Фронт разорван

Монотонно стучат колеса нашего поезда, мчащегося на восток из Берлина в Кенигсберг. Никогда не знаешь, что будет дальше, и все-таки в тот же самый вечер от пригородного вокзала Кенигсберга должен отправиться поезд в направлении Пскова. Я могу на него успеть. Кажется, проблема возвращения на фронт решена.

Снова дни и ночи мы катимся по снежным полям, по бескрайним просторам заснеженной земли, которую лишь неясно можно разглядеть сквозь обледенелые окна. После бесчисленных остановок, зачастую на запасных путях, наконец, поезд, с шумом скользя по рельсам, подъезжает к Даугавпилсу и заезжает в тупик. Ожидание, бесконечное ожидание.

Проходят часы – никакого движения. Мне уже становится не по себе. В конце концов я отправляюсь к головному вагону, чтобы посмотреть, в чем дело. К моему удивлению, выясняется, что от нашего поезда отцепили локомотив.

– Как же так, – спрашиваю я какого-то железнодорожника, – что-то случилось?

И впрямь случилось. Как объясняет мужчина, локомотив нашего поезда понадобился для важной перевозки. Нужно было срочно переправить на фронт оружие и боеприпасы. Неужели не было никакого запасного локомотива? На это он только смиренно пожимает плечами.

– Взгляните туда, господин капитан, все машины от холода пришли в негодность.

На соседнем пути друг за другом стоит около сорока немецких локомотивов, которые из-за мороза вышли из строя. Инженеры, конструировавшие машины, не рассчитывали на такую низкую температуру. Взгляд скользит по длинной веренице убитых монстров. Какое-то неприятное чувство охватывает меня. Как же в таких условиях обеспечивать армию всем необходимым? На этот вопрос он горько отвечает:

– Дело дрянь! Если так пойдет дальше, скоро русские будут здесь, господин капитан, – и дальше начинает описывать то, что происходит на линии фронта.

Введя в бой вновь прибывшие войска своей Восточной армии, Иваны непрерывно штурмовали наши позиции и в нескольких местах прорвались глубоко вперед. Начиная от самого устья Ловати была отрезана и почти окружена Старая Русса. Сибиряки прорвались между озером Ильмень и городом и с севера стараются перекрыть дорогу. Старая Русса оказалась в чрезвычайном положении, так как Иваны окружили ее также и с юга. Очевидно, ударные части русской армии стараются прорваться в направлении Даугавпилса до самого моря, чтобы отрезать весь северный фронт. Удивительно, что им не удалось прорваться на занесенной снегами и обледенелой территории между Холмом и Старой Руссой. Фронт, напротив, удалось удержать. Быстро переброшенные в места прорывов запасные подразделения спасли положение, уже критическое. Железнодорожник рассказывает, что на километр линий фронта приходится лишь одна артиллерийская огневая точка, а за ней – ничего.

Наша большая дуга в районе Валдайской возвышенности, благодаря которой мы надеялись соединиться с немецкими дивизиями, находящимися под Калинином, оказалась в большой опасности. Вдоль берега озера Селигер на участке шириною восемьдесят километров, который обороняла Берлинская дивизия, известная под прозвищем Tango-oder Marmeladendivision,[26] русским удалось прорваться далеко вперед. За озерным плато можно было чувствовать себя в абсолютной безопасности. Но русские знали свою землю, им была знакома зима. Красные совершенно спокойно выждали время до тех пор, пока не замерзнут реки и болота, а затем под защитой тумана при крепчайшем морозе прорвались вперед между двумя деревнями. И сразу же стали расширять дорогу прямо посреди нашей линии фронта. В этом месте разразилась настоящая катастрофа.

Один священник, бредя в густом тумане, наткнулся на русских. Он побежал спасаться в соседнюю деревню и поднял на ноги всю дивизию. Туда сразу же стянули все имеющиеся в наличии силы, однако не сумели сдержать массированной атаки русских, которым удалось прорваться. Молвостицы снова были захвачены. Наши сражающиеся под Демянском дивизии возвели тыловые отсечные укрепления и заняли круговую оборону.

Кроме того, сюда с северо-востока часть своих людей перебросила дивизия «Мертвая голова» (Totenkopfdivision), занимавшая долгое время у русских главное место по значимости. Начальник этого сурового войска, несгибаемый баварский ландскнехт, приказал командиру боевых частей тылового фронта рыть окопы. Однако твердая, как камень, глубоко промерзшая земля не поддавалась никаким усилиям. В отчаянии командир боевых частей передал по радио своему дивизионному командиру: «Окопаться невозможно, земля замерзла».

Тот в ответ лаконично радировал: «Под замерзшей землей земля не замерзла».

Тогда стали взрывать промерзший на целый метр слой земли ручными гранатами, выкопали под ним окопы и построили небольшие бункеры для артиллерийских огневых точек. И отсечная позиция продержалась. Русские напрасно продолжали атаки: они теряли людей и откатывались назад. Связь между Демянском и Старой Руссой была полностью прервана. Две наши дивизии, сражающиеся под Парфином на Ловати и Полой, больше не могли добраться до немецких боевых позиций под Старой Руссой. Они пробились к Демянску и закрепились на северной границе окруженной территории. При этом они взяли с собой пятьсот раненых. Шесть немецких дивизий оказались в окружении под Демянском. Русские торжествовали, думая, что сумеют быстро разгромить окруженных немцев. Огромное заблуждение – ликование оказалось преждевременным.

Командование дивизиями, попавшими в окружение, взял на себя граф Брокдорф, старый вояка. Солдаты так и называли окруженную территорию – «графство Брокдорфа» – и рьяно ее защищали. Русские яростно атаковали со всех сторон и падали под ударами снарядов. Несмотря на это, по радио они хвастались своими успехами. Территориальные потери были не столь тяжелыми, как моральный удар по российским войскам, которые впервые достигли очевидных успехов в борьбе против немцев. На передовой комиссары выставили рупоры и по-немецки пытались уговорить немцев сдаться. Они обещали хорошее обращение, хорошее обеспечение и женщин, они сулили золотые горы. А наши солдаты? Охваченные бешеной злостью, они взяли огромную доску, нарисовали на ней классический знак, посылающий всех к черту (l.m.a.[27] -Quadrat), и выставили вперед перед линией фронта так, чтобы русским было хорошо видно. Этот язык был им понятен. Тогда они оставили свою пропаганду и замолкли.

Видимо, на нашем правом внешнем фланге тоже было несладко. С одной стороны, удалось закрепиться в Демянске, но в то же время в опасности оказалась линия фронта под Холмом. Русские и здесь штурмом бросились на город со стороны озерного плато и окружили его. Из тыла прислали неизвестного до этого, уже почти списанного со счетов генерала Шерера. Он взял на себя командование в Холме. Сражение стало чрезвычайно жестоким и героическим.

Конечно, все старались оказать помощь Холму, но как? При отсутствии локомотивов невозможно срочно подвозить и вводить в бой подкрепление, новые дивизии. На других участках фронта сражения разгорелись с той же силой, что и у нас или под Москвой.

На севере ситуация развивалась не менее роковым образом. Красные форсировали реку Волхов и трассу и таким образом прорвались глубоко вперед. Пришлось стянуть всю фронтовую дугу целиком, чтобы проложить новый передний край обороны. Несмотря на это, положение здесь оказалось более стабильным, чем на озере Ильмень.

Так обстояли дела, когда я, наконец, 16 января прибыл в Псков в военную часть. На попутном грузовике я добрался до Дно, где в тот момент находились главный квартирмейстер и главный врач армии. В открытом кузове мороз пронизывал просто до костей. Мы чуть не обморозились, ведь ни у кого не было ни шубы, ни одеяла.

Приехав в Дно, я сразу же сообщаю о своем прибытии главному врачу. Настроение у всех подавленное, однако никто не приходит в отчаяние. Ввиду тактической ситуации на передовой возникла необходимость транспортировать раненых как можно скорее, поэтому некоторые, естественно, получили дополнительные травмы. Большой военный госпиталь успел вовремя съехать из Старой Руссы. Теперь он расположился в Порхове.

Главный врач молча выслушивает мое сообщение о результатах дискуссии в инспекции медицинской службы в Берлине. Когда до него доходит, что все эксперименты с прижиганием закончились отрицательным результатом и инспекция медицинской службы намерена запретить прижигание ран, он просто взрывается:

– Но это невозможно! Паукер – действующий полковой врач. Нельзя же так поступать с ним!

Я заявляю прямо:

– Господин генерал, с ним так поступят, и с полным основанием. Этот метод вреден и жесток. Его нельзя применять к раненым. До сих пор он не принес никакой пользы, наоборот – только вредил.

Главный врач молчит, но я отчетливо ощущаю его внутреннее сопротивление. Он чувствует себя чрезвычайно обязанным своему товарищу. А где же, горько думаю я про себя, где твоя ответственность врача перед раненым солдатом? Он избегает моего взгляда. Мы прощаемся очень холодно.