ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ОЛИГАРХ, КОТОРОГО СЧИТАЛИ ЖЕЛЕЗНОЙ МАСКОЙ

Я вернулся в отель, но не смог заснуть, ожидая завтрашнюю встречу. Шел второй час ночи, когда мне пришло в голову попытаться записать весь его вчерашний монолог. Я сел к столу и... записал весь его рассказ... 163 страницы! Записал без по­марок, без любимой моей бесконечной правки! Он будто диктовал мне, а я... продолжал слышать его голос!

Я заснул только под утро, но встал с удиви­тельно свежей головой.

Признаюсь, проснувшись, тотчас бросился к столу, думал, что все случившееся мне приснилось. Но на столе были разбросаны исписанные мною листы... те самые 163 страницы.

В десять утра я был у его дверей. Все тот же молчаливый молодой слуга провел меня в кабинет.

Месье Антуан был ослепителен — в соломен­ной шляпе с большими полями, в белом летнем костюме и шелковом шарфе, элегантно, как умеют только французы, наброшенном на плечо.

Он стоял, картинно опершись на спинку кресла, появившегося рядом со столом. Это было великолепное старинное кресло с изящно изогну­той высокой спинкой, сиденье поддерживали льви­ные лапы.

— Вы правы: кресло воистину бесценное, — ска­зал месье Антуан, — сделано в прославленной «Ма­нуфактуре королевской меблировки». Принадле­жало христианнейшему королю Людовику XIV. В то время модники начали заказывать кресла с низ­кой спинкой. Но Людовик XIV хотел распоря­жаться всем, даже модой. Тотчас последовал коро­левский указ, запрещавший мебельщикам подобные вольности — спинка у кресел должна была быть вы­сокой. — И месье Антуан кивнул на кресло. — Итак, именно в этом кресле помещался августейший зад Людовика XIV.. Как ничтожна наша плоть... Ис­тлели и великий король, и все, кто трепеща стоял перед этим креслом... но кусок дерева стоит невре­димый и столь же прекрасный. Кресло было очень любимо королем. Когда в кабинет короля въехал новый гарнитур, сделанный прославленным Булем, король велел отправить кресло в спальню. И когда беспредельно любвеобильный король принимал возлюбленных, кресло видело их пышные тела, освобожденные от тяжелых парчовых платьев, в которых они величественно плыли по паркету, по­хожие на корабли. Но эти мимолетные похоти ко­роля соседствовали с долгими, преданными влюб­ленностями. Влюблялся король всегда неожиданно.

После черноволосой, черноокой племянницы Ма­зарини его новой страстной любовью стала провин­циалка, к тому же хромоножка, но прехорошенькая, белокурая, как ангелочек, Луиза де Лавальер. И кресло стояло рядом с потайной дверью, за которой начиналась лестница в апартаменты фаворитки.

Это кресло видел и герой истории, которую я собираюсь вам рассказать. Правда, тогда оно еще стояло в кабинете короля.

Все тот же молчаливый молодой человек вка­тил маленький столик, на котором стоял поднос с серебряным кофейником и круассанами.

— Вы плохо завтракали, но хорошо и неуто­мимо трудились до рассвета, — сказал насмешливо месье Антуан.

Он знал и это!

Я молча, торопливо, жадно ел.

— Боюсь, мне более не удастся отправить вас в прошлое. Как только я объяснил вам технику, ваше сознание встало на страже. Вы огорчены, не так ли? Но и... обрадованы, сознайтесь. Ибо человек жаждет чуда и одновременно... боится его. Жаждет непонятного, но мечтает его тотчас объяснить. Как сказано у вашего классика: попросим самого маэ­стро Воланда разоблачить технику его фокусов... Вообще, человек животное, живущее всегда между крайностями. К примеру, между скорбями, если вы бедны, и скукой, если вы богаты.

Я допил кофе, и он сказал:

— Однако вернемся к нашему исследованию. Итак, наш сегодняшний герой — претендент номер два. Во всяком случае, уже в XVIII веке многие ис­следователи считали именно его «Человеком в же­лезной маске».

Месье Антуан позвонил в колокольчик, и все тот же молчаливый слуга внес портрет в массив­ной золотой раме. И поставил его на пол, присло­нив к стене напротив кресла с львиными головами.

— Я недавно купил этот портрет, — сказал месье Антуан. — Его нарисовал Шарль Лебрен — первый живописец короля Людовика XIV.

На портрете в точно таком же кресле с высо­кой спинкой сидел господин в черной одежде.

— В то время придворные были пестро раз­одеты, как павлины, но серьезные люди, то бишь чиновники, финансисты и судейские ходили ис­ключительно в черном. Но черная одежда госпо­дина на портрете из очень дорогой ткани. Ее ожив­ляет, как видите, белая пена столь же дорогих кружев, из-под которых видны тонкие изящные руки. Правая рука держит перо, готовясь подпи­сать бумагу, возможно меняющую чью-то судьбу. Обратите внимание на пальцы. Пальцы опытного любовника, знающего толк в самых утонченных ласках. У господина хищный галльский нос и ухо­женные усики а-ля Ришелье с опущенными вниз кончиками — обычное украшение тогдашних бю­рократов. Высокий лоб полузакрыт волосами, спус­кающимися на плечи. Но какова улыбка! В ней на­смешка, пресыщение, разочарование, которые даруют Власть и Деньги. Перед вами, мой любез­ный друг, знаменитый Николя Фуке. В 1657 году, когда Лебрен писал этот портрет, Николя Фуке был суперинтендантом, по-нынешнему — мини­стром финансов и олигархом, богатейшим чело­веком Франции, некоронованным владыкой страны. Но каков портрет! Вот о таком портрете писал ваш Гоголь. Схвачено не просто сходство, но опаснее — душа! Я не удивлюсь, если в мое отсут­ствие он выходит из рамы, разгуливает по дому или сидит вот в этом, так хорошо знакомом ему кресле короля. Сегодня мы с вами отправимся в удивитель­ное поместье, принадлежавшее этому господину. Оно недалеко от Парижа. Именно там разыгрался главный акт драмы. Весьма важная часть истории, которую нам предстоит раскрыть. — И добавил, усмехнувшись: — Во всяком случае, сегодня этому поместью придется поведать нам многое.

Между тем лежащие на столе часы в виде зо­лотого полумесяца пробили десять. Тотчас в квар­тире начался великолепный концерт. Множество часов в разных комнатах начали отбивать время. Одни били вместе, другие порознь, спеша друг за другом. Их звучанье было божественной музыкаль­ной эстафетой, летевшей из комнаты в комнату.

Все тот же молодой безликий человек объявил:

— Автомобиль у подъезда, месье.

— Мы спустимся ровно через минуту, — сказал он слуге. Я запомнил эту фразу. Именно после этих слов, как-то лукаво усмехнувшись, он спросил меня:

— Который час?

Вопрос был странен, только что во всех ком­натах часы били десять ударов.

— Нет-нет, ответьте точнее.

— На моих две минуты одиннадцатого, — отве­тил я.

— Запомните свой ответ... Уже вскоре он мо­жет оказаться для вас весьма интересным. Но пе­ред нашим отъездом я хотел бы вкратце обрисо­вать вам жизнь Николя Фуке, изображенного на этом портрете. Жизнь весьма поучительную, ко­торую, уверен, вы когда-нибудь опишете, она до­стойна стать содержанием отдельного произведе­ния на модную тему ОЛИГАРХ И ВЛАСТЬ. Так что считайте рассказанное моим вам подарком.

Итак, Николя Фуке. Уже во времена Ришелье они вошли в большую силу, эти люди в черном платье... Король, принцы, придворная аристокра­тия, мушкетеры, гвардейцы — все транжиры. Их дорогие лошади, перья на шляпах, раззолоченные камзолы, кожаные перевязи шпаг, модные плащи и шпоры требовали кучу денег. До появления Ри­шелье аристократы часто брали взаймы у ростов­щиков и банкиров, но отдавали редко. Когда, от­чаявшись получить долг, скучные заимодавцы являлись домой к знатному человеку, их в лучшем случае вежливо выпроваживали, или, — он про­кричал с неожиданной яростью, — слуги попросту спускали мерзавца с лестницы!!! Но во времена Ришелье все изменилось.

Ришелье был великолепным дельцом. У него была голодная любовь к деньгам выбившегося из бедности человека. Он сумел ввести моду на деньги. Теперь родовитый аристократ должен быть богат, если хотел быть «комильфо». При кар­динале шутки аристократов с НЕ-отдачей долга стали опасны. Люди в черном, то бишь судейские, беспощадно описывали имущество родовитых должников. И во второй половине XVII века еще один меланхолический философ, месье Лабрюйер, написал: «Уста прохожих на улицах больших горо­дов только и произносят нынче такие слова, как «вызов в суд», «опись имущества», «долговая рас­писка», «протест векселя».

Вслед за Ришелье пришла его тень — кардинал Джулио Мазарини. Он продолжил моду на деньги, присовокупив к ней моду на взятки. «Что такое взятка? Взял и сделал», — шутка из той эпохи. Ма­зарини мог многое... но не мог одного — сделать что-нибудь даром. Про него говорили: «Тысячу экю — возьмет, но одно экю тоже возьмет». Состоя­ние Мазарини, описанное после его смерти, по­трясает — 40 миллионов ливров... в два раза больше состояния Ришелье! После его смерти деньги до­стались родственникам. Как положено итальянцу, он любил семью. Чтобы король не отнял у родичей деньги после его смерти, кардинал завещал Людо­вику, королеве и Франции свою знаменитую кол­лекцию — 200 античных статуй, 500 картин великих мастеров, несколько сотен старинных манускрип­тов и, конечно, бесценные бриллианты. Любов­нице-королеве оставил огромный бриллиант «Роза Англии», королю — «Восемнадцать Мазарини» — восемнадцать несравненных бриллиантов. Граф Сен-Жермен считал камни Мазарини «самыми кра­сивыми в Европе». Граф сумел приобрести два из них, и сейчас они у вашего покорного слуги. Я со­бираю драгоценные камни, ибо они хранят элек­тричество владельца. Когда мне нужно поговорить с ушедшим, я держу в руках принадлежавший ему камень.

Вот при этих двух кардиналах окончательно родились новые времена. Теперь в моде были не только честь, храбрость и благородство, но и деньги! В эти новые времена и преуспела семья Фуке. При Ришелье отец Николя Фуке стал бли­жайшим помощником кардинала, в его руках была морская торговля и флот. Но денег едва хватало, ему пришлось кормить целую детскую армию: лю­бимая жена родила 12 детей. К тому же он, к изум­лению коллег, был честен. Так что его сын, наш герой Николя Фуке, получил очень небольшое на­следство. Зато ему досталось то, что важнее де­нег, — связи отца. Благодаря отцу юный Николя хорошо известен самому Ришелье. Под покрови­тельством великого кардинала он быстро шагал по ступеням карьеры — советник в парламенте, ин­тендант по вопросам финансов в провинции и так далее... После смерти Ришелье Николя начал так же преданно служить новому хозяину — кардиналу Мазарини. Во время Фронды оказал большие услуги кардиналу и королеве... В награду (и за боль­шую взятку) Мазарини назначил Фуке одним из двух интендантов финансов... И вскоре (уже за бас­нословную взятку) сделал Фуке главой финансов Франции — суперинтендантом. Но кардинал заста­вил его хорошо потрудиться на этом посту. Именно с помощью Фуке Мазарини утроил свое фантасти­ческое состояние.

Не обижал Фуке и себя. Он получил разреше­ние на освоение колоний в Америке и Африке. На торговле с колониями сделал сказочное состоя­ние... Но чем больше богател, тем больше тратил! Он обожал жизнь и щедро платил за все ее наслаж­дения. Так что великому богачу постоянно были нужны деньги! И он перестал различать казну свою и казну Франции. Огромнейшие суммы, которые он зарабатывал, дополнялись огромными сред­ствами, которые он брал из казны. Фуке безот­четно распоряжался финансами королевства. Но следил, чтобы государственная казна никогда не пустовала. Обирая казну, сам же ее пополнял — время от времени отдавал назад забранные деньги. Кроме того, щедро и постоянно ссужал госу­дарству. Долг французской монархии своему ми­нистру финансов составлял миллионы. Во время войны с Испанией ссудил Мазарини на войну значительную сумму — несколько миллионов лив­ров. Но (что самое важное) он умел убеждать дру­гих богачей подписываться на огромные и, глав­ное, безвозмездные займы на военные победы, на блеск самого роскошного двора Европы. При Фуке банкиры, желавшие жить спокойно, должны были щедро жертвовать в казну. Тех, кто этого не делал, ждали изнуряющие финансовые проверки и гроз­ные судебные процессы.

Постепенно он почувствовал себя настолько сильным и, главное, независимым, что перестал носить деньги кардиналу. Мазарини пришел в бе­шенство, но Фуке посмел не обращать внимания. Более того, он заговорил о необходимой «прозрач­ности» трат казны.

— Богатые люди у нас должны стать честными. Это наш призыв, — объявил Фуке.

Мазарини только усмехнулся:

— Если он имел в виду себя, то фраза должна звучать иначе: «Когда он стал богат, он стал честен».

И поклялся уничтожить суперинтенданта. Но боги были на стороне Фуке. Именно в это время Мазарини заболел.

Фуке понимал опасность подобной жизни. Он купил пост главного прокурора парламента Па­рижа. После канцлера это была вторая по значе­нию должность во французской администрации. Она давала Фуке главное — право на личную не­прикосновенность. Озаботился он и о другой, куда более прочной защите. Он вел все финансовые дела королевы Анны Австрийской, и здесь он за­бывал о «прозрачности».

Все самые дорогие прихоти королевы-ре­гентши тотчас выполнялись... за счет казны. Он был посвящен во все финансовые тайны королевы Анны. Но в быстротечности жизни Фуке не заме­тил: королева-мать стала безвластной, власть уже давно перешла к молодому королю. Фуке не воспри­нял всерьез речь короля после смерти Мазарини. Богатейший человек Франции не захотел понять слова Людовика: «Теперь править буду я сам».

Все, что далее случится с Фуке, предсказать было нетрудно, ибо это много раз случалось под солнцем. Как бывает с очень могущественными людьми, он все больше терял ощущение реально­сти, все больше верил в абсолютную силу своего богатства. Что делать, великое богатство непре­менно порождает великое безумие. Он будто ослеп. Он не видел того, что видели все: король стал очень опасен. Королю — 20 лет. И он, владыка ве­ликой европейской державы, продолжал жить по­дачками своего министра финансов, этаким бед­ным родственником при великом богаче. Ситуация все чаще приводила короля в ярость, и королеве-матери все труднее было его успокаивать. Уничто­жение богатейшего олигарха Франции постепенно становится манией Людовика. Расправа с Фуке не­обходима королю не только потому, что он хочет забрать его небывалое состояние, которое Людо­вик все чаще называет «миллионами, украденными у короля». Но это только одна из причин. Есть и другая — важнейшая. Переживший Фронду Людо­вик жаждет наглядно показать обществу, что от­ныне в стране есть и будет только одна власть — власть короля! И богачом отныне может быть только тот, кому король разрешает быть богачом, и до тех пор, покуда он ему это разрешает. И по­тому Людовик задумал уничтожить того, кого об­щество и двор считали самым могущественным, самым богатым и самым независимым человеком в государстве.

Незадолго до смерти Мазарини в его окружении появился опаснейший господин. Его звали Жан-Ба­тист Кольбер. Этого безвестного человека кардинал считал финансовым гением. Он готовил его на смену Фуке. Для начала он сделал его управляющим всеми своими дворцами, землями, богатейшими ма­нуфактурами. Кольбер справился блестяще. Имуще­ство кардинала тотчас начало приносить баснослов­ные доходы, и при этом (что самое приятное для болезненно скупого кардинала) — мизерные рас­ходы... И все это время по приказу Мазарини до­тошный Кольбер начинает собирать документы про­тив Фуке. Кардинал решил свалить обнаглевшего олигарха. Но не успел — помешала смертельная бо­лезнь. Но и на смертном одре князь церкви помнил о мести, забыв о скорой встрече с Господом. Умирая, кардинал решил передать молодому королю свой посмертный дар — Кольбера.

И тут лицо месье Антуана приблизилось, и тя­желые веки прикрыли ледяные глаза без ресниц. Он зашептал:

— Двое стоят у огромного ложа Мазарини... и через их плечи виден иссохший, изможденный по­лутруп в постели. Хриплый еле слышный голос Ма­зарини: «Я оставляю в наследство, сир, этого че­ловека... Поверьте, сир, он финансовый гений и лучший из моих охотничьих псов. Уж если он взял след... Он поможет вам, сир, покончить с разбога­тевшим выскочкой, которого вы справедливо не­навидите даже больше, чем я...»

«Финансовый гений», как-то странно согнув­шись, стоял рядом с молодым королем. Кольбер сразу понял характер этого молодого человека. Людовик хотел быть первым во всем. Диктаторы, как правило, невысокого роста. Они как бы доби­рают то, чего недодала им природа, — заставляют очень низко гнуть головы тех, у кого они сидят на высоком теле. Молодой король был, наоборот, вы­сок, но и он ревниво не любил тех, кто был выше ростом. Кольбер был выше короля. И потому, стоя рядом с ним у постели умирающего кардинала, он сумел угодливо согнуть свое большое тело. — И месье Антуан как-то неприятно засмеялся, точнее, хихикнул и продолжал обычным голосом: — Лю­довик оценил слова кардинала. Он тотчас назна­чил Кольбера интендантом финансов, ближайшим подчиненным Фуке. Теперь, работая в ведомстве Фуке и занимаясь по должности вопросами про­мышленности, торговли и флота, Кольбер следил за каждым шагом Фуке.

Олигарх не сумел вовремя оценить соперника. Этот подобострастный полный человек с мучни­стым лицом, замкнутый, молчаливый, не имею­щий друзей, трудившийся по 24 часа в сутки, пока­зался Фуке скучным и жалким. Его скромность и бережливость — унылой скупостью. В то время как великолепный выезд Фуке — карета на дорогих, поглощающих тряску рессорах летела в Лувр, Кольбер в дешевом черном платье шагал во дворец пешком, чтобы вручить королю очередную пор­цию документов о махинациях Фуке! Расследовать злоупотребления Фуке Кольберу оказалось просто, ибо Фуке не вел никакой документации при опе­рациях с государственными деньгами. Сам взял, сам отдал. Для него главное был результат — чтобы в казне были деньги. Врагов он давно перестал опасаться.

И однажды король решил попробовать. Он приказал верному псу — фас! Кольбер нанес пер­вый удар. Ночью королевские мушкетеры аресто­вали целую группу откупщиков налогов и фискаль­ных чиновников, всех обвинили во взятках и коррупции. Началось быстрое следствие. Уже вскоре стараниями Кольбера последовала вторая ночь арестов, на этот раз сенсационных. В Басти­лии очутились двое крупнейших финансовых чи­новников — двое ближайших соратников Фуке. Последовал скорый судебный процесс, на котором фигурировали документы, подготовленные Коль­бером. Потрясенный Фуке бросился к королю. Он объяснил, что все злоупотребления были, но де­лались по прямому приказу покойного Мазарини. И все полученные обвиняемыми деньги передава­лись кардиналу, таков был обычай! К его изумле­нию, молодой король только печально развел ру­ками: «Если таков был обычай, то это очень плохой обычай. С точки зрения закона эти гос­пода — воры, что доказало следствие. Все воры нынче должны выучить: воровать не только плохо, но очень опасно. С преступными обычаями будем заканчивать. Вор должен отвечать!»

Это случилось впервые: молодой король отка­зал в просьбе всемогущему финансисту. Состоялся суд. Фуке знал прежний суд, искавший истину. Те­перь он увидел новый суд, исполнявший желание короля. Соратников Фуке приговорили к повеше­нию на Гревской площади.

Друзья Фуке качались на виселице; Кольбер продолжает ежедневно доносить Людовику о «но­вых вскрывшихся фактах злоупотреблений Фуке».

В конце апреля король получил наконец же­ланный полный отчет Кольбера о деятельности Фуке за последние 20 лет. Кольбер постарался — в отчете было все, что хотел король. Отчет доказы­вал, что за время своего интендантства Фуке пе­рерасходовал 80 миллионов ливров — эти деньги попросту исчезли из казны. В заключение Кольбер сделал главный вывод, который так хотел услы­шать король: олигарх-министр, этот «финансовый Зевс», как его называли в Париже, — главная при­чина бедности могущественного короля и нищеты казны великой державы.

Между тем тотчас после казни друзей Фуке на­чал действовать. Королю донесли, что олигарх укрепляет принадлежавший ему небольшой остро­вок Бель-Иль в Атлантическом океане. У острова была настораживающая мятежная история. Этот клочок земли принадлежал прежде кардиналу де Репу, одному из самых активных вождей ненавист­ной Фронды. У него и купил островок Фуке. На островке расположились древний монастырь и ста­ринная крепость с зубчатой стеной и башнями.

По поручению короля в Бель-Иль отправился д'Артаньян. Вернувшись, мушкетер сообщил Лю­довику, что Фуке совсем недавно отремонтировал крепость. В ней содержится отлично экипирован­ный гарнизон. Фуке укрепил и свой флот. Он купил несколько новых кораблей. Этот маленький флот теперь постоянно курсирует вокруг островка — ох­раняет.

Молодой король оценил приготовления Фуке. Он тотчас начал демонстрировать ему... свое пол­нейшее доверие.

Он поручает Фуке провести сложнейшие сек­ретные дипломатические переговоры за рубежом.

Фуке успокаивается. Он слишком богат и удач­лив, он разучился долго волноваться. Но главное, по-прежнему не понимает опасный характер моло­дого властителя — эту выработанную несчастьями детства способность двоедушничать, умение усы­пить жертву, прежде чем нанести ей решающий удар.

Получив секретные задания короля, Фуке пре­спокойно отправляется в Европу.

Он блестяще справляется с поручениями ко­роля. Как всегда, умело используя огромные деньги и свое искусство обольщать. В Варшаве влюбил в себя любовницу польского короля Яна II Кази­мира. Переспав с ней, не забыл щедро заплатить. И она стала его верным агентом, помогла успешно договориться с польским королем. Фуке осуще­ствил мечту Людовика: Ян Казимир объявил своим преемником на польском престоле герцога Энгиенского, родственника Людовика XIV.

После польского успеха Фуке проделывает длинный путь в карете — прибывает в Стокгольм. В Стокгольме новый успех! Он провел переговоры с первым министром графом Ф-н и договорился о продлении франко-шведского союза. Успешные пе­реговоры завершились сладостной ночью с первой красавицей Скандинавии, графиней Ф-н. Как и все его любовницы, графиня получила от него вели­колепный подарок — бесценную диадему. К сожа­лению, граф Ф-н узнал о сладостной ночи. Но и здесь Фуке не сплоховал. Будучи насквозь штат­ским человеком, Фуке умело избежал вызова на ду­эль, опять же при помощи золота. Он сохранил честь и приобрел столь нужный Франции договор. После чего великолепная карета неутомимого Фуке, окруженная эскортом гвардейцев, объяви­лась в Амстердаме. Здесь победоносный месье за­ключил выгоднейший торговый договор, выкупив заодно великолепное полотно Рембрандта, укра­сившее королевский дворец.

Фуке вернулся в Париж триумфатором, упоен­ный успехом и окончательно уверовавший в себя. Заботясь о поручениях короля, Фуке, как всегда, не забывая и себя. Деньги, как правило, идут к деньгам! Несколько блестящих финансовых опе­раций, совершенных им во время путешествия, сделали его состояние фантастическим. Это были невероятные успехи и невероятные деньги! Он забыл то, что нужно заучить всем удачливым че­столюбцам: «Добравшись до вершины горы, оглянитесь назад, и вы узнаете, что стоите над пропастью».

Вернувшись в Париж, он задумал продолже­ние. Он решил управлять молодым Людовиком, как управлял жалким польским королем — с помо­щью женщины... Взгляд Фуке, конечно же, упал на трогательную фаворитку — хромоножку Луизу Лавальер. Задача показалась Фуке нетрудной. Ма­демуазель была не родовита, бедна, к тому же при­храмывала. У нее было очаровательное личико, но разве можно ее сравнить с покоренными Фуке зна­менитыми красавицами. После стольких побед — его и его золота над дамскими сердцами — баловень судьбы предположил, что быстро закончит дело с бедной хромоножкой. Он решил переспать с нею, предложив возлюбленной короля огромную но тем временам сумму в 200 тысяч ливров. (Рабочий за­рабатывал не более тридцати в месяц...) Так что 200 тысяч могли уложить в постель любую из тех, с кем имел дело Фуке. Но не Луизу. Она была этакий наивный полевой цветок, столь странный в тогдаш­нем, да и нынешнем веке. Чистая девушка беско­рыстно обожала короля. Оскорбленная предложе­нием, ответила резкостью и ночью все рассказала королю. Это стало последней каплей. Посягнув на чувства Людовика, Фуке напомнил королю о вре­менах прошлого безвластия — о временах Фронды.

Это случилось уже вскоре в кабинете короля в Лувре. Сидя вот в этом кресле — оно стояло тогда в кабинете, — Людовик объяснял Фуке, как он не­обходим ему теперь, после смерти Мазарини. За­кончив льстивое вступление, король заявил Фуке:

— Я восхищен вашими успехами в Европе. Я пре­тендую обладать всем вашим временем, без остатка. Мне не нравится, что обязанности главного проку­рора отбирают у меня ваше время.

Как легко поддаются на отъявленную, жалкую лесть упоенные своим могуществом люди! Уже вскоре Фуке совершил самую большую глупость — продал должность главного прокурора парламента! Должность, обеспечивавшую неприкосновенность, Фуке продал за миллион четыреста тысяч ливров. Уже после сделки, во время очередной аудиенции у короля, он радостно сообщил Людовику, что со­вершенно свободен и может продолжать исполнять так понравившиеся ему дипломатические поруче­ния Его Величества... Фуке наткнулся на холодные голубые глаза короля — ледяной взгляд диктатора. Король сообщил Фуке, что его услуги теперь на­добны исключительно во Франции.

От этого тона и взгляда Фуке стало не по себе. Он запоздало почувствовал, что попал в западню. Он спешно посетил остров Бель-Иль и проверил, как идут работы в крепости, увеличил гарнизон острова, о чем тотчас узнал король! (Д'Артаньян, конечно же, не забыл оставить на острове своего человека, который писал подробные отчеты обо всем, что там происходило.)

Вернувшись в Париж, зная, как нуждается в деньгах король, Фуке придумал отослать ему деньги, полученные за продажу своего прокурорского чина.

С подобострастным письмом он отправил королю миллион ливров.

Король принял дар и милостивым письмом по­благодарил Фуке.

Если бы он услышал реплику благодарного Лю­довика: «Этот глупец воистину верит, что может подкупить даже короля!» На что брат короля герцог Орлеанский сказал Людовику: «Ваше Величество, станьте суперинтендантом хотя бы на годик, и у вас тотчас появится возможность раздаривать мил­лионы».

Деньги, подаренные королю, Фуке переправил в башню Венсенского замка. (Стены замка служили не только тюрьмою, но и надежным хранилищем королевской казны.) Узнав об этом, король сказал брату: «Надеюсь, вскоре он займет свое место ря­дом с награбленными деньгами».

Олигарх по-прежнему оставался желаннейшей жертвой для демонстрации нового порядка, кото­рый создавал молодой король. «Государство — это я». Эту фразу королю приписали, но справедливо. Именно она станет достойным эпиграфом к его царствованию.

Отправив деньги королю и укрепив остров, Фуке вновь стал веселым и счастливым. И все его мысли обратились к знаменательнейшему собы­тию: окончанию работ в его поместье Во-ле-Виконт.

Это было необычайное поместье, и готовилось необычайное торжество, оставшееся в истории Франции. Именно это торжество обсуждалось в жарком августе 1661 года в салоне знаменитой мар­кизы де Севинье.

Запомните, мой друг: Дюма, описывая XVII век, эту эпоху мушкетеров, упустил существеннейшую деталь! Кроме изображенных им бессмертных за­бияк, этих мачо, ловко дырявивших друг дружку шпагами, в Париже существовала совсем иная жизнь. Ее породили и возглавляли... дамы! Пока потные мушкетеры носились на конях, дамы осно­вали в Париже первые салоны, смысл которых со­стоял в изысканной интеллектуальной беседе.

Родоначальницей этих салонов стала нежная красавица Катрин де Вивонн, дочь французского придворного и фрейлины-итальянки при дворе Ека­терины Медичи... Катрин, говорившая на итальян­ском, французском и испанском, была помешана на культуре Возрождения. Ей было 13 лет («Трина­дцать лет твой возраст, о Джульетта!»), когда на по­роге нового, XVII века ее выдали замуж. Мужем Кат­рин стал молодой красавец маркиз де Рамбуйе. Им посчастливилось найти друг друга. Катрин страдала от грубых нравов двора, чужим при дворе был и ее муж. Веселый король Генрих IV (с его главной зада­чей опрокинуть даму на спину) был окружен такими же грубыми варварами-придворными. После гибели Генриха двор не стал изысканней. Его сын, глупо­ватый Людовик XIII, которому было скучно все, кроме охоты, Ришелье, проводивший досуг среди государственных бумаг, политических интриг и своих кошек... Короче, наша пара с удовольствием покинула королевский дворец. В отличие от фрон­дирующих аристократов они не приняли участия в заговорах против кардинала. Они придумали жить своей частной жизнью, как будто Ришелье и коро­левского двора не существовало. Они поселились в великолепном особняке, вошедшем в историю ар­хитектуры. В этом отеле Рамбуйе Катрин начинает собирать свой знаменитый салон интеллектуалов. Самые блестящие литераторы века, просвещенные буржуа, философы-аристократы приглашаются в отель Рамбуйе. Если в королевском дворце соби­рались для сплетен, игры в карты и любовных ин­трижек, здесь — для изысканной беседы. К мадам приходят Корнель, Мольер, герцог Ларошфуко, ху­дожник Лебрен...

Быть принятым в салоне мадам Рамбуйе счи­талось большей честью, нежели получить аудиен­цию у короля.

Постарев, «Великолепная» (как иногда имено­вали мадам Рамбуйе) передала традиции своего са­лона молодым интеллектуалкам — дочери Жюли и самой блестящей женщине века — мадам де Севинье.

Ей было шестнадцать, когда ее представили ко двору Анны Австрийской. Через год с небольшим, восемнадцати лет от роду, она вышла замуж за мар­киза де Севинье. Маркиз изволил быть храбрецом и заядлым дуэлянтом. Хотя всемогущий Ришелье запретил дуэли, маркиз презирал запрещение. Он успел заколоть шестерых, когда седьмой заколол его самого. Кажется, эта печальная дуэль случилась в 1652 году... (Ненавижу даты. Торчат в памяти. Скользя по прошлому, я неизменно натыкаюсь на них и порой пребольно падаю...) Именно после этого печального события овдовевшая маркиза по­свящает все свое время салону. Салон маркизы де Севинье — самый модный в Париже. Здесь разго­варивают об искусстве, философии и, конечно, о политике. Салон становится одним из последних голосов Фронды. Здесь рождаются эпиграммы на прислужника короля, скучного и скаредного Коль­бера. И, конечно же, здесь принят Фуке. Незави­симый вельможа, с которым приходится считаться деспотичному королю. Ценили не только свободу суждений олигарха, но и его щедрость. Именно в салоне маркизы Фуке задумал создать чудо искус­ства — имение Во-ле-Виконт — с фантастическими размахом и тратами. Здесь был составлен список самых блестящих художников века, которые должны были претворить идеи Фуке в несравнен­ный шедевр. Это была «команда мечты» — завсе­гдатаи салона маркизы: первый архитектор Фран­ции Луи Лево, первый живописец короля Шарль Лебрен и первый садовник века, несравненный Андре Ленотр... Сумма, заплаченная олигархом «команде мечты», потрясала. Сам Фуке, человек с великолепным вкусом, стал руководителем работ.

И вот сейчас работы подошли к концу.

В жарком парижском августе 1661 года Фуке пришел в салон маркизы — обсудить церемонию открытия невиданного поместья. Маркиза жила во дворце, недалеко от знаменитой площади Вож... Дворец и поныне отлично сохранился. Там устроили музей, но по ночам в особняке по-преж­нему тесно от теней прежних знаменитых посети­телей. Они собираются в великолепном саду... и если уметь слушать... — Здесь месье Антуан помол­чал, потом продолжил повествование. — Маркиза приняла Фуке в Chambre Bleue — в своей знамени­той Голубой гостиной. В огромные окна виден зе­леный газон. Бьющий перед домом фонтан уме­ряет невозможную августовскую жару... Клянусь, я чувствовал жару!

— Мне кажется, вы видите! — сказал голос месье Антуана, и...

Меня ослепило огромное зеркало. В нем не­стерпимо-желтым огнем горели свечи в хрусталь­ных канделябрах и стыли голубые корзины с голу­быми цветами и вазы голубого фарфора. Маркиза возлежала на голубой софе. Блеск хрусталя, пламя свечей, желтый мрамор статуи Аполлона... И все это колеблется, зыбко дрожит в зеркалах...

Раздался голос месье Антуана, и этот промельк, видение исчезло, растворилось, упало во тьму.

— В тот день Фуке, — продолжал месье Ан­туан, — пришел пригласить маркизу на праздник в честь окончания строительства замка Во-ле-Ви­конт. На праздник, о котором говорил весь Париж. Он сказал ей, что торжество, как он смиренно на­деется, не оставит маркизу равнодушной.

— Я слышала, вы пригласили Его Величество, — ответила маркиза. — Я предпочитаю посетить ваш шедевр... в другой раз. Ибо в этот раз вы будете за­ниматься только королем, а я люблю, когда зани­маются только мною.

Когда Фуке уходил, она сказала, вздохнув: — Мой милый друг, и охота вам дразнить его са­молюбие. Как странно, вы, умнейший человек, не понимаете нашего повелителя.

Но Фуке только улыбнулся, поцеловал руку маркизы и удалился.

Безумец и вправду готовил невиданные тор­жества, которые должны были потрясти Париж. Со всеми подобающими реверансами он пригласил на празднество Его Величество.

Но его приглашению не хватало той дозы уни­женного, откровенного раболепства, которое бы­стро стало общим, хорошим тоном при дворе. Фуке не пожелал освоить этот новый придворный язык, он хотел сохранить «осанку благородства». Но ви­зита короля он ждал с нетерпением. Этот визит покончил бы с откуда-то возникшими слухами о не­доброжелательстве к нему монарха. Кроме того, вместе с королем должен был присутствовать двор, и она... мадемуазель Лавальер! Ему очень хотелось, чтобы она увидела блеск и могущество того, кого отвергла. Понимал ли он, как все это опасно? По­нимал, но...

Баловень судьбы, привыкший жить, как хотел, он так и не понял, как надо жить при сильной Власти.

Всю неделю накануне торжества в поместье Во-ле-Виконт и в окрестных деревнях тайно появлялся Кольбер, переодевшийся крестьянином. Он раз­узнал, что целых три окрестных деревни были куп­лены Фуке и переселены, чтобы олигарх смог рас­ширить свое поместье. 20 000 щедро оплаченных рабочих трудились на строительстве, баснословные суммы были выплачены великим мэтрам «команды мечты». К концу недели на столе короля лежал от­чет Кольбера. 18 миллионов 180 тысяч 600 ливров должен был стоить этот шедевр, мелочно подсчитал Кольбер...

— Однако нам пора, — прервал свой рассказ месье Антуан, и с лукавой усмешкой спросил: — Ко­торый сейчас час?

Я посмотрел на часы и похолодел: стрелки не сдвинулись... На часах было по-прежнему две ми­нуты одиннадцатого.

— Как видите, если раньше время летело, то те­перь оно будто исчезло... Дело в том, что я передал вам свои мысли мгновенным потоком. Этим искус­ством владел граф Сен-Жермен, обожавший пере­давать таким путем свои длинные рассказы торо­пившемуся собеседнику.

Я молча тупо смотрел на часы!

Мы вышли. У подъезда стоял все тот же про­заический автомобиль «Ауди». («Подобные господа должны передвигаться исключительно на метле».) Я только успел подумать об этом, как месье Антуан уже засмеялся и погрозил мне пальцем.

Мы сели в автомобиль. Всю дорогу месье Ан­туан молчал.

Мы остановились у главных ворот... Это был классический замок с тяжелыми шлемами крыш, окруженный рвом, этакая иллюстрация к сказкам братьев Гримм. Фронтон замка был затянут полот­ном, шла реставрация.

— Я давно не был здесь, — сказал месье Ан­туан, — и не знаю, сохранился ли под полотном герб Фуке. Тогда этот герб был на фронтоне, и ко­роль смог его увидеть. В гербе Фуке — белка. (Белка по-французски фуке.) Под белкой каменной вязью запечатлен гордый девиз суперинтенданта: «Куда я не взберусь!» Существует ли в мире высота, куда не сумею взобраться?! Как плохо читал Библию са­моуверенный месье Фуке. В этом дерзком девизе — вызове судьбе — уже было зашифровано его буду­щее. Ибо в Святой книге есть ответ на тщеславный крик гордеца: «Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди гнезд устроил гнездо свое, то и от­туда Я низрину тебя, — говорит Господь».

В замке был теперь музей... В музее был вы­ходной, однако месье Антуана ждали. Вышедший нам навстречу служитель молча повел нас в замок. Мы шли по двору, мощенному тем самым булыж­ником, по которому ступала нога господина Фуке и его знаменитых гостей, приехавших в тот тор­жественный день. Служитель открыл двери замка, и мы вошли в залитое солнцем пространство зала.

Это был огромный круглый зал-салон. Вдоль стен на подставках построились копии античных скульптур — мраморные бюсты римских импера­торов. Стеклянные двери в парк были открыты, и бесконечная даль парка сливалась с салоном.

Месье Антуан, будто описывая много раз ви­денное и даже надоевшее ему зрелище, как-то не­брежно торопливо объяснял:

— Этот космогонический зал задуман самим Фуке. Олигарх назвал его «Дворцом Солнца». Мра­морные барельефы... вы видите их под куполом. — И он показал наверх, на мраморные мужские и женские полуфигуры, как бы распятые под потол­ком. — Они символизируют круг времен года... Внизу на полированном каменном полу осталась разметка — это банальные солнечные часы. Вся это космогония задумана Фуке ради изображения в центре купола... Здесь в самой выси должен был парить бог солнца Аполлон, символизирующий забравшегося на небеса безумца Фуке... Так что предупреждение Святой книги становилось бук­вальным. — И месье Антуан еще раз медленно по­вторил: — «Но хотя бы ты, как орел, поднялся вы­соко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя...»

Но великий Лебрен, руководивший работами, не успел написать изображение Аполлона к тор­жественному дню 17 августа 1661 года. Думаю, к счастью для Фуке. Можно представить, как бы по­смотрел его гость — король на Аполлона с чертами Фуке. Впрочем, Лебрен клятвенно обещал закон­чить зал уже к октябрю, забыв, что будущее не в наших руках...

Итак, 17 августа 1661 года... Великий день обе­щал быть удушливо жарким. Праздник был намечен на три часа. Но главный вопрос оставался нерешен­ным. Приедет ли король? Из дворца Фонтенбло, где Людовик спасался от августовской жары, не было пока никаких известий.

Но Фуке готовился. Он делал все, чтобы празд­ник стал незабываемым. Труппа месье Мольера при­ехала накануне и репетировала в знаменитом Са­лоне муз. И щедро обнаженная Муза Комедии, держащая маску, игриво улыбалась под потолком шуткам Мольера. В кабинете Фуке актер из мольеровской труппы заканчивал репетировать стихо­творные объявления беспроигрышной лотереи.

Вслед за мольеровскими актерами прибыли ка­реты с балетными. С утра балерины с белыми крыльями за спиной ангелочками порхали по парку.

Воистину несравненный парк должен был стать главным потрясением. На холме рядом со статуей Геркулеса служители готовили невиданный фейерверк. Репетировали с утра и главный аттрак­цион. По мановению руки Фуке одновременно за­работали бесчисленные фонтаны. Тысячи струй сверкали на солнце. В отдельном домике в парке хлопотали повара. Великолепнейший ужин на две тысячи персон должен был состояться прямо в парке.

Я опять не смогу вам помочь увидеть происхо­дившее, — прервал рассказ месье Антуан. — Я истратил слишком много энергии, отсылая вам поток мыслей. Но я в точности перескажу все, что случи­лось в тот роковой день. Я подарю вам этот драго­ценный сюжет. Точнее, дьявольскую интригу, по причине которой ненависть короля к несчастному

Фуке стала воистину беспощадной. Интрига эта и поныне неизвестна историкам.

Интрига эта родилась именно в то утро неза­бываемого дня во дворце Фонтенбло.

В то жаркое утро во дворце Фонтенбло король проснулся в 6.30 утра. В 6.45 король сел на стул с круглой дыркой.

После истории с Лавальер Людовик принял решение. Но, задумав погубить суперинтенданта, он все-таки колебался. Фуке был и вправду пока ему очень нужен... Да, возможно, он крал, но крали все. Король уже усвоил печальное: для пользы дел лучше умный вор, чем честный болван. Кроме того, Фуке не только забирал, но и давал. Давал, сколько бы ни попросили королева-мать и сам ко­роль. К тому же у Фуке были связи по всей Европе. Он мог организовать заем на любую сумму. И еще! Была какая-то тревожная причина, по которой мать явно опасалась Фуке. Людовик инстинктивно бо­ялся, он не смел спросить мать об этой таинствен­ной причине.

И вот теперь Фуке пригласил короля на празд­ник окончания строительства своего нового замка. «Тщеславный вор» (так про себя Людовик называл Фуке) захотел покрасоваться неслыханной роско­шью, которую так подробно описал королю Коль­бер. Да и сам независимый тон приглашения был неуместен нынче, после усмирения Фронды. И ко­роль мучительно размышлял: ехать? не ехать?.. Если не поехать, мерзавец воспримет это как объ­явление немилости. Это опасно. Он начнет гото­виться к отпору. Средства для этого у него есть! Укрепления на острове Бель-Иль тому подтвержде­ние. Возможно, организует заговор. Чем может за­кончиться заговор при его фантастических сред­ствах? Он хорошо помнит судьбу несчастного деда (Генриха IV).

Вот о чем размышлял король, сидя на стуле с дыркой. Процедура опорожнения желудка прохо­дила, как и положено, торжественно, в присутствии ближайших почетнейших придворных, которым выпала эта честь. Так что выражение «куда король ходит один» не имеет отношения к этому веку.

(Месье Антуан прав. И вообще, понятие стыд­ливости было тогда иное. Например, наша импе­ратрица Елизавета, жившая на целый век позже, заняла трон после ночного переворота. И, став императрицей, смертельно боялась спать по но­чам. В ее дворце служил истопником некий Васи­лий Чулков, огромного роста и силы мужчина. Каждый вечер он обязан был являться с тюфяком и подушками в спальню императрицы, расстилал их прямо на полу, в ногах царицы, и плюхался на тюфяк. Так он стерег царицу тревожными ночами. Оценивая важность его ночных заслуг, Елизавета произвела истопника в камергеры. И женила на княгине. Но, даже будучи женатым, он по-прежнему проводил каждую ночь на тюфяке у постели царицы. Ночью кровать императрицы посещали любовники... причем дама ценила разнообразие. И звуки любви и прочие утонченные подробности любви происходили в присутствии камергера-ис­топника...)

Итак, Людовик XIV, — продолжал месье Ан­туан, — все сидел на стуле с дыркой, уже полчаса мучая свой неуступчивый желудок. Он, как и по­ныне многие французы, ел мало фруктов. Впослед­ствии у него развился сильнейший геморрой. Это не просто физиологическая подробность, гемор­рой абсолютного властелина влиял на его реше­ния, на судьбы Европы. Так что, разгадывая тайны политики XVII века, историки помнят о геморрое короля.

Прошло целых полчаса, когда король поднялся с дырки счастливый, ибо наконец-то облегченный. Но решения ехать к Фуке король так и не принял.

Именно в торжественный этот момент у него появилась некоторая надежда. Среди благодарных и счастливых зрителей его усилий над дыркой при­сутствовал, конечно же, Кольбер.

Взгляд короля остановился на его бесстраст­ном холодном лице (госпожа Севинье прозвала его «месье Север»). На этот раз Кольбер странно нервничал и даже нетерпеливо переминался с ноги на ногу... Король понял, что верный пес го­товится сообщить ему что-то чрезвычайное, но ждет приказания повелителя. Людовик приказал, Кольбер заговорил:

— Ваше Величество, я понимаю Ваши сомне­ния... До сегодняшнего дня я сам удивлялся: зачем месье Фуке посмел Вас пригласить. Неужто он не понимает все неприличие подобного шага? Хва­стать перед Вами, сир, замком, построенным на украденные у Вас же деньги! Неужто он не чув­ствует, что все это вызовет не только гнев Вашего Величества, но и ненависть к выскочке всех, не столь богатых нынче потомков великих родов Франции.

Кольбер замолчал, и опять последовал нетер­пеливый приказ:

— Не тяни, говори до конца!

— Да нет, бестия оказался слишком хитер... чтобы этого не понимать... Он очень умен, наш вор. Короче, по моим сведениям, сир, узнав о не­удовольствии Вашего Величества непомерной рос­кошью его жизни, он придумал ловкий ход. Он ре­шил показать Вам чудесный замок, чтобы... чтобы в конце торжества подарить его Вам!

Боже мой, как заблестели глаза молодого мо­нарха! Он уже наслышался от Кольбера о богатстве и чудесах несравненного замка.

— Откуда ты это знаешь?

— Фуке говорил, сир, об этом в присутствии одного из слуг, отлично зная, что его слуга — мой доносчик и непременно сообщит новость мне и... следовательно, Вам!

Как обрадовался король новой несравненной игрушке! Уже представляя себя в этом невиданном замке, он пытался скрыть свою радость, но не смог! В ночном колпаке, длинной ночной рубашке торжествующий король вышел в залу. Здесь тол­пились придворные, удостоенные чести присут­ствовать при окончании туалета короля. Слуга по­чтительно снял колпак с королевской головы. Тор­жественная процедура продолжилась: королю на­чали завивать волосы и подвивать его холеные, небольшие усики, когда король объявил: «Мы едем в Во-ле-Виконт!»

Утром того же дня из королевского дворца в Фонтенбло выехала вереница карет. Вы вряд ли сможете представить, как они ехали в эту несусвет­ную жару в закрытых экипажах: кавалеры в тяже­лых камзолах с золотыми позументами, накрахма­ленных кружевах и пышных париках, дамы в пудовых парадных платьях, вытканных золотом и серебром, и в многоярусных прическах. Но они... они привыкли... это была их одежда — повседнев­ность. И тела их привыкли к тяжести такой одежды, и обоняние не воспринимало запахи, ко­торые сегодня показались бы ужасающими. Запах человеческого пота, лошадиного пота от штанов гвардейцев... и все это перемешано с запахом терп­ких духов. Если бы вы из вашего века шагнули в тогдашнюю бальную залу, то опрометью бросились бы прочь.

Итак, кареты мчатся по твердой, иссохшей без дождей дороге. В огромной золотой карете с ко­ролевскими лилиями — король, его мать королева Анна Австрийская, брат короля герцог Филипп Орлеанский. Плотно окружив королевскую карету, скачут мушкетеры. За ними — целый поезд из мно­жества карет придворных. И все это как мираж скрывается в столбе жаркой пыли.

Приехали! Королевская карета остановилась у подъезда замка. Придворные выходят из карет. герцог де С., церемониймейстер, торжественно открывает дверцу кареты короля. Фуке склонился до земли, метет булыжник великолепной шляпой. И все присутствующие застывают в низком цере­монном поклоне. Король Франции ступает на землю замка Во-ле-Виконт.

Фуке и его высокие гости вошли в прохладу Дворца Солнца, где сейчас стоим мы. Отсюда за­ботливый хозяин повел королевскую семью в залы... Показывать картины великих мастеров, рос­кошную мебель, великолепные гобелены, драго­ценные китайские вазы, старинные манускрипты в библиотеке. Следуем за ними.

Мы вошли в мрачноватую, тускло освещенную залу, украшенную великолепными гобеленами.

— Да-да, — шептал месье Антуан, — эту комнату первой посетил король. Сейчас ее скучно именуют «большой квадратной комнатой», они не знают, что здесь было. Это и есть кабинет Фуке, отсюда управлялась финансовая империя олигарха. Гля­дите наверх: Лебрен хотел расписать потолок в кабинете, но Фуке отверг идею и приказал отде­лать потолок по-старинному, узорчатыми балками. Таков был потолок в кабинете его отца. — Месье Антуан осторожно обошел пустое пространство в центре зала, будто боясь на что-то натолкнуться, и пояснил: — Здесь стоял тогда письменный стол хозяина... Сейчас его бездарно передвинули. — И он указал на великолепный письменный стол у ка­мина. Я замер: над столом висел тот самый портрет

Фуке, который я видел в доме месье Антуана. — Нет-нет, это висит всего лишь копия с картины Лебрена, — небрежно пояснил месье Антуан. — То, что вы видели у меня в доме, — это подлинник. По­глядите лучше на камин.

На камине стоял огромный мужской мрамор­ный бюст с характерным носом Бурбонов.

— Это бюст Людовика XIV. Подобные бюсты заказали тогда все вельможи. И Фуке решил пока­зать, что он принимает новые правила игры. Около этого бюста и состоялась смешная беседа. Людовик сказал: «По-моему, бюст здесь излишне громоздок. Если бы я был хозяин, я убрал бы его отсюда». Король ждал ответа что-то вроде: «Вы и есть хозяин, сир». Он давал возможность Фуке эффектно сообщить о своем даре. Он торопился обладать сокровищем. Но вместо этого, к разочарованию монарха, после­довала льстивая фраза Фуке: «Он стоит здесь, сир, чтобы, работая, я мог постоянно советоваться с моим повелителем».

На этом осмотр замка закончился. Все следую­щие комнаты оказались запертыми, ибо в музее шел прозаический ремонт.

— Не беда, — усмехнулся месье Антуан. — Я вам их опишу. Стоя у закрытой двери, будто разгляды­вая невидимые комнаты, он заговорил:

— Дальше они прошли в Салон муз. Я вам о нем уже упоминал... Стены залы были укрыты велико­лепными гобеленами, которые привели в восхи­щение короля. Он даже подумал перевезти их в Лувр, когда станет хозяином этих сокровищ. В этой роскошной зале Фуке указал на плафон, где была изображена Клио — Муза Истории, которую вели Осторожность и Верность... Так он напомнил Людовику о своей верности королевской семье во время Фронды. В тот день Фуке решил оконча­тельно покончить со вздорными, как он считал, слухами о королевской немилости.

Отсюда Фуке повел короля в Кабинет игр. Представьте себе горящие на солнце золотые стены с огромными сверкающими зеркалами, аму­рами, гирляндами цветов, среди которых резви­лась белка. Король пришел в восторг:

— Вы превзошли себя, дорогой Фуке. Дворец — совершенство. — И милостиво добавил фразу, не­сколько озадачившую Фуке: — Здесь ничего не надо менять... Я сохраню даже вашу белку, — и засмеялся.

Далее они проследовали в парадную королев­скую спальню, в которой, как задумал Фуке, должен был провести ночь король. О том же думал тогда и Людовик...

В алькове, огражденном позолоченной балю­страдой, Людовика ждала воистину королевская кровать, необъятная, затянутая золотисто-изумруд­ной парчой. На потолке над кроватью парила тор­жествующая нагая Истина, и нагая Леда с восхи­тительными формами звала к радостям любви. Людовик в совершеннейшем восторге представлял сегодняшнюю ночь в своей спальне.

После чего Фуке вывел короля и ревниво про­молчавшего всю восхитительную экскурсию его брата Гастона из замка на гранитную лестницу.

Здесь к ним присоединилась королева Анна. Она устала от жары и путешествия и дожидалась сыно­вей на скамье, окруженная толпой придворных... Идемте, поспешим за ними!

Мы вышли из замка... и встали на гранитной лестнице, спускавшейся в парк...

Парк был как на ладони. Я глядел на зеленый газон, разбитый перед замком и украшенный ста­туями... Каменные львы и львицы нежничали друг с другом, поглядывая на замок. И толстые мрамор­ные купидоны держали в руках мраморные вазы изобилия с фруктами и цветами... На далеком холме высилась статуя Геркулеса... Фонтаны... пруды... Много воды.

— Вся эта сверкающая драгоценностями толпа придворных, — шептал месье Антуан, — стояла здесь, на этих же гранитных ступенях, стесанных нынче временем. В завистливом восторге смотрели они на это небывалое творение — парк... От бес­численных статуй остались нынче только купи­доны, львы и пантеры и Геркулес на холме. Правда, тогда в лапах добродушных львов и пантер резви­лись исчезнувшие нынче гордые каменные белки... Их скололи потом по приказу короля.

И месье Антуан устремился в парк. Он почти бежал по центральной аллее, я с трудом поспевал за ним. Он шептал:

— Как тесно от теней! Сейчас король, коро­лева, герцог Орлеанский и дамы уселись в легкие коляски, стоявшие у замка. Коляски двинулись по центральной аллее, и тогда Фуке взмахнул рукой. Заработали фонтаны по обе стороны аллеи. Сто фонтанов образовали восхитительно прохладные водяные стены...

Коляска Людовика медленно ехала, окружен­ная сверкающей на солнце водной завесой... И вот уже перед королем распахнулась водная гладь. Боль­шой канал... водопады.

И передо мною так же внезапно открылись ка­нал и вдали — низвергавшаяся вода!

— Как видите, водное пространство открыва­ется внезапно, но во всю мощь перед восхищенным взором! Как спасала вода от жары в тот день! И так же торопливо, как вы идете за мной, спешила толпа придворных за королевской коляской... В парке были сделаны три большие аллеи — этакий трезу­бец, который обожал великий садовод Ленотр. Эти три аллеи увели придворных в разные стороны, чтобы потом снова соединить на центральной оси парка у королевской коляски, остановившейся пе­ред великолепием водной феерии.

Осмотр продолжался. С зеленого партера, раз­битого перед замком, королевская коляска и при­дворные поднялись на высокий холм, увенчанный статуей Геркулеса. С холма счастливый король оглядел свою будущую драгоценную игрушку — за­мок с колоннадой и статуями на фронтоне и этим восхитительным чудо-парком с террасами, фон­танами, бассейнами, каскадом воды и открывши­мися сверху узорами из травы и цветов. Затем на­чался гвоздь программы — пир. В парке появились сто накрытых столов с тысячами тарелок драго­ценного фарфора и массивными блюдами из се­ребра. Две тысячи гостей уселись за накрытые столы: придворные — дамы и кавалеры — и творцы необыкновенного замка Лебрен, Ленотр и вся «команда мечты». На столах были разложены ис­кусно разрисованные памятные меню. Слуги ле­тали между столами, разносили перечисленные в меню (точнее, бесчисленные) кушанья. Они и сей­час стоят на невидимых столах: фазаны, пере­пелки, куропатки, суп из раков, гусиные паштеты, сладкое, фрукты. И конечно же, самые драгоцен­ные вина из знаменитых погребов щедрого оли­гарха. Кольбер не поленился: как бы прогуливаясь, обошел столы. Вмиг посчитал и, вернувшись, шеп­нул королю:

— Угощение вместе с сервизами стоит, как ми­нимум, 325 тысяч ливров.

Но король не слышал. Он влюбился в замок и с нетерпением ждал начала церемонии вручения подарка. На королевском столе (здесь сидели Анна Австрийская, принц Орлеанский и сам Людовик) стоял сервиз из золота. Король понял, что Фуке, видимо, решил возместить ему королевскую золо­тую посуду, переплавленную для оплаты расходов на Тридцатилетнюю войну... Его сердце оттаяло, и теперь Фуке ему даже нравился. Нравилась и се­мья олигарха — скромная жена, дети Фуке. Он редко показывал их свету.

Солнце зашло. Наступил августовский вечер. Повеяло сельской прохладой. Все вернулись в за­мок. Здесь, во Дворце Солнца, началась беспроиг­рышная лотерея с дорогими выигрышами: оружие, украшения, произведения искусства. Король по­нял, что сейчас он наконец-то выиграет замок, и дар будет вручен таким изящным способом. Но, к его разочарованию, он выиграл драгоценный меч, украшенный золотом и каменьями.

После чего начался заключительный акт тор­жества. В аллеях зажглись сотни керосиновых ламп в форме королевских лилий... Все перешли в Зеле­ный театр на холме. В свете горящих королевских лилий появились актеры и сам знаменитый Мольер. Они сыграли забавную пьеску, изящно славившую щедрость и заслуги месье Фуке.

Король становился все мрачнее. Шел третий час ночи — и никакого подарка!

Король в бешенстве смотрел на Кольбера. Коль­бер шептал:

— Каков мерзавец! Он нарочно пустил этот слух, сир. Видно, боялся, что иначе Ваше Величе­ство не приедет. Истратил такие деньги. Почти два­дцать миллионов. Хватило бы накормить всю Фран­цию и победить всю Европу.

Людовик уже не мог сдерживаться:

— Арестовать... немедля... — Он не договорил, подоспела мать. По лицу сына она все поняла и за­шептала:

— Вы пользовались его гостеприимством, сир. И ваша мать вместе с вами! Этого нельзя делать, сир!

Король сумел взять себя в руки. Он погасил гнев и привычно начал лицедействовать. Заставил себя тепло проститься с Фуке. Объяснил, что только дела заставляют его отказаться от радости провести ночь в приготовленной для него спальне. И супер­интендант ничего не заметил, ничего не почувство­вал. Он был опьянен своим замком, восторгами гос­тей. Он помнил изумленные, восхищенные глазки малютки Лавальер, которая впервые за свою корот­кую жизнь увидела подобную сказку.

Король и придворные расселись в каретах. За ними выстроились кареты, принадлежащие Фу­ке, — в них погрузили его подарки. За каретами следовал табун великолепных арабских коней — еще один драгоценный подарок щедрого олигарха знатнейшим гостям. Поезд из карет тронулся, и тотчас раздался оглушительный взрыв. Небо над крышей замка раскололось — вспыхнули тысячи разноцветных огней... Это был последний сюр­приз. Ослепительный, невиданный фейерверк в честь отъезжающего короля расцветил небо... Фуке считал, что после первого залпа кареты оста­новятся и гости будут смотреть из окошек, потря­сенные великолепием фейерверка. И вправду, ло­шади остановились, и придворные, выглядывая из карет, приготовились насладиться небесным пред­ставлением. Но это было свыше сил Людовика. Король грубо приказал трогать. Под грохот фей­ерверка под небом с огненными рисунками уезжали кареты. Фуке был счастлив и постарался не заме­тить этот поспешный отъезд вместо ночлега в замке.

Так закончилась интрига, придуманная Коль­бером, о которой, повторюсь, не знают и не дога­дываются историки.

По легенде, на следующий день после отъезда короля в замке Во-ле-Виконт появился странный человек. Никто никогда прежде его не видел. Не­знакомец велел слуге доложить господину Фуке, что с ним хочет побеседовать проезжий иностра­нец. Разговаривал этот странный человек без ма­лейшего акцента. Осталось описание иностранца, весьма похожее... на графа Сен-Жермена! Хотя граф в это время... еще не родился!

Месье Фуке, как и все очень богатые люди, все­гда был весьма осторожен. Удар кинжала был в большой моде в те времена. Так что для незнаком­цев с улицы финансист, конечно же, оставался не­доступен. Однако со странной поспешностью (ко­торую впоследствии сам не мог объяснить) Фуке принял приехавшего. Незнакомец сказал, что по­слан маркизой де Севинье и должен передать ее послание. Почта во Франции в XVII веке была от­лично организована. Письмо из Парижа в провин­цию доезжало за пять дней. В особо важных случаях пользовались услугами экстренных курьеров — les extraordinaires.

Фуке решил, что перед ним подобный курьер маркизы. Но, к его полному изумлению, незнако­мец не передал никакого письма. Он сказал, что ему приказано передать послание устно. Это было очень странно, почти невозможно. Маркиза де Се­винье обожала писать письма, она гордилась ими. Она прославится своим блестящими письмами, войдет в историю литературы. Письма в те времена были литературным жанром. Они были и главным передатчиком парижских новостей, заменяя жал­кую официальную прессу, рожденную Ришелье. Тем более что La Gazette de France выходила раз в неделю, Le Mercure galant — всего раз в месяц!

Между тем странный незнакомец перешел к изложению послания маркизы. Госпожа де Севинье сообщала Фуке, что на днях у Его Величества состоялось совещание с месье Кольбером, где Кольбер подвел итоги некоего расследования. Он сообщил королю, что во Франции существует «пар­тия Фуке». Эта партия — государство в государстве со своими бесчисленными деньгами, армией и даже укрепленной крепостью на острове Бель-Иль у берегов Франции. «Вас назвали «отрыжкой Фронды». Вас обвиняют в хищении огромных го­сударственных средств. В том, что на эти деньги выстроен Во-ле-Виконт, укреплен остров Бель-Иль и так далее! Более того, короля убедили, будто вы дерзнули над ним издеваться! Распространили слух, будто хотите подарить королю ваш замок... и демонстративно показали ему кукиш вместо по­дарка. Думается, у вас осталась единственная ни­точка к спасению — немедленно подарить королю любимую вашу игрушку — этот замок... или поки­нуть страну, и как можно быстрее». Фуке выслушал послание с истинным изумлением. Некоторое время он сидел в раздумье. Потом сказал, что бес­предельно уважает госпожу де Севинье, но, даже если все сообщенное было бы правдой, он скорее расстанется с головой, чем с замком, в котором его душа и его сердце. Кроме того, он уверен, что, скорее всего, маркизу намеренно ввели в заблуж­дение, что все это — плод чьей-то интриги, что в последнее время он неоднократно беседовал с ко­ролем, и Его Величество неизменно был к нему очень милостив. Он просил успокоить госпожу де Севинье и объяснить, что король не может с ним расстаться, даже если очень захочет. Ибо без него Его Величество и Ее Величество королева-мать не продержатся и года. В его руках — все подводные финансовые нити, без него никто из знаменитых финансистов в Европе не ссудит королю и единого су. Именно поэтому все последнее время король поручал ему ответственнейшие миссии. Уже про­щаясь с незнакомцем, Фуке велел также передать госпоже де Севинье: кроме всех перечисленных, есть еще одна серьезнейшая причина, по которой коро­лева-мать никогда не позволит с ним расправиться. Незнакомец посмотрел на Фуке с сожалением.

Несмотря на уговоры матери, «обманутый» Людовик решил действовать, и немедля. Уже в конце месяца Людовик покидал Париж. Все дей­ство он решил устроить подальше от столицы, где - у Фуке было множество влиятельных сторонников.

Его Величество направился в Нант. Короля со­провождала рота королевских мушкетеров под командованием Шарля де Бац де Кастельмора д'Артаньяна. В Нанте король остановился в вели­чественном старинном замке герцогов Бретани, где пропасть лет назад провела свое детство по­друга его матери герцогиня де Шеврез.

(Да, мы непозволительно забыли о герцогине. Мария давно удалилась от двора. Овдовела, но ин­трига оставалась смыслом ее жизни. И впослед­ствии чередой ловких ходов она сумеет женить своего внука на любимой дочке всесильного Коль­бера. Ей было под восемьдесят, когда, пережив по­другу-королеву, нарумяненная, набеленная, укра­шенная мушками, страшноватым призраком она вновь появилась при дворе! Усмехаясь, сказала: «Нужно уметь веером отшвыривать годы!» В это время восьмидесятилетняя Пиковая Дама завела себе... очередного любовника!)

Фуке прибыл в Нант чуть раньше короля. Пе­ред самым отъездом он получил анонимное письмо от доброжелателя о тревожных слухах в Париже — ему советовали не ехать в Нант. И это письмо показалось Фуке вздором. Он по-прежнему верил, что пребывает в фаворе у короля. Ведь в Нанте Его Величество поручил ему ответственней­шую миссию — собрать деньги на строительство средиземноморской эскадры (той самой, которую впоследствии король передаст под командование герцога де Бофора).

Но письмо все-таки мучило. И Фуке поселился в замке де Руж. В замке был старинный подземный ход, который выводил на берег Луары. Олигарх позаботился, чтобы на берегу у причала стояло го­товое к отплытию судно.

Фуке отлично выполнил поручение короля. К приезду Людовика лаской, угрозами и бесконеч­ными пирами он заставил прижимистое дворян­ство Бретани пожертвовать королю огромную сумму — три миллиона ливров. Так мавр сделал свое последнее дело. И теперь ожидал благодар­ности глупый мавр.

Действительно, прибыв в Нант, Людовик тот­час принял Фуке, поблагодарил его и очень друже­ски, очень крепко обнял. Счастливый, веселый, без­заботный покидал Фуке кабинет Людовика.

Бедный Фуке привык заниматься только со­бой. Он разучился читать в чужих сердцах. И поз­волял себе самое опасное: не понимать своего ко­роля. Людовик особенно крепко обнимал тех, кого решил уничтожить. Молодой король научился дер­жать в узде свою ненависть. Он хорошо помнил чьи-то слова: «Ненависть — это такое блюдо, кото­рое надо есть холодным».

Именно в этот момент, когда Фуке прощался с королем, в кабинет Его Величества вошел д'Ар­таньян. Мушкетер застал конец аудиенции Фуке и объятие монарха... Когда дверь за олигархом за­хлопнулась, Людовик весьма буднично сказал гас­концу: «Мы только что простились с господином Фуке. Завтра после окончания заседания Совета вы его арестуете». Последовала немая сцена. Д'Ар­таньян, видевший недавнее королевское объятие, изумленно глядел на Людовика. Король, усмехаясь, глядел на гасконца. Д'Артаньян решил, что он чего-то не понял. Людовик насмешливо повторил. Тогда старый мушкетер попросил письменный приказ.

— Я знал, что вы его попросите. Все робеют перед этим богатым мерзавцем. Даже вы, мой бес­страшный слуга. — И король протянул гасконцу за­готовленный приказ.

Вечером д'Артаньян собрал роту мушкетеров и объявил, что завтра им предстоит исполнить важнейший секретный приказ Его Величества.

В ту последнюю ночь на свободе Фуке почти не спал... Замок дурно отапливался, и олигарх заболел. Его била лихорадка, но тем не менее он не смог от­казаться от ночи любви. К нему приехала очарова­тельная графиня Л. Как многие богачи, Фуке был помешан на том, что все вокруг ждут от него денег. Он разучился спать с женщинами, как обычные смертные. Он должен был хорошо заплатить, чтобы расслабиться и чувствовать себя истинным хозяином в постели. Графине Л. он подарил колье и серьезную сумму денег. Перед замком постелили солому, означавшую, что в эту ночь здесь нуждались в совершенном покое. Его слуги всю ночь отгоняли от окон проезжавшие мимо экипажи. Графиня Л. оценила силу, страсть... и щедрость неутомимого любовника. Вернувшись домой и принимая подругу герцогиню Грамон, услышала от нее желанную и обязательную похвалу, рожденную еще во времена Анны Австрийской:

— Как вы утомлены, милое дитя.

Фуке встал поздно и опаздывал на Совет. (В этот день король собрался на охоту, и заседание коро­левского совета начиналось, как сказал король, «чер­товски рано».)

Фуке уже выходил к карете, когда к дому под­скакал запыленный экстренный курьер. Он привез послание от маркизы Севинье. У Фуке не было вре­мени читать письмо, опаздывать на королевский Совет не полагалось. Но посланный объявил, что маркиза просила прочесть ее письмо срочно. Фуке понял, что в письме очередные страхи маркизы. Но после объятий короля они его уже не трево­жили. Фуке взял послание с собой.

Он открыл его во время Совета. В письме, на­писанном изящным женским почерком, госпожа де Севинье сообщала, что по приказу короля тотчас после Совета его арестует отряд мушкетеров г-на д'Артаньяна.

«Поверьте, я знаю точно... Ни в коем случае не ходите на Совет и немедля бегите из Нанта. Я нико­гда не осмелилась бы рекомендовать вам такое, если бы мой источник не был абсолютно надежным». Из письма он также понял, что госпожа Севинье писала ему впервые. И с изумлением вспомнил о загадочном незнакомце, будто бы приезжавшем от госпожи Се­винье. Впрочем, сейчас было не до загадок.

Фуке стал лихорадочно думать, как покинуть Совет.

В это время он увидел в окно въезжавший во двор замка отряд мушкетеров во главе с хорошо знакомым ему лейтенантом д'Артаньяном.

Людовик тотчас объявил Совет законченным.

Вокруг короля толпились члены Совета. Фуке устремился к выходу. Но король задержал его. Лю­довик еще раз горячо поблагодарил за пожертво­вания бретонских дворян и, улыбаясь, тепло по­прощался. В этой улыбке была насмешка. Фуке наконец-то оценил опасный характер молодого монарха.

Суперинтендант быстро вышел из зала и в при­емной увидел д'Артаньяна и нескольких мушкете­ров. Он был в западне...

В это время в приемную вошел военный ми­нистр. Фуке остановил его и начал с ним беседовать. Польщенный редким вниманием обласканного ко­ролем могущественного вельможи, министр ра­достно поддержал беседу.

Из зала Совета потянулись многочисленные участники. И Фуке, прервав беседу на полуслове, ловко смешался с толпою. В толпе проскользнул к выходу. Его экипаж стоял у самого выхода. Фуке прыгнул в карету и велел гнать лошадей.

В это время д'Артаньян уже понял — упустили!

Но сколько раз он догонял судьбу! Он выбежал на улицу, за ним мушкетеры. Кареты Фуке не было видно. Вскочили на лошадей. Гасконец сообразил: олигарх решил бежать из Нанта. Короткий путь из города был только один — мимо городской пло­щади. Пришпорили лошадей. Через двадцать ми­нут бешеной скачки догнали карету суперинтен­данта на городской площади у собора.

Мушкетеры окружили карету. Д'Артаньян при­казал кучеру Фуке остановиться. Вежливо поздоро­вался с Фуке и протянул через окно приказ короля. Фуке молча прочитал приказ и так же молча вернул его. В карете Фуке поместились трое мушкетеров и д'Артаньян.

Кучера на козлах сменил мушкетер, карета дви­нулась. На окраине Нанта к ним присоединилась остальная рота. Окруженная сотней мушкетеров карета покинула Нант.

Охоту в тот день король отменил. Он уже под­стрелил желанную дичь. Вместо охоты вечером был бал.

Эти несколько месяцев по приказу короля д'Ар­таньян тайно перевозил Фуке из одной тюрьмы в другую. Никто не знал, где тот содержится. Король боялся сторонников некогда всесильного олигарха. Но все они испуганно затаились, выказать негодо­вание публично никто не посмел. Негодовали дома. Д'Артаньян все это время охранял Фуке.

Уже в первой тюрьме д'Артаньян изысканно-вежливо протянул олигарху бумагу. Это был приказ Фуке коменданту Бель-Иль о передаче острова ко­ролю.

— Надеюсь, вы поняли, сударь.

— Я понял, сударь. Меня начали грабить.

Фуке подписал.

Между тем король велел начать следствие. В первых числах февраля 1662 года д'Артаньян и карета с Фуке в сопровождении сотни мушкете­ров подъехали к воротам Венсенского замка... Здесь решено было заключить вчерашнего все­сильного олигарха на время следствия, как когда-то мечтал король. Фуке заточили в ту самую башню, где лежал его миллион, подаренный ко­ролю. По приказу Людовика все, что касалось охраны тюремного замка, начиная с ворот и подъ­емного моста, перешло в ведение д'Артаньяна. Ко­менданту замка и его помощнику было приказано подчиняться всем приказам мушкетера. Как пред­упредил король гасконца, он отвечал за узника го­ловой. Д'Артаньян организовал беспрецедентные меры безопасности. Помня о дерзком побеге из Венсенского замка герцога де Бофора, гасконец поставил десяток мушкетеров дежурить у камеры Фуке. Внутри камеры день и ночь находился часо­вой. Сношениями арестованного с остальным ми­ром занимался только д'Артаньян.

Все имущество олигарха было арестовано. Два перстня на руке Фуке составляли теперь все до­стояние самого богатого человека Франции. Д'Ар­таньян продал драгоценные перстни и хранил вы­рученные деньги. По просьбе Фуке он купил ему Библию и труды святых отцов церкви.

Устроив быт и, главное, охрану арестанта, д'Артаньян по приказу короля занялся его владе­ниями.

Жена и дети олигарха отправились в ссылку. Роскошный особняк олигарха и замок Во-ле-Виконт были опечатаны и охранялись мушкетерами.

Д'Артаньяну было поручено тщательно обыскать владения Фуке, изъять найденные документы и пе­редать их следствию.

Главным местом обысков стали особняк Фуке в пригороде Парижа и, конечно, Во-ле-Виконт. Не­смотря на тщательные поиски, произведенные д'Артаньяном вместе со своим помощником ше­валье де Сен-Маром, они ничего не нашли. Д'Ар­таньян хотел побыстрее закончить щекотливое, неприятное поручение. Но шевалье Сен-Мар ока­зался ищейкой куда упорнее.

На следующий день, когда д'Артаньян вернулся к своему узнику, Сен-Мар возобновил допросы ар­хитекторов и инженеров, строивших замок. Допра­шивал с пристрастием. Один из архитекторов не выдержал и выдал секрет.

Здесь месье Антуан прервал свой рассказ.

Мы вернулись в залу, именовавшуюся Дворцом Солнца. Месье Антуан подошел к одному из зеркал — это было второе зеркало справа от входа. Месье Антуан попросил сопровождавшего нас господина разрешить отодвинуть зеркало.

Тот в изумлении спросил:

— Разве оно двигается?

— Именно так, — ответил месье Антуан.

С удивительной легкостью он сдвинул тяже­ленную консоль с бюстом римского императора, стоявшую у самого зеркала... Под консолью оказа­лась утопленная в пол педаль. Теперь освобожден­ная от груза консоли педаль стала медленно подни­маться, и одновременно огромное зеркало начало послушно отодвигаться в сторону. За зеркалом зияла черная дыра тайника.

Сопровождавший нас служитель музея засто­нал от восторга.

— Здесь, — сказал месье Антуан, — и находилась огромная связка бумаг. Это был план восстания Фуке против кардинала Мазарини, обращения Фуке к своим сторонникам. Фуке писал о «злой воле» кардинала, захватившего пагубную власть над королевской семьей... Далее излагалась про­грамма восстания против Мазарини. Строитель­ство мощных укреплений на острове Бель-Иль, по­купка кораблей, набор матросов и солдат с лошадьми и снаряжением... К проекту прилагался список сторонников Фуке с заданиями, которые они получили по снаряжению судов, набору солдат, а также политические и дипломатические дей­ствия во время восстания... На отдельном листе были указаны суммы, которые Фуке уже потратил или собирался потратить на подкуп придворных и военных. Траты были щедрые — десятки тысяч, дома, драгоценности. Здесь же находился длинный список тех, кто взял эти щедрые дары суперинтен­данта. Это была голубая кровь Франции: племян­ник великого кардинала герцог Ришелье, маркиз Креки, граф Лефевр, герцог Бранкас и т.д. — длин­ный список придворных, получивших от Фуке со­стояния.

Найденные бумаги д'Артаньян тотчас отослал королю. Людовик прочитал список своих придвор­ных, купленных Фуке. Он, конечно же, понимал, что самые влиятельные, самые знаменитые имена

Фуке записать не решился. Но короля это не трево­жило. За годы Фронды и лишений король научился презирать людей. Он видел людские пороки как бы в выпуклом зеркале, которое их увеличивало, а нравственные достоинства — в зеркале вогнутом, которое их уменьшало... И Людовик не сомневался, что теперь все они, опознанные и тайные пособ­ники Фуке, станут служить своему королю с особой ретивостью, будут старательно демонстрировать ненависть к прежнему благодетелю.

Список агентов Фуке Людовик оставил у себя. Бумаги о заговоре и финансовые документы вче­рашнего олигарха передал следователям.

4 марта 1662 года по подъемному мосту Венсенского замка прогрохотали кареты, в них сидели следователи и секретари. В каретах следователей везли тысячи документов, изъятых в доме и замке Фуке. Начались ежедневные допросы узника.

Король постарался. Все, находившиеся в спис­ке Фуке, узнали об опасном списке. Людовик ока­зался прав — они тотчас старательно и страстно начали демонстрировать ненависть к вчерашнему щедрому другу и раболепную любовь к королю. Од­нако другие, не замаранные придворные, вчера ненавидевшие Фуке за немереное богатство, те­перь горячо его полюбили. Ибо он стал Жертвой Власти. Вечно мятежные галлы!

Полтора года шли допросы Фуке в Венсенском замке. Сырая камера очень изменила Фуке. Тот прежний высокомерный господин с портрета Лебрена, покоритель женщин с иссиня-черными во­лосами, преобразился. Он много болел, сильно ис­худал, сгорбился и стал седым как лунь стариком... Но жизнь в заключении, в полном одиночестве, вдали от мирской суеты возродила в нем веру в Бога. Его набожной матери не позволили наве­стить сына в тюрьме, но разрешили получать от него письма. И, читая письма, она сказала:

— Благодарю Тебя, мой Боже! Я всегда молила Тебя о его спасении. Как сказано в Библии: «Я по­шлю на землю голод... но не голод хлеба, не жажду воды, а жажду услышать Слово Господне». Какое счастье, мой сын истосковался по Твоему Слову, он снова читает Библию, как в детстве, — каждый день. Он обретет спасение!

Фуке вставал утром в 7 часов. После молитвы, чтения Библии и духовных книг принимался за ра­боту над обвинением. Работал до 11 часов вечера. Закон разрешал ему нанять двух защитников. Он пригласил двух знаменитых старых адвокатов. Они сумели установить факты подделки документов об­винения и неоднократный подкуп свидетелей. После консультаций со «старыми крючкотворами» (так он ласково называл своих адвокатов) Фуке взялся за перо. Он оказался блестящим памфлети­стом: страстные обвинения Мазарини, презри­тельные — Кольбера, издевательские — следовате­лей. Его перо жалило врагов и, что еще страшнее, делало их смешными. Жена и друзья, не предав­шие Фуке, тайно напечатали его «оправдательные речи». Но люди Кольбера успели перехватить ти­раж еще в типографии. Тираж сожгли. Пока уни­чтожали этот тираж, в другой типографии уже печатался повторный. «Речи» Фуке разлетелись по Парижу, их цитировали в салонах, характеристики, которым он наградил Кольбера и Мазарини, ста­новились афоризмами. Традиции Фронды — бунта против Власти — оказались живы. Король это по­нял. Только жестокий приговор Фуке мог преподать хороший урок вспоминающим Фронду.

В конце мая 1663 года должен был начаться су­дебный процесс. Король имел право монарха под­писать знаменитый «летр де каше» — приказ о веч­ном заточении без суда и следствия. Но король предпочел открытый процесс. Он захотел пуб­лично продемонстрировать обществу, кто теперь хозяин в стране. Перед началом процесса король приказал перевести Фуке в тюрьму аристократов — в Бастилию.

Накануне переезда д'Артаньян перехватил за­писку, которую пытались передать Фуке через под­купленного мушкетера. Расшифровать ее удалось. Известие о записке чрезвычайно взволновало ко­роля. Король приказал изменить время отъезда — было велено отправиться глубокой ночью. Охра­нять карету по распоряжению Людовика должна была сотня мушкетеров.

Во втором часу ночи из Венсенского замка вы­ехала карета с опущенными занавесками, окружен­ная двойным кольцом мушкетеров с горящими фа­келами.

Карета неслась во весь опор. Экипаж был с де­шевыми рессорами. Зверски подбрасывало на уха­бах, и от этой варварской езды страдала несчаст­ная задница забившегося в угол кареты Фуке. Въехали в Париж. Пошли нищие, жалкие домики Сент-Антуанского предместья. Вдали в рассветной мгле высились крутые величественные стены древ­него замка — Бастилии.

Благополучно въехали во двор. Встречали ка­рету сам губернатор Бастилии и комендант. Оба были в списке получавших деньги от Фуке. По­этому оба с особым рвением приготовились к са­мому суровому обращению со вчерашним благо­детелем. Но д'Артаньян передал им совсем иные распоряжения Людовика. Король повелел обхо­диться с узником «с особой предупредитель­ностью». Фуке поместили в самую просторную ка­меру, разрешили держать слуг. Он мог совершать длительные прогулки по тюремному двору и за­казывать дорогую еду... Готовился открытый су­дебный процесс, и эти поблажки должны были породить надежду Фуке на милость короля. Ко­роль поручил д'Артаньяну уговорить Фуке сделать главное — публично покаяться и признать свою вину.

Король захотел продемонстрировать собрав­шейся публике покорность самого могуществен­ного и самого богатого человека Франции. Это же­лание короля было понятно гасконцу, но его удивляло, даже поражало другое.

Д'Артаньян с изумлением наблюдал, как пани­чески боится король бегства Фуке. Все жесткие меры охраны, предпринятые гасконцем, король нашел недостаточными. По приказу Людовика этаж, где находилась камера Фуке, охранялся тремя десят­ками мушкетеров. В самой камере Фуке находились трое мушкетеров, которых д'Артаньян по приказу короля обязан был менять каждую неделю, чтобы они не могли войти в контакт с узником. В случае угрозы освобождения мушкетеры должны были немедленно убить узника. Самому д'Артаньяну было приказано не покидать арестанта ни днем ни ночью. Теперь командир мушкетеров ночевал на походной постели в соседней камере. Госпожа д'Артаньян со дня ареста Фуке не видела своего мужа и нескоро его увидит. Во дворе Бастилии караул мушкетеров неотрывно следил за окнами камеры Фуке — не будет ли сброшена веревка (именно так бежали отчаянные узники). Даже за стенами Бастилии у крепостных ворот по приказу короля постоянно гарцевали на конях королевские мушкетеры. Они перестали быть удалыми дуэлян­тами из романа Дюма, они теперь удалые тюрем­щики. И все это ради одного человека, бегства ко­торого почему-то так страшился могущественный король! Д'Артаньян не сомневался, что король страшится побега напрасно. Да, это были времена дерзких людей и знаменитых побегов из мест за- ключений удалого авантюриста Казановы, герцога Франсуа де Бофора и иных смельчаков, остав­шихся безымянными. Но трудно было ждать того же от высокопоставленного чиновника Фуке. Тем более что Фуке, как докладывал гасконец в своем отчете королю, совершенно смирился со своей участью.

Однако все эти чрезвычайные меры безопас­ности, так удивлявшие д'Артаньяна, были преодо­лены странным гостем.

Этот человек, одетый в черное платье судей­ского чиновника, появился перед д'Артаньяном. Его никто не сопровождал, и он вел себя как «свой» в Бастилии... Д'Артаньян решил, что это один из следователей. Незнакомец сухо поздоровался с гас­концем и предъявил приказ, подписанный королем. «Подателя сего, — прочитал д'Артаньян, — надле­жит проводить в камеру известного вам узника и оказывать ему всяческое содействие».

Д'Артаньян проводил незнакомца в камеру фи­нансиста. Увидев незнакомца, Фуке был потрясен. Он узнал в пришедшем того самого посланца гос­пожи де Севинье, который предсказал ему все, что с ним теперь случилось.

Однако незнакомец не произнес ни слова о прошлой встрече. И Фуке почему-то не осмелился его спросить. Незнакомец говорил только о буду­щем. Он предложил Фуке устроить побег. Со­общил, что маркиза де Севинье и несколько ее дру­зей, людей богатейших и знатных, готовы принять участие в его организации. Они понимают, что ко­роль сейчас расправляется не только с Фуке. Это угроза будущих расправ с независимыми, свободо­мыслящими людьми. Они негодуют, хотят обуздать все возрастающее своеволие короля. Они готовы помочь Фуке бежать в Англию.

Незнакомец замолчал и ждал ответа. Ответ последовая незамедлительно. Фуке отказался!!! Он сказал, что многое понял в своем заточении. У него нет задачи обрести свободу. Он уже обрел ее в себе самом. Теперь он хочет одного — ВЫСТУ­ПИТЬ на процессе. Благо процесс будет откры­тым. Он решил обличить систему, частью которой он был сам. Но лишь верхней ее частью. Над ним, на самой вершине этой системы вседозволенно­сти, были вор Мазарини и... — Фуке усмехнулся, — и королевская семья.

— Да, я бесконтрольно брал деньги из казны, но возвращал в казну часто куда больше. Я лишь одалживал у казны деньги, а они забирали. Они опустошали казну и хотят это делать и дальше. Боюсь, что когда-нибудь все закончится пустой каз­ной, голодом, восстаниями черни и кровью, кро­вью, кровью! Их Величества король и королева-мать не поняли уроков Фронды... Я хочу рассказать об этом публично на процессе... предостеречь Францию и моего короля.

— Вы не боитесь, что ваш король и его мать отправят вас на эшафот?

— Не думаю... Королева-мать слишком боится, что я раскрою некую тайну... хотя я ее не раскрою. Впрочем, я не боюсь эшафота.

— Вы правы... эшафота не будет, — сказал не­знакомец после некоторого раздумья. И добавил: — Король заточит вас в тюрьме навсегда. Вы готовы?

— Значит, так хочет Господь. Значит, я заслу­жил. Бог — строгий судья.

На башне замка часы пробили полдень. Насту­пало время допросов Фуке.

В дверях появился д'Артаньян — отвести Фуке в Арсенал, где шли ежедневные допросы. Незна­комцу пора было уходить.

Он встал, простился с Фуке и д'Артаньяном и покинул тюрьму.

Впоследствии, по уходе незнакомца, д'Ар­таньян весь день тщетно искал приказ короля. Но в секретере, куда он положил королевский приказ (он отчетливо помнил это), гасконец его не нашел. В секретере он нашел лишь пустой клочок измятой бумаги. Да, незнакомец сумел проделать то, что с успехом демонстрировал в вашей стране некто Вольф Мессинг. Мессинг мог вручить охране кусок бумажки, и охранник видел перед собой пропуск, подписанный самым ответственным лицом. Это же сумел проделать странный незнакомец, о кото­ром поведал в своих «Записках» все тот же граф Сен-Жермен.

Фуке и д'Артаньян вернулись в камеру к обеду.

В тюрьме Фуке стал вегетарианцем, и д'Ар­таньян покупал для него свежую рыбу. Д'Артаньян предложил приготовить отличную черную треску.

Но Фуке отказался. Вчерашний хозяин знамени­тых поваров, любитель и ценитель изысканной еды, он теперь почти ничего не ел. И каждую суб­боту исправно постился — жил на хлебе и воде. Се­годня была суббота, и вместо еды Фуке занялся обычными своими делами. Гасконец видел его либо молящимся на коленях, либо пишущим и чи­тающим за столом.

Но в тот день д'Артаньян прервал его занятия и начал переговоры. Он сообщил Фуке от имени короля, что, возможно, Его Величество заменит смертную казнь изгнанием, если... Если Фуке на процессе признает свои преступления. В ответ Фуке только усмехнулся:

— Вы хорошо сказали «возможно»... О нет, до­рогой друг, именно тогда Его Величество преспо­койно повесит меня. Сообщите Его Величеству, что я уверен в этом так же точно, как уверен он. Так что оставим пустой торг. — И, помолчав, доба­вил: — Но главное, успокойте Ее Величество коро­леву-мать. Сообщите ей, что верноподданный Фуке просит, чтобы она не беспокоилась. Каков бы ни был приговор, Фуке будет нем как рыба.

Д'Артаньян с изумлением слушал эти слова. Он долго не решался передать их королеве. Нако­нец решился. Королева выслушала и попросила мушкетера забыть слова Фуке. Гасконец получил в награду второй великолепный перстень — знак большой благодарности королевы Анны.

В это время в Париже было модным «сочув­ствовать несчастному Фуке». Это стало дозволен­ной фрондой, направленной как бы не против ко­роля, но против бессердечного и скучного Коль­бера.

Дамы аккуратно ходили на модную теперь про­гулку — к стенам Бастилии. Повидать несчастного месье Фуке, когда его поведут в Арсенал для допро­сов... Это было «то!» (по-нынешнему — «круто!»).

Многочисленные возлюбленные Фуке прихо­дили сюда вместе со своими подругами и... новыми любовниками. Площадь перед угрюмой Бастилией все больше напоминала площадь перед дворцом, где дают бал. Останавливались великолепные эки­пажи. Знаменитые красавицы, щеголяя модными туалетами, высаживались из экипажей и разно­цветными стайками фланировали по площади в сопровождении слуг и кавалеров. Здесь теперь стало популярно устраивать любовные свидания, обмениваться записочками... Даже появилась га­лантная фраза: «Встретимся у Фуке». Весь этот цветник женской красоты ждал торжественной минуты, когда Фуке вели на допрос в Арсенал из Бастилии.

И одна из бесчисленных его возлюбленных, та самая графиня Л., с которой он провел послед­нюю ночь, написала свои впечатления подруге:

«Мне не терпится рассказать вам, дорогая. Мар­киза де С. (маркиза де Севинье) предложила мне прой­тись к Бастилии, чтобы повидать нашего бедного друга по пути в Арсенал, к гадким судьям. Мы подошли к пло­щади перед тюрьмой и начали поджидать, прогулива­ясь. Мы обе были в масках. Наконец увидели его. По­дойти к нему близко нельзя, стояла цепь мушкетеров. Рядом с ним шел г-н д'Артаньян, за ними шествовал це­лый отряд... У него был такой задумчивый вид. Когда я увидела его, у меня буквально задрожали колени, а сердце забилось так сильно! Нет! Нет! Это было невыносимо — увидеть его в этаком положении!.. Как же он изменился, как ужасающе постарел! Л. оперлась о руку маркизы, бо­ясь потерять сознание. В этот момент они поравнялись с нами. Любезнейший г-н д'Артаньян весело подмигнул нам, слегка подтолкнув нашего бедного друга, обращая на нас его внимание. Наш друг приветствовал нас, и на его лице появилась знакомая прелестная улыбка. Ин­тересно, узнал ли он меня под маской, подсказало ли ему сердце?.. Но мне стало не по себе, когда я увидела, как он входит в эту беспощадную маленькую дверцу судилища, и я вновь едва не потеряла сознание. В Париже все только и говорят о его силе духа и твердости».

Королю доносили о модных сборищах. Коль­бер предложил допрашивать олигарха в Бастилии, но король раздраженно прервал его. В Париже можно многое, но нельзя покушаться на то, что модно. Людовик представлял, сколько злых шуто­чек вызовет подобный запрет. Он знал правила: король Франции может быть жестким, но смеш­ным быть не может.

Но Людовик нашел выход.

Наступила весна, в Париже потеплело. Король приказал переехать в Фонтенбло — в прохладу, в любимые вековые деревья старого парка. «Самое красивое в мире — это кроны деревьев, — сказал Людовик матери. — Я соскучился по красоте». Но, уезжая из Парижа, он перевел в Фонтенбло... Па­лату правосудия! Так что теперь вдали от Парижа, в Фонтенбло, должны были продолжиться допросы Фуке и его сподвижников.

В Фонтенбло находилась старая тюрьма, по­строенная Генрихом IV. В ней и решил король по­местить узника. Людовик вызвал д'Артаньяна и приказал подготовить тайный переезд в старую тюрьму.

Д'Артаньян все понял: с женским цветником у стен Бастилии будет покончено!

Но теперь король был полон новых опасений.

— Процесс приближается, — сказал король гасконцу. — К Фуке разрешено прийти адвокатам. Ни при каких обстоятельствах не позволяйте ему го­ворить с ними наедине. Ни со своими адвокатами, ни с кем бы то ни было он не должен оставаться наедине. Вы отвечаете за это головой, д'Артаньян.

Д'Артаньян вспомнил необъяснимый визит не­знакомца и побледнел.

— Фуке хитрая бестия, — продолжал король. — В его внезапную набожность, о которой вы рас­сказываете и которой мерзавец никогда прежде не отличался, я не верю... Он все это придумал... Он хочет усыпить нашу и, главное, вашу бдитель­ность. На самом деле гордость этого человека не­померна и его тайные союзники готовы на любые действия. Поэтому я не исключаю, что друзья мер­завца задумали освободить его по пути в Фон­тенбло. Но вы знаете, что тогда нужно делать, д'Ар­таньян.

— Да, сир.

На руке гасконца был перстень, подаренный королевой-матерью; он хорошо помнил слова Фуке, которые тот просил передать королеве Анне. И, еще раз услышав, как страшится Его Ве­личество побега этого господина, мушкетер более не сомневался. Он понял, что есть какая-то связь между страхами короля и словами Фуке, передан­ными королеве-матери. Теперь он знал: если Фуке, не дай бог, удастся побег, прощай карьера, но, мо­жет быть, и жизнь. Так что д'Артаньян решил быть дотошным тюремщиком. Как повелел король, он сохранил в полнейшей тайне от узника день пере­езда в Фонтенбло.

Перед тем как везти Фуке, мушкетер сам от­правился в Фонтенбло — осмотреть и подготовить камеру.

Тюрьма в Фонтенбло — огромная башня, мрач­но возвышавшаяся над лесом, защищенная подъ­емным мостом и толстенными, в несколько метров, стенами. Но д'Артаньян потребовал дополнитель­ных мер — на окнах камеры поставили новые ре­шетки, и постоянные разъезды мушкетеров должны были охранять подступы к стенам. Усиленные ка­раулы расставили во дворе.

Перед самым днем отъезда не ведавшие о пе­ремене тюрьмы адвокаты Фуке пришли в Басти­лию для встречи с подзащитным. Оба были отправ­лены д'Артаньяном домой. Гасконец сообщил им, что Фуке захворал и просил прийти к нему через неделю. 24 июня на рассвете д'Артаньян разбудил Фуке. Ему было приказано приготовиться к отъ­езду. Фуке ничего не спрашивал — он уже выучил: когда гасконец ничего не объясняет, спрашивать бесполезно.

В 4 утра из ворот Бастилии выехали пять боль­ших карет, увозивших Фуке и обвиняемых по его делу; каждая карета была запряжена шестеркой ло­шадей, так что редким прохожим было понятно — путь предстоял неблизкий. За каретами следовали две огромные повозки с багажом и материалами следствия. Сотня мушкетеров во главе с д'Артаньяном окружала кареты. Величественный поезд с этим поистине королевским эскортом промчался по рассветным улицам Парижа. По приказу короля д'Артаньян сделал переезд как можно менее утоми­тельным. Король по-прежнему выказывал милость, по-прежнему надеялся, что Фуке образумится и со­гласится признать на суде все обвинения. Так что в полдень сделали остановку в Плесси, в дорогом трактире. Заботливый д'Артаньян приказал приго­товить великолепный обед для своего подопечного. Но Фуке съел лишь немного рыбы, запив ее водой. К вечеру въехали во двор старой тюрьмы.

На следующий день адвокатам Фуке было при­казано прибыть в Фонтенбло.

Обе знаменитости приехали тотчас. Д'Ар­таньян галантно распахнул перед адвокатами двери новой камеры Фуке. Оба старых мэтра оста­новились на пороге. Гасконец торжественно про­чел приказ короля — все встречи Фуке с адвокатами и подготовка к процессу должны проходить в при­сутствии охраны. Но адвокаты остались стоять на пороге, в камеру они не вошли. Оба заявили, что отказываются встречаться со своим клиентом на таких условиях.

— Мы не сможем честно исполнять нашу ра­боту, не имея права говорить с клиентом наедине. Я, к примеру, плохо слышу, поэтому господину Фуке придется кричать, чтобы я мог его услышать и обсуждать с ним его защиту. Но это обсуждение будет услышано надзирателем, о нем будут знать все. Защита превратится в комедию. Такие же про­блемы у моего коллеги, как вам известно, человека тоже немолодого. Прискорбно сообщить, что наш возраст не дает нам возможности исполнить волю Его Величества.

Неожиданно Фуке, стоявший на пороге ка­меры и бесстрастно слушавший разговор, разра­зился целым монологом:

— До какого еще унижения хотят довести без­защитного человека?! С завтрашнего дня я не буду есть. Я объявляю голодовку и откажусь отвечать на вопросы следователей.

Д'Артаньян тотчас торопливо предложил ком­промисс, обговоренный с королем:

— Сударь, при ваших беседах с адвокатами при­сутствовать буду только я. Клянусь честью, я обя­зуюсь хранить в тайне все, что касается вашего дела. Слово чести д'Артаньян не нарушит никогда, ни для кого. Но даю вам также слово, если вы за­говорите с адвокатами о чем-нибудь, кроме вашего дела, я немедленно сообщу Его Величеству.

Это был век, когда честь для истинных дворян была важнее королевских милостей. Фуке не со­мневался в гасконце.

Он смирился. Сделал знак адвокатам, и те во­шли в камеру.

Фуке решил устроить пробу сил перед про­цессом. Во время очередного допроса он заявил следователям о незаконности присутствия посто­роннего при его встречах с адвокатами. Он по­требовал обсуждения в парламенте королевского приказа. Парламенту пришлось согласиться. По поводу решения короля началась целая дискуссия. За дискуссией внимательно следил король. Это была проверка — приживается ли новый порядок, когда любые приказы короля, даже противоправ­ные, тотчас выполняются. Все произошло именно так. Судейские возмущались в кулуарах, но вос­стать публично против королевского приказа не осмелились. Раболепие победило. Глава суда на готовившемся процессе, честнейший месье д'Ормессон, очень страдал, отлично зная, что про­исходит нарушение законных прав узника. Но и он не посмел сопротивляться королю. Парламент одобрил решение короля. Проба сил перед про­цессом закончилась легкой победой Людовика. Фуке и его глуховатым адвокатам пришлось сми­риться.

Теперь мушкетер законно присутствовал при посещениях адвокатов.

Все это время д'Артаньян продолжал убеждать Фуке пойти на мировую с королем. Но опять — тщетно.

Наступил август. Месяц выдался прохладный, пошли дожди, и уже в середине августа король ре­шил вернуться в Париж вместе с обвиняемыми.

Все те же кареты, запряженные шестерками лошадей, и повозки с документами... Длинный по­езд, окруженный мушкетерами, поскакал в Па­риж — в Бастилию.

 Д'Артаньян опять продемонстрировал Фуке ве­ликодушие и дружбу. У него был приказ короля: ни­где не останавливаться. Гасконец не останавли­вался. Но, проезжая через Шарантон, приказал повернуть к дому, где жила опальная семья Фуке, высланная из Парижа. У самого дома госпожи Фуке д'Артаньян велел пустить лошадей шагом. Вся се­мья Фуке — жена и дети — выбежала на улицу. Ло­шади еле-еле плелись, и д'Артаньян разрешил Фуке высунуться из окна кареты. Фуке сумел поцеловать жену и детей. Он не видел их три года.

По возвращении в Париж допросы возобно­вились все в том же Арсенале, в двух шагах от Ба­стилии.

Возобновились и модные прогулки дам у стен Бастилии.

20 ноября г-жа де Севинье написала своему другу г-ну де Помпонну: «Я вновь сумела увидеть нашего дорогого узника. Его вывели из Арсенала под охраной целого отряда мушкетеров и вели к тюремной карете... Он попросил д'Артаньяна раз­решить ему поразмяться после допросов и погу­лять у кареты. Д'Артаньян любезно разрешил. Я слышала, как, прогуливаясь у кареты в сопровож­дении господина д'Артаньяна, Фуке спросил, что за работы проводятся у Арсенала. Д'Артаньян объ­яснил, что это строят бассейн для фонтана. Тогда он попросил разрешения подойти поближе и на­чал высказывать рабочим свои замечания. Потом, повернувшись с улыбкой к д'Артаньяну, сказал: «Вам, должно быть, странно, что я вмешался? Дело в том, что раньше я неплохо разбирался в строи­тельстве фонтанов». Видимо, бедный месье Фуке вспомнил свой любимый Во-ле-Виконт! В это время он наконец увидел меня и поклонился. Те, кто любит г-на Фуке, находят подобное спокой­ствие и присутствие духа достойным восхищения».

Между тем допросы заканчивались, и начи­нался процесс, где король по-прежнему ждал по­каяния олигарха.

16 ноября 1664 года начались судебные засе­дания. Генеральный прокурор обвинил супер­интенданта в расхищении государственных средств, в оскорблении Его Величества. Он потре­бовал смертной казни через повешение на пло­щади перед Бастилией. Долго читал бесконечные пункты обвинения. Эти пункты были составлены королем и Кольбером. Обвинений было множе­ство, и часто они были вздорны, мелочны и не­лепы до смешного.

Сначала король и Кольбер велели суду разби­рать преступный «план восстания». Обвинение назвало его «подготовкой восстания против Фран­ции и короля». Это был главный козырь обвине­ния. Но Фуке хорошо подготовился. В своей речи он признал, что действительно мечтал поднять восстание. Но, упаси боже, отнюдь не восстание против Франции и Его Величества. Но против во­ровства и коррупции кардинала Мазарини, от ко­торого собрался защитить короля, Францию и себя лично. «Впрочем, — добавил он с усмешкой, — мне бессмысленно отвечать на это обвинение. Ибо это не было восстание. Но всего лишь замысел восстания, от которого по зрелом размышлении я отказался. Но наш справедливый закон, как из­вестно, не наказывает за замысел и карает только за его осуществление. Стоит ли терять время и долго останавливаться на обсуждении неосуществ­ленного замысла?»

Прочитав речь Фуке, король пришел в неис­товство. Канцелярия короля сообщила судьям, что им следует считать «замысел» «восстанием» и су­рово наказать за «замысел», ибо так хочет король. И раз навсегда запретить обвиняемому играть сло­вами!

Но даже послушный суд не решился это сделать, ибо это означало превратить процесс в посмешище. До какой бездарной наглости доходит Власть, когда она одержима жаждой мщения!

По окончании заседания, вернувшись с Фуке в Бастилию, д'Артаньян продолжил убеждать Фуке, что ему должно торопиться признать свои преступ­ления. Только тогда король дарует ему помилова­ние. Но Фуке в ответ лишь усмехался:

— Не повторяйтесь, д'Артаньян! Его Величе­ство отнял у меня слишком большое состояние, чтобы выпустить меня на волю. Он слишком не­справедливо поступил со мной, чтобы простить меня. Отпущенный на свободу, я буду живым уко­ром... да и состояние придется возвращать. Но за­брать деньги просто, вернуть их куда сложнее. Вам следует понять, мой друг: моя карта бита до начала игры! Но я, которого заставили участвовать в ба­лагане, именуемом судом... постараюсь это сделать с достоинством и пользой для Франции.

Уже на следующий день Фуке вместо продол­жения защиты неожиданно перешел к прямой атаке. Дерзкой атаке на покойного кардинала. Тень Мазарини была вызвана на суд. И судьи и публика услышали то, чего так стремились избежать Людо­вик и Кольбер: Фуке обрушился на покойного кар­динала, за которым незримо встали августейшие тени — королевы-матери и крестника Мазарини — короля. На следующий день пришла очередь Коль­бера. Фуке обвинил Кольбера в похищении из дома Фуке тысячи писем Мазарини, в которых тот прямо приказывал Фуке осуществлять нужные кар­диналу финансовые операции. «Я обязан был ис­полнять указания тогдашнего главы правительства. И я их исполнял. К сожалению, это была обычная государственная практика — грабить собственную страну. И ей подчинялся я, как и все исполнявшие мою должность до меня. Месье Кольберу, похитив­шему эти письма, это хорошо известно. Именно в результате подобных распоряжений кардинала миллионы ливров исчезли из казны. Я признаю себя виновным лишь в нарушении финансовой дисциплины».

Речь Фуке привела короля в бешенство. Лю­довик потребовал скорейшего завершения про­цесса. В приговоре покорных судей под страстным королевским давлением Людовик не сомневался.

Все это время, пока шел процесс, госпожа де Севинье присутствовала на заседаниях суда. Она описала увиденное в письмах все к тому же госпо­дину де Помпонну. Он был другом Фуке и занимал по его протекции ряд важных государственных должностей. В отличие от большинства испуганных друзей Фуке месье Помпонн попытался протесто­вать, написал письмо королю. Король ответил ла­конично — выслал его в имение под домашний арест. Туда и писала ему маркиза де Севинье. Мар­кизу король вынужден был прощать, ибо она была женщина. Король считался Арбитром Галантности, и ему принадлежал афоризм века: «Женщину можно оскорбить только комплиментом, ее можно ударить, но только цветком». Как же я охотился за письмами маркизы, — вздохнул месье Антуан, — но владетели были слишком богаты... Однако одно я заполучил. — И он как-то заурядно, обыденно вынул из бокового кармана пожелтевшую бумагу и пока­зал ее мне. Бумага была покрыта строем удиви­тельно изящных ровных букв.

— Неправда ли, хороша каллиграфия?! При­чем, учтите, письма не переписывал крепостной писец, как часто водилось у ваших русских бар, это писала сама мадам де Севинье. — И месье Ан­туан начал переводить:

— Париж, 17 ноября 1664. Вчера на суде господин Фуке храбро заявил, что Властью порой совер­шаются поступки, которых впоследствии Власть устыдится и постарается забыть. Настолько они оказываются несправедливыми! Господин предсе­датель прервал его: «Остановитесь, сударь! Вы хо­тите сказать, что Его Величество несправедлив?» Месье Фуке ответил: «Э, нет! Это говорите вы, су­дарь, а не я. Я имел в виду иное: у Власти, как и у всех людей, случаются человеческие ошибки. Ведь безгрешен только Господь! Разве с вами не бывало случая, когда вам было стыдно за свое прежнее ре­шение? Разве, вынося приговор, вы никогда не под­давались минутным велениям собственного гнева, ослеплявшего вас?.. Или, — он усмехнулся, — пове­лениям сильных мира сего?

Приближался день объявления приговора. Накануне этого знаменательного дня д'Артаньян нашел Фуке сидящим у огня камина с Библией в руке:

— Вы меня удивляете, сударь. Я думал, что сей­час вы занимаетесь сочинением последнего слова.

— Зачем? — усмехнулся Фуке. — Мне скучно по­вторять, д'Артаньян, что все решено до начала процесса. Мне остается только радоваться, что ко­медия близится к концу, и я больше не буду обязан слушать обвинителя, который показывает завид­ное уменье правдиво говорить заведомую ложь... и видеть перед собою судей, этих мерзавцев с за­думчивыми глазами, мучительно размышляющих, как сохранить, угодничая перед Властью, хотя бы остатки достоинства... Что же касается приговора, который заранее продиктован волею Его Величе­ства, постараюсь принять его с достоинством и покориться Божьей воле. — И он преспокойно про­должил читать Святую книгу.

Д'Артаньян постарался не услышать слова про Его Величество.

«13 декабря в 3 часа утра в парижском небе по­явилась комета.

Сообщение о комете принесла графиня Л., по­стоянно волнующаяся за нашего друга... Она бесе­довала с духовником, и он сказал ей, что это доброе знамение. Но из моих гостей никто эту комету не видел, и все посмеялись ее рассказу. Однако вчера ночью комету увидели все. Весь Париж высыпал на улицу наблюдать горевшую в небе хвостатую гостью. И добрый маркиз Берсье, знаменитый аст­ролог, согласился: «Это благоприятный знак судьбы накануне приговора нашему опальному другу! Может быть, еще не все потеряно...» — пи­сала маркиза Севинье в очередном письме доброму месье Помпонну.

Д'Артаньян, как обычно бодрствовавший но­чью, также увидел комету. Мушкетер разбудил за­ключенного. Оба стояли у зарешеченного окна. По­сланница иных миров, ярко мерцая, таинственно освещала небо над Парижем.

И чудо свершилось! Произошло невероятное. Таинственная пришелица принесла Фуке невооб­разимую удачу!

Зал был переполнен... Как положено перед вы­несением приговора, выступил докладчик на суде месье Ормессон... Он был человек старого закала. Когда-то отец короля попросил оказать ему услугу и помиловать одного негодяя. Он гордо ответил: «Суд, Ваше Величество, услуг не оказывает. Суд вы­носит приговор». Он никак не мог забыть все эти благоглупости прошлого времени про величие Суда и Закона. В отличие от людей молодых, су­мевших быстро перестроиться, то есть научиться жить при сильной власти, Ормессон еще не усвоил того, что всегда знали в вашей стране: «Власть есть Суд и Закон». И Ормессон строгим голосом про­читал свое воистину сенсационное заключение. Главную ответственность за финансовые злоупо­требления и исчезновение миллионов ливров из французской казны господин Ормессон возло­жил... на Мазарини! Он полностью снял обвине­ния с Фуке в хищении казенных денег и признал лишь наличие «крупных упущений в управлении финансами страны». Не нашел он также «никаких оснований для обвинения подсудимого в самом тяжком преступлении — в оскорблении Его Вели­чества и заговоре».

Наступал венец процесса — судьи удалились для голосования. После подобного доклада у судей остался выбор. Им следовало продемонстрировать верность Королю или Закону.

Месье Ормессон не оставил им другого вы­хода.

...Судьи не выходили долго. Зал уже устал ждать, когда они появились объявить приговор. Результат потряс публику: только 9 голосов было подано за смертную казнь, 13 проголосовали за ссылку! Девять молодых, вновь назначенных, с го­товностью выполнили задание Власти. Они по­няли и приняли новое время. Но 13 старых судей вслед за Ормессоном оказались людьми весьма не­современными. После объявления приговора про­изошло самое опасное для Фуке: раздались бурные аплодисменты зала.

Король получил известие о приговоре и апло­дисментах в приятном отдохновении в кровати мадемуазель де Лавальер. Людовик пришел в бе­шенство. Вместо того чтобы подчиниться силе Его Власти, его попросту щелкнули по носу. Повели­тель выскочил из постели и голый бегал по ком­нате, сжав кулаки: «Жалкие судьи, крючкотворы в черном! Посмели не выполнить волю короля!»

Кольбер, ожидавший короля в приемной, был вызван прямо в покои фаворитки и предстал перед королем.

Людовик, стоя уже в ночной рубашке, орал на Кольбера:

— Вы просрали процесс! Я поручил вам... Я просил! Просил немного — приговорить к смерти вора и мерзавца! Что говорят ваши негодяи?

— Оправдываются, сир! Они уверяют, что не приговорили его к смерти исключительно по­тому, что знают милосердие Вашего Величества. Знают, что Вам, сир, непременно захотелось бы его помиловать. И потому они приговорили его к самому худшему — к изгнанию из нашей прекрасной страны.

— Ложь! Наглая демагогия!! Они отлично знали: я охотно позволил бы негодяю умереть. Но они заставляют меня выполнять их работу! — Ко­роль задыхался от гнева. Хваленая выдержка ему изменила. Наконец он сумел взять себя в руки. Он посмотрел на Кольбера обычным спокойным ле­дяным взглядом:

— Идите, Кольбер, мне надо все обдумать.

Крошке Лавальер обдумывать было не надо! Она знала: ее повелитель не отпустит Фуке в из­гнание. Об этом «под большим секретом» она по­делилась с подругами — герцогиней Б-и и маркизой Л-з. Не забыв указать приятное место, где разра­зился королевский гнев.

Маркиза Л-з и герцогиня Б-и тотчас «под боль­шим секретом» поделились известием об августей­шем гневе с остальным двором.

Друзья Фуке ликовали, в поместьях устраива­лись фейерверки. Маркиза де Севинье устроила факельное шествие. Фейерверки оказались столь красочными, что были отмечены случаи серьез­ных пожаров. Короче, от восторга едва не спалили Париж.

Сам Фуке не проявил никакой радости, выслу­шав решение судей. Он слишком хорошо понял своего короля, к сожалению, запоздало. Не обра­довался решению судей и д'Артаньян. Даже более того, он с ужасом выслушал это решение. Гасконец понимал, что, если король так панически боялся побега Фуке, вряд ли он отпустит его на свободу в изгнание. Д'Артаньян страшился, что король по­ручит ему «исправлять решение судей». Гасконец был воин и не хотел на старости лет становиться убийцей. Достаточно того, что его сделали тюрем­щиком. К тому же за эти годы он привязался к уз­нику. Однако вскоре д'Артаньян услышал явно за­пущенный слух о том, что суперинтендант знает главнейшие финансовые «секреты государства» и отпускать его с этими секретами ни в коем случае нельзя. Гасконец знал придворные нравы и понял: это была прелюдия!

Между тем, как положено, приговор суда был отправлен на утверждение короля. Друзья Фуке радостно ожидали дальнейших счастливых изве­стий. Согласно тысячелетнему обычаю король Франции, обязанный быть милосердным, должен смягчить решение судей. Таким и только таким должно быть королевское вмешательство в реше­ние суда.

Но невозможное свершилось. Король не толь­ко не смягчил приговор. Людовик заменил изгна­ние... пожизненным заключением!

По повелению короля Фуке должен был про­вести остаток своих дней в тюрьме Пиньероль, рас­положенной в маленьком французском городке на склонах Альп, рядом с итальянской границей. Его жена Мария-Мадлена де Кастий и их дети навсегда высылались из Парижа. Судья Ормессон лишился звания государственного советника и был тотчас отправлен в отставку; 13 судей, голосовавших за изгнание, поехали в ссылку! Чтобы ни у кого не оставалось сомнений: отныне есть и будет только один закон — воля короля.

Закон и монарх теперь неразделимы.

Итак, традиция милосердия была нарушена. Король своей властью ужесточил наказание, сделал его беспощадным. Двор понимал, что «финансовые секреты, известные Фуке» — слишком мало для ре­шения, грубо поправшего Великую Традицию Ми­лосердия королей. Именно тогда при дворе по­ползли слухи о том, что Фуке знает некую тайну, опаснейшую для короля. И потому король не смог его оставить на свободе.

Король призвал к себе д'Артаньяна. Его Вели­чество сообщил, что завтра в присутствии гас­конца Фуке объявят приговор. После чего д'Ар­таньян должен доставить его в место заключения — в тюремный замок Пиньероль.

Король с усмешкой прочел мольбу в глазах д'Артаньяна: неужто ему суждено и впредь продол­жать свое фактическое заточение рядом с Фуке?

— Нет-нет, — успокоил король. — Ваша миссия закончится, как только господин Фуке займет свою камеру в Пиньероле... Но только вам, д'Артаньян, мы можем поручить ответственнейшую задачу — благополучно доставить его туда целым и невре­димым. Надеюсь, вы не забыли, что отвечаете за негодяя головой.

Д'Артаньян поклонился. Король продолжал:

— Вы оказали мне достаточно услуг за мою не такую уж долгую жизнь. Окажите еще одну, и очень важную. Есть ли у вас на примете человек, который смог бы столь же заботливо и умело, как вы, сто­рожить известного вам узника? Я назначил бы его комендантом нашей важнейшей тюрьмы в Пинь­ероле.

Бастилия и Венсенский замок давно стали притчей во языцех. Людовику XIV понадобилась новая, воистину секретнейшая тюрьма. Пиньероль был расположен далеко от Парижа, в забытом бо­гом городке. В Пиньероле враги Его Величества могли бесследно и, главное, без шума исчезнуть в каменном мешке.

— Это будет очень ответственная и очень хорошо вознаграждаемая должность. — И король вопроси­тельно посмотрел на д'Артаньяна.

Д'Артаньян понял: Людовик отлично знал, что гасконец беден, как церковная крыса, и надеялся. Но д'Артаньян поспешил с рекомендацией:

— Я хорошо знаю только моих мушкетеров, но с уверенностью могу рекомендовать одного из них. Его зовут шевалье де Сен-Мар.

Это было лучшее, что мог сделать д'Артаньян и для Фуке, и для короля. Старый вояка Сен-Мар, великолепно владевший шпагой, был воистину вер­ным слугой короля, но при этом (даже по мнению маркизы де Севинье) «весьма порядочным челове­ком». В последнее время он был квартирмейстером в мушкетерской роте и показал себя прекрасным администратором.

— Ну что ж, — сказал король. — Шевалье назна­чен. Но помните — с этой минуты вы отвечаете за свою рекомендацию. Итак, я желаю вам удачной поездки в Пиньероль. Излишне напоминать, что в случае попытки освободить известного госпо­дина...

Д'Артаньян еще раз молча поклонился.

В несчастный понедельник 22 декабря, в 10 ча­сов утра, секретарь суда в черном одеянии судей­ского чиновника, со свитой столь же черных, ра­зительно похожих на галок судебных исполнителей явился в Бастилию. Он вызвал д'Артаньяна и тор­жественно объявил, что должен сообщить заклю­ченному Фуке королевский приговор.

После чего началась церемония. Д'Артаньян повел Фуке в старинную тюремную церковь. Сколь­ких несчастных видела эта церковь! Их сопровож­дали губернатор Бастилии и пять мушкетеров, среди которых был Сен-Мар. Фуке был в том же черном, уже сильно поизносившемся платье, в ко­тором его арестовали. Под мышкой держал шляпу.

— Сударь, — торжественно обратился секретарь к Фуке, — выйдите вперед и назовите ваше имя.

— Вы отлично его знаете, — сказал Фуке, не двигаясь с места.

— Мне странно объяснять государственному служащему высшего ранга, что существуют правила и процедуры правосудия, которым мы должны сле­довать. Итак, сударь, ваше имя.

— Я отказываюсь назвать его вам и протестую против незаконного приговора, который вы соби­раетесь мне зачитать.

Секретарь суда велел своим помощникам за­писать ответ, затем начал зачитывать приговор.

Во время чтения Фуке, нарочито скучая, по­сматривал по сторонам, показывал, как мало он ин­тересуется происходящим.

Когда секретарь завершил долгое чтение, Фуке спросил:

— Надеюсь, вы сыграли вашу комедию до конца?

— Карета, которая отвезет вас в заключение, будет ждать во дворе, — мрачно ответил секретарь и покинул церковь вместе с судейскими.

Д'Артаньян предложил Фуке хорошенько по­есть перед дальней дорогой, но тот отказался, и д'Артаньян поел один.

Через час во двор Бастилии была подана ка­рета, в которую сели Фуке и д'Артаньян. Король отплатил Фуке за его речи на суде и за приговор су­дей. По приказу Людовика Фуке не дали проститься с семьей. Ему запретили взять с собой слуг, помо­гавших ему в Бастилии.

Карета, окруженная отрядом из ста мушкете­ров, выехала за ворота тюремного замка. Сторон­ники Фуке не сплоховали. У ворот Бастилии су­перинтенданта ждала приветствующая толпа. В толпе он разглядел немногочисленных друзей, ко­торые не побоялись прийти проститься с опаль­ным олигархом, хорошо зная, что мстительный король этого им не забудет. Было много дам и много женских слез. Увидел он и графиню Л. Она стояла без маски, с пепельными волосами, боже­ственно красивая, с букетом красных роз. Она по­слала ему воздушный поцелуй... и кровавые цветы полетели в проезжавшую карету. Он помнил ее тело и помнил, как, насладившись ночью, утром привычно желал побыстрее избавиться от жен­щины. Как торопился отправиться на Совет, к де­лам, которые считал тогда важными, не зная, что спешит убежать из объятий навстречу погибели.

И он помахал им всем из окна кареты, хотя д'Ар­таньян просил его этого не делать... В ответ про­звучал общий крик толпы: «Да здравствует месье Фуке!» Д'Артаньян тотчас опустил занавески и ска­зал как-то по-отечески:

— Вы по-прежнему очень молоды, месье Фуке, невзирая на ваш возраст и страдания. Вы отлично знаете, что все эти крики будут тотчас известны Его Величеству. Стоит ли сердить и без того сер­дитого на вас государя ради секунды приветствий? Ах, мой друг, вы так напоминаете мне одного мо­лодого гасконца по имени д'Артаньян, которого я стараюсь забыть.

Д'Артаньян сумел забыть того сумасбродного храбреца, он стал истинным придворным. Напри­мер, сумел сделать так, что его доброе отношение к Фуке стало известно влиятельным сторонникам суперинтенданта. Маркиза де Севинье даже отме­тила в очередном письме, что д'Артаньян «ведет себя с Фуке как истинно порядочный человек». Од­новременно мушкетер не забывал посылать запи­сочки и могущественнейшему Кольберу, где ни­жайше просил его «присылать предписания». Но завистник и ненавистник Фуке исповедовал только одну заповедь: «кто мягок с Фуке, тот против меня». Так что на угодливые записочки гасконца ответов не последовало.

— Мой дорогой друг, — продолжал уговаривать д'Артаньян Фуке, — я покину вас в Пиньероле, но... Но надеюсь вас встретить в Париже. Это сбудется, поверьте, и скоро сбудется, если вы воспримете завет д'Артаньяна. Мой дорогой месье, вам следует подумать о мире с Его Величеством. И найти пути к заключению этого мира. Только так вы сможете выйти из тюрьмы... если, конечно, у вас нет жела­ния в ней умереть.

Д'Артаньян сказал Фуке правду. Был только один путь на свободу — смириться перед королем, согласиться делать все, что прикажет Его Величе­ство.

Но сейчас и этот путь, и мысли об этом пути были так далеки от Фуке. Фуке улыбнулся и сказал:

— Нет-нет, я не держу зла ни на Его Величе­ство, ни на того беднягу судейского в церкви, ко­торого я почему-то хотел несправедливо обидеть. Если увидите его, передайте мои сожаления.

Д'Артаньян смотрел на него с изумлением.

Фуке был в каком-то покойном, мирном и, глав­ное, довольном настроении, так не вязавшемся с тем раздраженным Фуке, которого он видел час назад в тюремной церкви.

Мушкетер испугался. Ему показалось, что Фуке что-то задумал... что там, в камере, возможно, он получил некое известие.

Стояла зима 1665 года. Суровая была в тот год зима. Щадя изможденного арестанта, д'Артаньян делал частые остановки.

Между этими привалами карета с узником бук­вально летела. Гасконец боялся нападений в дороге и предпочитал стремительно преодолевать отрезки пути. Но кинжал был при нем. Он боялся друзей Фуке. Ему не давало покоя это кроткое спокойствие узника. Опасался он... и короля! Он хорошо помнил приказ короля и очень боялся, что Его Величество приказал организовать ложное нападение, во время которого ему придется совершить то, что он нена­видел... Уж очень выразительно Людовик требовал «доставить целым и невредимым». Так что довольно часто д'Артаньян направлял карету обходными до­рогами, меняя заранее обговоренный маршрут. Ко­роче, бедному гасконцу приходилось бояться и дру­зей Фуке, и его врагов.

Благополучно доехали до Лиона. Ночевали в гостинице, окруженной караулом мушкетеров. Всех постояльцев выгнали.

Из Лиона путь лежал в горы. Ударил сильней­ший мороз. Карета, сопровождаемая замерзшими, чертыхающимися мушкетерами, ехала по узкой горной дороге, где уклониться от встречного эки­пажа было невозможно. Ледяной ветер проникал сквозь окна кареты, но гасконец потел от напря­жения, по-прежнему ожидая нападения. Он укры­вал Фуке огромной медвежьей шкурой, купленной на деньги маркизы Севинье.

Всю дорогу д'Артаньян нервно развлекал Фуке, рассказывая ему похабные солдатские анекдоты, столь любимые в полку мушкетеров. Впрочем, лю­бовные рассуждения самого д'Артаньяна были не лучше его шуток:

— Мне приходится часто расставаться с возлюб­ленными, сударь, выполняя поручения короля. Краткая разлука — это не страшно... это даже хо­рошо, это пожар, который усиливает страсть. Но долгое расставанье — это вода, которая гасит этот пожар. Уезжая надолго, я всегда представляю, су­дарь, какой рой желающих набросится на одинокую красавицу, покинутую мною. Если же она сохранит верность мне, которого так долго нет, значит, она не нужна тем, кто есть. Это сделает честь ее посто­янству, но заставит меня сомневаться в ее красоте. Поэтому, расставаясь надолго, я говорю себе: «Д'Ар­таньян, выбрось ее из сердца и головы, ибо рога лучше предупредить, нежели получить их в дар».

Здесь мушкетер прервал свою любимую мысль, поняв наконец, как все это должен был слушать Фуке. Но Фуке его не слушал. Он думал о своем, о том, что случилось с ним в камере.

Ибо, вернувшись в камеру из тюремной церкви, Фуке действительно получил некое важное известие...

В последнее время он придумал открывать Библию наугад, чтобы получить Божье наставле­ние на целый день. И тогда, собираясь в дорогу, Фуке открыл Библию.

Открылось послание Иакова. И он прочел:

«Корабли, как они ни велики, маленьким рулем управляются, так и язык маленький отросток, но очень много делает... Язык укротить никто не мо­жет, он полон яда. Им прославляем Бога и прокли­наем человеков, созданных по образу и подобию Божию. Так не должно быть. Если ты разумен, до­кажи это своею кротостью. Мудрость, исходящая свыше, чиста, потому что мирна и послушлива. Плод правды в мире у тех, которые хранят мир».

— Как же я не понял, — говорил он счастливо про себя. — «Блаженны миротворцы»... Блаженна кротость и благодарность Богу... за жизнь...за ды­ханье... Благодарю Тебя, Господи, что напомнил мне.

С этой минуты Фуке обрел то мирное спокой­ствие, так озадачившее мушкетера. С этой минуты он родился вновь.

Но если для Фуке покрытый белой поземкой пейзаж за окном был безразличен, то для д'Артань­яна он был полон скрытой угрозы. Так что, рас­сказывая анекдоты и сам же покатываясь со смеху, гасконец напряженно вглядывался в окно кареты.

В Гренобле д'Артаньян собирался переноче­вать и дать необходимый отдых узнику, своим окоченевшим мушкетерам и усталым лошадям.

Но, подъезжая к городу, уже издали д'Артаньян увидел свой авангард — нескольких всадников в мушкетерских плащах у городских ворот. Ворота были закрыты.

Оказалось, что у офицера и пятерых мушкете­ров, скакавших впереди отряда (авангард обеспечи­вал безостановочное движение кареты с узником), потребовали какие-то особые пропуска. Так распо­рядился городской консул. Пропусков не было, и в город их не пустили. Окоченев от холода, они беспомощно спешились у городских ворот. Но по­явление ста обозленных, продрогших на ледяном ветру мушкетеров заставило караульных тотчас то­ропливо открыть ворота города. Гасконец поскакал к лучшей гостинице города. Он окружил ее мушке­терами, выгнал постояльцев и разместил узника в самой просторной комнате.

Выставив охрану у комнаты и вокруг гости­ницы, железный гасконец поскакал в мэрию. Здесь он арестовал городского консула, отдавшего рас­поряжение требовать пропуска. И сам отвез в го­родскую тюрьму. Это возымело нужное действие.

Когда он вернулся, мушкетеры были заботливо размещены в гостинице и еда и вино для них были приготовлены в обеденной зале. Сам гасконец по­местился в комнате вместе с Фуке и ночью при­вычно бодрствовал.

Фуке заснул тотчас каким-то безмятежным сном.

16 января вдали показался Пиньероль. Городок был окружен крепостными стенами. Несколько тюремных башен высились над городской стеной. Рядом с башнями выглядывали из-за стены высокая колокольня городского храма и покрытые весе­ленькой красной черепицей крыши домов.

Когда подъехали ближе, стала видна и вторая стена, окружавшая сердце городка, — те самые вы­сокие тюремные башни.

У ворот Пиньероля д'Артаньяна поджидал от­правленный им ранее шевалье Сен-Мар, так не­давно лихо гарцевавший в роте мушкетеров. Те­перь указом короля он был назначен комендантом Пиньероля.

Они обнялись. Гасконец, конечно же, испыты­вал угрызения совести. Хотя даже он не догады­вался, что сделал несчастного Сен-Мара тюремщи­ком до конца его жизни.

Впрочем, все угрызения совести заглушала буй­ная радость, что сам он наконец-то освободился. Сен-Мар, не знавший, что его ожидает, тоже был счастлив! Для небогатого мушкетера без связей та­кое назначение было большим повышением по службе, воистину нежданным подарком судьбы. К тому же он расплатился с большими долгами. Их взяла на себя королевская казна. Конфисковав со­стояние Фуке, король был щедр к его тюремщикам.

Разместив Фуке в камере, оба мушкетера уеди­нились в огромном кабинете начальника тюрь­мы — готической зале со сводами. Здесь, наедине, д'Артаньян прочел Сен-Мару секретные инструк­ции короля. Инструкции были жесткие.

«Его Величество предписывает вам: никто, кроме вас и назначенного вами слуги, не может переступить порог камеры осужденного. Ему за­прещено общаться, устно или письменно, с кем бы то ни было. У него не должно быть ни бумаги, ни перьев, ни чернил. У него не должно быть в ка­мере более одной книги для чтения, которую еже­дневно следует проверять — каждый листочек — до и после чтения. Ему разрешено молиться Богу во время мессы и просить у Господа прощения за свои ужасные грехи. Но даже молитвы он должен возносить не в тюремной часовне, не в присут­ствии людей, но в особой комнате, примыкающей к его камере. Король надеется на вашу осторож­ность и предусмотрительность, на то, что вы будете неукоснительно следовать примеру вашего начальника г-на д'Артаньяна, который умело охра­нял заключенного и передает его вам целым и не­вредимым... Сообщать дальнейшие мои распоря­жения вам будет мой военный министр. Людовик».

Д'Артаньян пару недель оставался в Пинь­ероле, где его торжественно принимали отцы го­рода. Он впервые за пять лет наслаждался свобо­дой, ему не надо было жить в камере рядом с Фуке. Городское начальство предоставило ему велико­лепный дом.

Вечерами его видели в трактире, ночью к его дому подъезжала карета местной веселой красотки вдовы... утаим ее имя, продолжая заботиться о че­сти дам былых времен. Развлекались и его мушке­теры, разобрав городских дам.

Но дни заботливый д'Артаньян проводил в пиньерольской тюрьме. Он потребовал ремонта тюремных ворот и сам участвовал в их укреплении. Камера, предназначенная Фуке, была просторна, но стены отсырели. Д'Артаньян распорядился за­крыть холодные каменные стены гобеленами.

Еще находясь в Пиньероле, он вновь поста­рался, чтобы его заботы о суперинтенданте стали известны друзьям Фуке.

И вскоре г-жа де Севинье писала:

«Я надеюсь, что наш дорогой друг уже прибыл, но точных известий у меня нет. Известно только, что г-н д'Артаньян по-прежнему вел себя очень обходительно, снабдил, его всеми необходимыми теплыми мехами для того, чтобы без неудобств перебраться через горы. Я узнала также, что он сообщил г-ну Фуке, что тому не следует падать духом и нужно мужаться, что все будет хорошо».

Гасконец совершил невозможное: своим жест­ким и гуманным обращением вызвал признатель­ность беспощадного врага Фуке — короля и одно­временно сторонников и друзей Фуке.

«Сообщаю вам, — написал ему в Пиньероль во­енный министр, — что Его Величество совершенно удовлетворен всеми вашими действиями, совер­шенными за время поездки».

За время пребывания в Пиньероле гасконец сумел научить своим принципам и Сен-Мара. Уже вскоре г-жа де Севинье напишет:

«Сен-Мар, к счастью, — это новый д'Артаньян, который верен королю, но человечен в обращении с тем, кого ему приходится держать под стражей».

Минули волшебные две недели, и д'Артаньян приготовился в обратный путь в Париж.

В день отъезда он зашел проститься с Фуке. Тот читал Библию — единственную книгу, которую разрешил ему иметь король, заботливо проверен­ную Сен-Маром.

Они обнялись. Фуке сказал:

— Поблагодарите Его Величество за разреше­ние иметь в камере одну книгу. Несмотря на моло­дой возраст, государь мудро понял: этого вполне достаточно Ибо, слава Господу, есть такая книга, которая одна заменяет все остальные, созданные людьми. И там есть слова о будущем, которые я хо­тел бы передать через вас Его Величеству: «Пили,

ели, женились, рожали детей... А потом пришел Потоп и погубил всех».

Д'Артаньян слова эти не передал, но они за­сели в его памяти и долго мучили.

Знатные горожане сделали старому мушкетеру прощальный подарок в виде огромного количества дорогой дичи, которой славится Тоскана, — каплу­нов, бекасов, фазанов и так далее. Но главное — множества бутылок превосходного тосканского вина. На обратной дороге д'Артаньян щедро уго­щал своих верных мушкетеров.

Без приключений гасконец приехал в Париж.

В Париже наш гасконец наконец-то смог обнять жену, которая уже чувствовала себя вдовой. За годы, которые он провел тюремщиком, а ско­рее — еще одним заключенным, король отблагода­рил верного мушкетера. Мечта, с которой молодой гасконец когда-то приехал в Париж, сбылась. Д'Ар­таньян стал капитаном королевских мушкетеров.

Он сумеет сделать роту образцовой. В ней счи­тали за честь начинать свою службу молодые фран­цузские дворяне.

Жизнь Фуке в Пиньероле была самой разме­ренной. Он читал одну книгу. Потом его выводили на прогулку. Он гулял всегда в сопровождении Сен-Мара... Иногда в этот же час гуляли и другие за­ключенные, но общаться с ними ему было запре­щено.

Камера у бывшего олигарха была просторная, заботами д'Артаньяна ее стены завесили гобеле­нами. Фуке, как вы помните, запретили взять с со­бой своих слуг. Прислуживал ему назначенный Сен-Маром некий Ла Ривьер. Фуке отлично понимал, что этот Ла Ривьер был еще одним надзирателем короля — слугой-осведомителем. Ла Ривьер поме­стился в камере рядом с камерой Фуке. Сначала Фуке не хотел принимать его услуги, но потом, по совету д'Артаньяна, согласился.

— Лучше знать, кто за вами наблюдает. Тем бо­лее его всегда можно подкупить, — посоветовал ему гасконец перед отъездом.

Но не зря опасался король. И не зря д'Ар­таньян укреплял ворота тюремного замка. В конце 1669 года состоялось...

В Пиньероле появился некий молодой дворя­нин в сопровождении слуги. Остались в истории их имена. Это были любимый слуга Фуке Лафоре и воистину верный друг Фуке дворянин Валькруассан. Они остановились под вымышленными име­нами. Но каждый новый человек был заметен в маленьком городишке, и о каждом приезжем обя­заны были докладывать Сен-Мару, так распоря­дился д'Артаньян.

Сен-Мару тотчас сообщили, что неизвестный дворянин со слугой остановился в городке про­ездом и направляется в Италию. Сен-Мар устано­вил наблюдение за подозрительной парочкой.

Между тем приехавшие безумцы придумали дей­ствовать в традициях того д'Артаньяна и тех муш­кетеров из романа Дюма! Эти «два мушкетера» ре­шили вдвоем освободить Фуке, которого охранял целый гарнизон. Через подкупленного охранника они узнали, что в Пиньероль каждое утро привозят две огромные бочки молока — для арестантов и охраны. Происходит это днем, часто во время про­гулки заключенных... Узнали они, что Фуке, как пра­вило, гуляет один, сопровождаемый только Сен-Маром. Выяснили и точное время его прогулки.

План Валькруассана был прост. Они захваты­вают телегу молочника. Меняют хилую кобылу на резвую лошадь. Сам Валькруассан помещается в молочную бочку. Слуга садится за кучера. Они при­езжают в тюрьму во время прогулки Фуке. Выско­чив из бочки, Валькруассан закалывает Сен-Мара. Он уверен: заколи начальника — остальные охран­ники, как положено черни, трусливо разбегутся. После чего они сажают на телегу Фуке. Телега, за­пряженная отличным жеребцом, умчит их из во­рот крепости. Недалеко от тюрьмы их будут ждать свежие лошади... Они пересядут на них и скроются из города.

Уже вскоре они заметили: за ними следят. Ре­шено было действовать немедля — на следующий день.

Ранним утром они напали на человека, следив­шего за ними, связали его и отнесли в дом. Далее все шло по плану. Подстерегли на дороге несчаст­ного возницу, везшего, как обычно, молоко в кре­пость, и захватили его телегу. Самого возницу также связали и также отвезли в дом, присоединив к первому пленнику. Оба связанных лежали рядом друг с другом... Возницу сменил на козлах переоде­тый в его одежду слуга Лафоре. Быстро поменяли жалкую клячу на купленного великолепного же­ребца. Вылили молоко из бочки. В бочку, лежав­шую на телеге, залез дворянин Валькруассан. Те­лега направилась к воротам тюрьмы.

Парочка безумцев благополучно въехала во двор тюремного замка. Но гуляющего Фуке во дворе не было. Сен-Мара обеспокоила приехавшая в городок подозрительная парочка. И он не только назначил своего человека следить за ними. На вся­кий случай постоянно менял время прогулки Фуке. Так что вместо Фуке во дворе были только Сен-Мар и охрана.

Увидев въехавшую телегу, бывший мушкетер и, естественно, знаток лошадей все понял: уж очень хорош и дорог был жеребец, совсем не такой был у нищего возницы.

Сен-Мар потребовал открыть бочку. И тогда выскочивший из бочки Валькруассан бросился с кинжалом на Сен-Мара. Но бывший мушкетер вспомнил былое — шпага блеснула, последовал мол­ниеносный выпад, и Валькруассан, обливаясь кро­вью, упал на землю...

Слугу Лафоре повесили здесь же, во дворе тюрьмы. Валькруассана в кандалах повезли в Париж. Счастливый конец столь отчаянного приключения бывает в романах, но редко — под солнцем.

На следующий день Фуке во время прогулки увидел виселицу, сооруженную у ворот, и в петле — своего любимого слугу. Валькруассана по приказу короля отправили на галеры, где весьма скоро ему помогли умереть... За Фуке ужесточили надзор.

В 1671 году в Пиньероль прибыл новый знат­ный узник.

Это был еще один знаменитый донжуан — гер­цог Лозен... Всю свою жизнь Лозен тщетно сорев­новался с герцогом Франсуа де Бофором. Многое их объединяло. Красота, великолепный рост, сила, смелость до безрассудства, блестящее происхожде­ние. Только у де Бофора все было совершеннее. Он был родовитее, красивее, сильнее, выше, безрас­суднее... Единственное, что у них было равным, — абсолютное отсутствие души. Ее место у обоих, как и положено истинным донжуанам, занимала та са­мая «свирепая чувственность». После исчезновения Франсуа де Бофора герцог Лозен занял его место, получив в наследство его гарем. Переспав с десят­ком знаменитых красавиц, он добрался до герцо­гини де Монпасье — двоюродной сестры короля. Дальнейшее рассказывается по-разному. Я излагаю версию, оставшуюся в «Записках» графа Сен-Жермена. После первой же ночи с герцогиней Лозен тотчас намекнул на завоеванные прелести неудач­ливому сопернику графу де Б. Хвастовство стало известно госпоже де Монтеспан, новой фаворитке короля. Она отчитала Лозена. Принц не терпел по­учений «куриц» (так он называл всех дам). Он пред­ложил любовнице короля, говоря по-нынешнему, «заткнуться». Госпожа де Монтеспан в слезах пожа­ловалась королю. Людовик именовался Арбитром Галантности... Когда одна из дам посмела оскорбить его, он сломал свою трость и вышвырнул ее в окно. Именно тогда он произнес свою знаменитую фразу: «Женщину можно оскорбить, но только компли­ментом. Ее можно ударить, но только цветком». Ар­битр Галантности обязан был наказать преступника против галантности. Но Лозен был преступник вдвойне. И второе его преступление было серьез­нее. Людовик научил двор: все, что касалось особы короля, считалось священным. С того момента, как король осчастливил госпожу де Монтеспан, она ста­новилась частью Его Величества. Частью Его Вели­чества была и двоюродная сестра короля. Лозен по­смел оскорбить Священное. Король повелел не просто арестовать герцога. В назидание остальным грубый донжуан должен был отправиться в тюрьму.

Принц прославился своим буйным нравом, и арестовать его король послал самого доверенного и самого удалого. Излишне говорить, что это был капитан мушкетеров д'Артаньян. Ему поручена до­стойная задача: без лишнего шума арестовать гер­цога Лозена, капитана королевской гвардии и генерал-полковника драгун. Арестованного принца гасконец должен отвезти в уже знакомый нам Пиньероль.

И сейчас в Париже сохранился великолепный дворец герцога Лозена. Здесь у дворцовых ворот дежурил круглосуточно отряд драгун герцога. Слухи о немилости короля мгновенно разнеслись по Парижу, и принц ожидал нападения. Д'Артаньян должен был избежать стычки с драгунами. Для на­чала гасконец подкупил слугу принца. От него он узнал, что в кабинете Лозена дымит камин и во дворце ждут мастеров. Д'Артаньян велел выследить мастеров. Их оказалось трое. Троицу арестовали, когда они направлялись во дворец герцога. Д'Ар­таньян и двое мушкетеров напялили на себя одежды мастеровых, приклеили бороды и отпра­вились во дворец Лозена. Их провели в кабинет принца. Лозен ждал мастеровых у нуждавшегося в их заботе великолепного камина каррарского мра­мора. Каково же было его изумление, когда один из мастеровых, поклонившись, представился хо­рошо знакомым именем капитана королевских мушкетеров Шарля д'Артаньяна. Д'Артаньян веж­ливо извинился за маскарад и любезно попросил Лозена посмотреть в окно. Шел холодный осенний дождь. Лозен увидел, как по улице, под дождем, приближалась ко дворцу на лошадях сотня мушке­теров. Не слезая с коней, мушкетеры выстроились напротив дворца. Вслед за ними ко дворцу подъ­ехала тюремная карета. Драгуны у дворца в расте­рянности наблюдали за происходящим.

Лозен согласился сдаться. Все четверо вышли из кабинета. Драгун, дежуривший у дверей, в изум­лении смотрел на своего командира, спускавше­гося по лестнице в сопровождении пришедших мастеров. У выхода Д'Артаньян предупредил Ло­зена не делать глупостей, и в спину принца уперся кинжал. Лозен молча вышел на улицу и сел в тю­ремную карету.

Вот так д'Артаньян выиграл очередную ма­ленькую бескровную битву.

Король опасался удали герцога и его сторонни­ков. Было решено держать его подальше от Парижа, в Пиньероле. В декабрьскую темную беззвездную ночь 1671 года д'Артаньян с отрядом мушкетеров покинули Париж. Они сопровождали арестован­ного. По приказу короля герцогу была выделена ка­рета с сиденьями, обложенными мехом, и меховая русская доха. Хорошо знакомой дорогой д'Артаньян повез герцога Лозена. Доехали без приключений (если не считать истории с хорошенькой служанкой в гостинице в Гренобле. Герцог дал д'Артаньяну слово дворянина не пытаться бежать и с разрешения гасконца провел с ней восхитительную ночь).

19 декабря они прибыли в Пиньероль. Как и по­ложено знатному узнику, принцу Лозену отвели про­сторную камеру. Пол покрыли дорогими коврами и стены — гобеленами. Король разрешил ему выписать из Парижа старого преданного слугу. Заточение принца в Пиньероле держалось в большом секрете. Лозен и его слуга (как и Фуке) гуляли отдельно от других заключенных. Молился Лозен в тюремной церкви, также в отсутствие других заключенных. Но герцог не сплоховал. Уже на следующий день после прибытия слуги они вдвоем начали пробивать стену камеры куском стального бруса, который слуга провез в сапоге. Работали глубокой ночью. Толстые стены камеры поглощали звук. Все расширявшуюся дыру — ход на волю — скрывал гобелен, мусор слуга выносил во время прогулки.

Наконец очередной глубокой ночью они про­били стену. Но каково было разочарование Лозена, когда вместо пустоты воли его рука почувствовала жесткий ворс. Это был... другой гобелен, которым были покрыты стены другой камеры!

Вместо того чтобы попасть на волю, они по­пали в соседнюю камеру, как герой романа Дюма-отца — заключенный замка Иф.

Чья-то рука приподняла гобелен. И Лозен сквозь отверстие в стене увидел знакомое лицо. Лицо всемогущего министра финансов! Он попал в камеру Фуке. Лозену повезло. Слуга Фуке Ла Ривьер, этот осведомитель Сен-Мара, в тот момент, когда из стены посыпались камни, сладко спал в соседней камере.

Следующей ночью, когда тюрьма уснула, Лозен переполз через дыру в камеру Фуке. Герцог, прежде ненавидевший Фуке, сжал в объятиях несчастного министра. Впрочем, от прежнего гордого, насмеш­ливого суперинтенданта, презиравшего солдафона Лозена, осталось одно воспоминание.

Теперь каждую ночь Лозен отправлялся «в го­сти». И они беседовали до рассвета. Правда, вчераш­ний олигарх говорил вещи весьма странные. О том, что должен поклониться в ноги королю за свое за­точение. Ибо в заточении он многое понял. И, глав­ное, он впервые понял Евангелие. Он научился сми­ряться перед Его волей. Герцог поначалу решил, что речь идет о короле. Но оказалось, Фуке совершенно забыл о короле и говорит теперь только о Боге.

— Я верил, что как белка вскарабкаюсь на лю­бую вершину, и я карабкался неустанно, чтобы взо­браться... сюда! И только здесь я понял, как мне действительно взойти на вершину. Для этого мне не потребуется ни милость короля, ни богатство, ни помощь друзей, мне нужен один Он... Христос... Мне нужно покаяться в прежней жизни и пристать к новому небу и новым берегам. Но Тот, кто создал нас без нашей помощи, не спасет нас без нашего на то согласия. Нашего согласия на раскаяние, на труд души.

Лозен решил, что суперинтендант слегка по­мешался. Он попытался рассказывать сам. Он под­робно описал последние события, взволновавшие Париж, — это были галантные приключения любвеобильного короля. За время отсутствия Фуке случилась потрясшая столицу революция: король охладел к нежной томной блондинке Лавальер и открыл свое ложе для пылкой жгучей брюнетки маркизы Монтеспан. Более того, он прибыл в свою победоносную армию с обеими фаворитками, и армия восторженно наблюдала передачу любовной эстафеты. Параллельно с главными фаворитками, этими титанами любви, ложе короля усердно по­сещали герцогиня де Грамон, девица Ледрю, прин­цесса Субиз... Лозен со знанием дела перечислял имена, ибо все эти придворные красавицы ода­рили радостью и его самого... Рассказав о бесчис­ленных завоеваниях победоносного короля (и на поле боя, и в постели), упомянув многочисленных незаконных детей плодовитого монарха, командир драгун рассказал о главном увлечении Людовика — о строительстве дворца в Версале. Фуке узнал, что король пригласил строить невиданный дворец ту самую «команду мечты», которая строила его Во­-ле-Виконт. Он будто соревновался с ним, заточен­ным в тюрьме... И как когда-то Фуке пропадал на строительстве своего небывалого замка, так те­перь король отдавал все свободное время люби­мому дворцу, который должен был затмить все ко­ролевские дворцы Европы. Лозен окончательно увлекся воспоминаниями, он снова жил в счастли­вой любовной круговерти двора, когда наткнулся на взгляд Фуке. Фуке слушал его с вежливым вни­манием и совершенно отсутствующими глазами.

Так что беседовать с Фуке Лозену оказалось нелегко. Но это не мешало ему с нетерпением ждать часа, когда тюрьма засыпала и слуга Ла Ривьер отправлялся спать в соседнюю камеру. Как и Бофор, Лозен не терпел одиночества. Он благо­словлял Его Величество Случай, позволивший ему беседовать с Фуке. Ибо, конечно же, рассказывал он не для него. Он жаждал перенестись хотя бы в рассказах в свой утраченный волшебный мир...

Но оба они, Лозен и Фуке, оказались одина­ково наивны. Им бы задуматься — почему так по­дозрительно удачно все сложилось? Им бы понять, что в строгом заточении «счастливые случаи» очень подозрительны!

Разгадка была простой. Король хотел знать, что думают оба знатных заключенных. Поэтому Лозену дали возможность пробить стену. Поэтому во время прогулок Фуке на другой стене его ка­меры, также закрытой гобеленом, было проделано еще одно отверстие — со вставленной слуховой трубкой. И слуга-осведомитель Ла Ривьер, нахо­дившийся в соседней камере, исполнял поручение

Сен-Мара — еженощно слушал разговоры опасных господ. Он подробно записывал их содержание. Записи разговоров Сен-Мар отправлял в Париж.

Но разговоры оказались не опасны. Они каса­лись только любовных сплетен (в изложении Ло­зена) и религиозных проповедей (в изложении Фуке)... Только однажды Фуке вдруг упомянул о д'Артаньяне. И тогда Лозен, проклиная мушкетера, с яростью поведал о своем аресте.

Удивительные совпадения бывают в жизни. Именно в тот день, когда они заговорили о д'Артань­яне, душа их общего знакомого спешила на небо.

В конце 1671 года король назначил д'Артаньяна губернатором недавно завоеванного города Лилля. Но чиновничья служба была не по душе удалому мушкетеру. Он частенько повторял: «Грош цена воину, умершему в своей постели». Он был воин.

В 1672 году Людовик начал войну против Объ­единенных провинций Голландии. Гасконец по­просился на войну. Скрепя сердце король отпустил в армию храбрейшего и умнейшего исполнителя секретных поручений. 

Долго воевать д'Артаньяну не пришлось. Уже в следующем году жарким июньским днем он погиб на поле боя. Погиб, как полагается храбрецу-гас­концу, во время отчаянной атаки. Это была кава­лерийская атака на вражеское укрепление. Пуля, посланная из мушкета, пробила голову старому мушкетеру. В Фонтенбло в разгар бала королю при­несли срочную депешу: «Во время осады Маастрихта на реке Маас убит Шарль де Бац де Кастельмор д'Ар­таньян».

Король был мастер фразы, и придворные ждали «мо» от своего повелителя. Людовик сказал: «Ну что ж, теперь они соединились: д'Артаньян и слава покоятся в обнимку в одном гробу».

Именно в это время случилось! К Фуке при­ставили еще одного слугу. Это был самый таин­ственный слуга: некто Эсташ Доже. Об этом уди­вительном слуге мы еще поговорим, и немало... Скажу лишь: когда этот слуга вошел в камеру Фуке, су­перинтендант испытал потрясение. Тотчас после по­явления слуги Фуке препроводили в кабинет Сен-Мара. Состоялся важнейший разговор.

— Я не буду объяснять, кому прислуживал прежде этот слуга. Вы и без меня отлично знаете, не так ли?

Фуке молча кивнул в ответ.

— Теперь по приказу Его Величества Эсташ Доже будет прислуживать вам.

После чего Сен-Мар сообщил Фуке просьбу ко­роля. Вчерашнему министру поручалось... следить за своим слугой! Он должен был сообщать королю о всех разговорах необычного слуги Эсташа Доже.

— Излишне говорить, — сказал Сен-Мар, — что это задание и все, о чем будет говорить слуга, должно остаться тайной.

Сен-Мар также сказал, что, если Фуке согла­сится выполнять поручение Его Величества, есть большая надежда на его очень скорое освобожде­ние. И гордый Фуке... согласился шпионить за своим новым слугой Эсташем Доже!

Более того, он тщательно хранил тайну. В ноч­ных разговорах с Лозеном он ни разу не упомянул о своем новом слуге. Этим он спас Лозена.

Теперь на имя военного министра Сен-Мар от­сылал отчеты Фуке о разговорах своего слуги! Ко­роль тотчас заплатил Фуке за сотрудничество. В 1679 году, через восемнадцать лет после ареста мужа, жена и дочь Фуке получили разрешение на первое свидание с узником. Они приехали в Пинь­ероль. Был май, городок благоухал запахами цве­тов, весны. В счастливом настроении они въехали в тюремный замок.

Свидание состоялось в кабинете Сен-Мара. Сначала с ними поговорил сам Сен-Мар, намекнув на скорое освобождение дорогого им узника. По-том в комнату под сводами ввели Фуке. Его жена не смогла сдержать восклицания, дочь побледнела. Перед ними стоял совершенно седой, страшно ис­худавший глубокий старик. Фуке обнял жену и дочь, расцеловал их. Все время свидания в комнате под сводами неотлучно находился Сен-Мар. Он держал себя как добрый, гостеприимный хозяин. В его ка­бинете сервировали великолепный ужин. За ужи­ном Сен-Мар прямо сказал о близком освобожде­нии Фуке и даже поднял бокал за грядущую милость короля. После ужина он проводил семью узника до кареты и, прощаясь, еще раз подтвердил свои слова об освобождении. Они вернулись домой совер­шенно счастливые. Для семьи Фуке наступило время радостного ожидания. Но проходили ме­сяцы, и... ничего не происходило! Произошло только в конце марта 1680 года! Но вместо вести об осво­бождении они получили совсем иное, страшное из­вестие. Семье сообщили, что Фуке скоропостижно скончался в Пиньероле. Сообщение о смерти оли­гарха было напечатано в газетах.

Гроб выдали семье лишь спустя некоторое время. Жена, не пожелав увидеть разложившееся тело, гроб не вскрывала. Фуке похоронили на се­мейном кладбище. Впоследствии, несмотря на по­иски историков, официального акта о смерти Фуке не было найдено. И некоторые исследователи пред­положили, что, возможно, Фуке не умер. Просто мартовским днем 1680 года по приказу короля он умер для света. На самом деле Фуке оставался жив. Все последующие годы его содержали в тайном за­точении с маской на лице. Ибо финансист знал ка­кую-то важнейшую государственную тайну. Маска навсегда скрыла от мира когда-то могущественней­шего Николя Фуке вместе с его тайной. Олигарха перевозили из тюрьмы в тюрьму, пока он не умер в своем последнем заточении — в Бастилии...

Но непонятно: зачем? Зачем держать в тайном заточении и надевать маску на человека, об аресте которого знали вся Франция и вся Европа и кото­рого столько лет надежно содержали без всякой маски? Да и сам арест и заточение Фуке по замыслу короля были публичными. Ибо должны были стать наглядным уроком для всех, кто мечтал о Фронде. В этом был смысл расправы над олигархом. Если же он знал какую-то опасную тайну, не проще было бы от него избавиться надежным, много раз проверен­ным способом века — ядом? И еще. Если оставлять Фуке живым и хоронить вместо него другого чело­века, зачем выдавать семье гроб? Ведь гроб мог быть вскрыт безутешной вдовой... Нет, несчастный су­перинтендант действительно сошел в могилу в марте 1680 года. И на то были убедительные об­стоятельства, о которых я вам еще расскажу.

Сразу после смерти Фуке король простил гер­цога Лозена. Уже в 1681 году Лозен вышел на сво­боду. Король знал, что Лозен безопасен. Ибо Фуке держал слово. Он ничего не рассказал Лозену ни об известной ему тайне, ни о таинственном слуге.

Итак, мы простились с Фуке, еще одним претендентом считаться Железной Маской.

Окончательно простимся сейчас и с другим претендентом — с герцогом де Бофором. Я уже го­ворил вам, что многие исследователи считали, что под именем слуги Эсташа Доже в Пиньероль был доставлен исчезнувший во время сражения герцог де Бофор. Ибо даты удивительно сошлись. И время исчезновения Бофора — июнь 1669 года, и время появления в Пиньероле таинственного слуги — ко­нец августа того же 1669 года. Хотя, повторюсь, остался вопрос — мог ли Людовик отправить в бес­срочное заточение своего возможного отца? По­чему же не мог, если его пугали опасные разговоры Бофора об отцовстве? Как говорил Наполеон, «в жилах европейских королей вместо крови течет замороженная политика»... Однако события, о ко­торых я только что рассказал, заставляют оконча­тельно отказаться от этой версии.

Ибо содержавшийся в такой секретности странный слуга Эсташ Доже был не только назна­чен слугой к Фуке! Как сообщает Сен-Мар: «Эсташ Доже начал исполнять свои обязанности — при­служивать Фуке!» Но представить, что великий гордец, бесстрашный герцог де Бофор, любовник королевы, внук короля Генриха IV, согласился при­служивать кому бы то ни было?! Нет! Тысячу раз нет! Так что, воистину, герцог де Бофор погиб в жестоком сражении на острове Крит. Наверняка успев сказать свою знаменитую присказку: «Мне надо поспешить к Господу, прежде чем о моей смерти узнает так долго меня ждавший дьявол».

Итак, мой друг, мы знаем судьбы важнейших двоих, которых столь многие историки напрасно считали Железной Маской. Герцог де Бофор и Николя Фуке. Их нам с вами удалось отвергнуть.

Но остались еще два, столь же популярных претендента.