|
||||
|
|
Лоб в лоб Война еще резче высветила личности Гитлера и Сталина, их поразительное сходство. Как только фюрер начал проигрывать на полях сражений, он все больше и больше стал походить на Сталина, который в 1941 году обрушил свой гнев и террор на собственных генералов, обвинив их во всех бедах, которые сотворил сам своими руками. Фюрер не менее яростно обвинял в том же самом свой генералитет и менял военачальников, как перчатки. Можно вспомнить, как оба диктатора, словно соревнуясь между собой, пытались в ходе войны выступать в роли оракула или же просто самым наглым образом врали, передергивали факты и цифры. Вот как, например, выглядит в роли пророка Гитлер в свете его собственного приказа № 32, изданного 11 июня 1941 года, то есть за десять дней до нападения на СССР. Фюрер распорядился к осени того же 1941 года значительно сократить вооруженные силы Германии и начать перестройку военной промышленности с целью уменьшения выпуска военной продукции. Вот насколько он был уверен в своей быстрой победе над нами! 3 октября 1941 года фюрер официально объявил о том, что Германия одержала победу над Советским Союзом. А вскоре его войска побежали от Москвы, которую видели уже в свои бинокли. 30 сентября 1942 года он объявил о своей победе под Сталинградом, и вскоре последовало окружение огромной фашистской группировки и полный ее разгром. И так далее… Сталин тоже, как известно, не лез за словом в карман, чтобы обманывать свой народ и мировую общественность. В общем, и тут они друг друга стоили! Причем такая линия их поведения была следствием все того же немыслимого культа и самомнения, они лгали только с одной целью, чтобы обелить и возвеличить себя. Начальник немецкого генерального штаба Гальдер свидетельствует: «За исключением момента, когда Гитлер достиг вершины своей власти, для него не существовало Германии, не существовало германских войск, за которые он лично отвечал. Для него — сначала подсознательно, а в последние годы вполне сознательно — существовало только одно величие, которое властвовало над его жизнью и ради которого его злой гений пожертвовал всем, — его собственное Я». Сказано словно о Сталине! Есть широко известная фотография: фюрер весной 1945 года обходит строй солдат-подростков, членов гитлерюгенда, и внимательно вглядывается в их лица. Это был его последний резерв, больше свежих войск у него не было, и он, не задумываясь, вооружил и поставил в строй школьников. Знал ли он тогда, что Сталин летом 1941 года тоже увидел свое спасение в подростках? Когда гитлеровские войска быстро, словно на учебном марше, шли по нашей земле на восток, Сталин, конечно же, вспомнил, что ни разу не подумал о возможности оборонительной войны и о сооружении укреплений, и решил быстро наверстать упущенное. Но где взять сотни тысяч землекопов для этого дела, когда все годные и негодные мужчины были на фронте или на производстве? Выше коротко рассказано о том, к чему привели невежественность и самонадеянность Сталина нашу страну в 1941 году. Теперь несколько слов о том, как все это выглядело с самого низу, как за это пришлось расплачиваться народу. Речь пойдет о событиях, о которых у нас до сих пор упоминать не любят… Через несколько дней после начала войны я зашел в свою родную школу и узнал, что старшеклассникам надлежит явиться во двор соседней школы в назначенный день и к определенному часу. Было сказано, что надо будет ехать куда-то из Москвы. Зачем и на сколько, никто не знал, но причина поездки подразумевалась — война. Не раздумывая, я решил, что надо ехать. Дома у меня эта новость переполоха не вызвала, возможно, потому, что в те дни никто еще не представлял всей серьезности случившегося, а правдивой информации, разумеется, не было. В назначенный день в своем выходном костюме и полуботинках, в новеньком демисезонном пальто я двинулся на сборный пункт. В дорогу захватил шахматы, туалетные принадлежности. И все! В чужом школьном дворе толкалось несколько сот старшеклассников из ближайших школ. Со стороны могло показаться, что они собрались на демонстрацию, девчата выглядели особенно празднично, нарядно. Играл духовой оркестр, всех пришедших под эту музыку переписали. И ни слова о цели всего этого мероприятия! Потом, когда уже завершилась эта эпопея, оказавшаяся, как и многое другое в то время, одновременно и героической, и трагической, стало ясно, что с самого начала переборщили с секретностью, но такова была тогда традиция. Могли бы, не вдаваясь в подробности, попросить нас экипироваться соответствующим образом, по-иному собраться в дальний поход, из которого потом многие не вернулись домой. На другой день мы оказались на берегу Днепра в Смоленской области. Наконец нам объявили, что мы будем строить оборонительные сооружения. Разместились мы в каких-то сараях, кормились у походных кухонь. Рыли противотанковый ров. Он тянулся вдоль левого берега Днепра, параллельно ему, где были начало и конец рва, никто не знал, для нас он был бесконечен, как и сама река. Оглядываясь назад, удивляюсь, зачем мы вообще его рыли. Ведь перед ним была такая мощная преграда, как река, а наш ров по сравнению с ней был просто пустяковым — метра четыре шириной и два глубиной. Но мы не рассуждали, а рыли. К непривычному делу приспособились довольно быстро. Работали у самого моста через Днепр, шоссейная дорога была все время перед глазами. Ни днем, ни ночью движение по ней не прекращалось в обе стороны, на запад и на восток. Мы жадно расспрашивали военных, как там дела на фронте, мы были уверены, что он еще очень далек от нашего рва. Откуда нам было знать, сколь стремительным было наступление немцев? Доходившие до нас иногда официальные сообщения Совинформбюро не могли вызывать особого беспокойства. Обрушившаяся на страну беда была так страшна, что ее всячески старались утаить. Впрочем, это было в традициях всегда лживой коммунистической пропаганды. Вот первые сводки тех кошмарных дней: «Противник отбит с большими потерями», «Противник успеха не имел», «Противнику при его попытке наступать нанесено значительное поражение…» Более сложный вариант: «Соединения противника на этих направлениях отсечены от его танковых частей». Могли ли мы тогда понять из этого сообщения, что произошло самое страшное — танковый прорыв, как правило, с последующим окружением? И еще в том же духе, о похожей ситуации: «Наши войска вели бои с просочившимися танковыми частями противника…» А мы думали: враг напал внезапно, еще несколько дней, мы развернем свои силы и погоним врага до Берлина… Если бы мы тогда знали, что белорусская столица Минск, далеко от границы, была занята немцами на исходе первой (!) недели войны! На другой день после ее падения, 29 июня, Совинформбюро сообщало: «Наступление танковых частей противника на Минском и Слуцком направлениях остановлено действиями наших войск. Танковые части противника несут большие потери». Кто мог подумать, что «остановлено» означает падение Минска и что отныне «Минским направлением» в наших сводках еще некоторое время будет называться продвижение врага на восток от Минска! Кто-то так и додумался называть эти направления именами городов не только тогда, когда враг шел на них с запада, но и тогда, когда, захватив их, шел дальше на восток. Над нами часто летали вражеские самолеты, но вот что характерно: наш ров не бомбили, наверное, понимали, что мы зря стараемся, зато по ночам бомбили мост, днем боялись наших зениток. Под нами аж земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. Однажды утром, после такого очередного налета, мы обнаружили, что угол нашего сарая прошит крупнокалиберным пулеметом, но из нас никого не задело… Впервые кое-что определенное о положении на фронте нам сказали орудийные раскаты с того берега реки. Фронт подошел к нам. А мы продолжали копать ров и жить в сарае. Неожиданно нас собрали, вручили каждому по буханке черного хлеба и куску сыра, показали путь на восток и приказали немедленно уходить. Отступали мы по шоссе или, когда бомбили, шли в стороне от шоссе, но на восток. Страшно не было по молодости. Уверен, что взрослым было куда хуже. То и дело наталкивались на такие же группки московских школьников. Обменивались, как теперь говорят, информацией. Узнавали о первых жертвах, раненых и убитых ребятах. Оказалось, что многие из других строительных районов не успели выскочить так же благополучно, как мы, и попали в тыл к немцам. На Смоленской дороге судьба вырвала меня из отрочества и бросила в суровый мир войны и взрослых людей. Насмотрелся я там… И побрел в иную жизнь по самой многострадальной дороге России. Кто только не осквернял ее тяжкой поступью захватчика! Татары, немцы, поляки, французы… Но одно дело читать об этом, другое — самому идти по прибитой кровью пыли, под надсадный хрип отступающих. Идти в шестнадцать лет, не понимая: что же происходит?! После того, как нас несколько лет готовили к победоносной войне на чужой территории!.. Всю эту нашу эпопею я смог описать в журнале «Огонек» только с приходом гласности и после публикации получил много читательских писем. Приведу отрывки из одного такого послания:
Итак, осталось в живых четверо из шестисот (может, все же на несколько человек больше, чем четверо?). Числятся эти погибшие в жертвах войны? Конечно, нет! Кто и куда сообщал о них? Это все жертвы как раз из тех многих миллионов, каких вполне могло и не быть, если бы нами руководил не «гениальный товарищ Сталин». Ясно, что в то время он был абсолютно не готов к такому развитию событий, не мог понять, почему мы, во много раз превосходя немцев, бежим от них. В первые дни войны Сталин так растерялся, что впал в отчаяние и скрылся на даче. Хрущев в своих мемуарах вспоминает о том, как ближайшие сподвижники вождя все же набрались духу приехать к своему грозному хозяину, бросившему их. Когда они вошли к Сталину, тот, как пишет Хрущев, явно испугался, по-видимому, решив, что его пришли арестовать. Но тут же убедился в своей ошибке и начал приходить в себя. Через несколько дней собрался с силами и третьего июля впервые во время войны выступил по радио, причем остался верен себе и перед лицом наших катастрофических поражений заявил: «Лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты». Тем самым вождь показал, как надо вести пропаганду в ходе войны, а уж Совинформбюро сумело этот его тезис развить как надо. Если сложить все потери немцев, «подсчитанные» в кабинетах Совинформбюро, то, думаю, и населения тогдашней Германии не хватит, чтобы их покрыть. Уже в октябре 1941 года начальник Совинформбюро А. Щербаков писал в своей статье, что немцы потеряли на нашем фронте более трех миллионов убитыми, ранеными и пленными. Сталину и этого показалось мало, и он в своем докладе 6 ноября 1941 года заявил, что немцы потеряли к тому времени более четырех с половиной миллионов человек! Столько их к нам и не вторгалось. Просто «гениальный вождь» мыслил категориями наших собственных потерь, запамятовав при этом, что Германия в несколько раз уступала нам по населению. И он, и Щербаков приписывали немцам примерное количество наших потерь в первые месяцы войны! Достаточно вспомнить, что тогда в немецкой армии насчитывалось всего 3,8 миллиона человек, из них 3,2 миллиона было на нашем фронте. А вот Гитлеру тогда врать было не нужно. Он так подвел итоги начала войны: «Если я хочу обрисовать в общих чертах успех этой войны, то мне достаточно назвать число пленных, которое менее чем за полгода достигло 3,6 миллиона человек». Да, так оно и было. То и дело гитлеровские бронетанковые силы прорезали клиньями линию фронта, потом клинья эти смыкались, образуя гигантские «котлы», в которые попадали сотни тысяч человек зараз. Недавние страхи Сталина перед возможным упреждающим ударом фюрера сменились еще большим страхом — перед надвигавшимся концом его империи. В этой ситуации он, конечно же, не мог не вспомнить 1918 год, когда в таком же катастрофическом положении оказалась молодая Советская республика. И тогда немецкие войска могли вот-вот захватить всю европейскую часть России, включая Москву и Петроград. Тогда наш Западный фронт, державшийся четыре года первой мировой войны, был развален изнутри, в стране царил хаос, большевики едва удерживали только центральные районы. В этих условиях Ленин пошел на позорнейший Брестский мир с немцами, по которому новая Россия была поставлена на колени и просто-напросто ограблена, но Ленин сохранил власть над тем, что осталось от великой когда-то Российской державы. Брестский мир был настолько унизительным и тяжким, что даже ближайшие сподвижники Ленина взбунтовались против его подписания, но их сопротивление удалось сломить. От губительных последствий этого мира нас спасла разразившаяся в Германии революция. К мировой революции она не привела, хотя наши большевики тогда очень на это рассчитывали, но помогла Ленину выжить. Летом 1941 года Сталин не увидел для себя иного выхода, как пойти с немцами на свой «брестский мир». Он хотел предложить его Гитлеру примерно на тех же условиях, на которые пошел Ленин в 1918 году. В этом направлении были предприняты конкретные шаги, через зарубежных посредников Гитлеру дали понять, что Сталин готов на такое замирение. Но фюрер был непреклонен, фантастические успехи первых месяцев войны не могли не вскружить ему голову, и он не пошел на переговоры со Сталиным. Как и Сталин, он считал себя непобедимым и, главное, непогрешимым. Это их общее свойство определяло всю их жизнь и деятельность. Многие их поступки и высказывания в ходе войны, как, разумеется, и до нее, сделаны словно под копирку. Так, Гитлер заявил: «Кто угодно может выполнить небольшую работу по руководству операциями на войне. Задача главнокомандующего — воспитать армию в национал-социалистическом духе. Я не знаю ни одного армейского генерала, который может делать это так, как я хочу. Поэтому я решил взять на себя командование армией». Если в этой цитате заменить «национал-социалистический дух» на «коммунистический», то ее вполне можно приписать и Сталину. При таком самомнении Гитлера и Сталина их руководство военными действиями дорого обошлось как Германии, так и Советскому Союзу. Маршал Василевский пишет в своих мемуарах: «Действия Сталина страдали просчетами, порой весьма серьезными. Он был неоправданно самоуверен, упрям и не желал никого слушать. Он переоценил свои знания и способность руководить непосредственно ведением войны. Он очень мало полагался на Генеральный штаб, мало использовал умение и опыт его сотрудников. Часто без всякой причины он мог произвести поспешные замены в высшем военном руководстве». Примерно в таких же словах оценивали немецкие генералы Гитлера. Надо признать, что у обоих диктаторов были способные полководцы, но они недостаточно ценили их, мешали зачастую им проявить себя, поскольку видели в них соперников своей славы. Наш генералиссимус, например, в конце своей жизни больше всего гордился созданным им самим мифом о «Сталине — величайшем полководце всех времен и народов». Если в ходе войны Сталин чему-то и обучился, то он обязан этим нескольким военачальникам из своего ближайшего окружения. Примечательно, что ни один из них не приобрел широкой известности (как скажем, Жуков или Рокоссовский) и всенародного признания, поскольку это нисколько не устраивало самого Сталина, наводило бы тень на мифические заслуги «величайшего полководца». Имена немецких генералов, выполнявших при фюрере ту же роль учителей и наставников, широко известны благодаря богатой исторической литературе, издаваемой на Западе о второй мировой войне. У нас же и через полвека после нее таких источников мало, поэтому несколько слов на эту тему. Самым главным наставником Сталина в военных делах был маршал Б. Шапошников, бывший царский полковник, большой знаток военного искусства, которого Сталин постоянно держал при себе. Именно этот маршал был генератором многих идей, которые потом воплощались в жизнь как планы Сталина. Маршал Жуков вспоминает, как Сталин относился к Шапошникову: «Он называл его только по имени и отчеству и в разговоре с ним никогда не повышал голоса, даже если не был согласен с его докладом. Шапошников был единственным человеком, которому Сталин разрешал курить в своем рабочем кабинете». Также постоянно находился при Сталине и генерал А. Антонов. Как и Шапошников, он был человеком высокой культуры, выдающимся штабным работником. Даже при таком непростом, капризном и своенравном человеке, как Сталин, ему удалось наладить четкую службу высшего руководства нашей огромной армии (за всю военную историю человечества таких армий еще не было!). Несомненно, Антонов, также как и Шапошников, сыграл решающую роль в нашей победе. Не случайно его судьба схожа с судьбой Шапошникова: оба были по-настоящему оценены только в своем узком профессиональном кругу. К концу войны Шапошников был уже старым и болезненным человеком и тихо отошел в тень, когда главное дело было уже сделано — наши войска бесповоротно шли на Запад. То же самое произошло и с Антоновым. Показательно, что он даже не стал маршалом (при их изобилии у нас в конце войны), остался генералом армии. Правда, он оказался единственным из всех генералов армии, кого Сталин наградил орденом Победы. Нет, Сталин ни с кем не хотел делиться славой! Даже с теми, кто того действительно заслуживал. Слава Богу, что он их вообще не уничтожил. Выше уже упоминалось о судьбе философа Яна Стэна, который долго обучал Сталина этой науке и имел представление о необразованности вождя, за что и был расстрелян. Выше всех советских военачальников при Сталине поднялся маршал Жуков. Сталин заметил его еще в 1939 году во время боев с японцами на Халхин-Голе в Монголии. Там японцы были разбиты нашими войсками под руководством Жукова. Тогда он привлек внимание вождя беспощадностью и жестокостью не только к врагу, но и к своим подчиненным. С жертвами он никогда не считался, что не раз подтверждалось в ходе Великой Отечественной войны. После Монголии Сталин вызвал его в Москву и приблизил к себе, назначив начальником Генерального штаба. Жуков был типичным для того времени боевым командиром. В отличие от таких профессионалов, какими были Шапошников и Антонов, он не имел никакого отношения ни к военной науке, ни к штабной работе и на своем новом посту наломал немало дров. За плечами у него были… курсы кавалерийских унтер-офицеров еще при царском режиме. Многие специалисты считают, что именно Жуков (вместе со Сталиным, разумеется) повинен в нашей военной катастрофе в начале войны, поскольку лично отвечал тогда за мозг армии — ее Генеральный штаб. Похоже, Сталин понял его непригодность к штабной работе и затем использовал на фронте. Поскольку настоящая история Великой Отечественной войны у нас еще не создана, то и подлинная роль Жукова в ней тоже еще не обрисована. Это не входит в нашу задачу ни в малейшей степени, но все же можно вспомнить только два факта из его биографии, которые к тому же говорят и о его непосредственном начальнике — Сталине. В 1945 году при взятии Берлина Жуков погнал пехоту через минные поля, поскольку Сталин очень спешил первым войти в германскую столицу. Похоже, что сам Жуков считал этот факт абсолютно нормальным, одним из многих таких же в жестокой войне, и даже похвастался той атакой перед американским командующим генералом Д. Эйзенхауэром, который, понятное дело, был поражен таким откровением и впоследствии написал: «Мне даже трудно себе представить, что могло бы произойти в нашей армии с генералом, если бы ему пришло в голову отдать подобный приказ». Эйзенхауэра понять можно. Но Жуков его изумления не понял бы! В сентябре 1954 года (то есть после смерти Сталина) Жуков приказал нашей пехоте идти не через минные поля, а через эпицентр атомного взрыва на Тоцком полигоне под Оренбургом. В таких случаях принято говорить, что комментарии излишни… Как бы то ни было, но судьба сделала Жукова главным героем Великой Отечественной войны, после Сталина, разумеется, тогда ставить кого-то хотя бы в один ряд с вождем было святотатством. Сталин знал о популярности Жукова в народе и, наверное, поэтому не поручил ему самой завершающей операции той войны — не назначил маршала координировать действия трех наших фронтов в битве за Берлин. Сталин оставил выполнение этой задачи за собой, а Жукова направил командовать 1-м Белорусским фронтом. А вскоре после завершения войны Сталин решительно отдалил Жукова от себя, маршалу пришлось командовать второстепенными военными округами. Тем временем в подвалах Лубянки бериевские костоломы уже выбивали показания против Жукова у арестованных генералов из ближайшего окружения прославленного маршала. Без ведома Сталина Берия на это не пошел бы. Но завистливый вождь все же не посмел расправиться с маршалом, ставшим всенародным героем. Мне трудно писать о войне. О Великой Отечественной. О том, что я на самом деле о ней думаю. Куда как легче рассказывать о том, что творили тогда Сталин и Гитлер, но ведь в заголовок этой книги входит и местоимение «мы», то есть и я в том числе… Самое странное наследие войны в том, что она продлила и до сих пор продлевает главное зло, породившее ее — сталинщину. Про войны говорят — вранье, Не помню, кому принадлежат эти строки. Чем больше война, тем чудовищнее ложь по ее поводу. И чем ужаснее бойня, тем дольше живет ее приукрашенная, фальсифицированная история. Да и вряд ли она бывает прояснена до конца. Потому что война — это преступление, а самым главным последствием любого преступления является попытка его участников уйти от ответственности, скрыть или приуменьшить свою вину, свалить ее на других. Великая Отечественная война оказалась самой трагичной и кровавой в истории. Но не только поэтому ее окутала такая ложь. Дело в том, что она стала логичным продолжением злодеяний преступной сталинской диктатуры, основанной на терроре, страхе и лжи. Великой Отечественной предшествовали: революция, гражданская война, послевоенная разруха и голод, военный коммунизм, разгром нэпа, голод 30-х годов, массовый террор, подневольный, в том числе рабский, труд миллионов, одичание культуры и быта, жизнь в нищенских условиях, девальвация общечеловеческих моральных ценностей, союз с Гитлером. Война стала расплатой за все эти наши грехи. Не будь их, она сложилась бы совсем иначе, а то и вовсе бы не состоялась. Расплата наша в годы войны и после нее оказалась немыслимо тяжкой. Ее счет все еще не закрыт, потому что многого о войне мы не знаем до сих пор. Обращаясь к этой теме, мы должны понять, что именно войну Сталин сумел поставить на службу своей главной цели, именно в военные годы он довел культ собственной личности до обожествления самого себя при жизни. Известный писатель и правозащитник Алесь Адамович писал: «Да, народу пришлось собраться с силами и побеждать великой кровью, величайшей кровью. И кто-то хочет славить за это не народ, а все его же?! Удивительные мы люди! Пора же и понять: пока он — „знамя победы“ в глазах значительной части населения, те, кто плоть от сталинской плоти, могут не пугаться никаких реформ, никаких революций». Рухнули многие пропагандистские мифы сталинских времен, но Сталин как «знамя победы» в войне — последняя ставка его апологетов. Уже к началу войны Сталин обескровил интеллигенцию и сломал хребет крестьянству. Обездолил рабочий класс, обрек его на вечный страх и дефицит. Тем самым вождь уничтожил совесть народа, помрачил его разум, подорвал его жизненные основы. Поставив себе на службу и суровые законы военного времени, он смог приступить к завершающему этапу построения собственного культа — к обожествлению. В своей речи 3 июля 1941 года он сам дал команду, призвав «народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина». Вокруг его собственной партии! Он уже начал говорить о себе в третьем лице. Как царь! И началось… Мой первый политрук запомнился мне с 1941 года на всю жизнь тем, что в каждом своем выступлении перед нами, его подопечными и подчиненными, торжественно провозглашал здравицу в честь гениального полководца, отца и учителя всех народов, лучшего друга… и т. п. Он выкрикивал эти заклинания истошным голосом, с каким-то неистовством, как бы озлясь на нас за то, что мы не до конца разделяем его фанатизм. В результате такой вот абсолютно обязательной, принудительной, ежедневно сверху внедрявшейся религии и создавалась легенда о Сталине-полководце. Над всеми нами, миллионами людей в военной форме, такой его образ не витал. Был только страх перед ним. О нем как о личности, вожде, гении, полководце вообще не говорили. Это было просто очень опасно. Со случайного упоминания о нем в армии, на флоте, на гражданке и начиналось большинство страшных так называемых политических дел, в результате которых люди бесследно исчезали из жизни. Этот страх поселился в нашем обществе еще в 30-е годы и разъел, разрушил его на отдельные микрогруппки, только в них люди могли еще в какой-то мере оставаться людьми, сохраняя остатки чувства собственного достоинства и собственного мнения. Два-три друга, муж и жена (и то далеко не всегда) могли образовать между собой такую вот опасно независимую ячейку и за счет скрытого от посторонних глаз искреннего общения друг с другом сохранять остатки своей души. У меня, например, было два таких друга в моей роте, они остались со мной на всю жизнь. До сих пор подлинная история войны так и не создана, но имеется много мемуарной литературы, начиная с воспоминаний Жукова и других маршалов и генералов — участников той войны. Но они недостаточно объективны, причем в большинстве случаев не по вине авторов. Не секрет, что мемуары Жукова создавались не без давления сверху, не без строгого редакторского карандаша. И при Сталине, и после его смерти не допускалось ничего, что могло бы бросить хотя бы малейшую тень на него как на полководца. Уже только в годы гласности стала доходить до народа кое-какая правда, например о том, что мы начали войну без миллионов лучших сынов Родины, уничтоженных сталинским террором или томившихся в ГУЛАГе. Тогда умудрились посадить за решетку даже ракетчиков во главе с Королевым! И даже трагедия первых месяцев войны не образумила вождя. Маршал Жуков так вспоминает о самых тяжких днях битвы за Москву в 1941 году: «Двести-триста человек высшего комсостава сидели с 1937 года в подвалах на Лубянке. Их не на чем было вывозить — всех расстреляли. Такие люди погибли! А на фронте в это время полками командовали лейтенанты». Одно из моих военных впечатлений связано именно с такими армейскими офицерами, которых вынуждены были выдвигать без должной подготовки на высокие командные посты. Без достаточного общего и специального образования они быстро становились не только лейтенантами, но и старшим офицерским составом. Нашими большими потерями это объяснялось лишь отчасти, поскольку самый тяжелый урон в командных кадрах мы понесли еще до войны, в 1937–1941 годах. Слава Богу, мне лично не довелось служить под началом таких скоропалительно обученных командиров, потому что на флоте с его сложной техникой они были невозможны; никак нельзя сократить сроки для обучения и подготовки корабельных специалистов (штурмана, механика, артиллериста и т. п.). Но в годы войны в разных ситуациях я встречал таких армейских офицеров, при знакомстве с которыми не то что диву давался, а просто ужасался, столкнувшись с их уровнем общего развития и военной подготовки. В конце войны такие мои случайные знакомые не скрывали своего беспокойства по поводу того, что их скоро непременно демобилизуют и им будет очень трудно на гражданке с их далеко не законченным средним образованием. А ведь они командовали батальонами и полками! Конечно, они ни в чем не виноваты, но сколько ненужных жертв принесли нам такие командиры! Но я не припомню, чтобы этот в общем-то очевидный факт упоминался в нашей исторической литературе. Что же касается более серьезной военной тематики и ее освещения в официальных изданиях, то можно вспомнить писателя В. Астафьева, участника и инвалида войны, прошедшего ее в солдатской шинели. Он пишет: «Советские историки в большинстве своем, а редакторы и сочинители „Истории Великой Отечественной войны“ в частности, давно потеряли право прикасаться к святому слову „правда“, ибо от прикосновения нечистых рук, грязных помыслов и крючкотворного пера оно — и без того изрядно у нас выпачканное и искривленное — пачкается и искажается еще больше. Вся 12-томная „История“ создана, с позволения сказать, „учеными“ для того, чтобы исказить историю войны, спрятать „концы в воду“, держать и далее наш народ в неведении относительно наших потерь и хода войны, особенно начального ее периода». Одно время, уже при наступившей гласности, показалось, что такое нетерпимое положение изменится к лучшему: под руководством известного историка и генерала Д. Волкогонова в Институте военной истории началась работа по написанию подлинной истории войны. При обсуждении армейским руководством подготовленного к публикации первого тома истории ВОВ состоялось настоящее погромное судилище над авторами этого тома. И произошло это не в прежние времена, а в начале 1991 года! Авторский коллектив был обвинен в «антисоветизме» и «очернительстве истории», а лично Волкогонов — в выполнении заказа… Запада. Причем старорежимные критики не смогли (и не задавались такой целью!) опровергнуть ни одного из фактов, приведенных в этом томе. В ходе того обсуждения маршалы и генералы всячески поносили и оскорбляли Волкогонова, кричали: «Оппортунист! Перевертыш! Выгнать из армии! Не давать ему слова!»… Его сняли с поста начальника Института военной истории… И все осталось по-старому! Этот печальный факт многое объясняет: пока нет у нас настоящей истории войны, не будет и никакой военной реформы… Но вернемся непосредственно к той войне. Как тут не вспомнить о еще одной, может быть, самой большой нашей боли — судьбе военнопленных и пропавших без вести. Сколько тогда было «котлов»! В окружение попадали целые наши армии и корпуса. В чем повинны были тогда сотни тысяч (и миллионы!) наших военнослужащих, попавших в безвыходную, трагическую ситуацию?! Окружения эти были не столько следствием умелых действий немецких войск, сколько результатом преступных ошибок Сталина, не разрешавшего отступить, когда это было жизненно необходимо, чтобы не попасть в очередной «котел». Теперь уже известно много таких примеров, которые красноречиво свидетельствуют о роковых сталинских ошибках, повлекших за собой неисчислимые жертвы. По данным западногерманских ученых, в общем совпадающим с нашими, к 1 мая 1944 года было захвачено в плен 5 миллионов 700 тысяч наших солдат и командиров. Из них к тому времени погибло в плену 2 миллиона 250 тысяч человек, а один миллион военнопленных был убит при попытке к бегству (это официальное объяснение, и едва ли оно отражает подлинные факты, так как нелегко поверить в то, что у миллиона человек могли появиться шансы на побег). Значит, более двух миллионов все же сумели пережить ужасы фашистских концлагерей и затем, сразу после войны, попали… в наши концлагеря, причем не для какой-то проверки, а по приговорам судов, на многие годы. Только за то, что оказались в плену! Миллионы наших жертв были и в числе так называемых без вести пропавших. На память о них тоже легло сталинское проклятие, они подозревались в измене Родине, предательстве. После безвестной смерти они стали у нас бесправными жертвами, якобы запятнавшими позором себя и своих родных. Это — все те же страшные выплаты по счету за обожествление Сталина (во всем, что тогда происходило и позорило нас, все были виноваты, кроме него!). Чудовищная, немыслимая история с отношением к военнопленным и к без вести пропавшим берет свое начало в подписанном Сталиным в августе 1941 года приказе № 270, по нему наши военнопленные объявлялись предателями и изменниками (сразу несколько миллионов советских граждан!). Семьи попавших в фашистский плен командиров и политработников подлежали репрессиям, родственники солдат лишались льгот, предоставляемых участникам войны. То есть речь шла о миллионах наших людей (бойцов и их родных). Были еще у нас и так называемые заградительные отряды, их ввели по известному приказу № 227, подписанному Сталиным в июле 1942 года. К тому времени враг завоевал огромную часть европейской территории нашей страны. В приказе отмечалось, что на ней осталось 70 миллионов наших граждан (после войны их судьба тоже оказалась нелегкой, для находившихся под немецкой оккупацией Сталин придумал немало гадостей и ограничений). Но самое главное было в другом: оказывается, вождь по-прежнему все время незримо был связан с фюрером, о чем и проговорился в этом приказе. Сталин обратил внимание на то, что у фюрера позади фронтовых частей располагались заградительные отряды, они открывали огонь по своим в случае их самовольного отступления или сдачи в плен. В сталинском приказе утверждалось, что «эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой… Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов»… Оба эти приказа, так тяжко повлиявшие на судьбы миллионов ни в чем не повинных людей, были засекречены. Нам их во время войны зачитывали перед строем, но вся страна о них не знала. В ходе войны оказались засекреченными 10 тысяч постановлений возглавлявшегося Сталиным Комитета обороны. Вождь сам любил писать и перелицовывать историю и держал свои документы у себя в руках. Кстати, Комиссия по истории Великой Отечественной войны, созданная в 1942 году, была ликвидирована в 1945-м. За ненадобностью! Как и в мирное время, в годы массового террора, вождь и во время войны, когда весь народ и без его призыва встал на защиту Родины, все равно полагался только на террор, страх и ложь. Он сделал все, чтобы на эти три его постоянных кита опиралась наша военная сила — от мобилизации и военных училищ до фронта. Помню суровые и вымеренные по часам и минутам будни в училище. С утра до вечера занятия. Много муштры. Все время хочется спать и есть. Но вот железный порядок очередного дня ломается. Общее построение! Нас ведут в большой зал. На сцене — члены военного трибунала. Перед ними наш однокашник. Он тайком сбегал на волю на несколько часов, «сходил в самоволку». Попался. В результате причислен к дезертирам. За это его и судят. Всем нам в назидание. Процедура недолгая, формальная, без затей, смысл ее в финале. Зачитывается приговор. Его заключительные слова звучат примерно так: «…заслуживает быть приговоренным к высшей мере наказания — расстрелу. Принимая во внимание чистосердечное признание и тот факт, что проступок совершен впервые, суд считает возможным приговорить такого-то к заключению сроком на десять лет. Но, учитывая военное время, суд постановляет отложить применение приговора до окончания войны и направить такого-то в штрафную роту». В рядах штрафников (их тогда считали на сотни тысяч) можно было смыть свою вину только кровью. Погибнешь — сам виноват, будешь ранен и выживешь — пожалуйста, обратно на фронт, но уже в обычную часть, не штрафную. Большинство штрафников погибало, потому что их бросали в самые опасные места, из них, между прочим, составлялись целые корпуса и даже армии. Тот суд в зале училища расстрелом не завершился, но так случалось далеко не всегда. И часто после приговора осужденных расстреливали прямо перед строем сослуживцев или же перед строем тех частей, какие оказывались под рукой. Высшая мера наказания была и высшей воспитательной мерой. Перенял Сталин у фюрера еще и виселицы. На них казнили немецких военнослужащих и прислуживавших им во время оккупации полицаев из местного населения, то есть советских граждан. Вешали в людных местах, на городских площадях, в присутствии войск и населения. Так, например, в декабре 1943 года газеты сообщали, что такую казнь в Харькове наблюдали более 40 тысяч человек. Вскоре после освобождения от блокады Ленинграда в городе состоялась такая же публичная казнь. В цепь охранения были выделены военные моряки. Многие мои сослуживцы по команде, но с большой охотой отправились на это мероприятие, от которого я воздержался. Мне это удалось, потому что я был старшиной и пользовался некоторой свободой по сравнению с рядовыми. По-моему, самым страшным в армии и на флоте был так называемый СМЕРШ — «Смерть шпионам» — организация по типу тогдашнего НКВД (КГБ, ФСБ). Ее бесчисленные откормленные и наглые сотрудники день и ночь следили за всем личным составом — от последнего рядового до генералов и маршалов. Их боялись все. Как и на гражданке, они часто высасывали из пальца якобы преступные дела, чтобы показать свою необходимость и пользу, а главное, чтобы не загреметь на фронт самим. Жили они безбедно и себя под пули и бомбы не подставляли. А. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» подробно описал эту организацию, жертвой которой он стал в самом конце войны. Кстати, такой порядок был заведен тоже по немецкому образцу, там глаза и уши фюрера были повсюду и тайно осуществляли всеохватную слежку, в том числе и в армии. Так по обе стороны необъятного фронта существовали абсолютно схожие карательные организации, на которых держалась вся власть Гитлера и Сталина. Рука подлинного мастера может всего в нескольких словах описать такое явление, про которое обычный человек с его возможностями должен толковать долго и подробно, чтоб другие поняли. Вот всего несколько строк из Солженицына все про тот же СМЕРШ или армейскую контрразведку:
Легко ли сегодня говорить правду о войне? Всю правду. И кто осмелится? Нужно время, оно придет. Оно наступает. Но с каким трудом! Случайно или нет, главная книга об Отечественной войне 1812 года написана была Львом Толстым через полвека после нее. То есть когда живых свидетелей уже почти не осталось. Даже в те времена едва ли было возможно сразу после войны, по ее горячим следам, кровавым и грязным, сказать всю правду о ней (ту, что сказал Толстой в «Войне и мире»), в том числе и о подлинном ее характере, о победе не царя, а народа, не режима с его и тогда одуряющей идеологией, а вечно живого патриотизма. Без всей правды о Великой Отечественной войне 1941–1945 годов не будет договорена до конца и правда о ее зачинателях — Сталине и Гитлере, а без этого дальше жить нельзя. Чего стоят беснующиеся сталинисты и нацисты в России, вошедшей в XXI век… Может быть, вся эта правда должна начинаться не с фронта, а с тыла? Мне война запомнилась не только событиями, относящимися к военной службе, но и теми пусть даже эпизодическими впечатлениями, которые связаны с жизнью сугубо штатских людей. Все они по-своему были воинами и страдальцами. Во всяком случае, больше страдали от голода, чем те, кто был в армии и на флоте. Голод в тылу косил людей с еще большей силой, чем пули на фронте. Беспредел и бесправие сталинского режима в мирное время были в годы войны возведены не просто в главный закон жизни (так уже и обстояло дело после Октября 1917 года), а признаны священным и неприкосновенным правом властей: ничего не поделаешь, война!.. Колонны и эшелоны беженцев (миллионы, десятки миллионов!), оставлявших свои родные гнезда, свои деревни и города, превращенные в пепелища. Ничего не стоящие деньги, продовольственные карточки и пустые магазины. Бесконечные составы товарных вагонов, до предела забитых людьми и ползущих по одному маршруту не днями, а неделями. Санитарные поезда, которых было никак не меньше, чем воинских эшелонов. Кошмарные вокзалы с их вечным сумасшедшим столпотворением. Бледные, худые, изможденные люди. Болезни, грязь, вши, редкие санпропускники. Дети, подростки, женщины и старики — главная трудовая опора страны в те годы. На заводах и фабриках, в колхозах и совхозах… Вместе с воинами они жертвовали собой, своим здоровьем. Недоедали, голодали, надрывались, тяжко болели, страдали и умирали от тоски по своим родным, сражавшимся на фронте, от неизлечимого горя по убитым и пропавшим без вести. В моей большой родне первой жертвой войны стал в самом ее начале муж родной сестры моей матери, военный летчик. Его жена и теща (моя бабушка Настя) находились в эвакуации на Урале с двумя крохотными дочками погибшего в бою единственного кормильца. Известие о его смерти совпало с тяжкой болезнью малышек, которые скоротечно скончались от дифтерита. Бабушка, в последний раз поцеловав еще не остывших малюток, повесилась. Так одна военная смерть потянула за собой сразу три на гражданке… Вскоре все ужасы войны пришли и в Германию, особенно после того, как ее начали регулярно бомбить, и тут же закачался и начал падать культ бесноватого фюрера. Но у нас такого не случилось: над всеми нами и над всем военным ужасом возвышался по-прежнему неколебимо ГУЛАГ. Вспомним, что у нас он был свой, родной, общенациональный в «дружной семье советских народов», а у Гитлера — в основном для военнопленных и иностранных рабов, согнанных с оккупированных Германией земель. Но вернемся к Великой Отечественной войне после столь краткого упоминания о ее тыле. По-моему, армия и война — это две самые чудовищные глупости, до которых додумалось человечество за всю свою историю. Не собираюсь обосновывать эту мысль, поскольку вообще об армии и войне все уже давно поведал людям Я. Гашек в романе о бравом солдате Швейке. Я полностью согласен с ним, что армейский неистребимый идиотизм — понятие вневременное и наднациональное. Даже большевики с их дьявольской «революционной» изворотливостью не смогли ничего привнести от себя в армейский идиотизм, хотя и пытались (комиссары, ленинские комнаты и т. п.), ничего у них не вышло… Кстати, роман Гашека — это никак не развлекательное чтиво, он снимает все наслоения лжи (причем многовековые!) с военной тематики в литературе, начиная с культа героизма и риска, национализма и верноподданничества… В наше время его дело продолжил В. Войнович в своем романе об Иване Чонкине, солдате Великой Отечественной войны. В жанре художественной прозы его у нас с трудом, но все же опубликовали, а вот написать о том же самом языком историка или публициста (и при этом еще издать написанное!) в нашей стране до сих пор едва ли возможно. Я хотел бы поделиться кое-какими воспоминаниями из своих военных лет, но боюсь, что флотская специфика сузит изложение и его смысл. Поэтому я хочу поделиться с читателем несколькими цитатами из мемуаров своего друга, известного нашего поэта Давида Самойлова. Познакомился с ним в 50-е годы во время совместной работы над переводом стихотворного сборника прославленного чешского поэта Витезслава Незвала и часто встречался с Давидом до тех пор, пока он не перебрался в Прибалтику. У нас было немало общего в жизни и отношении к ней, мы не раз вспоминали военные годы и не расходились во мнении о том времени. Примечательно, что в своих воспоминаниях он мало пишет о войне, хотя долгое время находился на передовой, несколько месяцев лежал в госпитале с тяжелой раной и затем вернулся на фронт, хотя вполне мог этого избежать: ему предлагали учиться в институте военных переводчиков, но он отказался и дошел до Германии, где и встретил победу. Вот он пишет о своем военном училище: «В роте, куда я был зачислен, старшиной стал тот же Сердюк. Он был зверь и прирожденный мерзавец… Я и сейчас, обломавшись изрядно на понимании и прощении, чувствую порой шевеление ярости и желание мести, когда вспоминаю круглорожего с выпученными глазами Сердюка… Я, может быть, многое бы простил Сердюку, если бы он издевался только надо мной. Он мучил всю роту». Шел сорок второй год, не хватало человеческого мяса, и курсантов училища бросили рядовыми на фронт, так и не доучив до лейтенантов: «Сержант Кабанов, к которому я попал под команду, человек по душе не злой, грубо презирал знания и, так сказать, интеллектуализм, в то же время как бы и завидуя им. Он не то чтобы преследовал меня, но часто грубо притеснял и постоянно со мной тягался, яростно споря, например, о том, что вша лезет из тела от заботы, а триппер бывает от простуды». Фронт с его официальным плакатным героизмом и патриотизмом сразу показал ему свою изнанку: «Мы знали, что за передовой линией стоят заградительные отряды с петлицами пограничников, коим приказано стрелять из пулеметов в отступающих. По переднему краю в тихие дни ходил рыжий особист, любитель Стендаля, погубивший рабочего Литвиненко. Знали, что можно говорить о победах, а не о поражениях, знали, что наше среднее начальство тоже под Богом ходит. Страх пред „Смершем“ на какой-то срок действительно цементировал фронт, но по сути глубоко разлагал высокие понятия народа, борющегося против нашествия. Это позже сказалось. Сказывалось, впрочем, и в нашем быту боязнью откровенности и порой торжеством негодяйства. Кто были у нас наушниками „Смерша“, мы чаще всего не знали. После войны я встретил на улице Кирова бывшего сержанта разведроты Ваньку З., мародера и насильника, трипперитика всех степеней. Он был младшим лейтенантом ГБ». Упомянутый выше Самойловым солдат Литвиненко стал одной из многих ни в чем неповинных жертв СМЕРШа, выдумывавшего антисоветские дела, чтобы доказать свою бдительность. Между госпиталем и фронтом Самойлов провел некоторое время на лесозаготовках, которые выглядели таким образом: «Жизнь у нас была вольная, потому что лейтенанты, посланные с нашей командой, обосновались в селе, километрах в двадцати от наших делянок. И там, по слухам, прижились при учительницах. Гуляли и пили, а по ночам шало носились в полуторке по лесным дорогам, выменивая на заимках солдатские пайки на самогон. Нам от пайков доставались крохи. Но на свободе и мы кое-как кормились. И были рады, что лейтенантов с нами нет». А вот фронтовая зарисовка, место действия — Белоруссия, 1944 год: «За какие-то якобы упущения был смещен капитан Харитонов, и к нам был назначен командиром некий Герой Советского Союза, фамилии которого никто не запомнил ввиду краткости пребывания его в должности. Он явился к нам в сопровождении где-то по пути прихваченной военной девчонки и вмести с ней, произведя роте инспекторский смотр, удалился в хату, назначенную ему для постоя, откуда на свет божий не появлялся. Утром ему подавали спирту и двухкилограммовую банку американской колбасы. В полночь он пускал из фортки ракету, объявляя учебную тревогу. Сам, однако, из дому не выходил. По первой тревоге рота поднялась как положено, за пять минут. В последующие ночи время боевой подготовки все удлинялось, пока, наконец, дежурные вовсе не перестали обращать внимание на сигнальную ракету пьяного командира. Герой вскоре был уволен и куда-то отправлен вместе с плачущей военной девчонкой». Выше упоминалось о том, что правда о Великой Отечественной войне у нас до сих пор замалчивается, особенно о ее начальном периоде. Но точно так же мы до сих пор не знаем всей правды и о ее завершающем периоде. Самойлов на правах очевидца так свидетельствует об этом: «Армия сопротивления и самозащиты неприметно стала армией лютой ненависти. И тут великая наша победа стала оборачиваться моральным поражением, которое неприметно обозначилось в 1945 году… Унимая мародерство и насилие ровно настолько, насколько оно угрожало армейской дисциплине, вводя организованные формы мародерства и насилия, Сталин создавал нечто вроде национальной круговой поруки аморализма, окончательно сводил к фразеологии идею интернационализма, чтобы лишить нацию морального права на осуществление свободы». Самойлов вспоминает об «организованных формах мародерства и насилия», но не развивает этой темы, ведь она у нас до сих пор под запретом. Ясно, что он имеет в виду, например, так называемые трофейные команды, с помощью которых мародерство и насилие были узаконены, санкционированы начальством. Нельзя забывать, что трофеями считалось не только то, что оказалось брошенным бежавшими немцами, нет, для их добычи зачастую применялась сила, грабеж… Можно было бы вспомнить и о судьбе немецких женщин, попавших в нашу зону оккупации… Самойлов также вспоминает многие семьи, проживавшие в Москве в его родном доме-коммуналке: «Из этих семей формировались городские низы 30–40-х годов и росли будущие приблатненные солдаты Великой войны, те ребята, которые потом вдоволь натешили душу в Пруссии и Померании, кому-то мстя за голодное и темное детство». В наших официальных источниках таких упоминаний о той войне не встретишь… И наконец Самойлов с самого низа, из рядов простой пехоты, свидетельствует о том, о чем тоже выше упоминалось — о провалившемся плане Сталина не останавливаться в Восточной Европе, а идти дальше на Запад: «Наша армия в конце Берлинского сражения если не понимала, то ощущала возможность такого варианта. Вариант дальнейшего похода на Европу — война с нынешними союзниками — не казался невероятным ни мне, ни многим из моих однополчан. Военная удача, ощущение победы и непобедимости, не иссякший еще наступательный порыв — все это поддерживало ощущение возможности и выполнимости завоевания Европы. С таким настроением армии можно было бы не остановиться в Берлине, если бы реальное соотношение сил было иным и отрезвляющие атомные налеты на Японию не удержали Сталина от дальнейшего наступления». В ту же победную весну 1945 года я оказался на Северном флоте на эсминце «Грозный», самом быстроходном и современном корабле-красавце. И все лето того года мы, как нам казалось, без особой нужды болтались в море, отрабатывая свои навыки и проверяя лишний раз технику. И это после окончания такой долгой и тяжкой войны! А потом прошел слух, что флот пойдет Северным морским путем на покорение Японии. Сталин, конечно, думал не столько о Японии, сколько о Китае и вообще о том регионе в целом, через который можно было бы перетянуть на свою сторону весь Восток. Мы уже совсем было размечтались совершить такой сказочный поход, который, думаю, запомнился бы на всю жизнь. Но… Сталин уже знал о существовании американской атомной бомбы, которая вскоре была сброшена на Японию. Наш поход не состоялся… Но сожалеть долго об этом не пришлось, потому что мне вдруг выпало счастье участвовать 24 июня в Параде Победы на Красной площади. Целый месяц, каждый день с утра до вечера наш сводный военно-морской полк готовился к этому великому событию. Мы бесконечно маршировали под оркестр в Химках, у Речного вокзала. Каждый час — перерыв на 15 минут, мы валились на зеленый газон и засыпали. Тут же труба поднимала нас, и мы опять сотрясали асфальт под звуки советских и дореволюционных маршей. И наконец наступило 24 июня. Пошедший с утра дождь не омрачил праздника. Наш полк лихо прошел по площади вслед за колоннами всех фронтов, а за нами следовали двести солдат с фашистскими знаменами, они швырнули их к подножию Мавзолея под барабанную дробь. Вот тогда война действительно закончилась. Это была последняя точка в ее истории. От храма Василия Блаженного мы повернули налево и пошли с площади по улице Разина. Вдоль домов стояли ликующие москвичи. Появление моряков вызвало новую бурю восторгов, и толпа прорвала оцепление из солдат. Мы тут же оказались в людском водовороте, сразу сломавшем наши ряды. Раздалась чья-то находчивая команда: «Всем добираться обратно в казармы без строя, своим ходом! Не забыть поставить на место оружие!» И мы устремились к ближайшему метро, с трудом пробиваясь через обнимающих нас, кричащих, поющих, смеющихся и плачущих москвичей. Многие из них пытались утащить нас в гости к ним, но нам надо было вернуться, чтобы освободиться от оружия (часть из нас шла с автоматами, а часть — с винтовками), и, главное, каждого из нас уже ждали за праздничными столами кого родные, кого близкие и просто знакомые. Такой неожиданный финал нашего парадного марша, конечно же, случился в истории московских парадов впервые. У нас всегда было известное уважение к порядку и властям, а в те годы вообще никому не могло прийти в голову смять военное оцепление, да еще во время такого парада (после нас по площади пошли войска Московского гарнизона). А вот смяли! Радость победы била через край. Люди исстрадались по радости. Если бы они знали тогда, в тот святой день, что больше ее у них не будет!.. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Верх |
||||
|
|
||||
