V

"РАУТ"

Приехав ко мне на другой день, Ксения Владимировна поведала мне следующий рассказ:

— Ровно в 12 часов дня я подъехала к дому, в котором живет Григорий Распутин. Это дом одного генерала, бывшего губернатора, известного своим черносотенством.

У подъезда стояла карета и два очень элегантных автомобиля с гербами. Высокие выхоленные лакеи стояли тут же на тротуаре около подъезда: на одном была ливрея сургучного цвета, у другого — цилиндр с позументами и скунсовая шаль на плечах.

В передней "пророка" пахло ухой и осетриной.

Прислуга, раздевая меня, сообщила:

— Отец Григорий сейчас будут: они в Казанском соборе. К обедне уехавши… Пожалуйте в гостиную.

Меня провели в тот зал, в котором "старец" принимал своих посетителей во время моего первого визита к нему.

Здесь уже было целое общество, состоявшее почти исключительно из дам. Из мужчин был только один — молодой человек, лет 30, родственник графини Головкиной. Он приехал сюда, сопровождая свою молоденькую жену, беременную первым ребенком. Страстная почитательница "прозорливца", она непременно хотела посетить его в прощеное воскресенье.

Муж, хотя и против воли, принужден был, скрепя сердце, согласиться на это. Несмотря на всю его корректность и сдержанность, можно было подметить, что многое из того, что здесь происходило, сильно коробило его.

Графиня Головкина была вместе со своей дочерью, симпатичной и милой, но, видимо, очень болезненной девушкой, в глазах которой застыла глубокая грусть. Я ранее уже виделась с нею как-то у "старца", поэтому мы встретились как знакомые.

Я была очень рада этой встрече, тем более, что все остальное общество было мне совершенно незнакомо. Молодую графиню в семье почему-то все звали Тюней, хотя ее настоящее имя было Татьяна Сергеевна. Многие из ее знакомых за глаза тоже обыкновенно называли ее Тюней; поэтому и я усвоила эту привычку.

— Вы давно знаете Григория Ефимовича? — спросила я графиню Тюню.

— О да, с отцом Григорием мы знакомы уже несколько лет, — отвечала она.

— Мне бы очень хотелось поговорить с вами о нем. Но для этого нам, может быть, будет лучше перейти в соседнюю комнату?

— Идемте, — сказала Тюня, вставая.

Мы перешли в соседнюю, небольшую, довольно скудно меблированную комнату и сели на диван.

— Мне кажется, вы относитесь к Григорию Ефимовичу с большим уважением, — сказала я.

Тюня сейчас же начала волноваться.

— Вы правы… Я с первого же раза уверовала в отца Григория, — проговорила она с глубоким убеждением. — И теперь у меня нет никаких сомнений.

— К сожалению, я не могу этого сказать о себе, — сказала я, — напротив, у меня слишком много разных сомнений. К тому же многого из слов Григория Ефимовича я совсем не понимаю.

— Слова отца Григория надо понимать духовно-аллегорически. Его слова всегда имеют особенный смысл. Чтобы понять их сокровенное значение, нужно глубоко вникать, нужно углубляться, сосредоточиваться.

— Затем, признаюсь, меня немало смущает его манера обращения с дамами, — решилась намекнуть я.

Тюня сделала вопросительное лицо.

— Вы не догадываетесь, о чем я говорю?.. Меня крайне удивляет, например, его страсть к поцелуям.

— Ах, Боже мой, — с укором воскликнула Тюня. — Неужели вы не сознаете, что его поцелуи не имеют ничего общего с поцелуями других мужчин?

Позиция, занятая Тюней, начинала меня раздражать. Я решила быть откровеннее.

— Мне не нравятся также его постоянные прикосновения, пожатия, поглаживания, — проговорила я, смотря прямо в глаза Тюни.

— Отец Григорий настолько чист сердцем, что он на все смотрит с высоты своей чистоты, — сказала она убежденно. — Да, да, отец так далек от всего мирского, земного… так далек от всякой мысли об удовольствии или наслаждении… Ему ваше тело не нужно, так как он не придает телу никакого значения… А главное, он считает, что если женщине становится неловко от его ласк, то, значит, она не свободна от греховных помыслов, от тайных желаний.

"Вот оно что, — подумала я, — какова теория!"

— Нас он теперь почти совсем не трогает, — сказала Тюня с самым невинным видом.

Мне вдруг захотелось сказать ей что-нибудь резкое.

— А скажите, пожалуйста, вас не смущает то, что пишут в газетах о Григории Ефимовиче? — спросила я.

Тюня горько улыбнулась, и в ту же минуту судороги задергали ее нервное, бледное лицо.

— Ах, в людях, к сожалению, так много гадкого, — сказала она; сильно волнуясь, — поэтому они во всем готовы видеть что-то грязное.

— Получили ли вы покой с тех пор, как познакомились с Григорием Ефимовичем? Вообще, что вам дало знакомство с Распутиным? — спросила я.

— Благодаря отцу Григорию я получила полную ясность души, — сказала Тюня с каким-то блаженным видом.

Глубокое, искреннее чувство, которым были согреты эти слова, сильно тронуло меня, мне стало от души жаль милую девушку, и я постаралась перевести разговор на нейтральную почву.

— Я в первый раз встречаю у Григория Ефимовича такое большое общество. К сожалению, кроме вас, я никого не знаю из собравшихся здесь… Мне хотелось бы знать, кто эта высокая, представительная дама с южным типом лица? — спросила я.

— Как, вы не узнали? Это светлейшая княгиня X, — отвечала Тюня. — Она с большим уважением относится к отцу Григорию.

— А эта полная, высокая блондинка?

— Это Елена Алексеевна Торопова, бывшая фрейлина. Давнишний верный друг отца Григория и горячая его почитательница.

В эту минуту дверь в комнате, в которой мы сидели, отворилась, и вошла мать Тюни, графиня Головкина.

— Отец Григорий приехал, — сказала она, — идемте в столовую: он ждет.

Тюня поспешно встала, представила меня своей матери, и мы направились в столовую "прозорливца".

При виде меня Распутин выразил свое удовольствие.

— Ну вот, хорошо, што ты пришла сегодня, — сказал он с довольным видом, — садись сюда, поближе ко мне.

И он усадил меня рядом с собой.

Роскошные корзины живых цветов, ландышей и роз, которыми я любовалась накануне, были расставлены вдоль стола, за которым мы все разместились.

Дамы, как только они сели за стол, очевидно по принятому здесь обычаю, протянули руки к "пророку", говоря:

— Я-ич-ко!

Это произносилось каким-то просительным, почти умоляющим тоном.

— Как, неужели и княгиня X? — изумился я.

— Она тоже протянула руку, но сделала это молча, — сказала Ксения Владимировна.

Григорий Ефимович придвинул к себе тарелку с яйцами и начал наделять всех по одному яйцу.

Тотчас же все начали есть яйца, точно свершая какое-то таинство.

— А ты не хочешь яичко? — спросил Распутин, обращаясь ко мне.

— Нет, не хочу, — сказала я.

Я ответила так потому, что действительно не люблю яиц вкрутую и никогда их не ем. Но я никак не ожидала, что мой отказ от яйца произведет настоящую сенсацию.

Все дамы с изумлением оглядели меня. Особенно меня поразил взгляд графини Тюни — полный немого укора и глубокой скорби.

Даже княгиня X чуть заметно повернулась в кресле и осмотрела меня в лорнет.

А я в свою очередь наблюдала за ними. Меня, между прочим, поразила одна подробность, которая невольно бросилась мне в глаза. После того, как яйца были съедены, ни на тарелках, ни на столе совсем не оказалось скорлупы. Никаких следов!.. Куда же девалась скорлупа? Ведь не могли же эти дамы скушать яйца вместе со скорлупой? Ясное дело. И я решила, что они спрятали скорлупу, как своего рода реликвию, в свои изящные сумочки. Иначе я никак не могла объяснить себе бесследного исчезновения яичной скорлупы.

Подали уху, которая оказалась очень вкусной. Затем следовала разварная осетрина с белым соусом, тонко, по-поварски, приготовленным. Из вин был один кагор — церковное вино, которое пили бокалами.

Из всех дам, бывших у "старца", меня особенно интересовала Елена Алексеевна Торопова. Я так много и с разных сторон наслушалась всевозможных рассказов о ней, о ее необыкновенном увлечении "пророком", а также о той роли, которую она играла и играет в высоких сферах.

Уверяли, что именно она больше всего способствовала популярности Распутина в придворных кругах, что именно она больше всего содействовала его возвышению, его близости к высокопоставленным особам, к царице и царю.

Что касается ее искренности, то тут мнения резко расходились: сравнительно немногие готовы были признать ее вполне искренней, но значительное большинство лиц, более или менее близко знающих ее, отзывались о ней, как об особе, преследующей свои чисто личные цели и действующей по расчету. Говорилось также о том влиянии, какое оказывает на нее родной отец, очень крупный и важный сановник, известный в тех кругах под именем "лукавого царедворца".

Поэтому, встретив г-жу Торопову у "старца", я отнеслась к ней с большим интересом и вниманием. Прежде всего, мне бросилось в глаза, что ее наружность немало не соответствовала тому представлению о ее внешности, которое сложилось у меня под впечатлением рассказов и слухов о ней, доходивших до меня. Никаких следов, никаких признаков духовных, мистических устремлений и переживаний в ней не было заметно.

Наоборот, вся ее внешность слишком громко и властно говорила о земном, реальном, чисто плотском, телесном.

Правда, она очень красива, но слишком в русском стиле: высокая, полная, породистая, с развитыми формами, с большими голубыми глазами, с пышной шевелюрой пепельного цвета.

Среди представителей и представительниц современной нарождающейся аристократии она выглядела настоящей московской боярыней XVII столетия.

Мне бросилось в глаза, что она была без корсета. Это очень портило ее крупную, импозантную фигуру. В первый раз мне пришлось видеть в обществе придворную даму без корсета. Потом, позднее, когда я выразила свое удивление по этому поводу, знакомые Елены Алексеевны объяснили мне причину этой странности.

Оказывается "отец Григорий" "не любит корсетов". Поэтому дамы, особенно дорожащие его расположением, отправляясь к нему, обыкновенно эмансипируются от этой принадлежности дамского туалета.

А Елена Алексеевна Торопова как нельзя более дорожит расположением "старца", — в этом, конечно, не может быть никакого сомнения.

Вот я вижу, как, она берет кусок черного хлеба, кладет на него два огурца и, держа это в руках, подходит к Распутину. Почтительно приблизившись к нему, она заглядывает ему в лицо и произносит томным и в то же время вопросительным голосом:

— Отец?..

"Старец" берет один огурец прямо рукой и, откусив половину, начинает жевать. Другую половину он кладет на кусок хлеба, который держит в своих руках Елена Алексеевна.

Ту же минуту она берет остаток огурца и, положив его в рот, начинает есть с каким-то особенным, благоговейным аппетитом.

Лицо ее светится радостью. Можно подумать, что в эту минуту она чувствует себя счастливейшей женщиной в мире…