Светать начало в 3.22. Небо, серое от пыли и дыма, медленно, как раскаленные угли, с которых ветер сдувает слой остывшего пепла, разгоралось на востоке. Свет боязливо заглядывал под маскировочные сети только что оборудованных позиций и в глубь песчаных окопов.

Ночью боевая группа 19-й нижнесаксонской танковой дивизии заняла позиции напротив Мариамполя и Грабноволи.

Ночью 133-й полк совершил переход и сосредоточился в лесу Рогозин.

Ночью же танковая дивизия «Герман Геринг» сделала еще один шаг к фронту. Теперь она расположилась сразу же за позициями 45-й гренадерской дивизии и могла одним прыжком достичь советских позиций.

13 батарей артиллерийского полка «Герман Геринг» направили 72 ствола в сторону противника. Из них 22 орудия — тяжелые 150-мм гаубицы с дальностью стрельбы 15 километров. 24 гаубицы имеют калибр 105 мм и дальность стрельбы 12,3 километра. 6 тяжелых и 12 легких гаубиц, так называемые «хуммель» и «веспе», то есть «шмель» и «оса», — одетые в броню орудия на гусеничном ходу, способные быстро передвигаться следом за атакующими танками и пехотой.

Перед артиллеристами развернули свои позиции два гренадерских полка танковой дивизии. Они также носят имя Германа Геринга. Каждый из полков насчитывает по 14 рот: 9 пехотных, 3 тяжелого оружия и по одной роте самоходных и противотанковых орудий. Об огневой силе обоих полков говорят 80 артиллерийских стволов, 60 минометов, 72 станковых пулемета, 156 противотанковых ружей и 573 ручных пулемета.

К этим отрядам кроме разведывательного батальона, который нам уже знаком, надо добавить саперный батальон со 105 ручными пулеметами и 6 минометами, а также дивизионную «Кампфшуле», или батальон отборных солдат десантных войск, в распоряжении которого имеются 3 орудия, 12 минометов, 12 станковых и 67 ручных пулеметов. Этот отряд, насчитывающий 300 человек, специально подготовлен к выброске в тыл, для боев в лесах, ночью и в окружении. Гартман крупные силы сосредоточил на шестикилометровом участке фронта. Вместе с уже ведущей бои 45-й гренадерской дивизией на каждую тысячу метров приходится почти пять тысяч не измотанных боями солдат. На каждые сто метров — более 40 пулеметов, не считая вооружения танков.

К 223 орудиям (кроме зенитных, которые тоже могут быть использованы для поражения наземных целей) и 82 минометам дивизии «Герман Геринг» следует добавить уже несколько поредевшую артиллерию 45-й гренадерской дивизии. В решающий момент наступающих поддержат также тяжелые орудия 19-й танковой дивизии, которая со своих позиций вдоль шоссе под Грабувом достает фланкирующим огнем до Радомки. От Радомки до Грабува пространство обстреливает артиллерия 95-го полка 17-й пехотной дивизии. Если теперь произведем подсчет, то получится более 100 стволов на один километр, или в два раза больше, чем было на участке танковой 4-й немецкой армии, когда она перешла в наступление западнее Белгорода в июле 1943 года, вступая в сражение на Курской дуге.

А ведь части, по которым должен быть нанесен удар, измотаны форсированием Вислы и в течение последних сорока восьми часов отражают упорные атаки немцев. К тому же со времени, когда советские дивизии вышли на этот рубеж, прошло всего пять дней, и они не создали еще сильную оборону.

Рассвело. Солнце еще за горизонтом, но свет его ужо наполняет воздух, предметы обретают форму, становятся выпуклыми, отчетливыми. Теперь, несмотря на маскировку, можно с небольшого расстояния увидеть то, что является главной силой притаившейся дивизии «Герман Геринг», — танковый полк. Его 1-й батальон имеет в своем составе две роты «тигров» и две роты «пантер», в каждой — по 17 машин. 2-й батальон насчитывает четыре роты средних танков T-IV, то есть 68 машин, и взвод, состоящий из семи танков, вооруженных огнеметами. 3-й батальон состоит из двух рот самоходных орудий, среди которых есть «фердинанды», и тяжелой моторизованной противотанковой роты из 12 орудий. Считая танки командования, прибавив боевые машины обоих гренадерских полков и разведывательного батальона, получим около 130 танков и 80 самоходных орудий, несмотря на потери в сражении на подступах к Праге.

А если еще добавить силы танковой группы 19-й нижнесаксонской дивизии (их численность трудно установить, но, во всяком случае, свыше 100 машин), получим 52 танка и самоходных орудия на один километр фронта, или плотность, на 25 процентов большую, чем на участке уже упомянутой 4-й танковой армии в начале битвы вод Курском.

К тому же танковый удар не распределяется равномерно на все шесть километров, а будет нанесен главными силами с правого фланга в брешь, проделанную 45-й дивизией, которая уже должна была захватить Ходкув, дойти до плацдарма у Радомки, захваченного вчера вечером 95-м пехотным полком. Оттуда до дороги из Рычивула на Магнушев и Мнишев остается всего лишь около километра.

В принципе танковую дивизию надо вводить в прорыв только тогда, когда пехота и артиллерия прорвут оборону противника на всю тактическую глубину. Более раннее выдвижение может привести к большим потерям от огня противотанковых орудий. Но в данном случае речь идет не о глубоком рейде в тыл: от Рычивула до Магнушева всего около двадцати километров, а захват Мнишева предрешит судьбу плацдарма.

Танковая дивизия «Герман Геринг» и танковая группа 19-й нижнесаксонской дивизии, как подточенные каменные глыбы, нависшие над обрывом, застыли на своих позициях.

Достаточно приказа, радиосигнала и вспышки ракет — и эта лавина придет в движение.

В 4.09 диск солнца показался над горизонтом. К этому времени уже проверены боевые порядки, установлена связь, выявлены результаты ночного боя. На штабных картах обозначилась новая линия фронта. Южнее Мариамполя и Грабноволи она проходит, как и пять дней назад, затем доходит до Михалувека, незначительно углубляясь в район высоты 143,3. Этот участок отвоеван 133-м гренадерским полком вечером и в первую половину ночи 7 августа. Дальше линия фронта резко поворачивает на север: именно этой ночью на месте, где вчера была только трещина, 45-я гренадерская дивизия вклинилась в позиции советских войск. В руках полковника Даниэля находятся уже лес Рогозин, Михалув, Эвинув, лес Липна Гура. Брешь, расширенная у основания до 1800 метров, простирается вглубь на 2,5 километра и почти доходит до Разъезда — перекрестка дорог у восточного края Гробли.

Продвижение, достигнутое к полуночи, немцы могли бы считать удовлетворительным, если бы не тот факт, что на главном, северо-восточном, направлении сопротивление русских не было сломлено и 45-я дивизия фольксгренадеров в результате ночных боев продвинулась вперед менее чем на 900 метров, преодолев только треть расстояния, отделяющего ее от плацдарма у Радомки, захваченного соседом справа.

В этой ситуации выявились две возможности.

Генерал Вильгельм Шмальц, которому поручено руководить операцией, мог бы немедленно нанести удар силами своей дивизии, хотя подчиненные ему полки Даниэля не смогли добиться желаемого успеха. Этим Шмальц избежал бы необходимости менять детально разработанный план операции и имел бы в запасе целый день. Однако преодоление этих 3500 метров, отделяющих его от дороги из Рычивула на Магнушев, и наступление через густой лес могли бы сказаться на результатах боя, дезорганизовать часть танковых рот, ослабить силу удара на север.

Другая возможность, более трудная и требующая большей гибкости от командования, заключалась в том, чтобы заставить 45-ю гренадерскую дивизию предпринять попытку захватить еще несколько сот метров земли. В щель на взломанном уже фронте дивизия могла бросить в бой 133-й полк, который сменила ночью танковая группа 19-й дивизии. Даже небольшое перемещение вперед рубежа, с которого ринутся в бой танки, могло в конце дня вылиться в значительную, в несколько километров, разницу в глубине прорыва танковой дивизии «Герман Геринг».

Можно предположить (хотя нет документов, чтобы подтвердить это), что в штабе дивизии «Герман Геринг» уже к восходу солнца 9 августа был подготовлен новый вариант реализации последней из двух возможностей.

Дальше всего продвинулся фронт в лесу Липна Гура, у восточной границы Гробли, хотя максимум сил и средств был направлен на северо-восток, на Ходкув. Из этого немцы сделали вывод, что на этом участке советская оборона была настолько слабой, что в ней образовалась брешь. Развитие успеха в северном направлении, прорыв через лес еще на два километра, до района высоты 112,2, выводили немецкие части из леса Остшень на Выгоду, на открытую местность. Наступая оттуда дальше в прежнем направлении, они могли выйти на шоссе Рычивул — Магнушев между Тшебенем и Острувом, одновременно окружая советские полки, обороняющиеся вдоль Радомки от Ходкува до Клоды. Последнее двухчасовое усилие 45-й дивизии давало возможность полностью выяснить обстановку и могло облегчить выбор самого правильного варианта, обеспечивающего выполнение задания — ликвидацию магнушевского плацдарма.

Жаркий летний день 9 августа долог — 16 часов 38 минут. Огонь 700 стволов, энергия отдохнувших и полнокровных батальонов, численное превосходство грохочущей лавины бронированных машин — все это гарантирует, что дивизии «Герман Геринг» будет достаточно даже четырех часов, чтобы выйти на шоссе. А вдоль шоссе можно будет атаковать и после того, как стемнеет. К 1944 году немцы научились не только ведению ночных боев, которых они так избегали в начале войны, но и гибкости командования, умению отказываться от шаблонных схем. Документов нет, но факты говорят, что был выбран новый вариант.

По радио отложены на вторую половину дня те 700 вылетов непосредственной поддержки, которые был готов совершить 6-й воздушный флот генерал-полковника Риттера фон Грейма. Командующий 9-й армией генерал Форман дал согласие на перенос часа наступления и задержал важное донесение главному командованию вермахта, хотя оно уже было подготовлено…

Тем временем в лес Липна Гура входили новые силы — остатки 45-й дивизии, точнее, 133-й полк гренадеров. Под защитой деревьев батальоны сосредоточивались на исходных позициях.

Около 7.00 массированный огонь артиллерии и минометов накрыл разрывами район перекрестка дорог у Разъезда — самое чувствительное место советской обороны на этом участке. Спустя минут десять взрывы разошлись в стороны, образовав как бы улицу, ведущую на север. Этой «улицей» двинулся в атаку построенный в три эшелона 133-й гренадерский полк, отбрасывая вправо фланговые взводы 170-го полка, а влево—100-го гвардейского стрелкового полка.

Немецкий полк стремительным рывком овладел Разъездом и продолжал продвигаться. Батальоны растянулись, распались в бою на несколько звеньев, но группы гренадеров проникали дальше на север от Гробли, на фланг и в тылы 170-го советского полка. Их продвижение грозило углублением прорыва на север и одновременно затрудняло оборону ходкувской поляны.

В это время 2-й батальон 172-го полка под командованием капитана Дроечкова с наивысшим напряжением сил сражался со штурмовыми группами, атакующими его позиции с плацдарма над Радомкой. Эсэсовцы любой ценой хотели достичь высоты 107,3.

В штаб дивизии «Герман Геринг» в Воле-Горыньской пришли первые донесения о незначительном расширении плацдарма под Рычивулом, об овладении Разъездом в лесу Липна Гура и о проникновении автоматчиков за Гроблю. Кажется, эти донесения подтверждали правильность вывода о нанесении удара в направлении Выгоды и, во всяком случае, убедили генерала Шмальца в том, что советская оборона ослабевает.

Воздушная разведка донесла, что ночью русские перебросили с восточного берега полк пехоты. Однако данные воздушной разведки о бомбардировке Вислы успокаивали: после рассвета русские не смогут переправить уже ни одной новой части. Даже если какому-то батальону и удастся переправиться через реку, в любом случае советский корпус останется с тем небольшим количеством танкового вооружения, которое у него имеется: сильно поредевший полк тяжелых танков, насчитывающий около десяти машин ИС, и три поредевших дивизиона самоходок СУ-76, входящих в состав каждой гвардейской пехотной дивизии.

Учитывая потери, которые противник должен был понести с начала наступления, немцы могли предполагать, что во всем советском корпусе будет не более сорока боевых машин. У немцев имелись основания рассчитывать на неизменность такого положения в ближайшие дни: нз данных разведки следовало, что 8-я армия не имеет танкового резерва, а командование фронта не располагает поблизости ни одной не связанной боем частью.

Штаб 1-й армии Войска Польского. 9 августа 1944 года. Жабенец.

Боевое распоряжение № 04 начальника штаба 1-й армии Войска Польского командиру 1-й танковой бригады:

«Командующий армией приказал:

1. Перед фронтом 8-й гвардейской армии действуют две танковые и три пехотные дивизии противника, получившие задачу отбросить части 8-й гвардейской армии на восточный берег реки Вислы.

Частыми контратаками противник добился незначительных успехов на отдельных участках.

2. В соответствии с шифровкой командующего 1-м Белорусским фронтом 1-й танковой бригаде в составе 1-го и 2-го танковых полков и мотопехотного батальона выйти на рубеж Домброва, Тарнув и 9.8.44 г. к 11.00 сосредоточиться в лесу в районе восточнее Тарнува в готовности к переправе через реку Висла, где перейти в непосредственное подчинение командующего 8-й гвардейской армией.

3. Марш совершить группами не более роты с применением всех средств противовоздушной обороны.

Начальник штаба 1-й Польской армии Владислав Корчиц, генерал бригады».

В полутора километрах юго-восточнее Магнушева на самом берегу Вислы расположилась небольшая деревенька, насчитывающая двадцать две избы. Когда-то ее построили на острове, а сейчас осталось только название, свидетельствующее об этом, — Острув.

Южнее деревеньки начинается дамба, а на участке в 400 метров параллельно друг другу на небольшом расстоянии протянулись даже две дамбы, образовав как бы ущелье глубиной в два с половиной метра. Вдоль насыпей растут высокие тополя, а ниже — кудрявые ивы и заросли густого ракитника, прикрывающие это место от наблюдения с воздуха. Именно здесь, в насыпях, саперы построили штабные землянки 4-го корпуса.

Утром 9 сентября перед одной из землянок стояли три генерала. На раскладном столике лежала карта, покрытая бликами солнца, проникающего сквозь крону дерева. Блики были неподвижны, воздух — как вода в пруду, без малейшего движения. И лишь когда снаряды тяжелой артиллерии разрывались где-то поблизости, блики солнца вздрагивали, но через минуту вновь замирали. Еще только начало девятого, но уже жарко. Не чувствовалось ни капельки прохлады от реки, которая протекала рядом, по другую сторону вала.

Докладывал высокий, худощавый генерал Глазунов. Он говорил, повышая голос, когда от переправ добегала волна грохота рвущихся бомб. Окончив доклад о прорыве, совершенном немцами ночью, он постарался незаметно вытереть пот с морщинистого лба, а затем перешел к перечислению сил, стянутых на угрожаемом участке фронта, резкими движениями водя по карте острым концом лозы, наискось срезанной перочинным ножом.

— …47-я дивизия полковника Шугаева на марше. 137-й полк подполковника Власенко переправился на плацдарм и занимает вторую линию обороны от Целинува до лесной сторожки Завада. 142-й полк майора Горшанова закончил переправу через час после восхода солнца. Он сосредоточивается в лесу Бурачиска как мой резерв. Сразу после него 140-й полк майора Галапина начал переправу 1-го и 2-го батальонов…

Чуйков, слушавший молча, наклонился, положил руку на карту и, прервав командира корпуса, спросил:

— Почему не атакуют?

— Атакуют, но основные силы не вводили.

— Почему? — повторил командующий армией.

— Так лучше, — неохотно ответил Глазунов и с крестьянским упорством сказал: —Полк Власенко окапывается…

— Слышал, — твердо ответил Чуйков. — Они не атакуют основными силами, ожидая, когда ты им покажешь, где они должны ударить, нащупав слабое место. — Он бросал слова резко, хрипло, но вдруг остановился на минуту и добавил неожиданно тепло: — Удержишь фронт, Василий Афанасьевич?

Командир 4-го корпуса мысленно увидел обескровленные полки, вспомнив потери, которые за вчерашний день в двух дивизиях превысили пятьсот человек, но командующий армией знал о них так же хорошо, как и о недостатке танков.

Глазунов нахмурил широкие, седеющие брови. Из сорока восьми лет его жизни одиннадцать принадлежали детству, семь — помещику, у которого он батрачил, а тридцать — армии. Он прошел по очереди все ступени — от рядового до генерала, был на всех должностях — от командира отделения до командира корпуса, сражался с немецкой кайзеровской армией, с белогвардейцами, с атаманом Анненковым, с басмачами в Средней Азии и вот уже три года — с гитлеровцами. И он знал, слишком даже хорошо, что исход сражения решает не одна сторона, что противник тоже может сказать свое слово. Но Глазунов понял смысл вопроса командующего армией и сумрачно ответил:

— Не отступлю.

С юга немецкая артиллерия загрохотала еще сильней. Чуйков с минуту прислушивался, а потом поднял свою тяжелую большую голову и сказал:

— Получишь подкрепление. Целую танковую бригаду. Удержишь? — спросил он еще раз.

Генерал Вайнруб уже давно смотрел в сторону деревни. Он видел, как около последних домов Острува часовые задержали маленькую амфибию, как из нее вылез человек в зеленой фуражке и теперь шел в их направлении.

Они умолкли и смотрели на приближающегося коренастого мужчину в мундире оливкового цвета, с серебряной змейкой на рукаве. Тот подошел и, встав по стойке «смирно», доложил:

— Товарищ генерал, командир 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте, генерал бригады Ян Межицан. По приказу командующего фронтом бригада переходит в ваше распоряжение.

Когда он умолк, наступила тишина. На юге все усиливался грохот орудий, над переправами нарастал вой моторов, все чаще рвались бомбы, а здесь, около землянки, было тихо.

Все трое рассматривали его: он носил другой мундир, отдавал честь двумя пальцами, был новым человеком в их армии. Чуйков, слегка подавшись вперед, уставился в глаза пришельцу, но тот не отвел взгляда. Наконец, командующий армией протянул руку и почувствовал сильное ответное пожатие. «Такие ладони бывают у шахтеров да кузнецов», — подумал Чуйков, представляя Межицана своим генералам.

— Садитесь.

— В составе моей бригады… — начал танкист.

— Знаем, — прервал Чуйков.

— Докладываю, что мой самоходно-артиллерийский полк передан в резерв 1-й армии…

— Знаю и об этом, — кивнул Чуйков. — Будете поддерживать 4-й гвардейский корпус. Генерал Глазунов, ознакомьте товарища с обстановкой, объясните задачи…

Пока те склонились над картой, Чуйков, отойдя на несколько шагов, присел на насыпь и рассматривал Межицана. У командира польской бригады на мундире были ордена Красного Знамени, Красной Звезды, медали «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда».

— В какой части воевали под Сталинградом? — спросил Чуйков.

— В 8-й гвардейской танковой бригаде в должности заместителя командира бригады, — четко ответил тот и продолжал наносить на карту обстановку.

Когда они закончили, генерал Вайнруб, командующий бронетанковыми и механизированными войсками армии, спросил, готова ли бригада к переправе. Межицан молча подал ему лист бумаги.

Чуйков подошел и заглянул через плечо Вайнруба. Это было боевое распоряжение начальника штаба 1-й танковой бригады, отданное в 8.00. В нем говорилось: «Частям бригады 9 августа 1944 года к 10.00 быть готовыми к переправе через реку Висла». Приказ был подписан начальником штаба подполковником Александром Малютиным.

— Ваш начальник штаба русский? — спросил Чуйков.

— Да.

— Глазунов, угостишь? — обратился Чуйков к командиру корпуса, а потом опять к Межицану: — Пьете?

— Пью. И чай, и водку.

— А вы кто? — вернулся Чуйков к прежней мысли.

— Поляк.

— Советский?

— Мой отец был рабочим в Лодзи. Во время революции 1905 года убил царского жандарма, за это был арестован и сослан. — Межицан говорил мягким, сочным баритоном. — Я родился на Днепре. Офицерское училище окончил в Киеве. Поэтому можете считать меня лодзинским киевлянином или киевским лодзянином, как вам больше нравится, — улыбнулся он, и вместе с ним улыбнулись все остальные.

Слишком недолго он их знал, и слишком мало времени имели они в своем распоряжении, чтобы он мог рассказать им об умерших уже родителях, о матери, которая заботилась, чтобы он овладел родным языком, о том, что он думал, когда до него дошла весть о формировании польской армии, о том, как трудно было ему расставаться со своей 155-й бригадой, которой командовал под Курском.

Как назвать ту силу, что все-таки заставила его после трех месяцев раздумий покинуть часть, людей, вместе с которыми смотрел смерти в глаза? Он попросил перевести его в часть, которой не знал, в армию, которая еще только рождалась.

Припомнил он и первый сбор в лагере на Оке. Межицан был тогда в советском мундире, и солдаты с удивлением слушали его чистую, хотя и несколько архаичную польскую речь. Он сказал им: «Я поляк. Командовал танковой бригадой в Красной Армии. Я научу вас, танкисты, бить фашистов. А бить их мы должны хорошо, умно, чтобы вернуться в Польшу».

Они слышали его в первый раз и не знали, что значит для Яна Межицана возвращение в Польшу.

Он тоже впервые обращался к солдатам, еще не зная их. Он мог только догадываться, что Польша — это одно Дня командира танка хорунжего Рудольфа Щепаника. сына нефтяника-коммуниста из Дрогобыча; другое — для хорунжего Флориана Гугнацкого, кадрового с довоенных времен подофицера: третье — для рядового Яна Ходоня, сына гминного[2] писца с Люблинщины; и совсем другое — для капрала Барылова, русского механика-водителя, которому по линии польско-советской дружбы было доверено вести Т-34 с белым орлом на броне, а не со звездой. Межицан должен был воспитать солдат, научить их сражаться, сформировав из наполовину гражданской толпы танковую бригаду, первую в армии народной Польши, той Польши, которой еще не было, которая еще только должна была родиться.

Сегодня начинается экзамен. Сегодня станет ясно, хорошо ли он подготовил бригаду. Начинается этот экзамен под командованием опытного солдата, но экзаменовать будут суровые профессора — танковая дивизия «Герман Геринг» и смерть.

Усатый сержант принес мелко нарезанное мясо, черный хлеб и стаканы.

— Разбавлять? — спросил он Межицана, налив спирта на одну треть.

— Не надо.

— За союзников, за братьев-поляков,—сказал Чуйков.

Выпили, закусили.

— Какой у вас солдат? — спросил командующий армией.

— Молодой. Для большинства это первое сражение. Среди тех поляков, кто уже понюхал пороху, мало кто сражался с немцами в сентябре 1939 года или служил потом в Красной Армии. Многие дрались под Ленино. Есть немного советских офицеров и механиков-водителей — русских, украинцев и белорусов, даже татарин найдется. А для остальных, для большинства, это первое сражение.

— Советских солдат много?

— Нет. В 1-м танковом полку —12 процентов, а во 2-м и мотопехотном батальоне — меньше.

Из землянки командира корпуса выбежал маленький лисенок и, встав на задние лапки, передними оперся о голенище сапога Глазунова. Генерал дал ему кусочек мяса, а потом, взяв его, как котенка за загривок, отдал сержанту, приказав жестом убрать его.

— Зоопарк? Кошечки-талисманчики? — нахмурил брови Чуйков.

— Получил в подарок от тех двух поляков, что покавали мне тогда орудие на Висле.

— Молодой, вот и глупый, — улыбнулся Межицан. — Поумнеет, так не будет лезть на глаза начальству…

Глазунов помимо воли подумал, что предпочел бы этой бригаде один полк, но старый, опытный, проверенный в боях.

— Выдержат ваши танкисты под огнем? — спросил он и тут же понял, что поступает нетактично, что, возможно, слишком груб. И уже мягче добавил: — Приближаются тяжелые бои. Моим ветеранам тоже нелегко. — Он показал рукой на юг, в сторону фронта, как бы призывая в свидетели грохот рвущихся снарядов.

Межицан нахмурил брови:

— Я забыл добавить, что есть у меня и такие, которые были насильно взяты в армию и служили у немцев. Другие только после сорок первого вышли из лагерей, но равняться будем на гвардию. Солдат молодой, но упорный, имеет свои счеты с гитлеровцами. — Он замолчал на минуту и затем спросил: — Разрешите идти, товарищ командующий армией?

— Возвращаетесь на ту сторону? — спросил Чуйков, подавая ему руку.

— Нет, времени мало. Командиры полков ждут на этом берегу.

В 12.00 должна начаться переправа 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте. Однако пока солнце дойдет до зенита, противник не бездельничает: 45-я дивизия вводит в прорыв, в лес Липна Гура, все силы, стянутые из окопов на левом крыле, и остатки резервов. Она все сильнее укрепляется вокруг захваченного Разъезда. Несмотря на огонь советской артиллерии, все новые группы гренадеров просачиваются на север, в глубь леса. 170-й гвардейский стрелковый полк потерял связь со своим соседом справа. Гитлеровцы проникают все глубже, начинают угрожать ударом в тыл.

Командир 170-го полка подполковник Никита Дронов, вводя в бой свой резерв, наносит удар в направлении Разъезда.

Было начало двенадцатого, когда он овладел Разъездом. В этой атаке полк потерял 13 человек убитыми и 75 ранеными. Уничтожили транспортер, самоходное орудие и два танка. Немецкие трупы не считали.

Наступать дальше не могли: вдоль Гробли низкие автоматные очереди косили траву. Поспешно окопавшись, укрылись от огня минометов, которые уже через четверть часа начали обстреливать захваченные гвардейцами позиции.

Связи с правым соседом все еще не было. Немцы по-прежнему были перед ними, сбоку и сзади в лесу, хотя и несколько притихли. Где же 100-й полк их 35-й дивизии? Если бы он атаковал с запада и дошел до Разъезда, то линия фронта была бы восстановлена такой, какой она была перед рассветом…

100-й полк майора Воинкова не контратаковал. Только одно это бесспорно. К сожалению, ничего больше нельзя о нем сказать. В архивных документах пробел. Может, погиб связной, спешивший с донесением в штаб, возможно, была прервана всякая иная связь. За несколько минут до одиннадцати разведчики артиллерии, сражавшиеся в рядах 100-го волка, обнаружили, что противник сосредоточил в лесу Рогозин значительные силы: около двух батальонов пехоты и не менее 35 танков.

Тревожное донесение было тотчас же передано в штаб дивизии, а оттуда — в корпус. Был ли смысл бросать против такой сильной группы обескровленный батальон? Окопавшись, он имел возможность обороняться, а при контратаке на открытом пространстве тотчас был бы разбит превосходящими силами противника.

Однако вернемся от предположений к фактам.

142-й гвардейский стрелковый полк под командованием майора Горшанова, вторым из 47-й дивизии закончив переправу на западный берег Вислы через час после восхода солнца, сосредоточился в лесу Бурачиска. Он был выделен, как мы знаем, в резерв командира 4-го корпуса, но в течение двух часов обстановка стала намного хуже, чем это можно было предвидеть ранее.

Когда немцы разорвали стык между 170-м и 100-м полками, когда стало ясным направление главного удара противника, генерал Глазунов отдал приказ Гортанову направить один батальон в лес Завада напротив немецкого плацдарма у Радомки, а два остальных — продвинуть в район высоты 112,2, южнее Выгоды.

В 11.30, через полчаса после повторного захвата 170-м полком перекрестка дорог на восточном конце Гробли, Дронов сообщил, что не может наладить связь с правым соседом. Тогда были брошены в бой два батальона из полка майора Горшанова.

Батальоны развернулись в плотную цепь: слева — 3-й батальон старшего лейтенанта Илларионова, справа — 2-й батальон старшего лейтенанта Ишкова. Левый фланг цепи, восточный, проходил вдоль дороги, ведущей от высоты 106,8 к Разъезду, правый — вытянулся по лесу до самой лесной сторожки Остшень.

80 минут длился ожесточенный бой в лесных квадратах 111 и 112, пока к 14.20 батальоны сумели выполнить поставленную задачу: захватили Гроблю западнее Разъезда, установив левым флангом непосредственную связь с 170-м полком. Окопались правее высоты 119,0 до второй просеки, но и там не обнаружили соседа. Разведка, посланная по лесу на запад, вернулась, наткнувшись в двухстах метрах от собственных позиций на сильные группы немцев с танками.

«Герман» и Форман

Бывают в сражениях минуты, когда на какое-то время все исчезает в дыму, в огне разрывов и реве танков, когда порваны телефонные провода, разбиты или засыпаны землей радиостанции, когда долгое время нельзя ничего установить, а донесения, которые, несмотря ни на что, все же доходят до штаба, подобны лохмотьям, крику ослепших в хаосе, стону заживо погребенных.

В половине первого начальник штаба 4-го корпуса получил донесение из 57-й дивизии о сильных атаках, предпринятых немцами с плацдарма на северном берегу Радомки.

35-я дивизия доносила об атаках по всей линии своей обороны и тоже сообщала о сосредоточении больших сил пехоты и танков противника в лесу Рогозик.

Без десяти час противник стремительно ударил на Ходкув. Полк Дронова, перебросивший перед этим большую часть своих сил на правое крыло, чтобы овладеть Разъездом, не выдержал удара противника и отступил своим левым флангом. Гренадеры вторглись на ходкувскую поляну, захватив почти 500 метров пространства. В Ходкуве еще оборонялись пехотинцы, правофланговые роты 174-го полка майора Колмогорова, но теперь они сражались почти в окружении, обстреливаемые и со стороны поляны, и из-за Радомки.

Почти одновременно бойцы полка Дронова с трудом отбили атаку пехотной роты и трех танков противника на Разъезд. Донесение об этом штаб корпуса получил днем в среду 9 августа, в 12.59.

Потом в течение долгого времени карту сражения нельзя было прочесть.

На южном участке обороны плацдарма, на фронте от Мариамполя до Михалува, по советским позициям ударили 320 орудий, 130 минометов, 310 пушек с бронированных машин — более 700 стволов дивизии «Герман Геринг» и нижнесаксонской танковой группы, способных выпускать каждую минуту более трех с половиной тысяч снарядов. К ним присоединилась артиллерия 45-й гренадерской и 19-й танковой дивизий. Вся линия фронта оказалась вдруг под ураганным огнем, в дыму, над ней выросла в два этажа стена из песка, травы и дыма.

Тяжелые снаряды ложились дальше, рвались на всех перекрестках дорог, во всех деревнях близкого тыла до Ленкавицы и Дембоволи, делая невозможным маневрирование резервами, эвакуацию раненых и подвоз боеприпасов.

В воздухе на разной высоте, выстроившись в несколько этажей, чтобы избежать столкновения, шли самолеты 6-го воздушного флота генерала Риттера фон Грейма. Немецкие штурмовики, бомбардировщики бомбами и огнем из бортового оружия обрабатывали вторую линию советской обороны, огневые позиции артиллерии, все, что находилось в движении на дорогах. Самолеты сбрасывали бомбы на деревни. Даже переправы на Висле, которые и до этого беспрерывно находились под огнем, впервые получили такую огромную порцию тротила.

В штабе 4-го корпуса замолкли телефоны, затихла радиостанция. Время от времени удавалось поймать какой-нибудь обрывок донесения, но и его трудно было расшифровать и понять. Через 55 минут артиллерийской подготовки непрерывный рев орудий несколько ослаб, и тотчас же радио принесло невеселую, но впервые за целый час ясную весть: 102-й полк майора Эйхмана, атакованный десятками бронированных машин, просил разрешения оставить позиции у Михалувека и отойти к Грабноволе, так как из леса Рогозин на его тылы вышло 30 танков с пехотой.

Ответ передать не удалось. В 14.10 рация Эйхмана замолчала и больше не отвечала на вызов.

За полчаса до начала артиллерийской подготовки на южном участке плацдарма «Висла—устье Пилицы», в 12.30, командующий 9-й армией генерал Николаус фон Форман из штаба в Скерневице соединился по телефону со своим начальником и большим другом генералом Гансом Кребсом, уже четыре дня исполняющим обязанности начальника штаба группы армий «Центр».

— Не могу справиться с Варшавой. Не хватает сил. Здесь полтора миллиона людей. Фон дем Бах беспомощен, как скорлупа ореха в море. Он тоже докладывает, что задание невыполнимо.

— Еще раз доложи об этом письменно, — ответил Кребс.

— Три-четыре тысячи солдат против полутора миллионов. Пока не будем иметь больше десяти тысяч человек, не о чем и говорить.

— Рейхсфюрер СС взял это дело на себя, — объяснил Кребс. — Он выделит фон дем Баху средства…

Форман с улыбкой положил трубку. Его больше ничто не интересовало, кроме подтверждения, что не 9-я армия должна выделить части для борьбы с варшавским восстанием, а рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Генерал был уверен, что одной полноценной дивизией, брошенной на город, он подавил бы восстание в течение двух дней. Но тогда он не мог бы и мечтать о ликвидации большевистского плацдарма на западном берегу Вислы, между Пилицей и Радомкой, потому что не мог бы выставить против русских дивизию «Герман Геринг».

Около половины третьего через штаб 8-го корпуса поступили первые донесения из Воли-Горыньской. Командир танковой дивизии докладывал, что после 55-минутной артиллерийской подготовки дивизия перешла в наступление. Сопротивление противника ослабевает, ему не хватает танков для нанесения решительного контрудара. Дивизия скоро выйдет к северной опушке леса между Студзянками и Выгодой, откуда, введя в бой второй эшелон, разовьет наступление дальше, в северо-восточном направлении.

Генерал Форман, ознакомившись с донесением, окончательно уверился в своем: ведь не прикажут же ему отвести часть, которая вступила в бой и добивается успехов, что имеет решающее значение для судьбы всего фронта на Висле. Теперь даже всесильный Гиммлер не сможет отобрать у 9-й армии ее резервы. Никто не перечеркнет планов восстановления линии обороны вдоль реки и стабилизации центрального фронта.

Форман взял в руки донесение, подготовленное еще утром, отправку которого он задерживал до сих пор. Бросил взгляд на первые строки:

«Секретно по телетайпу срочно Командованию группы армий «Центр».

Сопротивление в Варшаве усиливается. Восстание, вначале стихийное, в настоящее время направляется централизованно армейским штабом. Силами, которыми мы располагаем, невозможно подавить бунт за какое-то определенное время…»

Форман знал весь текст на память, он уже не раз перечитывал его, но все же еще раз проверил, как звучит конец:

«…Обергруппенфюрер СС фон дем Бах доложил об этом же рейхсфюреру СС. Чтобы стать хозяином положения, необходима полноценная дивизия, хорошо вооруженная тяжелым оружием».

Донесение с подписью генерала Формана, помеченное номером 3861/44, было получено отделом связи «Тироль» в 15.00.

Война часто перечеркивает планы. В три часа дня, через час после окончания артиллерийской подготовки и начала наступления танковой группы Кельнера и дивизии «Герман Геринг», линия фронта, перепаханная тысячами артиллерийских снарядов и мин, стала передвигаться на север. На правом фланге 35-й гвардейской дивизии фронт, как за петлю, зацепился за мостик у дороги на Мариамполь, однако дальше, левее, он прижался к домам Грабноволи. Севернее и северо-западнее Эвинува немцы захватили песчаные высотки, поросшие редким кустарником да карликовой сосной. Линия, где на следующий день утром должен был развернуться польский 1-й танковый полк, уже теперь находилась в руках врага.

Этот успех не легко дался гитлеровцам. 45-я гренадерская дивизия, которая первой прорвала советскую оборону и сумела расширить брешь, теперь годна была только лишь для того, чтобы ее срочно отвели с фронта в тыл.

Бывший капеллан этой дивизии, после войны, уже как историк, писал, что «… во время тех боев в лесу дело кончилось кошмарной паникой и большими потерями. Самое неприятное, что 130-му полку был нанесен тяжелый удар. Из остатков полка и уцелевшей части роты автоматчиков удалось сформировать 45-й батальон автоматчиков. Для пополнения дивизия специально получила 1032-ю гренадерскую бригаду…»

К этому следует добавить, что был полностью разбит также 2-й батальон 133-го полка, а 45-я дивизия в течение двух дней потеряла двух командиров полка, двух командиров батальонов, шесть командиров рот и триста солдат убитыми. Общие потери этой дивизии убитыми, ранеными и взятыми в плен составили около 1200 человек. Но дивизия, несмотря на потери, прорвалась к лесу Рогозин и дошла даже до Выгоды. С захваченных позиций в тылу Михалува гитлеровцы нанесли удар по тылам 102-го полка и вынудили его отступить.

Танки дивизии «Герман Геринг» шли лавиной на большой скорости, стремясь еще глубже вклиниться в оборону 35-й гвардейской стрелковой дивизии и окончательно сломить сопротивление. Они двигались, как говорилось в донесении на имя командующего 9-й армией, через высоту 132,1. «Высотой» мы называли видневшуюся вдали возвышенность. Однако не всегда топографические данные местности соответствуют нашему воображению. Высоту 132,1, неоднократно упоминаемую в боевых донесениях, легче было найти на карте, чем на местности. Если теперь проехать по шоссе из Грабноволи в Студзянки (в то время здесь проходила обыкновенная пыльная дорога, извиваясь меж полями ржи и картофеля), можно и не заметить этой высоты. Но если сразу за жнивьем, недалеко от леса, вы присядете в придорожной канаве, на восток перед вами откроется вид на плоскую, слегка наклонную равнину, заросшую короткой щетиной стерни. Равнина совершенно открытая, и лишь в шестистах метрах видна лесная опушка и роща.

Вот здесь и остановился сразу же после боя запыленный и израненный 2-й батальон 100-го полка. У бойцов осталось только пять станковых и три ручных пулемета и две противотанковые «сорокапятки». Люди валились с ног от усталости, с трудом открывали покрасневшие от бессонницы глаза. Больше полутора суток бойцы не ели горячей пищи. Кончились сухари и консервы. Вытряхивая из карманов остатки махорки, солдаты крутили козью ножку и по очереди затягивались, чтобы хоть как-то приглушить голод.

У них был приказ — удержать позиции до рассвета, до подхода подкреплений — целой танковой бригады. Телефонисты, как всегда информированные лучше всех, потихоньку сообщали, что это должны быть польские танки.

Но едва солдаты 2-го батальона докурили свои самокрутки, как появились танки. Они шли не на помощь, и на их броне не было видно польских орлов. Они выехали из рощи, с восточной стороны, и сразу же выплюнули на ходу несколько осколочных снарядов в сторону закрывавших им горизонт окопов.

Левофланговой ротой, занимающей позиции прямо по ходу танков, а вернее, всего лишь несколькими бойцами, что остались от роты, командовал сержант Снегирь.

На высоту 132,1 двигались танки, самоходные орудия, а между ними цепью шли гренадеры.

Враги буквально неслись на крыльях, подгоняемые численным преимуществом и уверенностью в победе.

Но когда они были на расстоянии двух бросков гранаты, застучали пулеметные очереди, зарявкали противотанковые орудия. И через минуту два вражеских танка уже были охвачены пламенем, затем еще один потерял гусеницу и экипаж. Гренадеры задохнулись от горького дыма. Оказавшись в густой сети трассирующих пуль, они прижались к земле. Пулеметные очереди заметно потрепали стрелковые цепи. Не выдержав неожиданного удара, гитлеровцы и уцелевшие их танки повернули назад, в рощу.

Сержант Снегирь почувствовал, как у него деревенеет левое плечо. Рукав наполнился кровью. Но, слившись со своим раскаленным «максимом», Снегирь поливал гитлеровцев короткими очередями. Только когда враги скрылись за густым сосняком, он сел на дно окопа и, придерживая зубами конец бинта, перевязал себе рану. К сержанту подбежал подносчик патронов. Вынув из-за голенища перочинный нож, он разрезал сержанту рукав и поправил повязку.

— Кость? — спросил он.

— Нет, — покачал головой Снегирь и вдруг улыбнулся, сверкнув белыми зубами: — Чего говорить, хорошая работа!

Если б он знал, что полчаса назад в штаб немецкой 9-й армии к самому генералу Форману уже поступило донесение о взятии танками этой высоты, то обрадовался бы еще больше.

До наступления сумерек немецкие гренадеры, поддержанные танками, еще несколько раз бросались в атаку на высоту 132,1, но каждый раз откатывались назад.

До 15.00 немцам на правом фланге не удалось ударом с юга захватить Выгоду: лесной перекресток дорог, называемый Разъездом, удерживал 170-й полк подполковника Дронова, а на Гробле вдоль квадратов 111 и 112 оборонялись два батальона 142-го полка майора Горшанова.

Танковая группа генерала Кельнера также не сумела до 15.00 оттеснить гвардейцев генерала Кулагина в лес: 101-й полк оборонялся еще в Мариамполе; 102-й — в Грабноволе; 2-й батальон 100-го полка — на высоте 132,1. На левом фланге гитлеровцы были скованы тяжелыми фронтальными боями, которые отнимали время, танки и людей.

Однако это был только первый день борьбы, первые часы наступления, когда огромную роль играли внезапность и натиск батальонов, которые ударили с исходных позиций, как стрела, выпущенная из лука. Между высотами 132.1 и 119,0 на всем полуторакилометровом участке большие группировки танков и пехоты миновали Гроблю и двинулись на север, в глубь леса.

На высоте 143,3, маскируясь в густом сосняке, стояло несколько танков. Открыв люк, генерал Вильгельм Шмальц наблюдал за боем, обозревая местность от Радомки до Мариамполя. Сразу же за лесом ему видны были зеленые верхушки могучих тополей студзянковского фольварка. Приказы уже отданы, и теперь с минуты на минуту генерал ждал, что нижнесаксонцы захватят Грабноволю и высоту 132,1. Особенно же он ждал радиограмму о выходе своих танков на дорогу Студзянки — Выгода.

В 14.20 два батальона 142-го полка заняли оборону на Гробле вдоль южной границы квадратов 111 и 112. Разведка, вернувшаяся из леса, доложила, что там находятся группы немецких автоматчиков и танки. Старший лейтенант Ишков отправил донесение командиру полка.

На высоту 112,2 это донесение попало около трех часов. Майор Горшанов теперь знал, что в любой момент у каждого его батальона за спиной может оказаться враг. Чтобы это предотвратить, нужно занять просеку от высоты 119,0 до лесной сторожки — около 1300 метров. Горшанов должен был сделать это только теми силами, что остались в его распоряжении. Майор приказал сколотить несколько групп из автоматчиков, саперов и разведчиков, которые он сразу же послал в западном направлении, распорядившись взять с собой как можно больше патронов и гранат. Действуя по другую сторону просеки, ведущей от высоты 119,0 до лесной сторожки, эти группы должны были атаковать противника и при этом так шуметь, чтобы создавалось впечатление, что их гораздо больше, чем на самом деле. Если немцы, ввязавшись в бой сразу в нескольких местах, будут подтягивать свежие силы и готовить наступление — они потеряют время. И тогда, возможно, удастся дождаться ночи и подкрепления.

Мелкие группы проникли в лес. Впереди был слышен бой. В небе гудели самолеты. Артиллерийские снаряды рвались на дорогах и просеках. Ветерок с севера доносил дым горящих деревень.

Майор прислушивался и ждал момента, как опытный музыкант ждет, когда в оркестре зазвучат знакомые звуки флейты. Спустя двадцать минут майору послышалось, как на западе через весь лес прокатился резкий стрекот пулеметной очереди. А может, ему просто показалось? Надо было подождать.

Было четверть пятого, когда с донесением вбежал запыхавшийся солдат. Лицо его почернело от пыли и покрылось капельками пота. Гимнастерку хоть выжимай. На левой ладони ржавый от крови бинт. Связной тяжело дышал и не мог сразу выговорить ни слова. Горшанов приказал ему сесть, дал полстакана водки.

Через минуту связной рассказал о схватке около горящей лесной сторожки, о двух немецких танках, сожженных батареей 76-мм орудий, стоящей в лесочке под Басинувом, об отходе одного танка и о том, как автоматчики, ударив в одном месте, прогнали гренадеров до следующей просеки.

— Разрешите идти, товарищ майор?

— Идите.

Солдат отдал честь и большими шагами пошел между деревьями. Горшанов с грустью подумал, что у него нет даже пачки папирос, чтобы дать связному.

Майор по телефону связался с командиром 47-й дивизии полковником Василием Шугаевым, доложил ему о положении и уже неофициально добавил:

— Пугаю фрицев, но как пронюхают чем, не удержу. Мне бы парочку «коробок». Как они там?

— Подумаем. Пришли связного на переправу, чтобы дорогу показал, если понадобится.

Откровенно говоря, хотя Горшанов и просил танки, но не верил, что их получит: поляки будут готовы только завтра утром. На ускорение переправы нет никакой надежды. Он слышал, что делается в той стороне: вой бомбардировщиков не смолкал, взрывы не прекращались. Только бы к утру поляки успели!…

В соответствии с приказом 1-я танковая бригада должна была начать переправу под Тарнувом в полдень. Приказы должны выполняться, однако не ради самих приказов.

Если подчиненный предугадает замысел командира, никто не спросит, зачем он это сделал. Следовательно, не будем удивляться, что раньше указанного в приказе срока четыре танка бригады покинули свою стоянку и пошли не к Тарнуву, а, повернув на юг, быстро направились в сторону Руды-Тарновской. По номерам на башнях легко распознать танки командования и разведки 1-го полка. Вершины сосен прикрывают небольшую колонну от наблюдения. Гладко стелется под гусеницами травянистая дорога. Кажется, и земля и лес радостно встречают танкистов — первые за эти пять лет польские танки над Вислой.

Командиры, высунувшись по пояс, стоят в открытых люках. Первый танк ведет хорунжий Рудольф Щепаник из Борислава. Сын слесаря-коммуниста, Рудольф окончил гимназию перед самой войной. Ему тогда было восемнадцать лет. Он работал в мастерских нефтяной фирмы «Галиция», после сентября стал секретарем комсомольской организации. Когда Германия напала на Советский Союз, Рудольф вместе с отцом, матерью и сестрой эвакуировался на Урал, в Краснокамск. Там он окончил среднюю школу, работал слесарем. По призыву Союза польских патриотов Рудольф прибыл в Селецкие лагеря на Оке под Рязанью. В день четвертой годовщины нападения Германии на Польшу Щепаника произвели в офицеры. Через шесть недель он уже сражался под Ленино.

Вскоре после этого пошли служить в армию и обе его сестры. Младшей — Лидке — семнадцать лет. Эта девушка с длинной косой теперь зашифровывает и расшифровывает донесения в штабе 1-го танкового полка, того самого, где командирским танком командует Рудольф Щепаник.

— Янек, прибавь газу, — говорит Рудольф сержанту Высоцкому.

— Связался с полком, все в порядке, — докладывает радист плютоновый Петр Копровский, электромонтер из Равы-Русской. Это бывалый солдат. Он воевал в Красной Армии, а в 1941 году под Орлом его ранило.

Хотя плютоновый и на три года старше своего худощавого, невысокого командира, но он уважает его за отвагу. Еще под Ленино они были в одном экипаже. Новичок среди них — только заряжающий Леон Сарницкий, впрочем, он тоже свой парень и опытный солдат. В 1942 году под Старой Руссой он получил ранение.

За ними следует танк начальника штаба. Этим танком командует хорунжий Юзеф Лисецкий. Третий танк ведет командир взвода полковой разведки двадцатилетний подпоручник Вацлав Ферынец, сын лесника из-под Бреста. Командиром танка его назначили на второй же день боев под Ленино — вместо погибшего товарища. Это коренастый, быстрый в движениях, веселый и задиристый парень.

Замыкает эту танковую колонну машина хорунжего Мечислава Гранатовского. Мечислав — сын кадрового подофицера из Львова, страстный футболист и автомобилист.

Под Ленино он был радистом, после боев его наградили Крестом Храбрых и послали в офицерское училище. Этот неспокойный по характеру человек имел счастье на необыкновенные приключения. Так, когда бригада вступила в Польшу, он помчался на деревенское кладбище под Люблином и вернулся оттуда с немецким офицером, которого вытянул из какого-то семейного склепа.

Танковая колонна вышла из леса под Рудой-Тарновской, переправилась по мостику через узкий ручей Промник. Миновав Дамирув, танки добрались до одного из рукавов Вислы, который отделялся от основного русла где-то около Рычивула, а здесь вновь соединялся с ним.

С острова на Висле по новому, только что наведенному мосту, поблескивающему каплями смолы, двигались санитарные машины с ранеными. Навстречу им, сгибаясь под тяжестью вооружения и ящиков с патронами, шагали цепочкой пехотинцы: это последние подразделения 47-й гвардейской дивизии заканчивали переправу. Под утро вражеская артиллерия разбила один пролет моста, и, пока саперы его восстановили, прошло какое-то время.

Немецкая артиллерия вела беспокоящий огонь. На переправе, не обращая внимания на прерывистый свист снарядов и царящую здесь суматоху, спокойно прохаживался взад и вперед седой инженер-подполковник и отдавал приказания. К нему и обратились танкисты.

— Исключено, — заявил он. — Балки подрезаны осколками, сваи расшатаны разрывами бомб. Мост не выдержит.

— А у нас приказ. Мы должны переправиться.

— Ну так и быть, поезжайте! На вашу ответственность! — махнул рукой подполковник.

Побежали к машинам. Первым двинулся танк Щепаника. Перед самым мостом сержант Высоцкий притормозил и аккуратно на первой скорости повел танк. Заскрипели, осели балки, дрогнула вся конструкция моста, но машина проскочила. Вслед за ней переправился танк хорунжего Лисецкого.

Третьим поехал Вацлав Ферынец, и то ли балки были уже расшатаны, то ли механик-водитель дал слишком большой газ, но сразу же у берега затрещало покрытие и Т-34 сел на мель, задрав ствол к небу.

Трудно было найти хоть одного человека, кто бы в сердцах не выругался: переправа заблокирована. На помощь побежали саперы, подъезжал Гранатовский. Механик-водитель его машины, плютоновый Генрик Чернович ловко набросил буксирный трос на крюк.

Щепаник смотрел на это с другого берега. Оба танка, его и Лисецкого, перемалывая гусеницами прибрежный песок, уходили в тень, под прикрытие густого ивняка, разросшегося на западной части мыса острова.

— Сообщи командиру полка, что два танка перешли и мост рухнул, — приказал Щепаник телеграфисту.

Миновав густой лозняк, они прошли на паромную площадку и въехали на баржи. В этом месте Висла была не особенно широкой, всего около 400 метров. Начальник парома отдал приказ, саперы отцепили причальные канаты, моторка натянула буксир. Потихоньку паром стал двигаться к противоположному берегу.

На переправу попали удачно — в перерыв между налетами. В небе лишь одиноко кружили два патрулирующих истребителя. Зенитные батареи отдыхали. Яркие солнечные лучи серебрились в воде светлыми искристыми чешуйками. За буксиром парома расходился широкий кильватер. Несколько раз рядом с паромом разрывались снаряды, поднимая вверх огромные водяные столбы. Артиллерия била с обеих сторон, с севера и юга, но — вслепую.

На противоположном берегу у дамбы волновалась толпа людей: женщины с узелками, плачущие дети, крестьяне, ведущие за веревку коров. Всем хотелось перебраться на восточный берег.

Когда баржи причалили, люди расступились и дали дорогу танкам. Кто-то увидел орлов на броне. Люди показывали на них, что-то кричали и, перекрестив, благословляли в путь. Одна из женщин сорвала с головы косынку и стала размахивать ею.

По сигналу саперов Высоцкий осторожно тронулся. Танк шел так медленно, что были слышны удары отдельных звеньев об основание. Танк Лисецкого к этому времени встал на середину парома, чтобы не перевесить.

Наконец первый танк выполз на балки помоста и, взревев мотором, вскарабкался на высокий берег Вислы. Подъезжая к тополям, экипаж еще издали увидел Межицана. Его можно было узнать по большой трубке. Танкисты подтянулись. Щепаник соскочил и подошел с докладом.

— Жалко мост, — опечалился генерал. — Подождите здесь приказа своего командира полка, — распорядился он.

— Слушаюсь! — Хорунжий встал по стойке «смирно» и спросил: — Какие-нибудь наши машины уже есть на плацдарме?

— Нет, — улыбнулся командир бригады. — Вы — первые.

Так и запишем: первым польским танком, который поднялся на западный берег Вислы после сентября 1939 года, был танк 100 из 1-го полка танковой бригады имени Героев Вестерплятте. Его экипаж: командир — хорунжий Рудольф Щепаник; механик-водитель — сержант Ян Высоцкий; стрелок-радист — плютоновый Петр Копровский; заряжающий — старший сержант Леон Сарняцкий.

Донесение хорунжего Щепаника, что «рухнул мост», было получено по радио в штабе 1-го полка в тот момент, когда танки, поднимая гусеницами пыль, уже шли по проселочной дороге в сторону Вислы.

Вслед за ними мчался приземистый вездеход с отброшенным на капот лобовым стеклом.

Капитан Ежи Фашиньский вел колонну на Тарнув. Когда первые танки миновали перекресток и уже было ясно, что колонна идет верно, капитан приказал водителю прибавить газ.

Несмотря на большую скорость, встречный ветер не приноснл прохлады: солнце стояло в зените, кругом разлился зной, воздух был напоен запахами смолы, гари и пряностью августовских трав. Дорога была свободной, подготовленной для прохода танков.

Фашиньский не первый день на фронте и хорошо знает, скольких усилий и пота стоит очистка вот такой трассы. Он еще раз с удовлетворением подумал, как удачно, что в первый бой польские танкисты пойдут вместе с прославленной армией Чуйкова.

Мимо поседевших от пыли садов, закопченных, разбитых домишек на восточной окраине Тарнува колонна вышла на широкую дорогу, выложенную ветками. Огромные воронки от полутонных бомб, остовы сожженных грузовиков свидетельствовали о недавней бомбардировке, об обстреле тяжелой артиллерией. У помоста, сбитого из сосновых бревен, стояли две огромные баржи с недавно просмоленными бортами. Рядом с ними моторные лодки казались удивительно маленькими зелеными лягушатами.

Капитан выскочил из машины и приказал водителю повернуть к лесу, а сам, стряхнув пыль с брюк, направился к берегу. Навстречу ему от паромной пристани шли два сержанта в выгоревших гимнастерках. Пилотки с красными звездочками надеты набекрень и сдвинуты на лоб.

— Комендант парома сержант Павел Чичин.

— Механик катера-буксира сержант Иван Сорока.

Докладывали оба одинаково четко, как бывалые фронтовики. У Сороки на груди приколот орден Красного Знамени, у Чичина — какой-то другой. И хотя они были не похожи друг на друга и светлые выгоревшие на солнце волосы отличались своими оттенками, Фашиньскому эти бойцы показались братьями.

Щурясь от солнца, они с любопытством смотрели на него. В их глазах капитан читал вопросы: «Каков ты? Какой из тебя солдат? Как покажет в бою твоя польская бригада? Сейчас будем вас переправлять. Пока тихо, но бывает так горячо, что воздух становится густым от раскаленного металла. Сможете ли вы под огнем врага спокойно вывести машины на паром?»

Фашиньский представился, старательно выговаривая слова:

— Капитан Ежи Фашиньский, помощник командира 1-го танкового полка по технической части. — И, пожав руки обоим сержантам, деловым тоном добавил: — К переправе все готово.

— Готово. Только ваших не видно.

Посмотрел на часы:

— Через семь минут.

Спитая, что официальная часть встречи закончилась, Сорока спросил:

— Как называется ваша часть, а то здесь по-разному говорят?

— 1-я танковая бригада имени Героев Вестерплятте.

На барже, с той стороны, где над палубой возвышалось вновь окованное рулевое управление, показался бородатый мужчина в заплатанных брюках и белой рубахе с глухим воротом. Заслонив ладонью глаза, он посмотрел на польскую форму, поклонился офицеру и проговорил:

— Хвала господу… Говорили, что наши идут. Не верилось. А это — правда… — И, приложив широкие, красные ладони к потертым штанам, хоть и не запел, но громко в ритме мазурки продекламировал: — Еще Польска не згинела, пока мы живы.

— Здешний, — объяснил Сорока. — Помогает нам и даже под сильным обстрелом не хочет уходить, хотя его никто не принуждает. А реку знает, как я — Неву. Я — ленинградец, металлист. А вы?

Фашиньский секунду колебался.

— Варшавянин, — ответил он с улыбкой. — Танкист.

Это была правда и неправда. Отец его в свое время

уехал из Варшавы в Петербург в Александровское инженерное училище. Мать, варшавянка, тоже училась в Петербурге, изучала медицину. Там они познакомились, а потом поженились. Когда началась первая мировая война, отца, как прапорщика, взяли в царскую армию. Служил он недалеко, часто бывал дома. В годы Октябрьской революции родился Ежи. Мать с младенцем вернулась в Варшаву. В течение пяти лет они жили на Маршалковской, 3. А тем временем весь полк вместе с прапорщиком Юзефом Фашиньским перешел на сторону революции, и для красного командира дорога в Польшу была закрыта. В 1923 году мать и Ежи переехали в Ленинград… Но, с точки зрения местожительства в детстве, Ежи имел право называть себя варшавянином. Теперь он — танкист. С пятнадцати лет юноша стал работать слесарем в автотанковых мастерских, а потом воевал на тяжелом танке, защищая Ленинград. Командовал танковой ротой под Курском.

— Двенадцать, — напомнил сержант Чичин.

— Без четырех, — поправил Фашиньский.

Со стороны леса стал нарастать гул моторов. Из-за деревьев вышли два первых танка. Замаскированные ветками, они казались движущимися кустами.

Капитан снял пилотку и помахал ею. Как большие прирученные слоны, танки пошли к переправе, перемалывая песок гусеницами. В нескольких метрах от помоста танки по сигналу капитана остановились.

— Экипажи — из машин! Механикам оставаться на месте.

Танкисты выскочили. Капитан узнал командира первого танка хорунжего Бронека Лежуха. Еще в Сельцах они жили с ним в одной землянке.

Ежи помнил, как Бронек по своей методе обучал его родной речи. В свободное время они пели одну и ту же песню: «Камень на камне, на камне камень, а на этом камне еще один камень».

Заместитель командира полка, дирижируя руками, повел два первых танка на паром.

От Тарнува, из-за сожженных домов, показался взвод солдат с автоматами. Командовал ими старший сержант Эмиль Гайда. Стуча сапогами по бревнам, запыхавшиеся, вспотевшие солдаты быстро грузились на паром.

Сержант покрикивал, размещая их. При этом он так виртуозно ругался, что все лишь добродушно улыбались. Солдаты знали, что командир так их подбадривает. Над воротничком его отглаженного мундира ровно на два миллиметра выступал рубчик белого подворотничка, над левым карманом на груди блестел старательно начищенный крест Виртути Милитари.

— Готово.

Сержант Сорока толкнул колесо маховика. Двигатель заворчал, затарахтел, задымил голубоватыми выхлопными газами. Сброшен причальный канат, натянулся буксирный трос, паром медленно отшвартовался и вышел на реку, сверкающую на солнце, широкую и спокойную. Фашиньский посмотрел на часы, чтобы заметить, сколько времени продолжается один рейс.

— Плывет Висла, плывет по польской земле, — чистым звонким тенором запел Лежух, поддерживая славу запевалы полкового коллектива, и дальше уже начал импровизировать: — Просвистела пуля — наверняка мимо меня. Просвистела пуля — наверняка мимо меня…

Пули не свистели. Кто-то из автоматчиков певуче, с вильнюсским акцентом проговорил:

— Как на воскресной прогулке по Неману…

Паром спокойно перерезал семисотметровое зеркало воды и точно пришвартовался к заросшему лозняком острову. Фашиньский взглянул на часы: прошло двадцать семь минут. В обратную сторону, без тяжелого груза, переплывут быстрее. Примерно три четверти часа на один рейс. Следовательно, должны уложиться в сроки, установленные приказом: перебросить полковые Т-34 за неполные 13 часов. Конечно, если все будет спокойно, если не будет ни одного повреждения. На непредвиденные обстоятельства приказ предусматривал четыре часа. Должно хватить… если нам будет сопутствовать удача.

Фашиньский вскочил на первый танк около люка механика-водителя и проехал вдоль острова. На стометровом рукаве Вислы, который отделял их от западного берега, дно было уже исследовано, трасса обозначена, глубина измерена — полтора метра. Танк двинулся осторожно, будто прикидывал, не холодна ли вода.

— Держись за башню, а то упадешь — снаряжение намочишь, — крикнул сержант Гайда одному из своих солдат.

В самом глубоком месте вода через люк попала внутрь, и механик как-то по-мальчишески вскрикнул: то ли от удовольствия, то ли от страха, как бы двигатель не заглох. Сзади над трубами лопались огромные пузыри, клокотали выхлопные газы. По бокам танка плыла, переливаясь радугой, пленка машинного масла.

Глубина уменьшалась. Машина, увеличивая обороты, взбиралась на берег. По ивняку танк выехал на лужайку и, взяв разбег, перескочил через разбитую в этом месте дамбу. Затем свернул влево. Несколько пустых домишек утопали в густом саду.

— Осторожно! Ветки поломаешь! — крикнул Лежух механику-водителю. — Стой! Здесь будем ждать.

Яблоки свешивались прямо над открытым люком. Тяжелая ветка чуть колыхалась. Ради шутки, Бронек широко открыл рот и хотел схватить яблоко зубами.

Но, прежде чем он успел это сделать, вздрогнула земля. С юга полыхнуло красное пламя, над лесом взметнулся дым. Хорунжий сорвал яблоко и поспешно откусил, как бы боясь, что не успеет. С глухим воем пролетели снаряды и разорвались на Висле и по обоим ее берегам. Налет, видимо, был согласован со всеми родами войск, сражавшимися за плацдарм, так как всего лишь через несколько секунд засвистела новая волна снарядов.

— Закрыть люки! — приказал Фашиньский.

— В укрытие! — крикнул Гайда. Он загонял своих автоматчиков в окопы, вырытые в насыпи, добродушно подталкивая нерасторопных.

— Начинайте бой, гражданин капитан. Который теперь час?

— Час дня. Точно начали. А вы не путайтесь там поверху, пуля чинов не различает.

— Довоенных сержантов не берет, — ответил Гайда. — Давайте сюда. Для обоих места хватит. — Он вскочил в окоп и жестом руки пригласил Фашиньского.

Над насыпью летели комья земли, шипели осколки, сад заволокло дымом и пылью. Эмиль Гайда не ради красного словца сказал, что пуля его не берет. В сентябре 1939 года, защищая Перемышль, он командовал отделением в 7-й роте 53-го пехотного полка. Во время сильного артиллерийского обстрела его ранило осколком, и немцы взяли Гайду в плен. Сначала его повезли в госпиталь в Унтервальден, чтобы потом, вылечив, отправить в лагерь.

Это было в Германии. Сестру в госпитале звали не то Улей, не то Урсулой. Она была полька. Она достала ему одежду и помогла бежать. Идя ночами, Гайда прошел через всю оккупированную гитлеровцами страну и под огнем часовых пересек «зеленую» границу. Когда в 1941 году началась война, Эмиль добровольцем ушел на фронт, в Красную Армию, сражался в мотопехоте гвардейского танкового корпуса под Орлом и Воронежем, на Таманском полуострове, под Сталинградом. Его уважали, чувствовал он себя как в родной семье, но, когда узнал, что началось формирование польской дивизии, пробрался в Сельцы.

Под Ленино Гайда уничтожил немецкое пулеметное гнездо, за что получил Виртути Милитари. Этот крест помог ему в Люблине очаровать молодую хозяйку, у которой он стоял на квартире.

Снаряды рвались все реже, тяжелая артиллерия методично вела беспокоящий огонь. Эмиль вытащил из кармана махорку, скрутил папиросу и, закурив, вспомнил вишневый суп с молодой картошкой. Хорошо она его варила! Сразу же после войны они, конечно, поженятся с этой девушкой из Люблина.

В небе показались бомбардировщики. Оглушенные артиллерийским обстрелом, танкисты и солдаты в око: пах услышали вой моторов, только когда самолеты были уже совсем близко.

— Три, шесть, двенадцать… — считал Фашиньский, задрав голову, и, подтянувшись на руках, сел на бруствер, чтобы лучше видеть. — Восемнадцать, двадцать один…

Самолеты шли тройками. Высокие тополя заслоняли некоторые подлетающие звенья.

— «Юнкерсы»! Те самые, что в сентябре тридцать девятого… Все еще не перебили их. Размножаются, как клопы под обоями, — выругался Гайда.

Капитан сидел на краю окопа. По опыту он знал, что успеет соскочить на дно рва, если бросят бомбы. И тут он заметил небольшую амфибию. Она ехала по дороге вдоль дамбы. В офицере, сидящем рядом с водителем, он узнал подполковника Петра Чайникова — командира полка. Бросившись им наперерез, Фашиньский на ходу прямо с откоса насыпи вскочил в машину.

— Сколько переправили? — спросил подполковник.

Кудахтали зенитные орудия, трещали ручные пулеметы, перекрывая низкий гул моторов тридцати бомбардировщиков. В таком грохоте нельзя было разобрать ни слова. Капитан на пальцах показал —два.

Усатый водитель амфибии, солдат из саперной бригады 8-й армии, вовремя уловил изменение в реве моторов. Он резко свернул с дороги в широкий капонир, оставшийся после грузовика, и затормозил.

Свист зловеще нарастал. Бомбы градом посыпались на землю. Амфибия подпрыгнула от взрыва. Горячая волна обожгла лица. От грохота разрывов, казалось, раскалывается голова.

Срезанная осколком, затрещала вершина тополя и поникшими ветками обмела запыленный капот. Водитель включил заднюю скорость, быстро вывел машину из укрытия и, подняв фонтан воды, въехал в рукав Вислы.

Амфибия проскочила заросшую ивняком песчаную отмель, когда немецкие бомбардировщики под сильным артиллерийским огнем рассыпались и стали поворачивать. Одному на вираже снарядом разорвало крыло. Машина с воем понеслась к земле. Столб огня взметнулся из-за тополей.

Амфибия съехала в Вислу. Взяв направление к югу, чтобы не снесло течением, они поплыли на восточный берег. Вновь заговорила артиллерия.

Слева двигался паром. Танки, замаскированные зелеными ветками, делали его похожим на плывущий остров. Номеров машин видно не было.

А впрочем, и неважно, кого переправят раньше, кого позже. Все равно будем ждать, пока на западном берегу не сосредоточится весь полк. Танки должны идти в бой все сразу. Только в массе они составляют силу, броневой кулак, которым можно нанести удар. Фашиньский думал уже о том, как и когда перебросит он на плацдарм цистерны с горючим, колонну с боеприпасами, ремонтные мастерские, — словом, все свое техническое хозяйство, без которого полк не может сражаться. Но переправа дешево не обойдется, много крови будет пролито. Кому из нас первому этот бой предъявит счет?

На мели водитель перевел передачу на колеса и включил скорость. Машина выволокла за собой косу зелени, опутавшей винт. Песчаный берег был изрыт разрывами бомб. Прокладывая дорогу, приходилось объезжать воронки. Саперы из штабной роты бригады засыпали их.

У высокого откоса стояла группа людей. Офицер, в котором Фашиньский узнал врача 1-го полка поручника Стаха, склонился над кем-то лежащим. Проезжая мимо и не останавливаясь, Фашиньский спросил саперов:

— Кого ранило?

— Девушку! — ответили. — Иренку из взвода связи.

…Когда она пришла в Сельцы, ее хотели направить в женский батальон, но она просилась в другое подразделение, в такое, которое сражается на передовой. «Может, к танкистам?» — пошутил офицер из комиссии по распределению. «Именно». Сказала, что окончила семь классов средней школы в Жешуве, хотя училась еще и в Ташкенте в фельдшерском техникуме. Но тогда бы ее послали работать вместе с врачами! А так она стала телефонисткой. Генералу Межицану полюбилась эта полная блондинка, и он шутя называл ее не плютоновый, а полутоновый.

Утром 9 августа плютоновый Ирена Шиманьская и Галина — сестра убитого под Ленино поручника Мечислава Калиновского — получили задание протянуть телефонную линию на переправу. Уже в конце работы, буквально на последних метрах, на откосе Вислы их застал налет. Спрятаться было негде. Лежали прямо на песке, в пыли и дыму. Осколками разорвавшейся бомбы Шиманьскую ранило в ногу, а Калиновскую — в руку и грудь. Из двух тысяч двухсот пятнадцати вступивших в бой солдат танковой бригады девушки первыми пролили здесь свою кровь.

Когда самолеты улетели, Шиманьская попробовала встать, но от сильной боли упала. Вскоре к ним подбежали старший врач 1-го полка поручник Леон Стах и санитарный инструктор. Девушек быстро перевязали и вызвали машину, чтобы отправить их в тыл.

Но Ирена села около аппарата, покрутила ручку и вызвала номер.

— Оставь эту коробочку. Ты ранена.

Она подняла на врача удивленные глаза. В уголках глаз еще блестели слезы.

— Уже меньше болит. Я останусь.

Так, с осколком в ноге, девушка до конца боя оставалась у своего аппарата.

В перерыве между налетами переправленные за Вислу автоматчики отдыхали, уплетая яблоки из сада.

Показался виллис генерала Межицана. Генерала узнавали по большой трубке, а его виллис — по высокой антенне радиостанции.

Навстречу командиру бригады выбежал капитан Виктор Тюфяков. Высокий, стройный, гибкий, как лоза, он на бегу натянул на кудрявую голову шлем. Доложил, что на этом берегу шесть машин.

— Мало.

— Сейчас будут еще две. — Своими веселыми, упрямыми глазами командир 1-й роты смотрел на генерала.

— Мало! Уже пять часов. Даже с теми, что плывут, не будет по два танка в час.

Наверху по дамбе плотины с бешеным треском на большой скорости несся мотоцикл. Поравнявшись со стоявшими, он резко затормозил. Со второго сиденья спрыгнул запыленный, черный, как черт, капитан с биноклем на груди. Он сбежал вниз и, тяжело дыша, остановился перед Межицаном.

— Офицер связи 142-го гвардейского стрелкового полка, — представился он и приложил руку к каске.

Генерал подал знак Тюфякову уйти, подошел к прибывшему и пожал ему руку.

— Докладывайте.

— Нет связи с правым соседом. В лесу Остшень на нашем открытом фланге появились немцы. Командир полка просит немедленно поддержать танками. Фланг обороняют всего несколько автоматчиков.

Межицан понимал, насколько тяжела обстановка на этом участке, но твердо произнес:

— Слишком мало у меня машин. Нельзя растаскивать бригаду по частям.

Они изучающе смотрели друг на друга.

— Нам командир дивизии полковник Шугаев обещал…

— Не дам машин, — повторил Межицан. — Должны удержаться, пока… — И тихо добавил: — Пока хотя бы вся рота не переправится на этот берег.

— Слушаюсь. Буду ждать. У меня приказ без танков не возвращаться.

— Ждите.

— Только бы не опоздать.

Из-за насыпи выползли еще две машины, медленно въехали в сад и выключили моторы. В это время командир бригады и офицер связи 142-го полка услышали донесшуюся с юга орудийную канонаду. И хотя расстояние было приличное, они увидели над горизонтом стену пыли, поднятую разрывами снарядов.

Часы генерала показывали четверть шестого.

За полчаса до того, как майор Горшанов выслал своего офицера на переправу за танками, со стороны Выгоды, запыхавшись от быстрой ходьбы, пришли три человека. В одном из них Горшанов узнал парторга 1-го батальона Своленко. На вопрос, вступил ли капитан Ткалувов в бой, Горшанов не сомневался получить только утвердительный ответ: положение было тяжелым и в любой момент могло стать безнадежным.

— Нет, товарищ командир, — доложил Своленко. — Несколько минут назад 57-я дивизия ликвидировала немецкий плацдарм на северном берегу Радомки. Ткалунов спрашивает, что ему делать.

— Машину! — крикнул Горшанов и крепко обнял парторга. — Всегда бы ты такие вести приносил. Садись и вовсю дуй к своим. Давай их сюда, да поскорее.

Он с трудом скрывая радость. Теперь — другое дело: хотя батальону и тяжело будет оборонять фланги протяженностью 1300 метров, но двумя -ротами можно усилить патруль. Теперь Горшанов, имея роту станковых пулеметов и одну стрелковую в резерве, сможет бороться и будет даже в состоянии контратаковать.

Ровно в пять с юго-запада до Горшанова донесся гул орудий и минометов. Он внимательно прислушался. Неужели уже начали? Когда сквозь верхушки сосен Горшанов увидел вдали над лесом сверкающие на солнце самолеты, он во второй раз вздохнул с облегчением: начали в другом месте, значит, здесь наверняка ударят не сразу…

В тот день был такой момент — около 10.40, когда энергичная переброска гренадерского полка и танков от занятого гитлеровцами Разъезда на север могла оказать решающую роль нри прорыве фронта под Выгодой. Однако, пока донесения дошли и пока приняли решение, было уже поздно: в 11.00 Разъезд захватили правофланговые подразделения 170-го гвардейского стрелкового полка, а около половины третьего восточную часть дамбы заняли два батальона полка Горшанова, Генералу Шмальцу не повезло. Это бывает с каждым.

Несколько позже командир дивизии «Герман Геринг» допустил, однако, ошибку, за которую винить судьбу уже нельзя.

В половине четвертого он знал, что нижнесаксонцы топчутся на месте, а острие бронетанкового удара, направленного в тыл советских полков, сломалось о камешек, каким явилась высота 132,1. Он знал, что вдоль дамбы идут бои с разрозненными силами противника, а гренадеры проскочили ее с ходу на танках. Через несколько минут генерал получил радиодонесение о том, что его солдаты достигли северной опушки леса и подошли к лесной сторожке Остшепь.

Первым рефлексом опытного командира танкового подразделения в этот момент должно было стать решение немедленно направить главные силы, забыв о флангах, в прорыв. Но это был уже 1944 год, и гитлеровский генерал хорошо знал, что такое сталинградская армия Чуйкова. Он хорошо помнил о тех, кто навсегда остался в советских котлах окружений. И поэтому Вильгельм Шмальц не отважился идти вперед, имея русских на левом фланге — в Мариамполе и Грабноволе.

По телефонным проводам и радиоволнам с высоты 143,3 понеслись новые приказы для танковой группы дивизии генерала Кельнера. Ей обещали сильную поддержку—орудиями и минометами, которые раньше предназначались для других целей. Подготовка заняла около часа. В 17.00 обе деревни были буквально засыпаны снарядами и сожжены. Остальное довершила авиация. Во второй раз в этот день 35-я гвардейская стрелковая дивизия оказалась под уничтожающим артиллерийским огнем.

Еще гремели взрывы и завывали осколки снарядов, когда на Мариамполь двинулись 500 гренадеров, поддержанных 10 танками и 14 самоходными орудиями. Они овладели мостом на шоссе из Гловачува в Варку и с запада ворвались в деревню. Поредевшие роты 101-го полка начали отходить к северу. После получасового боя гвардейцы засели в руинах Игнацувки и очередями автоматов отрезали пехоту, а прямой наводкой и гранатами задержали танки.

Почти одновременно последовала атака пехоты, поддержанная 12 танками, на Грабноволю. Роты 102-го полка, три дня назад отброшенные из Михалува, задержали танки, а гренадеров встретили контратакой в штыки. Однако сразу же за первой волной шла вторая, третья — и все поддержанные танками. Немцы овладели деревней, оттеснили гвардейцев к Домбрувкам-Грябновольским.

Гитлеровцы вводили в бой новые резервы, стремясь любой ценой продолжать продвижение. В 18.00 пала Игнацувка. Только в Домбрувках-Грабнопольскнх сражалась рота 102-го полка, а также па высоте 132,1, вспаханной снарядами и бомбами, держался сержант Снегирь с полуторадесятком солдат.

На полях, занятых гренадерами, в низких лучах солнца догорали восемь танков и четыре самоходных орудия. На стерне и среди руин разбитых деревень лежали тела убитых в пятнистых куртках: это была цена, которую заплатили немцы за два километра захваченной земли.

За полчаса до этого, когда успех левого фланга был уже предрешен, от высоты 119 на запад в бой был введен второй эшелон дивизии «Герман Геринг». На участке в 1500 метров гренадеры подавили сражавшиеся в окружении последние очаги сопротивления 1-го и 3-го батальонов 100-го полка, прочесали лес.

В образовавшуюся брешь двинулись новые танки, самоходные орудия и бронетранспортеры. Встретив сопротивление 102-го полка под командованием майора Эйхмана, занявшего позиции вдоль опушки леса восточнее фольварка Студзянки до придорожного креста у высоты 131,8, немцы прикрылись с запада стрелковой цепью и несколькими пулеметными гнездами на перекрестках просек.

Группы немецких автоматчиков, продвигавшиеся в восточном направлении, встретили сопротивление противника. То здесь, то там в лесной чаще, в мокром ольшанике и тенистых буковых зарослях, па полянах с кое-где растущими дубами завязалась перестрелка.

Когда автоматчики усиливали натиск, противник отступал, обходил их справа или слева, атаковал во фланг. Они уже знали, что имеют дело с отдельными группами прикрытия, и оттесняли их все дальше на восток, не сумев, однако, нащупать основной линии окопов, отсечной ПОЗИЦИИ, по которой могли бы ударить артиллерия и минометы и которую могли бы прорвать и проутюжить гусеницами танки.

Командир 2-го гренадерского полка полковник Ганс Хорст фон Неккер, управлявший атакующими подразделениями первого эшелона дивизии «Герман Геринг», на своем «тигре», оснащенном очень мощной радиостанцией, добрался до опушки леса. Перед ним лежало поле скошенного хлеба и неубранного картофеля. Узкими полосками золотился люпин. Рожь в снопах, сложенных в копны, мешала наблюдению: за любой копной могло быть скрыто орудие или пулеметное гнездо. Гренадеры стреляли очередями трассирующих пуль. Дымились скирды, с треском полыхал огонь.

Солнце опустилось низко над горизонтом. Полковник бросил взгляд на карту: тактические знаки, составлявшие вначале треугольник, передвигались в соответствии с донесениями острием к востоку, и брешь начинала приобретать форму серпа. С сожалением Неккер подумал, что, пожалуй, подразделения слишком поздно были подняты в атаку, а потом недостаточно стремительно продвигались вперед. Полковник приказал занять лесную сторожку Остшень и оборудовать здесь узел сопротивления.

Небо на западе еще розовело, а в землянке уже было темно. Когда начальник штаба принес оперативные донесения, поступившие из дивизии, и карту с нанесенной обстановкой, командир корпуса Глазунов попросил завесить окно и зажечь свет. Он остался один. Только лисенок, свернувшись в клубок и прикрыв мордочку хвостом, спал на нарах. Разостланная на столе помятая, исчерченная карта говорила о трудном дне.

За двадцать девять лет военной службы Василий Глазунов пережил много трудных дней, однако знойный день 9 августа 1944 года на магнушевском плацдарме, без сомнения, относился к числу самых трудных.

Из данных разведки генерал знал, что перед ним исключительно сильный противник. Немцы сосредоточили на каждом километре прорыва не менее ста стволов. Позиции 35-й гвардейской стрелковой дивизии в течение дня непрерывно бомбила вражеская авиация. Танков противник применял тоже много, однако все говорило о том, что командир дивизии «Герман Геринг» бросил в бой не более половины своих сил (сегодня нам известно, что всего лишь 30 процентов, так как ему была еще подчинена боевая группа! частей генерал-лейтенанта Кельнера). Нетрудно было догадаться, что он бросит в бой свежие силы в направлении Выгоды и Пшидвожице. Предыдущие сутки, заполненные боем в темноте, показали, что противник не станет ждать рассвета.

Глазунов одним взглядом оценил свои резервы: 1087-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк частично уже втянут в бои; 1-й и 3-й батальоны 100-го полка — в Студзянках; 137-й полк и 1-й батальон 140-го полка растянуты на рубеже от Ленкавицы через Выгоду вплоть до Клоды. Кроме того, 2-й батальон 140-го полка — под Виндугой. На находящийся за Вислой 3-й батальон этого же полка практически нельзя рассчитывать.

Солдаты в частях были что надо. Ни одного из них генерал не сменял бы на двух гренадеров, но солдат становилось все меньше и меньше. Последние сутки стоили двум дивизиям первого эшелона 500 убитых и раненых. Он не имеет права терять эту землю. Надо сделать все, чтобы удержать ее. Особенно здесь, на левобережном плацдарме, откуда можно нанести удар на Радом, Лодзь и Варшаву. Каждый метр этой земли стоит тысячи человеческих жизней.

Неизвестный ему командир гитлеровской дивизии имени Геринга ударил быстро. Если бы он опоздал на сутки, Глазунов мог бы тогда силами польской танковой бригады нанести контрудар.

Неожиданно генерал улыбнулся: он убедился в том, что противник нанес удар слишком поздно. Он должен был атаковать главными силами еще утром. И, как танкист, воюет этот фашистский командир слишком осторожно. Вместо того чтобы оттеснять фронтальной лобовой атакой 35-ю дивизию из Мариамполя и Грабноволи, он мог, не тратя трех часов, направить всю мощь танков через проделанный прорыв в лесу на Выгоду. Очевидно, он попытается это сделать сейчас. Необходимо любой ценой сильнее укрепить на ночь просеки в лесу Остшень.

Генерал отодвинул брезентовую штору и сказал начальнику штаба:

— Найдите генерала Межицана и соедините меня с ним.

— Он только что приехал.

— Пригласите его.

Межицан вошел. В левой руке прятал трубку. Голубоватый дымок тянулся по рукаву мундир, цеплялся за серебро генеральских петлиц.

— Садитесь. Как идет переправа?

— Пока четырнадцать машин. Было бы больше, но авиация мешает.

— Где они?

— Штаб 1-го полка, четыре машины, рота бронебойщиков и автоматчиков в лесу, в полкилометре восточнее Старой Дембоволи.

— Остальные?

— Десять танков 1-й роты идут на Выгоду.

— Кто дал приказ? — Глазунов спрашивал строго, но глаза у него улыбались, потому что то, к чему он стремился, было уже выполнено. — У вас по частям всю бригаду растащат. — Он делал вид, что сердится. — Кто приказал?

— Кто же мог приказать? — Межицан гладил по лбу сонного лисенка. — Я. Обстановка такая…

— Использование танков мелкими подразделениями противоречит уставу. После войны прилежные слушатели военных академий будут критиковать вас за это. На чистеньких, не забрызганных грязью картах всеми цветами покажут, что так действовать нельзя. Что вы на это скажете?

Межицан ответил коротко и ясно. Глазунов спросил, как это звучало бы по-польски, потому что всегда надо что-то узнавать.

Когда выезжали из Пшевуза-Тарновского, солнце стояло уже высоко над горизонтом. Машины выходили из садов, сворачивали па юг, шли вдоль дамбы, левым бортом в тени приближающейся ночи, а правым — в красных отблесках уходящего дня. Розовели на башнях белые орлы, орлы древних Пястов с широко распростертыми крыльями.

Через километр колонна свернула от Вислы в сторону и через луга грунтовой дорогой вышла на Магнушев. На холме горел городок после последней бомбардировки. Рыжим отблеском сверкали при въезде озерки, в которых чернели остовы разбитых автомобилей, брошенные орудия.

За городом выехали на широкий тракт и увеличили скорость. Они мчались с поднятыми вверх стволами. На броне первой машины, держась за поручни, стоял капитан из 142-го полка, приданный танкистам в качестве проводника. Тут же при нем были подпоручник Юзеф Кот и хорунжий Полько Линчевский — заместители по политической и технической части. В открытом люке, свесив ноги, в расстегнутом комбинезоне, без головного убора сидел командир роты разноглазый капитан родом из горного Алтая Виктор Тюфяков, которого все шутливо называли Цыганом, потому что он был черным, кудрявым и хитрым.

Над машинами, высунувшись по пояс из люка, на фоне темно-бурого неба вырисовывались силуэты командиров в черных шлемах. По следу гусениц танка Тюфякова шли машины хорунжего Мариана Гаевского из Варшавы, хорунжего Антония Мечковского из Люблина, хорунжего Владислава Уфналя из Свентокшиского Островца, сержанта Юзефа Наймовича из Троцкого повята, хорунжего Марека Вайсенберга из Тарнува, хорунжего Зайнитдинова Меликуза — узбека из ферганского Коканда, хорунжего Павла Резника из Подолья, хорунжих Яна Бабули и Антония Лежуха из Перемышля.

За лесом Бурачиска по влажным лугам они выехали на дорогу. У рвов росли вербы — низкие, раскидистые, как деревенские ведьмы. Автоматчики из взвода старшего сержанта Гайды, которые ехали по четыре-пять человек на броне, прижимались к стали, прятались за башни, чтобы ветки не задели глаз.

Впереди, километрах в двух, несколько правее, раздался орудийный залп, прямо над колонной просвистел снаряд. На нескольких танках командиры сразу же развернули орудия, готовясь дать ответ, но их уже укрыли ольховник и сосновый лесок. Они проскочили небольшой мост над мелиорационным рвом, миновали несколько разрушенных изб Выгоды, остановились на песчаной дороге, заросшей сухой травой и невысокими сосенками, макушки которых едва доходили до половины башни.

Командиров машин вызвали в голову колонны для получения приказа. Экипажи жевали хлеб с сухой колбасой: кроме яблок из сада над Вислой, они с утра ничего не ели.

Старший сержант Гайда времени не терял — его автоматчики на дне воронки развели огонь: хотели сварить макароны. Но в это время из леса выехала запряженная низкими мохнатыми лошадьми походная кухня. Из-под жестяного колпака ее печи вился дымок.

— Что у вас в котле? — спросил Гайда.

— А ты кто? — Повар соскочил с козел и, увидев в сумерках незнакомую форму, потянулся за винтовкой.

— Спокойно, отец. Мы танкисты из польской танковой бригады. Что везете?

— Кашу с мясом. — Русский успокоился. — Ищу своих, не могу найти.

— Мы тоже свои. Накормите, а мы вам чего-нибудь крепкого дадим…

— Зачем же?… Если — свои, я и без крепкого могу накормить.

Созвали всех. Быстро наполнили котелки. Но не успели поднести ложки ко рту, как послышались странные звуки, будто кто-то ладонью выбивал из бутылок пробки. Раздался свист — в тот же момент шлепнулись две тяжелые мины. Одна — прямо в макароны, которые приказал варить Гайда, а другая чуть подальше.

— Негодяи, все макароны разнесло.

От головы колонны бежали командиры танков, каждый с проводником от советской пехоты. Сжатый воздух шипел в стартерах. Ворчали двигатели.

Упали еще две мины, уже ближе, обдав всех смрадом и дерном.

— Вперед!

Колонна двинулась, и, когда батареи немецких шестиствольных минометов дали залп из всех стволов, последние машины Резника и Бабули уже выходили из-под огня.

Последние лучи солнца погасли на небе. Лес погрузился во тьму. Ориентировались только по раскаленным выхлопным трубам идущих впереди машин и по светящейся между кронами деревьев голубой полосе. Четырежды сворачивали то в одну, то в другую сторону.

Потом две машины впереди пошли вправо на просеку, а остальные поехали прямо, а через 300 метров два передних танка снова изменили направление. Так разъехалась вся рота. Потеряна видимая связь, а командир запретил пользоваться радиостанцией: только через каждые полчаса можно было включаться на пять минут для подслушивания.

Проводники вели танки лишь им одним известными дорогами, иногда задерживали их, указывая на еще неготовые траншеи.

— Здесь.

В танке оставался только один дежурный, а остальные члены экипажа и автоматчики сразу же начинали помогать советским пехотинцам. Гвардейцы вертелись волчком, суетились, их задор передавался и нашим. Выбрасывали лопатами песок на бруствер, топориками рубили сплетенные корни. Пот лил ручьями. После жаркого дня ночь была душной. Не чувствовалось ни малейшего движения воздуха.

Они иначе представляли себе первый бой. Каждый, видимо, думал, что после сильной артиллерийской подготовки они пойдут целой бригадой, стреляя из орудий, гусеницами вдавливая в песок брошенные немцами пушки.

Потерявшиеся в лесу, они не чувствовали уверенности. Прибыли сюда, когда было темно, не знали сил врага, не знали, какое прикрытие имеют на флангах. Противник, не видимый за стеной сосен, был недалеко от них. Трещали автоматы, изредка разрывались гранаты. Как большие грозные совы, погукивали минометы.

Примерно через час после того, как спустились сумерки, около 21.00, окопы были готовы. Танкисты ввели в них танки, сели передохнуть. Командиры взводов и рот из батальона капитана Ткалунова сразу же установили сигналы, указали цели, согласовали пароли и в окопах под плоскими брюхами танков стали организовывать свои КП. Телефонисты тянули линии, устанавливали аппараты.

Советские офицеры и солдаты оказывали нашим различные знаки внимания: угощали махоркой, табаком «Золотое руно», подсовывали консервы и хлеб, разливали пайковую гвардейскую водку в бакелитовые кружки, захваченные у немцев. Гвардейцы были рады нашим танкам. Завязывались первые знакомства.

— Как по-вашему танк?

— Чолг.

— А хлеб и водка?

— Хлеб и вудка.

— Почти так же. Ну, а если выругаться надо?

— Можно сказать холера, пся крев!

— Тоже красиво.

На танке командира роты ослабла гусеница. Протертое звено ударилось обо что-то твердое и треснуло. Механик-водитель старший сержант Василий Опалев, заряжающий сержант Михаил Величко и стрелок-радист сержант Рышард Врублевский взялись исправить. Капитан Тюфяков назначил командиром танка своего заместителя по технической части хорунжего Линчевского, а сам, усевшись на броню, начал снимать сапоги.

— Хочешь лечь спать? — спросил его Кот.

— Нет. Они так жмут, что терпения никакого нет. — Он вытянул ногу из второго голенища и, вздохнув с облегчением, швырнул оба сапога в открытый люк танка. — Сражайтесь без меня. Фрицев близко не подпускайте.

— А ты куда?

Виктор по ремню пододвинул наган на живот, вынул из кармана бельгийский шестнадцатизарядиый пистолет, добытый в Люблине, и зарядил его.

— Посмотреть, как другие живут. Ведь не танком командую, а ротой.

— Ночью в чужом лесу заблудишься. На немцев наскочишь, а то, чего доброго, и наши, не зная кто идет, стукнут.

Капитан подошел ближе, положил Коту руку на плечо.

— Ты, Юзек, много знаешь. И о земельной реформе, и о лондонском правительстве, и о новых польских границах. А одной простой вещи не можешь понять: дерево для моего гроба еще даже из-под земли не показалось. Мать-цыганка нагадала, что смерть в этой войне мне не предписана. Запомни это.

С этими словами он раздвинул ветки и исчез в темноте.

Как он находил дорогу, каким чувством ведомый проникал он между сидевшими в засаде советскими пехотинцами и немецкими гренадерами — неизвестно. Однако факт остается фактом: в ту ночь он побывал у каждого танка, поговорил с каждым экипажем и, что греха таить, в 1-м батальоне 142-го гвардейского стрелкового полка даже выпил за польско-советское братство по оружию.

В 21.40 начала бить немецкая артиллерия. Била вслепую. Танкисты укрылись под броней, пехота прижалась к земле в окопах. Снаряды срезали толстые ветви, тяжелые мины валили сосны.

Через двадцать минут огонь перебросился дальше, на восток, а перед нашими позициями раздались крики, послышался глухой рокот моторов. Зазвенели, ударившись о сталь, первые автоматные очереди. В перископах и прицелах замаячили темные бугорки движущихся просеками танков.

Трещали автоматы, ухали тяжелые орудия. Эхо грохотало между стволами деревьев. Трудно было определить, чей снаряд точнее. Важно, что вдруг вздымается вишневый столб огня — горит немецкий танк. Осколочные снаряды выметают гренадеров из просек, загоняют их обратно в лес.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем те, для кого этот бой был первым боевым крещением, поняли, что врага отбили. Некоторые по наивности удивлялись, что, мол, значит, это не так уж трудно.

Однако перерыв продолжался не долго. На польские и советские позиции снова пошел в атаку батальон, поддерживаемый ротой танков. Артиллерия противника стреляла прямой наводкой. И опять атака гитлеровцев захлебнулась под перекрестным огнем лесных засад. Озаряемые горящими танками, гренадеры повернули вспять.

Но снова и снова противник прощупывал советскую линию сопротивления, вдохновляемый тем, что у большевиков не должно быть здесь танков. Подстегиваемые приказами командования дивизии, гитлеровцы еще дважды за ночь упорно старались нанести удар через лес.

Когда забрезжил рассвет, стали видны два сожженных средних танка T-IV, два продырявленных тягача, два разбитых полевых орудия. Между деревьями валялось около двухсот убитых гренадеров.

Капитан Тюфяков, сидя на правом крыле своей машины, внезапно постучал рукояткой пистолета по броне и вполголоса приказал Величко:

— Противотанковым заряжай.

Сержант сразу же выполнил это. Командир ловко впрыгнул через открытый люк, припал к прицелу и повел стволом влево. Ждал: выйдет или нет. Не больше чем в двухстах метрах за кустами показалась угловатая тень. И хотя кругом грохотали минометы, через приоткрытый люк Тюфяков услышал гул мощного двигателя: перед ними был одинокий «тигр», без пехоты. Наверное, заблудился в лесу.

Виктор взял его на прицел и ждал нужного момента. Противник шел к ним полубоком. «У него толстая шкура, может, бок подставит?»

Вдруг слева, оттуда, где стоял танк 112, раздался выстрел. Тюфяков выругался: мол, спугивают зверя. Однако снаряд попал в гусеницу, вверх взлетели две разодранные стальные ленты. Хорунжий Мечковский тоже все взвесил и хорошо рассчитал. Подбитый «тигр» теперь не убежит, но он еще способен защищаться. У него два пулемета и мощная 88-мм пушка. Может смертельно укусить.

Однако этот «тигр» — из числа трусливых. Держа палец на спуске, Тюфяков увидел в прицеле, как через открытый люк экипаж «тигра» выбросил на броню дымовую шашку. И пока седое облако не обволокло танк, он заметил, как немцы скатываются по броне. Чтобы не передумали, Тюфяков нажал спуск спаренного с орудием ручного пулемета. Эхо двух коротких очередей отозвалось внутри танка. Теперь без труда можно разбить и сжечь пустую, неподвижную машину, но Тюфяков решил иначе.

— Юзек, к орудию и следи, — приказал он своему замполиту. — Врублевский, бегом к соседям. Предупреди, чтобы не трогали этот «тигр», а то своих перестреляют. А ты, Михаил, за мной.

Выпрыгнул на броню. В носках, разодранных во время ночного путешествия по лесу, с непокрытой головой, он побежал между деревьями. Сержант Величко едва поспевал за ним. Тюфяков спешил: «Черт знает, а вдруг какой-нибудь шваб остался внутри танка?»

Командир роты Сташек Лицкевич прильнул к перископу и с замиранием сердца наблюдал за ними. «Вот это солдат! Этот Виктор — прямо черт!»

Вот бегущие упали перед танком на землю, скрылись в высокой траве. Лицкевич уже их не видел. Очевидно, заползли под танк, между гусеницами, и влезли внутрь через нижний открытый люк. Через мгновение мотор «тигра» взревел и огромная машина стала поворачивать. Сошла с сорванной гусеницы, зарылась боком в песок, повернулась кормой к нашим. Таким образом, Тюфяков был защищен от врага толстой передней броней.

Секунду спустя началось… Покинутый гитлеровцами танк поднял ствол и раз за разом начал бить из пушки, длинными очередями строчить из пулеметов.

Это продолжалось довольно долго: боеприпасов у фашистов было достаточно. Противник, подумав, что началась атака, открыл из минометов заградительный огонь, вслепую посылал очереди из пулеметов.

Вдруг из-под брони взвились клубы дыма, показался огонь. Лицкевич испугался. «У, черт, — подумал он, — попали в них? Или что взорвалось внутри?» Но тут же улыбнулся: израсходовав все снаряды, Тюфяков и Величко подожгли танк. Они уже возвращались. Два смельчака шли в обнимку и во все горло что-то пели. Что именно, нельзя было разобрать. Опьяненные пороховым дымом и удачей, они шли, пошатываясь из стороны в сторону.

Почти у самого своего окопа Величко ранило в ногу. Он присел за танком. Виктор засучил штанину его комбинезона и стал забинтовывать глубоко распоротую кожу. Но оба не переставали хохотать.

— Фрицев поперек шерсти погладили, — говорил Михаил.

— Запомнят польских танкистов, сукины сыны, — вторил ему Тюфяков. — Не больно?

— Нет, ерунда. До свадьбы заживет.

— А теперь пора завтракать. Сержант Лицкевич, вы, черт возьми, старшина роты или нет?

— Старшина, товарищ капитан. Но завтракать еще рано. Еще солнце не взошло.

Когда на востоке заалело небо, а па западе прямо над деревьями угасли звезды, взвод советских автоматчиков атаковал группу немцев, которые пробрались через лесную чащу в тыл наших позиций. Со взводом пошел танк 112 под командованием Антония Мечковского.

Экипаж верил в свои силы и солдатское счастье. Ночью танкисты сожгли бронетранспортер, накрыв его с трехсот метров двумя снарядами, а на рассвете выстрелом в гусеницу вывели из строя заблудившийся «тигр».

Теперь они шли в атаку со взводом автоматчиков. Советский лейтенант указал им цель — пулеметное гнездо. Первым же снарядом они разнесли его и устремились за цепью атакующих. Советские автоматчики с криками «ура» гнали удирающих немцев, польские танкисты срезали очередями едва заметные в тумане силуэты фашистов.

Впереди открылась небольшая поляна с двумя дубками посередине. Справа росли высокие кусты. Пехотинцы смело вбежали на поляну.

Хорунжий приказал механику-водителю:

— Прибавь газ. — И дал осколочным между деревьями по противоположной стороне поляны.

Что-то вдруг ударило в танк, и сразу все заволокло дымом, разъедающим глаза. Мечковский, увидев облако пыли справа, стал поворачивать башню.

— Противотанковым!

В этот момент он краем глаза заметил, что заряжающий, шатаясь, рукавом вытирает кровь с лица. Вот он упал на замок орудия. Потом Мечковский увидел отблеск выстрела над теми же кустами, справа, и почувствовал, как что-то горячее обожгло его грудь.

От двух 88-мм снарядов, выпущенных самоходным орудием «фердинанд», танк 112 сгорел. Вместе с ним сгорели командир — хорунжий Антоний Мечковский и заряжающий — капрал Ян Бонотовский. Механик-водитель плютоновый Станислав Лясковский и радист, девятнадцатилетний Владислав Туркевич, остались живы. Несмотря на ранения и контузию, они сумели выползти через десантный люк.

Когда Виктор Тюфяков и Юзеф Кот пробирались по лесу к обгоревшему танку 112, надеясь найти тела погибших, под старым грабом они наткнулись на заросшую травой и колючими кустами ежевики могилу. На деревянном кресте была вырезана надпись. Юзеф прочитал, соскоблив ногтями шершавый мох: «Погибли за пропавшую Польшу. Сентябрь 1939 г.».

— В этих местах были окружены остатки нашей армии «Прусы», — объяснил Кот. — Кто-то из штаба бригады рассказывал, что в лесу под Студзянками две роты, не имея, на чем переправиться через Вислу, сами сожгли свои танки…

Да, это была правда. Утром 10 сентября 1939 года отступающий от границы 1-й танковый батальон майора Кубина поддерживал 44-й полк во время атаки на Гловачув. Немцев отбросили, однако вечером, сняв пулеметы и 37-мм орудия, сами были вынуждены уничтожить почти тридцать своих 7ТР. Через лес мимо Выгоды они отошли к Висле, унося с собой оружие и горечь поражения.

Тюфяков стоял в задумчивости над могилой. Он думал и об Аптеке Мечковском и Яне Бонотовском. Пять лет назад в сентябре они были ранены во время обороны Варшавы. И вот эти два солдата первыми погибли из его роты. Обоим было по двадцать четыре года…

— Ерунда, — проговорил он. — Почему за пропавшую? Ни те, кто здесь лежит, НИ наши, которых мы похороним, погибли не зря. Как поется в польском гимне?

— «Еще Польша не погибла, пока мы живы…»

— Вот именно. Давай возвращаться.

В тени старого граба было сумрачно, а верхушки деревьев уже золотились в первых лучах восходящего солнца. Занимался новый день.

Вот донесение командования группы армий «Центр» об обстановке, составленное новым начальником штаба генералом Гансом Кребсом в 2.20 10 августа:

«…На Висле 8-й корпус 9-й армии продолжал наступление с целью закрыть бреши на плацдарме Магнушев. Танковая группа 19-й танковой дивизии в результате наступления севернее Новой Воли не смогла прорвать фронт и была переброшена на юг, на левый фланг танковой дивизии «Герман Геринг», где атаковала в северном направлении. Танковая дивизия «Герман Геринг», наступая через лес на запад от Ходкува, передовыми отрядами достигла опушки леса восточнее Студзянок. Боевая группа 19-й танковой дивизии захватила Мариамполь и Грабноволю и, отражая многочисленные контратаки противника, продолжает наступление на Домбрувки-Грабновольске.

Ожесточенно обороняясь, противник на западном берегу Вислы ввел в бой моторизованную бригаду и массированным артиллерийским огнем обстрелял передовые отряды наших наступающих боевых группировок».

Примечания:

2

Гминный — волостной (польск.).