Глава 7

Лингвистический фарцовщик

«Знать много языков — значит иметь много ключей к одному замку».

Франсуа Вольтер

— Мой отец был профессиональным переводчиком с итальянского и английского. Он работал в Египте во время постройки Суэцкого канала. Папа умер молодым, в 1961 году. А мама преподавала английский и немецкий в школе. Оба они учились в том же вузе, где учился и я, а сейчас преподаю: раньше Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза (МГПИИЯ), ныне Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ). У меня с детства была страсть к языкам.

— Какой ты начал изучать первым?

— Немецкий. Иностранный язык тогда, как ты помнишь, преподавали с пятого класса, а я, хотя учился в третьем, стал ходить к маме на уроки. С пятого начал учить английский. Так как в доме была масса учебников, словарей и литературы на языках, еще и самостоятельно осваивал итальянский, французский, испанский. В общем, все, что в доме было.

— И окончанию школы ты уже говорил на скольких языках?

— Не говорил, а имел представление о них. Я вырос в маленьком районном центре Новомосковск Тульской области. Но даже там имел практику с носителями языка, потому что у нас был химический техникум, где учились студенты из развивающихся стран. И я подстерегал на улице какого-нибудь кубинца, который никак не ожидал, что в провинциальной советской жопе из-за угла выскочит пацаненок и крикнет: «Buenos dias! Que tal?» (в пер. с исп.: «Добрый день! Как дела?»). Отвязавшись от меня, он шел своей дорогой, а я караулил следующую жертву — студента из Конго, которого приветствовал: «Bonjour, monsieur! Comment ca va?» Завязывались легкие примитивные диалоги: «Oh! Tu parles francais? C’est bon!» Я не боялся говорить и задействовал тот скромный запас, который к тому же изучил самостоятельно. И что-то со скрипом получалось.

— Короче, ты был лингвистический фарцовщик.

— Ну да. Нет бы — что-то продать или джинсы купить. Но товарный чейндж совершенно не входил в сферу моих интересов. В 7–8 классах у меня окончательно окреп интерес к разным языкам одновременно, и без ощущения, что один мешает другому.

— Это была твоя личная мотивация, и старшие тебя не заставляли?

— Я жил с мамой и бабушкой, которая окончила гимназию еще при императоре Николае II. В гимназическое воспитание в старой России входили языки. Всегда. У девочек в программе был немецкий, французский — обязательно, немножко — английский. А вот ее братья еще учили древнегреческий и латынь. Тем не менее, меня к языкам никто особо не подталкивал, но по мере возможности помогали.

— Переиначу свой вопрос: к выпускному в десятом классе сколько языков ты не боялся?

— Посчитаем. Английский, немецкий — в школе. Испанский, французский, итальянский — дома, а иногда и на улице. Кроме того, в городском книжном магазине — совершенно непонятно почему — иногда вдруг появлялся словарь то сербохорватского, то чешского, то румынского языка. И почти сразу же они оказывались у меня. До сих пор храню огромную коллекцию маленьких словариков более чем сотни языков. Покупая их в детстве, я не преследовал никаких практических целей, да их и не могло быть. Это был познавательный интерес к неким внутренним структурам, которые делают набор звуков языком.

— Что тебе дал вуз?

— В институте я получил глубокое и многостороннее знание английского языка, включая его историю, всевозможные национальные проявления, и навыки переводческой деятельности. В дипломе записана специальность: переводчик-референт с английского и французского.

Конечно, и друзей на всю жизнь приобрел. Среди них был (и до сих пор остался) Володя Григорьев, заводила, хулиган и авантюрист. Он довольно быстро оценил мои языковые пристрастия и однажды предложил: «Раз ты так схватываешь языки, давай с тобой поставим двум полякам с нащего курса ящик портвейна, напоим, запрём в общаге, возьмём их паспорта, подправим там чего надо и покатаемся по Европе, пользуясь нашим внешним сходством».

— Шенгена ж ещё не было!

— Поляки уже и тогда достаточно свободно выезжали. Как и венгры. Эти две страны назывались «самые весёлые бараки нашего лагеря».

— И что, воплотили идею?

— Ну, не дошло. Наверное, к счастью. По тем временам мало ли чем могло закончиться.

— Расскажи, как ты шел к пониманию глобального единства структуры всех языков, что существуют на Земле.

— В институте я жил в общаге, где были студенты со всего мира. В те годы, как ты помнишь, особо за рубеж не разъездишься, но в концентрированном виде почти вся планета была представлена в студенческой среде. Поэтому, если я интересовался каким-то языком, то мог его тут же применить. Просто идя утром чистить зубы или за обедом в столовке. А в комнате я жил и с шотландцем, и с немцем, и с чехом, и с французом, и с африканцами. Более того, в отличие от своих сокурсников, я с удовольствием занимался древними языками — латынью и древнеанглийским, которые были в программе.

— Зачем тебе нужны были мертвые языки?

— У меня нет рационального ответа. Возможно, сначала это был частично академический интерес. А сейчас этот интерес мне уже больше понятен: попытки увидеть общие закономерности языков и проявления языка как универсальной формы взаимодействия во Вселенной. Интересно было и есть — рассмотреть язык не только в его одномоментной форме существования, но и в эволюции: с чего это началось? С чего вдруг людям понадобилось создавать вербальную систему коммуникации? Как она развивалась, как развивается сейчас? Что можно предвидеть на будущее?

— И какие ты ответы находил?

— К нынешнему периоду я пришел к точке зрения, которая, разумеется, не претендует на абсолютную достоверность, но, по крайней мере, что-то объясняет для меня самого. Эта точка зрения может быть интересна для других, даже если она не требует безусловного согласия.

— Изволь ее изложить.

— Я считаю, что язык людей — одно из проявлений всеобщей формы информационного взаимодействия во Вселенной. Это, так сказать, пафосный вариант ответа. Язык — необходимая функция всего существующего. Форма выживания, форма эволюции, форма обмена информацией.

— А что такое, в твоем понимании, язык в невербальной сфере?

— Генетика. Структура ДНК. Это не я придумал: ученые давно назвали ее генетическим алфавитом. Были найдены разительные параметры генетического кода, или структуры передачи наследственности, сходные с языком людей. То есть набор элементарных единиц, сходных с фонемами или морфемами человеческого языка; правила их взаимодействия, похожие на грамматические или синтаксические структуры. И общая цель — обмен информацией, направленный на достижение оптимального результата: в языке людей — своего, в языке генов — своего.

— В Алма-Ате у меня есть друг — ученый Владимир Щербак, который уже более 20 лет занимается расшифровкой генома человека, имеет много публикаций на эту тему в немецких и американских научных журналах. И кое-что, судя по его туманным намекам, уже расшифровал. Будучи убежденным атеистом, он, тем не менее, постепенно приходит к осторожному выводу, что генетический код — своеобразный мессидж. Правда, не колется, кто отправитель. Возможно, Абсолют?

— Я не удивлен, что у материально мыслящих и научно ориентированных людей появляется вывод, схожий с тем, к которому пришел я, опираясь на чисто гуманитарные предметы: о неразрывности идеального и материального и подчинении того и другого единым принципам эволюции и обмена информацией, которые основаны на структуре неких смысловых единиц, выстроенных согласно определенным правилам. В генетике — одним. В языке людей — другим. В мире элементарных частиц — третьим. В мире планет и галактик — четвертым.

— У тебя было откровение, подтолкнувшее к твоим выводам, или постепенно количество знаний перешло в новое качество познания?

— Однажды мне явился Ангел и утвердил меня на пути осмысления языковых закономерностей.

— Это был сон или видение?

— Это, блин, метафора. Мои интуитивные догадки по поводу подходов к освоению языка, направленные на то, чтобы процесс стал более быстрым и эффективным, и подкрепленные знанием достаточного количества языков, которых я нахватался в течение жизни, привели меня к некоторым закономерностям:

1. С чего начинать изучение языка?

2. Чего достаточно, чтобы завязать коммуникативный процесс?

3. Что этому мешает, и что этому способствует?

— Когда ты получил красный диплом, то пошел работать куда?

— Должен тебе сказать, что ни разу в своей жизни я нигде в штатной должности не работал.

— В жизни? То есть ты прирожденный фрилансер?

— Какое-то время трудился временным сотрудником издательства «Прогресс», на почасовой основе преподавал в своем инязе, по договору — еще в каких-то организациях, учил языкам журналистов ТАСС. А в основном занимался синхронным переводом и преподаванием в разных формах. Словом, когда от меня нужно резюме, мне там нечего написать. Ни регалий нет, ни степеней.

— Человек свободной профессии. Гегемон лингвистического труда. Респект! Твое знакомство с будущей женой Анамикой — она ведь индианка — было, как я понимаю, открытием не только женщины, но и языка хинди, представителя новой для тебя языковой группы.

— Заходы в сторону Востока я делал и раньше. Конкретно — в китайско-тибетскую языковую семью. Был период, когда я — ну, не скажу, что хорошо, но достаточно прилично — владел языком лао. И даже написал на нем ряд стихотворений, которые были помещены в стенгазету посольства Лаоса в Москве.

— И чем был вызван интерес именно к лаосскому языку?

— Интерес, ничем не обоснованный, абсолютный беспочвенный. Для прикола. Просто в общаге жили студенты из Лаоса. Будь вместо лао тайский или вьетнамский — думаю, результат оказался бы точно таким же.

— Как Анамика оказалась в Москве?

— Здесь жила ее семья. Отец работал в издательстве «Прогресс» переводчиком на хинди русской классической литературы. Переводил, в частности, Достоевского. И после завершения каждого из романов Федора Михайловича у него случался инфаркт. В общем, у Анамики, как и у меня, лингвистическая наследственность: родные для нее — хинди, английский плюс язык штата — маратхи. Знает, конечно, русский, еще французский.

— У вас трое детей — Демьян, Илиан и Арина. Расскажи, как учили языки они.

— В возрасте двух лет — как раз в тот период, когда дети начинают разговаривать, — старший сын Демьян вместе с мамой отправились в Индию (я тогда работал в Америке) и пробыли там месяца четыре. Когда я приехал их забирать, он уже говорил, и его языком был хинди. Для меня стало побудительным бытовым мотивом овладеть этим языком, потому что я должен был общаться со своим ребёнком именно на нём: на другом он не мог.

— Так ты тогда выучился хинди?

— До этого я тоже учил, интересовался. Но, знаешь, когда в семье жена и сын — носители хинди, приходится подчиняться большинству. Учитывая, что в образованной индийской семье английский и хинди ходят наравне, Демьян впитывал их одновременно и поначалу даже не разделял. А когда он в три года вернулся в Москву, пошёл в детский садик, тут добавился русский, и Дёма свободно использовал коктейль из трёх языков. Помню, однажды в зоопарке кричит: «Смотри, such a big балу!»(в пер. с англ., хинди: «Смотри, какой большой медведь!»). И только потом постепенно стал раскладывать по полочкам.

— А сейчас хинди у него остался?

— Он его не забыл, но и не учил, и язык сохранился на том детском уровне. Сын смотрит иногда фильмы на хинди — и понимает. Или когда бываем в Индии — тоже понимает. Хотя нельзя сказать, что это его родной язык, но он, очевидно, дал мощный импульс для дальнейшего интереса в жизни. Я никоим образом не влиял, не заставлял, но Демьян стал заниматься языками и в школе кроме английского учил французский и немецкий. В университете у него появился испанский. И он постоянно интересуется то хинди, то баскским, то кельтским, то каталонским. Примерно как у меня — неоправданный, нерациональный интерес к языкам.

— Илиан и Арина пошли по стопам старшего брата?

— С языками у них всё нормально, в школе они учат английский и немецкий. Но такого жадного любопытства к лингвистике, как у Демьяна, я у них не наблюдаю.

— Ну, с Демьяном можешь смело валить на генетику: у него и прабабушка кучу языков в гимназии учила, и дед профессиональным переводчиком был, а папаша — так и вообще полиглот… Но что ты тогда ответишь читателю, у которого в роду, допустим, не было лингвистических наклонностей, и поэтому он боится, что не сможет выучить иностранный язык?

— Отвечу, что в той же Индии любой торговец кокосами говорит минимум на пяти языках.

— То же самое с арабскими торговцами в Израиле: свой язык, плюс иврит, английский и часто — русский. Аналогичная ситуация с турецкой обслугой на Анатолийском побережье, они ещё и немецким владеют. Но у них у всех экономическая необходимость знать как можно больше языков: от этого их собственная ликвидность повышается.

— Как честный человек, я обязан подтвердить опасения читателя: без мотивации — никто ничего не выучит. Учить язык просто так, абы для чего, потому что вроде неприлично не знать — пустая трата времени. Надо, во-первых, хотеть. А во-вторых, получать хотя бы немножко удовольствия.

— К какому времени сложилась твоя психолингвистическая методика преподавания языков в ее сегодняшнем варианте?

— Еще в 1980-е годы, когда преподавал в инязе, я как-то сразу инстинктивно стал это делать иначе, чем было принято. Так, как мне казалось удобнее, легче и эффективнее. Например, учил я группу никарагуанцев — партизан Даниэля Ортеги, которых пригласили в Союз на учебу из соображений интернационального долга. Они были фактически неграмотными, даже в испанском, а я им должен был преподавать английский и русский. И, естественно, делал это по-своему. Журналистов ТАСС — тоже по-своему. И примерно к тому периоду уже сложились принципы, по которым и обучал. Но о них — ниже.

Приколы на завтрак

Рассказывает Вадим Борейко:

Бесплатный завтрак в ресторане отеля «Post House» в Кардиффе (Уэльс). Спускается русская пара. Муж видит обильные закуски и едва не кричит жене:

— Ух, как я сейчас оторвусь! Наберу того-сего, пятого-десятого. Всё съем, и еще заверну, и в номер с собой возьму.

Жена:

— Петя, потише! Могут же услышать.

Петя:

— Да здесь никто не понимает по-русски.

К ним оборачивается дама:

— Между прочим, здесь многие понимают по-русски.

Петя, воздев руки к потолку:

— Ну наконец-то Британия заговорила человеческим языком!

После завтрака в делийском отеле “Лоди” официант все время интересовался у меня:

— Финист? (искаж. finished? — закончили?)

На что я неизменно отвечал:

— Ясный сокол!