При царе Федоре Иоанновиче в гостиной сотне гостей и гостиной сотне торговых людей лучш...

При царе Федоре Иоанновиче в гостиной сотне гостей и гостиной сотне торговых людей лучших, средних и младших было 350 человек, а в суконной сотне – 250 человек.

Торговые люди много теряли в Смутное время, и число их быстро падало и требовало пополнения зажиточными людьми из других городов.

В Москве торговали и некоторые служилые люди; так, «стрельцы, которые набирались из людей гулящих, от отцов дети, от братьев братья, от дядей племянники, подсоседники и захребетники, нетяглые, непашеные и некрепостные люди, которые были собою бодры и молоды, и резвы, те имели право торговать и промышлять своим рукодельем и покупали не в скуп, что носящее не от велика», от полтины или от рубля бестаможно и беспошлинно, а которые из них торговали на сумму более рубля, или в лавках сидели, те платили в казну тамгу, полавочные и всякие пошлины, как и торговые люди.

Суконной сотни купцы торговали сукнами и другими шерстяными материями. Все эти сотни, взяв от правительства проезжую грамоту, ездили в заграничные земли.

Черных сотен и слобод купцы и посадские имели только право торговать мелочным товаром и внутри государства. Из гостиной сотни избираемы были во внутренние таможни в бургомистры и головы; а из черных сотен – в целовальники, к продаже казенных питей и соли.

Купечество ведомо было сперва в общих судебных местах, но когда учреждены были приказы, то – в Земском приказе, а иногда в Казенном дворце, как в 1664 и 1665 годах; иногда же купечеством управляла и большая московская таможня. Государственные подати платили купцы с промыслов и с достатка своего по мере возвышения или упадка своего. Петр Великий в 1720 году учредил купеческий магистрат и городских купцов разделил на три гильдии.

Слово «гильдия», как уверяет Татищев, происходит от слова «гильда», означающего то же, что теперь цех.

В первую он поместил крупных торговцев, во вторую – торгашей или лавочников и хороших ремесленников, а в третью – всяких простых ремесленников и мастеров. Древняя наша внутренняя торговля была ярмарочная. Каждый производитель, земледелец, ремесленник, платя подать своим произведением, вез его в известное время года на ярмарку или в город, торговал на возу, раскидывал палатку или заводил лавку.

Внешняя торговля была собственно царская, до времен Петра Великого; точно также учужные рыбные и соленые промыслы оставались за дворцовым обиходом, и только то, что оставалось за царским расходом, продавалось всякого чину людям. Обычай выбирать из купленных или выменянных у иностранцев товаров лучшие сорта для царской казны не только лишал торговца хороших сортов товаров, но и отнимал у него время простоем и ожиданиями.

Царская казна вообще вела торговлю всеми предметами: она покупала через своих агентов воск, поташ, пеньку и проч. и променивала на заграничные товары; все, что оставалось на долю купца, было обложено множеством пошлин и стеснено казенными монополиями.

Купец в старое время был всегда под надзором власти; необеспеченный законом, он никогда не выходил из-под произвола воевод, таможенных и приказных людей.

Флетчер говорит, что русский купец, раскладывая свои товары, боязливо осматривался на все стороны: не идет ли к нему какой чиновник, чтобы взять у него что получше, и притом даром. Собиратель пошлин непременно постарается сорвать с торговца что-нибудь лишнее на заставах, мостах, перевозах и проч. Кроме установленных поборов, его не пропустят без взятки.

Правильные повинности купцы стали нести при императрице Екатерине II, по объявленному ими капиталу в шестигласной думе, с которого они платили в казну по одному проценту со ста. Объявивший капитал от одной тысячи до пяти принадлежал к третьей гильдии и мог отправлять мелочной торг; объявивший капитал от пяти до десяти тысяч принадлежал ко второй гильдии и торговал чем хотел, исключая торговли на судах, да еще не мог держать фабрик; объявивший от десяти до пятидесяти тысяч и платящий с них по одному проценту принадлежал к первой гильдии и мог, сверх промыслов второй и третьей гильдий, производить иностранную торговлю и иметь заводы.

Имевшие корабли и дело не менее как на 100 000 руб., или избранные два раза заседателями в судах, отличались от купцов первой гильдии тем, что назывались «именитыми гражданами».

Это звание давало им право ездить в городе в четыре лошади, иметь загородные дачи, сады, также заводы и фабрики; они наравне с дворянами освобождались от телесного наказания.

К «именитым гражданам» причислялись также ученые, которые могли предъявить академические или университетские дипломы и письменные свидетельства о своем знании или искусстве и которые по испытаниям российских главных училищ такими признаны. Также к именитым гражданам причислялись художники четырех отраслей: архитектуры, живописи, скульптуры и музыкосочинители. Внукам именитых граждан, если дед, отец и сами они беспорочно сохранили именитость, дозволялось старшему по достижении тридцатилетнего возраста просить о возведении в дворянство. Звание именитых граждан было уничтожено при императоре Александре I.

Купечество первой и второй гильдий тоже освобождалось от телесного наказания. Купцам первой гильдии дозволялось ездить в городе в карете парою; второй – в коляске парою; третьей же гильдии купцам запрещалось ездить в таких экипажах и дозволялось в экипажи впрягать зимою и летом только одну лошадь. В екатерининское время иностранное купечество, торговавшее оптом, носило название «иностранных гостей», и если они не были записаны в гильдию, то должны были платить пошлину: одну половину голландскими ефимками, стоимость которых была 1 руб. 25 коп., а другую – российскою монетою.

Возвращаясь к описанию московских рядов, мы видим, что уже в 1626 году, после пожара, по новому чертежу на Никольской улице были ряды: Иконный и Саадачный, или Саадашный. Рыбный, Сапожный и Красный ряды были отведены на другое место. Как мы выше уже заметили, близ этих рядов гнездилась в шалашах и прилавках мелочная торговля; здесь же на выносных очагах варилось и жарилось кушанье; кадки суслеников и квасников предлагали прохожим вкусное питье, а колодцы у дворов – чистую воду, которую черпали из них бадьями. На Никольском крестце стояли бочки, кади и скамьи. Там с утра до вечера толпились московские купцы, греческие гости, торговые люди, слободчане и стрельцы.

В соборе Казанской Богоматери приводили купцов к очистительной присяге; в такие часы раздавался унылый благовест с колокольни этой церкви.

Близ Никольской находилось особое место у городской стены, в переулке, у церкви Троицы, в Старых Полях, где, кроме крестного целования, тяжущимся предлагались поединки. Здесь было некогда позорище судных поединков, которые, подобно крестному целованию и испытанию железом, составляли судебные доказательства. Это поле или польце называлось «Божьею правдою», Божьим судом; там истец с ответчиком бились в присутствии окольничего и дьяка, также боярина, дворецкого, казначея, недельщика, праветчика и подьячего, а со стороны польщиков – при стряпчих и поручиках, но посторонние туда не допускались. С каждого дела, решенного полем, польщики взносили пошлину в пользу судей. Приступая к такому доказательству правоты, судьи спрашивали истца: «А ты лезешь ли на поле биться?» – «Лезу», – отвечал тот. Оружием у ответчика и истца были ослопы (дубинки).

По свидетельству Рафаила Барберини, в Европе в XVI веке польщики сражались в доспехах; наступательным их оружием было надетое на левую руку железо о двух остриях, а в правой руке вилообразное копье, за поясом топор.

Из актов XVI столетия узнаем, что нередко польщики, став у поля, мирились и даже от поля бегали. Уставы церкви преследовали таких поединщиков: убитых на судебном поединке лишали честного погребения. Церковь отвергала от общения с собою убийц и семь лет не допускала к приобщению Св. Тайн даже и того, кто и вышедши на поле, сойдет не бившись.

Если верить старому преданию, по словам Алексеева, автора церковного словаря, то в Китай-городе, близ Никольских ворот, прежде были три полянки с канавою, у которой, по сторонам ставши, соперники, и наклонивши головы, хватали друг друга за волосы, и кто кого перетянет, тот и был прав. Побежденный должен был перенести победителя на плечах через речку, которая была за стеною на север, у Троицы в Полях.

Последние поединки были в обычае только у простонародья.

До 1812 года ограда собора Казанской Богоматери служила местом выставки лубочных картин, какие продавались и на Спасском мосту.

Перед вступлением наполеоновских войск в Москву здесь вывешивались карикатуры Теребенева и Яковлева на Бонапарта и на французов; они питали и укореняли в народе ненависть к врагам; сюда стекались московские жители глядеть и читать их; они любили слушать толки и рассказы словоохотного торговца этими картинами, которые выходили из фабрики Татьяны Ахметьевой.

В середине XVIII в. у этого же собора возвышались богатые триумфальные ворота, сооруженные в 1742 году от Святейшего Синода для коронации императрицы Елизаветы Петровны. На воротах был изображен св. благоверный князь Владимир лежащим, а из чресл его выросшее дерево, на ветвях которого изображался род царский, начиная от равноапостольного Владимира до императрицы Елизаветы, над ликом которой виднелась следующая надпись на двух языках:

«Довольно показуем, откуда начало рождения нашего имеем».

Ближе к Иверским воротам, у собора Казанской Богоматери, во дворе губернского правления помещалось еще страшное место для купца – «яма». Место это затем было занято зданием присутственных мест.

В «яму» сажали несостоятельных купцов; перед этим купец скрывался. Искали его всюду, ездили в Угреши, к Троице. Искавшему предлагали сходить даже к Василию Блаженному к ранней, там его не застанет ли? Накрывали больше купца или на улице, или в пьяном виде у подруги сердца.

Случалось так, что тот же квартальный надзиратель, который у купца пил и ел, препровождал его и в «яму». Обыкновенно, это бывало вечером. Шли они друг от друга на благородной дистанции: купец норовил не подпускать квартального к себе на пистолетный выстрел. Но у ворот «ямы» квартальный быстро настигал купца и здесь уже сдавал его вместе с предписанием.

У входа в яму, где сидели неисправные должники, перед дверями стоял солдат с ружьем, и еще ходил дежурный сторож, отставной солдат, который опрашивал и пускал через цепь приходивших. Бывало, солдат угрюмо спрашивал подходившего: «Вы с подаянием, что ли?» – «Нет, так, посмотреть», – говорил праздный зритель.

«Тут смотреть нечего», – сурово замечал служивый. «А вы зачем?» – обращался он к пожилой женщине, видимо из купчих. «Так, поплакать пришла», – отвечала благочестивая купчиха, утирая глаза.

В большие праздники купечество присылало в «яму» корзины со съестными припасами; более всего приносились калачи. Бывали и такие пожертвования: один благочестивый купец на помин души бабушки к рождественскому разговению пожертвовал пятьсот бычачьих печенок.

Жертвовали и вещами: присылались к празднику бумажные платки, правда, слежавшиеся, выцветшие и в дырках, или приносилось несколько пар резиновых галош и все на одну ногу или детские.

«Яма» носила также название временной тюрьмы. Временною она называлась потому, что здесь содержались должники до тех пор, пока выплатят долг. Название же «ямы» она получила от крутой отлогости к стороне Белого города. По другим преданиям, здесь нарочно было вырыто углубление для Монетного двора – это-то углубление и дало описываемой тюрьме название «ямы», и действительно, подойдя к ней с дворика и облокотясь на перила, можно было видеть внизу, сажени на три глубины, другой небольшой продолговатый дворик, устланный плитным камнем, и вокруг него жилье.

Замечательно также, что у ворот «ямы» всегда впервые в Москве появлялись у разносчиков на лотках свежие огурцы, и первые свежие грибы весною можно было найти тут же.

Не менее замечательно было еще одно место: в доме присутственных мест прежде был винный погреб. В мрачном и длинном подвале его заседали разные чиновники, выгнанные за темные дела из службы: здесь обделывались всевозможные дела, платились деньги, писались просьбы и т. п. В погребе и около дверей его целый день толпились подьячие.

По уничтожении погреба подьячие разместились от Воскресенских ворот до Казанской, отчего и получили оставшееся до сих пор за ними название «От Казанской». Здесь ежедневно в десять часов утра, собирались они, выстраивались в ряд по тротуару, совершали разные дела на улице, в трактирах и в низших присутственных местах и потом расходились.

Несколько лет тому назад их и отсюда прогнали; их место заняли торговцы, а они перешли к трактирам, что против присутственных мест, к Маленькому Московскому и Егорову.

К ограде Казанского собора примыкал Ножевой ряд.

Этот ряд составляли каменные лавки, палатки и пещуры, которые тянулись уступами по улице. Против собора и этого ряда, на другой с тороне, где были еще недавно бумажные, книжные и табачные лавки, был прежде Саадачный ряд, где, как мы выше говорили, продавались колчаны с луками и стрелами; за Саадачным рядом следовал Седельный, Манатейный, то же, что Епанечный, Кружевной и Ветошный, где торговали не только старым платьем, но и пушным товаром.

На левой стороне, между маклерскими конторами прежде был главный вход в Управу Благочиния. На этом месте пред вступлением неприятеля в 1812 году в древнюю столицу, раздавались и жадно расхватывались афиши графа Ростопчина, возвещавшие о печальном жребии Москвы.

Ограду Заиконоспасского монастыря по Никольской улице до 1812 года занимали иконные лавки и ступени. По указу 1753 года повелено было сломать их, потому что ими стеснялась и без того тесная улица, вымощенная деревом, a вместо них сделать каменную стенку. В это время засыпаны колодези на улице у дворов и вырыты новые на самых дворах.

Книжная торговля в этом месте открыта позднее. В елизаветинское время торговали бумагою, церковными книгами, немецкими потешными листами, молотковыми и простыми картами в Овощном ряду, потом на Спасском мосту, где первый из русских букинистов, Игнатий Ферапонтов, начал производить торг древними и старинными книгами и рукописями. В 1710 году, кроме Овощного ряда, продавались заморские листы в Иконном и Ветошном рядах. Такая торговля там существовала еще при Третьяковском, который ссылался на стихотворцев Спасского моста, этого старинного приюта для слепых певцов Лазаря и Алексия Божия человека.

Отдавались от монастыря иконные лавки; впоследствии в них стали торговать книгами. Из первых торговцев известны: Тараканов, Полежаев, Акохов, Козырев, Матушкин, Василий Глазунов, Сопиков, Селивановский.

Московские торговые ряды разделялись на три отделения. В первом отделении, против Красной площади, пространство от Никольской улицы до Ильинской в длину заключало в себе восемь дальних рядов, имеющих свои названия по роду товаров. Каждая линия заключала в себе еще различные ряды. Так, линия торговых рядов первого отделения имела восемь названий: Ножевая (лицевая, с площади), Овощная, Шапочная, Суконная Большая, Суконная Малая, Скорняжная, Серебряная и Большая Ветошная или Покромная – ряды линий первого отделения; линия Ножевая имела ряды Новый Овощной и Седельный; линия Шапочная имела четыре ряда: Колокольный, Холщовый, Кафтанный и Шапочный; Большая Суконная линия – четыре ряда: Железный, Лапотный, Малый Золотокружевной и Смоленский Суконный; линия Суконная Малая – пять рядов: Сундучный, знаменитый своими пирожками и квасом, Нитяной и Малый Крашенинный, Большой Золотокружевной, Затрапезный и Московский Суконный, поперек этой линии шел Большой ряд Крашенинный; линия Скорняжная делилась на Бумажный, Епанечный, Скорняжный и Шелковый ряды; линия Серебряная – на Иконный, Женский Кружевной, Малый Ветошный и Серебряный; линия Большая Ветошная – на Перинный ряд, затем Большой Ветошный и Сальный, лицом на Ильинку – Панский. 2-е отделение, между улиц Ильинской и Варваркой и между Москворецкой, переулком Хрустальным или Гостиным двором, имело 10 отдельных линий, которые содержали еще несколько рядов. Линии 2-го отделения носили названия: Лицевая, Игольная, Кушачная, Овощная, две Суровских, Москательная, Скобяная, Зеркальная и Хрустальная, или Лицевая, к Гостиному двору. Ряды линий 2-го отделения – на лицевой два ряда: Фряжский (погреб с винами) и Восковой; линия Игольная, с Верхней Игольной; линия Кушачная с рядом Кушачным. Овощная имела два ряда: Овощной и Сафьянный; линия Суровская делилась на линии Суровскую, Юхотную, Судовую и Медовую; другая Суровская линия имела Малый Юхотный и Большой Новый Суровский ряды; поперек всех линий шла Москательная линия, которая делилась на два ряда: Нижний Игольный и Медно-москательный; линия Скобяная имела два ряда: Скобяной и Большой Юхтяный. Линия Зеркальная имела два ряда: Зеркальный и Старо-Сняточный; здесь торговали шелковым товаром. Линия Хрустальная имела ряды Бумажный и Хрустальный.

3-е отделение, между улицами Варварской и проулка Зарядья, лицевая сторона на Москворецкую улицу, а задняя в линии с Хрустальным рядом, заключало четыре линии: на первой – ряды Семянный и Кулечный; на второй – Мясной и Коренной Рыбный и Нижний Медовой; третья и четвертая линии состояли из двух Юхотных рядов. Отделение это отделялось от Мытного двора Мясным переулком.

Кроме упомянутых рядов, находились ряды: Книжный по Никольской улице, против 1-го отделения; затем по Ильинке, от Лобного места: Сапожный, Шапочный, Платяной (существует еще Шапочный, на Ильинке, близ ворот, с правой стороны). Затем на той же Ильинке, с правой стороны, под Посольским домом: Табачный, Мыльный, Нюрнбергский, против Гостиного двора, в переулке, и общественный Рыбный; подле церкви Василия Блаженного – Масляный; за этим рядом по обеим сторонам Москворецкой улицы: Меловый и Бакалейный, и затем, по обеим сторонам той же улицы к мосту: Мучной и Живорыбный. Гостиный же Рыбный двор в старину стоял против церкви Варвары Великомученицы; он сломан в 1792 году, построен же был в 1641 году царем Михаилом Федоровичем. Что же касается ряда в Охотном ряду, то он основан только в 1791 году; по плану Москвы 1786 года вся площадь, где он помещается, была застроена.

В старые времена и времена, близкие до сломки, общая картина московских рядов и Гостиного двора представляла самую кипучую деятельность. Ночью вся эта часть, запертая со всех сторон, представляла какой-то необъятный сундук с разными ценностями, охраняемый злыми рядскими собаками на блоках да сторожами. Но лишь только на небе занималась заря и вставало солнце, как вся эта безлюдная и безмолвная местность вдруг растворялась тысячами лавок, закипала жизнью и движением. Длинной вереницей тянулись к рядам тяжело нагруженные возы от Урала, Крыма и Кавказа. Любопытствующий мог здесь услышать имена всех значительнейших городов земли русской и увидать всевозможные произведения как сырые, так и отделанные, начиная с пеньки и железа и кончая бархатом, замком, самоваром и т. д. Куда глаз, бывало, ни взглянет – всюду движение и кипучая деятельность: здесь разгружают, там накладывают возы; артельщики так и снуют; тюки, короба, мешки, ящики, бочки – все это живой рукой растаскивается, скатывается в лавки, в подвалы, амбары и палатки или накладывается на возы.

Длинные, извилистые полутемные ряды построены без плана и толку, в которых без путеводителя непривычному не пройти; все эти ряды сохраняли и вмещали в себе товары ценою на миллионы рублей. Посмотрите эти склады товаров; они едва обозначены скромными вывесками; присмотритесь к товарам, к продавцам и к покупателям, и удивление вас встретит на каждом шагу. Здесь есть лавки, где блеск серебра переливается с жемчугами и бриллиантами, и недалеко от них навален чугун, свинец плитками. Тут, например, парчи, бархат и атлас, а у соседа продаются рогожи, циновка. Здесь галантерейная лавка и рядом с ней тряпичник; там – чай и сахар, а напротив – москательный товар: скипидар, вохра; там сукно, полотно, кожа, писчая бумага. Помимо, так сказать, главных магазинов во всем городе, по светлой Ножевой линии, от Никольской улицы к Ильинке, тянутся еще многочисленные шкафчики; они пристроены к простенкам, находящимся между множества одиноких высоких и широких стеклянных дверей, в несколько растворов, служащих входом в Ножевую линию с Красной площади. Как на длинной черте в равном расстоянии расставленные точки, представляются взорам вашим эти шкафчики, стоящие задом к площади. Они окрашены белою масляною краскою, и когда заперты, то имеют вид полуколонн; когда же отперты, то нижняя часть их служит прилавком, а верхняя привлекает взоры мимо ходящих размещенными в ней разными недорогими товарами. Об этих товарах вам кричат мальчишки, будто глухим: «Ленты, шпильки, булавки, гребни, тесемки, шнурки, духи, помада, Самохотов бальзам, перчатки… что угодно? Пожалуйте-с… пожалуйте-с! У нас покупали».

Или уже несется голос более взрослого из внутренних темных рядов: «Почтенный господин, что покупаете-с?.. У нас фундаментальные шляпы, обстоятельные лакейские шинели, солидные браслеты, нарядные сапоги, сентиментальные колечки, помочи, восхитительная кисея, презентабельные ленты, субтильные хомуты, милютерные жилетки, интересное пике, немецкие платки, бор десуа, бархат веницейской, разные авантажные галантерейные вещи, сыр голландский, мыло казанское, гарлемские капли… У нас покупали!» и пр.

Часто такие выкрики заглушаются более неистовым криком, непонятным для обыкновенного смертного. Это вдруг прокричит какой-нибудь торгаш с большим лотком на голове, и сколько другой ни бьется, а крика такого парня не разберет и не поймет; продает же он самую обыкновенную вещь: или баранину, или бычьи почки; товар его всегда покрыт сальною тряпкою, и потребитель его – местный купец-торговец. Идут здесь и другие мелкие торговцы, которые назойливо пристают к проходящим; вы видите их тут и с корзиночками, и с метелочками, и со стеклянными фигурками, и со статуэтками, и душат же они вас своими причитаниями; ходят и бабы, кричащие пронзительно: «Ниточек, ниточек!», причем с визгом ударяется на букву «и». Далее кричат: «Шнурочков, чулочков!» Такие торговки зорко глядят, нельзя ли где что-нибудь украсть или вытащить у зазевавшегося из кармана. Ходили еще и старцы, продававшие светильни для лампадок, и курительные монашки и пр. Словом – здесь была всегда пестрая ярмарка с самыми разнородными товарами и с всевозможными сортами покупателей.