Последние усилия

Танковая армия Катукова, пройдя более 600 километров за 18 дней и оказавшись на Одере, была еще вполне боеспособной, чтобы продолжать наступление на Берлин, что и доказано двумя последующими операциями — Померанской и Гдыньской, проведенными без пополнения ее материальной частью и личным составом, хотя, конечно, и она нуждалась в отдыхе.

После окончания любой операции — наступательной или оборонительной — штабы фронта, армии, корпуса или бригады подводят итоги, делают соответствующие выводы. На этот раз подводить итоги было некогда, после Висло-Одерской операции — снова в бой. Сделано много. Это признавала Ставка, командующие фронтами и армиями. Командующий 1-м Белорусским фронтом Г. К. Жуков считал Висло-Одерскую операцию классической. Наверно, для этого у него были все основания: размах и темпы этой операции определяли сроки окончательного и полного разгрома сил вермахта.

Успехи советских войск вынуждены были признать и германские генералы. Один из них — Ф. Меллентин — писал: «…русское наступление развивалось с невиданной силой и стремительностью. Было ясно, что Верховное Главнокомандование полностью овладело техникой организации наступления огромных механизированных армий… Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи»[248].

Теперь Ставка повернула 1-ю гвардейскую танковую армию на север, северо-восток. Это связано было с рядом обстоятельств: германское командование начало стягивать к Одеру достаточно большие силы, которые могли противостоять наступающим армиям советских фронтов. Опасность исходила и из Померанской провинции, где еще находилась крупная группа армий «Висла», насчитывавшая 25 пехотных и 8 танковых дивизий. Она могла нанести удар по флангам 1-го и 2-го Белорусских фронтов, последствия которого могли быть непредсказуемы.

По признанию Гудериана, войска вермахта должны были срезать клин, вбитый в немецкую оборону между Франкфуртом-на-Одере и Кюстрином, нанести удар из Померании, чтобы сохранить связь с Западной Пруссией. Конечно, преследовалась и другая цель — выиграть время для укрепления обороны рейха и закончить переговоры с западными странами.

В связи с возрастающей опасностью из Восточной Пруссии Г. К. Жуков попросил Верховного Главнокомандующего ускорить наступление 2-го Белорусского фронта К. К. Рокоссовского, а командующего 1-м Украинским фронтом И. С. Конева — как можно быстрее выйти на реку Одер[249].

2 февраля 1945 года командарм Катуков получил шифротелеграмму Жукова о сдаче своего участка фронта соседним частям и выводе армии в район Фридеберга, Берлинхена и Лансберга. Командующий фронтом, ставя задачу танкистам, давал оценку фронтовой обстановке: «Противник, не имея перед 1-м Белорусским фронтом крупных ударных группировок, а также сплошного фронта обороны, пытается решить боевую задачу активными действиями. По предварительным данным, противник снял с Западного фронта 4 танковые дивизии и 5–6 пехотных дивизий и перебросил их на Восточный фронт. Одновременно перебросил части из Прибалтики и Восточной Пруссии, намереваясь прикрыть Померанию, не допустить наши войска в Штеттин и выход их в бухту Померанская»[250].

Перед фронтом стояла задача: в ближайшие шесть дней активными боевыми действиями закрепить достигнутый успех, подтянуть отставшие части, пополнить запасы, стремительным броском взять Берлин.

Только так, а не иначе, в феврале 1945 года рассматривался в войсках вопрос о дальнейшем наступлении. Взять Берлин — и конец войне. Командующий 8-й гвардейской армией В. Я. Чуйков даже после войны утверждал: «Берлином можно было овладеть уже в феврале. А это, естественно, приблизило бы окончание войны»[251].

Конечно, было и другое мнение. Вот что писал по этому поводу С. М. Штеменко, работавший в то время в Генеральном штабе, причастный к разработке многих наступательных операций: «В феврале 1945 года войска вышли на Одер и до Берлина оставалось 70 километров, однако мы простояли там до апреля потому, что тылы отстали и все средства обеспечения были отданы 2-му Белорусскому фронту и правому крылу 1-го Белорусского фронта. На них из Померании яростно наседал противник, и до разгрома его нечего было думать о наступлении на Берлин»[252].

Итак, целесообразность наступления на Берлин в феврале 1945 года отпала сама по себе. Основное внимание было обращено на Восточную Померанию.

Части 1-й гвардейской танковой армии, переброшенные на западный берег Одера, возвращались назад. Такой маневр был непонятен многим командирам. Даже Гусаковский, не раз побывавший в серьезных фронтовых передрягах, жаловался Гетману: столько сил затрачено на то, чтобы захватить плацдарм на этой трижды проклятой реке, а теперь мы, как раки, пятимся назад.

Андрей Лаврентьевич и сам поначалу был сторонником удара на Берлин, но, разобравшись в обстановке, понял, что командующий фронтом Жуков не случайно хлопотал об ускорении наступления 2-го Белорусского фронта, указывал на опасность, исходящую из Померании.

Находясь в бригадах, приходилось растолковывать командному составу причины изменения направления предстоящего наступления. Даже о серьезных вещах он всегда рассуждал с украинским юморком: «Смекайте: ця чертова дитина, Гиммлер, может нас больно стукнуть с тыла, а вот накрутим ему хвоста, сразу легче станет».

После войны, уже без юмора, Гетман писал: «До начала Берлинской операции было необходимо разгромить сильную вражескую группировку в Восточной Померании, предназначавшуюся для удара во фланг и тыл 1-му Белорусскому фронту».

Войска готовились переправиться через Варту, которую форсировали раньше, чтобы взять курс на север и северо-восток, к Балтийскому морю. 3 февраля 1945 года Катуков подписывает приказ: «Войскам армии провести переправу в ночь с 3 на 4 февраля 1945 года…

Начальником переправы назначаю моего заместителя генерал-лейтенанта танковых войск Гетмана, техническим руководителем — начальника инженерных войск армии полковника Харчевина.

Командирам частей немедленно выслать своих представителей для связи и отрегулирования вопросов, связанных с подготовкой частей к переправе.

Силам противовоздушной обороны оставаться на переправе до конца прохода армии»[253].

Последнее время Гетман больше занимался административными, нежели оперативными, вопросами, тем не менее они его не тяготили: армия выполняла поставленные перед ней задачи. Перегруппировка войск всегда требовала полной отдачи как физических, так и моральных сил. Если случались срывы, Катуков взрывался и разносил всех в пух и прах.

При переправе войск через Варту штаб фронта выдал информацию: в районе Центох имеется мост грузоподъемностью в 60 тонн. Приняв это к сведению, командарм направил свои корпуса двумя маршрутами — на Центох и Герлахсталь.

Оказалось, что моста в указанном месте не существует, есть переправа только через небольшую речку Нитца при впадении ее в Варту. Первой к Центоху подошла бригада полковника И. Н. Бойко. Не обнаружив моста, Иван Никифорович доложил об этом Катукову, но не стал ждать, пока будут наведены понтоны. Артиллерию и минометы переправил по льду у местечка Борков, а танки повернул на Герлахсталь.

Переправа у Герлахсталя была наведена только к ночи 4 февраля, что задержало армию на целые сутки. Прибывший на переправу Катуков гремел на всю округу, грозился Гетмана и Харчевина отдать под трибунал, хотя вины в том, что случилось, их не было: свое недовольство следовало выражать в адрес штаба фронта. Командарм успокоился только тогда, когда армия вышла в район Берлинхена, Карцига, Лансберга, Фридебурга и стала приводить себя в порядок после марша.

Получив приказ о передислокации войск в выжидательный район, Катуков опасался, что командующий фронтом немедленно бросит армию в бой, и промедление для него самого грозило большими неприятностями: Конев тоже был крутой мужик. События же развивались по другому сценарию. Наступление на Берлин было отменено, и армия получила возможность более обстоятельно подготовиться к наступлению в Померании. Для Гетмана это была возможность уйти из-под опеки Катукова и пообщаться с бойцами и командирами своего родного корпуса.

На заключительном этапе войны командование фронта стало больше уделять внимания организации войск при ведении боев за крупные города Германии, рассылало указания по штабам армий и корпусов. Это диктовалось тем, что по мере продвижения Красной Армии в глубь Германии сопротивление вермахта усиливалось с каждым днем. В одном из таких указаний говорилось: «Обороняя крупный город, противник распределяет войска по зонам, по районам и по объектам, что обеспечивает ему глубокое эшелонирование средств и сил для последовательного сопротивления»[254].

В «указаниях» давались разъяснения о том, как противник использует огневые средства в каждой зоне обороны, рекомендовалось использовать трофейное оружие, в частности фаустпатроны, которые с успехом пробивают не только броню, но и каменные стены.

Был по этому поводу и приказ Катукова: «Указания Военного совета 1 БФ немедленно изучить со всем офицерским составом соединений частей и штабов, положить в основу подготовки войск и ведения наступательного боя в крупном городе.

В ходе подготовки войск широко использовать опыт, накопившийся у генералов и офицеров в боях за города Казатин, Бердичев, Жмеринку, Черновцы, Станислав, Ярослав, Перемышль, а также учесть все ошибки, допускавшиеся в боях за эти города»[255].

Вооружившись «указаниями» штаба фронта и штаба армии, Гетман гонял свой «виллис» по корпусам и бригадам, готовя войска к наступлению. Для него важно было не только познакомить командиров с предписаниями штабов по ведению боевых действий в городах Германии, в первую очередь его интересовало состояние машинного парка — танков, САУ, бронетранспортеров, грузовиков, тракторов. Кроме техники, были еще средства связи и переправы, химическая защита и санитарное обеспечение.

Механизм жизнедеятельности армии, а уж тем более танковой, весьма сложный, и большинство вопросов командиры корпусов и бригад решают не с командармом, а с его заместителями и начальниками служб.

В 1-й гвардейской танковой армии это были генералы А. Л. Гетман, А. Н. Слышкин, В. Ф. Коньков, полковники Ф. П. Харчевин, П. Г. Дынер, Г. И. Захаров, другие управленцы. Это им приходилось в любую погоду, днем и ночью организовывать доставку на передовую боеприпасов, продуктов питания, эвакуировать на СПАМ подбитую технику, обеспечивать войска связью, средствами переправы, отправлять в медсанбаты и госпитали раненых.

В записках генерала Гетмана можно прочитать такие строки: «Мы работали не во имя наград — орденов и медалей, а во имя победы»[256].

Все это так, но всякий труд, в том числе и воинский, оценивался по достоинству, солдаты, офицеры и генералы награждались орденами и медалями. За Висло-Одерскую операцию, например, в 1-й гвардейской танковой армии было награждено 6317 человек, а 21 наиболее отличившемуся воину было присвоено звание Героя Советского Союза.

Победа всегда достигалась немалым трудом и огромными жертвами. К бытовавшему мнению — война без жертв не бывает — Андрей Лаврентьевич относился критически и старался свести их к минимуму. Большие потери в людях и технике бывают только в том случае, если войска плохо оснащены и плохо подготовлены к ведению боевых действий. Поэтому на первое место он ставил эти два важных условия — оснащение и подготовку.

Уже было известно, что 2-й Белорусский фронт приостановил наступление и перешел к обороне, отсюда следовало ожидать, что противник бросит и против 1-го Белорусского фронта значительные силы. В зоне обороны Померанского вала находились пехотные дивизии «Дебериц», «Адмирал Дёниц», 7-я танковая дивизия СС «Гольштейн», охранные и штурмовые батальоны. Да и сам Померанский вал — трудное препятствие, глубина только его первой полосы обороны составляла 4–5 километров. Притом надо было иметь в виду, что в этом районе полно озер, небольших речек, болот, межозерных дефиле — узких проходов.

Об этом должны были знать не только командиры корпусов, бригад и полков, но и командиры танковых экипажей. На это и нацеливал Гетман командный состав частей, в которых он бывал в эти дни.

Андрей Лаврентьевич обращал внимание командного состава и на то, что немцы стали менять свою тактику танковых атак. Если раньше они били по нашим войскам крупными силами, то теперь стали действовать небольшими группами по 5–10 машин, предпочитая атаковать из засад.

Новой техники и оружия германские заводы в конце войны не успели выпустить, но немецкие войска все чаще стали применять на фронте фаустпатроны и офенроры, довольно действенное оружие. Дистанция огня фаустпатрона составляла 30 метров, офенрора — 100. От фаустпатронов наши войска, особенно танковые, несли большие потери. Об этом говорит статистика: 1-я танковая армия потеряла в 1944 году 4 танка, за январь — февраль 1945 года — уже 16 танков, в марте — 30 танков.

При наступлении борьба с фаустниками была главной задачей передовых отрядов и разведки. Фронтовые газеты старались проинформировать армейские подразделения об использовании немцами в обороне фаустпатронов и офенроров, давали разъяснение по их устройству и применению. Газета «За нашу Родину» писала: «За последнее время воины наших подразделений встретились с „новинкой“ немецкого оружия — фаустпатронами. Много надежд фашисты возлагали на это оружие. Но фаустпатроны не могли приостановить стремительности наступления Красной Армии. Враг под нажимом наших войск, неся большие потери, вынужден был бросать большое количество техники, в том числе и фаустпатронов».

Последние наступательные операции всему миру показали возросшую силу и мощь Красной Армии, хотя германское командование по-прежнему считало, что успехи советских войск обеспечиваются за счет использования больших масс танков. В общем-то, это так. Гитлер уже не мог противопоставить нашим танковым соединениям равноценную силу, однако приказал сформировать танкоистребительную дивизию, надеясь, что она сыграет решающую роль в обороне границ рейха.

«Танковый Бог» Гудериан с едким сарказмом писал об этой дивизии: «Название этого нового соединения звучало красиво и многообещающе. Но больше ничего не было. В действительности же это соединение должно было состоять из рот самокатчиков под командованием храбрых лейтенантов; вооруженные фаустпатронами расчеты этих рот должны были уничтожать Т-34 и тяжелые русские танки. Дивизия вводилась в бой поротно. Жалко было храбрых солдат»[257].

Сроки наступления 1-й гвардейской танковой армии были определены заранее. 1 марта 1945 года она вводилась в бой и шла в полосе 3-й ударной армии генерала Н. П. Симоняка. Тут же, только левее, входила в прорыв 2-я гвардейская танковая армия генерала С. И. Богданова. В прорыве немецкой линии обороны участвовала и 1-я армия Войска Польского. Авиационное прикрытие обеспечивали 198-я штурмовая и 278-я истребительная авиационные дивизии.

Командующий фронтом Г. К. Жуков, как всегда, возлагал большие надежды на 1-ю гвардейскую танковую армию, которая победоносно шла к своей цели — окончанию Великой Отечественной войны. За два года своего существования она провела десятки наступательных и оборонительных операций. Годовщина создания армии совпадала с днем 23 февраля. А это, как известно, день создания Советских Вооруженных Сил.

В этот день по армии был зачитан приказ:

«Товарищи бойцы, сержанты, офицеры и генералы!

Поздравляю вас со второй годовщиной организации и боевых действий нашей 1-й гвардейской танковой армии!

Рожденная в огне Великой Отечественной войны, она участвует в боях с первых дней своего существования и за два года прошла славный боевой путь. Она совершила тяжелый и длительный марш, невзирая на метель и глубокий снег, на Северо-Западный фронт, победоносно участвовала в жестоких боях на Курской дуге и Правобережной Украины, форсировала такие реки, как Днестр и Прут, Сан и Западный Буг, Вислу и Одер, с боями прошла всю Польшу и сражается на подступах к Берлину.

Наша армия прошла с боями тысячи километров и нанесла врагу огромные потери в живой силе и технике. Ею уничтожено и пленено 20 790 немецких солдат и офицеров, уничтожено и захвачено 4438 танков, 3818 орудий, 1857 минометов, 654 самоходки и много другой техники.

Однако было бы непростительно думать, что победа достается легко. Впереди еще серьезные бои. От нас требуется полное напряжение сил, еще больше мужества и отваги, чтобы навсегда покончить с ненавистным врагом, добить врага в его собственной берлоге…

Мы обязаны ознаменовать вторую годовщину нашего существования и боевых действий еще более высокими героическими подвигами, новыми боевыми успехами на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Мы должны водрузить знамя Победы над Берлином.

(Катуков. Попель. Шалин»[258].)

Торжества по случаю годовщины прошли, и армия ушла в бой. 1 марта она уже была на исходных позициях. Порядок ввода войск в прорыв был определен приказом от 26 февраля 1945 года. Корпуса должны идти по четырем маршрутам за 3-й ударной армией, а «к моменту овладения пехотой рубежа железной дороги на участке Хайсендорш — Реетц вступают в бой, а на рубеже Клайн-Шпигель — Фалькенвальде обгоняют пехоту и продолжают наступление в северном направлении»[259].

Сразу же после 45-минутной артиллерийской подготовки армия Симоняка пошла в бой, пехота прорвала первую линию обороны, но углубилась всего на 1,5–2 километра. Для допрорыва обороны противника надо было вводить передовые отряды танковой армии. От танкового корпуса пошла бригада Гусаковского, от механизированного — Темника.

Погода была скверная и никак не благоприятствовала наступлению. Прошли дожди, снег начал обильно таять, превращая дороги в сплошное месиво. Собственно, и дорог-то на север практически не было. В полосе ввода армии в бой имелось одно шоссе, но и оно на отдельных участках, как и другие проселочные дороги, было заминировано.

Стало ясно, что вести армию по четырем маршрутам не удастся, и Катуков отдал приказ наступать по шоссе Реетц — Неренберг. По шоссе шли и главные силы армии Богданова. Стали образовываться пробки глубиной на несколько десятков километров. Теперь нечего было думать о темпах наступления, определенных приказом в 45–50 километров.

И тем не менее, даже двигаясь со скоростью 10 километров в сутки, Темник завязал бой за городок Гросс-Зее, а Гусаковский — за Неренберг.

На следующий день скорость движения войск увеличилась, и в бой вступали основные силы армии. К утру 3 марта оборона противника на кольбергском направлении была прорвана, и танки Катукова, а левее Богданова уверенно прорывались к Балтийскому морю.

В коридоры, пробиваемые пехотой армии Симоняка, словно потоки воды, неслись танки, сокрушая все на своем пути. Впереди, как и с начала наступления, шли передовые отряды Гусаковского и Темника. С передовыми отрядами шел Гетман со своим «маленьким штабом», который корректировал действия бригад, идущих в авангарде, армейской разведки и ударных групп, а точнее — штурмовых батальонов, созданных для борьбы с танками противника и фаустниками.

Пали первые города: Гросс-Зее, Неренберг, Цульцефиц и Зенгерин. Разгромленные немецкие части отходили в северо-западном направлении на Драмбург.

Гитлер сместил командующего группой армий «Висла» генерал-полковника Зеппа Дитриха и назначил на его место рейхсфюрера Гиммлера, надеясь таким образом изменить ситуацию в Померании. Гиммлер сразу же бросил на передовую войска, находившиеся в резерве: 28-ю легкую пехотную дивизию СС «Бельгийскую», 402-ю запасную дивизию, 7-ю танковую дивизию СС «Гольштейн», 11-ю мотодивизию СС «Нордланд», пехотную дивизию СС «Карл Великий» и другие соединения.

Только вряд ли рейхсфюрер даже такими радикальными мерами мог что-либо изменить на фронте. Усилил давление на немцев 2-й Белорусский фронт Рокоссовского. Его войска начали бои за Кёзлин, 2-я танковая бригада успешно продвигалась к Наугарду и Коммину.

Катуков нацелил 8-й гвардейский мехкорпус на захват Драмбурга, Бальгарда и Керлина, 11-му гвардейскому танковому приказал занять Кольберг, Трептов, Гросс-Естин, где перейти к обороне и быть в готовности отразить удары противника с запада![260]

Такое массовое передвижение войск в узких дебиле снова привело к пробкам. Наши войска шли на север, в обратном направлении двигались колонны пленных и группы беженцев. Гетман посылал своих людей, требуя от них любой ценой освободить дороги, чтобы можно было протолкнуть вперед машины с боеприпасами, горючим и продовольствием для ушедших вперед бригад Гусаковского и Темника.

В этой сутолоке сначала Гетман нарвался на Катукова, затем и Бабаджанян, который тоже пробовал бороться с пробками. Но тоже безуспешно. Каждый из них поочередно получил взбучку.

На одной из фронтовых дорог Бабаджанян жаловался Андрею Лаврентьевичу, что незаслуженно получил от командарма нагоняй. «Я ведь хотел как лучше, — говорил он с раздражением. — Не вмешайся я тогда, основные силы корпуса простояли бы несколько часов». Гетман только улыбнулся, пооткровенничал, что и ему тоже досталось.

Уже после войны Бабаджанян написал: «Мы с Гаркушей (заместителем командира корпуса. — В. П.) выбились из сил, а тут, как на грех, еще и наскочили на командарма М. Е. Катукова, который с начальником оперативного отдела полковником М. Т. Никитиным пробивался сквозь заторы на север, поближе к действующим частям.

— Тебе, Армо, надо руководить боем своих передовых бригад, а не с пробками воевать! — строго выговорил мне командарм.

Я не стал возражать, Катуков был прав: несмотря ни на что, командиру следует точно определять, где он нужнее, и находиться именно там. Надо уметь и в условиях боя расчетливо распределять обязанности между собой, своими заместителями и помощниками, а не хвататься сгоряча за все самому»[261].

Наступление продолжалось. 4 марта 1945 года Москва салютовала войскам 1-го Белорусского фронта и 1-й армии Войска Польского, прорвавшим оборону немцев и захватившим ряд городов в Померании, двадцатью артиллерийскими залпами.

А тем временем передовые отряды 1-й гвардейской танковой армии подходили к Кольбергу. Достигнув таким образом берегов Балтийского моря, Бабаджанян пытался взять город с ходу, но атака бригад Моргунова и Смирнова захлебнулась. Только после полной блокады город сдался. Полковник Смирнов направил в штаб армии бутылку морской воды, своеобразный рапорт о взятии Кольберга.

Зажатые с запада войсками 2-го Белорусского фронта, а с юга войсками 1-го Белорусского и 1-й армией Войска Польского, разгромленные дивизии группы армий «Висла» отступали, пробиваясь на запад, надеясь вырваться из окружения.

Чтобы добить отступавшие немецкие войска, Катуков бросил в бой даже свой резерв — 64-ю танковую бригаду под командованием полковника К. Н. Бойко.

Хотя разгром немцев был полный, в Померании еще немало оставалось так называемых «блуждающих котлов», которые оказывали яростное сопротивление. Их добивали шедшие за танками стрелковые части.

Для ускорения разгрома остатков немецких частей на побережье Балтийского моря Ставка Верховного Главнокомандования решила подчинить 1-ю гвардейскую танковую армию 2-му Белорусскому фронту. Трудно сказать, как удалось Рокоссовскому уломать Сталина, чтобы заполучить танковую армию. Жуков скуповат, войсками не разбрасывался, тут же позвонил по ВЧ и предупредил: «Армия должна быть возвращена точно в таком же составе, в каком она к вам уходит, — писал Рокоссовский. — Я обещал, но, в свою очередь, попросил, чтобы армия нам была выделена боеспособной…»[262]

Шифротелеграмму о переподчинении армии Катуков получил 6 марта, а следом и приказ Рокоссовского, гласивший: «1-й ГТА 9.03.45 главными силами выйти на рубеж частей 13-й армии в район Лупов, Рексен, Гловец, Бандзехов, быть в готовности с утра 10.03.45 развить удар в направлении Лауенбург — Нойштадт. Передовыми отрядами к исходу дня 9.03.45 захватить переправы через канал Бренкенхоф на участке Лауенбург— Адмиг — Фреест»[263].

На основании приказа штаба фронта Катуков издал свой приказ по армии, а контроль за его исполнением ложился на генерала Гетмана. Армия еще не была готова к повороту на восток и зачистке побережья Балтийского моря, как на нее обрушился удар 10-го армейского корпуса СС, потесненного войсками 2-го Белорусского фронта, пробивающегося на запад. Немцам удалось сбить заслоны частей 8-го мехкорпуса Дремова и захватить ряд небольших городков.

В результате прорыва немцев 11-й танковый корпус оказался отрезанным от главных сил армии и фронта. Ликвидацией прорыва пришлось заниматься помощнику командующего генералу Гетману. Он спланировал операцию так, что вскоре была разгромлена немецкая корпусная группа «Теттау», а затем и весь 10-й армейский корпус СС. К его разгрому подключились войска 8-го мехкорпуса, 134-го стрелкового корпуса и части 1-й армии Войска Польского.

Только после ликвидации этой опасности армия сдала свой рубеж у Кольберга частям 1-й армии Войска Польского и повернула на восток. Передовые отряды — правый 11-го гвардейского танкового корпуса, левый 8-го гвардейского механизированного корпуса — продвигались настолько быстро, что немцы не успевали взрывать мосты на пути их движения.

Мост на реке Леба удалось захватить 8 марта, с каналом Бренкенхоф тоже особых проблем не возникло, Гусаковский начал переправлять свою технику в районе Каролиенталь. На несколько часов задержался Темник со своими войсками: мост на Лебе в районе Цаценов, где он переправлялся, был взорван. Пришлось воспользоваться подручными средствами. К ночи танкисты и мотострелки достигли района Виттинциг.

На мосту через Лебу Андрей Лаврентьевич встретился с командиром 6-го мотоциклетного отряда Валентином Мусатовым, спросил о потерях, пообещав, если надо, укрепить его силы несколькими танками и самоходками. Потери оказались невелики, в основном — в личном составе. Отряд прикрывал легкий артиллерийский полк.

На пути к Лебе передовым отрядам и разведке, рассказывал Мусатов, пришлось вести бои в основном с остатками войск из 7-й танковой дивизии СС, из дивизий «Карл Великий» и «Полицай». Попадались фольксштурмовские подразделения. Этих едва прижмешь, кричат: «Гитлер капут!» — и поднимают руки. Эсэсовцы, правда, дерутся до последнего в связи с тем, что остатки немецких частей пробивались к морским портам Данцигу и Гдыни, надеясь таким образом уйти в Германию. Гетман поставил Мусатову задачу: перекрыть им все пути отступления.

Прощаясь, полковник вытащил из полевой сумки несколько листков с допросами пленных и попросил передать их члену Военного совета Попелю. Он такие вещи собирает и использует в своей повседневной работе.

Разведчик устремился вдогонку за своими отчаянными и смелыми ребятами, выполнявшими для армии важную и нужную работу — пробивали дорогу. Это о них, храбрых и дерзких, писал в эти дни фронтовой поэт:

В боях с врагом ты будь неистов,
Бей немцев яростно, боец,
Чем больше ты убьешь фашистов,
Тем ближе Гитлеру конец.

Гетман так и остался стоять на мосту, держа в руках исписанные листки бумаги. Мимо брела колонна пленных с опущенными головами. Сейчас их полно на фронтовых дорогах, многие рады такому концу: все-таки живы остались. За несколько дней боев только 11-й гвардейский танковый корпус взял в плен 2015 солдат и офицеров, уничтожил 5066. Захвачено много оружия, техники, складов с военным имуществом[264].

Прежде чем пересечь мост, Андрей Лаврентьевич прочитал листки, переданные Мусатовым. Записи велись второпях, но почерк был сносный, разборчивый. В показаниях некоего Генриха Майера говорилось: «Настроение немецкой армии отчаянное. Особенно оно ухудшилось с началом русского наступления в направлении Гдыни и Данцига. Солдаты понимают, что дальнейшее ведение Германией войны является безумным. Мы потеряли уже часть Германии, мы не имеем резервов и не в состоянии остановить наступление русских на всех фронтах. Наши заводы большей частью уничтожены, мы не в состоянии восполнить потери в военной технике даже на 50 процентов. Особенно мы имеем огромные затруднения в бензине. Этим и следует объяснить бездействие немецкой авиации. За последние полгода много квалифицированных моряков было послано в пехоту. Восточные и южные города Германии забиты беженцами, отходящими из Восточной Пруссии и других областей, занятых русскими. Беженцы объясняют свой уход из городов и сел тем, что они боятся расстрелов со стороны русских, т. к. немецкая пропаганда распространяла слухи, что русские убивают пленных жителей и сносят с лица земли города и села. Последние два месяца нам не разрешалось оставлять казармы. Я это объясняю тем, что командование не желает, чтобы мы видели толпы беженцев и не знали, в каких ужасных условиях они живут»[265].

Таких записей на листках было много, и Андрей Лаврентьевич остановился еще на одном — показаниях пленного эсэсовца из 7-й танковой дивизии Петера Вена: «Настроение солдат плохое, солдаты устали от войны. Сейчас не редкость, когда солдаты ругают Гитлера и национал-социалистскую партию. За малейшее нарушение дисциплины и за разговоры, направленные против существующего строя, солдаты предаются суду военного трибунала. За февраль в 1-м танковом полку 7-й дивизии было вынесено 18 приговоров, из них 9 смертных. Солдаты не верят больше немецкой пропаганде. Разговоры о тайном оружии встречаются смехом. Сейчас солдат не интересует, чем кончится война, лишь бы она скорее кончилась»[266].

Генерал положил листки в полевую сумку, надеясь при случае передать их Попелю. «Виллис» тронулся и медленно пошел по мосту, пересекая не столь полноводную Лабу. Находясь под впечатлением от прочитанных признаний пленных, Гетман подумал про себя: «Давно ли такие, как эти Майер и Вен, кричали: „Хайль Гитлер!“, теперь начинают прозревать, даже несмотря на „запудренные“ мозги геббельсовской пропагандой. Недаром говорят: как аукнется, так и откликнется».

Танковая армия двигалась к Нойштадту. В походе Гетман узнал, что гарнизон города Леба разгромлен отрядом полковника Мусатова, теперь отряд пробивается в направлении города Рибен.

Бои за Нойштадт длились несколько дней. Город был важным опорным пунктом противника, прикрывал дальние подступы к порту Гдыня. На его улицах были сооружены баррикады, устроены завалы, каждый дом приспособлен для ведения огня.

И все же город пал под комбинированными ударами танковых и стрелковых частей. На улицах захвачено 15 танков и СУ, 500 автомашин, 7 тяжелых орудий, а также 250 солдат и офицеров[267].

При выходе передовых отрядов танковой армии в район Рутцау — Путциг покончено было со всеми опорными пунктами противника, а его группировка, оказывавшая упорное сопротивление, рассечена на две части.

Об успехах войск Гетман направил в штаб короткое донесение и направился дальше. В донесении он, конечно, не указывал, что Нойштадт и другие города пали под ударами войск, которыми он руководил. Но Попель все же вынужден был признать, что «11 марта Андрей Лаврентьевич Гетман, двигавшийся вместе с передовыми отрядами армии, доложил, что после упорных боев во взаимодействии с 19-й армией взяты Лауенберг и Нойштадт, захвачены большие трофеи»[268].

Есть основание полагать, что захватом Гдыни тоже руководил Гетман, а не Катуков. Командарм осуществлял лишь общее руководство. Сошлемся опять же на того же члена Военного совета Попеля, который, как и Катуков, не благоволил к Андрею Лаврентьевичу. В своих мемуарах отметил: «Наступление на Гдыню с севера вели части под руководством генерала А. Л. Гетмана. Шесть дней они прогрызали оборону противника»[269].

Здесь не столько важно признание Попеля, важно другое — сам Гетман умолчал в своих мемуарах о том, что руководил боями в Померании. Почему?

Ответ на этот вопрос так никто и не дал — ни командиры бригад, ни командиры корпусов. А его надо искать в том же письме Андрея Лаврентьевича писателю Гарину: «…будучи первым заместителем… уезжал в войска и там руководил боем, помогал командирам опытом, советом, а если надо — вмешательством. А начальство было далековато от места боевых действий…»

Было ясно, что отступающие немецкие войска ринутся в порты, чтобы эвакуироваться на морских судах, в противном случае всех их ждет плен.

Вначале некоторые немецкие части пытались уйти морем из района Путциг, но тут им преградили путь танки. Когда комбриг 40-й танковой бригады полковник Смирнов доложил Гетману о том, что немцы отходят к Путцигу и собираются удирать на кораблях, Андрей Лаврентьевич связался с Бабаджаняном и предложил из бригады Смирнова, поскольку она была ближе других частей к косе Путцигер — Нерунг, выделить небольшой отряд для зачистки побережья.

На косу был послан отряд 40-й бригады в составе 5 танков, 2 батарей 350-го легкого артполка, инженерная рота и взвод автоматчиков. Порядок был наведен быстро. У немцев не осталось никаких шансов уйти ни морем, ни по суше.

С захватом Путцига было завершено окружение данцигско-гдынской группировки противника. Начались бои за Гдыню.

20 марта 1945 года Военный совет 2-го Белорусского фронта принял обращение к личному составу, призывая как можно скорее закончить разгром гитлеровских войск на Балтийском побережье. В обращении говорилось:

«Успешно выполнив свои задачи по разгрому немцев в Восточной Пруссии, войска фронта ведут бои в Померании. Умелым обходным маневром окружена крупная группировка немецких войск в районе Данцига (Гданьск) и Гдыня.

Все туже сжимается кольцо окружения.

Доблестные воины 2-го Белорусского фронта! Мы обязаны быстрее добить немецкие войска, окруженные в районе Данцига и Гдыни. Это крупные города и важные военные порты на Балтийском побережье. Овладеть этими городами и ликвидировать в них группировку вражеских войск — это значит ускорить победу над ненавистным врагом.

Вперед на Данциг и Гдыню, боевые друзья!»[270]

Обращение Военного совета фронта гвардейцы-танкисты восприняли как свою главную боевую задачу. К захвату приморских городов готовились основательно, по-гвардейски. Пока в порядок приводилась техника, разведчики добывали необходимую информацию о Гдынском укрепленном районе. Такая информация добывалась разными путями: непосредственной отправкой разведгрупп в тыл врага, через членов подпольных патриотических организаций, выходивших на связь с наступающими советскими войсками.

Например, командир 8-го мехкорпуса генерал Дремов получил от польской девушки-подпольщицы топографическую карту с нанесенными на ней железобетонными укреплениями города Гдыни[271].

Стараясь усилить удар по городу, 17 марта Катуков перебросил 11-й гвардейский танковый корпус на правый фланг армии, поставив Бабаджаняну задачу: во взаимодействии с частями 8-го мехкорпуса и 134-м стрелковым корпусом, наступая из района Глодовкен в направлении Биркенберг — Клайн-Катц, ударом с юга овладеть городом Гдыней[272].

Многое, как и прежде, зависело от действий передовых отрядов, которые действовали впереди корпусов армии. И на этот раз их тоже было два: № 1 (командир полковник В. И. Земляков), в его отряд входила 19-я самоходно-артиллерийская бригада, усиленная 1430-м артиллерийским полком, инженерным и понтонно-мостовым батальонами; № 2 (командир — полковник В. Н. Мусатов) — 6-й мотоциклетный полк, усиленный 1170-м артиллерийским полком, инженерным и понтонным батальонами.

Перед наступлением Гетман снова встретился с командирами передовых отрядов, чтобы проинформировать их о фронтовой обстановке. Именно этим командирам предстояло проложить «тропинку» для главных сил армии, преодолеть три оборонительных рубежа, прикрывавших город. Были сверены карты, на которые отмечены основные огневые точки каждой оборонительной полосы. Генерал предупредил Землякова и Мусатова о том, что их отряды могут подвергнуться обстрелу корабельной артиллерии: в порту находятся корабли «Шлизен», «Шер», две флотилии тральщиков и 8 подводных лодок[273].

Гетман пожелал командирам удачи и выразил надежду на новую встречу уже в освобожденной Гдыни.

Штурм крепости начался 19 марта и продолжался восемь дней. Всю неделю лил, не переставая, дождь. Войска с огромным трудом продвигались вперед по бездорожью. Единственная шоссейная дорога, проходившая северо-западнее Гдыни, была забита транспортом, так что матушке-пехоте досталось больше, чем кому бы то ни было.

Нелегко давался каждый оборонительный рубеж.

С подходом 134-го, а затем и 40-го стрелковых корпусов бои приняли еще более ожесточенный характер. Танки придавались пехоте, делался рывок вперед, и так каждый раз, шаг за шагом, штурмовые группы продвигались вперед. Город был в полукольце, огонь по нему продолжался с нарастающей силой. За ходом боев в Померании следила вся страна. В эти дни поэт Михаил Матусовский написал такие строки:

Штурмуя форты, наводя переправы,
Каналы форсируя вброд,
Вперед под знаменами воинской славы,
На Данциг, на Гдыню — вперед!

Запертые в крепости немцы отчаянно сопротивлялись. По наступающим советским войскам била корабельная артиллерия и форты береговой обороны. Эти обстрелы мешали развертыванию общего штурма. Вмешался командующий 2-м Белорусским фронтом Рокоссовский. Вначале он планировал организовать контрбатарейную борьбу, создав специальную группу дальнобойной артиллерии. «Но ей почти не пришлось стрелять по морским целям, — писал Константин Константинович. — Все решили летчики воздушной армии Вершинина. Бомбардировщики и штурмовики нанесли такой удар по кораблям, что они поспешно покинули бухту»[274].

Судьба Гдыни была решена. После ухода кораблей была разгромлена и береговая артиллерия немцев, что значительно облегчило прорыв внешнего обвода Гдыньского укрепленного района. 26 марта 1945 года танки завязали бои на улицах и площадях города. Первым ворвался батальон майора Б. П. Иванова. Вскоре артиллерия перенесла огонь на портовые сооружения, и гитлеровцы заметались в панике. Спаслись только те, кто успел еще раньше добраться до кораблей.

Следом за падением Гдыни пал и Данциг.

Победа была добыта нелегким трудом солдат и офицеров. И цена ей немалая. У Нойштадта, Кольберга, Путцига, Гдыни и Гданьска остались могилы бойцов 1-й гвардейской танковой армии. В боях в Померании погиб и ветеран армии Герой Советского Союза майор Ф. П. Боридько.

В Гдыни командиры передовых отрядов Мусатов и Земляков разыскали Гетмана, поздравили с победой. Ведь именно он, генерал Гетман, был организатором действий не только передовых отрядов, но и главных сил корпусов — танкового и механизированного. А вскоре и Андрей Лаврентьевич поздравлял боевых командиров: Мусатову и Землякову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Померанская наступательная операция завершилась, в ней 1-я гвардейская танковая армия сыграла значительную, роль, разгромив несколько соединений противника. В течение 26 дней она не выходила из боя, прошла более 800 километров, в постоянных столкновениях с противником захватила и уничтожила около 45 тысяч солдат и офицеров, 202 танка и штурмовых орудия, 925 орудий других калибров и минометов, 135 бронетранспортеров и бронемашин, 6820 автомашин, 56 самолетов и много другой боевой техники, вооружения и военного имущества[275].

В ходе боев армия освободила более 1000 человек военнопленных из различных лагерей, расположенных на территории Померании.

Разгром померанской группировки «Висла» еще не означал конца войны, но значительно приблизил к окончательной победе. Вермахт еще сопротивлялся, хотя и нес большие потери.

1-я гвардейская танковая армия возвращалась в состав 1-го Белорусского фронта. Уже поступил приказ в ночь с 26 на 27 марта сдать занимаемые позиции частям 19-й армии и к 31 марта прибыть в район Лансберга. Боевую матчасть — танки, САУ и артиллерию — предписывалось перевезти по железной дороге, колесный транспорт шел к месту сосредоточения своим ходом.

Командарм со штабом уехал в район новой дислокации армии сразу же по окончании боев, оставил в Гдыни своего заместителя генерала Гетмана, приказал проследить за отправкой всех эшелонов с техникой и последней автоколонны с военными грузами.

Четыре дня провел Андрей Лаврентьевич на железной дороге, отправляя эшелон за эшелоном. Работа была закончена в сжатые сроки — 30 марта ушел последний эшелон, 31 марта — последняя колонна грузовиков. С ней уехал и помощник командующего.

В начале апреля 1945 года армия разместилась в лесном массиве южнее города Лансберга. Апрельские дни стояли теплыми, солнечными, весна вселяла надежды на скорое окончание воины. Подготовка к последней операции — взятию Берлина — уже началась. «Важность и историческое значение этой операции определялось тем, — говорилось в одном из армейских документов, — что эта операция, во-первых, нацеливалась на логово фашистского зверя — Берлин, во-вторых, поднимала настроение у рядового, сержантского и офицерского состава хотя бы тем, что эта операция будет последней, решающей операцией Великой Отечественной войны, операцией окончательного разгрома фашистских вооруженных сил, операцией, которая приведет к соединению с союзными войсками, операцией, в которой водрузится знамя Победы над Берлином, операцией, которая положит конец самой тяжелой и самой кровопролитной войне»[276].

Подготовка к наступлению шла везде — в батальонах, полках, бригадах, корпусах, в целом по всей армии. Командиры подсчитывали свои силы, готовили технику и экипажи. Недавние бои в Померании, несомненно, сказались на боеспособности армии: она потеряла более сотни танков и самоходных орудий, не считая другой техники. А те машины, которые прибыли на Одер, подлежали ремонту и техническому осмотру. Командующий фронтом Г. К. Жуков, правда, пообещал обновить на одну треть машинный парк и свое слово сдержал. В армию прибыло 290 танков и САУ с экипажами.

К началу наступления на Берлин армия, как никогда, была оснащена техникой и вооружена. В ее составе было 709 танков и САУ, 700 орудий и минометов и 44 реактивные установки. По штату числилось 45 тысяч солдат и офицеров.

В предчувствии скорой победы над врагом в среде командного состава царило оживление. Радовался и Гетман, хотя отношения с Катуковым не налаживались, оставались на точке замерзания. В дополнение ко всему еще в ходе Померанской операции Катуков и Попель написали на него убийственную характеристику. Известно, что в последних боях генерал Гетман снова проявлял самостоятельность при решении оперативных вопросов, особенно это заметно было в тот момент, когда складывалась критическая ситуация. Все это не нравилось командарму и члену Военного совета, которые любой ценой стремились избавиться от строптивого, но деятельного и энергичного генерала.

Характеристика выглядит так:

«Перед началом Висло-Одерской операции уделял много внимания вопросам боевого сколачивания и боевой подготовки войск к предстоящей операции. К порученным заданиям относился честно.

По занимаемой должности по состоянию здоровья недостаточно активен и инициативен. Проявляется инертное отношение к работе. Бывая в частях и соединениях, не замечает недостатки и на встречающиеся непорядки и извращения уставов и приказов не реагирует.

Должностью тяготится.

Имеет склонность к преподавательской работе.

(Командующий 1-й гвардейской танковой армией) (генерал-полковник Катуков.) (Член Военного совета) (генерал-лейтенант Попель.) (15 марта 1945 года»[277])

Наверно, нет смысла комментировать эту характеристику, следует сказать лишь одно: противореча себе же, Катуков и Попель высекли себя, как унтер-офицерская вдова. Честное отношение к заданиям и вдруг — сплошная инертность в работе.

Тогда как же относиться к характеристике, ими же написанной 23 июня 1943 года, из которой следует, что генерал Гетман «показал себя исключительно работоспособным, энергичным, знающим дело командиром корпуса»? Нет логики, зато есть притворство и лицемерие. А намек на «склонность к преподавательской работе» — не что иное, как желание избавиться от несговорчивого генерала не мытьем, так катаньем: авось командующий бронетанковыми и механизированными войсками маршал Я. Н. Федоренко увидит в генерале Гетмане ценнейшего преподавателя Бронетанковой академии. Но тот инициативы не проявил, считал, что боевой генерал должен находиться на фронте.

«Инертность и отсутствие инициативы» все же не мешали Гетману заниматься подготовкой войск, а потом вести их в бой. Он был доволен тем, что сколочены экипажи, роты, батальоны, бригады, что они боеспособны, радовался успехам боевых товарищей и друзей.

Кюстринский плацдарм, отвоеванный у немцев месяц тому назад, напоминал копошащийся муравейник. Сюда постоянно прибывали техника и войска. Главные же силы наступающих армий находились пока за Одером.

Позади оставался Мезеритцкий укрепленный район, который недавно штурмовали танкисты и который для них стал прошлым, частицей военной истории. Об этом напоминала статья писателя Василия Гроссмана «Дорога на Берлин»: «Укрепленный район, который является главным поясом на путях к Берлину, был последним словом инженерной техники… На десятки километров тянется длинная цепь надолб и низких стальных куполов дотов, похожих на торчащие каски, ушедших в землю сорокаметровых гигантов. Кажется, нет силы, могущей сдвинуть либо подавить эти вкопанные в землю сорокаметровые чудовища. И все же наши танки не только сумели обойти этот стальной пояс, но и непосредственно прорвались через него»[278].

Теперь войскам предстояло штурмовать не менее сложные укрепления — Зееловские (Ведовские) высоты. Армейская разведка уже собрала все сведения, какие только можно, об этом укрепленном районе, и штаб армии в ближайшие дни собирался проинформировать командный состав частей о состоянии переднего края противника и его силах, которые будут противостоять армии при вводе ее в прорыв.

Пока же в штабах шла отработка оперативных документов, помощники командарма Гетман и Слышкин занимались вопросами подготовки армии к наступлению. Каждый день прибывали эшелоны с танками, самоходными установками, артиллерией, грузовиками. Всю эту технику нужно было распределить по корпусам и бригадам. Начальник управления бронетанкового снабжения и ремонта П. Г. Дынер был в приподнятом настроении. Принимая новую технику, говорил с нескрываемой радостью, что теперь перед наступлением ему не придется собирать из двух танков один.

В марте 1945 года Павлу Григорьевичу было присвоено генеральское звание, но он по-прежнему «щеголял» в полковничьей шинели, что дало Гетману повод для шутки: попадись командарму на глаза, прижмет за нарушение формы одежды.

Не генеральская форма на плечах Дынера интересовала Андрея Лаврентьевича, о чем он сказал так, к слову, его больше беспокоило состояние техники — танков и самоходно-артиллерийских установок. До него дошли слухи, что возникла проблема с пальцами траков. Если нужно его вмешательство, он готов обратиться с рапортом к Катукову или Жукову.

Проблема, оказывается, уже решена, Дынер не был бы Дынером, если бы не мог выйти из затруднительного положения. В ремонтно-восстановительном батальоне нашлись свои изобретатели, в мастерских научились делать эти злополучные пальцы. Их штамповали вручную, но после закалки они мало чем отличались от тех, что делались в заводских условиях.

Дынер до войны был сугубо штатским человеком, но инженером оказался прекрасным, находкой для армии, той самой палочкой-выручалочкой, которая не раз спасала положение: подбитая техника восстанавливалась и возвращалась в строй.

8 апреля 1945 года, за неделю до наступления, Гетман с Дынером и представителем Генштаба Красной Армии снова проверяли машинный парк. После проверки представитель Генштаба записал: «Материальная часть — боевые машины, автотранспорт и оружие, находящиеся в подразделениях, приведены в полный порядок, — отремонтирована, содержится в чистом состоянии.

Общее состояние дисциплины в частях вполне удовлетворительное»[279].

В последние дни перед наступлением внимание заместителя командующего армией было переключено на переправы. На Одере уже строились 16- и 60-тонные мосты. Но форсировать предстояло не только Одер. На пути были Эльба, Хавель, Нейсе, Шпрее, много каналов и озер, которые тоже доставят немало хлопот. Тут вся надежда на инженерные войска.

Красная Армия готовилась к наступлению, противник — к жесткой обороне. Действия 1-го и 2-го Белорусских фронтов в феврале — марте 1945 года заставили германское командование отказаться от нанесения контрударов на берлинском направлении, а все его усилия были направлены на строительство оборонительных сооружений, защищавших столицу рейха — Берлин.

На дальних подступах к Берлину были подготовлены две оборонительные линии. По данным нашей разведки, в полосе наступления 1-й гвардейской танковой армии немцы могли бросить несколько пехотных и моторизованных дивизий, а также 404-й народно-артиллерийский корпус. Общее количество войск в этих соединениях составляло примерно 33 600 человек, 170 танков, 106 штурмовых орудий, 170 зенитных орудий, 161 миномет, 1600 пулеметов[280].

Соотношение сил было в пользу 1-й танковой армии. Оно увеличивалось за счет взаимодействия с 8-й армией Чуйкова. К тому же Катукову был передан в оперативное подчинение 11-й танковый корпус И. И. Ющука.

Штаб фронта считал, что слабой стороной глубоко эшелонированной обороны противника является отсутствие стратегических резервов. В ходе зимнего и весеннего наступления Красная Армия перемолола десятки немецких дивизий и корпусов. Теперь противник лишен был широкого межфронтового маневра, он мог перебросить незначительные резервы, стоявшие перед 2-м Белорусским фронтом, — 11-ю мотодивизию СС «Нордланд» и 23-ю мотодивизию СС «Нидерланды». Все это тоже учитывалось при наступлении.

5 апреля командующий фронтом Г. К. Жуков собрал в маленьком городке Бирнбаум, расположенном на левом берегу Варты, командующих, членов Военных советов, начальников штабов армии, командиров танковых и кавалерийских корпусов, начальников родов войск и служб фронта на совещание.

Маршал обрисовал благоприятно сложившуюся обстановку на фронте, дал оценку действиям фронтов своих соседей — 1-го Украинского и 2-го Белорусского. Он определил сроки наступления 1-го Белорусского фронта, хотя точную дату пока не назвал.

Участникам совещания была предоставлена возможность познакомиться с обороной противника. На карте четко обозначались все узлы сопротивления — от Одера до Зееловских высот и далее до Шпрее. Внимание всех привлек макет — план Берлина, на котором все так же четко были прописаны не только улицы города, но и все правительственные здания, обозначенные своими номерами.

Три дня — 5–7 апреля — в штабе фронта продолжалась военная игра, которая также способствовала командирской учебе. Участники совещания разъезжались по своим армиям и штабам с сознанием того, что каждый из них конкретно, а не абстрактно, видел свою задачу в предстоящем наступлении.

Учеба командного состава проводилась и в 1-й гвардейской танковой армии. Прорабатывались детали наступательной операции — от форсирования Одера до подавления огневых точек на каждой полосе обороны противника. Катуков писал: «У себя в армии на ящиках с песком и макете, присланном маршалом Советского Союза т. Жуковым, тщательно прорабатывали все географические особенности будущего театра боевых действий»[281].

После нескольких часов учебы командарм объявил перерыв, затем пригласил всех на полигон, где пообещал показать «сюрприз», приготовленный генералом Гетманом.

Никто из командиров, за исключением штабных работников армии, не знал, что за «сюрприз» приготовил помощник командарма, все шумно разбрелись по машинам.

Впереди показалось небольшое село, оставленное жителями после февральских боев. На его развалинах Гетман решил показать свой «сюрприз», а точнее, продемонстрировать действия минного трала, с помощью которого можно проходить минные поля.

В своей практике генерал уже имел дело с минными тралами, использовал их при прорыве обороны противника на разных участках боевых действий. Теперь, когда в армии появился модернизированный минный трал, хотелось его опробовать.

Изобретателем каткового минного трала был полковник Д. М. Мигалев. Еще на Финском фронте в 1939 году молодой адъюнкт Военно-инженерной академии обратил внимание на то, с каким трудом обезвреживались вражеские мины. Методика разминирования была примитивной: грунт прощупывался щупом. Малопродуктивной оказалась и работа с миноискателем. Тогда-то и родилась мысль о создании минного трала.

На испытаниях в 1941 году трал тащил трактор. Эффекта от траления не получилось. В 1942 году на Воронежском фронте действия трала попробовали испытать в боевых условиях, приспособив его к танку Т-34. И тут не повезло: в танк попало несколько кумулятивных снарядов, конструктор был ранен. Однако работа продолжалась.

И вот теперь Гетман демонстрировал чудо-технику командирам корпусов и бригад, здесь же находился и член Военного совета, который потом описал, как проходили испытания: «Собравшиеся офицеры с удивлением рассматривали установленное в стороне странное сооружение, прицепленное к обычной тридцатьчетверке. От лобовой части танка горизонтально вперед выдвинулась трехметровая рогатка, и между ее концами разместился большой металлический каток, наподобие того, каким укатывают асфальт. Приглядевшись, заметили, что каток не сплошной, а составлен из отдельных толстых дисков.

„Новый советский танковый трал! — объяснил Гетман. — Хоть теперь наша танковая армия смогла получить неплохое средство защиты от противотанковых мин“»[282].

Место для демонстрации минного трала в безлюдном селении было выбрано неслучайно: отступая, немцы создали здесь несколько минных полей.

По команде, отданной Гетманом по радио, Т-34, послушный рукам механика-водителя, пошел на минное поле. Прогремел взрыв, но танк продолжал идти вперед. Потом экипаж открыл огонь по неподвижным мишеням. Снова рвались мины, но машина упорно двигалась, пересекая опасный участок. И вот она невредимой, лязгая гусеницами, выкатилась на дорогу, толкая впереди себя минный трал.

К тридцатьчетверке бросились командиры и стали осматривать машину в поисках повреждений, а комбриг 45-й танковой Моргунов даже полез под днище, не веря глазам своим: после целой серии взрывов танк остался целехоньким.

Продемонстрировав «чудо-технику», Гетман подвел итог: применение минного трала позволит нам сохранить людей и технику, а также выиграть время. Пропустив трал через опасный участок, наши батальоны могут двигаться дальше, не ожидая, пока минеры со щупами или миноискателями расчистят путь. У трала есть еще одно преимущество. Если противник начнет обстрел, экипаж «тральщика», не прекращая работы, может вступать в бой. Должно быть, все в этом убедились, когда велась стрельба по неподвижным целям.

Вот так день за днем шла боевая учеба в армии. Военный совет армии и политотделы соединений и частей вели работу по разъяснению задач, стоящих перед бойцами и командирами. Каждый понимал, что битва за Берлин станет последней в этой кровавой войне.

В те дни на Одере появился плакат советского художника Леонида Голованова «Дойдем до Берлина». Просто, доходчиво художник изобразил сидящего под деревом солдата, натягивающего на ноги сапоги. Его улыбающийся вид говорил: «Непременно дойдем до Берлина!» Такого рода наглядная агитация тогда играла не последнюю роль. На танках появились надписи: «Даешь Берлин!», «Домой — через Берлин!».

Подготовка к наступлению шла в армии по всем направлениям, шла до того момента, пока армейские соединения не были выдвинуты из выжидательного района в исходный.

12 апреля 1945 года штаб 1-й гвардейской танковой армии получил частную оперативную директиву фронта, в которой ставилась задача: совместно с 11-м танковым корпусом и 4-й гвардейской зенитной дивизией — с выходом пехоты 8-й гвардейской армии на рубеж Зеелов, Долгелин, Альт-Малиш войти в прорыв на участке станции Гузов — Долгелин и, развив удар в общем направлении Зеелов, Обердорш, Гарцин, Альт-Дансберг, Карлхорст, на второй день ввода в прорыв овладеть районом Марцан, Карлхорст, Шеневейде, Кепеник, Фридрихсхаге, Ноенхаген; в дальнейшем ударом на запад, во взаимодействии со 2-й гвардейской танковой армией овладеть районом Шарлоттенбург, Делендорф, Лихтенраде, Рудов, пригородами Трептов и Нейкельн.

Этой же директивой артиллерийское и инженерное обеспечение при прорыве обороны противника возлагалось на 8-ю гвардейскую армию, авиационное — на 18-ю воздушную.

Готовность к наступлению — к исходу 15 апреля[283].

Частная директива на языке штабистов означает ориентировку армии на период ввода ее в бой и последующего ведения боевых действий, она может корректироваться как перед наступлением, так и в ходе его. На ее основе разрабатывается приказ по армии или так называемое «решение командарма».

14 апреля Чуйков предпринял разведку боем: противника надо было встряхнуть и посмотреть, что он предпримет. Немцы посчитали эту атаку началом большого наступления, сразу же после огневого налета стали отводить свои войска с первой линии обороны на вторую, поближе к Зееловским высотам.

Бои длились два дня. В результате боевых действий 20-я моторизованная и 303-я пехотная дивизии были потеснены на рубеж Ордвиг — Золиканте — Лечин — Гольцов, а мотодивизии «Курмарк» и «Мюхеберг» выведены на второй оборонительный рубеж. Стало также известно, что 301-я и 303-я пехотные дивизии, ранее находившиеся в резерве, продвинуты к первой линии. Чего и добивался Чуйков.

До начала общего наступления оставались считаные часы. Танковая армия еще находилась на западном берегу Одера, но по первому сигналу готова была начать переправу.

В походный вагончик Гетмана пожаловали старые друзья — дальневосточники Гаркуша и Мусатов. Редко случалось так, чтобы удавалось собраться вместе. Андрей Лаврентьевич приказал Селезневу накрыть на стол, угостить друзей чайком. К чаю достал припасенную трофейную бутылку коньяку. Пока ординарец готовил чай, Валентин Мусатов, открывая солдатским ножом банку «второго фронта» — американскую тушенку, забросал хозяина вагончика вопросами о Дальнем Востоке, о семье, детях. В былые времена после походов собирались постоянно, Ольга Ивановна хлопотала на кухне и у стола, старалась накормить проголодавшихся офицеров. Теперь это только воспоминания.

На вопросы Мусатова Гетман отвечал односложно: дома все в порядке, жена жива-здорова, с 1942 года работает в призывной комиссии города Барнаула, дети растут, их воспитанием занимается его мать. Умолчал только о том, что от жены давно не получал писем. Беспокоился.

Не мог знать Андрей Лаврентьевич, что жена последнее время тоже жила в тревоге. Покупая газету «Алтайская правда», в которой публиковались сводки Совинформбюро, по ним она следила за ходом 11-го гвардейского танкового корпуса, по ним узнавала о судьбе мужа…

Друзья выпили за победу. Договорились встретиться уже в Берлине. В победе никто не сомневался: дело за малым — оставалось разгромить берлинскую группировку немцев.

В ночь с 15 на 16 апреля последовала команда начать переправу через Одер. Все шло по расписанию. Генерал Гетман держал связь по радио с корпусами и бригадами, направляя их в порядке очередности на понтонные мосты. Кюстринский плацдарм, правда, оказался маловат для такого количества войск и техники, но Андрей Лаврентьевич надеялся, что при вводе их в прорыв на западном берегу Одера станет свободнее, можно будет подтягивать тыловые учреждения.

На рассвете 16 апреля началась артиллерийская подготовка, и армия Чуйкова пошла в наступление. К 12 часам она прорвала первую полосу обороны противника в районе Зееловских высот, дальше пройти не смогла из-за шквального огня. Застряла и 5-я ударная армия Берзарина, наступавшая правее. Стало ясно, что общевойсковые армии решили свою задачу наполовину, прервать оборону противника на полную глубину не в состоянии. Командование фронта приняло решение: ввести в сражение танковые армии, помочь Чуйкову и Берзарину усилить удар, завершить прорыв тактической зоны обороны противника, развить успех на берлинском направлении.

Тяжело давались Зееловские высоты. Здесь у немцев стоят артиллерийские дивизионы, на отдельных участках находилось от 40 до 50 танков и самоходных установок, много минных полей. Передовые отряды 1-й гвардейской танковой армии, встретив сильное сопротивление немцев, пытались обойти Зеелов с юга, но этот маневр не решал главной задачи — вытеснение противника со второй линии обороны. Всю ночь на высотах гремели бои.

Только после того, как передовые отряды были усилены артиллерией, которую удалось подтянуть с других участков фронта, решены вопросы взаимодействия со стрелковыми частями, танкисты пробили дорогу на Вербиг, Либенихен, Мюнхеберг. Покатился на запад немецкий народно-артиллерийский корпус, за ним стали сниматься со своих позиций мотодивизии «Курмарк», «Мюнхеберг» и другие соединения. Корпус Ющука, наступавший на правом фланге армии, вышел к реке Флисс Гельсдорфа, захватил переправу и опорный пункт на Зееловских высотах. Бабаджанян, используя успех справа, решил повернуть свой корпус и форсировать Флисс там, где переправился Ющук. Бригаде Гусаковского удалось овладеть Гельсдорфом. Этот маневр повторил и корпус Дремова.

Несмотря на невероятные усилия, к исходу второго дня наступления 1-я гвардейская танковая армия прошла всего несколько километров. Противник, используя резервы, решил сбросить ее с Зееловских высот. В районе Вулькова появилась 18-я мотодивизия, ударившая во фланг. За ней вступили в бой 23-я мотодивизия СС «Нидерланды», 26-я крепостная танкоистребительная бригада, зенитные и другие части.

Катуков, надо отдать ему должное, не потерял присутствия духа, предпринял ряд удачных маневров своими соединениями и частями, бросал артиллерию и авиацию туда, где танкам приходилось особенно туго.

Как свидетельствуют документы, к утру 20 апреля в результате удара танковых и общевойсковых армий линия фронта противника была прорвана, «„части дивизии Мюнхеберг“ и 303-й пехотной дивизии начали отход на запад… С выходом наших войск в район Ное-Мюле, Кинбаум, Хангельсберг создалась угроза коммуникациям франкфуртской группировке противника»[284].

Зееловские высоты остались позади, но бои не прекращались. Они шли уже на берегах реки Шпрее. Командующий фронтом Г. К. Жуков все время подталкивал армию Катукова, выводя ее на кольцо берлинской автострады. 20 апреля в армии получена телеграмма:

«Катукову. Попелю.

1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организация и исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4.00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе.

(Жуков. Телегин»[285].)

Маршалу Жукову хотелось опередить войска Конева и Рокоссовского, первым войти в Берлин, из-за такой поспешности было допущено несколько серьезных ошибок.

На встрече с автором этих строк в августе 1990 года генерал армии И. И. Гусаковский рассказывал: «После войны в Генеральном штабе мы не раз разбирали операции, проведенные маршалом Жуковым. В большинстве случаев они блестящи. Но в Берлинской он так спешил, что промах следовал за промахом. Взять хотя бы затею с прожекторами. По сути, от их применения не было никакого проку, зато после войны все было расписано так, будто прожектора сыграли решающую роль при штурме Берлина».

О прожекторах я уже читал у Жукова и у других полководцев. Даже удалось разыскать архивный документ, но составленный тоже после войны, в 1946 году, в котором говорилось буквально следующее: «На одном участке вдруг вспыхнул невиданный доселе и непонятный врагу такой мощный источник света, будто тысячи солнц слились воедино и устремили свои лучи в одну точку. Это было около высоты „66“, юго-западнее Кюстрина.

Сюда наше командование подвезло более ста мощных прожекторов. Они вспыхнули одновременно и ослепили все, что было впереди. Пленные немцы рассказывали, что достаточно было только раз открыть глаза, чтобы потом час-полтора ничего не видеть. На оглушенных ураганным огнем и ослепленных прожекторами немцев пошли в атаку советские гвардейцы и танки»[286].

Генерал армии продолжал: «Немцы засекли прожектора и дальнобойной артиллерией сразу же вывели их из строя. Больше такое средство воздействия на врага нигде не применялось. Не применялось оно и на Дальнем Востоке при разгроме Квантунской армии японцев. — Гусаковский прервал свою речь, немного подумав, добавил: — А штурм Берлина танковыми армиями? Это же нонсенс. Словно не было проколов с Познанью и другими городами. Но урок, как говорится, не пошел впрок. Если бы маршал Конев не обошел Берлин с юго-запада, а маршал Рокоссовский — с северо-востока, то 1-я гвардейская танковая армия осталась бы под стенами Берлина совсем без танков. Признаться, танков мы тогда потеряли много, но в сводках говорилось лишь о потерях противника».

Иосиф Ираклиевич был прав. В документах той поры — сплошные победные отчеты. О своих потерях практически ничего не говорилось. Но все же удалось найти документ, в котором указаны потери в боях за Берлин только по одной 1-й гвардейской танковой бригаде 8-го танкового корпуса: подбито 42 танка, сгорело колесных машин 8, подбиты 1 гусеничный и 1 колесный бронетранспортер; убито 75, ранено 339 человек[287].

Особого труда не составляет вывести среднее арифметическое потерь 1-й гвардейской танковой армии. Армия имела 3 корпуса, каждый из которых состоял из 4 бригад, плюс 5 соединений армейского подчинения.

Так виделась Берлинская операция прославленному военачальнику, дважды Герою Советского Союза Иосифу Ираклиевичу Гусаковскому, в 1945 году тогда еще полковнику, которому одному из первых пришлось прорывать Мезеритцкий УР, проходить Зееловские высоты, штурмовать укрепления врага на Шпрее и в Берлине.

В апреле 1945 года некоторые военачальники, опьяненные успехами при прорыве линии обороны противника, считали, что война закончится со дня на день, строчили победные реляции в Ставку и непосредственно Сталину. Подстать им фронтовая печать тоже рисовала ситуацию под Берлином в радужных тонах. Например, газета «Комсомольская правда» писала о 1-й гвардейской танковой армии так: «Через леса, озера и реки Бранденбурга огненным шквалом проносятся отряды танкистов прославленного генерала Катукова. В 1941 году Катуков и его боевые друзья дрались у ворот Москвы. В тяжелые дни того же года танковые армады Гудериана разбились о стойкость советских танкистов. Где только не побывали с тех пор танкисты Катукова! Они били немцев на Украине, в Карпатах, в Польше. Сейчас они добивают немцев на немецкой земле»[288].

Фронтовые будни тех дней были куда прозаичнее, чем сообщения фронтовых корреспондентов. В 20-х числах апреля танковая армия оказалась под ударами франкфуртской группировки противника, особенно ее левый фланг, соседом на котором была 69-я армия В. Я. Колпакчи.

Ситуация складывалась тяжелая: надо было закрывать «дыру» на левом фланге и оказывать помощь Колпакчи. Катуков наскоро собрал штабных работников и своих заместителей. Шалин и Никитин считали, что придется снимать часть войск с берлинского направления, чтобы поставить заслон франкфуртской группировке.

Катуков побагровел: решиться на такое он не мог. Считал, что Жуков за такое самоуправство снимет всем головы. Сломив гордыню, командарм даже обратился к Гетману, чтобы узнать его мнение на этот счет. Андрей Лаврентьевич сказал, что согласен с Шалиным и Никитиным. Если же немцы прорвутся на левом фланге, то Жуков и Ставка нас благодарить не станут.

Совместные действия армии Катукова с армией Колпакчи тогда спасли положение, хотя пришлось вести тяжелые и кровопролитные бои. Теперь все внимание было обращено на захват плацдарма на реке Шпрее. Там уже Гетман с Харчевиным наводили 60-тонный понтонный мост, первыми по которому должны были переправиться войска 8-го гвардейского мехкорпуса.

К 2 часам ночи 21 апреля мост был наведен, и Дремов уже подтягивал к переправе танковую и механизированные бригады. Неожиданно Гетман получил приказ штаба армии: переправу через Шпрее прекратить, понтонный парк с переправы снять!

Дремов был не в восторге от такого приказа: слишком много сил было затрачено на устройство переправы, к тому же 1-я гвардейская танковая бригада вот-вот вступит на мост. Пришлось давать «отбой».

Катуков бросал мехкорпус на другое направление. Приказ об этом гласил следующее: «На рубеже северный берег Шпрее, 3 км севернее Фюрстенвальде, Требус, Бухгольц, оставить сильный заслон в составе 1-й танковой бригады с двумя истребительно-противотанковыми полками, дивизионом РП и 48-м тяжелым танковым полком, с задачей не допустить прорыва противника на запад и северо-запад… Положение в Бухгольце восстановить ударом 48-го тяжелого танкового полка.

Главным силам корпуса немедленно нанести стремительный удар в направлении Хангельсберг, Эркнер, Фридрихсхаген, Карлхорст, юго-восточнее окраины Берлина»[289].

Постановкой этой задачи преследовалась цель не втягивать механизированный корпус в бои на берегах Шпрее с частями франкфуртской группировки противника, а усилить удар на берлинском направлении, куда так спешил Жуков. Маршал распорядился выделить на направление Фюрстенвальде другие части, а танковую армию бросить на Берлин.

Дремов отдал приказ корпусному инженеру И. Я. Берковскому свернуть работы на Шпрее — все равно переправа не состоялась, — а Гетмана пригласил к себе на ужин. Они шли между рядами танков и грузовиков. Была уже ночь, но никто не спал. Небольшие группы солдат стояли у своих машин, на снарядном ящике сидел совсем юный гармонист и тихо напевал «Катюшу», точнее, на мотив «Катюши»:

Шли бои на море и на суше,
Над землей гудел снарядов вой,
Выезжала из лесу «катюша»
На рубеж знакомый, огневой.

Сколько было вариантов этой песни? Никто точно не скажет. В каждой части был свой поэт, который писал слова на музыку давно полюбившейся песни.

Дремов славился своим гостеприимством. Чай у него всегда был отменный. Комкор много рассказывал о своих сослуживцах, о командирах бригад и полков. Среди командиров старался выделить майора Ю. С. Гиленкова, командовавшего дивизионом «катюш», не раз спасавшего положение в самую трудную минуту точными ударами гвардейских минометов.

После войны, издавая свои мемуары, Иван Федорович Дремов писал о Гиленкове: «Храбро дрались при отражении контратак врага артиллеристы отдельного дивизиона „катюш“ под командованием майора Ю. С. Гиленкова. Прямой наводкой, почти в упор, залпами расстреливали они танки и живую силу противника. Дивизион уничтожил более 100 танков и до двух батальонов пехоты»[290].

Тогда, в апреле 1945 года, Гетман расстался с командиром 8-го механизированного корпуса. В армии сложилась традиция — новую встречу назначать в городе, который предстояло брать. Такая встреча назначалась в Берлине.

23 апреля войска 1-й гвардейской танковой армии уже вели бои на южных окраинах Берлина, куда также выходила 3-я танковая армия П. С. Рыбалко. Таким образом было завершено окружение франкфуртской группировки противника. Немецкое командование ввело в бой последние свои резервы. Кроме регулярных частей, оно бросает на передовую 14–15-летних мальчишек и стариков, мобилизованных рабочих предприятий и служащих различных учреждений.

24 апреля из подчинения Катукова выводится корпус Ющука. Тем не менее командарм отдает приказ 11-му гвардейскому танковому корпусу форсировать Шпрее юго-западнее Карлхорста и к исходу дня овладеть Силевским и Герлицким вокзалами; 8-му гвардейскому мехкорпусу — форсировать Шпрее в районе Обер-Шеневейде, нанести удар на Иоганисталь, Нейкельн и к концу дня выйти на рубеж Герлицкий вокзал, аэропорт Темпельсгоф. Установить связь с частями танковой армии Рыбалко[291].

В эти дни Верховный Главнокомандующий поздравил войска 1-го Белорусского фронта, прорвавшие оборону противника, овладевшие городами Франкфурт-на-Одере, Вандлиц, Оранненбург, Биркенвердер, Геннихсдорф-Панков, Фридрихсфельде, Карлхорст, Кепеник и ворвавшиеся в столицу Германии Берлин. Москва салютовала доблестным советским войскам 20 артиллерийскими залпами.

Штурм городских кварталов Берлина шел особенно тяжело. Армия теряла людей и технику. Катуков писал: «Враг, чувствуя приближение конца, сопротивлялся с исключительным упорством и яростью. Каждый метр пространства на пути к центру города приходилось преодолевать сопредельным напряжением, каждый дом на нашем пути вставал как крепость, которую надо было брать штурмом. Узкие улицы мешали маневру. Пехота, осыпаемая градом пуль и осколков, медленно продвигалась вперед…

В кварталах, еще не прочесанных пехотой, фаустпатронщики дерзкими, внезапными налетами зажигали танки и самоходные орудия. Все ожесточение четырехлетней войны достигло предела на этом последнем ее этапе»[292].

Решающий штурм Берлина начался 29 апреля. Войскам предстояло после 30-минутной артподготовки ликвидировать берлинскую группировку противника. Бои шли, не затихая ни днем ни ночью.

Танкистам не довелось водрузить Знамя Победы над Рейхстагом. Это сделали пехотинцы. Зато над штабом фольксштурма они его подняли еще 22 апреля. Это сделали два младших лейтенанта Константин Аверьянов и Федор Бектимиров.

Три дня подряд грохотала артиллерия, три дня авиация наносила мощные удары по скоплению сил противника. От разрывов снарядов, мин и бомб над Берлином сплошной стеной стоял дым. Шли последние часы невиданного в истории сражения, а пульс битвы не только не угасал — наоборот, усиливался.

27 апреля начальник штаба армии Шалин разослал по войскам боевое распоряжение: «С овладением железнодорожной сетью Ангальтского и Потсдамского вокзалов армия танковым корпусом форсирует канал западнее Потсдамского вокзала и наносит удар в направлении Рейхстага. Механизированным корпусом продолжает наступление вдоль южного берега канала.

11-й гв. танковый корпус с прежними частями усиления и 274-м батальоном особого назначения по овладению сетью путей Ангальтского и Потсдамского вокзалов с выходом на рубеж Потсдамер-штрассе форсировать канал на участке Потсдамский вокзал, Виктория-штрассе, нанести удар на север вдоль Герман Геринг-штрассе и овладеть Рейхстагом.

С овладением Рейхстагом главным силам корпуса, наступая в направлении Шарлоттенбургер, очистить от противника парк Тиргартен. В районах переправ, вдоль южного берега р. Шпрее, иметь дозоры.

8-му гв. механизированному корпусу с прежними частями усиления без 274-го батальона особого назначения продолжить наступление в северо-западном направлении в полосе канала Ландвер, слева Бюлов-штрассе, Клейст-штрассе, Курфюрстен-штрассе, Харденберг-штрассе, овладеть юго-западной частью парка Тиргартен, войдя в связь с 2-й гв. танковой армией.

Командирам частей установить и поддерживать тесную связь с пехотными частями 5-й ударной армии и 8-й гв. армии»[293].

За каждый жилой дом или правительственное здание, за каждую улицу немцы сражались с такой яростью, что, казалось, все они готовы были погибнуть в этом огненном аду. Танкисты ощущали острый недостаток пехоты, что сдерживало продвижение к центру города. Едва удалось очистить от противника Сарланд-штрассе и парк Тиргартен, как Катуков бросает корпус Бабаджаняна к дворцу рейхсканцлера Германии, а корпус Дремова — в район Зоологического сада.

30 апреля, после того как войска 3-й ударной армии генерал-полковника В. И. Кузнецова подошли вплотную к Рейхстагу и водрузили Знамя Победы, накал боев стал затихать. Все реже слышалась перестрелка в районе Зоологического сада и в парке Тиргартен.

2 мая 1945 года войска 1-й гвардейской танковой армии соединились с войсками 2-й гвардейской танковой армии и Войска Польского. Последние очаги гитлеровского сопротивления были подавлены. Пришла, наконец, долгожданная победа.

Берлин стал покрываться белыми флагами. Это означало полную капитуляцию берлинского гарнизона. Можно себе представить, какие чувства охватили каждого советского солдата, шедшего к победе четыре изнурительных года!

Утром 2 мая остатки берлинского гарнизона начали сдаваться в плен. Только 1-й танковой армии сдалось 7700 солдат и офицеров. Сдался и комендант Берлина генерал Вейдлинг. Узнав, что Гитлер, Геббельс и другие главари рейха покончили с собой, он обратился к солдатам и офицерам берлинской группировки, разъясняя бесцельность дальнейшего сопротивления: «Каждый час, который вы продолжаете сражаться, продлевает ужасные страдания населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто падет в борьбе за Берлин, принесет напрасную жертву»[294].

Генерал Вейдлинг, как и генерал-фельдмаршал Клейст, закончил свои дни во Владимирском централе.

Бои заканчивались не только в Берлине, но и вокруг германской столицы. Во время сражения за Берлин генерал Гетман все время находился в корпусе Дремова. С Иваном Федоровичем пришлось пережить и неудачи, и радость победы. Но он рвался в свой 11-й танковый.

В мемуарах Андрей Лаврентьевич написал: «Хотелось разделить нашу общую радость с боевыми друзьями, с которыми я вместе прошел долгий и нелегкий путь от Москвы до Берлина. Ехал на бронетранспортере к Тиргартену и думал: сколько было тяжелых боев на нашей грохочущей дороге к Берлину, но никогда не покидала никого уверенность в том, что победа будет за нами, что коварный враг будет разбит…

Мне хотелось побывать поскорее в 44-й гвардейской танковой бригаде — бывшей 112-й танковой дивизии, с которой я прибыл под Москву с Дальнего Востока, встретиться с И. И. Гусаковским. Н. Г. Веденичевым, А. Т. Гришечкиным, С. Ф. Зубовым и многими боевыми друзьями, каждый из которых внес свой большой вклад в достижение победы»[295].

В корпусе Гетмана встретили как в родном доме.

Комкор Бабаджанян, которого писатель Василий Гроссман характеризовал как «рыцарски честного, аскетически скромного, по-солдатски простого и прямодушного», тоже рад был визиту Андрея Лаврентьевича, хотя, чего скрывать, ревновал к нему, как всякий кавказец к любимой жене, завидовал его славе, которая ходила в корпусе и во всей танковой армии.

Генерал поздравил бойцов и командиров с победой, вспомнил тех, кто не дошел до Берлина, пал геройской смертью под Москвой и Курском, на полях Украины и Польши, в Померании и под Берлином. В прославленном танковом батальоне Петра Орехова, куда заехал Гетман, веселье шло колесом, играли баяны и аккордеоны, бойцы пели и плясали. Рядом у видавшего виды танка молодой лейтенант читал стихи:

Война закончилась. Мы победили.
Не выразить словами нашу радость.
Одной мечтой мы эти годы жили:
Узнать в весенний день победы сладость.

Переполненный чувствами от встречи с сослуживцами и друзьями, с воинами корпуса, которым пришлось командовать около двух лет, Андрей Гетман отправился в штаб армии, «он попросил шофера ехать через центр Берлина, чтобы еще раз посмотреть на места недавних боев. Здесь все оставалось нетронутым, как в последние минуты сражения: обгорелые кузова машин, подбитые пушки и танки. Вот стоит тридцатьчетверка с ромбом на борту. Должно быть, машина из бригады Абрама Темника. Были здесь и покалеченные фаустпатронами САУ и МС-2, разорванные в клочья взрывами снарядов советские полуторки и американские „доджи“ и „студебеккеры“.

Возвратившись в штаб, Гетман забрал у Шалина необходимые распоряжения, которые надо было выполнить на следующий день, и отправился отдыхать.

Сон не шел, мешала тишина. На фронте, если выпадали свободные минуты для отдыха, он мог спать под гром орудий. „Наступила ночь, легла на город тишина, но именно от нее, от тишины, я не мог заснуть до самого утра, — писал генерал после войны. — Ни орудийных выстрелов, ни разрывов снарядов, ни пулеметных, ни автоматных очередей. Как это непривычно после четырех лет войны!“»[296]

8 мая 1945 года в Берлине представителями германского Верховного командования был подписан акт о безоговорочной капитуляции германских Вооруженных сил.

За этим актом последовал приказ Верховного Главнокомандующего, поздравлявшего воинов Красной Армии и Военно-Морского Флота с победоносным завершением Великой Отечественной войны.

10 мая в соответствии с приказом Катукова 1-я гвардейская танковая армия выводилась из Берлина и размещалась в лесных массивах Швина, Брюка, Троенбритцена, Беемитца и Нойзеддина: «Личный состав разместить по лагерному типу, в палатках или землянках, — говорилось в приказе. — Боевую и колесную часть размещать по типу легких парков-стоянок.

Категорически запретить размещение штабов и личного состава частей в населенных пунктах. Только — штабы корпусов»[297].

В эти дни командарм и член Военного совета Попель побывали в корпусах и бригадах, вручали последние военные награды. Победители получали их за бои на Одере и Берлин.

Свое ощущение победы простой советский солдат П. Жуков выразил в большой статье, опубликованной 9 мая 1945 года в газете «За нашу Родину»: «Победа! Трудно выразить словами те чувства, которые вызвало у нас сообщение о победоносном завершении Великой Отечественной войны. Фашистская Германия безоговорочно капитулировала.

Как долго ждали мы этого часа! И дождались.

Я прошел всю войну. Никогда не забуду тяжелые дни, когда фашистские орды топтали своими погаными сапогами нашу священную землю, убивали и мучили наших родных, угоняли на каторгу советских людей.

В 1945 году война перешла на территорию Германии, туда, откуда она началась. Я горжусь тем, что бил фашистских захватчиков в дни, когда они бесчинствовали на русской земле, бил, изгоняя их с нашей священной Родины, и бил в их логове».

В мае 1945 года союзники — СССР, США и Англия — приступили к разработке соглашения по управлению зонами оккупации, восточная зона отходила к СССР. Она включала Восточную Пруссию и Саксонию. Берлин, так называемый Большой Берлин, с районами Панков, Пренцлаубер, Митте, Вайсензее, Фридрихсгейм, Лихтенберг, Трептов и Кепеник также занимали советские войска.

Первым комендантом Берлина был назначен командующий 5-й ударной армией Н. Э. Берзарин, а после его гибели в автокатастрофе — генерал армии И. А. Серов. Генерал-полковник М. Е. Катуков возглавил военную администрацию земли Саксония.

В армии уже шли разговоры о скорой демобилизации и возвращении домой солдат и офицеров. Ждали приказа Верховного Главнокомандующего.

Решилась и судьба Гетмана. В танковой армии он уже не мог оставаться. Обратился к маршалу Г. К. Жукову, рассказал о своих отношениях с Катуковым и попросил похлопотать перед Наркоматом обороны СССР о переводе в какой-нибудь военный округ. Георгий Константинович, оказывается, обо всем знал и просьбу удовлетворил сразу. Сказал, что направит его в распоряжение командующего бронетанковыми и механизированными войсками маршала Я. Н. Федоренко. А там уж как распорядится Яков Николаевич.

Когда Гетман покидал кабинет маршала Жукова, Георгий Константинович задержал его на минуту и поздравил с наградой — орденом Красного Знамени. Андрей Лаврентьевич стоял в недоумении: Катуков с Попелем могли внести его фамилию в списки награжденных? Скорее всего, это сделал сам командующий фронтом.

Надо сказать, что Г. К. Жуков и в дальнейшем с глубоким уважением относился к Гетману, а когда Андрей Лаврентьевич собрался ехать в Москву, подогнал к его дому прекрасную трофейную легковую машину. Это был подарок маршала.

Вскоре все бумаги о переводе были оформлены.

15 июня 1945 года Катуков и Попель написали на генерала Гетмана аттестацию, в которой говорилось: «Командуя корпусом в Белгородско-Курскую, Казатинскую, Прикарпатскую, Корсунь-Шевченковскую, Висленскую операции, показал себя грамотным командиром, волевым, умеющим воспитывать и вести в бой войска.

Все боевые задачи, поставленные перед корпусом, выполнялись с частью. Корпус при командовании им тов. Гетман преобразовал в гвардейский.

Военный совет армии, учитывая состояние здоровья т. Гетмана, выдвинул его на должность заместителя командующего армией по строевой части. В этой должности в период подготовки частей к операциям и в ходе самих боевых операций т. Гетман показал себя культурным, грамотным и волевым генералом.

За последнее время состояние здоровья т. Гетмана улучшилось»[298].

Командование армии, давая такую аттестацию боевому генералу, снова проявило неискренность, говоря о том, что «здоровье т. Гетмана улучшилось». Он и не болел. Но Катуков и Попель не могли признать правоту «неудобного» генерала, хотя позже бывший член Военного совета армии писал: «Я знал, что Гетман — человек очень выдержанный и, если он идет на прямой конфликт… значит, протест его сильнее всяких соображений».

Простившись с друзьями и сослуживцами, Андрей Лаврентьевич, полный радужных надежд, покинул Берлин. Профессиональный военный, он не мог представить себя вне армии, считал, что еще послужит Родине.

Примечания:

2

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1971. С. 120.

24

РГВА. Ф. 37299. Оп. 1. Д. 417. Л. 4.

25

РГВА. Ф. 37299. Оп. 1. Д. 417. Л. 1–7.

26

Газета «Красная Звезда». 31 августа 1979 года.

27

История Второй мировой войны 1939–1945 гг. Т. 2. С. 215.

28

Румянцев Н. М. Герои Халхин-Гола. М., 1989. С. 5–6.

29

Там же. С. 6.

248

Меллентин Ф. Танковые сражения 1939–1945. М., 1957. С. 280.

249

Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. С. 578.

250

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 712. Л. 64.

251

Журнал «Новая и новейшая история», № 2, 1965. С. 6.

252

Штеменко С. М. Генеральный штаб во время войны. М., 1981. Кн. 2. С. 494; Гетман А. Л. Танки идут на Берлин. С. 291.

253

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 5070. Д. 603. Л. 115.

254

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 581. Л. 45.

255

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 581. Л. 50.

256

Из личного архива А. Л. Гетмана.

257

Гудериан Гейнц. Воспоминания солдата. Смоленск, 1998. С. 567.

258

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 799. Л. 86–87.

259

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 582. Л. 114–115.

260

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 712. Л. 16–17.

261

Бабаджанян А. Х. Дороги победы. С. 246.

262

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М., 1988. С. 326.

263

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 799. Л. 113.

264

ЦАМО РФ. Ф. 3413. Оп. 1. Д. 13. Л. 122.

265

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 799. Л. 120.

266

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 799. Л. 120.

267

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 581. Л. 381.

268

Попель Н. К. Впереди Берлин. с. 274.

269

Там же. С. 275–276.

270

Ивановский Е. Ф. Атаку начинали танкисты. М., 1984. С. 227.

271

Дремов И. Ф. Наступала грозная броня. Киев, 1981. С. 134—

272

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 58. Л. 383.

273

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 581. Л. 383.

274

Рокоссовский К. К. Солдатский долг. М., 1988. С. 331.

275

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 712. Л. 57.

276

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 13. Л. 130; Бабаджанян А. Х., Попель Н. К., Шалин М. А., Кравченко И. М. Люки открыли в Берлине. М., 1973. С. 301.

277

Архив Главного управления кадров МО РФ. Личное дело А. Л. Гетмана, № 10639.

278

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 5070. Д. 845. Л. 755.

279

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 653. Л. 39.

280

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 586. Л. 21.

281

ЦАМО РФ. Ф.299. Оп. 3070. Д. 844. Л. 3.

282

Попель Н. К. Впереди Берлин. С. 292–293.

283

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 766. Л. 5.

284

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 766. Л. 21.

285

Бабаджанян А. Х. Дороги победы. С. 269.

286

ЦАМО РФ. Ф. 3413. Оп. 1. Д. 13. Л. 132–133.

287

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 704. Л. 7.

288

ЦАМО РФ. Ф. 293. Оп. 3070. Д. 845. Л. 727.

289

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 768. Л. 22.

290

Дремов И. Ф. Наступала грозная броня. Киев, 1981. С. 144.

291

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 766. Л. 29.

292

ЦАМО РФ. Ф. 239. Оп. 3070. Д. 644. Л. 4.

293

ЦАМО РФ. Ф. 293. Оп. 3070. Д. 607. Л. 40, 21.

294

Бабаджанян А. Х. Дороги победы. С. 278.

295

Гетман А. Л. Танки идут на Берлин. С. 329.

296

Гетман А. Л. Танки идут на Берлин. С. 329.

297

ЦАМО РФ. Ф. 299. Оп. 3070. Д. 607. Л. 43.

298

Архив Главного управления кадров МО РФ. Личное дело А. Л. Гетмана, № 10639.