в школе в Вестминстере, затем в колледже при Кембриджском университете, где и был завербован советской разведкой. С 1933 г. — журналист. В 1941 г. — начальник испанской секции отдела контрразведки Ми-6, в 1944 г. — начальник отдела. В 1946 г. — начальник бюро в Стамбуле и через два года — представитель управления при ЦРУ и ФБР в Вашингтоне. В 1951 г. содействовал бегству в СССР Берджесса и Маклина. После увольнения из МИ-6 работал корреспондентом «Обсервера» в Бейруте. В 1963 г. бежал в Советский Союз, где работал в аппарате КГБ.

В честь Кима в СССР была выпущена почтовая марка.

22

Атлантический вал — система долговременных оборонительных укреплений, созданная немцами в 1940–1944 гг. на европейском побережье от Дании на севере до Испании на юге и имевшая протяжение до 4000 километров. Вал этот представлял собой систему укреплений в линию без эшелонирования в глубину (отдельные укрепрайоны). Серьезного препятствия не представлял, хотя и оборонялся 27 немецкими дивизиями. Артиллерийское прикрытие — одна батарея на 20 километров фронта. Достроена эта система до конца не была: к началу высадки союзных войск степень ее готовности составляла на побережье Па-де-Кале 68 процентов, а на побережье Нормандии всего 18 процентов.

23

Голль Шарль де (1890–1970) — президент Франции в 1959–1969. Во время Второй мировой войны возглавил патриотическое движение «Сражающаяся Франция», примкнувшее к антигитлеровской коалиции. В 1944–1946 гг. сразу же после освобождения Франции от немецко-фашистских захватчиков был главой временного французского правительства. В 1958 г. — премьер-министр страны. В годы его президентства Франция вышла из военной организации НАТО. Значительное развитие получило франко-советское сотрудничество.

24

«Боши» — такое презрительное название было дано немецким солдатам англичанами и французами еще в Первую мировую войну. (Значение слова «бош» — глупый, вздорный человек).

25

Организация Тодта — полувоенная правительственная организация нацистской Германии, созданная в 1933 году. Занималась разработкой и строительством автомобильной и железнодорожной сетей, а также возведением оборонительных сооружений — подземных командных пунктов, ставок, «Западного» и «Атлантического» валов. Возглавлялась Фрицем Тодтом, по имени которого и была названа, а после его гибели с 1942 г. — министром вооружений и военной промышленности Альбертом Шпеером.

26

Как пропала эта карта на самом деле, читайте в разделе «Похищение плана-карты «Атлантического вала» в приложении (стр. 300–315).

27

Рундштедт Герд Карл Рудольф фон (1875–1953) — военный деятель третьего рейха, генерал-фельдмаршал. Родился в Ашерслебене под Галле в семье генерала. Окончил военное училище. Участник I-ой мировой войны — начальник штаба корпуса. После войны — служба в рейхсвере. Был последовательно начальником штаба дивизии, командиром полка и дивизии, командующим военным округом. Считал, что армия должна стоять вне политики. Был сторонником ее моторизации. Поддерживал экспансионистские планы нацистов. С 1939 г. — главный военный советник Гитлера. В польскую и французскую кампании командовал группой армий. При нападении на СССР командовал группой армий «Юг», а в 1942 г. перемещен на Западный фронт. После провала покушения на фюрера был председателем суда чести. После ареста американцами дело до суда не дошло, и он был освобожден по состоянию здоровья.

28

Монтгомери Бернард Лоу (1887–1976) — английский военный деятель, фельдмаршал. Участник I-ой мировой войны. Во II-ую мировую войну командовал армией в Северной Африке, нанесшей поражение итало-немецким войскам под Эль-Аламейном. В 1944–1945 гг. командовал армией в Северной Франции, Бельгии и Северной Германии. В 1946–1948 гг. — начальник генерального штаба ВС Великобритании. В 1951–1958 гг. — заместитель главнокомандующего вооруженными силами НАТО в Европе.

29

Эйзенхауэр Дуайт Дейвид (1890–1969) — государственный и военный деятель США, генерал армии, 34-й президент США. В армии с 1920 г. В 1942 г. — командующий союзными войсками в Северной Африке и Средиземноморье. С 1943 г. — главнокомандующий экспедиционными силами (руководил высадкой союзных войск во Франции в 1944 г.). В 1945 г. — командующий американскими оккупационными войсками в Германии. В 1945–1948 гг. — начальник штаба армии США. В 1950–1952 гг. — главнокомандующий ВС НАТО в Европе. В 1953–1961 гг. — президент США от республиканцев. Во внутренней политике проводил сокращение расходов на социальные нужды, нарушал демократические свободы. Во внешней политике — продолжение гонки вооружений и усиление «холодной войны», укрепление стратегических позиции США в мире. Инициатор создания новых военных блоков.

30

Роммель Эрвин (1891–1944) — военный деятель третьего рейха, генерал-фельдмаршал. Участник I-ой мировой войны — лейтенант. Затем служба в рейхсвере — командир полка и преподаватель военного училища. В 1938 г. — командир батальона охраны Гитлера. В 1940 г. — командир дивизии и в 1941 г. — командир Африканского корпуса (получил прозвище «лис пустыни»). В 1943 г. — командующий группой армий в Италии и в 1944 г. — в Северной Франции. Был замешан в заговоре против Гитлера, но активной роли не играл.

31

Шпейдель Ганс (1897–1984) — немецкий военный деятель, генерал пехоты. Участник I-ой мировой войны. Затем служба в рейхсвере. Прошел подготовку офицера генштаба. С 1933 г. — помощник военного атташе в Париже. С 1938 г. — начальник отдела иностранных армий Запада. С 1942 г. — начальник штаба армии и с 1944 г. — группы армий во Франции. Участник заговора против Гитлера, что однако доказано не было, но в тюрьме просидел 7 месяцев. После окончания войны участвовал в создании бундесвера, где занимал ряд высоких постов. Был военным советником Аденауэра. В 1955 г. — представитель ФРГ в НАТО и в 1957 г. — командующий сухопутными войсками НАТО в центральной зоне Европы.

32

По всей видимости, это был начальник оперативного отдела штаба группы армий «Б» полковник Ханс-Георг фон Темпельхоф. — Прим. Автора.

33

Паттон Джордж Смит (1885–1945) — американский военный деятель, генерал. Окончил академию Уэст-Пойнта. Участвовал в военной интервенции в Мексику в 1916 г., а в 1917 г. был в составе американских экспедиционных сил в Европе. В 1942 г. участвовал в кампании в Северной Африке, а в 1943 г. командовал армией вторжения в Италию. В 1945 г. его войска действовали в Германии. Был военным комендантом оккупированной Баварии. Погиб в автокатастрофе.

34

Более подробно о мероприятиях союзного командования по дезинформации противника о времени и месте высадки войск и их силе можно ознакомиться в разделе «Особенности подготовки операции «Оверлорд» в приложении (стр. 316–327).

35

Фау-1 (2) — по начальной букве слова «фергельтунгсваффе» (оружие мщения) — ракеты, которыми немцы бомбардировали Лондон в целях разрушения его важнейших объектов и наведения страха на население.

36

МИ-5 — британская служба безопасности. Была создана на базе бюро секретной службы в 1909 г. С началом I-ой мировой войны была подчинена военному министерству и преобразована в МИ-5. Возглавлялась в 1909–1940 гг. — генерал-майором Верноном Келлом, в 1940–1946 гг. — бригадным генералом Дэвидом Петри, а в 1991–1996 гг. даже статс-дамой Стеллой Римингтон, имя которой было впервые названо публично. Наряду с контрразведкой служба ведет борьбу с терроризмом, незаконной торговлей оружием и подрывной деятельностью. В ее штате более 2 тысяч сотрудников.

37

Чемберлен Невилл (1869–1940) — английский политический и государственный деятель, консерватор. С 1922 г. многократно входил в состав правительства. В 1937–1940 гг. — премьер-министр Великобритании. Был сторонником политики «умиротворения» фашистских держав. В 1938 г. подписал Мюнхенское соглашение.

38

Браухич Вальтер фон (1881–1940) — нацистский военный деятель, генерал-фельдмаршал. Сын генерала. В 1912 г. окончил военную академию. Участник I-ой мировой войны — майор, офицер генштаба. После войны — служба в рейхсвере. С 1930 г. — начальник отдела боевой подготовки и с 1932 г. — инспектор артиллерии. В 1933 г. — командир дивизии и в 1935 г. — корпуса. В 1937 г. возглавил армейское командование, а в 1938 г. был назначен главнокомандующим сухопутными войсками и провел широкомасштабную чистку армии от недостаточно «патриотичных» генералов и офицеров. Подготовил вторжение в Польшу, отдав приказ армии не вмешиваться в деятельность СС и полиции. Не возражал против войны с СССР, санкционировав «приказ о комиссарах» (расстрел на месте). После катастрофы вермахта под Москвой отправлен в отставку. Был арестован англичанами, в тюрьме ослеп и умер в английском военном госпитале, так и не представ перед военным трибуналом.

39

Геринг Герман (1893–1946) — наци {186

40

Гиммлер Генрих (1900–1945) — рейхсфюрер СС. Сын директора гимназии Ландсхута. В 1918 г. добровольно вступил в армию, окончил унтер-офицерскую школу, но в боях I-ой мировой войны не участвовал. По образованию — экономист-аграрник. Участник «пивного путча». В 1925 г. познакомился с Гитлером. С 1929 г. — рейхсфюрер СС — охранных отрядов, находившихся тогда в составе СА и насчитывавших всего 280 человек. К июню 1932 г. их численность достигла 30 тыс. человек. В 1933 г. — начальник полиции Мюнхена и в 1934 г. — шеф гестапо. Активный участник «ночи длинных ножей». В 1934 г. стал создавать систему концлагерей и военизированные отряды СС, преобразовав их в 1940 г. в войска СС. С 1943 г. — имперский министр внутренних дел. В 1944–1945 гг. последовательно командовал резервной армией и группами армий «Верхний Рейн» и «Висла», но полководца из него не получилось. Пытался вести переговоры с союзниками о перемирии, но безуспешно. В конце мая 1945 г. хотел скрыться из Фленсбурга, смешавшись с беженцами, но был арестован англичанами. Отравился. Тело было кремировано, а пепел развеян.

41

Франк Ханс (1900–1946) — партийный и государственный деятель нацистской Германии. Сын юриста, получил юридическое образование. К нацистам примкнул в 1920 г. Участник «пивного путча». В 1929 г. возглавил юридическое управление НСДАП, представляя интересы Гитлера в 150 процессах. В 1935 г. — министр без портфеля и имперский комиссар по вопросам юстиции. В 1940 г. — генерал-губернатор Польши. За время его правления там погибло более 5 миллионов жителей. По приговору Нюрнбергского военного трибунала повешен.

42

Рокоссовский Константин Константинович (1896–1968) — маршал СССР и Польши. Участник 1-ой мировой войны. В гражданскую войну — командир эскадрона и полка. В 1957–1940 гг. был репрессирован, В ВОВ — командующий армиями и ряда фронтов. Командовал Парадом Победы. В 1949–1956 гг. — министр обороны Польши. В 1956–1957 и 1958–1962 гг. заместитель министра обороны СССР.

43

Дирлевангер Оскар (1895–1945) — оберфюрер СС. В НСДАП с 1925 г. В 1937 г. воевал в Испании против республиканского правительства в составе легиона «Кондор». В СС с 1959 г. В 1940 г. сформировал специальный батальон, развернутый затем в штурмовую бригаду, состоявшую из уголовных элементов, отличавшихся крайней жестокостью. При подавлении Варшавского восстания учинил массовую резню гражданского населения. В конце войны взят в плен советскими войсками и расстрелян.

44

Бах-Зелевски Эрих фон (1899–1972) — один из руководителей СС, обергруппенфюрер и генерал войск СС. Участник 1-ой мировой войны — командир роты. После войны — командир батальона пограничной стражи, уволен за нацистскую пропаганду. В 1930 г. вступил в НСДАП и в 1933 г. — в СС. С 1934 г. — руководитель округов СС в Восточной Пруссии, затем Силезии. В 1941–1945 гг. — высший руководитель СС и полиции в России. С 1943 г. — командующий частями по борьбе с партизанами. Подавил Варшавское восстание, применив крайне жесткие меры. В ходе и после восстания от рук его частей погибло более 200 тыс. человек. Судом ФРГ приговорен к пожизненному тюремному заключению.

45

Скорцени Отто (1908–1975) — немецкий диверсант, любимец Гитлера. Родился в Вене в семье инженера. В НСДАП с 1930 г. Участвовал в боевых действиях во Франции и СССР. В 1945 г. освободил из-под ареста Муссолини, в 1944 г. руководил похищением сына регента Венгрии Хорти, в 1945 г. предпринял неудачную попытку захвата Эйзенхауэра. После войны поселился в Испании, где создал организацию «Паук» по оказанию помощи бывшим эсэсовцам. Занимался коммерцией.

46

Кейель Вильгельм (1882–1946) — нацистский генерал-фельдмаршал. В 1-ой мировой войне — командир батареи, затем служба в рейхсвере. В 1933 г. — командир дивизии. В 1955 г. — начальник управления военного министерства, с 1938 г. — начальник штаба верховного командования вермахта. Слепо выполнял волю фюрера (прозвище «лакейтель»). Подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии. Повешен по приговору Нюрнбергского военного трибунала.

47

Кальтенбруннер Эрнст (1905–1946) — преемник Гейдриха на посту шефа главного управления имперской безопасности. Родился в Риде (Австрия), по образованию юрист. В 1932 г. вступил в НСДАП и СС. С 1935 г. — лидер австрийских эсэсовцев. В 1958 г. — статс-секретарь в кабинете Зейс-Инкварта. В 1941 г. — командующий подразделениями СС и полиции в Вене. С 1943 г. — начальник РСХА. Имел рост 190 см, широкие плечи и мощные руки. Голова как бы высечена из плохо отесанного обрубка дерева. Лицо испещрено шрамами от студенческих дуэлей. Был алкоголиком и заядлым курильщиком. Повешен по решению Нюрнбергского военного трибунала.

48

Муссолини Бенито (1883–1945) — основоположник итальянского фашизма. Родился в деревне в семье кузнеца. Участник 1-ой мировой войны — младший сержант. В 1919 г. образовал «Союз борьбы» и в 1922 г. предпринял поход на Рим, в результате чего пришел к власти (глава правительства в 1922–1943 гг. и марионеточного правительства республики Сало в 1943–1945 гг.). В 1933 г. — агрессия против Эфиопии, в 1936 г. — фашистский мятеж в Испании, в 1938 г. — участник Мюнхенского сговора. В апреле 1945 г. захвачен партизанами, расстрелян и в знак позора повешен за ноги.

49

Автор ошибается, звание оберштурмбанфюрера СС соответствовало званию подполковника вермахта.

50

Модель Вальтер (1891–1945) — нацистский военный деятель, генерал-фельдмаршал. Сын учителя музыки. В 1-ую мировую войну — офицер генштаба. Затем служба в рейхсвере. Был начальником подготовки личного состава и технического отдела военного министерства. Поддержал приход Гитлера к власти. В Польской кампании — начальник штаба корпуса, во Французской — начальник штаба армии. При нападении на СССР был командиром дивизии, затем командиром корпуса и в 1943 г. — армии. После провала операции «Цитадель», отступая, проводил тактику выжженной земли. В 1944 г. — последовательно командующий группами армий «Север», «Юг» и «Б» на Западе. После провала Арденнской операции покончил жизнь самоубийством.

51

«Линия Зигфрида», называвшаяся также «Западным валом», — оборонительная линия, строительство которой было начато в 1938 г. на месте так называвшейся «Линии Гинденбурга», но так и не было закончено. Рассматривалась как противовес французской «Линии Мажино». Фортификационные сооружения — более 20000 дотов и дзотов, противотанковые рвы и надолбы, сотни подземных штолен и складов для боеприпасов, топлива и продовольствия — строились вдоль Рейна на границах Германии с Францией, Люксембургом, Бельгией и Голландией — от Базеля до Клеве. К строительству было привлечено 400 тысяч рабочих, а для перевозки стройматериалов ежедневно 8 тысяч железнодорожных вагонов и 15 тысяч грузовиков.

52

Гитлерюгенд (гитлеровская молодежь) — молодежная организация военизированного типа. Была создана в 1936 г., охватив все существовавшие в Германии молодежные клубы и союзы. Принадлежность к ней была обязательной (возраст от 10 до 18 лет). Возглавлял ее рейхсюгендфюрер Бальдур фон Ширах, а с 1940 г. — Артур Аксман, подчинявшиеся непосредственно самому Гитлеру. В задачу организации входило воспитание подрастающего поколения в духе нацистской идеологии.

53

Операция «Грайф» была лишь составной частью Арденнского контрнаступления немцев в декабре 1944 г. Представление о его размахе и результатах дает раздел «Арденны» в приложении (стр. 328–336).

54

Шелленберг Вальтер (1900–1952) — начальник внешнеполитической разведки нацистской Германии. Родился в Саарбрюккене. По образованию — юрист. В 1932 г. вступил в НСДАП и затем в СС. В 1939–1941 гг. — начальник отдела контрразведки главного управления имперской безопасности. С 1943 г. — начальник управления зарубежной разведки. Разработал перечень информации, требовавшейся центру от зарубежной агентуры. Среди этих вопросов были:

— цели внешней политики того или иного государства,

— политические отношения с другими государствами,

— посольства, миссии и консульства за рубежом,

— деятельность зарубежной пропаганды в стране,

— пропагандистская деятельность страны за рубежом,

— международные организации в стране,

— секретные и разведывательные службы страны,

— деятельность зарубежных разведывательных служб в стране,

— принципы внутренней политики и политическая ситуация,

— позиция правящих кругов,

— позиции президента, короля и других лиц верховной власти.

В конце войны организовал переговоры Гиммлера с американской спецслужбой по заключению сепаратного мирного договора, которые, однако, ни к чему не привели. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к 6 годам тюремного заключения. Освобожден в 1950 г. Написал книгу воспоминаний.

55

Хофер Франц (1902–1977) — нацистский политический деятель. Сын гостиничного служащего. Окончил высшую реальную школу. В 1931 г. вступил в НСДАП и стал заниматься политикой. С 1932 г. — гауляйтер Тироля, но был арестован австрийскими властями. Освобожден под давлением Германии. С 1938 г. — гауляйтер, с 1940 г. — имперский наместник и с 1942 г. — имперский комиссар обороны Тироля — Форальберга. В 1943 г. руководил присоединением к Южному Тиролю итальянских областей (Бозен, Триест, Беллуно), где возглавил гражданскую администрацию. В мае 1945 г. арестован союзниками, но в 1948 г. освобожден. Работал после этого в торговле.

56

Даллес Аллен (1893–1969) — американский дипломат и разведчик. Племянник одного и брат другого госсекретаря США. С 1916 г. на дипломатической работе (Вена и Берн). Участвовал в работе мирной конференции в Версале. В 1922–1926 гг. возглавлял управление ближневосточной политики госдепартамента. С 1926 г. — сотрудник частной юридической фирмы. В 1942 г. — представитель управления стратегических служб США в Швейцарии, реально — руководитель американской разведки в Европе (прозвище «мистер Бул»). В 1951 г. — заместитель и в 1953–1961 гг. — директор ЦРУ (прозвище «великий старик»). И. Эренбург сказал про него: «Если Даллес по недоразумению попадет в рай, то и там станет устраивать заговоры и начнет отстреливать ангелов». Уйдя в отставку, работал в комиссии по расследованию обстоятельств убийства президента США Кеннеди.

57

Речь здесь идет о так называемой «операции Бернхард» — акции по изготовлению фальшивых английских фунтов стерлингов. Инициирована она была шефом главного управления имперской безопасности Гейдрихом и осуществлялась с 1940 по 1945 гг. Вначале имела цель нанесения ущерба экономике Великобритании путем разбрасывания фальшивых банкнот над ее территорией, а затем — для финансирования собственных секретных операций. Руководство ею в 1940–1941 гг. осуществлялось штурмбанфюрером СС Альфредом Науйоксом, а затем штурмбанфюрером СС Бернхардом Крюгером, по имени которого и была названа. Максимальный среднемесячный объем «производства» составлял 200–250 тыс. штук банкнот достоинством 5, 10, 20, 50 и 100 фунтов стерлингов. Всего было изготовлено фальшивок на общую сумму 150 миллионов фунтов стерлингов, значительная часть которой была сбыта в Швецию, Швейцарию, Португалию, Францию, Голландию, Турцию и некоторые ближневосточные страны. Реализация составила более 200 миллионов рейхсмарок. В начале 1945 г. было начато изготовление даже фальшивых американских долларов, но объем был невелик из-за скорого окончания войны. Поскольку англичане расценили «операцию» как военную хитрость, вопрос этот на Нюрнбергском процессе не поднимался.

58

Кессельринг Альберт (1885–1960) — нацистский военный деятель, генерал-фельдмаршал. Окончил военное училище. В 1-ой мировой войне — капитан, офицер генштаба. Затем служба в рейхсвере. С 1933 г. занимался тайным воссозданием военно-воздушных сил. Участвовал в подготовке легиона «Кондор» (война в Испании). В кампаниях против Польши, Франции и СССР командовал соответственно 1-м, 2-м и 3-им воздушными флотами. Проводил варварские бомбардировки городов. С конца 1941 г. руководил действиями немецкой авиации в Северной Африке, Средиземноморье и Италии. В 1943 г. — командующий всеми немецкими вооруженными силами на итальянском ТВД. Проводил жестокую оккупационную политику в Италии, виновен в гибели многих мирных жителей. В 1945 г. — главнокомандующий немецкими войсками на Западном фронте и затем — на юге Германии. Английским военным трибуналом приговорен к пожизненному тюремному заключению, но в 1952 г. был освобожден. Принимал активное участие в деятельности реваншистских организаций в ФРГ. Автор автобиографий «Записки солдата».

59

Вольф Карл (1900–1984) — ближайший помощник Гиммлера. Сын судебного советника. В 1-ую мировую войну — лейтенант. Затем работал в торговых фирмах. В НСДАП с 1931 г. С 1933 г. — адъютант рейхсфюрера СС, а с 1936 г. — начальник его личного штаба. Участвовал в создании СС, один из авторов ее символики и идеологии. С 1943 г. — высший руководитель СС и немецкой полиции в Италии. Через посредство папы римского установил контакт с американцами. Вел переговоры о прекращении военных действий на Западе и переброске немецких войск на советско-германский фронт, а затем — о их капитуляции в Италии. В конце апреля 1945 г. подписал условие капитуляции. После ареста был в 1943 г. освобожден и скрывался. В 1964 г. судом ФРГ приговорен к 15 годам тюремного заключения. Освобожден в 1971 г.

60

Смит Уолтер Беделл (1895–1961) — американский военный и государственный деятель, генерал и дипломат. В 1942–1945 гг. — начальник штаба Эйзенхауэра на европейском ТВД. Участвовал в переговорах о капитуляции Италии, а затем и Германии, В 1946–1949 гг. — посол в СССР. В 1950–1955 гг. — директор ЦРУ. В 1953–1954 гг. — заместитель госсекретаря. Автор книг «Три года в Москве» и «Шесть великих решений Эйзенхауэра».

61

Лей Роберт (1890–1945) — партийный и государственный деятель третьего рейха. Имел университетское образование. Участник 1-ой мировой войны — лейтенант. В 1918–1920 гг. находился в плену во Франции. В НСДАП с 1921 г. Безоговорочно поддерживал Гитлера. В 1934 г. возглавил «Немецкий трудовой фронт» — организацию, заменившую и поглотившую профсоюзы. Инициатор акции «народного автомобиля». Злоупотреблял алкоголем. Будучи привлеченным к суду Нюрнбергского военного трибунала, повесился в камере.

62

Айхман Адольф (1906–1962) — нацистский полицейский деятель, жестоко преследовавший евреев. За темные глаза и волосы сам имел прозвище «маленький еврей». Молодость провел в Австрии, будучи коммивояжером одной из фирм. В 1934 г. перебрался в Берлин и вступил в СС. В 1936 г. — начальник отдела гестапо по еврейским делам, затем — начальник отдела РСХА по вопросам еврейской эмиграции. Виновен в уничтожении 4 миллионов евреев ряда европейских стран. После ареста американцами бежал из лагеря для интернированных. В 1952 г. перебрался в Южную Америку, где жил под чужим именем. В 1960 г. был все же схвачен израильской разведкой и повешен по решений израильского суда.

63

Хёттль Вильгельм — австриец по происхождению, уроженец Вены, попал в немецкую секретную службу после присоединения Австрии к Германии. Оберштурмбанфюрер СС, начальник отдела Восточной Европы управления загранразведки. Автор книг «Секретный фронт» и «Операция Бернхард». На Нюрнбергский судебный процесс привлекался в качестве свидетеля.

64

В отношении Фридриха, а не Фрица Швенда автор ошибается. Хотя он и возглавлял широко разветвленную сеть по сбыту фальшивых фунтов стерлингов (но не долларов), им же самим созданную, коммерсант Швенд не имел ни эсэсовского, ни воинского званий. Во время же указанных событий находился в своей резиденции в Южном Тироле.

65

Гелен Райнхард (1902 —?) — нацистский военный разведчик, генерал-майор. Родился в Эрфурте. С 1920 г. — в рейхсвере. В 1935 г. окончил военную академию. В 1940 г. — адъютант начальника генштаба. В 1942–1945 гг. — начальник отдела «иностранные армии Востока» генштаба. В 1945–1946 гг. находился в плену у американцев (большее время в США). В 1946 г. создал и до 1956 г. руководил «Организацией Гелен», занимавшейся разведывательной деятельностью. В 1956–1968 гг. — шеф разведывательной службы ФРГ.

66

Дело в том, что в народе у немцев ходили уничижительные прозвища Гитлера, который был в молодые годы заурядным неудачливым художником: «мазилка» и «маляр».

67

Они не допускались однако к западному побережью Шотландии, где были сосредоточены крупные воинские контингенты, и к центрам вторжения в районах Портсмута и Саутгемптона. Все пункты управления были перенесены из Лондона в леса близ Портсмута.

68

Маршалл Джордж Кэтлетт (1880–1959) — американский военный и государственный деятель, генерал армии. В 1939–1945 гг. являлся начальником штаба армии США. В 1947–1949 гг. — государственный секретарь. В 1950–1951 гг. — министр обороны. Инициатор плана, названного его именем и заключавшего в себе программу восстановления и развития Европы после II-ой мировой войны.

69

Попытка покушения на Гитлера была совершена во время оперативного совещания 20 июля 1944 года в ставке фюрера «Волчье логово» под Растенбургом (Восточная Пруссия). Заговор возглавляли бывший обербургомистр Лейпцига Карл Гёрделер и бывший начальник генштаба генерал-полковник Людвиг Бек. В нем участвовали бывший командующий сухопутными войсками генерал-полковник Эрих Хёпнер, начальник управления снабжения резервной армии генерал-полковник Фридрих Ольбрихт, начальник штаба группы армий «Центр» генерал-майор фон Тресков, командующий войсками во Франции генерал-полковник Карл фон Штюльпнагель, генерал-фельдмаршал в отставке Эрвин фон Вицлебен, пастор Дитрих Бонхёфер, юрист граф Хельмут Мольтке. Само покушение организовал и провел полковник Клаус фон Штауффенберг. От взрыва бомбы было убито 24 человека и многие ранены. У Гитлера обгорели волосы, была частично парализована правая рука, обожжена правая нога и повреждены барабанные перепонки.

От развязанного после этого террора погибли около 200 военных и гражданских лиц, в том числе почти все заговорщики.