Интермеццо

9 декабря 1941 года. Жемчужная гавань.

Япония объявляет войну Великобритании и США – новость, потрясшая весь мир. Солдаты ликуют, зарождаются неясные надежды. Японцы прижмут русских и введут Квантунскую армию в Маньчжурию. Однако об этом и речи не идет. Дедушке Сталину давно известно о том, что японцы не тронутся с места. Его сибирские дивизии едут навстречу нам.

Неожиданно мне с опозданием предоставили двухнедельный отпуск. До меня все еще не доходит, как это было возможно. Видимо, главный врач хотел дождаться прибытия второго хирурга-консультанта, который бы взял на себя всю ответственность.

Густель отвозит меня на железнодорожный вокзал в Сольцы, там стоит госпитальный поезд, готовый к отправке на родину. Начальник выделил мне место в своем вагоне, он даже рад, что у него под боком будет хирургическая помощь. Отправка груженого поезда задерживается на несколько часов по причине, в которую трудно поверить, – из-за нехватки воды. При дьявольском морозе в 38–43 градуса невозможно найти открытого источника, из которого можно было бы пополнить запасы нашего локомотива. Все водопроводы вокзала замерзли. Наконец, удается пробить лед на Шелони и набрать воды.

Поезд трогается, колеса скрипят, тормоза срываются, поезд едет, покачиваясь, нагруженный болью и страданиями российского похода. День и ночь он движется в направлении Порхов – Псков – Даугавпилс.

Мы быстро знакомимся. Иногда я помогаю коллеге в хирургических вопросах, накладываю повязки и провожу небольшие операции вместо него. Когда делать нечего, смотрю в окно на бесконечные просторы белого, заснеженного ландшафта и предаюсь своим мыслям.

Начальник рассказывает о том, как однообразна служба в таком поезде и как со временем становишься абсолютно одинок.

На шестой день наш поезд отправляют через Кенигсберг дальше в Берлин. Там мне везет – я быстро пересаживаюсь на скорый поезд, который идет на юг. По дороге домой мое напряжение спадает, впервые с начала войны на востоке. Какое удивительное свидание! Сияя от счастья, жена показывает мне нашего маленького сына, великолепного крепкого малыша.

Моя жизнь изменилась, переброшен мост в вечность. Эта уверенность наполняет невероятной силой.

У меня всего две недели, четырнадцать дней безграничного счастья. Война осталась далеко позади, мы празднуем Рождество. Посещаем нашу клинику, которую за время моего отсутствия переместили в долину Шварцвальда. Медсестры трогательно встречают нас. Главврач прошел всю Первую мировую войну военным хирургом, многое повидал на фронте и сейчас хочет все знать о нашей военно-полевой хирургии.

Очень скоро отпуск подходит к концу. Уже 9 января приходится расставаться, потому что на дорогу до северной линии фронта требуется десять дней. В Военной академии в Берлине проходят важные совещания с хирургами-консультантами инспекции медицинской службы. Первое место на этих совещаниях занимают вопросы лечения легочных ранений, переломов костей и обморожений. Затем разговор заходит о прижигании ран. Я рассказываю о своей встрече со старшим полковым врачом господином Паукером и объясняю, почему хочу строжайшим образом запретить его метод. Из ответов коллеги понятно, что и он, и господин инспектор относятся к прижиганию ран весьма скептически. Чтобы быть справедливым, начальник инспекции медицинской службы поручил берлинскому хирургу профессору Карелису провести опыты на животных с применением каленого железа. Я немедленно его разыскиваю. Мы ведем оживленный разговор о прижигании ран. Он подробно рассказывает о своей экспериментальной технике и сообщает о результатах опытов. Они полностью негативные. Об этом он уже сообщил инспектору. Теперь, ссылаясь на мой опыт в отношении прижигания ран на фронте и на мои предостережения, осталось только решиться и окончательно запретить метод прижигания на фронте.