Система говорящий – текст – слушающий в риторике. Объектом риторики признается речь. С одной стороны, текст оценивается как средство воспроизведения (эвоцирования) процесса убеждения. Такой подход предполагает описание риторического текста в виде модели убеждающей коммуникации. С другой стороны, текст рассматривается как результат реализации когнитивной модели убеждающей коммуникации. Сущность данного подхода отражает идеоречевой цикл. Возможно описание текста как одного из компонентов риторической модели коммуникативной деятельности.

Центральной категорией является эффективность. Данная категория интегрально описывает риторическую сущность коммуникации: как науку об эффективной убеждающей речи (Т.В. Матвеева); как теорию и искусство эффективной (целесообразной, воздействующей, гармонизирующей) речи (А.К. Михальская); как общее учение о целесообразном построении речи, исследовании норм и правил речевого общения, речевого поведения (H.A. Ипполитова); как изучение специфики речевого общения: организация правильной речи, описание специфики составляющих компонентов речевой коммуникации и отдельных форм речи (В.И. Аннушкин); способы решения стилевой задачи (Ю.В. Рождественский).

Классификация риторических текстов основывается на узком и широком понимании предмета риторики. Сторонники узкого подхода признают, что риторика изучает часть объектов кругооборота речи. Таким образом, риторические тексты отличаются от нериторических по одному или нескольким признакам: осознанность / неосознанность речи, аргументированность / неаргументированность, художественность / нехудожественность, прозаичность / поэтичность, публичность / непубличность, устность / письменность. Широкий подход означает, что риторика включает все объекты кругооборота речи.

Речевая коммуникация представляет собой деятельность по обмену информацией, осуществляемую и языковыми, и неязыковыми (мимика, жесты, танцевальные движения, знаки нотации и др.) средствами. Традиционная риторика предполагает классификацию текстов на основании диалогичности / монологичности (например, беседа, лекция, спор, дискуссия и др.). Неориторическая классификация текстов основывается на интеграции языковых и неязыковых способов достижения эффективности (например, презентация, брифинг, собрание, отчет и т. д.).

Система говорящий – текст – слушающий в герменевтике. Герменевтика зародилась во времена античности в виде экзегезы, когда появилась потребность в толковании религиозных текстов. Герменевтика предполагает изучение способности субъекта коммуникации к декодированию знаков обыденного языка, так как текст закрепляет в языковых формах модель отношений действительности, точнее закрепляет освоение ее человеком. Именно в тексте, а не в языковой системе опредмечена человеческая субъективность. По Г.Г. Богину, текст выступает как опредмеченная субъективность, в системе его материальных средств усматриваются опредмеченные реальности сознания, сложившиеся в деятельности человека субъективные реальности, смыслы, коррелятивные со средствами текста. Центральной категорией герменевтики является понимание, так как понимание текста есть обращение опыта человека на текст с целью освоения его содержательности.

Существуют разные тенденции в описании процесса понимания. Так, понимание текста как информационного процесса связано с передачей субъективных реальностей одного человека другому. Таким образом, понимание рассматривается не как способность человека, а как потенция языковой системы (см., например, Витгенштейн, Тодоров). Любой текст трактуется как единый знак особого мира. Вся деятельность понимания рассматривается как простое декодирование в рамках «грамматики повествования». Философская герменевтика считает, что к объективности в понимании нельзя выйти потому, что есть «душа». Эта «душа» и делает всякое понимание лишь пониманием собственной субъективности человеческого индивида. По Гадамеру, понимание никогда не может совпасть ни с замыслом автора текста, ни с первоначальным пониманием текста современниками.

Типы понимания текста номинально совпадают с типами понимания любого текста (включая и тексты невербальные). Данная классификация оперирует иерархией расположения типов понимания: семантизирующее понимание, когнитивное понимание, смысловое («феноменологическое») понимание [Богин 1982, с. 53].

Система говорящий – текст – слушающий в психолингвистике. Психологическое направление в языкознании сформировалось в середине XIX в. Основным постулатом, послужившим базой для развития психологических идей, стало абстрактное обращение к индивидууму и реализации в речи и языке того, что сейчас принято называть человеческим фактором.

В числе прочих теорий и наук психологического направления оказалась психолингвистика, которая также рассматривала отношение между языком и говорящим человеком, влияние социальных факторов на язык и речь, динамическую составляющую речепроизводства. При этом необходимо подчеркнуть, что объект данной науки соотносим с другими «речеведческими науками». Это «совокупность речевых событий или речевых ситуаций» [Леонтьев 1999, с. 16]. Предмет психолингвистики изменялся со временем. Если в 60-е годы XX в. Ч. Осгуд определяет, что психолингвистика «…занимается в широком смысле соотношением сообщений и характеристик человеческих индивидов, проводящих и получающих эти сообщения, т. е. психолингвистика есть наука о процессах кодирования и декодирования в индивидуальных участниках коммуникации» (цит. по: [Леонтьев 1999, с. 17]), то в 90-х годах A.A. Леонтьев пишет: «Предметом психолингвистики является соотношение личности со структурой и функцией речевой деятельности, с одной стороны, и языком как главной «образующей» образа мира, с другой» [Леонтьев 1999, с. 19]. Поэтому центральной, доминирующей категорией психолингвистики является категория деятельности. Именно поэтому психолингвистика в отечественной филологии называется теорией речевой деятельности.

В течение всего времени существования психолингвистики ее представители пытались отразить процесс речепроизводства с помощью различных моделей. Тем не менее, именно текст оказывается в центре внимания современных психолингвистов. Одним из первых о необходимости изучения текста с позиций психологии заявил Л.С. Выготский: «Без специального психологического исследования мы никогда не поймем, какие законы управляют чувствами в художественном произведении, и рискуем всякий раз впасть в самые грубые ошибки» [Выготский 1998, с. 27].

Это положение было развернуто в работах А.Р. Лурии. Он предложил следующую модель процесса «формулирования» высказывания: 1) мотив; 2) общий замысел; 3) формирование свернутого речевого высказывания; 4) стадия внутренней речи; 5) развертывание ее в развернутое речевое высказывание, опирающегося на поверхностно-речевую структуру [Лурия 1998].

Эта модель порождения речи изоморфна пониманию: «…в основе восприятия речи лежат процессы, по крайней мере, частично воспроизводящие процессы ее порождения» [Леонтьев 1999, с. 70]. А.Р. Лурия процесс восприятия описывает следующим образом: «Этот процесс начинается с восприятия внешней, развернутой речи, затем переходит в понимание общего значения высказывания (т. н. анализ через синтез. – Ю.З.), а далее – и в понимание подтекста этого высказывания» [Лурия 1998, с. 277]. Для исследователя разделение текста и высказывания оказывается несущественным. Восприятие как отдельной фразы, так и целостного текста фиксирует два вида смысловых отношений – поверхностный (горизонтальный) и глубинный (вертикальный). По мнению А.Р. Лурии, на уровне поверхностной структуры релевантными оказываются проблемы влияния смыслов (т. е. принцип семантического согласования элементов высказывания и проблема связности текста), выделение «смысловых ядер» с помощью анализа через синтез (выделение ключевых элементов текста и определение тема-рематической структуры). На уровне же глубинных структур фиксируется внутренний смысл – подтекст. «Понимание текста не ограничивается, однако, пониманием лишь его поверхностного значения. <…> Уже в относительно простых речевых высказываниях или сообщениях наряду с внешним, открытым значением текста есть и его внутренний смысл, который обозначается термином подтекст. Он имеется в любых формах высказываний, начиная с самых простых и кончая самыми сложными» [Лурия 1998, с. 312–313]. При этом исследователем подчеркивается особая роль подтекста в литературном произведении.

Однако осознание особого статуса подтекста в художественном произведении не изменяет типологию текстов / речи (А.Р. Лурия не разграничивал текст и речь). А.Р. Лурия предложил типологию речевых произведений, основным критерием которой является форма произведения – письменная или устная, причем последняя имеет подвиды: монолог и диалог. Возможно, невыделение художественного текста в качестве отдельного, самостоятельного типа связано с малой изученностью данной разновидности речи. «Эта проблема разработана еще совершенно недостаточно», – писал ученый [Лурия 1998, с. 319].

Современные психолингвисты (H.A. Зимняя, A.A. Леонтьев, A.C. Штерн и др.) в целом разделяют взгляды А.Р. Лурии. Понимание текста ими определяется как «последовательное изменение структуры, воссоздаваемой в сознании ситуации и процесс перемещения мыслительного центра ситуации от одного элемента к другому. В результате понимания… образуется некоторая картина его общего смысла – концепт текста» [Леонтьев 1999, с. 141]. A.C. Штерн и Л.Н. Мурзин, написавшие в сотрудничестве книгу «Текст и его восприятие», предлагает методику свертывания текста на основании ключевых слов. Что касается проблемы классификации текстов, то в книге «Основы психолингвистики» A.A. Леонтьев пишет: «Для нас понятие текста включает как монологические, так и диалогические тексты, причем и устные, и письменные» [Леонтьев 1999, с. 137].

Система говорящий – текст – слушающий в стилистике. Предметом стилистики является стиль во всех языковедческих значениях этого слова: как индивидуальная манера исполнения речевых актов, как функциональный стиль речи, как стиль языка и т. д. В настоящее время можно говорить о различных направлениях стилистики. Дескриптивная стилистика описывает выразительный потенциал элементов речи (A.A. Хилл и др.); текстовая стилистика рассматривает общие закономерности описания текста в аспекте вариативности выбора говорящим языковых средств (У. Хендрикс и др.); функциональная стилистика соотносит текст и внетекстовые подсистемы языка (функциональные или коммуникативные стили) (Ш. Балли, А.Н. Кожин, В.В. Одинцов и др.); прагматическая стилистика рассматривает использование говорящим языка в разных ситуациях, описывает предпосылки успешного совершения речевых актов (Э. Бенвенист, Г.О. Винокур и др.). Центральной категорией является категория выразительности, репрезентирующая способность языковой единицы выражать дополнительную (экспрессивно-оценочную, экспрессивно-эмоциональную, функционально-стилевую, композиционную и т. д.) информацию.

Данная категория влияет на формирование классификации жанров текстов в данном аспекте. Традиционно, тексты классифицировались в зависимости от стиля: научного, официально-делового, публицистического и т. д. Но и внутри стиля тексты могут значительно отличаться друг от друга. Под жанром, по А.Н. Кожину, понимается «выделяемый в рамках того или иного функционального стиля вид речевого произведения, характеризующийся единством конструктивного принципа, своеобразием композиционной организации материала и использованием стилистических структур» [Кожин 1982, с. 156].

Конструктивные свойства и стилистические особенности оказываются основой жанровой классификации. В аспекте стилеобразующем значимы место и роль книжных или разговорных единиц языка; в аспекте конструктивном – важны место и роль используемых структур: рационально-логических или эмоционально-риторических. Так, в пределах научного стиля рационально-логические структуры характерны для таких жанров, как исследование, информация в производственно-технических жанрах; рационально-риторические – в научно-популярных жанрах (книг, статей, очерков), а также в учебных; в пределах делового стиля первые легко наблюдать в законодательных жанрах (указах, постановлениях), директивных жанрах (приказы, распоряжения, инструкции), в констатирующих жанрах (акт, протокол, отчет), вторые – в свободном деловом описании, деловом письме. На определение жанра влияют также содержание, тематика, сам предмет, обсуждаемый с той или иной точки зрения, коммуникативное задание.

Система говорящий – текст – слушающий в литературоведении. Проблема понимания текста в литературоведении тесно связана с вопросом определения понятия «художественное произведение». H.A. Кузьмина в монографии «Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка» полагает, что «в соотношение «произведение – текст» необходимо ввести временной фактор. Пусть некоторый временной интервал – время работы над произведением. В этот промежуток автор имеет дело с текстом. Момент, когда работа завершена, есть момент рождения произведения как законченного целого. Однако уже следующий момент знаменует отторжение произведения от автора и превращение его в текст» [Кузьмина 1999, с. 25].

Подобная позиция выстраивается с опорой на концептуальные положения Р. Барта по разграничению текста и произведения. В работе «От произведения к тексту» исследователь выделил оппозитивные признаки, позволяющие отделить текст от произведения. К ним относятся:

• статичность произведения / динамичность текста;

• инвариантность произведения / вариативность текста;

• замкнутость произведения / открытость текста;

• авторство произведения / анонимность текста;

• онтологическая целостность произведения / функциональная операциональность текста;

• классифицируемость произведения / неклассифицируемость текста.

Подобный подход восходит к концу XIX – началу XX века. «Сколько читателей – столько и произведений» – так звучит один из лозунгов литературоведения XX века. С того момента, как предтеча русского символизма И.Ф. Анненский, вторя A.A. Потебне, заверил: «сколько читателей – столько и Гамлетов», вопрос об инварианте художественного произведения стал краеугольным камнем теории литературы. Одни исследователи, например C.B. Ломинадзе, утверждают инвариантность, цельность и закрытость художественного произведения. При этом исследовательская задача понимается как поиск авторского инварианта и авторского замысла с опорой на данные о биографии писателя, об истории и социальной обстановке создания текста. Другие исследователи, к числу которых относятся Р. Барт, Ж. Деррида, У. Эко, объявили о принципиальной открытости текста. Текст рассматривается ими как пересечение ассоциаций, построенное на принципиальной открытости для множества субъективных сознаний, а следовательно, интерпретаций. Авторский текст – это только приглашение к соавторству, сотворчеству, читатель же творит собственный текст.

Ю.М. Лотман в монографии «Культура и взрыв» определил данные разногласия следующим образом: «Существенное отличие современного структурного анализа от формализма и раннего этапа структурных исследований заключается в самом выделении объекта анализа. Краеугольным камнем названных выше школ было представление об отдельном, изолированном, стабильном самодовлеющем тексте. <…> Современная точка зрения опирается на представления о тексте как пересечении точек зрения создателя текста и аудитории» [Лотман 1992, с. 178–180]. Исходя из этого, базовой категорией, определяющей литературоведческие исследования текста на современном этапе, оказывается категория «интертексту альности>>.

Термины «интертекст» и «интертекстуальность» были введены в работах Ю. Кристевой. Отчетливо эта идея оформилась в статьях Р. Барта: «…Она (интертекстуальность. – Ю.З.) представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических, даваемых без кавычек» (цит. по: [Степанов 2001, с. 37]).

H. A. Кузьмина выделяет следующие свойства интертекста:

I. «Интертекст пронизан стрелой времени. Он не имеет "начала" и "конца" – интертекст безграничен во времени и пространстве».

2. «Интертекст в целом находится в состоянии хаоса. Под воздействием Человека отдельные его области могут упорядочиваться».

3. «В интертексте система языка децентрируется и деконструируется, т. е. подвергается разборке, демонтажу. Таким образом, материя языка (текста) превращается в интертексте в материал».

4. «В интертексте язык-материал представляет собой "гигантский мнемонический конгломерат" (Б.М. Гаспаров), в котором уравнены отдельные тексты, фрагменты текстов разной величины, собственно элементы текста и так называемые отслоения (части слов, графические образы, ритмико-интонационные схемы и пр.). В этом состоянии тексты отделены от своих создателей…».

5. «…интертекст – это область речи, причем в нем невозможно разделить речевую деятельность и результат (продукт)…».

6. «Для того чтобы перейти от беспорядка-хаоса к порядку, интертекст должен обладать некоторой потенциальной энергией. Потенциальная энергия интертекста складывается из суммы потенциальных энергий прототекста и автора» [Кузьмина 1999, с. 27–29].

Таким образом, поставив в центр исследований категорию интертекстуальности, современное литературоведение изменило традиционный подход к собственному объекту и предмету, отказалось от принципа классификации материала и концептуально сблизилось с культурологией, семиотикой, синергетикой и пр.

Система говорящий – текст – слушающий в семиотике. Семиотические исследования текста последнего времени акцентируют внимание на его коммуникативной природе, обращаясь к контексту, прагматическому компоненту. При этом исследование семиотической составляющей текста учитывает процессуальный характер последнего. Такие исследователи, как Э. Бюйсенс, Л. Прието, Ю.М. Лотман и др., изучали текст как динамическую единицу, которая служит «коммуникативным целям передачи информации».

К исследованию текста в системе говорящий – текст – слушающий наиболее приближены по определению прагматические работы. При этом центральной оказывается категория субъекта [Степанов 2001, с. 29]. Как отмечает Ю.С. Степанов в водной статье к антологии «Семиотика», «прагматика рассматривает человека как автора событий, хотя эти события и заключаются в говорении» [Степанов 2001, с. 36]. Этим преодолевается изначальный разрыв в наполнении понятия «субъект», который, с одной стороны, рассматривается как человек вообще и автор в частности, а с другой – как подлежащее в предложении. «Современные лингвисты справедливо утверждают, что одна из основных линий прагматической интерпретации – это „расслоение“ "Я" говорящего: на "Я" как подлежащее предложения, "Я" как субъекта речи, наконец, на "Я" как внутреннее „Эго“, которое контролирует самого субъекта, знает цели говорящего и его намерения лгать или говорить правду, и т. д.» [Степанов 2001, с. 29–30]. Объединение субъектов в художественном тексте достигается посредством образа автора, который является одним из наиболее изучаемых предметов в филологии XX в.

Именно на расслоении субъекта в акте коммуникации строилась типология художественного текста с позиций семиотики. Выделялся текст от автора, текст от рассказчика, текст от повествователя и пр. Кроме того, типологически подразделялись художественные тексты в зависимости от вида образа автора, присутствующего в произведении.

Однако понимание субъекта как центральной категории современной семиотической прагматики привело к переосмыслению понятия «текст». Впервые об особом характере текста, обладающего отчетливо проявляющейся субъективностью, сказал Э. Бенвенист. Он назвал «речь, присваиваемую говорящим» [Лингвистический энциклопедический словарь 1990, с. 137] дискурсом. В работах «Семиотика литературы» и «Понятие литературы» Ц. Тодоров вводит общую для всех видов текстов типологию дискурсов: научный дискурс, дискурс сонета и т. д. и характеризует дискурс как родовое понятие по отношению к литературе [Тодоров 2001, с. 388]. Однако малая изученность дискурса и дискурсивности не позволяет сформировать единую классификацию текстов / дискурсов и пр. С одной стороны, если высказывание приравнять к тексту / дискурсу (как это сделал М.М. Бахтин), таксономическая диверсификация текстов-высказываний может быть осуществлена в соответствии с целями коммуникации. Так, Т.В. Шмелева предлагает выделять приказы, сообщения и т. д. С другой стороны, ученые исследуют определенные разновидности дискурсов: Т.А. Трипольская изучает эмоционально-оценочный дискурс, Ц. Тодоров – литературный и научный дискурсы, С.Н. Плотников – неискренний дискурс, Р. Барт и, вслед за ним, А.К. Михальская – политический дискурс и т. д. Таким образом, семиотические исследования последнего времени описывают круг проблемных вопросов, которые характеризуют текст в системе говорящий – текст – слушающий.

Система говорящий – текст – слушающий в лингвистике текста. Одним из лингвистических (языковедческих) направлений, в котором рассматривается текст в системе говорящий – текст – слушающий, является лингвистика текста. Уже на первом этапе своего существования (60-е годы) обращение к актуальному членению высказывания в качестве аксиомы содержит постулат о коммуникативной значимости элементов высказывания / речи, которую задают говорящий и слушающий.

На современном этапе в лингвистике текста господствуют структурный и феноменологический подходы в изучении речи / текста [Сидоров 1987, с. 6–7]. В них текст рассматривается как самодостаточная система речевых единиц, реализующаяся на фоне определенной совокупности экстралингвистических факторов.

Структурное направление в области предмета смыкается с риторикой, стилистикой, прагматикой, психолингвистикой и др. В его русле осуществляются разработки проблем правильности текста, влияние на него контекстуально-коммуникативного окружения, вопросы пресуппозитивного знания как базы коммуникации и элементов служебного характера, меняющих ключ интерпретации. Другое направление – феноменологическое – учитывает наличие в тексте двух уровней связности и, как следствие, двух уровней смысла, которые выявляются в поверхностной и глубинной структурах. Исследования последней сближают лингвистику текста с герменевтикой. В рамках данного направления развивается нарратология – наука о повествовательных структурах и закономерностях их функционирования в тексте, восходящая к идеям В.Я. Проппа.

Нужно подчеркнуть, что для всей лингвистики текста в целом свойственен интерес к «содержательной направленности одной какой-либо формы из двух равновозможных в тексте» [Лингвистический энциклопедический словарь 1990, с. 268]. При этом задаются разные аспекты поиска: в рамках первого направления этот выбор обусловливается внешними, коммуникативными факторами; во втором – внутренними, глубинными текстовыми процессами. Однако неопределенность предмета исследований не позволила лингвистике текста четко обозначить свою категориальную ориентацию, хотя попытка выявления признаков текста и центральной категории, их объединяющей, осуществлялась неоднократно (например, в статье X. Изенберга «О предмете лингвистической теории текста» [Новое в зарубежной лингвистике 1978, с. 43–56]). При этом в качестве системообразующей категории нередко исследователи избирали связность.

Отсутствие центральной категории, общей для всех направлений лингвистики текста, предопределило, вероятно, и то, что общая типология текстов не была создана. В статье «О характеристике и классификации речевых произведений» К. Гаузенблаз предложил одну из классификаций, в которой типы речевых произведений выделяются следующим образом:

1. С простой / сложной структурой текста (например, речевое произведение содержит один-единственный текст с одним-единственным смыслом; или речевое произведение состоит из одного текста, в который вставлен отрывок из другого речевого произведения);

2. Свободные и зависимые речевые произведения, включающие такую разновидность, как, например, речевые произведения (относительно) независимые, «самодостаточные»; или речевые произведения, тесно связанные с ситуацией;

3. Непрерывные и прерывные речевые произведения;

4. По степени законченности и др.

Тем не менее, отсутствие в основе классификации четко обозначенных критериев не позволило систематизировать тексты и дать конечный, исчерпывающий список текстовых разновидностей. Поэтому вопросы типологии текста и выделения центральной текстовой категории в лингвистике текста остаются открытыми.

Текст в процессе деятельности участников коммуникации. Порождение. Понимание и интерпретация текста.

Рассмотрение текста в системе говорящий – текст – слушающий предполагает обращение к коммуникативной ситуации и коммуникативному акту. Сообщение / текст представляет собой информацию, передаваемую при условии установления контакта говорящим-адресантом слушающему-адресату посредством языкового кода. При этом на коммуникацию оказывает влияние контекст как совокупность внеязыковых факторов.

Эффективность контакта в коммуникативном акте определяется адекватностью переданной и полученной информации. Слушающий находится в позиции реципиента: он воспринимает сообщение, пытаясь понять его сигналы посредством коммуникативного кода. Естественно, что при этом возникают искажения, обусловленные как самим процессом передачи информации, перекодировки полученных сигналов, так и подготовленностью коммуниканта к принятию разного рода информаций: различием фонда знаний (пресуппозиций), индивидуализированностью жизненного опыта, психологическим перенапряжением, природой поступающих сигналов и пр. Как следствие, возникает вопрос об информативной адекватности коммуникации.

«Мы видим окружающий нас мир только посредством того образа мира, который носим в себе. Это посредничество неотделимо от человеческого взгляда. Мир глазами человека – это вид мира на основе обработки, которой мы умеем подвергать мир, заключенный в нас» [Гийом 1992, с. 144]. В связи с тем, что язык выполняет, в том числе, и кумулятивную функцию, он фиксирует концептуальные представления, знания в вербальной форме (собственными средствами). Язык в процессе передачи информации выполняет двойную функцию. С одной стороны, он идеализирует материальное, а с другой – материализует идею. Мысль, воплощенная в физическом облике, то есть в словах, проходит через определенные структуры, которые подвергают ее искажению. Так, облекаясь в вид представления, закрепленного в языке, она деформируется. Когда представление трансформируется в выражении, входит в сферу речи, мысль искажается вторично по тем же самым причинам (к ним прибавляется ограниченность средств выражения). Таким образом, первоначальное содержание преобразуется:

Схема 1

Преобразование исходного содержания информации

где С, С₁, С₂ + обозначают исходное содержание и его трансформации.

«Конечный результат этого процесса – получившееся высказывание – представляет собой компромисс между тем, что говорящий «намеревался» высказать… и тем, что «получилось» в силу свойств использованного языкового материала» [Гаспаров 1996, с. 106]. Перевод информации с «лингва менталис» на естественный язык [Вежбицка 1983, с. 246] – это лишь одна из сторон, «сторона значения слова для самого говорящего; но в действительности язык возможен только в обществе» [Потебня 1976, с. 303].

Порождение высказывания подразумевает восприятие его как понимание. Сходство процессов порождения и понимания речи указывает на то, что искажения, вызванные перекодировкой информации, присутствуют также в восприятии высказывания (или текста) адресатом. Еще A.A. Потебня писал об этом: «Так при понимании мысль говорящего не передается слушающему, но последний, понимая слово, создает свою мысль, занимающую в системе, установленной языком, место, сходное с местом мысли говорящего. Думать при слове то, что думает другой, значило бы перестать быть самим собою. Поэтому понимание в смысле тождества мысли в говорящем и слушающем есть такая же иллюзия, как и та, в силу коей мы принимаем собственные ощущения за внешние предметы» [Потебня 1976, с. 307].

Помимо трансформации информации, вызванной механизмами перекодировки мысли в слова в речи и обратно, нетождественность того, что хотел сказать говорящий, и того, что понял слушающий, обусловлена разным наполнением концептуальных систем коммуникантов. Если конструкт, модель информации – фрейм – обеспечивает интерсубъективность концепта, то его наполнение ассоциациями, мнениями, эмоциональной оценкой и т. д. насквозь субъективно. Б.М. Гаспаров увязывает языковое существование личности, проявляющееся в производстве и восприятии языковых фактов, с индивидуальным цитатным мнемоническим конгломератом, актуализирующемся как на пути конструкции, так и на пути деконструкции: «Все эти процессы совершаются индивидуально в сознании каждого отдельного… субъекта. Их течения и результаты неотделимы от его характера и жизненного опыта и поэтому в полном своем объеме всегда уникальны для каждой личности» [Гаспаров 1996, с. 15]. Индивидуальность опыта, в том числе языкового существования, позволяет образовываться компрегенссионным лакунам (или классификационным пустотам) в рамках концептуальной системы отдельного индивида. «Охват» информации с последующей ее классификацией зависит не только от когнитивных способностей субъекта, использующихся в ее обработке, но и от количества входящего материала. В случае недостатка единиц для заполнения пустующих позиций классификации индивид, исходя из собственной компетенции, заполняет лакуны непротиворечиво мыслимыми объектами вне зависимости от их реального существования, и этот процесс носит индивидуальный характер.

Несмотря на индивидуализированность когнитивной составляющей коммуникативного акта, понимание между коммуникантами оказывается возможным. Базу для понимания составляют интерсубъектные знания, фиксирующиеся мышлением в виде фреймов и пресуппозиций. На основании фреймового и прессуппозитивного фонда коммуникантов, отвечающего условиям истинности (логической или прагматической), а также социальной ситуации, личностного фактора и пр. осуществляется успешная коммуникация – достигаются понимание субъектами друг друга и перлокутивный эффект, если он предполагался изначально. Однако количество и качество составляющих, обеспечивающих эффективность общения, варьируется от субъекта к субъекту.

Таким образом, порождение и понимание в коммуникации выступают как деятельностные разновидности. Как пишет Е.В. Сидоров в монографии «Проблемы речевой системности», «в отдельном акте речевой коммуникации выделяются две деятельностные фазы – коммуникативная деятельность отправителя сообщения (порождение. – Ю.З.) и коммуникативная деятельность адресата (понимание. – Ю.З.). <…> Эти две деятельности могут образовывать некоторое целое благодаря наличию речевого произведения, текста, без которого коммуникация не может состояться» [Сидоров 19876, с. 10]. При этом исследователь называет порождение первичной коммуникативной деятельностью, понимание вторичной коммуникативной деятельностью и подчеркивает, что «коммуникативная деятельность есть деятельность с текстом» [Сидоров 19876, с. 11].

С деятельностной природой понимания связан вопрос о его соотношении с интерпретацией. Некоторые лингвисты, например Ю.С. Сорокин, разводят понятия понимания и интерпретации, указывая на пассивный с точки зрения интеллектуальных усилий характер первого и на активный – второго, другие же – отождествляют оба понятия. Так, E.H. Нурахметов полагает: «Адресат – это всегда интерпретатор, независимо от того, осуществляется ли интерпретация бессознательно или на осознанном уровне, уровне текста. Восприятие не может быть пассивным процессом, необходимо, чтобы существовал встречный процесс, то есть деятельность индивида по отношению к воспринимаемому объекту, в данном случае – к тексту художественного произведения. Интерпретация – это выбор из ряда возможных для данного текста» [Нурахметов 1989, с. 85].

По нашему мнению, интерпретация связывает процессы понимания и объяснения: она не ограничивается пониманием и включает в себя истолкование, объяснение высказывания или текста. «Понять хорошо – это значит не только «перевести для себя» отдельные предложения лица А, но и уловить связи между этими предложениями, вскрыть мысленную конструкцию целого, мысленно овладеть тем, что говорит А. Элементарное понимание – это просто перевод следующих друг за другом и воспринимаемых слухом предложений на собственный мысленный язык. И следовательно, слушая, лицо В стенографирует в уме мысленную запись текста, реконструирует весь текст. Но вдумчивый слушатель этим не ограничивается. Он не только стенографирует – он также комментирует. И в голове вдумчивого слушателя возникает параллельно стенограмме комментарий» [Вежбицка 1978, с. 403]. Таким образом, интерпретация текста непредсказуема и изначально неединственна в силу своей субъективной природы.

Следует подчеркнуть двойственную природу интерпретации. Ее первичная функция – объяснение понятого, поэтому, казалось бы, ретроспективная направленность должна обусловить реконструктивную сущность данного явления. Однако любое переложение, пересказ, перевод, объяснение или повествование, прошедшие механизмы трансформации, являются совершенно новыми произведениями, что диктуется именно конструктивной, креативной природой интерпретации.

Проблема интерпретации особенно актуальна при изучении художественного текста. Например, в исследовании романа «Мастер и Маргарита», с одной стороны, она связана с тем, что «роман задуман и построен так, что предполагает несколько уровней понимания» [Смирнов 1988, с. 146], с другой – многие его составляющие не могут быть истолкованы однозначно. Таков, например, образ Воланда. Ряд исследователей считают Воланда представителем добра, а другие рассматривают этот персонаж как носителя зла. Наряду с этим, делаются попытки выйти за пределы оппозиции добра – зла. Так, М. Андреевская полагает, что в романе, скорее, представлены ведомства Справедливости и Милосердия, а не добра и зла. И. Бэлза, Н. Утехин и некоторые другие булгаковеды считают данный образ надморальной силой, поэтому не оцениваемый с точки зрения положительного или отрицательного. Однозначного ответа на данный вопрос нет и, по-видимому, не будет, потому что каждый из исследователей творчества М. Булгакова, обратившийся к этой проблеме, будет представлять собственные (интерпретационные по сути) доводы в пользу одной или другой позиции.

Диалектическая противоположность является свойством всех сложных объектов, в том числе и свойством реальной речевой коммуникации [Сидоров 19876, с. 33]. И несмотря на тесное взаимопроникновение (порождение речи содержит в себе идеальную модель собеседника и тем самым управляет через текст пониманием; понимание в качестве идеальной модели определяет функцию и структуру текста, а следовательно, влияет на порождение), понимание и порождение диалектически противоречивы: «…они предопределяют и отрицают друг друга» [Сидоров 19876, с. 37]. Это объясняется тем, что они связаны с материализацией идеального (перехода мысли в слово), но взаимообратны: в понимании осуществляется субъективация слова, а в порождении – объективация мысли, идеи.

Поэтому суть коммуникативного процесса раскрывается в амбивалентности текста: с одной стороны, бесконечная множественность восприятий, с другой – конечная единичность авторства. При этом путь реконструкции ведет исследователя к единичному – адресанту, автору, К₁ а путь конструкции – к бесконечно множественному адресату, читателю, К₂₊…

Схема 2

Корреляция модели коммуникативного процесса и принципов обработки информации

Движение от адресата к тексту предполагает анализ языковых средств. Движение от текста к адресату приводит к интерпретации, релевантной для данного субъекта. При этом восприятие текста адекватно лотмановскому культурному взрыву, содержащему набор вариантов, изначально синонимичных, но расходящихся в семантическом пространстве в течение определенного времени после него: «Настоящее (в нашем случае – текст. – Ю.З.) – это вершина еще не развернувшегося смыслового пространства. Оно содержит в себе потенциально все возможности будущих путей развития. Важно подчеркнуть, что выбор одного из них не определяется ни законами причинности, ни вероятностью – в момент взрыва (в нашем случае – в момент восприятия текста. – Ю.З.) эти механизмы полностью отключаются. Выбор будущего реализуется как случайность. Поэтому он обладает очень высокой степенью информативности» [Лотман 1992, с. 28]. Таким образом, из множества элементов текста синтезируется идея, усвоенная адресатом. В какой-то момент понимание ее коммуникантами тождественно, но чем дальше они от текста, тем больше появляется различий. Подобные же процессы наблюдаются в момент создания текста, потому что принцип «стратегии приоритетов» действует и для создателя текста. Наиболее откровенно о субъективности текста сказала М. Цветаева, озаглавив одно из своих творений «Мой Пушкин».

Учитывая наличие трансформационных механизмов при передаче информации, а также различное наполнение концептов коммуникантов можно сделать вывод о том, что полное, абсолютное постижение авторской мысли, идеи невозможно. Идея же, порожденная в недрах сознания адресата, принадлежит только реципиенту. Она зеркальное отражение авторского замысла, однако она не тождественна ему.

Таким образом, происходит обращаемость антиномий в коммуникативном процессе. С одной стороны, адресант создает текст, но движение к нему от текста носит характер обратной связи. С другой стороны, адресат, воспринимая текст, совершает попытки обнаружить по определенным знакам то, что хотел выразить адресант, но он в процессе интерпретации творит новое произведение. Так реконструкция обращается конструкцией и наоборот, а анализ – синтезом.

Текст как продукт деятельности первого участника и объект деятельности второго участника. Текст и идея. Понимание и интерпретация является реакцией субъекта коммуникации на сигналы текста. Механизмом, осуществляющим связь между ней и словом в рамках модели стимул – реакция, является апперцепция, которая есть «участие известных масс представлений в образовании новых мыслей» [Потебня 1976, с. 126]. Она выступает механизмом, сопровождающим перевод и передачу информации от адресанта к адресату, базой для интерпретации. Но в глубинах интерпретационных процессов, спиралевидно вращающихся в турбулентных сознаниях и мышлениях, есть некий центр, генерирующий смысловые сигналы. Этим центром является комплекс текстовых идей.

Содержательный комплекс текста является уровневым образованием. Как отмечает Е.В. Сидоров, «речевое содержание существует в двух формах: в форме идеального содержания в сознании общающихся людей и в форме материального содержания знаков, из которых состоит речевое произведение. В отличие от речевого знака, материальность которого внепредметна, материальность языкового знака есть материальность некоторой нейродинамической системы мозга» [Сидоров 19876, с. 31]. Таким образом, языковой (вербальный) уровень находится на «поверхности» текста. Слово выступает в качестве средства оформления, овеществления и материализации реальности текста; оно тот код, который позволяет репрезентировать текстовую информацию в человеческом сознании; оно – оболочка текста. Наряду с этим, слово обладает значением в потенции и смыслом в данной, конкретной реализации, что составляет первый содержательный уровень произведения, иначе говоря – поверхностный уровень семантики текста. Первоначально эта содержательная реализация подчиняется авторскому замыслу, а затем, когда работа над текстом завершена и он остранен от адресанта, смыслы попадают в зависимость от идеи. Сама идея существует и функционирует на другом уровне содержания текста.

В художественном тексте мы наблюдаем содержание, организованное по принципу матрешки. В нем идея находится в глубине содержательного комплекса. В нехудожественном тексте содержательная структура может иметь иную организацию. В ней идея текста может выражаться в иллокутивной установке адресанта. Так, в приказе (разновидность официально-деловых текстов) идея представлена императивом «приказываю», а в письме-прошении она репрезентируется посредством стандартизированной формулы, обычно завершающей текст «прошу…». При этом в отличие от художественного текста в данных примерах идея эксплицирована и не требует постижения.

Определить сущность идеи текста можно через сопоставление. Так, она соотносима со значением как содержательный компонент структуры. A.A. Потебня отмечал, что идея, как значение слова, синтетична, ибо содержание имеет «возможность обобщения и углубления» [Потебня 1976, с. 182] и только в синтезе с другими компонентами создает язык или искусство. Идея, как значение слова, способна «расти» и «развиваться», но «уже не в художнике (адресанте. – Ю.З.), а в понимающих» [Потебня 1976, с. 180–181].

Идея в определенном смысле подобна концепту. Она, как и концепт, ментальное образование (или – трансцендентальное?). Она, как и концепт, не может быть совершенно адекватно передана языковыми средствами и, наконец, она, как и концепт, является иерархически организованной структурой с компонентами интерсубъектными и субъективными. В этом смысле идея изоморфна концепту, но, являясь отображением последнего, она структурирует и упорядочивает текст, зеркально отражая и трансформируя мыслительные объекты. X. Ортега-и-Гасет писал об идеях: «…они ирреальны. Принимать их за реальные вещи – значит идеализировать, обогащать их, наивно их фальсифицировать. Заставлять же идеи жить в их собственной ирреальности – это значит <…> реализовать ирреальное именно как ирреальное. Здесь мы не идем от сознания к миру, скорее наоборот, мы стремимся вдохнуть жизнь в схемы, объективируем эти внутренние и субъективные конструкции» [Ортега-и-Гасет 1991, с. 252]. Таким образом, идея художественного текста постигается в результате апперцепции.

Рис. 2.1. Постижение текстовой идеи

Данные положения можно проиллюстрировать конкретным примером. Одним из способов материализации идеального, «рупором» определенных текстовых идей является художественный образ, который синтезирует внутреннее и внешнее и представляет содержательный комплекс в своих поступках, действиях, в том числе – речевых. Так, в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» в речевых актах Воланда репрезентирован комплекс идей, отражающих его представление о реальности, например идея движения, идея знания, идея человека, идеи времени и пространства и пр. При учете генезиса этого персонажа становится очевидной необычность, ненормальность с точки зрения человека представлений Воланда о времени и пространства. Изначальная установка на специфичность пространственно-временной идеи, а следовательно, индивидуальность и персонифицированность ее воплощения в тексте булгаковского произведения, обращают к трехчастной структуре художественного произведения: внешняя форма (слово) – внутренняя форма (образ) – содержание (идея).

Однако читатель «закатного» романа М. Булгакова обладает картиной мира, отличной в силу индивидуальности жизненного опыта и опыта языкового существования от картины мира М. Булгакова. Создание последнего романа представляло собой процесс вербальной кодировки определенной информации с учетом авторской интенции. Однако наличие, по меньшей мере, пяти редакций романа свидетельствует как о возможной смене намерений автора, так и о сложностях репрезентации авторской идеи в тексте. Кроме того, последний вариант романа не является окончательным и оконченным по причине смерти писателя. В связи с этим, очевидно, что содержание, которое должно было по замыслу М. Булгакова передаваться посредством произведения, представлено в искаженном виде. Эти искажения усиливаются, если принять во внимание тот факт, что писатель жил в первой половине XX в., поэтому идеи, высказываемые им, и описываемые реалии вызывают в читателе XXI в. иной комплекс ассоциаций или не вызывают их вообще. Поэтому наше субъективное восприятие романа, понимание и интерпретация его идейно-содержательного комплекса отличаются от авторского или других читателей.

Исходя из природы коммуникации и структуры коммуникативного акта, понятие идеи текста можно определить как концептуальное воплощение отношения между миром мышления и миром продукта человеческой деятельности. В этом идеальном (глубинном) образовании обнаруживаются динамические процессы, обусловленные индивидуальными особенностями восприятия субъекта и сопровождающиеся множественностью интерпретаций. С этим связана концептуальная конструктивность процесса порождения и понимания идеи текста как продукта деятельности адресанта и объекта деятельности адресата.

Текстовая (дискурсная) личность. Рассмотрение субъективного фактора в языке стало одной из центральных проблем современного языкознания и привело исследователей к изучению языковой личности. Впервые понятие языковой личности появилось в результате разработки проблем по обучению языку. «Понятие «языковая личность» (homo loquens) употребляется чаще для обозначения родового свойства homo sapiens вообще. Оно разрабатывается с заметной эффективностью в лингводидактических целях, и на достигнутом ныне уровне обобщенных научных представлений о ней «языковая личность» выступает как многослойный, многокомпонентный, структурно упорядоченный набор языковых способностей, умений, готовностей производить и воспринимать речевые произведения» [Караулов 1987, с. 70].

Первым понятие языковой личности к конкретному индивиду приложил В.В. Виноградов, обратившись к художественным произведениям, в которых он видел «особую сферу творчества личности». Позднее всесторонняя и целостная концепция языковой личности была описана Ю.Н. Карауловым в монографии «Русский язык и языковая личность» [Караулов 1987]. Языковая личность представляет собой некую модель с определенным набором представлений об универсуме, отраженных в языке сознанием человека и зафиксированных с помощью определенных общепринятых форм, и потенциальных навыков, умений, мотивов, обусловливающих бытие человека. Однако наряду с языковой личностью в сферу изучения исследователей текста попадает и текстовая (дискурсная) личность, которая определяется как фактор реализации потенции языковой личности и коррелирует с личностью в целом [Земская, Панченко 1998].

Любой акт коммуникации требует от коммуникантов выполнения определенных ролевых обязательств, обусловленных конкретными обстоятельствами, условиями общения, отношениями между субъектами и пр., а также социальными, национально-культурными традициями, закрепленными в этикете. Это ведет к трансформации личности при подгонке к коммуникативным ролям или при создании определенного образа, «имиджа». Коммуниканты, вступая в общение и создавая сообщение / текст, формируют свои образы, нередко не осознавая этого. Тем не менее каждый текст содержит образы говорящего и слушающего, их текстовые личности.

Проблема определения онтологического статуса понятия «текстовая личность» обостряется при выборе текста художественного произведения объектом лингвистического исследования. Круг вопросов, возникающий в связи с подобной постановкой проблемы, описывается в том числе взаимодействием автора и эманации авторского сознания – персонажа. Мир художественного произведения обманчив своей реальностью. Читатель попадает в сеть иллюзии, полагая ее действительностью. «Хорошие» роман, повесть или рассказ создают эту иллюзию, вызывая споры о прототипах персонажей, о времени происходящих событий, о точности в деталях бытописания и пр. При этом забывается, что наблюдаемое – копия, мыслительный конструкт реальности, где пребывают не автор и другие люди, а его образ и персонажи» [Лотман 1992, с. 44–45].

Термин «текстовая (дискурсная) личность» включает в себя описание исследовательского конструкта, именуемого личностью в условиях порождения речи. Причем место текстовой личности определяется не вне текста, а внутри него. «Мы ощущаем его (текст. – Ю.З.) как «сделанное», как преднамеренное. А преднамеренность требует наличия субъекта, от которого она исходит, который является ее источником; таким образом… произведение предполагает существование человека. Следовательно, субъект дан не вне… произведения, а в нем самом» [Мукаржовский 1994, с. 515]. Текст репрезентирует личность говорящего субъекта, в частности его «текстовую» ипостась, что дает право говорить о текстовой личности субъекта говорящего, которая является основой его коммуникативной деятельности. Текстовая личность есть системно организованная структура, функционирующая в условиях речевой коммуникации. Она описывается как основа конструирования собственного условного (текстового) мира, а также взаимоотношений с другими субъектами коммуникации.

Текстовая личность всегда индивидуальна. Необходимо говорить не о средней, безликой текстовой личности, а только о «живой hic et nunc данный творческий лик, в данном исчерпывающийся» [Шпет 1996, с. 258]. В отличие от языковой личности, ядром, основой которой является национальное [Караулов 1987], текстовая личность обладает индивидуальной, конкретной характеристикой. В основании текстовой личности лежит индивидуальность, данная нам в текстах и посредством текстов в процессе коммуникативной деятельности данной конкретной личности в сфере ее творчества. Индивидуальность текстовой личности обнаруживается в сравнении с языковой личностью (под индивидуальностью следует понимать и совокупного автора).

Текстовая личность имеет деятельностную природу. Текстовая личность – это элемент, необходимое условие коммуникативной деятельности реального субъекта. Если языковая личность отражает систему языка, то текстовая личность реализуется в речекоммуиикативиой деятельности, при создании и использовании текстовых моделей и структур. Она является основой сотворения мира текста («жизненного мира», «условного универсума»), конструирует взаимоотношения с субъектом слушающим посредством текстовых структур.

Текстовая личность детерминирует как поверхностную, так и глубинную структуру текста, т. е. она универсально интегрирована в тексте, выявляется на всех уровнях, во всех структурах и элементах. Если языковая личность персонажа и/или повествователя в художественном тексте является (благодаря своим системным свойствам) «ущербной», ограниченной, неполной, то текстовая личность представлена в тексте во всей полноте: именно она позволяет персонажам говорить своим собственным «языком».

В художественном тексте только автор как индивид, интериоризировавший определенную партитуру национального языка, на котором написано художественное произведение, имеет языковую личность, а образ автора и персонажи ее только имитируют. По отношению к последним наиболее целесообразно употребление термина «текстовая личность». Образ автора и персонажи порождены и существуют только в рамках текста, и заключение о них как о личностях производится только на основании текста, в том числе через речевые акты и в совокупности речевых актов с фактами художественного мира.

Таким образом, в основе операциональной структуры текстовой личности лежит прием остранения как лингвостилистическая основа всего текста (A.A. Потебня, В. Шкловский и др.). Однако продукт речевой деятельности человека (текст) может быть рассмотрен не только как абстрактное, замкнутое, самодостаточное, «чистое» явление, но и во всей совокупности экстралингвистических факторов (социальных, национально-культурных, прагматических и пр.). Именно в таком проявлении текст определяется как дискурс.

В дискурсе мы наблюдаем личность, реализующую в конкретной ситуации коммуникации комплекс мотивов, установок, навыков, знаний, убеждений посредством всех доступных ей средств (как вербальных, так и невербальных). Изучение дискурса позволяет сделать вывод о ценностных приоритетах индивида, о его роли в данной коммуникативной ситуации, наполнении и содержании социального, культурного и пр. контекстов и т. д. Термин «дискурсная личность» придает продукту коммуникации динамический, открытый характер, т. е. предполагает приращение за счет речевых отрезков, порожденных как в будущем, так и в прошлом. Он оказывается шире термина «текстовая личность», но тем не менее совпадает с последним в сущностных характеристиках и иногда в конкретных реализациях. Так, текстовая личность может слиться с дискурсной, например, в таких видах коммуникации как письмо, лирическая проза, публичное выступление или публицистический текст определенной разновидности.

Итак, текстовая / дискурсная личность является образованием, изоморфным языковой личности с точки зрения структуры и с точки зрения аспектов рассмотрения. Однако текстовая / дискурная личность индивидуальна, деятельностна, определяет мир текста, взаимодействие с другими мирами других субъектов коммуникации и всегда представлена в текстово-дискурсных структурах.

Категории и классификации текстов, рассматриваемых в коммуникативном аспекте. Со способом организации содержательной структуры текста связано определение онтологически присущего ему свойства – категории коммуникативности. Б.И. Головин в книге «Введение в языкознание» писал о коммуникативности как о грамматической категории, передающей «коммуникативное намерение автора речи, т. е. намерение сообщить о чем-то другим людям, иначе говоря – коммуникативную установку высказывания. Эта установка необходима для того, чтобы слушатель или читатель реагировал на высказывание, согласился или не согласился с ним. Нет ни одного предложения (и высказывания), которое оказалось бы лишено коммуникативной установки и, следовательно, категории коммуникативности» [Головин 1966, с. 195]. Однако Е.В. Сидоров заметил, что коммуникативность «не имеет в отдельных высказываниях предметно осязаемых форм» [Сидоров 19876, с. 51] и, как следствие, предложил понимать данную категорию не как грамматическую, а как интегральную, объединяющую языковые, функциональные, системные категории, присущие тексту [Сидоров 19876, с. 53].

Содержательно же категория коммуникативности определяется погруженностью текста в коммуникацию. «Коммуникативность текста выражается в его способности служить эффективной предметно-знаковой основой развертывания коммуникации в систему полного, трехчленного состава и, следовательно, в конечном итоге в способности обеспечивать успех социального взаимодействия людей речевыми средствами. Иными словами, коммуникативность текста – это его качественная определенность способом включения в систему речевой коммуникации» [Сидоров 19876, с. 51]. Таким образом, коммуникативность «фиксирует динамический принцип системной организации текста» [Сидоров 19876, с. 99] и деятельностную сущность коммуникации.

Исходя из этого, в основе классификации текстов, характеризуемых в коммуникативном аспекте, оказывается принцип первичности / вторичности организации текстовой системности. Данный принцип нередко используется в качестве системообразующего при таксономическом рассмотрении коммуникации и коммуникативных единиц. Так, Э. Сепир в статье «Коммуникация» разграничил первичные и вторичные коммуникативные процессы. К первичным коммуникативным процессам он отнес следующие: язык, жестикуляцию, имитацию публичного поведения и др. Вторичные коммуникативные средства, по мнению Э. Сепира, должны облегчать процесс коммуникации в обществе, поэтому в них включаются создание физических условий, символизм и языковые преобразования [Сепир 1993].

М.М. Бахтин в работе о речевых жанрах, написанной в 20-х годах прошлого века, иначе понимал первичность и вторичность при характеристике продуктов коммуникативной деятельности. К группе первичных жанров им были отнесены естественно сложившие в коммуникативной практике речевые жанры (например, вопрос, просьба, требование и др.). Они противопоставлены жанрам культивируемым, регулируемым, обработанным (вторичным) – рассказу, статье, эссе, повести и т. д.

Определяя речевые жанры как «относительно устойчивые типы высказываний» [Бахтин 1979, с. 250], М.М. Бахтин отмечал, что жанровое своеобразие и жанровая модель зависят от ряда факторов, к которым относятся условия и цели коммуникации, композиционное построение, тематическое содержание и языковой стиль. Естественно, что наличие целого комплекса жанроопределяющих факторов затрудняет классификацию речевых жанров. Однако именно жанровая разнородность позволила разграничить первичные и вторичные жанры. Причем первичность и вторичность речевых жанров понимается М.М. Бахтиным нефункционально [Бахтин 1979, с. 252], т. е. как системно-структурная простота и сложность.

Несмотря на то, что подсистемы жанров не являются автономными и первичные жанры выступают в роли прототипов вторичных жанров (например, жанр «требование» выступает прототипом по отношению к жанру «приказа»), «различие между первичными и вторичными (идеологическими жанрами (курсив наш. – Ю.З.)) чрезвычайно велико и принципиально…» [Бахтин 1979, с. 252]. При этом «взаимоотношение первичных и вторичных жанров и процесс исторического формирования последних» тесно связаны со «сложной проблемой взаимоотношения языка и идеологии, мировоззрения» [Бахтин 1979, с. 252–253].

Проблема идеологии и мировоззрения в современной филологии ориентирует исследователей на вопросы эффективности коммуникации, понимания и интерпретации, картины мира и пр., в широком смысле – на проблему субъекта в языке и речи. М.М. Бахтин отмечал, что «не все жанры одинаково благоприятны для отражения индивидуальности говорящего в языке высказывания». И далее: «Наиболее благоприятны жанры художественной литературы…», «Наименее благоприятные условия для отражения индивидуальности в языке наличны в тех речевых жанрах, которые требуют стандартной формы, например, во многих видах деловых документов, в военных командах, в словесных сигналах на производстве и др.» [Бахтин 1979, с. 254].

Таким образом, разграничение текстов на первичные и вторичные должно учитывать, по мнению М.М. Бахтина, «отраженность» (реализованность) индивидуальности коммуниканта, специфику целей и условий коммуникации, устойчивость композиционной и тематической (информативной) структуры [Бахтин 1979, с. 255]. В последней репрезентируется содержательное текстовое ядро – идея, являющаяся результатом целей, намерений и установок коммуникантов, условий коммуникации и пр.

Если цель (как задача) коммуникации обусловлена необходимостью изменения мировоззрения коммуникантов, их идеологии, картины мира (как сверхзадачей), то в таком случае перестройка концептуальной картины мира не может осуществляться на уровне понимания простых команд. Когда пресуппозитивные фонды коммуникантов совпадают (т. е. при передаче / получении известной информации), возможно только понимание. Когда же поступающая информация носит принципиально новый характер, она должна быть освоена и усвоена субъектом, т. е. интерпретирована. Таким образом, определение первичности / вторичности текстов непосредственно связано с проблемой понимания и интерпретации.

Организация информативной структуры в первом случае оказывается предельно простой, одноуровневой. Идейное ядро сообщения находится на поверхности, совпадает с целью коммуникации. Этим достигается необходимый перлокутивный эффект. Реализация индивидуального начала оказывается затрудненной (пресуппозитивные фонды совпадают), что нередко выражается в наличии фраз-клише и стандартизированных выражений, ограничивающих информационную и композиционную свободу коммуникантов. Во втором случае мы сталкивается со сложной, уровневой организацией информативной структуры, на глубинном уровне которой оказывается идейное ядро. Его вычленение требует интерпретации, которая является субъективной по своей природе и, как следствие, предполагает реализацию креативного потенциала субъектов, в том числе на уровне темы (содержания) и композиции, что, в свою очередь, приводит к изменению концептуальных систем коммуникантов.

К первого рода коммуникациям относится, например, деловая коммуникация, в которой сообщение и побуждение к действиям не требуют идеологической трансформации. Частично под данную рубрику попадает коммуникация в СМИ, PR-коммуникация в таких жанровых разновидностях как информационная заметка, презентация и пр. Нередко научная коммуникация, имея целью дополнить данными имеющуюся концепцию, оказывается реализацией именно этой формы коммуникации, что отражается главным образом в тезисах как жанровой разновидности.

Однако концептуально новые научные взгляды требуют иной жанровой репрезентации. Они излагаются в монографиях. Тем не менее, основным источником вторичных жанров оказывается художественная литература. Виртуальная реальность художественного произведения, сложная, иерархическая информативная и композиционная структуры, особая идейно-эстетическая направленность и пр. – все это позволяет отнести его во всех жанровых разновидностях к группе вторичных жанров.

К подобному пониманию жанровой системы приводит рассмотрение системы говорящий – текст – слушающий сквозь призму категории коммуникативности.

1. Итак, текст является речевым элементом коммуникативного акта в частности и коммуникативной ситуации в целом. С одной стороны, текст является продуктом деятельности адресанта, с другой стороны – объектом деятельности адресата. Он объединяет две стороны коммуникативного процесса – конструкцию и реконструкцию, которые соотносятся с такими деятельностными принципами как анализ и синтез.

2. Аналитический и синтетический подходы в исследовании текста тесно взаимодействуют и органично дополняют друг друга. Именно в сочетании они позволяют проникнуть за границу, отделяющую человека от мира текста, и постичь комплекс текстовых идей.

3. Изучение речекоммуникативного аспекта текста акцентирует ракурс исследовательского внимания на субъективном факторе в языке и речи, что реализуется в рассмотрении понятия текстовая (дискурсная) личность.

4. Основной категорией, характеризующей текст в системе говорящий – текст – слушающий является категория коммуникативности. Основываясь на деятельностной природе коммуникации, классификация текстов осуществляется в рамках оппозиции первичности – вторичности.

1. К какому речевому жанру относится приведенный ниже текст. Аргументируйте свой ответ с опорой на характеристики «отраженности» (реализованности) индивидуальности коммуниканта, специфики целей и условий коммуникации, системно-структурной простоты и сложности.

Уважаемые соотечественники!

В эти дни мы вместе пережили страшное испытание. Все наши мысли были о людях, оказавшихся в руках вооруженных подонков. Мы надеялись на освобождение попавших в беду. Но каждый из нас понимал, что надо быть готовыми к самому худшему.

Сегодня рано утром проведена операция по освобождению заложников. Удалось сделать почти невозможное: спасти жизни сотен, сотен людей. Мы доказали, что Россию нельзя поставить на колени.

Но сейчас я, прежде всего, хочу обратиться к родным и близким тех, кто погиб. Мы не смогли спасти всех. Простите нас. Память о погибших должна нас объединить.

Я благодарю всех граждан России за выдержку и единство. Особая благодарность всем, кто участвовал в освобождении людей. Прежде всего – сотрудникам спецподразделений, которые без колебаний, рискуя собственной жизнью, боролись за спасение людей. Мы признательны и нашим друзьям во всем мире за моральную и практическую поддержку в борьбе с общим врагом.

Этот враг силен и опасен, бесчеловечен и жесток. Это международный терроризм. Пока он не побежден, нигде в мире люди не могут чувствовать себя в безопасности. Но он должен быть побежден, и он будет побежден.

Сегодня в больнице я разговаривал с одним из пострадавших. И он сказал: «Страшно не было. Была уверенность, что будущего у террористов нет». И это правда. У них нет будущего, а у нас есть.

(Речь Президента России В. В. Путина, произнесенная 26.10.2002 г.)

2. Опишите идейное ядро текста, приведенного в задании 1, представив его информационную модель (базовой при моделировании может быть, например, методика контент-анализа).

3. Охарактеризуйте дискурсные / текстовые личности, репрезентированные в следующем тексте:

UGLI 666

Я давно заметила, что конспирология у атеистов вместо религии. Им всё время кажется, что ими кто-то манипулирует, кто-то их гипнотизирует, зомбирует, подслушивает, поднюхивает. А этот кто-то – просто дьявол, и всё. Дело в том, что от атеизма до шизофрении один шаг, и в большинстве случаев он уже сделан. Вот ты, Организм. Тебе кажется, что тобою кто-то манипулирует?

Organizm(-:

Если честно, да.

UGLI 666

В чем же манипуляция?

Organizm(-:

Ну, например, в том, что меня здесь заперли. Или в том, что второй день кормят оладьями.

UGLI 666

А, в этом смысле. Ну так это не манипуляция, это кара божья.

В. Пелевин «Шлем ужаса: Креатифф о Тесее и Минотавре»