Русская историография за отдельными и почти единичными исключениями есть результат наблюдения русских исторических процессов с нерусской точки зрения. Кроме того, эта историография возникла в век «диктатуры дворянства» и отражает на себе его социальный заказ – и сознательно и также бессознательно. Таким образом в русское понимание русской истории был искусственно, иногда насильственно, введен целый ряд понятий, которые, по формулировке В. О. Ключевского, «не соответствовали ни русской, ни иностранной действительности», то есть не соответствовали никакой действительности в мире: пустой набор праздных слов, заслоняющий собою русскую реальность…

(Иван Солоневич)

На основе одних и тех же исторических фактов история России, как и вообще всякой страны, трактовалась по-разному, в зависимости от концептуальных пристрастий историков. Сегодня наконец, некоторые историки начинают осознавать саму неодназначность этих трактовок. Более того, появились учебники, написанные в таком духе – например, «Многоконцептуальная история России» под редакцией Б. В. Личмана; в ней показаны три основных подхода к истории России. Это религиозно-исторический, всемирно-исторический и локально-исторический подходы.

Кратко пройдемся по ним, поскольку и до сих пор эти «подходы» к истории лежат в основе методологий разных исторических школ.

Сторонники религиозно-исторического подхода считают, что суть истории – в преодолении человеком своей зависимости от природы, в освобождении от животных страстей и познании истины, дарованной человеку в Священном Писании, – и такой взгляд характерен для любой конфессии. Так, православные мыслители никогда не признавали равновесия в истории, а видели постоянную борьбу добра и зла, в ходе которой человек делает осознанный выбор между двумя этими силами. Идеология марксизма, утвердившаяся в России, смогла добиться успеха, трансформировавшись под влиянием идей, развитых в православии, которое, в свою очередь, вобрало в себя народное самосознание. В общем, православие наполнило марксизм мессианским смыслом, связав его с идеями социальной гармонии.

Сегодня, когда на смену марксизму в Россию пришел либерализм, сторонники религиозно-исторического подхода говорят о столкновении православных традиций (добра) с бездуховным и низменным радикал-либерализмом (злом). Навязываемая либерализмом общественная модель строится на искусственной иерархии, эгоизме, потребительстве, убого подражая тому, что уже пережито Западом. Но в генетической памяти людей по-прежнему живы естественные нравственные чувства, что может стать источником возрождения.

Сторонники всемирно-исторического подхода считают, что историю двигает стремление человечества к материальным благам, возрастание качества и количества которых зависит от общемирового прогресса. Общество обособилось от природы, и люди, обладая некой социальной сущностью, объединяются ради преобразования природы в соответствии со своими возрастающими потребностями. Главная идея этого подхода к истории – прогресс, с ним отождествляют саму историю. Даже человек не неизменен, идет прогресс его сознания, позволяющий создать идеального человека и не менее идеальное общество. Все народы проходят через одни и те же стадии прогресса, но одни проходят прогрессивный путь развития раньше, другие – позднее. Идея прогрессивного общественного развития рассматривается как закон, как необходимость, неизбежность.

Присущий данной теории европоцентризм обедняет картину всемирной истории, так как он не позволяет учитывать особенности развития других культур, в том числе России. Но что интересно, даже в рамках этого учения проявляется некоторая многомерность, поскольку оно делится на ряд направлений: материалистическое, либеральное и историко-технологическое.

Материалистическое направление, изучая прогресс человечества, отдает в нем приоритет развитию общества, общественных отношений, связанных с формами собственности. История представляется как закономерная смена общественно-экономических формаций (первобытно-общинного, рабовладельческого, феодального, капиталистического, коммунистического), на стыках которых происходят революции. В основе смены формаций лежит противоречие между уровнем развития производительных сил и производственных отношений, выражающееся в классовой борьбе. То есть история всех обществ – это история борьбы между имущими, владельцами частной собственности (эксплуататорами), и неимущими (эксплуатируемыми), закономерно приводящей в конечном итоге к уничтожению частной собственности и построению бесклассового общества. Вершиной развития общества должна стать коммунистическая формация.

Историко-либеральное направление, изучая эволюцию человечества, отдает приоритет в нем развитию личности, обеспечению его индивидуальных свобод. Личность – отправная точка для изучения истории, а самореализация личности возможна только на основе частной собственности. Либералы считают, что в истории всегда есть альтернатива развития и выбор, вектор прогресса, зависит от героя, харизматического лидера, наделенного в глазах его последователей авторитетом, основанным на исключительных качествах его личности – мудрости, героизме, «святости». Если вектор прогресса истории соответствует западноевропейскому образу жизни, то это путь обеспечения прав и свобод человека, а если азиатскому, то это путь деспотии, произвола властей в отношении к личности.

Историко-технологическое направление, изучая прогресс человечества, отдает приоритет в нем технологическому развитию и тем изменениям в обществе, которые им вызваны. Сторонники этого направления вехами прогресса видят фундаментальные открытия: появление земледелия и скотоводства, освоение металлургии железа, создание конской упряжи, изобретение механического ткацкого станка, паровой машины и т. д., а также соответствующие им политические, экономические и общественные системы. Фундаментальные открытия определяют прогресс человечества и не зависят от идеологической окраски того или иного политического режима.

Технологическое направление делит историю человечества на периоды: традиционный (аграрный), индустриальный и постиндустриальный (информационный). Кстати, историко-либеральное направление придерживается такой же периодизации. Эволюция распространения фундаментального открытия как в рамках одной страны, так и за ее пределами получила название модернизации, прогрессивного изменения. При этом капиталистический этап модернизации считается «цивилизованным», а социалистический – «нецивилизованным»; в его описании подчеркиваются его принципиальная ущербность, неэффективность, односторонность. Используется теория догоняющего развития, согласно которой, Россия находилась во втором эшелоне модернизации, то есть ее стартовые условия и возможности значительно отличались от передовых стран Запада.

По мнению сторонников этого направления (и мы с ними во многом согласны), в ходе социалистического строительства удалось решительно и бесповоротно произвести радикальную ломку традиционного общества. Колоссальным напряжением материальных и человеческих ресурсов в России была создана современная индустрия, достигнуты значительные успехи в образовании, науке, культуре, повышении жизненного уровня населения, то есть сформировались важнейшие структурные элементы современного общества. Однако по идеологическим соображениям конечные целевые задачи модернизации – создание рыночной экономики, гражданского общества, правового государства – режимом были отвергнуты. Возникла парадоксальная ситуация, когда режим в ряде сфер способствовал развитию модернизационного процесса, однако на уровне идеологии и политики блокировал его, не допуская перехода в конечную фазу развития. Все это постепенно заводило страну в тупик.

Сторонники локально-исторического направления считают движущей силой истории стремление человека войти в равновесие со средой обитания. Его суть: сообщества каждого региона имеют собственную культуру и ценности, особое мировоззрение, обычно связанное с господствующей религией. Каждая такая цивилизация проходит в своем развитии стадии рождения, становления, расцвета, упадка и гибели. На смену одной погибшей цивилизации приходит другая. Жизнь человека определяет среда обитания, а не прогресс.

В рамках этой теории тоже есть ряд направлений – славянофильство, евразийство, этногенез и другие. Отметим, что во всех них содержится идея об уникальности сложившегося на стыке Европы и Азии российского общества. У российской (евразийской) локальной цивилизации в отличие от других «особый» путь развития. Российская духовность никогда не будет «подавлена» духовностью других народов. «Россия – Великая страна от рождения». Судьба России определяется историческим пространством – взаимосвязью природного, географического, хозяйственного, политического, психологического и других факторов. Огромная территория, суровые климатические условия определили образ жизни евразийца, его духовность, форму государственной власти и коллективистскую психологию.

Все эти подходы и направления в исследовании истории можно проследить, изучая развитие исторической мысли в самой России.

Первыми нашими историками были летописцы, трудившиеся при монастырях. Историю государства и общества они трактовали как осуществление божественного замысла, воздаяние людям за добродетели и наказание за грехи. С этих позиций история общества рассматривалась как история государства, основанного на христианстве (православии); расширение государства и распространение христианства были неразрывно связаны друг с другом.

На рубеже XV–XVI веков старцем Елеазарова монастыря Филофеем была сформулирована идея об особом пути России, отличном от пути западных и восточных стран. Ее девизом было: «Москва – Третий Рим». Согласно этому учению, один Рим – Римская империя – пал в результате того, что его жители впали в ересь, отказались от истинного благочестия. Другой Рим – Византия – пал под ударами турок. О хронологии, разумеется, и речи не шло. Так вот, задача России – сохранить истинное христианство, утраченное в других странах. Попутно обосновывалась имперскость России; двуглавый орел был принят как герб именно империи.

Одной из первых наших историй стала составленная в 1560–1563 годах «Степенная книга», в которой история страны делится на серию сменяющих друг друга княжений и царствований. Эта работа обосновывала возникновение Российского государства с центром в Москве; показывала преемственность самодержавия; утверждала его незыблемость и вечность.

С начала XVIII века российские историки под влиянием трудов западных коллег перешли на позиции всемирно-исторической теории, стали рассматривать российскую историю как часть мировой. Появились «История Российская с самых древнейших времен» (в 4 книгах) В. Н. Татищева (1686–1750); «История государства Российского» в 12 томах Н. М. Карамзина (1766–1826).

Логическим итогом развития исторической мысли стало «философическое» письмо П. Я. Чаадаева, опубликованное в 1836 года в журнале «Телескоп». Он усматривал главное отличие в развитии Европы и России в их религиозной основе – католичестве и православии; хранителем христианских основ он полагал Западную Европу, Россию же воспринимал как страну, стоящую вообще вне мировой истории. По его мнению, ради своего спасения России следовало бы скорейше припасть к католицизму, приобщиться к идеалам западного мира. Письмо оказало огромное влияние на умы интеллигенции, положив начало спорам о судьбах России, появлению в 1830-1840-х годах течений «западников» (сторонников всемирно-исторической теории) и «славянофилов» (сторонников локально-исторической теории).

Локально-исторический подход к изучению истории получил значительное распространение в России в середине и второй половине XIX века. Мысль об особом, отличном от западноевропейского пути развития России нашла свое воплощение в теории «официальной народности». Их основы сформулировал министр народного просвещения России граф С. С. Уваров, а суть ее в том, что в отличие от Европы общественная жизнь России базируется на трех основополагающих принципах: «Самодержавие, православие, народность». По мнению славянофилов, западные принципы формально-юридической справедливости и западные организационные формы чужды России. Петр I своими реформами, считали они, повернул Россию с естественного пути развития на чуждый ей западный путь.

Труды по истории России в конце XIX – начале ХХ веков начинались с раздела о географическом положении страны, ее природе, климате, ландшафте и т. д. В «Истории России с древнейших времен» в 29-ти томах С. М. Соловьев (1820–1879) нашел, что для правильного понимания истории мало показывать развитие государства через деяния царя; надо учитывать природно-географические факторы. Он считал, что «три условия имеют особенное влияние на жизнь народа: природа страны, где он живет; природа племени, к которому он принадлежит; ход внешних событий, влияния, идущие от народов, которые его окружают». Также В. О. Ключевский (1841–1911) в «Курсе русской истории» в 5-ти томах отмечал, что географические условия Восточной Европы заметно отличаются от условий Западной Европы.

К сожалению, дальше этой констатации ни Соловьев, ни Ключевский не пошли. Зато Ключевский (под влиянием экономических учений середины XIX века) нарушил традицию и отказался от периодизации по царствованиям монархов; в основу периодизации он положил проблемный принцип. Его теоретические построения опирались на триаду: «человеческая личность, людское общество и природа страны». Основное место в «Курсе русской истории» занимают вопросы социально-экономической истории России.

На рубеже ХIX–XX веков в России получил распространение марксизм, разновидность всемирно-исторического направления. Впервые материалистическое направление всемирно-исторической теории применил к отечественной истории М. Н. Покровский (1868–1932), автор «Русской истории с древнейших времен» в 5-ти томах, а после 1917 года материалистическая теория стала официальной.

В основу периодизации был положен формационно-классовый подход, в соответствии с которым в отечественной истории появились: 1) «первобытно-общинный строй» (до IX века); 2) «феодализм» (IX – середина XIX века); 3) «капитализм» (вторая половина XIX века – 1917 год); 4) «социализм» (с 1917 года).

Материалистическое направление дало новую трактовку места России во всемирной истории. Согласно марксизму, социализм – это общественный строй, который должен прийти на смену капитализму. Следовательно, Россия автоматически превращалась из отсталой европейской страны в «первую в мире страну победившего социализма», в страну, «указывающую путь развития всему человечеству».

Часть российского общества, которая оказалась в эмиграции после событий 1917 года придерживалась религиозных воззрений. Ряд исторических трудов, осмысливавших события в русле религиозной теории, принадлежит генералу П. Н. Краснову. На его взгляд, события 1917 года и то, что последовало за ними, случились от «потери Россией Бога», то есть произошли забвение христианских ценностей и греховные искушения. Но в среде эмиграции получила значительное развитие и локально-историческая теория, в русле которой сложилось «евразийское направление». Вышли ряд сборников, а также манифест «Евразийство» (1926). Публиковались ежегодники «Евразийский временник», «Евразийская хроника». К этому направлению относили себя экономист П. Н. Савицкий, этнограф Н. С. Трубецкой, историк Г. В. Вернадский и другие.

Евразийцы считали, что в образовании русского народа большую роль сыграли тюркские и угрофинские племена, населявшие единое с восточными славянами «месторазвитие» и постоянно взаимодействующие с ними. В результате сформировалась русская нация, объединившая разноязычные народы в единое государство – Россию. Они считали, что культура России есть синтез, а не механическая смесь славянского и восточного элементов. А история Евразии – это история многих государств, в конечном итоге ведущая к созданию единого, большого государства. Евразийское государство требует наличия единой государственной идеологии.

С конца XX века в России начинает распространяться историко-технологическое направление всемирно-исторической теории, которое получило наиболее полное отражение в работах С. А. Нефедова. Эта версия истории представляет динамичную картину распространения фундаментальных открытий в виде культурно-технологических кругов, расходящихся по всему миру. Завоевания норманнов в IX–X веках объясняются созданием новых боевых кораблей – дракаров, а завоевание монголов в XIII веке – созданием ими мощного лука, стрела из которого за 300 шагов пробивала любые доспехи.

В работах «История Средних веков», «История нового времени. Эпоха Возрождения» Нефедов показывает развитие России в контексте влияний со стороны народов, обладавших превосходством в технологической, военной и культурной сфере. В VIII–XI веках на развитие Восточной Европы влияли те же норманны (шведы, норвежцы, датчане и др.) и Византия (вестернизация), в XIII–XVI веках – монголы и османы (остернизация), в XVIII–XX веках – шведы и немцы (снова вестернизация). Но и Россия знавала фундаментальные открытия, от которых расходились «круги». Так, в середине XVIII века здесь была изобретена легкая пушка, гаубица «единорог», стреляющая всеми видами снарядов: ядрами, картечью, разрывными бомбами. В итоге за вторую половину XVIII века границы России достигли Вислы и Дуная, а население страны увеличилось более чем в два раза.

Особое место в русской историографии занимают труды Л. Н. Гумилева (1912–1992) «Из истории Евразии», «Древняя Русь и Великая степь», «От Руси до России» и другие. Интерес к наследию Л. Н. Гумилева у нас в стране и за рубежом огромен. Он опубликовал более десятка монографий, написанных на стыке естественных и гуманитарных наук, и создал глобальную концепцию этнической истории нашей планеты.

Гумилев в соответствии со своей теорией выделял в истории России этапы (фазы) жизни этноса. Пассионарная вспышка, приведшая к образованию русского этноса, произошла на Руси около 1200 года. В течение 1200–1380 годов на основе слияния славян, татар, литовцев, финноугорских народов возник русский этнос. Фаза пассионарной вспышки завершилась созданием в 1380–1500 годах Великого княжества Московского. В 1500–1800 годах (акматическая фаза, расселение этноса) этнос распространился в пределах Евразии, произошло объединение под властью Москвы народов, живших от Прибалтики до Тихого океана. После 1800 года началась фаза надлома, которая сопровождается огромным рассеиванием пассионарной энергии, утратой единства, нарастанием внутренних конфликтов. В начале XXI века должна начаться инерционная фаза, в которой благодаря приобретенным ценностям этнос живет как бы «по инерции», возвращается единство этноса, создаются и накапливаются материальные блага.

Л. Н. Гумилев называл себя «последним евразийцем».

Среди западных историков, писавших о России, интересна работа Ричарда Пайпса «Россия при старом режиме» как образец представления о нас со стороны.

В конце нашего маленького обзора отметим работу «Российская цивилизация, IX – начало XX в.» И. Н. Ионова. Это цельное изложение истории России с точки зрения либерального направления всемирно-исторической теории. Ионов считает, что не нация, не религия, не государство, а именно личность определяет ход истории.

Естественно, что адепты каждого исторического подхода считают адептов других подходов приверженцами ложных учений – на примере борьбы материалистов с либералами это очень заметно. Как шла борьба в прежние времена, можно проследить по письменным источникам; как она шла в последние десятилетия, мы видели воочию. Доходило до случаев анекдотических. Те же самые люди, которые преподавали в СССР историю по учебникам, написанным их учителями или коллегами, а то и ими самими, выкидывали эти учебники, а других не было, и массовыми тиражами печатали учебники досоветских времен, вплоть до книг, вышедших впервые еще в начале XIX века.

Вопреки мнению, что история – это комплекс общественных наук, изучающих прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии, как раз многообразие-то и выпало в осадок из всей истории России, протекавшей до ХХ века. Она предстала историей деяний великих личностей. История же ХХ века оказалась цепью сплошных преступлений низменных личностей; конкретность подменялась оценочностью, а если оценки разных специалистов не совпадали, они, бывало, доходили до личных выпадов друг против друга.

Был у нас и личный опыт. Один из авторов выступил с докладом о букве «ё», в частности, рассказал, как в ходе Великой Отечественной войны И. В. Сталин потребовал обязательного применения этой буквы в штабной переписке: де, непонятно, что за город освобожден – Орёл или Орел; кого следует наградить орденом, Сeлезнева или Селезнёва. И на одном околоисторическом сайте подвергся «критике» некого ниспровергателя истории как «сталинист» и любитель тиранства… Занимаясь историей, нельзя быть политически ангажированным.

Разрабатывая основы хронотроники, изучая законы эволюции, применяя математические методы в изучении сложных социальных систем, мы доказываем, что мир многомерен, а исследователь всегда работает в некоем «подпространстве», то есть всегда имеет дело лишь с проекцией реального мира, работает с отображениями реального мира в этом подпространстве. Но выбор проекции остается за исследователем, и если он ангажирован, если допускает только одну версию истории, – правдивой истории он не получит.

Приверженность тому или иному подходу к истории вредит науке, когда работы пишутся из конъюнктурных соображений. Но мы должны понимать, что весь комплекс различных подходов к истории дает различные «проекции» реального исторического процесса, отражая ее многомерность в целом, а это полезно. Проблема в том, что у историков нет метода такого объединения. Нет понимания законов эволюции, которым подчиняются все общественные структуры, в том числе их собственная наука, их собственное научное сообщество!

История всегда находится между двумя крайностями: с одной стороны ее ограничивает хроника действительно произошедших событий, а со второй – заданная схема, определяющая для историка, к чему он должен эту историю вывести, – не важно, чем задается эта схема, стилем мышления самого историка или приказом политического властелина. Разумеется, из огромного количества событий всегда можно вытащить подпоследовательность, которая сводима к любому наперед заданному результату! Вот почему, на наш взгляд, между историей-описанием (летописью) и историей-каноном (учебником) должен сложиться огромный пласт многомерной истории-науки; внутри этой толщи можно будет проводить трассы вариантов истории. И наконец тогда «заиграет» все: религиозные идеи и географический фактор, «роль личности в истории» и технологическое превосходство…

А для того чтобы делать надежные выводы, всегда надо следовать некоторой соразмерности, а именно – занимаясь деталями, помнить, в связи с какой общей задачей мы ими занимаемся. А выдвигая общие положения, нельзя забывать, на базе каких конкретных фактов они выдвигаются! Тут мы, кстати, обоснуем один очень важный методологический принцип, который мы почерпнули в истории физики и предлагаем назвать «принципом Кулона». Вот его суть.

Шарль Огюст Кулон (1736–1806) был признанным авторитетом в теории упругости. Приступая к своим работам по электричеству, он сумел создать уникальный прибор – крутильные весы для исследований по взаимодействию электрических зарядов. То, что он создал достаточно точный прибор, это понятно. Чем точнее прибор, тем с бoльшей точностью можно обнаружить существующую закономерность. Известно, что ряд его последователей, сделав менее точный прибор, не получили той закономерности во взаимодействии электрических зарядов, которую получил Кулон. Но есть и вторая сторона изобретения Кулона. Его прибор был достаточно грубым! В силу этого большое количество дополнительных закономерностей не смогло закрыть основную, потому он и смог ее обнаружить. Мы не знаем, случайно это у него получилось или так и было задумано. Но, как бы то ни было, метод оказался весьма продуктивным.

Итак, смысл принципа Кулона в том, что, стремясь обнаружить ту или иную закономерность, следует иметь достаточную точность. Ее превышение может привести к необнаружению искомой закономерности из-за маскирующих ее «шумов».

Ни одно национальное развитие не может быть абсолютно схожим ни с каким другим – с этим, наверное, не будет спорить никто из историков. Природа задает сообществам разных территорий разные начальные и граничные условия, придавая каждой стране, любой нации своеобразность, что-то, свойственное только данному случаю. Если сравнить между собою одни только готовые результаты, забывая об условиях, в которых они возникли, конечно, сравнение окажется затруднительным. Но в каждой стране тем или иным образом должны также проявляться и общие закономерности развития.

Существует диалектическое соотношение общего, специфического и единичного. Первая закономерность сообщает различным историческим процессам характер сходства в основном ходе развития. Второе условие придает им характер разнообразия. Третье, наиболее ограниченное в своем действии, вносит в исторические явления характер случайности. Задача историка именно и заключается в анализе исторического явления и выявлении причин, то есть в сравнении не готовых результатов, а причин их происхождения.

С такой точки зрения в России эволюция шла своим ходом, может быть, более медленным, но непрерывным. Наша страна пережила моменты развития, пережитые и Европой, но в свое время и по-своему. Так что были не правы П. Я. Чаадаев и В. С. Соловьев, советовавшие России пережить сначала все стадии европейской жизни, чтобы прийти к европейским результатам.

Во всех областях жизни историческое развитие совершается у нас в том же направлении, как и везде, в том числе в Европе. Но это не значит, что оно и в частностях приведет к тождественным результатам! Ведь тождественности нет и между отдельными государствами Запада. Разве мощнейшие из них – Англия, Франция и Германия – так уж сильно похожи друг на друга даже в организации своей государственности? Одна – конституционная монархия, вторая – президентская республика, а третья – парламентская республика. А есть и много других различий. Во Франции основная религия – католичество, в Германии лютеранство, а в Англии – англиканство, догматика которого совмещает положения протестантизма и католичества…

Так является ли Россия Европой?

Около ста пятидесяти лет назад этим вопросом задался российский ученый Н. Я. Данилевский. Ответ его был следующим. Европа – а сегодня можно говорить более общо, «Запад» – понятие не географическое, а культурно-историческое, и в вопросе о принадлежности или не принадлежности к Европе или «Западу» география не имеет ни малейшего значения.

Что же такое Европа в культурно-историческом смысле? Это место эволюции и жизни германо-романской цивилизации. Европа сама и есть германо-романская цивилизация, эти слова – синонимы. Сегодня, когда говорят о мировой цивилизации и общечеловеческих ценностях, имеют в виду все ту же германо-романскую цивилизацию. Так принадлежит ли Россия к Европе? Нет, отвечает Н. Я. Данилевский. Россия принадлежит к русской цивилизации, и никакой другой.

Сходную идею предложил французский историк Фернан Бродель, занимаясь проблемой развития капитализма в Европе XV–XVIII веков. Он ввел представление о мир-экономике.

Вот признаки этого понятия:

– Мир-экономика занимает свое географическое пространство, границы которого, хоть и довольно медленно, перемещаются.

– Мир-экономика всегда имеет центр, представленный господствующим городом, который в прошлом был городом-государством, а ныне – экономической столицей (в США это Нью-Йорк, а не Вашингтон). Впрочем, в пределах одной и той же мир-экономики возможно одновременное и даже весьма длительное сосуществование двух центров, например, Венеция и Генуя в XIV веке или Лондон и Амстердам в XVIII веке до окончательного устранения господства Голландии. Один из двух центров всегда в конечном счете бывает устранен – так в 1929 году после некоторых колебаний центр мира вполне определенно переместился из Лондона в Нью-Йорк.

– Любая мир-экономика состоит из ряда зон, всегда имея при этом обширную периферию, которая в разделении труда, характеризующем мир-экономику, оказывается не участницей, а подчиненной и зависимой территорией. В таких периферийных зонах жизнь людей напоминает Чистилище или даже Ад, считает Бродель. Достаточным же условием для этого является просто их географическое положение.

И вот к какому выводу пришел ученый. По его представлениям, Россия, по крайней мере до Петра I, представляла собой мир-экономику, живущую своей жизнью; она была замкнутой в себе. Огромная Оттоманская империя до конца XVIII века также представляла собой мир-экономику. А вот на территории Западной Европы никакие отдельные государства не составляли мир-экономику, таковой была вся Европа, и лишь ее центр смещался с юга на север. Он был в Генуе и Венеции, в Антверпене, затем в Амстердаме и Лондоне, но никогда не попадал в центры Испанской или Португальской империй – Севилью и Лиссабон.

Естественно, Европа как мир-экономика всегда стремилась сделать Россию своим «элементом», а точнее, периферией, такой же, какой были для нее Индия, Латинская Америка, Африка. Подчинить весь мир Европа («Запад») сумела, а вот Россию начала «переваривать» только сейчас, с конца ХХ века. И причиной успеха было богатство.

Разобраться в начале богатства Запада можно. И Фернан Бродель это сделал. Он проанализировал экономическое состояние в центре мир-экономики и отметил, что здесь высокие цены, но здесь и высокие доходы, ибо здесь – банки и лучшие товары, самые выгодные ремесленные или промышленные производства и организованное на капиталистический лад сельское хозяйство. Отсюда расходятся и сюда сходятся дальние торговые пути, сюда стекаются драгоценные металлы, сильная валюта, ценные бумаги. Здесь образуется оазис передовой экономики, опережающий другие регионы. Здесь обычно развиваются самые передовые технологии и их неизменная спутница – фундаментальная наука. Здесь же находят пристанище «свободы», которые нельзя отнести полностью ни к мифам, ни к реальности.

Высокое качество жизни заметно снижается, когда попадаешь в соседние страны промежуточной зоны (еще не периферии, но уже не центра): постоянно соперничающие, конкурирующие с центром. Там большинство крестьян лишены свободы, там вообще мало свободных людей; обмены несовершенны, организация банковской и финансовой системы страдает неполнотой и нередко управляется извне; промышленность и ремесла относительно традиционны.

Сегодня нам все это легко представить, если взглянуть на Москву и сравнить ее хотя бы с Подмосковьем или другими близлежащими областями: Москва процветает, остальные – как получится.

Вот еще одно важное наблюдение Броделя. В европейской мир-экономике в XVII веке сосуществовали самые разные общества, от уже капиталистического в Голландии до крепостнических, например, в разных княжествах Германии, и даже рабовладельческих. И это очень важное наблюдение. Капитализм успешно функционирует только при наличии иерархической структуры. Внешние зоны питают промежуточные, а особенно центральную, вот почему для процветания центра нужна как можно бoльшая периферия.

Бродель прямо пишет, что именно Западная Европа «вновь изобрела» и экспортировала античное рабство в Новый Свет, именно ее экономические нужды вызвали вторичное закрепощение крестьян в Восточной Европе (в Польше). Капитализм порождает неравенство в мире, поскольку для развития ему жизненно необходимо содействие всей международной экономики. Он и вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда.

На примере Броделя мы видим, как добросовестный исследователь, основывающийся на фактическом материале, а не следуя конъюнктурным установкам идеологии, дает совсем другую трактовку роли эксплуатации в богатстве Запада.

Два слова об истории развития мир-экономики Запада, как она представлена Броделем. Франция могла стать центром этого мира. В XIII веке ярмарки Шампани были почти постоянно действующим местом международных встреч купцов. Сукно и полотно с Севера, из Нидерландов, обменивались на перец, пряности и серебро, доставлявшиеся итальянскими торговцами и ростовщиками. Весьма ограниченных обменов предметами роскоши хватило, чтобы запустить огромный механизм торговли, промышленности, транспорта и кредита, сделав эти ярмарки экономическим центром Европы того времени.

Но установление связи по морю между Средиземноморьем и Брюгге создали прямой и экономически более выгодный путь товарам в обход Франции. Вдобавок итальянцы перестали довольствоваться окраской тканей, поступающих с Севера, а начали сами их выпускать. Последнюю точку на французских приоритетах поставила эпидемия чумы в XIV веке, а Италия приобрела роль неоспоримого центра европейской жизни. Она стала контролировать все обмены между Севером и Югом в Европе да и обмены с Дальним Востоком тоже.

Но такого благоденствия достигла не вся Италия. С 1380-х годов центром стала Венеция, а ее все время подпирали конкуренты – Милан, Флоренция и Генуя. Не очень спокойное царствование Венеции длилось более века – пока она продолжала господствовать в торговле с Левантом, являясь основным поставщиком изысканных товаров.

Но в XV столетии опять вмешалась эпидемия чумы! После ее окончания Европа обезлюдела, цены на сельхозпродукты падали, а вот на ремесленные товары росли, и в такой ситуации людские ресурсы потекли в города, способствуя их развитию. Стали расцветать лавки ремесленников и городские рынки, и в XVI веке центры развития переместились на уровень международных ярмарок – в Антверпен, Берген, Франкфурт, Медину, Лион.

Наконец, Антверпен потеснил Венецию – сначала он превратился в гигантский склад перца, доставляемого сюда португальцами через Атлантический океан, а потом и вообще подчинил себе торговлю в Атлантике и Северной Европе. Но затем из-за войны между Испанией и Нидерландами доминирующее положение перехватила Генуя, поскольку вывозимое испанцами из Америки серебро вместо Фландрии с 1568 года стали направлять в Европу через Средиземное море. Генуя сделалась главным перевалочным пунктом. Далее она стала контролировать международные денежные потоки; объектом сделок стали деньги, кредиты и платежные средства.

Но и Генуя процветала недолго! Начиная с 1570-х в Средиземноморье появились корабли с купцами северных стран, которые не брезговали и пиратством да и в целом не отличались высокой нравственностью. Они набросились на готовые богатства Средиземноморья и захватили их, не гнушаясь никакими средствами. Они наводнили Средиземноморье дешевыми товарами, зачастую недоброкачественными, однако искусно имитировавшими отменные ткани, производившиеся на Юге. И они украшали свои подделки всемирно известным венецианским клеймом, чтобы продавать их под видом настоящих! А средиземноморская промышленность теряла и своих клиентов, и свою репутацию. (Сегодня нечто подобное делает Китай, наводнивший весь мир подделками, дешевыми и некачественными.)

Итак, победа Севера Европы, превращение его в центр мира-экономики не объясняется ни лучшим ведением дел, ни естественной игрой промышленной конкуренции, ни религиозной Реформацией. Политика победителей сводилась к тому, чтобы просто занять место прежних победителей, не останавливаясь при этом перед насилием. Эти методы использовались и в дальнейшем, ведь не секрет, что возвышение Америки есть результат Первой и Второй мировых войн. Кто-то воевал, а кто-то наживался на военных заказах.

В 1590–1610 годах произошло новое перемещение экономического центра европейской зоны – в Амстердам, который затем «держал марку» в течение почти полутора веков. Его долгое господство было связано с тем, что через него шли и товары Севера, и заморские пряности: корица, гвоздика и т. д. – из-за быстрого захвата им всех источников этих товаров на Дальнем Востоке. Почти монопольное положение позволяло ему практически в любых делах считаться лишь с собственными интересами, наплевав на интересы других.

Сегодня те, кто живет в центре мира-экономики, как и прежде, обладают всеми правами над другими. Они считают, что все, что они делают, морально. Но не дай Бог то же самое сделать другим! Их тут же накажут. Кто сильнее, тот и прав.

Вот основа западной цивилизации.[2]

Исследования Броделя опровергают популярное у нас мнение, основанное на утверждение Макса Вебера, что только Реформация стала причиной расцвета капитализма в странах Северной Европы. Нет, – к северным странам всего лишь перешло «место центра», которое до них было южнее. Норманны хотя бы изобрели дракар, прекрасный маневренный корабль, а голландцы ничего не изобрели ни в технике, ни в теории ведения дел. Амстердам просто копировал Венецию, как позже Лондон копировал Амстердам, а еще позже Нью-Йорк копировал Лондон.

Бродель отмечает, что во времена господства Амстердама «вторичную зону» составляла остальная часть активно живущей Европы, а именно страны Балтики и побережья Северного моря, Англия, земли Германии, расположенные в долинах Рейна и Эльбы, Франция, Португалия, Испания, Италия к северу от Рима. К периферии же в это время относились Шотландия, Ирландия, Скандинавия на севере; вся часть Европы, расположенная к востоку от линии Гамбург-Венеция; часть Италии, лежащая к югу от Рима (Неаполь, Сицилия), и наконец, по ту сторону Атлантического океана – вся европеизированная часть Америки, составляющая самую далекую периферию. За вычетом Канады и только что возникших английских колоний в Америке, весь Новый Свет целиком жил под знаком рабства. Также и вся восточноевропейская периферия, включая Польшу и лежавшие за ней земли, представляла собой зону закрепощения крестьян.

В XVIII веке ярмарка, место периодического обмена товарами, по объемам и значению уступила бирже, месту регулирования постоянного потока товаров. Деньги твердо приобрели «процентную составляющую», в силу чего началось всеобщее европейское экономическое ускорение. Амстердам специализировался на международных займах, к этим же играм подключились Женева, Генуя и Париж; деньги и кредиты все более свободно перемещались по Европе. Ярмарки стали убыточными: будучи созданы с целью активизации традиционных форм обмена товарами путем предоставления, кроме всего прочего, налоговых преимуществ, они утратили смысл своего существования в период свободных обменов и кредитов. Бродель показывает, что ярмарки продолжали удерживать позиции и даже переживали период расцвета лишь в отсталых областях с традиционной экономикой, в наибольшей степени на Балканах, в Польше, России, Новом Свете.

Между 1780 и 1815 годами центр переместился в Лондон.

Амстердам был последним городом-государством, центром мира-экономики. Новый центр, Лондон, – уже не город-государство, это столица большой страны. И вот вам значение географии! На сравнительно небольшой территории возникла развитая транспортная система: морские каботажные пути, что было и в Амстердаме, дополнились плотной сетью рек и каналов, а также был здесь многочисленный гужевой транспорт. Следствием этого стало быстрое формирование национального рынка, то есть товары внутри страны распространялись без таможен и пошлин. Наконец, Англия в 1707 году объединилась с Шотландией, а в 1801 году – с Ирландией, и емкость национального рынка подкрепилась мощью национального государства.

Островное положение помогло Англии отделиться от внешнего мира и не допустить вторжения в страну иностранного капитала. В 1558 году благодаря созданию прообраза Лондонской биржи Англия обезопасила экономическое давление Амстердама, а в 1597-м закрытие Стального двора и отмена привилегий его постояльцев положили конец влиянию ганзейцев. Против Амстердама был направлен первый Навигационный акт, изданный в Великобритании в 1651 году.

Начались англо-голландские войны.

В то время Амстердам все еще контролировал основную часть европейской торговли, однако теперь уже Англия имела средство давления на него: дело в том, что голландские парусные суда в силу господствующего направления ветров постоянно нуждались в заходах в английские порты. Именно этим объясняется та терпимость, с которой Голландия отнеслась к протекционистским мерам Англии; подобных мер она не потерпела бы со стороны никакой другой державы. И вот Англия сумела защитить свой национальный рынок и нарождающуюся промышленность лучше, чем любая другая страна Европы.

Экономическое господство Англии распространялось также на сферу политики и дипломатии. У нее хватало сил столетиями удерживать под своим влиянием весь остальной мир!

В 1929 году центром стал Нью-Йорк.

Как же, согласно Ф. Броделю, богател Запад? Главная причина – в рынке, но вовсе не в том, про который нам все время говорят наши плохо образованные реформаторы. Бродель очень убедительно показал, что есть два рынка.

Первый – это место обычного повседневного рыночного обмена, поставок хлеба или леса в ближайший город. Это торговля, которая носит регулярный, предсказуемый, рутинный характер и открыта как для крупных, так и для мелких торговцев. Здесь всякому заранее известна подноготная любой сделки и можно всегда прикинуть будущую прибыль.

Но представьте, например, что караван судов, груженных зерном, идет по стандартному маршруту из Данцига в Амстердам и хозяин груза вдруг узнает, что Средиземноморье поразил голод. Естественно, этот международный торговец тотчас заставит корабли свернуть с привычного курса, и зерно попадет в Ливорно и Геную, в три-четыре раза поднявшись в цене. Вот здесь и происходит переход первой формы экономики во вторую. Здесь и вылезает мурло «второго рынка» – по словам Ф. Броделя, «противорынка».

Основное его свойство – разрыв цепочки между производителем и потребителем. Здесь ПОСРЕДНИК держит монопольную цену. Он ведет неэквивалентные обмены, в которых конкуренция, наличие которой есть основной закон так называемой рыночной экономики, практически отсутствует. А вести эту посредническую торговлю могли только те, кто имел свободные наличные деньги, и это был их главный аргумент.

Торговля на дальние расстояния просто требует противорынка как необходимой гарантии от провала. Если вдруг размер прибыли от торговли с Антильскими островами уменьшится до скромных пределов, ничего страшного – в тот же момент торговля с Индией или Китаем обеспечит двойные барыши. И именно эта торговля была главным источником значительного накопления капиталов, тем более что громадные доходы от нее делили между собой всего несколько партнеров. Местная же торговля из-за большого количества участников не позволяла провести хоть какую концентрацию капиталов.

Надо отметить, что крупные торговцы очень рано перешагнули национальные границы, действуя заодно с чужестранными купцами. В их распоряжении была тысяча способов обратить игру в свою пользу: манипуляции с кредитом (то есть использование для своего обогащения чужих денег), ставка на хорошую монету против плохой и т. д. Они присваивали все, что в радиусе досягаемости оказывается достойным внимания – землю, недвижимость, ренту. Если они обладали монополией или просто достаточной властью, чтобы устранить конкурента, они это делали.

Наконец, эти люди перемещали капиталы. Уже в конце XIV века шло движении векселей между итальянскими городами и «горячими точками» европейского капитализма – Барселоной, Монпелье, Авиньоном, Парижем, Лондоном, Брюгге, – но все это были дела, чуждые для простых смертных и обычной человеческой экономики.

Проанализировав огромное количество документов, Фернан Бродель установил, что разделение труда, быстро возрастающее по мере развития рыночной экономики, затронуло все торговое сообщество – за исключением его верхушки, негоциантов. Вершина пирамиды не затронута, поскольку вплоть до XIX века эта купеческая элита не ограничивалась каким-либо одним родом деятельности, никогда не связывала себя одним направлением! В зависимости от обстоятельств владельцы крупнейших капиталов – то судовладельцы, то хозяева страховой конторы; заимодавцы и получатели ссуд; они – финансисты, банкиры или даже промышленники или аграрии.

И дело не в том, что так они стремились уменьшить риски. Нет, просто ни одна из доступных им отраслей не была достаточно емкой, чтобы дать желаемый доход. В погоне за бoльшей прибылью их капитал постоянно перемещался из одного сектора в другой.

И что же получается? Получается, что экономика Запада состоит из двух частей! Одна всем видна, а вторая скрыта от взгляда большинства, но как раз она и есть главный двигатель. Обычно так поступают фокусники или жулики: крутят перед носом простофили пустой рукой, а все манипуляции делают второй. Нам показывают приземленный, подчиненный конкурентной борьбе рынок, такой же, как и во всех других странах. А за кулисами остается мир высшего порядка, крайне сложный, стремящийся к господству, характерный именно для Западной Европы.

Этого не понял даже В. И. Ленин. В брошюре «Империализм, как высшая стадия капитализма» он отмечал, что: «Капитализм есть товарное производство на высшей ступени его развития; несколько десятков тысяч крупных предприятий являются всем, в то время как миллионы мелких – ничем». А оказывается, это качество было свойственно крупному капиталу изначально! И не несколько десятков тысяч, а считаное количество самых богатых определяют лицо мира.

Капитализм всегда был монополистическим, а товары и капиталы всегда перемещались одновременно, поскольку капиталы и кредиты всегда были самым надежным средством выхода на внешний рынок для его завоевания. Задолго до XX века вывоз капитала был повседневной реальностью!

Либералы полагают, что капитализм гибнет от государственной опеки, а на самом деле он торжествует лишь тогда, когда идентифицирует себя с государством, когда сам становится государством. Во время первой большой фазы его развития в городах-государствах Италии – Венеции, Генуе, Флоренции – власть принадлежала денежной элите. В Голландии XVII века регенты-аристократы управляли страной в интересах и даже по прямым указаниям дельцов, негоциантов и крупных финансистов. В Англии после революции 1688 года власть оказалась в ситуации, подобной голландской. Франция запаздывала более чем на век: только после июльской революции 1830 года буржуазия наконец надежно взяла власть в свои руки.

Вообще Франция, по мнению Броделя, была страной, менее благоприятной для капитализма, чем, скажем, Англия. Слишком большая территория для тогдашнего транспорта, слишком скромный доход на душу населения, затрудненные внутренние связи и, наконец, отсутствие полноценного центра. Хотя… Если разобраться, в ту пору было по меньшей мере две Франции: одна из них – морская держава, живая и гибкая, уже в XVIII веке полностью захваченная волной экономического подъема; другая – континентальная страна, приземленная, консервативная, «местечковая», не сознающая преимуществ международного капитализма. Но политическая власть принадлежала именно ей. Экономической столицей страны был не Париж, а Лион. Только после 1709 года Париж стал центром французского рынка, но отставание уже не позволило Франции выбиться в лидеры.

А теперь вспомним условия, в которых существовала Россия. У нее все эти отрицательные моменты были многократно увеличены. Легко сообразить, что она не имела никаких шансов, чтобы вступать в конкурентную борьбу с кем бы то ни было.

И кстати, мы тоже видим «две России»: к началу XIX века фасадом страны была столица, Санкт-Петербург, а все остальное – глухие задворки. Также мы видим здесь «два народа»: шикующую аристократическую верхушку и «простой народ», всю массу населения – дворян и крестьян, попов и ремесленников, солдат и купцов…

По русской истории написано много книг. Они написаны с разных позиций – и с любовью к России и с ненавистью к ней. Практически все авторы отмечают тяжелую судьбу страны и ее народа. И действительно, если посмотреть, каков был доход на душу населения в не худший для России 1912 год, то мы увидим следующее. В США доход на душу – 720 рублей (в золотом исчислении), в Англии – 500, в Германии – 300, в Италии – 230, а в России всего 110. Более показательны данные о количестве хлеба, основного продукта питания для большинства жителей России (и вовсе не являющегося таковым для других стран). В Англии потреблялось 24 пуда на душу населения, в Германии 27 пудов, в США 62 пуда, а вот в России всего 21,6 пуда – включая в это количество и корм скоту.

Как же так получается?… Чем Россия не такая, как другие страны?… Возможно, кроме нас, нет в мире другой страны, озабоченной такими вопросами. Только у нас мнения о собственной истории, народе и власти не просто различны, а зачастую кардинально различны. Одни видят причины бед в злокозненных соседях, другие – в ленивом и никчемном народе, третьи – в неудачных правителях, четвертые – в излишне больших размерах, пятые… Если все «причины» просуммировать, то встанет вопрос: «А как же Россия еще до сих пор жива?»

Так какова она, Россия? В чем, на самом деле, ее особенности? Восток она или все-таки Запад?…

Прежде всего надо понять, что у места нашего проживания есть неустранимые недостатки – географическое положение и климат. Мы живем в таких условиях, в которых массово нигде больше не живут. У нас очень жаркое лето и очень холодная зима; по зимним температурам с нами может конкурировать разве что Монголия. Более половины территории страны находится севернее 60-й параллели северной широты, то есть в географической зоне, которая считается непригодной для «нормальной» жизни и деятельности людей.

В этой же зоне расположены Аляска (ни много ни мало 16 % территории США, но ее население составляет только 0,2 % населения этой страны), северные территории Канады (около 40 % всей площади страны, а их население – всего лишь 0,02 % ее населения), Гренландия и т. п. Эта половина нашей страны – чистый минус из нашей территории, а остальная тоже не рай земной. В итоге удобные для жизни места – Европейская часть да неширокая южная полоса Сибири, растянувшаяся на тысячи километров, что вело и ведет к огромным затратам на управление.

Когда начинаешь говорить об этом, сразу вспоминают Норвегию и Швецию: дескать, тоже северные страны! Однако благодаря мощному теплому морскому течению Гольфстрим, а также океаническому (а не континентальному, присущему России) характеру климата Скандинавии и, кстати, Великобритании, зимние температуры в южной Норвегии и Швеции в среднем на 15 °C выше, чем в находящихся на той же широте землях России, и снежный покров если изредка и бывает, то не дольше месяца, между тем как на той же широте в районе Ладоги-Новгорода снег лежит от 4 до 5,5 месяца. Стоит упомянуть, что в Кубанской степи, расположенной почти на 2000 км южнее Скандинавии, зимы все же продолжительнее и суровее, чем в южных частях Норвегии и Швеции.

Историкам пора задуматься о влиянии климата и географии на экономику и общественное устройство, а не спорить о пустом. Наш народ не хуже и не лучше любого другого – все люди, в конце концов, один биологический вид, – да вот только сподобились мы родиться там, где жить очень сложно, а в некоторых местах, говоря по правде, вообще нельзя. Мы не Восток и не Запад, мы – Север.

Самые населенные районы планеты, где обитает 70 % жителей Земли, занимают всего-навсего 7 % суши. Но это благодатнейшие места! А Россия, где живет всего лишь 2,5 % населения земного шара, разлеглась на 12 % суши! На первый взгляд, как это хорошо, сколько у нас еще свободных и богатых ресурсами территорий, есть где разгуляться предприимчивому человеку. Но это только на первый взгляд – разгуляться у нас довольно трудно, поскольку вся наша громадная страна расположена вокруг полюса холода Северного полушария Земли. Имеет ли смысл вести на полюсе спор, где восток, а где запад?

Только 1 % сельскохозяйственных угодий в России имеет оптимальное соотношение качества почвы, тепла и влаги, а в США – 66 %. Такие важнейшие города России, как Смоленск и Москва, Владимир, Нижний Новгород, Казань и Уфа, Челябинск, Омск и Новосибирск, Красноярск и многие другие, расположены примерно на 55-й параллели, а в Западной Европе севернее этой параллели лежит, помимо скандинавских стран, одна только Шотландия, так же «утепляемая» Гольфстримом. Что же касается США, вся их территория (кроме почти безлюдной Аляски) расположена южнее 50-го градуса, между тем как даже южный центр Руси, Киев, находится севернее этого градуса. У нас территории южнее 50-й параллели составляют всего лишь 3,4 % ее пространства, и живет там меньше 15 % нашего населения.

Для половины нашей территории (севернее линии Петербург-Вятка-Ханты-Мансийск-Магадан) ни о каком сельском хозяйстве, кроме оленеводства и мелких огородов, говорить не приходится. В нашей средней полосе сельхозработы идут с мая по октябрь, а, например, во Франции фактически круглый год. Урожай у русских бывал на нечерноземной почве сам-2 или сам-3, а в Западной Европе еще в XVIII веке сам-12. Поэтому французский крестьянин мог себе позволить быть единоличником-фермером и неплохо жил, и еды хватало на содержание ремесленников и постройку каменных соборов, а русские испокон веков кучковались в общины, ибо только взаимопомощь в труде позволяла как-то выкрутиться, а старики только и выживали, что с помощью «обчества». Ремесленников были считаные единицы, все необходимое крестьянин делал сам. Это, между прочим, важнейший фактор для формирования культуры и характера нации.

Вот вам и избыток земли, про который нам прожужжали все уши. Бoльшая часть нашей территории просто непригодна для жизни!

Коммуникации были недостаточными, так как страна очень большая и, при редкости населения, на каждого жителя страны требовалось большее количество километров дорог, чтобы иметь такую же свободу перемещения, как и в основных странах мира. Вдобавок в отличие от Запада в России необходимо в продолжение более половины года интенсивно отапливать жилища и производственные помещения, что подразумевает очень весомые затраты труда и энергии.

В истории создания высокоразвитой цивилизации Запада громадную роль играл водный, морской и речной транспорт, который, во-первых, во много раз дешевле сухопутного, а во-вторых, способен перевозить гораздо более тяжелые грузы. То есть доставка оказывается в разы дешевле, и при прочих равных торговля дает западному торговцу более высокую прибыль, чем российскому, а производитель, соответственно, выдает на рынок более конкурентоспособный товар.

Тот факт, что страны Запада окружены незамерзающими морями и пронизаны реками, которые или вообще не замерзают, или покрываются льдом на очень краткое время, во многом определил беспрецедентный экономический и политический динамизм этих стран. Разумеется, и в России водные пути имели огромное значение, но здесь они действовали в среднем только в течение половины года.

В тех условиях, в которых оказался русский крестьянин, он мог прокормить только себя. Но приходилось отдавать часть продукта на содержание государства – налогов было много, зачастую весьма изощренных. И государевы люди – дворяне тоже кормились трудами крестьян, даже после того, как в 1760-м получили «вольную».

Отсюда проистекает не только бедность народа, но и громадность территории России. Ведь если прибавочный продукт страны меньше, чем дает хозяйство стран-соперниц, то, чтобы выдержать в геополитическом противостоянии, надо было собирать налог с бoльшей территории. И это следствие не молодости России по сравнению с другими странами Запада, и не «имперских амбиций», как пытаются объяснить целые отряды историков, а результат того, что мы постоянно живем в худших по сравнению практически со всеми природных условиях. И нам постоянно приходится тратить часть труда, чтобы это неравенство скомпенсировать. Даже затрачивая одинаковый с Западом труд, мы на развитие имеем меньше ресурса. Вот она, причина нашего отставания, бедности, нашей кажущейся излишней величины.

И при этом истории нашей государственности более тысячи лет. Такую историю имеют далеко не все европейские страны, не говоря уже о США!

Итак, из-за климата у нас чуть ли не в два раза меньше период работы на сельхозугодьях, чем на Западе. Неурожайным является практически каждый четвертый год. Дополнительные затраты на спасение себя и скотины от зимних холодов, большой период содержания скота без подножного корма – то есть приходится тратить труд, чтобы заготовить корм на всю зиму, а также и дрова. Большие «транспортные плечи». Но эти факторы действовали постоянно, все время накапливаясь, ведь наш климат – явление долгосрочное, он был таким на протяжении тысячелетий!

Мы видим, что ВЕКАМИ на развитие оставалось очень мало ресурса, существенно меньше, чем на Западе, да к тому же страны Запада, пытаясь превратить Россию в свою периферию, отсекали ее от внешних рынков. Но мы также видим (с этим не поспорит ни один историк), что на протяжении всей истории Россия не только стояла вровень с другими, самыми передовыми в техническом смысле странами, но зачастую и превосходила их. Хотя, исходя из объективных данных, мы давно должны были безвозвратно отстать от всего мира по всем статьям. И об этом превосходстве можно судить уверенно, ведь если благосостояние народов сравнивать трудно, то уровень развития государств сравнивать можно, например, по результатам войн. Для победы, помимо храбрости солдат, высокого боевого духа и наличия образованных полководцев, нужно иметь вполне конкретную технологическую и экономическую базу. То, что Россия существует и сегодня, означает, что в столкновениях с внешним противником она обычно оказывалась на уровне, превосходящем уровень этого противника.

Если читать учебник военной истории России – ну, просто чудо какое-то. Могучая, непобедимая страна. Возьмешь другие книжки – тупая власть, ленивые люди, «тюрьма народов». Схватишься за публикации последних двух десятилетий и ничего не найдешь, кроме сообщений о постоянной деградации России, которую только и можно преодолеть, если внедрить у себя модель развития тех самых, многократно битых нами стран.

Загадка? Загадка. В. О. Ключевский первым, занимаясь историей, отметил эту особенность России, но не сделал никаких выводов. После него на протяжении более чем ста лет был известен и даже описан феномен самой холодной населенной части планеты, но это знание оставалось невостребованным: оно воспринималось как экзотика, и не прилагалось к социально-экономической сфере.

В 2000 году А. П. Паршев в своей книге «Почему Россия не Америка» показал зависимость социально-экономических параметров России от ее геоклиматических условий. Приведенные им фактические материалы объяснили, что именно из-за климата столь высоки издержки производства в нашей стране. Но объяснить: как же так получилось, что Россия не только стояла вровень с ведущими державами планеты, но зачастую и превосходила их? – он не смог. Чтобы ответить на этот вопрос, чтобы определить парадигму развития России, надо было рассмотреть весь комплекс в целом: география, климат, экономика, общество, власть, история.

Мы сделали эту работу и предлагаем вам наши выводы.

В отличие от всех остальных регионов Земли общество и экономика России имеют скачкообразный путь развития, движение «рывками». В силу описанных выше причин Россия, развиваясь «нормально», как все, по уровню экономики и жизни населения быстро отстает от других стран. Когда отставание становится нестерпимым, происходит рывок, и через напряжение всех сил и потерю жизни значительной части населения страна достигает могущества.

Долго в таких условиях жить нельзя, наступает период релаксации, или отдыха. Россия начинает жить, как все, и снова отстает. Это – наше нормальное состояние, поскольку такая особенность была у нас всегда. В какой-то момент, видя слабость России, соседние страны начинают претендовать на ее земли. Наше стандартное решение: очередной мобилизационный этап и рывок. И опять этот период заканчивается – он и не может быть долговременным, потому что такое напряжение всех сил погубило бы страну и без внешнего воздействия.

Нельзя сказать, что этого не знали раньше. Знали. Но, не обращая внимания на принципиально меньшее производство продукта в нашей стране, давали «обратное» объяснение. Считалось, что Россия такая же, как все: она из-за «имперских амбиций» достигает успехов, но, победив кого-нибудь, немедленно впадает в кризис.

А между тем нормальное наше состояние – как раз экономическое отставание от соседей. Естественно, наши добрые соседи никогда не упускали этого момента и осуществляли довольно успешные действия, чтобы политически закрепить свое явное экономическое превосходство. Перед нами вставал выбор: смириться и со временем исчезнуть как единое государство, став чьей-то периферией, либо, наоборот, сплотиться и даже присоединить новые земли и оказать сопротивление. Причем разные слои населения видели свое участие в формировании победы по-разному. Верхи, если они интеллектуально и нравственно соответствовали насущной задаче (что, в общем, было редкостью), вводили в стране режим, который можно назвать мобилизационной экономикой. Низы, понимая ситуацию, шли, практически добровольно, на уменьшение своего благосостояния.

В результате упорной умственной и производственной работы, как правило, с низкой оплатой труда или даже без таковой, появлялись и внедрялись новые технологии. Но какие? Естественно, те, которые имели отношение к военному делу. Военное же развитие имеет ту особенность, что оно включает в себя все самые передовое и к тому же требует повышения уровня смежных отраслей, обеспечивающих успех отраслей главных (тех, которые объединяют сейчас аббревиатурой ВПК). На военные разработки обычно денег не жалели, а потому именно там появлялись новые точки роста для всей экономики, да и не только экономики. Война, как известно, грозит людям телесными повреждениями, и развивается медицина. Становится востребованной вообще всякая наука, а наука тянет за собой образование.

В итоге в стране появлялась новая, модернизированная армия.

Ясно, что такой рывок каждый раз требовал очень больших сил общества. Накопление сил шло не просто в ущерб некоторому дополнительному потреблению, а жизненно необходимому потреблению. Но процесс накопления не проходил даром для общества, со временем и оно получало средства для увеличения производительности труда. Однако не будем забывать, что мы в результате рывка лишь догоняли некий средний мировой уровень. И когда после достижения своего перевеса в геополитической ситуации переходили к обычной, а не мобилизационной экономике, опять начиналось отставание, через некоторое время оно достигало критического значения, и все повторялось вновь. Во время рывка рождались былины о русских чудо-богатырях; периоды релаксации приносили другие песни: де, русские ленивы, тупы, на печи лежат.

Такие «русские горки» возвысили армию – создание сильной армии было важнейшей задачей властей, ее приоритет перед другими сословиями всегда признавался безоговорочно. А задачи технологий, соответственно, всегда превалировали над социальными.

Рывков разной амплитуды было немало, но значимых среди них три: цикл Ивана Грозного (переход к единому русскому государству), цикл Петра Первого (переход к империи) и цикл Иосифа Сталина (переход в индустриальное общество). Интересно, что каждый из них проводил полную модернизацию армии.

Очевидно, что во всем обозримом прошлом рывки происходили стихийно и вожди наши просто следовали необходимости. Если бы власти и народ отдавали себе отчет в истинных причинах событий, может быть, жертв было бы меньше.

Мобилизационная экономика диктует власти вполне конкретные задачи. Можно дать некоторый общий сценарий развития событий:

1. Исходно низкая норма внутренних накоплений. Это не злой умысел, а объективная реальность, ибо это и есть наше стационарное состояние.

2. Правящая элита, помня о прошлых подобных случаях напряжения всех сил, не рискует вводить режим мобилизационной экономики и продолжает пользоваться ресурсами, накопленными после последнего рывка, но не всегда эффективно. Кроме того, контакт с Европой показывает властителям неудовлетворительность их собственного состояния с точки зрения бытового комфорта. Не понимая истинных причин этого отставания, вожди предпринимают попытки улучшить свое, а также общее положение за счет копирования зарубежных порядков. Им помогают своя интеллектуальная элита и иностранные советники, что только ухудшает общее экономическое положение, углубляя кризис.

3. Появление внешнего вызова в виде закрепления экономического отставания страны через ее политическое поражение. Это является сигналом к началу перехода к мобилизационному режиму функционирования экономики. Как правило, такой переход требует появления новых идей, самых передовых на этот момент в мире, а также новых людей в руководстве, способных к новому режиму функционирования страны. (Возврат после мобилизационного режима к стационарному также требует смены элиты.)

4. В результате напряжения всех сил удается преодолеть внешний кризис, а после этого у народа пропадает побудительная причина поддерживать предыдущий режим функционирования. Народ вообще склонен вспоминать вождей, выполнивших труднейшую работу по спасению страны, как ужасных тиранов.

Далее все повторяется.

К сожалению, у нас бездарная элита. И всегда она была такой. Это редкость, чтобы люди, близкие к тому, что сейчас называется «финансовые потоки» и «административный ресурс», оказались на уровне тех требований, которые предъявляли России внешние условия.

Элита – это меньшинство, которое владеет практически всем, во всяком случае, в России.[3] До 1917 года о роскошестве русских туристов за границей ходили легенды; иностранцы, глядя на них, считали Россию страной, в которой реки из шампанского текут в берегах из паюсной икры. Сейчас можно услышать еще более удивительные истории о наших «новых русских» за границей. Хотя они вроде бы русские, но, как правило, совершенно своей страны не знают да и не считают ее своей. Присваивая себе огромную часть богатств, сравнивают жизнь в России, по сути, ограбленной ими, с Западом и объявляют, что Россия – ужасная страна с ужасным народом…

Рассмотрим этот вопрос подробнее, пользуясь методом Кулона, о котором мы вспоминали в первой главе, то есть с достаточной точностью, но без излишних подробностей.

Обычно любое, в том числе человеческое сообщество находится в некой среде. Для того что бы в ней существовать, оно должно сохранять прошлую информацию (опыт) существования в ней и одновременно уметь перестраиваться по мере изменения среды. А это значит, что сообщество для сохранения устойчивости должно уметь, с одной стороны, сохранять накопленную в прошлом полезную для своего развития информацию, а с другой – уметь понимать сигналы, идущие от среды, о том, в каком направлении нужно меняться.

Иначе говоря, в процессе эволюции общество должно быть одновременно инерционным и чутким к изменениям.

Эту задачу можно решить так, как оно сделано в биологии, – через двуполость, когда исходная система разделена на две связанные подсистемы – консервативную и оперативную. Первая (женская) отвечает за сохранение имеющейся информации, а вторая (мужская) – за приобретение новой, и вся эта информация, и новая, и старая, передается потомкам с генами. То есть потомство получает от родителей два разных типа информации: первую – генетическую, идущую от поколения к поколению, от прошлого к настоящему, дает мать (женщины в целом консервативнее), вторую – информацию от среды, из настоящего в будущее, дает отец (мужчины в целом адаптивнее).

Такое решение делает всю систему устойчивой, а элементарной эволюционирующей единицей оказывается не отдельная особь, а популяция в целом.

Так вот, перед социальными системами стоят те же задачи, что и перед любой информационной системой, и мы можем легко проследить здесь действие эволюционных законов. Например, сельское население – наиболее консервативный элемент общества; крестьяне «отвечают» за память из прошлого в будущее. (Если крестьян свести на нет, их место займут другие – те, кто производит основной продукт страны, кто позволяет ей выживать.) А новая информация поступает в систему через элиту, которая «руководит» движением из настоящего в будущее.

Без элиты никак нельзя. Если мы в полемических целях и ругаем ее за жадность и непоследовательность, то все же понимаем, что без нее никакое развитие невозможно. Проблема с русской элитой в том, что ее надо уметь «держать в кулаке». Даже, простите за намек, «в ежовых рукавицах». Оставаясь без узды, она мгновенно начинает переводить ресурс страны на свое собственное содержание, а задач, возложенных на нее эволюцией, не решает.

Политолог А. Дугин отмечает любопытную социологическую закономерность: все крупные народные бунты и восстания, попавшие в летописи, происходили, как правило, в период ослабления центральной государственной власти – либо из-за борьбы властных аристократических группировок друг с другом, либо из-за столкновения различных идеологических течений. Практически нет ни одной революции, ни одного политического переворота или восстания (формально «народного»), за которыми не стояли бы представители элиты. А если вождь народного восстания сам происходит из низов, он, как правило, вооружается мифом о своем избранничестве, часто – о царском происхождении (например, донской казак Емельян Пугачев, поднявший в августе 1773 года восстание яицких казаков, выступал под именем императора Петра III).

С другой стороны, жизнь народа остается «за кадром», хотя количественно он в большинстве. Занимаясь историей, этот перекос обязательно надо учитывать. Народ, именуя его массами, упоминают (особенно марксистские историки), но он всегда и во всех описаниях выступает как фон, поддерживающий элитарного героя; в крайнем случае, массы выдвигают героя из своей толщи. Это можно понять, поскольку народ – масса консервативная, косная, сама себя массой не осознающая. Однако даже если каждый представитель «толпы» воспринимает массу себе подобных как некое продолжение элиты, на деле эта элита есть продолжение народа со своими специфическими функциями. Элита, оставшаяся без народа (пример: дворянская эмиграция после 1917 года), немедленно перестает быть таковой, сливаясь с массой.

Короче, история и как летописание, и как наука концентрирует свое внимание на элите. «История элит, ее диалектика, ее исторический выбор, ее эволюция или инволюция была синонимом истории народов, государств, культур, обществ», – пишет А. Дугин. А происходит это оттого, что именно на уровне элит проявляются основные трения, которые приводят к общественным катаклизмам. Но нам не раз уже приходилось пояснять,[4] что причина катаклизмов – не в деятельности людей, а в неравновесности динамических систем в периоды хаотизации, – в системах же основную часть составляют массы.

Характерно, что те исторические школы и направления, которые видят в качестве основных двигателей истории материально-хозяйственные факторы, связанные с массами, пренебрегают изучением элитного фактора. Такой подход характерен не только для марксистов, но и для либералов, видящих в деятельности элит лишь прикрытие для перераспределения материальных благ.

А вот Никколо Макиавелли в свое время предложил вынести за скобки содержательную сторону политического процесса, сосредоточив основное внимание на описании технологии удержания власти, то есть на деятельности элит. Как бы продолжая его подход, в конце XIX – начале XX века возникла целая философская школа, которая, изучая политический процесс, выносила за скобки морально-ценностную риторику современных политических партий и движений – как либеральных, так и консервативных или социалистических. Один из крупнейших представителей этого направления, итальянец Гаэтано Моска, разработал теорию «политического класса».

Он исходил из идеи, что человеческое общество, по сути, не меняется, несмотря на смену идеологических и социальных декораций. За разговорами о прогрессе, демократии, развитии и свободе, считал он, стоит неизменная и довольно эгоистическая человеческая природа. Следовательно, все аргументы либерал-демократии относительно превосходства современных идей и политических институтов являются «бессодержательной пропагандой», служащей лишь прикрытием и оправданием для новых социальных элит. Моска называл современную демократию «плутодемократией», то есть «властью богатого, состоятельного народа». Такой подход подчеркивал специфику современных политических элит, напрямую связанных с финансовой и имущественной элитами.

Моска предложил гипотезу: властная структура общества и в древности, и в современности остается принципиально одинаковой. В любом обществе есть правящий политический класс – класс не в марксистском понимании, а именно то, что мы понимаем под элитой. Этот класс, с его точки зрения, обладает постоянными признаками и в эпоху кастового общества, и в обществе сословном и классовом, остается таковым при социализме и гипотетическом коммунистическом строе. Задача элиты проста: властвовать, сохранять власть и бороться против тех, кто бросает ей вызов. Других задач у нее нет, только собственное выживание, считает Моска.

Сходную теорию разработал Вильфредо Парето. Этот социолог, экономист, политолог, философ политики развил «теорию ротации элит». По его мнению, в обществе существует постоянный баланс элит, тяготеющий к равновесию. С одной стороны, существует «правящая элита»; на противоположном полюсе пребывает «потенциальная элита», или «контрэлита», которая может и хочет стать правящей, но пока таковой не является. Он ввел также понятие «антиэлита», означающее антисоциальные (криминальные) элементы, принципиально противящиеся любой социальной организации и противостоящие любой элите. Еще в его учении существует «неэлита», то есть массы, социальный тип, неспособный превратиться в элиту ни при каких обстоятельствах, но в целом принимающий законы политической организации, устанавливаемый элитами.

И так – во всех типах обществ. Рассматривая «элитную проблему», Парето, как и Моска, не делал качественных различий между обществами кастовыми, сословными и классовыми.

В самом деле. В сословном обществе есть теоретическая возможность перехода из одного сословия в другое, а при кастовом устройстве перейти из одной касты в другую невозможно ни при каких обстоятельствах. Однако переходы из сословия в сословие всегда имели единичный характер, зато внутри сословий, как и внутри каждой из каст, была своя иерархия, и человек мог проявить свои индивидуальные способности, передвигаясь по этой лестнице. Высшая элита оставалась недоступной для масс. Так же получилось в классовом обществе: здесь элиту формирует класс эксплуататоров (клир, земельная аристократия, буржуазия); массы опять остаются «при своем интересе».

Социалистические теории всех оттенков предполагали возможность после захвата власти пролетарским классом и уничтожения буржуазии как класса ликвидировать политическую иерархию, создав «массовое общество», где элита вообще отсутствовала бы. В реальной же исторической практике коммунистическая партия, которая выступала в роли авангарда пролетарского класса и, соответственно, инструмента перехода к бесклассовому обществу, сама почти всегда выдвигала из своих рядов «номенклатуру», социально-политическую элиту.

Номенклатура на словах отрицала свои отличия от масс, но на практике стремилась эти отличия подчеркивать. К примеру, в маоистском Китае следование догме достигало крайнего предела и даже была введена единая для всех форма одежды, а начальники без труда нашли способ отмечать свой статус – количеством авторучек. Чем больше авторучек в кармане, тем выше ранг начальника. И в Китае, и в СССР подбор элиты и ее продвижение осуществлялись элитой же, с учетом прежде всего ее, как «правящего класса», интересов.

В СССР в конце 1980-х, когда ресурсная база страны сократилась, партийная элита затеяла перемену идеологии. Дело в том, что, придерживаясь старой идеологии – идеологии масс, она была бы вынуждена снизить благосостояние своих членов в пользу народа, а сменив ее – получить возможность улучшать свое благосостояние за счет масс. Это показывает нам: партноменклатура действовала как обычная элита, независимо от партийных установок, и в итоге реформы социализма в капитализм практически вся сохранилась, но уже не в статусном состоянии, а в классовом.

Всякое человеческое сообщество, начиная с первобытного, распределяет внутри себя, то есть между своими членами, разнообразные функции, выполнение которых необходимо для его, сообщества, выживания. Постепенно возникают четкие общественные структуры: властные, производственные, финансовые, оборонительные, научные, бытовые, транспортные и много еще какие, и в каждой из структур найдется своя элита. Любая структура желает существовать как можно дольше и лучше; каждая хотела бы перетягивать на себя общие ресурсы, но некоторым (военным, властным или финансовым) делать это легко, а некоторым трудно. Между тем для жизни сообщества нужны они все!

Кто синхронизирует интересы всех структур?

Государство.

Но ведь и оно само состоит из живых людей со своими интересами, и внутри него могут возникать свои «подструктуры»! Значит, «кто-то там, наверху» должен уметь выбрать путь страны, расставить приоритеты, контролировать исполнителей. И оценивать деятельность высшей власти можно и нужно не по заявлениям и призывам, а лишь по тому, насколько в результате ее действий страна двигалась в выбранном направлении. Скажем, при Екатерине II «гром победы, раздавайся» гремело во всех залах, а когда сменивший ее Павел провел ревизию, оказалось, что флот вооружен пушками, отлитыми еще при Петре Великом. Сколько было призывов, праздников и орденов при Брежневе! Результат? Стагнация…

Анализируя исторический процесс, следует прежде всего учитывать, как выстроена высшей властью иерархия целей государства.

Первая и основополагающая цель является и самой простой: это собственное сохранение властителей. Для ее реализации верховная власть готова на любые действия, даже если они идут во вред дальнейшему выживанию самого государства. И такая власть у нас была, например, в Смутное время, в период «женского царства», и, кстати, со времен Горбачева и по сей день она у нас такая – власть с простейшей целью самосохранения. Как правило, при отсутствии целей следующих степеней сложности, а достижении только этой положение государства неустойчивое.

Следующая цель государства – это либо военная защита страны, либо нападение на соседей; возможен сложный, «дипломатический» вариант: спланировать свои действия так, чтобы избежать прямых военных действий, но получить желаемое улучшение; хороший пример – правление императора Александра III.

Следующая по своей сложности цель государства – создание достойной экономики, чтобы возможные противники предпочитали с вашей страной дружить, чем навязывать ей свою волю. Достижение этой цели делает положение достаточно устойчивым: в частности, богатая страна может купить «благосклонность и преданность» соседей или с помощью займов привязать их к себе ссудным процентом.

Для достижения этой цели требуется определенный уровень образованности общества, что дает новую цель. Но образование не есть нечто самоценное; оно может быть не только не полезным, а даже вредным, если приходит без необходимого уровня культуры, формирующейся установленной в обществе идеологией. Дело в том, что в неподготовленной стране отдельные «излишне» образованные индивидуумы могут навязать внедрение иностранных социальных и экономических моделей, которые подорвут стабильность.

Поддержание и развитие идеологии сообразно изменяющимся внешним условиям – вот еще одна цель государства. Соответствие идеологии моменту особенно важно в мобилизационный период, когда экономика и страна переходят в новую фазу развития. Тут надо иметь в виду, что утверждения типа «мы хотим, чтобы наше общество было деидеологизированным», – это тоже идеология, правда, насаждаемая врагами данного государства. Без развития идеологии под требования момента невозможно консолидировать нацию. Именно это произошло в годы Первой мировой войны: из-за консервации старой идеологии опоздали необходимые решения о модернизации, общество не только не смогло объединиться, но раскололось, и эта нестабильность привела к известным результатам.

Наконец, мы подбираемся к основной цели государственной деятельности, это – геополитическое позиционирование страны на высоком уровне. Предшествующие цели: готовность к войне, создание экономики и образования – подчинены ей, все в нее входят; разница между войной, экономикой, идеологией и, соответственно, военным, экономическим или идеологическим геополитическим позиционированием– лишь в объемах и масштабах. Например, война в данный момент – явление короткопериодное, быстрое, зачастую вынужденное и не учитывающее интересов будущего развития. А военное позиционирование – категория долгопериодная.

Цели более низкого уровня входят составной частью в цели более высокого уровня. Чем на более высоком уровне поставлена цель правителем, тем проще аппарату власти работать с целями низких уровней. Но следует понимать, что достижение «высоких» целей требует существенно бoльшего времени, чем «низких».

Конечно же, хорошо, когда власть страны в состоянии сформулировать цели высокого уровня, тем самым сделав осмысленными все цели низких уровней. Но для этого нужна не только способность высшей власти к таким действиям, но и преемственность в политике; без преемственности новая власть в первую голову озабочивается первой и простейшей целью – своим выживанием, и всякая модернизация опять выпадает из поля ее зрения.

Здесь мы сталкиваемся с проблемой кадров. То есть, встает вопрос: кто будет эти цели реализовывать? Ясно, что те, кому выпадет эта задача, становятся частью элиты страны, а мы помним, что у элиты – как класса, как части общества – цели совсем другие! Вот здесь и нужно государство со всей мощью его аппарата принуждения и с его соответствующей моменту идеологией: чтобы исполнители не стали действовать в своих интересах, против интересов государства.

Сложность в том, что в каких-то случаях можно менять кадры (если есть кадровый резерв), а в каких-то и нет. Как говорил товарищ Сталин: «У меня нет для вас других писателей». Если находился вождь, который мог держать элиту в кулаке, все получалось и цели достигались весьма высокие. А при попустительстве вождя элита предпочитала свои шкурные интересы. В нашей истории это, например, боярская вольница при Елене Глинской и грызня бояр при Федоре Иоанновиче, начавшаяся после смерти Ивана Грозного.

Вот с Ивана Грозного и начнем.

При его отце Василии III объединение земель еще не привело к созданию единого государства. Главным врагом централизации выступала боярская элита – феодальная аристократия, не желавшая терять свои права и привилегии. Из всех военных потребностей России им была близка только простейшая: борьба с набегами кочевников, которые наносили вред лично этим боярам, нападая на их вотчины. Против кочевников строились засечные черты и при них города-крепости; «засечные деньги» на их содержание собирали с народа.

Василий III перед смертью (1533) передал престол трехлетнему сыну Ивану, но по его малолетству правила мать, Елена Глинская. Она, опираясь на совет из своих родственников и приближенных бояр, пыталась укреплять государство, в частности, провела удачную монетную реформу в 1535–1538 годах; поддерживала дворянство и города, сокращала земельные и податные привилегии монастырей. Но военная политика Великой княгини была неудачной: войну с Литвой, претендовавшей на ее земли, Россия проиграла; граница с Великим княжеством Литовским проходила в нескольких десятках километров к западу от Москвы.

В год ее смерти Ивану было восемь лет, брат его Юрий был слабоумным. Власть осталась у тех же бояр, и при их правлении государственная система пришла в полный упадок. Боярский произвол «на местах», и без того жестокий, в отсутствие твердой верховной власти возрастал: они желали жить хорошо и всеми средствами добивались этого, но народ из-за этого жил совсем не хорошо: население, спасаясь от притеснений, бежало на окраины; происходили восстания в городах.

В феврале 1549 года восемнадцатилетний Иван собрал первый Земский собор с участием верхушки церкви и высших представителей боярства и дворянства. Царь обвинил бояр в злоупотреблениях и насилиях, но призвал забыть все обиды и действовать всем вместе на общее благо. Было объявлено о намеченных реформах и подготовке нового Судебника. Решением собора дворян, составлявших служебную часть народа, освободили от суда элиты – бояр-наместников, предоставив им право на суд самого царя.

Затем Иван при поддержке ближайшего «круга» – Избранной рады, провел судебную и налоговую реформы. В ходе военной реформы были запрещены местнические споры бояр в войсках, создано постоянное наемное стрелецкое войско. Возросла роль дворянства: стараниями царя дворянская конница становилась важнейшей частью армии; во власти появлялись новые люди. Перестроив управление и армию, смогли решить важную внешнеполитическую задачу – ликвидировать Казанское ханство, целиком зависящее от враждебного Москве Крыма, в свою очередь, подвластного Турции, и овладеть Волжским путем, необходимым для экономического развития и свободного выхода в Среднюю Азию, Сибирь, на Кавказ. Также добились выхода на западные рынки через посредство англичан.

Расширение государства потребовало коренной реформы местного управления, поскольку присоединились земли, населенные самобытными народами. Такая реформа и была проведена в 1555–1556 годах. Вместо «кормлений» наместников и волостелей ввели самоуправление на местах; страна теперь делилась на уезды, которые состояли из города и сельских общин, соединенных в волости и станы (пригородные волости). В городах и волостях из «лутших» посадских людей и черносошных крестьян выбирали на один-два года земских старост. Они вели раскладку податей и повинностей, контролировали меры и весы, клеймили лошадей, проводили мирские выборы. Коллегия земских старост вела суд по мелким гражданским и уголовным делам.

Следующий уровень самоуправления представляли губные старосты. Духовенство, дворянство и крестьяне выбирали в городе и уезде из высшего дворянства двух губных старост, которые вели следствие и суд по особо опасным делам, могли выносить смертные приговоры. Они подчинялись созданному еще в 1539 году Разбойному приказу (ныне МВД). В помощь им выбирались из лучших посадских и крестьян губные целовальники (присяжные заседатели), дьячки (секретари) и полицейские чины (сотские, пятидесятские, десятские). Помещичьих и боярских крестьян судили сами помещики и бояре, за исключением убийств и грабежей.

Завершена была реорганизация управления тем, что оно стало строиться не по территориальному, а по ведомственному признаку. Самыми важными стали приказы Посольский, Разрядный, Разбойный, Большой приход (сбор налогов).

Усиление государства позволило поставить вопрос о борьбе за выход к Балтике, дорогу к которой закрывал Ливонский орден. Еще по перемирию 1503 года орден обязан был возобновить ежегодную выплату России дани за город Юрьев (Дерпт), существовавшую с давних времен, но за полвека не прислал дань ни разу. Россия считалась слабой, и с ней не церемонились. Но Иван уже чувствовал, что время слабости прошло, и требовал своего. В 1557 году на переговорах делегация ордена просила отсрочить платежи; Иван отказался и сделал это поводом к войне. Вторым поводом к войне была задержка орденом 123 специалистов, приглашенных Иваном из Западной Европы.

В январе 1558 года Россия начала войну, причем в русское войско входили татарские отряды из Казани. Весной того же года взяли Нарву, летом – Дерпт, вернув старые русские земли. В Нарве Иван тут же основал корабельную верфь. В 1559 году с орденом заключили перемирие, но в 1560 году война возобновилась. Русские взяли Мариенбург и Феллин, разгромили войско ордена. С ноября 1560-го орден признал над собой власть Польши, и теперь России на Балтике противостоял уже не один орден, а несколько сильных держав.

К этому времени Россия уже «завязла» в Сибири, налаживая отношения с Сибирским ханством, которое располагалось по Иртышу и Тоболу, доходя до Барабинской степи. В верховьях Камы и по реке Чусовой промышленники Строгановы взялись за разработку мест, богатых солью и рыбой, добывали также медь, железо, серебро.

Ливонская война обострила противоречия внутри российской элиты, а также между элитой и царем. Бояре поддерживали царя в борьбе с Казанью и Крымом, так как набеги угрожали их вотчинам. Но значения борьбы за выход к морю они не понимали. Их противодействие выливалось в заговоры против царя, и между Иваном IV и Избранной радой произошел разрыв. В конце концов сторонники Избранной рады оказались отстранены от дел, умерли или бежали.

В январе 1565 года начался период опричнины.

В опричнину вошли уезды, близкие к границе с Великим княжеством Литовским. Так, опричными стали Суздальский и Можайский уезды, они граничили с Литвой. Земщину обложили большим налогом на устройство опричнины (на переселения и прочее).

Описывая выше общий сценарий развития событий при рывке, мы указали на два важнейших и непременных пункта. Это заимствование идей и технологий с Запада и полная замена кадров. Очевидно, что введением опричнины задача замены кадров была решена. А где же идея с Запада?

Она выразилась в новом устройстве войска, а также в том, что опричники были организованы наподобие монашеско-рыцарского ордена. Они приносили особую присягу на верность царю, обязуясь не вступать в общение с земскими, даже с родственниками. В Александровой слободе, которая стала главной опричной резиденцией царя, создалось своего рода монашеское братство во главе с царем; друг друга так и называли «брат». Царь стал игуменом, князь Афанасий Вяземский – келарем, Малюта Скуратов (думный дворянин Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский) – пономарем. Как и в монастыре, здесь была общая трапеза, совмещавшаяся с богослужением.

Историки полагают, что «монастырско-опричные трапезы должны были словно напоминать о далеких временах, когда князья пировали со своими дружинниками» (В. Кобрин). Но вся эта практика в точности списана с духовно-рыцарских орденов крестоносцев!

Государству требовались перемены, и они произошли. Другое дело, что проблемы решались не оптимальным образом. Заручившись поддержкой одной части общества (посадских), царь вторую часть – элиту – разделил на две части (опричники и земские) и, по сути, стравил между собой. Он добился концентрации сил и поддержки народа, но был вынужден тратить ресурс на борьбу внутри страны.

В 1569 году Литва и Польша заключили Люблинскую унию и объединились в одно государство, Речь Посполитую. Ливонская война продолжалась, сил у России не хватало. Тем временем осложнилось положение на юге: турки пытались напасть на Астрахань, и тут оказалось, что опричное войско совершенно несостоятельно в борьбе с внешним врагом. Крымский хан Девлет-Гирей пошел на Москву. Иван IV объявил мобилизацию, однако многие опричники не явились, царь бежал, а хан сжег Москву. Выявившаяся несостоятельность опричного войска способствовала ликвидации опричнины вообще.

Снова выделили «государев удел» и с целью повышения боеспособности армии переместили бояр и дворян. Отныне все поместья служилого человека должны были находиться не в разных уездах, а в том, где он значился в послужном списке. Тем самым помещик поставлял потребное число воинов из всех поместий, никого не укрывая от мобилизации.

В этом случае, как и при Петре, и при Сталине, были сменены кадры. В какой-то момент требовались люди, нацеленные на разрушение старого. Затем в них не только отпадала необходимость, но они становились вредными, опасными в новых условиях.

Пока шла война в Ливонии, шведы вторглись в Новгородскую землю. В этой войне Иван добиться успеха не смог, но оставил хороший задел на будущее: уже при его сыне, царе Федоре Ивановиче русское войско разбило шведов под Нарвой и вернуло Иван-город, Ям и Копорье, Орешек и Ниеншанц, а также обширную область у Финского залива, Карелию и Кольский полуостров.

В Сибири Иван IV поддерживал стремление Строгановых освоить земли за Уралом и в 1574 году дал им жалованную грамоту на земли по Туре и Тоболу, разрешил строить крепости на Иртыше и Оби. Строгановы набрали отряд казаков, снабдили пушками и припасами и летом 1579 года, поставив во главе отряда Ермака Тимофеевича, отправили за Урал. Таким образом, Сибирь присоединяли не за счет государевой казны.

При Иване появилось книгопечатание. Развивались искусство и зодчество, становилось больше грамотных людей. Промышленность, несомненно, была на подъеме. В конце XVI века Москву охраняли и первоклассные стены, и первоклассная артиллерия.

19 марта 1584 года Иван Грозный умер. От оставил после себя могучую централизованную державу; несмотря на все мятежи и лжи, те, кто пришел ему на смену, не смогли промотать это наследство. При царе Федоре Ивановиче продолжалось строительство крепостей; константинопольский собор утвердил патриаршество на Руси, и русская церковь сравнялась с константинопольской, что означало рост международного авторитета России.

По смерти Федора царем стал Борис Годунов. Опять начались боярские раздоры. На наши земли немедленно ополчились поляки. Лишь в 1611 году ценой напряжения всех сил (новый «малый» рывок) страна избавилась от их притязаний. Эта история «персонифицирована» именами князя Д. Пожарского и купца К. Минина – мы снова видим в истории этого рывка и внешнюю угрозу, и единение народа и элиты, и смену кадров. А затем опять началось отставание: Россия росла, развивала экономику и культуру, торговала, но – медленнее, чем страны Западной Европы.

За сто лет, прошедших от смерти Ивана до воцарения Петра, отставание достигло нестерпимых размеров. Несколько лет безрезультатно шла война с Турцией. Внутри страны происходили постоянные волнения – по сути, шел процесс «подбора» личности, которая могла бы возглавить рывок. При царе Федоре Алексеевиче (1661–1682) отменили местничество, сожгли разрядные книги. На первое место стали выдвигаться люди, знаменитые не происхождением и должностями предков, а личными заслугами.

Когда царь Федор умер, Петру было всего десять лет. По его малолетству правила мать и родственники. Стрельцы бунтовали против боярского правления, злоупотреблений и поборов начальства. Петр уже увлекался «потешными» полками и строительством кораблей в Преображенском, то есть отрабатывал свою будущую военную реформу, а его сестра Софья пыталась узурпировать трон, «отрабатывая» самую простую цель: собственное выживание у власти.

Она проиграла, после чего, собственно, началась эпоха Петра.

Первым этапом мобилизации экономики, как оно и должно быть, стало выполнение военного заказа. В Воронеже построили мелкие суда (23 галеры) и большой корабль «Апостол Петр». Весной 1696 года под командой Ф. Я. Лефорта они по Дону спустились к Азову; турецкий флот сожгли казаки. Сухопутное войско воеводы А. С. Шеина осадило Азов с суши, и через два месяца крепость сдалась.

Последовавшая вскоре поездка за границу убедила Петра в значении Балтики как прямого пути на Запад, но берега моря принадлежали Швеции. Для борьбы с ней Петр заключил союз с Речью Посполитой (Польшей) и Данией – началась Северная война. В октябре 1702 года русские войска взяли крепость Нотебург (Орешек), 1 мая 1703 года – крепость Ниеншанц в устье Невы, и вблизи нее, на Заячьем острове, 16 мая 1703 года был заложен Санкт-Петербург.

Далее, как и в случае рывка, совершенного при Иване, последовали реформы. Распустив отжившие свое стрелецкие полки, Петр создал новую регулярную армию на основе «потешных полков». Были унифицированы форма и вооружение; в 1705 году ввели систему рекрутских наборов. Солдат и матросов брали из крестьян и посадских, а офицерский корпус комплектовался из дворян, причем в 1714 году Петр велел производить в офицеры только тех дворян, кто определенное время служил солдатом в гвардии. Появились «Уставы воинские», различные наставления по военному делу. Создавались офицерские и унтер-офицерские военные и военно-медицинские школы.

Историки говорят, что при Петре «непрерывные войны заставили Россию развивать прежде всего военную промышленность». Нет, и развивать промышленность, и вести войны Россию заставлял геополитический вызов. Страна втянулась в новый рывок, и развитие событий в этот период полностью подтверждает нашу теорию.

При Петре был создан военно-промышленный комплекс, и что интересно, при советской власти (когда происходил наш очередной, «индустриальный» рывок) Петра называли первым большевиком. Почему же так схожи разные исторические эпохи? Да потому, что развитие страны имеет свои закономерности. Не надо искать причину в сходстве характеров первых лиц.

Военные потребности тянули за собой всю экономику и общественную жизнь. С военными заказами связано появление сотен мануфактур, открытие полотняных и суконных фабрик. Создавались новые отрасли фабричного производства: шелковая и кожевенная, бумажная и шляпная, ковровая, цементная, сахарная, обойная. Квалифицированных рабочих не хватало, их выписывали из-за границы, а рынок своей рабочей силы практически отсутствовал. К счастью, мануфактуры создавались в условиях крепостничества: была возможность посылать на мануфактуры бродяг и преступников. Появилась практика «приписывания» к казенным мануфактурам государственных крестьян, которые отрабатывали государственные подати.

В 1711 году для подготовки специалистов при мануфактурах учредили ремесленные школы. Позже (в 1722-м) покровительство государства производству и ремеслу выразилось в создании в городах цехового устройства: всех ремесленников записали в цехи по профессиям, кстати, строго регламентируя качество продукции.

Совершенно ясно, что Петр отрабатывал государственные цели очень высокого уровня.

25 апреля 1709 года шведы осадили Полтаву. Затем произошла битва, которая достаточно хорошо описана, и нам нет нужды повторяться. Дело кончилось тем, что шведы бежали, потеряв более 9000 человек убитыми и 3000 пленными. Наши потери составили 1345 убитыми и 3300 ранеными.

Победа изменила соотношение сия в Европе и закрепила Прибалтику за Россией. Через реформы, проводившиеся ради повышения мощи государства, удалось достичь того, чего Россия добивалась на протяжении нескольких веков, – выхода к Балтике. Также и восточная политика Петра позволила так утвердиться на юге Восточной Сибири и на Каспийском море, чтобы сделать Россию посредницей в европейско-азиатской торговле.

По ходу дела требовалось совершенствование системы власти, и эта реформа также была успешно проведена. Среди прочего Петр отменил боярское звание в ходе реорганизации дворянства.

Развитие промышленности требовало развития науки, а эта последняя не могла существовать без образования. Не зря великой заслугой Петра I считают создание в России светского образования! Еще в 1699 году он основал в Москве Пушкарскую школу, а в 1701 году в Сухаревой башне – «школу математицких и навигацких наук»; в 1715 году школу перевели в Петербург, преобразовав в Морскую академию. Затем были основаны 42 провинциальные цифирные школы при архиерейских домах и монастырях. Цифирную школу обязан был окончить каждый дворянин, без этого не разрешалось жениться. Многие юноши учились за границей, солдатских детей обучали в гарнизонных школах. Были изданы сотни наименований книг, в Петербурге открыли первую государственную библиотеку.

28 января 1724 года Петр подписал Указ об основании в России Академии наук; он был исполнен после его смерти.

«В результате реформ Петра I сократилось отставание России от Запада: у нее появилась современная армия, она стала морской державой, улучшилось государственное управление, развились промышленность, торговля, ремесла», – пишут историки. Но эти реформы, полагают они, «были направлены на укрепление феодального государства» и «приблизили установление в России абсолютной монархии (абсолютизма)». Ах, как это ужасно: царь заставил элиту работать в интересах страны. Однако посмотрим на результаты этого рывка для государства. Они, безусловно, положительны. Достижений петровской эпохи хватило затем на сто лет!

Как уже сказано, в силу долгосрочности реализации целей высокого уровня необходима преемственность власти. Но, к сожалению, после правления как Ивана, так и Петра не было преемственности, и не только из-за пресечения династии, но и потому, что их наследники не понимали целей, которыми руководствовались Иван и Петр. Власть Годунова была более «мелкой», он решал задачи гораздо более низкого уровня, чем те, что решались при Грозном. Про Екатерину I, наследовавшую Петру по решению высших сановников, и говорить нечего.

Хозяин земли русской должен уметь понимать и оценивать обстановку и принимать решения. В этом деле огромное значение имеет историческая информация, ведь только с ее помощью и можно определить направление общей динамики социальных процессов, сохранить преемственность, создать задел на будущее. А информация, к сожалению, часто бывает искажена: ангажированные историографы или другие какие мудрецы наплетут царю, что хорошо, а что плохо, – но это «хорошо» с точки зрения элиты, а не страны в целом, – а царь, предположим, кивает с умным видом. Понятно, что результат его правления не будет оптимальным.

Но даже если суть процессов понята, и цель поставлена, хозяину надо еще обладать управленческим талантом. То есть он должен представлять, к какой цели стремится, и постоянно корректировать свои действия для этого, так как вовсе не факт, что запланированные им конкретные дела ведут к ожидаемым результатам. И ведь ситуация постоянно меняется под действием других сил, в том числе иностранных государств, преследующих свои собственные цели.

И, наконец, хозяин должен уметь создавать механизмы для реализации своих целей. Понимать, чем власть может управлять, а чем нет; какие структуры управления создать можно, а какие нет; есть у него люди для такой работы или нет и сумеет ли он их контролировать.

Иван и Петр были законными хозяевами своей страны, а не временщиками и не «назначенцами»; им было легче увидеть перспективу и задачи власти, общий ход событий. Потому они и достигли успеха.

Надеемся, теперь уже понятно, почему в этой и некоторых других книгах об истории России мы придерживаемся необычной периодизации – по циклам крупных рывков, выделяя рывки Ивана Грозного, Петра Великого и Иосифа Сталина. Такая периодизация не совпадает с общепринятой, зато в рамках циклов мы можем проследить весь путь элиты, от полного подчинения государю (интересам государства), через некую «вольницу», до развала ею государства. О рывке, совершенном при Иване, шла речь в книге «Другая история Московского царства». Рывок Петра и последовавший затем упадок при царицах показан в книге «Другая история Российской империи».

В этой книге пойдет речь о завершении цикла Петра в XIX веке, о рывке, совершенном под руководством Сталина, и о завершении этого цикла.