Обер-фельдфебель Доблер

Когда мы спускаемся с самолета, автомобиль полевого лазарета Парфина уже ожидает нас на летной площадке. С благодарностью я прощаюсь с пилотом. Мой багаж с инструментами быстро грузят в открытый автомобиль, я усаживаюсь рядом с водителем, и мы отправляемся в путь. Судя по карте, следует рассчитывать на два часа езды. Нам понадобилось пять. Несмотря на это, водитель говорит:

– Сегодня мы еще хорошо добрались, господин капитан. Мне приходилось тратить на эту дорогу по восемь – десять часов.

В Парфино мы прибываем уже после полуночи. Вся местность залита лунным светом. Машина сворачивает с дороги и останавливается перед дверью лазарета. Встречающий говорит, что я должен немедленно встретиться с начальником. Он меня уже ждет. Войдя в кабинет, я испытываю легкий ужас, поскольку офицер медицинской службы, стоящий передо мной, не кто иной, как господин доктор Теобальд Кнорре.

Все обойдется. Удивительно, но я даже не даю ему заговорить первым. После корректного служебного приветствия прошу сразу же отвести меня к тяжелораненым. А тем временем для меня могут подыскать место и перенести туда мои вещи. Все это я произношу, естественно, подчеркнуто вежливым тоном, сжимая в руках свою сумку с инструментами. Ему приходится смириться и выполнить все мои просьбы. Все же господин старший полковой врач предпочитает не провожать меня лично, как можно было ожидать, а выделяет мне проводника до хирургического отделения. Оно находится через несколько домов на берегу широкой реки Ловати. Там меня встречает старший коллега, от которого поступил вызов. Кажется, он рад возможности переложить на меня ответственность.

Доктор Лиенгард намного старше меня. Это замечательный врач, который, несмотря на свои годы, по-прежнему думает только о том, чтобы помогать от всего сердца. Он тепло приветствует меня и сразу же ведет к больному, который его так беспокоит.

– Обер-фельдфебель, – рассказывает он. – По фамилии Доблер, Тони Доблер, молодой баварец, всего двадцать четыре года. – Его глаза горят. – Огнестрельное ранение шеи, прострелена левая сонная артерия, Carotis comunis.*[19] Образовалась аневризма, которая стремительно увеличивается.

Голос у него подрагивает: чувствуется, что этот опасный случай сильно взволновал его.

– Если вы ему не поможете, он пропал!

Пока мы шли к раненому, доктор поведал мне подробности. Восемь дней назад в бою Доблер был ранен в шею. Пуля вошла с левой стороны затылка, а вышла справа на уровне нервного окончания. Удивительно, что человек с таким ранением вообще остался жив. Ему нужно благодарить своего товарища, не потерявшего присутствия духа в решающий момент. Дело в том, что, когда Доблер упал, сраженный выстрелом, и пуля пробила сонную артерию, из раны брызнула струя алой крови толщиной с палец. Товарищ тут же подлетел к нему, со всей силой надавил большим пальцем на рану, остановил поток крови и держал так до тех пор, пока кровотечение постепенно не прекратилось. Несмотря на это, Доблер потерял много крови и лишился сознания. В дивизионном медпункте его как следует перевязали. Там заметили, что на месте ранения на шее образовалась огромная опухоль, которая с каждым днем пугающе увеличивалась.

– Поэтому, – заканчивает свой рассказ коллега, – его перевезли сюда. Замечательный парень. Да вы сами увидите.

Мы заходим в палату, которая находится недалеко от операционной. Доблер лежит на узкой походной кровати. На шее огромная повязка. Он спокойно смотрит на меня. Над его кроватью на черно-бело-красной ленте висит Рыцарский крест, которым он был награжден несколько дней назад. Общее состояние больного кажется мне еще вполне нормальным. К счастью, температуры нет. Значит, рана не была инфицирована.

– Давайте осторожно снимем повязку.

Доктор Лиенгард помогает мне, санитар поддерживает Тони Доблера и помогает ему немного приподняться. Повязку приходится разрезать – из-за спекшейся крови она плотно прилипла к коже. То, что мы видим, действительно вызывает крайние опасения. С левой стороны шея сильно выдается вперед. Можно отчетливо видеть, как ритмично пульсирует огромная опухоль. Положение настолько угрожающее, что я с ходу решаюсь на операцию.

Во время осмотра Тони держится очень достойно: внешне он спокоен, не произносит ни слова и лишь неуверенно посматривает на меня своими большими темными глазами. Сильный шум в шее, который слышен даже на расстоянии, внушает ему глубокий страх. От невыносимой боли он уже не может спать.

– Больно? – обращаюсь я к нему.

Он лишь слегка кивает. Да, он чувствует боль, но не хочет показывать. Его глаза полыхают, торопят, требуют, он оставляет мой вопрос без ответа.

– Нам придется оперировать, Доблер. Другого выхода нет.

Он кивает. Без долгих раздумий я принимаю решение:

– Завтра рано утром операция. Послушайте меня, Доблер, вы должны вести себя абсолютно спокойно, вам нельзя много двигаться. Вам дадут успокоительное.

Он действительно замечательный парень, простой, скромный и мужественный.

Осталось еще обсудить кое-какие вопросы в операционной. Затем мы отправляемся в главный корпус лазарета, немного выпиваем и болтаем друг с другом, но разговор не клеится. Каждый в своих мыслях с Тони Доблером.

2 октября, еще в предрассветных сумерках начинающегося дня, мы просыпаемся и начинаем готовиться к операции. Мои коллеги уже в операционной, а я иду проведать Тони, чтобы проследить за тем, как его будут перекладывать на носилки. Неясное, необъяснимое чувство толкает меня туда.

Мы обмениваемся несколькими словами, он отвечает очень сдержанно и спокойно, но шепотом: голос совсем охрип. Санитары собираются переложить его на носилки, и я отхожу в сторону.

– Осторожнее! – предупреждаю я их и прошу Тони ни в коем случае не напрягаться, не помогать и избегать любых движений.

Аккуратнейшим образом, мягкими движениями трое мужчин поднимают Доблера с кровати. Видимо, он все-таки хочет хоть немного облегчить им задачу и слегка приподнимается. И в этот момент из-под повязки фонтаном брызжет струя алой крови. Стремительно подлетаю к нему, большим пальцем пережимаю левую сонную артерию ниже пульсирующей опухоли и давлю что есть силы. Речь идет о жизни и смерти.

– Скорей кладите его на носилки, только не мешайте мне! Везите быстрее!

Правая рука продолжает зажимать сонную артерию. Левой я помогаю себе, чтобы усилить сжатие. И с облегчением замечаю, что кровотечение ослабевает, пульсация аневризмы прекращается.

Тони сохраняет железное спокойствие, словно чувствуя смертельную опасность. Пока его везут, мой палец постепенно немеет и теряет чувствительность. Еще из коридора я зову Лиенгарда. В испуге он бросается к нам. Поняв ситуацию, страшно бледнеет. В тот момент, когда Доблер приподнялся, аневризма разорвалась. Прорыв вызвал сильное артериальное кровотечение. Мой палец сдерживает поток крови, я не могу убрать его.

В конце концов Доблер оказывается на операционном столе. Он все понимает, его сознание нисколько не помутилось. Подготовительные меры его, конечно, успокоили, но видно, что он страдает. Верит ли Тони, что я могу ему помочь? Глаза у него закрыты, он лишь на мгновение приоткрывает их, чтобы с ужасом взглянуть на меня.

Коллеги уже вымыли руки и надели стерильные халаты. В мгновение ока шею Тони и мои руки смазывают йодом, его тело накрывают тканью. Я прошу Лиенгарда сменить меня, чтобы я мог подготовиться к операции. С противоположной стороны пальцами правой руки он сдавливает сосуд ниже моего большого пальца и таким образом позволяет мне медленно и осторожно убрать свой палец. Это удается, кровотечение не возобновляется.

Теперь нужно провести обезболивание. Об эфире не может быть и речи. Нельзя допускать состояния возбуждения во время начального этапа. Мы решаем начать с местной анестезии, а затем, если будет необходимо, перейти к плавному погружению в сон.

– Быстро шприц с однопроцентным раствором новокаина! – кричу я санитару.

Натянув резиновые перчатки, ввожу шприц сзади под длинную мышцу шеи, тем самым блокируя шейные нервы. По мере того как распространяется действие местного наркоза, я быстро мою руки, тем временем на меня надевают халат, протягивают новые резиновые перчатки. Наконец, все готово. Проверка на реакцию показывает, что анестезия наступила. С левой стороны шеи Тони ничего не чувствует. Большой палец доктора Лиенгарда не двигается с места. Я рассекаю шею с левой стороны вдоль длинной шейной мышцы и быстро, несмотря на то, что палец весьма мешает, продвигаюсь, следя за пульсацией, до нижней части сонной артерии. На артерию накладывается заранее подготовленная марля, затем она перевязывается. Теперь самая большая опасность миновала.

Доктор Лиенгард по-прежнему не убирает палец, так как опыт показывает, что в сонной артерии может возникнуть обратное артериальное кровотечение. Я прошу в верхней части раны отодвинуть длинную мышцу шеи в сторону, чтобы я мог добраться до огромного, но уже переставшего пульсировать отека, образовавшегося в месте разветвления сонной артерии. Это гораздо сложнее и требует много времени. Наконец, огромный сосуд и в этом месте выведен наружу. Оба расходящихся в стороны ответвления прочно перевязываются и перекрываются.

Вот теперь доктор Лиенгард может спокойно убрать свой онемевший палец. Он трясет рукой, которая от чрезмерного напряжения уже совсем не двигается. Первый этап операции прошел успешно. Мы с облегчением вздыхаем. Теперь я собираюсь пробраться к аневризме и отыскать отверстие в сонной артерии. Шарообразное образование целиком и с легкостью удаляется из раны. С нетерпением мы заглядываем вглубь. Точно, чуть ниже середины виднеется разрыв артерии. Из зияющей дыры кровь больше не идет. Артерия надорвана больше чем наполовину. Оставшуюся стенку сосуда можно оставить. Правда, разрыв очень широкий, но наложить шов возможно.

В просвет сосуда вставляется ветрен – устройство, препятствующее разрыву. Затем я с предельной точностью сшиваю артерию. Я снова рискую, но это удивительный, благословенный риск. Царит абсолютная тишина.

Как обычно, сначала накладываются два закрепляющих стежка, чтобы в правильном положении приблизить друг к другу края разрыва. Затем начинается утомительная и тонкая работа – стежок за стежком на расстоянии миллиметра на артерию накладывается шов. Нужно, чтобы внутренние слои сошлись точно и позже не произошло закупорки сосуда тромбом или кровяным сгустком.

Все проходит гладко. Шов закончен. Меня переполняет счастье. Теперь наступает решающая минута, когда нужно пустить кровь и проверить, прочно ли наложен шов, выдерживает ли он высокое давление. Всегда волнующий момент.

– Внимание, пускаем! – кричу я докторам. – Сейчас пускаем кровь!

Тотчас же под высоким давлением кровь устремляется в сонную артерию, это видно. Все возбуждены и напряжены. Огромный сосуд раздувается, шов растягивается до границы разрыва, но он выдерживает, выдерживает! Шов лег плотно, за исключением небольшой щели, из которой тонкой струйкой сочится алая кровь. Доктор Лиенгард уже собирается прижать артерию и снова перекрыть ее, но я останавливаю его:

– Оставьте, такие небольшие отверстия закрываются сами собой буквально за несколько секунд.

И точно. Струйка становится все тоньше, как будто постепенно выключают фонтан. Кровяной поток течет, шов теперь полностью закрыт, сосуд снова находится под нормальным давлением. Видно, что волна ровно проходит за линию шва. Доступ крови к мозгу свободен.

Я спрашиваю Доблера, чувствовал ли он боль, мы ведь даже не применяли эвипан. Он говорит, что ничего не чувствовал. Местной анестезии оказалось достаточно.

Мы закрываем рану, это очень быстро. Остается небольшая полоска, так как иногда еще продолжает течь кровь. Затем накладываем на шею повязку. На всякий случай Доблеру делают дополнительное переливание крови, хотя в этом и нет необходимости – губы у него покраснели, щеки порозовели.

Тони осторожно укладывают на носилки и перевозят на кровать. Мы провожаем его. После этого все чувствуют потребность расслабиться. Переговариваясь, мы направляемся в главный корпус, чтобы выпить по чашечке кофе.

В казино уже сидит, поджидая нас, ворчливый начальник доктор Теобальд Кнорре – совершенно один. Он ощущает себя хозяином ситуации: уже осведомился о ходе хирургического вмешательства, его информационная служба явно работает превосходно, и поскольку он очень заботится о своей военной репутации, то сразу же требует с меня подробный отчет о проделанной операции для предоставления в вышестоящие инстанции. Распознав его маневр, я мило улыбаюсь:

– Отчет об операции для вашей части может составить доктор Лиенгард.

Он начинает ругаться, но я не реагирую:

– Вы же знаете, что у консультантов есть не только право, но и обязанность сообщать об особых событиях непосредственно главному врачу армии и инспекции медицинской службы.

На этом вопрос исчерпан.

Время от времени мы навещаем нашего пациента. Мы постоянно готовы к тому, что любое осложнение может поставить под вопрос успех операции. Но нам повезло.

Только ночью положение неожиданно еще раз становится критическим из-за того, что в легких скопилось много слизи. У Тони начинается сильный приступ кашля, он того и гляди задохнется.

Снова все поставлено на карту, ведь, если после такого хирургического вмешательства не предоставить пациенту полный покой и не обеспечить неподвижность, шов может ослабеть из-за повышенного давления и разойтись. Однако и с этим удается справиться.

Утром следующего дня мы находим Тони бодрым и уверенным. На его лице вновь проступили ясные и четкие черты альпийца, тень страха рассеялась. Он улыбается мне, у него все хорошо. Блестя глазами, он произносит на своем неподдельном баварском диалекте: «Я хотел сказать вам «большое спасибо», господин профессор!»

Из Старой Руссы приходит телефонограмма о случае возникновения абсцесса головного мозга в результате того, что пуля застряла в теле. Мне предписан осмотр больного. Нелегко так скоро оставлять Тони, но раздумывать не приходится. Мы немедленно выезжаем.