Виганд

11 октября 1941 года. Вся земля со своими избушками, деревьями и дорогами неожиданно накрылась белой вуалью. Это почти чудо. Из туманной мглы бледного неба на землю опускаются огромные ледяные кристаллы. Ночью ударил мороз, влага превратилась в иней, земля обледенела и затвердела. Лужи и пруды затянулись тонким слоем льда. Словно картина в нежных, серебристых тонах.

Неторопливо и безостановочно падает первый снег. Наступает зима. На следующее утро ноги уже утопают в снегу, приглушающем звуки. С первого взгляда все вокруг кажется таким умиротворенным, бесконечно умиротворенным. Солдаты рады, что период распутицы подошел к концу, что дороги становятся твердыми и можно любоваться прекрасным зимним видом.

В Борках нас тянет на свежий воздух, на берег Шелони или в прозрачный лес. Чаще всего меня сопровождает Шмидт, но иногда мы отправляемся и с Вигандом на «вооруженные прогулки», как мы окрестили наши походы в окрестностях Борков.

Каждый зимний вечер можно увидеть что-то новенькое: то спасающуюся бегством дичь, то тетерева, то теряющиеся в снегу следы. Заслышав шорох, невольно останавливаешься. От губ в морозный воздух поднимаются белые облачка пара. Нам приходится замечать путь – слишком легко заблудиться в этом девственном лесу.

В последние дни Виганд мне не нравится. Он как-то изменился, щеки у него впали, лицо выглядит усталым. Против обыкновения он совсем немногословен. В конце концов я осведомляюсь: что с ним случилось, хорошо ли он себя чувствует? Он нехотя признается, что из равновесия его вывело ужасное переживание.

Во время последнего визита на левый фланг нашей армии ему пришлось лететь на самолете. От Новгорода машину начал преследовать истребитель. Пилот сразу же, почти пикируя, приступил к снижению. Едва машина села, они выскочили и, отбежав на небольшое расстояние, бросились ничком на землю, а вражеский истребитель изрешетил их самолет пулеметной очередью. Вспыхнуло пламя, раздался взрыв. Виганд и пилот спаслись. Однако, чудом избежав смерти, Виганд пережил серьезный шок.

Сегодня мы, как обычно, вернулись с прогулки по заснеженному берегу Шелони. Уже поздно вечером Виганд постучался ко мне в дверь, вошел и с досадой в голосе, но вместе с тем очень подавленно произнес:

– Не знаю, переживу ли я эту здешнюю зиму. Ноги уже совсем не согреваются по-настоящему.

Я настораживаюсь, вспомнив о его атеросклерозе:

– Вам следует рассказать об этом главному врачу, и поскорее. Подумайте: русская зима только начинается. До сих пор температура опускалась не намного ниже нуля.

– Не так-то легко это сделать, – ворчит он и досадливо пожимает плечами, стараясь не смотреть в мою сторону.

– Я понимаю, но вы все равно должны ему сказать. В тылу тоже можно приносить большую пользу, особенно если знаешь, что творится на фронте. Когда зима пройдет, вы ведь снова сможете вернуться к нам в армию.

– Когда зима пройдет… – произносит он странным тоном и покачивает головой, словно лучше знает. В его голосе слышится горечь. Погрузившись в глубокие раздумья, он уходит, оставив меня не менее задумчивым и обеспокоенным. Но с главным врачом Виганд так и не поговорил.

На следующий день после нашего разговора мы вместе разрабатываем новые предписания и составляем инструкции. Под вечер он, заметно взбодрившись, в превосходном расположении духа вместе с Форстером и Шмидтом отправляется в Шимск – поиграть в карты с приятелями из другой медико-санитарной части. Я остаюсь с командиром. Мы болтаем, пьем красное вино и слушаем, как обычно по вечерам, песню «Лилли Марлей», завораживающую, несмотря на свою банальность. Эту коротенькую сентиментальную песенку слушают солдаты на всех фронтах, друзья и враги. Она пробуждает в них чувства и на несколько минут заставляет забыть о страницах войны, исписанных кровью.

Виганд умер. Непостижимо, нет, я отказываюсь в это поверить!

Рано утром, когда я еще лежу в полудреме, внезапно распахиваются двери моей комнаты. Возле кровати стоит командир с бледным, пепельно-серым лицом.

– Что случилось, что такое? – Я вскакиваю с постели. – Русские прорвались?

– Нет… – Он не решается ответить, ему тяжело говорить. – Я должен сообщить вам ужасное известие. Профессор Виганд умер.

– Что? – Я тупо смотрю на него.

– Да, сегодня ночью. Совершенно неожиданно. В полевом госпитале Шимска.

– Но как такое возможно?

– С ним случился сердечный приступ. Утром его нашли мертвым в постели.

– Мертвым… о господи, это невероятно, просто ужасно.

Тут я вдруг вспоминаю, как он говорил, что у него всегда холодные ноги, больше совсем не согреваются. В памяти всплывают его слова о том, что он не знает, переживет ли здешнюю зиму. Вот и сбылось – он действительно ее не пережил.

Я быстро одеваюсь, вызываю автомобиль, и Густель везет меня в Шимск. Форстер и Шмидт все еще там. Форстер рассказывает, что вечером за игрой Виганд вдруг заявил, что чувствует себя не очень хорошо.

– Мы сразу же отвели его в спальню и уложили в постель. Я обследовал его. Типичный приступ стенокардии. К счастью, при мне были кое-какие лекарства, я сделал ему внутривенную инъекцию. Мучительные боли в сердце утихли, страх смерти тоже прошел. Виганд почувствовал облегчение, даже в свойственной ему саркастической манере выразил мне признательность за оказанную помощь. «Вот уж не подозревал, что терапевты тоже на что-то способны, – сказал он. – После вашего укола мне действительно стало лучше».

Виганд остался лежать и заснул. Какое-то время Форстер дежурил возле него, затем незаметно вышел и отправился к остальным. Приятели были настроены оптимистично, Форстер – напротив. Он понял, в какой опасности находится Виганд, и был настроен скептически. «Еще неизвестно, переживет ли Виганд эту ночь», – сказал он.

Тогда у всех пропало желание продолжать игру. Они отправились спать, вчетвером в одной комнате. Виганд спал крепко, дыхание было ровным. Ночь прошла спокойно. Лишь один раз, уже под утро, Шмидт в полусне услышал глубокий вздох, прозвучавший как усталый стон, но тогда это не проникло в его сознание. Рассвело, все проснулись – все, кроме одного. Один не двигался – Виганд. Форстер, забеспокоившись, подошел к его постели, осмотрел его и заглянул в открытые остекленевшие глаза. Он начал его трясти, но Виганд больше не реагировал.

Виганд, наш коллега Виганд умер. При вскрытии Шмидт выявляет запущенный атеросклероз и недавний инфаркт.

15 октября мы идем хоронить Виганда. Бескрайние пустынные просторы покрыты глубоким снегом, земля от мороза окаменела. С севера дует ледяной, пронизывающий ветер. На небольшом солдатском кладбище Шимска мы выстраиваемся вокруг свежевырытой могилы, перед которой стоит гроб, покрытый военным флагом. Сверху лежит стальной шлем. Мы мерзнем. Но нам холодно не столько от мороза, сколько от мысли, что приходится хоронить его здесь, вдали от родного дома, оставлять лежать в одиночестве, покинутым Богом и людьми. Мы ждем генерала Буша, который сообщил, что будет присутствовать при погребении. Он появляется со спутником и произносит на могиле краткую теплую речь. Потом говорит главный врач армии. Он восхваляет достоинства Виганда и его заслуги перед армией как хирурга-консультанта. Полевой священник читает молитву. Раздается команда, гремит салют, все отдают честь.

После этого наступает тишина… абсолютная тишина.