За сорок восемь часов до…

Довольно большая комната вровень с землей справа от входа в Крефельдский отель. В углу сдвинуты столы, на которых стоят стулья, на стене – картина с изображением Фербеллинской битвы, перед полотном – командующий сухопутными войсками генерал-полковник фон Браухич, в нескольких шагах от него стоят два генерал-полковника, четыре генерала, полковник, капитан, обращенные лицом к великому курфюрсту; итак, два командующих армиями, четыре командующих корпусами, начальник сторожевой службы и командир штурмового соединения особого назначения 100. Время – 8 мая 1940 года.

Почти лишенный губ узкий рот командующего практически не движется.

– Вскоре вам предстоит совершить военный поход и встретиться с противником, который с военной точки зрения таковым не является. То, что вас ожидает по ту сторону реки Маас, также не является тайной. Следует позаботиться о том, чтобы без потерь времени вывести из строя тяжелые огневые сооружения противника, используя новую тактику неожиданного нападения. Мы знаем о французах то, что они храбры, но это не их война. Еще на бельгийской земле вы столкнетесь с англичанами. Мы мало знаем о количестве боевого состава, вооружении и времени, но мы отделим французов от англичан и уничтожим их по отдельности. О новой тактике применения наших бронетанковых войск не знают ни те ни другие, а это означает их поражение. Я полагаю, что самое позднее через тридцать дней вся ситуация изменится в нашу пользу. С вами и с вашими солдатами Бог.

Спустя четверть часа командующий отвел в сторону генерал-полковника фон Рейхенау, произведенного в этот чин 1 октября 1939 года.

– Рассчитывайте на выступление послезавтра, господин фон Рейхенау.

Это послезавтра оказалось расплывчатым сроком: шестнадцать раз планировалось наступление на западе, и шестнадцать раз срок наступления переносился; с 1939 года 6-я армия ждала дня «X».

«Теперь этого послезавтра не избежать», – сказал командующий про себя, обращаясь к 6-й армии, и подумал при этом о совещании 23 ноября предыдущего года в берлинской имперской канцелярии, где присутствовали командующие всеми группами армий, и вспомнил слова Гитлера о необходимости наступления. Он подумал также о том, что Гитлер не упомянул ни словом о докладной записке, которую ему незадолго до этого представил Рейхенау. Тогда генерал фон Рейхенау в своей записке дословно говорил: «Мой фюрер, я верю в Вашу удачу, но Вам не следует без нужды бросать вызов. Я могу лишь указать на развертывание войск противника и сказать, что было бы преждевременным, если мы выступим сегодня, имея более слабые силы».

Тогда же генерал Канарис, начальник немецкого абвера, положил на стол перед фюрером карту, которая не оставляла сомнения в размахе развертывания союзнических войск противника вдоль бельгийской границы, и наступление – как и не раз до этого, – вновь было отложено. Так было в декабре, январе, марте, а упомянутое послезавтра было 10 мая.

9 мая 1940 года на Дюссельдорфском аэродроме приземлился прилетевший с востока «хенкель-блиц». Из самолета вылез капитан, единственным багажом которого был портфель со стальными стенками и тремя замками. Все было подготовлено: капитан сел в заранее поданный автомобиль и поехал к дому, где располагалось командование 6-й армии. Там его принял сначала 1-й офицер Генерального штаба – начальник оперативного управления, а затем адъютант командующего майор фон Витерсгейм. Беседа была по-военному краткой и формальной.

Спустя четверть часа курьер передал привезенный портфель начальнику штаба 6-й армии генерал-майору Фридриху Паулюсу. Генерал спокойно взял портфель, но левая сторона его лица вздрагивала. Портфель казался тяжелым: его содержимое несло в себе бремя решений, имевших политическое значение для всего мира.

Часы жизни 6-й армии пробили первый удар, через тридцать четыре месяца срок действия их механизма закончится, но 9 мая этого не мог знать человек с тонкими чертами лица и золотыми дубовыми листьями в петлицах; он не знал также, что судьба избрала именно его для того, чтобы остановить биение сердец ста тысяч человек в огненно-ледяном аду.

Если бы провидение в тот день позволило ему заглянуть в будущее, некоторые его решения имели бы иной характер.

Генерал-майор Паулюс не мог также предвидеть, что начальник Главного штаба вермахта генерал-полковник Йодль в феврале 1946 года будет стоять в качестве обвиняемого перед Нюрнбергским международным военным трибуналом и скажет следующие слова: «Я глубоко сочувствую свидетелю генерал-фельдмаршалу Паулюсу, который не мог знать, что Гитлер считал его дело проигрышным с того момента, когда над Сталинградом начали бушевать метели».

В 19.15 Паулюс передал командующему генерал-полковнику Вальтеру фон Рейхенау в Парк-отеле дешифрованную радиограмму с приказом о нападении на Нидерланды.

Ключевым словом было «Данциг».

– Действуйте, – сказал Рейхенау и посмотрел на лежавшую перед ним книгу «Встреча с гением».

– Так точно, господин генерал-полковник. – Больше не было сказано ни слова.

Спустя четверть часа Паулюс нажал на легендарную «красную кнопку», после срабатывания которой практически начались все боевые действия. Заработал аппарат по отдаче приказов.

Время пришло.

Но произошло еще кое-что, о чем никто не только не знал, но даже и не догадывался.

В четверг вечером нидерландский военный атташе в Берлине Якобус Зас встретился с высшим офицером абвера, который сообщил ему, что отданы приказы о наступлении на западе и что Гитлер отправляется на Западный фронт.

– Пока еще есть возможность того, что наступление будет отложено, – сказал полковник, – критический момент наступит в половине десятого; если к тому времени не будут отданы контрприказы, что-либо изменить уже будет невозможно.

Поздно вечером в тот же день, в то самое время, когда командование 6-й армии отдавало своим подразделениям приказы, нидерландский военный атташе стоял у бокового входа в здание Верховного главнокомандования вермахта на Бендлерштрассе в ожидании решения. Через двадцать минут оно ему было сообщено: «Мой дорогой друг, сейчас действительно все кончено, контрприказы не отданы, Гитлер уехал на Западный фронт. Надеюсь, что мы снова увидимся после этой войны». Майор Зас быстрым шагом направился к своей миссии, куда просил также прийти бельгийского военного атташе, чтобы передать ему полученное сообщение. Тот, в свою очередь, сразу же направился к телефону, чтобы сообщить в Брюссель тревожную новость. Полчаса майор Зас ждал связи с военным министерством в Гааге, на том конце провода отозвался лейтенант флота 1-го класса Пост Уйтвер.

– Пост, вы ведь знаете мой голос, не так ли? Я Зас, нахожусь в Берлине. Должен вам сказать только одно: завтра утром на рассвете быть начеку. Вы понимаете меня? Повторите, пожалуйста.

Лейтенант Уйтвер повторил и под конец сказал:

– Письмо за номером 210 получено.

Это была закодированная договоренность между военным атташе и военным министерством: письмо 210 означало вражеское вторжение, а последние две цифры – дату наступления. Через полтора часа начальник нидерландского отдела зарубежной информации полковник ван де Пласше позвонил в Берлин и сказал с некоторым сомнением в голосе:

– Я получил от вас плохие известия об операции вашей жены, очень сожалею об этом. Вы проконсультировались с врачами?

И майор Зас ответил с негодованием по открытой линии:

– Я не понимаю, почему вы меня беспокоите при данных обстоятельствах, я говорил со всеми врачами, операция начинается завтра на рассвете.

Подобные сомнения имели свою причину, так как донесения о немецких планах вторжения поступали уже три раза и каждый раз вслед за этим поступала информация о переносе сроков, поэтому в Нидерландах стали относиться к этому с некоторым недоверием.

На этот раз дата была указана правильно.

Если бы эти события не произошли, то вечером того же дня могло насторожить другое обстоятельство, 9 мая сеансы в кинотеатрах и представления в театрах, находившихся в районе расположения армии, были прерваны. «Всем служащим вермахта прибыть в свои воинские части и дежурные подразделения», – звучал металлический голос в громкоговорителе.

Офицер разведки Генерального штаба чуть не упал со стула, когда услышал это сообщение (подобные действия не были на руку Верховному главнокомандованию); пространство до ближайших границ было заполнено тревогой наступающей грозы. «Какой идиот отдал это распоряжение?!» – Узнав об этом, командующий армии неистово застучал кулаками по столу в своей комнате в Парк-отеле.

Этот идиот не был найден, но теперь уже ничего не было удивительного в том, что на следующее утро в час «х» плюс пятнадцать минут, когда боевое соединение особого назначения 100, имевшее специальную задачу захватить мосты, увидело, как взлетают в воздух мосты через Маас прежде, чем к ним подошли инженерные войска.

С этого момента все шло по итоговой программе.

6-я армия оставалась в контакте с противником, пробила себе путь через Нидерланды, приняла 28 мая в Эвайе капитуляцию у бельгийской армии, помогла «привести в порядок дела» под Дюнкерком и продвигалась в южном направлении, продолжая вести боевые действия вплоть до реки Луары. В течение нескольких недель в воздухе пахло порохом и свинцом.

После перемирия с Францией армия ждала в Бретани приказа о большом броске на английский остров. 6-й армии была поручена задача по левому флангу с полуострова Шербург перебраться на юго-западное побережье Англии.

Операция «Морской лев» была отложена. Полгода солдаты армии Рейхенау отдыхали: чинили обмундирование и подошвы своих сапог. В течение дня они занимались боевой подготовкой на коротко подстриженном газоне, а по вечерам пили шабли или божоле. Между делом писали письма по полевой почте или проматывали свое солдатское жалованье до последнего франка.

Между тем Рейхенау было присвоено звание генерал-фельдмаршала, и, когда весной дивизии отправились на восток, в Генеральном штабе и в низших подразделениях всем было ясно, что впереди предстояло еще немало событий.

В день нападения на Советский Союз 6-я армия переправилась через Буг, вместе с ней советскую границу перешли одиннадцать немецких армий. Один за другим 6-й армией были захвачены города Ровно, Житомир, Киев, Полтава и Харьков. Зимой 1941 года передовые части армии окопались вокруг Белгорода. Командование армии заняло квартиру в тени колонн Красной площади в Полтаве.

До своего рокового города 6-й армии оставалось пятьсот километров.

В декабре 1941 года Гитлер прибыл в Полтаву, на что были особые причины.

На севере группа армий «Центр» после неудавшейся попытки захватить Москву через Калинин и Калугу была рассечена мощными ударами русских сил, на юге 1-я танковая армия захватила Ростов, но спустя двадцать четыре часа вновь сдала его и отступила сначала за участок фронта в районе Туслова. После этого правый фланг группы армий «Юг» под сильным натиском советских частей был вынужден отступить до Таганрога, где вел ожесточенные оборонительные бои.

Гитлер, пустив в ход все свое красноречие, попытался уговорить генерал-фельдмаршала вновь перейти в наступление, однако фон Рейхенау отказался, сославшись на события на севере и юге:

– Армия будет удерживать свои позиции, мой фюрер, и не допустит каких-либо попыток прорыва войск противника.

Гитлер попытался еще раз уговорить фон Рейхенау, в результате чего тот ему ответил:

– Если вы прикажете, мой фюрер, 6-я армия выступит маршем, но не под моим командованием.

Гитлер удивленно посмотрел на Рейхенау, обошел вокруг стола и, подойдя к нему, сказал:

– С вашей армией вы можете штурмовать небо, я не понимаю ваших сомнений и не разделяю их.

Командующий армией был спокоен. Он вставил монокль в глаз, поднял свой бокал с вином и слегка поклонился:

– Надеюсь, что это лишь временно, мой фюрер.

Под этим подразумевались штурм неба и сомнения.

Гитлер очень строго посмотрел на Рейхенау и сказал:

– Это может привести к трагической ситуации, которая серьезно осложнила бы наши отношения, если вы ошибаетесь. Вы понимаете, что я имею в виду, Рейхенау?

Рейхенау понимал, однако в его решении оставаться на месте с 6-й армией ничего не изменилось. Прорехи на фронте были залатаны, фланги 6-й армии предотвратили катастрофу на севере и поражение на юге.

Рейхенау оказался прав.

Незадолго до Рождества командующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич разыскивал командование армии, так как фельдмаршал фон Рундштедт послал Гитлеру телеграмму, в которой просил его дать разрешение на отступление на Миусский участок, при этом он добавил, что в случае отказа он просил бы фюрера назначить кого-либо другого командующим группой армий «Юг».

Спустя два дня после отъезда командующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Рундштедт вылетел во Францию, чтобы «на некоторое время немного отдохнуть», вместо него командование принял фельдмаршал фон Рейхенау. Первым самостоятельным действием фон Рейхенау в качестве командующего сухопутными войсками был самовольный отвод линии фронта на Миусский участок, о чем он сообщил в ставку фюрера.

Генерал-лейтенант Паулюс – с августа 1940 года 1-й квартирмейстер Генерального штаба сухопутных войск – по желанию Рейхенау стал командующим его прежней армией. Начальником Генерального штаба стал полковник Гейм.

17 января 1942 года генерал-фельдмаршал фон Рейхенау скончался в Полтаве, благодаря чему ему не пришлось пережить трагический конец своей армии.

Командование группой армий «Юг» принял генерал-фельдмаршал фон Бок. В течение трех месяцев командующие менялись трижды.

В первые месяцы 1942 года Красная армия пыталась разорвать немецкий фронт, однако эти попытки окончились неудачей. Кроме того, благодаря удачным ответным операциям удалось изменить существовавшее тогда угрожающее положение и добиться значительных побед.

Так, во время весеннего сражения в районе Изюма были окружены и разбиты три армии Тимошенко, разорвано окружение немецких войск под Холмом и Демьянском, окружена и измотана армия генерала Власова, защищавшего Москву.

В лице полковника Шмидта 6-я армия приобрела нового начальника Генерального штаба. В июне 1942 года Шмидт стал генерал-майором, в Сталинградском котле получил звание генерал-лейтенанта, а позднее – генерала. Полковник Гейм был произведен в чин генерал-майора и получил 14-ю танковую дивизию. Осенью он принял командование 48-м танковым корпусом. Группа армий «Юг» была разделена на группы армий «А» и «Б».

28 июня началось немецкое наступление. Сначала выступила группа армий «Б» из района Курска и через 8 дней – восточнее Харькова. Спустя десять дней к наступлению перешла группа армий «А».

В течение лета группа армий «А» вместе с 17-й армией и 1-й танковой армией подошла к перевалам Западного и Центрального Кавказа. Командование Красной армии ловко отвело свои войска от немецкого наступления в глубь района, и только под Воронежем советские войска оказали решительное сопротивление. Район Ворошиловграда также был сдан без серьезных боев. 6-я армия сравнительно легко завладела большой излучиной Дона восточнее линии Ростов—Россошь и в сражении северо-западнее Калача окружила и разбила 1-ю танковую армию, а также большую часть 62-й Сибирской армии.

Свыше тысячи танков «Т-34» остались на дороге вдоль Дона.

Кроме того, не следует также забывать и о непрерывных местных тактических боях, проходивших как на юге, так и в районе расположения группы армий «Б». Громадные маршевые броски, лишения и болезни завершают картину сражений тех дней и недель.

В ходе летних операций требование Гитлера захватить Сталинград становилось все более настойчивым.

В распоряжении фюрера под № 45 от 2 июля 1942 года говорилось:

«Захватом Сталинграда планируется блокировать перешеек между Доном и Волгой, а также саму Волгу, после чего подготовить мобильные соединения в районе нижнего течения Волги, которые должны также блокировать Волгу под Астраханью».

Москву взять не удалось, но немецкие войска стояли вплотную у Ленинграда, и теперь должен был пасть город Сталина.

В следующей главе, посвященной операции «Блау», приводится подробное описание ситуации, как ее видел тогдашний руководитель группы «Восток» в оперативном отделе Генерального штаба сухопутных войск подполковник граф Кильманнсэгг.

Решение о проведении операции «Блау» было принято весной, после того как прошли лютые зимние морозы и положение на Восточном фронте окончательно стабилизировалось; повторное мощное наступление русских в районе Харькова, имевшее вначале значительные успехи, в мае не только окончательно провалилось, но и обернулось для русских широкомасштабным поражением. При этом становилось ясно, что, несмотря на запланированное использование мощных сил союзников, управление войсками, похоже, уже не в состоянии начать наступление по всему фронту от Черного до Балтийского моря, как в предыдущем году. Предметом обсуждения оставался тот же самый вопрос, что и в 1941 году, а именно вопрос о крупных сражениях в приграничных районах. Как и с какой целью следовало осуществлять наступление? И вновь решение Гитлера о наступлении касалось южного района России по направлению к Москве в силу изменившейся ситуации и довольно веских на то аргументов.

Удар по Москве предоставлял возможность разбить основные силы русских, которые наверняка держали их наготове для обороны столицы, и не столько потому, что это была столица, сколько из-за чрезвычайной важности данного участка в отношении всего советского транспорта и связи к западу от Урала. Экономическое значение данного района было явно меньше. Решение вопроса о Москве можно было рассматривать как «военное решение», так как солдат, если он мыслит логически, всегда будет думать о том, что разгром основных вражеских сил автоматически принесет ему, может быть не сразу, экономический успех: если вражеские войска уже разбиты или существуют в незначительном количестве, важный с экономической точки зрения район рано или поздно наверняка окажется в его руках, даже если он не участвует непосредственно в боевых действиях по захвату данного района.

Захват Сталинграда и Кавказа, напротив, означал решение вопросов в первую очередь экономического и политического характера, что позволяло надеяться путем разгрома основной промышленной и продовольственной базы противника нанести его военному потенциалу такой удар, что его еще достаточно сильные вооруженные силы, находящиеся на фронте, окажутся бесполезными. В размышлениях Гитлера фигурировали такие ключевые слова, как украинские зерно и скот, уголь и железо Донецка, нефть Кавказа, блокирование Волги, захват Турции и, как конечная цель, выход к Ближнему Востоку, являющемуся источником нефти для английского флота и одновременно перешейком, ведущим в Индию.

Экономически обусловленная стратегия действует более надежно и смертоносно, но медленно, поэтому тот, кто ее использует, должен быть сам экономически сильным, иметь достаточно времени и большую выдержку. Все эти три фактора у Германии отсутствовали, а если и были, то в недостаточной степени. Сила же и превосходство рейха заключались в его военных возможностях, позволявших осуществлять наступление. С материальной и моральной точки зрения Германия была еще настолько сильна, что даже зимний кризис смог парализовать ее оперативные действия лишь на короткое время.

Даже если начальнику Генерального штаба генерал-полковнику Хадлеру «московское решение» было больше по душе, он считал себя не вправе игнорировать экономический и политический аспекты, и, хотя он и выступил против «южного решения», у него при этом не было каких-либо принципиальных возражений. Вопрос принятия решения был, без сомнения, очень важным и сложным, и оно было принято Гитлером в пользу Сталинграда с последующей перспективой удара по Кавказу.

Операция «Блау» предусматривала наступление с направлением главного удара по левому флангу на южном участке Восточного фронта, проходившего, грубо говоря, от Таганрога на Азовском море в северо-западном направлении. Осуществление этого плана было возложено на две группы армий: справа группа армий «А» (17-я армия и 1-я танковая армия), слева группа армий «Б» (4-я танковая армия, 6-я и 4-я армии). За ними следовали широким фронтом передовые части четырех армий союзников, а именно: двух румынских, итальянской и венгерской армий. Главная задача была возложена на северную группу армий под командованием фельдмаршала Бока, а в ее рамках – опять-таки на 6-ю армию. Планом было предусмотрено наступать, прорываясь, по северному флангу в районе Воронежа, затем, поворачивая по ходу течения Дона, служившего в качестве фланговой защиты, достигнуть Волги по обеим сторонам Сталинграда и далее – низовьев Дона.

Так выглядел план наступления. Удар по Кавказу был также предусмотрен, но не включен окончательно в план первичного продвижения на юг. Не исключалось, что непосредственное наступление к горам Кавказа могло начаться лишь весной 1943 года, то есть при данном расчете реально оценивались возможности немецкий армии.

Часто и не без основания ставился вопрос, почему армии союзников, с военной точки зрения, без сомнения, значительно более слабые, использовались как замкнутые армейские соединения, к тому же рядом друг с другом, и не имели в своем составе немецких подразделений, как того требовало правило ведения многонациональных войн. На то имелись политические причины, прежде всего из-за Антонеску и Муссолини, выдвинувших использование своих армий как замкнутых соединений в качестве основного условия их участия в боевых действиях на столь отдаленных участках фронта. Не говоря о том, что немецкая армия оказалась в довольно стесненном положении из-за большой потребности в боевых силах, необходимых для заполнения громадного пространства, немецкие войска, без сомнения, шли на определенный риск из-за армий союзников, так как последние, за исключением немногих соединений, не должны были принимать непосредственного участия в наступательном ударе, а идти за основными силами. Их задача заключалась в том, чтобы со свежими силами подойти к Дону, представлявшему серьезную естественную преграду. Кроме того, предусматривалось за армиями союзников расставить достаточное количество надежных немецких дивизий в виде нитки жемчуга, способных противодействовать противнику при его контрнаступлении.

И наконец, еще до начала операции была переоценена боеспособность дивизий союзников. Причиной был факт, что до того времени Румыния, Венгрия и Италия выступали в восточном регионе боевых действий лишь немногими соединениями в виде экспедиционных корпусов, которые относительно неплохо воевали, прежде всего это касалось румынских частей. Несмотря на это, принцип использования смешанных соединений был бы лучше, к чему, собственно, и стремилось Верховное командование сухопутных войск, однако осуществить этот принцип все же не удалось. Даже позднее, после того, как армии союзников Германии были разбиты, сделать это удалось лишь в некоторых местах, что постоянно сопровождалось большими трудностями: итальянцы полностью исчезли с Восточного фронта, венгерские соединения более не использовались в боевых действиях, по крайней мере, до тех пор, пока линия фронта не подступила к границам Венгрии, и лишь румынские войска остались на фронте.

Приблизительно за десять дней до запланированного срока наступления (18 июня) – с тактической и снабженческой точек зрения выступление было почти готово – 1-й офицер штаба, начальник оперативного управления 23-й танковой дивизии, которая должна была вести боевые действия на участке основного прорыва западнее Воронежа, вылетел на «шторхе» в сторону фронта, чтобы произвести воздушную разведку района исходных позиций для своей дивизии. В его портфеле (который он захватил с собой, что противоречило инструкциям) находились все документы с приказами по дивизии. Над незнакомой территорией летчик заблудился, самолет стал приближаться к линии фронта и в непосредственной близости от нее был сбит на никому не принадлежащей земле. К месту падения сразу же была отправлена поисковая группа. Добравшись до самолета, она не обнаружила ни пилота, ни офицера штаба, ни его бумаг, не были также обнаружены какие-либо следы, свидетельствовавшие о гибели того и другого. Дополнительная проверка содержания пропавших бумаг с приказами по дивизии показала, что они довольно подробно (в чем не было необходимости) касались крупных оперативных планов, так что русские, попади в их руки данные документы, сразу могли бы понять, что здесь планировалось крупное решительное наступление.

Ситуация по своему фатальному значению была такой же, как в 1940 году, когда план западного наступления оказался в руках бельгийских военных. Тогда можно было себе позволить отложить наступление и через некоторое время совершить новый марш-бросок, но в России приближавшийся конец лета не позволял это сделать. Перед немецким командованием, таким образом, стояла неприятная дилемма: или отказаться от проведения операции и тем самым передать инициативу русским, как в 1942 году, или провести операцию в соответствии с намеченным планом, но при этом потерять чрезвычайно важный фактор неожиданности. Согласовав данный вопрос с начальником Генерального штаба, Гитлер принял решение о начале наступления в соответствии с планом. В качестве обманного маневра за неделю до основного наступления приблизительно в центре участка было проведено лишь ограниченное частичное наступление, которое органически вписывалось в общий план всей операции.

С немецкой стороны ни у кого не было ясного представления о том, что же русские на самом деле знали и собирались предпринять. Появились, правда, различные данные, свидетельствовавшие о том, что, по крайней мере, до неудавшегося полета русские рассчитывали на то, что удар будет произведен в районе западнее Воронежа и затем наступление будет повернуто на север, то есть на Москву. Похоже, что русские ожидали, как это было сказано ранее, «военного решения» вопроса о направлении наступления, чему соответствовали их оборонительные действия.

Сопротивление под Воронежем было ожесточенным, и русские пытались во что бы то ни стало воспрепятствовать прорыву на данном участке. После того как им это не удалось, сопротивление стало значительно ослабевать по мере того, как немецкое наступление расширялось на южном направлении.

В течение первых трех недель темп продвижения наступавших частей оказался таким быстрым, что были опережены все расчетные сроки. Может прозвучать странно, но именно из-за этого сложно было иметь ясную картину о войсках противника. Возникали разноречивые мнения. Быстрый отход, сопровождавшийся ожесточенными боями стойких частей арьергарда, мог иметь различные причины:

1. Русские были разбиты, однако это явно относилось лишь к участку фронта под Воронежем. В целом против подобной точки зрения говорили немногие пленные, а также малочисленные трофеи.

2. На Южном фронте позиции русских были очень слабы, так как основные силы они сосредоточили в районе Москвы для ее обороны. Переброска значительной части войск из Московского региона на Южный фронт была невозможна из-за нехватки времени, поскольку западнее Дона уже не было железнодорожных линий в их распоряжении.

3. Как бы ни были сильны или слабы позиции русских на южном участке фронта, после неудавшейся обороны под Воронежем их войска осуществляли планомерное, широкомасштабное отступление за Дон и Волгу.

Поскольку главное командование сухопутных войск не имело ясного представления о положении в войсках противника и его планах, начальник Генерального штаба сухопутных войск направил во второй половине июля начальника оперативного управления графа фон Кильманнсэгга в район армий и дивизий, готовившихся к наступлению, чтобы иметь представление о ситуации в прифронтовой зоне. По возвращении граф Кильманнсэгг сообщил начальнику Генерального штаба о своих впечатлениях, а именно: на двух третях фронта русские войска отсутствовали. Из этого можно было сделать два вывода: или русские отступили, с учетом более мощных сил противника на юге, и приходилось думать о том, что встреча с ними где-нибудь и когда-нибудь будет неизбежна, или же у них действительно на данном участке было мало сил.

В этом случае у русских должны были быть наготове более крупные силы, которые в какой-либо момент и в каком-либо месте могли появиться на арене боевых действий. Это означало, что, несмотря на грандиозный успех, мы не должны были ставить перед собой слишком большие цели, чтобы в случае контрмер русских не уступать им в силе.

Гитлер абсолютно неправильно оценивал обстановку в отношении войск противника, прежде всего в районе расположения 6-й армии, и переоценивал свои собственные возможности.

Решение об одновременном наступлении на Сталинград и на Кавказ было принято в конце июля. 6-я армия получила приказ: «направление Сталинград», а 1-я танковая дивизия – «перейти Дон на юге и продвигаться к Кавказу».

Следствием быстрого наступления стали большие проблемы со снабжением, прежде всего у продвинувшихся вперед танковых соединений 6-й армии. Из-за задержек в снабжении возникла непредвиденная напряженная обстановка. Несмотря на то что снабжение было спланировано в соответствии с рассчитанным временем для каждого отдельного этапа наступления, подвоз необходимых материалов по железной дороге осуществлялся не так быстро, как это было необходимо.

Обнаружилась еще одна из слабых сторон, а именно недостаточное количество моторизованной техники на обширном участке движения больших колонн.

Командование группы армий пыталось теперь с большой неохотой снизить темп наступления, чтобы устранить проблемы, возникшие в первую очередь с горючим. Объем всего производства германского горючего был таков, что осуществить заранее необходимое пополнение его запасов для обеспечения наступления оказалось невозможно, хотя текущее производство горючего удовлетворяло потребность в нем.

Проблемы с горючим коснулись особенно танковых соединений, для которых горючего хватало только для нанесения удара в каком-либо одном направлении. В этой связи Гитлер распорядился о подвозе горючего к главным участкам наступления, осуществлявшегося армиями в южном направлении, и, кроме того, усилил эти армии, перебросив две танковые дивизии 6-й армии в распоряжение 1-й танковой армии. В составе 6-й армии оставался теперь только один танковый корпус, горючего для которого, как полагали, могло хватить до самого Сталинграда. Теперь Гитлер не видел необходимости в столь быстром темпе, поскольку считал, что русские полностью разбиты. Что же касается кавказского направления, то здесь русские войска прорывались вперед, поэтому решение Гитлера о снабжении горючим в первую очередь данного района (не только с точки зрения времени, но и по идейным соображениям) расценивалось как мера, обеспечивавшая реализацию принятого ранее решения об одновременном наступлении по двум направлениям. Из-за разногласий с Гитлером фельдмаршал фон Бок вынужден был оставить этот вопрос. Наступление какое-то время продолжалось, но еще до подхода к большой излучине Дона западнее Сталинграда 6-я армия вынуждена была остановиться из-за недостатка горючего.

19 июля в Никольском 6-я армия получила официальный приказ о наступлении на Сталинград. Всех охватило беспокойство – радости никто не испытывал.

После того как был занят западный берег Дона на участке Качалинская—Верхне-Чирская, положение в районе большой излучины Дона стабилизировалось, что создало предпосылки для наступления и перехода через Дон.

К этому времени 4-я танковая армия, переправившись через Дон и двигаясь на юг, достигла высоты в районе Котельникова.

Командование армии трезво смотрело на вещи, о чем лучше всего свидетельствует приказ по армии о наступлении на Сталинград от 19 августа 1942 года:

«С о в е р ш е н н о

с е к р е т н ы й д о к у м е н т

Командование армии 6

Шифр документа: № 3044/42 сов. секр.

Штаб армии

19 августа 1942 года

Время: 18.45

11 копий

9-я копия

ПРИКАЗ ПО АРМИИо наступлении на Сталинград(карта 1:100 000)

1. Русские будут вести ожесточенные бои, защищая район вокруг Сталинграда. Их войска заняли и укрепили на большую глубину высоты на восточном берегу Дона западнее Сталинграда для защиты города.

Поэтому во время перехода через Дон и продвижения к Сталинграду армия ожидает встретить фронтальное сопротивление и контрнаступление на северном фланге своего наступления.

Возможно, что после сокрушающих ударов наших войск за последнюю неделю у русских не хватит сил для решительного сопротивления.

2. 6-я армия занимает перешеек между Доном и Волгой и укрепляет свои позиции в восточном и северном направлениях.

Для этого армия форсирует Дон между Песковаткой и Островским. Основной удар проводится по обеим сторонам Вертячего. При постоянном прикрытии северного участка армия затем со своими тяжелыми соединениями прорывается через цепь холмов между реками Россошка и Б. Каренной в район севернее Сталинграда до самой Волги, в то время как часть основных сил одновременно с северо-запада врывается в город и занимает его.

Данный прорыв сопровождается на южном фланге переходом части сил через Россошку в ее среднем течении, чтобы соединиться юго-западнее Сталинграда с мобильными соединениями соседней армии, наступающей с юга.

В направлении участка между нижними течениями Россошки и Карповки, а также выше по течению Дона от Калача армия обеспечивает свои позиции с северо-востока первоначально лишь небольшими силами. Наступление на этом участке следует предпринять с северо-восточного направления, как только к Карповке с юга подойдет соседняя армия.

С наступлением по восточном берегу Дона на западном берегу ниже Малого остаются для страховки лишь небольшие силы, которые позднее должны форсировать Дон по обеим сторонам Калача и принять участие в уничтожении находящихся там сил противника.

3. Задачи.

24-й танковый корпус обеспечивает позиции на участке Дона от правого края армии до села Лучинское и, оставляя самые слабые позиции на Дону, подготавливает вместе с 71-й пехотной дивизией плацдарм по обеим сторонам Калача с последующим прорывом данной дивизии на восток.

Подготовить снятие штаба корпуса с данного участка фронта для переброски его в другое место. 51-й армейский корпус занимает следующий плацдарм по обеим сторонам Вертячего. Для этого к нему переходят во временное распоряжение артиллерийские, инженерные части и части по регулированию движения, а также противотанковые части и средства связи 14-го танкового корпуса.

Как только 14-й танковый корпус продвинется через плацдарм на восток, задачей 51-го армейского корпуса будет прикрытие его южных флангов.

Для этого он осуществляет наступление между Нижне-Алексеевским и Б. Россошкой, форсируя реку Россошка, занимает высоты западнее Сталинграда и временно соединяется с мобильными частями правой соседней армии, прорывающимися с юга.

После этого корпус захватывает центр и южную часть Сталинграда.

Более слабые силы обеспечивают между тем поддержку между Песковаткой и Нижне-Алексеевским. Для уничтожения русских частей, располагающихся южнее данной линии севернее Карповки, армии будет отдан своевременно соответствующий приказ.

14-й танковый корпус, после того как 51-й армейский корпус займет плацдарм, продвигается от него через гряду холмов севернее Мал. Россошки на восток до Волги севернее Сталинграда, блокирует Волгу и перекрывает железнодорожное движение к северу от Сталинграда.

С северо-западной стороны корпус со своими частями входит в северный район Сталинграда и занимает его. Танковые части для этого не используются.

В северном направлении следует обеспечить прикрытие юго-западнее Ершовки и южнее Б. Грачевой, при этом следует поддерживать тесную связь с наступающим с запада 8-м армейским корпусом. 8-й армейский корпус прикрывает северный фланг 14-го танкового корпуса, для чего он продвигается к занятым плацдармам между поселками Нижний Герасимов и Островский в юго-восточном направлении и, постоянно поворачивая к северу, занимает по возможности защищенный от танков рубеж между Кузьмичами и Качалинской.

Необходимо поддерживать тесную связь с 14-м танковым корпусом.

11-й и 17-й армейские корпуса обеспечивают прикрытие армии на ее северном фланге.

9-й армейский корпус располагается на участке Дона от Меловой—Клетская до левой границы армии.

9-й армейский корпус держит наготове 22-ю танковую дивизию для поддержки армии в районе Дальний—Перекопской—Ореховский—Селиванов.

4. День наступления и время определяются особым приказом.

5. Разграничительные линии – см. отдельно выданную карту.

6. 8-й авиационный корпус обеспечивает поддержку наступления армии сначала в районе главного удара 51-го армейского корпуса, затем на участке 14-го танкового корпуса.

7. Командный пункт армии с 21 августа – Осиновский.

8. Дальнейшая передача настоящего приказа нижестоящим командным инстанциям только в виде выдержек с содержанием, которое касается той или иной инстанции. Доставка по воздуху запрещена. Соблюдение положений о неразглашении тайны обязательно.

(Командующий армией)(Паулюс.)

Утром 16 августа 8-й армейский корпус переправился через Дон по обе стороны Акатова и создал плацдарм, который оказался одним из самых бессмысленных в данной войне. Спустя восемь дней этот плацдарм был сдан, а на восточном берегу Дона осталось лежать триста трупов.

19 августа 4-я танковая армия продвинулась с юга к железной дороге на участке Сталинград—Калач, не дойдя до нее тридцати километров. На западном берегу Дона стояли наготове ударные дивизии 6-й армии. Задачи уже были распределены. 51-й корпус должен был создать плацдармы у пунктов Вертячий и Песковатка, с тем чтобы 14-й танковый корпус вместе с 16-й танковой дивизией смогли с занятого участка продвинуться на восток к Волге.

Наступление на Дон первоначально было назначено на 19-е, а затем перенесено на 21 августа.

Войска, готовившиеся к наступлению, заняли исходные позиции под покровом темноты. В полосе наступления 76-й пехотной дивизии на передовой линии находились 178-й и 203-й пехотные полки. 516-й и 517-й пехотные полки 295-й пехотной дивизии заняли свои исходные позиции для атаки.

Ночь перед наступлением была безоблачной, ветер дул с юго-востока, по Дону расстилался легкий туман. Из-за хорошей видимости время наступления было назначено на 3.10 утра.

Не открывая огня, штурмовые отряды армии на ста двенадцати десантных катерах и ста восьми надувных лодках 912-й десантной команды переправились через реку. Спустя час и пятьдесят минут 516-й пехотный полк находился на восточном берегу, 517-му пехотному полку из-за сильного вражеского сопротивления понадобилось для этого четыре часа и двадцать минут.

У 76-й пехотной дивизии дела шли не так гладко: 178-му пехотному полку удалось сравнительно быстро создать плацдарм у населенного пункта Акимовский, как было приказано, но 203-й полк натолкнулся на отчаянное сопротивление. В 16.30 был изготовлен военный (временный) мост у Лучновского, а 22 августа в 7.30 закончена наводка моста у Акимовского.

В ночь на 23 августа двадцатитонные мосты были подвергнуты массивной бомбардировке в течение шестидесяти семи воздушных атак. Мосты остались невредимыми. В результате перехода через Дон 6-й армии погибло семьдесят четыре и ранен триста пятьдесят один человек. Девятнадцать десантных катеров и двадцать шесть надувных лодок были уничтожены огнем.

22 августа армия вместе с 44, 76, 295, 305, 384 и 389-й пехотными дивизиями была готова к наступлению на Сталинград, в то время как 71-я Нижнесаксонская пехотная дивизия вела бои на южной переправе через Дон в районе Калача. Здесь потери насчитывали пятьдесят погибших и сто шесть раненых.

В ночь на 23 августа основные части 16-й танковой дивизии прибыли в район исходных позиций под Акимовским, где был создан плацдарм длиной 5 километров и шириной 2 километра. Мост под Акимовским в течение всей ночи подвергался непрерывным бомбежкам, а сам плацдарм обстреливался мощным огнем русской артиллерии. Для прорыва к Волге 14-му танковому корпусу под командованием генерала фон Витерсгейма были переданы в подчинение 16-я танковая дивизия в качестве ударной части, 3-я моторизованная пехотная дивизия и 60-я моторизованная пехотная дивизия. В качестве сил сопровождения при наступлении выступал 37-й зенитный полк 9-й зенитной дивизии.

Рано утром дивизия начала наступление. В авангарде выступали бронированные подразделения 16-го разведывательного отряда и 2-й танковый полк, на правом фланге находился 64-й мотопехотный полк, на левом фланге – 79-й мотопехотный полк, оба усиленные ротами 16-го мотопехотного батальона, в составе которого находился мотоциклетный батальон. В нужный момент к наступающим частям присоединились батареи 16-го самоходного артиллерийского полка, а также 16-й истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион. 3-я моторизованная пехотная дивизия присоединилась к ударной дивизии, 60-я моторизованная пехотная дивизия следовала за ними на некотором расстоянии.

Это было в 4.15.

Шестьдесят километров оставалось до Сталинграда, шестьдесят километров через степь, в которой не росло ни деревца. У одной деревни, располагавшейся рядом с дорогой, передовыми отрядами было подавлено сопротивление противника. Если из какого-либо дома справа или слева, из земляного огневого сооружения или полевого укрепления открывался огонь, туда сразу же выезжал бронетранспортер, и через некоторое время вновь наступала тишина. В наступлении принимали участие четыреста танков, бронетранспортеров и боевых разведывательных машин, над которыми плотными группами летели эскадрильи пикирующих бомбардировщиков в направлении Сталинграда. До Татарского вала практически не было оказано никакого сопротивления, лишь около аэродрома под Гумраком сопротивление русских усилилось; севернее от железной дороги наступление продолжалось. Уже ясно были видны границы города, строй высоких домов, фабрики. Когда стемнело, войска располагались еще вдоль железнодорожной насыпи. В то время как 79-й мотопехотный полк начал наступление от точки 722 в направлении пункта «рынок», 64-й полк подошел к Спартаковке в северной части Сталинграда. Танковый полк дивизии оставался на дороге, имея задачу достичь Волги в районе рынка и блокировать ее на этом участке.

С Волги еще доносились жалобные гудки пароходов, но на следующий день она уже будет мертвой рекой.

В 18.35 передовые отряды 79-го мотопехотного полка подошли к Волге с севера. Почти одновременно с ними берега великой реки – водораздела между Европой и Азией – увидели ударные части 64-го мотопехотного полка и бронемашины 16-го танкового саперного батальона.

Взору наступавших открылся древний Царицын, за ним простирались песчаные степи Казахстана, к западной границе которого примыкали житницы Дона и Кубани. Решительным ударом частям мотопехотного батальона удалось захватить высоту 726 и четырехколейные железнодорожные пути с двумя дебаркадерами для волжских паромов, вмещавших 27-вагонные железнодорожные составы, а также затопить в Волге гидромонитор. Последняя железнодорожная линия, связывавшая Сталинград с внешним миром, оказалась в руках немцев, стоявший под парами и готовый к отправлению состав с тяжелыми орудиями и большим количеством боеприпасов был задержан.

Ночью дивизия заняла круговую оборону на узком участке в двух километрах восточнее от исходной точки 722. Вместе с ней в «сухой колбасе», как прозвали этот участок солдаты, оказались командование 14-го танкового корпуса, 16-я танковая дивизия, 3-я и 60-я моторизованные пехотные дивизии. Связь с 8-м армейским корпусом, располагавшимся севернее, была прервана. В радиограмме, полученной 14-м танковым корпусом от 16-й танковой дивизии 23 августа в 32.10, сообщалось:

Обстановка в период с 29 до 31 августа 1942 года

А – армия

АК – армейский корпус

КавД – кавалерийская дивизия

КавК – кавалерийский корпус

МСБ – мотострелковая бригада

МСД – мотострелковая дивизия

МСП – мотострелковый полк

ПД – пехотный полк

ПрТБат – противотанковый батальон

СД – стрелковая дивизия

ТБ – танковая бригада

ТК – танковый корпус

«Боевая группа 79-го мотопехотного полка первой из немецких частей достигла Волги в 18.35. Рота 2-го танкового корпуса захватила Спартаковку, сопротивление врага сначала было слабым, затем стало усиливаться. Следует ожидать мощных наступательных ударов с севера. 8-й авиационный корпус оказал прекрасную поддержку наступлению».

Спустя полчаса из ставки фюрера в дивизию была послана радиограмма:

«16-й танковой дивизии удерживать позиции при любых обстоятельствах.

(Адольф Гитлер».)

К этому времени на севере для проведения наступления не хватало двух пехотных дивизий, которые могли бы занять Сталинград малой кровью.

В Сталинграде же буквально за несколько часов до последних успешных наступательных действий немцев сопротивление возникало практически на голом месте. На уцелевших фабриках осуществлялась сборка последних танков, оружейные склады опустели, вооружены были все, кто способен был держать оружие в руках: волжские пароходы, флот, рабочие военных фабрик, подростки – все были подняты по сигналам тревоги, предвещавшей надвигавшуюся опасность, всех призывали к сплоченности рев сирен сталинградских фабрик и плакаты. Тысячи рабочих направлялись к сборным пунк там, где получали оружие, и отправлялись на Северный фронт.

В то время как дивизия удерживала заградительный рубеж, линия фронта которого простиралась на двенадцать километров к северу, пять километров по Волге и девять километров по северному краю Сталинграда, части 16-го танкового саперного батальона под командованием лейтенанта Герке, имея несколько легких танков, оснащенных станковыми пулеметами, уничтожила переправившуюся через Волгу боевую группу русских численностью шестьсот человек, которая уже начинала занимать с востока отсечные позиции.

Положение 160-й танковой дивизии становилось критическим, а на шестой день после окружения из-за нехватки боеприпасов очень критическим.

Генерал Хубе созвал своих командиров на совещание, обратил их внимание на приказ Гитлера и, сообщив о сложившейся обстановке, сказал:

– Ситуация с боеприпасами и горючим позволяет нам совершить только один удачный удар в западном направлении. Я решительно против того, чтобы вести бессмысленную борьбу до полного уничтожения нашей части, поэтому приказываю осуществить прорыв на запад. Я несу личную ответственность за данный приказ и сумею оправдать его в соответствующем месте. Я освобождаю вас, господа, от данной вами военной присяги и предоставляю вам право самим решать, взять ли на себя командование вашей частью во время прорыва или передать его офицеру, который к этому готов. Без боеприпасов удерживать позицию уже невозможно. Я действую вопреки приказу фюрера.

Офицеры молчали, и были видны их озабоченные лица, несшие на себе отпечаток прошедших боев. В эти решающие минуты появился офицер дивизионного полка снабжения. Двигаясь колонной, состоявшей из двухсот пятидесяти грузовиков с боеприпасами, горючим и продовольствием и сопровождаемой десятью танками, пришедшими из ремонта, ему удалось при поддержке частей 60-й и 3-й мотопехотных дивизий прорваться через рубежи заграждений русских. Вздох облегчения вырвался у небольшой группы офицеров, собравшихся на это первое совещание. Генерал Хубе сказал:

– Господа, приказ фюрера остается в силе.

Спустя восемь дней германское радио передало для немецкого народа специальное сообщение об этом успехе:

«По окончании данной операции 6-я армия получила прикрытие на правом фланге, угроза нападения с севера была исключена».

Так прозвучали слова комментатора.

Немецкий солдат стоял у берегов Волги.

Наступательное движение танковых и мотопехотных дивизий 6-й армии осуществлялось так быстро, что последующие боевые действия могли быть оценены как удовлетворительные. Падение Сталинграда ожидалось в ближайшее время, а советские войска могли оказать серьезное сопротивление лишь на противоположной стороне Волги.

Во время наступления армии армейский полк связи добрался с опорой для контактной сети до Голубинской – нового расположения командования армии – и установил там коммутационный узел. На время зимы командование армии планировало перенести командный пункт в Нижне-Чирскую, где полк связи группы армий построил еще одну опору и установил прямую связь с Голубинской. Телеграфная связь функционировала на обоих узлах.

Радиосвязь была установлена с группой армий «Б», 4-й танковой армией и 3-й румынской армией. С корпусами, находившимися впереди, была установлена связь с помощью радиотелефона и обычного телефонного аппарата.

Для службы радиоразведки была задействована одна армейская рота, позднее усиленная двумя взводами 4-й танковой армии и прекрасно проявившая себя в ходе боевых действий.

Надежды Верховного командования сухопутных войск захватить Сталинград внезапным ударом не оправдались. Дивизии были измотаны и несли большие потери. Замена поступала на фронт лишь малочисленными подразделениями, в то время как Красная армия постоянно подводила к вокзалу Котлубань и перебрасывала через Волгу новые силы. Северный заградительный рубеж постоянно подвергался мощным атакам.

14-й танковый корпус нес потери до пятисот человек в день, и генерал фон Витерсгейм, произведя определенные расчеты, обратился к командующему:

– Господин генерал, я могу подсчитать и назвать тот день, когда я потеряю последнего солдата, если дело и дальше так пойдет, – на что тот ему ответил:

– Вы командуете армией, Витерсгейм, или я?

17 сентября генерал Хубе принял командование 14-м танковым корпусом, а командование 16-й танковой дивизией перешло к генерал-лейтенанту Ангеру.

Наступления на севере все же продолжались, русские пытались всеми силами прорваться.

8 сентября из трехсот пятидесяти танков сто два были подбиты.

С этого момента наступило затишье.

Но тишина царила лишь на северном участке фронта. В Сталинграде шли бои за каждый дом, за металлургические заводы, фабрики, ангары, судоходные каналы, улицы, площади, сады, стены.

Кто стрелял первым – тот и был прав. Безжалостные бои велись безмолвно и ожесточенно. Минная война была в самом разгаре. Расщелины и обрывы, балки и дома в одночасье получали названия, с которыми защитники Сталинграда связывали определенные понятия.

Повсюду люди ютились в подвалах или в развалинах своих домов. В ходе непрерывающихся боев жители Сталинграда, переполненные страданием и болью, по приказу командования армии покидали разгромленные дома и шли на запад. Они пытались добраться до деревень, расположенных по ту сторону Дона, но удалось это лишь очень немногим. Тысячи беженцев, обессилевших от истощения, не могли двигаться и оставались на дороге – голодали, замерзали, умирали, и рядом никого не было, кто мог бы им помочь.

Жертвы за пределами поля боя, или, как однажды сказал полковник Зелле, «мертвые на задворках войны».

Все новые и новые жертвы поглощал молох битвы. Пикирующие бомбардировщики наносили свои железные удары по руинам стойко защищавшихся плацдармов.

В этот день командование сухопутных войск получило из армии радиограмму:

«Окончательный захват города имеющимися силами невозможен из-за сильных потерь, армия просит прислать штурмовые группы и специалистов по ведению уличных боев».

9 ноября Адольф Гитлер произнес в мюнхенской пивной перед «старой гвардией» свою традиционную ежегодную речь:

– Я хотел добраться до Волги именно в определенном месте и в определенном городе. Это лишь дело случая, что данный город носит имя самого Сталина. Я хотел захватить этот район, и мы его захватили, хотя и остался еще небольшой его участок. Сейчас некоторые спрашивают: «Почему вы не действуете быстрее?» Потому что я не хочу иметь там второй Верден, а намерен сделать это с помощью небольших штурмовых отрядов. Время при этом не играет никакой роли.

Многие немецкие солдаты под Сталинградом слышали эти слова, при этом они не знали, что и подумать – настолько непонятны им были слова фюрера. Правда, один из них, потрясенный услышанным, закрыл лицо руками и пробормотал, находясь в бункере на позиции северного заградительного рубежа:

– О боже, с помощью небольших штурмовых отрядов… если бы он был, по крайней мере, обер-ефрейтором.

В эти дни произошли еще некоторые события. В Северной Африке высадились американские войска, города Тобрук и Бенгази (Ливия) были потеряны, 8-я английская армия прорвала под Эль-Аламейном позиции немецких корпусов, а кроме того, русское военное командование готовило мощное наступление на Волго-Донском фронте.

Вечером трудного ноябрьского дня командир 672-го саперного батальона майор Линден получил от начальника армейской инженерной службы полковника Зелле следующий приказ:

«Вам следует 7 ноября 1942 года в 9.00 вместе с Вашим адъютантом и несколькими людьми, которые Вам смогут понадобиться для выполнения особого задания, прибыть в 305-ю пехотную дивизию в Сталинграде. О дальнейшем Вы узнаете на месте. Длительность Вашего пребывания там – около 6–8 дней. 672-й саперный батальон остается в Калаче и продолжает проводить учебные занятия».

На Донской возвышенности под Калачом в бывшем русском санатории командование армии соорудило саперную школу, руководил которой полковник Микош (командир 677-го инженерно-саперного полка). На данных курсах проводились занятия для офицеров, младших командиров и рядового состава всех родов войск по инженерному оборудованию местности, уничтожению танков, а также обучение штурмовых отрядов ведению уличных боев. На данные курсы и был откомандирован саперный батальон.

В 305-й пехотной дивизии майору Линдену сообщили, что он, как командир саперного подразделения, был избран для проведения широкого наступления на русские плацдармы на западном берегу Волги. Сначала планировалось занять плацдарм в районе «Пушечной фабрики», а затем в районе «Теннисной ракетки» (южнее «Пушечной фабрики»).

Для выполнения этой задачи были подтянуты 50, 162, 294, 305 и 356-й саперные батальоны, 389-й саперный батальон должен был оказывать поддержку. В Сталинград спешным порядком были доставлены на самолетах 50, 162, 294 и 336-й саперные батальоны, имевшие опыт ведения боевых действий на Восточном фронте и «полностью подходившие» для выполнения предстоящих задач.

Основная задача во время наступления была возложена на 305-ю пехотную дивизию. Каждому пехотному полку этой дивизии был передан в подчинение саперный батальон.

До сих пор еще ни разу во время войны для ведения общих боевых действий не было задействовано такое количество саперных батальонов на таком узком участке. Наступление должно было начаться внезапно 9 ноября при поддержке всех родов войск.

Местность «Пушечная фабрика» представляла собой громадное поле с грудами развалин, у некоторых разрушенных заводских цехов еще сохранились частично стальные каркасы и гофрированные стены. Подвалы домов и своды цехов были оборудованы противником под блиндажи и опорные пункты; из-за развалин, многочисленных стальных деталей, заготовок для пушечных стволов, тысячами лежавших на земле, тавровых балок территория была недоступна, а для прохода танков абсолютно непригодна. Здесь надо было вести ожесточенные и безжалостные бои за каждый метр, и повсюду здесь поджидала смерть. Опасность подстерегала на каждом шагу, за каждой руиной скрывались снайперы, но особую опасность представляли канализационные сооружения для сточных вод – они подходили к Волге и использовались советским командованием для подвода по ним резервов. Нередко позади передовых немецких отрядов вдруг появлялись русские, и никто не мог понять, как они туда попали. Позднее все стало ясно, поэтому каналы в тех местах, где располагались крышки для водостока, были забаррикадированы стальными балками.

В ночь на 9 ноября батальоны вышли на свои исходные позиции, и сразу же 336-й саперный батальон понес потери: одна рота зашла в фабричный цех, который был заминирован, и в результате взрыва погибли восемнадцать человек.

В назначенное приказом время был открыт ураганный огонь, штурмовые отряды, воспользовавшись данной огневой подготовкой, продвинулись вперед, а когда огонь был перенесен вперед на более отдаленный участок, большинство из них, преодолевая сопротивление, прорвались к намеченным целям наступления. Пехота же, шедшая вторым эшелоном, была слишком слаба, чтобы прочесать местность между двумя позициями. Ситуация складывалась следующая.

294-й саперный батальон достиг Волги и захватил территорию с остатками разрушенных топливных систем; 50-й саперный батальон – два фабричных здания и несколько жилых домов, но после этого залег перед аптекой и красным домом. Эти опорные пункты были оборудованы для обороны так, что взять их было невозможно.

336-й саперный батальон занял несколько больших жилых домов и по улице, проходившей перпендикулярно Волге, прорвался своими передовыми отрядами к границе дивизии. Но и здесь пехота, ведя бои с расположенными по обеим сторонам опорными пунктами, не смогла пройти вперед, поэтому передовые отряды 336-го саперного батальона вынуждены были оставить часть территории.

Может быть, такое краткое описание воспринимается довольно просто, но тот, кто был солдатом, знает, что скрывается за этими строками. Расположение и соотношения сил воюющих сторон нередко были такими, что в одном доме и немцы, и русские защищали свои позиции. Наступление 162-го и 389-го саперных батальонов продвинулось вперед, но остановилось перед так называемым белым домом. Дома, о которых шла речь, представляли собой груды мусора, но и за них велись бои.

Потери составляли двадцать процентов, а новая тактика наступления ударных отрядов, вопреки речи Адольфа Гитлера, не была применена.

Огнеметы и танки не были задействованы в районе «Пушечной фабрики», штурмовые орудия лишь иногда вводились в бой, так как они не могли поспевать за наступавшими ударными отрядами и поэтому вели огонь с задних флангов, чтобы обеспечить им огневое прикрытие.

Опыт первого дня наступления показал, что инженерные войска могли выполнить свою нелегкую задачу только при наличии пехоты, но истекавшие кровью полки не могли им оказать такую помощь.

10 ноября командир подразделений, выполнявших операцию особого назначения, стоял перед командующим 51-м армейским корпусом генералом фон Зейдлицем в продвинутом вперед командном пункте 305-й пехотной дивизии.

– Для того чтобы добиться быстрого успеха на данном участке, необходимо подтянуть сюда пехотный полк для усиления 305-й пехотной дивизии, господин генерал.

– Я знаю, что все дивизии на Волге ослаблены после проведенных боев и привязаны к своим позициям, но пехотный полк можно перебросить так же, как это было сделано с саперными батальонами, доставленными в Сталинград самолетами.

И генерал ответил ему:

– У нас нет свободной пехоты. По данным разведки, русские подводят крупные моторизованные соединения к участкам наших соседних армий слева и справа. Несколько танковых дивизий, которыми мы располагаем в этом районе, должны находиться позади румынских, итальянских и венгерских частей.

– Господин генерал, что касается саперных батальонов, используемых здесь, то речь идет о специальных частях. В сложившейся ситуации эти батальоны несут большие потери, весной, если вновь будут начаты широкомасштабные операции, нам будет не хватать этих специальных частей, и я хотел бы уже сейчас обратить внимание на данное обстоятельство.

– Мой дорогой Линден, сейчас дело заключается в том, чтобы закрепить и сохранить успех, который мы имеем здесь, на Волге, и мы должны всеми имеющимися у нас в данный момент силами выполнить эту задачу. А весной – посмотрим.

Вскоре был получен приказ о новом большом наступлении 10 ноября, которое имело лишь частичный успех. На правом фланге 305-й пехотной дивизии оставался 294-й саперный батальон, чтобы отражать наступления с юга, кроме того, на главном участке дивизии должны были также находиться 50-й и 305-й саперные батальоны. Для усиления между 336-м и 50-м саперными батальонами был введен 162-й саперный батальон 389-й пехотной дивизии. Таким образом, сил оказалось достаточно, чтобы 13 ноября в ожесточенном бою занять аптеку и красный дом, но, так как прорваться в эти здания через входы было невозможно, 50-й саперный батальон предпринял фронтальную атаку на стены зданий, которые были взорваны связками ручных гранат и кумулятивными снарядами.

162-й саперный батальон расколол плацдарм надвое и прорвался к Волге. Потери батальонов возросли до сорока процентов.

14 ноября остатки специальных частей предприняли новое наступление в восточном направлении, в то время как 162-й саперный батальон прорывался на север, чтобы захватить отдельные руины, которые из-за фланкирующего огня становились недостижимыми. Небольшая часть плацдарма еще находилась в руках русских, но последние ежедневно получали подкрепление как живой силой, так и материалами. На Волге местность спускалась к реке крутым склоном, в середине которого находились блиндажи противника, а сам он вел оборонительный бой, начиная от края обрыва. Оборона русских была поддержана с противоположного берега Волги эффективным огнем тяжелого оружия.

Блиндажи противника были соединены друг с другом штольнями, подступиться к которым удалось лишь путем минирования и взрывов.

В результате ежедневных атак батальоны были измотаны, и 15 ноября наступательные действия в районе «Пушечной фабрики» из-за больших потерь пришлось прекратить.

Тактика ударных частей, о которой говорил Гитлер, потерпела крах, и, как говорят русские, «Россия может быть побеждена, если только враг перейдет через Волгу». Эти слова себя полностью оправдали.

Сталинград расположен на Волге, и враг находился в центре города. У защитников сталинградских развалин был приказ, в однозначности которого ни у кого не оставалось никаких сомнений. «За Волгу отступать нельзя, есть только один путь – вперед. Сталинград будет вами спасен или погибнет вместе с вами». Тот, кто знал, с каким упорством русское командование осуществляло свои планы, должен был понять до конца значение этих слов.

17 ноября диктор великогерманского радио заявил: – Сталинград с севера и с юга за исключением двух кварталов и небольшого плацдарма занят немецкими войсками.

Это были лишь слова – в действительности все выглядело иначе.

На территории города 6-я Сибирская армия занимала только один участок, окруженный железнодорожными линиями и нещадно перепаханный многочисленными взрывами бомб и гранат, – это был плацдарм «Теннисная ракетка». Но, кроме этого, существовали еще два плацдарма, доставлявшие командованию армии большую головную боль.

Первым была излучина Дона в районе Кременской. В начале октября 11-й корпус отвел свои войска на хордовую позицию, так как оставаться на данном участке при наличии имевшихся сил было невозможно. Фронт, таким образом, переместился на участок, проходивший по линии Мело—Логовский—Ярковский.

18 октября группа армий «Б» отправила радиограмму командованию сухопутных войск, в которой, «…руководствуясь самыми неприятными размышлениями, обратила внимание на излучину Дона, считала безусловной необходимостью очистить русский плацдарм от находившихся там русских войск, для чего просила о подкреплении в виде двух дивизий». В октябре две дивизии были бы очень кстати, но их просто не было. То, насколько важно это было для будущих операций, покажут события после 19 ноября.

Кроме того, существовал еще второй плацдарм под Бекетовкой. «Колокол» Бекетовки был для 4-й танковой армии источником больших хлопот. Плацдарм, имея в глубину три километра, протянулся на юге Сталинграда вдоль берега Волги на двенадцать километров, охватывая промышленный район от Красноармейска—Сарепты до Бекетовки.

Выполняя поставленную задачу подойти к Сталинграду восточнее Дона, 4-я танковая армия в середине сентября прорвалась к центру города и тем самым достигла цели своего наступления. Командование боевыми действиями в городе в тот день было поручено одной 6-й армии, и линии стыка армий были перенесены соответственно на юг. Прохождение данной линии определялось территорией боевых действий и расчленением армий: первоначально она проходила рядом с р. Царицей, а 15 сентября – севернее железной дороги.

Уже в самом начале боев за Сталинград 4-я танковая армия получила приказ о подготовке операции «Серая цапля», что открытым текстом означало захват Астрахани силами моторизованных войск, а именно 14-й и 24-й танковых дивизиий и 29-й мотопехотной дивизии.

Подготовка операции «Серая цапля» застопорилась с самого начала, так как танковая армия в то время выполняла полученную ранее задачу – продвижение к Сталинграду; операция по захвату Астрахани требовала сил и средств, которые армия для этой цели не могла высвободить, а высшее командование не могло дать на это согласие.

После того как в середине сентября цель была достигнута, в танковой армии в течение недели все были заняты мыслью о захвате плацдарма Бекетовка; в необходимости данной операции ясно отдавали себе отчет как командующий группой армий, так и командующий 4-м корпусом генерал фон Шведтлер и командующий танковой армией генерал-полковник Гот.

4-й армейский корпус, ведя бои на южном фланге 6-й армии, не смог продвинуться дальше на восток.

«Если у нас нет стратегического Сталинграда, – писал командующий 4-м армейским корпусом командующему 4-й танковой армией, – с какой целью тогда захватывать эти развалины на Волге?» Он высказал то, о чем уже знали и тот, кому было адресовано послание, и другие командиры.

Приказ о занятии плацдарма был отдан командованием группы армий, операция получила название «Осенняя листва». Несколько позднее выяснилось, что «Осенняя листва» было ключевым словом для обозначения державшейся в тайне операции «Активная противохимическая защита», поэтому название «Осенняя листва» исчезло и через сутки появилось вновь как «Осеннее путешествие». Но и под этим названием операция не была проведена, так как после передачи частей 4-й танковой армии, воюющих на территории Сталинграда, 6-й армии танковая армия настолько ослабла, что осуществление операции «Осеннее путешествие» оказалось невозможным. Наступление на плацдарм должно было начаться только после того, как танковая армия вновь получит свои части. Командование группы армий «Б» согласилось с данным ходом боевых действий.

План операции в целом был следующим:

а) осуществление наступления до окончательного захвата Сталинграда;

б) проведение операции «Осеннее путешествие»;

в) проведение операции «Серая цапля».

17 сентября начальник Генерального штаба 4-й танковой армии генерал-майор Фангор записал в свой дневник: «Серая цапля» вновь отложена», а 16 октября – новую фразу: «От «Серой цапли» окончательно отказались».

Четыре дополнительные дивизии – таково было требование командующего войсками. Дивизии не подошли, так как их просто не было, вместо этого 18 октября прибыл «юнкерс», на котором генерал фон Шведтлер улетел на родину, заявив до этого, что он болен и опасается за свое здоровье. На аэродроме его провожал его преемник, командир 389-й пехотной дивизии генерал инженерных войск Эрвин Йенике. Оба долго смотрели в глаза друг другу, и их взгляды означали значительно большее, чем их рукопожатие.

Все оставалось на своих местах: «Колокол» взят не был, так как бои в Сталинграде с каждым днем становились все ожесточеннее и дивизии, участвовавшие в этих боях, не могли покинуть свои позиции.

На севере и юге по-прежнему сохранялась опасная ситуация: под защитой темных лесов в районе Кременской на севере и высоких волжских холмов на юге советские наступательные дивизии продвигались к своим исходным позициям.

В июне 1941 года генерал-фельдмаршал фон Браухич указал на необходимость снабжения Восточного фронта зимним обмундированием и распорядился включить всю имевшуюся на складах теплую одежду в список вещей, предназначенных для снабжения фронта. Административно-хозяйственное управление сухопутных войск и интендант при генеральном квартирмейстере в августе 1941 года также предлагали зимнюю одежду для фронта, однако, несмотря на неоднократные обращения, их предложение было отклонено, так как фюрер не допускал мысли о том, что дело дойдет до зимнего похода.

В начале октября шеф имперской прессы писал: «Русский молох уже повержен и больше никогда не поднимется».

Позднее из-за тяжелого положения с транспортом и частично из-за сильных холодов подвоз зимнего обмундирования на фронт уже был невозможен. И тут в качестве «ангела-спасителя» выступил рейхсминистр д-р Геббельс, чтобы исправить то, что якобы не смогло сделать командование сухопутных войск. Шерстяные вещи, пожертвованные и собранные для оказания помощи немецким войскам в зимний период, поступали на тыловые участки войск в течение 1942 года, поскольку даже д-р Геббельс не мог предоставить транспортные средства.

Одновременно с генерал-квартирмейстером в августе 1942 года фельдмаршал фон Браухич вновь потребовал подготовить специальную зимнюю одежду для Восточного фронта, однако Гитлер придерживался другого мнения:

– Для оккупационной армии, которая уже не участвует в боевых действиях, вполне достаточно иметь на территории России обычную зимнюю одежду.

Гитлер, правда, пообещал поторопить соответствующие инстанции с отгрузкой обычной зимней одежды, но эти обещания для солдата, ноги которого уже окоченели, значили меньше, чем полная кружка талого снега.

Жуткие холода быстро парализовали всю транспортную систему – доставка на фронт шерстяной одежды и предметов снаряжения слишком запоздала. Составы с зимними вещами, предназначавшимися для 6-й армии, стояли на железнодорожных путях: 76 вагонов в Ясиноватой, 19 – в Лемберге, 41 – в Киеве и 17 – в Харькове. Железная дорога была перегружена, пропускная способность в большинстве своем одноколейных путей была ограничена, решающее значение имело также снабжение локомотивов углем и очистными установками для воды, содержавшей большое количество извести.

Но дело было не только в угле и воде, сами железные дороги находились в таком состоянии, что движение любого вида железнодорожного транспорта по ним значительно замедлялось. То, что на фронт в первую очередь подвозили оружие и боеприпасы и только во вторую очередь – одежду и провиант, не было тайной для тех, кому пришлось преодолевать проблемы с транспортом.

Существовала также еще одна проблема: ширина колеи российских железных дорог не совпадала с шириной колеи немецких дорог; кроме того, машины, приезжавшие из Германии, не отвечали тем требованиям, которые предъявляла к ним русская зима, тем более что ежедневный груз, который предназначался только для одной 6-й армии, весил семьсот пятьдесят тонн. Железнодорожные пути были забиты военными эшелонами и составами порожняка до такой степени, что передвижение войск по железной дороге было почти исключено.

Предназначенные для армии посылки и почта транспортировались по железной дороге до Чира, затем транспортными колоннами перевозились в Калач, а оттуда через Карповку—Вороново по железной дороге доставлялись в тыловой район армии. Железнодорожный мост через Дон под Чиром был русскими взорван.

Вся зимняя одежда 10 октября находилась в распоряжении войск, отданный ранее особый приказ фюрера требовал представить по данному делу донесение об исполнении, которое должны были подписать все дивизионные командиры до 15 октября. Приказ был исполнен в течение трех недель, что было особой заслугой интендантства, и здесь не надо грешить против истины. В указанный срок были представлены все донесения без исключения. Установленным фактом было также и то, что зимней одежды, поступившей в войска до 20 ноября, не хватало, чтобы удовлетворить потребность в ней всех воинских частей.

Штатная зимняя одежда включала плащи, свитеры, гетры, подшлемники, перчатки и валенки. После подтверждения всех упомянутых выше донесений каждая воинская часть получила то, в чем она нуждалась, но в той или иной части обязательно чего-то не хватало.

Разумеется, каждая воинская часть должна была доложить о нехватке каких-либо вещей в служебном порядке: рота докладывала батальону, батальон – полку, полк – дивизии, и последняя, наконец, – корпусу.

Корпус собирал все поступившие донесения о нехватке одежды и докладывал об этом армии. Холод с каждым днем становился все более мучительным и невыносимым. В результате потерь в живой силе и прибытия нового пополнения реальная потребность в одежде менялась – это требовало подачи дополнительных донесений; на запросы необходимо было давать ответы, а время шло, холод усиливался, и случаи обморожения учащались. Несколько раз сроки выдачи одежды переносились, или вещи просто не поступали, а если все-таки, наконец, помощь приходила, то случалось, что войска в это время вели бои. Могло быть и такое, что машины находились в ремонте или какое-либо подразделение увязало в снежных сугробах. Иногда отсутствовало горючее, иной раз не хватало чьей-либо подписи, и случилось так, что армия в целом осталась без зимней одежды, причем генеральный интендант и три тысячи интендантов, начальники штабных финансовых служб, старшие казначеи, казначеи и инспекторы административно-хозяйственных служб не были виноваты в этом.

Прежде чем Сталинград превратился в крепость, вокруг него скопились склады, которых не хватало войскам в городе. У самой армии уже не оставалось ничего – все, что прибыло, уже было распределено между различными подразделениями. Один склад принадлежал люфтваффе, второй – рабочим службам, третий был зарезервирован для румын, четвертый находился в подчинении организации «Тодт», пятый склад был оставлен в качестве резерва, на шестом складе хранилось специальное обмундирование для танкистов, содержимое седьмого склада предназначалось для рождественских праздников, восьмой, девятый, десятый…

Только войска в Сталинграде оставались ни с чем, меховые пальто носили другие – те, кто находился на расстоянии сотни километров от переднего края.

В Миллерове штабелями лежали на складах сорок тысяч меховых пальто, шапок, меховых сапог и двенадцать с половиной тысяч центнеров порошка от моли.

На складах в Тормосине, Чире, Песковатке, Тацинской, Обливской и Черткове хранились 200 000 рубашек, 40 000 шапок, 102 000 пар валенок, 83 000 кальсон, 61 000 суконных брюк, 53 000 форменных кителей, 121 000 шинелей, шарфов, зимних касок, перчаток и чулок. И каждый склад имел начальника, заместителя начальника, а также бухгалтера, кладовщика и часовых.

«Все есть, но только не для нас», – ворчали солдаты в Сталинграде, и они были правы.

Недалеко от Песковатки и Камышевской хранились горы предметов различной одежды, которые могли бы доставить много радости целому цыганскому табору. Голубые, красные и зеленые шали в полоску и в клетку; светло-желтые пуловеры с длинными рукавами из ангорской шерсти; носки с узором колечками всех размеров, от 42-го до 45-го; меховые жилеты с вязаными узорами в виде корон, вязаные кофты, дамские пальто, муфты, перчатки, чепчики с лентами и без них, тапочки, домашние туфли из верблюжьей шерсти, грелки для кофейника, полусапожки для коньков, футболки. Кто проходил мимо, набирал себе вдоволь всего, что считал необходимым. Все пехотные подразделения, входившие в состав 100-й пехотной дивизии, уходили со склада в таком виде, словно им нужно было выступать в цирке, а не идти на передовую.

Подобные сцены, которые можно было здесь наблюдать, являлись теми редкими случаями, способными вызвать у солдат в Сталинграде смех.

Было и много других событий, о которых в то время говорили постоянно.

Об одной истории следует упомянуть.

Это была история с орденом за Сталинград.

Офицер разведки и безопасности армии в начале положил телеграмму в свой портфель, а позднее во время доклада начальнику Генерального штаба на его стол. Фюрер приказывал разработать проект ордена за Сталинград, который должен был быть готов к 25 ноября.

Уже существовали «орден за Крым», «орден за Нарвик», «орден за Холм», почему же не должна была быть учреждена награда для солдат, воевавших в Сталинграде? Это была точка зрения одной стороны. Противники такой награды придерживались другого мнения: «Сначала нужно захватить Сталинград и уж потом раздавать ордена».

Во второй половине дня с телеграммой ознакомился командующий.

– Крым и Нарвик принесли нам явный успех, Сталинград – это эксперимент, – сказал офицер разведки командующему.

Командующий, глядя в окно, ответил:

– Харьков тоже был экспериментом, а Фридрих II превратил опасную ситуацию в решающую победу.

– Мы имели дело с противником в открытом сражении, и противник был деморализован нашими победами. Тогда у нас были танковые клещи, а сегодня мы топчемся на месте.

Генерал обратил взор своих ясных глаз на командующего армией:

– Но это место уменьшается, господин генерал.

– Я считаю, что мы придаем слишком большое значение этому вопросу.

– Я тоже так считаю.

На том и порешили.

Приказ был передан в 637-ю агитационно-пропагандистскую роту.

Командование роты поручило командиру особого подразделения и военному художнику Эрнсту Айгенеру разработать проект ордена.

Айгенер был в войсках начиная с Польши, Франции и заканчивая Россией, а теперь Сталинградом. Его можно было встретить повсюду – в танке, в автомобиле, в дорожной грязи, но больше всего его тянуло к людям, пехоте и лошадям – войну он ненавидел. Его товарищи говорили о нем, что он не умел смеяться, но это была неправда, просто этого никто не видел.

Для Айгенера представляли интерес те вещи, на которые никто не обращал внимания; развалины, которые все проклинали, привлекали его как художника. То, что другим было в тягость или к чему люди просто были безразличны, его, наоборот, воодушевляло: артиллерийский огонь и облака, солнце и грязь, ясные ночи, туман над Волгой. У него не было врагов, а позднее он хотел остаться в России, ему должен был принадлежать дом на донской возвышенности – так он любил эту страну.

В центре ордена Эрнст Айгенер изобразил бункер с руинами волжского города, к которым было обращено лицо мертвого солдата. Каску солдата обвивала колючая проволока, а поперек всего проекта прямыми буквами было написано: «Сталинград».

Проект был отклонен ставкой фюрера.

«Слишком деморализующе», – было написано на краю проекта. На следующий день, который выдался очень солнечным, Айгенер в возрасте 37 лет погиб – это было 20 ноября 1942 года. Он остался там, где позднее хотел построить себе дом, – на дороге, проходившей через донскую возвышенность недалеко от Калача.

«Звезды вечны, но люди поступают так, будто завтра их здесь уже не будет».

Так писал Айгенер за три часа до своей смерти.

Наступило время рассказать об общей ситуации, сложившейся в группах армий «А» и «Б» в середине ноября.

Наступление группы армий «А» на северных оконечностях Кавказа в конце августа практически было приостановлено, поэтому цель командования сухопутных войск прорваться через Тбилиси к Баку не была достигнута – войскам противостоял все еще сильный противник. Этот факт заставлял серьезно задуматься. Поход на Кавказ, во время которого северным флангом планировалось добраться до Каспийского побережья под Грозным, требовал оперативного прикрытия в нижнем течении Волги, но на перешейке между Калачом и Сталинградом такое прикрытие отсутствовало. Чтобы обеспечить подобную защиту, в первую очередь необходимо было иметь в распоряжении силы, которые могли бы на участке Элиста—Котельниково отразить любое наступление противника в направлении нижнего течения Волги. Чем меньше думали при этом о промышленной метрополии Сталина, тем больше появлялось шансов для того, чтобы суметь сосредоточить и держать наготове собственные силы для оперативной обороны по обеим сторонам Калача и юго-восточнее нижнего течения Дона. Речь шла о том, чтобы парализовать Сталинград и весь участок вдоль Волги с помощью авиации и дальнобойной артиллерии и при этом держать наземные войска подальше от того места, которое наверняка станет центром боевых действий. Непонимание всех этих связей со стороны верховного немецкого главнокомандования стало причиной провала операции.

Прохождение линии фронта групп армий «А» и «Б» в начале ноября 1942 года.

Железнодорожная сеть за Южным фронтом

Здесь имела место также тактическая переоценка участка вдоль течения реки, иначе более серьезно была бы продумана возможность поддержки всей операции через устье Дона в районе между Мешковской и Цимлянском, как это было намечено командованием группы армий «Б» во время первого планирования операции. Но даже если бы была организована оборона по линии Калач—Серафимович без учета излучины Дона в районе Качалинской, то имевшиеся тогда в распоряжении боевые группы потеряли бы часть своих сил. В результате битвы за Сталинград пехотные части оказались в бесполезном кольце.

Командующий группой армий «Б» и его Генеральный штаб с большой тревогой смотрели на приближавшиеся события.

Группа армий «А» с 17-й и 1-й танковыми армиями располагалась между Черным и Каспийским морями и держала линию обороны шириной семьсот пятьдесят километров в южном и юго-восточном направлениях. Первоначально командование группы армий не ожидало фронтальной опасности, напротив, наиболее напряженным считался участок на глубоком открытом фланге между Тереком и Сталинградом.

Группа армий «Б» своим южным флангом, на котором находилась 4-я танковая армия, заняла район под Котельниковом. 16 сентября для 4-й танковой армии наступление на Сталинград было закончено: она вынуждена была перейти в оборону в калмыцкой степи севернее дороги Элиста– Астрахань и на Волге южнее Сталинграда.

На правом фланге 16-я мотопехотная дивизия на полосе шириной в четыреста километров обеспечивала оборону на дороге в Астрахань и тем самым поддержку внутренних флангов групп армий «А» и «Б». На данном участке предполагалось использовать 4-ю румынскую армию, которая была на подходе и своими передовыми частями находилась приблизительно в пятидесяти километрах восточнее.

16-я мотопехотная дивизия располагалась своими основными силами на участке Элиста—Хулхута вдоль дороги Элиста—Астрахань. Между дорогой Элиста—Астрахань, северо-западнее Элисты и района Тундутова, 7-й румынский армейский корпус силами 8-й и 5-й кавалерийских дивизий занял в степи позиции шириной сто шестьдесят километров. К нему примыкал 4-й румынский армейский корпус с четырьмя пехотными дивизиями (1, 2, 4 и 20-й), позиции которых растянулись на юго-запад от Красноармейска.

297-я и 371-я пехотные дивизии располагались южнее Воронова. Затем подошли 71, 295, 305, 100, 79, 389-я пехотные дивизии и части 16-й танковой дивизии. Дальше на севере находилась 94-я пехотная дивизия. Северный фланг держала 24-я танковая дивизия, с запада присоединялись 16-я танковая дивизия, 3-я мотопехотная дивизия, 60-я мотопехотная дивизия, 113-я и 76-я пехотные дивизии. Западнее Дона находились 397, 384, 44-я пехотные дивизии и 1-я румынская кавалерийская дивизия.

11-й корпус занимал позиции в Кислякове, 8-й – в Песковатке и 51-й – в Гумраке. 14-му танковому корпусу было приказано укрепиться в балке под Городищем.

В соответствии с этим фронт территориально проходил с южной части Сталинграда через город до возвышенности под рынком, затем от Волги на запад, ответвляясь в сторону Татарского вала до Дона. Далее линия фронта проходила по западному берегу реки до излучины Дона и заканчивалась под Кременской.

В то время как дивизии групп армий «А» и «Б» вели бои день и ночь и каждый день и каждую ночь солдаты несли на своих плечах непомерную тяжесть этой беспощадной войны на Востоке, в ставке Гитлера также развернулась ожесточенная и безжалостная борьба, в ходе которой перевес сил был то на одной, то на другой стороне, в результате чего нервы Верховного немецкого главнокомандования были изрядно измотаны. Ставка переживала последние и мучительные дни совместной работы Гитлера и начальника Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера. В некоторых случаях мнения у них совпадали, разговоры и словесная перебранка затягивались до поздней ночи, и трудно было сказать, в какой момент спор был особенно ожесточенным.

Гальдер настаивал на четких и ясных решениях вопросов – Гитлер уклонялся от них, Гальдер выступал против летнего наступления 1942 года – Гитлер обходил этот вопрос стороной, Гальдер был за концентрацию сил и организацию стратегической обороны – Гитлер был за нефть и Волгу. Гальдер ссылался на недостаток сил, необходимых для выполнения оперативной задачи, – Гитлер отклонял его сомнения. Гальдер предупреждал о силе русских – Гитлер считал, что только наивный простак мог поверить этим байкам. Когда же Гальдер положил перед Гитлером разведданные о противнике, в которых говорилось о прибытии все новых и новых дивизий, Гитлер назвал это неудачным трюком Сталина. Гальдер выступал за самостоятельность командования войсками – Гитлер отдавал команды вплоть до уровня полка и принимал решения по отдельным тактическим вопросам, дать оценку которым мог только командир того или иного подразделения на месте.

По небольшому количеству военнопленных, взятых в плен во время летней операции, немецкое командование могло судить о том, что советское командование планомерно уходило от определенного решения.

Абсолютное непонимание оперативной стороны вопроса, напротив, укрепило Адольфа Гитлера в его предвзятом мнении о том, что противник полностью измотан.

«Русским пришел конец, через четыре недели они обессилеют». Это была та основная позиция, которая определяла образ действий Верховного главнокомандующего сухопутными войсками (Гитлера). Данное мнение не изменилось и тогда, когда генерал-полковник Гальдер представил фюреру данные разведки о положении в частях противника, на что Гитлер ответил:

– Избавьте меня от этой идиотской стряпни.

До этого, однако, Гальдер докладывал о следующем:

– В районе Саратова русские сосредоточили свои войска силами до одного миллиона, восточнее Кавказа – полмиллиона. Командование Красной армии начнет наступление тогда, когда немецкие части будут стоять на Волге. Сталин предпримет в этом районе такое же наступление, как это было сделано против Деникина во время Гражданской войны.

Кроме того, он добавил:

– Русские ежемесячно производят полторы тысячи танков, которым немецкая промышленность может противопоставить лишь шестьсот танков. Я хочу предостеречь от краха, он непременно наступит.

Движением руки Гитлер отвел аргументы Гальдера. Гитлер уже более не обращался к решению вопросов оперативного характера, в основе которых было достижение военных целей. Война велась по экономическим и политическим мотивам.

Для тех, кто разбирался в ситуации, несложно было предугадать, когда наступит конец этому «сочетанию» основ ведения войны. 24 сентября Гитлер заявил начальнику Генерального штаба:

– Ваши и мои нервы на исходе, половину моего нервного истощения я отношу на ваш счет. То, что сейчас необходимо закончить на Востоке, требует не профессиональных знаний, а пламени национал-социалистических убеждений, которых я от вас не требую.

За два дня до этого, 22 сентября, командующий группой армий «Запад» генерал-майор Цейтцлер, находясь в Париже, имел телефонный разговор с адъютантом Адольфа Гитлера полковником Шмундтом, который сказал ему, что должен приехать за ним, так как фюрер хотел с ним поговорить. Он не мог сообщить, в чем было дело, но сказал, что «господин генерал узнает об этом в ставке фюрера». 25 сентября бывший командующий группой армий «Запад» прибыл в Винницу. Гитлер рассказал о положении на Восточном фронте и объяснил ошибки, которые, по его мнению, были там допущены, познакомил с оперативной обстановкой и закончил словами:

– По этим причинам я решил отослать генерал-полковника Гальдера и назначить вас начальником Генерального штаба сухопутных войск.

Генерал-майору Цейцтлеру был присвоен чин генерала пехоты, но первое время пребывания в новой должности было для него далеко не радостным.

На северном участке наступательные бои под Ленинградом постепенно прекратились, на участке «Центр» войска вели ожесточенные оборонительные бои, наступательные действия в районе Сталинграда и на Кавказе захлебнулись.

После того как генерал Цейтцлер приступил к своим обязанностям в качестве начальника Генерального штаба, он явился к Гитлеру с докладом.

Цейтцлер считал положение на Восточном фронте не только серьезным, но даже угрожающим. Он обратил внимание на основные участки на севере и юге и при этом указал на несоответствие между размерами территории и малым числом немецких солдат. Затем генерал Цейтцлер указал пальцем на карту:

– Самыми опасными участками на всем Восточном фронте являются северный и восточный фланги 4-й танковой армии. Если на этих участках своевременно не принять меры и не изменить ситуацию, произойдет катастрофа.

Гитлер высокомерно посмотрел на своего нового начальника Генерального штаба и покачал головой:

– Вы слишком драматизируете, Цейтцлер. На востоке, когда вас здесь еще не было, у нас были более тяжелые ситуации, и мы с ними справились – нам удастся это сделать и сейчас.

8 октября в армию прибыл генерал инженерных войск Рихтер. Он приехал не один: его сопровождали офицеры Главного управления строительных работ укрепленного района, полковые и батальонные штабы и военно-строительная рота. Приказ командования сухопутных войск гласил: «Приступить к строительству бетонных укреплений в Сталинграде».

Следует хотя бы на минуту задуматься о том, что это означало.

Командующий инженерными войсками армии полковник Зееле думал об этом дольше чем одну минуту.

Строительство бетонных укреплений! Это означало поставку цемента из Германии, гравия – с Азовского моря, древесины – с Украины, а все укрепления должны быть построены силами «одной роты».

Командующий инженерными войсками армии сделал самое разумное из того, что только мог: он предложил начальнику Генерального штаба задействовать полдюжины штабов для оборудования тыловых позиций, чтобы тем самым освободить от этого военно-строительную роту и использовать ее для выполнения поставленной задачи. Генерал Шмидт был того же мнения, но, как и предполагали, командование сухопутных войск отклонило это предложение.

Так как гравий и цемент отсутствовали, а небольшое количество древесины, имевшейся в наличии, использовалось для других целей, все дело закончилось ничем.

Два дня спустя поступил приказ фюрера:

«Необходимо срочно построить морозоустойчивые, отапливаемые бункеры для танков».

Бункеры должны были иметь хороший подъезд длиной тридцать метров, и все это без учета того, что не хватало древесины даже для создания противоледной защиты на мостах через Дон.

По приказу группы армий «Б» штаб 48-го танкового корпуса был выведен из состава 4-й танковой армии и размещен в арьергарде 3-й румынской армии. Других штабов в распоряжении не было, поэтому смысл этого перемещения заключался в том, чтобы позади румынских частей можно было иметь хотя бы одну немецкую командную инстанцию. Данная акция была проведена под названием «Танковый резерв Гейма». Танковому корпусу подчинялась теперь 1-я румынская танковая дивизия. Далее было внесено предложение о перебазировании в качестве резерва 22-й танковой дивизии и 298-й пехотной дивизии, находившихся в районе дислокации 8-й итальянской армии.

3 ноября был готов план под названием «Хубертус».

Согласно этому плану 24-я танковая дивизия должна была покинуть Сталинградский фронт и занять исходные позиции западнее Дона и севернее Калача. План «Хубертус» остался планом на бумаге. Оба мотопехотных полка и саперный батальон 24-й танковой дивизии из-за отвлекающих атак русских невозможно было вывести с данного участка фронта, так как замены им не было, кроме того, для предусмотренных планом перемещений отсутствовало горючее. Для осуществления плана «Хубертус» просто не хватало людей, иначе план был бы реализован. Передислокацию частей 14-й и 16-й танковых дивизий также осуществить не удалось из-за невозможности выведения этих частей из района боевых действий.

16 ноября выпал первый снег, температура упала до минус 2 °C, со стороны казахских степей дул ледяной ветер, проникая через одежду, и, как говорят, пронизывал насквозь.

Произошло это внезапно, без какого-либо плавного перехода.

Если раньше можно было предположить, что противник вел ожесточенные бои за перешеек между Доном и Волгой и, наконец, за сам Сталинград лишь для того, чтобы получить выигрыш во времени и освободить важные промышленные объекты, то теперь ситуация изменилась. На туманных просторах по ту сторону Волги и Дона в ночные часы противник сосредотачивал силы в гигантских масштабах.

Донесения об этом поступали до самого октября.

Сначала поступило сообщение 11-го армейского корпуса о том, что в районе Кременской и севернее Дона под прикрытием крупных лесных массивов происходит масштабная концентрация войск противника. Войска прибывали по железной дороге с севера. Воздушная разведка, агенты разведки, пленные, перебежчики, а также данные отряда звуковой разведки подтверждали происходившие события. В начале ноября южнее Красноармейска противник ввел в действие новые части. 4-я танковая армия постоянно докладывала, что напротив северного фланга 5-го румынского и 4-го немецкого армейских корпусов были налицо признаки того, что противник собирался предпринять наступление, далеко выходящее за рамки местного значения, и что передвижения вражеских войск в связи с предполагаемым наступлением на участке 4-й танковой армии могли иметь своей целью окружение немецких и румынских частей в районе боевых действий под Сталинградом.

4-я танковая армия отметила активные передвижения русских войск восточнее и северо-восточнее Сталинграда в сторону Райгорода и Бекетовки, а также, начиная с середины ноября, южнее Райгорода.

14-й танковый корпус доложил, что русские перемещают большие силы с востока на запад, а также снимают свои войска с Северного фронта. В донесении разведки 6-й армии говорилось: «Данные разведки подтверждают наличие у русских восьми армий, среди них – две танковые армии. В случае наступления впервые придется столкнуться с танковыми бригадами».

Обстановка в 6-й армии и 4-й танковой армии, а также подготовительные операции противника к наступлению до 19 ноября 1942 года

В бункерах армейской разведки царило оживление. Как в мирные времена коллекционеры собирали драгоценный фарфор или редкие цветы, так здесь собирали имена и номера дивизий. Среди них были старые знакомые, возникали дивизии, которые, казалось, давно пропали, и встречались совершенно новые номера дивизий. Одна дивизия полегла под Киевом, другую видели под Таганрогом, о третьей сообщила группа армий «Центр», кроме того, были и номера дивизий Дальневосточной армии. У того, кто видел всю эту картину вражеских частей и соединений, могло действительно зарябить в глазах.

Данные разведки поступали к начальнику Генерального штаба и командующему, после чего, снабженные соответствующей критической оценкой ситуации, передавались далее в группу армий и командованию сухопутных войск – в Старобельск и Винницу.

Командованием 6-й армии было выдвинуто требование: «Предоставить в распоряжение большее количество дивизий».

Из всего собранного материала было ясно, что командование Красной армии готовится к нанесению ответного удара севернее Дона. Главный удар должен был быть нанесен в районе Серафимовича, то есть в сторону линии фронта 3-й румынской армии. В ответ на срочные донесения армии и группы армий Адольф Гитлер выразил свое мнение, сказав, что русское наступление, если оно вообще состоится, будет проходить не на участке 3-й румынской армии, а западнее, в направлении фронта 8-й итальянской армии.

У 4-й танковой армии были такие же сомнения, как и у 6-й армии, – ее очень беспокоил открытый восточный фланг, так как здесь не было никакого резерва.

Рота радиоразведки прослушивала передатчики русских о наступлении советских войск, поэтому была хорошо информирована как о русских потерях, так и об их положении с горючим и боеприпасами, о количестве паромов, возможностях снабжения и комплектования.

Здесь донесения армии также передавались командованию сухопутных войск в виде сводного материала, но и в этом случае не было никакой ответной реакции, которая соответствовала бы сложившейся обстановке.

Следует заметить, что противнику было известно о сосредоточении немецких частей вокруг Сталинграда и что удачный прорыв через Серафимович на юг при совместном наступлении южнее Сталинграда должен был сосредоточить силы армии на узком участке, в то время как наступление через Миллерово на Ростов обещало быть успешным лишь в том случае, если район под Сталинградом одновременно будет окружен и блокирован.

Таким образом, общая ситуация была более чем безрадостной, поскольку перспективы для обороны почти не было, не говоря уже о наступлении.

– Я не знаю, какими силами мне еще можно воевать, – сказал генерал Паулюс вечером 18 ноября на командном пункте 384-й пехотной дивизии военному корреспонденту своей армии.

Эти слова означали больше чем печальное подтверждение безнадежности ситуации в армии.

В то же самое время в сводке Верховного главнокомандования вермахта говорилось:

«На территории Сталинграда продолжаются тяжелые уличные бои».

Вечером того же дня министр иностранных дел Великой Германской империи фон Риббентроп произнес великие слова:

– Освобождение громадного укрепленного района является тактическим вопросом, который приобретает второстепенное значение после того, как принято стратегическое решение.

События, происходившие на самом деле, являлись результатом противоположных точек зрения у немецкого командования на местах и Верховного главнокомандования.

3-я румынская армия так и не получила поддержки со стороны немецких частей. По настоятельному требованию группы армий «Б» Гитлер, правда, 16 ноября дал свое согласие на перемещение 22-й танковой дивизии в тыл румынской армии, но кому известны те трудности, с которыми пришлось столкнуться танковой дивизии во время марша по снегу и льду, не может не согласиться с тем, что ее прибытие 19 ноября, в день, на который было назначено наступление, оказалось слишком поздним. По приказу Гитлера было также запрещено прекращать бои за Сталинград, так что все дивизии 6-й армии были вынуждены подчиняться данному приказу.

Таким образом, группа армий «Б» за день до начала русского наступления оказалась в таком положении, которое само по себе обрекало немецкие войска на гибель. Все меры, принятые командующим группой армий «Б», оказались неэффективными, так как были просто недостаточны. Все, что могло последовать после этого, можно было назвать лишь латанием дыр.

Положение войск противника представляло собой 18 ноября следующую картину.

2-й немецкой армии в Курске противостояла 4-я советская армия, которая входила в состав группы армий Воронежского фронта.

Противником 2-й венгерской армии была 6-я советская армия.

Противником 8-й итальянской армии была 1-я советская гвардейская армия.

Самое тяжелое положение было на участке 3-й румынской и 6-й немецкой армий.

Под командованием русской группы армий Юго-Западного и Сталинградского фронтов находились 5-я танковая армия, 21, 65, 24, 66-я армии, а в самом Сталинграде – 62-я армия.

4-й немецкой танковой армии предстояло вступить в бой с 51-й советской армией.

Таким образом, пяти немецким и союзническим армиям противостояли тринадцать советских армий. В районе боевых действий под Сталинградом соотношение сил было три к восьми.

Сейчас, вероятно, было бы уместным сказать несколько слов о боевых качествах армий союзников Германии, которым была доверена оборона Донского фронта протяженностью более трехсот километров. Боеспособность этих частей подробно обсуждалась немецким Верховным главнокомандованием, но, несмотря на это, для немецких командиров на местах подразделения войск союзников представляли довольно большую проблему.

Было бы ошибочно и несправедливо просто обвинять армии союзников в отсутствии или недостатке боевого духа, так как, например, румынские дивизии, имея энергичных командиров, проявили в не очень сложных боевых условиях боеготовность, заслуживающую положительной оценки. Следует отметить, что именно только румыны «серьезно относились к делу», и то, что Бессарабия являлась непосредственным соседом Советского Союза, способствовало как раз тому, что они воспринимали войну на Востоке как свою войну.

Для венгров и в особенности для итальянцев вторжение на территорию России с ее лютой зимой оставалось делом немцев.

Поэтому здесь присутствуют этико-моральные причины для оценки боеспособности армий союзников, передислоцированных и переданных в подчинение командованию группы армий вопреки его воле и желанию.

С военной точки зрения следует добавить, что все три контингента были недостаточно вооружены и оснащены, уровень их подготовки, по крайней мере по понятиям немецких военных специалистов, был очень низким, а высшее командование этих армий не обладало теми военными навыками, которых требовало от них тогда ведение боя, выходившего далеко за рамки учебных маневров. Разумеется, здесь также были исключения: так, например, командующий 3-й румынской армией был замечательным солдатом, разбиравшимся в тактической и оперативной обстановке, энергичным командиром, искренне преданным общему делу, а командир одной из его дивизий, генерал Ласкар, не уступал своим немецким товарищам в храбрости, осторожности и решительности. То, что из рук обоих ударами советской армии был выбит тот «инструмент», с которым им предстояло «работать», была не их вина. Следует также сказать о том, что ни венгры, ни румыны, ни тем более итальянцы по своему национальному характеру не способны были вести бои в тех тяжелых условиях, в которых они оказались.

В случаях, когда им противостоял более сильный противник и они сталкивались с высоким боевым духом вражеских частей, уже через несколько часов они были не способны оказывать серьезное сопротивление.

Командованию группы армий «Б», в подчинении которого румынские, венгерские и итальянские части находились с 1941 года, были известны эти обстоятельства, еще более обострившиеся в офицерской среде в результате внутриполитических противоречий, и командующий группой армий с большой озабоченностью встретил распоряжение ставки фюрера, согласно которому войскам союзников необходимо было предоставить самостоятельность в ведении боевых действий. Несмотря на это, вся операция 1942 года находилась в прямой зависимости от использования армий союзников, поскольку за счет этого немецкие части (и без того недостаточно укомплектованные) могли быть высвобождены для участия в основных наступательных действиях.

Первые планы командования группы армий предусматривали, что 2-я венгерская армия будет принимать участие в наступлении в районе Курска вместе с ее левым соседом – 2-й немецкой армией, после чего ей будет поручена оборона абсолютно безопасного участка по обеим сторонам Острогорска. Итальянцы и румыны, подъезжавшие через Днепропетровск, должны были присоединиться к наступлению 6-й армии в районе излучины Дона, и, поскольку румыны и венгры не могли иметь точек соприкосновения, им предстояло действовать таким образом, чтобы итальянская армия захватила участок Дона, примыкая к венграм, а 3-я румынская армия – участок Дона, примыкая к итальянцам.

Первоначально целью наступления 6-й немецкой армии был участок Дона приблизительно между Потемкинской и Клетской, поэтому командование группы армий надеялось задержать достаточное количество немецких сил и оставить их позади фронтов армий союзников.

Осуществить этот план не удалось, так как, согласно приказу фюрера о захвате Сталинграда, основные силы 6-й армии были брошены в круговорот боевых действий между Доном и Волгой. Итальянцы и румыны оказались в целом предоставлены самим себе, и случилось так, что группа армий «Б» 19 ноября приняла на себя мощный удар русского наступления, а после прорыва русских дивизий фронт на северном фланге 8-й итальянской армии был разорван.

Наступление 19 ноября не было неожиданностью для группы армий, но оно было неправильно оценено немецким Верховным командованием, которое все еще полагало, что силы противника иссякли, но катастрофа под Сталинградом показала истинное положение вещей.

Ночью началась метель.

Температура снизилась до шести градусов ниже нуля, видимости практически не было никакой. Погода была отвратительной, и казалось, что госпожа зима была явно на стороне Красной армии.

Земля на участке от Клетской до Серафимовича вся обледенела, верхний ее слой принял причудливые формы – тысячи больших и мелких холмов протянулись от извилистого течения Волги в сторону темнеющих на горизонте лесов.

Солдаты немецких и румынских дивизий сидели в бункерах. Существует много бункеров, но тех бункеров, о которых здесь идет речь, было больше всего: это были безымянные бункера в безымянных окопах, в которых сидели безымянные солдаты в тягостном ожидании того, что должно было произойти. Сами они были бессильны что-либо предпринять и изменить.

Сидя между промерзшими насквозь стенами, солдаты подтягивали колени к туловищу, накрывали себя одеялами с головой и курили свои сигареты.

Некоторые сигареты в ту ночь не были докурены до конца.

Сигнал горна возвестил о начале боевых действий, после чего раздались громовые раскаты «бога войны» – так Сталин называл артиллерию. Восемьсот орудий и минометов в течение четырех часов поливали огнем и сталью немецкие и румынские позиции.

Четыре часа бушевал огненный вихрь с востока, направленный на запад. В тех местах, где огонь вгрызался в землю, взлетали в воздух тучи песка, доски и балки, рушились, как карточные домики, любые убежища, а комья земли разлетались в разные стороны, словно фонтанные брызги. Огненный шквал огня орудий, минометов и огнеметов пронесся над всей местностью.

Весь лунный ландшафт представлял собой месиво, состоявшее из кружившихся в воздухе веток.

Все смешалось на фоне лунного ландшафта: перекатывавшиеся по земле ветки, припорошенные снегом ноги, балки, тела, куски металла, оружие, комья земли, целые группы людей, отряды, роты, полки.

Полоса земли шириной три километра была похожа на громадное жерло печи.

В восемь часов подошли танки.

Воздух наполнился грохотом моторов, лязгом железа и стали, возвещавшими о приближении смерти.

Серая пелена тумана оживилась.

Русские танки проходили группами, словно на учебном плацу. Противотанковые гранаты выводили танки из строя. Сотни танков остались на поле, испуская вверх столбы дыма, сотни танков подорвались на минах и были взорваны связками ручных гранат, но все это создавало лишь небольшие прорехи во всей танковой лавине, не более.

На танках плотными группами сидели солдаты: плечи высоко подняты, головы наклонены вперед, в руках – автоматы, а в карманах – ручные гранаты.

Уцелевшие немецкие и румынские батареи вели огонь как только могли: прицельно, вслепую, одиночными выстрелами и залпами.

В первой половине дня командующий армией, обращаясь к генералу Гейцу, командиру 8-го корпуса, спросил:

– Как долго ваши дивизии смогут выдержать массированный натиск русских? – на что тот ответил:

– В каждой сильной цепи есть слабое звено.

Этим слабым звеном в цепи оказались румыны, позиции которых были расколоты и разбиты танками и ударными частями русских.

3-я румынская армия практически сразу была выведена из строя: части восточного фланга были разбиты, а весь западный фланг в течение нескольких часов отброшен к верхнему Чиру.

Почему румыны оказались слабым звеном? Ведь на передовой они имели четыре дивизии, за которыми в боевой готовности стоял 48-й танковый корпус.

Правда, из четырех дивизий, стоявших на переднем крае, две дивизии под командованием генерала Ласкара бились до последнего солдата и были буквально полностью уничтожены – против танков они оказались бессильны.

И уж коль скоро зашла об этом речь, следует также сказать, что командующий 3-й румынской армией генерал-полковник Димитреску, когда уже было ясно, что катастрофа неизбежна, вел себя как храбрый и честный солдат.

Кроме 37-миллиметровых противотанковых пушек на конной тяге, румынская армия (если не говорить о полевой артиллерии) не имела ни тяжелого крупнокалиберного оружия, ни противотанкового оружия дальнего действия.

В течение нескольких недель румыны просили о тяжелом оружии, что было отражено в многочисленных оперативных сводках. Маршал Антонеску подавал срочные донесения в Голубинскую и непосредственно Гитлеру. Ему все было обещано, но ничего не сделано, чтобы поддержать Румынский фронт.

– К сожалению, ваш фюрер не воспринимает всерьез ни нашу озабоченность, ни наши пожелания, – сказал командующий румынской армией еще за несколько дней генералу Гейму, когда тот обсуждал с румынами ситуацию и возможность участия в боевых действиях его корпуса в случае наступления русских.

Да, к сожалению, так оно и было.

Таким образом, 4-й пехотной дивизии не удалось предотвратить прорыв трех танковых корпусов и трех кавалерийских корпусов советской группы армий «Дон».

Танковый корпус Гейма также находился в боевой готовности, но что на самом деле означала данная готовность?

В состав корпуса входила 22-я танковая дивизия, но, как уже было сказано ранее, по приказу Гитлера 16 ноября дивизия была переведена в тыл румынской армии. К тому времени она располагалась в ста пятидесяти километрах севернее от своего района боевого использования. Что же это вообще была за дивизия?

В сентябре она захватила северо-западный район боевых действий под Сталинградом с населенными пунктами Плецкая и Енцы. Бригады Родта и полковника Михалика продвинулись далее на север в район Переполни и Песковатки.

1-й танковый батальон дивизии, находясь в составе 71-й пехотной дивизии, поддерживал наступательные бои под Калачом, 2-й танковый батальон вместе с 76-й пехотной дивизией вел бои под Вертячим.

Когда стало ясно, что Сталинградская операция проходила не так, как было запланировано, понадобились свежие, мобильные силы, но их не было. В этой связи по приказу командования группы армий бригада «Михалик» была выведена из состава 22-й танковой дивизии.

На основе бригады «Михалик» была сформирована новая 27-я танковая дивизия. Генерал Родт, назначенный командующим 22-й танковой дивизией, скрепя сердце расстался со своей испытанной в боях бригадой. Что касается 27-й танковой дивизии, то о ней речь пойдет позже.

Теперь 22-я танковая дивизия находилась в подчинении 48-го танкового корпуса в качестве ударного резерва. Как уже упоминалось, это произошло за четыре дня до наступления. В тот же день командир дивизии просил командование группы армий о поставке новых танков как минимум для двух рот. Помимо этого, ему срочно были необходимы еще мотопехотный батальон и две роты на бронетранспортерах.

Просьба осталась без ответа, к тому же было непонятно, откуда могли взяться танки.

Как только поступил приказ об объявлении тревоги, дивизия отправилась в путь: ночью, в полной темноте, по бездорожью через степь, имея недостаточное количество горючего. 18 ноября передовые части дивизии подошли к исходным позициям. В распоряжении дивизии находились в полной боевой готовности тридцать один легкий и тринадцать средних танков, около тридцати средних танков были к тому времени разбросаны по различным пехотным дивизиям.

Таково было состояние 22-й танковой дивизии.

Кроме того, была еще 1-я румынская танковая дивизия, представлявшая собой на самом деле мотопехотную дивизию, в состав которой входили танки, а именно французские и чешские трофейные танки.

Солдаты этой дивизии еще находились в стадии военной подготовки и до этого еще ни разу не участвовали в боевых действиях.

Такова была ситуация в 48-м танковом корпусе.

В немецких частях положение не было таким безнадежным. Ситуация на левом фланге 11-го армейского корпуса была, правда, неопределенной, но 376-я мотопехотная дивизия сумела без особых потерь переправиться через Дон, прорваться на восток и соединиться с частями 384-й и 44-й пехотных дивизий и остатками 1-й румынской кавалерийской дивизии северо-западнее Вертячего. Через несколько часов дивизии были окружены, но 20 ноября все-таки прорвались на юго-восток и переправились через Дон. Силы прикрытия 384-й пехотной дивизии создали плацдарм в районе Акимовского.

На основе ситуации, возникшей в течение нескольких утренних часов, у командования группы армий «Б» возникли следующие соображения:

1. Один из главных ударов наступления противника проходил южнее Серафимовича и имел своей целью достичь устья Чира. 19 ноября в этом районе еще можно было рассчитывать на какие-либо действия со стороны 6-й армии, которая должна была, по крайней мере, попытаться временно задержать наступление русских войск южнее Клетской и освободить себе путь на юго-запад. У командующего группой армий не вызывало никаких сомнений, что в сложившейся обстановке эффективной могла быть только ответная операция, а именно наступление 6-й армии на запад и юго-запад.

2. О соотношении сил южнее Сталинграда в районе расположения 4-й танковой армии сведений еще не было. Можно было предположить, что немецкие части будут вести ожесточенные бои и параллельно с наступлением 6-й армии на запад и юго-запад смогут удержать участок в районе Котельникова (русский прорыв в этом месте произошел лишь 20 ноября).

3. В этой связи прорыв румынских частей на левом фланге северо-восточнее Макеевки приобретал решающее значение. Если бы удалось предотвратить наступление русских на этом участке (что, кроме всего прочего, грозило посеять в итальянских частях панику и обратить их в бегство), то можно было бы выиграть время для принятия дальнейших решений.

По этой причине командующий группой армий 19 ноября принял решение ввести в бой «Танковый корпус Гейма» восточнее Макеевки. При этом он исходил из тех соображений, что небольшие силы данного корпуса смогут остановить бегущих с поля боя румын, если до этого дойдет дело.

Что же произошло за это время?

Как только начался ураганный огонь, генерал Гейм объявил в обеих своих дивизиях тревогу, после чего отправился в Чернышевскую к командующему румынской армией. В девять часов утра еще не было полной картины о главных направлениях наступления русских, поэтому генерал Гейм позвонил в группу армий «Б» и потребовал немедленно ввести в бой танковый корпус в северо-восточном направлении в сторону Клетской.

Для этого у него были достаточно веские причины:

1. В том районе возникла реальная опасность для тыла 6-й армии.

2. Условия местности не были известны ни группе армий, ни командованию сухопутных войск, в то время как Гейм в течение восьми дней объезжал этот район вместе с командирами дивизий и обсуждал с ними все возможности использования своих частей на данной местности.

Командующий группой армий «Б» генерал фон Зоденштерн пошел навстречу генералу Гейму. Как уже было сказано, командующий сухопутными войсками приказал наступать в том же направлении.

Боевые части обеих дивизий двинулись маршем на северо-восток. Это было около 9.30 утра.

В 10.45 танковый корпус получил другой приказ: «Наступление должно осуществляться не на северо-восток, а на северо-запад». Несмотря на все сомнения, генерал Гейм выполнил приказ, так как он исходил от командования сухопутных войск и ответственным за его выполнение был генерал-полковник Цейтцлер. Что означало изменение направления на девяносто градусов находящегося на марше танкового корпуса, было ясно всем, кто хоть немного имел дело с теми или иными танковыми частями. Риск заключался еще и в том, что все это происходило не в нормальных условиях, а в тумане и во время метели на обледенелых дорогах, к тому же не было возможности использовать рацию.

Последствия не заставили себя долго ждать. Через два часа дивизии неожиданно натолкнулись на танковые части противника. Ситуация усугублялась еще и тем, что немецкая радиостанция, находившаяся в румынской танковой дивизии, к началу русского наступления вышла из строя. Ночью поступил приказ из группы армий: «Вступить в бой и задержать противника, после чего ввиду серьезного развития событий по всему фронту отойти на участок восточнее Петровки».

Корпус вел беспорядочную стрельбу силами всего лишь нескольких сотен танков, тысячи других танков словно не обращали внимания на сложившуюся ситуацию. Ночью в группу армий поступила радиограмма с приказом фюрера:

«48-му танковому корпусу немедленно двигаться на север и вклиниться в войска противника, не обращая внимания ни на фланги, ни на тыл».

Данное задание было бесполезным и бессмысленным.

Группа армий также изменила свой приказ и направила корпус в сторону Серафимовича.

Части корпуса вновь резко изменили направление. Поскольку была зима, в два часа уже темнело, на дорогах гололед, а танки не были оснащены устройствами, предохранявшими от скольжения. Они двигались навстречу жерлам нескольких сотен вражеских противотанковых пушек, имея в распоряжении лишь пятьдесят танков, из которых две трети имели пушки калибра менее 75 мм.

И тут поступил новый приказ фюрера:

«48-му танковому корпусу двигаться не на север, а прорываться на северо-восток, чтобы освободить румын».

Уже в тот же день корпус был окружен.

Корпус находился на грани уничтожения, когда поступил приказ от группы армий – пробиваться на юго-запад по направлению к Чернышевской. И здесь корпусу сильно повезло: с грехом пополам удалось это сделать, причем вместе с танковым корпусом прорвались несколько тысяч румын. На протяжении многих километров немецкие части двигались в непосредственной близости от русских, при этом и те и другие с опаской смотрели в сторону друг друга, но через одиннадцать часов фортуна немцам улыбнулась: 48-му танковому корпусу уже не грозило уничтожение, рискованная операция удалась, войска и бронетехника были сохранены для использования в дальнейших боевых действиях.

Для Генерального штаба сухопутных войск не было неожиданностью ни русское наступление, ни прорыв русских войск через линию обороны 6-й армии. Генеральный штаб не располагал какими-либо дополнительными военными средствами для усиления фронта, а своевременное отведение линии фронта назад, как известно, Гитлер запретил. Обстановка расценивалась как очень серьезная.

Гитлер был в ярости, узнав о прорыве русских войск. Он ведь не мог не видеть, что с гибелью 3-й румынской армии судьба Сталинграда и находившихся в этом районе немецких частей была предрешена, однако ничего не было предпринято, хотя генерал-полковник Гальдер предупреждал об этом и генерал Цейтцлер также обращал внимание Гитлера на опасные участки на Сталинградском фронте. И вот теперь «измотанный противник» воспрянул духом и силами шести корпусов прорвал немецкую оборону именно в том месте, о котором Гитлеру многократно докладывали в многочисленных сводках.

Необходимо было найти виновного, и такой виновный был найден.

Гитлер издал указ, в котором пытался доказать вину командира 48-го танкового корпуса. Высшие офицеры всех немецких частей были ознакомлены с данным указом, имевшим следующий текст:

«Фюрер и главнокомандующий сухопутными войсками

5.12.42

В ходе Сталинградской операции уже в октябре возникла опасность угрозы со стороны противника северному флангу нашего фронта наступления, растянувшемуся на многие километры.

В течение первой половины ноября наметились признаки того, что наступление будет осуществляться на участке 3-й румынской армии. Для того чтобы противостоять данному удару, по моему приказу 22-я танковая дивизия была перемещена в тыл правого фланга 3-й румынской армии, где после присоединения 1-й румынской танковой дивизии был сформирован 48-й танковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Гейма.

Данный танковый корпус имел задачу в случае наступления противника или его прорыва немедленно выступить с ответным ударом и тем самым воспрепятствовать сжатию правого фланга 3-й румынской армии войсками противника.

Наступавшим частям противника противостояли чрезвычайно мощные силы.

Сам марш-бросок и состояние 22-й танковой дивизии дают достаточно оснований для осуждения. Из большого количества танков, насчитывавших более ста единиц, к месту первоначально указанного назначения прибыли немногим более тридцати.

Я вижу тяжелейшую ошибку офицера в том, что в такое время и при таких обстоятельствах он не направил всю свою энергию на то, чтобы использовать мощную ударную силу своих частей или устранить допущенные нарушения.

Командир танкового корпуса был обязан сразу же познакомиться со всеми возможными задачами, связанными с использованием его частей.

Дальнейшей его обязанностью было подтянуть к себе подчиненные ему танковые дивизии и подробно обсудить с командирами все вопросы, связанные с введением этих дивизий в бой.

Быстрота действий была тем более необходима, когда стало ясно, что, во-первых, румынские союзники в отношении их внутреннего состава, командования и боевого духа не отвечали тем требованиям, которые в подобных случаях предъявлялись к немецким дивизиям, а во-вторых, их противотанковые части не имели необходимого оснащения.

Когда 19 ноября началось ожидавшееся наступление русских, участок фронта, на который был направлен первый удар, оказался первоначально сравнительно узким. Быстрый подход танкового корпуса, имевшего в распоряжении более ста пятидесяти танков, при всех обстоятельствах должен был привести к успеху.

На самом же деле в первые двадцать четыре часа после начала наступления танковый корпус так и не появился. Во вторые двадцать четыре часа командующий попытался установить связь с 1-й румынской танковой дивизией, так как без этой связи невозможно немедленно соединить обе дивизии и вывести их в район боевых действий для нанесения ответного удара.

Вместо того чтобы, используя все средства и невзирая ни на что, пробиваться к румынской танковой дивизии, 22-я танковая дивизия действовала медленно и неуверенно.

Именно вследствие этой полной несостоятельности 48-го танкового корпуса могла возникнуть ситуация, которая привела к двустороннему обхвату 3-й румынской армии и, тем самым, к катастрофе, чудовищные размеры и ужасные последствия которой еще и сейчас не поддаются определению. Ввиду последствий этой катастрофы, гибели многих частей, потери большого количества вооружения, последовавшей после окружения 6-й армии, нельзя охарактеризовать просто как грубую халатность поведение, которое когда-либо ставилось в вину какому-либо командиру в ходе данной войны.

Чрезвычайно велики также моральные нагрузки, возникшие в результате для немецкого военного командования.

Я не собираюсь говорить сейчас об обстоятельствах применительно к нашим сухопутным силам, о тех обстоятельствах, которые когда-то привели к битве на Марне и которые спустя двадцать пять лет так и не удалось до конца выяснить в ходе исследований германской военной истории и историографии. Перед лицом ужасных последствий несостоятельности данного генерала я принял решение:

1. Немедленно уволить его из рядов вермахта.

2. На основании окончательного выяснения несостоятельности этого бывшего офицера буду принимать дальнейшие решения, которые необходимы в таких случаях в соответствии с опытом военной истории.

(Адольф Гитлер».)

Здесь следует кратко остановиться на дальнейших событиях, связанных с генералом Геймом, чтобы увидеть, что же это были за решения, которые, по словам Гитлера, «необходимы в таких случаях в соответствии с опытом военной истории».

48-й танковый корпус продолжал вести бои, дойдя до Аширского фронта, после чего генерал-лейтенант Гейм был вызван радиограммой в ставку фюрера. Командующий группой армий в Старобельске генерал-полковник фон Вейкс «ничего не знал», командующий сухопутными войсками генерал Цейтцлер «не имел понятия», оба полагали, что это недоразумение. Если говорить точно, то им было известно, что Гитлер был в ярости и что-то намеревался предпринять, но они не знали, какие обвинения он предъявил Гейму и что собирался с ним сделать.

Это недоразумение прояснил генерал-фельдмаршал Кейтель в тот момент, когда он сообщил «как с неба свалившемуся командиру» танкового корпуса о его увольнении из вермахта, понижении в чине и приказал доставить его самолетом в тюрьму вермахта Моабит. Начиная с этого момента никаких новых событий не произошло.

Генерал-лейтенант Гейм находился в одиночном заключении до апреля 1943 года без обвинения, без судебного следствия, без допросов и каких-либо объяснений. Его никто не навещал, и он не получал почты. В конце апреля без какой-либо мотивировки его освободили и перевели в лазарет Целендорф. Спустя три месяца «обвиняемому Гейму» сообщили, что предшествующее «увольнение из вермахта» было заменено на отставку. На этом дело было закончено.

Ровно через год, в августе 1944 года, генерал-лейтенант Гейм вновь был отправлен на фронт, получив должность командира в Булони.

«Решения, необходимые в таких случаях в соответствии с опытом военной истории», были приняты.

На севере и западе царила порядочная неразбериха, поэтому довольно сложно что-либо писать о тех днях.

Совершенно неожиданно стали появляться названия нескольких сотен рот, отрядов и полков, и так же неожиданно одна ситуация сменяла другую, человеческий фактор ослабевал, время диктовало свои условия.

Обстановка до 22 ноября 1942 года

Так было, так есть и так будет: там, где людям, оказавшимся в бедственном положении, создают порядок, они воспрянут духом. Там, где их лишают порядка, они гибнут и увлекают за собой других.

Сначала 76-я пехотная дивизия заняла часть шоссе в северном направлении, затем ураган войны бросил в водоворот событий 178-й и 203-й полки и оттеснил их до северо-восточного угла котла. Остатки 76-й пехотной дивизии располагались между 113-й и 44-й пехотными дивизиями в течение последующих шести недель, но при этом никто не собирался и думать о том, что им досталась спокойная позиция. Несколько слов следует сказать о 2-м батальоне, насчитывавшем в октябре около четырехсот двадцати человек, из которых по состоянию на 19 ноября было потеряно около двухсот. С этим батальоном мы встретимся еще раз 13 января, когда в его рядах останется в живых лишь сто шестьдесят человек, а как с ними распорядилась судьба, можно будет прочесть на нескольких последующих страницах.

Временные обстоятельства объединили 108-й и 103-й мотопехотные полки, а 19 ноября ситуация вынудила их отправиться в сторону Карповки. Когда пехота была уже не в состоянии держать оборону, 53-й артиллерийский полк оставил свои удобные позиции на севере, вступил еще раз в бой под Вертячим, чтобы своими батареями, стоявшими не на возвышенности, обстреливать танки. Тут вновь объявился 79-й мотопехотный полк, но теперь в силу потерь он сократился до батальона. Почти то же самое произошло с 64-м мотопехотным полком. Те, кому в полках удалось избежать боев на прорыв обороны, спасались в котле, казавшемся безопасным. Нападение застало 120-й мотопехотный полк на высоте 111,1, подразделение тяжелой артиллерии 160-го артиллерийского полка сделало свой последний выстрел, 29-й саперный батальон отступил в сторону Цыбенко. Прорыв на севере был также началом выступления 134-го полка, который должен был собраться в районе Калача. В середине сентября об этой части уже ничего не было слышно. Следует также упомянуть «Боевую группу Штрак». И вновь на фоне всех событий возникают новые названия. 3-я мотопехотная дивизия в то время перешла Дон под Вертячим, чтобы занять позиции на высотах 113 и 111 между 16-й танковой и 60-й мотопехотной дивизиями.

19 ноября дивизия отправилась маршем в направлении Дона, чтобы вновь захватить мост через реку, но только в сторону Калача, так как западнее Дмитриевки был получен новый приказ, после которого дивизия карабкалась по холмам старого русского учебного полигона севернее Мариновки.

На юге находилась 279-я пехотная дивизия, задетая северным флангом русского прорыва южнее Сталинграда. Не располагая данными о размерах наступавшей катастрофы, дивизия перешла в контратаку и вновь овладела передним краем своей обороны и обороны 20-й румынской дивизии. Это была одна из дивизий, которым пришлось испытать очень много, но особо выделить одну дивизию означало бы задвинуть на задний план другие.

Когда началось большое наступление, 834-я мотопехотная дивизия держала оборону в своих опорных пунктах «Лютцов» и «Шарнхорст», а затем двумя километрами южнее, далее на плацдарме под Переполным, чтобы, наконец, в районе Мал. Россошки прекратить свое существование. В то время как командир дивизии с большей частью штаба улетал на самолете из котла, чтобы сформировать новую дивизию, 534, 535 и 536-й полки с этого самого момента разделили судьбу рейхсгренадерской дивизии.

Утром того дня, когда началось окружение, подошли еще триста пятьдесят человек со стороны Чира, куда были доставлены по железной дороге. Они прибыли как раз вовремя для того, чтобы принять смерть вместе с другими. Людей посадили в грузовики 113-й дивизии и сказали, что они должны быть первыми и проложить путь другим. Солдаты понимали, что случилось что-то невероятное.

В их сумках лежали приказы о выступлении, солдатские книжки, мундиры и брюки были новыми, и почти такими же новыми были винтовки и каски.

19 ноября около полудня они подошли к встретившему их лейтенанту и спросили его, долго ли им еще добираться. «Скоро будете на месте», – ответил лейтенант двусмысленно. Солдат приняли 5, 6 и 7-я роты. Когда загремели взрывы, они сначала слегка вздрогнули, но, стыдясь друг друга, попытались скрыть возникшее чувство страха. Вскоре они узнали о том, что происходит, после этого стыдливость исчезла, и в их сердцах поселился ужас, но все они были готовы к действиям.

22 ноября после трехдневного пребывания на фронте триста пятьдесят человек были накрыты землей или взлетели на воздух.

Они были уже на месте.

В этот день великие испытания наступили на юге Сталинграда. Советская группа армий «Сталинград» после двухчасовой артиллерийской и минометной подготовки силами двух моторизованных и одного кавалерийского корпусов начала боевые действия с целью прорыва.

Основной удар был нанесен юго-западнее Райгорода и направлен в сторону северного фронта 6-го румынского армейского корпуса. Параллельное наступление осуществлялось со стороны плацдарма Бекетовка и было направлено на 4-й немецкий корпус. Генерал фон Шведтлер оказался прав.

Но не только он. Многократные трезвые оценки ситуации, исходившие от командования 4-й танковой армии, подтвердились, к сожалению, лишь только частично.

В то время как 4-й армейский корпус вместе с немецкими дивизиями прочно удерживали свои позиции и оказывали мужественное сопротивление, проявляя стойкость духа, сначала северный фронт 6-го армейского корпуса и 20-й пехотной дивизии, а в ходе дальнейшей борьбы и Восточный фронт союзников вместе с их пехотными дивизиями (1, 2 и 4-й румынскими пехотными дивизиями) полностью был разрушен. Под вечер через образовавшуюся в обороне брешь шириной более пятидесяти километров, в которой лишь временные боевые формирования оказывали незначительное сопротивление, прорвались советские танки, за ними вплотную следовали крупные пехотные части.

Командующий 4-й танковой армией ввел в действие 29-ю мотопехотную дивизию, находившуюся в резерве, передний край обороны 20-й румынской пехотной дивизии вернулся на прежние позиции. Здесь можно опустить подробности дальнейших событий в районе Сталинграда. Суть просто заключалась в том, что имевшихся в наличии сил было недостаточно для того, чтобы предотвратить окружение 6-й армии.

Вместе с окружением 6-й армии на участке между Доном и Волгой группа армий «Б» потеряла последние боеспособные части, необходимые для продолжения борьбы на излучине Дона.

Осознавая этот факт, командующий группой армий «Б» вынужден был определить необходимые меры, исходя из следующих соображений:

а) 6-я армия должна быть готова к прорыву в юго-западном направлении, при этом правый фланг должен проходить приблизительно через Калач на Морозовскую;

б) необходимо поднять дух 4-й танковой армии с тем, чтобы армия смогла удерживать вражеский натиск в течение трех-четырех часов и тем самым дать 6-й армии время провести перегруппировку для наступления. 4-ю танковую армию необходимо поставить в известность о планирующемся наступлении 6-й армии;

в) необходимо остановить хаотическое отступление 3-й румынской армии на Чире севернее железной дороги Сталино—Калач и между Морозовской и Цимлянской.

Между тем 21 ноября командование 4-й танковой армии, после того как русские танки приблизились к нему на расстояние до нескольких километров, отступило из района боевых действий в сторону Бузиновки. Между южной частью танковой армии севернее вокзала Абганерово (части 6-го румынского армейского корпуса) и северной частью под Тундутовом (4-й немецкий корпус) образовалась широкая брешь. Запланированный промежуточный рубеж вдоль железнодорожной линии Абганерово—Тундутово создать не удалось – временные боевые подразделения, сформированные из частей снабжения, вынуждены были отступить под натиском превосходящих сил противника на запад. Единственный резерв танковой армии (29-я мотопехотная дивизия) после проведения успешного контрнаступления не могла быть использована в каком-либо другом месте, так как не было частей, которые могли бы ее заменить. 4-й армейский корпус по-прежнему удерживал свои позиции под настоящим свинцовым дождем по обе стороны Волги.

В русской степной деревушке Бузиновке, уже частично охваченной пожаром, в ночь с 21 на 22 ноября в бедной и тесной крестьянской избе работало полевое управление штаба танковой армии. Имея в распоряжении только одну телефонную связь, при скудном свете свечи командующий и его ближайшие офицеры переживали тяжелые часы, напрягавшие нервы до предела. Слухи о собственных частях и о противнике быстро сменяли друг друга, во всех уголках маленькой деревушки раздавались взрывы взрывчатки, которую коснулось пламя, рвались бомбы, сброшенные русскими бомбардировщиками.

Командующий пытался дальнейшими импровизированными действиями замедлить темп русского наступления, чтобы тем самым, по крайней мере, выиграть время, так как на большее рассчитывать не приходилось. То, что в ту ночь сделали офицеры для поручений и связные, разъезжая в одиночку на мотоциклах по бездорожной степи, где на каждом шагу можно было встретить части противника, не прочтешь ни в одной книге, но все эти события навсегда и глубоко врезались в память тех, кто был там и знал об этом.

В этой ситуации был получен окончательный приказ от Верховного главнокомандования вермахта – передать все немецкие части танковой армии в подчинение 6-й армии и достичь района Цимлянской для выполнения новых заданий. Незадолго до того, как навсегда оборвалась телефонная связь с 4-м армейским корпусом, данный приказ был передан его командованию.

Забрезжил рассвет – это было 22 ноября 1942 года (воскресенье – поминальное воскресенье 1942 года). Ноябрьский туман покрыл местность вокруг Бузиновки плотной серой пеленой. Командный пункт был расформирован, большинство офицеров и солдат управления полевого штаба отправились в путь по проселочной дороге, в то время как командующий и начальник Генерального штаба вылетели на «шторхе» в Нижне-Чирскую. С большим трудом пилотам удалось достичь долины Дона, летя над самой землей и ориентируясь только по телеграфным столбам.

Последняя радиограмма, посланная ставкой Гитлера, была подтверждена радиостанцией управления полевого штаба в Бузиновке в тот момент, когда русские танки уже заняли восточную часть населенного пункта.

Каждый час этого рокового дня имел свою историю, свои кульминационные моменты и горькие минуты, был наполнен тревогой.

История тех событий отображалась в журналах боевых действий, неслась по радиоволнам передатчиков к другим станциям, передавалась по проводам телефонной связи.

Страницы этой истории написаны не только чернилами и потом, но и кровью.

Началось всеобщее бегство. Основная масса тыловых служб, подразделений снабжения и военных обозов тянулась бесконечным потоком на юг. Это была постоянно одна и та же безрадостная картина, сопровождавшаяся неожиданными событиями, когда, например, позади воюющего подразделения неожиданно появляются русские танки.

Поток бежавших частей двигался по обеим сторонам реки.

В тыловых службах 367, 384 и 44-й пехотных дивизий, отступавших по западному берегу Дона, возникла неразбериха, боевые машины дивизий пропали, все склады оказались в руках русских – за ночь дивизии стали нищими.

Восточнее Дона солдаты и офицеры 1-й румынской кавалерийской дивизии двигались на юг, и та же самая картина, что и на дороге, проходившей по донским высотам, наблюдалась в районе южнее Бекетовки. Большинство частей почти не видели русских танков, не попадали под артиллерийский обстрел и не были атакованы кавалерийскими отрядами советских ударных сил. Проезжавшие части и отдельные боевые машины вызывали среди них панику, в результате чего люди сломя голову обращались в бегство. Одно слово, один жест, один выстрел, лязг танковых гусениц внушали бежавшим такое чувство, что сейчас наступит конец света.

20 ноября румынский полковник вышел из легковой машины, чтобы определить направление в сторону Румынии. Это происходило на дороге под Калачом.

В Логовском располагалась хлебопекарная рота, а рядом с ней – ремонтный взвод. Тут кто-то крикнул: «Танки!» – и триста человек хлебопекарной роты и ремонтного взвода бросили все имущество и снаряжение и обратились в бегство на юг в сторону совхоза «10 Октября». Как потом выяснилось, это была немецкая боевая машина, пытавшаяся найти ремонтную роту, так как у нее были повреждены гусеницы. На радиаторе машины сидел русский, знавший дорогу.

В эти дни можно было бы перечислять сотни таких ситуаций, происходивших в эти дни, но на самом деле это были одни и те же ситуации. Четырьмя-пятью рядами солдаты в панике тянулись по степям и дорогам, каждый думал о себе, более сильные обгоняли более слабых, тягачи и гусеничные машины ехали, не обращая внимания на потери – кто не мог или не успевал отскочить в сторону, попадал под колеса или гусеницы.

Перед донским мостом ширина потока бежавших достигла пятисот метров, тысячи машин ждали, выстроившись в тридцать плотных рядов – прекрасная цель для бомбардировщиков. Эти дни стали днями рождения «потерянных толп» – они появлялись повсюду там, где возникала опасность и где не хватало сил для обороны. Создатели этих «толп» формировали их тем способом, который все более и более совершенствовался в последующие месяцы и годы. Вся вереница беженцев переживала свое новое рождение, а во главе ее стояло несколько офицеров, которые всегда были на месте в самые трудные часы. Так было перед донским мостом в Нижне-Чирской, а также за ним, слева и справа от него.

Все машины останавливали, все, кто сидел в них, выходили, оставались только водители. Происходило это как по приказу, так и без него, но в большинстве случаев людьми руководило сознание собственной ответственности.

Так, например, капитан Гёбель сформировал из отступавших подразделений боевую группу для того, чтобы силами этой группы создать, занять и удерживать плацдарм западнее Дона с линией фронта, обращенной на север. В этом ему помогали несколько офицеров, в результате чего через несколько часов был создан своего рода штаб, конфисковано все оружие и боеприпасы. Менее чем за полдня группа насчитывала три тысячи человек. Люди не знали друг друга и не имели боевого опыта, так как в большинстве своем это были солдаты и офицеры из военных обозов и тыловых служб, бежавшие от русских танков. Но капитан Гёбель имел натуру наемника, поэтому и сумел собрать вокруг себя такое количество людей. 1-я воинская часть была сформирована из подразделений снабжения, инженерных войск, отпускников, полицейских, жандармерии, ремонтных рот и железнодорожных частей, и вся эта «толпа» действительно сумела удерживать фронт сначала лишь с помощью легкого оружия против атак пехоты, а позднее и с помощью небольшого количества тяжелого оружия против мощных танковых ударов.

Тот, кто погибал, погибал как неизвестный солдат. Если в распоряжении части оказывалась гаубица, противотанковая пушка и еще какое-либо тяжелое оружие, оно непременно заносилось в список приказом по боевой группе, настолько важно было вести данный учет. Из этой «толпы» была сформирована «Боевая группа Гёбель», на основе которой спустя шесть дней было создано что-то вроде дивизии, перешедшей позднее в подчинение полковника Адама, адъютанта командующего 6-й армией, после чего стала называться дивизия «Адам».

Ситуация 20 ноября была неясной. Утром 21 ноября несколько машин 2-й минометной бригады, имея «раздобытую» противотанковую пушку калибра 75 мм, направлялись после выполнения задачи по прикрытию на излучине Дона к деревянному мосту под Нижне-Чирской, намереваясь добраться до собственного командного пункта западнее Сталинграда. С большим трудом удалось остановить на мосту на какое-то время поток отступавших, двигавшихся на запад, и переправить через мост несколько машин бригады на восток. Через несколько километров дорогу заградили русские танки, поэтому немногочисленная группа специалистов по дымовой завесе, офицеров, унтер-офицеров и солдат штаба бригады, заняв позицию рядом с дорогой, останавливали бежавших на запад солдат, как это делали капитан Гёбель и другие, и зачислили их в свою группу.

Так, без приказа, был создан плацдарм на Дону, в состав которого вошли небольшие подразделения минометной бригады, штаб 53-го минометного полка, штаб 1-го подразделения батареи 53-го полка вместе с машинами и минометами.

Здесь был полковник Чокель, командир 53-го минометного полка, который так же, как и капитан Гёбель, думал о мосте на Чире, а также майор Шерер и капитан Рис, благодаря усилиям которых число солдат, занявших плацдарм, вечером перевалило за тысячу и передний край обороны удалось передвинуть вперед на восемь—десять километров до впадения Донской в Дон. Через три дня добавилось несколько танковых подразделений, после чего число людей достигло двух тысяч. Спустя четырнадцать дней в результате непрерывных тяжелых боев ситуация стала критической. 11 ноября дымовое подразделение было выведено с плацдарма, а группа капитана Зауербруха из Генерального штаба взяла на себя оборону фронта, которая, правда, 13 декабря была прорвана. Плацдарм был сдан, мост без каких-либо повреждений оказался в руках русских, так как вышел из-под контроля запальный провод взрывчатки. Потеря этого моста стала одной из причин, по которым 4-й танковой армии не удалось прорваться к Сталинграду и принять участие в боевых действиях.

До 21 ноября штаб-квартира армии находилась в Голубинской, в пятнадцати километрах северо-восточнее Калача. Здесь до самого последнего момента надеялись, что ситуация изменится, именно по этой причине начальник Генерального штаба 6-й армии медлил с передислокацией оперативного отдела штаба. Голубинскую следовало бы покинуть уже три недели назад, так как к этому времени прочные зимние квартиры в Нижне-Чирской были уже готовы.

В штабе была поднята тревога за два часа до того, как русские танки подошли к донским высотам и направили дула своих пушек в ту сторону, где располагался штаб армии. Это было 21 ноября в 11 часов утра.

То, что происходило после этого, уже нельзя было назвать просто отходом. Большая часть машин и имущества на складах остались там, где были; сюда входили армейское оборудование, киноаппаратура роты пропаганды и даже казино оперативного отдела.

Часть штаба попыталась пробраться на юг до Чира по дороге, проходившей по донским высотам, но сделать это не удалось, так как к тому времени головные разведывательные подразделения русских стояли в четырех километрах от Калача и заблокировали Донские высоты в юго-западном направлении, то есть теперь необходимо было повернуть на север. Под Переполным отступавшие перешли Дон небольшими группами по льду возле Голубинской. Генерал Паулюс и начальник Генерального штаба вылетели на двух «шторхах» в зимнюю штаб-квартиру армии, куда оперативный отдел штаба добрался во второй половине дня.

Квартиры в Голубинской поступили в распоряжение генерала Хубе вместе со штабом 14-го танкового корпуса. Командование по-прежнему не отказывалось от попытки остановить танки Красной армии, которые объезжали кругом боевые группы немецких дивизий и с грохотом катили через аэродром, вдоль узкоколейки, через район летней танковой битвы под Калачом в южном и юго-западном направлениях.

Когда генерал Паулюс прибыл в Нижне-Чирскую, была получена радиограмма Гитлера:

«Командующий вместе со штабом отправляется в Сталинград. 6-я армия занимает круговую оборону и ждет дальнейших приказов».

Ночью в оперативный отдел штаба поступила еще одна радиограмма:

«Войсковое соединение 6-й армии, остающееся между Доном и Волгой, должно обозначаться как «Крепость Сталинград».

Верховное командование вермахта сделало в этот день следующее сообщение:

«На Донском фронте румынские и немецкие войска ведут ожесточенные бои против мощных наступающих танковых и пехотных вражеских частей».

Ранним утром следующего дня в уютно обставленную штаб-квартиру 6-й армии прибыли генерал-полковник Гот и генерал танковых войск Паулюс с начальниками их штабов. В то время как непрерывно звонил телефон, вероятно с довольно серьезным сообщением на том конце провода, вокруг 6-й армии неумолимо сжималось кольцо, и оба командующих войсками обсуждали возможное развитие событий. Все целиком и полностью осознавали серьезность положения, и по тем немногим словам, сказанным кратко и по-деловому, можно было уже 22 ноября понять то, что было предначертано судьбой 6-й армии через несколько месяцев.

Что же все-таки обсуждалось?

Ранним утром командир 9-й артиллерийской дивизии генерал-майор Пикерт прибыл в Нижне-Чирскую, где командующий армией встретил его следующими словами:

– Нас будут снабжать с воздуха, – после чего спросил: – Что бы вы предприняли, Пикерт?

– Я бы сразу начал прорыв, собрав все оставшиеся силы, со своей стороны я могу поддержать прорыв значительными силами артиллерии, а именно батареями как легкой, так и тяжелой артиллерии. В случае необходимости мы можем перетащить легкие орудия через степь вручную, боеприпасов у меня достаточно, а боевые машины заправлены горючим и стоят наготове.

И еще генерал артиллерии добавил:

– Снабжение с воздуха я полностью исключаю, поэтому считаю, что прорыв следует начать немедленно.

Выслушав мнение командира 9-й артиллерийской дивизии, генерал Шмидт ответил следующее:

– Разумеется, мы обдумали возможность такого прорыва, но приняли решение остаться в районе Сталинграда по следующим причинам:

1. Армия имеет приказ удерживать данный район.

2. Прорыв через открытую как на ладони зимнюю степь закончился бы так, как закончился марш Наполеона, поскольку нам пришлось бы прорываться с боями через степь на протяжении сорока—пятидесяти километров, чтобы добраться до противоположного берега Дона через мост. Лед на Дону еще не так крепок, чтобы он мог выдержать тяжелые машины, поэтому переправляться на ту сторону следует только через мост; кроме того, враг занял довольно высокий западный берег Дона, на который мы должны были бы наступать со стороны равнинной степи, или же нам пришлось бы двигаться далеко на юго-запад, чтобы перебраться на другой берег.

3. Мы наверняка потеряли бы громадное количество тяжелого оружия и оставили бы врагу пятнадцать тысяч раненых в полевых лазаретах и на перевязочных пунктах.

Таковы были возражения, которые высказал генерал Шмидт в присутствии командующего, не сказавшего по этому поводу ни слова. В заключение генерал Шмидт добавил:

– Мы уже потребовали снабжения с воздуха.

Вот так это было. Прежде чем направиться в Нижне-Чирскую, армия радиограммой сообщила, что намеревается отвести стоящие западнее Дона части и удерживать район под Сталинградом.

Следует отметить, что снабжение с воздуха было не предложено армии, а потребовано ею. Это снабжение армия позднее получила, но сопровождалось оно слишком громкими словами и большими обещаниями, а на деле армия получила очень немного.

Около полудня генерал Паулюс вместе с начальником штаба вылетел на «шторхе» по узкому коридору в котел, или, как это официально называлось, в «крепость Сталинград». Перед вылетом генерал-полковник Гот по-мужски, но сердечно простился с генералом Паулюсом. После того как оба командующих в течение всего лета и осенью сражались бок о бок, теперь они расставались, прощаясь коротко, по-военному, и шли навстречу неизвестной судьбе.

Утром 21 ноября десять немецких танков переезжали через тяжелый временный мост, пересекавший Дон под Калачом. Собственно, это были русские боевые машины, которые, будучи на ходу, оказались в августе в руках 71-й дивизии. Их покрасили, но черно-белый крест отсутствовал, так как не было в наличии белой краски. Каждое утро они ездили к донской возвышенности и занимались там учебной стрельбой по подбитым русским танкам; после этого они всегда возвращались на свое место стоянки позади ремонтной роты.

На донских высотах инженерные части 6-й армии дали прекрасные уроки ведения инженерной войны, насколько это было возможно во фронтовых условиях. Эти уроки способствовали не только хорошей подготовке младших командиров, но и познакомили также румынских офицеров инженерных войск с немецкими методами ведения противотанковой войны. Для этих целей были также поставлены на ход четыре трофейных танка.

Танки из Калача двигались к донским высотам, танки инженерной школы – в сторону Калача. Все их знали, особенно подразделения, охранявшие мост.

Орудийный номер Видеманна занимал пост № 3. Его 88-миллиметровая зенитная пушка стояла западнее Дона, ширина которого в этом месте достигала трехсот метров. Первоначально Видеманн находился на марше 20 ноября вместе с частями и со своей пушкой, но затем связные-мотоциклисты доставили ему приказ, согласно которому Видеманн должен был остаться на южной дороге к донским холмам и ожидать дальнейших распоряжений.

Видеманн ждал дальнейших приказов, восемь человек, входивших в состав его орудийного расчета, отдыхали в деревянных домиках, стоявших за пушкой.

Над Сталинградом опустился густой туман. Видеманн посмотрел на расположение подразделений зенитно-артиллерийской школы на восточном берегу Дона и вновь на танки, которые ползли по извилистой дороге в двухстах метрах от его расчета и направлялись к высоте. Танки двигались со стороны Калача, все было в порядке, так как солдаты полевой жандармерии объяснили ему ситуацию с движением танков в обе стороны. Спустя полчаса на холме началась сумасшедшая стрельба. Они стреляют боевыми снарядами, подумал Видеманн – у зенитчиков хороший слух на такие вещи.

Прошло еще полчаса. Танки возвращались. Они двигались на расстоянии трехсот метров от пушки Видеманна и направлялись к мосту, сначала два, затем еще один.

Неожиданно тишину нарушили пулеметные очереди. Охрана моста, полевая жандармерия и солдаты из батальона беспорядочно забегали то туда, то сюда, стреляя и громко крича. Танки подминали под себя подлесок справа и слева и перепахивали траншеи 71-й пехотной дивизии. Дула их пушек были направлены на восток и юг.

Все произошло в течение нескольких секунд.

Видеманн посмотрел в бинокль. «Черт подери, это же русские! – прорычал он и закричал: – Тревога! К бою!» При этом он, как сумасшедший, стучал по куску железнодорожного рельса, служившего в качестве предмета для подачи сигнала тревоги. Из деревянного домика за пушкой раздались крики и брань, солдаты выскакивали в кителе и брюках, без кителя, в каске и без каски. Два танка остановились перед самым мостом.

Быстро к пушке, опустить ствол, открыть огонь. В наличии только восемь бронебойных снарядов. Расстояние – триста метров. Первый русский танк вспыхивает словно факел, второй переворачивается и скатывается в Дон. На таком расстоянии попасть не трудно, но танки, находившиеся в подлеске, открыли ответный огонь.

Пушка Видеманна сделала еще два выстрела, затем послышался только треск вспыхнувшего деревянного домика за пушкой.

На северной окраине Калача артиллерийский дивизион тяжелых 150-миллиметровых пушек занял свои позиции, дула пушек направлены на донские холмы и на мост, но выстрелов не последовало. Командир дивизиона попытался связаться по телефону с командующим артиллерией, но связь не состоялась. Дивизион прибыл из Германии, и сейчас здесь не оказалось никого, кто дал бы им разрешение открыть огонь. Без приказа огонь открыт не был. 20-миллиметровые пушки зенитно-артиллерийской школы стреляли в подлесок, однако русские молчали. В этом подлеске находились шестнадцать русских танков, а в пятистах метрах от них стояли двенадцать немецких орудий с полным боекомплектом. Солдаты-артиллеристы лежали на земле около орудий, о чем-то болтали или что-нибудь ели.

Навстречу русским танкам на восточном берегу Дона бежит старший лейтенант – командир охраны моста. Он вскидывает свою винтовку и стреляет по танкам, бежит, и кричит, и вновь стреляет. Все это выглядит странно и одновременно ужасно. Ему дали подбежать к танкам на расстояние двадцати метров, после чего он упал лицом вперед.

Около полудня 3-я батарея зенитной школы сделала попытку взорвать мост. Попытка не удалась. В распоряжении батареи находились несколько 75-миллиметровых противотанковых пушек, два гранатомета и одна 88-миллиметровая пушка, но с помощью этих орудий батарея не могла что-либо сделать.

С наступлением темноты полковник подтянул подкрепление, и, когда на следующий день солнце взошло над Сталинградом, дивизион 150-миллиметровых пушек отступил на восток, а 75-миллиметровые противотанковые пушки оказались без боеприпасов. Два гранатомета стреляли в течение часа, а 88-миллиметровая пушка сделала три выстрела, после чего ни один из гранатометчиков не остался в живых, а 88-миллиметровая пушка превратилась в бесформенную груду металла.

Мост через Дон у Калача перешел к русским.

В течение девяти недель солдаты работали день и ночь, чтобы подготовить зимнюю квартиру для штаба корпуса. Сама деревня, где предполагалось разместить штаб, не была разрушена. Бункеры и склады располагались один рядом с другим – весь штаб корпуса занимал довольно большую территорию. 8-й корпус вынужден был к этому времени покинуть Песковатку.

Здесь ненавидели шум моторов и лязганье гусениц; улица, проходившая от Дона через поселок, была заблокирована, но существовал объезд длиной два километра. Возникли споры о том, кому какое занимать помещение, тут на развилке дороги, ведущей к высоте 137, появились два «Т-34» и обстреляли группы машин. Лазарет, ремонтный взвод, армейский продовольственный склад, склад запасных частей оказались в руках русских. Возникла та же самая картина, что и во время бегства немецких частей и подразделений на север и юг.

Южнее от тяжелого временного моста у Акимовского части 384-й пехотной дивизии и два легких артиллерийских дивизиона рейхсгренадерской дивизии удерживали большой плацдарм площадью двадцать шесть квадратных километров. Артиллерия в свое время должна была занять определенную позицию, но покинуть эту позицию оказалось не так-то просто. Дело было не в горючем и не в тягачах – не было лошадей.

В октябре все дивизии отослали лишних лошадей в тыл, поскольку в них не было нужды. Исходили при этом из опыта предыдущей зимы, когда погибло большое количество лошадей, даже не принимавших участия в боевых действиях, – состояние транспорта не позволяло подвозить корм для животных. Сейчас их отсутствие оказалось роковым. Оставшихся лошадей хватало лишь для того, чтобы сменить позиции один раз, возможные потери заменить было нечем.

А потери были.

Сначала плацдарм удерживали при наступлении вражеской кавалерии и моторизованных головных частей, затем танков. Всего шестьсот человек должны были обеспечивать переход отступавших дивизий через плацдарм. Через мост переезжали боевые части, машины, транспорт с ранеными, подразделения организации «Тодт», строительные батальоны, лошади, люди и повозки. На фоне лунного ландшафта было видно, как с холмов потоками спускались разбитые части 1-й румынской кавалерийской дивизии и остатки 376-й пехотной дивизии, скапливались перед мостом и вязли в грунте после моста – в песке, в гальке, в низинных местах, в грязи, застревали среди обломков разбитых лафетов, машин и лошадиных трупов.

О дисциплине не было и речи, каждый командовал, кричал и приказывал. Вперед прорывался тот, у кого был более сильный голос и более мощная машина.

За восемь дней до всех этих событий здесь все выглядело иначе. По обеим сторонам моста в деревянных домиках сидели по четыре солдата и периодически объявляли по радио направление движения по мосту: пять минут на запад, пятнадцать минут на восток. Строго следили за тем, чтобы скорость движения по мосту не превышала пятнадцати километров в час. Шестьдесят машин проезжали вперед, тридцать – назад. Каждый час охрана моста освобождала мост на пять минут для движения в обоих направлениях различных транспортных средств на конной тяге. Слово полевого жандарма было законом, а фельдфебель Глухер был хозяином этого участка, размеры которого ограничивались мостом. Да, восемь дней назад сторожевые домики еще стояли, а в подчинении Глухера находился двадцать один человек. Но вскоре уже не было пятнадцатиминутных перерывов, не было ограничения скорости, а главное, не было машин, которые двигались на запад.

Перила моста были сломаны – восьмитонный грузовик опрокинул в Дон орудийный расчет вместе с лошадьми и пушкой.

У Глухера был двадцать один человек, и по уставу он обязан был вести борьбу против силы, о мощи которой говорил двадцатитысячный поток бежавших частей вместе с лошадьми и машинами.

Что значило теперь слово фельдфебеля и во что превратились дивизии, объятые страхом, во что вообще превратились люди, которые еще позавчера сидели в своих ледяных норах, а до этого в течение месяцев стойко держались перед мощными атаками противника?

Из подходивших к мосту лишь немногие участвовали в боях на передовой; большинство людей, пытавшихся во всей этой сумятице спастись бегством, были из военных обозов или частей снабжения.

Хозяин моста сидел на крыше своего домика, мимо него протекал поток бежавших с фронта частей.

Затем наступила ночь, но рев и крики не прекратились. Тот, кто пытался пройти по льду, отходил от берега не очень далеко. Ширина реки здесь была двести шестьдесят метров, и, если лед проламывался, никто не помогал друг другу, каждый был предоставлен самому себе.

Глухер сидел на своих четырех квадратных метрах, воротник шинели поднят, руки в карманах. На его участке лежали семь человек, которые уже не могли двигаться – у кого были прострелены руки, у кого грудь или живот. Они не смогли подняться, даже когда на востоке стало светать.

Поток людей не прекращался, и, как и прежде, движение сопровождалось ревом и криком. Все это продолжалось до тех пор, пока 384-я дивизия не смогла далее удерживать плацдарм под Переполным. В двух километрах от моста стояли одиннадцать танков 16-й танковой дивизии, командиры которых, вероятно, размышляли о том, стоило ли им ехать по льду или по мосту сквозь всю эту бежавшую толпу отчаявшихся людей?

Фельдфебель Глухер наблюдал эту картину. Если человек в такой ситуации еще способен думать, то через десять– пятнадцать часов у него возникает много мыслей. Глухер думал о многом.

Сначала он вспомнил об уроках истории в школе и о картине, которая висела на стене, когда он учился в четвертом классе. На картине был изображен переход Наполеона через Березину. Затем Глухер вспомнил железнодорожную насыпь в Барошине. Это было год назад. Он четко видел перед собой картины опустошения. Он подумал о прошлом, оглянулся кругом и увидел настоящее. В туманной дымке все вещи, казалось, теряли свою реальность и увеличивались в размерах.

Фельдфебель Глухер считал свое задание законченным.

Здесь уже нечем было управлять и некем было командовать. Около одиннадцати часов он вскарабкался на проходивший мимо тягач и отправился на нем в сторону Сталинграда.

За пять дней до рождественских праздников разрывным снарядом ему раздробило левое плечо.

Через два дня он вылетел из Питомника вместе с сорока тремя ранеными на родину.

События быстро сменялись одно за другим, и что-либо понять уже было невозможно. Возникли сомнения относительно единого командования, связные заменяли телефонную связь и радиосвязь.

Дивизии западнее Дона были полностью лишены связи. Немецкая радиостанция, державшая связь с 1-й румынской танковой дивизией, вышла из строя уже в первый день наступления, радиостанции 44, 384 и 376-й пехотных дивизий были разрушены в результате обстрела. Радиостанция 8-го корпуса еще функционировала, но имела связь лишь с 51-м армейским и 14-м танковым корпусами. Радиостанции 4-го корпуса, 4-й танковой армии и командования армии находились неизвестно где, их было не слышно. Об 11-м корпусе вообще не могло быть и речи.

22 ноября была прервана связь между старым армейским командным пунктом и группой армий. Рота стационарной радиосвязи произвела смену позиций от северного моста через Дон до Гумрака. Недалеко от вокзала появилась легкая радиостанция из «котла».

Но этого все равно было недостаточно, поскольку командиры артиллерии и инженерных подразделений не имели права отдавать приказы.

В Чирской была установлена промежуточная станция. За день до этого часть роты радиосвязи отправилась в поселок, чтобы соорудить там командный пункт армии. Командование роты не могло в то время знать, что армия займет новую штаб-квартиру в котле, а Чирская была расположена в сорока километрах от дороги.

Квартирмейстерское подразделение передислоцировалось в Тормосин, чирская радиостанция отправилась вместе с ним и поддерживала связь с недавно созданной группой армий «Дон».

Между тем армия из Гумрака перебралась в котел. Тормосин взял на себя функции посреднической службы между радиостанцией в котле и командованием сухопутных войск, заменяя все те станции, которые не могли или не должны были передавать радиограммы.

Голубые папки в комнате начальника радиосвязи становились все толще и толще. Отдел дешифровальщиков армейского полка связи работал на полную мощность.

Четыре радиоприемника были загружены полностью и имели прямую связь с семнадцатью радиостанциями. Два передатчика передавали в южные и западные районы фронта поступавшие со всех концов сообщения о катастрофическом положении на том или ином участке, а также передавали на север оперативные сводки. Каждый радиоприемник принимал ежедневно по четыреста радиограмм. За содержанием радиограмм следили командование сухопутных войск, группа армий, армия, корпуса, дивизии, части особого назначения, боевые группы, пункты управления полетами.

До 28 ноября поступило 3746 и было отправлено 1716 радиограмм.

3746 поступивших радиограмм.

Сигналы о поступлении радиограмм не смолкали ни на секунду, сотни радиограмм передавались открытым текстом, что было недопустимо в военное время, но паника и нехватка времени диктовали свои условия.

3746 простых донесений.

Деловые, четкие, краткие, без приукрашивания и без преувеличения.

3746 сообщений.

В этих сообщениях в эфире слышалось приближение ужасной катастрофы.

3746 радиограмм.

Продиктованные чувством страха, которое не исчезло с приходом всеобщей беды, чувством, которое отступило перед внезапно нависшей грозой, потеряло самообладание, не смогло понять всю неожиданность происходящего и в результате всего этого оказалось подавленным.

3746:

«11-й корпус с начала прорыва потерял 50 процентов тяжелого оружия».

«8-й корпус сдал Песковатку. Переместился на запад. Сообщение о местоположении последует позже».

«Школа подготовки офицеров и инженерных частей под командованием полковника Микоша ведет тяжелый оборонительный бой против сильных вражеских частей».

«Вертячий оставлен».

«1/9-му зенитному дивизиону легиона «Кондор» приготовиться к наземной стрельбе для участия в бою у Дона».

«Полковнику 648-го армейского полка связи принять командование всей связью армии. Немедленно вылететь в котел и явиться к начальнику Генерального штаба».

«Боевой группе капитана Гёбеля удерживать с 3000 человек мост через Дон. Не падать духом так же, как и мы».

«Главный перевязочный пункт Отто—Варновка не может больше принимать раненых. Требует срочно перевязочные материалы и медикаменты. 637-му танковому корпусу: отдел прессы и пропаганды вермахта требует сообщений. Указать тяжелые моменты. Окружение в сообщениях не упоминать. Фюрер планирует широкие контракции. Провести соответствующие приготовления».

«14-я танковая дивизия разбита. Остатки направляются на запад».

«176-е подразделение связи вместе с командным пунктом передислоцируется в Мал. Россошку».

«103-й мотопехотный полк изнурен в ходе тяжелых боев. Пытается объединиться с 108-м мотопехотным полком».

«48-му танковому корпусу: генерал-лейтенанту Гейму вылететь по приказу фюрера в ставку для доклада».

«Переправа через Дон у Калача по трагической ошибке перешла к русским, осуществляется оборона Калача».

«3-е подразделение зенитно-артиллерийской школы Бонна, с 21.08 по 11.11 потери составили 540 человек – 90 процентов всего состава. Погибли почти 40 процентов».

«Полковнику Паннвицу сформировать из остатков и разрозненных групп 6-й армии резервную группу вместе с приданными танковыми и артиллерийскими подразделениями».

«Фюрер поручил командованию 2-й армии отправить маршем оперативную группу штаба под командованием фельдмаршала фон Манштейна в Новочеркасск».

«51-й корпус срочно требует тяжелое оружие, 150-миллиметровые и 210-миллиметровые орудия».

«Полковнику Адаму явиться в штаб командования 6-й армии в котел.

«Предварительное командование 6-й танковой дивизии прибыло в Котельниково».

«Остаткам зенитно-артиллерийской школы взять на себя зенитную оборону Питомника».

«Армии доложить о наличии боеприпасов, горючего, оружия и прочего оснащения. Отдельно сообщить о наличии продовольствия и связанные с этим требования».

«Аэродрому Басакин быть готовым к приему самолетов с боеприпасами и горючим».

«413-му саперному полку оцепить Песковатку и обеспечить поддержку 384-й пехотной дивизии».

«Медсестрам 41-го армейского лазарета в Калаче вылететь из Питомника в Киев».

«Полевой дивизии люфтваффе отправиться для устранения неблагоприятных ситуаций на участках вклинивания противника».

«6-й армии от командования сухопутных войск: при любых обстоятельствах удерживать северный фланг и западный берег Дона».

«113-й пехотной дивизии переместить линию фронта на запад».

«27 штурмовых орудий у Чира не выгружены. Невредимыми оказались в руках врага».

«Командному пункту 4-й танковой армии с 24 ноября находиться в Зимовниках в 60 километрах южнее Цимлянской».

«Армейский склад боеприпасов и снабжения взорван согласно приказу».

«У 24-й танковой дивизии горючего всего на семь дней».

«Боевой группе Виллига получить для усиления 10-й и 5-й пехотные полки, 1-й артиллерийский полк, 2-й минометный полк и перейти в подчинение 14-го танкового корпуса».

«Бузиновка занята русскими войсками».

«Передовой край 29-й мотопехотной дивизии проходит в районе Кравцов—Цыбенко. Наступление русских остановлено».

«24-й танковой дивизии немедленно отойти назад через вспомогательный мост у Переполни и вступить в бой на северо-восточном участке под Орловкой».

«Подразделение Микоша пробивается на юг».

«44-й пехотной дивизии доложить о потерях всех ее военных обозов и резервных складов».

«Командный пункт 24-й танковой дивизии – Александровка».

«Боевая группа Чокеля обороняет мост через Чир, сдерживая мощные атаки, включая ближние бои, и тем самым удерживает важные исходные позиции в направлении Сталинграда».

Когда танковые клещи сомкнулись вокруг 6-й армии, полковник Арнольд, начальник связи армии с 1941 года, находился вместе с командующим в Нижне-Чирской.

Полет в котел был запланирован, но «шторх», предназначавшийся для полковника Арнольда, не вернулся – во время обратного полета он был сбит пулеметами. Полковник Арнольд принял самостоятельное решение: он направился в Морозовскую и вылетел оттуда на «Хенкеле-111» в качестве кормового стрелка в Питомник. Приказ о его замене существовал уже давно, кроме того, семь его ранений ставили под сомнение его пригодность к дальнейшей военной службе. В Тормосине командир армейского полка связи полковник Шрадер получил приказ о вылете, но не вылетел. Приказ был повторен еще три раза – полковник Шрадер не вылетел. Он и не мог вылететь, так как лежал в своей квартире, завернутый в одеяла, и был не в состоянии подняться. Сердце отказывает – таково было его объяснение.

Через несколько дней он был отправлен на родину, где его приняли без особого триумфа. Таким образом, армия осталась без начальника связи. Семь драгоценных дней были потеряны, а в то время один день считался не за два, а за десять.

23 декабря командиру 601-го полка связи полковнику ван Хофену был передан через подполковника Хана, начальника штаба войск связи вермахта, приказ о вылете в «крепость Сталинград». Ему объяснили, что полковник Шрадер заболел и что в данный момент нет другого выхода, к тому же полковник Шмидт, офицер связи при итальянской армии, бесследно исчез. Кроме того, командующий итальянской армией заявил, что в данной ситуации полковник ван Хофен просто незаменим, а поскольку полковник Арнольд из-за ранений не совсем здоров, то его необходимо заменить. И еще, что было самым важным, по мнению подполковника Хана, полковнику ван Хофену следовало по требованию группы армий «Дон» вылететь в Сталинград, чтобы, имея особые полномочия, обеспечить прорыв 6-й армии всеми необходимыми техническими средствами связи. 26 декабря полковник ван Хофен явился к фельдмаршалу фон Манштейну и его начальнику штаба генерал-майору Шульцу. Говорили только о прорыве 6-й армии, при этом полковник ван Хофен сделал для себя собственные выводы, а именно: они рассчитывают на самостоятельный шаг Паулюса, даже хотели бы, чтобы Паулюс действовал самостоятельно, однако не могут сказать ему об этом официально.

На следующий день полковник ван Хофен стоял перед начальником штаба 6-й армии генерал-майором Шмидтом, который был крайне удивлен, услышав сообщение полковника ван Хофена о том, что группа армий «Дон» собирается отойти к Таганрогу.

– Откуда вам это известно? Группа армий должна так же, как и мы, находиться здесь и без приказа Гитлера не может отступить ни на шаг.

– Официально она этого и не делает, господин генерал, но я видел своими собственными глазами, что группа армий некоторые важные отделы штаба отослала в Таганрог, где уже находится большая часть полка связи; я видел, как полковник Мюллер внимательно изучал карту, а в Новочеркасске сидит лишь формальный штаб, как говорится, с незаглушенными двигателями.

Далее полковник ван Хофен сообщил начальнику Генерального штаба, что, по его мнению, в группе армий речь идет просто о том, чтобы спасти свою жизнь, и помощи для Сталинградского фронта оттуда уже ожидать не приходится. Еще вчера он разговаривал с генералом Грайфенбергом, командующим группой армий «А» на Кавказе, и спросил его, может ли он свои войска отправить на помощь 6-й армии, на что тот ему ответил:

– У меня даже нет достаточно сил для того, чтобы обеспечить прикрытие отхода собственных частей, который без приказа «высочайшего начальства» будет рассматриваться как настоящее бегство. Я буду рад, если мне удастся собрать остатки 17-й армии на Кубанском плацдарме и за Доном, а о передаче частей для оказания помощи 6-й армии я даже не думаю.

Далее полковник ван Хофен сказал, что, несмотря на это заявление, вечернее сообщение, отправленное 6-й армии, звучало так, будто за счет перегруппировки и сосредоточения тыловых подразделений 17-й армии должны быть выделены части, необходимые для оказания помощи, но еще невозможно было назвать день и час, когда это должно было произойти.

Все это полковник ван Хофен сообщил начальнику Генерального штаба 6-й армии, на что тот не ответил ни слова.

Те же самые слова полковник ван Хофен повторил спустя четверть часа командующему армией, когда его настоятельно попросили поделиться своими собственными впечатлениями. Он подробно рассказал о распаде итальянских и румынских армий, о крахе немецких войск на Кавказе и в Африке и описал в деталях картины бегства немецких частей под Сталино. Свои сообщения полковник ван Хофен закончил тем, что указал на необходимость прорыва в самое ближайшее время, иначе с армией будет покончено. Сейчас до Восточного фронта всего восемьдесят километров, через несколько дней это расстояние может увеличиться до ста—двухсот километров, и тогда уже будет поздно.

Командующий рассчитывал на обещанную ему помощь и поэтому на сообщения ван Хофена ответил, что у него нет сил для прорыва.

– Нельзя же так обманывать, ведь речь идет о сотнях тысяч людей.

– Нет, господин генерал-полковник, факты говорят о том, что можно. Во время зимнего похода 1941–1942 годов также не обошлось без обмана. Сейчас от вас зависит, господин генерал-полковник, выберется ли армия отсюда или погибнет.

Генерал-полковник Паулюс долго жал руку своему новому начальнику связи:

– Может быть, вы правы, и кто-либо другой на моем месте, например Рейхенау, не размышлял бы так долго. Для меня, как для солдата, послушание является высшим законом. Я не уверен, что самовольными действиями я не причиню большего вреда, а находясь здесь, я не смогу учесть все. В любом случае я благодарю вас за вашу откровенность, и наша беседа, разумеется, останется между нами.

Перед полковником ван Хофеном стоял солдат старой школы, эстет с головы до пят, благородный и умный человек, в крови которого лишь немного не хватало лихой дерзости. Несмотря на аристократический образ мыслей, не лишенный чувства милосердия, командующий проявлял все же достаточно мало чуткости в отношении своих войск, но был талантливейшим штабным офицером. Его натура, привыкшая все тщательно взвешивать, отличалась нерешительностью и медлительностью, поэтому принятие решений давалось ему с большим трудом.

Судьба 6-й армии была предрешена.

Поздним летом 1942 года были сформированы первые полевые дивизии люфтваффе. Это произошло в то время, когда Генеральный штаб сухопутных войск намеревался изъять часть сил из многочисленного наземного персонала люфтваффе, чтобы ввести их в состав поредевших восточных дивизий.

До этого дело не дошло из-за рейхсминистра Геринга. Первоначально по указанию Гитлера сорок шесть тысяч человек люфтваффе были выделены для участия в наземных боях, однако рейхсминистр Геринг выдвинул свои условия: он не хотел, чтобы такое количество его людей было передано в распоряжение сухопутных войск, и настаивал на том, чтобы из них были сформированы самостоятельные воинские части под командованием офицеров люфтваффе.

– Не надо от меня требовать передачи этих сил сухопутным войскам, чтобы какой-нибудь генерал регулярно отправлял их в церковь.

Полевые дивизии люфтваффе не были отправлены в церковь. Утром 25 ноября 16-я полевая дивизия люфтваффе, выехав из Морозовской, проезжала через Нижне-Чирскую.

Дивизия была полностью моторизована, личный состав ее отличался отменным здоровьем, солдаты имели добротную одежду и, преисполненные чувством гордости, сидели в своих боевых машинах.

Солдатам на дорогах они говорили: «Хотим навести порядок».

А солдаты, стоя в грязи, поднимали свои головы и отвечали: «Ребята, если бы мы были вооружены так же, как вы, все выглядело бы здесь иначе».

Они хотели навести порядок, их намерения были бесспорны. Что же из этого вышло?

В тот же день они, сидя на своих машинах, со всем своим обозом выехали на исходные позиции. Все выглядело так, словно части приехали на парад, и это не предвещало ничего хорошего. Так оно и вышло.

Вечером следующего дня в Чирской уже располагался сборный пункт для тех, кто отстал от той же дивизии. Командир противотанкового подразделения вошел в бункер командира боевой группы капитана Гёбеля и, потеряв самообладание, прислонился к стене. Подразделение не сделало ни одного выстрела, подходившие отставшие солдаты задерживались на сборном пункте для того, чтобы отдать отступавшим немецким частям свои меховые пальто и маскировочную одежду. Они полагали, что находятся на второй линии обороны и что теперь у них будет возможность направить на русских дула своих пулеметов и пушек.

Если бы у любого отступавшего солдата спросили, слышал ли он что-нибудь о второй линии обороны, то он наверняка рассмеялся бы в ответ, как на хороший анекдот.

Вечером командир застрелился, из его подразделения в живых оставались еще двенадцать человек. Это был единственный выстрел, который был произведен из его пистолета.

Из остатков дивизии были сформированы боевые группы и рассредоточены по обеим сторонам дороги.

На южной оконечности Калача, там, где большая дорога проходит восточнее Дона в сторону Нижне-Чирской, передовые танковые части русских наступательных сил из Клетской и Бекетовки сомкнулись вокруг 6-й армии, пройдя маршем двести пятьдесят километров.

6-я армия была окружена.

В этом кольце оказались: 4, 8, 11 и 51-й армейские корпуса, а также 14-й танковый корпус.

В их состав входили 44, 71, 76, 79, 94, 99, 100, 113, 295, 297, 305, 371, 376, 384 и 389-я пехотные дивизии, 3, 29 и 60-я мотопехотные дивизии, а также 14, 16 и 24-я танковые дивизии. Из подразделений люфтваффе: группа истребителей, эскадрилья ближней разведки, технический персонал и система обслуживания двух аэродромов, кроме того, 9-я зенитно-артиллерийская дивизия вместе с 37, 91 и 104-м зенитными артиллерийскими полками, 11 тяжелых и 19 легких зенитных артиллерийских батарей и, наконец, несколько частей войск связи люфтваффе.

В окружении оказались части 1-й румынской кавалерийской дивизии и 20-й румынской пехотной дивизии, 200-й хорватский пехотный полк.

В кольце окружения находились также 243-й и 245-й дивизионы штурмовых орудий, 2-й и 51-й минометные полки, 45, 255, 294, 336, 501, 605, 652, 672, 685, 912, 921, 925-й саперные батальоны и батальон спецназначения, 648-й армейский полк связи.

Кроме всех этих подразделений, в котле оказались также артиллерийские части сухопутных войск, строительные батальоны, формирования полиции, подразделения полевой почты и еще сто двадцать девять самостоятельных подразделений.

Вермахт сделал по этому поводу следующее сообщение:

«В районе южнее Сталинграда и на большой излучине Дона немецкие и румынские войска во взаимодействии с полевыми соединениями люфтваффе продолжают вести ожесточенные оборонительные бои».

Вечером 22 ноября в 18.00 командующий 6-й армией передал следующую радиограмму:

«Армия окружена. Несмотря на героическое сопротивление, в руках русских оказались вся Царицынская долина, железная дорога от Советского до Калача, находящиеся в этом районе мосты через Дон, высоты на западном берегу Дона вплоть до Голубинской и Крайнего.

Войска продолжают подходить с юго-востока через Бузиновку и особенно с запада.

Ситуация под Суровикином и Чиром неизвестна.

Под Сталинградом и на северном фронте активная деятельность разведгрупп. Атаки на 4-й армейский корпус и 76-ю пехотную дивизию отражены. На этом участке противник прорвал оборону в нескольких местах. Армия надеется открыть западный фронт восточнее Дона. Южный фронт восточнее Дона еще открыт. Кажется сомнительным, что он может простреливаться из-за значительного ослабления северного фронта и узких линий обороны под Карповкой, Мариновкой и Голубинкой.

Дон покрыт толстым слоем льда, через него можно переходить. Горючее скоро закончится, после чего танки и тяжелые машины встанут, положение с боеприпасами напряженное, продовольствия хватит на шесть дней.

Армия намеревается удерживать оставшийся участок от Сталинграда до Дона и все для этого подготовила.

Надеемся, что южный фронт удастся закрыть, после чего продовольствие может быть доставлено по воздуху.

Прошу свободы действия в том случае, если не удастся создать круговую оборону на юге. В этом случае вынуждены будем сдать Сталинград и северный фронт, чтобы со всеми силами ударить по противнику на южном фронте между Доном и Волгой и соединиться с 4-й танковой армией. Наступление на запад из-за находящихся там мощных сил противника и сложных условий местности может оказаться безуспешным.

(Паулюс».)

Ситуация, в которой находилась 6-я армия, была очень неблагоприятной, но с оперативной точки зрения это была еще не катастрофа. Как командование армии, так и группа армий могли принять оправданное в военное время решение: «Немедленно сдать Сталинград».

В военных кругах, включая Генеральный штаб сухопутных войск, не обсуждался вопрос о настоятельной необходимости самого прорыва, говорили исключительно о направлении этого прорыва. Решающим фактором при решении этого вопроса были небольшое расстояние до собственных частей, не попавших в окружение, силы вражеской группировки и условия местности. В самой 6-й армии с самого начала многие сомневались в успехе прорыва из-за нехватки горючего, боеприпасов и зимней одежды, к тому же выступать приходилось в открытой степи против более сильного противника.

В тот же день командующий группой армий «Б» направил радиограмму командованию сухопутных войск, в которой говорилось о необходимости определенных действий в сложившейся обстановке.

Эта радиограмма заслуживает того, чтобы занять свое место в архивных папках военной истории. Текст радиограммы следующий:

«Несмотря на всю тяжесть принятия данного решения, должен сообщить, что отвод 6-й армии, предложенный генералом Паулюсом, считаю необходимым. Основания:

1. Снабжение по воздуху двадцати дивизий, входящих в состав армии, невозможно. Имеющийся в нашем распоряжении коридор для воздушного транспорта позволяет при соответствующих погодных условиях доставлять в котел лишь десятую часть необходимого ежедневного продовольствия.

2. Поскольку быстрый прорыв с учетом дальнейшего развития ожидаемых событий с полной уверенностью предсказать невозможно, отвлекающий наступательный маневр, принимая во внимание продолжительность выступления, вряд ли можно будет провести до 10 декабря. Сроки выступления подробно доложены Генеральному штабу сухопутных войск. Запасы 6-й армии быстро уменьшаются, их хватит всего лишь на несколько дней. Боеприпасы быстро расходуются, так как котел подвергается наступательным ударам противника на всех фронтах.

Однако я полагаю, что прорыв 6-й армии на юго-запад разрядит всю создавшуюся обстановку.

Армия является единственной боевой силой, с помощью которой после полного разгрома 3-й румынской армии я еще смогу нанести урон вражеским войскам. Удар, проведенный первоначально в юго-западном направлении и далее северным флангом вдоль железной дороги до Морозовской, ослабит к тому же уже возникшую напряженность на участке Светлое—Котельниково. Наконец, силы 6-й армии допускают возможность создания новых линий обороны и подготовки контрнаступлений.

Я понимаю, что предложенная операция повлечет за собой большие жертвы и, в частности, потери материального характера. Однако эти жертвы и потери будут значительно меньше тех, которые, судя по сложившейся обстановке, возникнут в результате неизбежного голода в частях 6-й армии, находящихся в котле.

(Барон фон Вейкс, генерал-полковник».)

Командующий группой армий «Б» надеялся, что эти вразумительные и откровенные доводы убедят Адольфа Гитлера в необходимости прорыва. Последовавшие после этой радиограммы распоряжения Верховного главнокомандования в целом сводились к тому, чтобы подвести силы группы армий «А» к 4-й танковой армии, после этого 6-я и 7-я танковые дивизии, располагавшиеся во Франции, были направлены на восток. Эти части имели своей задачей усилить 4-ю танковую армию с тем, чтобы отвести от 6-й армии наступательные удары противника с юга и севера.

Командование группы армий расценивало подходившие части только как желательное подкрепление для 4-й танковой армии, штаб группы армий считал, что все эти части подкрепления прибудут с опозданием и, кроме того, при наличии имевшихся у них сил будут не в состоянии обеспечить успех операции.

В конечном итоге рассчитывали на то, что доводы начальника Генерального штаба сухопутных войск, представлявшего мнение командования группы армий «Б», не останутся без внимания. Сначала казалось, что все идет хорошо: к тому времени никто не мог знать, что возникнут непредвиденные обстоятельства, в результате которых тактическая операция, сулившая успех, закончится катастрофой.

Тот факт, что на Чире и севернее Цимлянской удалось создать фронт, который был в состоянии по крайней мере в первое время сдерживать натиск вражеских частей, объяснялся в первую очередь тем, что руководство Красной армии решило сберечь силы и не стало развивать свой успех дальше, то есть в западном направлении, а неуклонно придерживалось поставленной на данном участке фронта задачи, а именно окружения немецких частей, стоявших между Доном и Волгой.

На основании всех происходивших событий можно было предположить, что для проведения широкомасштабной операции, окончание которой было намечено на весну 1943 года, высшее советское командование выбрало три оперативных участка фронта и при этом правильно сумело учесть не только слабые стороны немецких союзнических армий Румынии, Венгрии и Италии, но и реакцию Адольфа Гитлера, что говорило о высоком советском искусстве управления войсками. Успешное проведение всей операции предполагало захват большого участка фронта вдоль Днепра и изоляцию группы армий «А», продвинувшейся на Кавказ.

Первый этап означал уничтожение немецкой армии, чему способствовал довольно слабый румынский фронт на соответствующем участке Дона.

Целью второго этапа был захват устья Дона, что вполне было осуществимо в силу того, что 8-я итальянская армия не способна была оказать серьезного сопротивления. В результате успешного проведения этой операции для немецких частей, располагавшихся на Кавказе, оставался только один-единственный путь отступления через узкий проход в районе Керчи. На третьем этапе планировалось уничтожить венгерские части по обеим сторонам Коротояка и тем самым открыть путь на Днепр. Было очевидно, что при планировании всех операций учитывались соотношения сил с немецкими частями.

В Москве знали, что Адольф Гитлер перестарался с операциями 1941–1942 годов, в результате которых силы немецких армий были надорваны, и сейчас развертывание немецких дивизий на оставшейся линии фронта уже не представляло большой опасности. Известно было также и то, что немцам пришлось столкнуться с громадными трудностями со снабжением войск и что переброска немецких частей к решающим участкам фронта по перегруженной железной дороге займет больше времени, чем проведение собственно операции.

И наконец, учитывая собственные трудности с переброской войск, советское командование отказалось от проведения операции на слишком большой территории, как, например, прорыв из района Воронежа через Харьков до Днепропетровска. При планировании операций ограничивались отдельными ударами, при успешном завершении которых могла быть достигнута та же самая цель.

Весь ход событий подтвердил ту оценку, которая была дана гитлеровскому искусству управления войсками. Можно сказать, что советское командование преуспело в деле управления войсками настолько, насколько ухудшилось руководство немецкими войсками с тех пор, как Адольф Гитлер взял на себя командование сухопутными силами.

Гитлер находился во власти собственного представления о том, что любое отступательное движение непременно отрицательно скажется на моральном состоянии солдат и офицеров. Его сознание не позволяло ему понять то, что отступление, навязанное противником, принесет намного больше вреда, чем перегруппировка, произведенная по собственной инициативе. В результате этого недопонимания в последние годы войны были потеряны целые дивизии и корпуса. Этот панический страх перед потерей завоеванных территорий, что одновременно означало потерю собственного авторитета, повлиял в конечном итоге на поведение немецких сухопутных сил во Франции, что, в свою очередь, сказалось на состоянии армий союзников.

Командующий 51-м армейским корпусом генерал фон Зейдлиц решил действовать самостоятельно. Вместе с начальником Генерального штаба был разработан план, предусматривавший прорыв армии на юго-запад.

Далее, по его инициативе 22 ноября в Гумраке собрались командующие корпусами: генерал Йенике (4-й армейский корпус), генерал Гейц (8-й армейский корпус), генерал Штрекер (11-й армейский корпус) и генерал Хубе (14-й танковый корпус).

Для всех командующих не было иного выхода, кроме принятия решения о разрыве кольца окружения всеми оставшимися силами. Командующий 6-й армией и начальник Генерального штаба полностью разделяли мнение собравшихся генералов. Ситуация всем была понятна, теперь оставалось только действовать.

После того как были взвешены все «за» и «против», прорыв был назначен на 25 ноября и по согласованию с группой армий «Б» был отдан приказ о перегруппировке.

Согласие командования сухопутных войск подразумевалось как само собой разумеющееся. По армии был отдан приказ о проведении операции тремя этапами, каждый из которых предусматривал выход на определенный стратегический рубеж.

На первом этапе предполагалось отвести дивизии с севера и разместить их на линии Конная—высота 137—Гумрак– Городище. На второй день необходимо было отвести войска на рубеж Алексеевка—Дубининский—Питомник—Ельшанка.

На третий день было запланировано добиться такой концентрации войск на участке прорыва, чтобы можно было осуществить его всеми имевшимися в распоряжении силами. Танковые части с самого начала должны были оставаться в районе Мариновки—Карповки, что позволяло избежать лишнего расхода горючего.

Все необходимые приготовления были сделаны, так что теперь практическое осуществление всей операции зависело только от командования сухопутных войск.

Сто тридцать танков выстроились боевым порядком, за ними занимали исходные позиции бронированные разведывательные и боевые машины 3-й и 29-й мотопехотных дивизий. Войска первого эшелона насчитывали семнадцать тысяч, войска второго эшелона – сорок тысяч человек. Все части стояли наготове.

Приказ по армии гласил:

«Прорыв осуществляется в северном и западном направлениях при танковой поддержке. Основные силы пехотных дивизий следуют за танковым клином, продвигающимся вперед без огневой подготовки».

Ситуация в котле была напряженной, как никогда.

Паролем для всех было слово «свобода» – одного этого слова было достаточно для того, чтобы страх и неопределенность превратились в уверенность и надежду. «Мы прорвемся» – мысли всех сводились только к одному этому чувству и желанию, и казалось, что миновала опасность того, что котел, который можно было сейчас сравнить с небольшой спасательной шлюпкой, переполненной людьми, однажды исчезнет, как исчезает маленькое облачко, растворяясь на голубом небосклоне.

24 ноября в 1.15 командующий 6-й армией вновь послал Гитлеру радиограмму со следующим текстом:

«Мой фюрер! После того как была получена Ваша радиограмма от 22 ноября (в ней говорилось о том, что 6-й армии необходимо занять круговую оборону и ожидать деблокирования окруженных войск со стороны), ситуация резко изменилась. Закрыть брешь на западе и юго-западе не удалось. На этом участке намечаются наступательные действия противника. Боеприпасы и горючее на исходе. Многие батареи, включая противотанковые орудия, израсходовали все свои боеприпасы. Своевременная доставка всего необходимого уже исключена. В самое ближайшее время армии грозит уничтожение, если враг, наступающий с юга и запада, не будет разбит всеми имеющимися в распоряжении силами. Для этого необходимо немедленно вывести все дивизии из Сталинграда и снять мощные силы с северного участка фронта. Неизбежным следствием этого должен быть прорыв в юго-западном направлении, так как из-за ослабления Восточного и Северного фронтов проведение каких-либо операций в данных направлениях уже невозможно. Большое количество техники будет при этом потеряно, но удастся сохранить большинство боеспособных подразделений и, по крайней мере, какую-то часть боевой техники.

Я полностью несу ответственность за сделанное мной сообщение и хочу также доложить, что генералы Гейц, фон Зейдлиц, Штрекер, Хубе и Йенике так же серьезно оценивают обстановку. Еще раз прошу о предоставлении мне свободы действий.

(Паулюс».)

В сводке вермахта от 24 ноября говорилось следующее:

«Юго-западнее Сталинграда и большой излучины Дона советские войска при использовании большого количества живой силы и техники прорвали фронт обороны на Дону. В самом Сталинграде отмечается лишь локальная деятельность штурмовых групп».

Несколько месяцев назад Гитлер вел спор с генерал-полковником Гальдером, теперь в Виннице ежедневно накалялись страсти в споре между фюрером и генералом Цейтцлером, когда зашел вопрос о всех «за» и «против» в отношении выступления 6-й армии.

Гитлер, Геринг, Кейтель и Йодль отстаивали одну точку зрения, Генеральный штаб сухопутных войск в лице генерала Цейтцлера – другую.

Гитлер хотел, чтобы 6-я армия продолжала борьбу, начальник Генерального штаба сухопутных войск с самого начала считал это невозможным и требовал отвода армии из этого района. Никто не хотел отказываться от своих позиций.

Основания Гитлера носили менее оперативный характер. Он не хотел уходить с Волги и в своих политических речах заявлял:

– Если немецкий солдат куда-либо пришел, он оттуда уже не уйдет.

Он полагал, что одной его воли будет достаточно, чтобы добиться всего, даже если при этом отсутствовали необходимые средства.

«Это будет преступлением, если 6-я армия останется в котле – вся армия будет обречена на голодную смерть. Мы не можем ее вызволить оттуда. Весь Восточный фронт будет разбит; если Сталинград рухнет, вместе с ним погибнет и 6-я армия».

Эти слова произнес Цейтцлер, и он повторял их сотни раз. Его мнение разделяли начальник оперативного отдела штаба и генерал-квартирмейстер сухопутных войск.

Группа армий «Б» днем и ночью поддерживала связь с начальником Генерального штаба сухопутных войск – с часу на час ожидали разрешения на прорыв.

В ночь с 23 на 24 ноября все говорило о том, что запланированная операция начнется в самое ближайшее время.

Около двух часов ночи начальнику Генерального штаба сухопутных войск генералу фон Зоденштерну позвонил генерал Цейтцлер. Во время разговора, который длился четверть часа, Цейтцлер сообщил, что в ходе длительной и напряженной беседы ему удалось убедить Гитлера в необходимости предложенных им действий и что Гитлер согласился с его доводами. Все это означало, что только прорыв из котла давал возможность выйти из всей этой бесперспективной ситуации и добиться тактического успеха.

Из последующих сообщений генерала Цейтцлера генералу фон Зоденштерну стало ясно, что в результате всех этих дискуссий с начальником Генерального штаба Гитлер настолько измотался, что уже был не в состоянии сразу подписать необходимый приказ.

Генерал Цейтцлер сообщил далее, что данный приказ будет передан в группу армий радиограммой между семью и восемью часами утра. 6-й армии было сообщено об этом по линии связи закодированным текстом, а до этого в течение нескольких дней с ее командующим были обсуждены все подробности проведения операции, включая концентрацию войск для прорыва, а также возможные потери в живой силе и боевой технике. В сообщении командующему 6-й армией были подтверждены сроки выступления, а именно утро 24 ноября, – шансы на успех, как и прежде, казались благоприятными.

Данные сообщения вызвали вздох облегчения не только в группе армий «Б» и в 6-й армии, они были восприняты с воодушевлением командованием 3-й румынской армии и 4-й танковой армии.

Утром 24 ноября впервые за последние дни все офицеры Генерального штаба, начиная командующим группой армий и заканчивая офицерами-ординарцами, спали почти безмятежным сном, хотя сон длился недолго.

К восьми часам утра приказ, о котором говорилось ранее, не поступил. Обстановка в группе армий была более чем напряженной, ждали до десяти часов утра, после чего по телефону был направлен запрос. Ясного ответа получено не было, судя по всему, начальник Генерального штаба сухопутных войск находился в сильном возбуждении. В результате этого запроса все же удалось выяснить, что в самое ближайшее время могут быть приняты новые, пока еще неизвестные решения.

Стрелки сталинградских судьбоносных часов вращались в неизменном ритме. Весь этот часовой механизм наглотался известковой пыли донских высот и песка волжских степей, в течение недели через него непрестанно просачивалась вода, после чего выпал снег, а когда наступили морозы, механизм стал испытывать непомерные нагрузки и начал задыхаться.

Однако пружина, приводившая механизм в действие, была еще достаточно сильна, чтобы обеспечить удар маятника через все это судьбоносное пространство от Мариновки до Волги.

В Старобельске необходимо было что-то предпринять, исходя из собственных полномочий и под собственную ответственность. 24 ноября в 10.45 командующий отдал приказ о наступлении 6-й армии. Генерал-полковник фон Вейкс полностью отдавал себе отчет в том, что означала эта самовольная акция как для него, так и для начальника Генерального штаба группы армий, однако ситуация не допускала промедления и вынуждала к действиям. Ранним утром вскоре после телефонного ночного разговора русским удалось подключиться к телефонной линии, обеспечивавшей связь с 6-й армией, и прервать ее, поэтому приказ о наступлении мог быть передан только радиограммой. Ежедневно менявшаяся обстановка на юге Сталинграда и на Чире требовала принятия определенных решений, на что ушло всего несколько минут, однако за эти несколько минут решилась судьба не только битвы за Сталинград – и тем самым судьба 6-й армии, – но и судьба всего Восточного фронта.

В то время как Генеральный штаб группы армий составлял текст приказа, к командующему 6-й армией, минуя командование группы армий, поступила роковая радиограмма Адольфа Гитлера.

Эта радиограмма была вручена генералу Паулюсу при входе в бункер связи. Текст радиограммы был следующий:

«6-я армия временно окружена русскими войсками. Я намереваюсь сосредоточить все силы армии в районе… (далее следовало перечисление участков между севером Сталинграда, высотой 137, Мариновкой—Цыбенко и югом Сталинграда). Армия может быть уверена, что я сделаю все, чтобы обеспечить ее всем необходимым и своевременно снять с нее блокаду.

Мне известно, что солдаты 6-й армии отличаются храбростью, я знаю ее командующего, и я знаю также, что армия выполнит свой долг.

(Адольф Гитлер».)

Сложившаяся ситуация не позволяла командующему группой армий «Б» отдать уже объявленный приказ, так как он явно противоречил тому, что говорилось в радиограмме Гитлера.

Решение, которое могло иметь самые серьезные последствия, было принято. Окружение 6-й армии осуществлялось без каких-либо препятствий. Силы 4-й танковой армии, и так уже изрядно измотанные, перешли в оборону. Теперь для группы армий дело заключалось в том, чтобы после выхода из строя 6-й армии собрать все силы и построить линию обороны на Чире и южнее Морозовской.

Кульминационный момент в битве за Сталинград был пройден.

В заключение здесь следует назвать еще некоторые обстоятельства, сыгравшие основную роль в принятии Гитлером 24 ноября решения продолжать удерживать позиции под Сталинградом.

Когда 24 ноября, около восьми часов утра, начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Цейтцлер вошел в рабочий кабинет Гитлера для подписания приказа о прорыве 6-й армии на юго-запад, тот был не один. В комнате присутствовали также генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Йодль и начальник Генерального штаба люфтваффе генерал Йешонек. Ситуация складывалась следующая.

По поручению командующего люфтваффе рейхсмаршала Геринга генерал Йешонек сообщил, что рейхсмаршал берет на себя снабжение окруженной 6-й армии и гарантирует его осуществление. При этом, правда, Геринг поставил условие, что для выполнения данной задачи, включавшей в себя вопросы, связанные с транспортом и доставкой необходимых материалов и продовольствия, необходимо, чтобы армия удерживала в своих руках занятые прежде аэродромы и чтобы имевшиеся к тому времени места выброски десанта и сброса соответствующих материалов и продовольствия оставались в распоряжении люфтваффе на все время снабжения 6-й армии под Сталинградом. Вес всех материалов, которые необходимо было доставить по воздуху в котел, Геринг оценил в пятьсот пятьдесят тонн.

За три дня до этого сообщения Йешонека Гитлеру командование сухопутных войск провело совещание, в котором приняли участие генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Йодль, генерал Цейтцлер, генерал Йешонек и генерал-квартирмейстер сухопутных войск Вагнер. На данном совещании было объявлено, что в радиограмме, полученной от 6-й армии, было указано количество материалов, которые необходимо было доставить по воздуху и вес которых составлял в целом семьсот пятьдесят тонн, из них триста восемьдесят тонн приходилось на продовольствие, сто двадцать тонн – на горючее и двести пятьдесят тонн – на боеприпасы. Все понимали при этом, что воздушный транспорт люфтваффе даже теоретически был не в состоянии перебросить в котел такое количество боеприпасов и продовольствия.

Вечером 23 ноября рейхсмаршал Геринг имел одночасовую беседу с генералом Йешонеком и начальником транспортной службы. Темой обсуждения было «воздушное снабжение Сталинграда». Начальник транспортной службы считал, что по воздуху вполне можно доставить триста пятьдесят тонн груза, его мнение разделял Йешонек. Геринг же, стремясь найти золотую середину, указал на возможности использования самолетов с других фронтов и настаивал на транспортировке пятисот тонн необходимых материалов.

– Воздушное обеспечение должно состояться; если командование сухопутных войск будет отстаивать свои позиции, мы будет отстаивать свои. – Йешонек поклонился и вышел.

«Вы отвечаете мне за то, чтобы данное мной фюреру обещание было выполнено» – этот текст командующий люфтваффе передал радиограммой командующему 4-м воздушным флотом фельдмаршалу барону фон Рихтгофену.

На следующее утро генерал Йешонек явился к Гитлеру. То, что он сказал фюреру, уже говорилось выше. Генерал Цейтцлер был категорически против предложенного Герингом плана снабжения и указал на невозможность его реализации, но Гитлер отклонил возражения Цейтцлера. Йодль и Кейтель были на стороне Гитлера. На генерала Йешонека можно было положиться, он был немногословен, но там, где слов немного, их весомость возрастает. Четыре мнения были против одного.

Таким образом, слова Геринга, сказанные 24 ноября 1942 года, перевесили чашу весов и оказались роковыми.

16 августа 1943 года генерал-полковник Йешонек покончил жизнь самоубийством, чему предшествовали тяжелые споры с рейхсмаршалом Герингом. Когда Генеральный штаб люфтваффе собрался на утреннее обсуждение обстановки, генерал-полковник застрелился в своем небольшом рубленом доме.

Командование армии ожидало всего, но только не запрета прорыва. Первое, что сделал командующий, – это созвал офицеров штаба для обсуждения обстановки. Во время совещания говорили все, при этом можно было услышать довольно категоричные высказывания. Командующий сидел на подоконнике и пил минеральную воду, черты лица его заострились, складки кожи стали более ярко выраженными. Остальные курили. Генерал Шмидт, скрестив руки на груди, стоял, прислонившись к стене бункера.

Что же это были за категоричные высказывания?

– Прорыв – это единственная возможность, – сказал генерал Хубе.

– Оборона русских на севере не является большим препятствием, – высказал свое мнение генерал Штрекер. – Лицман не раз взвешивал здесь все «за» и «против», мы сможем прорваться на этом участке и уцелеть.

Генерал Гейц добавил:

– Пусть после прорыва уцелеет пять дивизий. Это лучше, чем потерять двадцать.

Генерал Йенике придерживался того же мнения:

– Рейхенау не стал бы медлить.

Командующий тут же перебил его:

– Я – не Рейхенау.

Йенике подошел к командующему армией и, подкрепляя свои слова жестом руки, сказал:

– Наша задача – прорваться.

Командующий положил руки на карту с нанесенной обстановкой:

– Задача солдата – повиноваться.

После этого заговорил Зейдлиц:

– Мы должны в любом случае выбраться отсюда и обязаны все поставить на одну карту, что я уже сделал.

Пять генералов посмотрели на Зейдлица.

За два дня до этого совещания 51-й корпус получил приказ уничтожить всю лишнее и всю громоздкую боевую технику, которую невозможно взять с собой. Генерал сам подал пример своим подчиненным и сжег всю свою одежду, кроме униформы, которая была на нем. Солдаты и офицеры 51-го корпуса с остервенением начали уничтожать все, что только было можно. Дивизии оставили отсечные позиции и бункера и отошли к северной окраине Сталинграда, сменив свои прочные зимние квартиры на снежные норы и обледенелые овраги.

Исправить здесь что-либо было уже невозможно, так как русские большими силами преследовали отступавшие дивизии.

94-я пехотная дивизия в результате этого отхода была практически уничтожена, а остатки ее полков были подобраны 16-й и 24-й танковыми дивизиями. Спустя несколько дней штаб дивизии вместе с начальником штаба генерал-лейтенантом Пфайфером вылетел из района, чтобы «держать под контролем и сохранить резервные армейские склады на территории, не занятой противником».

Командующий 6-й армией испытывал давление со стороны своих генералов – теперь все зависело только от его решения. Позднее генерал Йенике однажды высказался по этому поводу: «Это были те минуты в жизни человека, когда его характер должен быть сильнее, чем его чувство долга, о чем написал в одном из своих романах Фонтане, обосновывая этическое значение поступка одного из своих героев генерала Йорка: «Есть времена повиновения и выжидания, но есть и другие времена, когда поступки и действия являются первейшим долгом. Я поклялся королю в верности, но ради этой верности я не хочу нарушать верность самому себе».

– Мы должны подчиниться приказу, – сказал начальник Генерального штаба.

– Я подчиняюсь, – ответил генерал Паулюс.

Последующие за этим фразы могут послужить мотивировкой данной позиции.

«Армия может продержаться только в том случае, если она будет обеспечена необходимыми материалами, горючим, боеприпасами, продовольствием и другими вещами, четко указанными в донесении, и если в ближайшее время она будет деблокирована силами извне. Объем всех необходимых предметов снабжения был также указан в донесении. Теперь Генеральному штабу Верховного главнокомандования необходимо изыскать возможности такого снабжения и отдать соответствующие приказы. Армия со своей стороны может сообщить лишь о том, что необходимо для окруженных частей, но не может давать советы и говорить о том, как должна проводиться вся операция по снабжению. Все зависит от грузоподъемности имеющегося в наличии транспорта, пропускной способности железных дорог, от аэродромов, от наличия всех указанных предметов снабжения, от погодных условий, действий вражеских войск и не в последнюю очередь от стабильности немецкого фронта. Отвод 6-й армии в условиях создавшегося общего положения выгоднее, но отсюда я не могу принять такое решение, поскольку оно означает отказ от поставленного ранее армией требования о деблокировке и снабжении, а необходимых документов сверху, подтверждающих данный отказ, у нас нет».

Генерал фон Зейдлиц заявил, что он не согласен с данным решением командования армии и, составил докладную записку группе армий, в которой требовал проведения прорыва вопреки решению Гитлера, чувствуя при этом ответственность только перед немецким народом. Он сослался на то, что Паулюс должен действовать, как когда-то герой Фонтане Йорк фон Вартенбург, и добавил:

– Для этого я целиком и полностью в распоряжении армии, бездействие в этом случае является предательством с военной точки зрения, кроме того, это означает также предательство по отношению к немецкому народу.

Генерал Паулюс передал это донесение в группу армий. Что стало с этим донесением, неизвестно, однако спустя несколько часов из ставки фюрера поступило следующее распоряжение:

«По приказу фюрера командующим северным фронтом «крепости Сталинград» назначается командир 51-го корпуса генерал фон Зейдлиц, командующим южным фронтом назначается командующий 6-й армией генерал Паулюс, который тем самым одновременно приобретает право отдавать приказы при осуществлении общего руководства».

Этой радиограммой ставка фюрера поставила генерала фон Зейдлица, стремившегося к самостоятельности, в затруднительное положение, что соответствующим образом отразилось на его планах в осуществлении прорыва по собственной инициативе.

Началась трагедия второго акта.

Дивизиям, ждавшим приказа о прорыве, было дано указание перейти на новые позиции. Все происходило очень быстро. 11-й корпус располагался в открытой степи, в подобной ситуации оказались также дивизии на западе и юге.

113-я дивизия, стоявшая на западном участке северного фронта, повернула свой левый фланг на запад. На юге примыкали 76-я пехотная дивизия, 384-я пехотная дивизия и рейхсгренадерская дивизия, фронт которых был обращен на запад. Части 29-й мотопехотной дивизии сгруппировались вокруг Дмитриевки, в то время как 3-я мотопехотная дивизия, фронт которой также был обращен на запад, вместе со своим штабом заняла район севернее Карповки. 14-я танковая дивизия переместилась в Карповку, 376-я пехотная дивизия заняла свои позиции юго-западнее Басаргина, в то время как остальные части 29-й мотопехотной дивизии удерживали Ракотино, а 297-я мотопехотная дивизия вместе с частями 71-й танковой дивизии сосредотачивали свои силы для того, чтобы держать оборону Цыбенко. Фронт 20-й румынской пехотной дивизии (или, скорее всего, то, что от нее осталось) также был обращен на юг. Южнее окружной железной дороги стояла 371-я пехотная дивизия.

Лицом к востоку стояли 295, 305, 100, 79 и 389-я дивизии.

Обстановка 25 ноября 1942 года

Восточные оборонительные позиции северного фронта заняла 24-я танковая дивизия. На западе примыкали остатки 16-й танковой дивизии и 60-я мотопехотная дивизия.

Командование армии располагалось в Гумракском овраге в непосредственной близости от 51-го армейского корпуса. 11-й армейский корпус занял участок у перекрестка дорог южнее высоты 137, 14-й танковый корпус – в Нижне-Алексеевке, 8-й корпус обосновался юго-западнее Питомника, а 4-й корпус соорудил свой командный пункт юго-западнее Воропанова. Котел имел шестьдесят километров в длину и тридцать восемь километров в ширину.

Войска окапывались, как бы вгрызаясь в землю, при этом окапывание осуществлялось не по уставу, согласно которому одну лопату земли следовало отбрасывать назад, а три – в сторону врага, ширина также отклонялась от нормы, зато глубина была такой, что край окопа располагался на уровне лица. Каждый окоп, каждое отверстие принимали ту или иную форму в зависимости от определенной цели. Приказ, отданный солдатам, гласил: «Окопы удерживать до последнего», и солдаты понимали, что это значило и что от этого зависело.

Люди укрывались в небольших земляных пещерах, проломах и уцелевших бункерах, ожидали событий, которые вот-вот должны были наступить, писали письма, заботились о провианте, наблюдали за воздушными боями своих асов и впадали в отчаяние, когда русские истребители сбивали немецкие самолеты с ранеными.

После того как пал Севастополь, командование 11-й армии во главе с фельдмаршалом Манштейном было переброшено под Ленинград, квартирмейстерская часть была оставлена в Ростове.

Когда армия готовилась к наступлению в районе Витебска, 25 ноября поступила радиограмма Гитлера:

«В силу принятия командования группой армий «Дон» оперативное управление 11-й армии переводится в Новочеркасск».

Фельдмаршал фон Манштейн должен был принять командование вновь сформированной группой армий «Дон», в состав которой входили 4-я танковая армия, 6-я армия, а также 3-я и 4-я румынские армии. В подчинении же командования группы армий «Б» оставались 8-я итальянская, 2-я венгерская и 2-я немецкая армии, располагавшиеся в районе Мешковской—Воронежа—Курска.

Первоначально предполагалось передать группу армий «Дон» в подчинение румынскому главе государства маршалу Антонеску. Имея такую мощную группу армий, Антонеску намеревался устранить всевозраставшие внутриполитические проблемы в Румынии и, кроме того, за счет успешной деятельности в качестве главы государства усилить свои позиции в нации. Передача фельдмаршалу фон Манштейну командования группой армий на самом главном в то время участке фронта по обе стороны Сталинграда имело свои причины – в ставке фюрера ценили его выдающиеся стратегические способности, а задача, которая была возложена на Манштейна в Новочеркасске, была, пожалуй, самой трудной из тех, которые ставились перед каким-либо из полководцев в ходе данной войны.

Использование авиации для переброски командования 11-й армии было невозможно из-за погодных условий, поэтому переброска должна была осуществляться по железной дороге. 28 ноября фельдмаршал фон Манштейн прибыл в Старобельск, где находилось командование группы армий «Б». У генерал-полковника барона фон Вейкса и у фельдмаршала фон Манштейна не было разногласий во мнениях относительно ситуации под Сталинградом и тех мер, которые необходимо было принять для устранения данной ситуации.

29 ноября группа армий «Дон» приняла командование войсками на участке боевых действий в бассейне Волги и Дона. Ситуация была следующей.

4-я танковая армия испытывала сильный натиск врага, пробивавшегося на юг и юго-запад через брешь, образовавшуюся между 7-м и 6-м румынскими армейскими корпусами.

6-я армия закончила перегруппировку и не передавала каких-либо особенных сообщений, кроме как о ведении боевых действий местного значения. «Боевая группа Чокель» и дивизия «Адам» удерживали плацдарм через Дон в районе Чирской. На северном фронте противник проводил мощные наступательные операции в сторону Кутиновки и Сысокина, однако все атаки были отбиты. 48-й танковый корпус находился в Тормосине, 11-я танковая дивизия, 338-я пехотная дивизия и группы Штумпфельд-Зелле и Шмидта были единственными боевыми подразделениями на трехсоткилометровом участке фронта.

Задание, полученное группой армий «Дон» от Гитлера, было следующим:

«За счет наступления 4-й танковой армии с юга в направлении Сталинграда объединиться с 6-й армией. Для этой цели группе армий будут подведены и переданы ей в подчинение 17-й танковый корпус вместе с 23-й танковой дивизией, находившиеся в составе группы армий «А», и несколько дивизий из Франции. С учетом ожидающегося обострения ситуации и предположительного расширения фронта русского наступления в западном направлении необходимо поддержать 3-ю румынскую армию на ее участке фронта.

Группы армий «А» и «Б» имеют задачу удерживать свои позиции.

4-й воздушный флот имеет задачу – кроме воздушного обеспечения Сталинграда, оказывать поддержку группе армий «Дон» в ходе ее боевых действий».

Фельдмаршал фон Манштейн оценивал обстановку иначе. Он считал, что поставленная задача невыполнима, и намеревался исправить создавшееся положение и завладеть всей ситуацией с помощью следующих мер:

1. Прорыв 6-й армии со сдачей Сталинграда и соединение с частями 4-й танковой армии, проводящими наступление с целью деблокировки окруженного района. Необходимо учесть потери 6-й армии в тяжелом оружии и подвижном составе.

2. Отвод группы армий «А» в район нижнего течения Дона, где необходимо удерживать плацдарм под Ростовом до тех пор, пока этого будет требовать обстановка в 4-й танковой армии и 3-й румынской армии. Отвод может быть осуществлен лишь в том случае, если наступление внешних частей на Сталинград с целью деблокировки 6-й армии не удастся.

3. После осуществления прорыва 6-й армией необходимо создать оборонительный фронт на Донце, или Миусе, или севернее этих участков (этот район служил исходной позицией для наступления группы армий «Юг» летом 1942 года).

4. Устранение сложных ситуаций на всем Восточном фронте с дальнейшим его сокращением.

Эти предложения неоднократно повторялись с самого первого дня, однако немецкое Верховное главнокомандование усматривало в предложении группы армий «Дон» потерю территории, а также нанесение урона собственному престижу. Начальник Генерального штаба сухопутных войск был полностью согласен с данными предложениями, однако не смог сделать ничего, чтобы они были приняты ставкой.

Положение на железной дороге с каждым днем становилось все более катастрофическим, что ставило под вопрос своевременное прибытие в район Сталинграда боевых частей, силы которых и так были недостаточны. Кроме того, уже с первых дней стало ясно, что обеспечение 6-й армии с воздуха абсолютно невозможно даже в течение короткого времени.

Командующий 4-м воздушным флотом фельдмаршал барон фон Рихтгофен предостерегающе протестовал против запланированного воздушного обеспечения: «Успех воздушного обеспечения может быть обеспечен только при наличии трех аэродромов и трех тысяч самолетов». Насколько правильной оказалась его оценка данной ситуации, стало ясно в течение последующих недель.

Положение с каждым днем становилось все более угрожающим. Группа армий «Дон» просила об ускоренной доставке сил подкрепления группы армий «А», так как, имея в распоряжении только дивизии 4-й танковой армии, осуществить наступление было невозможно. Кроме того, времени оставалось очень мало, так как импровизированный фронт, созданный западнее Дона, не мог долго сдерживать сильный натиск наступавших вражеских частей.

Общая ситуация говорила о том, что на переброску с запада сил подкрепления для выполнения поставленной задачи рассчитывать было нельзя, быстрое и эффективное усиление 4-я танковая армия могла получить только с Кавказа.

Но было решение Гитлера, согласно которому необходимо было удерживать Кавказ так же, как и Сталинград, из чего следовало, что если группа армий «А» передаст свои части группе армий «Дон», то не сможет сохранить свой собственный фронт. 5 января 1943 года подполковник граф Кильманнсегг сделал в своем дневнике следующую запись:

«Положение на Дону более чем угрожающее, вообще кризис, возникший этой зимой, по своим масштабам во много раз больше кризиса прошлого года. Радиограммы Манштейна становятся более четкими и более настоятельными – если бы все, кто нес хоть какую-либо ответственность, действовали так же, как он. Если эти предложения не будут одобрены и окруженные войска и далее будут оставаться на узком участке, я не вижу возможности полезного приложения моих сил в качестве командующего. Было бы целесообразнее создать какое-нибудь подразделение и назначить меня его командиром, должность которого соответствовала бы должности генерал-квартирмейстера».

И он был прав, видит бог, он был сто раз прав.

Здесь следует лишь кратко описать обстановку, сложившуюся в армейской группе в эти критические дни. До 2 декабря, когда командующий группой армий впервые появился в новой штаб-квартире армейской группы генерал-полковника Гота в Зимовниках, события быстро сменялись одно другим. Это были такие же тяжелые дни, как и раньше, когда немецкие войска стояли перед воротами Сталинграда. В то время как противник прорывался на юг и юго-запад через брешь между 7-м румынским армейским корпусом и остатками 6-го румынского армейского корпуса, русский кавалерийский корпус, поддерживаемый небольшой танковой частью, двигался на восточном берегу Дона в сторону Котельникова. Навстречу русским выступило подразделение «фон Паннвиц», сформированное незадолго до этого из остатков различных частей, и оказало достойное сопротивление, добившись полного успеха. Когда тот же кавалерийский корпус попытался 27 ноября вновь атаковать Котельниково, он натолкнулся на первые эшелоны, перевозившие из Франции 6-ю танковую дивизию. Подразделения дивизии вышли из вагонов и сразу же вступали в бой, в ходе которого подошедшие к железной дороге вражеские войска были отброшены назад так далеко, что дальнейшая выгрузка всей дивизии проходила без каких-либо помех. Обеим русским кавалерийским дивизиям был нанесен сильный удар, и, окажись на поле боя сторонний наблюдатель, его взору открылась бы картина явного поражения противника.

1 декабря в район расположения армейской группы прибыли с Кавказа передовые части 23-й танковой дивизии, входившей в состав группы армий «А». Обстановка постепенно начала разряжаться: после десяти дней громадного нервного напряжения и больших тревог командование и войска смогли вздохнуть свободно и с некоторой надеждой посмотреть в будущее.

В этот день командующий армейской группой оценил ситуацию приблизительно следующим образом.

В то время как основная масса сил противника была привязана к району окружения 6-й армии, командование Красной армии продвинуло кавалерию и отдельные моторизованные части на юго-запад с тем, чтобы предотвратить или, по крайней мере, помешать образованию нового немецкого фронта северо-восточнее и севернее Котельникова. Судя по тому, что целью разведки являлся Ростов, противник был информирован о слабых местах армейской группы. Похоже, что русские намеревались после успехов под Сталинградом и определенной передышки, необходимой для организации нового снабжения войск, расширить операцию в юго-западном направлении. Следовало предположить, что операция первоначально достигнет таких масштабов, что деблокировка 6-й армии будет полностью исключена. Вероятно, противник ограничится захватом и удержанием района Котельниково—Ремонтная, что будет продолжаться до тех пор, пока ситуация в районе Сталинграда не позволит продолжить наступление в направлении Ростова и тем самым изолировать основные силы армейской группы и группы армий «А» на Кавказе. Судя по высказываниям пленных и данным радиоразведки, противник уже приступил к снятию мотопехотных и танковых частей с южного фронта 6-й армии.

Но поскольку советское командование вело также ожесточенные наступательные бои против 48-го танкового корпуса западнее Дона и пыталось достичь выдававшуюся вперед излучину Чира, генерал-полковник полагал, что противник вряд ли смог бы в самом начале отказаться от своих планов в отношении восточного берега Дона. Поражение русского кавалерийского корпуса подтвердило его предположение.

Между тем армейская группа получила приказ о проведении операции «Зимняя гроза», что означало деблокировку 6-й армии. Согласно этому приказу:

1. Армейская группа вместе с 4-й румынской армией, 7-м и 6-м румынскими армейскими корпусами, 58-м танковым корпусом с 6, 17 и 23-й танковыми дивизиями путем наступления восточнее Дона кратчайшим путем соединяется с 6-й армией.

2. 48-му танковому корпусу, если позволяет обстановка на излучинах Дона и Чира, следует покинуть плацдарм под Нижне-Чирской и выступить в направлении Сталинграда. 48-й танковый корпус должен перейти в наступление, если 57-й танковый корпус достигнет района Мышкова.

3. Восточный фланг армейской группы Гота поддерживается 16-й мотопехотной дивизией и 7-м румынским армейским корпусом. Разведывательным подразделениям необходимо как можно дальше продвинуться на север и северо-восток.

4. 6-я армия получила приказ путем местных атак привлечь к себе внимание противника и заставить его задержаться на своем участке. Армия должна была подготовиться к тому, чтобы с южного фронта перейти в наступление и соединиться с армейской группой Гота, если та достигнет высот на участке Ерский—Крепинский.

Все это распределение сил, указанное в приказе, свидетельствовало о том, что немецкие части в сложившихся к тому времени условиях располагали якобы громадной военной мощью, но соответствовало ли это действительности? 7-й румынский армейский корпус имел только две кавалерийские дивизии, которые в результате предыдущих боев уже были сильно потрепаны. В составе 6-го румынского армейского корпуса была практически только одна пехотная дивизия. В рамках предполагавшегося наступления обоим корпусам можно было поручить лишь второстепенные задачи, их использование на переднем крае было абсолютно исключено. Из немецких частей только 6-я танковая дивизия, имея в наличии сто пятьдесят танков, была полностью боеспособна. 17-я и 23-я танковые дивизии – две хорошие, испытанные в боях дивизии, но у них на двоих было всего около пятидесяти танков, кроме того, время подхода 17-й танковой дивизии было неизвестно, а части 23-й танковой дивизии, передвигаясь по одноколейной железной дороге, прибывали очень медленно. 15-я полевая дивизия люфтваффе, также находившая в подчинении командования группы армий, была сформирована еще не полностью и абсолютно не подготовлена к ведению боевых действий на Восточном фронте: сначала ей необходимо было дать возможность закончить формирование в тыловых районах, после чего освоить самые элементарные правила ведения сухопутного боя.

2 декабря в Зимовниках состоялось совещание, во время которого командующий группой армий и генерал-полковник Гот обсуждали всю операцию; в итоге фельдмаршал одобрил планы армейской группы. Данные планы предусматривали следующие действия: после захвата района Аксая западнее участков железнодорожных линий от Котельникова и Мышковой до вокзала атаковать Абганерово, уничтожить противника, находившегося предположительно на участке между Аксаем и Мышковой, захватить участок в районе Васильевской, после чего, продвигаясь в северо-восточном направлении, попытаться соединиться с 6-й армией юго-западнее Тундутова. Генерал-полковник исключал возможность проведения наступления на Абганерово в обход названных участков через железнодорожную линию на участке Плодовитое—вокзал, так как обстановка в районе северо-восточнее Котельникова (восточнее вокзала) была ему неясна. В ходе дальнейшего развития ситуации не исключалась возможность того, что 7-й румынский армейский корпус во время наступления может оказаться втянутым в боевые действия, район которых расположен в стороне от направления его наступления, в результате чего не сможет позднее нанести основной удар всеми своими силами. 57-й танковый корпус вместе с тремя танковыми дивизиями должен был вести самостоятельное наступление, командование же румынской армии получило задачу силами 7-го и 6-го армейских корпусов оказывать поддержку 57-му танковому корпусу с флангов.

На совещании 2 декабря вопрос о дне и времени начала наступления был еще окончательно не решен. Первоначально установленный день «X» – 8 декабря, скорее всего, был нереален из-за медленного подхода 23-й танковой дивизии и неясной ситуации с 17-й танковой дивизией. Кроме того, погода в то время была неблагоприятной для реализации намеченных планов – шли дожди, и наступило некоторое потепление, в результате чего дороги размыло. По мнению метеорологов, длительное похолодание должно было наступить только после 8 декабря. 10 декабря погода действительно изменилась: наступили заморозки, земля быстро затвердела. В связи с этим командующий группой армий принял решение начать наступление 12 декабря, не дожидаясь подхода 17-й танковой дивизии, тем более что ситуация в 6-й армии не позволяла откладывать начало наступления на более позднее время.

В назначенное время 57-й танковый корпус выступил из района, располагавшегося северо-восточнее и севернее Котельникова. Живой силы и техники не хватало, положение на восточном фланге танкового корпуса было таково, что в любое время могла возникнуть новая кризисная ситуация, но, несмотря на это, офицеры и солдаты приступили к выполнению своей нелегкой задачи. Вечером первого дня наступления танковый корпус, избавившись от противника на своем левом фланге, подошел к участку в районе Аксай—Есауловский. Сопротивление противника было слабым, но возникли большие трудности, связанные с почвой, которых никто не ожидал: погода вновь неожиданно изменилась в сторону потепления. 13 декабря указанный участок мог быть захвачен – 6-й танковой дивизии удалось продвинуться вперед до высоты под Кумским. В последующие дни положение танкового корпуса здесь было очень тяжелым, лишь 18 декабря после ожесточенных боев, в результате которых обе стороны понесли значительные потери, противнику был нанесен такой сокрушительный удар, что можно было подумать о дальнейшем наступлении в направлении Васильевской.

15 декабря 6-я танковая дивизия сообщила, что двадцать три танка и восемь полевых гаубиц полностью выведены из строя.

17 декабря к месту боевых действий наконец-то подошла 17-я танковая дивизия, а 18 декабря главные ее силы уже участвовали в бою между высотой под Кумским и Доном, где русский кавалерийский корпус окончательно утратил свою боеспособность в результате предыдущих боев.

В целом результаты первых дней наступления были не очень удовлетворительны. Танковому корпусу удалось продвинуться к Сталинграду лишь на шестьдесят километров, при этом потери в технике были довольно значительны. Но и противнику был нанесен сильный урон: 8-й танковый корпус и 3-й гвардейский мотопехотный корпус русских также понесли значительные потери.

Армейской группе приходилось довольно трудно еще и в силу того, что противнику были известны исходные позиции немецких частей. Из района окружения постоянно отводились войска, а, по сведениям дальней разведки, с северо-востока следовало ожидать подхода новых танковых соединений русских, скорее всего, это могли быть 23-й танковый корпус и несколько самостоятельных танковых подразделений.

Воздушная разведка доложила, что наблюдается активное движение русских войск от Калача на юго-восток, что говорило о приближении новых ожесточенных боев. 19 декабря 57-му танковому корпусу с 6-й танковой дивизией удалось полностью преодолеть сопротивление противника на участке южнее Мышковой. Несмотря на наступление темноты, невзирая на метель и холод, мотопехота и танки 6-й танковой дивизии захватили южный берег Мышковой и в результате дерзкого ночного наступления – плацдарм на северном берегу того же участка.

Единственный мост через Мышковую оказался, таким образом, в руках немецких частей, целый и невредимый.

Головные части армейской группы 6-й армии находились теперь на расстоянии пятидесяти пяти километров от района окружения. Между плацдармом и Сталинградом еще лежала открытая степь, но уже можно было видеть сигнальные ракеты на южном фронте кольца окружения.

В ходе ожесточенных боев с постоянно наступавшими частями противника немецким войскам удалось 20 декабря расширить плацдарм и 21 декабря сломить сопротивление русских настолько, что можно было продолжить наступление, правда, 23-й танковой дивизии удалось завладеть лишь очень небольшим участком территории. Противник мог многократно провести наступление с востока в направлении между данной дивизией и рекой и тем самым отсечь основные силы танкового корпуса от частей, которые вели бои на плацдарме. 22 декабря ситуация в тылу плацдарма и сообщения о подходе новых танковых подразделений русских также не позволяли продолжить наступление на Сталинград. Силы 57-го танкового корпуса были слишком слабы, чтобы успешно вести боевые действия в тех ситуациях, которые ему навязывали мощные силы противника. 17-й танковой дивизии во взаимодействии с 6-й танковой дивизией удалось, правда, захватить участок на южном берегу Мышковой западнее Громославки, но многие ее подразделения еще находились далеко позади, поэтому очистить этот участок между Мышковой и Доном не представлялось возможным.

Западнее Дона советские войска провели за прошедшие дни ряд непрерывных наступательных операций против 48-го танкового корпуса. Если бы в эти дни и могла наступить какая-либо пауза, то вскоре все равно следовало бы ожидать возобновления наступления противника, только в еще большем масштабе.

В результате наступательных действий русских против 48-го танкового корпуса дивизия «Адам» вынуждена была покинуть плацдарм под Нижне-Чирской, о чем будет подробнее рассказано в последующих главах.

Восточнее Дона противник также перегруппировался – это ясно говорило о том, что советское командование намеревалось наряду с операцией западнее реки осуществить и наступление на Котельниково в юго-западном направлении.

На окруженной территории были сделаны все необходимые приготовления для прорыва, как это уже однажды было в ноябре. Танковые подразделения, насколько они еще были боеспособными, вновь расположились на юге. Настроение у всех было приподнятое. На тот момент командование 6-й армии предполагало, что удастся осуществить прорыв на глубину пятнадцати километров, так как соотношение сил, нехватка горючего и недостаточное количество боеприпасов не позволяли прорваться на большее расстояние. Армия намеревалась выступить только тогда, когда деблокирующие части подойдут на расстояние восемнадцати километров от котла.

Ключевые слова «Удар грома» означали начало всех необходимых для проведения операции мер, руководство осуществлением которых было поручено командиру 53-го полка шестиствольных минометов полковнику Шварцу. Два саперных батальона, два дорожно-строительных батальона и один мостостроительный батальон должны были разминировать местность для прохода танковых частей, участок прорыва которых находился южнее Карповки, и одновременно очистить путь для моторизованных колонн. Все было подготовлено, вплоть до маркировочных столбов, однако этой операции не суждено было осуществиться.

Командование танковых и инженерных частей, равно как и армейская служба связи, подготовили все для того, чтобы обеспечить войска во время прорыва надежной радиосвязью: уже с 10 декабря были введены в действие шесть приемников для прослушивания радиосвязи между подразделениями армейской группы Гота. Русские стали создавать радиопомехи на соответствующих волнах и, передавая неразборчивые радиограммы, пытались ввести в заблуждение немецкую службу радиоперехвата, но, несмотря на все эти помехи, командование в котле получало информацию о всех происходящих событиях.

Даже если в группе армий сильно сомневались в том, что армейской группе Гота удастся достичь котла, то в самой группе все же надеялись имевшимися в распоряжении силами подойти на достаточно близкое расстояние от окруженных частей и полагали, что 6-я армия не упустит возможности осуществить прорыв, чтобы окончательно оставить Сталинград. Было запланировано после соединения с 6-й армией всю линию фронта переместить назад, кроме участка у Котельникова, однако командующий 6-й армией не мог освободиться от старых, дедовских понятий, запрещавших ему отважиться на какие-либо решительные действия. Пусть кто-нибудь выйдет вперед, бросит камень и скажет, где проходит граница между долгом и судьбой, между ошибкой и трагизмом.

Там, где нет возможности для защиты, легко и просто встать на сторону тех, кто придерживается русской поговорки об угле: «Если не горит, то пачкает». И все же истина везде должна оставаться истиной, и здесь было бы уместно вспомнить девиз покойного фельдмаршала фон Рейхенау: «Auditaur et altera pars», что в переводе с латыни означает «Следует выслушать и другую сторону».

В многочисленных радиограммах и по телефонной связи командование группы армий ежедневно запрашивало Верховное командование о разрешении на прорыв 6-й армии.

21 декабря в результате постоянных запросов начальника Генерального штаба сухопутных войск Гитлер дал свое согласие на наступление 6-й армии, однако при этом поставил условие, что армия не должна оставлять Сталинград. По его мнению, 6-я армия должна была осуществлять оборону оставшихся фронтов и расширить территорию котла в юго-западном направлении настолько, чтобы можно было соединиться с 4-й танковой армией. Данное требование было невыполнимо.

21 декабря, то есть в тот же день, Гитлер потребовал представить ему данные о наличии горючего в 6-й армии, о чем ему было сообщено из котла радиограммой с точностью до литра. Данное требование, естественно, было связано с предстоящим прорывом, и, когда выяснилось, что горючего для танков хватало лишь на тридцать километров, Гитлер высказал свое отношение к проведению операции:

– Ну, вот и дождались, Цейтцлер. Я не могу брать на себя ответственность за то, что наши танки без горючего застрянут в степи.

В результате еще раз был отдан приказ о запрете прорыва.

Весь котел замер, командование чувствовало свое бессилие, последний шанс был упущен.

Стрелки часов жизни 6-й армии начали вращаться с бешеной скоростью, каждый час равнялся дню, механизм часов был на исходе.

Обстановка, сложившаяся в тылу плацдарма под Васильевской, а также сообщения о подходе с севера крупных моторизованных частей противника вынуждали к принятию новых, решительных мер. Командующий армейской группой вновь и вновь задумывался о том, чтобы отменить принятое им ранее решение, а именно: поручить 17-й танковой дивизии удерживать занятую территорию и с плацдарма 23-й танковой дивизии начать наступление вдоль и восточнее железной дороги Котельниково– вокзал, Шутово—Абганерово. После того как 22 декабря радиоразведка подтвердила сведения о новой дислокации противника, командующий решил провести перегруппировку сил и продолжить наступление 24 декабря с плацдарма 23-й танковой дивизии.

Когда же незадолго до этого начальник Генерального штаба армейской группы сообщил устно по телефону о данном намерении начальнику штаба группы армий «Дон», фельдмаршал фон Манштейн подключился к телефонному разговору и сообщил о «принятии мер чрезвычайной важности».

17 и 18 декабря 8-я итальянская армия, находившаяся на южном фланге группы армий «Б», подверглась нападению превосходящих сил противника, в результате чего уже в первый день наступления русским удалось прорвать оборону итальянцев и продвинуться вглубь на сорок пять километров. В последующие дни советские боевые части развили свой успех настолько, что командующий группой армий «Дон» был вынужден пойти на «меры чрезвычайной важности», чтобы тем самым устранить опасную ситуацию, складывавшуюся на северном фланге группы армий.

Заявление о принятии данных мер последовало на следующий день после приказа армейской группе остановить наступление на Сталинград, занять оборону на уже занятых позициях, а 6-й и 11-й танковым дивизиям (последняя из состава 48-го танкового корпуса) выступить маршем в сторону 3-й румынской армии и закрыть брешь на северном фланге группы армий.

В то время как армейская группа отдавала приказы о переходе к обороне и переброске 6-й танковой армии, командующий и начальник Генерального штаба в многократных и длительных телефонных разговорах (последний состоялся в ночь с 23 на 24 декабря) пытались перенести сроки ввода в действие 6-й танковой армии на более позднее время.

Командующий армейской группой был убежден, что наступление на Сталинград было бы успешным после перегруппировки 57-го танкового корпуса, и считал, что приближение к Сталинграду на расстояние до двадцати пяти километров будет достаточным, чтобы позволить 6-й армии осуществить прорыв из окружения.

В танковой армии все были готовы к тому, чтобы сделать ход последней картой и, собрав все силы, нанести последний удар. Танки выстроились колоннами, бронеавтомобили и самоходные артиллерийские установки стояли наготове – все было подготовлено к решающему наступлению. Оставалось только «нажать на кнопку», и вся танковая армада двинулась бы маршем. Но кнопка не была нажата, поскольку немецкое Верховное командование не хотело сдавать Сталинград и полагало, что после восстановления ситуации на стыке группы армий «Дон» и «Б» удастся продолжить наступление на город. Однако вся общая ситуации, как казалось, исключала возможность удержания достигнутых рубежей, а вывод 6-й танковой армии настолько ослабил боевую мощь армейской группы, что с теми силами, которые у нее оставались, можно было думать о более или менее успешной обороне лишь на очень коротком участке фронта.

Приказ о выводе 6-й танковой армии из состава армейской группы и удержании занятой территории остался в силе. Армейская группа вынуждена была смириться с данным решением и пыталась хоть что-нибудь предпринять в этой сложной ситуации.

В это время в Сталинграде ждали приказа Гитлера о начале прорыва или же решения командующего об осуществлении прорыва самостоятельно под свою ответственность и надеялись при этом на участке Мышкова встретить передовые отряды 6-й армии. Деблокирующие дивизии продвинулись на сто тридцать километров, при этом каждый думал о том, как вызволить своих товарищей из Сталинграда. Теперь, похоже, все было кончено.

В ночь на 23 декабря в командовании сухопутных войск наблюдалось некоторое оживление, казалось, что-то произошло: в течение второй половины дня в группе армий неоднократно говорилось о том, что ночью ожидается чрезвычайно важное сообщение фюрера. Начальник Генерального штаба хотел сам принять это сообщение и приказал при поступлении радиограммы тотчас же поставить его в известность. Потекли томительные часы ожидания, в 2.30 начальник Генерального штаба был поднят с постели – поступила радиограмма со следующим текстом:

«Фюрер обращает внимание на то, что мост через Мышковую является единственным, способным выдержать тяжелые танки».

Генерал Шульц сидел некоторое время, размышляя по поводу данного сообщения.

– Если сейчас не произойдет чуда, – сказал командир 23-й танковой дивизии, – дальше уже все будет бесполезно!

Чуда не произошло, мир продолжал жить по своим понятным для всех законам. Все воодушевление было напрасным, напрасной была пролитая кровь.

Армейская группа встретила четвертую рождественскую ночь с тяжелым чувством вины за фюрера и Верховное командование, оказавшихся неспособными помочь 6-й армии, а этой помощи там наверняка ждали. Судьба отвернулась как от нее, так и от 6-й армии в их стремлении превратить поражение в действительно большой успех. Операция «Зимняя гроза» была остановлена.

У генерал-полковника Гота и его ближайших товарищей теперь уже не оставалось сомнения в том, каков будет исход борьбы 6-й армии в Сталинграде.

Лишь спустя несколько часов после переброски 6-й танковой армии большие силы русских выступили против 7-го румынского армейского корпуса.

Командующий танковой армией опасался, что 57-й танковый корпус может оказаться в окружении, поэтому попросил разрешения отвести корпус назад на старые позиции, которые танковые части занимали 12 декабря.

Уже 23 декабря генерал-полковник Гот указывал на шаткое положение северного фронта. Вместо удовлетворения данной просьбы группа армий по указанию немецкого Верховного командования отказала в отводе корпуса на старые позиции: «Танковой армии, используя свою мобильность, необходимо предотвратить прорыв вражеских войск».

Выполнение данного задания предполагало наличие определенных сил, а их не было, то есть этот приказ не мог быть выполнен, и тем самым оказалось невозможным предотвратить 26 декабря прорыв русских танковых бригад в месте расположения 7-го румынского корпуса. Только в самую последнюю минуту, когда 57-му танковому корпусу действительно грозило окружение, армейская группа получила разрешение отойти на старые, исходные позиции. 7-й румынский корпус подвергся нападению противника и был расколот, и лишь небольшим его остаткам удалось избежать плена или уничтожения.

Перед натиском советских войск, наступавших силами 1-го гвардейского стрелкового корпуса, 11-го гвардейского моторизованного корпуса и 7-го танкового корпуса, за которым вплотную двигались части 8-го танкового корпуса, невозможно было удержать фронты на исходных позициях, в связи с чем 29 декабря они были перенесены в район вокзала и Ремонтной. В то же время три советские мотострелковые дивизии и четыре танковые бригады, входившие в состав 28-й армии, стоявшей наготове под Астраханью, выступили против 16-й немецкой мотопехотной дивизии. В результате дивизия отступила к Элисте – это единственное, что ей оставалось сделать.

В самом конце декабря командование 48-м танковым корпусом перешло к 3-й румынской армии, в районе излучины Дона и Чира командование принял генерал-лейтенант Мит.

Ведя непрерывные наступательные бои, советские боевые части в течение декабря подошли вплотную к линии фронта отведенной назад 3-й румынской армии. В 48-м танковом корпусе, находившемся в районе устья Чира, могли думать о чем угодно, только не об участии в наступлении 4-й танковой армии на Сталинград. Напротив, он вынужден был оставить плацдармы на Чире и Дону и занять оборону по всему фронту. Ожесточенные оборонительные бои проходили также на примыкавшем с запада Чирском фронте, созданном 3-й румынской армией, где с большим трудом удалось сдержать наступление и прорыв советских частей в направлении Ростова. Советское командование стремилось прежде всего к тому, чтобы отсечь не только правый фланг группы армий «Дон» (здесь располагалась 4-я танковая армия, которая должна была принять участие в наступлении на Сталинград), но и нарушить тыловые связи всей группы армий «А».

Оборонительные силы, находившиеся в распоряжении немецкой стороны, были невелики, так как привезенные некоторое время назад с запада по железной дороге части сразу же из вагонов были брошены на латание брешей на Чирском фронте, а соединения, задействованные непосредственно на фронте, в большей своей части были сформированы из отпускников. Тяжелое оружие вряд ли было в наличии, в большинстве случаев отсутствовали даже полевые кухни. Следует, однако, отметить, что на этом фронте солдаты, лишенные надежды, воевали самоотверженно, не щадя своих жизней, что можно было сравнить лишь с боями в Сталинграде, и только благодаря именно этим частям русским не удалось осуществить запланированный прорыв к устью Дона.

17 декабря мощные силы русских частей, после того как сорвалось наступление в районе 3-й румынской армии, начали ожидавшееся наступление против 8-й итальянской армии. Наступление осуществлялось на армейском фланге и уже в первый день привело к окончательному прорыву русских на глубину сорока пяти километров. Два дня спустя фронт шириной около ста пятидесяти километров был разорван, и в образовавшейся бреши вели бои отдельные окруженные немецкие части, словно на островках, пробиваясь на юг и юго-запад, в то время как итальянские части, полностью разбитые и лишенные командования, в панике спасались бегством на запад и юго-запад. Во избежание уничтожения левого фланга 3-й румынской армии он был перемещен на юг.

Исходя из сложившейся ситуации, группа армий решила 23 декабря остановить дальнейшее наступление 4-й танковой армии, о чем подробно говорится в главе «Все надежды рухнули». Как уже также известно, группа армий сняла 6-ю танковую дивизию с фронта наступления армейской группы Гота, чтобы быстро ввести ее в действие на центральном фланге между 3-й румынской и 8-й итальянской армиями. В результате такого ослабления 4-й танковой армии в ходе дальнейших боевых действий вся армейская группа Гота была отведена назад.

Между тем пришлось заменить остатки 3-й румынской армии на излучине Дона и Чира. Воля к сопротивлению румынских войск была сломлена, поэтому на фронте их использовать уже было нельзя. Командование 3-й румынской армии получило в этой связи приказ собрать остатки армии в тыловых районах группы армий и вновь ее сформировать. Командовать участком, на котором располагалась 3-я румынская армия, было поручено вновь сформированной армейской группе «Холидт».

Так как армейская группа Гота была вынуждена отвести линию фронта на юго-запад, расстояние до окруженной 6-й армии увеличивалось все больше и больше, а вместе с этим ослабевала и последняя надежда на помощь окруженным. Постоянные наступления противника становились стремительнее не только в районе дислокации группы армий «Б», но и на фронте группы армий «А» на Кавказе, особенно против 1-й танковой армии, что должно было, без сомнения, привести в первую очередь к сковыванию задействованных здесь немецких частей. Каждый день боев на старых позициях приближал группу армий к катастрофе. Вместо приказа об оставлении Кавказа группа армий 27 декабря получила подробный приказ удерживать позиции.

Если отвод группы армий «А» с Кавказского фронта теперь уже в любом случае был бы слишком поздним, чтобы помочь окруженной 6-й армии (армии можно было бы помочь, если бы приказ об оставлении Кавказа был отдан еще в начале декабря), то теперь была упущена и последняя возможность вывести с Кавказа хотя бы какие-то части группы армий «А» через постоянно сужавшееся место под Ростовом, переправить их через Дон и использовать для поддержки фронта на Донце или Миусе.

Оглядываясь на военно-историческое прошлое, не следует также отказываться и от моральной оценки того, как приказы Адольфа Гитлера отражались на солдатах и офицерах, принимавших участие в сталинградских событиях.

Опытные солдаты понимали, что целая армия стала жертвой гипертрофированных представлений о престиже. Не поддающийся пониманию военный дилетантизм, не позволявший Гитлеру правильно сориентироваться во времени и пространстве, а также учесть возможности транспорта, привел 6-ю армию к гибели.

Чирский фронт, обстановка 6 декабря 1942 года

Можно сказать, что сильное возбуждение, овладевшее немецким Верховным главнокомандованием, наверняка привело бы к серьезным конфликтам, если бы в то же самое время в результате сделок в Касабланке не стало бы очевидным непреклонное желание союзников уничтожить Германию. Это желание впоследствии становилось все более очевидным, в результате чего старый генералитет, противопоставивший себя Гитлеру из-за его действий во всей сталинградской истории, перешел в ряды защитников немецкого народа.

Судьба этих генералов оказалась довольно тяжелой: руководимые человеком, который им не доверял и которому они сами также не доверяли, они оказались в условиях, вынуждавших их выполнять диктаторские приказы до тех пор, пока не наступил крах и у них не сформировалась их собственная позиция в отношении своего долга.

Эти слова не преследуют своей целью что-либо приукрасить, но они поднимают целый ряд вопросов, и если оставить их без внимания, то военной науке невозможно будет справедливо оценить обстановку, царившую в немецких сухопутных войсках.

Забот у окруженной в Сталинграде группировки было немало, но не меньше было проблем и у частей, не попавших в окружение. Так, например, ответственный «командующий Восточным фронтом» благодаря широко задуманным планам и большой свободе передвижения сэкономил бы крупные немецкие силы для продолжения боевых действий. Центральное руководство из ставки фюрера всем огромным Восточным фронтом выходило далеко за рамки технических и человеческих возможностей. Разделение театра военных действий на два, которыми руководили немецкое Верховное командование и командование сухопутных войск, стало одной из главных причин, в результате которых перегруппировки и основные перемещения войск всегда осуществлялись с большим опозданием. Решение данной проблемы фельдмаршал фон Манштейн видел в создании командной инстанции, которая взяла бы на себя руководство всем Восточным фронтом. Только в этом случае начальник Генерального штаба сухопутных войск мог бы вернуться к своим первоначальным обязанностям и стать консультантом Верховного главнокомандующего во всех вопросах, связанных с проведением операций и перегруппировок частей и соединений всех сухопутных войск.

В середине декабря Гитлер был абсолютно несклонен к тому, чтобы передать в подчинение фельдмаршалу фон Манштейну еще и группу армий «А», а поставленное им условие «свобода действий для всех как необходимая мера» Гитлер не только полностью отклонил, но и запретил без его согласия осуществлять какое-либо перемещение даже отдельной дивизии.

При проведении некоторых мер это неизбежно могло иметь печальные последствия, так как решение Гитлера доводилось до сведения войск часто через два-три дня, а иногда это длилось даже целую неделю. При ежедневно меняющейся и обостряющейся обстановке все решения руководства принимались с опозданием, и только чувство большой ответственности за подвластные территории и войсковые соединения удерживало фельдмаршала фон Манштейна от того, чтобы отказаться от командования.

Во время доклада в ставке фюрера фон Манштейн, который с озабоченностью думал о всех поступивших от Гитлера подробнейших указаниях и инструкциях, предложил осуществлять руководство всеми военными действиями из одной высшей военной инстанции, аргументировав это следующим образом: присутствие Гитлера здесь необходимо не только для Восточного фронта, но и для всех театров боевых действий, и было бы лишним отдавать приказы, входившие в компетенцию командира дивизии, на что Гитлер ответил:

– Если этого не сделаю я, то кто это сделает?

В декабре 1942 года надежда на создание «Командования Восток» была окончательно похоронена, и здесь очень важно рассказать о более позднем событии, имевшем связь с тем, что происходило в ставке Гитлера.

28 декабря генерал Хубе по приказу Гитлера вылетел в ставку.

Хубе сделал доклад о положении дел в районе Сталинграда и, воспользовавшись случаем, затронул от себя лично вопрос о «Командовании Восток». Гитлер сразу подумал, что данное предложение исходит от фельдмаршала фон Манштейна, который решил довести фюрера окольным путем, то есть через Хубе, с тем чтобы отказаться от выполнения приказов, поступающих в сухопутные войска.

На следующий день генерал Шмундт позвонил начальнику Генерального штаба группы армий «Дон» и информировал генерала Шульца о следующем: «Фюрер категорически отклоняет теперь все предложения и не желает, чтобы вопрос о создании «Командования Восток» когда-либо еще раз возникал в дальнейшем». Вопрос был закрыт.

12 декабря Гот передал по радио: «Держитесь, мы придем».

25 декабря в узком кругу начальник Генерального штаба сухопутных войск произнес следующие слова:

– 6-й армии уже ничем не помочь, единственное, что мы можем сделать, – это сообщить ей об этом.

Этими словами он разделял мнение командующего о том, что армия была потеряна в тот момент, когда не воспользовалась последним шансом для прорыва.

Сообщение начальника Генерального штаба от сообщения Гота разделяли двенадцать дней, о которых нельзя не сказать несколько слов.

12 декабря по приказу начальника связи армии вылетел инженер люфтваффе, который должен был руководить вводом в эксплуатацию дециметровой станции недалеко от Чирской. В то же время на юго-западной границе котла была возведена мачта высотой сорок метров. Два раза сооружение сносило в результате огня противника, но затем все же связь удалось наладить. На одном конце провода дециметровой станции было командование армии, на другом – командный пункт группы армий «Дон». Первый разговор состоялся между начальником связи армии полковником Арнольдом и начальником связи группы армий полковником Мюллером. В то время как полковник Мюллер искал фельдмаршала, чтобы пригласить его к аппарату, полковник Арнольд вошел в бункер Паулюса.

– Разрешите доложить, что господин фельдмаршал фон Манштейн хотел бы поговорить с господином генералом по телефону.

Генерал Паулюс сделал глуповатую мину:

– Арнольд, перестаньте так шутить.

Когда же он услышал в трубке голос Манштейна, то воспрянул духом.

В ту ночь связь функционировала в течение пяти часов, ею пользовались штаб командования, офицер разведки и безопасности и начальник тыла армии.

Каждый раз командующий группой армий и его начальник штаба разговаривали с командованием в котле не более двух минут, но это были очень напряженные минуты – фон Манштейн и генерал Шульц подходили к аппарату, что называется, ни с чем. Не раз в котле цеплялись за самые маленькие возможности, за крохотные лазейки, при этом появлялись надежды, которые так и не осуществились. Пытались сделать все: начальник Генерального штаба группы армий был в котле, начальник оперативного управления разговаривал с генералом Паулюсом и генералом Шмидтом, сотни радиограмм безжалостно сообщали о состоянии дел, генералы и штабные офицеры прилетали в котел и вновь улетали. Их портфели были набиты документами о снабжении, оценками положения в армии и письмами, написанными от руки, – ничего не приукрашивалось и ничего не преувеличивалось: белые листки содержали трезвые цифры и сухие слова о состоянии дел и о тревоге. Ничто не помогало, за пределами котла все были бессильны, когда оттуда поступали какие-либо просьбы.

В окружении люди хотели, чтобы в Сталинград прибыла пехота – по воздуху необходимо было доставить три полка. Манштейн и его начальник штаба прекрасно знали, о чем думало командование в котле: «…если они нам доставят солдат по воздуху, то от нас еще не отказались».

– Мы не можем даже обеспечить им по воздуху снабжение, – с отчаянием говорили группе армий. – Как тут можно думать о пополнении?

«Неужели не оказалось ни одного человека, который сказал бы Паулюсу правду?» – часто задавали вопрос, на который можно было услышать ответ: «А зачем это нужно? До 24 декабря в этом не было необходимости, так как была еще надежда на то, что армия прорвется, а после 25 декабря было уже слишком поздно, и потом, зачем приговоренному к смерти пациенту говорить о том, что он умрет?»

18 декабря по дециметровой связи было произведено по телефону даже бракосочетание. 20 декабря станция в Чирской оказалась под угрозой нападения противника, поэтому станцию перенесли в другое место. Затем два дня все шло хорошо, но 22 декабря необходимо было вновь сменить место расположения станции, однако расстояние между котлом и станцией оказалось слишком большим. 22 декабря состоялся последний телефонный разговор.

В соответствии с календарными днями в Сталинграде также наступало Рождество, но выглядело оно сейчас совсем не так, как это было когда-то на родине, в Германии. Это вообще нельзя было назвать Рождеством: над степной равниной, покрытой снегом, нависало серое небо, ночью при скудном свете узкого полумесяца от жуткого мороза все коченело.

Следует попытаться хотя бы в нескольких словах рассказать о том, что происходило тогда на 42-й широте.

Один солдат, бывший когда-то в Дрездене священником, на гранатометной позиции высоты 137 говорил своим шестерым товарищам:

– Сталинградское Рождество – это фронтовое Евангелие. Если кто-нибудь когда-нибудь об этом услышит или вспомнит, ему придется трезвым и суровым взглядом окинуть далекое прошлое и вернуться к городу на Волге, который стал Голгофой для 6-й армии.

Они не сидели в Сталинграде за длинными столами, покрытыми белыми скатертями, не было ни орехов, ни яблок, а лишь несколько небольших елочек из леса или из посылок, присланных когда-то по полевой почте.

Если у кого-нибудь была свечка, ее втыкали в горлышко от бутылки, в доску рядом с амбразурой, в каску, в ящик или крепили на какой-нибудь ветке. Свечка горела не больше пяти минут – затем ее хозяин задувал пламя и прятал ее для следующего вечера.

Впрочем, о елках и тостах вообще никто не думал, все думали о боеприпасах и хлебе, а также о том, кто был рядом.

Ряды солдат сильно поредели, поэтому приходилось держаться всем вместе. Столами служили доски и ящики, бокалами – кружки. Кому повезло, пил из них водку, а если начинало тошнить, вино. Но в большинстве случаев никого не тошнило, так как пили немецкий чай и талую снеговую воду.

За последние недели солдаты научились не тратить лишних слов, все стали молчаливее.

Такова была картина рождественских праздников в Сталинграде.

Трудно сказать, что руководило людьми, то или иное чувство можно описать лишь тогда, когда оно у человека есть. Можно, однако, с уверенностью сказать, что у всех была тоска по тем, кого они любили, и это чувство переносило их через многие тысячи километров туда, где их ждали. Что еще их объединяло в той ситуации, так это отсутствие подарков друг для друга и небо над головой, которое и в те рождественские дни было красным от дыма и пламени пожаров, и не хотелось верить в то, что это была мантия Бога. И никто, разумеется, не говорил о мире на земле, так как даже в эти рождественские дни люди, не прислушиваясь к голосу Всевышнего, продолжали убивать друг друга.

Водка была в Карповке. За девять дней до окружения прибыл предназначавшийся для фронта состав из сорока трех вагонов. Часть груза была переправлена через Дон или оставлена на складах в Чире и Калаче. Три тысячи семьсот шестьдесят четыре ящика с вином, шампанским, ликером, коньяком. Бутылки с шампанским лопнули от мороза уже во время транспортировки. Десять тысяч бутылок прихватили с собой отступавшие войска, сто тысяч бутылок выпили за свою победу солдаты Красной армии. Почты не было, хотя иногда сбрасывали несколько мешков, но что были эти мешки для такого количества людей? Кто любопытен, тому следует сказать, что триста восемьдесят мешков сталинградской почты сгорели в Жирнове, так как прибывший из Дрездена в день наступления начальник полевого почтового отделения не владел всей ситуацией и поэтому не знал, что уже было сообщение о приближении русских танков, и не догадался поэтому бросить хотя бы по одному мешку в машины, постоянно двигавшиеся в направлении Нижне-Чирской.

Триста восемьдесят мешков – это очень много, а когда пламя охватило сотню мешков, русские уже подошли. Еще в начале января в русских войсках курили «Юно рунд» (марка сигарет). В Ясиноватой стояли тридцать два вагона с тремя с половиной миллионами пачек. Необходимы были машины для их транспортировки, поэтому пачки заблаговременно сложили штабелями и накрыли брезентом. В конце января по распоряжению начальника полевого почтового отделения сухопутных войск все пачки сигарет были распределены по лазаретам, если сигареты в них были еще пригодны для курения.

Многие в котле по этому поводу говорили, что лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе. Несколько десятков имели синицу в руках, а именно жареного гуся, говяжий язык в мадере, шабли или мартель. Другие ели гороховый суп, гуляш из конины или морковь, сваренную в талой снеговой воде. Третьи оттаивали между ног конину, провернутую через мясорубку и положенную в мешки для белья, и ели ее в сыром виде и без соли.

Большинство праздновали Рождество с горьким привкусом во рту, щемящими чувствами, многочисленными паролями в голове, тайным страхом перед распределением кусков хлеба весом по сто граммов, а также с чувством доверия к фюреру или без него. По поводу рождественских передач великогерманского радио или каких-нибудь новых выдумок имперского Министерства пропаганды смеялись или отпускали крепкие словечки, в зависимости от темперамента.

В рождественскую ночь погибло двадцать шесть человек. Нетрудно было запомнить их имена, и солдаты, глубоко потрясенные, стояли у их снежных нор. Четыре недели спустя на поле боя остались лежать десятки тысяч, на которых уже никто не обращал внимания.

В деревянном доме под Вороновом одиннадцать солдат 71-й пехотной дивизии праздновали сочельник. Сначала они пели: «Тихая ночь, святая ночь!» (слова из рождественской песни). Спели нормально. Затем пропели: «О радостное…», при этом губная гармошка исполняла мелодию. Первую строку знали все, вторую строку спели только три человека, третью строку не исполнил уже никто, кроме губной гармошки.

И тут вдруг запел кто-то еще. Голос был чистый и мягкий. Человек пел на немецком языке:

О радостное, о благословенное,
Милостивое Рождество.
Тебя мы почитаем, тебя хотим мы слушать,
Радуйся, радуйся, христианский мир.

Голос доносился из лагеря военнопленных, а пел русский.

В ночь перед Рождеством три солдата, рискуя жизнью, принесли из небольшого лесочка под Гумраком сосну, после чего вырезали из фольги звездочки, а из бумаги для светомаскировки – орнаменты. На Рождество дерево заполыхало огнем на высоте 137 – видно было издалека. Только через час дерево было «сражено» минометным залпом.

В канун Рождества в одном минометном взводе на патефоне дивизионного священника проигрывали рождественскую пластинку Дрезденского церковного хора. В молитве, произнесенной затем священником, прозвучали слова о прорыве через кольцо окружения. После полуночи фельдфебель провел священника по траншее в сторону тыла. Прощание было коротким и немногословным:

– Господин священник, похоже, что я покинул церковь в те счастливые времена, когда не нуждался в ней.

Молчание.

– Но только здесь мы должны были понять, что значит церковь.

– Может быть, только здесь мы могли понять, и мы поняли, что значит родина.

Сотни тысяч людей знают картину «Сталинградская Мадонна», но не знают при этом, как она возникла и кто ее написал. В земляных пещерах вокруг Сталинграда, несмотря на ежедневную опасность и близость смерти, готовились к встрече Рождества.

Санитарный бункер главного врача доктора Курта Ройбера был перегорожен одеялом. В узком помещении врач нарисовал своим раненым и умиравшим товарищам картину для предстоящего празднества. Он знал, что слова мало что значили, гораздо важнее для людей было то, что видели их глаза. Люди молча разглядывали образ матери и ее ребенка, освещенных таинственным светом и укутанных в широкую мантию, и этот образ глубоко проникал в души.

То, что пережили Курт Ройбер и его товарищи, можно прочесть в его письме:

«Праздничная неделя закончилась, оставив людей с мыслями, с коснувшимся их событием войны, ожиданием и надеждами, терпением и уверенностью. Последние дни были наполнены оружейной трескотней и орудийным грохотом, много было раненых, и много было работы. Я долго думал, что мне нарисовать, и остановился на мадонне, или матери с ребенком.

Мой глиняный грот превратился в ателье художника. В крохотном помещении не хватало места для того, чтобы отойти от картины и посмотреть на нее издалека; для этого мне приходилось ставить на мое ложе из досок табуретку, вскарабкиваться на нее и смотреть на картину сверху. Многочисленные падения, ушибы, исчезновение карандашей в глиняных трещинах – все эти неприятные моменты сопровождали создание картины. Для картины большого формата не было подходящей подставки, кроме самостоятельно сколоченного и косо стоявшего стола, вокруг которого двигаться было довольно трудно, приходилось протискиваться между ним и стенами, кроме того, не хватало материала для рисования, в качестве бумаги служила русская географическая карта. Но я хочу сказать, что работа над Мадонной доставляла мне большое удовольствие, и я полностью окунулся в нее.

Картина выглядела следующим образом: мать и ребенок склонили головы друг к другу, обе фигуры покрывал большой платок. Заботливые руки матери и защищенность ребенка. Я вспомнил слова Иоанна: «Свет, жизнь, любовь». Что здесь можно еще сказать? В этой картине я хотел намекнуть своим товарищам, что эти три понятия символизировали защищенность матери и ребенка в их вечной близости друг другу.

По старому обычаю, должна была открыться рождественская дверь, она открылась, но это была дверь бункера, сделанная из дранки. В нее вошли мои товарищи и встали как вкопанные: их лица выражали благоговейный восторг и волнение; они молча стояли перед картиной, прислоненной к глиняной стенке, под картиной в стенку был вбит деревянный колышек и на нем закреплена горевшая свеча. В течение всего праздника все были под влиянием картины, люди читали слова: «Свет, жизнь, любовь» и при этом глубоко задумывались.

В конце дня я еще находился в окружении моих больных и санитаров, продолжая праздновать Рождество. Командир пожертвовал для больных свою последнюю бутылку шампанского. Мы наполнили им солдатские кружки, подняли их и стали пить за то, что мы любили, но допить до конца не удалось – с недопитыми кружками мы бросились на землю. Снаружи рвались бомбы. Я взял свою сумку с медикаментами и побежал туда, где рвались снаряды, к мертвым и раненым.

Мой замечательный, праздничный бункер, освещенный рождественским светом свечи, превратился в дивизионный медицинский пункт. Я уже не мог оказать помощь умиравшему солдату – раздробление черепа. Тяжелая и печальная работа в бункере продолжалась. Наступила ночь, но все же это была рождественская ночь. А кругом – несчастье и вопль страдания».

На юге Сталинграда на одной из площадей стояла рождественская елка. Она представляла собой сосновый ствол, к которому под углом были прибиты деревянные планки с горевшими на них девятью свечами. Никто не знал, откуда взялись свечи, кто поставил эту елку и так ее украсил. Наверняка это была одна из самых таинственных рождественских елок.

На территории завода «Красная баррикада» на земле лежали сотни убитых немецких солдат. Под одним танком, взорванным как раз на Рождество, были похоронены четыре товарища, так как под танком не было снега. Несколько часов на этом танке горела толстая свеча. Есть много могил, но эта могила была самым одиноким Рождеством в мире.

В Новоалексеевском дорога прямо ведет на восток. В том месте, где дорога раздваивалась и одна из них вела на Гумрак, а другая – на Царицу, стоял столб с разнообразными табличками, служившими «адресной книгой» фронта. В канун Рождества на столбе висела настоящая лампа с фитилем и керосином, которая раньше, вероятнее всего, висела под иконой в какой-нибудь крестьянской избе. Для связных и водителей эта лампа в рождественскую ночь служила указателем направлений, но некоторые просто прикуривали от нее.

Сталинградские часы 6-й армии, похоже, вновь заработали тихо и без перебоев, но это была только кажущаяся тишина.

По московскому радио монотонный голос с регулярностью некоего далекого тикающего механизма передавал: «Каждые семь секунд в России погибает один немецкий солдат. Сталинград стал братской могилой».

Итак, некий далекий механизм отстукивал каждые семь секунд. Тиканье часов жизни двадцати двух дивизий перемешивалось с изнуряющими семисекундными интервалами больших часов смерти, тикавших по радио Москвы.

С этого момента бой этих двух часов стал синхронным.

На линии фронта все еще были бреши, между которыми находились большие и малые группы, батальоны и полки – это были еще войска. Если брешь была особенно большой, то из тыловых участков, располагавшихся приблизительно на той же высоте, что и линия фронта, вызывали «латальщиков брешей». Это было очень тяжелое время, и наступил момент, когда судьба вспомнила о 9-й роте. Было много 9-х рот, но только одна из них пережила свою рождественскую сказку, первую и последнюю.

Между Илларионовкой и «брешью» было расстояние в восемь километров, на которых располагались дивизионный медицинский пункт, батарея с двумя пушками, танк без гусениц, несколько десятков отставших от своей части солдат и горстка пехотинцев.

Около 14.00 9-я рота совершенно неожиданно была поднята по тревоге. Четыре недели назад рота прибыла из рейха; кроме ста сорока трех «новичков», в состав роты входили только капитан, его фельдфебель и шесть унтер-офицеров, принадлежавших ранее другим ротам, которых сейчас уже не было. Форма у прибывших была новенькая, подошвы сапог были еще не истерты, и несколько недель назад ребята пели в Германии «Глория Виктория…».

Рота тяжело зашагала на позиции, люди шли обособленно, направляющего не было, каждые пятьсот метров первые восемь человек заменялись другими, чтобы протаптывать дорогу по снегу глубиной до сорока сантиметров. Ночь была холодной, шли молча, и каждый думал о своем. Все ниже и ниже опускалось небо под тяжестью звезд в тот канун Рождества 1942 года. На востоке засверкали вспышки битвы, словно дальняя зарница; если с того направления дул легкий ветер, то он приносил с собой зловещие «раскаты грома». Часто на небе можно было увидеть зеленые, красные и белые звезды, похожие на огоньки, возвещающие о приближении Рождества.

Спустя два часа 9-я рота проходила мимо батареи с двумя последними орудиями, расчет которой верно исполнял свой долг. У каждого орудия оставалось по десять снарядов. После трех часов тяжелой ходьбы по снегу рота увидела разбитый танк, стоявший у дорожного указателя на Ржев. Экипаж танка помахал проходившим мимо солдатам: «До свидания, товарищи», что прозвучало довольно двусмысленно.

После четырех часов марша по глубокому снегу произошло следующее. Когда рота еле-еле перебиралась через высоту 426,5, шедшие впереди остановились и, протерев глаза от падавшего снега, сделали еще один шаг, чтобы лучше рассмотреть то, что перед ними открылось.

Увиденное было похоже на чудо. Перед ними стоял трехметровый столб, на котором с интервалом в пятьдесят сантиметров были расположены поперечные столбы, как на кресте, а к последним по диагонали прикреплены толстые палки. Но все дело в том, что на этих палках горели огоньки – три десятка огоньков горело на рождественской елке, сооруженной из столбов и палок и стоявшей западнее высоты 462,5, то есть пункта назначения роты. Перед «деревом» кто-то стоял: на плечах покрывало, левая рука в бинтах, голова не покрыта, а в правой руке – тридцатисантиметровый крест, сделанный из двух прибитых перпендикулярно друг к другу дощечек. За «деревом» стояла странная группа, состоявшая из двух десятков закутанных во что-то фигур: все обмотаны одеялами, головы перевязаны, на ногах бесформенная обувь, на палках и костылях, держа руки (у кого это было возможно) в карманах пальто. Повязки кровоточили, лица в грязи – это были способные двигаться раненые, покинувшие дивизионный медицинский пункт. Рота без всякой команды выстроилась полукругом, один пехотинец за другим снимали с головы каски. Солдаты стояли, держа каски в окоченевших от мороза руках, и смотрели задумчивым взглядом на деревянное сооружение, украшенное огоньками. И тот, кто держал в руке крест, выступил вперед и встал на ящик, чтобы иметь возможность видеть всех подошедших солдат, а их было полторы сотни.

Затем он сказал следующие слова:

– Мы знали, что сегодня вечером вы пройдете мимо нас. Мы – это я, который когда-то хотел стать священником, и они, – при этом он указал на укутанные фигуры, – и еще вот этот рождественский хор, состоящий из шатающихся исполнителей. Поэтому мы хотели бы доставить вам несколько радостных минут.

Последние слова вызвали у роты громкий и продолжительный смех – солдатам понравилось выражение «шатающиеся исполнители».

И этот человек, который мог поднять только правую руку, сказал:

– Сегодня тот самый вечер, который люди назвали кануном Рождества, а завтра наступит тот самый день, в который должно было начаться спасение человечества. Этот вечер и завтрашний день должны были принести с собой мир. Перед нами – враг, который не знает, что значит этот вечер и этот день, но и мы не знаем тех людей, находящихся сейчас по ту сторону линии фронта, и мы не смогли подумать о том, что этих людей можно «побеждать» без этой войны. Нам указали направление, в котором мы должны были идти, и сказали при этом, в чем состоит наша задача. Вы – лишь небольшое подразделение, и сегодня вечером вы воздадите Богу Богово, а когда пройдет этот час, кесарю – кесарево. Тот мир, который принадлежит сегодняшней ночи, мы желаем нашей родине, чтобы свечки спокойно горели на рождественских елках, чтобы руки, сомкнутые под рождественской елкой, были спокойны, чтобы эти руки у себя дома думали не о зиме, а о весне, чтобы через эти руки, если нам доведется вернуться домой, мы почувствовали пламенные сердца, чтобы родина была преисполнена чувством достоинства и чтобы этот фронт никогда не напомнил ей о себе.

Затем человек на ящике (в котором еще сегодня днем хранились неприкосновенные запасы) произнес католический гимн «Глория»: «Et interra pax hominibus». Человек молился в соответствии с латинским текстом и не стыдился ошибок, так как он говорил о мире. Повернувшись направо, он поднял крест: «Dominus vobiskum» – опустил руку и положил ее на кровоточащую повязку левой руки и в звездную ночь в небольшой лощине под Гуловкой произнес громко и отчетливо «Отче наш» для тех, кто был по ту линию фронта и кто исповедовал другую веру. И сто пятьдесят человек, стоявших перед «елкой» с огоньками, и два десятка людей, стоявших за ней, громко вторили: «…ибо Твое есть Царство, и сила, и слава вовеки. Аминь». И они повторяли это сотни раз, и слово «Аминь» глухим эхом отдавалось вокруг. После этого 9-я рота пела: «Тихая ночь, святая ночь». Все пели три первые строфы, а «шатающиеся исполнители», стоявшие за «елкой», подпевали. Никогда еще эта песня не исполнялась так дружно, как в тот вечер.

Человек, хотевший когда-то стать священником, слез с ящика и стал раздавать каждому солдату из роты по пять пачек «Юно рунд», по горсти печенья, лежавшего ранее на складах Тобрука, и только после этого протягивал руку для прощания.

После всего этого 9-я рота продолжила свой путь, но солдаты долго оглядывались назад до тех пор, пока «елка с огоньками» не исчезла за снежной стеной.

Это была окопная позиция дивизии. Сквозные окопы были вырыты глубиной в человеческий рост, отлично оборудованы для зимы, и в дивизии говорили о своем творении: «Нашу позицию захватить невозможно». Позиция была также недоступна для танков, кроме нескольких ложбин, через которые русские прорывались в глубь участка, где и находили свою смерть. Это была, что называется, идеальная зимняя позиция, которую только можно было себе представить и пожелать.

С наступлением декабря все закончилось, так как дивизия должна была переместиться на двенадцать километров в юго-восточном направлении. «На новой позиции необходимо иметь время для рытья окоп, поэтому уходить с участка следует ночью, а замыкающие подразделения обеспечат прикрытие. Все, что солдату не нужно для полевой экипировки, оставить здесь».

Командиры высказывались против передислокации, считая ее гибельной в середине зимы: не имея достаточно средств, переходить на новые позиции, где необходимо быть готовыми к обороне уже через двенадцать часов.

Итак, они высказывались против, но никакие доводы не помогли.

Дивизия отправилась на новый участок.

За подразделениями лежало большое открытое поле, представлявшее собой небольшую возвышенность. Перед ними была небольшая ложбина, противоположный край которой немного возвышался над местностью. Ни деревца, ни кустика, ни дома, только снег и лед да начавшийся снегопад.

– Господа, мы прибыли, здесь будет проходить передний край обороны.

Командир полка посмотрел на генерала:

– Где, господин генерал?

Тот протянул руки направо, налево и посмотрел на север:

– Здесь, по этой линии, будет проходить фронт.

– А где правая и левая границы, господин генерал?

– Приблизительно на этом месте, где мы сейчас стоим, будет проходить левая граница, а правую вы должны определить сами.

Снегопад становился все сильнее, командир полка и командир батальона посмотрели друг на друга.

– Где место стыка с соседними частями?

– Это будет определено позднее.

– Где будет находиться командный пункт дивизии?

– Как будет рассредоточено тяжелое оружие?

– Обо всем этом вы получите соответствующие приказания. Господа, у вас есть еще час времени, чтобы отдать распоряжения в ваших батальонах. Через час мы уходим отсюда.

Командир полка и оба командира батальона ушли. Они попытались при сильном снегопаде обозначить границы, но каких-либо предметов для маркировки не было, а места, помеченные на снегу, быстро заносило новым снегом. Оставалось только одно: внимательнее осмотреть и изучить всю местность. Командиру 2-го батальона достался участок шириной пятьсот метров, который он обошел вдоль и поперек. Когда данный ему в распоряжение час был на исходе, командиру стало ясно, что его позиция должна была находиться или на небольшой возвышенности по ту сторону ложбины, или на возвышенности, располагавшейся позади него. Командир полка был того же мнения.

Генерал отклонил данную разметку позиции.

Расставаясь, генерал заверил офицеров, что «все будет сделано и уже есть письменный приказ».

«Если все пойдет хорошо и если завтра ночью нам вообще удастся снова найти эту местность и нашу позицию», – подумали командиры.

Пока не был отдан приказ, командир батальона вновь попросил разрешения оставить за ним размеченную им позицию. Безуспешно.

На следующий день части в указанное приказом время покинули свои укрепленные позиции и отправились в снежную ночь.

С помощью карманных фонариков удалось отыскать заметенные следы автомашин, прошедших здесь вчера. На рассвете батальон был на месте, люди разошлись и легли прямо в снег. 1-й батальон, шедший на каком-то расстоянии справа от 2-го батальона, пытался найти свою позицию. Левого соседа видно не было, четыре бравых лейтенанта с сомнением покачали головой.

Командир направился вперед, прошел лощину и вновь оказался на возвышенности. С запада из тумана появлялись серые фигуры. Русские? Нет, это были части, которым был дан приказ держать оборону до вечера, – они просто подошли на двенадцать часов раньше. В любом случае они выдержали натиск русских, так как первые разведывательные группы медленно подошли на утро следующего дня. Значит, на то был отдан приказ.

У батальона больше не было времени, чтобы оборудовать позиции так, как предписывал устав. Промерзшая земля с трудом поддавалась лопатам, поэтому работа шла медленно.

Вечером подошли русские. Они заняли небольшую возвышенность, на которую прежде рассчитывал батальон, и начали постепенно двигаться вперед. Русские усеяли всю возвышенность гранатометами и противотанковыми орудиями, которые днем палили по отдельным группам людей.

Всякое движение прекратилось, и только ночью можно было хоть как-то передвигаться. Пока речь шла о пехоте и гранатометах, было еще ничего.

В одно прекрасное утро появились первые танки. Ночью они проникли в ложбину, а утром начали обстрел. Противотанковых средств у батальона не было, лишь за небольшим холмом стояла 88-миллиметровая зенитная пушка. Передние пять танков совершали на местности различные маневры, но пушка не стреляла – у ее расчета не было приказа. Командир батальона был вне себя от ярости и постоянно передавал запросы в дивизию. Ярость и донесения не помогли – через два дня пушки не стало.

Русские прорвались и сразу же прочно обосновались на занятых позициях. Ночью они были отброшены назад, но на следующий день появились вновь. Каждый раз во время атаки русских погибало несколько человек, о чем было сообщено в дивизию. Из дивизии поступил приказ: начать контрнаступление.

Командир батальона явился к командиру дивизии.

– Господин генерал, контрнаступление окажется бесполезным. Ночью мы отбрасываем русских назад, а днем они подходят вновь. Батальон теряет людей, на занятой позиции оставаться невозможно. Я прошу разрешения отойти за небольшую возвышенность, расположенную позади батальона. Русские танки все равно смогут подойти, но идущую за танками пехоту я смогу обстрелять, и тогда русским не удастся закрепиться. Или же я прошу предоставить в мое распоряжение противотанковые силы. Без поддержки дивизии я не смогу продолжать борьбу. Я прошу самоходные орудия или танковую поддержку.

– Я не могу их вам дать. И не докладывайте мне сейчас о том, что вы отбросили Ивана назад, а он вновь занял и прочно удерживает свои прежние позиции. Все.

Батальон не предпринял контрнаступления, и ночью от него никаких донесений не поступало.

Перед рассветом командир дивизии появился на переднем крае:

– Почему вы не доложили о ликвидации прорыва русских?

– Потому что я не произвел контрнаступления, господин генерал. Мои люди бессмысленно проливали бы кровь и…

Генерал перебил его:

– Я отдал вам приказ, и вы должны его исполнять. Сегодня вечером вы начнете штурм. Вы поняли?

– Только при наличии штурмовых орудий, господин генерал.

У генерала лицо стало красным.

– Посмотрим. – После этого он вышел.

Поздно вечером в батальон прибыл лейтенант из отряда штурмовых орудий. Обсудили некоторые вопросы, и рано утром началась атака при поддержке двух орудий. Во время этого ответного удара погиб командир 6-й роты.

Позиция вновь была занята 11-м батальоном, но через десять часов была оставлена и вновь оказалась в руках русских.

Об этом снова было доложено командиру дивизии, который только спросил: «Ну и?..»

Командир батальона повторил по телефону свою прежнюю просьбу:

– Господин генерал, это бесполезно, я еще раз прошу разрешения на отход за возвышенность.

Ответом было категоричное «нет». Командир батальона промолчал, тогда генерал четко поставил вопрос: «Вы меня поняли?»

Теперь была очередь офицера на том конце провода, чтобы ответить «нет», после чего командир батальона услышал слова генерала:

– Если вы отступите хотя бы на один сантиметр, я отдам вас под трибунал, вы меня поняли?

Командир батальона не сдавался:

– Я отступлю, если меня принудят к этому обстоятельства.

После этого последовало еще три вопроса и три ответа, которые необходимо здесь повторить, чтобы окончательно была ясна ситуация.

– Я запрещаю вам отступать. На любое отступление вы должны получить от меня разрешение. Вы намерены сегодня же очистить позиции от русских или нет?

– Нет, господин генерал.

– Почему?

– Причины вам известны, господин генерал.

– Таким образом, вы не желаете выполнить мой приказ?

– Нет, господин генерал.

Командир батальона повесил трубку. Это был последний телефонный разговор с дивизией, так как начиная с этого момента связи уже не было. Батальон не предпринял контрнаступление и не отбросил русских с позиций. Русские дали передышку, которая длилась два дня, их пехота оставалась на задних участках, но гранатометы, катюши и танки начали выполнять свою работу – уничтожение.

Что может один пехотный батальон против танков? Люди заползали в укрытия, но танки подходили быстро и, совершая круговые движения, перемалывали гусеницами все, что находилось в этих укрытиях. Если днем были замечены какие-либо движения, то вступали в действие гранатометы, и их огонь продолжался до тех пор, пока все не замирало.

Так пал весь 2-й батальон храброго пехотного полка.

В Ново-Алексеевском сгорел весь продовольственный склад 51-го корпуса, начиная от масла и кончая мармеладом. Склад был расположен на северной окраине населенного пункта, по одну сторону склада стояли шестьдесят бочек с горючим, а по другую находился склад артиллерийских боеприпасов, где также хранились ручные гранаты и дымовые снаряды.

После артиллерийского огня и стрельбы танков склад остался целым и невредимым, но русские бомбардировщики сбрасывали в этом районе свои пятикилограммовые бомбы, одна из которых упала на бочки с горючим. Бочки взлетели на воздух, а от них до продовольственного склада было всего пятьдесят метров – этого оказалось достаточно, чтобы огонь перебросился на складские помещения.

В самом начале огонь можно было бы погасить, но двенадцать солдат вместе с начальником финансовой части штаба сидели в подвале. Когда они спустя три часа после начала пожара поднялись наверх, то увидели, как из сорока пяти бочек с шипением и треском вытекало горящее масло. Бочки с бензином с небольшими интервалами взрывались одна за другой, одновременно с ними в унисон рвались шестнадцать тысяч артиллерийских снарядов.

Весь этот фейерверк длился двадцать четыре часа.

– Инвентарные списки, черт возьми, где инвентарные списки, – первое, о чем подумали в самый разгар пожара.

– Списки находятся в ящике начальника финансовой части.

– Где ящик?

– В его квартире.

– Правильно, в квартире.

Ящик стоял под окном, закрытый по инструкции на два замка. В нем, аккуратно связанные пачками, лежали белые, голубые и желтые карточки с описью складского имущества и указанием веса.

4300 килограммов масла, 2100 килограммов сахара, 28 000 банок рыбных консервов, 11 600 буханок хлеба, 71 ящик свинины, 22 000 единиц неприкосновенного запаса, 3600 килограммов мармелада, 200 килограммов соли, кофе, чая, приправ, шоколада.

Все было в порядке, инвентарные списки были отправлены интенданту корпуса.

«Продовольственный склад 51-го танкового корпуса уничтожен в результате боевых действий противника. Опись имущества прилагается. Опись проверена и признана правильной.

(Подпись».)

«Проверена и признана правильной» – так было написано. Боеприпасов и так было достаточно, а шестьдесят бочек горючего были нелегальным складом штаба корпуса, что скрывалось от высшего руководства, а боевые действия противника есть боевые действия. Война продолжалась, но кто-то из начальства все же мог знать, что на окраине населенного пункта что-то находилось, поэтому и было написано это донесение.

За день до того, как бомба упала на бочки с бензином, десять солдат и фельдфебель, возвращавшиеся с побывки на фронт, попросили начальника финансовой части выдать им продовольствия на два дня. Речь шла о 660 граммах масла, 11 банках рыбных консервов, 4 буханках хлеба и 22 граммах чая.

– Где расположена ваша часть? – спросил тот.

– На Царице, господин начальник финчасти.

– Это всего лишь тридцать километров. Мы не можем выдавать продовольствие такими маленькими порциями, представляете, что будет твориться в наших отчетных книгах.

Солдаты и фельдфебель не представляли, но для всей этой истории это не так уж и важно. На следующий день одиннадцать человек покинули свои уютные палатки и, разжевывая последние корки хлеба, собирались отправиться в свою часть, которая была расположена «всего лишь» в тридцати километрах от склада. Начальник финансовой части сидел на обломке дымовой трубы и увидел, как командир этой группы посмотрел на дымящиеся и зловонно пахнущие остатки продовольствия и покачал головой. Бывший хозяин всего этого хозяйства, рассчитанного на снабжение продовольствием целой дивизии, встал и подошел к фельдфебелю.

– Вы не можете упрекнуть меня в некорректности моих действий.

Слова эти он произнес убежденно и твердо и пошел в направлении, противоположном тому, куда направлялись солдаты в свою часть на Царице.

Опровергнуть его слова было довольно сложно.

Прекращали ли русские свои атаки или поливали огнем позиции, солдаты рыли и строили. Батальоны глубже вгрызались в землю, стараясь улучшить свои оборонительные укрепления.

– Бездеятельность расхолаживает, – сказал однажды генерал Гейц генералу Шмидту во время своего посещения командования армии, на что тот ему ответил:

– Так точно, и даже больше, леность – это происки дьявола.

Если солдат не был занят какой-либо работой, у него было достаточно времени поразмышлять, кругом много говорили и сплетничали, так что слухов было достаточно: вскоре должно быть доставлено на самолете секретное оружие, с юга ожидаются две танковые армии, фюрер прибыл в Сталинград, Москва уничтожена какими-то непонятными силами, Испания и Китай объявили войну союзникам, корпус СС двигался маршем с севера, генерал Паулюс прилетел в ставку фюрера, дивизия «Великая Германия» вела бои уже в Калаче и т. д.

Последнее, скорее всего, могло быть правдой, так как в 44-й пехотной дивизии и в 3-й моторизованной дивизии видели четкие световые сигналы.

Никакого секретного оружия не было, на фронте уже использовались электрические пулеметы и танковые огнеметы, но когда такой пулемет стрелял из нескольких стволов, делая две тысячи выстрелов в минуту, то десять ящиков с патронами опустошались довольно быстро. То же самое происходило с танковыми огнеметами, хотя в уличном и наступательном боях такой огнемет оказался превосходным оружием – даже без зажигательной смеси это было серьезное оружие.

По железной дороге подъезжали запасные части, численность которых была, к сожалению, на уровне дивизий, и подъехать им удалось на расстояние только двухсот километров от котла. Ночью они высадились, чтобы залатать бреши в местах прорыва на Донецком фронте или препятствовать прорыву на центральном участке фронта, а также разделиться на временные формирования, чтобы в качестве пополнения войти в состав разбитых частей или быть задействованными в борьбе против партизан. Цели были какие угодно, но только не деблокировка Сталинграда.

Гитлер не был в котле. Что ему там было делать? Паулюс также никуда не вылетал, он ни разу не покидал котла.

Корпус СС, якобы подходивший с севера, всего-навсего был паролем, не более того, Испания и Китай даже не думали объявлять войну союзникам, а Москва еще не испытала на себе удар огненного кулака войны, за исключением нескольких бомб, упавших на город случайно. Деблокирующие части с севера подойти не могли, так как там было так же напряженно, как на центральном участке и на юге. То, что было сказано о дивизии «Великая Германия», также было из мира фантазий и грез, так как эта дивизия маршем двигалась на Харьков, а ее запасные части располагались в районе Полтавы.

Только сигналы, которые видели в 44-й пехотной и 3-й моторизованной дивизиях, действительно существовали. Это были настоящие световые сигналы, о которых будет сказано ниже, когда речь пойдет о группе прорыва, к которой принадлежал унтер-офицер Нивег.

Дивизии, располагавшиеся западнее Дона, во время ноябрьского отступления и в ходе боев в окружении лишились большинства своих запасов продовольствия и горючего, и теперь для того, чтобы уравнять в этом отношении все дивизии, необходим был приказ о перераспределении запасов. Нельзя было допустить, чтобы «зажиточные» дивизии на Волге имели все, а остальные ничего. Разумеется, не все шло так гладко, как хотелось бы, поскольку солдаты в дивизиях сидели на своих вещах и догадывались, что положение будет еще хуже. Во многих частях процветала двойная бухгалтерия, нелегальные запасы лежали «в подвале», а «бедные дивизии» получали мизер продовольствия и горючего.

Последний командир 16-й танковой дивизии генерал фон Ангерн недвусмысленно высказал свое мнение по данному поводу:

– Нелегально хранимое имущество и продовольствие – это хорошо и полезно, но если это способствует накопительству за счет других, тогда это зло.

Итак, было предложено равномерное распределение запасов, включая продовольствие для кормления солдат в обед и ужин. Стручковые плоды, мясные и рыбные консервы, хлеб и шока-кола были доставлены по воздуху, боеприпасы отправлялись в соответствующие горячие точки, снабжение горячим осуществлялось по одинаковым для всех правилам и с учетом количества машин в том или ином подразделении. Несмотря на это, подобные мероприятия были каплей в море. В результате проведенных квартирмейстерским отделом расчетов выяснилось, что после распределения запасов по всем частям армия сможет продержаться только до 28 декабря, если за это время не будет оказана значительная поддержка по воздуху.

В ноябре и декабре еще действовала железная дорога между Кривомусинской на западном участке фронта и Вороновом в западном углу фронта. Ее эксплуатация началась во время наступательных боев летом 1942 года, что очень помогло в отношении перевозки продовольствия, а также отъезда и приезда отпускников. До того времени железнодорожные пути между Калачом и Сталинградом не использовались. Майор Мут из 94-й пехотной дивизии может считать, что именно его заслуга была в том, что при наличии минимальных средств ему удалось отремонтировать несколько локомотивов. К Рождеству движение составов на этом участке постепенно прекратилось, так как закончился уголь.

Самым важным продуктом питания всегда был хлеб. Для того чтобы иметь возможность ежедневно выдавать хлеб всем войскам, с самого начала необходимо было установить хлебный паек в размере двухсот граммов в день, но уже тогда было ясно, что в ближайшем будущем паек придется сократить до ста граммов. Во избежание этого было решено грузить в самолеты не готовые буханки хлеба, а муку, к тому же это экономило место и позволяло перевозить больше груза. Попытка заменить хлеб мукой не удалась, так как хлеб, доставлявшийся до этого по воздуху, сразу выдавался войскам, что же касалось муки, то для выпечки хлеба требовалось три-четыре дня, а этого времени ни у кого не было.

Из-за недостаточного снабжения по воздуху к Рождеству уже невозможно было избежать нового сокращения хлебного пайка, но поскольку все же было Рождество, то о необходимости этой меры пока ничего не говорили, а сокращение пайка решено было провести 26 декабря. С этого дня хлебный паек весил пятьдесят граммов, в обед выдавался литр супа без жировых добавок; как правило, это был суп из бобовых, а вечером солдаты получали что-нибудь из консервов или еще раз жидкий суп. Все это в результате привело к упадку сил солдат практически во всех частях.

Для квартирмейстера в Сталинграде война означала прежде всего решение вопроса о материалах и снабжении, ведь снабженцы смотрели на все эти вещи иначе, чем офицеры в оперативном управлении. Каждый запас, если его не пополнять, когда-нибудь неизбежно закончится.

В октябре поступил приказ сдать ненужных лошадей на отдых в части, стоявшие южнее Чира. На следующий день семнадцать тысяч лошадей галопом пронеслись через Карповку, Камышевку, Калач, затем вдоль Дона и дальше.

В котле осталось двенадцать тысяч лошадей. Двенадцать тысяч – кажется, число огромное, но что значит двенадцать тысяч лошадей для трехсот тысяч человек? Всего-навсего на какие-то два-три месяца – и все.

Во время деблокирующей операции 4-й танковой армии в квартирмейстерском отделе Сталинградского котла царило оживление. После того как передовые части деблокирующей армии подошли достаточно близко, должен был последовать прорыв. Из группы армий поступило сообщение о том, что непосредственно за наступавшей 6-й танковой дивизией следовали грузовики, на которых перевозилось более шестисот тонн груза снабжения. От 6-й армии требовалось подтянуть к предполагаемому участку деблокировки весь имевшийся в наличии пустой транспорт, чтобы после соединения с 4-й танковой армией направить его за пределы окружения для принятия груза. У квартирмейстера сразу появилось много забот, так как необходимо было разведать дорогу, по которой поедут машины с грузом, и обозначить ее флажками, сопроводить по этой дороге колонну грузовиков и послать ей навстречу пустой транспорт.

Поскольку по намеченным дорогам должны были ехать также танки и бронемашины, необходимо было предусмотреть места разъезда и установить соответствующие ограждения. На все время проведения собственного прорыва армии должен был оказывать поддержку авиационный корпус, задача которого состояла в том, чтобы сбрасывать с воздуха боеприпасы и горючее. «Юнкерсы-52» способны были на небольшой высоте сбрасывать из своих больших боковых дверей двухсотлитровые бочки с горючим. Дивизии в котле потребовали немедленной доставки тысячи пятисот тонн груза, а затем еще семисот тонн. В дивизиях прекрасно понимали, что от этого зависело.

Но, кроме этого, необходимо было принять еще сотни других мер: уничтожить лишнюю аппаратуру, договориться относительно орудий и машин для пехотных дивизий, а также о зенитных батареях 9-й зенитной артиллерийской дивизии, необходимых для защиты различных частей и охраны аэродрома, площадку для которого намечено было оборудовать в степи.

Были и другие заботы, связанные с поставкой груза по воздуху. Так, в котел были доставлены абсолютно ненужные к тому времени вещи, например: в один день были доставлены пять тонн леденцов, несколько дюжин ящиков презервативов; затем прилетели еще два самолета, нагруженные не чем иным, как майораном и перцем, – всего четыре тонны. Была доставлена также громоздкая и абсолютно бесполезная инженерная техника, громадное количество документов отдела пропаганды вермахта, одна тонна целлофановых защитных пакетов для хранения ручных гранат, шнурки, приправы и т. п. Леденцы можно было в случае необходимости раздать в войска, но остальные вещи какого-либо применения найти не могли, а что касается перца, то, как полагали, вероятно, он был предназначен для использования его в ближнем бою.

Разумеется, было довольно сложно найти того, кто нес ответственность за все эти ненужные грузы, так как, несмотря на то что с квартирмейстером группы армий существовала постоянная связь, он, естественно, не мог проверять груз каждого самолета.

Первоначально в Сталинграде не было лагеря для военнопленных: все пленные сразу же кратчайшим путем отправлялись в тыл, так как выяснилось, что большинство частей нуждались в рабочей силе.

Осенью временный лагерь № 205 из тыла переместили в Вороново с тем, чтобы после взятия Сталинграда пропускать через него ожидавшийся поток военнопленных. Когда кольцо окружения сомкнулось, в лагере находился строительный батальон, занимавшийся прокладкой дорог. Для сборки и разборки четырех лагерных бункеров в нем с сентября до дня окружения постоянно оставалось около ста—ста двадцати пленных. При относительно тесном размещении все четыре бункера вмещали максимум от ста пятидесяти до ста восьмидесяти человек, и лишь в январе, когда нормы продовольствия сокращались с каждым днем и все части отослали своих советских «работников» во временный лагерь в Воронове, в бункерах размещалось около семисот человек.

Запасы продовольствия у военнопленных, естественно, заканчивались так же, как и в войсках, и с каждым днем становилось все труднее и труднее. Если в частях еще были какие-то резервы продовольствия, то пленные не получали дополнительных пайков и вынуждены были обходиться одной и той же нормой.

Ответственным за продовольствие был начальник финансовой части армии Реберг, который в силу своих обязанностей должен был позаботиться о дополнительном продовольствии, но где армия могла взять дополнительные продукты питания? Каждый день в лагере умирало двадцать человек – организмы были ослаблены, и людей косил сыпной тиф.

После долгих мытарств лагерю удалось заполучить пятьдесят лошадей, но за последние недели животные питались только степной травой и соломой, поэтому толку от них было мало. Люди постоянно умирали, но их количество оставалось приблизительно на одном и том же уровне за счет новых пополнений, под конец даже сами дивизии отправляли в лагерь своих добровольных русских помощников, поскольку кормить их уже было нечем.

Когда стало известно о намерении передать военнопленных Красной армии, многие в лагере были против этого, однако, когда положение стало просто бедственным, командование армии отдало распоряжение о передаче пленных наступавшим русским войскам. Проведение данного мероприятия было поручено русскому военнопленному Сюракину, исполнявшему в лагере обязанности интенданта.

После прорыва советских войск русскими было проведено расследование относительно обращения с военнопленными и злостного невыполнения обязанностей по снабжению военнопленных продовольствием; в этой связи неоднократным допросам подвергался бывший снабженец лагеря, начальник финансовой части Реберг. В ходе допросов, однако, выяснилось, что повода для претензий к немецкой администрации лагеря не было. В 1947 году начальник финчасти Реберг был освобожден из советского плена.

Год приближался к концу. Проходили дни и ночи, каждый последующий день и последующая ночь были не менее трудными и мало чем отличались от предыдущих, возникали и прекращались снежные бури. В последний день года облака низко висели над землей, было сумрачно.

В 24-й танковой дивизии, располагавшейся на восточном фланге фронта, кому-то пришла в голову мысль сделать несколько выстрелов осветительными снарядами, без каких-либо на то причин, просто так, в воздух. Находившийся в четырехстах метрах пост принял данный сигнал и передал его дальше. Вся эта сверкающая полоса фейерверка, переходя от одного поста к другому, от одной дивизии к другой, протянулась по всему переднему краю обороны вплоть до самого Сталинграда.

6-я армия провожала стрельбой последний год своего существования.

31 декабря Верховное командование вермахта направило Сталинградской армии радиограмму, в которой было всего несколько строк:

«Транспортные подразделения люфтваффе обеспечивают снабжение продвинувшимся к Сталинграду частям».

Вечером все подразделения армии были ознакомлены с текстом радиограммы Гитлера:

«Я даю 6-й армии слово, что делается все, чтобы вырвать ее из окружения.

(Адольф Гитлер».)

«…что делается все, чтобы вырвать ее из окружения».

Генерал-полковнику Цейтцлеру Гитлер послал новогодний привет следующего содержания:

«6-я армия должна выдержать. Мы деблокируем ее, и это будет славной победой немецкого вермахта».

Какова же была ситуация на фронтах к концу года?

Группа армий «А» удерживала свои позиции, отражая все более жесткие атаки противника. Все приготовления, связанные с уходом с Кавказа, были пока запрещены вышестоящим командованием, но, несмотря на это, командиры на местах тайком начинали проводить меры по отходу с занимаемых позиций. Так, из района дислокации был отправлен весь ненужный инвентарь, а вместе с ним около девятнадцати тысяч раненых, находившихся в декабре на курортах Кавказа.

На участке группы армий «Дон» 6-я армия в отчаянии вела безнадежные бои.

Армейская группа Гота была сильно ослаблена тем, что передала часть своих подразделений на левый фланг группы армий и сумела избежать уничтожения только за счет отступления на юго-запад. Входившие в состав армейской группы румынские части необходимо было как можно быстрее снять с фронта, так как они оказались абсолютно небоеспособными и были лишь опасной обузой для немецких войск.

Армейская группа Холидта отступила к низовьям Донца, оставив в последние дни декабря Чирский фронт.

Фронт 8-й итальянской армии был разорван после того, как русским удалось осуществить здесь прорыв на участке шириной пятьдесят километров. На данном участке прорыва немецкие части вели отдельные бесперспективные бои. Севернее Каменска была сформирована временная армейская группа Фреттер-Пико, перед которой была поставлена задача вместе с 304-й дивизией, находившейся на подходе, освободить 3-ю горно-стрелковую дивизию, окруженную советскими войсками в Миллерове, и далее предотвратить продвижение вражеских частей в промышленный район на Донце.

Итальянские части, не сдавшиеся в плен, спасались бегством на запад.

Группа армий «Б» прилагала усилия, чтобы силами 19-й танковой дивизии задержать в Старобельске наступление вражеских частей в западном и юго-западном направлениях. На северном фланге 8-й итальянской армии и на участке 2-й венгерской армии наступления со стороны русских еще не было, поэтому эти части занимали свои старые позиции на Дону, но вполне вероятно, что через несколько дней русские дивизии могли и здесь начать наступление.

В целом ситуацию на Восточном фронте можно было считать безнадежной. Здесь уже не думали о 6-й армии, так как с каждым днем возрастала опасность того, что могут быть уничтожены обе группы армий «А» и «Б».

То, что эта ситуация в последующие месяцы была еще более-менее управляемой и не переросла в еще большую катастрофу, чем в Сталинграде, являлось исключительно заслугой командования и самих войск, отличавшихся непревзойденной храбростью.

Ставка фюрера и сам Верховный главнокомандующий не имели к этому никакого отношения.

Он стоял перед темно-голубыми палатками и наблюдал за погрузкой раненых. Самолеты прилетели в котел с боеприпасами и хлебом, а улетали из котла с людьми.

Там, где было можно, штабной врач оказывал всяческую помощь, хотя это не входило в его обязанности – он делал это по собственному желанию. Кто-то подходил к самолету сам, кто-то подползал, и было видно, что солдаты испытывали при этом робость и смущение. Тяжелораненые всегда заходили в самолет первыми, остальные более-менее спокойно ждали своей очереди.

Небольшое помещение палатки, имевшее пять метров в длину и три метра в ширину, освещалось через два четырехугольных отверстия, в которые были вставлены остатки стекол от старой машины, швы были заделаны тряпками и бумагой, чтобы степная пыль не проникала внутрь палатки.

Снаружи ветер заносил стекла рыхлым снегом, а изнутри на стеклах оттаивал лед, и было слышно, как капли падали на пол – в палатке стояла небольшая печка, которую топили досками ящиков от бомб.

Кругом стояли несколько ведер, на стене висела доска, поддерживаемая кусками проволоки, на одном ящике стоял тазик для умывания на четырех подпорках, врытых в землю, лежали простые носилки, сделанные из парусины.

Носилки занимали основную площадь палатки и служили в качестве операционного стола, на котором за последние дни побывали сотни раненых.

Необычным во всем помещении казался высокий светильник из легкого металла, с которого свисала голубая лампочка, освещая носилки.

Помещение с парусиновыми носилками в течение долгих недель было «отделением военной хирургии». Все это время в палатке или рядом на снегу производилось определение степени сложности ранения поступавших солдат. В течение десяти минут штабной врач решал, кого в первую очередь нести на «операционный стол». Раненых клали на носилки одного за другим, десять человек в час, иногда сотню в день.

До войны штабной врач был главврачом в одной крупной больнице: на паркетном полу стояло множество белых коек, его операционный зал был оборудован всей необходимой техникой, и под рукой у него были все необходимые инструменты. Теперь он был штабным врачом, в распоряжении которого были четыре палатки и пять тысяч квадратных метров снега.

Раньше перед клиникой была установлена табличка с надписью «Соблюдать тишину. Больница». Сегодня бункеры и палатки сотрясались от разрывов бомб.

На лице этого человека лежала печать прошлых лет, наполненных богатой практикой, и тот, кто умел разбираться в лицах, мог понять, какой опыт за плечами этого человека.

Из беседы со штабным врачом (которому здесь следовало бы поставить памятник, равно как и всем его помощникам) следует привести несколько фраз, значение которых переоценить трудно.

Он высказал мнение о том, что человечеству через три сотни лет вряд ли будет интересно знать, на какой широте умирали немцы. Через триста лет раны зарубцуются, а количество жертв можно будет узнать из пожелтевших листков. Кто-то будет читать историю Второй мировой войны так же, как мы сейчас читаем хроники о Фербеллинской битве. Как он сказал, мы допустили большую ошибку, считая себя превыше всех, и за это высокомерие должны расплачиваться своей жизнью. И если бы мы стремились к еще большей власти, то на карту было бы поставлено существование всей немецкой нации, и не важно, что мерилом успеха при этом было бы количество жертв. «Жертв в этой войне будет больше, чем побед, и, если бы кому-либо удалось убедить Гитлера в правоте этих слов, он мог бы считать себя спасителем Германии».

Спустя несколько минут после этих слов штабной врач склонился над солдатами, на которых падал холодный свет последнего чуда техники. Никто при этом ничего не говорил, воздух с трудом проникал в легкие. У некоторых, кого выносили из палатки, на следующий день глаза были закрыты уже навсегда, но вины штабного врача в этом не было.

Не важно, как звали этого человека, если бы и было известно его имя, то наверняка его быстро забыли бы.

На его родине знают о нем несколько тысяч человек, вернувшихся домой, и если они когда-нибудь прочтут эти строки, то наверняка представят себе его живой образ, освещавший те пасмурные дни, вспомнят о его большом сердце, переполненном состраданием к многочисленным жертвам, которых, как он говорил, «будет больше, чем побед».

В один из последних дней окружения он погиб, а вместе с ним не стало и его голубых палаток. Штабной врач без имени.

В один из последних дней декабря 1942 года в группу армий «А» поступил приказ Гитлера об уходе с Кавказа. Приказ пришел с опозданием в один месяц, так как уже 1 января войска начали покидать занимаемые позиции. Такой быстрый отход был возможен только благодаря тому, что группа армий «А», а также 1-я танковая армия и 17-я армия правильно оценили общую ситуацию на Южном фронте и уже несколько недель вопреки приказу Верховного командования тайком принимали подготовительные меры для ухода с территории Кавказа, рассредоточивая свои части и отправляя в тыл все ненужное. Несмотря на проведенную заранее подготовку, это крупномасштабное отступление должно было продлиться как минимум несколько недель, так как предстояло пройти сотни километров в самое неблагоприятное время года. Закончилось оно в феврале, при этом, как и предполагали еще в декабре, движение войск осложнялось из-за усиливавшихся атак русских, пытавшихся сковать отступавшие части. Русские наверняка уже давно ожидали отступления группы армий «А», и каждый день промедления со стороны группы армий, несомненно, был им на руку – русским удалось вовремя закрыть узкий проход в районе Ростова и тем самым оттеснить группу армий в сторону Кубанского полуострова. В этой связи пришлось отменить решение об отступлении севернее Азовского моря, кроме того, продвижение войск в Крым через узкий проход под Керчью заняло бы несколько месяцев. В этом случае русские вполне могли уготовить группе армий «Дон» судьбу 6-й армии.

Группа армий «А» ставила поэтому перед собой задачу отвести на север через Ростов как можно более крупные свои части, по крайней мере всю 1-ю танковую армию и, если возможно, части 17-й армии. Однако Верховное командование вермахта в своем запоздалом решении об уходе с Кавказа не могло дать четкого указания, какие части направить в сторону Ростова, а какие в направлении Кубанского полуострова. В течение первой половины января Верховное командование неоднократно меняло свои решения, что тормозило продвижение войск, а также порождало неясность и неуверенность среди командования группы армий. Сначала, например, Гитлер принял решение оставить территорию Кавказа лишь частично и продолжать удерживать нефтяные районы под Майкопом, где еще не было выкачано ни одной капли нефти; затем фюрер решил предпринять отступление всей группы армий «А» в направлении Кубанского полуострова и далее, абсолютно не понимая всей ситуации, надеялся возобновить оттуда наступление. Согласно третьему решению Гитлера, часть войск должна была отойти к Дону.

Между тем ситуация в районах дислокации группы армий «Дон» и «Б» с каждым днем обострялась все больше и больше.

К 5 января 4-я танковая армия отступила на линию Пролетарская—Зимовники – на этом участке русские, имея большой перевес в силах, непрерывно проводили одну атаку за другой. С каждым днем возрастала опасность прорыва советских войск южнее Дона в направлении Ростова.

На излучине Дона армейская группа Холидта вела ожесточенные бои, в ходе которых русские теснили ее все дальше и дальше к Донцу.

Для того чтобы закрыть брешь между группами армий «Дон» и «Б», образовавшуюся в результате распада итальянской армии, на этом участке вела бои армейская группа Фреттер-Пико севернее Донца и Каменска. Имея в распоряжении те небольшие силы, которые были даны группе, она вряд ли могла выполнить поставленную перед ней задачу, а именно – предотвратить прорыв русских через Донец в Донецкий промышленный район. На северо-западе русские приближались к Старобельску. Фронта как такового здесь уже не было, лишь отдельные боевые группы пытались сдержать наступление противника. Северный фланг 8-й итальянской армии и 2-я венгерская армия располагались еще на Дону; командование и здесь ожидало в ближайшие дни наступления русских и их прорыва фронта, так как никаких резервных сил для оказания поддержки на этом участке не было.

6-я армия вела в Сталинграде свой последний, отчаянный бой.

К 10 января положение 4-й танковой армии еще более ухудшилось. Русским удалось прорвать слабый фронт 4-й танковой армии южнее Дона и продвинуться до Дона восточнее Новочеркасска. Возникла опасность того, что 4-я танковая армия будет оттеснена на юг, в результате чего противнику откроется узкий проход под Ростовом.

Ситуация у армейских групп Холидта и Фреттер-Пико за последние дни почти не изменилась. Севернее Каменска было проведено контрнаступление на север, в ходе которого удалось укрепиться в районе Миллерова. Обстановка восточнее Старобельска также немного стабилизировалась.

12 января началось вот уже несколько дней ожидавшееся наступление русских на северном фланге 8-й итальянской армии и на участке 2-й венгерской армии под Воронежем, в результате которого за несколько часов этот фронт был разорван.

До 18 января ситуация складывалась следующим образом.

Группа армий «А» располагалась своим правым флангом (17-я армия) в основном на своих старых позициях. 1-я танковая армия, отступая, достигла района Ворошиловска.

У группы армий «Дон» ситуация на южном фланге вновь значительно ухудшилась; 4-я танковая армия была отброшена за Маныч, за ней остался лишь небольшой плацдарм под Пролетарской. Русским удалось восточнее Пролетарской перейти Маныч; их войска могли продвинуться на юг в брешь между 1-й танковой армией и южным флангом 4-й танковой армии восточнее Сальска и тем самым сделать невозможной какую-либо связь между двумя этими армиями. Русские войска полностью завладели треугольником между Манычем и Доном и приблизились к Ростову, от которого их отделяло теперь около тридцати километров.

Армейские группы Холидта и Фреттер-Пико вели бои на Донце.

У группы армий «Б» фронт под Воронежем был полностью разорван. 2-я венгерская армия отступала на запад, что скорее было похоже на бегство. Противнику был открыт путь на Харьков и Днепр в направлении Днепропетровска, а также к южному флангу 2-й немецкой армии.

Инициатива на всем Южнорусском фронте окончательно перешла к русским, и возникала опасность того, что такая же ситуация сложится на Центральном фронте у группы армий «Центр».

В силу сложившейся общей ситуации командование сухопутных войск оказалось не в состоянии принять какие-либо решительные меры, чтобы оказать эффективную помощь. Гитлера невозможно было убедить в необходимости своевременного перемещения линии фронта, а теперь положение группы армий «А» уже не позволяло производить крупномасштабные дислокации. Вероятно, благодаря зиме и недостаточным силам русских, войска которых наступали теперь от Кавказа до Воронежа, им не удалось в ходе преследования отступавших немецких частей сразу же продвинуться далеко на запад и юго-запад.

У группы армий «А» теперь уже не было возможности защитить как свои фланги, так и фланг группы армий «Дон».

Оценка ситуации в группе армий «Б» была дана в донесении командующего от 21 января 1943 года в 22.40. Текст донесения был следующим:

«Т е л е г р а м м а. От группы армий «Б»,

начальник оперативного управления,

фюреру – главнокомандующему вермахтом.

Дата: 21.01.1943.

Время: 22.30.

Я считаю своим долгом, мой фюрер, в дополнение сообщений командования группы армий, переданных устно или телеграммой, или в качестве их обобщения доложить Вам следующее.

После того как выяснилось, что части корпуса Крамера, отошедшие в район Буденного, состоят лишь из одной слабой, смешанной дивизии и что боевая группа 24-го танкового корпуса и альпийский стрелковый корпус наверняка понесут большие потери в технике и живой силе, соотношение сил изменилось таким образом, что территорию, занимаемую группой армий, удерживать далее уже невозможно.

На линии фронта между устьем Айдара и Старым Осколом, что составляет приблизительно триста километров, в моем распоряжении еще находятся:

а) южная группа, состоящая из ослабленной 19-й танковой дивизии, 320-й дивизии и остатков 298-й и 27-й танковых дивизий;

б) группа Крамера, представляющая собой слабую пехотную дивизию;

в) дивизия «Великая Германия», нуждающаяся в отдыхе и пополнении;

г) и еще, может быть, через несколько дней смешанное немецко-итальянское соединение силой около одной пехотной дивизии.

В рамках оперативной ситуации южная группа может лишь оборонять северный фланг группы армий «Дон», поэтому, в силу того что отступления не избежать, данную группу следует отвести на юго-запад. В результате этого перемещения брешь, существующая между северным флангом этой группы и Старым Осколом и имеющая в настоящее время протяженность сто семьдесят километров, будет постоянно увеличиваться в южном направлении. Для ведения боевых действий на этом участке в распоряжении имеются лишь части, указанные мной в пунктах б—г. С их помощью, с учетом даже самого мобильного ведения боя дивизией «Великая Германия», эту большую территорию можно будет удержать, если командование Красной армии не решится вновь покинуть свои опорные пункты, а лишь передовыми частями просочится сквозь данные группировки, если не удастся их сразу разбить. Исходя из имеющихся в моем распоряжении средств, я в данной ситуации не вижу возможности предотвратить наступление вражеских войск также и в западном направлении. Я с озабоченностью наблюдаю за изменением ситуации на участке 2-й армии, лишенной всяческого обеспечения на юге. Данная армия слишком быстро может оказаться жертвой двойного охвата, но, вступив в бой, без сомнения, сможет пробиться через окружение, правда, с большими потерями в технике и живой силе.

В рамках данных мне полномочий я не вижу практических мер, способных стабилизировать ситуацию. Даже если будет удовлетворена моя просьба об отводе 2-й армии за Олюм, я, при трезвой оценке сложившейся ситуации, глубоко сомневаюсь в том, что в результате данного перемещения улучшится положение в районе расположения группы армий.

(Барон фон Вейкс».)

Приблизительно с 25 ноября полеты в котел и из него проводились регулярно. В самом котле действовали два аэродрома в Питомнике и Гумраке, кроме того, запасной аэродром в Басаргине и площадка для вынужденных посадок в Сталинградском. За пределами котла в распоряжении авиации были, прежде всего, крупные аэродромы в Тацинской и Морозовской, а когда их захватили русские, продолжали действовать аэродромы в Сальске, Новочеркасске, Сталине, Марьевке, Ворошиловграде и последний аэродром в Звереве, способный принимать тяжелые «юнкерсы».

В конце ноября в распоряжении войск находились сто восемьдесят «Юнкерсов-52», двадцать «Юнкерсов-86» и девяносто «Хенкелей-111».

С помощью этих самолетов должны были быть удовлетворены требования армии и тем самым выполнены обещания Геринга и Гитлера.

Первоначально армия потребовала доставить в котел семьсот тонн груза, но затем сократила количество необходимого груза до пятисот тонн, на что также было получено согласие рейхсмаршала Геринга.

По приказу Гитлера ежедневно в котел необходимо было доставлять 280 м³ горючего, 40 тонн хлеба, 40 тонн оружия и боеприпасов, а также 100 тонн предметов снабжения и продовольствия, однако то количество груза, которое реально доставлялось в котел, не соответствовало данным обещаниям и абсолютно не удовлетворяло даже минимальные требования армии.

До 10 января в котел поступало ежедневно в среднем 102 тонны груза, что составляло лишь двадцать процентов от необходимого для армии количества. Однажды в окруженный район было доставлено 280 тонн, это было 19 ноября, когда в котле в течение дня смогли приземлиться сто пятьдесят самолетов, но чаще количество груза было значительно меньше того, что требовалось, а в некоторые дни самолеты вообще не прилетали.

Указанные цифры относятся к периоду до 10 января. После того как Питомник был оставлен, в большинстве случаев сажать самолеты было невозможно, поэтому груз сбрасывали с воздуха. Самолеты, еще прилетавшие в Питомник после 10 января, имели на борту груз весом в среднем до 42 тонн, но после 16 января вес сбрасываемых грузов значительно снизился и составлял 20 тонн, а к 25 января уже шесть-семь тонн. Начиная с этого дня контролировать поступавший груз было уже невозможно, так как сбрасывали его теперь по различным опорным пунктам и определить его общий вес было очень сложно.

24 декабря база снабжения в Тацинской перешла к противнику, что явилось тяжелым ударом. С большим трудом удалось вывести сто двадцать самолетов с аэродрома, который уже обстреливали русские танки и артиллерия. 22 января 55-я бомбардировочная эскадра «хенкелей» под командованием полковника Кюля покинула аэродром, находившийся также под обстрелом, в результате чего снабжение котла из Морозовской прекратилось. 16 января был сдан Сальск, в то время как Новочеркасск и даже авиационные базы в Звереве и Сталине также находились под угрозой нападения противника. Каждая потеря очередного аэродрома означала значительное сокращение возможностей хотя бы частичного снабжения котла с воздуха, а когда пришлось оставить Тацинскую, то уже нетрудно было понять, что конец 6-й армии, с учетом снабжения боеприпасами и продовольствием, уже довольно близок.

Это ни для кого не было тайной, так как командующий воздушным флотом генерал-полковник фон Рихтгофен, командир 8-го авиационного корпуса генерал Фибиг, летчики и снабженцы – все говорили о невозможности дальнейшего осуществления снабжения 6-й армии по воздуху.

Волгу можно считать метеорологическим разделом морского и континентального воздуха, о чем тогда еще не знали и часто волновались и злились из-за различных погодных условий в том или ином населенном пункте. Так, например, если над Новочеркасском светило яркое солнце, то на всю территорию котла мог опуститься густой туман или же разыграться вьюга, что не только исключало посадку самолетов, но и в значительной степени затрудняло сброс груза. Или, наоборот, если генерал-майор передавал радиограмму с текстом «Погода в Сталинграде очень теплая, почему вы не посылаете самолеты?», то в Морозовской и Сальске пилоты ничего не видели на расстоянии вытянутой руки.

Большой проблемой была отправка из котла раненых. В котле было сделано все, что только можно, каждый раненый, которому предстояла отправка из котла самолетом, получал карточку, эта карточка вешалась на грудь, а солдаты называли ее «билетом в жизнь». Кто мог ходить или ползать, добирался сам до своего самолета, остальных приходилось нести на носилках. Было отдано распоряжение: «Посадка в самолет строго по номерам», но в большинстве случаев этот порядок нарушался, так как вывоз раненых, ждавших своей очереди в палатках или просто на снегу рядом с аэродромом, полностью зависел от количества приземлившихся самолетов. Позднее вся эта организация вывоза раненых из котла сошла на нет: число раненых доходило до нескольких тысяч, люди просто штурмовали самолеты, при этом некоторые в давке даже гибли.

Количество раненых угрожающе росло, что вызывало у генерал-майора медицинской службы и у инспекции большие опасения. И в этой ситуации не было никакого просвета, позволявшего надеяться на какие-либо изменения в лучшую сторону, иногда даже казалось, что те, кто находились далеко от котла, абсолютно не понимали, насколько велики масштабы всего этого бедствия, иначе как можно было послать следующую радиограмму:

«Армии следует заранее, а именно за двадцать четыре часа, указывать число раненых, подлежащих вывозу из котла, для того чтобы можно было регулировать количество необходимых для этого самолетов».

На эту радиограмму начальник санитарной службы ответил следующее:

«Армейский врач просит о доставке перевязочных материалов и опийных средств. Раненые ждут прилета транспортных самолетов уже два дня. Количество раненых для вывоза из котла составляет в данное время тридцать тысяч, для чего необходимо задействовать тысячу пятьсот транспортных самолетов».

Да, вот такие были проблемы, но это было еще не все. Группа армий потребовала, чтобы из котла были вывезены как военные, так и гражданские специалисты, а именно: рабочие мастера, операторы радиостанций, ветеринары, кузнецы, танкисты, оружейники, железнодорожники, почтовые служащие, строители мостов, метеорологи – короче говоря, все те, чьи службы или части уже не существовали, чье присутствие в котле было абсолютно ненужным, но была потребность в них за пределами котла на других участках фронта. Начальник Генерального штаба 6-й армии запретил вылет этих людей из котла, – это было абсолютно бессмысленно, так как количество людей в котле не сократилось именно тогда, когда там уже не было мастерских, танков, почты, лошадей и железной дороги.

Без подписи начальника Генерального штаба на соответствующем документе вообще никто не мог вылететь из котла, что, несомненно, было правильно. Разрешение на вылет выдавалось в исключительных случаях для курьеров или на основании отдельного приказа. Данный порядок распространялся и на тех, кто прилетал в котел. До 2 декабря в котел прилетали еще солдаты и офицеры, возвращавшиеся из отпуска, и унтер-офицеры, которые по прибытии в котел получали звание офицера и «пустовавшую» должность командира батальона или полка. Для этого необходимо было отдать соответствующее распоряжение, так как были еще сотни офицеров, желающие вернуться к своей «старой гвардии» и еще не потерявшие веру.

В этой связи необходимо сказать несколько слов о тех громадных проблемах, с которыми пришлось столкнуться и которые пришлось преодолевать подразделениям люфтваффе. При температуре 20–35 °C ниже нуля самолетам трудно было взлетать не только из-за мороза и снега – не было подогревателей, существовала опасность обледенения, туман и бомбовые атаки противника на аэродромы, но если и удавалось взлететь, то впереди было чрезвычайно трудное приземление на неровных посадочных полосах под артиллерийским огнем и бомбовыми ударами противника, на полосах, занесенных снегом и усеянных воронками от разрывов бомб, на полосах, на которых еще лежали останки сбитых самолетов и груз, который не успели убрать. В самих самолетах к тому же возникали неполадки с зажиганием и карбюраторами, а также иногда отказывали оружие и рации.

На краю аэродрома были сооружены бункера, в которых сидели сто человек штаба снабжения Питомника, недалеко от них располагались штабной врач со своими голубыми палатками, комендатура аэродрома и отдел снабжения армии. Сто человек занимались разгрузкой самолетов, когда ситуация еще была нормальной: складывали штабелями тюки с грузом в южной части аэродрома, наблюдали за тем, как взлетали самолеты с ранеными, и вели учет груза, сортируя его по боеприпасам, оружию и продовольствию. Откладывать что-либо про запас не удавалось, так как груза и так было слишком мало. В течение нескольких месяцев на аэродроме повсюду чувствовалась активная деятельность всех служащих.

Штаб снабжения Питомника когда-то был 104-м зенитным полком, но в прошлом году русские нанесли полку сокрушительный удар, после чего часть полка уцелела, отступив на юг, а небольшой его отряд вместе со штабом полка был оттеснен к Сталинграду, где полковник Розенфельд взял на себя технический контроль за воздушным снабжением.

В котле, кроме десяти тысяч солдат 9-й зенитной дивизии, располагались еще остатки группы пикирующих бомбардировщиков, две группы истребительной эскадры «Удет» и самолеты-разведчики ближнего действия.

Если коснуться здесь деятельности истребительной авиации лишь в нескольких словах, то для многих это будут просто слова, но размеры книги не позволяют уделить этой теме больше внимания, да и сложно было бы подобрать правильные слова и выражения для того, чтобы хотя бы приблизительно рассказать о всем том, что происходило с подразделениями люфтваффе. Нигде и никогда не предъявлялись такие большие требования к летному персоналу, как в Сталинграде, – экипажи тактической авиации постоянно находились в контакте с самолетами противника, каждый полет требовал много сил и изматывал летчиков, к тому же люди были физически истощены вследствие голода и холода, поэтому свои задания выполняли с большим трудом.

Не стоит указывать конкретные имена и рассказывать об отдельных событиях, иначе это было бы несправедливо по отношению к другим воинским частям, достаточно лишь в целом сказать, что к 19 января 9-я зенитная дивизия могла записать в свой актив шестьдесят три сбитых самолета противника, а эскадрильи Питомника за период до 15 января сбили сто тридцать русских самолетов.

В ночь на 16 января головные танковые части русских стояли у аэродрома Питомника. Пилоты истребителей запрыгивали в «Мессершмит-109», готовый к вылету, в то время как наземный персонал заводил двигатели. Наблюдательная вышка, стоявшая на аэродроме, была уничтожена огнем пехоты. Шести самолетам удалось взлететь и взять курс на Гумрак, восемь «Мессершмитов-109» остались на аэродроме. В Гумраке не была вовремя подготовлена посадочная полоса, в результате чего из шести самолетов пять приземлились более чем неудачно – поломки, перевороты в глубоком снегу. Шестой самолет с лейтенантом Лукашем вообще не приземлялся, а полетел в Шахты, чтобы сообщить в авиаэскадру о потере аэродрома в Питомнике и о сложившейся там ситуации.

Таким образом, в Сталинграде не осталось ни одного истребителя. По приказу эскадры «Удет», переданному радиограммой, все пилоты истребителей должны были вернуться в эскадру, для чего был предназначен «Хенкель-111», на котором вылетели последние летчики из всего летного персонала истребителей, находившиеся в котле.

Слова произносятся быстро, и иной раз довольно легко выдвигать друг против друга обвинения, но гораздо сложнее затем проверить, правильно ли то или иное обвинение.

Вот одно из обвинений, начинавшееся со слова, которое в то время у всех было на устах:

«Люфтваффе нас предало, так как гарантировало обеспечение с воздуха».

Вообще, требования каких-либо гарантий всегда выглядели несколько странно. Так, например, командование сухопутных войск во время подготовки к проведению операции «Морской лев» (речь идет о вторжении в Англию) потребовало от люфтваффе гарантий того, что первые высадившиеся на острове части будут иметь авиаподдержку на позиции под Гастингсом до тех пор, пока не будет переброшено через пролив такое количество войск, которого будет достаточно для осуществления наступления. В рамках этих гарантий подразделения люфтваффе должны были также подавлять с воздуха любое контрнаступление англичан так, чтобы у тех не было дальнейшей возможности отбросить назад немецкие войска, которые в первое время могли быть еще недостаточно сильны. Данная гарантия должна была действовать в течение трех недель. Командование люфтваффе отклонило это требование в силу того, что плохие погодные условия и туман могли стать серьезной помехой для летчиков и осложнить их работу.

Относительно переправы немецкого флота через Ла-Манш генерал-адмирал Рэдер докладывал фюреру: «Переправа возможна только при том условии, если 3-й воздушный флот гарантирует безопасность кораблей».

В ответ на данное требование командование военно-морских сил получило следующий ответ: «Люфтваффе не может дать гарантий, но сделает все возможное, кроме того, командование люфтваффе убеждено, что данная операция пройдет успешно и что ни один английский корабль и ни один самолет не смогут приблизиться к немецким кораблям, если все будет сделано в соответствии с нашими предложениями».

Если бы данная операция тогда началась и не удалась, то с уверенностью можно сказать, что и у военно-морского флота был бы повод обвинить люфтваффе и говорить о «нарушенных гарантиях» или о «предательстве по отношению к флоту».

Эти строки не содержат какого-либо оправдания, так как известно, что рейхсмаршал авиации дал гарантии относительно воздушного снабжения армии, не будучи достаточно информированным и не имея достаточно оснований, необходимых для того, чтобы дать на это свое согласие. То, что воздушное снабжение проводилось не в том масштабе, как было запланировано, полностью на совести высшего командования люфтваффе и ни в коей мере не является виной летного или наземного персонала.

Одни обвиняют других, и эти другие приводят собственные аргументы в свое оправдание.

– Ни один самолет не приземлился, – говорила армия.

– Но у нас еще нет команды для разгрузки, и на посадочной полосе плохая видимость, – оправдывали летчики в котле своих товарищей.

– Истребительная авиация вылетела из котла без приказа, – утверждали сотрудники различных служб в командовании армии, но улетевшие летчики, прилетев на место, положили на стол соответствующего должностного лица радиограмму и разрешение на вылет, хотя это происходило в нескольких сотнях километров от командного пункта 6-й армии.

В Сталинграде утверждали:

– У нас нет информации о тактической ситуации за пределами котла, – на что группа армий и танковая армия отвечали:

– Мы несколько раз отдавали вам приказ о прорыве, но командование армии не проявило решимости и отказалось действовать.

– Нет, командование не отказывалось действовать, но оно осознавало всю меру своей ответственности, – возражали в армии, – мы погибли бы со всеми нашими людьми в степи.

Противоположная сторона отклонила эти аргументы:

– В котле вы все равно погибли бы, поэтому вам следовало бы принять решение и найти выход из ситуации, а такая воинская часть, как 6-я армия, могла бы с этим справиться.

Обвинение за обвинением как с одной стороны, так и с другой, но правда – не на стороне Верховного командования.

12 января командир 9-й зенитной дивизии генерал-майор Пикерт был вызван к генерал-полковнику Паулюсу, а в середине дня отправился на самолете в качестве курьера в Новочеркасск. Задача была поставлена четко: «Личный доклад командующему группой армий о резком ухудшении положения в войсках».

На тот случай, если самолет будет сбит и документы окажутся в руках противника, генерал-майор Пикерт застенографировал текст документов на краях газеты, использовав лишь ключевые слова и исключив тем самым возможность для кого-либо понять весь текст.

Доклад генерала Пикерта группа армий сразу же передала радиограммой командованию сухопутных войск как сообщение особой важности. После доклада Пикерт явился к генерал-полковнику фон Рихтгофену, знавшему ситуацию так, как она ему была доложена. Фон Рихтгофен приказал Пикерту лично проконтролировать на аэродромах погрузку всех предметов снабжения, после чего на следующий день вечером вылететь обратно в котел. Через двадцать четыре часа генерал-майор Пикерт возвращался на «Хенкеле-111» в Сталинград. Подлетев к котлу, летчик не мог сразу получить разрешение на посадку, самолет начал кружить над Сталинградом, но и через час разрешение на посадку дано не было – в результате артиллерийского обстрела и разрывов бомб посадочная площадка была повреждена и поэтому не могла принять самолет. Через некоторое время пилот потребовал от Пикерта принятия решения: или приземление с риском повреждения самолета, или обратный полет в группу армий. Генерал Пикерт выбрал второй вариант, предполагая в следующую ночь вновь попытаться вылететь в котел. 15 января генерал-майор Пикерт явился к командующему воздушным флотом, чтобы доложить ему о неудавшемся полете. В это время Питомник уже был оставлен войсками и частями снабжения 6-й армии (речь идет о том паническом бегстве, когда к аэродрому прорвался один русский танк; вскоре после этого аэродром вновь был занят немецкими частями, которые удерживали его до 16 января), поэтому генерал-полковник фон Рихтгофен запретил генералу Пикерту повторный полет и приказал ему явиться к генерал-фельдмаршалу Мильху. Тот оставил данный запрет в силе и приказал Пикерту вылететь к рейхсмаршалу, чтобы доложить ему лично о положении в Сталинграде. Доклад у рейхсмаршала ничего не дал, по возвращении в группу армий генерал Пикерт ждал в Таганроге приказа о формировании новой 9-й зенитной дивизии в районе Кубанского плацдарма и Крыма, для чего необходимо было собрать уже имевшиеся там, а также прибывавшие туда новые зенитные части. 27 января генерал Пикерт прибыл на Кубанский плацдарм, где получил прощальную радиограмму от 9-й зенитной дивизии из Сталинграда:

«В подвалах Красной площади Сталинграда слушали по радио о празднестве 30 января. 9-я зенитная дивизия еще ведет бои за Германию под знаменем свастики на развалинах Сталинграда».

На данную радиограмму генерал-майор Пикерт ответил:

«Преисполненный гордости и скорби, прочитал радиограмму. До боли сожалею, что не могу быть рядом с вами. Формирую новую 9-ю зенитную дивизию».

В середине января в Таганрог прилетел капитан Бер, по этому поводу генерал-фельдмаршал Мильх дал соответствующие указания и пояснения.

«Чтобы организовать воздушное снабжение, – были слова Мильха, – и чтобы доставить в котел необходимое количество груза».

Командир авиационного корпуса выразился иначе: «Чтобы спасти то, что еще можно было спасти».

15 января уже ничего нельзя было спасти. Хотя 4-м воздушным флотом командовал генерал-полковник фон Рихтгофен, к тому времени форсирование воздушного снабжения уже было бесполезным.

16 января в наличии имелось двести пятьдесят самолетов, но из них только семьдесят пять были готовы к вылетам, и статс-секретарю воздушного флота фельдмаршалу Мильху, наделенному фюрером самыми большими полномочиями, не удалось увеличить количество этих самолетов. Он потребовал еще самолетов, соответствующие приборы и контейнеры для сброса с воздуха, но ни туман, ни снег, ни успехи на фронте не повлияли на решение руководства удовлетворить его требования. Было запланировано использование грузовых планеров, дело хорошее, но неясно было, в какое время их отправлять в котел. Днем зенитная артиллерия и истребители русских были серьезным препятствием для любых полетов, а ночью…

В общем, теперь в распоряжении был только один аэродром в Звереве, куда должны были перебазироваться «Юнкерсы-52». Части в Новочеркасске находились под угрозой нападения противника, а фронт с каждым днем отодвигался все дальше от Сталинграда.

Никакие решения Гитлера и никакие особые полномочия ничего не могли уже здесь изменить, катастрофа была неотвратима, ее лишь можно было оттянуть на несколько дней.

25 января в распоряжении люфтваффе была сотня самолетов, готовых к вылету, но свыше четырехсот самолетов по разным причинам были небоеспособны.

Транспортные и боевые самолеты постоянно прорывались через огненный пояс русских зениток и, несмотря на обстрел русских истребителей, сбрасывали свои грузы над территорией котла, с последних оставшихся аэродромов стартовали ежедневно бомбардировщики и совершали два-три полета в день, прорываясь под прикрытием облаков к Сталинграду. Каждый такой полет мог быть последним.

По воздушному мосту, соединявшему котел с внешним миром, совершили полеты 536 транспортных самолетов, 149 бомбардировщиков и 123 истребителя, общее количество экипажей составило 2196 человек.

Когда речь заходит о Сталинграде, забывать об этом нельзя.

28 декабря генерал Хубе, командир 14-го танкового корпуса, вылетел из котла в ставку фюрера за получением «мечей и дубовых листьев» (золотая шпага с изображением мечей и дубовых листьев, знак отличия за участие в боях. – Примеч. пер.). Командование армии пожелало ему удачи в надежде на то, что Хубе подробно расскажет Гитлеру о ситуации в котле.

8 января Хубе вернулся в котел, он привез с собой «мечи и дубовые листья», а вместе с ними и надежду на деблокировку окруженных дивизий. В ставке Гитлер сказал ему: «В начале весны инициатива в боевых действиях вновь перейдет к немцам».

Если это означало деблокировку, то за этот период многое должно было произойти, чтобы слова Гитлера подтвердились. Откуда весной должны были подойти деблокирующие части? Но если даже они к указанному сроку подойдут, то будет уже поздно, так как, по мнению начальника тыла армии, весной в армии не останется ни одного живого человека. Даже без вмешательства противника в конце января должно было окончательно прекратиться снабжение по воздуху, так как образовавшийся однажды пробел уже невозможно было устранить никакими поставками как оружия, так и продовольствия.

Спустя несколько дней 1-й квартирмейстер капитан Тёпке стоял перед командующим.

– Тёпке, я хочу точно знать, на какую поддержку по воздуху мы можем еще рассчитывать. Вылетайте в группу армий, возьмите с собой всю документацию и лично доложите фельдмаршалу, что вам поручено добиться удовлетворения требований армии относительно разумной загрузки самолетов снабжения.

Через полчаса начальник Генерального штаба пожал Тёпке руку на прощание:

– Скажите там, в группе армий, чтобы они, наконец, прекратили создавать эти дурацкие бреши на участке фронта под Тацинской. Сразу же сообщите мне, сможем ли мы рассчитывать на усиленное подкрепление. Вся армия теперь смотрит на вас.

Капитан Тёпке последний раз стоял перед начальником Генерального штаба, ему не суждено было вернуться.

Задание Тёпке было ясно: он должен был получить от фельдмаршала фон Манштейна точный ответ на его вопросы и узнать, на какую поддержку по воздуху можно было рассчитывать. Более того, ему было поручено сделать из невозможного возможное, а именно: добиться увеличения количества грузов настолько, насколько это соответствовало желаниям армии.

Капитана Тёпке встретили в группе армий очень доброжелательно и относились к его просьбам и пожеланиям с пониманием. Его внимательно слушали все: в группе армий, сам фельдмаршал, начальник Генерального штаба, начальник службы тыла – абсолютно все.

– Требования армии справедливы, и никто не знает это лучше меня, но где я могу взять самолеты, – прозвучали слова фельдмаршала фон Манштейна в ответ на требования Тёпке. – 6-я армия – моя самая большая забота, но не единственная.

– Здесь, в группе армий, мы уже не можем сами принимать решения; если бы все зависело от нас, 6-я армия не попала бы в окружение, а сейчас просто невозможно снабжать по воздуху целую армию в течение длительного времени. – Эти слова произнес начальник службы тыла группы армий полковник Финк.

Командир 2-го авиационного корпуса и его начальник штаба подполковник Хайнеман пожали плечами: «Распоряжение о поддержке окруженных частей, правда, было получено…»

Начальник Генерального штаба генерал Шульц ничего не сказал, он попросил капитана Тёпке взглянуть на карту, из которой Тёпке понял достаточно много.

Однако капитан не сдавался, он поднял в группе армий много шума, кричал, требовал, настаивал и пытался сделать все, что только возможно: говорил по телефону с командованием группы армий, разговаривал с начальником тыла группы армий, каждый день обходил все здания, от одного кабинета к другому, писал письма, много разговаривал по телефону, отправлял телеграммы.

Все эти попытки чего-либо добиться результатов никаких не принесли, их и не могло быть – его радиограммы в котел корректировали или сокращали. В конце концов, ему все это надоело, и он решил возвращаться в котел.

До обратного полета, однако, дело не дошло. «Вы увидели и узнали здесь слишком много, – сказал ему фельдмаршал фон Манштейн. – Что вы сможете сообщить генерал-полковнику Паулюсу? Необходимо и важно, чтобы вы сообщили Паулюсу положительную информацию, но, как вы сами понимаете, в настоящий момент это невозможно».

Тёпке был запрещен обратный вылет, командование группы армий отдало приказ о назначении его 1-м квартирмейстером транспортной авиации и наделило полномочиями отдавать распоряжения относительно загрузки самолетов.

Капитан Тёпке за годы войны не поглупел, а скорее, наоборот, накопил достаточно большой опыт, и после многочисленных разговоров в группе армий он понял многое, а именно: 6-й армии помочь уже ничем было нельзя, операция по деблокировке начаться не могла, воздушное обеспечение уже не в состоянии было дать хоть какую-то передышку оборонявшимся дивизиям, а здесь каждая служба, каждая инстанция старалась скрыть свою беспомощность. Командование армии верило словам Гитлера и руководимое этой верой принимало или не принимало те или иные решения, но армия была не в курсе всей истинной оперативной обстановки.

В итоге Тёпке пришел к выводу, что 6-я армия уже была потеряна, говоря грубым солдатским языком, ей «пришел каюк».

Последним посланником котла был 1-й офицер-ординарец армии капитан Бер, вылетевший в группу армий. Он должен был задать Гитлеру четкий вопрос и получить на него ответ: «Армия ждет ответа на вопрос: что будет сделано в ближайшие сорок восемь часов для того, чтобы спасти армию?»

15 января, спустя пять дней после того, как русские приступили к решающему удару, и за день до того, как был сдан Питомник, капитан Бер вылетел из котла. Через сорок восемь часов он прилетел, но не в котел, а в Таганрог на самолете, полностью загруженном салом и продовольственными пакетами. Выполняя последнее распоряжение командования армии, касающееся разговора с Гитлером о снабжении, он записал в свой блокнот:

«Несмотря на готовность к самопожертвованию замечательных экипажей самолетов и их боеспособность, не хватает энергичного человека, имеющего достаточное количество средств и документов, которые позволили бы ему отдать соответствующий приказ».

На приеме у Верховного главнокомандующего капитан Бер говорил без обиняков, ничего не скрывая. Он обрисовал обстановку в армии, дав ей трезвую и ясную оценку. Это был единственный раз, когда Гитлер в присутствии всех своих советников услышал из уст капитана правду о Сталинграде. При этом присутствовали: начальник штаба вооруженных сил Германии генерал-фельдмаршал Кейтель, начальник штаба оперативного руководства верховного командования вооруженных сил генерал-полковник Йодль, адъютант Гитлера генерал-майор Шмунд, рейхсфюрер СС Гиммлер, рейхсляйтер Мартин Борман.

Гитлер говорил обо всем: о положении на фронте и о его планах на будущее, о ситуации на юге и севере, о совершенных ошибках и о возможностях их исправления, но не было сказано ни слова о той помощи, о которой просил и которую требовал капитан Бер.

Тут Бер решил действовать. Он прервал Гитлера и сказал:

– Армии важно знать, сколько тонн груза будет доставляться самолетами в котел, все далеко идущие планы окажутся для армии бесполезными, так как к тому времени будет уже слишком поздно, армия на краю гибели, поэтому просит принятия решения и ждет ответа на вопрос: можно ли в течение ближайших сорока восьми часов рассчитывать на помощь?

Еще ни разу не было такого случая, чтобы кто-нибудь прервал речь фюрера. В комнате воцарилась гнетущая тишина, все боялись, что вот-вот разыграется жуткая сцена. Но ничего не произошло, Гитлер явно был потрясен и не сказал ни слова.

На этом все и закончилось. В тот вечер капитан Бер не получил никакого ответа.

На следующий день генерал-фельдмаршал Мильх был назначен главным уполномоченным по воздушному снабжению.

Таков был ответ Гитлера на вопрос, поставленный 6-й армией.

7 января командование Красной армии сообщило радиограммой 6-й армии о направлении в район окружения трех парламентеров. Армия согласилась их принять. Время явки парламентеров в армию было назначено на 8 января в 10 часов утра.

Командующий русскими войсками Донского фронта генерал-лейтенант Рокоссовский поручил парламентерам передать 6-й армии следующий ультиматум:

«Командующему 6-й армии генерал-полковнику Паулюсу или его заместителю, а также всему офицерскому и солдатскому составу немецких войск, окруженных под Сталинградом.

6-я армия, части 4-й танковой армии и приданные им для усиления подразделения находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года. Части Красной армии стоят прочным кольцом вокруг данной немецкой группировки. Все надежды на спасение за счет наступления немецких войск с юга и юго-запада не оправдались. Войска, направлявшиеся к Вам на помощь, были разбиты Красной армией, а остатки этих частей отступают к Ростову.

Немецкая транспортная авиация, поставлявшая Вам боеприпасы, горючее и сухой паек, вынуждена была благодаря быстрому и успешному наступлению Красной армии часто менять аэродромы, в результате чего расстояние до окруженных немецких войск значительно увеличилось. Кроме того, немецкая транспортная авиация теряет громадное количество самолетов и экипажей в результате атак русской авиации. Помощь для окруженных войск становится нереальной.

Положение Ваших окруженных частей тяжелое. Люди голодают, страдают от болезней и холода. Но самая лютая русская зима еще не наступила, сильные морозы, холодные ветра и снежные вьюги еще впереди. Ваши солдаты не имеют зимней одежды и находятся в сложных антисанитарных условиях.

Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск прекрасно понимаете, что у Вас нет реальной возможности разорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежно, и дальнейшее сопротивление бессмысленно.

В той бесперспективной ситуации, которая сложилась для Вас в окружении, мы предлагаем Вам во избежание ненужного кровопролития принять следующие условия капитуляции:

1. Все окруженные немецкие войска во главе с Вами и Вашим штабом прекращают сопротивление.

2. Вы передаете в наше распоряжение военнослужащих вермахта, оружие, все боевое снаряжение и имущество в неповрежденном состоянии.

3. Мы гарантируем всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность, а по окончании войны возвращение в Германию или в любую другую страну по желанию военнопленных.

4. У всех сдающихся в плен военнослужащих вермахта остаются военная форма, знаки различия и награды, личное имущество и ценные вещи, у высшего офицерского состава – также шпаги.

5. Все сдающиеся в плен офицеры и солдаты немедленно обеспечиваются нормальным питанием.

6. Всем раненым, больным и имеющим обморожения будет оказана медицинская помощь.

Мы ожидаем Ваш ответ 9 января 1943 года в 10 часов утра по московскому времени. Ответ должен быть передан указанным лично Вами представителем, которому следует ехать на автомашине с белым флагом по дороге в сторону разъезда Конный, станция Котлубань. Вашего представителя встретят русские командиры в районе «Б» в 0,5 километрах юго-восточнее разъезда 564 9 января 1943 года в 10 часов утра.

Если Вы не примете наше предложение и не сложите оружия, обращаем Ваше внимание на то, что войска Красной армии и наша авиация будут вынуждены выступить и уничтожить окруженные немецкие части. Ответственность за их уничтожение ложится на Вас.

Представитель ставки командования Красной армии

генерал-полковник артиллерии Воронов

Командующий войсками Донского фронта

генерал-лейтенант Рокоссовский».

Армия передала ультиматум в ставку фюрера радиограммой от 8 января и вновь просила о предоставлении свободы действий. Разрешение на это дано не было. Гитлер вообще не хотел капитулировать, поэтому был также против любой частичной капитуляции, обосновывая отказ от капитуляции следующим образом: «Каждый последующий день обороны 6-й армии в котле является помощью всему фронту, поскольку русские отводят от него свои дивизии к Сталинграду». 9 января 1943 года 6-я армия, таким образом, отклонила ультиматум советского командования. На соответствующем документе стояла подпись генерал-полковника Паулюса. От командования армии в части, кроме того, поступил по рации приказ следующего содержания:

«К сведению командного состава войск: в дальнейшем парламентеров отсылать назад, открывая предупредительный огонь».

Так и не удалось выяснить, кто послал такую радиограмму, во всяком случае, генерал-полковник Паулюс всегда заявлял, что он ничего не знал о распоряжении относительно открытия огня.

Сталинградский котел

Через час после отказа от предложения о капитуляции генерал Шмидт принял начальника инженерной службы армии полковника Зелле, которому поручил произвести рекогносцировку участка, расположенного на восточном берегу Россошки от Новоаллеевки до Новорогачика. Генерал Шмидт предполагал, что русские начнут наступление приблизительно 20 января с юго-запада в направлении Мариновки.

Во второй половине дня командующий армией обратился к войскам со следующим призывом: «Враг пытается средствами пропаганды подорвать моральный и боевой дух армии, не следует верить никаким заверениям врага, так как деблокирующая армия уже на подходе, и необходимо продержаться еще шесть недель, а может быть, и дольше».

Это единственное, что можно было сообщить войскам в качестве противопоставления обещаниям русских, прозвучавшим в их ультиматуме. Объявить обо всем этом по телефону через громкоговорящие устройства в котле оказалось невозможным, так как не было в наличии достаточно мощных громкоговорителей.

Вся сила удара русского наступления обрушилась на участок фронта шириной восемьдесят километров на северо-западе, западе и юге. Срок ультиматума истекал 10 января в 10 часов утра, наступление началось в 10 часов 2 минуты. Пять тысяч орудий и минометов, многоствольных реактивных установок и гранатометов вели ураганный огонь в течение двух часов. Два часа русские батареи, имея двадцатикратный перевес в огневой мощи, вели прицельный огонь по немецким позициям, через час переносили огонь на четыреста метров вперед, затем снова назад. Вся земля была перепахана взрывами, позиции засыпаны, использование оружия для ответного удара оказалось невозможным. Многие немецкие орудия так и не сделали ни одного выстрела.

Сначала момент был упущен в самих полках, так как командные пункты располагались как раз на передовой. Сообщения об обстановке необходимо было передавать в дивизии, но, поскольку кабельная сеть в результате шквала огня была повреждена, связь можно было осуществлять только по радио или с помощью посыльных. Сами дивизии не были застигнуты врасплох, так как там ежедневно ожидали начала наступления, неожиданным для них оказались сила и стремительность русских войск.

Но в дивизиях знали только то, что происходило в рамках их подчинения, в корпусах же вся сложность ситуации была очевидна с самого начала. Одного взгляда на армейскую карту было достаточно, чтобы сразу понять: Красная армия тщательно подготовилась к своему решающему удару. Ситуация, которая может сложиться в районе нанесения русскими главного удара, была предсказана правильно, лишь в сроках начальник Генерального штаба ошибся на десять дней.

Общая обстановка 10 января 1943 года

В 14 часов коротковолновый передатчик мощностью 1000 ватт передал в группу армий «Дон» радиограмму:

«После артиллерийской подготовки русские в двенадцать часов перешли в наступление на севере, западе и юге кольца окружения».

Утром в день русского наступления полковник Зелле встретил командующего 6-й армией перед входом в штаб-квартиру. Высокая, прямая фигура генерала была наклонена немного вперед, он выглядел очень усталым.

Увидев полковника Зелле, Паулюс остановился.

– Что вы по поводу всего этого скажете?

– Ничего, кроме того, господин генерал-полковник, что думают старшие офицеры штаба.

– А именно?

– Господину генерал-полковнику не следовало повиноваться приказу сверху, великий час был упущен. Уже в ноябре генерал-полковнику необходимо было послать в ставку фюрера радиограмму: «6-я армия начинает прорыв, в ходе которого моя голова принадлежит армии. После битвы, мой фюрер, она принадлежит Вам».

Паулюс посмотрел на Зелле:

– Я знаю, что военная история уже сейчас вынесла мне приговор.

Вскоре после этого разговора полковник Зелле выехал на западные запасные позиции, чтобы произвести там рекогносцировку, однако он не смог выполнить свое задание, так как перед линией, которая считалась тыловым рубежом, уже стояли русские танковые бригады.

Двенадцать немецких дивизий держали оборону, 540 рот находились под огнем сталинских орудий. Это были не только пехотные роты, но и различные части, сборные пункты инженерных войск, части люфтваффе и просто отдельные подразделения, не принадлежавшие к какой-либо воинской части. Сюда относились также самостоятельные временные боевые формирования и боевые группы, 31 зенитная артиллерийская батарея, 43 батареи легкой артиллерии, 21 батарея тяжелой артиллерии и 52 роты противотанковых войск с 35-миллиметровыми и 75-миллиметровыми орудиями. И еще 16 «мертвых» танков, у которых не было горючего, чтобы двигаться дальше.

Минометы, гранатометы, тяжелая артиллерия и зенитные дивизионы сконцентрировались на севере Сталинграда, чтобы создать тем самым костяк массивной артиллерийской обороны.

Второй линии обороны не было, резервы также отсутствовали. Из танков в распоряжении было четырнадцать машин. Артиллерийские и зенитные орудия, а также противотанковые орудия имели боеприпасы в ограниченном количестве, во многих батареях было всего по два орудия, а горючего в танках хватало только на один день. Боеприпасов для пехоты имелось достаточно, для метательных орудий – в значительно меньшей степени, патронов для пулеметов хватало только на два дня, продовольствия было очень мало или вообще не было.

Обстановка в день русского наступления была одинаковой на всех фронтах как перед линией обороны, так и за ней. Если внутри котла перед линией обороны стояли силы обороны, не способные оказать серьезного сопротивления, то снаружи бушевал ураганный огонь, наступали окрашенные в белый цвет танковые орды, русские осуществляли прорыв и разрывали фронт, что приводило к вынужденному сужению котла.

Основной удар пришелся на 8-й и 11-й армейские корпуса, наступление проводилось одновременно всеми силами русских, и было видно, что главным направлением наступления русских была Карповка. На севере удар приняла на себя 113-я пехотная дивизия, которой удалось сравнительно легко отодвинуть назад свой левый фланг, в то время как ее левый фланг примыкал к 60-й мотопехотной дивизии, отбившей в первый день наступления все атаки русских. Прорыв русских произошел между 113-й и 76-й пехотными дивизиями, а следующий прорыв рассек на части 44-ю пехотную дивизию и вынудил вступить в бой 384-ю дивизию, 76-я пехотная дивизия отступила на восток.

В этот день была сдана Дмитриевка, танковый удар был направлен на Питомник.

Вечером в группу армий «Дон» было передано сообщение:

«Армия докладывает о мощных прорывах русских на севере, западе, юге, направление наступления – Карповка и Питомник. 44-я и 76-я пехотные дивизии подвергаются сильным ударам, в 29-й мотопехотной дивизии боеспособны только отдельные части. Перспективы закрыть образовавшуюся брешь нет. Дмитриевка, Цыбенко и Ракотино сданы».

Да, после ожесточенной борьбы за консервную фабрику 279-я пехотная дивизия вынуждена было оставить Ракотино и Цыбенко, а вместе с Цыбенко был потерян и Кравцов.

Русский танковый удар с севера был явно направлен на Карповку, 197-я пехотная дивизия отошла на подготовленные заранее позиции по обеим сторонам Воронова, что стало началом конца: во время ночного отступления все вооружение артиллерийских полков, за исключением двух орудий, основная масса тяжелого оружия были потеряны из-за отсутствия лошадей и горючего. До нового переднего края обороны, проходившего по снежному полю, добрался лишь один-единственный боец – командир артиллерийского полка, с рюкзаком за спиной и карабином. Командовать ему уже было некем. Если дивизии, или, лучше сказать, их остатки, еще удерживали несколько дней данные позиции, то это все равно нельзя было назвать настоящим успехом, скорее всего, русские, проводя наступление по определенной схеме, просто старались щадить свои собственные силы и обходили стороной участки, не имевшие для них тактического значения. Любой немецкий пехотный полк мог бы после 20 января с учетом данной тактики русских в течение двадцати четырех часов прорваться к Волге.

На этой позиции уже погибла 297-я пехотная дивизия, и все временные формирования, батальоны котла и силы подкрепления с восточного участка фронта, еще не подвергшегося нападению, осознавали, что все они были раздроблены и разбросаны.

3-я мотопехотная дивизия должна была оборонять на юго-западе окраину Мариновки, где находились хорошо оборудованные и теплые квартиры. По дивизии был отдан приказ оставить занимаемые позиции, и как раз в самый разгар подготовки к отходу 10 января началось наступление русских. Русским танкам удалось прорваться южнее и севернее 3-й мотопехотной дивизии. Способные к передвижению части дивизии начали свое отступление севернее Карповки и южнее Питомника, а также южнее Гумрака к северной окраине Царицы и к западной окраине Сталинграда по обе стороны тюрьмы.

29-я мотопехотная дивизия также не могла предотвратить и сдержать прорыв русских на своем участке. Дивизии удалось подбить сто тридцать семь русских танков, но после этого силы дивизии были на исходе, и она уже не могла оказывать какое-либо сопротивление, поэтому отступила в сторону Карповки и Дубининского.

Ситуация у 376-й пехотной дивизии вообще была безнадежной. В ноябре спаслись лишь некоторые части дивизии, перейдя через Дон, и теперь русские танки, обойдя Карповку с обеих сторон, легко отбросили дивизию на север и восток.

На участке 76-й пехотной дивизии основной удар был нанесен на левом фланге. Если дивизии и удалось в первый день отбить атаки, то удерживать прежние позиции далее уже было невозможно. Дивизия отошла на позиции восточнее Россошки, но и здесь не могла помешать русским войскам продвинуться к себе в тыл. У дивизии уже не было ни лошадей, ни машин, правда, удалось отбить атаки вражеской пехоты, но пулеметы были бессильны против танков.

Начиная с 20 января отступление проходило двумя этапами до железнодорожной насыпи западнее Сталинграда, а затем через Сталинградский до Татарского вала. Здесь до последнего боя оставался всего лишь один шаг, но и этот шаг до самого последнего часа стоил много крови.

В ночь на 11 января в армию поступила радиограмма от командования сухопутных войск:

«Позиции на линии Цыбенко—Карповка—Россошка необходимо удерживать в любом случае. Использовать все силы и не дать русским захватить Питомник. Цыбенко при любых обстоятельствах должен быть взят вновь. Армии доложить о предпринятых контрмерах, а также о том, как мог быть оставлен Цыбенко без разрешения на то командования сухопутных войск».

По поводу данной радиограммы озабоченно покачали головой как командующий, так его начальник штаба.

Механизм часов жизни 6-й армии заработал быстрее и неравномерно. Иногда казалось, что ход часов замедлялся, но затем появлялись новые импульсы, возвращавшие механизм в прежний ритм. Кровь является плохим смазочным материалом, поэтому случалось так, что зубцы колес механизма со скрипом заходили друг в друга.

10 января над громадным мертвым полем стояла большая яркая луна, излучавшая огненно-золотистое сияние.

12 января командование армии разработало планы двух операций.

На севере мощь атак советских войск возрастала с каждым днем, на западе и юго-западе наступали русские танки. Ситуация требовала определенных действий. Начальник Генерального штаба предложил разработать планы двух операций, на что командующий дал свое согласие и, сказав «аминь», благословил. Оперативный отдел приступил к разработке в деталях обеих операций и присвоил им названия «Подсолнечник» и «Лев».

Что же они означали?

«Подсолнечник» было кодовым названием операции, предусматривавшей создание нового фронта, который должен был начинаться в пятнадцати километрах западнее высоты 137, проходить на юг через Гончары в четырех километрах восточнее аэродрома Питомник, упереться в железную дорогу под Басаргино, после чего проходить вдоль линии старого переднего края обороны под Вороновом и приблизительно на высоте Волжского острова соединиться с восточной линией обороны.

Вечером план операции был передан в соответствующие корпуса с указанием: «По получении по связи данного кодового названия занять указанную линию фронта».

В корпусах единодушно отклонили данный план, сообщив командованию армии свои доводы:

1. Без Питомника судьба армии окончательно предрешена.

2. Дивизии, с учетом протяженности всей линии нового фронта, не смогут вовремя занять указанные позиции (танки русских головных частей уже стояли под Дубининским и Карповкой).

3. Естественный ландшафт местности, по которой будет проходить линия фронта, не позволяет эффективно держать оборону. Строительство бункеров и укреплений невозможно из-за нехватки времени и отсутствия каких-либо материалов.

4. Предусмотренные для занятия данной линии обороны дивизии:

а) сейчас недосягаемы;

б) более не располагают необходимыми силами.

Но если бы даже корпуса согласились с данным планом, осуществить его все равно было бы невозможно. Командование сухопутных войск, правда, одобрило план, но отдало при этом приказ в любом случае и любой ценой удерживать участок по линии Рогачев—Цыбенко.

Существовал еще один возможный план «V», предусматривавший другую линию обороны. Согласно этому плану фронт перемещался через отметку 137 на линии Бабуркин– Нижне-Алексеевский и вдоль долины Карповки доходил до Цыбенко. Данный план был составлен в соответствии с представлением командования сухопутных войск о той ситуации, которая сложилась сразу же после начала русского наступления, но, разработанный в кабинете людьми, находившимися далеко от реальных событий, сейчас уже был невыполним. Когда 6-я армия получила радиограмму с данным планом, Рогачев, отметка 137 и Карповка уже были в руках русских.

Кодовое название «Лев» означало проведение самостоятельной операции на свой страх и риск. Приказ в данном случае гласил:

«По получении по связи кодового названия «Лев» армия осуществляет самостоятельный прорыв, ответственность за который несет командование армии. Для этой цели выступают без огневой подготовки боевые группы численностью двести человек каждая и атакуют вражеские позиции с целью прорыва и соединения с южным и западным немецкими фронтами. Находящиеся на участке прорыва танки и боевые машины переходят в подчинение данных боевых групп».

Командование армии рассчитывало использовать для прорыва четыреста боевых групп общей численностью восемьдесят тысяч человек. План в соответствии с приказом предусматривал также прорыв в восточном направлении с переходом через Волгу и далее с поворотом на юг соединение с 1-й танковой армией и 17-й армией.

Без огневой подготовки – атаковать – прорваться!

В ноябре у такого плана еще были шансы на успех, даже в середине декабря, когда генерал-полковник Гот вместе со своими танками стоял на юге Сталинграда, а в котле находились в боевой готовности три танковые дивизии; тогда прорыв еще мог быть осуществлен, хотя и с большими потерями. 1 января было уже поздно – измотанные и потрепанные, как половые тряпки, войска не смогут прорваться.

В своих донесениях командиры корпусов сообщали об абсолютной невозможности проведения операции «Лев».

К Питомнику вели несколько дорог: от Карповки, Гончар, Воронова и Городища, а также от Сталинграда. Дорога в Питомник от кольцевой дороги имела в ширину четыре метра и протяженность восемь километров, но это было до того, как сюда пришла война. Летом протяженность ее осталась прежней, но ширина за счет двигавшихся по ней колонн людей и машин увеличилась до ста метров.

По этой дороге люди пытались добраться от уже мертвого Сталинграда до аэродрома со стоящими на нем тяжелыми «юнкерсами», вылет на которых давал возможность спасти свою жизнь, но сначала по этой дороге нужно было пройти восемь километров.

Преодолеть это расстояние пытались все: рядовые и генералы, раненые, калеки и здоровые, по приказу и без него, в меховых пальто и обгорелых мундирах, в меховых жилетках и с обмотанными вокруг туловища и головы одеялами, пропитанными кровью, на автомашинах и на коленях.

Сначала их было несколько сотен, способных передвигать ногами; они добирались до аэродрома, оставив лежать в снегу тех, кто уже не мог двигаться, – на следующий день их закоченевшие тела были твердыми, как доски. В то время еще останавливались некоторые машины, чтобы довезти кого-нибудь хотя бы на капоте. Через некоторое время количество людей, стремившихся добраться до Питомника, значительно увеличилось. Каждый старался ступать по следу шедшего впереди, чтобы легче было идти. Довольно часто преодолеть это расстояние было трудно, но многим все же удавалось это сделать. По окоченевшим «людским доскам» ехали санитарные и другие машины, а шедшие сзади старались идти по колее колес. Топ-топ, топ-топ, поток людей двигался ночью и днем.

Через пять дней на дороге лежали десятки людей, протягивали руки к проезжавшим мимо машинам, кричали, звали на помощь, громко плакали.

Между тем начинался снегопад, и хлопья снега покрывали серые шинели. Машины, двигавшиеся в метель, нередко сбивались с пути: иногда можно было увидеть опрокинутый автомобиль или лежавший в стороне мотоцикл – у кого слетела цепь, у кого – колесо, коленвал или коробка передач. Остальные продолжали свой путь, объезжая лежавшие на снегу препятствия в виде поломанных машин и закоченевших трупов – старались не наезжать на мертвые тела.

Прежде чем люди умирали, они ползли, используя доски и мешки, с трудом преодолевая каждый метр, некоторых товарищи тащили по земле на полотнищах палаток, а также в корытах или ящиках из-под боеприпасов.

Снова выпал снег, и ночью машины, трясясь на неровной дороге, натыкались на препятствия, при этом раздавался грохот и треск. Замерзшие кости трескались, как стекло.

Вся эта колонна несчастных солдат увеличивалась с каждым днем, и дорога как бы расширялась. Многие машины по разным причинам застревали в снегу.

Люди оставляли на снегу следы крови, превращавшиеся в омерзительные коричневые пятна. Кругом лежали предметы снаряжения, солдаты бросали оружие, а также обледеневшие и пропитанные кровью одеяла и шинели. У одного бомбардировщика, транспортника и двух истребителей отказали двигатели, в результате самолеты рухнули и лежали прямо на дороге или рядом в канаве. Вокруг были разбросаны многочисленные обломки, о которые люди спотыкались и старались их обойти – дорога снова расширялась. А двигаться нужно было все быстрее и быстрее: смерть шла за ними по пятам, в желудках было пусто, кровь стыла от холода, многих мучила жуткая икота.

Мертвые тела лежали плотными группами, словно все еще пытались согреть друг друга, и все эти страшные скопления мертвецов объезжали, обходили те, кто еще был жив. Нескольким тысячам удалось добраться до «островков спасения». Четырнадцать тысяч остались лежать на этой дороге смерти в Питомник, замерзшие на ледяном ветру, истекшие кровью, растоптанные и раздавленные. Они молились, но никто их не слышал, они проклинали всех, но никто не обращал на них внимания.

Холод и вьюга были изменчивы, только ветер дул постоянно, и днем и ночью.

Во всей этой жуткой какофонии битвы слышна была приглушенная и непрерывная стрельба реактивных установок, затем пришли танки, за которыми двинулись в атаку наступавшие части русских, подавляя оставшиеся очаги сопротивления и находившихся там еще отдельных людей.

Армия отступала, если это можно было назвать отступлением, но каждый шаг отступления стоил противнику жизни одного солдата – в итоге количество погибших советских солдат было довольно значительным.

И все же следует отдать должное истине.

11 января 113-я дивизия уже не могла держать оборону, она отошла от своих позиций и присоединилась к отступавшей 60-й мотопехотной дивизии. В результате фронтального натиска русских эта дивизия не была отброшена назад и оставалась на своем участке, но русские танки, находившиеся в тылу 113-й дивизии, доставляли ей много хлопот и вынудили ее отойти назад. После того как остатки 44-й пехотной дивизии отступили к Карповке, Рогачик также не мог продолжать сопротивление, да и Россошь удержать уже было невозможно. Рогачик пал 13 января, на следующий день была оставлена Карповка.

76-я пехотная дивизия еще раз укрепилась в районе Новоалексеевского, но без противотанкового оружия занимать здесь позиции было бесполезно – пулеметами и легкими гранатометами остановить русские танки было невозможно. Бабуркин пал, путь на Питомник был свободен.

11-й корпус перебрался ночью в Городище, 8-й корпус – в Гумрак, в Сталинградский переместился 51-й армейский корпус. Южнее Царицы установил свой командный пункт 14-й танковый корпус, в то время как 4-й армейский корпус обосновался в большом прибрежном овраге.

То, что пришлось пережить дивизиям в эти дни, испытали на себе в первую очередь солдаты.

Тяжелее всего пришлось 44-й пехотной дивизии, которая преодолела путь сорок километров. Не лучше обстояли дела и у 384-й дивизии, 376-я дивизия была оттеснена к Ельшанке. В Дубининском соединились головные танковые части, наступавшие с севера и запада. 15 января русская артиллерия открыла мощный огонь по Питомнику. Штаб снабжения уже ушел вечером, а остатки командования должны были покинуть аэродром ночью. Четырем самолетам ночью еще удалось приземлиться, но два из них полыхали, как факелы, на ледяном поле протяженностью тысяча метров. Паника в Питомнике началась уже 12 января, части снабжения покидали аэродром в спешном порядке. Причиной паники был всего лишь один русский танк, прорвавшийся к аэродрому и круживший поблизости. Начальник Генерального штаба был вне себя от ярости, несколько десятков раз звонил по телефону, а на следующее утро немецкие части вновь вернулись на аэродром. Но дело неумолимо шло к развязке – обе оставшиеся зенитные батареи артиллерийской школы «Бонн» заранее взорвали свои орудия, а третья батарея два дня назад неожиданно была переброшена в Басаргино и оттуда уже не возвращалась. Сердце крепости, как говорил генерал Шмидт, уже не билось, как же теперь могло существовать ее тело?

Самолеты уже не могли вывозить раненых из Питомника, не могли и приземляться, чтобы доставить дивизиям боеприпасы и хлеб, и полковник Розенфельд уже не объезжал по кругу аэродром на своей лошаденке.

Вместе с Питомником после ожесточенных боев пали Гончары. 16 января фронт проходил теперь от рынка через Орловку до дороги на Городище, затем через Конино вдоль железнодорожной линии на юг, образуя плацдарм вокруг вокзала Гумрака и затем до Алексеевки и Воронова.

В самом широком месте расстояние между границами котла было шестнадцать километров, а его протяженность составляла двадцать пять километров.

Впервые Верховное командование вермахта сообщило:

«… в районе Сталинграда наши войска, которые вот уже несколько недель мужественно держат там оборону, отбили вчера мощные атаки пехоты и танковых частей наступающего со всех сторон противника, при этом большевики несут большие потери».

Командование армии переместилось в бывший командный пункт 71-й пехотной дивизии, в то время как штаб дивизии располагался теперь в здании ГПУ. Это произошло в тот день, когда из Ростова прилетел майор люфтваффе.

Задание командира 3-й группы 27-й эскадры бомбардировщиков было нелегким не потому, что он стоял перед офицерами, которые были значительно выше его по званию, а потому, что было более важно, что эти люди занимали в своих мнениях твердые позиции и разбирались в том, что им уже пришлось испытать на себе, что само по себе имело немаловажное значение.

Почему необходим был прилет этого майора?

16 января Питомник перешел к русским, что неизбежно исключало дальнейшее приземление немецких самолетов, доставлявших груз снабжения. Аэродром в Гумраке оставался теперь последней базой, способной принимать груз с воздуха.

Но Гумрак – это не Питомник, аэродром здесь слишком маленький, а посадочная полоса, как об этом сообщили пилоты первых приземлившихся самолетов, не имела сигнальных огней. Одиннадцать самолетов вынуждены были сбросить свой груз, так как посадка, как показалось пилотам, была невозможна, но в котле сложилось иное мнение, которое выразил генерал-полковник Паулюс в своей радиограмме Гитлеру:

«Мой фюрер, Ваши приказы относительно снабжения армии по воздуху не выполняются. С 15 января аэродром в Гумраке способен принимать самолеты, площадка признана пригодной для посадки, имеется система аэродромного обслуживания. Просим принятия решительных мер в самое ближайшее время, ситуация очень опасная».

Спустя два часа армия послала группе армий «Дон» вторую радиограмму:

«Отговорки люфтваффе воспринимаются как предлог для того, чтобы не лететь в котел. Возможности посадки подразделений люфтваффе существуют во всех направлениях как по длине, так и по ширине площадки. Посадочная полоса значительно расширена, система аэродромного обеспечения имеет все необходимое оборудование, как это было в Питомнике. Командующий армией обратился непосредственно к фюреру с просьбой о немедленном вмешательстве, так как постоянные задержки и промедления люфтваффе уже стоили жизни многим людям».

И вновь через два часа еще одна радиограмма отправлена командованию люфтваффе в группу армий:

«Самолетов все еще нет. Армия просит отдать приказ экипажам производить посадку в Гумраке».

18 января приземлились четыре самолета, еще тринадцать сбросили свой груз – все вместе это означало каплю в море, а проблем с каждым часом становилось все больше и больше.

Снегопад не прекращался, ветер образовал на взлетных площадках большие снежные заносы, двигатели не заводились, погода опрокидывала все расчеты и надежды. В самом Гумраке посадочная полоса на аэродроме была выровнена и установлены сигнальные огни, кроме того, работали пеленгаторы. На самом же деле все было не так просто, как может показаться по прочтении предыдущих строк. На посадочной полосе лежали сбитые и рухнувшие самолеты, свои и противника, а кругом по всей дорожке, которая сама по себе была довольно узкой, были разбросаны их обломки и остатки груза снабжения. Что значит сто метров для посадки самолетов, когда уже добрая половина из этих ста метров была непригодна для посадки из-за многочисленных громоздких обломков, и это при скорости приземления в несколько сотен километров в час и при плохой видимости?

Самолеты, которым удалось избежать атак русских истребителей и огня зениток, ночью могли оказаться жертвой советских штурмовых самолетов типа «У-2». Некоторые из них постоянно кружили над аэродромом и почти на каждый немецкий самолет сбрасывали осколочные бомбы во время его посадки – с высоты пятисот метров самолеты представляют собой прекрасную мишень, в которую нетрудно попасть.

Такова была ситуация как в котле, так и за его пределами.

Именно в это время рейхсмаршал Геринг приказал офицеру люфтваффе вылететь в котел с заданием рассказать командующему армией об обстановке, соотношении сил и ответить на его вопросы относительно возможности выхода из создавшейся ситуации.

Майор 27-й эскадры бомбардировщиков стоял перед командующим армией, начальником штаба и несколькими генералами, среди которых были Штрекер, фон Зейдлиц и Гейц, – все они хотели в первую очередь услышать ответ на вопрос: почему прилетел майор, или армия не достойна того, чтобы получить информацию от генерала?

Разумеется, майор этого не знал, но он сообщил то, что ему было поручено, без приукрашивания и без трагизма. Он говорил о сложных условиях на аэродроме, о проблемах во время взлета и посадки, о погодных условиях, нехватке самолетов, потере аэродромов и о линии фронта сухопутных войск, но все его аргументы отклонил генерал-полковник Паулюс, показав ему карту с нанесенной обстановкой, лежавшую на столе бункера под Гумраком:

– Мертвых уже не интересуют подробности войны.

После нескольких секунд молчания прозвучали слова генерала Шмидта:

– Армия может понять только то, что касается количества груза в тоннах, для нее важны лишь те слова, за которыми стоит доставка гранат, горючего или хлеба, все остальное, что люфтваффе выдвигает в качестве повода для отвода на второй план всех этих важных для нас вещей, нас не волнует.

Далее прозвучали приблизительно следующие слова:

– Экипажам самолетов необходимо отдать приказ о посадке на аэродромах. Зачем нам обещали снабжение по воздуху, если его нельзя было осуществить?

– Кто несет ответственность за данное обещание? Ведь кто-то должен же предъявить фюреру соответствующие документы?

– Мы требуем доставки горючего, боеприпасов и продовольствия, наши люди голодают, многие ничего не ели уже четыре дня. Чем солдатам стрелять, чем поддерживать свою жизнь?

Затем слова стали звучать более угрожающе:

– Люфтваффе бросило нас на произвол судьбы, не сдержав своего слова.

– Преступление, совершенное в отношении 6-й армии, уже ничем не может быть оправдано.

Выполняя приказ рейхсмаршала, майор в бункере под Гумраком отвечал приблизительно следующее:

– Самолеты могут приземляться только на тех аэродромах, на которых посадочные полосы имеют сигнальные огни.

Самолеты могут совершать посадку только на ровных площадках.

Экипажи самолетов в своих сообщениях не лгут и не являются трусами. Если у них есть возможность приземлиться, они приземляются.

Господин генерал Фибиг уже в ноябре заявил, что снабжение по воздуху окажется невозможным.

Я прошу сообщить непосредственно фельдмаршалу Мильху об упреках, высказанных мне относительно невыполнения люфтваффе своих обещаний.

И вновь вопрос о том, кто виноват, остался без ответа. Лежала ли вся тяжесть вины на Гитлере и мог ли он взять всю вину только на себя? Был ли виноват рейхсмаршал Геринг, когда его слово перевесило на чаше весов, или виноваты те, кто представил документы, позволившие ему принять решение о снабжении армии по воздуху?

Были ли причастны фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль к тому, что привело к катастрофе немецких войск между Волгой и Доном? Были ли в чем-либо виноваты командующий армией и начальник Генерального штаба в тот момент, когда требовали в ноябре обеспечения по воздуху, или вина лежит на тех временных формированиях и каких-то войсковых соединениях, которые не смогли удержать Тацинскую и Морозовскую, или, наконец, следует обвинять во всем только экипажи самолетов и наземный обслуживающий персонал?

Разве командующий 4-м воздушным флотом генерал-полковник барон фон Рихтгофен не предупреждал о невозможности осуществления снабжения по воздуху, и разве начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал Цейтцлер еще до него не говорил о невозможности данного снабжения, и не был ли того же мнения начальник службы тыла группы армий? Разве 22 ноября генерал фон Зейдлиц не пытался убедить командующего в необходимости прорыва и разве не поддержали его в этом генералы Гейц, Штрекер, Хубе, Пикерт и Йенике? Разве не был дан 12 декабря четкий приказ группы армий о прорыве в любом случае?

Разумеется, все это было, но наряду с этим был и ясный приказ фюрера «удерживать Сталинград».

Вопрос о том, кто виноват и кто не принял соответствующего решения, всегда будет возникать в связи со Сталинградом, но никогда на этот вопрос не будет дано четкого и удовлетворительного ответа.

Утром в войсках на юге, под Вороновом и на Царице, произвели сортировку всего имущества, отложили в сторону все, что было уже не нужно, и упаковали то, что было жизненно необходимо. Солдатам было сказано, что у них еще есть время, чтобы написать письмо.

Оружие оставили при себе, а также личный знак и еще несколько мелочей на память. Хлеба уже ни у кого не было. Солдаты жгли письма, фотографии и оставшиеся пожитки, согревая таким образом окоченевшие от мороза пальцы. Повсюду можно было увидеть, как в воздухе кружились крупинки пепла. Язык пламени охватывал куски бумаги, зачитанные и почерневшие со временем, но и сгорая, эти подпаленные клочки бумаги продолжали излучать тепло жизни, хранившееся в написанных на них строках. Мысли, чувства, желания, молитвы и проклятия – вот о чем можно было прочесть в этих письмах. Некоторые из них для кого-то были источником силы, но большинство писем были наполнены переживанием и тревогой за жизнь своих близких, мыслями о будущем. Беспокойство и радость, надежды, превратности судьбы, вина и заблуждение и много-много любви содержалось на белых и серых страницах этих писем.

Письма исчезали, оставляя на снегу жуткие черные пятна, и уже не было того света, который исходил от белых и серых листков, исписанных неловкой или уверенной рукой. Военный священник 94-й пехотной дивизии Франц Дюкер по этому поводу сказал: «Теперь души сожженных писем вознеслись на небо».

После того как солдатам сказали, что они могут написать письмо, писать стали все. Почта функционировала и порой доходила до каких-то боевых частей, если они еще существовали, кто-то захватил почту с собой на последний аэродром в Гумраке. Последняя сталинградская почта была погружена в «юнкерс», взявший курс на родину, но эта последняя почта до адресатов не дошла: по распоряжению штаба оперативного руководства вермахта, приказавшего изучить содержание писем и узнать, какое настроение в окруженных войсках, семь мешков с почтой были в Новочеркасске задержаны и конфискованы полевой почтой сухопутных войск. Оттуда эти семь мешков полетели через Лемберг в Бриг и дальше по железной дороге были доставлены в Берлин. После ознакомления с содержанием писем они были рассортированы в соответствии с настроением и мыслями писавших и отправлены в информационный отдел сухопутных войск «для ознакомления и оценки». Адреса и имена отправителей предусмотрительно удалили, на всякий случай.

«Настроение в Сталинграде» было подвергнуто статистической обработке и разделено на пять следующих групп:

а) положительное в отношении ведения войны – 2,1 %;

б) сомневающееся – 4,4 %;

в) недоверчивое, отрицательное – 57,1 %;

г) оппозиционное – 3,4 %;

д) без какой-либо оценки – 33,0 %.

Через двадцать дней сотни писем после статистической обработки и ознакомления вместе с другими документами о Сталинграде, содержавшими распоряжения фюрера, приказы, радиограммами и различными донесениями, попали в руки автора данных строк, которому 18 февраля было поручено написать «книгу о Сталинграде».

На столе лежали тысячи судеб, написанных резкими и страстными словами, и никто не знал, кто автор того или иного письма, державший в руке карандаш двадцать дней назад в Сталинграде. Тысячи писем, написанных на простой бумаге, на обратной стороне штабных карт, на перфорированной ленте радиограмм и других донесений, на оберточной бумаге и на внутренней стороне конвертов, на пергаменте и холсте. Нельзя было также узнать, кому предназначались все эти письма, и не было никакой возможности вручить их позднее адресатам.

В письмах говорилось о многом: о надеждах и будущих встречах, о последнем разочаровании и пессимизме, чувствовалось, что многие авторы писем еще надеялись и верили, но были и такие, кто, сознавая весь ужас своего положения, был сломлен. В своих письмах люди прощались и одновременно внушали себе, что в скором времени будут бродить весной по цветущей долине; одни говорили о будущем, которое казалось им ярким, красочным ковром, другим будущее представлялось в виде бесконечного белого поля, где уже не было ни весны, ни лета, и дорога в этом поле вела в никуда. Одни восклицали: «Не падайте духом», другие говорили: «Мы не верим, что нашей родине нужны бесполезные жертвы». Были простые письма, адресованные таким же простым людям, слова в этих письмах были обращены к умным, образованным и, можно сказать, даже мудрым людям нашего народа.

Как уже говорилось, невозможно было узнать, кто писал эти письма и кому они предназначались, но они давали ясную картину того, что испытывали люди в окруженных под Сталинградом войсках 20 января 1943 года.

Битва на востоке продолжалась, но своего апогея она еще не достигла. За пределами котла рушились фронты, образовывались бреши; в самом котле войска перемещались с запада на восток.

Ночью быстрее, днем медленнее.

На Дону и Донце командование попыталось залатать бреши и предотвратить наступление катастрофы.

Натиск на котел увеличивался, его стены уже не выдерживали.

Каждую минуту возникали новые ситуации, взлеты и падения, что-то где-то только начиналось или уже заканчивалось.

Война коснулась всех – и людей, и животных, искалечила души, уничтожила все жизненные ценности, разрушила надежды.

Все тяжелые дни внесены кровью в книгу истории краха и падения.

Лишь немногие осознанно наблюдали за тем, что происходило вокруг, но вряд ли делали из всего этого какие-то выводы, а если и делали, то общая беда стирала из памяти отдельного человека то, что он видел и чувствовал. Время скоротечно, и люди многое быстро забывали.

В сутках двадцать четыре часа, и каждый час был наполнен сотнями ситуаций, различными событиями, каждый час можно было наблюдать и равнодушие, и героизм, и трусость, и ужас происходившего.

Трудно передать всю полноту переживаний, выпавших на долю людей, но ничего не добавлено лишнего, и ничего не пропущено.

Небольшой автомобиль несся по дороге, кузов трещал и гремел, высоко подпрыгивая на ухабах, и казалось, что машина вот-вот опрокинется. Вместе с кузовом тряслись сидевшие в машине люди. Двое сидели впереди, винтовки между коленями, головы и шеи обмотаны платками, у одного в руках кнут. Через четверть часа машина добралась до батареи 105-миллиметровых орудий. Брезент сорван, под ним оказались гранаты, положенные в беспорядке прямо на пол кузова, железо и взрывчатка, и никто ни о чем не задумывался.

На деревню налетели истребители-бомбардировщики. Самолеты летели очень низко: рев моторов, гул падающих бомб и взрывы. Треск, грохот, осколки, дым, крики, разрушенные дома и машины, люди с оторванными конечностями. Все произошло в течение двенадцати секунд.

Под соломенной крышей крестьянской избы стояла лошадь и, дрожа от холода, ела солому с крыши, насколько могла дотянуться до нее. Тут со стороны степи подошли шесть солдат. Командира у них не было, люди спасались бегством.

То, что случилось вслед за этим, произошло неожиданно и быстро, словно само собой разумеющееся. Не сговариваясь, молча, без слов и жестов.

Один из солдат выстрелил, пуля попала лошади между глаз. Сразу же в руках оказались ножи или штыки. Потрошить животное не стали, просто там, где было мясо, отрезали куски от кровоточащего, вздрагивающего тела и заворачивали их кто во что мог. На все ушло не более десяти минут. Затем солдаты продолжили свой путь, но старались уйти побыстрее, так как не знали, был ли у лошади хозяин, который мог находиться в избе.

46-й истребительно-противотанковый дивизион имел еще восемь орудий. Из этих восьми пушек стреляли по всему, что приближалось к позиции, вокруг догорали двенадцать «Т-34». После четырех танковых атак стрелять могли только два орудия. Из ста двадцати восьми человек погибли шестьдесят четыре.

Шестеро раненых солдат лежали вокруг одного орудия и стреляли как на учебном плацу. Все выглядело как на небольшом островке, образовавшемся в центре битвы, перед ними проходила колонна танков в сторону Питомника. Позвонил телефон, голос на том конце провода спросил, почему дивизион не стреляет.

Последний оставшийся в живых унтер-офицер ответил: «Осталось одно орудие, но снарядов уже нет». После этого телефон больше не звонил, от дивизиона отказались.

В Питомнике один майор предлагал десять тысяч марок за вылет в Германию. Этот человек был владельцем фабрики в низовьях Рейна, а тот, кому он предлагал деньги, был летчиком из Вены. До денег, однако, дело не дошло, так как две сотни оборванных серых фигур атаковали самолет, борясь за каждое место. Когда самолет был переполнен, люди стали виснуть на дверях и хвостовом оперении. Из двух сотен улететь смогли только двадцать восемь, остальные, среди которых был и майор, предлагавший десять тысяч марок, остались.

Тысячи солдат, шатаясь, переходили с одного оборонительного рубежа на другой, иногда эти рубежи находились на расстоянии многих километров друг от друга, а иногда они были просто плодом фантазии офицеров Генерального штаба. Но солдаты отбивали танковые атаки, стояли у своих противотанковых или зенитных орудий и стреляли, если у них еще было чем стрелять.

Были, правда, и другие. Они залезали в любые щели, в машины, подвалы и вылезали оттуда только тогда, когда слышали гул немецких самолетов, сбрасывавших груз с продовольствием. Они подбирали все, что находили, набивая свои утробы твердокопченой колбасой и пумперникелем. По армии был отдан приказ о расстреле мародеров на месте.

На территории расположения четырех дивизий на западе и юге Сталинграда за восемь дней были приведены в исполнение триста шестьдесят четыре смертных приговора. Людей приговаривали к смерти за трусость, уход без разрешения из своей части или с позиции, за дезертирство и кражу продовольствия. Да, за кражу.

Однажды утром рядового Вольпа вытащили из его убежища, допросили и вынесли приговор, смертный приговор. Суд происходил в доме, в котором стояли стол и три стула, а в углу – цилиндрическая железная печь. На стене – портрет Ленина.

– Почему он украл хлеб?

Почему же рядовой Вольп украл хлеб? Вопрос носил формальный характер так же, как и ответ. Ничего нет страшнее голода, но приговор также был формальностью.

Трибунал состоял не из трех человек, как положено, и у рядового Вольпа не было защитника. «Упрощенное сообщение о случившемся» – вот все, что прозвучало на суде и чего было достаточно, чтобы вынести приговор.

16 января 1943 года рядового Вольпа расстреляли.

Триста шестьдесят четыре смертных приговора – часть всей той крови, которая была пролита в Сталинграде.

В течение восьми дней по мосту непрекращающимся потоком двигались машины и люди. И тут между досками настила застрял восьмитонный грузовик, сдвинуть его с места – дело безнадежное. Подошли пятьдесят человек, пытаясь что-то сделать: толкают, тянут, кричат. Сзади подходят новые машины, те, кто ехали на легковых автомобилях или лошадях, пытались объехать грузовик с обеих сторон, и снова крики, рев, толкотня и сумятица.

С этого момента мост был забаррикадирован, двигаться по нему было невозможно. Если не подойдет танк и не сбросит грузовик через перила, по нему уже никто не сможет проехать. Событие вроде бы обыкновенное, но что получилось в результате? Массы отступавших людей вынуждены были возвращаться и по узкой проселочной дороге ехать в обход, проезжая многие лишние километры.

На одной позиции находилось сто сорок раненых солдат, ранения были тяжелыми, и люди уже были не в состоянии продолжать бой. В ста метрах позади стрелкового окопа в балке располагался бункер с восемью тяжело раненными, каждый из которых имел по нескольку ранений в живот или голову, им уже ничем нельзя было помочь. Тут поступил приказ оставить позиции, лейтенант передал приказ дальше, но при этом сказал, чтобы раненые отходили в тыл и добирались до боевых машин. Все прошло бы нормально, если бы не восемь несчастных безнадежных солдат, остававшихся в бункере. Невозможно было также отнести их к машинам, санитаров в роте уже не было, а в окопах сидели еще семь человек и вели огонь, прекратить который они не могли, чтобы оттащить раненых, – за каждым выступом стены, из каждой ниши, из каждого оконного проема по ним могли открыть огонь. Но был все же один доктор, к которому и обратился лейтенант, командовавший ротой. «Что нам делать, доктор? Я не могу оставить тех восьмерых в бункере, чтобы их захватили русские». Доктор, практиковавший до войны в Нижней Саксонии, посмотрел на лейтенанта и сказал: «Тогда я останусь здесь и передам их Советам». – «Вы с ума сошли, у нас тогда вообще не будет доктора. Я прошу вас, дайте людям морфий – это будет самым милосердным поступком». Доктор с ужасом посмотрел на черное лицо командира роты: «Я не могу, так не пойдет». Лейтенант вновь попытался уговорить врача: «Они же все равно умрут, мы просто можем облегчить им страдания перед смертью. Сейчас здесь действуют другие законы».

Доктор посмотрел на лежавший кругом снег и покачал головой.

А время уже поджимало, через тридцать минут отход следовало закончить, огонь постепенно стихал. Можно было только надеяться, что русские не обнаружат этих несчастных и будут продолжать преследование. Лейтенант вынужден был вступить в конфликт со своей совестью. Когда в их распоряжении оставалось двадцать минут, он спокойно сказал: «Доктор, я приказываю вам дать людям морфий и тем самым избавить их от страданий». У доктора появились на глазах слезы, он повернулся и пошел к бункеру. Между тем первые группы солдат, располагавшихся по соседству, начали отход, семь солдат, стрелявших из окопа, покинули позиции и отползали назад. После того как с позиции ушел последний солдат, лейтенант поспешил в санитарный бункер. Доктор сидел на носилках, а рядом лежали восемь мертвых немецких солдат. Позднее лейтенант скажет: «В тот момент я был счастлив, когда увидел, как они мирно лежали на земле, им многого удалось избежать».

Унтер-офицер М. лежал со своей группой в снегу на передовой. Вот уже несколько дней русские совершали только танковые атаки. Они появлялись группами по пять—восемь машин и продвигались в глубь переднего края обороны. Противотанковой обороны как таковой не было уже целую неделю. Танки разыскивали отдельные группы и давили лежавших в снегу людей своими гусеницами. Унтер-офицер из 5-й роты наблюдал эту картину в течение четырех дней и за это время своими глазами видел, как гибли солдаты соседней с ним группы, и, когда однажды танки пошли прямо на его группу, нервы его сдали – он бросил своих людей и исчез.

После того как танки ушли, командир батальона в вечерних сумерках увидел, что все люди этой группы погибли. На следующее утро унтер-офицер лежал в снежной норе вместе с командиром 2-го батальона. «Господи, откуда вы взялись, я думал, что вас уже нет в живых». Лицо унтер-офицера было перекошено, на майора смотрели переполненные страхом глаза. «Я просто не мог этого вынести, людей зверски давили гусеницами. Я знаю, что я струсил. Еще вчера я был со своими людьми, теперь все они мертвы».

Майор знал, что это значит, когда, лежа в снегу, видишь, как на тебя наезжают танки. «Ну ладно. Я не буду вас наказывать и отдавать под суд. Вы бросили своих людей в предсмертный час, чего они не заслуживали. С каким чувством люди шли на смерть, когда заметили, что их командир исчез? Как стемнеет, идите вперед и примите командование группой погибшего ефрейтора Цирера. В роте о вашем случае никто ничего не узнает».

На следующую ночь та же страшная участь постигла и унтер-офицера вместе с его новой группой.

На главных дорогах двигались на восток иной раз сразу по две-три колонны. Перед въездом в какую-либо деревню нарушался любой заведенный порядок, предусматривавший право первоочередного проезда той или иной техники.

Деревни были теми островками жизни, которые обладали большой притягательной силой. Людям казалось, что здесь они смогут найти надежное пристанище, но это только казалось – спасительные островки давали кров всему, что еще было живо и способно было двигаться, но, с другой стороны, кажущиеся безопасными населенные пункты становились объектами усиленных атак и огневого нападения.

В деревнях обосновывались штабы и службы снабжения. Через деревни проходили многочисленные части, все эти штабы и службы многократно менялись, и подходившие очередные войска, отступавшие с фронта, обнаруживали, что та или иная деревня пуста и поживиться там уже нечем, но, несмотря на это, деревня оказывалась занятой проходившими мимо войсками в десятый, пятнадцатый или двадцатый раз.

Какая-либо часть, пройдя долгий путь, хотела бы отдохнуть и согреться, но не могла этого сделать и поэтому брела дальше. После того как деревня была занята войсками в сороковой раз, ее уже нельзя было назвать деревней.

Следовало бы рассказать побольше о том, о чем мечтали тогда солдаты, но рамки книги не позволяют этого. Достаточно лишь сказать, что люди мечтали о покое, сне и хлебе, мечтали найти где-нибудь теплое помещение, закрыть за собой дверь, стянуть с себя свои лохмотья, съесть, не торопясь, целую буханку хлеба и рухнуть на постель – на неделю, а то и больше.

Сырость, холод, голод, отсутствие какого-либо крова и русские танки гнали войска дальше. Деревенские дороги выглядели как баррикады, заваленные машинами, вокруг домов и машин бродили солдаты, пытаясь найти хоть какой-нибудь провиант. Крали в открытую. Хлеб ценился больше всего. Если бы расстреливали каждого, кого заставали за кражей куска хлеба, то армия через неделю лишилась бы пятой части своего личного состава.

Иногда люди снимали рукавицы и засовывали пальцы в рот, чтобы согреть их, а кто еще более-менее держался на ногах, совершал легкие пробежки по кругу. Последние тридцать три раненых прибыли на сборный пункт, находившийся южнее Гумрака. Сердце обливалось кровью, когда подошли люди в том виде, в каком им пришлось покинуть фронт и отступать. А на сборном пункте стоял последний самолет, предоставлявший последний шанс выжить. Неудивительно, что у дверей образовалась давка, люди напирали, толкались, теснили друг друга, пытаясь во что бы то ни стало войти в самолет. Салон самолета вместил сначала шестнадцать человек, после того как они разместились, вслед за ними протиснулись еще восемь, а снаружи одиноко стояли на морозе еще девять человек. В самолете люди группировались, ложились на пол, сидели на корточках, цеплялись за все, за что только можно было, лежали буквально друг на друге, и все равно снаружи оставались еще шесть человек. Но они должны были улететь, поэтому из самолета стали выбрасывать носилки, канистры, снимали шинели, прикрывавшие раны, заползали в кабину пилота, занимали кормовую кабину – теперь снаружи остались три человека. Тогда выбросили боеприпасы и перевязочные материалы, после чего войти смог только один человек – теперь салон был забит людьми до самого потолка, и возникал вопрос, сможет ли самолет взлететь с таким грузом? У пилота даже не было возможности встать со своего кресла, и уже больше никто не мог войти в самолет. Предпоследний солдат, разместившись на трех своих товарищах, стоял у двери, которая уже не закрывалась. Даже если бы можно было содрать краску со стен, снять дверь с петель, выбросить рацию и удалить перегородки, места для одного все равно не было бы. В снегу, ровным слоем покрывшем площадку вокруг самолета, лежал тридцать третий раненый с простреленными коленями, а вокруг него весело искрился лед.

Знаете ли вы, что значит в двадцать два года получить последний шанс выжить после того, как в течение многих недель не было возможности вымыться, а во рту не было ничего, кроме куска черствого хлеба, сырой репы и подогретого талого снега – и все это при ледяном граде, тридцатипятиградусном морозе и без какой-либо надежды выжить. Нет, вы не знаете, что это значит, поэтому вы не сможете также до конца оценить поступок ефрейтора из Изерлона, стоявшего у двери на трех своих товарищах. Он выпрыгнул из самолета, подошел к последнему раненому, остававшемуся на снегу, и сказал: «Дружище, у меня перебиты обе руки, но ты не можешь ходить». Из самолета вылезли еще несколько человек, подхватили его под руки и положили поперек голов и туловищ других солдат, чтобы снова оказаться в невыносимой тесноте. Не спрашивайте, что люди при этом кричали, что при этом испытывали, – все это потонуло в реве моторов; никто не мог слышать, что говорил тот, кто остался лежать на снегу, и он не понимал, что ему говорили остальные. Самолет был переполнен настолько, что пришлось взять поясной ремень, закрепить его на замке двери и двум солдатам держать, чтобы дверь не открылась во время полета.

Они взлетели – не будем говорить о том, как это происходило. Стоит только упомянуть последний поступок, совершенный фельдфебелем эскадрильи транспортных самолетов, находившимся за штурвалом самолета. В сугробе на аэродроме Гумрака сидел один-единственный солдат, воротник пальто высоко поднят, поверх намотан платок, голова чем-то покрыта. Он провожал взглядом стартовавший самолет. Не было известно второго такого случая, чтобы самолет совершил круг почета из-за одного солдата, при этом пилот сказал, что он еще ни разу не видел более одинокого солдата, чем этот ефрейтор, который сидел в снежном сугробе и, подняв голову, смотрел вслед удалявшемуся самолету. Бинты на руках стали коричневыми от крови, и если бы он захотел махнуть рукой, то он не смог бы этого сделать.

Командир смотрел на горстку своих людей, оставшихся в живых, их оказалось двадцать шесть из прежних четырехсот пятидесяти. После этого майор посмотрел на мертвые тела погибших утром. Они лежали рядом друг с другом, восковые лица были обращены в пустое пространство над ними.

Двадцать шесть солдат, оставшихся в живых, были последними людьми майора. Утром они еще были в состоянии отразить атаку, но боеприпасы закончились. Генерал Штемпель за два дня до этого осмотрел позиции и сказал майору: «Я не думаю, что из всей армии способны стрелять более десяти тысяч человек и их количество уменьшается на каждой позиции, при этом войска не имеют возможности обороняться, а если такой возможности уже нет, то с этим надо кончать».

Слова эти были произнесены два дня назад, а три года назад майор слышал слова Гитлера в Мюнхене: «То, чем нам каждый раз придется жертвовать в отдельных случаях, – не важно, это скоро забудется. Решающим была и будет победа».

Слова Гитлера и слова генерала еще раз пронеслись в голове майора.

«Если нет возможности обороняться, то с этим надо кончать». Они не могли больше обороняться, значит…

Солдаты встали полукругом вокруг командира полка и очень хорошо поняли то, что он им сказал: «До армии нам не добраться, дивизия погибла, а полк – это мы, которые остались последними из всей армии. Вы приносили присягу и говорили: «…если необходимо, буду бороться до смерти». Патронники ваших пулеметов пусты так же, как и ваши желудки. Я освобождаю вас от присяги, каждый может делать то, что хочет. Теперь Германия поймет, можно ли обойтись без нас».

После этого командир пожал всем двадцати шести солдатам руки, глядя при этом каждому в глаза. Людям казалось, что командир плачет, но слезы могли навернуться на глаза и из-за ледяного ветра. Затем он поднял руку к фуражке, отдавая честь сначала горстке своих людей, потом девяти лежавшим на снегу солдатам, восковые лица которых были обращены в никуда.

В ста метрах от этого последнего построения шесть солдат обнаружили лошаденку, в которой еще теплилась жизнь. Командир видел, как один из них заполз между задними ногами лошади, два человека стали подталкивать ее, два других помогали сохранять равновесие, так что ослабленному животному оставалось только передвигать передними ногами. Было видно, что лошадка охотно подчинялась воле людей, ей было уже все равно, настолько она ослабла, ведь за последнее время ее основным кормом был снег.

Командир направился в сторону этой группы, не обращая внимания на людей. Проходя мимо них, он старался держаться прямо и шел до тех пор, пока не увидел дула русских танков, позади него на расстоянии десяти шагов брели двадцать шесть солдат – последние из дивизии, оставшиеся в живых.

По дороге двигался грузовик с тридцатью ранеными. Вся колонна, состоявшая из пяти машин, направлялась в сторону аэродрома. Тут появилось соединение бомбардировщиков, летевших на высоте менее пятисот метров. Передняя машина рванула вперед, последняя остановилась, чтобы увеличить расстояние между ними. Начали падать бомбы. Передней машине не следовало увеличивать скорость или же нужно было ехать значительно быстрее. Из тридцати человек, находившихся в кузове, двадцать три были убиты сразу, водитель вылетел из кабины и, перевернувшись в воздухе, оказался на снегу. Его лицо было в крови, он сунул руку в карман шинели, чтобы достать какой-нибудь обрывок материи, и нащупал в кармане какую-то липкую массу – это было полголовы его товарища, который во время налета сидел с ним рядом. Позже он постоянно возвращался в своих мыслях к этому эпизоду и с тех пор не мог прикасаться к чьим-либо волосам.

Были произведены последние восемьдесят выстрелов. Сначала схватились за штыки, но русские не шли. Спустя четверть часа стало немного спокойнее. Их было одиннадцать, и ничто не нарушало тишину. Из съестных припасов оставалось лишь несколько граммов хлеба. Происходило это 31 января, и надеяться было уже не на что. Фельдфебель 2-го взвода когда-то хотел стать священником. Он собрал одиннадцать солдат и вместе с ними отправился в подвал.

Их лица были такими же черными, как и их бороды. Они сели на землю, и фельдфебель отрезал каждому кусочек хлеба. Затем он произнес слова, которые однажды были написаны Неймарком более трехсот лет назад:

Какой прок от наших тяжелых забот,
От жалоб и причитаний.
Какой прок от того, что завтра все мы
Будем сожалеть об этом и вздыхать.
Наш крест и наши страдания лишь
Преумножаются, когда мы печалимся.

После чего все вместе сказали «аминь». В подвале это слово прозвучало зловеще. После того как они съедят хлеб, им уже нечего будет есть – это была их последняя трапеза.

На крышке ящика стояла большая банка с консервированными огурцами. Никто не знал, как она туда попала. Кто-нибудь из вас мог бы здесь сказать: они же могли съесть эти огурцы, но никто из вас не может знать, почему они этого не сделали. Когда в течение сорока дней в желудке не было ничего, кроме хлеба и жидкого супа, когда последние десять дней был только один хлеб, а последние три дня – только жидкий суп, невозможно есть никакие огурцы. Поэтому банка осталась стоять на ящике, который был свидетелем их последней трапезы.

Солдаты не стали подниматься наверх и остались в подвале, а час спустя – прямое попадание в подвал артиллерийского снаряда. Накрыло сразу всех до единого.

22-я танковая дивизия вела бои с самого первого дня. Тогда она вместе с 48-м танковым корпусом прорвалась на юг и постоянно закрывала бреши или прикрывала отход частей с позиций. В битве за Сталинград вся дивизия до последнего человека истекала кровью, боевые группы и ударные батальоны гибли одни за другим, от полков не осталось ничего, от каждой роты остался, может быть, один человек. Те, кто не остался лежать под снегом, бежали через Донец, чтобы продлить свое существование до 27 февраля в качестве еще «ударных групп». О бывшей танковой дивизии напоминало только ее название.

В конечном итоге эту дивизию постигла та же участь, что и 27-ю танковую дивизию, – она была снята с фронта и 15 апреля по приказу Гитлера распущена. В приказе было сказано: «Дивизия не оправдала наши надежды и не выполнила возложенные на нее задачи в битве за Сталинград».

Люди погибли, танки подбиты, цель не достигнута.

Остатки 194-го пехотного полка добрались до Орловки и там были уничтожены.

Истребители танков 60-й мотопехотной дивизии, заняв позиции погибшего полка, уложили в небольшой котлован, в котором раньше располагался командный пункт, двадцать одно тело последних погибших солдат данного полка. Не было снега, который мог бы покрыть тела этих несчастных. Через некоторое время пришли русские танки, и, когда все было закончено, котлован принял еще тринадцать тел истребителей танков. Затем подошла русская пехота, которой предшествовал огонь гранатометов. Истребители танков удерживали позиции, но погибли еще семнадцать человек. Подошли еще пятьдесят три русских пехотинца. Вечером котлован был наполовину заполнен телами.

На следующее утро истребители танков, имея одно последнее противотанковое орудие, отошли на восток. Позиции занял разведывательный батальон 44-й пехотной дивизии, и опять в течение нескольких часов все шло как по маслу – русские гранатометы, артиллерия и катюши позаботились о том, чтобы котлован был заполнен до краев. Ночью выпал снег, много снега, и, когда наступило утро, была заметна лишь небольшая впадина на том месте, где находилась могила четырех немецких подразделений. Затем снова подошли русские танки, и разведывательный батальон отступил туда же, куда до него за день до этого ушли истребители танков, – бой за пятьсот метров покрытого снегом пространства был закончен.

Головной русский танк полз по высотке и, заметив небольшое углубление, видимо, подумал, что это просто впадина. Тяжелая машина рухнула в яму, наполненную двумя сотнями мертвых солдат, и танк, пытаясь выбраться из ямы, начал перемалывать тела, смешивая мясо и кости с кровью, но выбраться ему не удалось.

Ночью они были подняты по тревоге со своих коек: в Торгау, Анкламе, Гродницах и на Геле. В свое время каждый из них совершил какой-нибудь проступок: своровал, взбунтовался, играл напропалую в карты, держал руки в карманах и вовремя не отдал честь, ударил по лицу командира и т. д. Итак, они были подняты по тревоге, а на следующий день прошли медкомиссию, получили одежду и были распределены по ротам. Из четырех рот был сформирован 8-й штрафной батальон. У них не было петлиц, погон, знаков различия, поясных ремней и, разумеется, оружия.

Штрафбат предназначался для отправки на Восточный фронт. Шестьдесят солдат разместили в грузовых вагонах, а когда состав пришел в Изюм, во время высадки были обнаружены девять трупов. Батальон прибыл в Россию в качестве специального рабочего подразделения: солдаты обезвреживали мины и вели борьбу с партизанами, каждый четвертый имел автомат. Когда гибло определенное количество людей, 3, 5 и 8-й штрафбаты пополнялись новым составом. Через некоторое время они насчитывали две тысячи восемьсот солдат.

Расположившись в нескольких метрах перед передовой, солдаты ждали удобного случая, чтобы захоронить погибших, а могилой был весь фронт. Сначала они еще устанавливали кресты, под которыми могли лежать как один труп, так и сотня. Со временем они приобрели навык в рытье ям и рыли могилы не так, как этого требовал устав, а в зависимости от ситуации. Ноги укладывать в могилу было легче, чем туловище и голову, что позднее удавалось сделать лишь в том случае, если на это хватало времени. В январе командование решило, что солдаты штрафбатов заслужили того, чтобы «бороться с оружием в руках». Они были распределены в инженерно-саперные части и в качестве пехотинцев вошли в состав отделений истребителей танков: голодали вместе со всеми, окапывались, вгрызаясь в землю, и погибали. Земля принимала всех. Позднее стали возникать общие ямы, в которых лежали друг с другом мертвые солдаты. Ледяной ветер заносил могилы снегом.

Сегодня этих людей уже нет в живых, поэтому довольно трудно назвать их имена или сказать, сколько их было. Памятник следует ставить не войне, а ее жертвам. То, что они проявили храбрость в бою, отнять у них нельзя.

Следует вспомнить об обер-ефрейторе Цинке из зенитной батареи, который закрывал смотровые щели танков кусками брезента от палаток. На его счету девятнадцать танков.

Был один капитан, носивший Золотой крест за боевые заслуги. В то время ему было пятьдесят два года, сегодня его уже нет в живых. Он очистил три бункера и вернулся с шестью автоматами и двадцатью девятью пленными. Все это стоило ему четырех пальцев на левой руке.

Был один унтер-офицер, стоявший на тридцатиградусном морозе со своей 88-миллиметровой пушкой у железнодорожного полотна. Из двадцати танков, шедших на Гумрак, им было подбито семнадцать.

Были и еще капитан, и военный священник, и ефрейтор, и лейтенант, и рядовой, и…

В Сталинграде были и довольно странные солдаты. Следует упомянуть здесь три случая.

Ефрейтор Ферманн приехал в Германию из Бразилии 25 августа 1939 года. Теперь он был в Сталинграде в звании ефрейтора. Он носил с собой странный багаж – рюкзак, наполненный железнодорожными справочниками, атласами, расписаниями самолетов и пассажирских судов, планами городов, географическими картами, кроме того, у него был еще карманный глобус. Война интересовала его мало, а в учебном батальоне он обратил на себя внимание тем, что каждый свободный час посвящал разработке грандиозных планов путешествий в Африку, Азию, Америку. Он перелистывал справочники, составлял маршруты путешествий, определял время той или иной поездки и ее стоимость, принимая во внимание время года и погодные условия, изучал правила оформления паспортов и таможенные инструкции.

В одном портфеле он носил сорок девять заграничных паспортов, которые были изготовлены в Дрездене, Бреслау, Полтаве и Сталинграде. Целью его путешествий были Сирия и Ближний Восток, Дамаск и Тонкинский залив, Вальпараисо и какое-то небольшое местечко в Пиренеях с неразборчивым названием. Нет смысла перечислять здесь все его планы путешествий, так как сам Ферманн достоин того, чтобы написать о нем целую книгу. Он знал все бюро путешествий мира, мог указать их класс и агентов, которые в них работали, мог рассказать все о многих гаванях вплоть до борделей, которые можно там посетить. Ферманну было сорок два года, и он знал шесть языков.

В Сталинграде он входил в состав обоза. Снабжения уже никакого не было, но само подразделение еще существовало. Под второй приказ фюрера «об усилении фронта за счет свежей крови» он не попал, с повседневными военными тяготами справлялся легко: тот, кто привык спать в ящиках в машинах для перевозки мебели, мог освоиться и в России.

В один прекрасный момент Ферманн собирался разработать план поездки через Владивосток в Японию и далее на Филиппины. В это время Иван, или Константин, или кто-либо другой с подобным именем нажал на высоте трехсот метров над ним кнопку бомбосбрасывателя.

Когда товарищи нашли его, он уже был в пути, и это было его самое большое и самое длительное путешествие.

Унтер-офицер Михель был часовых дел мастер. Другие стреляли, ели, писали письма, копили деньги, накапливали опыт, а унтер-офицер Михель делал часы. Они были его страстью, один их вид уже будоражил его – карманные часы, будильники, маятниковые часы, может быть, даже башенные часы. Не важно какие – все они были главным делом его жизни.

С самого начала ему повезло – его подразделение располагалось вокруг Орловки. Его бункер напоминал музей. Михель бродил в округе в поисках часов, ремонтировал их даже в том случае, если поломка была самая сложная, искал среди развалин и в еще сохранившихся домах. И его поиски оказались не безрезультатными: девятнадцать великолепных экземпляров тикали, жужжали, издавали звон в его бункере, словно в игрушечном магазине. Удивительно, что в то время, когда весь мир кругом рушился, можно было встретить такого человека, который радовался подобным вещам и которому больше ничего не надо было, как ребенку, принесшему домой в пакетике сладкую булочку.

За ремонт ему, разумеется, никто не платил – это просто доставляло ему радость.

В январе никаких часов уже не было: они все лежали на земле, покрытые слоем грязи, или были настолько изуродованы, что для их ремонта не хватило бы никаких запчастей. Михель был в отчаянии, но там, в Сталинграде, произошло нечто невероятное: его другу Гансу в голову пришла потрясающая идея (здесь следует заметить, что Михель и Ганс вместе изучали точную механику в Техническом университете Дрездена).

Произошло следующее. Унтер-офицеру Михелю пришлось отлучиться по служебным делам на два дня. Когда он вернулся, то был потрясен тем, что увидел: это был уже не его прежний бункер, не раздавалось ни тиканья, ни жужжания, ни звона, часы на стенах больше не висели, и вообще часов как таковых уже не было, но все детали и механизмы часов вплоть до мельчайших колесиков и винтиков лежали на земле, аккуратно разложенные на девятнадцать больших и маленьких кучек – снизу циферблат, сверху все остальное.

Михель плакал как маленький ребенок, затем он успокоился и в течение четверти часа тупо смотрел перед собой. Трудно сказать, что происходило в тот момент в его голове, но результат его размышлений говорит сам за себя. Унтер-офицер из Манергейма вскочил, быстро прошелся по всем кучкам и собрал их все в углу бункера: 19 циферблатов, 38 стрелок, 19 пружин, 2000 колесиков и не менее 5555 винтиков. Это было 1 февраля 1943 года.

Когда пять русских солдат с поднятыми автоматами заглянули из любопытства в бункер, их удивленному взору предстала следующая картина: на большой куче, состоявшей из многочисленных деталей и элементов часов, сидел солдат, который занимался тем, что пытался вновь собрать будильник из всей этой мешанины колесиков и винтиков.

Вот так это было.

Следует рассказать еще о двух солдатах. Это произошло на северной отсечной позиции недалеко от вокзала Конной. Они соорудили себе прекрасное убежище: три метра под землей, площадь в виде квадрата размерами 8x8 метров, высота в человеческий рост, кроме того, было предусмотрено помещение для сна – так выглядело их огневое сооружение. Но все это не столь важно. На фронте было спокойно, русские находились от них на расстоянии ста пятидесяти метров, кроме редких, одиночных выстрелов ничего не было слышно.

Однажды, приблизительно в 14.00, прозвучало около десятка выстрелов. Солдаты в ротах дремали или писали письма, но, услышав стрельбу, сразу выскочили из бункера, однако ничего не увидели.

Через двадцать минут – вновь жуткая пальба, и опять ничего не видно, никакой атаки, после чего стрельба смолкла. Так продолжалось в течение трех дней, с двенадцати до четырнадцати часов, каждые двадцать—тридцать минут. «Огневой налет с применением стрелкового оружия» – так было сказано в донесении роты, где была указана также предполагаемая цель для контратаки. Батальон передал донесение в полк. Не было никакого сомнения, что огневая точка находилась в районе поста 135.

В субботу все снова повторилось, восемь раз по две минуты. Вместе с паузами пальба длилась три часа. После этого наступила тишина. Командир полка пополз по соединительному окопу и через 15 минут был у края поста 135, вслед за ним подползли один за другим командир батальона и командир роты.

Сначала минуту все молчали, после чего «взорвалась бомба». Командира полка вот-вот должен был хватить апоплексический удар, вены на лбу и шее вздулись, в течение трех минут он ревел так, что могли рухнуть стены Иерихона. Затем он пополз обратно. Командир батальона вел себя спокойнее.

Командир роты стоял с красным лицом. У обоих ефрейторов поста 135 было такое впечатление, что он сейчас взорвется. Когда командир батальона отполз на расстояние пятидесяти метров, он действительно взорвался, но только от смеха. Командиру роты было двадцать шесть лет, он был архитектором в Дюссельдорфе, а сейчас – в звании лейтенанта, кроме того, у него было четыре ранения.

Двух солдат на посту 135 одолевала скука, и они придумали для себя развлечение. На каске они нарисовали глиной шесть кружочков, как на мишени, затем делали ставку на кружок или промах – каждый по десять марок. После этого каску закрепляли на палке и поднимали на десять сантиметров выше уровня груди. Эффект был потрясающий: по каске палили, подходили, проверяли попадание, платили марки, и все повторялось сначала.

На посту 135 валялись на земле семь изрешеченных пулями касок. Ефрейтор Грубе выиграл сто сорок шесть марок.

17 октября 1942 года 6-я армия сообщила о численности боевых подразделений, назвав цифру 66 549, без учета сил 4-го армейского и 48-го танкового корпусов. Численность подразделений, обеспечивавших снабжение армии, к тому времени составляла 334 000 человек.

До 18 ноября из котла вылетели или были вывезены по железной дороге 17 000 раненых. Во время прорыва русских в период с 19 по 21 ноября потери составили 34 000 человек, на Чирском фронте – 39 000 человек. 25 ноября боевые части котла, включая 48-й танковый и 4-й армейский корпуса, а также румынские части, насчитывали 284 000 человек, из которых до 24 января 1943 года 29 000 человек были вывезены из котла самолетами в качестве раненых. Из 255 000 тысяч остававшихся в котле человек до конца января погибли или пропали без вести 132 000.

Таким образом, до 2 февраля 1943 года в плен были взяты 123 000 человек.

Лежа на деревянных нарах рядом с больными сыпным тифом в лагере военнопленных в Елабуге, священник, на изношенном кителе которого был спортивный значок, стонал:

– Я – король мертвецов Гумрака.

Два месяца назад д-р Людвиг оказывал последнюю помощь умирающим, соборовал, принимал последние приветы родным и близким, не зная при этом, сможет ли он когда-нибудь передать их родителям или жене.

На него смотрели детские глаза девятнадцатилетнего солдата. «Четки», – произнес умирающий молодой человек и указал на разорванный и пропитанный кровью карман брюк. «Король мертвецов Гумрака» сунул руку в его карман и в испуге отдернул ее назад – его рука угодила в открытую брюшную полость.

Таких эпизодов были тысячи.

Священник вел бесперспективную борьбу с массовым вымиранием. Не в состоянии уже оказывать внимание отдельным умирающим, он совершал общий обряд: соборование, «Отче наш», любовь к ближнему – ведь в Гумраке была целая гора из тридцати тысяч трупов, и не думать об этом он не мог.

На главном медицинском пункте было отведено специальное помещение для раненых в голову или живот, и те, кто были признаны безнадежными, отправлялись из операционной палатки прямо к «священнику». Санитары приносят одного раненого, лицо которого уже было накрыто брезентом. Священник снимает с лица покрывало и совершает последний обряд, сегодня уже в сотый раз, после чего читает «Отче наш». Когда католический обряд совершен, «мертвец» под одеялом складывает руки и произносит последнюю строку из евангельской молитвы: «…ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки».

«Само слово Сталинград нельзя просто так произносить или написать. Его можно упоминать только в молитве».

Эти слова произнес священник 76-й пехотной дивизии, попавший в плен в ночь с 15 на 16 января, в то время, когда все уже было потеряно и уже ничего нельзя было спасти. Вопреки четкому приказу командира дивизии он остался в долине Россошки вместе с ранеными, чтобы оказать им свою помощь священника. Вместе с одним солдатом, имевшим легкое ранение, он распределял последний оставшийся хлеб. На каждого приходился кусок весом пятьдесят граммов. Все врачи и санитары некоторое время назад бросили их и ушли, назвав оставшегося священника сумасшедшим. В отчаянии больные и раненые кучами цеплялись за отъезжавшие машины, затем в небольшой балке между Россошкой и Питомником наступила жуткая тишина.

Всю эту тишину нарушил испуганный крик: «Русские идут!» Возникла паника, тот, кто еще был в состоянии двигаться на перевязанных бинтами и отмороженных ногах, пытался уйти в сторону Сталинграда. Священник вышел из своего земляного убежища и по дну балки отправился навстречу русским. Из-за поворота неожиданно появились пятнадцать молодых солдат-сибиряков и остановились в пятнадцати метрах от него – на всех была превосходная зимняя одежда. «Я священник, Христос воскрес в войне!» – прокричал он на ломаном русском языке.

В ответ на этот возглас русские опустили свои автоматы и произнесли: «Воистину воскрес!»

После этого они подошли к священнику, обняли его за плечи и поцеловали его по русскому пасхальному обычаю – в обе щеки и в губы.

Затем русские солдаты повели священника по балке на юг, где раньше находился санитарный блиндаж 76-й пехотной дивизии. Перед входом в земляное укрытие, в котором прежде располагалась полевая кухня, лежал убитый русский солдат, за которым стоял молодой немецкий солдат с поднятым карабином. Из укрытия на священника с испуганными лицами смотрели еще два молодых солдата.

– Товарищи, – обратился к ним священник, – русские нам ничего не сделают, пойдемте со мной, надо помочь раненым.

– Ты – русский! – прокричал солдат, стоявший у входа, и направил на священника свой карабин.

Легкораненый, помогавший священнику при раздаче последних кусков хлеба, бросился на него со словами:

– Слушай, не будь идиотом! Это же священник 76-й дивизии!

Русский старший лейтенант отдернул священника назад, в этот момент около мертвого русского, лежавшего у входа в укрытие, рухнул легкораненый солдат, бросившийся на помощь. Русские, захватив священника с собой, быстро отошли на сто метров и направили ствол орудия на вход в укрытие. Прежде чем прогремел выстрел, священник отвернулся.

«Само слово Сталинград нельзя просто произносить или написать. Его можно упоминать только в молитве!»

Танк лишился гусениц, но пушка и пулемет еще могли стрелять. В танке сидели пять человек, устроившись в нем кто как мог. Танк был остановлен прямо на передовой в том месте, где раньше располагался командный пункт командира полка, поэтому отсюда был проведен телефонный провод в дивизию. Командир полка был уже далеко, и теперь здесь прочно обосновались пятеро солдат, принадлежавших соседнему полку.

«Пока весь мир не рухнет».

Они проверили пулемет – он стрелял, они развернули пушку и загнали разрывной снаряд в ствол – прогремел выстрел, они нашли телефонный аппарат и покрутили ручку – на том конце провода ответили, назвав позывные дивизии. Целую неделю они оставались на этом месте, и русские не смогли их обнаружить до тех пор, пока их части не нанесли повторный удар. Пятеро солдат подпустили русских на пятьдесят метров и только после этого открыли огонь, обеспечив себе тем самым передышку на двадцать четыре часа. На следующий день подошли танки – дело принимало серьезный оборот. Они стреляли на глазок и подстрелили три «Т-34». Вечером они передали в дивизию сводку о результатах боя. Об этих одиноких пяти солдатах можно было бы написать отдельную книгу, но остановимся лишь на том, как все закончилось. Сначала кончились патроны к пулемету, затем солдаты достали последние крошки хлеба из карманов шинелей, после чего вновь связались с дивизией и спросили, что им делать. Помощи от друзей ждать не приходилось, но ответ они получили: «Вспомните о русских у силосной башни».

История о русских у силосной башни была такова.

71-я пехотная дивизия окружила склады зерна, которые обороняли советские солдаты. Через три дня после окружения русские передали по рации на свой командный пункт, что им больше нечего есть.

На что получили ответ: «Боритесь, и вы забудете о голоде».

Еще через три дня солдаты вновь передали по рации: «У нас нет воды, что нам делать дальше?» И вновь получили ответ: «Пришло время, товарищи, когда еду и питье вам заменят ваш разум и патроны».

Оборонявшиеся подождали еще два дня, после чего передали последнюю радиограмму: «Нам больше нечем стрелять».

Не прошло и пяти минут, как поступил ответ: «Советский Союз благодарит вас, ваша жизнь не была бессмысленной».

Об этом вспомнили пятеро солдат в танке, когда прогремел их последний выстрел, перевернувший противотанковую пушку в четырех сотнях метров от них. Против огнеметов они были бессильны. Когда взошло солнце, на командном пункте 506 никто уже не отзывался, но Германия их не благодарила, и никто не думал о том, был ли какой-либо смысл в их смерти.

Сложно описать тот момент, когда приходила почта, когда приходили сотни и тысячи писем и открыток, преодолевших громадное расстояние. Если бы кто-нибудь посмотрел на лица людей, ожидавших почту в Сталинграде, то увидел бы в них лишь одно тяжкое напряжение от этого ожидания. Взоры всех были устремлены на эту небольшую гору бумаги.

Когда поступала почта, война как бы отступала на задний план, словно ее не было. Они слушали, как выкрикивали имена товарищей. В глотках пересохло, каждый надеялся и ждал, когда произнесут его имя, ждал, словно оправдательного приговора, избавлявшего его от смерти. Имена произносили, люди протягивали руки, чтобы получить долгожданный конверт, и тот, кому посчастливилось получить письмо, уже больше не плыл в бескрайнем море ожидания и неуверенности, он был на берегу, и под его ногами вновь была твердая почва.

Около походной кухни стоял человек с широкой грудной клеткой и головой без шеи, на бесстрастном лице – маленькие, близко посаженные глазки. Он держал себя высокомерно, у него были сигареты, и у него были деньги. Он был одним из тех, кто сразу же становился незаменимым в той или иной организации. На войне он заведовал кухней, а когда бои в Сталинграде закончатся, он наверняка станет комендантом какого-нибудь лагеря для военнопленных. Он вел учет банок с мясными консервами, взвешивал масло, разливал напитки по бутылкам. Так продолжалось восемь недель, и теперь он словно король восседал на своих «сокровищах», которыми можно было два раза накормить целую роту. У него были свои друзья, и он был у них. «Добрый день, господин оберцальмейстер (начальник финансовой части)». «Добрый день, Пауль». Друзья подыгрывали ему, а он – им, и это бесшейное чудовище признавало только те вещи, ценность которых сохранится и после Сталинграда. Он охотно принимал подарки, в общем, был порядочной свиньей.

Однажды к нему пришел солдат, покинувший свое убежище только после того, как от его роты ничего не осталось. Бедный малый не ел несколько дней, но три повара остались к этому равнодушными.

Тогда солдат пришел к Паулю. Он посмотрел на его расплывшееся от жира лицо и подумал, что разжирел тот не от снега. Не говоря ни слова, солдат повернулся и ушел, но через четверть часа вернулся с мешком. Пауль услышал следующие слова: «Пять буханок хлеба, десять фунтов колбасы, десять банок сала». Солдат ухмыльнулся, а Пауль рассмеялся, при этом лицо его покрылось морщинами, для которых на его расплывшемся от жира лице было значительно больше места. Солдат, просивший хлеба, смотрел на руку повара, размешивавшего пшенную кашу, а Пауль смотрел на руку солдата с перекинутым через плечо мешком.

И тут Пауль сразу все понял, когда увидел направленное на него дуло пистолета, что подействовало на него мгновенно.

Он уже не смеялся, а солдат ушел с наполненным мешком. Уходя, солдат повернулся и, постучав указательным пальцем по виску, сказал: «У тебя здесь не все дома, ты – разжиревший боров».

Когда Пауль был взят в плен, у него нашли четырнадцать тысяч рейхсмарок; как он объяснил, он откладывал это с денежного довольствия. Весной 1946 года он умер от сыпного тифа.

23 ноября у майора Цицевица зазвенел телефон:

– Это Цейтцлер, зайдите немедленно ко мне.

Через четверть часа майор Цицевиц стоял перед начальником Генерального штаба сухопутных войск.

Генерал подвел майора к лежавшей на столе карте:

– С сегодняшнего утра 6-я армия окружена. Вы сегодня вылетите вместе с отделением радиосвязи в Сталинград. Мне очень важно, чтобы вы сразу же передали мне как можно больше сведений. Никаких других заданий я вам не даю. Беспокоиться нам не о чем, генерал Паулюс все делает прекрасно. У вас есть вопросы ко мне?

– Нет, господин генерал.

– Скажите генералу Паулюсу, что делается все для того, чтобы разорвать кольцо окружения.

25 ноября отделение связи приземлилось в Питомнике, имея при себе 70-ваттный коротковолновый и 15-ваттный ультракоротковолновый передатчики. Через два часа после приземления майор Цицевиц явился к генерал-майору Шмидту. Беседа была короткой, генерал выслушал майора, рассказавшего о поставленной перед ним задаче, и приказал, чтобы все радиограммы, отправляемые майором, перед отправкой из котла клали ему на стол для визы.

Командующий принял майора Цицевица в своем бункере и напомнил ему о том, что в январе 1942 года он посылал его с таким же заданием в 9-ю армию в район Ржева. Тогда он сказал майору:

– Перед тем как началась война с Россией, я по поручению Генерального штаба провел штабные занятия и на картах показал, как все будет происходить. Все произошло так, как я предсказывал. Там, в несгораемом шкафу, – при этом он указал на угол, – лежат карты с моими пометками и документы – письменное подтверждение моих предположений. Я вот думаю: если будет когда-нибудь время, хорошенько высплюсь или займусь этими документами? Думаю, что придется сделать последнее.

Эти слова вспомнил майор Цицевиц в тот ноябрьский вечер.

Мысли командующего протекали, однако, в несколько ином русле. Как и какими силами командование сухопутных войск намерено деблокировать 6-ю армию; армия заявила о пяти сотнях тонн ежедневного снабжения, и поэтому его интересовало, каким образом его армия могла продолжать борьбу и оставаться жизнеспособной.

На эти вопросы майор Цицевиц не мог дать ответа и не мог что-либо изменить в том, что с этого момента стало частью его повседневной жизни. Ему оставалось только докладывать об этом!

Ничего нового он, правда, доложить не мог. Армия потеряла во время боев западнее Дона склады, запасы продовольствия и почти все службы снабжения; пятьсот тонн – действительно минимальное количество ежедневного груза снабжения, хотя за последние сутки самолетами было доставлено всего лишь сто пятьдесят тонн, то есть меньше половины того, что требовалось.

Он докладывал о проблемах с древесиной, о ее распределении и подвозе к отдаленным дивизиям для строительства укреплений и топки печей. Он соединял воедино свои донесения о проблемах армии для передачи их одной радиограммой, чтобы там, наверху, имели полное представление о том, с какими бесконечными проблемами и трудностями приходится сталкиваться армии, что наверняка отразится на предстоящих боевых действиях, а приказ об этом сверху уже поступил.

Каждую радиограмму перед отправкой давали на визу генералу Шмидту, но в какой-то день конкретные и ясные радиограммы подверглись обработке и были сокращены со ссылкой на то, что еще не наступило время для таких пессимистических донесений. После этого майор Цицевиц, поговорив с начальником оперативного управления штаба, решил найти возможности отправлять по своему усмотрению самые важные радиограммы, не показывая их генералу. С этого момента такие радиограммы стали отправлять по ночам, когда начальника штаба запрещено было тревожить, но сначала они поступали к одному офицеру оперативного управления в ставке, и майор Цицевиц знал, что тот непременно положит эти донесения на стол самого высокого начальства, при этом сможет сопроводить их комментариями в более свободной форме, чего не позволял официальный язык донесений.

В Сталинграде в каждой дивизии ежедневно выходило из строя около сотни человек из-за простуд и кишечных заболеваний, при двадцати четырех дивизиях общее число заболевших составляло, таким образом, две тысячи четыреста человек. В этой связи решено было прочесывать все находившиеся в котле боевые части. Командиру 14-й танковой дивизии было поручено отбирать соответствующих солдат и формировать из них отдельные батальоны.

Майор Цицевиц сообщал, что командиры дивизий отрицательно высказывались о румынских частях, и постоянно говорил о невозможности использования их в боевых действиях как замкнутые части без немецких офицеров, хотя он докладывал и о генерале Димитреску как об умном человеке и толковом военачальнике.

В радиограммах много говорилось о так называемой танковой ситуации, давалась оценка реальных возможностей продержаться армии и сообщалось о той резкой критике, которой подвергались в частях передачи немецкого радио и вермахта.

Майор Цицевиц окидывал внимательным взглядом все, что видел, он мало говорил, но много слушал. Самое главное, что он понял из всего того, что увидел и услышал, – это тяжесть всего того положения, в котором оказалась 6-я армия, о чем он постоянно докладывал в своих сводках.

Майора Цицевица можно было встретить в степи, освещенной ярким солнцем и покрытой белым снежным ковром, где не было ни деревца, ни кустика, где ледяной ветер и снежные метели бушевали над белой равниной; его можно было также увидеть на северном участке фронта и среди развалин города на Волге, в машине командующего и у армейского доктора на аэродроме. Он беседовал с начальником финансовой части, с интендантами и представителями различных служб, офицерами специальных подразделений и солдатами в окопах, находившимися на передовой. Он интересовался личным составом подразделений, горючим, оружием, боеприпасами, провиантом – одним словом, вопросами снабжения, но, кроме этого, еще и тем, что у людей наболело.

Было нетрудно говорить в котле под Сталинградом о тех вещах, которые заслуживали особого внимания и требовали определенного решения, гораздо сложнее было дать им правильную оценку и сделать из всего этого соответствующие выводы.

Когда речь заходила об отвлекающем наступлении армии Гота, беседа принимала односторонний характер. Командующий армией неоднократно повторял в те дни, что использование 6-й армии на Восточном фронте между Ростовом и Воронежем для устранения брешей и восстановления прежней обстановки было бы гораздо полезнее, чем здесь, под Сталинградом, где парализовать силы противника возможно лишь в незначительной степени, так как отсутствуют все необходимые средства для ведения крупных боевых действий.

Во всех подразделениях армии проводились работы, связанные с подготовкой к проведению крупномасштабной операции, и все отдавали себе отчет в том, какая складывалась ситуация, особенно здесь, в котле. Что касается группы армий «Дон», то получить полные сведения о том, что происходило на том участке фронта, не удавалось, хотя именно эта информация имела бы очень важное, если не решающее значение для проведения запланированного наступления.

Как уже было сказано, майор Цицевиц в своих радиограммах не скрывал ничего и подробно докладывал о всех нуждах и трудностях армии. Где-то опять сокращают пайки, где-то вновь возникла напряженная ситуация с горючим, кроме того, он неоднократно выражал беспокойство относительно вывоза раненых из котла.

Несколько дней в котле были особенно интересными, о чем стоит рассказать. Произошло это приблизительно 20 декабря, когда деблокирующая армия подошла вплотную к Сталинграду и в 6-ю армию поступила радиограмма:

«Удерживая Сталинград, выступить со всеми имеющимися силами навстречу армии Гота, чтобы отвлечь противника от передовых отрядов, ведущих тяжелые бои».

В многочисленных беседах с майором Цицевицем командующий армией неоднократно высказывал свое мнение о том, что данный приказ, содержащий две отдельные задачи, просто невыполним. Или продолжать удерживать Сталинград, или осуществлять встречное наступление – одновременное выполнение двух этих задач невозможно как в целом, так и в частности. Проведение двух этих операций не привело бы к каким-либо результатам, как это было видно на примере Ленинграда с Москвой и Сталинграда с Кавказом.

21 декабря ставка потребовала представить точные данные об имеющемся в армии горючем, и генерал-полковник Паулюс передал эту информацию. В соответствии с представленными данными горючего для танков хватало на тридцать километров, и именно эти тридцать километров оказались для Гитлера решающим фактором для того, чтобы во второй раз запретить армии прорыв.

Майор Цицевиц постоянно сталкивался с одними и теми же вещами, что в итоге можно было выразить несколькими словами: армия голодает, мерзнет, и ей нечем стрелять.

7 января командующий армией получил от начальника Генерального штаба сухопутных войск странную радиограмму. В ней содержалось следующее требование: для проверки правильности радиограмм, посылаемых передатчиками майора Цицевица, следовало в очередной радиограмме упомянуть вкратце какой-либо эпизод из прошлой жизни, известный лишь им двоим. В ответной радиограмме генерал Паулюс написал несколько слов о том, как он вместе с генералом Цейтцлером еще до войны отдыхал на курорте. Лишь через несколько недель майору Цицевицу были даны объяснения по поводу того, почему была отослана данная радиограмма.

Ситуация в последующие дни становилась напряженной: мотопехотные и танковые части русских прорвали фронт на нескольких участках, собственных танков и бронебойных снарядов не хватало, и, как всегда, отсутствовало продовольствие. Со всех медицинских пунктов поступали страшные сведения о раненых, о переполненных лазаретах, и помочь здесь уже никто не мог, а приказы были бесполезны.

20 января командование сухопутных войск приказало майору Цицевицу немедленно вылететь в ставку:

«…так как начальник Генерального штаба хотел вместе с ним явиться на доклад к Гитлеру о положении в Сталинграде».

Четвертый, на этот раз неофициальный посланник котла покинул смертельную зону. В его портфеле находился небольшой пакет, в котором лежали ордена и награды командующего, а в нагрудном кармане – разрешение на вылет начальника Генерального штаба, и никакой надежды на изменение критического положения.

Что же касается той странной радиограммы, то объяснения были даны майору спустя два часа после того, как он явился в ставку фюрера.

Когда от майора Цицевица в ставку стали поступать недвусмысленные сведения о бесперспективности положения 6-й армии, во время их обсуждения рейхсмаршал высказал в нескольких словах свое мнение:

– Исключено, чтобы немецкий офицер давал подобные сведения пораженческого характера. Скорее всего, радиограммы отсылает противник, в руках которого оказались соответствующие документы.

Через сорок восемь часов в ставке фюрера перед генералом Цейтцлером и майором Цицевицем открылась дверь в рабочий кабинет Верховного главнокомандующего.

– Вы прибыли оттуда, где сложилась плачевная ситуация, – произнес Адольф Гитлер, после чего он долго говорил о положении в котле, указывал несколько раз на карту, а также поделился соображениями относительно использования новых танков типа «Пантера», которые планировалось отправить на Сталинградский фронт, чтобы тем самым обеспечить снабжение армии.

Майор Цицевиц говорил о том же, о чем писал в своих радиограммах за все свое пребывание в котле: о голоде, о требованиях армии, о вражеских танках, о всем том, чего не хватало в окруженных войсках, а также о чувствах людей, которые считали, что их бросили.

– Мой фюрер, разрешите доложить, что солдату в Сталинграде уже нельзя приказывать драться до последнего патрона, во-первых, потому, что он физически не в состоянии этого сделать, а во-вторых, потому, что у него уже нет этого последнего патрона.

На это заявление ответ Гитлера был краток:

– Человек очень быстро восстанавливает свои силы.

Оперативная цель русского командования была достигнута. Произошло это не так быстро, как представляло себе это командование Красной армии, однако успех был налицо: котел был расколот.

Все дивизии, против которых осуществлялось наступление, были сжаты так, что с этого момента стало ясно – до наступления конца оставались считаные дни.

До этого в армии непрерывно работали два приемника и два 100-ваттных средневолновых передатчика, но закончилось горючее для питания агрегата 100-ваттных передатчиков, им на смену пришел 5-ваттный передатчик, приводимый в действие педальным генератором.

Катастрофа неумолимо приближалась.

Необходимо было собрать все силы и еще раз попытаться удержать фронт на западе Сталинграда. Начальнику инженерной службы армии было поручено обеспечить оборудование позиций восточнее Питомника. Два грузовика, груженные лопатами и мотыгами, отправились вместе с сотней солдат инженерных войск в степь. Попытка была отчаянная, так как копать промерзшую землю этими инструментами было практически невозможно, да и использование складок почвы и ям было бесполезным – ни о каких позициях, которые можно было бы назвать фронтом, речи уже быть не могло, так как ни имевшиеся средства, ни сама местность действительно не подходили для этого.

Ранения, болезни и лишения свели боеспособность войск до минимума, но, несмотря на это, люди не отступали, спали под открытым небом, подпускали к себе противника и стреляли по пехоте. 22 января был сдан Гумрак, после чего начал действовать аэродром в Сталинградском, который все же не мог полностью заменить предыдущий аэродром.

В тот день командир инженерных войск был вызван к командующему, от которого получил приказ вылететь из котла в качестве курьера.

– Ступайте с богом и позаботьтесь о том, чтобы руководство вермахта вновь исходило из реальных фактов при принятии своих решений.

Тот, кто мог читать между строк, понимал, что означали слова командующего.

После этого командир инженерных войск имел беседу с начальником штаба, от которого также услышал слова напутствия:

– Скажите везде, где сочтете нужным, что 6-я армия была предана и брошена верховным командованием.

Так, полковник Зелле вылетел из котла с последними словами напутствия и с осознанием того, что произошло, но осознание это пришло слишком поздно.

Офицер оперативного управления штаба 44-й пехотной дивизии ранним утром поднял с койки начальника штаба корпуса.

– Господин подполковник, сегодня ночью румыны ушли. Это просто свинство по отношению к дивизии.

Как ни печально это прозвучало, но это был факт. Румынский полк, насчитывавший тысячу сто человек и имевший своей задачей оборону участка фронта между 44-й пехотной и 29-й мотопехотной дивизиями, тайно покинул линию обороны и со всем оружием и всеми техническими средствами сдался ночью русским в плен. Как выяснилось, в румынском полку имелась телефонная связь с русскими и поэтому румыны были информированы о всех готовившихся наступлениях русских частей.

Исправить, казалось бы, несложную ситуацию было уже невозможно. В образовавшуюся четырехкилометровую брешь сразу же устремились русские войска, стоявшие наготове, и быстро вклинились в глубь немецкой обороны. Во время этого неожиданного наступления все части 44-й пехотной дивизии, находившиеся в обозе, были полностью уничтожены.

Закрыть брешь было невозможно. Ударным частям 29-й мотопехотной дивизии, брошенным навстречу русским, удалось вместе с батальоном самокатчиков, находившимся в резерве корпуса, приостановить дальнейшее продвижение русских частей, но вернуть прежнюю линию обороны было уже невозможно.

У охранного поста 44-й пехотной дивизии сидел на корточках румынский старший лейтенант, имевший Железный крест 1-й степени. Закрыв лицо руками, он плакал – ему было стыдно за своих соотечественников, совершивших это предательство. В тот же день он погиб.

Вместе с прорывом русских начался раскол котла. До этого котел имел наибольшую протяженность с севера на юг, поэтому целью наступления русских, поддерживаемого крупными танковыми частями, было рассечение котла с востока на запад. Каждый день был отмечен потерей какого-либо участка фронта.

На юге пехота и моторизованные части русских наступали на Царицу, захватили зернохранилища, консервную фабрику и вокзал Сталинград—Юг. Крупные боевые группы закрепились у железнодорожной линии. Особенно сильно пострадала в ходе наступления 371-я мотопехотная дивизия, лишь отдельные, разрозненные ее части были в состоянии оказывать дальнейшее сопротивление.

На западе русский танковый удар был направлен на железную дорогу под Гумраком. После тяжелых боев за аэродром и летную школу, располагавшуюся восточнее от него, линию обороны пришлось переместить назад.

На севере 53-й артиллерийский полк сделал свои последние прощальные залпы, и, как сказали артиллеристы, они устроили себе праздничный вечер: все боеприпасы были израсходованы, и орудия взорваны.

Одновременно с наступлением с запада на восток в направлении высоты 107,5 с плацдарма «Теннисная ракетка» была проведена русскими мощная артиллерийская подготовка. Огонь артиллерии был сосредоточен на металлургическом заводе, северная часть которого была вечером сдана. В тот день большие потери понесла 305-я пехотная дивизия. Основной удар был направлен на высоту 102, которая в прямом смысле слова была нашпигована 60 батареями и представляла собой мощную артиллерийскую группировку.

Теперь ее непрерывно обстреливали катюши, гранатометы и тяжелая артиллерия. С северо-востока русская артиллерия вела огонь с плацдарма «Теннисная ракетка», дальнобойная артиллерия обстреливала немецкие позиции восточнее Волги, с запада русские танки пристреливались к отдельным батареям. Русские вели непрерывный огонь из всех видов оружия по участку размером три квадратных километра, с которого также отвечали огнем. После восьмичасового обстрела, поддержанного к тому же бомбовыми атаками с воздуха, немецкие части израсходовали все боеприпасы. Орудия на высоте 102 вышли из строя, были разбиты или полностью уничтожены; те, которые уже нельзя было использовать, взрывали, но не всегда, так как в большинстве случаев расчеты к тому моменту уже погибали.

51-й и 8-й корпуса были оттеснены на юг. У 14-го танкового корпуса дела обстояли не лучше. До этого он удерживал дорогу на Гумрак вместе с остатками 14-й танковой, 29-й и 3-й мотопехотной дивизиями. Бои продолжались до поздней ночи, 14-я танковая дивизия закрепилась в казарме инженерных войск, командование армии заняло универмаг на Красной площади, 4-й корпус обосновался в санатории.

В ночь на 27 января связь между 11-м и 51-м корпусами была прервана. В развалинах и в уцелевших домах вели круговую оборону отдельные, разрозненные группы, но, несмотря на это, частям 11-го корпуса под командованием генерала Штрекера пришлось отступить к северной части Сталинграда. Основной опорный пункт корпуса располагался теперь на территории тракторного завода.

В два часа ночи вся территория котла была разбита на две части – северную и южную, между которыми существовала только радиосвязь.

– Толпа безумцев, – пробормотал унтер-офицер Нивег 26 января 1943 года в 18 часов и вытряхнул из трубки пепел, постучав ею о голенище сапога лежавшего рядом солдата.

Солдат ничего не сказал, он и не мог что-либо сказать, так как его рот был забит снегом, а на груди в том месте, где располагалось сердце, зияло отверстие размером с рукавицу. Нивег не думал об этом неизвестном солдате, лежавшем под снегом, – таких неизвестных здесь было много и справа, и слева от него, – и было просто невозможно разгребать на всех трупах снег, чтобы найти личный знак, как то предписывал устав. «Позже, – подумал Нивег, – но только когда это будет».

От остатков пепла в трубке исходил жуткий запах – сено, которым набивали матрасы, было плохим заменителем табака. Командир этих безумцев встал, вслед за ним поднялись Нивег и остальные: связисты, несколько артиллеристов, два человека из почтовой службы, лейтенант из 71-й пехотной дивизии, два десятка пехотинцев из всевозможных частей и подразделений. Среди них были даже два пилота, сбросившие за день до этого груз над Ельшанкой, после чего их самолет был подбит русскими истребителями. Несколько тюков, сброшенных с самолета, были вскрыты, и содержимое сразу же разделили между солдатами. Всего их было пятьдесят шесть человек, собравшихся вместе. Вчера здесь еще находился командный пункт дивизии, а сегодня эти люди были готовы к тому, чтобы, не дожидаясь приказа, осуществить операцию «Лев» – прорыв был единственной возможностью уцелеть, даже если шансов на успех было ничтожно мало.

Нивег знал еще о двух группах, отправившихся пять дней назад из Сталинграда в южном направлении. После себя эти группы не оставили ничего, кроме раненых, голодных и замерзших людей, в конечном итоге – трупов. Одному богу известно, что стало с этими группами, во всяком случае, Нивег этого не знал, да ему и не до этого было – он был полностью занят своими собственными мыслями. Он думал о людях в рваных шинелях, которые иногда еще подавали признаки жизни, о домах, которые уже нельзя было назвать домами, о жалких лачугах, в которых еще недавно жили люди. Еще он думал о том, что захватить с собой в «дорогу, которая вела на свободу». Многое приходилось оставлять здесь: жестяные бидоны, в которых солдаты в лучшие времена приносили еду, небольшую рацию, которая работала до тех пор, пока не сели батарейки, покрытые ржавчиной автоматы. Нивег думал также о холодных как лед касках, ремнях, ранцах и всякой мелочи, которую солдаты брали с собой, переходя с одной позиции на другую. Автоматы и пулеметы приходилось оставлять только потому, что в ящиках для боеприпасов лежали пустые патронные ленты.

С собой люди брали то, что на них было: сапоги, шинели, одеяла и платки. В нагрудных карманах лежали несколько писем или фотографий. Личных документов, солдатских книжек и квитанций на довольствие уже давно не было, но у людей оставалось то, что для всех было очень важно, – желание вырваться из кольца и надежда на то, что удастся это сделать. Это была действительно «толпа безумцев», и у каждого из них был опыт, накопленный за последние полгода, тот опыт, который научил их различать, что главное и что несущественное, и действовать соответствующим образом. Сейчас важным были компас и какое-нибудь оружие. Часы у всех этих людей показывали время различных поясов земли, но всем было безразлично, закончится ли все по Гринвичу или по московскому времени. В тюках, сброшенных за день до этого с самолета, были ветчина, свиные консервы и завернутые в пергамент батоны хлеба. Набор этих продуктов был очень удачным, и каждый брал с собой столько, сколько мог унести. То, что оставалось, укладывали у дороги на тюки или шинели, а то и прямо на снег.

Старший лейтенант предупредил, что путь предстоял долгий, все понимали это и знали, что придется пройти сотню километров, но, рассчитывая на сотню километров, командир не знал, что тот фронт, до которого они намеревались добраться, находился от них на расстоянии двухсот пятидесяти километров.

Марш проходил довольно просто: первые тяжело ступали по глубокому снегу, шедшие сзади старались ступать в след впереди идущих. Солдаты, воевавшие раньше в различных частях, носившие разную форму, думавшие каждый о своем, теперь дружно шли ночью на юге Сталинграда, тяжело ступая по глубокому снегу. Несколько сотен метров прошли нормально, через некоторое время удачно добрались до Цыбенко. Там прозвучало несколько выстрелов, в результате которых были убиты лишь несколько человек, шедших впереди. Время от времени люди падали и оставались лежать, но другие шли дальше не останавливаясь. Солдаты шли мимо своих товарищей, от шинелей которых на снегу оставались жуткие пятна, но кровь ночью всегда кажется черной. Главное, что всегда находился кто-то, кто шел впереди, и не важно, что несколько человек не дойдут до цели и останутся лежать на снегу. Никто не задумывался об этом.

Южнее Краснова солдаты перешли через железную дорогу как раз в том месте, где несколько дней назад располагалась 371-я дивизия. Между Цыбенко и Рогачевом было приблизительно два десятка километров, но пройти эти два десятка километров нужно было по степи, по глубокому снегу. Люди брели, пробиваясь между горевшими вдалеке кострами, которые разжигали солдаты Красной армии и которые своими огоньками как бы указывали, куда следовало идти. Так группа дошла до реки – скорее всего, это была донская Царица, после чего немного севернее перешла через железную дорогу Калач—Сталинград и далее двинулась на северо-запад в сторону Камышевки. Пятеро, не сказав ни слова, остались в конюшнях, где раньше располагалась ветеринарная рота, – все эти помещения, построенные несколько недель назад, обладали невероятной притягательной силой. В километре севернее Калача люди перешли по льду через Дон, пересекли затем Лиску под Качалинской и вступили в бой с русской группой снабжения. После боя их оставалось только тридцать.

28 января, в первой половине дня, немецкий самолет-разведчик обнаружил приблизительно в трех километрах западнее Калача группу солдат, подававших при приближении самолетов сигналы звездными ракетами. Разведчик снизился на двести метров, чтобы определить, что это за группа, и затем доложил о своих наблюдениях командованию в Новочеркасск. Генерал-фельдмаршал Мильх приказал установить с группой связь. На следующий день истребитель-бомбардировщик сбросил группе сообщение, в котором говорилось о том, что «боевой группе при приближении немецких самолетов следует выстроиться в форме свастики».

29 января группа была замечена в шестнадцати километрах западнее Калача, где направлялась в сторону Чернышевской. Группе были сброшены с самолета продовольствие, боеприпасы и сведения об обстановке в данном районе, после чего прорывавшаяся группа подтвердила получение груза двумя зелеными ракетами. На третий день после обнаружения немецкой боевой группы летчики, пролетев два с половиной десятка километров, установили новое место расположения группы и доложили, что группа насчитывает приблизительно двадцать пять человек. На четвертый день группа находилась в сорока километрах западнее Донской возвышенности, затем ее продвижение вперед значительно замедлилось.

Это был последний день, когда люфтваффе имело связь с одиночной кучкой людей в степи. Люди не знали, что прошли лишь половину пути. Истребитель-бомбардировщик, а позднее и самолет-разведчик в последний раз сбросили им продовольствие и данные о расположении противника, в которых говорилось о большом скоплении русских войск в районе Черткова и Миллерова. Группе было сообщено также, чтобы в дальнейшем она подавала два красных и один зеленый сигнал.

Сигналы с земли не последовали, после 30 января от группы вообще никаких сигналов не поступало. 31 января пилоты самолетов-разведчиков докладывали: «Группа не обнаружена». По приказу фельдмаршала поиски продолжались до 2 февраля, но результатов не принесли: что, в конце концов, значили эти двадцать пять усталых, больных, еле державшихся на ногах солдат, благодаря которым смогли позднее совершить марш-маневр несколько армий.

Унтер-офицер Нивег появился 3 марта в немецком сторожевом отделении западнее Донца и рассказал историю о затерянной в степи кучке людей, о днях, проведенных в степи и наполненных страданием и ужасом.

Нивег рассказал, что после боя с русской группой снабжения они потеряли еще шесть человек – одних скосили дизентерия и кровавый понос, другие умерли от истощения. Оставшиеся в живых побрели дальше в направлении Обливской, но дойти туда не удалось из-за располагавшихся в данном районе крупных частей русских. В степи между Доброй и Березовой был принят последний бой, после которого осталось четыре человека, два из них сдались в плен русской санитарной колонне. Нивег и тот, другой, принадлежавший к полевой почтовой службе, шли дальше, проходя через населенные пункты, названия которых они не знали, но в Валуевке они закончили свой путь: солдат, обрабатывавший когда-то в Сталинграде почту, остался лежать с отмороженными ногами, а Нивег поднял руки и сдался в плен. Его довезли до Харькова, откуда он сбежал на фронт на машине, доставлявшей продовольствие русским частям. Все это, может быть, выглядит довольно просто, но трудно описать то, что пришлось пережить этому человеку. На нейтральной территории никому не было дела до отдельного солдата, поэтому 3 марта Нивег вновь оказался среди своих. Во время наступления частей дивизии СС «Империя» и подразделений 11-й танковой дивизии Нивег подвергался допросам, и его показания были запротоколированы на двух страницах. Он мог бы сказать и больше, но был слишком истощен, чтобы выдерживать длительные беседы. Вероятно, он смог бы их продолжить на следующий день или через день, но эти дни для него не наступили, так как человек, выбравшийся из Сталинграда и добравшийся до немецкого фронта, на следующий день после его благополучного прибытия на медицинский пункт мотопехотного полка погиб во время гранатометного обстрела. Одиссея унтер-офицера Нивега закончилась.

24 января 6-я армия послала командованию сухопутных войск радиограмму, полную отчаяния:

«Основываясь на донесениях из корпусов и личных сообщениях генералов, командующих корпусами, армия докладывает об обстановке в котле.

Войска остались без боеприпасов и продовольствия, связь имеется лишь с шестью дивизиями, зафиксированы случаи расформирования воинских частей на южном, северном и западном фронтах. Осуществление единого командования далее невозможно. На восточном фронте лишь незначительные изменения. 18 000 раненых не имеют самой элементарной медицинской помощи, перевязочные материалы и медикаменты отсутствуют. 44, 76, 100, 305, 384-я пехотные дивизии уничтожены. В результате мощных ударов русских войск фронт во многих местах прорван. Опорные пункты и возможности прикрытия имеются только в черте города, дальнейшее сопротивление бессмысленно. Гибель неизбежна. Чтобы спасти жизни тех, кто еще остался, армия просит разрешения на немедленную капитуляцию.

(Паулюс».)

В 11.16 ставка фюрера подтвердила получение радиограммы.

После морозной ночи фронт вновь оживился, и те, кто еще мог дышать, поворачивались в своих ледяных убежищах, в которых было тесно, как в гробу. Погибшие или замерзшие оставались лежать там, где их настигла смерть, среди них были и те, кто умер от голода. Люди умирали, но никто уже не обращал на это внимания.

В тот день было еще несколько радиограмм, заслуживающих особого внимания.

Группа армий «Дон» 6-й армии:

«…просим сообщить предложения о присвоении очередных воинских званий и присуждении наград достойным военнослужащим 11-го корпуса».

6-я армия группе армий «Дон»:

«По сообщению 11-го корпуса потери всего его личного состава составили 60 процентов. Фронт в состоянии удерживать 3000 солдат, остальные небоеспособны. Награды ничего не смогут изменить».

Группа армий «Дон» 6-й армии:

«…по распоряжению управления кадров сухопутных войск самостоятельно могут присуждать Железный крест 2-й степени командиры рот, Железный крест 1-й степени – командиры батальонов».

6-я армия группе армий «Дон»:

«Относительно радиограммы 1849 просим информировать управление кадров сухопутных войск, что командование войсками осуществляется унтер-офицерами и генералами».

Группа армий «Дон» 6-й армии:

«Командование сухопутных войск недовольно отсутствием или нерегулярным поступлением списков потерь. В дальнейшем следует в точности выполнять распоряжения командования».

6-я армия группе армий «Дон»:

«Армия недовольна нерегулярными доставками по воздуху боеприпасов и продовольствия. Для правильного выполнения распоряжений относительно списков потерь считаем целесообразным прибытие в котел соответствующих экспертов командования сухопутных войск».

Группа армий «Дон» 6-й армии:

«По приказу рейхсмаршала авиации выделены еще шесть транспортных самолетов».

6-я армия группе армий «Дон»:

«Стучите по столу и добивайтесь, чтобы были выделены 600 самолетов.

(Шмидт».)

5 января на рабочей волне коротковолнового приемника командования сухопутных войск была получена закодированная радиограмма без указания времени и номера:

«6-я армия просит предоставить средства для торжественных похорон».

Эта радиограмма не была передана начальнику связи в ставке фюрера.

В тот день:

…сотни офицеров ругались, осуждая бессмысленность полученных приказов, но, несмотря на это, выполняли их. …генерал фон Хартманн сказал генералу Пфефферу: – Через тысячу лет произведения Гете превратятся в пыль, а о 6-й армии никто ничего не будет знать.

…начальник Генерального штаба 51-го армейского корпуса заявил:

– Положение безнадежное, каждый может делать что хочет.

…был взорван 1000-ваттный передатчик армии, после чего связь с командованием сухопутных войск осуществлялась по 70-ваттному коротковолновому передатчику. …генерал Штемпель сказал своему сыну:

– Веди себя до самого последнего момента достойно, как это подобает настоящему солдату.

…на Красной площади в Сталинграде была большая надпись: «Фюрер спасет Сталинград», а ниже кто-то мелом написал: «Как так? Разве город потерян?»

…существовала листовка с изображением Гитлера. В одной руке он держал Железный крест, а другой указывал на могилу. Внизу – надпись: «Я обещал вам славу и землю. Теперь у вас есть и то и другое».

…прекратилось организованное снабжение по воздуху, и наступил момент, когда генерал Йенике произнес следующие слова: «Однажды мы все предстанем перед Господом в этом проклятом городе».

…генерал Хубе, вылетевший из котла 18 января по приказу командования, не сумел наладить общее снабжение армии.

…на юго-западе котла советская дивизия с развернутыми знаменами переходила в наступление.

…начальник связи армии полковник ван Хофен, готовясь к возможным переговорам о капитуляции, приказал установить связь с группой советских армий, указав им отдельные частоты.

…на севере котла по батарее, двадцать пять человек которой уже погибли, был открыт огонь из гранатометов, который уже ничего не мог сделать мертвой батарее. Когда пришли русские танки, им уже не надо было месить гусеницами окопы – на краю воронки сидели два последних солдата, оружия у них в руках не было, а глаза смотрели в никуда. Им уже все было безразлично.

…в группу армий «Дон» явились два исследователя Гималаев, чтобы поделиться своим опытом относительно пригодности и использования концентратов.

…генерал-полковник Паулюс приказал передать Красной армии русских военнопленных, находившихся в лагере под Вороновом.

…начальник оперативного управления командования сухопутных войск положил на стол своему первому офицеру штаба листок бумаги, на котором был текст приказа, составленного и подписанного лично Гитлером. При этом генерал Хойзингер сказал:

– Начальник Генерального штаба желал бы, чтобы этот приказ, который мы, к сожалению, должны издать, был издан так, чтобы не было ни малейшего намека на участие в этом Генерального штаба сухопутных войск. В анналах военной истории должно быть четко указано, что «он» один несет за это ответственность.

…приказ без заголовка, номера и без занесения в секретный журнал был передан графом Кильманнсеггом телеграфистам, после чего проект приказа и телеграфные ленты были уничтожены, так что у командования сухопутных войск не осталось ни одного документа, в котором бы говорилось об издании данного приказа.

…телеграфист передавал 6-й армии ответ Гитлера:

«Капитуляцию запрещаю. Армия удерживает свои позиции до последнего солдата и до последнего патрона, и, проявляя героическую стойкость, вносит незабываемый вклад в создание фронта обороны и спасение Запада».

В середине третьей недели января на Южном фронте впервые появились русские парламентеры. Они пришли с белым флагом около десяти часов утра с высоты, располагавшейся южнее Царицы, среди них находился трубач. Через полчаса парламентеры подошли к позициям 371-й пехотной дивизии, остатков 297-й дивизии. Постовые не открывали по ним огонь, но и близко к позициям не подпустили. «С вами нет офицера», – было сообщено русским.

В двенадцать часов они пришли вновь, на этот раз это были три солдата во главе с майором гвардейской дивизии. «Дальнейшее сопротивление бесполезно, – переводил русский фельдфебель, – 26 января мы предпримем мощное наступление на немецкие южные позиции. Вы сами можете прикинуть, что от вас после этого останется. Красная армия предлагает вам почетную капитуляцию, офицерам оставят их шпаги, все будут обеспечены достаточным питанием, а раненым будет оказана медицинская помощь».

Приказ по армии от 9 января гласил:

«Парламентеров выпроводить, открыв предупредительный огонь».

9 января солдаты еще имели в день по два куска хлеба, а в сумках был большой запас патронов, и 9 января половина личного состава каждой роты еще не лежала под снегом.

Русских выслушали, но решение не было принято, после чего лейтенант артиллерии и старший лейтенант 523-го стрелкового полка проводили парламентеров через свой участок фронта.

В бункере, в котором стояли кровати из досок и столы из ящиков, состоялась беседа. Вокруг стола, сколоченного из досок, на ящиках из-под боеприпасов сидели командир 4-го корпуса генерал Пфеффер, командир 71-й пехотной дивизии генерал фон Хартманн, командир 371-й пехотной дивизии генерал Штемпель и начальник Генерального штаба 4-го корпуса полковник Кроме.

Когда-то в подчинении этих трех генералов было шестьдесят тысяч солдат, имевших отличное оружие и достаточно техники, теперь же они командовали (если их можно было назвать командующими) толпой людей, насчитывавшей тысячу восемьсот человек.

Появилась бутылка, которая пошла по кругу. Пили из полевых кружек и ничего при этом не говорили.

Через некоторое время к ним присоединились немецкие офицеры, проводившие майора и трех солдат с белым флагом. В руках офицеры держали колбасу и несколько буханок хлеба.

– Это прислали русские, – сказал лейтенант.

– Срок принятия решения о капитуляции истекает 25 января в десять часов утра, – добавил старший лейтенант. – Капитулировать должна не только 371-я дивизия, но и весь корпус. Русские не хотят дальнейшего кровопролития.

В бункере воцарилась гнетущая тишина, оба офицера стояли рядом, держа в руках колбасу и хлеб.

– Я не собираюсь капитулировать, – произнес генерал Пфеффер и в подтверждение своих слов постучал кружкой о доски стола. – У 4-го корпуса приказ – держать южный участок фронта до последнего солдата, и этот приказ будет выполнен.

Генерал встал, обошел один раз вокруг стола и вновь занял свое место.

Похудевший командир 71-й Нижнесаксонской дивизии даже не вынул рук из карманов шинели.

– О капитуляции не может быть и речи, тем более о сдаче в плен русским.

Генерал Штемпель медленно пил, затем посмотрел на Хартманна и кивнул:

– Я того же мнения, Хартманн.

– 4-й корпус отказывается капитулировать, – громко и решительно произнес седовласый шестидесятилетний генерал.

На этом разговор был закончен, оба офицера ушли, захватив с собой колбасу и хлеб.

Практически все дома в городе были превращены в груды развалин или руины, но большинство подвалов все же уцелело. Стены, рушившиеся от разрывов снарядов, падали на них и тем самым создавали покрытие, защищавшее от дальнейшего обстрела. В последние дни битвы эти подвалы приобрели печальную известность.

Одно перечисление зданий, под которыми находились подвалы, заняло бы несколько страниц, поэтому ограничимся упоминанием лишь нескольких из них. Тот, кто попадал в какой-либо подвал, терял всякую надежду когда-нибудь выбраться оттуда живым. Так было со зданиями тракторного завода и тюрьмы ГПУ, с подвальными помещениями театра и здания милиции, библиотеки и магазина по продаже кожаных изделий. Подвалы, в которых размещалась местная комендатура и бункер Тимошенко, мало чем отличались от подвалов музея и электростанции.

Убежища, где люди скрывались от разрывов бомб и снарядов, становились медицинскими пунктами и лазаретами, которые, в свою очередь, превращались в итоге в преисподнюю, где люди умирали как в одиночку, так и целыми группами.

В подвалах здания купца Симоновича лежали восемьсот солдат, прислонившись к стенам или прямо на полу в центре сырых помещений. Люди лежали на ступеньках и заполняли проходы, при этом уже никто не считался с тем, у кого какое звание и должность – знаки различия опали с них, как сухие листья с деревьев. В подвале Симоновича закончился их жизненный путь, и если еще и существовали между ними различия, то они заключались в степени ранения и количестве часов, сколько кому оставалось прожить. Различия были и в том, как умирал тот или иной солдат.

На лестнице кто-то умирал от дифтерии, рядом лежали трое, которые давно уже были трупами – просто никто этого не заметил, так как было темно. Сзади кричал унтер-офицер, которого мучили жажда и боль: его язык, раскаленный, как кусок железа, вывалился изо рта, а ступни уже начали гнить.

На стене центрального подвала в консервной банке горел фитиль, издававший зловоние. Пахло керосином, протухшей кровью, горелым человеческим мясом, застарелым гноем и разлагающимися телами. Ко всему этому примешивался запах йодоформа, пота, экскрементов и нечистот.

Спертый воздух давил на сердце и легкие, в горле першило, многие страдали тошнотворной икотой, на глазах выступали слезы.

Кожа покрывалась волдырями и слезала с тел, как шелуха; пораженные столбняком, люди орали как звери – на теле образовывались гнойники и грибки. Кто-то задохнулся, у кого-то парализовало дыхание, другой трясся в лихорадке, звал свою жену, проклинал войну и взывал к Господу Богу. Люди умирали от сыпного тифа, воспаления легких и инфекций. В углу умирал ефрейтор со вздутым животом и опухшими ногами, умирал молча, не прося о помощи, не шевелясь, с открытыми глазами и скрещенными на груди руками. С другой стороны входа, за лестницей, бился об пол молодой солдат двадцати лет, на его губах выступила пена, а глаза дико вращались, но вскоре он затих – смерть избавила его от судорог и болей.

Есть было нечего, а если у кого и была еда, то тот боязливо прятал ее – в темноте этих подвалов человеческая жизнь не стоила и куска хлеба. Понять это сможет только тот, кто сам однажды голодал и кто знал и знает, что значит крошка хлеба.

Самым страшным были вши, которые вгрызались в кожу и проникали в раны, лишая людей сна. Тысячами они покрывали тела людей и остатки одежды, и только после того, как наступала смерть или начиналась лихорадка, они покидали тело, как бегущие крысы покидают тонущий корабль. Омерзительная, кишащая масса этих тварей перебиралась к тому, кто лежал рядом и был еще жив, и прочно обосновывалась на новом месте. И не было никого, кто мог бы помочь этим несчастным.

Там, где было возможно, мертвых относили во двор или складывали их как бревна в воронке от взорвавшейся бомбы. Однажды в подвалах Симоновича появился врач, но он просто искал убежища во время бомбовой атаки, начавшейся в тот момент, когда он направлялся к «своему» подвалу, где его так же ждали и звали, как и здесь. Правда, он и у себя мог оказать помощь далеко не всем – страданий и боли было слишком много.

Тот, чей мозг еще работал, мог предположить, когда наступит его конец, и при этом он знал, что бессмысленно кричать и шуметь, а также сопротивляться.

Собственно, кому или чему сопротивляться?

Умирали многие, и, прежде чем кто-либо замечал, что его сосед уже мертв, проходили часы и дни. Поскольку тела никто не выносил, их передавали от одного к другому, перекатывая, как мешки, через людей, которые еще могли подняться, через все помещение, проходы, горы лохмотьев и зловоние. Так трупы достигали стены, где их протискивали в отверстие, откуда они скатывались в воронку от двухсотпятидесятикилограммовой бомбы. В воронке уже лежали сотни трупов, среди которых попадались еще теплые тела, но они принадлежали тем, у кого уже не было сил издавать какие-либо звуки.

Перед входом в подвал Симоновича ждали уже другие и по возможности пытались проникнуть в помещение, и никого из них не удивляло, что из подвала еще ни разу никто самостоятельно не вышел – они все равно старались войти в него. Мертвых не считали и не снимали с них личные знаки, лишь иногда заглядывали в их сумки в надежде найти там немного хлеба. Никого из новичков не интересовало, от чего умер тот или иной солдат, – главное, что люди умирали быстро, а для ожидавших снаружи на ледяном ветру это означало, что каждый раз освобождалось еще одно место.

Умирали не только в подвалах Симоновича, умирали везде. По усталым, обессилевшим телам людей прокатилась волна агонии, они уже ничего не боялись. В подвалах не было ни страха, ни паники, и здесь им не приходилось быть свидетелями того, как падает дисциплина среди офицеров штабов там, на поверхности. В подвалах они уже не держали палец на спусковом крючке и уже не сидели в своих ледяных норах, как те, у которых закончились последние патроны.

«То, чем нам каждый раз придется жертвовать в отдельных случаях, – не важно, это скоро забудется». Эти слова произнес когда-то Гитлер.

То, что передавали по радио, печатали в прессе, показывали на фотографиях и в кино и что содержалось в ежедневных сводках Верховного командования вермахта, на самом деле не соответствовало действительности. С фронта, однако, приходили письма и возвращались раненые, поэтому время от времени до немцев в Германии все же доходила информация, содержавшая достоверные факты. Люди сравнивали эту информацию с той, которую они получали из официальных источников, и обвиняли во всем военных корреспондентов. Объяснялось это тем, что у людей не было четкого представления о всех трудностях, с которыми приходилось сталкиваться военным корреспондентам. Тот, кому довелось однажды увидеть списки погибших, представленных корреспондентами, был потрясен масштабами этих потерь.

«Рота пропаганды» была достаточно большим формированием, однако в ее состав входила всего лишь небольшая горстка военных корреспондентов. «Горстка солдат, – писал однажды один из них, – это десять человек». В Сталинграде остались три такие «горстки» военных корреспондентов, половина четвертой осталась в живых, но прежде, чем тридцать человек уже не в состоянии были держать в руках перо, фотоаппарат или камеру, они снимали, фотографировали, говорили и писали правду о Сталинграде.

Материал, который они представляли, не доходил до немецкого народа – «об этом заботились» офицеры цензуры и штабные офицеры групп пропаганды со своими красными карандашами, министерство пропаганды, складывавшее материалы в свои несгораемые шкафы, отдел цензуры верховного командования вермахта и лично сам министр пропаганды, принимавший соответствующие решения.

19 ноября 1942 года в донесении одной из рот, полученном из Сталинграда, говорилось следующее:

«Если нам не удастся удержать Сталинград или очистить его от русских, война для нас окончательно проиграна».

На вопрос «Почему битва в Сталинграде длится так долго?» один из корреспондентов ответил: «Можно было бы написать тысячу страниц с указанием причин, и каждая следующая страница была бы важнее предыдущей. На первой странице было бы написано: русский всегда был хорошим солдатом, беспрекословно выполнявшим приказ любого начальства и покорявшимся своей судьбе, кроме того, он всегда был неприхотлив. Мы говорим о сильном сопротивлении русских, принимая во внимание только количество их танков, орудий и мощность оружия. И здесь мы совершаем ошибку, так как не учитываем характер самого русского человека – именно благодаря ему оказалось возможным такое активное и мощное сопротивление».

Вступая в войну, Сталин произнес слова девиза: «Эта война – война моторов. У кого их будет больше, тот и победит».

Эти слова вселяли в русского солдата на фронте спокойствие и уверенность. Он знал, что перед ним – его танки, за ним – катюши и бог войны – артиллерия, да и гранат было достаточно.

Военные корреспонденты писали из Сталинграда:

«Пример Сталинграда следовало бы упоминать на уроках в немецких военных школах как образец плохого военного искусства».

«Передача по радио в канун Рождества была для войск ударом в лоб».

«Если Западу когда-нибудь будет грозить гибель, то никакие жертвы Сталинграда не смогут предотвратить это».

«Единственным требованием военного командования, которое когда-либо имело под собой реальную основу, был бы приказ командующего 6-й армии: «Оставить Сталинград и отступать за Дон».

«Уничтожение 6-й армии является, как кажется, неизбежным следствием операции, начавшейся 19 августа».

«Войска понесли большие потери и изрядно устали, с такими дивизиями невозможно проводить какую-либо крупную операцию. Единственное, что могло бы спасти ситуацию, – это свежие силы, вооруженные таким же оружием и имеющие достаточное количество боеприпасов».

«Потери в два раза превышают прибывающие новые части. Можно подсчитать, сколько еще будет потерь».

«Самообладание и твердость каждого отдельного солдата выше всякой похвалы. Если кто-либо возразит – он не достоин быть немцем».

«Пребывание любого солдата в Сталинграде оправдает все его неблаговидные поступки, совершенные им прежде».

«Солдаты 6-й армии «пожертвовали» Германии 3,5 миллиона марок, не получив необходимую «зимнюю помощь».[1] Эта сумма соответствует восьмимесячному денежному довольствию. Не часто встретишь в военной истории такой случай, чтобы армия финансировала свою собственную гибель».

«На северном участке фронта в одной дивизии за один день погибли двести шестьдесят человек, двести шестьдесят раз наступала смерть отдельного человека».

«То, что здесь ежедневно происходит, должно быть рассказано на страницах истории как о храбрых и самоотверженных людях».

Сталинград представлял собой громадное поле руин, на котором стояли дома с зияющими оконными проемами или жалкие, еще дымящиеся остатки этих домов. Во дворах и на улицах лежали солдаты, которые уже никогда не поднимутся, их могли быть сотни или тысячи – никто не занимался подобными подсчетами. Между руинами бродили люди в поисках чего-либо, что могло им еще пригодиться, но они напрасно искали, как и напрасно пытались понять причину своих страданий.

«Капитуляция исключена, сражаться до последнего патрона и до последнего солдата. Бороться за каждый метр, защищать каждый командный пункт». Такой приказ получили командиры корпусов, передали его в дивизии, откуда он далее был передан в те подразделения, с которыми еще можно было связаться. Приказ был ясным и недвусмысленным, однако командиры частей выражали большое сомнение относительно возможности выполнения данного приказа. Сопротивление давно уже не было военной необходимостью.

– Произошло то, что должно было произойти, – сказал Шлиффен.

Высоты 12, 104 и 107 были разбиты, взрывы снарядов сровняли их с землей, ничего живого там не осталось. Части сражались, открывая огонь по всему, что оказывалось в поле зрения, как было приказано. Кроме того, «впереди» можно было еще достать еду – это была еще одна причина для того, чтобы капитулировать только тогда, когда русские окажутся в тылу. Командование редко получало донесения о таких случаях, и на картах еще были обозначены те боевые группы и полки, в которых оружие было сложено в кучи.

В вечернем донесении армии от 28 января говорилось:

«Мощный прорыв противника вдоль железнодорожной линии Гумрак—Сталинград расколол фронт армии на участки: северный котел с 11-м корпусом, центральный котел с 8-м и 51-м корпусами и южный котел с командным пунктом и остатками армии. 14-й и 4-й корпуса лишились своих частей. Армия предпринимает попытки создать новый фронт обороны на северной окраине котла и на западном предполье. Армия предполагает, что ее сопротивление окончательно будет сломлено до 1 февраля».

В северный котел были оттеснены 11-й армейский корпус вместе с 60-й моторизованной дивизией, а также с остатками 16-й и 24-й танковых дивизий; 389-я дивизия оставалась на своих старых позициях на высоте рядом с кирпичным заводом, а остатки 100-й дивизии закрепились на оборонных позициях в южной части «Красной баррикады».

В котле «Центр» располагались части 113-й и 76-й пехотных дивизий, в то время как четыреста солдат 384-й дивизии заняли позиции у железной дороги западнее склада горючего. 305-я дивизия, фронт которой был обращен в сторону Волги, отражала сильные атаки русских, наступавших со стороны гвоздильной фабрики. Остатки 29-й и 3-й моторизованных дивизий, ведя бои, отступали на восток, пробираясь через нескончаемые руины. Штаб 14-го армейского корпуса располагался недалеко от фабрики алкогольных напитков, от 4-го корпуса осталось одно только название. У генерала Пфеффера уже не было дивизии.

Вокруг командного пункта 8-го корпуса сгруппировались двести солдат хорватского пехотного полка. 79-я и 295-я пехотные дивизии занимали свои позиции с фронтом в сторону Волги.

Командование армии находилось в южном котле. Теперь армия располагала лишь разрозненными подразделениями, да и те уже были далеко не в полном составе. Оставались еще одна боевая группа 71-й пехотной дивизии и такая же группа 371-й дивизии. Свой последний командный пункт командование армии разместило среди руин полностью сгоревшего универмага; большая лестница, которая вела на верхние этажи здания, повисла в воздухе, прилегающие стены были разрушены, но подвалы выдержали артиллерийский обстрел и сохранились. Время от времени в развалинах универмага раздавались взрывы гранат – русские хорошо пристреляли свои гранатометы, поэтому огонь был довольно точным.

В самом дальнем помещении подвала располагалась квартира генерал-полковника Паулюса, рядом обосновался начальник штаба. Через два помещения разместился командир 71-й дивизии, которому по рации присвоено звание генерал-майора. В третьем помещении находилась радиостанция армейского полка связи, а напротив нее – командный пункт 71-й пехотной дивизии.

Командующий уже не проявлял никакой инициативы. Сжавшись в комок, он сидел в своем помещении на походной кровати, связь с северным котлом и командным пунктом группировки «Центр» поддерживал по рации генерал Шмидт. Был еще один человек, державший себя в эти тяжелые дни с достоинством, – это был генерал-майор Роске.

В последние часы все имевшиеся подразделения превратились во временные боевые формирования и боевые группы, что было понятно. Связь осуществлялась только между опорными пунктами, в которых находились писари, связисты, люди из тыловых подразделений и водители. О какой-либо боеспособности не могло быть и речи.

Несмотря на все это, оборона трех котлов доставила наступавшим русским дивизиям довольно много хлопот, прежде чем они добились успеха. Лучше всего об этом свидетельствует тот факт, что период времени, в течение которого Красная армия стремилась достичь своей цели, был отмечен ожесточенными боями и отчаянным сопротивлением. Двадцать дней (начиная с первого дня крупномасштабного наступления) понадобилось превосходящим силам русских для того, чтобы сломить последнее сопротивление. Ежедневно наступавшие русские части преодолевали в среднем три с половиной километра.

С каждым часом жертв становилось все больше, так как из-за сильной концентрации войск на небольшом участке количество потерь увеличивалось. Среди сражавшихся находились и те, кто должен был заботиться о продовольствии, а также раненые.

Начальник Генерального штаба издал приказ: «Продовольствие выдавать только тем частям, которые непосредственно участвуют в боевых действиях», что сразу поняли снабженцы, когда пытались получить пайки для раненых и больных, находившихся среди руин и в подвалах. Аэропорт Сталинградский – последняя связь по воздуху с внешним миром – уже 23 января был захвачен русскими.

О сообщении Верховного командования вермахта войска также ничего не знали, они бы его и не поняли: «Несмотря на большие потери и лишения, обороняющиеся части в районе Сталинграда отбивают все атаки противника».

В ставке фюрера начальник Генерального штаба сухопутных войск вместе с главными офицерами оперативного отделения добровольно перешли на голодный паек сталинградской армии, но через шесть дней прервали эту «диету», поняв, что такое питание привело бы к неработоспособности всего Генерального штаба. В то же время начальник штаба оперативного руководства вермахта подписал постановление, в котором, в частности, говорилось: «Источником стойкости и самопожертвования действующей армии является исключительно национал-социализм».

28 января в котел были сброшены с воздуха две тонны груза снабжения, после чего рейхсмаршал Геринг послал в Сталинград следующую радиограмму:

«Когда-нибудь о борьбе 6-й армии будут говорить с гордостью, называя ее Лангемарком (пехотная дивизия СС, состоявшая из добровольцев. – Примеч. пер.) – из-за презрения к смерти, крепостью – из-за твердости духа, Нарвиком – из-за храбрости, Сталинградом – из-за принесенных жертв».

Об этом окруженные войска ничего не знали, и лишь немногие слышали вечером 30 января речь рейхсмаршала по немецкому радио:

– Наступил день, когда немецкие мотопехотные части впервые ворвались в цитадель Сталинграда и прочно закрепились на берегах Волги. Это будет самым великим и героическим сражением в истории Германии. То, что совершают там наши моторизованные и инженерные части, артиллеристы и зенитчики, от генерала до последнего солдата, является исключительным примером доблести. Со стойким мужеством, обессиленные и истощенные, они сражаются с мощным противником, имеющим большой перевес в силах. Через тысячу лет каждый немец с благоговейным трепетом и глубоким уважением будет говорить об этом сражении и помнить, что, несмотря ни на что, Германия одержала там победу.

… и сейчас, и через несколько дней можно будет говорить о героической борьбе на Волге: «Если ты приедешь в Германию, скажи там, что ты видел, как мы оставались лежать на земле в Сталинграде, и мы делали это ради Германии, как этого требовал от нас закон чести и войны». Тяжело бывает каждый раз, когда слышишь, что гибнет немецкий солдат, будь то под Сталинградом, в пустынях Африки или на ледяных равнинах Севера, но если бы мы, солдаты, не были готовы отдать свою жизнь, то не следовало бы быть солдатом, можно было бы просто уйти в монастырь.

Обстановка 26 января 1943 года

И этот человек, взявший на себя обеспечение по воздуху 6-й армии, сказал далее:

– Если солдат идет на поле брани, он должен учесть вероятность того, что уже не вернется, а если он все же возвращается, то может благодарить судьбу за то, что ему сильно повезло.

В ответ на эту речь 31 января из северного котла была послана радиограмма с более чем кратким текстом:

«Преждевременные надгробные речи нежелательны».

Когда передавали по радио эту надгробную речь, остатки дивизий еще держали свои винтовки и автоматы на изготовку, солдаты стояли позади своего последнего орудия или умирали в подвалах смерти. В окружении люди знали, что от них отказались, но то, что этот отказ прикрывали, а ужасную смерть солдат приукрашивали высокими словами о долге и чести, вызывало у людей чувство глубокого отвращения.

Котел северо-западнее собора был первой территорией, на которой для немецких частей все закончилось. Наступление русских началось одновременно с севера и запада в направлении 113-й дивизии и ударом с фланга смяло узкий фронт 76-й пехотной дивизии. Вечером русские танки стояли в тылу 305-й дивизии и заняли юго-западные кварталы города. Штаб 14-го танкового корпуса, оказавшись в безнадежном положении, капитулировал один, без войск и вооружения, командные пункты 8-го и 51-го корпусов в результате массированного наступления были оттеснены на узкий участок.

30 января один «Т-34» стоял перед командным бункером и требовал сдаться в плен. Побежденные части бросили оружие, так как каждый час сопротивления приносил все больше и больше жертв. 31 января капитулировал 51-й корпус. Каждый сдавался в плен сам, никаких бумаг никто не подписывал. В плену в эти дни оказались генерал Пфеффер, генерал фон Зейдлиц, генерал Шлёмер, генерал-лейтенант Занне, генерал-лейтенант Лейзер, генерал-лейтенант фон Даниельс, генерал-лейтенант Дебой и генерал д-р Корфес.

За два часа до того, как наступил конец в котле Центр, армия, не зная о происходивших событиях, послала в ставку следующую радиограмму:

«Остатки 6-й армии, разделенные на три котла, сжаты на небольшом участке; удерживают еще несколько улиц западнее вокзала и южнее водопроводной станции. 4-й армейский корпус уже не существует. 14-й танковый корпус капитулировал. Между 8-м и 51-м корпусами и командованием согласованности нет. Катастрофа неизбежно наступит менее чем через 24 часа».

Уже во второй половине дня 30 января ударные части Красной армии прорвались на Красную площадь, задержать наступление катастрофы было уже невозможно. Войска практически не открывали огонь, все ждали того, что неизбежно должно было произойти. Оказывать какое-либо сопротивление было бессмысленно, взятие в плен командования армии можно было бы оттянуть на несколько дней, но за эти несколько дней вряд ли что-либо можно было изменить.

В середине дня 31 января командир кольца окружения генерал-майор Роске имел беседу с командующим. Роске понадобилось четверть часа, чтобы сказать все, что он хотел. Фельдмаршал сидел на походной кровати в своем помещении с закрытыми глазами.

– Я все понимаю, – сказал Паулюс. Насколько командующий все понимал, было видно из принятого им решения и радиограммы, посланной в группу армий. Конец уже наступил. Последний шаг он поручил сделать начальнику Генерального штаба.

– Ради бога, установите связь с русскими. – С этими словами начальник Генерального штаба обратился к радистам. То же самое пытался сделать командир 4-го артиллерийского корпуса.

– Войска защищают каждый командный пункт, – заявил еще шесть дней назад генерал Шмидт, но о последнем командном пункте сказать этого, пожалуй, уже было нельзя. Прожекторы 104-го зенитного полка освещали громадную площадь, покрытую снегом, – это был единственный свет в ночи, дававший ориентацию не только для самолетов, сбрасывавших груз, но и для русской артиллерии. Кто к тому времени уже погиб – тот погиб, никто уже не смог бы назвать их имена, и никто не задавался вопросом, где они остались лежать, и ни для кого уже не было важно, сколько было убитых – одной тысячей больше, одной меньше.

И еще раз на обреченную на смерть армию снизошла «сверху» благодать в виде присвоения очередных воинских званий. Генерал-полковнику Паулюсу было присвоено звание генерал-фельдмаршала. Он никогда не видел маршальский жезл, но рядом с его кроватью символически лежал пистолет.

– В военной истории Германии не было еще ни одного немецкого фельдмаршала, который сдался бы в плен, – сказал накануне Гитлер, обращаясь к фельдмаршалу Кейтелю.

Командиру 8-го корпуса генералу Гейту было присвоено звание генерал-полковника, генерал-лейтенант Шмидт стал генералом рода войск. Присвоение званий ста десяти офицерам вплоть до генерал-майора осталось лишь на бумаге.

Те офицеры, кого касалось присвоение звания, так об этом и не узнали.

Были радиограммы и героического содержания.

«Немецкий народ во все времена будет чтить в своей памяти героическую борьбу своих сыновей на границе между Европой и Азией», – передала радиограммой группа армий.

Сам рейхсмаршал Геринг увенчал свою надгробную речь словами: «6-я армия может считать за честь для себя то, что она спасла Запад».

6-я армия также отправила несколько радиограмм в ту даль, которая для воевавших в Сталинграде символизировала Германию.

«12.18. Отбросить русских с Красной площади возможности уже нет, из казармы инженерных войск – сомнительно, из тракторного завода – маловероятно».

«12.30. Вражеские силы стоят в непосредственной близости. Исход сражения не вызывает никаких сомнений».

15.10. От командования 6-й армии 8-му авиационному корпусу, 129-му батальону связи ВВС о 9-й зенитной дивизии:

«Остатки командования дивизии в Сталинграде докладывают сегодня о своем «снятии с учета». Всего доброго и привет Родине.

(Ваксланд, старший лейтенант».)

«19.40. Кругом бродячие солдаты, сражающихся осталось немного, командование подразделений покидает штабы, русские танки осуществляют прорыв. Все идет к концу».

В последние дни в оставшихся подразделениях армии прошла еще одна волна уничтожения: все, что не было непосредственно связано с продовольствием или боеприпасами, было уничтожено или разрушено.

«Никакие бумаги, никакая боевая техника, ставшая неподвижной, не должны попасть в руки врага, все упряжки лошадей и машины, а также рации, шифровальные машины, кодированные и секретные журналы должны быть уничтожены».

Все, что подлежало уничтожению, взрывали, поджигали или разбивали. Семь дней назад, когда люди в той ситуации испытывали еще нерешительность и даже робость, уничтожение собственного технического имущества представлялось довольно трудным делом, после второй и третьей атаки русских сомнений становилось все меньше. Сегодня же уничтожение боевой техники стало таким же естественным процессом, как еда и питье.

На линии фронта обороны бреши увеличивались, на решающем участке между театром и вокзалом войска сдали оружие. Пришли первые парламентеры, во главе которых был капитан. Их отослали обратно со словами:

– Мы требуем штабного офицера.

Парламентеры пришли вновь, но на этот раз с ними был майор, форма которого произвела должное впечатление.

Все проходило довольно спокойно. Русские требовали безоговорочной капитуляции без ведения каких-либо дополнительных переговоров. То, что говорили русские, переводил переводчик, с немецкой стороны отвечал генерал Шмидт.

Вся беседа длилась не более десяти минут, после чего начальник Генерального штаба удалился в соседнее помещение и доложил командующему:

– Русские здесь, – и после небольшой паузы спросил: – Разрешите спросить, господин генерал-фельдмаршал, имеете ли вы что-нибудь сказать?

Из темного угла помещения, которое освещал лишь слабый свет от радиоприемника, ответа не последовало. Генералу-фельдмаршалу нечего было сказать, и он также ничего не подписал.

Никто не знал, какие мысли скрывал этот высокий лоб.

Может быть, тридцать четыре месяца назад в Дюссельдорфе наступил тот самый час, с которого для него начался Сталинград?

…закрытые глаза Паулюса читали слова, которые он написал в мае 1942 года в военной газете, обращаясь к своим солдатам: «Советский солдат умеет умирать, но вы научились побеждать».

…думал ли он о приговоре, который вынесет ему история, о границе между долгом безоговорочного послушания и собственной совестью, взывавшей к его человеческим чувствам, думал ли о том, что по суровому закону котла никто не мог быть выпущен из него, о том, что товарищество, храбрость и дисциплина ценятся высоко, а трусость, непослушание и недостойное поведение заслуживают самого сурового порицания?

…пережил ли фельдмаршал в эти часы еще раз те страдания, которые выпали на долю его армии, видел ли он перед собой лица, которые уже не были лицами людей, а лишь изображением того, что невозможно было высказать словами, думал ли он о дорогах, усеянных трупами, об оврагах, заполненных мертвыми солдатами, о том кровавом бремени, которое ему придется нести на себе всю жизнь, или об отпущении грехов?

Через два года бывший командующий 6-й армией, находясь в Нюрнбергской тюрьме, на вопрос немецкого журналиста «Господин фельдмаршал, что с вашими солдатами?» ответил: «…Скажите их матерям, что у них все хорошо». Он забыл добавить: «…под землей».

Думал ли он о Сталинграде, который для каждого начался по-разному, но закончился для всех одинаково, о смысле борьбы в разрушенном городе, о том смысле, который нельзя было объяснить никакими теориями, как это делали схоласты, которые всегда пытались объяснить веру, а не сам мир с его естественными процессами?

А может быть, это были и совсем простые мысли: о родине, об уютном местечке в углу комнаты, о жене и детях?

Вместе с парламентерами в здание одновременно проникли русские части, после чего русские, немецкие и румынские солдаты перемешались друг с другом. В это время фельдмаршал высказал пожелание, которое генерал Шмидт передал парламентерам: «Командующий желает, чтобы к нему относились как к частному лицу, и не хотел бы идти через весь город пешком».

В то же самое время с радиостанции военного коменданта были отправлены еще две радиограммы в группу армий и в ставку фюрера. Текст первой был следующим:

«6-я армия, сохраняя верность военной присяге и помня о своей высокой и важной задаче, держалась до последнего солдата и последнего патрона за фюрера и Отечество. Паулюс».

На столе начальника связи лежал текст еще одной радиограммы от 29 января, подписанной командующим:

«Фюреру.

По случаю годовщины Вашего прихода к власти 6-я армия поздравляет своего фюрера. Над Сталинградом еще веет знамя свастики. Пусть наша борьба для живущих ныне и грядущих поколений будет примером того, что даже в самой безнадежной ситуации никогда нельзя капитулировать – только тогда Германия победит. Хайль, мой фюрер!

Генерал-полковник Паулюс.

Сталинград,

29 января 1943 года, полдень».

12 февраля 1946 года бывший командующий 6-й армией, выступая в качестве свидетеля на Нюрнбергском военном трибунале, сказал: «Я могу сказать об этих телеграммах, в которых прозвучали слова преданности, только то, что в них была сделана попытка наполнить хоть каким-то смыслом все страдания и смерть солдат. Именно поэтому об этих вещах в телеграммах говорилось как о героизме, который навсегда должен был остаться в памяти немцев. Я сожалею, что тогда, руководимый обстоятельствами и исходя из всей ситуации, я разрешил послать эти телеграммы».

В 5.45 антенна радиостанции командования излучала волны, по которым передавалась последняя радиограмма:

«Русские стоят перед бункером, мы приступаем к уничтожению».

И радист, посылая эту радиограмму, в конце текста самостоятельно поставил две буквы «cl», что на международном радиоязыке означало: «Это последняя передача данной радиостанции».

Спустя несколько секунд под ударами топора затрещали передатчики и приемники, все кабели и провода превратились в беспорядочную кучу, которую уже невозможно было распутать, а электронные чудо-лампы, с помощью которых в эфире так много говорилось о страданиях и горе, лишились своих огоньков и испустили последний дух.

В 6.00 в Ангербурге была получена радиограмма с открытым текстом:

«6-я армия капитулировала. Надо надеяться, что катастрофа в Сталинграде послужит фюреру поводом для того, чтобы в будущем он больше прислушивался к советам своих генералов».

Никто не знает, кто послал эту радиограмму, но эти слова могла бы сказать вся армия, и они были так же правдивы, как и текст радиограммы, посланной начальником армейской службы связи в 601-й полк связи Верховного командования:

«Если мы не погибнем, у нас останется воля к жизни и желание вновь увидеться со своими родными».

В трофейном автомобиле 4-го армейского корпуса генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс отправлялся в плен, а вслед за ним тянулась длинная вереница людей – остатков разбитой армии.

Стрелки сталинградских роковых часов показывали без одной минуты двенадцать.

31 января начальник армейской службы связи передал документацию по радиосвязи в северный котел, уполномочив тем самым 11-й корпус как оставшуюся от 6-й армии часть взять непосредственно на себя дальнейшую служебную связь с группой армий.

Это было его последнее служебное распоряжение.

На левом фланге северного котла действовали еще части 16-й и 24-й танковых дивизий. Вокруг тракторного завода сгруппировались остатки 76-й пехотной дивизии, 113-й дивизии и еще боеспособные части 60-й мотострелковой дивизии. Фронт 389-й пехотной дивизии был обращен к Волге, и между ее частями и за ними на каждом втором доме (если так можно было назвать оставшиеся развалины) развевался флаг с красным крестом или кусок материи, похожий на него. Горстка пехоты закрепилась в этих развалинах, где еще присутствовали генералы, но они не лежали за пулеметом, как об этом передавало немецкое радио. Солдаты, обосновавшиеся среди руин, считали каждый патрон, прежде чем нажать на спусковой крючок.

Смерть широким фронтом шагала дальше, боевые группы и временные боевые формирования взрывами снарядов были разорваны в клочья или погребены под руинами домов, на улицы и дома обрушивались тонны огня, а поскольку борьбу надо было вести до последнего патрона, то погибли еще четыре тысячи солдат.

Решающий удар наступления был совершен с запада и был направлен в сторону фронта танковой дивизии. Это было в тот день, когда полковник Белов обратился к генералу Ленцки:

– Господин генерал, надо прекращать сопротивление, меня не волнует то, что о нас будут говорить потом, сейчас речь идет о жизни наших солдат.

Но генерал Ленцки не прекратил сопротивление.

– Доложите командиру корпуса, Белов, что я ничем не могу им помочь.

Полковнику фон Белову не пришлось передать эти слова командиру корпуса, так как на следующий день Северного фронта уже не существовало.

Один раз линия переднего края обороны была перемещена назад на четыреста метров, но в пять часов утра фронт 60-й мотострелковой дивизии был прорван, и через полчаса русские танки находились уже в тылу 79-го мотопехотного батальона. В 16-м артиллерийском дивизионе стрельбу вела только одна гаубица, а стрелки-мотоциклисты вели огонь из пехотного оружия до тех пор, пока не кончились патроны. Справа от участка прорыва русских шквал огня обрушился на семьдесят солдат мотострелковой дивизии из Данцига, потом еще раз и еще дважды. После этого обстрела семь солдат прожили немного дольше, чем остальные шестьдесят три, – на целых полчаса. Русским уже не нужно было особо стараться, чтобы обстреливать этот участок в четвертый раз.

Общая обстановка 2 февраля 1943 года

В ночь на 2 февраля оставшиеся в живых офицеры 16-й танковой дивизии собрались на командном пункте в подвале небольшой фабрики. Их было двадцать человек. Небритые, с длинными бородами и грязными повязками, покрытые грязью, одетые в маскировочные костюмы, плащи для водителей или штормовки. Когда вошел генерал, офицеры приложили руку к фуражке.

– Господа, борьба окончена. 6-я армия прекратила свое существование. Мы до конца исполнили свой долг, и я благодарю вас. Теперь в качестве последнего приказа я хотел бы освободить вас от ваших обязанностей. С этого момента каждый сам должен решать, что ему делать. Если кому-либо удастся прорваться к нашей линии фронта, передайте приветы родине.

Он пожал всем руки и поблагодарил еще раз лично каждого. После этого генерал, одетый в маскировочный костюм, направился в сторону тракторного завода, за ним последовал старший лейтенант Брендген.

– Останьтесь, Брендген. Вы должны выполнить мой приказ, даже если он последний.

Брендген приложил руку к фуражке и проводил взглядом генерала, исчезнувшего в руинах.

Среди многих тысяч убитых в маскировочных костюмах вряд ли можно было распознать генерала.

Вскоре после полуночи 11-й корпус получил из ставки фюрера следующую радиограмму:

«Немецкий народ ждет от Вас, что Вы так же выполните свой долг, как и весь личный состав южного котла. Каждый день, каждый час Вашей выдержки способствует созданию нового фронта».

То, что на самом деле происходило во всех трех окруженных группировках, в ставке фюрера не знали, войскам были посланы несколько радиограмм, содержавших высокопарные слова, которые никому не были нужны.

В ставку фюрера была также послана радиограмма из северного котла без подписи командира корпуса:

«Войска удивляются тому, что их командир до сих пор не награжден «дубовыми листьями».

В одиннадцать часов был открыт пулеметный огонь по тракторному заводу. Когда русские танки подошли с востока и севера к заводу и еще раз обстреляли его ураганным огнем, со стороны 24-й танковой дивизии, оставшихся частей 16-й танковой дивизии и 389-й пехотной дивизии ответных выстрелов уже не было: орудия были взорваны, оружие лежало в снегу, патроны все кончились.

В 11.15 северный котел послал последнюю радиограмму непосредственно Верховному командованию:

«11-й корпус до последнего солдата боролся с мощным противником, имевшим многократный перевес в силах. Да здравствует Германия».

Сообщение о капитуляции вызвало в Генеральном штабе сухопутных войск сильное замешательство, хотя ни для кого это не было неожиданностью.

Казалось, Гитлер оставался равнодушным к ужасной судьбе 6-й армии, при этом причины, на которые он ссылался для объяснения того, почему все так произошло, были теми же самыми, что и в конце ноября прошлого года и четыре недели назад: жертва 6-й армии была необходима для того, чтобы можно было создать новый фронт, а снабжение армии по воздуху сорвалось из-за погоды, в частности из-за рано наступившей, суровой и беспощадной русской зимы. Это была сила свыше, судьба отвернулась от Германии, пути Всевышнего неисповедимы.

Во второй половине дня 2 февраля генерал-полковник Цейтцлер передал Гитлеру сообщение о падении северного котла. На это сообщение Гитлер сказал: «Я не могу поверить, что Паулюс сдался в плен. У него был выбор между жизнью и бессмертием, неужели он, находясь у порога своего бессмертия, отказался от этого? Не могу думать о том, что фельдмаршал выбрал жизнь. Но 6-я армия не умерла, Цейтцлер, позаботьтесь о том, чтобы немедленно были сформированы новые дивизии».

В 15 часов того же дня на рабочем столе в командном пункте фельдмаршала Мильха лежало донесение с борта самолета-разведчика:

«Донесение 1711, радиограмма 1913, 14.06:

В Сталинграде не наблюдаются никакие боевые действия».

Фельдмаршал был недоволен данным сообщением и отдал распоряжение о том, чтобы над территорией Сталинграда продолжали вести разведку. Был отдан также приказ послать в Сталинград десять самолетов для сброса груза снабжения и одновременно установить, остались ли еще какие-либо войска в обороне.

Восемь самолетов вернулись после выполнения данного задания и сообщили о результатах своих наблюдений: четыре самолета не заметили никаких движений на предполагаемом немецком фронте; пилоты двух самолетов не могли с уверенностью что-либо сообщить, экипажи двух других самолетов сбросили свой груз, так как вроде бы заметили с воздуха какое-то движение.

После этого фельдмаршал Мильх приказал вылететь еще шести самолетам. Результат был получен около 22.00, текст написан кратко и сухо:

«Противовоздушная оборона очень сильна, обнаружить котел с воздуха уже невозможно, равно как и определить, с какой стороны ведется артиллерийский огонь, с вражеской или с нашей. Со всех сторон через город тянутся части противника как на лошадях, так и на машинах. Кругом хаотично взлетают сигнальные ракеты разных цветов и систем».

С этого момента «Юнкерсы-52» в район Сталинграда уже не летали. Сообщение с борта разведчика, полученное в 14.06, и результаты разведки второй группы «юнкерсов» вечером были переданы в ставку фюрера.

Через час на карте ставки 4/Ост небольшой голубой кружок, обозначавший район сосредоточения промышленных объектов Сталинграда, был перечеркнут красным карандашом – тот самый небольшой голубой кружок, который когда-то вмещал в себя двадцать две дивизии с 364 тысячами немецких солдат.

Гитлер оказался прав, его слова, звучавшие в его политических речах словно фанфары, подтвердились полностью: «Никакая сила не заставит немецкого солдата уйти с земли, на которую он пришел».

Часы жизни 6-й армии остановились, их механизм рассыпался.

Гибель дивизий была обусловлена многими факторами, которые перемешались друг с другом: нехватка боеприпасов, холод, голод, военное превосходство противника, стратегия ставки фюрера и отношение командующего и начальника Генерального штаба к таким понятиям, как послушание, дисциплина и верность долгу.

2 февраля в 12.35 группа армий «Дон» получила одну-единственную радиограмму:

«Высота облаков – пять тысяч метров, видимость – двенадцать километров, на ясном небе – отдельные, небольшие облака, температура – минус 31 °C, над Сталинградом туман и красная дымка. Метеостанция передала последнее сообщение. Привет Родине».

Орудия смолкли, но смерть еще не закончила свое шествие. В подвалах, шахтах, в степи и лагерях она еще долго будет спутником многих товарищей, и перед лицом смерти все вещи на этой земле теряли свою значимость.

Сталинград, бывший еще вчера передним краем обороны, по прошествии ночи превратился в перевалочный пункт. Для одних здесь жизнь закончилась, для других начиналась новая жизнь – многого в этой жизни уже не будет, останется лишь то, что вечно.

По матушке Волге вновь скоро поплывут корабли, которым не будет грозить огонь артиллерийских орудий; разрушенный путь у вокзала в Гумраке скоро будет отремонтирован, светофор, расположенный в четырех сотнях метрах от вокзала, через некоторое время будет показывать «Путь свободен»; в оврагах, в которых раньше нередко спасались от ночного обстрела, наступила тишина и покой, в воронках от разорвавшихся бомб и снарядов растет трава, в ключах бьет чистая вода, куры знают, кто у них хозяин, люди в своих домах вновь будут готовить обед в печах и не вздрагивать, когда где-нибудь поблизости неожиданно прозвучит хлопок пастушьего кнута. Сотни тысяч воронок засыплют землей, утрамбуют, и весной на этой земле, может быть, будут играть дети. Паром под Лачанкой вновь будет перевозить через Волгу железнодорожные вагоны, завод «10 Октября» в ближайшее время получит новые конвейеры для производства танков, и недалек тот день, когда у купца Симоновича можно будет купить одежду и обувь. На стене универмага будет установлена мемориальная доска, на которой, может быть, будет написано: «В этом доме 31 января капитулировало командование фашистских оккупантов и сдалось в плен героической Красной армии».

Да, все изменится.

Те, кому удалось вырваться из сталинградского кольца и вернуться на родину, будут в своих мыслях и воспоминаниях часто возвращаться в то ужасное время и в минуты покоя, закрыв глаза, внутренне прислушиваться, чтобы услышать песню степей. Эта песня звучит нежно и звучно, как легкое колебание крылышек стрекозы или как слабый, нежный звук, который раздастся, если пальцем легко провести по гладко отшлифованному стеклу. Мелодия степи звучит сладко и маняще и одновременно печально. Слушая звуки этой мелодии, можно представить себе голубое небо и яркое солнце, а также тень от облаков и зарницу – все это похоже на музыку Моцарта, в которой благословенное голубое небо смеется над серебристыми аккордами до тех пор, пока порыв холодного ветра не поднимет с земли опавшие листья и не бросит их на ваши радостные столы.

Многим известна эта песнь степей: ее часто слушали днем, когда воздух над степными просторами был наполнен жужжащим и мерцающим зноем, ее слушали в вечерние часы, когда в воздухе исполняли свою головокружительную пляску мириады комаров, в последние дни октября, когда над степью бушевали осенние ураганы, и когда в неподвижные и безмолвные зимние ночи до людей доносились тихие напевы смерти, и когда в бледном свете луны бродили черные тени волков, ее слушали и позже, когда уже ничего не двигалось, кроме легких снежинок, круживших над полями, окутанными смертельной тишиной.

В мыслях, возвращавшихся в город на Волге, воскресало прошлое, слышался суровый голос войны, чувствовалась внутренняя дрожь, от которой трясло все тело, вспоминались дикие боли и закоченевшие души, страх перед неизвестным, смерть товарищей, безумный шквал артиллерийского огня и горизонт, который они сами создали из огня и стали и при этом все равно мерзли и промерзали насквозь. Память переполнялась простыми и вместе с тем сильными явлениями, ибо все они были длинными перстами Иоанна, безжалостно прикасавшегося к душе.

Картины реальной жизни стремятся быть наполненными глубоким смыслом и поэтому отводят руку от глаз, устремленных в мир познания.

То, что вечно, останется.

Снег падал, как и в декабре, большими белыми хлопьями, дыхание перехватывало от мороза, а со стороны казахских степей дул ледяной ветер, заунывно завывая над могилами 6-й армии. Когда ледяное дыхание с востока уступит место весенним южным ветрам, здесь зацветут миллионы ярких цветов: сначала печеночница и шафран, затем живокость и лилии, мальва, желтофиоль, коровяк и наперстянка, затем язвенник с белыми головками, позднее бессмертник и астры и в самом конце зонтичные, тысячами покрывающие широкие просторы степи.

Мертвые остаются мертвецами, и даже достойные среди них не получат наград. Спустя годы люди, может быть, опять будут не правы и, что самое страшное, опять будут совершать неправедные поступки – и все будет так, как было раньше. Останутся в силе слова, сказанные когда-то Наполеоном: «Только сильный может быть добрым». Будущее будет выглядеть крайне мрачно, если небо когда-нибудь низвергнется на землю.

Пусть тот, кто держит мир в своих руках, ради всего святого задержит наступление таких времен. Если же он все же сочтет нужным ускорить вращение колеса судьбы, то звезды не будут оплакивать земную участь, когда эта земля, объятая огненным ореолом, покинет их.

И все опять будет так же, как в первый день.