ГЛАВА ВОСЬМАЯ. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС ДРЕВНЕПОЛЬСКОГО ГОСУДАРСТВА. ПОЛЬША И  ЧЕХИЯ в 30-е годы XI в.

Причины социально-политического кризиса Древне-польского госудраства в конце 20-х — 30-х годов XI в., могучее антифеодальное движение конца 30-х годов и временный распад раннефеодальной монархии Пястов были не раз 'предметом специальной разработки не только в польской, но и в советской историографии '. Поэтому для целей настоящего исследования будет, очевидно, вполне достаточным остановиться лишь на ос­новных фактах кризиса с тем, чтобы сконцентрировать внимание на важнейших проблемах польско-чешских и польско-русских отношений описываемого времени.

Наметившееся, возможно, еще в последние годы правления Болеслава Храброго военное и политическое ослабление Древнепольского государства, выразившееся в заметном спаде его активности на международной арене, особенно резко сказалось при его непосредствен­ных преемниках. Обусловленный в значительной мере чрезвычайно сложным и неблагоприятным международ­ным положением страны, ее истощением в результате непрерывных войн, временный политический упадок Польши был прямо связан с тем конфликтом, который развивался внутри господствующего класса.

Уже при Болеславе Храбром, как отмечалось выше, попыталась поднять голову оппозиция, объединявшая церковную и частично светскую знать. Эта оппозиция выступала против сильной центральной княжеской вла­сти. Окрепшие на местах крупные землевладельцы все больше тяготились теми обязательствами, которые цент­ральная власть накладывала на них.

После смерти Болеслава Храброго (1025 г.) оппози­ция против княжеской власти стала, по-видимому, значительно активней. Стремясь еще более увеличить свое политическое влияние на дела государства и ослабить позиции князя, крупные землевладельцы, “можные”, ис­пользовали борьбу за власть, происходившую между чле­нами княжеской семьи2.

Правда, феодальной знати не сразу удалось добиться успеха. Воля покойного короля, бывшая, очевидно, зако­ном для его преданной и многочисленной дружины и ры­царства, в течение некоторого времени связывала дей­ствия оппозиционной части знати.

Вступление Мешко II (1025—1034 гг.) на 'престол, со­вершившееся согласно воле отца, произошло, очевидно, без каких-либо особых затруднений, хотя Мешко и не был старшим сыном Болеслава I. Два брата Мешко, старший Бесприм и младший Оттон, видимо, владели отдельными уделами. Таковая была воля скончавшегося короля 3.

Новый польский правитель в течение длительного вре­мени был активным сотрудником своего отца, выполняя различные, в том числе и дипломатические, поручения и, конечно, полностью проникся его политическими взгля­дами и принципами, сохранил высокое представление о значении верховной королевской власти. В области внешней политики Мешко держался активной, наступа­тельной тактики. Внутри государства он, по-видимому, рассчитывал вести политику твердой руки в отношении проявлявшей недовольство и роптавшей знати.

Идя по следам Болеслава I, Мешко II короновался королевской короной, что вызвало, разумеется, крайнее раздражение среди значительной части германских .фео­далов, о чем свидетельствуют некоторые немецкие ан­налы 4.

Впрочем, оппозиционная новому императору Конра­ду II часть германской знати, во главе с герцогом лота-рингским Фридрихом, судя по письму его жены Матиль­ды к польскому королю, иначе отнеслась к акту корона­ции5. Об этом говорит и тот факт, что впоследствии, в 1051 г., император Генрих III признавал королевский титул за вдовой Мешко II Рихезой6, дочерью рейнского палатина Эдона и племянницей Оттона III.

Какие бы, однако, настроения ни царили в Империи в тот момент, важно, что первое время Польше не угро­жала еще опасность с Запада. Император Конрад II был поглощен событиями в Империи и не мог еще пла­нировать открытого выступления против Древнеполь-ского государства. Зато на восточной и юго-западной границе положение казалось довольно серьезным. Здесь Мешко II приходилось считаться с угрожающей пози­цией Киевской Руси, не имевшей никаких намерений от­казываться от Червенских городов, особенно после того, как в 1024 г. Ярославу удалось расправиться с движе­нием волхвов в Суздальской земле7, и после соглаше­ния в 1026 г. между Ярославом и Мстиславом8. Отно­шения с Чехией продолжали оставаться крайне напря­женными, поскольку Чехия после довольно длительно­го периода упадка вновь вступила в эпоху политиче­ской консолидации, военного и политического подъема. Резко ухудшились и датско-польские отношения. При таком положении дел Мешко II не оставалось ничего иного, как попытаться разорвать окружавшее страну враждебное кольцо. Выбор пал на Венгрию, которая, овладев Словакией, некогда принадлежавшей Болесла­ву Храброму, была согласна сотрудничать с Польшей против Империи.

Одновременно польский король принимал энергичные меры к дальнейшей консолидации Древнепольского госу­дарства. Особенно сложным представлялось положение дел на Поморье. Отказ Западного Поморья признать верховную власть Мешко II и платить дань повел к во­оруженному конфликту, в результате которого помор­ский князь Дитрих, происходивший возможно, из пястов-ского рода 9, был изгнан из страны. Он нашел убежище себе в Империи, где усиленно интриговал против поль­ского короля 10.

Стремясь укрепить свои позиции на Поморье, Мешко II придавал большое значение распространению там христианства. В целях христианизации Поморья, а так­же для усиления христианской пропаганды на террито­рии Куяв и части Великой Польши было учреждено взамен пришедшего в упадок еще при Болеславе I Ко-лобжегского епископства епископство в Крушвице п.

Разумеется, ведя курс на дальнейшую консолидацию польских земель и заключив союз с Венгрией, Мешко II внимательно следил за ходом борьбы Конрада II с оп­позицией в Империи. Более того, используя затруднения Конрада И, он решился даже первым выступить против него. Поводом к войне послужило вмешательство Меш­ко II в спор о наследовании Мисьненской марки.

В известном смысле действия Мешко можно рассмат­ривать как превентивные, поскольку политическая про­грамма Конрада II была выражением весьма широких агрессивных планов германских феодалов как на восто­ке, так и на западе. Речь шла о прямом подчинении Империи Италии, Франции, Венгрии и Польши12. Выступление польского короля оказалось, однако, запоз­далым. Когда в 1028 г. Мешко II вторгся в пределы Им­перии и опустошил саксонские земли, уводя большое число пленных, и одновременно атаковал лютичей, поло­жение Конрада II оказалось отнюдь не таким отчаян­ным, как рассчитывал, очевидно, польский король. Импе­ратору удалось уже к этому моменту ликвидировать феодальную усобицу в Империи, укрепить союз с Чехи­ей, привлечь на свою сторону Данию.

Правда, ответный поход императора (в 1029 г.) под Будишин окончился неудачей так же, как неудачей окон­чился и поход имперских войск на Венгрию в 1030 г., чем воспользовался Мешко II и вторично опустошил со­седние области Империи. Но это были только мимолет­ные успехи польского оружия. В походе 1030 г. на Венг­рию императора поддерживали чешские войска под предводительством юного Бржетислава, сына Олдржи-ха 13. В то же время, по свидетельству русской летописи, в этом же году начала военные действия против Польши и Киевская Русь: “Ярослав Белзы взял...”14. В 1031 г. положение Польши еще более резко ухудшилось. Кон­раду II удалось полностью изолировать своего против­ника, заключив осенью 1031 г. мир с венграми15.

В международном положении Древнепольского госу­дарства самым трагическим было то обстоятельство, что к моменту решающего столкновения с Империей, руки Мешко II оказались связанными на Востоке и Юго-За-паде. Когда в 1031 г. император двинулся походом на Полышу, с Востока вступили в ее пределы русские кня­зья — Ярослав и Мстислав. Захваченные в 1018 г. Чер-венские города были возвращены Древней Руси: “Яро­слав и Мьстислав собраста вой мног, идоста на Ляхы и заяста грады Червеньскыя опять, и повоеваста Лядьокую землю, и многы ляхы приведоста и разделивша я, Яро­слав посади своя по Ръси” 16. При русских князьях на­ходились и братья Мешко II, Бесприм и Оттон. Судя по словам биографа Конрада II Випона, одновременное выступление Р\си и Империи не было результатом слу­чайного стечения обстоятельств. Наметившийся еще в 1017 г. союз Руси и Империи против Древнепольского государства, благодаря активной деятельности братьев Меижо II (Випон упоминает, правда, только Отгона), в 1031 г. стал фактом17.

Русские князья, овладев Червенскими городами, ко­торые имели для Руси еще и то значение, что именно от­туда шел постоянный подвоз необходимой населению со­ли, 18 не думали, однако, ограничиться только одним этим успехом. Они продолжали продвигаться в глубь Польши. Дело клонилось к свержению Мешко II и пере­ходу власти “ Бесприму, 19 что должно было упрочить русское политическое влияние в стране.

При таких обстоятельствах Мешко оставалось толь­ко заключить невыгодный для Польши мир с Империей, уступив ей часть Лужиц20. Затем, однако, по словам Ви-пона,21 Мешко оказался вынужденным бежать из Поль­ши и укрылся в Чехии.

Думается, что как в 1017, так ,и в 1031 г. в установ­ления русско-немецких политических контактов, в нала­живании русско-немецкого военного сотрудничества существенную роль должна была сыграть чешская Пра­га. Вместе с тем именно момент удара по Древнеполь-скому государству с двух сторон, с Запада и Востока, был наиболее благоприятным для раннефеодальной Че­хии временем, когда она могла успешно для себя решить моравский вопрос. Поэтому предположение Лябуды, что присоединение Моравии к Чехии произошло не в 1021 г., как указывается в хронике Козьмы Пражского22, а десять лет спустя, в 1031 г.,23 представляется вполне обоснованным. Зато описание судьбы пленных поляков у Козьмы не вызывает сомнений. Олдржих, по-видимо­му, 'поступил именно так: “схватив многих из них (поля­ков. — В. К.) и сковав их, как всегда, по- сотням, о,н при­казал продать их в Венгрию .и дальше...” 24 Так действо­вали “ русские и польские князья. Захваченное в плен население либо поселялось на землях князя и знати25, либо шло на продажу на невольничьи рынки. Одним из самых крупных невольничьих рынков была Прага 26.

В результате одновременного военного нападения Империи, Руси и Чехии Древнепольскому государству было нанесено сокрушительное 'поражение. Старшему сыну Болеслава Храброго, Бесприму, которого отец отстранил от наследства, удалось временно овладеть властью. Поставленный на княжеский стол с помощью вооруженного вмешательства соседей, он держался на нем в значительной мере только благодаря внешней поддержке. В конце концов при польском дворе возобла­дало не русское, а германское политическое влияние. Бесприм открыто вел себя как ставленник германских феодалов. Показателем временной потери Польшей са­мостоятельности и признания зависимости от Империи был факт передачи Беспримом Конраду II польских ко­ролевских инсигний27. Возможно, впрочем, что не был выдан императору 'посох св. Маврикия 28.

Как бы то ни было, откровенно агрессивные планы Конрада II в отношении Польши казались совсем близ­кими к своему осуществлению. Речь шла не просто об укреплении германского политического влияния в Поль­ше, речь шла о прямом подчинении ее Империи, что составляло смертельную угрозу для усилившейся Чехии. Немецкие феодалы, подчинив Польшу, заходили в тыл ей. При таких обстоятельствах чешско-терманские отно­шения неминуемо должны были обостриться, о чем не­двусмысленно свидетельствует Випон29. Г. Лябуда, по-видимому, совершенно прав, полагая, что причиной обо­стрения чешско-немецких" отношений было присоедине­ние Олдржихом Моравии 30.

Стремясь ослабить и подчинить Польшу, Империя отнюдь не стремилась видеть сильной и влиятельной Чехию. Может быть, руководствуясь именно этими соображениями о политике германских феодалов “ пред­чувствуя ухудшение чешско-германских отношений, Мешко II решился искать спасения в бегстве в Чехию.

После убийства Бесприма, в котором, как кажется, тай­но участвовал Мешко II и его брат Оттон31, в 1032 г. Мешко вернулся не без помощи чешского князя Олдр-жиха в Польшу32. Правда, осенью того же года Кон­рад II попытался было вновь изгнать Мешко II, но усо­бицы в Бургундии отвлекли его внимание на Запад. Между тем, умер союзник императора Канут Великий Датский. Датско^терманокий союз распался. С ослабле­нием Польши в начале 30-х гг. изменились и взаимоот­ношения Империи с полабскими славянами. Империя больше не нуждалась IB лютичах, как союзнике против Польши. Немецкие чпоходы на лютичей возобновились. В то же время Мешко II попытался организовать вос­стание полабо-прибалтийских славян против немецких феодалов 33.

Но если Империя, особенно учитывая ее конфликт с Чехией34, была ,не в состоянии избавиться от Мешко II, то и он, в свою очередь, чувствовал себя недостаточ­но прочно в Польше, чтобы продолжать борьбу с гер­манскими феодалами. Поэтому на съезде в Мерзебурге в 1033 г. в присутствии императора Конрада II Мешко оказался вынужденным отказаться от королевского ти­тула и уступить Империи земли лужичан и мильчан 35.

Используя ослабление своего противника, германские феодалы сумели добиться возвращения Западного По­морья изгнанному Мешко князю Дитриху36. Младший брат Мешко Оттон получил, по-видимому, в удел Силе-зию37.

Идя на столь серьезные уступки императору, Меш­ко II рассматривал их, однако, лишь как временную меру. Вскоре он предпринял попытку вновь объединить под своей властью все польские земли. Попытка эта оказалась удачной, а центробежные стремления фео­дальной знати были на. некоторое время преодолены. Смерть Оттона облегчила ему подчинение Силезии. Западнопоморский князь Дитрих был еще раз изгнан из страны38   Польские  .земли  вновь оказались  в  составе единого государства.

Таким образом, если совместное выступление сосе­дей повело к жестокому военному разгрому Древнеполь-ского государства, то вспыхнувший вслед за тем конф­ликт между резко усилившейся Чехией и Империей так же, как и прекращение войны с Киевской Русью, помог­ли польским феодалам, поддерживавшим Мешко II, вос­становить государственное единство страны, укрепить ее позиции перед лицом германской феодальной агрессии.

Оценивая личность Мешко II, Галл Аноним пишет-“Этот Мешко был достойным воином и совершил много рыцарских подвигов, о которых долго здесь рассказы­вать Всем соседям он был, однако, ненавистен из-за той ненависти, которую они питали к его отцу. Но не отличался он так ни богатством, ни обычаями, ни блес­ком жизни, как его отец” 39.

Нет никаких оснований не доверять этой характери­стике хрониста, верно подчеркнувшего, что Мешко II приходилось пожинать горькие плоды не своего посева По-видимом\, Галл Аноним совершенно прав, когда подчеркивает меньшую, сравнительно с отцом, одарен­ность сына. Можно думать, что, несмотря на свою боль­шую по тому времени образованность, знание древних языков, дипломатический и военный опыт, Мешко все же в качестве политического деятеля не мог равняться с такими выдающимися государственными мужами как Ярослав Владимирович в Киеве или Бржетислав I Чешский, занявший в 1034 г пражский княжеский стол Нужно считаться однако, и с тем, что никакой ум и ни­какие таланты не могли уже спасти положение, изме­нить ход событий Древнепольское государство пережи­вало глубокий социально-политический кризис, который привел его в самое ближайшее время на грань ката­строфы.

Кризис этот обусловливался как внутренними, так и внешними обстоятельствами. О внешнеполитической стороне дела достаточно подробно говорилось выше. Внутри страны главным был резко усиливавшийся фео­дальный гнет, все ускорявшийся процесс закабаления феодалами прежде свободных общинников Феодалы стремились увеличить нормы эксплуатации феодально-зависимого населения. Весь трудящийся люд, как за­висимые, так и свободные, несли на себе огромную тя­жесть повинностей и даней в пользу князя 40, конечно, колоссально возросших в условиях постоянных войн, которые вело при Болеславе Храбром и Мешко II Древ-непольское государство.

Войны эти, как это легко можно себе представить, до крайности изнурили и истощили страну Чуть ли не каждый год-два раздавалось над Польшей зловещее пение крылатых стрел, с громом сталкивались щиты и звенели стальные мечи Поля обагрялись кровью Втор­гавшийся неприятель вытаптывал посевы, сжигал горо­да и деревни, избивал или угонял в плен сотни и тыся­чи людей.

Между тем, в среде самого господствующего клас­са все более обострялся конфликт Борьба значитель­ной части крупной землевладельческой знати против сильной центральной власти ослабляла военные силы государства, была одной из причин его серьезных внеш­неполитических неудач Выступления знати против го­сударя и его ответные репрессии опять-таки тяжелым бременем ложились на крестьянские плечи Феодальные усобицы сопровождались зверствами и жестокостями, от которых больше всего страдал трудовой народ

Но обострение конфликта в рамках господствующе­го класса так же, как и бесконечная борьба с соседни­ми государствами, в свою очередь ускоряли взрыв на­родного возмущения, содействовали перерастанию классовой борьбы свободного и зависимого крестьян­ства и рабов в массовое вооруженное восстание. На­родному терпению наступал предел 41.

Могучее народное движение вспыхнуло в Польше после насильственной смерти Мешко II (1034 г.) при его предполагаемом преемнике и старшем сыне — Бо­леславе Забытом 42. О Болеславе Забытом сохранились очень краткие сведения в Великопольской хронике43. Правда, источник этот сравнительно поздний, однако нет, думается, оснований не принимать его показаний, косвенным образом подтверждаемых Галлом Анони­мом, сообщающим, что другой сын Мешко II, Казимир, был первоначально отдан в монастырь44.

Если бы Казимир был единственным сыном Мешко, о его монашестве, разумеется, не могло бы быть и речи. Отдавая Казимира в монастырь, отец его, по-видимому, старался заранее предупредить возможную борьбу за власть между сыновьями.

Именно на период краткого правления Болеслава За­бытого (1034—1037) 45 падает кульминационный пункт того социального и'Политического кризиса, который пере­живало Древнепольское государство с последних лет правления Болеслава Храброго. Болеславу Забытому пришлось, по-видимому, вступить в ожесточенный конф­ликт с той частью крупной польской знати, которая тяго­тилась сильной княжеской властью и являлась предста­вительницей тенденций феодальной раздробленности. Великопольская хроника характеризует правление Боле­слава Забытого как исключительно жестокое46. Очевид­но, в борьбе со своими политическими противниками княжеская власть не разбиралась в средствах, любым путем стремясь подавить оппозицию. Но никакие “жестокости” и никакие “зверства” уже не помогали. Древне-польское государство распадалось.

В Великой и Малой Польше выступающая против центральной власти знать опиралась, по-видимому, на поддержку польской церковной иерархии. Зато на По­морье местная знать прибегла к лозунгу реставрации язычества. Лозунг этот должен был создать ей ту широ­кую социальную базу, опираясь на которую она могла думать об успешном сопротивлении центральной власти. Он должен был привлечь на ее сторону массу свободных общинников, придерживавшихся языческих верований и готовых в любую минуту выступить против насаждаемой польскими правителями христианской церкви, как пред­ставительницы феодального гнета. Это была попытка поморской знати использовать в своих интересах в кон­фликте с центральной властью классовую борьбу непо­средственных производителей против феодальной эксп­луатации.

Опираясь на народное ополчение, поморская и мазо-вецкая знать сумела добиться полного отделения По­морья и Мазовии от остальной Польши. В Поморье возвратился, возможно, князь Дитрих или его сын Зе-момысл 47. Отделилась от государства и превратилась в самостоятельное княжество и Мазовия, где правил Мои-слав или Маслав. Происхождение Моислава в точности не известно. Существуют догадки, что он, может быть принадлежал к роду Пястов или происходил из мазо-вецкого княжеского рода48. Предположению о пястов-ском происхождении Маслава-Моислава противоречит само его имя, необычное для других представителей этой династии. Второму предположению противоречит тот факт, что письменное предание фиксирует его слу-жебно-рыцарское положение при дворе Мешко II49.

Как бы, однако, не решался вопрос о происхождении Моислава, он олицетворял собой именно ту группу фео­далов, которая попыталась сбросить с себя власть польского великого князя, устраивала интриги и поку­шения на его жизнь, и, наконец, подняла открытое вос­стание. Судьба Болеслава Забытого была, по всей вероятности, столь же трагична, как и судьба его отца. Глухие намеки, содержащиеся в Великопольской хро­нике и рассказе о Моисее Угрине, позволяют думать, что он был убит50. Русская летопись и рассказ о Мои­сее Угрине, связывая со смертью Болеслава Великого взрыв антифеодального движения в Польше51, очевид­но, путают Болеслава Храброго с Болеславом Забы­тым52. Зато Великопольская хроника прямо связывает внутренний кризис Древнепольского государства с име­нем Болеслава Забытого, старшего сына Мешко II53.

Борьба внутри различных групп господствующего класса, общее истощение страны в результате продол­жительных войн и упадок центральной власти явились благоприятными условиями для взрыва антифеодаль­ного восстания в Польше. Сигналом к народному вос­станию могла послужить насильственная смерть князя и открытые бунты знати, растаскивавшей по частям государство. Восстание приняло массовый характер. В борьбе против церковных и светских землевладельцев объединилось свободное и феодально-зависимое кресть­янство. В движении, само собой разумеется, должны были принять участие и рабы. Антифеодальное движе­ние развивалось под лозунгами реставрации язычества и уничтожения христианской церкви, может быть, на­поминая по своим формам движение, возглавленное волхвами в Суздальской земле, о котором рассказы­вает русская летопись под 1024 г.54 К сожалению, дан­ные о польском язычестве настолько ограничены, что здесь трудно высказать сколько-нибудь определенное предположение.

Вот как описывает восстание первый польский хро­нист Аноним Галл: “...Рабы восстали против господ, вольноотпущенники — против знатных, самовольно за­хватывая власть. Одних из знатных убив, других обратив в слуг, восставшие тфелюбодейским образом овладели их женами и предательски расхитили должности. Более того, оставляя католическую веру, о чем мы не можем говорить без плача и стона, подняли они бунт против епископов и священников, часть которых, призна­вая достойными лучшей смерти, казнили мечом, дру­гих, якобы достойных смерти позорной, побили кам­нями” 55.

Главное, 'что смущает в процитированном показании хрониста, — это отчетливо звучащее определение вос­стания как движения рабов, что дало даже основание некоторым исследователям рассматривать его именно таким образом56. Однако все, что известно относитель­но социальной структуры Древнепольского государства, решительно исключает возможность предполагать в Польше этого времени массовое восстание, движущей силой которого были бы главным образом рабы. Для раннефеодальной Польши первой половины XI в. на­иболее характерной фигурой был не раб, а феодально-зависимый или свободный крестьянин. Крестьянство было основным производителем материальных благ. Поэтому только крестьянство могло быть движущей си­лой действительно массового движения 57. Иное дело, что в движении этом могли принять и, конечно, приняли участие рабы и часть городского населения.

В связи со столь очевидной неточностью показаний Галла Анонима можно было бы, конечно, признать, что употребляемый им термин “servus” применяется им для обозначения феодально-зависимых крестьян (“сервов”), участников восстания58. Однако текст хроники реши­тельно противоречит такому толкованию термина “ser­vus”. У Галла Анонима прямо противопоставляются рабы (“servi”) вольноотпущенникам (“liberati”), следо­вательно, под термином “servus” хронист определенно понимал раба.

Нет нужды, однако, искать каких-либо способов доказательства, что в понимании Галла Анонима сер-вы — это феодально-зависимое население, тем более, что и одни зависимые тоже, разумеется, не могли в это время быть движущей силой восстания. В восстании огромную роль неизбежно должно было играть свобод­ное население, так как свободные общинники все еще составляли главную массу крестьян в стране.

Наиболее точные показания о движущих силах вос­стания дает русская летопись, в которой говорится: “В се же время умре Болеслав Великыи в Лясех. И бысть мятежь в земли Лядьске. Вставше, людие изби-ша епископы и попы и бояры своя, и бысть в них мя­тежь” 59.

Разумеется, совершенно 'несущественно, что лето­пись перепутала год восстания, отнеся его к 1030 г., и неверно связала его начало со смертью Болеслава Храброго, которую тоже неверно датировала 1030 г. Существенно иное: летописец движущую силу восста­ния определил термином “люди”, а на Руси в то время под словом “люди” понимался вообще простой “арод в своей совокупности, т. е. крестьяне и городское насе­ление60.

Аналогичное летописи известие о восстании IB Поль­ше имеется в рассказе о Моисее Угрине, где тоже вос­ставшие названы “людьми”61. Известия летописи и рас­сказа о Моисее Угрине имеют тем большее значение, что оба они, по всей вероятности, основываются на источнике польского происхождения, причем близком к описываемым событиям62. А это, бесспорно, позволяет трактовать в данном случае летопись и рассказ о Моисее Угрине как основные источники. Что касается “рабов”

и “вольноотпущенников” как главных сил восстания у Галла Анонима, то скорее всего объяснять этот оборот хрониста следует как литературный прием, навеянный знакомством с античной литературной традицией63.

Итак восстание 1037-^1038 гг. было действительно массовым, широким народным движением. Источники дают основание полагать, что в нем приняло участие свободное и несвободное феодально-зависимое кресть­янство, обездоленное население подградий и рабы.

Что касается характеристики действий восставших, то все три источника ярко характеризуют их антифео­дальную направленность. Восставшие громили усадьбы феодалов (“бояр”), убивали их самих. Между прочим, в рассказе о Моисее Угрине говорится и о гибели во вре­мя восстания его госпожи, у которой он находился в период своего плена в Польше: “Тогда и сию жену уби-ша”64.

С особой ненавистью восставшие громили, очевидно, монастыри и церкви, убивая епископов и священников. О жестокой расправе с христианским клиром совершен­но определенно говорит Галл Аноним.

Понятно, что антифеодальное восстание не с одина­ковой интенсивностью проходило на всей территории Древне-польского государства. Главными очагами дви­жения являлась Великая Польша и частично Силезия, в гораздо меньшей степени оно коснулось Малой Поль­ши, где христианство имело прочные и давние традиции, и, по-видимому, совершенно не затронуло Мазовии, куда христианство по существу еще не успело проник­нуть и где поэтому не было христианской церкви — это­го олицетворения феодального гнета- и эксплуатации.

Мазовецкая знать сумела, очевидно, использовать в своих целях недовольство народных масс увеличив­шимися княжескими поборами, не прибегая к выступ­лению против христианской церкви. Вместе с тем она сумела и предотвратить перерастание здесь классовой борьбы крестьянства в прямое вооруженное восстание, что, может быть связано с тем, что в силу своего геогра­фического положения Мазовия была наименее разорен­ной частью страны. О том, что в Мазовии антифеодального восстания не произошло, свидетельствуют слова хроники Галла Анонима, сообщающего о бегстве сюда тех, кому угрожало в других местах антифеодальное движение, очевидно, тех самых епископов, “попов” и “бояр”, о которых упоминает летопись. Бежали в Ма-зовию также и крестьяне, спасаясь от иноземных втор­жений 65.

Антифеодальное восстание нанесло решительный удар польскому раннефеодальному государству, которое при­шло в полный упадок. Только в Кракове, Познани, Гнез-но и некоторых других городах кое-как держались еще остатки государственного аппарата66. Наследник Боле­слава Забытого, его младший брат Казимир, вынужден был бежать из страны.

Общий характер антифеодального восстания в Поль­ше по своим основным тенденциям очень близко напоми­нает аналогичные движения в Киевской Руси XI в., сви­детельствуя вместе с тем о близости русского и польского исторического процесса в описываемое время. Особенно бросается в глаза крупная роль, которую играли >в этих движениях пережитки язычества. Помимо отмеченного выше восстания 1024 г. в Суздальской земле, во главе которого стояли волхвы, здесь следует указать на вос­стания русских крестьян и горожан 60—70 годов XI в., в которых волхвы также играли крупную роль. Русская ле­топись говорит о “бесовском наущении” волхвов в Рос­товской земле, в Новгороде и даже в Киевеб7. Отмеча­ются в русских летописях и случаи прямого выступле­ния против духовных иерархов. Так, в 1068 г. был удав­лен холопами в Киеве новгородский владыка Стефан 68. Почти в то же самое время в Новгороде восставшие го­рожане во главе с волхвом “хотяху побити” епископа Федора69.

Подробный анализ этих столь характерных для русской жизни XI в. антифеодальных выступлений был дан академиком М. Н. Тихомировым70. Сопоставив эги движения на Руси с аналогичными движениями в Поль­ше исследователь пришел к следующему выводу: “Эти движения знаменовали собой важный исторический этап: окончательное утверждение феодальных порядков на Руси и в соседних славянских странах”71. Этот вывод можно распространить и на Венгрию XI в.

Временным распадом раннефеодальной монархии Пяс-тов поспешил воспользоваться чешский инязь Бржетис-лав, совершивший опустошительный поход на Польшу. Нужно сказать, что по вопросу о характере внешней по­литики Чехии того времени, а в связи с этим, и по вопро­су об оценке гнезненского похода Бржетислава в лите­ратуре все еще продолжается дискуссия.

Уже в старой чешской литературе было высказано мнение, что в планы Бржетислава I входило создание обширного западнославянского государства и что Брже-тислав в определенном смысле был продолжателем Боле­слава Храброго. В соответствии с такой точкой зрения гнезненский поход Бржетислава толковался не как акт мести и грабежа соперника, а как хорошо продуманный и важный шаг на пути создания возглавляемой Чехией западнославянской монархии с одновременным учрежде­нием в Праге архиепископства 72.

Используя нумизматические данные и подчеркивая значение для Чехии первой половины XI в. торговли с балтийским бассейном через Польшу, развивал, этот взгляд на политику Бржетислава Г. Скальский, пола­гавший, что в своей внешней политике чешский князь Бржетислав I опирался на устойчивую великоморавскую традицию и что поэтому в конце 30-х годов XI в. в планы чешских феодалов входило создание большого западно­славянского государства, включающего и польские земли. В соответствии с этим в работе Г. Скальского дается оценка похода Бржетислава на Гнезно73.

Но особенно детально тезис о великоморавских тра­дициях в политических планах Бржетислава I был развит в вышедшей в 1958 г. работе П. Радомерского “Корона моравских королей”, основанной главным образом на изучении нумизматического материала. Автор связывает тип монетной чеканки Бржетислава с византийским чеканом74.

Одновременно в ряде работ чехословацких историков подчеркивается расцвет при Бржетиславе I Сазавского монастыря (основан в 1032 г.) как центра распростране­ния литературы и литургии на церковнославянском язы­ке, отмечается его важная роль в развитии культурного общения Чехии с Русью75.

Трактовка, особенно в работе П. Радомерского, поли­тической концепции Бржетислава I как концепции, осно­ванной на усвоении и возрождении великоморавских политических и церковных традиций, встретила резкие возражения со стороны ряда чехословацких историков (3. Фиала, Д. Тржештик, Б. Кшеменьская) 76. По мнению этих исследователей, взгляды сторонников “велико-моравской” концепции не имеют под собой никакой ре­альной почвы и основаны на произвольной комбинации фактов. До 1034 г., с точки зрения 3. Фиалы и Д. Тржеш-тика, можно говорить о политике Бржетислава лишь как о типичной политике удельного князя.

Но и после вступления Бржетислава на пражский ве­ликокняжеский стол, по их мнению, нет оснований видеть в его деятельности попытки образования большого сла­вянского государства с самостоятельной церковной орга­низацией и богослужением на церковнославянском язы­ке. Что касается целей похода Бржетислава I на Польшу, то он мог преследовать лишь обычные грабительские це­ли и захват Силезии77.

По-видимому, все же нужно признать справедливость точки зрения противников “великоморавской концепции”. Во всяком случае, имеющиеся в распоряжении исследо­вателей археологические материалы ее определенно не подтверждают. Нет оснований утверждать, что в своей строительной деятельности в Моравии Бржетислав I пы­тался каким-либо образом воскресить старые велико-моравские центры 78.

Сложнее обстоит дело с оценкой политики Бржети-слава I в отношении Польши, судить о которой прихо­дится главным образом на основании действий чешского князя в годы социально-политического кризиса Древне-польского государства.

Воспользовавшись обстоятельствами мощного подъ­ема в Польше антифеодального народного движения и временного политического распада Древнепольского государства, Бржетислав I поспешил вмешаться в поль­ские дела. Чрезвычайно показательно при этом, что в от­личие от германских или русских феодалов чешские фео­далы не поспешили с помощью Пястам против восставше­го крестьянства, хотя, казалось, именно этого требовали их классовые интересы. Позиция Бржетислава I и поддер­живавших его кругов чешских крупных землевладельцев оказалась совершенно иной, как показывает развитие событий в период гнезненского похода чешского князя.

Точная датировка похода до сих пор вызывает споры среди историков. Дело в том, что польские анналы (роч-ники) датируют его 1038 или иногда даже 1037 г.79, в то время как чешские называют 1039 г.80 Примиряя эти противоречивые показания источников, чешские ис­торики, как правило, считают, что поход начался в 1038 г., а закончился лишь в 1039 г.81 Опорой для такого решения вопроса могут служить показания Козь­мы Пражского, согласно которым вторжение в Польшу произошло на четвертом году княжения Бржетисла-ва I82, т. е. в 1038 г., а закончилось 1 сентября 1039 г., когда состоялось торжественное вступление Бржетисла-ва в Прагу83.

Но если поход продолжался столь длительное время, то естественно возникает следующий вопрос: можно ли считать гнезненский поход эпизодической военной акцией грабительского характера или речь должна идти о военных действиях более широкого масштаба? Один из последних исследователей похода Бржетислава I, Б. Кшеменьская, явно склоняется к первому решению, полагая, что поход состоялся летом 1039 г. и длился всего два месяца. Чешский князь двигался на Гнезно через Силезию (Вроцлав), не встречая на пути сопро­тивления84. Аналогичную оценку походу Бржетислава как походу, преследовавшему только грабительские цели, дают, как уже говорилось, 3. Фиала и Д. Тржешгик85.

Такое решение можно принять, если опираться лишь на показания одного Галла Анонима. Польский хронист действительно сообщает только о разорении чешским князем Гнезно и Познани и похищении мощей св. Войтеха

Совершенно иной окажется картина событий, если обратиться к тексту хроники Козьмы Пражского, который, по его собственным словам, начиная со второй книги своего сочинения, попытался “рассказать о том, что мы (Козьма.— В. К.) или сами видели, или досто­верно установили со сло!В тех, кто сам видел (описыва­емое)”87. Упомянув о том трудном положении, в котором находилась в описываемое время Польша, и о стремлении Бржетислава не упустить случая отомстить своим польским противникам, Козьма рассказывает далее о совещании князя со знатью, на котором было принято решение о нападении на Польшу и о созыве народного ополчения. “...Бржетислав... немедленно оповестил всех о своем страшном решении, разослав по всей чешской стране, в знак своего приказа, петлю, сплетенную из лыка. Это означало, что, кто прибудет в лагерь позднее назначенного срока, то пусть знает, что будет без про­медления повешен в такой петле на виселице”88.

Весьма тщательную подготовку вторжения подчерки­вает и Б. Кшеменьская 8Э.

Далее Козьма рассказывает о вступлении Бржети-слава в “главный гброд поляков” Краков и разорении его90, о захвате и разорении чешским войском других польских городов, в том числе о выводе в Чехию из г. Ге-ча его населения и укрывшегося за его стенами окрест­ного крестьянского люда91. Вслед за тем целые три главы второй книги хроники Козьма посвящает повест­вованию о захвате Гнезно и перенесению в Прагу остан­ков св. Войтеха, первого гнезненского архиепископа Гаудентого и пяти братьев-мучеников92.

Показание чешского хрониста о захвате и ограбле­нии Кракова существенно расширяет круг молниеносно­го военного набега, преследующего цель захватить добы­чу и овладеть пограничной Силезией. Именно поэтому Б. Кшеменьская делает попытку отвести это сообщение Козьмы Пражского, утверждая, что оно было всего лишь плодом домыслов и произвольных комбинаций са­мого хрониста. По ее мнению, Козьма приплел к своему рассказу Краков лишь потому, что хотел подчеркнуть93 удачу места Бржетислава I за унижение Чехии при Бо­леславе III.

Такой трактовке слов Козьмы противоречат данные немецких источников, сообщающих под 1041 г. о том, что германский король Генрих III заставил силой Бржети­слава I отказаться от попыток подчинить себе какие-либо другие польские провинции, кроме двух, уже нахо­дившихся под его властью94. Одной из этих провинций была Силезия, другой — скорее всего Моравия95. Обе они прежде входили в состав Древнепольского государ­ства: первая — до 1038—1039 гг., вторая — до 1031 г. Чешский князь, однако, был неудовлетворен этими за­воеваниями и претендовал еще на какие-то другие поль­ские территории. Простого взгляда на географическую карту достаточно для того, чтобы решить, что Бржети-слав в первую голову должен был думать о Кракове и Малой Польше. А это означает, что вторжение чешского князя в Польшу преследовало значительно более широ­кие цели, чем полагают Б. Кшеменьская, Д. Тржештик и 3. Фиала. Об этом весьма красноречиво свидетельст­вует и рассказ Козьмы о захвате Гнезно.

Чешское войско, по-видимому, без боя овладело цер­ковной столицей Польши, которую некому было защи­щать96. Далее, в отличие от Галла Анонима, Козьма со­общает о захвате и перенесении в Прагу не только остан­ков св. Войтеха, но и мощей пяти братьев-мучеников и архиепископа Гаудентого97. Важно подчеркнуть при этом, что в глазах хрониста самовольное нарушение, по­коя останков святого захватившими Гнезно чехами, без всякого сомнения, являлось святотатством. Потребова­лись три дня поста и молитвы и “чудесное” явление во сне пражскому епискому Северу св. Войтеха, потребова­лось наконец, утверждение (именно в Гнезно перед гроб­ницей св. Войтеха) так называемого Статута Бржети-слава, гарантировавшего права и привилегии церкви98, чтобы попытаться снять с гнезненской акции Бржети-слава I черное пятно святотатства. Именно так изобра­жает дело Козьма Пражский98. По его словам, свято­татственный перенос мощей чешским князем стал предметом специального разбирательства в Риме, где чеш­ские послы, “не рассчитывая на красноречие, дары щед­ро давали” 10°. Если чешский князь и пражский епископ пошли на такое рискованное предприятие101, то, очевид­но, потому, что они придавали этому акту особое госу­дарственное значение.

Покаяние, пост, молитвы и другие церемонии в Гнез-но, торжественность вступления в Прагу чешского кня­зя и пражского епископа, который тоже участвовал Б походе с войском, “причем “сам князь и епископ несли на плечах дорогую ношу — мощи мученика Христова Адаль­берта, за ними аббаты несли останки пяти братьев, дальше шли архипресвитеры, неся (мощи.— В. /(.) архи­епископа Гаудентого” 102,— все это, без всякого сомне­ния, свидетельствовало о том исключительно большом значении, которое придавали походу не только чешский князь, но и чешское духовенство.

Значение перенесения мощей св. Войтеха и его брата и пяти братьев-мучеников из Гнез'но в Прагу на самом деле было исключительным по понятиям того времени. С мощами Войтеха Чехия получала еще одного, помимо Вацлава, христианского патрона, причем на этот раз та­кого патрона, которого равно чтили как в Чехии и Поль­ше, так и в Германии и Италии. С перенесением мощей св. Войтеха связывались, очевидно, планы чешского князя и пражского епископа учредить в Праге архи­епископство и добиться для Чехии церковной независи­мости от Империи 103. Участие в походе на Гнезно праж­ского епископа полностью убеждает в таком решении во­проса.

Замыслы Бржетислава не могли, однако, сводиться только к плану создания пражского архиепископства. Гнезненский поход, лишая Польшу ее “небесного” пат­рона, подрывал основы ее церковной >и государственной самостоятельности. В том, что чешский князь стремился не только усилить Чехию, но и нанести сокрушительныйудар Древнепольскому государству, подорвать его ти­пичную для феодализма государственную идеологию, лишить пястовскую династию покровительства святых и церкви, убеждает тот факт, что вместе с останками Адальберта были вывезены останки Гаудентого и пяти братьев-мучеников.

Это не значит, конечно, что в лице Бржетислава вос­ставший трудовой люд Польши встретил союзника про­тив своих феодалов. Не может быть никакого сомнения в том, что, предавая огню >и мечу польские города и се­ла, чешский князь расправлялся заодно и с восставшим польским крестьянством. Это значит только, что, исполь­зуя социально-политический кризис Древне'польского го­сударства, резко проявившиеся IB Польше тенденции фе­одальной раздробленности, чешский князь попытался со­крушить старых противников Пшемыслидов — Пястов и поддерживавшие Пястов группировки польской знати, подорвать и уничтожить их политическую программу.

Таковы факты, которые заставляют отвергнуть те­зис об ограниченном, исключительно грабительском ха­рактере польской акции Бржетислава I в 1038— 1039 гг. Для того чтобы награбить добычу и захватить Силезию, не 'было необходимости рубить под корень идеологиче­ские основы польской раннефеодальной государствен­ности. Поэтому более правильными представляются взгляды тех исследователей, которые усматривают в польской политике Бржетислава концепцию создания крупного западнославянского государства. Само собой разумеется, конечно, что даже в самых смелых планах чешского князя такое государство не могло охватывать все западное славянство. Едва ли мог мечтать чешский князь и о подчинении себе всех польских земель. Скорее всего речь могла идти о восстановлении границ монар­хии Болеслава II Чешского и о воскрешении его смелых церковных планов, с чем, возможно, связано и покрови­тельство Сазавскому монастырю, игравшему важную роль в культурном и церковном общении с Русью104. Чешскому князю, конечно, важно было заинтересовать в своих политических замыслах Римский престол.

На пути честолюбивых замыслов чешского князя ока­залась, однако, Империя. В результате двухлетней борьбы с германскими феодалами Бржестислав I, при­нявший в 1035 г. Чехию в качестве имперского лена105, вынужден был отказаться от своих широких замыслов в отношении Польши и признать себя “новь вассалом им­ператора 106. За Чехией сохранилась только Моравия и Оилезия с Вроцлавом.

В отличие от событий 1031 г., нет никаких оснований полагать, что польский поход чешского князя в 1038— 1039 гг. мог быть в какой-либо степени поддержан Киевской Русью. Союз вернувшегося около этого вре­мени в Польшу Казимира с Ярославом Мудрым и рус­ская помощь IB восстановлении государственного един­ства Польши в 40-е годы XI в. исключают даже возмож­ность такой постановки вопроса.

Более вероятно, что Бржетислав мог координировать свои действия с Венгрией 107 и Маславом Мазовецким, которого поддерживали поморяне и пруссы 108, может быть, ятвяги. К сожалению, в этом случае пойти дальше простого предположения нет никакой возможности.

Итак, далеко перешагнувшая за рамки этнографиче­ски польских земель раннефеодальная монархия Боле слава Храброго оказалась довольно эфемерным и не­долговечным образованием. Пользуясь внутренним ос­лаблением Древ'непольского государства, Чехия и Русь легко вернули себе захваченные польскими феодалами земли — Моравию и Червенские города. В этом случае (1031 г.) они выступали против Польши как союзники, координируя свои действия с Империей.

Социально-политический кризис Древнепольского го­сударства, приведший в конце 30-х годов к его распаду и ознаменовавшийся взрывом широкого антифеодально­го движения в стране, привел к такому изменению рас­становки политических сил в Центральной и Восточной Европе, при котором чеа!ский князь Бржетислав I по­пытался даже восстановить в прежних, конца X в , гра­ницах монархию Пшемыслидов и воскресить планы Бо­леслава II учредить архиепископию в Праге Возможно, что Бржетислав рассчитывал при этом на заинтересо­ванность Империи в подавлении крестьянского восста­ния в Польше, проходившего под языческими лозунга­ми, ставил ставку “а интерес папства и Империи к организации восточной миссии и даже действовал в кон­такте с некоторыми группами польской знати, представ­лявшими собой центробежные силы в раннефеодальной Польше.

Однако усиление Чехии, как это показали уже со­бытия 1031 г, отнюдь не устраивало германских феодалов Тем более не могли устроить их планы соз­дания большого западнославянского государства. Вмешавшись в восточные дела, Империя не допустила осуществления государственных и церковных замыслов Бржетислава I. Восточная политика германских фео­далов, преследовавшая цель подчинения Империи всего западного славянства, сводилась поэтому к тому, чтобы сохранять известное равновесие сил между Польшей и Чехией, поддерживая таким образом истощающее обе страны соперничество Пястов и Пшемыслидов.

Польская политика Бржетислава I не встретила, од­нако, сочувствия и при дворе великого князя киевского Этому были, впрочем, особые причины, о чем пойдет речь в следующей главе настоящего исследования.