Глава 17

Эй, грабь, круши!

На рассвете 10 мая 1940 года вермахт вторгся в Бельгию, Голландию и Люксембург (в три маленькие страны, чей нейтралитет Гитлер обещал уважать) и ринулся на запад и на юг. Огромная дуга серых полевых мундиров и похожих на совки для угля касок развернулась на 175 миль, от Фризских островов в Северном море до казематов «линии Мажино». В суматохе войны для прессы всегда трудно сориентироваться в том, что происходит, но тут комментаторы столкнулись с революцией в военной технологии, с армией крупповских танков. Как заметил Уильям Л. Ширер, она была «беспрецедентна по размеру, концентрации, мобильности и ударной силе. Вытянувшись в три колонны на сотню миль, головые танки начали просачиваться в Арденнский лес, когда самые задние из них были далеко за Рейном». На пятый день французская оборона была прорвана. Две немецкие танковые дивизии переправились под Седаном через Маас по понтонному мосту; к вечеру их плацдарм на западном берегу уже имел в ширину 30 миль, а в глубину – 15. Новый британский премьер-министр Уинстон Черчилль вылетел 16 мая в Париж, чтобы спросить главнокомандующего генерала Мориса Гамелена: а где же у него стратегический резерв? Гамелен пожал плечами и ответил: «А нигде». В течение семидесяти двух часов непрерывный поток семи танковых дивизий с ревом двигался на запад через осевшие, четвертьвековой давности траншеи Гинденбургской линии и уже были в 50 милях от Ла-Манша. Британский экспедиционный корпус, все бельгийские боеспособные войска и три французские армии охватило плотное кольцо крупповской стали. В субботу 18 мая Черчилль отозвал свои войска с Ближнего Востока. «У меня нет ощущения, что для спокойствия Англии достаточно здешних войск, если иметь в виду, что на нас могут сбросить большой парашютный десант», – докладывал он главе Генштаба.

В то же день баварский торговец картинами Артур Рюман завтракал в фешенебельном дюссельдорфском клубе с тремя рурскими промышленниками. Никто не знал, что свободно катившаяся волна фронта начинает застывать. Когда масшатбы успеха стали явными, генерал Йодль наспех набросал в своем дневнике: «Фюрер вне себя от радости». Рюман тоже вел дневник, и в некоторых отношениях его дневник не менее ценен для истории, чем генеральский. Как и Йодль, Рюман в этот день чувствовал себя бодро, хотя и совсем по другой причине – в прошлом он не скрывал своего критического отношения к режиму, и ему становилось все труднее зарабатывать на жизнь. Последнее время он работал искусствоведом, и вот как будто появился выгодный заказ. Его пригласил позавтракать управляющий завода «Хейнкель» Любс, опытный коллекционер. Рюман представлял владельца ценной картины и очень рассчитывал получить комиссионные. Он потерпел неудачу. Так же как Британский экспедиционный корпус, бельгийцы и французы, он стал заложником прорыва немецких армий под Седаном.

Во время завтрака в их отдельном кабинете зазвонил телефон. Любс поднял трубку. «Сюда собирается прийти молодой Крупп», – сказал он, обернувшись. И только они успели отложить в сторону салфетки, как вошел Альфрид. Ему представили историка искусства, но времени для разговоров не было, так как все хотели послушать последние известия. Они перешли в соседнюю комнату и столпились около приемника, стоявшего на маленьком столике. Кто-то принес карту. Ее развернули и принялись отыскивать на ней названия, которые перечислял диктор, рассказывая о глубине прорыва сил вермахта. В коммюнике пока еще не упоминалась Франция, но «в Голландии, – записал Рюман, – положение настолько упрочилось, что влиятельные члены промышленных кругов уже могли подумать о поездке туда. Оживление этих господ возрастало прямо на глазах: приемник выключили, и все четверго принялись тыкать пальцами в какие-то районы Голландии». Они возбужденно переговаривались: «Вот он, этот городок. Там Мюллер – он ваш». «Вот тут герр Шмидт или Хюбер… у него было два завода, мы его арестуем». Альфрид сказал кому-то: «Эта фабрика – ваша».

Короче говоря, они словно услышали средневековый клич «На позор и разграбление!», клич тевтонских разбойничьих орд XIV века. Стоявший позади них Рюман даже вздрогнул. Позднее он поделился своим впечатлением: «Они напомнили мне стервятников, слетевшихся на падаль, и, поверьте, это не могло не потрясти человека вроде меня, историка искусства, который посвятил свою жизнь культуре».

Полный отвращения, он тронул своего хозяина за плечо и сказал: «Господин Любс, разрешите мне откланяться. Я тут, кажется, лишний». Он понимал, что теряет комиссионные, которые были ему необходимы, «но в ту минуту о них не думал». Любс торопливо звонил в управление своего завода по поводу специальных паспортов для него и остальных, а те все еще разглядывали карту. Рюман тихо вышел и в следующий раз встретился с Альфридом только в Нюрнберге, как свидетель на его процессе. После процесса доктора Рюмана в Эссене насмешливо называли «почтенный антиквар», но его не так просто было выбить из седла. Автор четырех книг, он был обладателем ученых степеней университетов Берлина, Мюнхена и Гейдельберга. Весной 1940 года, когда он описал вышеупомянутый эпизод в своем дневнике, ему было пятьдесят два года; во время последнего пребывания в Мюнхене автор этой книги встречался с престарелым Рюманом, который все еще отличался ясностью ума.

Еще до вторжения в Польшу фюрер предложил немецким промышленным магнатам составить списки их собственности, потерянной в 1918 году, и Густав попросил о возвращении ему его имущества в Лотарингии. Веймарская республика уже выплатила ему компенсацию за эту потерю, однако его просьба выглядит вполне пристойно по сравнению с тем, что произошло на самом деле. Когда сопротивление союзных войск было сломлено, условия кардинально изменились. Уже не требовалось никаких юридических прав на вражескую собственность. Достаточно было первым явиться туда и заручиться содействием военных властей. Разумеется, это был чистейший грабеж. Формально мародерство прикрывалось фиговым листком «сдачи в аренду», но, подобно большинству фашистских фиговых листков, и этот был совершенно прозрачен и никого не вводил в заблуждение. Когда потрепанная французская армия откатилась назад к Виши, Геринг через оперативный отдел вооруженных сил послал Круппу секретные инструкции с указанием, что «одной из целей руководства немецкой экономики является усиление немецкого влияния в иностранных предприятиях. Пока еще не ясно, как отразится заключение мира – и отразится ли оно вообще – на передаче акций и т. п., однако уже теперь совершенно необходимо использовать каждый удобный случай для проникновения немецкой экономики за границу даже во время войны». Главное управление фирмы Круппа в свою очередь известило всех ее представителей, разъезжавших по оккупированным странам, что «крупповские интересы при каждой возможности должны всемерно расширяться» и что «сведения необходимо собирать заблаговременно, а сообщения о подходящих предприятиях следует отправлять в Эссен немедленно».

Особое положение фирмы в вооруженных силах повышало ее шансы на роль эксплуататора. Несомненно, что одного лишь ее высокого престижа было достаточно, чтобы гарантировать ей львиную долю добычи. Но долг рейха перед Круппом продолжал расти. Агенты, оставленные в Нидерландах после того, как прекратилось нелегальное производство подлодок, проектировавшихся там в конструкторском бюро, могли сообщать оккупационным властям о тайных складах, где хранились ценные образцы вооружения. Нередко они провожали их представителей к этим тайникам. Голландцы, конечно, считали это проявлением грубости – не будь они так терпимы и гостеприимны, флот военно-морских сил никогда бы не достиг своей нынешней мощи, – а военные губернаторы были благодарны. Еще большую роль сыграло то, что Альфрид состоял в двух официальных организациях, учрежденных для планомерного прибирания к рукам военной добычи, – в Имперском объединении по железу (РФЕ) и в Имперском угольном объединении (РФК).

Как заместитель председателя РФК, Альфред занимал выгоднейшую стратегическую позицию, однако его роль в РФЕ была даже значительнее. Созданная на третий год войны, эта ассоциация представляла собой одну из тех полуавтономных клик, которые именем фюрера присваивали себе абсолютную власть. В связи с этим своим назначением Альфрид отправил отцу ликующее послание:

«Эссен, 29 мая 1942 года,

«Гусштальфабрик»

Милый папа!

Большое спасибо за твое письмо от 26 мая.

Доктор Мюллер и я были вчера у рейхсминистра Шпеера, который сразу же принял меня в совет по вооружению. Более того, он сообщил мне, что он совместно с рейхсминистром экономики предложил мою кандидатуру на пост вице-председателя Имперского объединения по железу, которое сейчас организуется. Я дал свое согласие главным образом потому, что, по моему глубокому убеждению, фирма «Крупп» должна играть ведущую роль в этой новой организации рейха.

Господин Шпеер обещал снова побывать в Эссене, но пока еще он не может точно назвать дату.

С наилучшими пожеланиями тебе и маме

(Альфрид».)

Позже Альберт Шпеер заявлял, что он привык считать вице-председателя РФЕ одним из ее «трех мудрецов». (Другими были Герман Рехлинг, «стальной король» Саара, и Вальтер «танк» Роланд из Германского завода высокосортных сталей.) Согласно архивам РФЕ, 22 июля 1942 года «Альфрид Крупп, представляя РФЕ, присутствовал вместе со Шпеером и другими на заседании совета центрального планирования, на котором было решено использовать 45 тысяч русских гражданских лиц на сталелитейных заводах, 120 тысяч военнопленных и 6 тысяч русских гражданских лиц на угольных шахтах, а также установить при отборе военнопленных для работы на шахтах более низкие медицинские требования, чем предъявляются при найме на угольные шахты немецких граждан».

Очень тщательно Альфрид замаскировал деятельность, проводимую через голландское Бюро по железу и стали, немецкое управление которого систематически принуждало голландские фирмы доставлять на его склады в порядке конфискации партии металлов и сплавов. Тут-то Альфриду весьма пригодились долгие годы изучения инженерного дела. Он прекрасно знал, чем располагают голландцы, что требуется фирме Круппа и как отличить бедные руды от богатых.

Хладнокровный методический подход победителей к захвату добычи, соединенный с безжалостным применением силы, посеял ветер для будущей бури. С одной только Франции Берлин получал ежегодно контрибуцию в 7 с лишним миллионов долларов, то есть в четыре раза больше тех репараций, которые выплачивала Веймарская республика и которые Гитлер обличал как граничащие с уголовным преступлением. И все же Альфрид непрерывно изыскивал новые способы увеличить эту цифру. Обратив алчный взгляд на европейскую собственность американских граждан, он написал одному из директоров фирмы, осведомляясь о том, какие шаги «сделаны для того, чтобы обеспечить фирме опеку над предприятиями, которые представляют для нас интерес, на случай, если американская собственность будет конфискована». Во втором письме он прямо называет подлежащую захвату американскую фирму: «Насколько мне известно, зингеровские швейные машины являются американской собственностью. В ближайшее время следует ожидать назначения опеки в качестве контрмеры против действий американцев. Возможно, управляющим удастся сделать кого-нибудь из крупповцев».

Гаагская мирная конференция 1899 года, на документах которой свою подпись от имени Германии поставил граф Георг Мюнстер, четко и ясно высказалась по вопросу о неприкосновенности частной собственности в период войны. Она провозгласила, что, «если в результате военных действий одна из воюющих сторон занимает территорию противника, она при этом не получает права распоряжаться собственностью на этой территории… Экономика насильственно оккупированной территории должна оставаться неприкосновенной. Так же как запрещается насильно заставлять население оккупированной страны вступать в войну против собственной страны или против стран, являющихся ее союзниками, подобным же образом и хозяйственное имущество оккупированной территории не может быть использовано в военных целях». Гитлер торпедировал Версальский договор, но не отменял статьи гаагского протокола, и Альфриду это было известно. Как клиент организации, снабжавшей самых могущественных нацистских промышленников нужной информацией, он получил вырезку из британской «Файнэншл таймс» вместе с переводом на немецкий. После войны и оригинал и перевод были обнаружены в его личной папке. Заметка была краткой и по существу дела: «Рано или поздно союзники составят списки военных преступников. Разумеется, не забудут и тех, кто отдавал приказы или сам совершал всякого рода грабежи. Существует непререкаемый принцип: захват имущества оккупированных территорий рассматривается как военное преступление».

В оккупированном Париже победители расселялись в районе Трумфальной арки: на отгороженной колючей проволокой авеню Клебер, на авеню Фош (где находилась штаб-квартира гестапо) и в элегантных особняках французских миллионеров. Контора Альфрида помещалась в доме номер 141 по бульвару Осман, в девяти кварталах от арки. Это светло-коричневый четырехэтажный кирпичный особняк, украшенный по фасаду пышной лепкой и сверкающий медью балконных решеток. В руки Круппа здание попало в результате довольно любопытной истории. До падения Франции этот дом принадлажал еврейской фирме «Сосьете бакри фрер». Парижский агент Круппа Вальтер Штейн приглядывался к нему еще во времена мюнхенского кризиса. Когда в Париж прибыл нацистский комиссар по еврейскому вопросу, Штейн убедил его конфисковать дом номер 141 и передать его только что организованному крупповскому «Сосьете аноним франсэз». Управляющим стал крупповский служащий Леон Шмитт, который был в прекрасных отношениях с Ришаром Сандре, временным управляющим ротшильдовской собственностью.

Сам Альфрид бывал в Париже редко. В этот перод он почти непрерывно разъезжал по оккупированным странам в своей новой роли одного из триумвиров, стоящих во главе фирмы «Крупп». Еще в 1937 году, когда Лезер перебрался в Эссен, Густав доверительно поведал ему, что хотел бы быть конституционным монархом. После того как фюрер проглотил Францию, старик объявил, что в дальнейшем решения будут приниматься членами совета директоров его фирмы: по техническим вопросам – Геренсом, по коммерческим и административным – Лезером, а по вопросам сырья и производства вооружения – его сыном Альфридом. Приобретение новой собственности за границей входило в сферу деятельности Альфрида, а поскольку в поисках заводов, оборудования и сырья ему пришлось бы ездить по Бельгии, Голландии, Франции, а позже и Югославии, было решено, что заодно он сможет разрешать там и другие вопросы по мере их возникновения.

Проблема возникала с Робертом Ротшильдом. Он был помехой. Если бы он внял голосу разума, капитулировал бы перед Круппом и подписал бумаги о передаче права собственности своего «Сосьете аноним остин» в Лианкуре-на-Уазе, он бы выжил во время войны и, может быть, здравствовал еще долгие годы. Но он был упрямым человеком. В последнюю мирную весну он за 4 миллиона скупил 91 процент акций этого тракторного завода, которому было уже двадцать лет, и был очень горд своим приобретением. В течение первой недели июня 1940 года он был вынужден его эвакуировать. За шесть дней до вступления в Париж немецких войск – как он полагал, временного – Ротшильд по совету французских властей покинул свой дом номер 42 на улице Виктора Гюго и переехал в Лион. Когда Виши в октябре заключил свою сделку с фюрером в Монтрее, промышленник готовился вернуться на север. Его бизнесом было производство тракторов; теперь, когда враждебные действия прекратились, он не видел причины, почему бы не возобновить свое дело. К удивлению Ротшильда, торговая палата Лиона задержала его. Ему посоветовали не совершать этой поездки – «это было бы неразумно». Ротшильд не мог понять почему. В конце концов, он даже не был французом, так как формально он был гражданином Югославии, которая на тот момент сохраняла нейтралитет. Французские бизнесмены возразили ему, что это не меняет дела. В глазах завоевателей его югославские документы были фикцией. Для них он был просто еще одним евреем. В рейхе существовали законы в отношении евреев. Здесь, на Роне, месье Ротшильд будет себя чувствовать более уютно.

Из этого был какой-то выход или поначалу так казалось. Его жена Вера не была иудейкой, а ее брат Милош Челап, энергичный югослав тридцати одного года, знал бизнес. Осенью 1940 года Милош, которому мы обязаны полным отчетом обо всем происшедшем, поехал в Лианкур и узнал, что завод его зятя занят немецкими солдатами. Их командир, лейтенант Бреклер, заявил, что о возвращении завода Ротшильду не может быть и речи и что для него было бы чрезвычайно опасно ехать через оккупированную Францию. Однако если он передаст свои акции арийцу – по мнению Бреклера. Челап был арийцем, – то для пуска завода не будет никаких препятствий. Ограбленный владелец сначала пришел в отчаяние, но потом смирился. Он согласился, что сохранение его наследства будет в интересах семьи, а также в интересах рабочих завода и его сельскохозяйственных клиентов во Франции. Собственность была передана на имя его шурина, и в Лианкуре Бреклер принял Челапа как владельца. Солдаты были выведены с завода, и рабочие вернулись к станкам. Производство тракторов было возобновлено и пошло своим чередом, как будто и не прекращалось.

Но так только казалось. В Эссене концерну досаждали растущим спросом вермахта на грузовики. Шла подготовка к вторжению в Россию; Берлин ожидал от Круппа поставок тысяч тяжелых грузовиков «Даймлер-Бенц» – так называемых блоквагенов. Через два с половиной месяца после возобновления производства в Лианкур пожаловал француз-вишист и заявил, что берет управление заводом на себя, как «временный управляющий». Он объяснил, что передача акций Ротшильдом брату своей жены была незаконной – все сделки с евреями после 23 мая 1940 года считаются недействительными. В результате положение осталось прежним, то есть владельцем фабрики юридически все еще был Ротшильд. Узнав об этом, он заупрямился. Он не решался уступать доверенному члену своей семьи; он не желал отдавать свои магазины иностранцу и при этом хищному антисемиту. На первый взгляд его непримиримость казалась неуместной. На захваченный завод претендовали десять германских фирм, и OKW вместе с отделом заграничной торговли нацистской партии отдали его Круппу. В официальном заявлении, датированном 27 августа 1942 года, Альфрид переименовал завод в АО «Крупп, индустрия и коммерция, Париж». Соответственно, он контролировал передачу производства грузовиков «Крава» в Лианкур. Один из подчиненных сказал, что у Альфрида в целом осталось благоприятное впечатление, о чем Крупп и сообщил в разговоре с ним: «Крупп считает, что нам следует и дальше прилагать силы к налаживанию производства на западе».

Однако немцы – большие любители аккуратности, а досадный факт оставался фактом: собственником лианкурского завода был не ариец Крупп, но еврей Ротшильд. На бульваре Осман, 141 Вальтер Штейн оказывал все возможное давление на военных и на Виши. Назначались преемники во временной администрации; каждого из них вскоре увольняли за неспособность справиться с делом. Вначале они пытались сотрудничать с Челапом, но его собственное положение стало шатким после того, как немцы вторглись в Югославию, и он бежал в неоккупированную зону. Только к концу 1943 года Штейн уверовал, что нашел решение. Временным управляющим был Ришар Сандре, которого в документах того времени характеризовали как «доверенное лицо Круппа». Более того, в докладной записке в Эссен Штейн сообщал об установлении «более тесных контактов с французским правительством»; он «познакомился с графом де Жаншэ, офицером связи маршала Петена… Этот человек талантлив, и ему доверили задачу наладить сотрудничество с маршалом». Теперь стало очевидно для всех, кто имел к этому отношение, что требовались люди с выдающимися способностями. Ротшильд не уступал, хотя он знал, что Крупп не остановится ни перед чем. Убедившись, что для Петена его югославское гражданство значит не больше, чем для фюрера, он в сентябре 1942 года попытался бежать через Испанию в Португалию и уже перешел испанскую границу, когда его схватили бросившиеся в погоню французские полицейские. Они направили его в концентрационный лагерь Сен-Приват. Челап убедил (или подкупил, четкой записи не осталось) префекта, чтобы тот отпустил его зятя. Ротшильд поселился на вилле в Клеон д'Адран – из предосторожности. Эта деревушка находилась в итальянской зоне, и он считал, что будет там в безопасности.

Он ошибся. В Клеон д'Адран к нему протянулась цепочка от Штейна: человек Штейна – Шмитт, сотрудник Шмитта – Сандре, а дальше контакт с прокурором вишистов Дамуром, которого Петен назначил в комиссариат по еврейским делам. Вместе они представляли лианкурское регентство, Дом Круппа и вассальный французский режим. Оценка Ротшильдом итальянской позиции была верной. Как раздраженно отмечало германское министерство иностранных дел, «недостаток рвения», проявленный идтальянскими чиновниками, сделал решение еврейской проблемы на занятой Италией французской территории чрезвычайно трудным. Но нацисты собирались все это изменить. У них была и сила, и воля, и преимущество, которое слишком недооценивалось, – активная поддержка со стороны французских фашистов. По сравнению с их силой мягкая деспотия Муссолини была бессильна, факт, который Сандре пытался внушить Ротшильду при личной встрече 6 февраля 1944 года. Согласно присутствовавшему при этом Челапу, Сандре исходил из того, что передача права собственности Круппу – уже свершившийся факт. Сопротивляться этому – бесполезно; у нового Круппа уже в руках административный аппарат, и он уже подписал соглашение об аренде с властями, отвечающими за еврейскую собственность. Но в качестве бывшего собственника Ротшильд может уточнить кое-какие мелочи, просмотрев некоторые документы (места, где он должен был поставить свою подпись, аккуратно отмечены карандашом). Кроме того, он мог передать книги фирмы, которые он взял с собой во время разгрома французской армии и без которых Альфрид затрудняется «дать оценочную стоимость акций основного капитала компании». Ротшильд сжал челюсти. Он отказался принять статус бывшего владельца. Конечно же он отказался от всякого сотрудничества, несмотря на повторные угрозы со стороны шантажиста, каждый раз звучавшие одинаково: «Если вы не хотите предоставить мне эту информацию, что ж, сами подумайте, что с вами произойдет».

Это произошло через две недели. В ночь на 21 февраля 1943 года шайка вишистских антисемитов из «партии французского народа» ворвалась на виллу, похитила Ротшильда у итальянцев и доставила его в лионскую тюрьму Монтлюк. Оттуда он тайно отправил письмо своему зятю через государственного нотариуса и общего друга мэтра Левиньи: «…Этот удар нанесен Дамуром и Сандре. Информация точна».

Дамур и Сандре теперь переходили к завершению своего преступления. Они заполнили необходимые формуляры в трех экземплярах для передачи остатков фирмы «Сосьете аноним остин» крупповской фирме «S.A. Industrielle et Commerce»; Шмитт принял их от имени Альфрида Круппа. Они все вели себя так, словно Ротшильд уже покойник, и к тому времени, как под документами поставили последнюю подпись, так оно и было. В конце февраля Ротшильд был отправлен в громадный нацистский концлагерь в Дранси, к северо-востоку от Парижа. Именно в Дранси прусское прилежание само себя завело в тупик. Желая снять подозрения, что автомашины для перевозки скота, двигавшиеся в восточном направлении, идут в лагеря уничтожения, местный представитель Эйхмана распорядился, чтобы соотношение в них взрослых и детей было примерно такое же, как в основном населении. «Евреи, прибывающие из неоккупированных зон, смешаются в Дранси с еврейскими детьми, находящимися сейчас в Питивье и в Бон-ля-Ролан». Ротшильд попал в первый из таких составов, и эти семьдесят два часа он был занят тем, чтобы успокоить и как-то устроить сирот, которые были слишком малы или слишком напуганы и не понимали лающих приказов штурмовиков из «Мертвой головы» – в этом подразделении эсэсовцы носили на рукаве своих черных мундиров эмблему в виде черепа на скрещенных костях.

Первый поезд был составлен быстро. Перед самым его отбытием комендант Дранси записывал, сколько он «депортировал» людей. Число прибывших и отправленных евреев составило 49 тысяч. На следующее утро его график был на высоте. Как только заря занялась на восточном небосклоне над Германской империей, огромную массу людей распихали по фургонам, и поезд направился к горизонту. Роберт Ротшильд тоже был там. Еврейский вопрос Круппа должен был разрешиться самым радикальным образом. Пунктом назначения поезда был Аушвиц (Освенцим). Там у огромных, теперь печально известных ворот с надписью «Труд освобождает» измученные люди покорно ждали, пока производивший отбор эсэсовец – которому нередко давал советы представитель Круппа – выкрикивал «налево!» или «направо!». Ротшильду было приказано идти налево. То есть в газовую камеру. Хотя на Нюрнбергском процессе свидетель Челап просто заявил, что его состоятельный зять «7 мая 1944 года был отправлен в концлагерь Освенцим, откуда так и не вернулся и не подавал о себе никаких вестей». Он сказал так потому, что для него было невыносимо тяжело вдаваться в подробности. 37 адвокатов Круппа ухватились за это показание. Двое из них обрушились на него в перекрестном опросе:

«В о п р о с. …он так и не вернулся. Из этого вы заключаете, что он там умер. У вас есть точная информация, касающаяся вашего утверждения?

О т в е т. Я, конечно, не присутствовал при его смерти, если вы это имеете в виду, но я встречался с человеком, который был выслан в то же самое время и он был вместе с ним в течение трех суток пересылки в Освенцим. Они прибыли в Освенцим примерно 10 или 11 марта и из 1500 человек 100 мужчин и 30 женщин были направлены «направо»; остальным велели идти «налево», и о тех, кто остался в лагере, уже больше ничего не было слышно. Я думаю, что это достаточное объяснение.

В о п р о с (пауза). У вас нет ничего более убедительного, свидетель?

О т в е т. Если вы так ставите вопрос… я думаю, резонно предположить, что он никогда уже больше не вернется».

Германский прокурор тут же сменил тему, но, как позднее отметил в своем вердикте трибунал, совершен варварский акт: Ротшильд был отправлен в газовую камеру для того, чтобы обогатить Круппа.

С Лианкуром дело обстояло сложнее, чем с прочей отданной на разграбление чужой собственностью, присвоенной Круппом. Здесь были затронуты две известные в Европе фамилии, дело касалось всемирно известной фирмы, и желательно было соблюсти хотя бы видимость законности. Топорность была неизбежным побочным продуктом провальной попытки запугать старого еврея. «Свидетель, вы смягчили серьезное обвинение в отношении Круппа, – строго сказал Челапу юрисконсульт Альфрида через четыре года после убийства. – Мы ведь рассматриваем вопрос не просто о компании; это дело связано с живыми людьми из крови и плоти». Кровь и плоть: это, казалось, будет довлеть над юрисконсультом бесконечно. Но все же полная расшифровка стенограммы звучит иначе. Большинство обвинений в отношении его клиента касалось живых людей, большинство были более серьезными, но мало кто из жертв удостоился такого большого внимания на официальном уровне. Трудность заключалась в том, что у жертвы тоже был герб, и не менее внушительный. Вот почему Крупп требовал в этом деле полной аккуратности. Ни в каком другом случае жертве не предоставлялось возможности упрямиться три года. Гораздо чаще владельца просто выгоняли или, если его собственность была бы полезней в Руре, ее вывозили туда, не спрашивая его согласия.

Например, как-то в апреле 1941 года Роберт Кох, технический директор «Альстом сосьете» в Бельфоре, наблюдая за клепкой парового котла, взглянул в окно цеха и увидел, что офицер в форме немецкого военного флота и несколько неизвестных ему людей в штатском осматривают самую ценную машину фирмы, стоившую почти 700 тысяч франков. Он поспешил туда, но они уже повесили на машину плакатик со словом «конфисковано». Позднее он сухо заметил, что «никто из этих людей – ни морской офицер, ни сопровождавшие его – не сочли нужным представиться. Понимаете, они были хозяевами и полагали, что могут делать все, что им вздумается». Когда Кох начал протестовать, указывая, что без этой машины завод будет вынужден прекратить изготовление котлов и труб, выдерживающих высокое давление, один из людей в штатском объяснил, что он – Эйсфельт, крупповский инженер, что машина им требуется для скручивания толстых листов, это необходимо для Германской империи. Кох пришел в негодование. Машина была предназначена для тонких листов; использование не по назначению может ее привести в негодность. Он в тот же вечер изложил в письменном виде свои возражения, а в ответ получил предложение об оплате. Поскольку предлагалась сумма, составлявшая около 15 процентов стоимости машины, он написал опять. Интендант Генерального штаба, гражданский чиновник военного правительства в звании генерал-майора, холодно ответил, что отказ принять предложение означает, что «в выплате компенсации со стороны германского рейха надлежит отказать бессрочно». Обращаться куда-либо еще было бесполезно. Чрезвычайный посол Виши на части оккупированной Франции издал декрет о том, что во всех подобных случаях владелец должен вести переговоры непосредственно с немцами. Три дня спустя машину демонтировали и отправили в товарных вагонах в Рейнхаузен. Позже Кох узнал, что Крупп использовал его машину для массового производства подводных лодок.

«Альстом» был филиалом значительно более крупной и известной компании «Эльзасская машиностроительная корпорация», или, как называли ее немцы, «Elmag». Она производила оборудование для текстильных фабрик в Мюлузе с 1816 года и пользовалась международной репутацией. Почти три года после капитуляции Франции в 1940 году большой завод не привлекал к себе ничьего внимания. Затем английская авиация начала наносить по Эссену все более чувствительные удары. Еще 9 августа 1939 года Геринг, хвастая непобедимостью люфтваффе, обещал «баронам фабричных труб»: «На Рур не упадет ни одна бомба. Если хоть один бомбардировщик достигнет Рура, мое имя не Герман Геринг. Зовите меня тогда Мейером!» Крупп ему не поверил. Триумвират Альфрид – Лезер – Геренс полагал, что налетов не избежать. Но они не ожидали, что целые цеха и заводы будут превращены в развалины, и, когда за две ночи были вдребезги разнесены сборочные цеха «Кравы», они снова принялись изучать карту. Предъявлять претензии осрамившемуся рейхсмаршалу не имело смысла: Герман Мейер укрылся от неприятной действительности в Карингхолле – своем загородном замке. Надежды на воздушные силы рейха тоже возлагать не приходилось, и утром 16 марта 1943 года Альфрид решил вывезти из Рура то, что уцелело от «Кравы». Местом эвакуации могли стать либо заводы «Татра» в Чехословакии, либо «Elmag». Рассмотрев обе возможности, Альфрид выбрал «Elmag».

Как всегда, владельцев даже не сочли нужным поставить в известность об этом решении; 31 марта 1943 года Альфрид начал переговоры с военными властями Эльзаса о передаче ему заводов. Продавец заявил покупателю, что «Elmag», как эльзасское предприятие с преобладающей долей вражеского капитала, подпадает под правила, регулирующие статус вражеской собственности». До сих пор фирма находилась под надзором «временного управления». Теперь она передавалась Круппу. Акционеры могли бы возражать против этой перемены, но, когда они узнали о ней, крупповцы уже наводнили заводы. Альфрид не собирался выпускать эти заводы из своих рук. Записка от 27 марта, найденная в его архиве, снабжена пометкой: «Касательно предложения Заура о приобретении «Elmag» фирмой «Крупп»; об этом можно начать преговоры, но они не должны задерживать эвакуацию». Никакой задержки не произошло. К этому времени Крупп приобрел редкостную сноровку в захвате чужой собственности и приспособлении ее к производству вооружения. Цеха «Elmag» в самое короткое время были переоборудованы для производства брони, военных тягачей и 88-мм орудий. Специальные поисковые команды обшаривали Францию, конфискуя дополнительное оборудование.

После высадки союзников в Нормандии эльзасские рабочие начали исчезать с заводов и уходить в горы во все возрастающем числе, но Эссен был к этому готов – 5 июля телетайп известил крупповскую администрацию в Мюлузе, что Ораниенбургский концентрационный лагерь, расположенный к северо-западу от Берлина, высылает «максимум 1250 рабочих – заключенных этого лагеря». О том, как обходились с этими рабочими, говорит хотя бы следующий факт: после войны начальник лагеря Эрнст Вирц был приговорен к восьми годам каторжных работ. В Нюрнберге об этом было сказано, что «на эльмагские заводы прибыла первая партия заключенных численностью 30–60 человек, для того чтобы построить там концентрационный лагерь на тысячу человек… Местные эльзасские рабочие были настолько возмущены условиями их жизни, что открыто протестовали и грозили объявить забастовку, если с заключенными и дальше будут обращаться подобным образом».

Это ничего не изменило. Крупп был готов к любым трудностям, включая захват Эльзаса союзниками. С приближением американских войск в августе 1944 года, согласно еще одной записке, найденной в архивах Альфрида, «из соображений безопасности первый контингент выделенных нам заключенных был убран с завода. Использование заключенных было прекращено». После этого Крупп просто демонтировал все три завода «Elmag» и эвакуировал их в Баварию.

Когда грабеж достиг наибольшего размаха, Альфрид носился по Европе на военном истребителе с особыми опознавательными знаками. Он никогда не пилотировал его сам, потому что, как он однажды объяснил своему писарю, «невозможно отличить частный самолет от военного». Его опыт и ранг штандартенфюрера нацистского летного корпуса позволяли ему взять в свои руки управление истребителем, но при таком колоссальном количестве бумажной работы он не мог позволить себе подобной роскоши. Вместо этого он сидел на месте второго пилота с пюпитром на коленях, производя подсчеты. По мере того как паутина присвоений и конфискаций разрасталась, крупповские директора в личной конторе Альфрида на Альтендорферштрассе в Эссене заносили новые приобретения в книги основного предприятия, предусмотрительно оценивая каждое в одну марку. Точно определить их истинную стоимость невозможно, но гитлеровские завоевания, бесспорно, сделали Круппа самым богатым и могущественным промышленным магнатом за всю историю. В тот момент, когда успехи нацистов пошли на убыль, Альфрид управлял экономическим колоссом, раскинувшимся через 12 стран от Атлантического океана до Украины, от Северного моря до Средиземного. Он владел заводами повсюду, комплексом верфей в Нидерландах, рудниками в Греции, России, Франции, Судетах, Норвегии и Югославии. До высадки в Нормандии и начала «акции в помощь Руру», когда с предприятий в захваченных странах вывозилось все оборудование до последнего станка, так что их бывшим владельцам оставались только голые стены, крупповский управляющий в одной Голландии отвечал за предприятия в Роттердаме, Хилверсюме, Дордрехте и Горинхеме. Если бы кто-нибудь в главном управлении предсказал, что Круппы скоро лишатся всего этого, его уволили бы, как полоумного. Но таких смельчаков не нашлось. Даже когда началась «акция в помощь Руру», Альфрид и его окружение проявляли непоколебимое спокойствие. Они верили в победу.

Наивные люди в захваченных странах – а таких находилось немало – ждали от победителей великодушия. Ничего подобного не произошло. В течение этих лет все самые отвратительные черты и фирмы «Крупп», и нацистской Германии расцвели пышным цветом. Их практические дела характеризовались зверской жестокостью, воспоминание о которой еще живо в странах, где побывал вермахт. Подобно скифским воинам, которые за столетия до Христа пили кровь поверженных врагов и использовали их черепа как бокалы для вина, немцы в 1939–1945 годах не знали умиротворения от своего триумфа. Они хвалились тем, что приходят «как завоеватели, а не как освободители». Позднее они начнут ссылаться на «безумную политику Гитлера», но в то время они ее безумной не считали. И если его поведение временами ставило под вопрос его вменяемость, то же самое можно было сказать и о выполнявших его приказы. Те, кто, подобно Альфриду, давали полную волю своим пиратским наклонностям, грабили, пока не удовлетворяли своей алчности.

Но алчность Альфрида была ненасытна. С каждым годом войны он все более неприкрыто пускал в ход грубую силу. Сначала он прибегал к маскировке. В сентябре 1940 года он заключил секретное соглашение с немецким генеральным консулом в Белграде Нейгаузеном. Семь месяцев спустя вермахт вторгся в Югославию, и эта договоренность принесла плоды – все акции югославской горно-рудной компании «Хромассео» были отняты у ее собственника Моисея Ассео и поделены поровну между Круппом и Герингом, а военным администратором был назначен молодой крупповский управляющий. (Геринг настаивал на символической компенсации в 400 тысяч динаров, а его партнер не мог понять, почему он так «подчеркнуто требовал платы за извлечение выгоды из еврейской собственности».) В записке совету директоров Крупп с гордостью отмечает, что «еще никто не эксплуатировал столь интенсивно югославскую хромовую руду». По крайней мере, в Белграде хотя бы формально была соблюдена законность. Альфрид, правда, и это считал лишним. В последующие два года он снял бархатные перчатки. После Пёрл-Харбора Крупп основал общество с ограниченной ответственностью «Крупп-Брюссель» для демонтирования бельгийских заводов и перевозки их оборудования в Рур. 11 июня 1942 года, отмечая, что судовладелец в Голландии противится передаче собственности, Крупп заключает: «Господин Вортельбоор – голландец. Он откровенно не заинтересован в содействии развития германского военного флота… Доктор Кноблох проинформирует военно-морское ведомство о нашем взгляде на вещи и предложит оказать некоторое давление на Вортельбоора».

Под маской Имперского объединения по железу и Имперского угольного объединения Альфрид захватил вольфрамовые рудники «Монбелло» на севере Франции – «без предупреждения», как позже заявил судья в Нюрнберге, «и без ордера на реквизицию». Это произошло в августе 1942 года. К тому времени спектакли «купли» и «аренды» заводов в оккупированных странах уже прекратились. В своем приговоре Нюрнбергский трибунал отмечал: «Мы пришли к заключению, на основании достоверных свидетельских показаний, что начиная с 1942 года и далее в Нидерландах совершались противозаконные акты присвоения и грабежа как непосредственно фирмой «Крупп», так и ею же через подставных лиц, и что, в частности, с сентября 1944 года до весны 1945 года определенные промышленные предприятия в Нидерландах использовались самым бесцеремонным образом для военных целей Германии без учета интересов местной экономики, с преднамеренным расчетом и ради проведения определенной политики». Даже по мнению своих соотечественников, крупповцы иногда заходили слишком далеко. В декабре 1944 года они явились в голландский город Дордрехт, чтобы конфисковать имущество фирмы «Липс». Два представителя немецких оккупационных властей, прибывшие на место в самый разгар акции, назвали крупповских служащих «разбойниками».

Голландия была нейтральной страной, на которую Гитлер напал главным образом потому, что она, с ее дамбами и ветряными мельницами, лежала на пути вермахта во Францию. С Россией дело обстояло совсем иначе; по нацистским представлениям, план «Барбаросса», как обозначил фюрер войну на Востоке, представлял собой «крестовый поход» против зла. «Когда начнется «Барбаросса», – заявил Гитлер своим генералам утром 3 февраля 1941 года, – мир затаит дыхание и не найдет слов». И действительно, даже сейчас для этого трудно найти слова. Размах преступления, полная неразборчивость в средствах его вдохновителей и преднамеренность всего совершавшегося были и остаются единственными в своем роде. Еще в январе 1941 года торговый атташе американского посольства в Берлине узнал о «Барбароссе» и о планах экономической эксплуатации Советского Союза после победы. Планы эти были подробными и устрашающими, так как в начале марта фюрер объявил, что «война против России будет войной, которую нельзя вести рыцарскими методами. Это борьба разных идеологий и рас, а потому должна быть совершенно безжалостной и непреклонно суровой. Россия не подписывала Гаагскую конвенцию и, следовательно, не подпадает под ее положения». В дальнейшем Гитлер решил, что конвенция не распространяется ни на кого из врагов рейха, но все же война на Западе никогда не достигала той свирепости, какая отличала ее на Восточном фронте, потому что нигде больше зверства не чинились столь продуманно и организованно. Грабеж входил в общий стратегический план. Вся советская промышленность, богатства недр и так далее были объявлены «собственностью, служащей целям национальной экономики», и кустарный дележ добычи, которым занимались Альфрид и три его друга в тот майский день в Дюссельдорфе, сменился официальным распределением первоочередности.

В промышленности приоритет принадлежал Круппу. Из всех заманчивых объектов на карте России наиболее соблазнительной была огромная, колоссально богатая Украина, «самый драгоценный из всех золотых фазанов», как называл ее Заукель, главный уполномоченный по использованию рабочей силы в Германии. Украина была житницей Сталина, а благодаря запасам угля и железа и металлургическим заводам – и его Руром. После победы, заверял промышленников Германии в мае 1941 года Розенберг, ее 40 миллионов жителей станут подданными «самостоятельного государства, союзного с Германией», – короче говоря, колонией. Украинская промышленность поступала под опеку Восточной горно-металлургической компании, главой административного совета которой стал Альфрид. Благодаря этой ключевой позиции и большой удаче он был, вероятно, единственным человеком в Европе, который мог нажиться на плане «Барбаросса».

Удача отвернулась от красного руководства Украины. Дивизии фельдмаршала Вальтера фон Браухича прорвались через фронт, протяженностью в две тысячи миль, 22 июня 1941 года, чуть ли не день в день, как в прошлом веке войска Наполеона перешли через Неман, чтобы двинуться на Москву. Сталинские маршалы, записал начальник Генерального штаба в своем дневнике, «были тактически застигнуты врасплох по всему фронту». 8 июля один из подчиненных Гитлера закончил изучение самых последних разведданных и объявил, что война «практически» выиграна. Никто не возражал. Казалось, что на юге красным придется оставить позиции. В тот самый день советский генерал Иван Федюнинский вывел свои войска к коростеньской укрепленной линии обороны в украинской степи, у прежних западных границ России. Еще через пять недель генерала вызвали в Москву, и линия обороны распалась.

Обороняющимся пришлось отступать. Под командованием Браухича было три миллиона солдат: немцев, итальянцев, румын, венгров и финнов. Им противостояли два миллиона плохо подготовленных, ошеломленных русских. На севере Климент Ворошилов, сильно рискуя, оголил фронт на финском направлении, вывел оттуда все резервы, ушел от армейской группировки Вильгельма Риттера фон Лееба и дал блестящий арьергардный бой в предместьях Ленинграда. Там он окопался с шестьюдесятью дивизиями, призванными выдержать двухгодичную осаду. Семен Тимошенко отчаянно контратаковал на извилисто-вогнутом фронте центрального направления, и Москва была спасена. Но депеши с юго-запада продолжали предрекать русским катастрофу.

Отчасти дело было в самом Гитлере. 4 августа он условно предоставил Украине приоритет над советской столицей. В двадцатых числах немцы взяли с боями Днепропетровск, а 23 августа фюрер категорически отверг просьбу генерала Ганса Гудериана о марше на Москву, объяснив, что украинская промышленность и сырье крайне необходимы для войны. «Мои генералы, – сказал он на совещании в тот день, – ничего не знают об экономических аспектах войны». Поэтому-то лучшие части вермахта были брошены через степи. В первую неделю сентября Сталин, прося открыть второй фронт, телеграфировал Черчиллю: «Положение советских войск значительно ухудшилось в таком важном районе, как Украина… Относительная стабильность фронта, достигнутая около трех недель назад, нарушена прибытием примерно тридцати – тридцати четырех немецких дивизий и значительного количества танков и самолетов…»

Разгром близился с роковой очевидностью. И вдобавок подстегивали личные качества командующих. Оккупантами командовал искуснейший тактик Герт фон Рундштедт, а против него действовал самый неподходящий в этой роли Семен Михайлович Буденный. Буденный, который в 1918 году командовал кавалерией, был выразителем худших традиций Первой мировой войны; он просто не знал, что такое маневренная война. Герой Гражданской войны, большевик, любимец Кремля, Маршал Советского Союза, он получил приказ остановить вторжение и миллион человек для этого. Ему не хватило бы и десяти миллионов. Он упрямо настаивал на ведении боя по книге – книге об окопной войне, которая дискредитировала себя еще у предыдущего поколения.

Конечно же он не мог угнаться за мобильностью, которую демонстрировал Рундштедт. В то первое лето восточной кампании у немцев были крупповские танки; у русских – кони. 20 июля он принял бой. Это была детально спланированная операция: после трехминутной артиллерийской подготовки последовала атака двенадцати валов пехоты без огневой поддержки. Он повернул время назад, и результаты оказались плачевными. После кровопролитного боя он сидел неподвижно целых пять дней, оцепенело глядя в равнинную даль, в то время как танковые колонны Гудериана и Хассо фон Мантейффеля в марш-броске отрезали его линии снабжения. Внезапно появившись с фланга, Гудериан совершил разворот на 90 градусов и отсек войска Буденного от войск Тимошенко. Капкан быстро захлопывался. Одесса была окружена. Фланг со стороны Черного моря был открыт. Рундштедт затягивал петлю, а его воодушевленные подчиненные фотографировали грузовики красных, развороченные 88-мм орудиями Альфрида; за два месяца после начала боевых действий большинство украинских опорных пунктов пало. Верховное командование пришло к заключению, что красные «уже больше не способны организовать сильный оборонительный фронт или оказывать серьезное сопротивление в районе группы армий «Юг». Немцы пробили 200-мильную брешь в обороне. Ничто не могло помешать им оккупировать всю Украину и большую часть Крыма. Они так и не останавливались, пока не взяли 19 ноября Ростов-на-Дону, легендарные «ворота на Кавказ». До того времени у них в тылу было спокойно. Во вторую неделю сентября Буденный телеграфировал в Москву, что он покидает Украину. Сталин направил ему на помощь Тимошенко, но через семьдесят два часа после прибытия нового маршала Рундштедт завершил окружение четырех русских армий. Была уничтожена треть Красной армии; полмиллиона славян стали военнопленными. Это была, как провозгласил фюрер, «величайшая битва в мировой истории», а оба советских маршала улетели на самолете, вырвавшись из капкана вместе с политкомиссаром Буденного, партийным лидером Украины Никитой Хрущевым.

В главном управлении Альфрид размышлял над своей собственной картой. Для него этот поход означал миллионы марок, так как его красные флажки указывали на промышленные комплексы, которые надо будет затребовать «в помощь» концерну. Коммунисты, знавшие о Доме Круппов, прекрасно понимали, какие планы связаны с наступлением на Украину. Они были полны решимости по возможности помешать этим планам, эвакуируя предприятия тяжелой промышленности на Урал, на Волгу, в Среднюю Азию и в Западную Сибирь – куда угодно, за пределы досягаемости люфтваффе и Круппа. Уже 2 июля правительство решило перевести металлургический завод по изготовлению бронированных листов из Мариуполя, хотя бои еще были за сотни миль на западе, а 2 августа дирекции завода в Днепропетровске было велено демонтировать трубопрокатный стан, погрузить его на 10 поездов, вновь смонтировать его в Первоуральске на Урале и возобновить там полномасштабное производство к 24 декабря. Эвакуацией руководил член украинского правительства Л.П. Корниец. Были приложены чрезвычайные усилия. Смены работали сутками напролет. Журналист Александр Верт, который набдюдал за этим, делая репортажи для Би-би-си и лондонской «Санди таймс», заключил, что переброску промышленного оборудования на Восток «следует отнести к величайшим достижениям Советского Союза во время войны». И хотя бывали неудачи, все же удалось спасти многое; «283 главных промышленных предприятия» были эвакуированы с Украины в период между июнем и октябрем, «помимо 136 более мелких заводов».

Верт добавил, что «весьма значительное количество оборудования было оставлено». К счастью для Альфрида, в их число входило большинство заводов, отобранных для него. Например, с упомянутым металлургическим заводом в Мариуполе работавшие в бешеном темпе бригады по демонтажу все равно не справились, и в Днепропетровске вермахт оказался слишком быстрым для Корнийца, график которого предписывал окончательную отправку оборудования 6 сентября. К тому времени город уже две недели как был в руках у немцев. Как правило, металлургические заводы – на чем специализировался Крупп – оставались на своем месте. Москве пришлось экономить металл. 11 сентября 1941 года с подтверждением факта потери Украины правительство издало постановление о том, чтобы сталь и железобетон применялись «только в тех случаях, когда использование подручных материалов, таких, как древесина, технически совершенно исключено». Уральские заводы, где рождались новые советские танки, были построены из лесоматериалов.

С другой стороны, Крупп теперь мог выпускать достаточно брони, которой можно было оснастить с дюжину армий. Захват немцами Днепропетровска сделал его, в сущности, единоличным собственником гигантского завода им. Молотова. Но после падения Краматорска вышла неожиданная временная заминка: оккупационные власти отказывались передать ключи от завода крупповцам. Альфриду лично пришлось написать им раздраженно: «До тех пор пока не будет внесена ясность в этот вопрос, фирма Круппа не сможет начать работы в Краматорске. Во всяком случае, пять крупповских представителей прибыли в Краматорск. Директор доктор Коршан будет в вашем распоряжении в любое время, чтобы обсудить с вами это предложение. Буду вам благодарен за скорейшее его назначение. Лично я буду в Берлине только на следующей неделе». Его поездка в столицу была успешной: и ключи были переданы, и он стал обладателем двух самых лучших и современных машиностроительных заводов в Европе – завода им. Ильича и Азовского.

Захват Дебальцева радовал меньше. Оборудование там, как он знал, было устаревшим. Все-таки он нагнал туда команду уборщиков, и, обследовав цеха, они сообщили, что готовы набрать достаточное количество деталей, чтобы заполнить ими 80 товарных вагонов. К сожалению, у них не было поезда. Не мог бы господин фон Болен?.. Он мог; он позвонил кому надо в Берлин, и парк вагонеток прибыл на заброшенную фабрику еще до наступления ночи. Кульминация унижения Буденного принесла Круппу тройную выгоду; когда «клещи» вокруг Азовского моря сжались, соединив самый южный край группы армий «Юг» с правым флангом Рундштедта, Альфрид приобрел завод сельхозоборудования в Бердянске и два металлургических завода в Мариуполе. Он прибрал к рукам также много горно-рудных и металлоплавильных предприятий, особенно в окрестностях Сталина. Поскольку значительная часть запасов европейских месторождений хрома находилась в СССР и поскольку хромит – бесценный сплав, используемый в производстве броневых листов, Крупп таким образом смог обновить и укрепить побитые танковые колонны. Его успехи в качестве эксплуататора недр были поразительны. Все вместе «бароны фабричных труб» на Украине извлекали оттуда лишь одну седьмую часть руды, добываемой во Франции, но Восточная горно-металлургическая компания за первые тринадцать месяцев оккупации отправила на родину 6906 тонн хромовой руды, 52 156 тонн металлолома, 325 751 тонну железной руды и 438 031 тонну марганцевой руды. Крупповские торговцы фактически экспортировали изготовленную украинскими машинами продукцию в Болгарию, Турцию и Румынию.

Никто так не восхищается немцами, как сами немцы. А они способны беспредельно отдаваться своей страсти к мелочам на свою же погибель. Увлекаясь деталями, они могут упустить более значительные вопросы. Оккупация Украины – великолепный тому пример. По сравнению с ней грубый захват Францией Рура двадцать лет назад выглядит как мастерски проведенная операция. Французские солдаты тогда встретились с враждебностью населения. Тут же местные жители встречали своих завоевателей гостеприимно. Их воспоминания об австро-германской оккупации 1918 года были довольно приятными. Жизнь при коммунистической диктатуре была безрадостной и тяжелой для стрямившихся к самостоятельности украинцев.

В других местах Советского Союза, и особенно в Москве, уровень жизни повысился к концу второй пятилетки. Столичные товарищи взяли на вооружение сталинский лозунг: «Жить стало легче – жить стало веселей». Однако в Киеве, Харькове и Одессе малороссы (то есть украинцы) произносили эти слова как ругательство. Уставшие от тиранских прихотей диктатора, грезя о независимости, они приветствовали тевтонских легионеров как освободителей. Православные священники объявили о своем признании оккупантов; националисты начали издавать газету «Нова Украина».

В ответ нацисты посадили служителей церкви в тюрьму, закрыли газету и принялись опустошать страну. Они провозгласили, что намерены обращаться с теми, кто их встречал, как с рабами. Крепкие телом малороссы будут вывезены на Запад в товарных вагонах, там их используют как рабочую силу. У немцев были свои соображения насчет будущего Украины. Оккупанты намеревались осуществить тут свою давнюю мечту о «жизненном пространстве» для «расы господ». Славяне же и есть славяне, они все одинаковые, говорили завоеватели изумленным людям. Как и евреи, славяне относятся к «унтерменшен» – «недочеловекам», и им не место на этих солнечных просторах. В разговорах между собой немцы были еще более откровенны: Геринг предложил «перебить всех украинцев… а затем послать туда эсэсовских жеребцов». Рейхскомиссаром Украины был назначен протеже Геринга – Эрих Кох, низкорослый, всегда насупленный служака и вечно с хлыстом. Созвав свое первое совещание, этот проконсул фюрера тут же сообщил, что уже затребовал у Гиммлера «эйнзацкоммандос» («истребительные отряды»). Альфрид сухо осведомился, кто же будет работать на его заводах, и Фриц Заукель протестующе заявил: «Не имеющее себе равных напряжение войны вынуждает нас именем фюрера мобилизовать многие миллионы иностранцев для поддержания германской экономики периода тотальной войны, а также заставить их работать с максимальной производительностью…» Вот так в марте 1942 года нацисты создали особый отдел распределения рабочей силы.

Очевидно, что было бы разумно держать мобилизованных на трудовую повинность людей на Украине. Работы там было невпроворот. Вместо этого людей вывозили в Германию. За один только месяц стараниями облаченной в зеленую униформу немецкой полиции население Харькова сократилось с 700 до 350 тысяч, а всего почти 4 миллиона украинцев были отправлены на пароходах на Запад в качестве «восточных рабочих». Поскольку уклонение от трудовой повинности вскоре превратилось в серьезнейшую проблему, оккупационные власти пустили в ход меры принуждения. Отчет Верховного командования вермахта от 13 июля 1943 года упоминает «усиление контрмер, в том числе: конфискация зерна и имущества, сжигание жилищ, связывание тех, кого нашли, принудительные аборты у беременных». Неведомый летописец бесстрастно сообщает, что эти меры оказывались неэффективными: «Население особенно сильно реагирует на насильственное разлучение матерей и грудных детей, а также детей школьного возраста и их родителей». Все это обостряло проблему отношений рабочих с крупповскими управляющими. Одного из них нашли повешенным на шнуре от лампы в его конторе, другой был отравлен цианистым калием, а третьему подложили в постель большую грелку, которая на самом деле была замаскированной миной. Горняки на захваченных Альфридом шахтах Донбасса все снижали и снижали производительность, так что ему, к величайшей его досаде, приходилось возить уголь для украинских заводов из Рура и Силезии.

Одновременно Альфрид, хотя и невольно, вносил свою лепту в трудности, с которыми сталкивался фюрер. Его нельзя было обвинить в некомпетентности. Проблема состояла в том, что его обязанности возросли чрезмерно и он не успевал повсюду. Геренс был способным специалистом. Однако его душевное равновесие было подорвано; его единственный сын погиб на фронте, и отец не считал это честью, а все серьезнеее подумывал о самоубийстве. Лезер следил за балансом бухгалтерии и был превосходным администратором. В своем стремлении скрыть тайные контакты с Алленом Даллесом в Швейцарии он один за другим подписывал убийственные документы, выдавая себя за ярого нациста настолько убедительно, что впоследствии, к своему изумлению, оказался на скамье подсудимых в Нюрнберге рядом с Альфридом. Однако его рвение было поддельным. Он не был предан фюреру. Существовал предел того, насколько низко он мог заставить себя склониться. При каждом удобном случае он вставлял палки в колеса отлаженной машины фирмы.

Таким образом, хотя ответственность теоретически распределялась между тремя людьми, Альфрид взял на себя всю ее тяжесть. А нести ее не смог. Он даже не мог уделять достаточно времени конструированию оружия. Это было его специальностью; он этому учился и имел настоящий дар. Никто другой в фирме не мог сравниться с ним в способности схватить суть, и, если бы он наблюдал за работой рассеянного сумасброда Эриха Мюллера Пушки, как в свое время его дед за Вильгельмом Гроссом, титаническая битва на Востоке могла иметь другой исход, так как фактически все ключевые сражения там решались артиллерией и танками. Превосходство Круппа могло бы принести победу в войне. На деле же Крупп не справился и тем самым в значительной мере способствовал поражению. Одним из самых диких парадоксов в истории династии был тот, что в кульминационный момент исторической дуэли со Сталиным Гитлер удостоил Мюллера Пушку громкого титула «почетный профессор». Кроме того, он наградил его крестом «За боевые заслуги» за высочайшее мастерство в конструировании нового оружия. Однако суровая правда состоит в том, что даже Лезер не смог бы более эффективно навредить работе фирме за войну, чем это непреднамеренно сделал Мюллер.

Густав, Альфрид и сам Гитлер были в числе его сообщников. Происхождение одного из его провалов можно проследить, если вернуться к событиям 1936 года.

Среди обращающих на себя внимание изъянов национал-социализма было вредное для него самого устремление в прошлое. Мечтая превзойти триумфы Седана и Льежа, фюрер еще в 1936 году, при посещении Эссена после ремилитаризации Рейнской зоны, предложил Круппу сконструировать новую пушку-чудовище. Французы, сказал он, вполне могут опустошить Рейнскую область с помощью батарей своей «линии Мажино». Так нельзя ли изготовить орудие, снаряды которого будут свободно пробивать 11 ярдов земляной насыпи, 10 футов бетона или 5 футов стальной брони? Мюллер Пушка пообещал попробовать, и Крупп выделил 10 миллионов марок. К 1939 году оно еще не было готово, но, впрочем, оно тогда и не понадобилось – французы не открывали огонь. Чудо-пушка была закончена в 1940 году. Ее зияющее жерло имело в диматре почти ярд. Дальнобойность ее равнялась 25 милям. Весила она 1456 тонн, и перевозить ее можно было только по двойной железнодорожной колее – настолько широкой была ее платформа. Альфрид провел испытания нового орудия в Хиллерслебене – проверялась его бетоно– и бронебойная способность; на следующую весну он пригласил Гитлера и Шпеера в Хюгенвальд, играя на официальных испытаниях роль хозяина, как когда-то его дед и прадед, принимавшие Вильгельма I и Вильгельма П. Замеренные воронки имели в диаметре более 10 ярдов и в глубину 10 ярдов. Весной следующего года этого бронтозавра поволокли на фронт, и товарные платформы стонали под его тяжестью. Крупповцы назвали чудовище «Большим Густавом», но артиллеристы, которые по непонятным причинам предпочитают для своих орудий женские имена, окрестили его «Дорой». 2 июля 1942 года после 250-дневной осады был взят Севастополь, и Густав отправил Гитлеру следующее письмо:

«Вилла «Хюгель»,

24 июля 1942 года

Мой фюрер!

Большое орудие, которое было создано по Вашему личному распоряжению, доказало теперь свою эффективность. Оно вписывает славную страницу в историю заводов Круппа, и создание его оказалось возможным благодаря тесному сотрудничеству конструкторов и строителей. Фирма «Крупп» с благодарностью сознает, что доверие к ней, проявленное всеми учреждениями и особенно Вами, мой фюрер, облегчило решение задачи, которую пришлось решать в основном в дни войны.

Следуя примеру, показанному Альфредом Круппом в 1870 году, моя жена и я просим Вашего позволения, чтобы заводы Круппа могли воздержаться от компенсации за этот первый экземпляр. Исполняя приятный долг, моя жена и я благодарим Вас, мой фюрер, за доверие к нашим заводам, а также и к нам лично, выразившееся в том, что Вы дали нам подобное поручение.

Зиг хайль!

(Густав фон Болен унд Хальбах)

Альфриду: вручить лично».

Этот жест ничего не значил. За каждого последующего «Большого Густава» Крупп брал по 7 миллионов марок, еще больше обогащая семейную казну. Важнее для рейха, что письмо Густава вводило в заблуждение: эти пушки были столь же бесполезны, как огромные «парижские пушки» Фрица Раузенбергера в 1918 году. Альфрид и Мюллер Пушка лично следили за их действенностью во время осады Севастополя, и сотрудники младшего Круппа сообщали, что первое орудие дало по укреплениям «в общей сложности 53 выстрела, иногда с чрезвычайно успешными результатами». После взятия форта были изучены меткость и степень разрушений фортификационных сооружений, которая оказалась значительной при попадании в них полубронебойных снарядов. Но успех был мнимым. На поверку выходило, что цель поражал только один снаряд из пяти. Большой урон нанесли люфтваффе; за шесть дней летчики сбросили на город 50 тысяч осколочно-фугасных и зажигательных бомб. А взят Севастополь был немецкой пехотой, которая вела бои на улицах города в противогазах, чтобы не задохнуться от зловония разлагающихся на жарком солнце тел. При этом потери в живой силе у немцев были огромными. «Большой Густав», он же «Дора», не сыграл никакой роли во взятии Севастополя. Последнее из гигантских орудий Круппа отнюдь не «доказало свою эффективность». Наоборот, выяснилось, что это был чистейшей воды обман.

Как бы восторженно ни писал Густав фюреру, а Восточный фронт кошмарным образом доказывал обратное, и большая вина лежит на Эссене. Эксцентричная виртуозность Мюллера, без контроля со стороны Альфрида, подорвала русскую кампанию вермахта. Недоучка «почетный профессор» и влиятельный член Имперской комиссии по разработкам в области вооружений был слишком правоверным нацистом, чтобы приносить пользу нацизму. Он уверился – и Альфрид, следовавший линии партии, вместе с ним, – что никакого соревнования между славянами и арийцами просто быть не может. Гонка на мастерство неизбежно ведет к победе над недочеловеками, как же иначе. Конечно, они проявили профессиональный интерес к докладу о Красной армии А.А. Щербакова на церемонии памяти Ленина в Большом театре 21 января 1939 года. В ущерб своему делу они лишь позабавились, когда член политбюро объявил, что государство создало «мощную военную промышленность и укрепило сталью и бетоном границы страны победившего социализма». Походя, почти безразлично, они отбросили заявление Щербакова о том, что «Советский Союз, который был не вполне готов к обороне, теперь может встретить любую неожиданность; у него есть возможности, как сказал товарищ Сталин, для массового производства современного вооружения и оснащения им армии в случае агрессии извне».

Военная слабость России была стратегической, а не тактической. Ставка советского Верховного командования не соответствовала Генеральному штабу. В номере газеты «Правда» за 6 февраля 1939 года представитель Красной армии заявлял, что «скоропалительные «теории» о молниеносной войне – так называемом «блицкриге»… возникают из-за смертельного страха буржуазии перед пролетарской революцией». Он утверждал, что беззаветная храбрость рядового солдата, а не прозорливость его офицера, приводит к победе. Коммунисты также могли быть связаны идеологией. Но не техническая интеллигенция. Щербаков мог быть виновен в потере бдительности; в числе его слушателей были и офицеры германской разведки, и поразительно, что Сталин не репрессировал его. Но он не преувеличивал. У кузнецов русского оружия были превосходные чертежи.

И благодаря героическим усилиям всей страны к 1943 году Красная армия имела превосходство в артиллерии на поле боя. Эту работу вел генерал-полковник артиллерии Н.Н. Воронов.

Ко времени решительного перелома в войне и броня советских танков оказалась более эффективной, чем крупповская. И доказательства была представлены не столько на бумаге, сколько в практическом применении. Эрих Мюллер Пушка был и слишком изобретательным, и слишком большим энтузиастом, почему-то его тянуло к мишуре, и он привлекал к себе таких же людей, как он сам. Сталинские инженеры придерживались двух основных типов танков, тем самым упростив проблему запасных частей. (Американцы любят миф о том, что СССР вырулил к победе по колее, проложенной Соединенными Штатами. Это не так. Единственным западным танком, который в какой-то мере использовали красноармейцы, был «шерман». «Шерман» очень хороший танк. Однако к тому времени, когда его привезли во Владивосток, осенью 1942 года, превосходивший его во всех отношениях русский танк «Т-34» был уже полтора года в производстве.)

Мюллер Пушка и его изобретательные коллеги ударились в противоположную крайность. Они хотели, чтобы генералы-танкисты вывели на поле боя тщательно разработанную, прямо-таки диснеевскую «семью» танков. И призошло следующее.

Мюллера Пушку рьяно поддерживали два инженера – доктор Фердинанд Порше и его тридцатичетырехлетний сын Ферри. Оба они недавно дополнили платежную ведомость Круппа и его «звездного аттракциона». Двадцать лет назад отец завоевал международную репутацию как изобретатель автомобиля «Мерседес-С» и спортивных автомобилей, которые полюбили эсэсовцы. А когда фюрер велел ему сконструировать автомобиль не имеющий себе равных в гонках «Гран-при», то продуктом его творчества стал «ауто-юнион» с шестилитровым объемом двигателя – самый быстрый из когда-либо созданных автомобилей. Чтобы им управлять, требовались три водителя, но и то не обходилось без жертв. Восхищенный Гитлер отправил Фердинанда и Ферри на «Гусштальфабрик». Этом было безумием. Им бы работать в цехах игрушек, а не в оружейной кузнице. Тем не менее, они снискали себе необычайную популярность в Эссене, главным образом благодаря Эриху Мюллеру. В западногерманском справочнике «Кто есть кто» Ферри отмечает, что «разработал автомобили «фольксваген» и другие виды продукции». Он чересчур скромен. Отец и сын Порше породили разнообразные подвиды 45-тонных «пантер», бесполезные и ненадежные «леопарды» для разведки, съевшие, однако, сотни тысяч человекочасов на заводах, и, наконец, «тигры», которые работали, как правило, в половину своих возможностей. «Другая продукция» Ферри Порше включала также нелепейший супертанк, весивший 180 тонн (втрое больше «тигра»), и «сухопутный броненосец», так и не увидевший поля боя, весом в одну тысячу тонн! Фюрер все это одобрял, а Крупп радовался. Но Мюллера следовало бы называть не Пушкой, а Молочником (по-немецки «Майер»), как когда-то Геринг предложил именовать себя, если он будет не прав.

Отставание в технике было немцам в новинку, и они так и не пожелали признать этот факт. Если не удавалось разрешить какую-нибудь техническую проблему, большинство из них утешалось мыслью, что она вообще неразрешима. В первую военную весну в России, поглядев, как цепкая украинская грязь засасывает крупповские гусеницы, они просто махнули рукой и окрестили это время «сезоном грязи». Но советские универсальные широкогусеничные «Т-34» прекрасно передвигались в этих же условиях. Вермахту и раньше намекали на техническое превосходство противника – еще в ноябре 1941 года группа немецких специалистов, объезжавшая фронты, предложила скопировать в Германии «Т-34», используя захваченные чертежи. Альфрида, как обычно, на месте не было – он руководил грабежами в Белграде, а Мюллер Пушка, глубоко обидевшись, наотрез отказался последовать этому совету, столь оскорбительному для «крупповского духа». Так что германская кузница оружия в отсутствие ее руководителя, как судно без руля и ветрил, потеряла курс и топталась на одном месте весь 1942 год, и в следующем году основными танками вермахта по-прежнему оставались «PzKw-III и – IV». Они великолепно проявили себя в боях с польской кавалерией и французскими войсками. Но русские оказались гораздо более изобретательными и превзошли все самые высокие достижения Круппа. Пытаясь на ходу найти лазейку, генерал Гудериан заказал самоходное противотанковое орудие («ягдпанцер») и пушку пехотной поддержки («штурмгешютце»). Оба эти орудия были созданы, чтобы возместить полное бессилие 37-мм и 50-мм пушек против «Т-34». В результате экспериментирования с 75-мм орудиями, поставленными на шасси транспортера «Шкода-28Т», немцы повысили эффективность бронетанковой техники. Был быстро налажен выпуск этих «ягдпанцеров», который оказался несложным и недорогим.

Но главное, что фюрер загорелся этой идеей, а раз уж Гитлеру понравилось, то весь концерн охватило пламя энтузиазма. Это был большой шанс для Мюллера. Но и тут фирму вновь подвела ее традиционная страсть к гигантизму. Уже стареющая блистательная молодежь «Коха и Кинцле (Е)» совместно с доктором Порше создала колоссальный «ягдпанцер». Солдаты на фронте прозвали его «слоном». Это и в самом деле был гигант. Вооруженный 100-мм пушкой на неподвижном лафете, «слон» имел ряд недостатков: малый угол обстрела, слишком тесное помещение для команды и отсутствие дополнительного вооружения. В то же время из-за толстой брони дна он стоил ничуть не меньше обычных танков. В исторической перспективе нацистское военное командование вызывает мало сочувствия, однако не может не тронуть незавидная судьба простых солдат, которые со школьной скамьи привыкли почитать легендарного оружейника Круппа, чьи просчеты теперь обрекали их на гибель. Ему это никогда не приходило в голову, несмотря на огорчительные неудачи. В Плоешти артиллеристы окрестили два своих наиболее эффективных 88-мм зенитных орудия именами «Берта» и «Фридрих» – в честь «пушечной королевы» и ее отца; четыре белых круга были нанесены краской вокруг жерла «Берты», и артиллеристы все еще с гордостью объясняли посетителям, что каждый круг отмечал подбитый американский бомбардировщик, когда 31 августа 1944 года советские войска вступили в город и оружие Круппа не смогло воспрепятствовать этому. Ранее, 2 июля 1943 года, член экипажа танка «тигр» сержант Имбоден сделал запись в своем журнале: «Иван, как всегда что-то хитро замышляя, прекратил стрельбу… Но сейчас весь фронт – сплошной огненный пояс. Такое впечатление, будто мы въезжаем в огненное кольцо. Четыре раза наш храбрый росинант вздрагивал от прямого попадания, и мы благодарили судьбу за нашу прекрасную крупповскую сталь».

Крупповская сталь была бесподобна, а в деле наводила трепет. Через три дня после того, как вышеупомянутый сержант сделал свои записи, немецкое и русское оружие скрестилось в Курске – в самой непонятной и самой решающей схватке войны. Впоследствии германский историк Вальтер Герлиц писал, что, хотя Сталинград был «психологическим поворотным пунктом», «военный кризис» наступил под Курском, и именно там Альфрид констатировал свой величайший провал. Занятый «Бертаверком», «Эльмагом», производством запалов в Освенциме, охотой на людей в Нидерландах и зная, что близится момент, когда он станет главой династии Круппов, он пустил на самотек борьбу за превосходство в области вооружений без надежды на восстановление позиций. Немцы теперь уже вступали в битву, имея вооружение худшего качества, чем у славян, и Третий рейх ждала расплата.

В разгар лета 1943 года Гитлеру во что бы то ни стало требовалась победа. Его североафриканский фронт трещал по всем швам. За зиму фюрер потерял в России почти 700 тысяч солдат. Наступая от стен Сталинграда, советские войска переправились через Северский Донец в юго-западном направлении у Изюма и двинулись на запад, чтобы овладеть узловой станцией Лозовая, раскололи группировку немцев под Харьковом, который они взяли 16 февраля, и практически отрезали армии Манштейна и Клейста. Некоторое время положение немцев казалось безнадежным. Но затем во второй половине февраля ситуация резко изменилась. Ранняя оттепель не давала возможности русским подтянуть подкрепления и обеспечить снабжение чрезмерно растянувшимся войскам. Они потеряли благоприятный момент. Отступившие было гитлеровцы вновь хлынули к Днепру, перегруппировались и контратаковали под руководством Манштейна, сокрушив противостоящие им силы на юго-западе от Харькова и восстановив линию фронта у Северского Донца. Наступление Красной армии, казалось, сменилось ее отступлением.

Объявив, что он намерен вернуть то, что «было потеряно зимой», Гитлер ткнул пальцем в карту. Курский плацдарм, которым русские овладели 8 февраля, через шесть дней после капитуляции сталинградской группировки немцев, и откуда они намеревались начать освобождение Украины, представлял собой заманчивый объект. Верховное командование вермахта дало этой операции кодовое наименование «Цитадель». В руках фельдмаршала Манштейна, нового командующего группой армий «Юг», было сосредоточено 37 танковых дивизий, 2 мотодивизии и 18 пехотных дивизий – с ними ему предстояло завладеть всей территорией между Орлом на севере и Белгородом на юге. Ставка в Москве очень обеспокоилась; когда в столице узнали о начале наступления гитлеровцев, газета «Красная звезда», отбросив идеологию, в основном играла на струнах патриотизма: «Наши отцы, наши деды и прадеды жертвовали собой для спасения России, своей родины. Наш народ никогда не забудет подвигов Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова и русских партизан Отечественной войны 1812 года. Мы горды тем, что в наших жилах течет кровь наших славных предков, и мы будем их достойны…» А Гитлер со своей стороны полагался на крупповскую броню. Своему окружению он предсказывал, что немецкий триумф «воспламенит воображение мира».

Это была величайшая танковая битва в истории. Три тысячи танков с каждой стороны мчались навстречу друг другу под аккомпанемент тяжелых орудий и «катюш». Вечером 5 июля, в первый день сражения, Совинформбюро сообщало, что, «по предварительным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 586 немецких танков…». «Ягдпанцеры» были разгромлены в первой же атаке. «Слоны» тоже были обречены. Крупп выпустил 90 этих орудий. Все они были отправлены в бой в первое же утро Курской битвы. Все были подбиты, а русские отпраздновали следующий рассвет, введя в бой потрясающие колоссы со 122-мм пушкой и инфракрасным прицелом. Мощный натиск Гитлера уже начинал захлебываться. В последующие дни на русском счету появилось, соответственно, 433 эссенских танка, затем 520, затем еще 304. «Тигры» горят!» – так начиналось одно из советских сообщений с фронта. Военнопленные описывали это как кровавую баню для немцев, как побоище, подобного которому никогда не видели. К 22 июля, когда сражение на Курской дуге закончилось, фюрер потерял 70 тысяч солдат убитыми и 2900 танков. Миф о непобедимости нацистских летних наступлений развеялся в прах. В своем приказе от 24 июля Сталин объявил о том, что «положен конец» германским завоеваниям. Перейдя в контрнаступление, Красная армия продвинулась вперед на 15–30 миль. Английский журналист Александр Верт, осмотревший недавнее поле боя, писал, что «район к северу от Белгорода и Харькова превратился в мрачную пустыню – даже все деревья и кусты были сметены артиллерийским огнем. Поле боя все еще было усеяно сотнями сгоревших немецких танков и разбитых самолетов, и даже за несколько километров отсюда в воздухе стоял смрад от тысяч трупов, едва присыпанных землей…». Операция «Цитадель» обернулась для немцев катастрофой. От Орла до Белгорода сожженная земля была усыпана обломками лучшей стали с заводов Альфрида.

Теперь Ставка приняла решение перейти в наступление, и Красная армия превратились в молот, дробящий оружие Круппа на наковальне степей. Карта в главном управлении после Сталинграда выглядела крайне неприятно. С тех пор как сдался Фридрих Паулюс, украинские заводы несколько раз переходили из рук в руки, в том числе два завода фирмы Круппа в Краматорске. Рабочие вообще не знали, свастика или красный флаг поднимется над их заводом на следующий день. Во время контратаки немцев в конце февраля Верт отмечал, что оставил Харьков «с дурным предчувствием». Он добавил: «Немцы вернулись не сразу, а через две недели, 15 марта. Первое, что сделали эсэсовцы, – перебили 200 раненых в госпитале и подожгли здание. Это была их месть за Сталинград».

Заводы им. Ильича и Азовский в эту кампанию были возвращены Альфриду. Ободренные этим, управляющие крупповских заводов в Харькове сообщили в Эссен: «Мы планируем добавить к существующему предприятию еще проволочный завод, гвоздильный завод и электродную фабрику. Некоторые машины для этих целей уже закуплены…» По просьбе Альфрида Мюллер составил подробный план предполагаемого расширения, отмечая: «Мне хотелось бы также просить вас… о передаче завода болтов в Брушковке». Но прежде чем производить новые капиталовложения, Крупп пожелал получить более точные сведения о положении на фронтах. Его украинские представители заверили его, что раз Краматорск все еще в руках вермахта, то «можно с уверенностью считать, что заводы и дальше останутся за нами».

И расширение было начато, исходя из предположения, что Манштейн овладеет Курском. Но поражение немцев на Курской дуге полностью изменило ситуацию. В августе генерал Конев отбил Харьков, а войска Рокоссовского углубились в Северную Украину. 10 сентября маршалы Малиновский и Толбухин, при поддержке морской пехоты, которая высадилась западнее Мариуполя, освободили этот город. В том же месяце советские части заняли Краматорск, а 25 октября стремительной атакой войска Малиновского овладели Днепропетровском. Отступающие немецкие пехотинцы становились все циничнее; они называли русскую кампанию «путешествием на Кавказ: туда и обратно». Были уничтожены такие знаменитые танковые дивизии СС, как «Лейбштандарте», «Рейх» и «Мертвая голова». Была сломана днепровская линия фюрера. Альфрид лишился всех своих русских заводов – впрочем, он лишился только стен и крыш. Л.П. Корниец научил его кое-чему по части быстрого свертывания производства. Оборудование спешно демонтировалось и было готово к вывозу по первому сигналу. Прежде чем войска Малиновского и Толбухина завершили наступление с суши и с Азовского моря, крупповцы полностью вывезли оборудование мариупольского электроплавильного завода в Силезию, в Бертаверк. Они сумели также перевезти гигантскую турбину, бесчисленное количество станков, 10 тысяч тонн сплавов и 8 тысяч тонн хромированной стали. Для эвакуации оборудования с предприятий Краматорска управляющие Круппа потребовали 280 товарных вагонов. Армия могла выделить им только 100, но и этого хватило, чтобы увезти сердце завода.

Германия уже безнадежно проигрывала войну. Однако в то время даже союзникам это было далеко не ясно, а тем, чьим единственным источником информации были геббельсовские газеты, геббельсовские фильмы и его же радиопередачи, конечная победа фюрера все еще представлялась неизбежной. Под властью нацистской Германии находилась территория, далеко превосходившая Священную Римскую империю в эпоху ее расцвета. К американской военной мощи нацисты относились с презрением, а коалиция коммунистической России и капиталистических демократий казалась им в любом случае обреченной на распад. После краха пишущий эти строки спросил Альфрида, почему тот принял наследие Круппа. Он ответил: «Я думаю, что сделал единственно возможное. Моему отцу было семьдесят три; он слишком устал. Я уверен, что он был счастлив снять с себя ответственность и быть подальше от линии фронта… Мне все это было легче, потому что у меня не было его дипломатического прошлого, которое, конечно, не годилось в условиях Германии того периода».

Нельзя отрицать, что возраст и немощь Густава, вместе с его дипломатическим опытом, меньше нужны были воюющей империи, чем молодость и инженерные способности его сына. Более того, своей неослабевающей поддержкой принципов Альфреда Круппа и действий Адольфа Гитлера Альфрид завоевал право требовать то, что полагалось ему по праву рождения. После почти сорокалетнего «междуцарствия» настало время принцу-консорту отойти в сторону: истинный Крупп был наконец готов действительно взять бразды правления в свои руки.