Когда в 2-й половине XIII в. на землях в Малой Азии, пожалованных вождю тюрок-кайы Эртогрулу сельджукским султаном Ала-эд-дином Кейкубадом I, возникло небольшое пограничное княжество-удж, никто не мог предположить, что именно из него вырастет спустя двести лет могущественная держава. Она положит конец существованию Византийской империи и заставит трепетать перед собой и Европу, и Азию и во многом предопределит историю и Азии, и Европы. В самом деле, в то смутное время, когда Ближний Восток, Малая и Передняя Азия являлись ареной ожесточенной борьбы сельджукских и египетских султанов и эмиров, монголов, византийцев и крестоносцев, как писал отечественный византинист Ф.И. Успенский, «…таких небольших орд появилось много в связи с передвижениями монголов, и они обыкновенно гибли без следа или растворялись среди более крупных племен или государств…»³⁸⁹. Действительно, что можно было ожидать от небольшого полудикого племени (а если верить османским хроникам, то у Эртогрула в подчинении было поначалу всего лишь 400–500 кибиток. – П.В.), полностью лишенного своих корней и попавшего волею обстоятельств в чуждую ему среду?

Однако Эртогрулу и его наследнику Осману в отличие от многих других тюркских уджбеев повезло. Как отмечал Ф.И. Успенский, «…своими успехами османы обязаны стечению благоприятных условий: слабости сельджуков, разгромленных монголами, и особенно анархическому состоянию восточных областей империи, обезлюдевших после восстаний при М. Палеологе, лишенных власти и ждавших своего завоевателя…»³⁹⁰. Возникший на месте рухнувших гигантов политический вакуум для только что родившегося Османского государства оказался как нельзя более кстати – оно получило шанс встать на ноги, окрепнуть, освоиться на новом месте и перейти к завоевательной политике.

Активная и успешная внешняя политика, без которой выживание княжества наследников Эртогрула оставалось проблематичным, была невозможна без мощной и боеспособной армии. Именно поэтому с самого начала существования Османского государства вооруженные силы играли в нем весьма и весьма значимую роль. Отнюдь не случайно русский писатель 2-й половины XVII в. А. Лызлов в своей «Скифской истории» писал, что «…турки не мыслят и не тщатся ни о чем ином, точию о броне и оружии военном»³⁹¹. В самом деле, основанная мечом, Блистательная Порта не мыслила своего существования без дальнейших завоеваний. Как писал турецкий писатель середины XVII в. Хусейн Хезарфенн, «…прежде всего известно, что делом великих государств [является] завоевание стран и поражение врагов, а для [тех], кто ведет священную войну, священная война…»³⁹². Поэтому правящая турецкая элита эпохи расцвета государства, основанного Эртогрулом и Османом, не жалела средств для поддержания своих армии и флота на должном уровне боеспособности. Так что есть все основания согласиться с неоднократно высказывавшимся мнением о том, что Османская империя была настоящим «военным государством», жившим войной и ради войны³⁹³, равно как и с господствовавшим в общественном сознании ренессансной Европы XVI в. образом султана как могущественного и идеального государя, разумно управлявшего своей державой и обладающего мощными и чрезвычайно эффективными вооруженными силами³⁹⁴. Отзвуки этого мнения можно найти и в русской литературе того времени – достаточно указать на известное сочинение Ивана Пересветова об идеальном государе Магмете-султане.

Справедливости ради необходимо заметить, что в Европе эпохи Возрождения складывается и иное представление о Турции как варварской стране, противостоящей культурной, цивилизованной Европе. И поскольку турки были варвары, то им отказывалось в праве не только иметь нечто подобное тому, чем обладали европейцы, и уж тем более превосходящим аналогичные европейские учреждения по эффективности. Как отмечал Р. Швёбель, «если турки были варварами, они должны были уступать цивилизованной Европе во всех отношениях; поэтому, несмотря на очевидные свидетельства обратного, даже военные способности турок подвергались сомнению (выделено нами. – П.В.)…»³⁹⁵. Отзвуки этого отношения к изучению истории развития османского военного дела сохранились до сих пор как в европейской, так и в российской историографии. Тем не менее такие оценки боеспособности османской военной машины в XV, XVI и на протяжении большей части XVII вв. больше походили на попытки успокоить европейское общественное мнение, чрезвычайно обеспокоенное успешно развивающейся экспансией османов, чем на реальность.

В чем же был секрет военного могущества османов? Очевидно, что здесь сыграли свою роль несколько факторов. В первую очередь это асинхронность развития³⁹⁶. Затем нельзя не отметить то обстоятельство, что османская государственность на ранних этапах своего становления была достаточно гибкой и восприимчивой к иностранным влияниям³⁹⁷. Наконец, сильной султанской власти подчинялись огромные территории в Азии, Европе и Африке, дававшие им в руки необходимые ресурсы для успешной экспансии – а Османская империя в позднем Средневековье была одной из наиболее густонаселенных стран, непосредственно граничивших с Европой и Россией. По разным подсчетам, в течение XVI в. численность подданных султана выросла с 11–12 млн. до 22–25 млн. (или даже до 30–35 млн.) чел. В наиболее густонаселенных странах Европы проживало к концу XVI в.: во Франции –16 млн. чел., в Германии – от 14 до 20 млн., в Испании – 8 млн.³⁹⁸. Все это позволило османам создать весьма совершенную для своего времени военную машину, обеспечившую Турции почти три века процветания.

Однако на заре существования Османского государства и его армии об этом говорить было еще рано. Что представляла собой армия молодого турецкого государства в первые десятилетия его существования, до начала военной революции? Очевидно, что на первых порах в основу османской военной машины была положена традиционная, отработанная веками кочевниками Азии система, основанная на взаимодействии многочисленной легкой и относительно незначительной по числу, но хорошо подготовленной и снаряженной тяжелой иррегулярной конницы. Примечательно, что в османской армии длительное время сохранялись отряды ополченцев, выставляемых кочевниками-юрюками, которые частью жили на территории Анатолии, а частью были расселены во Фракии после ее покорения османами (в XVI в. – до 40 тыс. семейств). Служба юрюков была организована в порядке очередности – согласно законам султана Мехмеда II Фатиха, оджак из 24 военнообязанных юрюков-ямаков выставлял в поход полностью снаряженного всадника-эшкинджи (лук, стрелы, кольчуга, меч, щит) и 3 обозных слуг-чаталов³⁹⁹.

Характер вооружения и высокая подвижность османских ратей обусловили и присущую им ориентацию на ведение «малой» войны, на истощение неприятеля посредством стремительных набегов с целью опустошить территорию противника, захватить пленных, имущество и скот. Этим занималась легкая иррегулярная конница – акынджи, о которой современник писал, что ее название означает «…текущие; они подобны лавине червей, после дождя падающих с яблок. Из-за этих лавин происходят большие наводнения, стремительные потоки выливаются из берегов; если они что-нибудь захватят, то все несут с собой, но длятся они недолго. Таковы же и быстроходные всадники, или текущие турки, которые находятся недолго, но, пока они владычествуют, они все захватят, все ограбят, перебьют и уничтожат так, что много лет после этого там не будет кричать петух». При этом он подчеркивал, что акынджи «…набираются добровольно и по своей воле и за свой счет ездят в походы… Они живут тем, что добудут; и для этого берегут коней, ожидая, когда их куда-либо позовут в поход; они всегда готовы, и не нужно им приказывать или платить за службу и покрывать издержки. А если кто иной захочет поехать в поход, они таким одалживают своих коней исполу…»⁴⁰⁰.

Примером такой тактики может служить описание византийским историком Никифором Григорой набега турецкого войска во главе с Орханом на Константинополь: «У него (т. е. у Орхана. – П.В.) было предположено, истребив наперед всех городских жителей, занятых вне города уборкой хлеба, и всех обитателей окрестных сел, занять потом две ближайшие к городу крепости и отсюда, как из твердой точки опоры, действовать против византийцев. Зная, что римляне не имеют достаточных сил, будучи истощены и изнурены недостатком в деньгах и частыми набегами врагов, и, кроме того, имея на своей стороне галатских латинян, он надеялся безо всякого труда овладеть столицей»⁴⁰¹. Упор делался на скорость, маневренность, неожиданность, уклонение от генерального сражения с неприятелем. Если же дело все-таки доходило до генерального сражения, тогда в ход пускался традиционный сценарий битвы, включавший в себя, как указывал М.В. Горелик, три «соступа» – лучный, копейный и клинковый. «Метательным оружием расстраивались ряды противника, – продолжал историк, – шоковая атака с копьями полностью ломала строй врага и обращала его в бегство, клинками уничтожалась его живая сила…»⁴⁰². При этом всадники накатывались на неприятеля волнами (арабск. ал-карр вал-фарр) – не сумев опрокинуть противника в первой атаке, они откатывались назад, а затем снова повторяли атаку и так до тех пор, пока дрогнувший враг не обращался в бегство⁴⁰³.

Однако то, что хорошо зарекомендовало себя в ходе «малой» пограничной войны, не вполне соответствовало условиям гористой Малой Азии, где традиционные преимущества легкой иррегулярной степной конницы не могли быть в полной мере реализованы. Легковооруженные акынджи, составлявшие основу османского войска в XIII – начале XIV в., как показал опыт сражений с византийцами в Малой Азии, обладали недостаточной боеспособностью. Они могли нанести поражение неприятелю, но тот всегда мог отойти под защиту фортификаций многочисленных городов и крепостей, против которых они были бессильны. Достаточно указать на ставший хрестоматийным пример с осадой турками г. Брусы. Не имея в достаточном количестве боеспособной пехоты и осадной техники, Осман и его сын Орхан были вынуждены установить полную блокаду этого города. Однако туркам потребовалось целых 10 лет для того, чтобы истощенные голодом защитники Брусы капитулировали.

Кроме того, явно недостаточной оказалась и подготовка акынджи, среди которых было немало добровольцев-гази, сражавшихся против византийцев и их союзников по религиозным соображениям. Современник свидетельствовал, что такие добровольцы-гази считали, что «…если те (т. е. выступившие в поход гази. – П.В.) что-либо добудут и принесут, то они считают это удачей, а если ничего не принесут, они так говорят друг другу: «У нас не было добычи, но мы получили большое отпущение грехов так же, как и все, кто ведет борьбу с гяурами и участвует в походе против них, а в такой поход мы и ходили»⁴⁰⁴.

Будучи великолепными стрелками и индивидуальными бойцами, акынджи не слишком преуспевали в коллективных действиях. Первая же их встреча с воинами-профессионалами, каталонскими наемниками-альмугаварами во главе с Роже де Флором завершилась серией серьезных поражений для воинов Османа.

Для того чтобы успешно противостоять европейским наемным солдатам-профессионалам, брать многочисленные крепости и укрепленные города и в Малой Азии, и во Фракии, превосходная иррегулярная турецкая конница нуждалась в срочном усилении пехотой и современной осадной техникой. Это было обязательным условием завоевания турецкими правителями гегемонии в Малой Азии не на словах, а на деле. Кроме того, османский бей нуждался в надежной военной силе, которая могла бы стать его личной армией, противовесом племенному ополчению, отрядам гази и в особенности дружинам вассальных беев. Между тем, как отмечал британский историк С. Рансимен, «…турецкие гази были прежде всего воинами-завоевателями, которые вовсе не желали подчиняться какой-то организованной власти (выделено нами. – П.В.)». Одним словом, статус гази на ранних этапах существования Османского государства можно сравнить в известной степени с отношениями Московского государства и донских казаков в XVI–XVII вв., когда последние были скорее союзниками московских государей, но никак не их подданными. Сомнительной была и верность вассальных уджбеев. Так, поражение султана Баязида I в битве с Тамерланом при Ангоре в 1402 г. во многом было обусловлено изменой ряда турецких беев. Однако, как отмечал турецкий историк К. Карпат, центральное правительство вынуждено было сотрудничать с ними, ибо, не имея ни сильной постоянной армии, ни разветвленного бюрократического аппарата, во многом зависело от уджбеев, в чьих руках была реальная сила⁴⁰⁵.

Необходимо было также поднять и уровень профессионализма конницы – этой главной ударной силы османского войска. Именно в этом направлении и развивалась армия молодого турецкого государства в последующие десятилетия. Турки, как и римляне, умели хорошо учиться, во всяком случае, на первых порах своей истории.

Итак, необходимость действовать в гористой Малой Азии и штурмовать города и крепости византийцев, сербов и болгар заставила османов достаточно быстро дополнить легкую иррегулярную конницу акынджи отрядами пеших ополченцев-азапов (буквально «холостяки»), набираемых из числа свободных общинников по норме 1 полностью снаряженный воин от 20 семейств⁴⁰⁶. Можно предположить, что на первых порах значительная часть их состояла из принявших ислам греков-акритов, опытных воинов-пограничников⁴⁰⁷. Отряды акынджи и азапов, согласно сообщениям османских хроник, в 1329 г. были дополнены воинами поселенного войска яя ве мюселлем. Это войско было создано, согласно сведениям османских хроник, старшим братом Орхана Алаэддином, который после восшествия брата на трон занял пост везира. Непосредственной причиной появления этого войска турецкие хронисты связывали с затянувшейся осадой Брусы, показавшей явно недостаточную эффективность обычного по преимуществу конного ополчения.

Созданное Алаэддином войско состояло из организованных по десятичному принципу (десятки во главе с онбаши и сотни во главе с юзбаши) отрядов пехоты (яя) и конницы (мюселлем). На первых порах было создано по одной тысяче конных и пеших воинов яя ве мюселлем⁴⁰⁸, которые набирались из числа свободных тюрок-общинников, освобожденных в мирное время от уплаты налогов и трудившихся на своих участках земли (чифтликах). В военное время воины яя ве мюселлем выступали в поход по повелению правителя и за свою службу получали, помимо военной добычи, еще и жалованье из казны бея в размере 1 акче в день⁴⁰⁹. Как писал в середине XVII в. османский писатель Али Чауш, ополченцы яя ве мюселлем объединялись в оджаки (в середине XVII в. – по 30 человек), и от каждого очага в поход выступали по очереди 5 снаряженных бойцов⁴¹⁰. Эти полупрофессиональные воины считались приближенными османского бея, своего рода его гвардией, так что служба в рядах этих поселенных войск считалась весьма почетной и в то же время выгодной⁴¹¹.

Однако ни акынджи, ни азапы или воины яя ве мюселлем стали своего рода «визитной карточкой» османской военной машины, и не они определяли ее лицо в период ее расцвета. Главным и наиболее характерным элементом османской военной машины, созданной и отработанной в годы завоевательных походов первых турецких султанов в Малой Азии и на Балканах, стали конная милиция тимариотов и капыкулу, корпус воинов-рабов, основу которого составили знаменитые янычары.

Тимариотское ополчение (тимарлы сипахи) возникло очень рано. Османские хроники свидетельствуют, что основы военно-ленной системы были заложены еще при бее Османе (1258–1324 гг.)⁴¹². Указ Османа в их изложении звучал следующим образом: «Тимар, который я дам кому-либо, пусть без причины не отнимают. А если тот, кому я дал тимар, умрет, то пусть передадут сыну его. Если сын мал, то все равно пусть передадут, чтобы во время войны слуги его ходили в поход до тех пор, пока он сам не станет пригодным…»⁴¹³. Примечательно, что на первых порах речь шла не столько о поместьях, сколько о кормлениях – бей раздавал своим служилым людям в пользование на правах условного владения не только земельные участки с крестьянами, но также деревни, лавки, базары и даже города. В любом случае размер тимара характеризовался доходом, получаемым с него, и количеством воинов, выставляемых в соответствии с этим доходом. И если на первых порах тимар являлся своего рода жалованьем за любую службу, то со времен Мурада I и Баязида I окончательно установился порядок передачи тимара по наследству по мужской линии и запрет на раздачу тимаров невоенным, «калемие» («людям пера»). Только военная служба, пребывание в числе «сейфие» («людей меча») гарантировала получение пожалования от султана. Отметим, что сейфие и калемие вместе составляли аскери, правящую верхушку Османского государства, первое его «сословие». Второе же «сословие» составляла райя (реайя), податное население городов и деревень.

Тимар наименьшего размера, с которого выставлялся в поход один конный воин, именовался «кылыдж». В 1-й половине XVII в. в Румелии доход с кылыдж-тимара составлял 3 тыс. акче в год, тогда как в Анатолии – 2 тыс. акче⁴¹⁴. Раздаваемые с 1375 г. крупные тимары-зеаметы давали своим владельцам доход от 20 до 100 тыс. акче, а появившиеся позднее хассы имели доход от 100 тыс. акче и более⁴¹⁵. Можно предположить, что на первых порах количество выставляемых с каждого тимара воинов не было строго регламентировано и определялось в каждом конкретном случае условиями передачи прав на тимар от султана воину, но к середине XVI в. определенный порядок службы тимариота установился окончательно.

Итак, конный воин-сипахи, владелец тимара как служилый человек султана был обязан выступать в поход по первому же сигналу «конно, людно и оружно». В зависимости от размеров дохода с тимара он отправлялся на войну в сопровождении определенного количества конных ратников-джебелю и слуг-гулямов. Нормы выставляемых воинов и слуг согласно законам султана Сулеймана I Кануни показаны в следующей таблице:

Таблица 10

Эти сведения в целом подтверждает в своем трактате «Асаф-наме» великий визирь Сулеймана Лютфи-паша, который писал, что «…имеющий тимар [с доходом] шесть тысяч акче выставляет двух джебелю [с доходом], десять тысяч акче – трех джебелю. Зе'амет [с доходом] двадцать тысяч акче выставляет четырех джебелю…»⁴¹⁷. Об этом же спустя сто лет говорил другой турецкий писатель, Мустафа Кочибей Гомюрджинский, предлагая вернуться к прежним порядкам как идеальным: «…Каждому займу следует вывести на каждые 5000 акча [дохода] одного снаряженного латника (джебелю), а владельцу тимара – на каждые 3000 акча [дохода] одного снаряженного джебелю. По древнему закону тимар с доходом до 20 000 акча дает трех джебелю»⁴¹⁸. Для борьбы с дезертирством и недобросовестным отношением к службе султанские власти регулярно проводили проверки списочного состава тимариотской милиции – так называемое йоклама.

Жесткий контроль, дисциплина и порядок, поддержанию которых на ранних этапах существования Османского государства уделялось большое внимание, успешные походы, приносившие огромную добычу, – все это обусловило эффективность действия тимариотской системы. На эти обстоятельства обращали внимание многие исследователи. Так, отечественный исследователь Д.Е. Еремеев отмечал, что «…всю свою энергию феодалы (османские. – П.В.) направляли на создание боеспособной армии и поддержание в империи строгой военной дисциплины. И в этом отношении османцы в начале своей истории были сильнее большинства современных им государств. Первоначально турецкая военно-ленная система была организована очень четко, действовала безотказно и обеспечила все успехи османских завоеваний…»⁴¹⁹. Относительно дешево обходившаяся султанской казне (во всяком случае, на первых порах), в известной степени самообеспечивающаяся и вместе с тем отличавшаяся на первых порах высокой боеспособностью тимариотская милиция быстро оттеснила акынджи и мюселлемов, не говоря уже об отрядах уджбеев, на вторые, вспомогательные роли и заняла их место в османском войске. Не случайно А. Лызлов ставил в несомненную заслугу султанам создание тимариотской милиции, указывая, что «…на оных тимаррах имеет султан турецкий до полутораста тысящ воинскаго люду. И повелети может им ити на войну и малым знаком, аще и единаго сребреника на таковое великое воинство не издав. А таковаго воинства наймом не могло бы содержать на год и четыре-надесять милионов шкутов…»⁴²⁰.

Расширение империи и сопровождавший ее рост численности тимариотского ополчения вызвал усложнение его организации. Изначально в основе ее лежал десятичный принцип – всадники-сипахи объединялись в десятки и сотни, которые, в свою очередь, сводились в тысячные полки-алаи во главе с алайбеем и его заместителем субаши. Однако по мере того, как росло число тимаров, а сама система распространялась на все новые и новые территории, в организацию сипахийской конницы вносились изменения. При Мураде I появились первые санджаки («знамена») – военно-административные единицы. Теперь сипахи выступали в поход по санджакам. Затем наступил черед более крупных округов – в 1362 г. был образован бейлербейлик Румели, раскинувшийся на европейских владениях султана, а в 1393 г. – бейлербейлик Анадолу, объединивший малоазиатские санджаки. Впоследствии число бейлербейликов значительно выросло и во времена Сулеймана I, к 1566 г., составило уже 16. Соответственным образом увеличилось и количество санджаков. Таким образом, была создана стройная система военно-административного управления империей. Тимариоты подчинялись санджакбею, а те, в свою очередь, бейлербею. При этом, как отмечала отечественный исследователь С.Ф. Орешкова, сформировалась тесная связка структур армейских и административных: «…формируясь в ходе завоеваний, Османское государство свое внутреннее устройство базировало на армейских структурах. Провинциальные администраторы – бейлербеи и санджакбеи, были командирами войск сипахийской кавалерии, воины которой получали от султана для обеспечения своей жизни и военной экипировки земельное владение – тимар. Тимариоты в своих владениях выполняли функции полицейского, налогового сборщика, надсмотрщика за хозяйственной эксплуатацией земли, т. е. выступали как низшее звено государственной администрации. Именно на базе тимарной системы османы административно и хозяйственно осваивали территории, которые включили в состав своего государства в XIV–XV вв.»⁴²¹.

Таким образом, военно-ленная система стала становым хребтом Османской империи, а ее интересы оказались тесно переплетенными с интересами государства. Образно говоря, что хорошо было для тимариотов, то было хорошо для империи, и то, что хорошо было для империи, обязательно должно было быть хорошо и для тимариотов. Иначе и быть не могло – от нормального функционирования тимариотской организации зависела эффективная деятельность всего государственного организма, и наоборот.

Тимариотская милиция недолго оставалась в одиночестве. Успешность функционирования османской государственной машины основывалась прежде всего на поддержании системы сдержек и противовесов⁴²². Тимариоты сыграли роль противовеса уджбеям, гази и ополченцам, а противовесом самим тимариотам стал корпус капыкулу. Капыкулу, ядро которого составила знаменитая янычарская пехота, также возник очень рано. Его создателем считается внук Османа Мурад I (1362–1389 гг.), который около 1363 г. при помощи кади Биледжика Джандарли Кара Халила сформировал первую тысячу «нового войска» – янычар. На первых порах их было немного – всего тысяча воинов, организованных по десятичному принципу⁴²³, но впоследствии их становилось все больше и больше по мере того, как османские правители убеждались в их надежности, преданности и боеспособности.

В отличие от яя, янычары считались собственностью султана, поскольку по своему социальному статусу являлись рабами. Отсюда и название гвардейского корпуса, в который янычары вошли как составная часть – капыкулу, букв. «рабы двора». Создавая корпус капыкулу, Мурад I продолжил давнюю свойственную исламским государствам традицию существования постоянного войска, комплектовавшегося рабами и находившегося на полном содержании султана или эмира. В разных мусульманских странах и в зависимости от происхождения рабов они назывались по-разному – гулямы, мамлюки и пр⁴²⁴. Рабство играло во всех сферах жизни османского общества значительную роль, и вполне естественно, что рано или поздно должно было произойти его распространение и на военную сферу. Отечественный исследователь А.Д. Новичев отмечал, что Мурад I постановил, что 1/5 пленников, захваченных его воинами (так называемый «пенчик»), должна была отходить в собственность султана. Для этого, к примеру, в отряды акынджи был введен специальный чиновник – пенчикчи. Именно из этих pencik oglani, пленных юношей-христиан, на первых порах и формировался янычарский корпус⁴²⁵.

Впоследствии система пополнения янычар была усовершенствована посредством введения системы девширме. Сама идея принудительного набора детей-христиан для последующих их отуречивания, исламизации и службы в корпусе капыкулу была выдвинута еще в середине XIV в. османским ученым Кара-Рустемом, но окончательно сформировалась уже после того, как возник корпус капыкулу. Ее введение оказалось заторможено кризисом Османского государства, в котором оно оказалось после нашествия Тамерлана в начале XV в. Лишь в 1438 г. девширме окончательно была утверждена султаном Мурадом II, который и придал ей тот вид, в котором она и стала известна. Суть ее состояла в том, что примерно раз в 5 лет офицер-яябаши, отвечавший за кадровый состав янычарской пехоты, получив султанский фирман, в сопровождении нескольких вербовщиков-сюрюджю отправлялся в определенную фирманом область на Балканах, населенную христианами. Здесь им отбирались мальчики по норме 1 человек в возрасте от 8 до 20 лет от 40 дворов⁴²⁶. Отобранные и занесенные в списки мальчики и юноши направлялись в Стамбул, где их распределяли по категориям и отправляли на длительное обучение тем навыкам, которые должны были пригодиться им на султанской службе. Отбор будущих янычар не случайно проводился в европейских владениях султана, так как, по свидетельствам современников, османы полагали, что воины, набиравшиеся в европейских владениях султана, отличались большей боеспособностью, нежели азиаты. Об этом сообщал, к примеру, польский посол в Турции К. Збаражский: «Воины из Европы лучше азиатов, более выносливы, чем они», и неоднократно упоминавшийся выше А. Лызлов, писавший, что «никогда приемлют в янчары народов асийских, но токмо европских. Ибо суть тии множае, яко и всегда были, слабы и склонны к бегству паче, нежели ко брани. Противным же образом народы европския всегда почитаны были крепкими и мужественными», и русский посол в Стамбуле П.А. Толстой, отмечавший, что «народ европейской, храбрейший, а озиатские люди суть не так мужественны»⁴²⁷.

Воины капыкулу с самого начала полностью находились на содержании султанской казны. Первоначально каждый янычар получал ежедневно 2 акче, затем плата была увеличена до 3–8 акче. Кроме этой платы-улюфе, которую янычары получали обычно раз в 3 месяца вместе с премиальными за отличную службу, храбрость и пр., они получали от султанской казны одежду и деньги «на лук» и «на колчан»⁴²⁸. При этом они долгое время вели образ жизни, схожий с монашеским. Главная цель жизни воина капыкулу – война против неверных, а основное занятие (на первых порах) – военные упражнения⁴²⁹. Примечательно, что с самого начала янычары отдавали предпочтение луку и затем арбалету перед древковым холодным оружием⁴³⁰. Вышколенные бойцы-профессионалы, отличавшиеся отменной дисциплиной, преданностью султану и религиозным фанатизмом, воины корпуса капыкулу быстро превратились в главную ударную силу османского войска и верную опору султана. Как отмечали авторы коллективного труда «Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XV–XVI вв.», «…созданием янычарского корпуса, сыгравшего значительную роль в будущих завоевательных войнах и вообще в судьбах Османского государства, турецкие правители обеспечивали себя надежным и хорошо обученным войском, не имевшим родственных отношений с османским обществом, не связанных с землей, зависящих исключительно от султана (выделено мною. – П.В.), его финансовых возможностей и функционирования бюрократического аппарата в его правление…»⁴³¹.

В силу своего профессионализма и преданности султану янычары представляли весьма серьезную силу, тем более что в последующем они не долго оставались в одиночестве, так как корпус капыкулу стал включать в себя и другие рода войск. Султан Мурад II (1421–1451 гг.), фактически восстановивший исчезнувших было после ангорской катастрофы янычар, дополнил их орты подразделениями конницы (алты бёлюк халкы, улюфели сипахлар, капыкулу сюварилери) и артиллерии (топчу оджагы). Во 2-й половине XV в. к ним добавились подразделения топ арабаджи, обслуживавших артиллерийский обоз, джебеджи – оружейников и сака – водоносов. Таким образом, корпус капыкулу стал вполне самодостаточной, полноценной армией, включавшей в себя все рода войск и обслуживавших их подразделений. Не менее важным представляются и следующие обстоятельства. Во-первых, султаны обзавелись постоянной армией с очевидными признаками регулярности, а именно таковыми и были воины капыкулу, на столетия раньше, чем это было сделано в Европе⁴³². Во-вторых, длительное время османы уделяли главное внимание качеству капыкулу, а не его количеству⁴³³. Отнюдь не случайно Лютфи-паша, великий везир Сулеймана I Кануни, в своем трактате об искусстве управления писал: «Занимающему пост великого везира следует прежде всего добиваться превышения дохода над расходом, а также воздерживаться от увеличения численности янычарского войска. Войско должно быть немногочисленным, но отборным (выделено нами. – П.В.)…»⁴³⁴. Точка зрения Лютфи-паши интересна прежде всего тем, что она отражает двойственный характер корпуса янычар. С одной стороны, янычары – постоянное войско. И хотя в этом отношении они продолжают средневековые исламские традиции, тем не менее, подчеркнем это еще раз, в Европе в то время не знали столь многочисленных постоянных воинских формирований. С другой стороны, если сравнить янычар с теми же швейцарцами или ландскнехтами, то нетрудно заметить, что последние делали ставку в большей степени на массовость, на количество, а не на качество подготовки отдельного бойца. Напротив, османы на первых порах полагали главную ценность янычар именно в высоком уровне их подготовки, выучки. Налицо явно средневековый подход к подготовке высококлассного воина-одиночки. Ранние янычары, если так можно выразиться, – это штучный товар, а не «пушечное мясо».

Таким образом, в эпоху своего расцвета (2-я половина XV – 1-я половина XVI вв.) классическое османское войско (сейифийе) включало в себя три основных компонента (не считая флота): милиционные провинциальные войска (эялет аскерлери); постоянное султанское войско (капыкулу аскерлери), а также вспомогательные и обслуживающие части⁴³⁵. Первые включали в себя прежде всего конные отряды тимариотов, а также ерлыкулу пиядеси – пехоту из числа азапов и яя ве мюселлем. О составе корпуса капыкулу было сказано выше. К вспомогательным же войскам к этому времени относились акынджи, юрюки, а также отряды, выставляемые христианскими вассалами султана (войнуки, мартолозы и пр.). Такая армия в целом соответствовала потребностям и возможностям развивающегося многоукладного Османского государства и общества, где крепнувшая центральная власть, приобретавшая все более и более деспотический характер, сосуществовала с элементами местного самоуправления⁴³⁶.

Итак, как было показано выше, основу классической османской военной машины и ее главную ударную силу составляли тимариотская милиция и ее противовес – капыкулу. Численность первой и ее боеспособность прямо зависели от количества тимаров и их доходности. Чем больше тимаров, тем больше сипахи, джебелю и гулямов вставали под знамена санджакбеев, и чем успешнее поход, чем больше добыча, тем лучше будет оснащен каждый тимариот и его свита – в отличие от гази, военная добыча для тимариота была одной из важнейших составляющих его дохода. Особенно важным это стало во 2-й половине XVI в., когда в результате начавшейся революции цен доходность тимаров стала резко снижаться, а вместе с нею – и боеспособность тимариотов⁴³⁷. Тимариоты и джебелю, рассчитывавшие получить тимар и подняться по социальной лестнице на ступень выше, были, по словам С.Ф. Орешковой, «…той силой, которая постоянно подталкивала Османскую империю к продолжению завоевательной политики, так как только она давала возможность для этих воинов как-то отличиться на поле брани, а также формировала земельные резервы для новых тимарных раздач…»⁴³⁸. Увеличение численности капыкулу как противовеса эялет аскерлери также требовало дополнительных расходов на его содержание. Все это с неизбежностью стимулировало все новые и новые завоевательные походы – война, и война победная, успешная, была необходимым условием дальнейшего безмятежного существования Османского государства. Именно поэтому турки не могли не обращать самого серьезнейшего внимания на развитие военного дела, тем более что по соседству, в Европе, как раз именно в это время началась военная революция.

Османы не могли пройти мимо тех перемен, которые наметились в военном деле Европы, ибо от успешного ответа с их стороны на последние новинки военной технологии и тактики зависел успех дальнейшей турецкой экспансии как в Европе, так и в Азии и Северной Африке. В особенности это касалось Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европы. Как отмечали авторы коллективной монографии «Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XV–XVI вв.», этот регион являлся в это время ареной быстрого развития сразу нескольких крупных государств – Священной Римской империи, Венгрии, Польско-литовского государства и Московского государства. И хотя они находились в сложных отношениях и постоянно вступали в конфликты друг с другом, тем не менее вероятность формирования сильной антиосманской коалиции была велика, равно как и двусторонних союзов с той же направленностью. В Стамбуле, неплохо осведомленном о положении дел при европейских дворах, не могли не учитывать этого обстоятельства, и потому османы не имели возможности замыкаться в «башне из слоновой кости», перейти от политики экспансии к политике «splendid isolation» («блестящей изоляции»). Отказ от активной внешней политики и войны как одной из ее форм означал утрату контроля за развитием событий и, как следствие, ослабление позиций в этом стратегически важном экономически и политически регионе⁴³⁹. Допустить этого султаны не могли. Поэтому они вовсе не собирались останавливаться на достигнутом и рассчитывали продолжить дальнейшее совершенствование своей военной машины. Таким образом, втягивание османов в круговорот военной революции становилось неизбежным, и потому, по нашему мнению, не прав был Н. Дэвис, который писал, что «…революция в военном деле стала еще одной областью, где не в меру самонадеянные историки смело распространяют на весь континент результаты своих локальных, имеющих значение лишь для отдельных частей Западной Европы, исследований»⁴⁴⁰.

Османы довольно рано подключились к процессам, связанным с 1-м, подготовительным этапом военной революции. Об усложнении структуры турецкого войска и устройства османской военной машины уже было сказано выше. 2-м, не менее характерным и четко прослеживающимся на примере развития османского войска, был быстрый рост его численности. Конечно, данные османских источников о численности выставляемых воинских контингентов достаточно приблизительны, но для середины XV – середины XVI в., когда государственная машина Турции еще не была поражена множеством пороков, они могут быть признаны более или менее соответствующими действительности. Тем не менее, при всей неточности, эти сведения четко фиксируют тенденцию роста количества конных и пеших воинов, которых могла мобилизовать в случае необходимости держава султанов.

Судя по данным византийских источников, в 1-й трети XIV в. бей Осман и его наследник Орхан не могли выставить в поле более 10 тыс. ратников⁴⁴¹. Однако затем, по мере расширения пределов турецкого государства, начала работы тимарной системы и появления яя ве мюселлем и янычар, численность османского войска возрастает в несколько раз. При Мураде I турки могли выставить в поле в случае мобилизации всех сил до 50 тыс. или даже более бойцов – по 1 тысяче яя, мюселлемов и янычар, 20 тыс. азапов, 20–30 тыс. акынджи и несколько тыс. сипахов с их свитой. Спустя менее чем 100 лет Мехмед II Фатих обладал войском численностью по меньшей мере до 100 тыс. воинов – 22 тыс. сипахи, выступавших в поход под началом румелийского бейлербея, еще 17 тыс. сипахи выставлял бейлербей Анадолу, к ним добавлялись 40 тыс. конных и пеших ополченцев и 9-тыс. корпус капыкулу⁴⁴². Во всяком случае, численность османского войска, осадившего Константинополь, достигала, по оценкам современных историков, примерно 100 тыс. воинов⁴⁴³.

На этом рост османского войска не прекратился и при Сулеймане Кануни перевалил за 150 тыс. воинов. Одних только тимариотов и их свиты в начале его правления насчитывалось, по приблизительным оценкам, не менее 90 тыс. Во всяком случае, в 1527 г. согласно реестрам бейлербейлик Румели должен был выставлять 17 288 чел. тимариотской милиции, а бейлербейлик Анадолу – 16 488. Подсчеты же, проведенные Р. Мерфи, показывают, что в 1527 г. в 88 санджаках империи числилось 28 088 кылыч-тимаров, с которых должно было выставляться 61 520 джебелю, а также 9653 так называемых мустахфиз-тимаров, которые раздавались воинам крепостных гарнизонов⁴⁴⁴. Тенденция к дальнейшему увеличению воинов (хотя бы и на бумаге) сохранилась и впоследствии. Так, в середине XVII в., согласно данным, приведенным в трактате Али Чауша из Софии, только румелийский эйялет по спискам имел 35 тыс. сипахов и их слуг, 12 тыс. акынджи, очередников мюселлемов 4245 воинов и эшкинджи 7320 – итого около 58,5 тыс. бойцов. Турецкий писатель середины XVII в. Кочибей Гомюрджинский, сообщая, что под началом румелийского губернатора-вали находятся, не считая сверхштатных, 12 тыс. сипахов и 18 тыс. выставляемых ими джебелю, имел все основания заявлять, что «…для того, чтобы дать отпор немецкому королю, волею Всевышнего, достаточно было одного только румелийского войска…»⁴⁴⁵. И в целом он был прав, так как созданная первыми султанами – потомками Османа система мобилизации людских ресурсов позволяла выставлять в поле действительно большие, если не огромные, по тем временам армии.

На фоне увеличения числа тимариотской милиции и провинциального ополчения особенно заметным был стремительный рост численности корпуса капыкулу и его основы – янычарской пехоты. Сам корпус капыкулу, как уже было отмечено выше, включал в себя не только конные и пешие части, артиллерийскую прислугу и вспомогательные подразделения, но со временем также и многочисленных некомбатантов, обслуживавших как двор самого султана, так и боевые подразделения.

Из приведенного графика видно, что вплоть до конца 1-й трети XVI в. численность капыкулу увеличилась незначительно, однако в последующие 30 лет процесс роста начал ускоряться и пика своей численности корпус капыкулу достиг в 60-х гг. XVII в. На общем фоне увеличения состава капыкулу особенно заметно было увеличение его главной ударной силы – янычар. Выше уже говорилось о том, что первоначально число янычар составило всего лишь 1 тыс. чел. При этом, руководствуясь идеей «лучше меньше, да лучше», османские султаны поначалу не торопились наращивать численность капыкулу, предпочитая иметь в своем распоряжении действительно отборные, отменно обученные и вооруженные дисциплинированные войска. Во всяком случае, к концу XIV в. их число выросло до 2 тыс., а Константин Михайлович в своих «Записках янычара» сообщает, что при Мехмеде II в состав капыкулу входили около 3,5 тыс. янычар, 2,4 тыс. конных воинов и 60 оружейников джебеджи, итого примерно 6 тыс. воинов, не считая разного рода обслуги⁴⁴⁷. Однако с середины XV в. процесс роста численности янычарского корпуса начинает ускоряться. В 1475 г. их насчитывалось уже 6 тыс. чел.⁴⁴⁸. По прошествии 30 с небольшим лет, в 1514 г., на жалованье состояло 10 156 янычар, в 1567 г. – 12 798, а в 1609 г. – уже 37 627. И на этом процесс не остановился. В частности, численность янычарской пехоты к 1680 г. составила 54 222 чел.

К этому необходимо добавить также и столь же быстрое увеличение численности личного состава артиллерийского корпуса в составе султанской гвардии, включавшего в себя артиллеристов-топчу, фурлейтов-топ арабаджи и оружейников-джебеджи. С 1171 чел. в 1514 г. он увеличился к 1567 г. до 2671 чел., а в 1609 г. составил 7966 чел. Спустя 60 лет в нем насчитывалось уже 8014 чел., а к концу века численность корпуса выросла ни много ни мало до 15 307 чел.

Изменения, хотя и не столь значительные, коснулись и численного состава конницы капыкулу. Если в середине XV в. ее имелось, как было отмечено выше, примерно 2,4 тыс. чел., в 1475 г. – примерно 3 тыс., к началу правления Сулеймана I – уже 5088, в 1571 г. – 6964, в 1609 г. – 20 869 всадников. Затем последовало резкое сокращение алты бёлюк халкы, и в середине XVII в. 6 «полков»-бёлюков конницы капыкулу (силяхтары, сипахи, улюфеджиян-и йемиш, улюфеджиян-и йесар, гариба-и йемиш и гариба-и йесар) насчитывали в своем составе согласно реестрам 7203 всадника, но потом снова началось увеличение их численности, и в 1670 г. в их рядах согласно реестрам насчитывалось 14 070 конных воинов⁴⁴⁹.

Таким образом, приведенные цифры свидетельствуют об устойчивом росте численности корпуса капыкулу, который принимает особенно впечатляющие масштабы со времен правления Сулеймана I. Этот рост будет продолжаться вплоть до самого конца XVII в., хотя к этому времени стал очевидным прогрессирующий упадок боеспособности как корпуса капыкулу в целом, так и янычар в частности. Вопреки установившейся еще на заре существования янычарского корпуса традиции уподобления янычар своего рода монашескому ордену, уже в 1574 г. янычары добились разрешения записывать в корпус своих детей. В 1582 г. было разрешено заносить в списки корпуса взрослых мусульман, с 1651 г. по требованию янычар в корпус записывали только мусульман, тем более что девширме последний раз проводился в 1637 г.

Однако необходимость в такого рода войсках оставалась настолько высока, что только неудачная война со Священной лигой в 1683–1699 гг. и, как следствие поражения в войне, возникший громадный бюджетный дефицит и невозможность далее держать столь многочисленное постоянное войско вынудили султанский двор пойти на резкое сокращение состава капыкулу. В 1701 г. великий везир Амджазаде Хюсейн-паша сократил число янычар до 34 тыс., топчу – до 1,25 тыс., а джебеджи – до 0,4 тыс. чел., очевидно, главным образом за счет исключения из реестров «мертвых душ»⁴⁵⁰.

Однако не только и даже не столько численный рост османского войска был характерен для этого, 1-го этапа военной революции. Главным нововведением в османскую военную практику в XV – начале XVI в. стало, безусловно, огнестрельное оружие – пушки и мушкеты. Обладание широким арсеналом огнестрельного оружия, от тяжелых осадных пушек до ручного оружия, давало его владельцам неоспоримые преимущества над противниками, такого арсенала не имеющими. Султанский двор это быстро осознал и приложил максимум усилий для того, чтобы наладить производство огнестрельного оружия и широко использовать его на полях сражений и во время осад многочисленных крепостей и городов на Балканах, в Венгрии, Малой Азии и в Средиземноморье.

Предыстория появления огнестрельного оружия на Балканах и в восточном Средиземноморье выглядит следующим образом. На Балканах залпы артиллерийских орудий впервые прозвучали в 1346 г., когда венецианцы использовали 8 бомбард во время осады Зары. Рагуза обзавелась собственной артиллерией в 1351 г., а в начале 60-х гг. приступила к производству собственных пушек. Вслед за рагузянами новомодное оружие поспешили приобрести и сербы, которые в 80-х гг. начали импортировать пушки из Венеции и впервые применили их против турок в 1389 г. в битве на Косовом поле. В 90-х гг. сербы наладили производство артиллерии у себя, и тогда же пушками, закупленными у генуэзцев, обзавелись византийцы. К. ДеФриз относил начало использования артиллерии византийцами к более раннему периоду – к 80-м гг. XIV в., когда ромеи закупили первые пушки у венецианцев. Появление ручниц на вооружении византийских воинов, по его мнению, может быть отнесено к середине XV в.⁴⁵¹. Одним словом, к середине XV в. огнестрельное оружие было уже хорошо известно на Балканах и активно применялось христианами в войнах между собой и с турками.

Естественно, что турки, постоянно воевавшие с балканскими государствами, не могли пройти мимо этих нововведений и постарались заполучить их в свое распоряжение. Вероятно, что первые артиллерийские орудия появились на вооружении османов еще в 80-х гг. XIV в., однако процесс освоения производства и использования огнестрельного оружия растянулся на без малого полстолетия. Очевидно, это было вызвано прежде всего тем, что османское войско того времени представляло собой в общем типичную восточную армию, делавшую главный упор на мобильность и «малую» войну, а тогдашнее огнестрельное оружие было слишком несовершенно технически и маломаневренно⁴⁵². Первые случаи использования пушек османами относятся к 1394 и 1402 гг. В 1422 г. турки применили пушки во время первой попытки взять Константинополь, правда, без особого успеха. Однако спустя 8 лет, в 1430 г., османская осадная артиллерия в немалой степени способствовала падению второго после Константинополя по значению византийского города – Фессалоник⁴⁵³. В ходе войн с венграми в 40-х гг. XV в. и отражения очередного крестового похода со стороны христиан в 1444 г. османская артиллерия была впервые использована не только для осады городов, но и в полевых сражениях и для обстрела таких движущихся целей, как христианские корабли.

К этому же времени относится и близкое знакомство османов с ручным огнестрельным оружием. По сообщению Г. Агостона, османские хроники сообщают об использовании ручниц-тюфенков против христиан в 1421, 1430 и 1442–1444 гг., а в 50-х гг. XV в. тюфенки числятся в реестрах вооружения османских крепостей на Балканах. Очевидно, что и в этом случае турки переняли ручное огнестрельное оружие посредством контактов и под влиянием европейцев. В частности, 17 октября 1448 г. во время 2-й битвы на Косовом поле венгерский полководец Янош Хуньяди успешно применил против турецких янычар-лучников своих наемных немецких и чешских пехотинцев, вооруженных ручницами. Пехота с обеих сторон, укрывшись за заранее возведенными частоколами, вступила в перестрелку друг с другом⁴⁵⁴. И хотя победу в сражении одержали османы, тем не менее султан Мурад II, впечатленный эффективностью действий неприятельских стрелков, приказал начать перевооружение янычар ручницами. Таким образом, независимо от того, появились ли первые ручницы на вооружении османов в 20-х г. XV в. или несколько позднее, – к началу осады Константинополя турки уже имели в своем распоряжении все последние европейские военные новинки – и артиллерию, и ручное огнестрельное оружие⁴⁵⁵. В 70-х же гг. XV в. огнестрельное оружие уже широко использовалось османами в ходе кампаний на Балканах против христиан⁴⁵⁶.

Османская осадная артиллерия, в изготовлении которой активное участие принял венгерский ренегат Урбан, сыграла значительную роль во время осады Константинополя турками в 1453 г. Мехмед II сделал ставку на крупнокалиберные бомбарды. Именно с его деятельностью К. ДеФриз связывал начало массового и успешного применения османами огнестрельного оружия и налаживание его производства в Турции, сравнивая его с такими военными реформаторами Запада эпохи позднего Средневековья, как Генрих V, Людовик XI, Филипп Смелый или Фердинанд Арагонский. И хотя Д. Гоффман, напротив, выдвигал на первое место Мурада II⁴⁵⁷, тем не менее именно со времен походов Мехмеда Фатиха (Завоевателя) артиллерия прочно входит в повседневную военную практику османов. Византийские авторы, описывавшие последнюю осаду Царьграда, сообщили немало подробностей об османской осадной артиллерии и ее действиях. Так, Лаоник Халкокондил писал, что Мехмед II, готовясь к войне с императором Константином XI, «…снаряжал корабли и триеры, он лил пушки, самые крупные из всех, где бы то ни было известных нам в то время. Решив, что уже наступило время отправляться в поход, царь послал вперед с европейским войском стратига Европы Сарадзу, приказав везти и большую пушку. Говорят, она была так тяжела, что ее волокли 70 пар быков и до 2 тыс. человек (выделено нами. – П.В.)…»⁴⁵⁸.

Византийские авторы сохранили немало сведений и о технике осады и артиллерийской канонады. Тот же Лаоник Халкокондил писал, что «…царь немедленно с разных сторон пододвинул к городу много осадных орудий, установил две пушки и начал бить по городской стене. Одну пушку он поставил против дворца эллинских царей, другую – против так называемых ворот Романа, за которыми стоял сам эллинский царь. И во многих других местах турецкого лагеря были установлены пушки, из которых стреляли по эллинам. Но те две были самые большие и метали камни весом в 2 таланта с лишним». При этом «…из пушек стреляли следующим образом. Сначала стреляли из пушек меньших размеров, стоявших по сторонам большой. Пускали камни весом по полталанта. Эти два камня разрушали стену. Вслед за ними метали большой камень весом в 3 таланта. Он обрушивал значительную часть стены. Этот необыкновенного веса камень, пущенный со сверхчеловеческой силой, наносил невероятный вред. Говорят, при полете этого камня стоял непереносимый гул и земля сотрясалась на 400 стадий вокруг. Пушки обрушивали наружную стену и ее башни. При этом они наносили повреждения и внутренней стене. Днем пушкарь (Урбан. – П.В.) метал семь камней, ночью – один, днем получал указание, куда ему нужно стрелять ночью…». Ср., например, свидетельства Георгия Сфрандзи, находившегося в дни осады в самом городе: «С суши же поставили неприятели огромную бомбарду, в жерле имеющую ширину в 9 футов, – и множество других бомбард, достойных внимания. И соорудив глубокий ров, а поверх его [т. е. по насыпи] окружив их палисадом, стали стрелять из них и в четырнадцати местах сильно повредили стены города. В результате действия метательных орудий много прекрасных домов и дворцов близ стен было приведено в негодность. А бомбардами турки привели город в смятение: с шумом и грохотом они били из них по стенам и башням. С обеих сторон люди гибли от больших и малых бомбард, баллист, больших луков и других машин…»⁴⁵⁹.

В ходе осады османы активно использовали не только артиллерию, но и ручное огнестрельное оружие – те же самые тюфенки. Халкокондил сообщал, что сразу после того, как Константинополь был плотно обложен османскими войсками, «…янычары и остальное бывшее в лагере войско принесли из лагеря к городским стенам и засыпанному рву обтянутые белым и красным войлоком осадные щиты. Сделав насыпь у наружной стороны рва и проделав в ней отверстия, они стреляли в эллинов из пушек, пускали стрелы…». Очевидно, что под пушками в этом случае надо понимать или малокалиберные орудия типа фальконетов, или крепостные ружья-гаковницы. Именно из тюфенка был смертельно ранен Джованни Джустиниани Лонго, генуэзский кондотьер, протостратор (командующий) гарнизоном Константинополя⁴⁶⁰.

И хотя можно согласиться с мнением Д. Уварова, который пишет, что Константинополь был взят все-таки в результате решительного штурма, тем не менее именно артиллерия сделала возможным его успех. Об этом свидетельствует, к примеру, тот же Халкокондил. Рассказывая о выступлении султана перед его янычарами накануне решающего штурма, он писал, что Мехмед, приказав янычарам готовиться к последнему бою, заявил: «Я вас спрашивал и вы отвечали, что взять этот город возможно. Надо только, чтоб я разрушил вам его стены. Водя вас вокруг города, я спрашивал, достаточны ли уже разрушения. И насколько вам было нужно, настолько я стены разрушил…»⁴⁶¹. Кстати говоря, этот факт как раз ярко демонстрирует тезис о том, что первоначально янычары – не расходный материал войны, а отлично подготовленные воины, гвардия султана, которой они, султаны, дорожили и которую высоко ценили, стремясь минимизировать неизбежный в ходе боевых действий урон.

Одним словом, уже в середине XV в. османская артиллерия и пехота, оснащенная ручным огнестрельным оружием, представляли собой серьезную силу, которую никак нельзя было игнорировать. Турецкие военачальники, добившись с ее помощью первых серьезных успехов, и в дальнейшем продолжали придавать ей большое значение. Ни одна кампания, предпринятая турками во 2-й половине XV – 1-й половине XVI в., не обходилась без широкого использования как артиллерии, так и пехотинцев, вооруженных тюфенками. Обладание огнестрельным оружием давало османам важные преимущества над теми из их противников, кто отставал от них в этом деле. Так было, к примеру, в 1473 г., когда был наголову разбит давний соперник османов султан расположенного на востоке Малой Азии государства Ак-Коюнлу Усун-Хасан. Его легкая иррегулярная конница оказалась бессильна против султанской артиллерии и янычар, вооруженных огнестрельным оружием, луками и арбалетами. Эта же картина повторилась спустя 40 лет, когда 25 августа 1514 г. на Чалдыранской равнине в окрестностях озера Ван армия персидского шаха Исмаила была наголову разгромлена армией султана Селима I. Блестящая шахская конница⁴⁶² не смогла сокрушить турецких сипахов, поддержанных огнем мушкетеров и артиллеристов. Еще спустя два года, 24 августа 1516 г., под Алеппо встретились два войска – османское и мамлюкское. И снова атаки великолепной мамлюкской конницы разбились об огонь османской артиллерии и пехоты, укрывшейся за вагенбургом, после чего остатки мамлюков были добиты сипахами и акынджи.

При этом турки внимательно следили за военно-техническими новинками у соседей и быстро перенимали их. Так, в сентябре 1543 г., когда осажденный турками гарнизон крепости Штульвейссенбург (Секешфехервар) капитулировал, турецкий командующий предоставил ему право свободного выхода вместе со всем его имуществом. Однако, сдержав свое слово, турки тем не менее отняли у имперцев их колесцовые пистолеты, вызвавшие у османских воинов большое любопытство⁴⁶³. Достаточно рано османы начали применять кремневые замки. Так, В.Е. Маркевич указывал, что кремневый замок был изобретен либо турками, либо арабами, и посредством мавров попал в 1504 г. в Испанию, а уже оттуда распространился по всей Европе. Далее он отмечал, что первые сведения об арабском кремневом замке относятся к 1500 г., при этом его конструкция была достаточно совершенна, что предполагало его в известной степени долгое перед тем развитие⁴⁶⁴. Однако кремневый замок еще очень долго не мог потеснить фитильный из-за своей недостаточной надежности и чувствительности к загрязнению и пыли.

Специально для централизованного обеспечения армии крупными партиями более или менее однообразного ручного огнестрельного оружия, артиллерии и амуниции в Стамбуле были построены две крупные казенные мастерские, Топхане и Джебхане, работавшие на султанские арсеналы. Масштабы производства артиллерийских орудий в Топхане впечатляют. По некоторым данным, между 1522 и 1526 гг. здесь было отлито 1012 орудий общим весом 481 тонна, в том числе и гигантские осадные орудия калибром от 600 до 1000 мм⁴⁶⁵. Ничего подобного в Европе в это время мы не встретим. Точно так же значительно раньше, чем европейцы, турки обзавелись корпусом пушкарей-профессионалов – названных выше топчу, а также отрядами профессиональных фурлейтов – топ-арабаджи. Мобильная полевая артиллерия была с успехом использована турками за 20 лет до того, как французский король Карл VIII отправился в свой знаменитый Итальянский поход в 1494 г. Кроме того, заслуживает внимания тот факт, что в османской артиллерии гораздо раньше, чем в Европе, получили широкое распространение медные и бронзовые артиллерийские орудия. Обладая многочисленными месторождениями медных руд, османы не испытывали такого голода на цветные металлы, как европейцы, и могли позволить себе роскошь отливать пушки из цветных металлов, более надежных, нежели чугунные европейские, в больших количествах⁴⁶⁶.

Характеризуя процесс освоения турками огнестрельного оружия, нельзя не обратить внимания на тот факт, что турецкие султаны и их военачальники не только по достоинству оценили его преимущества, но и постарались перевооружить им свою пехоту, и прежде всего янычар. Последние изначально по преимуществу вооружались метательным оружием – луками и арбалетами. Таким образом, турки никогда массово не использовали тяжелую пехоту, оснащенную главным образом древковым оружием (по типу швейцарцев или ландскнехтов), что являлось характерной чертой ренессансной военной школы. И хотя лук использовался янычарами еще в ходе кампании 1663–1664 гг. против габсбургских войск, однако в качестве основного их оружия он был практически полностью вытеснен турецким аналогом европейского фитильного мушкета еще в 1-й половине XVI в. И это при том, что фитильная аркебуза уступала луку и в скорострельности, и в дальности прицельного выстрела, и в определенной степени в бронебойности. Даже в самой Европе на протяжении всего XVI в. то и дело раздавались голоса в защиту лука и арбалета⁴⁶⁷. Однако османы сразу и бесповоротно сделали выбор в пользу аркебузы как главного оружия своей отборной пехоты, хотя лук и сохранялся еще достаточно долго в качестве своего рода парадного оружия.

Окончательную победу аркебузы-тюфенка над луком и древковым холодным оружием демонстрируют следующие цифры. В ходе египетского похода Селима I в 1523 г. из 12 тыс. янычар лишь 3–4 тыс. были вооружены древковым оружием. В кампании 1526 г. в битве при Мохаче построенные в 9 шеренг янычары непрерывным огнем из тюфенков расстроили атаки венгерской конницы, после чего венгры были опрокинуты османской конницей. Более того, в ходе кампании 1532 г. из 10 тыс. янычар уже 9 тыс. были вооружены тюфенками, и только 1 тыс. – древковым оружием⁴⁶⁸. Весьма примечательное соотношение – в Европе в то время оно было практически обратным.

Но и это еще не все. Признавая значение огнестрельного оружия, османские власти уже в первые десятилетия XVI в. перед началом очередной военной кампании стали призывать под знамена конных и пеших добровольцев, вооруженных огнестрельным оружием – тюфенгчи. Позднее их называли секбанами, сарыджа, левенды, причем их численность на протяжении всего XVI в. непрерывно росла. Этому способствовало и снижение цен на ручное огнестрельное оружие – фитильный мушкет турецкого производства стоил в конце XVI в. от 300 до 600 акче – вдвое-втрое меньше, чем хороший конь⁴⁶⁹. Отряды наемников-левендов, вооруженных огнестрельным оружием, к концу XVI в., как отмечал современный турецкий историк Х. Иналджик, не просто стали «…одним из наиболее эффективных родов войск османской армии», но смогли существенно потеснить традиционные воинские формирования, даже тимариотскую милицию⁴⁷⁰.

Характерно, что и сам порядок набора секбанов имел немало сходства с описанными выше приемами набора солдат как в Западной Европе, так и в Речи Посполитой. Перед началом кампании султан рассылал местным властям соответствующий указ, в котором определялся порядок набора отрядов добровольцев – секбан булюклери, их вооружение и срок службы. В указе определялся также размер подъемных (бакшиш), который получал каждый завербовавшийся, и размер оплаты, которая выдавалась вперед на весь срок службы. Губернатор, получив такой указ, выбирал опытных капитанов – булюк-баши, которые должны были набирать и командовать отдельными отрядами конных или пеших секбанов (организованные по десятичному принципу, они, как правило, имели по 50 или 100 воинов). Над булюк-баши ставился их начальник – баш булюк-баши, командовавший всеми отрядами секбанов в санджаке или бейлербейлике. Как отмечал Х. Иналджик, баш булюк-баши и булюк баши были настоящими мастерами своего дела, которых вполне можно сравнить с европейскими кондотьерами, а секбаны пользовались славой великолепных стрелков-снайперов⁴⁷¹.

Естественно, что широкое распространение и освоение нового оружия потребовало от османов и совершенствования традиционной тактики. Сохраняя ее основу, прагматичные турецкие военачальники постоянно стремились повысить ее эффективность с учетом тех технических новинок, которые появлялись у соседей. В особенности это относилось к применению полевой фортификации. Это было тем более необходимо, если учесть, что османская пехота, не имевшая, как правило, доспехов и вооруженная, как было отмечено выше, преимущественно метательным оружием, была уязвима как от огня неприятельских стрелков, так и от атак вражеской конницы. Г. Дельбрюк отмечал, что такое устройство османской армии, в которой не было пикинеров, но были лишь одни всадники и аркебузиры, находилось в «…некотором противоречии с… единодушным убеждением как среди практиков, так и среди теоретиков XVI века и вплоть даже до первой половины XVII столетия, что огнестрельное оружие не может устоять самостоятельно, но нуждается в точке опоры и защите…». Однако ниже он дает объяснение этому противоречию, указывая, что войны османов с европейцами в XVI в. сводились, как правило, к опустошению местности, набегам и осадам крепостей, тогда полевых сражений практически не было⁴⁷². Однако это лишь часть объяснения, другая же заключается в том, что османы активно использовали для прикрытия янычар, секбанов и азапов полевую фортификацию. Возведение ее не составляло для них больших проблем, ибо в османской армии всегда было в наличии большое число разного рода вспомогательных частей и некомбатантов, на плечи которых и ложилась обязанность инженерной подготовки как ТВД, так и поля боя или ведение всех необходимых при ведении осад земляных работ.

На первых порах османы, как и положено кочевникам, активно использовали лагерь-табор в форме поставленных в круг обычных повозок для обороны⁴⁷³, а также ростовые щиты-чапары для прикрытия стрелков на поле боя. Однако, столкнувшись во время отражения крестового похода 1443–1444 гг. с массированным (около 600) применением оснащенных малокалиберной артиллерией боевых повозок, которые использовали чешские наемники в армии Яноша Хуньяди, турки сразу оценили те перспективы, которые давало им овладение такого рода новшеством. Ведь, как было отмечено выше, без надежной защиты янычары и секбаны-тюфенгчи, вооруженные медленно заряжавшимися и недостаточно меткими фитильными ружьями, не могли бы выстоять на поле боя. Между тем для того, чтобы возвести дерево-земляные укрепления, требовалось время, и немалое, а его порой могло и не оказаться. Вагенбург по-чешски представлял отличную находку для разрешения такого рода проблем, тем более что османы получили возможность убедиться в его эффективности. Современники писали, что христианский вагенбург во время сражения под Варной 10 ноября 1444 г. в немалой степени способствовал тому, что исход сражения долго колебался то в одну, то в другую сторону. Конница крестоносцев, опираясь на огонь, который вели пехота и малокалиберная артиллерия, установленная на повозках, отражала все атаки османов. И лишь когда в результате притворного отступления взаимодействие пехоты, укрывшейся за вагенбургом, и конницы крестоносцев было нарушено, османы смогли нанести поражение христианам. Как писал современник, «…когда против этой мощи поганых противостала христианская сила, как это было, когда король Владислав подошел к Варне, то против турок были поставлены повозки в круг, а между возами разместилась вся пехота, а на правой и на левой стороне – вся кавалерия, благодаря такому порядку христианская кавалерия превозмогала турецкую кавалерию, хотя потом они (христиане) сами нарушили этот порядок, неосторожно бросившись за придворными султана»⁴⁷⁴.

Получив в свое распоряжение после разгрома крестоносцев как сам христианский вагенбург, так и исчерпывающие сведения о его применении, османы быстро переняли это новшество и с успехом применяли их как против европейцев, так и против своих восточных противников – например, против армий Сефевидов⁴⁷⁵. У последних боевой порядок с использованием вооруженных малокалиберной артиллерией повозок даже получил оригинальное наименование – «Дестур-и Руми». Шах Тахмасп, ознакомившись на практике с достоинствами усовершенствованного чехами вагенбурга, использовал заимствованный у османов «дестур-и Руми» и уже в 1528 г. нанес поражение узбекам. Не менее успешно применял вагенбург и Бабур, основатель империи Великих Моголов, оставивший в своих записках его уникальное описание: «…Всего доставили семьсот повозок. Устаду Али Кули было приказано, по обычаю румов (выделено нами. – П.В.), связать повозки между собой вместо цепей ремнями из сыромятной бычачьей кожи; между каждой парой повозок ставят шесть-семь щитов; стрельцы становятся за повозки и щиты и стреляют из ружей…»⁴⁷⁶.

Вообще, необходимо отметить, что османы после своих блистательных побед во 2-й половине XV – 1-й половине XVI в. стали своего рода «законодателями мод» в Малой, Передней и Средней Азии. После поражения на Чалдыранском поле шах Исмаил организовал по образцу турок корпус аркебузиров-тюфенгчи, число которых сперва составило 8 тыс., а потом выросло сначала до 15 тыс., а затем, к 1521 г., – до 21 тыс. (правда, здесь необходимо учитывать, что эти цифры, скорее всего, преувеличены). Кроме того, Сефевиды постарались как можно скорее обзавестись собственной многочисленной артиллерией и уже в 1517 г. могли выставить в поле до 100 артиллерийских орудий. Развивая начатое Исмаилом дело, его преемник шах Аббас (1587–1629 гг.) создал по образцу и подобию янычар корпус гулямов-тюфенгчи численностью в 12 тыс. воинов, успешно использовав его в столкновении с узбеками в 1598 г. Даже если эти цифры и завышены, тем не менее они представляются весьма примечательными. Во всяком случае, османско-персидское соперничество способствовало ускорению развития военного дела в этом регионе. Стремясь не допустить усиления Сефевидов, тот же Сулейман I в 1551 г. направил узбекскому хану Новруз-Ахмеду в подарок 300 янычар с тюфенками и несколько артиллерийских орудий для борьбы с персами⁴⁷⁷.

Таким образом, в середине XVI в. классический османский боевой порядок представлял собой причудливую смесь традиций и новаций. Как и прежде, в соответствии со старинной кочевнической традицией большое войско делилось на 5 «корпусов» (как писал Хюсейн Хезарфенн, «…армию от 4000 до 12 000 называют харар, а еще ее называют хамис. Хамис говорят потому, что она имеет пять основных частей: центр [сердце] – это место, где находится падишах; меймэне – так называют правое крыло [армии], мейсэре – так называют левое крыло [армии], талиая [авангард], являющийся караулом; а затем дондар [арьергард]…»)⁴⁷⁸. На поле боя войско также выстраивалось в соответствии со сложившейся традицией – Кочибей Гомюрджинский в своем трактате напоминал падишаху, что «…с правой стороны вашей ходят отряды слуг ваших сипахиев под красным знаменем, а слева от вас идут отряды силяхдаров под серым знаменем. Впереди шествуют слуги ваши – янычарская пехота в 20 000 ружей. С одного крыла идет румелийский бейлербей с 30 000 румелийского войска и их знаменами, анатолийский бейлербей с 15 000 анатолийских войск, а с другого крыла сивасский бейлербей, караманский бейлербей, диарбекирский бейлербей, эрзурумский бейлербей, халебский бейлербей, сирийский бейлербей вместе с санджак-беями, которые сами в счет не идут. Мой могущественный повелитель находится в центре, а позади него ич-огланы, знаменосцы и музыканты…»⁴⁷⁹. По средневековой традиции сражение начинали застрельщики и поединщики⁴⁸⁰.

Однако нетрудно заметить, что центр османского войска, его «сердце», теперь составляет пехота, и прежде всего янычары. Укрывшись за быстро возведенными дерево-земляными укреплениями – валами, рвами, траншеями, дополнительно укрепленными палисадами или щитами-чапарами или же действуя под прикрытием вагенбурга⁴⁸¹, пехота и полевая артиллерия выполняли роль станового хребта боевого порядка турецкого войска. Они поддерживали атаку конницы и одновременно прикрывали ее отступление, давали ей возможность привести себя в порядок и повторить атаку в соответствии с упоминавшимся выше традиционным тактическим приемом ал-карр в-ал-фарр. И хотя конница по-прежнему оставалась главной ударной силой турецкого войска, значение и роль пехоты и артиллерии резко возросли. Без их участия не предпринимался практически ни один более или менее значимый поход. Например, в 1577 г. при подготовке похода против Ирана «…под командование сардара Аджама везира Мустафа-паши были переданы пять тысяч янычаров и сипахиев, подразделения кавалерии, достаточное количество оружейников, ездовых и артиллеристов, беглярбеки Дийарбакыра, Арзрума, Зулкадира, Халеба и Карамана вместе с находившимися в их областях командирами, владельцами ленов и тимаров…»⁴⁸².

Усовершенствованию подверглись и приемы фортификации и ведения осад. И хотя османы так и не переняли полностью упоминавшуюся выше trace italienne, тем не менее они очень рано перешли к постройке крепостей с начертанием в форме звезды, с низкими башнями и стенами увеличенной толщины, для того чтобы на них можно было устанавливать пушки и более успешно противостоять огню неприятельской осадной артиллерии. Примером таких крепостей могут служить возведенная в 1458 г. в самом Стамбуле крепость Едикуле, построенная в 1451–1452 гг. крепость Румели-Хиссар, перекрывавшая Босфор, неоднократно перестраивавшаяся крепость Ак-Керман (на Днестре) и ряд других. Более заметным был прогресс в области искусства ведения осад. Достаточно привести для сравнения несколько описаний техники ведения осад, относящиеся к разным временам.

В середине XV в. и несколько позднее османы предпочитали брать неприятельские города и крепости штурмом, предварительно, правда, подготовив его артиллерийским обстрелом. «Турецкий султан с большими потерями берет города и замки, – писал Константин Михайлович, – только чтобы долго там не стоять с войском… Он должен был бы в достаточном количестве приготовить припасы, прежде чем осаждать или брать город. Орудия они тоже не всегда возят с собой, особенно большие разрушительные, из-за их тяжести и трудности перевозки или потому, что они загружают верблюдов грузом и имуществом; а когда они подойдут к какому-либо городу, который хотят взять, там они и отливают большие пушки, а порох они имеют в достаточном количестве, и прежде всего разрушают из пушек стены города или замка, пока они (султану) не сдадутся. А когда они видят, что пришло время штурма… ночью же они бесшумно подходят к городу со всех сторон, приступают ко рвам, подготовившись, неся перед собой плетенные из прутьев щиты и большие лестницы, предназначенные для того, чтобы по ним могли влезть с обеих сторон, снизу и сверху. Янычары же бросаются к тому месту, где сломана стена, и, приступив к разрушенному месту, молча ожидают момента, пока не начнется день. И тогда же прежде всего пушкари начинают стрелять из всех пушек. После стрельбы из пушек янычары очень быстро взбираются на стену…. опережая друг друга, и в то же время из луков и мушкетов происходит очень частая стрельба, так что стрельба еще дополняет сильный шум, происходящий от боя барабанов и от крика людей. Битва длится час, самое большее – два. Если же христиане пересиливают поганых, тогда они понемногу слабеют и изнемогают. И, таким образом, этот штурм длится до полудня, а далее продолжаться не может, ибо запасы патронов кончились, а некоторые люди бывают убиты, некоторые ранены, и все выбиваются из сил…»⁴⁸³.

Как видно из приведенного выше отрывка, организация осады еще достаточно примитивна. Артиллерия хотя и считается необходимым элементом осадной техники, тем не менее она всего лишь вспомогательное средство: ее задача – разрушить стены и башни, создать бреши в оборонительном периметре, с тем чтобы облегчить штурмующим последующую атаку вражеских укреплений. С другой стороны, османам не откажешь в здравом смысле. Осада, в особенности если она затягивается, для осаждающих может оказаться порой не менее, если не более тяжелой, чем для самих осажденных, и Константин Михайлович прямо указывает, что турецкие военачальники стремились сломить сопротивление неприятеля по возможности быстрее с расчетом сделать это раньше, чем наступят проблемы с обеспечением войск продовольствием и фуражом и в лагере осаждающих не начнутся болезни.

Однако штурм всегда сопровождался большими потерями со стороны осаждающих. Описания осады и штурма Константинополя это наглядно демонстрируют. В принципе успех, достигнутый османами при осаде Константинополя, был вполне ожидаем – константинопольская фортификация к середине XV века безнадежно устарела и уже не могла противостоять более или менее современной артиллерии, тем более что и сам по себе гарнизон города оказался мал, равно как и степень его вооруженности огнестрельным оружием. Однако в конце XV в. в Италии появляется, как было отмечено ранее, новая система фортификации, trace italienne. Она затем быстро распространяется по Европе, в том числе и в Юго-Восточной, т. е. на том направлении, где предстояло действовать туркам. Против новой фортификации прежние приемы ведения осадной войны были недостаточно эффективны и слишком затратны во всех отношениях. Нужен был новый подход к решению проблемы.

Естественно, что османы искали пути ее разрешения и нашли его. С одной стороны, они усиливают свою огневую мощь, наращивая число и эффективность своей осадной артиллерии. С другой стороны, турки совершенствуют саму технику ведения осады. Это было неизбежно, если учесть, что на европейском ТВД в XVI в. они вели, как было отмечено выше, войну, которая сводилась преимущественно к опустошению неприятельской территории и осаде многочисленных христианских крепостей. Обобщая опыт ведения осад во времена расцвета османской военной мощи, при Селиме I и Сулеймане I, Хюсейн Хезарфенн рекомендовал султану следующий порядок ведения осады.

Предварительно, указывал османский писатель, османским войскам необходимо было «… если возможно, надо окружить ее (т. е. крепость. – П.В.) со всех сторон. Из крепости не выпускать ни одного человека и снаружи никого не впускать. Захватить воду, которая проходит в крепость, и перерезать ее так, чтобы оставить население крепости без воды…». При этом он рекомендовал не ограничиваться только лишь силовым воздействием, но также использовать и психологическое давление на осажденных: «…Если нужно направить посла [в крепость], то направляют какого-нибудь [человека] проницательного, умного, сведущего и знающего толк в деле, который и исполнит порученную миссию, как надо, и часть времени, [проведенного] в крепости, употребит на внимательное наблюдение и разведку. Возвратясь, он сообщит более точные сведения, что облегчит достижение победы. Если прибудет посол из крепости и в связи с этим увидит войско [осаждающих], то беспримерная стойкость и сила [войска] должны вселить в сердце его [посла] такой ужас, что, вернувшись в крепость, он передал бы его находящимся в крепости, и те при продолжении осады были бы растеряны и допускали оплошности…».

Следующий этап в осаде – подготовка к штурму крепости, которая заключалась в подготовке и установке артиллерийских батарей и рытье апрошей, позволяющих сблизиться с неприятелем на расстояние броска и тем минимизировать потери от неприятельского огня во время штурма: «Подойдя к крепости, исламские войска вначале останавливаются, дожидаясь, пока прибудут пушки. В течение нескольких дней авангард тимариотов и заимов располагается [на позициях] и немедленно приступает к сооружению легких плетней – укреплений. Эти плетни делают открытыми с двух сторон наподобие большой винной бочки. Янычарам из порохового склада раздают порох, бомбы, запалы, а также дают лопаты и заступы. Бейлербеи также подготавливают свои войска. Под покровом ночи они устремляются прямо к крепости. Под прикрытием плетней выдвигают вперед пушки и с поспешностью начинают делать дороги и рыть окопы до тех пор, пока не сделают себе убежище. Каждую ночь бывает вырыто какое-то количество земли. За это время теряют убитыми несколько человек. На следующую ночь снова продвигаются вперед, и так продолжается до рва [крепости]…»⁴⁸⁴.

И лишь тогда, когда под прикрытием огня артиллерии осаждающие доведут траншеи до самого крепостного рва, когда артиллерия противника будет приведена в молчание, а оборонительные укрепления будут разрушены или серьезно повреждены, только тогда османские войска шли на штурм. Таким образом, мы можем видеть классический пример постепенной атаки крепости, сочетающей вполне традиционное ее полное обложение и блокаду, дополненную интенсивными земляными работами. Примером тому может служить двойная осада Чигирина в 1677–1678 гг., ход которой неплохо отражен в русских источниках. Рассказывая о первой осаде Чигирина, полковник П. Гордон писал, к примеру, что 3 августа 1677 г. турки подошли к городу, обложили его и приступили к осаде, начав постепенную атаку на крепость: «…Сразу же, несмотря на стрельбу из замка, стали копать траншеи и апроши». На следующий день они уже начали бомбардировку крепости «с двух батарей, воздвигнутых ночью и огражденных габионами. На каждой батарее поставили две пушки, стрелявшие ядрами фунтов по 20, коими они пробили бруствер стены…»⁴⁸⁵. Очевидно, речь идет о так называемых брешь-батареях, которые должны были пробить брешь в куртине и открыть путь для штурмовых отрядов⁴⁸⁶.

Продолжая описывать действия турок, Гордон продолжал: «5 и 6 августа турки с великим трудом и усердием продолжили свои извилистые траншеи и апроши, подступая все ближе, и возвели на 100 шагов ближе еще одну батарею (а изначально турки заложили первую параллель в 260 саженях – т. е. примерно в 500 шагах от крепостного рва. – П.В.)… Подведя апроши поближе к замку, они прикрыли оные и, установив на двух ближайших батареях 6 орудий, открыли яростный огонь ядрами по 36 ф[унто]в и гранатами по 80 (т. е. пудовыми. – П.В.)… Благодаря искусству своих канониров (вот они, последствия создания корпуса профессиональных артиллеристов-топчу. – П.В.) и неумелости русских как в стрельбе, так и в прикрытии [пушек], за несколько дней [неприятель] сбил с лафетов и вывел из строя 17 из лучших [русских] орудий…»⁴⁸⁷.

Прошло еще несколько дней, и турки, по словам Гордона, «…возведя несколько батарей напротив города и еще одну ближе к замку, непрерывно гремели и по замку и по городу тяжелыми снарядами и гранатами, отчего замковый бруствер был изрядно пронизан, так что кое-где оставались только часовые… 18-го… турки… подвели к замковому рву свои извилистые апроши и траншеи, кои проложили по всему гребню холма и на обоих склонах на ширине около 400 шагов; в пределах 150 шагов от замка оные были полностью прикрыты, причем столь густо, что почти все казались под одной кровлей (очевидно, что турки готовили исходный плацдарм для решающего штурма – густая сеть перекрытых траншей не только защищала штурмовые отряды от неприятельского огня, но и в известной степени обеспечивала скрытное развертывание войск перед штурмом. – П.В.)…». Параллельно с интенсивными земляными работами по подготовке плацдарма для штурма турки продолжали интенсивно бомбардировать как сам город, так и его оборонительные сооружения – «…постоянный огонь турецких орудий по брустверу и фланкам болверков сильно разрушил оные, особенно каменный фланк со стороны города…»⁴⁸⁸. Обращает на себя внимание методика обстрела крепостных сооружений – в точном соответствии с методикой постепенной атаки крепостей, построенных согласно идеям, заложенным в trace italienne и ее продолжениях, османы возвели не только брешь-батареи, но и контрбатареи, в задачу которых входило разрушение фланков бастионов, откуда могли вести стрельбу по штурмующим куртину неприятельским колоннам⁴⁸⁹. Кроме того, стоит заметить, что османы использовали во время осады Чигирина все основные приемы ведения земляных работ, в том числе летучую и крытую сапы, впервые использованные испанцами соответственно в 1601 и 1572 гг., и пороховые мины, подведенные под неприятельские укрепления. Последние стали активно применяться европейскими инженерами-фортификаторами с 1500 г.⁴⁹⁰.

Для производства земляных работ в таком объеме османская армия имела, как правило, большое число землекопов и рабочих (отчего размеры турецкого войска всегда казались больше, чем на самом деле). П. Гордон, говоря о второй осаде Чигирина, отмечал, что войско везира Кара Мустафы-паши насчитывало на 77 тыс. турецких воинов 15 тыс. землекопов и еще 10 тыс. молдаван и валахов, которые, скорее всего, также использовались главным образом для ведения земляных работ⁴⁹¹. Даже если полагать эти цифры преувеличенными, то соотношение комбатантов к некомбатантам 3 к 1 говорит само за себя. Заниматься саперными работами в османском войске было кому.

Осадный же артиллерийский парк турецкой армии насчитывал на этот раз 4 крупнокалиберных осадных орудия (Гордон не говорит об их калибре, но пишет, что каждое из них передвигалось при помощи запряжки из 32 пар буйволов), 27 осадных орудий меньшего калибра, 6 120-фунтовых (полуторапудовых) мортир и 9 мортир калибром от 30 до 40 фунтов. И это не считая 130 полевых орудий!⁴⁹² Но и это еще не все. Гордон в своем дневнике педантично отмечал постепенное нарастание интенсивности бомбардировки Чигирина, которое продолжалось до тех пор, пока у турок не начал ощущаться недостаток в боеприпасах:

Таблица 11

Таким образом, за 22 учтенных дня осады турки выпустили из 31 осадного орудия и 15 мортир 17 329 снарядов (12 704 ядер и 4625 гранат), поддерживая средний темп стрельбы на одно орудие 18 выстрелов в сутки и на 1 мортиру 20 выстрелов в сутки. Что и говорить, цифры для своего времени более чем впечатляющие! Для примера и сравнения приведем цифры, характеризующие работу русской артиллерии по время 2-й осады Нарвы в 1704 г., которая велась по всем правилам европейского военного искусства. В осаде приняли участие 66 пушек, 1 гаубица и 33 мортиры (7 малых и 26 больших), которые вели бомбардировку крепости на протяжении 11 суток (пушки – в дневное время, мортиры – круглосуточно). За это время они выпустили 18 072 ядра и бомбы, т. е. в среднем 1643 снаряда в сутки – 17 выстрелов на пушку и 15 бомб на мортиру и гаубицу⁴⁹⁴.

Все вышеприведенные факты подтверждают высказанное исследовавшим процессы внедрения огнестрельного оружия и в особенности артиллерии в османскую военную практику венгерским историком Г. Агостоном мнение о том, что турецкое осадное искусство превосходило фортификационное искусство Габсбургов (и не только их. – П.В.) вплоть до самого конца XVI в.⁴⁹⁵. О том, что турки были «искусными градоимцами», свидетельствует хотя бы тот факт, что в ходе предпринимавшихся османами кампаний в 1521–1566 гг. в Подунавье только 4 венгерских крепости сумели выдержать турецкую осаду, но при этом только одна из них, Кесег, была в 1532 г. осаждена главной султанской армией.

Но не только в огневой мощи, техническом оснащении и численности своих армий османы превосходили своих потенциальных противников, в особенности европейских. Вплоть до конца XVII в. они сохраняли преимущество над войсками своих наиболее опасных европейских противников, Габсбургов, венецианцев и поляков, в организации правильного снабжения своих войск⁴⁹⁶. Решению этого вопроса османы придавали чрезвычайно большое значение, и, предпринимая поход на неприятеля, они весьма основательно готовились к нему. Хюсейн Хезарфенн, давая советы относительно организации кампании, отмечал, что наряду с выбором грамотного, толкового военачальника «…прежде всего необходимы меры по обеспечению [войска] съестными припасами и фуражом, чтобы не остаться голодными и без воды…»⁴⁹⁷.Одним словом, не случайно Р. Мерфи писал, что секрет успеха османов в военном противоборстве с их европейскими оппонентами заключался не столько в превосходстве османского оружия или тактики, сколько в существовании у турок централизованных бюрократических структур. Они позволяли султанам более эффективно, чем это делали их оппоненты, осуществлять мобилизацию людей, денег и материалов для войны⁴⁹⁸.

Помимо заготовки продовольствия и фуража из расчета шести дней похода («Янычарам и сипахи падишах предоставляет в течение шести дней продовольствие – это закон, три дня до достижения границы и три дня после пересечения ее – [так] постановил султан Селим-хан…» – писал Лютфи-паша⁴⁹⁹), чему придавалось большое значение, не менее важным компонентом подготовки к кампании являлось создание необходимого запаса ядер, пороха, фитиля и всего остального, что необходимо для успешного ведения боевых действий. Подробнейший перечень военных материалов приводит, к примеру, все тот же Хюсейн Хезарфенн в своем описании подготовки к кампании 1594 г. В него вошли, к примеру, помимо разнообразного оружия, как холодного, так и огнестрельного, порох (5000 кантаров – около 275 тонн), ватная нить для ружейных фитилей (200 кантаров – около 11 тонн), веревки, 5000 лопат, 400 топоров и заступов, пилы, плотницкий инструмент, запасная упряжь, бумага, сера, воск, масло минеральное и растительное, клей, запасные колеса и оси, цепи, доски, дрова и пр.⁵⁰⁰.

Что и говорить, размах османских военных приготовлений впечатляет. Перед нами предстает не кочевая орда с ее на первый взгляд примитивной военной организацией. В середине XVI в., когда мощь Порты достигла апогея, турецкие вооруженные силы мало чем напоминали обычное племенное ополчение, свойственное османам на первых порах существования их государства. И хотя они и сохранили целый ряд черт, присущих их первой генерации (стремительность и подвижность, широкое применение обходных маневров и военных хитростей), тем не менее в своем новом обличье они отличались от той первоначальной, и существенно. Факты со всей очевидностью говорят о том, что османская армия в период своего расцвета представляла собой высокоэффективную, сложноорганизованную, сбалансированную (sic!) и оснащенную по последнему слову тогдашней техники военную машину.

Мы не случайно выделили именно это слово. Отечественный востоковед Н.А. Иванов совершенно верно заметил, что «…далеко не по всем компонентам они (т. е. османы. – П.В.) превосходили армии других держав. Если в XVI в. янычары могли еще соперничать с португальской и испанской пехотой, не имевшей себе равных в Европе, то сипахийская конница оставляла желать лучшего. Ни Селим I, ни Сулейман Великолепный не могли поднять ее до уровня мамлюкской кавалерии, не говоря уже о лучших европейских образцах (с этим можно и поспорить. Европейские рейтары и османские сипахи – качественно разные типы конницы, и сравнивать их сложно, если вообще возможно. – П.В.). Единственное, в чем турки имели бесспорное преимущество, – это артиллерия…». Однако действуя вместе, как одно целое, при поддержке артиллерии, янычары и сипахи представляли грозную силу. «Передовая военная техника в сочетании с железной дисциплиной и великолепной организацией принесли туркам немало побед. В Европе и на Востоке сложился миф об их непобедимости. Турки действительно наводили ужас на противника, который зачастую был готов расписаться в своем поражении еще до того, как начинался бой…»⁵⁰¹.

Действительно, для своего времени для османской военной машины были присущи хорошая организация снабжения и коммуникаций, строгая дисциплина, высокий уровень подготовки воинов, тесное взаимодействие на поле боя пехоты, оснащенной огнестрельным оружием, артиллерии, легкой и тяжелой конницы. Быстро перенимая от европейцев последние новинки в сфере военных технологий, османы с успехом использовали их как против самих европейцев, так и против других претендентов на господство в мире ислама.

Успешное развитие османской экспансии в конце XV – 1-й половине XVI в. позволяет утверждать, что в это время турецкие султаны располагали весьма совершенным для своего времени средством для «продолжения политики иными средствами», превосходившими по своим качествам все то, чем обладали потенциальные противники Порты на то время. Техническое превосходство султанских армий над своими неприятелями, дополненное наличием постоянного корпуса капыкулу, религиозным фанатизмом, строжайшей дисциплиной и профессионализмом воинов и военачальников, закаленных в бесчисленных походах и сражениях, способствовали стремительному расширению пределов державы потомков Эртогрула и Осман-бея. Упоминавшиеся выше падение Константинополя в 1453 г., разгром в 1473 г. армии Усун-Хасана, султана восточноанатолийского государства Ак-Коюнлу, победы над классическими восточными конными армиями персидского шаха Исмаила в 1514 г. и египетских мамлюков в 1516 г.; взятие Родоса, оборонявшегося рыцарями-иоаннитами, в 1522 г.; уничтожение венгерского войска в 1526 г. при Мохаче и последовавшее за этим покорение большей части Венгрии, изгнание испанских гарнизонов из занятых североафриканских городов – все это, казалось, наглядно свидетельствовало о преимуществах османской военной школы перед ее противниками как западными, так и восточными. На первый взгляд не было в то время такой силы, которая могла бы противостоять «Великому Турку». 1-я фаза военной революции с ее наиболее характерными признаками (стремительный рост численности армий и одновременное усложнение их организации; принятие на вооружение и широкое распространение огнестрельного оружия; внедрение усовершенствованных форм фортификации и техники ведения осадных работ) в Турции прошла успешно, и теперь оставалось сделать второй шаг, чтобы закрепить достигнутый успех и совершить переход на второй, качественно иной уровень развития военного дела.

Этот переход был тем более необходимым, что начиная со 2-й половины XVI в. и в особенности на рубеже двух столетий, XVI и XVII, стала вполне очевидной наметившаяся тенденция к сокращению разрыва между уровнем развития военного дела в Европе и османским и, как следствие этого, падение эффективности турецкой военной машины. До полного превосходства европейской тактики и стратегии, военной техники и технологии над османской было еще далеко, однако тревожные признаки надвигающегося кризиса, первые грозовые облака уже появились на горизонте. Пока османы совершенствовали свою традиционную военную машину, в самой Европе военное дело не стояло на месте, и об этом уже говорилось выше. Брошенный турками вызов был принят, и уже в середине XVI в. наметились первые признаки кризиса османской военной системы. Стремительное развитие огнестрельного оружия и растущая насыщенность разными его видами европейских армий делали борьбу с ними для султанских ратей все более и более тяжелой. Победы доставались растущей ценой, и об этом свидетельствовали тяжелые бои с переменным успехом в Северной Африке с испанцами, неудачная осада Мальты в 1565 г., поражение при Лепанто в 1571 г. Но все это были лишь первые звонки, сигнализирующие о начале заката османского военного могущества. Во всей своей полноте симптомы кризиса проявились на рубеже XVI–XVII вв., в ходе тяжелой и изнурительной для обеих сторон войны империи Габсбургов и Османской империи в 1593–1606 гг. (так называемая «Долгая война»).

Ход этого конфликта наглядно продемонстрировал, что имперцы, главные европейские противники турок, если и не нашли еще адекватного ответа на османский военный вызов, то, во всяком случае, находились на верном пути в его поисках. Само название войны свидетельствует, что победа османам в ней досталась недешево – «блицкрига» не получилось, и война затянулась, изматывая империю, подрывая самые основы ее существования, о чем будет сказано подробнее ниже.

Однако, прежде чем рассмотреть особенности кризиса военной системы, созданной при первых султанах Османской династии, необходимо ответить на вопрос – можно ли было избежать его? И на этот вопрос нужно ответить отрицательно. Армия, военное дело в целом, как уже отмечалось выше, являясь частью общества, их создавшего, не могут оставаться в стороне от тех процессов, которые в этом обществе протекают. И если оно переживает подъем, то и военное дело его также находится на подъеме, и наоборот, кризис общества неизбежно отражается на состоянии военного дела как одного из важнейших его институтов. Между тем османское общество и государство, начиная со 2-й половины XVI в., постепенно погружается во все более и более глубокий кризис, который, расширяясь, охватывает все новые и новые сферы их жизни и деятельности.

То, что в «Датском королевстве» что-то неладно, было замечено наиболее прозорливыми государственными деятелями и мыслителями Турции еще во времена Сулеймана Кануни, когда, казалось, империя находилась в зените своей славы и ничто не угрожало основам ее процветания. Еще Лютфи-паша, великий везир Сулеймана, в своем сочинении «Асаф-наме», как писал М.С. Мейер, «прозорливо изложил круг вопросов, ставших узловыми для османских общественных деятелей конца XVI–XVII вв.: рост дефицита государственного бюджета, кризис тимарной системы, укрепление позиций чиновно-бюрократической знати и торгово-ростовщических элементов, ухудшение положения райя в результате роста налогового бремени и произвола землевладельцев…»⁵⁰².

В дальнейшем ситуация не только не улучшилась, но, напротив, постепенно признаки кризиса все множились и множились, пока к концу столетия власть практически утратила контроль за развитием событий. Причины и течение этого политического и социально-экономического кризиса не являются предметом нашего исследования⁵⁰³, однако, на наш взгляд, необходимо остановиться на ряде его особенностей, для того чтобы лучше уяснить дальнейший ход развития османской военной машины и понять, почему турки так и не смогли совершить переход на следующую стадию военной революции.

В свое время Мустафа Кочибей писал, что «…могущество и сила верховной власти в войске; войско существует казною; казна собирается с поселян; существование же последних обусловливается справедливостью…»⁵⁰⁴. Такой порядок считался османскими писателями идеальным, и именно его поддержание и сохранение полагалось залогом безоблачного существования империи. Однако именно такой порядок вещей и оказался нарушен в ходе развития этого кризиса.

Причины кризиса лежали, казалось, на поверхности. Посол Речи Посполитой в Турции К. Збаражский писал в начале XVII в., пытаясь понять, почему столь страшная прежде своим соседям империя впала в бессилие и немощь: «Когда-то поражали порядок и великолепие Оттоманской монархии… В Турции были и существуют только два сословия, хотя и они имеют различные категории, но у всех у них один государь, [пред ним все] остальные – невольники. Власть этого государя абсолютная, от него, как от земного Бога, исходят добро и зло, порицание которых в душах человеческих есть бесчестие и грех. Этот монарх – основа и опора всего. На все – его воля. Превыше всего почитались послушание и воздержание… [Благодаря] долгому правлению [везиров] росло могущество державы. И они сами, умножая славу, совершали великолепные дела, воздвигали здания, приносившие славу и пользу государству. Люди, находившиеся под их началом, при появлении вакансии могли достойно занять эти места. Они, в свою очередь, учили и воспитывали своих приближенных. Так умножались знания каждого сословия, росло желание развивать добродетели… Пока соблюдался этот порядок, основы [государства] не подрывались. При таком правлении это государство росло и расширялось чуть ли не тысячу лет, то есть более всех других монархий мира. Ни одна из них не сохраняла так долго своего совершенства и могущества, тем более без каких-либо реформ»⁵⁰⁵. И, продолжая дальше свои рассуждения, польский аристократ пришел к выводу, что основная причина упадка величия Османской империи прежде всего заключалась в том, что правящая верхушка ее оказалась неспособна столь же эффективно, как и ранее, выполнять возложенные на нее обязанности.

По мнению Збаражского, «…целостность этого государства и единодержавие зависели от почитания обычаев, соблюдения старых порядков и их сохранения, единственным стражем которых был султан, перемена государя, охранителя [обычаев], должна была привести к их изменению, а затем сказаться на целостности государства. После Сулеймана едва ли не до настоящего времени правили государи ленивые и изнеженные, а именно Мехмед и Ахмед (султаны Мехмед III и Ахмед I. – П.В.), которые любовались своим величием, но не интересовались, каким путем достигли этого величия (выделено нами. – П.В.). Раньше всего испортили сословие чиновников, которые начали получать блага не за заслуги, а за деньги. А все из-за султанских жен, которые через своих мужей способствовали повышению [чиновников по службе], беря за это деньги и богатея. Те же, кто покупал должности, чтобы и самим обогатиться, и возместить затраты, бенефиции, попадавшие им в руки, продавали за деньги, а более достойных заслугами и мужеством, [чем они сами], всех до конца истребляли…»⁵⁰⁶.

В своем объяснении причин упадка К. Збаражский в целом следовал за турецкими мыслителями, которые также полагали, что вся беды, обрушившиеся на Османское государство, определялись прежде всего отказом правящей верхушки от соблюдения того самого справедливого традиционного порядка, созданного «отцами-основателями» империи. Поэтому, казалось, стоит только вернуться к обычаям, освященным традицией, и все станет на круги своя, вернется справедливость, «адалет», а вместе с ней величие и мощь империи. И, видимо, отнюдь не случайно предпринимавшиеся на протяжении большей части 2-й половины XVII в. династией везиров Кёпрюлю реформы, получившие в исторической литературе прозвище «традиционных», были нацелены как раз на восстановление традиционных военных, политических и экономических институтов, доказавших свою эффективность во времена Селима I и Сулеймана Кануни⁵⁰⁷.

Однако все было не так просто, как представлялось К. Збаражскому, Мустафе Кочибею, Кёпрюлю Мехмед-паше и другим как иностранным наблюдателям, так и турецким писателям и государственным деятелям. Причины упадка лежали более глубоко и были более основательны. Все они могут быть разделены на несколько основных групп, тесно взаимосвязанных, переплетенных друг с другом. Первоосновой всех проблем, которые обрушились на Османскую империю после смерти Сулеймана I, являются, несомненно, проблемы, связанные с развитием турецкой экономики и общества в ту эпоху. Во многом эти проблемы были связаны с ускорившимся во 2-й половине XVI в. «открытием» Порты внешнему миру, прежде всего Европе, и «включением» империи в формирующийся быстрыми темпами мировой рынок, главную роль в котором играли наиболее развитые страны Западной Европы⁵⁰⁸.

Турция в XVI в. была типичным традиционным обществом, в хозяйстве которого главную роль играл аграрный сектор. От процветания турецкой деревни зависело процветание всей империи в целом, и в этом, как было отмечено выше, были согласны османские писатели 2-й половины XVI–XVII вв. Однако именно здесь и возникли серьезные проблемы. С одной стороны, Турция в XVI в. переживала подлинный демографический взрыв, но развивавшееся по экстенсивному пути сельское хозяйство, равно как и городская экономика, оказалось неспособным поглотить растущее число рабочих рук, и это неизбежно вело к усилению социальной напряженности в обществе. Теоретически можно было найти выход на пути дальнейшей территориальной экспансии, выплеснуть растущее недовольство наружу, на соседей. Следовательно, завоевательные войны становились настоятельной необходимостью. Однако это была палка о двух концах – все новые и новые походы требовали изъятия из деревни все новых и новых ресурсов, людских, материальных и финансовых. Так, размеры авариза в 1582 г. составили 40 акче с души в год, в 1600 г. он вырос до 240, а в 1681 г. составил уже 535 акче. То же самое можно сказать и о джизье, которая изменилась с 40 акче в 1574 г. до 70 акче в 1592 г., 150 акче в 1596 г., 240 акче в 1630 г. и 280 акче в 1691 г. Реально же, учитывая злоупотребления властей на местах, размеры авариза и джизьи были еще больше⁵⁰⁹. Тем самым османская деревня все в меньшей и меньшей степени оказывалась способной не только на расширенное, но даже на простое воспроизводство. Таким образом, продолжение прежнего агрессивного внешнеполитического курса, как указывал М.С. Мейер, «…в конечном счете неизбежно должно было отрицательно сказаться на положении крестьянства, породить хозяйственный упадок в деревне, следствием которого был общий экономический застой»⁵¹⁰. Эти же слова можно отнести и к турецкому городу, хотя, быть может, и в меньшей степени.

Еще одной проблемой, разрешить которую в ту эпоху было невозможно принципиально, была разнородность, рыхлость здания Турецкого государства. Активная и успешная внешнеполитическая деятельность способствовала стремительному росту владений султанов Османской династии. В свою очередь, это вело к тому, что хозяйственный организм Османской империи стал напоминать лоскутное одеяло, состоявшее из территорий с совершенно разным уровнем социально-экономического и политического развития. В условиях невысокого уровня развития инфраструктуры и слабости внутриимперских экономических связей это становилось серьезной преградой на пути дальнейшего развития экономики.

Но не только новые и новые войны способствовали росту налогового бремени, которое тяжким грузом ложилось на плечи райи. Демографический взрыв в Турции совпал по времени с европейской «революцией цен», одной из причин которой был массированный приток драгоценных металлов из испанских и португальских колоний. Рост военных расходов и не слишком удачные войны, добыча от которых не покрывала, как ранее, затраты, вкупе с «революцией цен» способствовали возникновению ранее практически неизвестного османским властям бюджетного дефицита. Его рост наглядно характеризуют следующие цифры: в 1564 г. он составил 66 юков акче (6,6 млн. акче), в 1591/1592 г. – уже 700 юков, а в 1596/1597 г. – ни много ни мало 6 тыс. юков акче. И это при том, что доходы казны не стояли на месте, а постоянно росли – с 1830 юков акче в 1564-м до 3 тыс. юков в 1596/1597 г.⁵¹¹. Правда, при этом нужно иметь в виду тот факт, что поступления в казну росли в основном на бумаге, поскольку из-за инфляции реальная стоимость акче постоянно падала. В итоге, если в 1567 г. казна получила в золотом исчислении доход на 5,8 млн. акче, то спустя 30 лет – только 2,5 млн. и только к 1661 г. поступления в золотом исчислении выросли до 5 млн. – акче⁵¹².

На развитие бюджетного дефицита оказало определенное воздействие и наметившееся разложение государственного аппарата. Характерной чертой османского общества во 2-й половине XVI в. стало возрастание роли денег, товарно-денежных отношений. «Расширение масштабов денежного обращения оказало серьезное влияние и на господствующий класс страны, – писал М.С. Мейер, – изменив сферу его материальных интересов и сам образ жизни. Во второй половине XVI в. в империи сложилось такое положение, когда потребности феодалов в деньгах стали быстро возрастать, а возможности поступлений начали сокращаться…»⁵¹⁴. Стремительно пустеющая казна была уже не в силах регулярно выплачивать жалованье чиновникам, и они пустились во все тяжкие, компенсируя недостачу поборами с населения. Центральные власти были вынуждены смотреть на это сквозь пальцы, хотя самоуправство и злоупотребления чиновников на местах наносили огромный вред интересам короны. Как отмечал в начале XVIII в. русский посланник в Стамбуле П.А. Толстой, в казну султана поступала в лучшем случае треть собираемых с населения денег, прочие же расходились по карманам чиновников, которые даже не стремились установить точные цифры доходов и расходов, «…понеже в том, или искуства добраго не имеют, или не радят, не хотя трудитися, или умышлением о том не брегут, дабы способнее могут красть и росхищать казну народную»⁵¹⁵.

Пытаясь найти выход из тисков финансового кризиса, османское правительство попыталось решить возникшую проблему традиционными путями. Для начала девальвации была подвергнута акче, основная денежная единица империи. Турецкий историк Ш. Памук приводит следующие данные об изменении соотношения курсов акче и венецианского дуката в XVI–XVII вв. В 1479 г. за венецианский дукат просили 45–46 османских акче, в 1512-м уже 55 акче, в 1566 г. – 60 акче, в 1584-м – от 65 до 70 акче, в 1600-м – 125 акче. Пик падения стоимости акче пришелся на 1624 г., когда 1 дукат стоил от 330 до 420 акче, после чего курс поднялся к середине века до 175 акче за дукат и затем снова упал к 1691 г. до 300–400 акче за дукат. Примерно так же изменилось соотношение акче к испанскому песо: с 40 акче за песо в 1512 г. до 40–50 в 1582 г., 78 в 1600 г., 170–320 в 1624 г., 90 в 1650 г. и 120–160 в 1691 г.⁵¹⁶. Затем правительство перешло к использованию практики краткосрочных откупов-ильтизамов. Все это крайне негативные последствия и для экономики, и для общества в целом. Давая временное облегчение, эти способы лишь загоняли проблему в глубину, тем самым не разрешая кризиса до конца.

Социально-экономический кризис и неудачные попытки его преодолеть особенно болезненно ударили по «сейфие», «людям меча», в особенности по средним и мелким. Аграрная структура классической Турции основывалась, как писал М.С. Мейер, на «широко утвердившемся в странах Востока принципе верховной государственной собственности на землю». Государственная собственность на землю, мири, в Турции распространилась на большую часть возделываемых угодий (до 85–90 %)⁵¹⁷. Из этого фонда и происходило наделение воинов-сипахи тимарами, которые, как отмечалось выше, было главной опорой Османского государства. Сипахи являлись условными держателями пожалований-дирликов, и государство стремилось посредством серии законодательных установлений, канун-наме, не допустить превращения тимаров в наследственные владения и ограничить права сипахи по отношению к их дирликам. Однако уже в 1-й половине XVI в. наметилась тенденция к превращению дирликов из условных в безусловные владения, никак не связанные с выполнением военных и иных обязанностей перед султаном со стороны держателя тимара. Таким образом, в действие вступила тенденция, которой больше всего опасались султаны и которая в конечном итоге должна была привести (и, забегая вперед, привела) к крушению тимарной системы.

Постепенная утрата дирликами своего условного характера была непосредственно связана с изменением состава их держателей. Вопреки установлениям первых султанов в среду держателей тимаров проникают во все возрастающем количестве «чужаки», эджнеби, не имевшие никакого отношения к «сейфие». Проникновение эджнеби в среду владельцев тимаров и зеаметов вело, по мнению османских писателей, к ослаблению мощи Османского государства. Как писал Мустафа Кочибей, «Уж сколько времени теперь большие и малые поместья во владении у беглер-беев и санджак-беев, визирских аг, у артели мутефаррик, чаушей, письмоводителей, у оравы немых и карликов, у государевых любимцев и знатнейших из полковой челяди: кто на своих слуг, а кто и на несвободных рабов выправил жалованные грамоты. Имена-то людей их, доходы же сами пожирают. Между ними есть люди, имеющие по 20–30 и даже по 40–50 больших и малых поместий, плоды которых они пожирают; а случись императорский поход, то, говоря про себя: «только бы на смотру быть», дадут тысячи две белячков на харчи; оденут, вместо кирасы и лат, в армяк да шапку, и пошлют в поход несколько носильщиков и верблюдников, каждого на ломовой лошади; а сами в роскоши и удовольствиях в ус себе не дуют, хоть целый мир разрушься. Враг – чего оборони, Боже! – хоть весь свет забери, а они не знают, что такое и война. Живут себе по-княжески; а чтоб подумать о вере и государстве – это совсем и в голову им не приходит»⁵¹⁸. Этот процесс сопровождался стремительным разорением и исчезновением среднего слоя тимариотов – наиболее боеспособной части османского войска и опоры султанских властей на местах. Рост цен при относительной стабильности получаемых доходов с тимаров неизбежно вел к падению рентабельности тимарного хозяйства и, как следствие, к банкротству основной массы мелких «сейфие» и неспособности их и дальше нести военную и иную службу султану⁵¹⁹. Так, при среднегодовой доходности тимариота во 2-й половине XVI в. в 5 тыс. акче дом в провинциальном городе стоил от 1 до 4 тыс. акче, примерно столько же стоил раб, лошадь – 0,8–0,9 тыс. акче, водяная мельница – 5,2 тыс. акче. В конечном итоге, отмечал отечественный исследователь, реальные доходы владельцев тимаров упали в 2–3 раза, сравнявшись фактически с доходами крестьянских семей, что, естественно, самым неблагоприятным образом сказалось на готовности сипахи вставать под знамена султана⁵²⁰.

Разложение тимарной системы, сопряженное с разложением государственного аппарата (поскольку, как это было показано выше, эффективность функционирования последнего была обусловлена стабильным состоянием первой), неизбежно вело к падению боеспособности тимариотской милиции и, как следствие, всего османского войска. К. Збаражский отмечал, что тимариоты, не видя перспектив в дальнейшем участии в завоевательных походах, «…начали откупаться от своих повинностей и становились, как они называют, отураками. Так торговля [должностями] прежде всего заразила войско… Проступки и злодеяния, которые прежде карались смертной казнью, теперь прощались за взятки старшим начальникам. Множество плохих примеров привели к росту различных пороков. Эта отрава, проникая в среду воинов, хотя опытных, но наглых и заносчивых, в условиях безнаказанности и своеволия быстро разрасталась. Более достойные и опытные воины видят, что за своеволием не следует наказание, а за хорошую службу – награда, что более, чем воинские доблести, ценится какая-нибудь услуга во дворце, когда каждый воин пограничного гарнизона старается добиться возвышения скорее с помощью какой-нибудь женщины [из сераля] или евнуха, чем заслугами в глазах военачальника. Постепенно оружие становилось им противным, а поклоны – приятными. Те, кто прибегал к этим приемам, стали жить в роскоши. Начало укореняться пьянство, которое раньше каралась как человекоубийство. Следуя таким примерам, многие предпочитали откупаться от военной службы, чего можно было без труда достичь. Дело в том, что везиры, идя на войну, больше денег собирали, чем людей…». В итоге, продолжал наблюдательный польский посол, качество полевой армии стало быстро снижаться, так как «…набор войска производился небрежно, важно было только обеспечить его численность (выделено нами. – П.В.)…»⁵²¹.

Мы не случайно выделили именно эти слова польского посла, поскольку они наглядно свидетельствуют об отказе от старой османской традиции – лучше иметь меньше воинов, но отменно обученных и хорошо вооруженных. Падение боеспособности эялет аскерлери заставило османское правительство обратить особое внимание на увеличение численности капыкулу аскерлери. Турецкий историк К. Карпат приводит следующие данные, демонстрирующие тесную взаимосвязь сокращения численности тимариотской милиции и роста корпуса капыкулу. В 1475 г. тимариотское ополчение насчитывало реально около 63 тыс. всадников, в 1610 г. – уже 45 тыс., а в 1630 г. – 7–8 тыс. За это же время численность капыкулу выросла с 12,8 тыс. до 92,2 тыс⁵²². И если на первых порах это не имело негативных последствий, то чем ближе к концу XVI в., тем ситуация становилась все хуже и хуже. С одной стороны, воинов капыкулу требовалось все больше и больше потому, что они должны были стать заменой слабеющему день ото дня провинциальному ополчению и противостоять армиям европейцев, в особенности Габсбургов (об этом подробнее ниже). С другой стороны, в условиях растущего бюджетного дефицита и кризиса экономики возможности султанских властей обеспечивать всем необходимым янычар, топчу, капыкулу сюварилери и другие боевые подразделения корпуса капыкулу становились все более и более иллюзорными. Так, в начале 90-х гг. XVII в. рядовой янычар в среднем получал в день 9 акче, всадник капыкулу сюварилери – 17 акче, тогда как строительный рабочий в Стамбуле в это же время получал от 50 до 90 акче в день⁵²³.

Естественно, что в этих условиях правительство было вынуждено искать иные пути удовлетворения растущих потребностей капыкулу, в частности, переводя их на несение гарнизонной службы за пределами столицы. Так, в 1669 г. из 196 орт янычарского корпуса на переменной гарнизонной службе находились 115 – 21 428 янычар из занесенных в списки 54 222 воинов. В результате дисциплина янычар, вырвавшихся за стены своей монашеской обители, стремительно падала. О поведении размещенных на гарнизонную службу янычар сообщает, к примеру, К. Збаражский: «Сипахи и янычары шатаются от села к селу, как будто это их основное занятие (особенно это проявилось в Польше), едят, пьют, вымогают подати от пахотной земли, требуют пустить на постой. У женщин забирают последние деньги и [нередко] убивают их, так что всю оттоманскую землю можно назвать разбойничьим вертепом»⁵²⁴. Конечно, в таких условиях требовать от воинов капыкулу прежнего рвения в несении службы и совершенствовании своих навыков сражаться было уже невозможно, тем более что и качество подготовки новых рекрутов стало снижаться. Прежняя система пополнения, во главу угла которой ставились качественные показатели, когда те же янычары готовились как штучный, высококачественный товар, в новых условиях была уже непригодна. В XVI в. система девширме давала ежегодно в среднем от 1 до 3 тыс. юношей и мальчиков, которых требовалось долго и напряженно готовить к будущей службе⁵²⁵. Этого количества было уже недостаточно и для восполнения потерь, и для наращивания численности боевой составляющей корпуса капыкулу.

Отказ от прежней политики «лучше меньше, да лучше» стал неизбежен, и, как следствие, снижение боеспособности янычар, что и было отмечено современниками. Упоминавшийся неоднократно выше К. Збаражский, характеризуя состояние янычарского корпуса в 20-х гг. XVII в., указывал, что их «…могущество больше на словах, чем на деле. Наилучшим тому доказательством было [время правления] Османа (имеется в виду султан Осман II. – П.В.), при котором государю изображали численность войска как достаточную. Совершенно бесспорно, что они (т. е. османские власти. – П.В.) ставят своей целью иметь во всех провинциях 30 тысяч янычар, включая в это число новобранцев и пушкарей. Полагаю, что эта [цифра] может служить основой для [исчисления] жалованья и хищений из казны, но не численности самих воинов. В действительности Осман, который с радостью забрал бы всех жителей в войско, имел [в Хотинском походе] не больше 10 тысяч [янычар]. В Азии, где нет набора войска, их меньше, чем в Европе. Особенно их много в венгерских пограничных замках – чтобы угрожать соседу императору. Оттуда их, безусловно, ни в какой поход не отправят, и они сами, придерживаясь обычая, не пойдут, как не шли с Османом. Тут же, около Константинополя, редко их можно видеть, потому что нет крепостей. В самом Константинополе, говорят, 20 тысяч. Никак не могу это принять, потому что со всеми, о ком раньше упоминал, получается не более 10 тысяч».

При этом, продолжал польский посол, боеспособность янычар серьезно снизилась. «Какие же это воины янычары?» – задавал он вопрос и тут же давал на него ответ. «Начну с вооружения. Имеют янычарки, – писал Збаражский, – которые дают очень сильную отдачу, нельзя стрелять, приблизив к лицу, надо с плеча снять. Порох очень плохой, прицельная стрельба очень затруднена. Одиночным выстрелом не убьют, хотя при залпе нанесут большой ущерб. Молодые воины мало упражняются в стрельбе. Это настоящий сброд – отрастили длинные бороды и относятся к ним как к чему-то святому. Парни молодые, избалованные. Управляютими люди без всякого опыта. Есть еще немного старых янычар, среди них попадаются совсем дряхлые. Из новых [начальников] ни один не выдерживает на должности аги янычар [нескольких] недель, не то что месяцев, никогда прежде они не знали, что такое война. Нынешний ага янычар был цирюльником у Османа, его уже смещают; на его месте снова будет какой-нибудь огородник или дворцовая креатура…»⁵²⁶.

Такое войско уже не представляло такой опасности для неприятеля, как ранее, тем более что и сами габсбургские генералы хорошо усвоили преподанные им османами уроки в ходе венгерских кампаний в предыдущие десятилетия. Они постарались изменить свою тактику и стратегию таким образом, чтобы свести к минимуму преимущества османской военной машины. Европейские армии той эпохи, как уже было отмечено выше, были слишком малоподвижны и зависели от правильного снабжения, чтобы успешно противостоять османскому войску, обладавшему более гибкой и универсальной тактикой, значительным численным превосходством и лучшей индивидуальной подготовкой воинов при примерном равенстве в техническом уровне оснащения войск. Вывод напрашивался сам собою – нужно лишить османов преимущества в подвижности, маневренности, свести кампанию к осадам и штурмам крепостей, где превосходство турок в коннице становилось бесполезным, а на первый план выступала пехота, вооруженная огнестрельным оружием, и артиллерия. К тому же крепостная война неизбежно вела к затягиванию кампании. Осаждая многочисленные крепости неприятеля, укрепленные по новой системе, trace italienne, турки теряли драгоценное время. Это и нужно было имперцам, так как они были прекрасно осведомлены об уязвимом месте османской стратегии – ее сезонности.

Затяжная война была противопоказана османам в силу ряда причин. Проблема сосредоточения и развертывания армий накануне новой кампании всегда представляла собой сложную задачу, и уж тем более в эпоху Средневековья и Нового времени. Концентрация войск в исходных районах, выдвижение их на ТВД, организация их правильного снабжения – все это доставляло в то время (с учетом состояния инфраструктуры, и прежде всего дорожной сети. – П.В.) немало трудностей. В особенности это касалось османов. Пока их государство было небольшим и занимало относительно небольшую территорию в Малой Азии и на Балканах, подготовка к кампании занимала относительно немного времени. Но по мере расширения пределов империи увеличивались и расстояния, которые приходилось преодолевать войскам, двигавшимся в походном порядке, от районов их постоянного пребывания до места сосредоточения. И если учесть, что на основном для османов ТВД, балканском, кампания длилась с марта по октябрь, после чего наступал неизбежный перерыв – осенние дожди, распутица, а потом зима, то чем больше времени уходило на сосредоточение войск и на их выдвижение на исходные позиции, то тем меньше времени оставалось для ведения собственно боевых действий.

Так, анализируя военный потенциал Османской империи в начале XVIII в., русский посланник в Стамбуле П.А. Толстой указывал, что турки «…скорее шести или семи месяцев к войне приготовлятися не могут, понеже нарежают из городов пашей с ратными людми и поставляют им срок, на которой стать на назначенное место, которой срок, ранее 6 месяцев, быти не может, ибо ратных людей держат в разсеянии, по разным странам, и во единое место в скорости им собратися за далекостию расстояния неудобно, и того ради срок поставляют умеренный, чтоб все могли на срок собратися…»⁵²⁷. Таким образом, получается, что даже если османы и начнут собирать армию еще зимой (что маловероятно по причине холодов), то на всю кампанию им остается всего лишь максимум 2–3 месяца. Иногда же не оставалось и этого. Так как в XVI – начале XVII в. для походов в Венгрию местом сбора тимариотского ополчения были окрестности Стамбула, между тем как марш оттуда до границы с Габсбургской империей занимал не меньше 3 месяцев. Так, в кампании 1664 г. марш армии под началом великого везира Фазиль-Ахмед-паши Кёпрюлю-заде от Эдирне до переправы через Драву в Осиеке занял 74 дня с учетом времени, затраченного на отдых и доведение армии до боеспособного состояния⁵²⁸. В итоге, как отмечали авторы коллективного труда «Османская империя и страны Южной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в.», османская армия действовала на пределе своих оперативных возможностей. Так, в кампанию 1596 г. сборы завершились лишь к середине октября, т. е. слишком поздно для того, чтобы предпринимать какие-либо активные действия. Еще хуже обстояла ситуация с азиатским ТВД, где расстояния возрастали в 2–3 раза – в кампанию 1638 г. османской армии потребовалось 197 дней для того, чтобы достичь Багдада⁵²⁹.

Между тем, как отмечал Х. Иналджик, с наступлением осени боеспособность оттоманской армии начинала стремительно падать из-за проблем со снабжением и ухудшения погоды⁵³⁰. Осаждая и штурмуя многочисленные имперские крепости, османы теряли время. Пытаясь избежать излишней траты времени на осады, они были вынуждены усиливать свою артиллерию, а это неизбежно вело к тому, что маневренность, подвижность, одно из основных преимуществ османских ратей перед европейцами, стремительно снижались. Кроме того, на снижении подвижности османского войска не могло не сказаться и снижение боеспособности армии в целом, отказ от прежней простоты нравов, стремление обеспечить себе и в походе роскошь, свойственную домашней обстановке, о чем свидетельствуют, к примеру, иностранные наблюдатели⁵³¹.

Свое негативное воздействие оказывало и постепенное удаление ТВД от основных баз снабжения⁵³². Невозможность наладить правильное снабжение неизбежно вела к тому, что войска переходили на «подножный» корм, а это быстро вело, с одной стороны, к деморализации армии, а с другой – к разорению местности, по которой проходили войска, и к невозможности в дальнейшем использовать ее ресурсы для снабжения действующей армии. При этом необходимо учесть еще и нравы того времени. Как отмечал К. Збаражский, да и не только он: «Есть поговорка, что, где ступит конь турецкого султана, там трава не растет»⁵³³. Разрешить же эту проблему при тогдашней технике и нарастающем кризисе системы управления империей было практически невозможно. Османской военной машине была противопоказана затяжная война, тем более без особых успехов, истощавшая ресурсы как самого государства, так и призванных под султанские знамена милиционеров эялет аскерлери.

Но и это еще не все. Европейские генералы хорошо усвоили также, что на стороне османов их численное превосходство и лучшая индивидуальная подготовка бойцов, а также преимущество атакующей стороны. Поэтому они стали делать упор на максимально долгое недопущение неприятеля до рукопашного боя, на ведение схватки на дистанции. Как писал во 2-й половине XVII в. имперский генерал Р. Монтекукколи, считавшийся одним из главных экспертов по войне с турками, в бою с последними необходимо «…с самого начала к неприятелю подходя, надобно ево пушечною пальбою встретить. Потом ближе подошедши, из мушкетов и пистолет пулями осыпать; за тем уже копьями в него ударить, а во окончание дела, на палашах или на штыках с ним схватиться…»⁵³⁴. Уклоняясь от ближнего боя, имперцы сделали ставку на бой огневой, и на рубеже XVI–XVII вв. смогли превзойти османов в этом. Не случайно османский военачальник Мехмед-паша писал султану Мехмеду III в 1602 г., анализируя причины неудач султанских войск в борьбе с имперцами: «В поле или во время осады мы находимся в сложном положении, так как большая часть вражеских сил – пехота, вооруженная мушкетами, в то время как большинство нашей армии – всадники, и нам не хватает опытных стрелков из мушкетов…»⁵³⁵. В известной степени повторилась ситуация, в которой, как было отмечено выше, оказалась испанская армия в Нидерландах в последней четверти XVI в., только теперь в роли испанцев были турки, а имперцы – в роли голландцев.

Столкнувшись в ходе войны 1593–1606 гг. с усовершенствованными методами и приемами ведения военных действий, которые включали в себя не только применение в широких масштабах доведенной до предела совершенства ренессансной тактики (малоуязвимые для атак иррегулярной конницы пехотные tercio, поддерживаемые огнем многочисленных мушкетеров, артиллерии, атаками рейтар-пистольеров и кирасир), но и стремление, уклоняясь насколько возможно от полевых сражений, перевести боевые действия в русло ведения крепостной войны, османы растерялись. Им явно не хватало контраргументов, козырей, которыми можно было бы парировать нововведения неприятеля. Уровни развития военного дела в Западной Европе и в Турции сблизились, и прежнего подавляющего превосходства османов над своими оппонентами уже не было.

Могло ли быть иначе? Вряд ли. Безусловно, до изобретения огнестрельного оружия европейская военная традиция не располагала чудодейственным рецептом победы над традиционной восточной военной традицией, идеи которой нашли свое воплощение в военном деле тех же монголов или османов. До конца XIV в. военное дело Востока безусловно опережало в развитии военное дело Запада, и османы, позаимствовав у европейцев огнестрельное оружие и усовершенствовав традиционную восточную военную машину, сохранили ее эффективность и превосходство еще по меньшей мере на полтора столетия. Однако по мере совершенствования огнестрельного оружия и в соответствии с этим приемов и методов ведения войны Европа совершила подлинный прорыв в развитии военного дела, о чем говорилось выше, и постепенно ликвидировала имевшийся разрыв. Как отмечал отечественный исследователь, специалист по военному делу кочевников Азии Ю.С. Худяков, распространение с XIV в. огнестрельного оружия (сначала артиллерии, а затем и ручного) ознаменовало начало новой эры в военном деле. «Его освоение изменило все стороны военной деятельности, – указывал он, – включая производство военной техники, формы военной организации, приемы ведения боя и способы войны. Но кочевое общество, основанное на экстенсивной скотоводческой экономике и натуральном хозяйстве, оказалось не способным к освоению новых форм производственной деятельности с разделением и кооперацией труда и безнадежно отстало в военно-технической области, утратив и военное преимущество своего культурно-хозяйственного типа»⁵³⁶.

И хотя османы в XVI в. уже не были «чистыми» кочевниками, тем не менее, на наш взгляд, сказанное Ю.С. Худяковым имеет к ним непосредственное отношение. В самом деле, при анализе состояния и тенденций развития османской военной машины на исходе Средневековья и на заре Нового времени неизбежно складывается впечатление, что перед нами пусть и доведенное до высокой степени совершенства, но тем не менее все-таки в значительной степени средневековое, в целом традиционное восточное, кочевническое в своей основе войско (выделено нами. – П.В.).

Примечательно, что сами турки это осознавали. Так, османский писатель, дипломат и государственный деятельно 1-й половины XVIII в. Ибрагим Мутефферика в своем сочинении, совершив экскурс в древнюю военную историю, отмечал, что турки, подобно другим народам древности, поначалу «…по большей части действовали по старым формам и методам…», но впоследствии «…некоторые халифы исултаны ввели наемное войско и, организовав отряды пехоты и конницы под названием очагов, укрепили основы государства, упрочили порядок и закон и с помощью выдающихся лиц вступили на путь побед над врагами веры и их государствами…»⁵³⁷. Однако, хотя к началу XVII в. численность османской пехоты и артиллерии неизмеримо выросла со времен султанов XIV – 1-й половины XV в., тем не менее основу турецкой армии по-прежнему составляла иррегулярная конница. Как отмечал Ю.А. Каменев, «…сложившаяся в XV–XVI вв. военно-ленная система закрепляет обычное для феодальных войск предшествующих эпох преобладание конного ополчения, вооруженного холодным оружием – саблями, пиками, луком и т. д. На протяжении XVI–XVII вв. численность сипахийской кавалерии составляла 150–200 тыс. человек, тогда как пехотные части (в основном янычары) в XVI в. насчитывали не более 30 тыс., а в XVII в. порядка 50 тыс. человек…»⁵³⁸.

Эти цифры можно оспорить в большую или меньшую сторону, но сущность от этого не менялась – перед нами по-прежнему предстает, подчеркнем это еще раз, обычное азиатское, кочевническое войско, в котором преобладала вполне традиционная иррегулярная (выделено нами. – П.В.) легкая конница с не менее традиционным набором оборонительного и наступательного холодного и метательного оружия и соответствующей тактикой⁵³⁹. Пока не были разработаны колесцовый и батарейный кремневый замки, достаточно надежные и эффективные, иррегулярная конница не могла использовать огнестрельное оружие. Сидя в седле, тем более турецком, с фитильной аркебузой обращаться весьма и весьма затруднительно. Потому сипахи и акынджи предпочитали надежный, испытанный дедовский набор оборонительного и наступательного вооружения, и прежде всего лук, дротики и саблю, огнестрельному оружию. К. Збаражский в своем отчете писал о вооружении тимариотской милиции, что у нее «…виды оружия – почти все [те, что] применялись при Османе: джида – род копья с древком из индийского тростника, бывают и из легкой по своей природе древесины, очень гибкие, легкие в полете. Чтобы их упрочить, железный наконечник закаливают. Копий очень мало, и пользуются ими очень неумело, их применяют лишь албанцы и другие жители окраин государства. Могу определенно утверждать, что с Османом было не более 5 тыс. копьеносцев. Лук также применяют редко и плохо им владеют. Ружья имеются едва у одного из тысячи, обычно у наших ренегатов. Копья не годятся для атаки, разве только для схваток перед боем, когда приходится биться врассыпную и на легких (без панцирей) конях. [Тяжелое] оружие и панцири не используются…»⁵⁴⁰.

Между тем еще в древности были замечены преимущества, которые давала в сражении правильная организация и «регулярство» над пусть и численно превосходящими, храбрыми и умелыми, но неорганизованными отрядами воинов. Так, Страбон в своей «Географии» отмечал, что «…любая варварская народность и толпа легковооруженных людей бессильны перед правильно построенной и хорошо вооруженной фалангой» (Strabo. VII. III. 17). И снова, как это было в IV в. до н. э., иррегулярная кочевническая конница, столкнувшись с фалангой, только оснащенной огнестрельным оружием и действовавшей в тесном взаимодействии с кавалерией, спасовала. Искусный воин-индивидуалист, «ремесленник» от войны, не смог противостоять армии-машине, армии-мануфактуре.

Таким образом, вступив в единоборство с империей Габсбургов и столкнувшись с быстро совершенствовавшейся военной теорией и практикой европейцев, османы должны были, как испанцы в Нидерландах примерно в это же время, найти эффективное противоядие. Секрет побед оттоманских ратей над их многочисленными противниками крылся прежде всего, как уже было отмечено выше, с одной стороны, в тесном взаимодействии пехоты, конницы и артиллерии, с другой – в маневренности и высокой подвижности и с третьей – в высокой выучке и моральном духе войск. Однако в новых условиях, когда основной упор делался на ведение крепостной войны, когда быстро росло значение вооруженной огнестрельным оружием пехоты и артиллерии, в особенности тяжелой осадной, этого оказалось уже недостаточно. Мотивация османских воинов снизилась, равно как и уровень их подготовки. Прежнее техническое превосходство также сошло практически на нет, равно как и значение прежней иррегулярной конницы начало быстро падать. Что толку в быстроте и маневренности тех же акынджи и тимариотской милиции, если они с их средневековым набором оборонительного и наступательного вооружения не могли на равных сражаться с неприятельской пехотой, занявшей оборонительные позиции и готовой встретить лихие атаки османских наездников огнем в упор из мушкетов и картечью? Наращивание же огневой мощи неизбежно должно было привести к дальнейшему падению значения конницы и реструктуризации османского войска, его сближения с европейскими армиями.

Таким образом, кризис классической османской военной машины был неизбежен, и эта неизбежность была обусловлена прежде всего тем, что, как и в случае с ренессансной военной системой, достоинства османской военной машины были обратной стороной ее недостатков. Причины кризиса лежали в компромиссной природе турецкой военной системы. Но, как и всякий компромисс, османская военная система представляла собой лишь попытку усовершенствования старого, временно снимая остроту кризиса, но не устраняя его основных причин. До поры до времени, до тех пор пока османы имели дело с европейскими армиями, действовавшими в рамках еще не достигшей максимального совершенства ренессансной системы, характерные недостатки турецкой военной машины, к которым прежде всего можно и нужно отнести недостаток «регулярства», были не слишком заметны. Однако рано или поздно по мере сближения уровней развития военного дела в Европе и у османов нехватка «регулярства» должна была дать о себе знать. Взяв курс на перенимание технических и тактических новшеств у соседей, и прежде всего у европейцев, османы не могли, не должны были останавливаться – сказав «А», нужно было говорить и «Б». Ведь рост технической оснащенности и усложнение структуры османской армии имел и обратную сторону. В частности, это касалось «утяжеления» турецкого войска, обрастания его все увеличивающимся в размерах обозом, который был необходим хотя бы для обеспечения нужд растущей артиллерии и корпуса капыкулу. В результате османское войско становилось все более и более ориентированным на ведение «правильной» войны, а здесь европейцы заранее имели над ними преимущество.

Одним словом, на рубеже XVI–XVII вв., и итоги войны 1593–1606 гг. наглядно это подтвердили, стало вполне очевидным, что структура, организация, тактика и стратегия османского войска перестали в полной мере (выделено нами. – П.В.) отвечать требованиям времени. Возникла настоятельная необходимость в переходе на более высокую ступень его развития, от «природы» к «искусству», от иррегулярной, конной в своей основе армии к постоянной, регулярной, в которой преобладала бы пехота, вооруженная огнестрельным оружием. И нельзя сказать, что эта необходимость не была осознана турками пусть даже на интуитивном уровне. Более того, серия тяжелых неудач потребовала переосмысления накопленного опыта, и в итоге уже упоминавшийся выше Ибрагим Мутефферика писал, что «…неоспоримым фактом, не требующим объяснения и пояснения, является то, что отсутствие хорошего устройства и нужной организации в армиях правителей и султанов приводит к большому напряжению и многочисленным расходам казны, и закономерным следствием [этого] является опустошение страны. Итак, из всего этого ясно и очевидно, что старая организация и устройство войска древних приводили к бесконечным изъянам, тяжелому положению, большим опасностям, огромному риску и неисчислимым трудностям»⁵⁴¹.

Анализируя особенности развития османского военного дела в это время, можно с уверенностью сказать, что признаки начала перехода ко второму этапу военной революции уже начали проявляться. Пожалуй, самым главным из них было отмеченное выше возрастание роли отрядов наемной пехоты, оснащенной огнестрельным оружием, в том числе и ездящей – своего рода турецких драгун. Набиравшиеся преимущественно из безземельных крестьян Анатолии, Боснии и Албании, руководимые опытными капитанами-булюк баши, секбаны и сарыджа быстро выдвигаются на первые роли в османском войске, существенно потеснив не только азапов, яя и мюселлемов, но даже тимариотскую милицию⁵⁴². К этому же времени османы накопили и определенный опыт массированного применения вооруженной огнестрельным оружием пехоты на поле боя – достаточно еще раз упомянуть битву при Мохаче, когда янычары непрерывной пальбой расстроили ряды атакующей венгерской конницы и облегчили тем самым ее разгром сипахами. Казалось, туркам осталось сделать последний шаг – придать отрядам секбанов регулярный характер, дополнив ими корпус янычар, окончательно закрепить за пехотой статус «царицы полей», реорганизовать «правильным» образом тимариотскую милицию и, самое главное, создать, хотя бы в прообразе, некое подобие линейной тактики. Естественно, что все эти преобразования в военной сфере неизбежно должны были повлечь за собой существенные перемены и в остальных сферах жизни османского общества. Трудно не согласиться с мнением К. Карпата, который отмечал, что принятие на вооружение огнестрельного оружия, и в особенности ручного, создание постоянного корпуса пехоты, вооруженной ручным огнестрельным оружием, имело для Османской империи далеко идущие последствия, и не только технологические и военные, но политические и социальные. Рост численности янычарского корпуса способствовал усилению султанской власти, а необходимость удовлетворения постоянно растущих расходов на его содержание обусловила необходимость реорганизации государственного аппарата⁵⁴³. Налицо были тенденции, характерные для второго этапа военной революции. Однако турки, самой жизнью подведенные к той грани, за которой начинался переход к ее решающей стадии, не нашли в себе сил перешагнуть рубеж, отделяющий Средневековье от Нового времени.

Но возможен ли был переход к новым основаниям в военной организации при тогдашнем уровне технологий и состояния османской военной теории и практики? Очевидно, что нет. Конечно, теоретически такой шанс существовал, и в начале XVII в., после подавления Джелялийской смуты, возможность его реализации была как никогда высока. Смута до основания потрясла здание Османской империи, нанесла серьезнейшие удары старой военной организации, поколебала устои турецкого общества, породила сомнения в идеальности порядков, сложившихся в предыдущую эпоху.

Однако коренные преобразования османской военной машины, несмотря на достаточно благоприятный момент, не были осуществлены. Почему? Ответ надо искать, очевидно, в самой сущности Османского государства, которое оказалось неспособно и далее столь же гибко приспосабливаться к изменившимся условиям, как на первых этапах своего существования. По этому поводу М.С. Мейер указывал, что «…приспособление к тому уровню развития производительных сил, который был достигнут к XIV–XV вв. на территории Малой Азии, Балкан, Закавказья (кстати говоря, этот регион к тому времени явно не находился в числе лидеров социально-экономического, культурного и политического развития. – П.В.), позволило создателям новой империи воспринять не только действовавшие там аграрно-правовые нормы, но и многие технологические достижения той эпохи, в частности огнестрельное оружие. Однако, сумев в «сжатые сроки» адаптироваться к уровню производственных отношений у завоеванных народов, османо-турецкая народность в дальнейшем уже не испытывала действия подобных ускоряющих стимулов. Более того, государство стало все больше ощущать влияние внешних и внутренних факторов, которые тормозили его поступательное движение (постоянные военные экспедиции, исламский фанатизм и др.). Отсюда и явное замедление темпов общественного развития…»⁵⁴⁴. И в самом деле, если все развивается прекрасно, одна победа следует за другой, государство растет, казна полнится сокровищами, тимариоты довольны, райаты тоже, купцам и ремесленникам на руку расширение империи и установление определенной стабильности и порядка. Наступил «золотой век», и стимулов к дальнейшему развитию нет – от добра добра не ищут!

Очевидно, что пресловутое замедление темпов развития было связано с определенной архаичностью и отсталостью политических, социальных и экономических структур Османского государства и общества, не говоря уже о присущей ему ментальности. Касаясь последней, В.И. Павлов отмечал, что «…сословная незрелость восточнодеспотического общества сказалась также в попытках образовать регулярную армию абсолютистского образца. Если рядовые пехотинцы и даже артиллерийская прислуга усваивали европейские приемы боевой подготовки, то командующий состав оставался в профессиональном и, тем более, мировоззренческом и политическом отношениях на уровне вождей феодально-племенных ополчений. На Востоке не оказалось социальной среды (типа европейского дворянства) для формирования офицерского корпуса, сплоченного духом сословного и национального единства (к слову сказать, в Японии такая среда имелась – самурайство. – П.В.)…». И, завершая свою мысль, исследователь писал, что «…данной военной системе (абсолютистской, т. е. той, которая и возникла в Европе в результате военной революции. – П.В.) должны соответствовать новый индивид, новая социальная психология, новые мотивации и принципы государственной иерархии…»⁵⁴⁵. Интересное замечание относительно природы наметившейся тенденции к отставанию Османской империи от западноевропейских государств сделал Д.Е. Еремеев, указавший на асинхронность развития европейского и турецкого обществ. Тюрки в Малой Азии, писал он, фактически дважды начинали все сначала – сперва сельджуки в XI в., а потом османы спустя два с лишним столетия⁵⁴⁶.

Между тем переворот в военном деле в Западной Европе оказался теснейшим образом связан с переходом, используя терминологию Э. Тоффлера, от цивилизации первой волны к цивилизации волны второй, от общества аграрного к обществу промышленному. Отнюдь не случайно прообраз новой, характерной для второго этапа военной революции линейной тактики родился не где-нибудь, а в Голландии, технически и экономически наиболее развитой страны Западной Европы. Оттоманская же империя и османское общество оказались не готовы к этому переходу ни морально, ни экономически, ни политически. Кардинальные реформы в Турции безнадежно запоздали, и не в последнюю очередь потому, что османы оказались заложниками той системы, основы которой были заложены при первых султанах и которая обеспечила империи почти полтора века процветания.

Сложившиеся в годы подъема имперского могущества военные структуры к концу XVI в. стали, пожалуй, главным тормозом на пути серьезных перемен, воспрепятствовав их проведению в начале XVII в. Не случайно предпринятая в конце XVI в. попытка привести в порядок основные структуры тимарной системы, вызванная ее глубоким кризисом, способствовала тому, что лишенные средств к существованию тимариоты стали одной из главных действующих сил Джелялийской смуты. Неудачное начало войны с Римской империей обусловило решение правительства султана Мурада III (1595–1603 гг.) провести большой смотр сипахов (йоклама) в 1596 г. В результате этого смотра более 30 тыс. ленников были лишены своих тимаров. Лишенные средств к существованию, тимариоты стали одной из движущих сил турецкой смуты.

Позднее, в 1621 г., после поражения от поляков под Хотином, султан Осман II (1617, 1618–1622 гг.) вознамерился осуществить военную реформу, распустить корпус капыкулу и создать новое войско, укомплектованное набранными из числа анатолийских, сирийских мусульман, ранее служивших в отрядах секбанов, и египетских мамлюков рекрутами. Это намерение стоило султану трона и жизни – мусульманское духовенство и янычары единым фронтом выступили против него и свергли его с трона. Последующие султаны и их везиры, памятуя о печальной судьбе Османа II, не пытались трогать капыкулу, и поскольку тимариотское ополчение окончательно пришло в упадок, попытались найти опору в отрядах наемников (капы халкы) провинциальных пашей, что только усилило хаос и еще более ослабило империю. Ориентация на количественные, а не качественные показатели в военном деле, наметившаяся во 2-й половине XVI в., сохранилась. И не случайно европейцы, давая оценку османской армии 2-й половины XVII – начала XVIII вв., отмечали, что турки «…всю свою силу и надежду ставят в великом числе и свирепстве людей…», тогда как «…християнская регулярная армия уповает на храбрость и добрый порядок войск своих»⁵⁴⁷.

Таким образом, аскери, и в особенности «сейфие», «люди меча», сыграли значительную роль в замедлении темпов развития османской военной машины. Как отмечал Е.И. Зеленев, сложившиеся в годы формирования империи «…традиционно организованные восточные армии… сравнительно долгое время удовлетворяли потребностям авторитарного государства и соответствовали возможностям многоукладного восточного общества с сильными элементами местного самоуправления. Кроме того, зависимость армии от политики и экономики, науки и культуры, идеологии и морально-психологического состояния населения всегда уравновешивалась очень сильным ее собственным влиянием на все сферы общественной жизни, защищая удобные ей формы политической и социальной организации общества (выделено нами. – П.В.)…В Османской империи в целом… армия на протяжении всего периода XVI – начала XIX в. играла ключевую роль в политической жизни, часто выступая субъектом по отношению к государству и всему гражданскому обществу»⁵⁴⁸.

Нельзя не согласиться с мнением, высказанным С.Ф. Орешковой, которая писала, что «…имперская государственная структура восточного типа и ислам, выступавшие главными социально образующими факторами, способствовали на первых порах прогрессу тюрко-мусульманского общества. Впоследствии же именно они вели к замедлению темпов общественного развития, не позволяя совершенствованию того, что было приобретено этим обществом в период завоеваний и становления государства… Сохранение раннеклассовых черт в османской государственной структуре, выразившееся в длительном использовании института капыкулу и все нараставшем отрыве государственного управления от общества и общественного развития, и исламский контроль за деяниями султана…. порождали застойность и ощущение кризиса, который османским обществом начинает осознаваться уже с конца XVI в.»⁵⁴⁹.

Нельзя исключить и того обстоятельства, что одной из причин отказа от серьезных перемен было и то, что традиционная османская военная машина в первые десятилетия XVII в. еще не исчерпала до конца своего потенциала. Безусловно, она уже устарела, однако при умелом использовании ее достоинств она еще длительное время сохраняла достаточную эффективность. Кроме того, тяжелый социально-политический и экономический кризис, потрясший Османское государство и общество на рубеже XVI–XVII вв., не был сопряжен с угрозой утраты национальной независимости и территориальной целостности империи (как это было, к примеру, в России начала XVII в.). Тем самым степень его серьезности и, следовательно, необходимость кардинальных перемен, не были до конца осознаны османской правящей верхушкой. Совершенно верно отмечая причины и последствия кризиса, тем не менее османские писатели XVII в. уповали на то, что все можно исправить, если вернуться к старым, добрым порядкам времен великих султанов 2-й половины XV – 1-й половине XVI в.⁵⁵⁰.

Однако в новых условиях этого было уже недостаточно. Консервативная политика, в том числе и в военной сфере, попытки вернуться к порядкам «золотого века» Сулеймана Кануни в условиях, когда европейцы стремительно продолжали совершенствовать тактику, стратегию и военные технологии, не говоря уже обо всем остальном, не имела исторической перспективы. Неспособность османской военно-политической элиты XVII в. так же эффективно, как это было в XVI в., перенимать новшества, в том числе и в военной сфере, незавершенность перехода ко 2-й, решающей стадии военной революции только способствовали дальнейшему прогрессированию общего кризиса османской политической и социально-экономической систем. В самом деле, если Османская империя была создана мечом и мечом поддерживалось ее существование, то затупление меча означало в конечном итоге крушение империи. Неспособность османской военной машины в изменившихся условиях обеспечить дальнейшую территориальную экспансию и ограбление соседей лишала османское общество возможности и далее развиваться по привычному экстенсивному пути, а для перехода на интенсивный путь не хватало ни желания, ни возможностей. И никакие «традиционные реформы», пусть даже они и предпринимались талантливыми и энергичными султанскими министрами, не могли разрешить кризиса. Они могли давать лишь временное облегчение, но проблема не решалась, а только загонялась вглубь, чтобы затем дать о себе знать с удвоенной силой.

Потребовалась серия серьезных военных неудач во 2-й половине XVII–XVIII вв., чтобы султан Селим III (1789–1807 гг.) приступил к серьезным военным преобразованиям и созданию армии, обученной и вооруженной по-европейски. Но и тогда потребовалось еще почти полстолетия, прежде чем удалось сломить сопротивление старых военных институтов и перейти к новым формам военной организации.

Таким образом, подводя общий итог, можно с уверенностью сказать, что и в Европе, и в Турции основные закономерности первого этапа военной революции прослеживаются достаточно отчетливо. Другое дело, что переход на второй этап на Западе по историческим меркам закончился намного быстрее, а в Турции в силу сочетания как объективных, так и субъективных факторов он затянулся и в конечном итоге остался незавершенным. Поэтому картина военной революции в Турции оказалась «смазанной», а тяжелые, можно даже сказать, катастрофические неудачи османов в борьбе с европейцами в XVIII – 1-й четверти XIX в. затмили их прежние успехи. Эти же неудачи способствовали дальнейшему отставанию османского военного дела от европейского. В итоге переход османов ко второй и третьей стадиям военной революции произошел слишком поздно, фактически в середине XIX в., когда исправить положение было уже практически невозможно. Момент для завершения военной революции и перехода на более совершенные принципы организации военной машины, который Турция имела в 1-й трети XVII в., был безнадежно упущен. В 1-й половине XIX в. Османская империя окончательно превратилась в «больного человека» Европы, объект притязаний великих европейских держав, разделом наследства которого они всерьез озаботились.