Текст, являясь признанным объектом лингвистического описания, представляет собой знак и одновременно, будучи уровнем языка, сам состоит из знаков. (Имеется в виду язык в семиотическом смысле: «Под языком мы будем понимать всякую коммуникационную систему, пользующуюся знаками, упорядоченными особым образом» [Лотман 2000в, с. 20]). Текст есть осмысленная последовательность любых знаков – вербальных, визуальных, аудиальных и пр. – выступающая как целостность для передачи информации различного характера в процессе коммуникации. Втягиванию текста в орбиту лингвистических интересов способствовало проецирование семиотических идей и принципов не только на язык и его традиционные единицы, но и на речевые произведения, состоящие из этих языковых единиц. Наиболее значимые идеи мы и приведем в первом параграфе настоящей главы.

Понятие знака и текст. Решающим для текста стал взгляд на произведение речи как на знак. Семиотика усматривала знаковую природу текста не только в функционировании в нем других языковых знаков (слова, предложения), что традиционно изучалось лингвистикой, но и в том, что текст сам являлся целостным знаком, означающее которого – действительность (или фрагмент действительности), а означаемое – представление автора текста об этой действительности. Знаковый характер текста вытекает уже из самого определения знака как двусторонней сущности. С одной стороны, знак материален (имеет план выражения, денотат), с другой, он является носителем нематериального смысла (план содержания, сигнификат). Знак обычно представляется в виде треугольника Фреге:

Рис. 3.1. Структура знака 

По замечанию Ю.С. Степанова [Степанов 1971], знаком называется такой элемент знаковой системы, структура которого представляет собой треугольник Фреге с возможными изменениями ее по одному из двух типов: 1) «обобщение треугольника Фреге путем вращения», 2) «обобщение треугольника Фреге путем сближения сторон или по тому и другому типу одновременно». Первый тип изменений предполагает то, что заменителем действительности, посредником при взаимодействии двух вершин может стать любая вершина треугольника. Второй тип изменений предполагает соединение двух ребер в одно в определенных ситуациях (например, при рассмотрении жеста как текста знак и денотат соединяются в одной вершине, или при рассмотрении дефиниции как текста соединяются денотат и сигнификат и т. д.). Подобная способность знака позволяет рассматривать текст как единство внешней и внутренней знаковости.

Вычленение двух планов – плана выражения и плана содержания – в знаке также стало решающим при определении феномена текста. При этом разделение на форму и содержание не является абсолютным: информация (содержание) не может быть передана вне данной структуры (формы). Ю.М. Лотман использует для иллюстрации этой мысли архитектурную метафору: «План не замурован в стену, а реализован в пропорциях здания. План – идея архитектора, структура здания – ее реализация. Идейное содержание произведения – структура. Идея в искусстве – всегда модель, ибо она воссоздает образ действительности. Следовательно, вне структуры художественная идея не мыслима. Дуализм формы и содержания должен быть заменен понятием идеи, реализующей себя в адекватной структуре и не существующей вне этой структуры» [Лотман 2000в, с. 24]. Сказанное можно применить не только к тексту художественному, но и к тексту вообще. Например, структура делового текста отражает иерархическую организованность и регламентированность официально-деловых отношений, а структура научного текста соотносится со стремлением науки объяснить мир, отыскав определенные принципы и закономерности его устройства и т. д.

Таким образом, семиотическая идея структурности любого явления лежит в основе знакового толкования текста. Текст имеет структуру знака, обладая планом выражения и планом содержания.

Иерархичность знаковой структуры текста. Следующая семиотическая идея связана с идей структурности. Это идея иерархической организации знаков в определенные последовательности. Поэтому понятие структуры по отношению к тексту требует уточнения в сравнении с другими языковыми единицами. Знак сам по себе обладает определенной структурой, предполагающей соотношение означающего и означаемого. И текст как целое есть знак, означающее которого (денотат) – фрагмент действительности, содержание текста и означаемое (сигнификат) – авторская интенция, смысл текста. Однако текст – это еще и последовательность знаков, вступающих друг с другом в разнообразные отношения, связи. Структура обычно определяется как целое, части которого, функционируя, приобретают специфический характер. Принято говорить, что целое есть нечто большее, чем сумма частей, его составляющих. Взаимоотношения между частями (элементами) структуры являются динамическими по своему существу: «В нашем понимании структурой может считаться лишь такой комплекс элементов, внутреннее равновесие которого непрестанно нарушается и снова создается и единство которого представляется нам поэтому комплексом диалектических противоположностей» [Мукаржовский 1994, с. 276]. В своих взаимоотношениях элементы и компоненты структуры постоянно стремятся подчинить себе друг друга, развиться один за счет другого, что приводит к состоянию постоянной перегруппировки иерархии элементов.

Таким образом, текст представляет собой определенную структуру, при этом сложность структуры находится в прямо пропорциональной зависимости от сложности передаваемой информации. Усложнение характера информации неизбежно ведет к усложнению семиотической системы (ср.: структуру текстов-примитивов – плаката, афоризма – и структуру публицистического или художественного текста). Структурность текста задается как процессом порождения, так и процессом понимания.

Иерархичность – это самый общий структурный принцип, существующий в любых знаковых системах, проявляющийся в парадигматике как иерархия классов, в синтагматике – как иерархия длин или иерархия развертывания.

Парадигматическая иерархичность заключается в вычленении в тексте уровней его организации и единиц его составляющих. Текст раскладывается на фонетический, грамматический, лексический, синтаксический и пр. уровни, из которых каждый может рассматриваться как самостоятельно организованный. Чаще всего, говоря об уровневой организации текста, имеют в виду изоморфность текстовых уровней уровням языка и выделяют соответственно фонетический, морфологический, лексический, синтаксический уровень. Однако при этом сама специфика текста как особого феномена редуцируется и текст сводится к простой реализации языковой системы, тем самым отождествляясь с речью. Другие исследователи считают, что не может быть полного совпадения между уровнями языковой системы и уровнями текста. Так, может быть исключен морфематический уровень, а Л.В. Щерба говорил о наличии суперсегментных уровней в структуре текста: ритмического, ритмо-мелодического, метро-ритмического [Щерба 1957, с. 35–37].

Многие исследователи текста усматривают в его структуре композиционный, стилистический, образный и т. д. уровни. Все они выделяются на разных основаниях, имеют разную природу и, как правило, не сводимы в единую классификацию. Это объясняется, с одной стороны, сложностью самого объекта, с другой стороны, позицией исследователя. Некоторые исследователи пытаются представить комплексный подход описания уровневой организации текста. Так, Н.С. Болотнова выделяет два аспекта в организации текста: лингвистический и экстралингвистический. В соответствии с этими аспектами она рассматривает два универсальных уровня, выделенных в тексте – информационно-смысловой и прагматический [Болотнова 1992; 2007]. В лингвистическом аспекте она описывает следующие подуровни: фонетический, морфологический, лексический, синтаксический в информационно-смысловом уровне и экспрессивно-стилистический, функционально-стилистический в прагматическом уровне. «К экстралингвистическому аспекту художественного текста в плане его порождения отнесено все то, что формируется в сознании субъекта – создателя текста в процессе воплощения замысла (темы, идеи, образы, материал действительности, эмоции, подлежащие выражению, принципы построения)» [Болотнова 1992, с. 29], т. е. предметно-логический, тематический, сюжетно-композищюнный подуровни к информационно-смысловому уровню и эмоциональный, образный, идейный к прагматическому уровню. Однако и эта классификация не обладает единством оснований для выделения подуровней, особенно в экстралингвистическом аспекте, т. е. на собственно текстовых уровнях.

Синтагматическая иерархичность проявляется в том, что между различными уровнями текста могут устанавливаться дополнительные структурные связи – отношения между типами систем. Структурные отношения между уровнями становятся определенной характеристикой текста в целом. Синтагматическая иерархичность обеспечивается семиотическим законом эквивалентности, согласно которому два знака должны быть тождественны и в то же время различны в том или ином отношении. Эквивалентность знаков проявляется в двух направлениях: вверх-вниз по иерархической лестнице и вширь (в пределах одной ступени иерархической лестницы). Так, в парадигматическом отношении отношения эквивалентности текстовых уровней и элементов этих уровней носят модельный характер: знак одного уровня является моделью знаков другого уровня, моделирует те или иные его свойства. В синтагматическом отношении эквивалентность проявляется во взаимозаменяемости элементов или совокупностей элементов. Так, описание одного из текстовых уровней заменяет описание целого текста как структуры, где важность приобретают не сами элементы, а отношения между ними.

Именно устойчивые связи между уровнями и внутри уровней придают тексту, по мнению Ю.М. Лотмана, характер инварианта. Уровни текста являются здесь вариантами, вступающими в отношения синонимии, что создает вторичные функции знаков – один из принципов развития семиотической системы. Текст представляет собой инвариантную систему, что особенно становится очевидным, если смотреть на текст не с позиции говорящего, а с позиции слушающего. Инвариантная сущность текста также проявляется наглядно, если взять группу изоморфных в каком-либо отношении текстов и описать их как один текст (например, цикл стихов, «петербургский текст», любовный роман, деловой текст, рекламный текст и т. д. или постмодернистский текст, сотканный из интертекстуальных элементов) [Панченко 2007а; 20076; 2008]. Подобное описание будет описанием системных элементов, а сами тексты будут являться по отношению к нему сложным сочетанием организованных и неорганизованных элементов. Текст-инвариант, текст высшего уровня, будет выступать по отношению к текстам-вариантам, текстам низшего уровня, языком описания – метаязыком.

Таким образом, текст является сложным знаком, имеющим иерархическую организацию элементов и уровней, между которыми устанавливаются отношения эквивалентности.

Типы знаков и текст. Следующая семиотическая идея, применимая к тексту, – это идея типологии знаков. Разнообразие отношений между означаемым и означающим конституирует возможные классификации знака. Пирс подразделяет знаки на индексные, иконические и символические.

Данная классификация основывается [Якобсон 2001] на противопоставлении смежности и сходства и противопоставлении фактичности и условности. Индексное (указательное) отношение предполагает наличие фактической, действительной смежности между означаемым и означающим в пространственном или временном отношениях. Иконическое отношение (по принципу подобия) – «простая общность, по некоторому свойству», ощущаемое теми, кто интерпретирует знак, т. е. форма и денотат такого знака сходны, похожи друг на друга в том или ином отношении. В символическом знаке означаемое и означающее соотносятся «безотносительно к какой бы то ни было фактической связи» (или в отношении, по Пирсу [Пирс 2001], «приписанного свойства»), т. е. это условные или конвенциональные знаки. Текст может быть знаком-индексом, т. е. указательным или дейктическим знаком (например, рекламный плакат или прогноз). Текст может быть текстом-символом (например, герб, гимн и т. д.). Текст может быть и знаком-иконой (например, информация об изделии на этикетке, различные рекламные объявления и т. д.). Одновременно текст является сложным феноменом и совмещает в себе свойства всех трех типов знаков. Скорее можно говорить либо о доминировании одного из типов, либо о различных точках зрения на текст. У. Эко (в «Отсутствующей структуре» [Эко 1998]) полагает, что изображение не обладает свойствами отображаемого им предмета, а знак-икона столь же произволен, условен и немотивирован, как и знак-символ. Речь должна идти, по мнению У. Эко, не о воспроизведении в знаке-иконе свойств объекта, а о специфике восприятия. В этом случае выясняется, что иконический знак воспроизводит не свойства отображаемого предмета, а условия его восприятия.

Здесь в полной мере проявляется способность текста как знака к изменению при одновременном обобщении сторон треугольника Фреге путем их объединения и путем вращения сторон. «Из материала естественного языка – системы знаков, условных, но понятных всему коллективу настолько, что условность их на фоне других более специальных "языков" перестает ощущаться, – возникает вторичный знак изобразительного типа. <…> Этот вторичный изобразительный знак обладает свойствами иконических знаков: непосредственным сходством с объектом, наглядностью, производит впечатление меньшей кодовой обусловленности и поэтому – как кажется – гарантирует большую истинность и большую понятность, чем условные знаки» [Лотман 2000в, с. 66]. Таким образом, у подобного знака два неразделимых аспекта – сходство с обозначаемым им объектом и несходство с ним.

Еще один тип знаков – метазнаки – возник в математике и математической логике как тип знаков описания, при помощи которых описываются другие знаки-объекты. Все научные тексты включают в себя метазнаки; тексты рекламы, PR-тексты также активно используют этот тип знаков. Тексты современной художественной литературы (постмодернистские) не только активно включают в свой состав метазнаки, но и сами являются метазнаком. По замечанию Барта [Барт 1989], в контексте становления неклассической культуры «литература стала ощущать свою двойственность, видеть в себе одновременно предмет и взгляд на предмет, речь и речь об этой речи, литературу-объект и металитературу». Сама литература разрушается как язык-объект, «сохраняясь лишь в качестве метаязыка» [Барт 1989, с. 132]. В этом контексте постмодернистские тексты (литература) фактически являются трактатами о языке, романами о приключениях языка, повествованием метаязыка о самом себе.

Гетерогенность текста. Следуя соссюровской традиции, текст в лингвистике текста чаще всего рассматривается как манифестация языка. В этом отношении текст противопоставлен языку как материальное – идеальному, выраженное – невыраженному, пространственное – внепространственному. Одновременно язык выступает в качестве устройства, кодирующего текст, следовательно, то, чего нет в языке, не является смысло-различительным элементом в тексте. В этом случае текст является гомогенным и гомоструктурным. Этим объясняется отождествление текста и речи, поиск в тексте уровней, изоморфных языку, поиск единицы текста в лингвистике текста в 60 —70-е годы XX века.

Исследования текстов культуры позволило Ю.М. Лотману выделить, помимо коммуникативной функции текста, еще одну функцию языковых систем и в том числе текстов – смыслообразующую. В этом случае текст выступает не просто упаковкой языка, а генератором смыслов. Особенно наглядным это становится, когда текст предшествует языку и слушающему необходимо сконструировать язык для данного текста. Подобная ситуация постоянно присутствует при восприятии произведений искусства, инокультурных текстов. В этом случае текст принципиально гетерогенен и гетероструктурен, он является манифестацией многих языков. «Сложные диалогические и игровые отношения между разнообразными подструктурами текста, образующими его внутренний полиглотизм, и являются механизмом смыслообразования. <…> Механизм смыслообразования всегда один: система внутренних переводов субьязыков данного текста, находящихся в отношении относительной непереводимости» [Лотман 2002, с. 190].

Текст как последовательность знаков также не представляет собой гомогенного явления. Текст, даже вербальный, является гетерогенным объектом, так как во-первых, иерархически организован, его структура состоит из уровней различной природы, во-вторых, текст включает в себя знаки-индексы, знаки-символы, знаки-иконы и метазнаки. С особой очевидностью гетерогенная сущность текста проступает в таких текстах, как рекламные (в рекламном плакате, телевизионной рекламе, радиорекпаме и т. д.). Но и традиционно вербальные тексты (деловой, научный и т. д.) не однородны по своему составу: они могут включать знаки-иконы (таблицы, схемы, рисунки и т. д.) и пр.

Таким образом, гетерогенность текста определяется двумя факторами: 1) использованием в тексте разных типов знаков, 2) закодированностью текста как минимум двумя языками. Эта двойная закодированность текста является его принципиальным свойством. В любом тексте присутствуют два кода (языка) – язык естественный и язык текста. Каждый знак в тексте реализует одновременно два значения: буквальное языковое и текстовое, появляющееся у этого элемента структуры только в пределах данного текста. При этом если все многообразие текстов расположить на шкале реализации текстового и языкового значения, то к языковому полюсу будут приближаться официально-деловые и научные тексты, а к текстовому – художественные, остальные будут располагаться между полюсом делового текста и полюсом художественного.

Семантика. Синтактика. Прагматика. Следующей семиотической идеей, которая нашла отражение в теоретическом описании текста, является идея уровнего подхода к отношениям знака и незнака (действительности и пользователей знаками). Ч. Моррис [Моррис 2001] разделил семиотику на семантику, синтактику и прагматику. Если применить это деление к тексту, то семантика исследует отношение описания к описываемой действительности (отношение изображения к изображаемому), синтактический уровень исследует внутренние структурные закономерности построения описания, наконец, прагматика исследует отношение описания к человеку, для которого оно предназначается. Б.А. Успенский продемонстрировал это разделение по отношению к композиции художественного текста, соотнеся соответственно три этих аспекта с категорией точки зрения [Успенский 1995].

Синтактическому уровню текста посвящено большинство работ, касающихся описания уровневой организации текста, исследования связности текста (Л.М. Лосева [1980], О.И. Москальская [1981], Е.А. Реферовская [1983], Н.В. Черемисина [1971], Г.Я. Солганик [1997], З.Я. Тураева [1986] и др.). По сути, лингвистика текста в основном была направлена на описание данного аспекта текста.

Семантический аспект текста оказался в поле зрения исследователей с 80-х годов XX в. (И.В. Арнольд [1974; 1999], И.Р. Гальперин [1981], Т.А. ван Дейк [1989], А.И. Новиков [1983], Л.Н. Ноздрина [1997; 2006], Л.А. Черняховская [1983], В.Я. Шабес [1989] и др.). Этот уровень описания текста предполагает обращение к структурированию различных типов информации, содержащихся в тексте.

Прагматика текста – один из аспектов текста как знакового образования, фиксирующий отношения между текстом и субъектами текстовой деятельности (т. е. адресантом-автором и адресатом-читателем). Традиционно прагматика текста предполагала учет коммуникативных интересов читателя и соблюдение фундаментальных принципов речевого общения. Данный уровень привлек внимание исследователей в 90-е годы XX в. (А.Г. Баранов [1993], Н.С. Болотнова [1992], A.A. Ворожбитова [2005], О.Л. Каменская [1990], Е.В. Сидоров [1987] и др.).

Признаки текста как знака. Итак, описание знака как структуры, объединение знаков в иерархически организованные последовательности, существование знаков различных типов (символов, индексов, икон, метазнаков) и наличие у знака трех типов отношений – с другими знаками, действительностью и пользователями этим знаком – все это послужило базой для описания текста как знаковой системы. Существуют скорее не собственно определения текста, а набор признаков, при помощи которых феномен текста отграничивается от других структур, имеющих знаковую природу – культуры, языка, системы – другими словами, нетекста.

С точки зрения текста-знака он характеризуется, во-первых, выраженностью: «Выраженность в противопоставлении невыраженности заставляет рассматривать текст как реализацию некоторой системы, ее материальное воплощение» [Лотман 2000в, с. 61]. Во-вторых, тексту присуща отграниченность. Это позволяет противопоставить текст другим материальным знакам, не входящим в его состав, по принципу выраженности / невыраженности и одновременно противопоставляет всем структурам, у которых слабо или вовсе не выражены границы. С точки зрения текста-знаковой последовательности он характеризуется структурностью («Тексту присуща внутренняя организация, превращающая его на синтагматическом уровне в структурное целое» [Лотман 2000в, с. 63]). Признак структурности базируется на свойстве иерархичности текста. Каждый из уровней текста представляет собой систему, замкнутую и организованную собственной единицей и собственными законами. Данные уровни могут даже описываться разными метаязыками.

Свойство текста как изобразительного знака в его амбивалентности: «…сходство с обозначаемым им объектом и несходство с обозначаемым им объектом» [Лотман 2000в, с. 66]. Сходство заключается в моделировании действительности и отображении ее при помощи определенной системы кодов. Несходство состоит в использовании иной системы кодов (языковых знаков) для создания модели действительности.

Исходя из двойной закодированное™ текста [Лотман 2002, с. 158], сам текст предполагает наличие в его организации уровней различной природы: «Одни принадлежат естественному языку, а другие – языку текста. Колебания в поле «семиотическая однородность – семиотическая неоднородность» [Лотман 2000в, с. 160] – суть знаковой организации текста как процесса.

Очевидно, что исследование собственно лингвистических уровней в тексте не может описать специфику текста как особого феномена. Это скорее описание реализации языковой системы. Перспективнее говорить о непосредственно текстовых уровнях, которые обеспечивают «нестандартное» поведение языковых знаков в тексте, в конечном счете обеспечивают превращение языкового знака в текстовый знак. Условием для такого превращения является реализация категории коммуникативности и создание коммуникативного напряжения в тексте.

Коммуникативное напряжение внутри текста проявляется в частности в напряжении между тенденцией к интеграции – превращению контекста в текст и дезинтеграции – превращению текста в контекст. Например, «петербургский текст» или «Закон» как единый текст, и в то же время роман распадается на новеллы (например, «Герой нашего времени» Лермонтова), закон распадается на статьи, каждая из которых применяется по отдельности. При этом в оценке данного напряжения позиции автора и читателя могут не совпадать: там, где автор видит единый текст, читатель отмечает лишь собрание отдельных текстов, и наоборот.

В связи с семиотической концепцией в тексте выделяется три типа организации: конструктивная, семантическая и прагматическая. На каждом из этих уровней по-своему воплощается коммуникативное напряжение.

Вопрос о динамическом описании конструкции текста долгое время оставался открытым. Еще Ю.Н. Тынянов в «Проблеме стихотворного языка» говорил о том, что «единство произведения не есть замкнутая симметрическая целостность, а развертывающаяся динамическая целостность; между ее элементами нет статического знака равенства и сложения, но всегда есть динамический знак соотносительности и интеграции» [Тынянов 1993, с. 26]. Динамизм, по мнению Ю.Н. Тынянова, сказывается 1) в не соединении и слиянии элементов конструкции, а в их взаимодействии, при котором происходит выдвижение одной группы элементов за счет другой и деформации подчиненных; 2) форма при этом всегда есть протекание соотношения доминирующего элемента и починенных. В этом и заключается, по мнению русских формалистов, конструктивный принцип организации текста. О взаимодействии и напряжении между двумя элементами текста говорит и В.В. Виноградов, характеризуя композиционно-речевую структуру текста: «…язык литературно-художественного произведения является сферой скрещения, преобразования и структурного объединения композиционно-речевых форм» [Виноградов 1980, с. 82], а сама композиционно-речевая структура текста представляет собой динамическое развертывание, взаимодействие и взаимоотношение элементов.

Представители московско-тартуской семиотической школы (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский и др.) расширили это положение формалистов: динамика создается не столько за счет столкновения элементов в пределах одной статической системы, но и за счет соотношения описаний текста разными способами. Динамическая структура текста строится как некоторое количество статических моделей, находящихся в определенном подвижном отношении. Таким образом, статическое описание – это некий этап в динамическом описании текста и статическая модель отражает не структуру текста, а структуру одного из конструктивных принципов, на скрещении которых текст живет. Чтобы описать конструкцию текста, нужно отказаться от представления ее как одного механизма, а расслоить ее по крайней мере на два, охарактеризовать каждый из них как отдельную систему со своими закономерностями, а затем рассмотреть их как конструктивное целое. Отношение между такими подсистемами и уровнями и составляет работу системы. Однако, фиксируя только типы структур и динамику их соотношений, мы, по мнению Ю.М. Лотмана, не получим адекватных моделей текста. Для этого необходимо уловить и зафиксировать энергетический момент, которым обладает текст: сопротивление уровней и подсистем их структурному сближению и усилие, которое требуется для преодоления этого сопротивления. Таким энергетическим моментом является, как представляется, коммуникативное напряжение, которое создается благодаря стремлению к притягиванию и отталкиванию разных типов структур, разных принципов и признаков.

Свойство членимости текста. Любой текст поддается разложению на элементы. Это обусловлено особенностями передачи и восприятия человеком информации. Говорящий и слушающий стремятся каждый со своей стороны вычленить из мира действительности и мира текста наиболее значимые с его точки зрения элементы, предварительно разложив единое пространство на части. К тому же графически и интонационно в тексте выделяются слова, предложения, абзацы. Данный тезис вызвал к жизни долгие поиски лингвистикой текста основной минимальной единицы текста. Очевидно, что такой единицей не может быть предложение, так как предложение не обладает достаточной информационной целостностью, т. е. не может являться минимальной порцией информации. Приводились различные варианты подобных единиц – сверхфразовое единство (О.С. Ахманова, И.Р. Гальперин), абзац, сложное синтаксическое целое (A.M. Пешковский), компонент текста (И.А. Фигуровский), прозаическая строфа (Г.Я. Солганик), синтаксический комплекс (А.И. Овсянникова), монологическое высказывание, коммуникативный блок и т. д. Постепенно в исследовательской литературе закрепился термин сложное синтаксическое целое (ССЦ). ССЦ обладает минимальной смысловой, информационной и конструктивной законченностью, совпадает с развитием микротемы. Однако введение этой единицы, ее описание не продвинуло теорию текста в объяснении феномена текстовой структуры. Попытка обнаружить у ССЦ свойства целого текста, а в частности коммуникативность, не может привести к положительному результату, поскольку отдельный компонент не может отразить целого. Фактически введение ССЦ является данью описанию текста как реализации языковой системы, а не как вторичной моделирующей семиотической системы. ССЦ не помогает проникнуть и в суть феномена текста. (Современные попытки преодоления элементности при сегментации текста см. в работах: [Дымарский 2001; Панченко 2007а]).

И.Р. Гальперин выделяет два типа членения текста – объемно-прагматическое и контекстно-вариативное. Первый тип членения основывается прежде всего, по мнению исследователя, на прагматической функции текста по отношению к слушающему и субъектно-познавательной по отношению к говорящему: «…членение любого текста, будь он художественный, деловой, газетный или научный, имеет двоякую основу: раздельно представить читателю отрезки для того, чтобы облегчить восприятие сообщения, и для того, чтобы автор для себя уяснил характер временной, пространственной, образной, логической и другой связи отрезков сообщения» [Гальперин 1981, с. 57]. В данном случае абзац в прозаическом произведении и нехудожественном тексте и строфа и строка в стихотворном представляют собой идексальные знаки. Форма, знак и денотат оказываются здесь в пространственной и/или логической смежности. Однако как абзац, так и строфа могут выполнять и иную функцию – семантическую – в том случае, когда членение текста приближается к двум крайним точкам – максимуму и минимуму сегментации текста. Такое характерно для постмодернистских текстов, литературы «потока сознания», авангардного текста, стихов В.В. Маяковского, А. Вознесенского и др. В подобных текстах затрудненная форма несет не прагматическую и субъектно-познавательную нагрузку, а нагрузку семантическую, сегменты же текста превращаются из индексальных в иконические знаки, форма которых передает денотат или какое-либо его свойство по возможности точно.

Второй тип членения текста – контекстно-вариативный – основывается на передаче факта с различных субъектных позиций. В лингвистической и литературоведческой литературе также не существует единой точки зрения на обозначение данной единицы. Можно встретить такие термины, как позиция автора / позиция персонажа, фокус изображения, перспектива автора / перспектива персонажа, ориентация изображения и т. д. Наиболее устоявшимся термином является предложенная Б.А. Успенским [Успенский 1995] категория точки зрения, которая вбирает в себя все перечисленные понятия. Членение текста зависит не только от субъектной принадлежности речевых партий, принадлежащих повествователю и персонажу, но и в буквальном смысле от точки зрения (буквально: места нахождения) речевого, а вместе с ним и воспринимающего субъекта. В данном случае элементы, на которые членится текст, совмещают в себе свойства индексальных и иконических знаков.

Связность как основное конструктивное свойство. К кругу вопросов, связанных с феноменом текста и достаточно освещенных лингвистикой текста, принадлежит вопрос о связности текста, которая представляется как основное, и часто даже текстообразующее свойство текста. Это объясняется тем, что в лингвистике установился взгляд на текст как на информационное и структурное единство, как функционально завершенное речевое целое. Задачей исследователя в данном случае является выявление видов связей в тексте и определение правил передачи информации во избежание ложной трактовки текста читателем.

Понятие связности в самом общем плане можно определить через повтор: последовательность знаков расценивается как связная, так как имеет место повторяемость различных знаков, их форм, а также смыслов. Различают локальную и глобальную связность. Локальная связность – это связность линейных последовательностей. Глобальная связность – это то, что обеспечивает единство текста как смыслового целого. Связность в общем виде проявляется в тексте тремя способами: через когезию, ретроспекцию и протекцию.

И.Р. Гальперин считает, что связность текста реализуется через различные формы когезии (от англ. cohesion — сцепление), особые виды связи, обеспечивающие континуум, т. е. логическую, темпоральную и пространственную последовательность и взаимосвязь сообщений в тексте.

Когезия подразделяется на виды в зависимости от ряда оснований. Так, на основании характера повторяющейся языковой единицы выделяют фонетическую, морфемную, морфологическую (или грамматическую), лексическую, синтаксическую когезию. В обеспечении данного вида связности особую роль играют фигуры повтора такие, как анафора, эпифора, эпанафора, синтаксический параллелизм, хиазм и др. Данный тип связности основан на повторяемости элементов какого-то языкового уровня в пределах текста.

Однако далеко не всегда повторяемость обеспечивается только за счет формального тождества, она может быть обеспечена и смысловым тождеством элементов. К этому виду когезии можно отнести синонимический, антонимический, гипонимический, омонимический и паронимический повторы, перифраз, ассоциативный повтор. Ассоциативная когезия способствует реализации концептуальной информации. Ассоциативная когезия осуществляется на основе коннотации. Ассоциативные формы когезии могут выходить за пределы данного текста, превращаясь в сигналы интертекста. Этот тип когезии характерен в основном для художественного текста.

Также для художественного текста характерен и еще один тип когезии, выделенный И.Р. Гальпериным, – это образная когезия. Под образной когезией исследователь предлагает понимать такие виды связи, которые, «перекликаясь с ассоциативными, возбуждают представления о чувственно воспринимаемых объектах действительности» [Гальперин 1981, с. 80]. Наиболее ярким примером образной когезии может служить развернутая метафора. В этом виде когезии говорящий связывает не предметы и явления действительности, а образы, при помощи которых эти предметы и явления представлены, что приводит к движению характеристик объекта при относительной статичности самого объекта. Наиболее отчетливо образная когезия реализуется в поэтических произведениях.

И.Р. Гальперин выделяет композиционно-структурные формы когезии – это такие формы, которые нарушают последовательность и логическую организацию повествования различного рода отступлениями, пояснениями, вставными эпизодами, напрямую не связанными с основной темой изложения.

В тексте может быть еще стилистическая когезия, которая обеспечивается повторяемостью фигур речи и приемов. Например, использование в тексте фигуры анафоры или хиазма. Наконец встречаются и ритмикообразующие формы когезии, к которым относится метр, ритм, рифма.

На основании расположения повторяющихся элементов выделяют дистантную и контактную когезию, которая обеспечивается осуществлением связи на разных участках текста. Под контактной когезией понимается наличие коррелирующих элементов между последующим и предыдущим предложением в тексте. Дистантная когезия в основном характерна для художественных текстов, где, только внимательно присмотревшись к форме, возможно выделить отождествляемые элементы. Таким образом, когезия как один из типов связности в тексте выполняет функцию не только формального сближения элементов, но и несет семантическую нагрузку, представляя из себя индексальный знак, пространственно сближающий дистантно расположенные элементы текста. Когезия нередко влечет за собой изменение смысловых отношений двух сцепляемых отрезков.

На основании употребимости элементов в тексте выделяют регулярную и нерегулярную связность.

В зависимости от направления, в котором осуществляется связь, выделяют прогрессивную и регрессивную связность.

Кроме когезии связность текста обеспечивается за счет протекции и ретроспекции, проявляющихся в основном имплицитно: ретроспекция основана на способности нашей памяти удерживать ранее сообщаемое и сцеплять его с последующими сообщениями; в протекции имплицитность при переплетении с некоторыми эксплицитно выраженными сигналами направляет внимание читателя, заставляет его предугадать то, что будет в дальнейшем развертывании текста.

Ретроспекция отсылает слушающего к предшествующей информации в двух случаях: 1) когда предшествующая информация ранее уже была изложена в тексте, 2) когда предшествующая информация нарушает линейное развертывание текста, и происходит перестановка временных планов повествования. Ретроспекция решает одновременно три задачи: 1) восстанавливает в памяти ранее представленные факты или сведения, 2) дает возможность переосмыслить уже известные сведения в новом контексте, 3) актуализирует отдельные части текста. Формами реализации ретроспекции является повтор, особое место занимают дейктические элементы.

Протекция – такой тип связности текста, который относит слушающего к тому, о чем будет сказано далее. Проспекция, как и ретроспекция осуществляется с помощью повторов и дейктических элементов. Она выполняет те же функции, что и ретроспекция, но с некоторым уточнением. Проспекция может служить основой для реализации эффекта обманутого ожидания, который представляет собой не что иное, как нарушение протекции.

В целом как когезия, так и ретроспекция и проспекция предполагают определенную переакцентуцию элементов текста. Любая соотнесенность одного элемента с другим приводит к сопоставлению их с точки зрения конструктивной, прагматической и семантической значимости.

Целостность текста как основное конструктивное свойство. Это такое свойство текста, которое предполагает наличие единства тематического, концептуального, модального [Вапгина 2003, с. 45], его суть в семантической неаддитивности (текст как целое всегда больше суммы его элементов) [Лукин 1999, с. 41]. От целостности мы можем прийти к связности, зная, что представляет собой готовый текст, мы можем выявить элементы, из которых он построен, но даже имея представление об элементах и связях между ними, мы не сможем восстановить готовый текст, т. е. мы не можем прийти от связности к целостности.

С позиции говорящего целостность конкретизируется в понятии замысла (мотива, интенции), который существует до готового текста и затем воплощается в нем, претерпевая изменения в процессе этого воплощения. В готовом тексте замысел трансформируется в тему и идею текста. Целостность текста заключается в единстве темы – микротем, макротем и глобальной темы текста. Единство темы обеспечивается тождеством референции – соотношением слов с одним и тем же предметом изображения – и явлением импликации, основанной на ситуативных связях – наличие одних отображаемых предметов предполагает наличие и других, ситуативно с ними связанных.

Целостность текста реализуется через его интеграцию, модальность и завершенность [Гальперин 1981].

Интеграция (от лат. integration — восстановление, восполнение, integer — целый) – это состояние связанности частей в единое целое и процесс, обеспечивающий эту связанность. Интеграция задается самой системой текста и возникает в нем по мере развертывания информации и является залогом последовательного осмысления информации текста.

Интеграция отличается от когезии, хотя и обусловлена последней, она может осуществляться как средствами когезии, так и иными пресуппозитивными и ассоциативными средствами. Когезия реализуется в синтагматическом плане, а интеграция – это явление скорее парадигматики.

Средствами реализации интеграции являются специальные обороты (таким образом, в свете изложенного, как уже отмечалось и т. д.), а также система ключевых слов текста. Ключевые слова, становясь доминантными обозначениями, организуют вокруг себя единый смысловой контекст, вовлекая в него другие слова, ситуативно связанные со словом-понятием, избранным в качестве ключевого. Ключевые слова создают семантические текстовые поля.

Целостность текста также проявляется в его завершенности, что обеспечивается корреляцией названия текста и развертыванием информации в тексте: «…завершенность текста – функция замысла, положенного в основу произведения и развертываемого в ряде сообщений, описаний, размышлений, повествований и других форм коммуникативного процесса. Когда, по мнению автора, желаемый результат достигнут самим поступательным движением темы, ее развертыванием – текст завершен» [Гальперин 1981, с. 131]. Понятие завершенности приложимо только к целому тексту.

Целостность текста проявляется также и в авторской модальности. Модальность присуща любому тексту, а не только художественному. Являясь универсальной языковой категорией, модальность проявляется в тексте и обеспечивает ему целостность в представлении информации под тем или иным углом зрения.

Таким образом, текст обладает двумя конструктивными признаками – связностью и целостностью. При этом оба эти признака неразрывны и находятся в отношениях взаимного пересечения и отталкивания. Именно процесс осмысления целостности через связность и обнаружения связности при условии знания целостности текста и обеспечивает единство текстовой конструкции, на что указывают многие исследователи текста (И.С. Валгина [2003], И.Р. Гальперин [1981], В.А. Лукин [1999; 2005] и др.).

Парадигматический и синтагматический принципы организации текста. Ю.М. Лотман утверждает, что текст строится по двум осям: парадигматической и синтагматической. При порождении текста говорящий производит два различных действия: 1) соединяет элементы так, чтобы они образовывали грамматически и семантически правильные цепочки, и 2) выбирает из некоторого множества элементов один, употребляемый в данном тексте. Все множество конструктивных построений текста в связи с этим можно свести к двум принципам: первый принцип делает все элементы текста эквивалентными, уравнивает элементы текста, даже те, которые в естественном языке не являются уравненными; второй принцип соединяет то, что в естественном языке не может быть соединено, это принцип метафоры. При этом принцип эквивалентности понимается расширительно: включаются все случаи эквивалентности в тексте. Принцип метафоры тоже толкуется расширительно, т. е. как возможность снять любые ограничения на соединения текстовых элементов.

Эквивалентность и составляет суть парадигматического принципа конструктивной организации текста. Эквивалентность означает «равноценность», «равнозначность», т. е. равенство по какой-либо ценности, по какому-либо значению. Эквивалентность – это не абсолютное тождество, поэтому она подразумевает и несходство: «Подобные уровни организуют неподобные, устанавливая и в них отношения подобия. Одновременно несходные проделывают противоположную работу, обнаруживая разницу в сходном» [Лотман 2000в, с. 89]. Таким образом, эквивалентность включает в себя два типа отношений: отношения сходства и отношения оппозиции. Соотносимые элементы по меньшей мере по одному признаку идентичны, а по другому не идентичны. Элементы А и В идентичны по связующему их признаку х и неидентичны по признаку у. Оппозиция элементов А и В подразумевает, кроме их неидентичности, их сравнимость и сопоставимость. Вопрос о том, принимает эквивалентность форму сходства или форму оппозиции, зависит не от количества тождественных или нетождественных признаков, а исключительно от места, которое соответствующие признаки занимают в иерархии текста. Иерархизация, которой подвергаются признаки, может быть весьма переменной. Если в тексте акцентируется признак х, в котором элементы А и В идентичны, то эквивалентность между А и В выступает как сходство. На другом уровне иерархии может быть актуализирован признак у. Если элементы А и В по признаку у неидентичны, то их эквивалентность выступает как оппозиция, не зависимо от того, в скольких других неактуализированных признаках они совпадают. Принцип эквивалентности вводит в текст необозримое множество корреляций. Элемент А может по отношению к признаку х быть эквивалентным элементу В, а по отношению к признаку у – элементу С. Эта множественная соотносимость элементов образует основу для сложной структуры текста, организованного по принципу эквивалентности [Панченко 2008].

Формальная эквивалентность имеет проекцию на тематический план. В. Шмид предлагает типологию соотнесения формальных эквивалентных элементов в тематическом плане [Шмид 1998, с. 239–240]: 1) элементы, эквивалентные в формальном плане, оказываются эквивалентными в плане тематики: а) формальная эквивалентность подчеркивает уже выраженную тематическую эквивалентность, б) формальная эквивалентность выявляет скрытую тематическую эквивалентность, в) формальная эквивалентность создает еще не существующую тематическую эквивалентность; 2) элементы, эквивалентные в формальном плане, в тематическом отношении являются смежными; 3) формально эквивалентные элементы в плане тематическом не оказываются ни эквивалентными, ни смежными. В этом случае такая несоизмеримость может быть значимой в другом отношении. Данную типологию возможно приложить не только к тематическому уровню текста, но и к любому другому. При этом одни и те же формально эквивалентные элементы могут выступать в разных ипостасях эквивалентности на разных уровнях организации текста и через общий формальный элемент эти уровни также вступают в эквивалентные отношения. Таким образом, данная ось парадигматических отношений пронизывает всю структуру текста как целого и является основанием для соотнесения различных статических описаний и необходимым условием действия механизма соотношения.

Повторяющиеся элементы традиционно привлекают к себе внимание исследователей текста, именно на них основано такое неотъемлемое свойство текста, как связность. Однако сведение всей конструкции текста только к повторам было бы не верно. Сами повторы являются текстоактивными только потому, что есть определенные нарушения повторяемости, и обратно. Только учет обеих тенденций позволяет раскрыть суть текстовой конструкции.

Суть синтагматического принципа конструктивной организации текста состоит в метафоре, понимаемой как соединение элементов, не соединяемых вне данной конструкции текста. На синтагматической оси действуют две упорядоченности. Одна соответствует общеязыковым правилам соединения элементов, где постоянно действует тенденция к уменьшению запретов. Маркированным является как раз элемент со снятым общеязыковым запретом. Благодаря некоторому количеству снятых запретов возникает новая текстовая структура, в которой образуется своя текстовая упорядоченность. Общеязыковые элементы становятся значимыми для текста, если в их употреблении можно обнаружить определенную преднамеренность: нарушения норм правильности, однородности текстовых элементов.

Взаимодействие этих двух упорядоченностей не является статическим, а представляет собой подвижное динамическое образование, как внутри одного текста, так и по отношению к корпусу текстов разных функциональных жанров. Подвижность указанных упорядоченностей в художественном тексте намного выше, чем в тексте научном, в деловом же она вообще стремится к нулю: «В художественном тексте слова выступают (наряду с общеязыковым своим значением) как местоимения – знаки для обозначения еще не выясненного содержания. Содержание же это конструируется из их связей. Если в нехудожественном тексте семантика единиц диктует характер связей, то в художественном – характер связей диктует семантику единиц» [Лотман 2000в, с. 201]. Таким образом, метафору можно определить как напряжение, возникающее в структуре текста благодаря взаимодействию конструктивного строя языка (в широком смысле) с конструкцией текста.

Соединение повторяющихся и неповторяющихся элементов строится на основании различных законов. Если провести аналогию с синтаксическими связями в словосочетании, то можно сопоставить соединение одинаковых элементов с примыканием (например, частушки) или присоединением, а соединение неравноправных элементов с согласованием или управлением [Лотман 2000в, с. 195]. При этом связи между однородными элементами создают повторяющуюся структуру принципиально безграничного характера, а связи между разнородными элементами создают структуру конечного типа.

Итак, конструктивная организация текста базируется на таком текстовом свойстве, как членимость, обеспечивается двумя текстовыми признаками – связностью и целостностью – и строится согласно двум принципам – парадигматическому и синтагматическому.

Любой текст, кроме того, что обладает определенной формой, выражает и некоторое содержание, смысл. Для обозначения информации, содержащейся в тексте, используют в основном термины «содержание» и «смысл». И.Р. Гальперин относит информативность к одним из основных признаков текста, при этом специально подчеркивает, что информативность свойственна именно тексту и только тексту, а не части текста, не единице текста. Он выделяет два типа информации в тексте – содержательно-фактуальную информацию и содержательно-концептуальную информацию. «Содержательно-фактуальная информация представляет собой сообщения о фактах, событиях, процессах, происходящих, происходивших, которые будут происходить в окружающем нас мире, действительном или воображаемом» [Гальперин 1981, с. 27]. Под фактом понимаются сведения о гипотезах, выдвигаемых учеными, их взглядах, всякие сопоставления фактов, их характеристики, разного рода предположения, возможные решения поставленных вопросов и пр. Содержательно-фактуальная информация эксплицируется в тексте, т. е. имеет знаковое выражение (не обязательно вербальное, ведь текст является гетерогенным образованием). «Содержательно-концептуальная информация сообщает читателю индивидуально-авторское понимание отношений между явлениями, описанными средствами СФИ, понимание их причинно-следственных связей, их значимости в социальной, экономической, политической, культурной жизни народа, включая отношения между отдельными индивидуумами, их сложного психологического и эстетико-познавательного взаимодействия» [Гальперин 1981, с. 28]. Этот вид информации извлекается из всего текста и представляет собой интерпретацию, переосмысление фактов, событий, процессов. Содержательно-концептуальная информация представлена в тексте имплицитно, она является результатом выведения из текста.

И.Р. Гальперин называет еще один вид информации в тексте – содержательно-подтекстовую информацию, хотя представляется, что это не особый отдельный вид текстовой информации, а реализация взаимоотношений двух первых видов информации. Об этом говорит и сам И.Р. Гальперин: «Подтекст – это своего рода "диалог" между содержательно-фактуальной и содержательно-концептуальной сторонами информации» [Гальперин 1981, с. 48]. И как некое отношение содержательно-подтекстовая информация присуща любому тексту (хотя И.Р. Гальперин считает, что такая информация может быть только в художественных текстах), но степень проявления этого признака, безусловно, уменьшается по шкапе движения от текстов художественных к текстам деловым. Отношения между этими двумя видами информации зависят от степени проявления индивидуальности в тексте.

Таким образом, исследователи, разводя смысл и содержание, понимают под содержанием информацию о фактах, ситуациях, представленных в тексте, а под смыслом субъективный способ представления содержательной информации (подробнее см. обзор взглядов на содержание и смысл текста в Бабенко Л.Г., Васильев И.Е., Казарин Ю.В. Лингвистический анализ художественного текста. Екатеринбург, 2000).

Семантическое пространство текста. Два типа информации содержательно-фактуальная и содержательно-концептуальная – соответствуют двум вершинам знака – денотату (плану выражения) и сигнификату (плану содержания). Сама структура знака подразумевает, что текст передает информацию о некоторых фрагментах действительности, ситуациях, событии (денотат), т. е. любой текст передает определенный образ мира. Одновременно текст является порождением автора, т. е. не просто содержит образ мира, а образ мира такой, какой он представляется говорящему.

Рис. 3.2. Структура семантического пространства текста

Для обозначения содержательной стороны текста как знака стал использоваться термин «семантическое пространство» [Бабенко 2000; Категоризация мира… 1997; Лукин 1999; Лукин 2005 и др.]. Это семантическое пространство вступает во взаимодействие с вербальным материальным пространством текста (пространством графически выраженных знаков). В этом смысле семантическое пространство обладает характеристикой ментальности, оно задается при порождении текста и реализуется механизмом замысла, актуализируясь в процессе осмысления и понимания текста: «Виртуальное пространство задается отбором содержательных единиц в процессе порождения текста и реализуется механизмом замысла. Актуальное семантическое пространство – это поле, где формируется результат осмысления и понимания текста в целом» [Категоризация мира… 1997, с. 36].

Впервые понятия пространства и текста сопрягаются и исследуются в работах М.М. Бахтина. Пространство текста понимается М.М. Бахтиным как обобщенное отражение реального, изображаемого, описываемого в тексте пространства, которое получило название хронотопа. М.М. Бахтин занимается проблемой пространства, изображенного в тексте и обозначаемого текстом. Вопрос же о тексте как особым образом организованном пространстве не был в поле зрения ученого. На пространстве, изображенном в тексте, а не на пространстве, образуемом текстом сосредоточено и внимание Б.А. Успенского [Успенский 1995], который понимает пространство текста как результат взаимодействия различных точек зрения – автора, персонажа, получателя – которые могут расходиться или совпадать в пространственном или ином отношении.

Ю.М. Лотман представляет в своих работах как анализ пространства, содержащегося в тексте, так и пространства, которое текст собой представляет и в котором функционирует. Соотношение пространства, представленного в тексте, и пространства реального мира не является однозначным, кроме него существуют и другие виды пространств, реализованных в тексте: «Если при выделении какого-либо определенного признака образуется множество непрерывно примыкающих друг к другу элементов, то мы можем говорить об абстрактном пространстве по этому признаку. Так, можно говорить об этическом, цветовом, мифологическом и других пространствах. В этом смысле пространственное моделирование делается языком, на котором могут выражаться непосредственные представления» [Лотман 2000а, с. 276]. Такое понимание пространства приложимо к тексту. Пространство текста, по мнению Ю.М. Лотмана, есть индивидуальная субъективная модель мира в его пространственном представлении, реализованная в тексте. Пространство текста как индивидуальная субъективная модель мира обусловлена семиотическим пространством, присущим данной культуре. Пространство текста как пространство знаковое входит в более обширное пространство культуры, которое получило у Ю.М. Лотмана название семиосферы, являющейся результатом и условием развития культуры. Пространству текста присущи те же черты, что и семиосфере, т. е. семиотическая разнородность, иерархическая организованность (наличие центра и периферии).

Семантическое пространство текста обусловлено заполняющими его текстовыми знаками. Неоднородность семантического пространства текста создается за счет неравнозначности его знаков, взаимосвязанных и взаимодействующих между собой.

Денотативная структура текста. Текст всегда строится как имеющий некоторый внешний мир, с которым он соотносится, будь то реальный или вымышленный мир, одно явление, событие или значительный фрагмент действительности. Процесс соотнесения и результат этого соотнесения языкового выражения и действительности называется референцией. В данном случае не принципиально различать реальный и вымышленные референты, хотя, безусловно, кроме тождества между этими двумя мирами существуют и определенные различия: «…реальный мир существует, вообще говоря, независимо от текста, а вымышленный мир текста порождается текстом. Иначе можно сказать так: в разговорном дискурсе говорящий принадлежит миру, в котором он осуществляет референцию; а автор художественного текста, вообще говоря, нет» [Падучева 1996]. При описании семантического пространства текста существенно лишь двойная интерпретация: со стороны автора – действительности, имеющей место быть до текста, и со стороны читателя – действительности, восстановленной в процессе чтения текста и по его прочтению.

Некоторые исследователи считают, что область семантики текста составляет именно денотативный уровень его организации [Новиков 1982; 1983].

Терминология для обозначения денотативной семантики текста заимствована из семантического синтаксиса. Единицей этой структуры служит ситуация, так как текст включает в себя множество ситуаций иерархически организованных. Языковым выражением ситуации является пропозиция. Пропозиции организуются в макропропозиции, репрезентирующие макроситуации. Макропропозиция является пропозицией, выделенной из ряда пропозиций на основании операции индукции, восхождения от конкретного к абстрактному. Подобное выделение происходит в результате применения макроправил – «правил семантического отображения», – которые «устанавливают связь одной последовательности пропозиций с последовательностями пропозиций более высокого уровня и таким образом выводят глобальное значение эпизода или всего дискурса (= текста. – Н.П.) из локальных значений, т. е. значений предложений дискурса» [ван Дейк 1989, с. 42]. Общая ситуация для всего текста – глобальная ситуация – обозначена, как правило, в названии, либо задается жанровой принадлежностью текста.

Макроправила фактически представляют из себя правила редукции, позволяющие опускать и заменять последовательность пропозиций одной макропропозицией, к ним относятся: 1) правило опущения – опускаются те пропозиции, которые не служат условиям интерпретации; 2) правило обобщения – последовательность пропозиций заменяется на пропозицию, выводимую из каждой пропозиции этой последовательности; 3) правило построения – последовательность пропозиций заменяется на пропозицию, выделенную из всего репертуара пропозиций, входящих в эту последовательность [ван Дейк 1989, с. 42–43].

Макроструктуры, как правило, непосредственно выражены в таких элементах текста, как заглавиях, в предложениях, выражающих тему, резюме. Сигналом наличия макроструктур в тексте могут служить местоимения, связки, наречии, тема-рематическое членение, порядок слов и пр., либо они выражаются косвенно последовательностью предложений [ван Дейк 1989, с. 47].

Ван Дейк выделил определенные показатели смены макроситуаций в тексте [ван Дейк 1989, с. 62–63]: 1) изменение возможного мира (языковой показатель – семантическая категория модальности), 2) изменение времени или периода (языковой показатель – семантическая категория темпоральности), 3) изменение места (языковой показатель – семантическая категория локативности), 4) ввод новых участников и 5) вторичный ввод уже известных участников (языковой показатель – семантическая категория субъектности), 6) изменение перспективы или точки зрения (языковой показатель – семантическая категорию! коммуникативной перспективы высказывания и семантическая категория персональности), 7) различный набор предикатов. Если какое-то предложение не подходит под текущую макропропозицию, то должна быть организована новая макропропозиция.

Макропропозиции должны быть связаны между собой. Их связи выражаются при помощи вводных слов, союзов и наречий. Существуют и средства макросвязи (макроконнекторы), к которым относятся расположенные в начале предложения но, однако, напротив, более того и др., маркирующие смену макроситуаций. Макроконнекторы не только являются сигналом к смене макропропозиции, но и придают связность всей макроструктуре.

При описании макроситуаций, по мнению Т.А. ван Дейка, необходимо учитывать контекстуальную информацию, извлекаемую из социокультурной и коммуникативной ситуации и базирующуюся на общих знаниях о мире у говорящего и слушающего (к ним относятся знания типов ситуаций, функций и ролей участников, типичных событиях и взаимодействиях, целей коммуникативного взаимодействия и др.) [ван Дейк 1989, с. 50–58].

Другая попытка, достаточно удачная, описания денотативной стороны текста предпринята Л.А. Черняховской [Черняховская 1983]. Она разработала метод анализа текста, который состоит в опоре на сетку денотатов, выявляемых при денотативном анализе текста и сопоставление этой сетки с фоновым знанием, которое есть у воспринимающего текст. Автор выделила в тексте при всем многообразии его содержания некие строевые элементы строго определенного состава, взаимосвязанные и иерархически входящие друг в друга. Черняховская выявила три типа таких строевых элементов: 1) элементарные смысловые единицы (ЭСЕ), состоящие из имени предмета, информации о наличии этого предмета в эксталингвистической реальности (бытийственный глагол), оценки степени реальности его существования (средства модальности), временные и пространственные характеристики предмета (В некотором царстве в стародавние времена жил был король); 2) усложненные смысловые единицы (УСЕ) двух степеней сложности: а) УСЕ первой степени сложности состоит из ЭСЕ и характеристики предмета по какому-либо свойству, кроме свойства бытийности (Жил-был храбрый и умный король); б) УСЕ второй степени сложности включает не «полновесную» ЭСЕ, а субтитр предшествующей (Он был умен и храбр; который был умен и храбр и др.); 3) УСЕ более высокого ранга, которая возникает в результате иерархического вхождения одной единицы в другую; самой крупной УСЕ является целый текст [Черняховская 1983, с. 120–124]. Затем Л.А. Черняховская рассматривает связи между этими единицами, возникающие в пространстве текста, которых также обнаруживается три: 1) «внутренняя одинарная связь», заключающаяся в приписывании предмету определенного свойства; 2) «внешняя групповая связь» (связи взаимной характеризации между двумя смысловыми единицами, объединяющие эту единицу в более крупную; 3) «зонтичная связь смысловой единицы с другими, обнаруживающаяся в том случае, когда одна единица вступает во взаимодействие с несколькими другими [Черняховская 1983, с. 124–126]. Данная модель направлена на описание базового уровня семантики текста, его денотативной стороны.

Таким образом, денотативную структуру текста можно представить как отражение «воплощенного в тексте индивидуально-авторского знания о мире, представленного в интерпретированном отображении глобальной ситуации, состоящей из макроситуаций и микроситуаций, связанных определенными отношениями и в совокупности раскрывающих главную тему» текста [Бабенко 2000, с. 114]. Денотативная структура текста описывает содержательный аспект семантического пространства текста. Как любая структура она обладает признаком иерархичности и реализует статическое описание текста. Одновременно денотативная структура является ситуативно обусловленной, соотносится с социальной и коммуникативной ситуацией, опираясь, с одной стороны, на имеющиеся у адресата обобщенные представления о подобного рода ситуациях, а с другой стороны, модифицируясь под влиянием конкретных коммуникативных и текстовых условий.

Концептуальная структура текста. Концептуальная структура текста соотносится со смысловым аспектом семантического пространства текста. Несмотря на то, что смысл признан общеизвестным явлением, однако до сих пор в научной литературе не наблюдается единого взгляда на данный аспект текста, вплоть до того, что некоторые исследователи отказывают в возможности исследовать смысл доступными лингвистической науке методами (подробнее см. А.И. Новиков. Смысл: семь дихотомических признаков [Новиков URL]).

А.И. Новиков выделил семь дихотомических признаков (оппозиций) смысла: 1) смысл является результатом понимания текста – целостный смысл оказывает влияние на осмысление отдельных языковых единиц; 2) точность, адекватность смысла – текучесть, изменчивость смысла; 3) инвариантность смысла – его ситуативная обусловленность; 4) смысл выводится из текста – смысл приписывается тексту; 5) процесс смыслопорождения представляет собой извлечение смыслов из памяти – процесс смыслопорождения является творческим процессом создания смысла; 6) смысл принадлежит сфере сознания – смысл принадлежит сфере бессознательного; 7) смысл является результатом понимания – смысл является инструментом понимания [Новиков URL]. Исследователь видит в этих противоречиях различность подходов к смыслу и разноаспектность этого явления. Подобное объяснения продиктовано подходом к смысловой стороне текста как к статическому образованию. Если же принять за точку отсчета динамическую организацию концептуальной стороны текста, то данные противоречия не только могут быть объяснены, но и являются непременным условием ее существования.

Когда речь заходит об описании смысловой структуры текста, то сразу обнаруживается ряд проблем: во-первых, это выявление элементов смысловой структуры текста, во-вторых, принципы организации этих элементов в единое целое, в-третьих, взаимодействие смысловой и содержательной сторон текста. При описании смысловой структуры текста исследователи, сохраняя неоднозначность подходов к данной текстовой организации, сходятся по ряду важнейших параметров. Во-первых, смысл текста принципиально отличается от смысловой стороны тех языковых единиц, которые стоят ниже в иерархической лестнице. Во-вторых, смысловая структура текста имеет сложную многоуровневую и многоаспектную организацию. В-третьих, это именно структура, а не простое нагромождение смыслов. В-четвертых, к этой структуре можно подходить с позиции статики и динамики. В-пятых, смысл текста выявляется не из совокупности эксплицированных элементов, а имплицитно присутствует в отношениях между ними и др. (И.Р. Гальперин [1981], К.А. Долинин [2005], М.Я. Дымарский [2001], H.A. Купина[1983], О.И. Москальская [1981], А.Н. Новиков [1983], Л.А. Черняховская [1983] и др.).

В концепции Л.Н. Ноздриной смысловая структура текста предстает как комплекс пяти взаимодействующих «текстовых сеток», каждая из которых реализует функционально-семантическую категорию в конкретном тексте и является отражением конкретной категориальной ситуации [Ноздрина 1997; 2006]. Это следующие функционально-семантические категории – категории темпоральности, локальности, персональности, референтности, модальности. Эти частные функциональные языковые категории служат выражением глубинных категорий текста: 1) категории хронотопа, возникающей как взаимодействие локальности и темпоральности; 2) категории координат, возникающей как результат взаимодействия локальной, персональной и темпоральной категорий; 3) категории дейксиса, являющейся результатом взаимодействия темпоральной, локальной, персональной и референтной; 4) категории точки зрения, представляющей собой результат взаимодействия всех пяти функциональных категорий – темпоральной, локальной, персональной, референтной и модальной.

Взаимодействие этих глубинных категорий Л.Н. Ноздрина представляет в виде четырех пересекающихся концентрических кругов, каждая из категорий обладает своей системой выражения. Принципиальным достоинством подобного описания смысловой организации текста является ее нелинейность, которая позволяет идти от языковой ткани текста и одновременно представить многообразие связей сегментов текста и их различную соотнесенность друг с другом. Выдвигаемое представление о смысле текста обнаруживает иерархическую организацию его концептуальной структуры, при этом не сводит ее к жесткой иерархии смыслов, давая возможность каждому смысловому компоненту вступать с другими в отношения взаимоподчинения.

Недостатком данного представления смысловой организации является отсутствие самого понятия элементарной единицы смысловой структуры текста [Дымарский 2001, с. 65] и несоотнесенность ее с предметно-фактической, содержательной стороной текста. В представленном взгляде на концептуальную структуру текста динамика ее проявляется во взаимодействии категорий, но это скорее статический аспект описания, так как здесь отсутствует вторая структура, взаимодействие с которой и обеспечивает момент коммуникативного напряжения.

М.Я. Дымарский связывает смысловое содержание текста с понятием «концепция», подобно тому, как смысловую сторону предложения во всех грамматиках традиционно связывают с понятием мысль: «Текст, как особая речемыслительная форма, позволяет представить некоторую картину мира (фрагмент мира) в виде развернутой системы представлений, суждений, идей – то есть концепции, в отличие от неразвернутых форм» [Дымарский 2001, с. 49–50]. При этом очень важной чертой такой структуры является, по утверждению М.Я. Дымарского, ее способность к иерархической организации в виде сложной многоуровневой структуры.

Идея Л.А. Черняховской представить смысловую структуру текста в виде постепенно усложняющихся семантических комплексов, в основе которых лежат элементарные смысловые единицы и которые, вступая в многоступенчатые связи, последовательно поглощают друг друга созвучна идее ван Дейка и является основой многих других концепций. Неполнота этих моделей связана с тем, что смысловая сторона текста сводится только к индуктивному восхождению от конкретного к абстрактному, однако текст, тем более текст художественный, публицистический, создается далеко не ради этого.

М.Я. Дымарский, пытаясь преодолеть этот недостаток построений, выдвигает гипотезу преобразования смысла при поглощении одного компонента другим [Дымарский 2001]. Эти преобразования занимают центральное место в семантической организации текста и являются важнейшим компонентом динамического аспекта описания смысла, так как значимы как при порождении, так и при восприятии текста. Сами эти преобразования многообразны и не изучены на сегодняшний день, но можно предположить наличие в них ряда признаков:

1) операционной основой преобразований служат оппозиции, предложенные В.П. Рудневым в качестве модальной рамки текста: алетическая модальность (необходимо – невозможно – возможно), аксиологическая модальность (хорошо – плохо – безразлично), деонтическая модальность (должно – запрещено – разрешено), эпистемическая модальность (знание – полагание – неведение), темпоральная модальность (прошлое – будущее – настоящее), пространственная модальность (здесь – нигде – там) [Руднев 1996, с. 79–95]; (включение модальной характеристики в описание смысла текста согласуется с представлением автора о концепции: «…это не просто существующая в отрыве от субъекта система представлений, идей, но система, пронизанная личностным началом, субъективным видением мира, а значит, построенная на вполне определенной модально-оценочной базе. Любые представления, идеи и т. п., входящие в некоторую концепцию, с необходимостью заключены в соответствующие модальные оболочки и только в таком виде могут рассматриваться как ее компоненты» [Дымарский 2001, с. 61]);

2) «механизм преобразований заключается в подведении вновь образованного (при создании или восприятии) компонента смысла под одно из значений актуальной на данный момент модальности»;

3) «сущность преобразования заключается в том, что смысловой компонент не просто приобретает смысловую окрашенность, но и теряет свойства отдельного кванта смысла и присовокупляется к уже имеющемуся модально-смысловому блоку»; смысловой квант «находится в состоянии ожидания» до тех пор, пока не найдется соответствующий по модальной окраске смысловой блок, если же такового не находится, то смысловой квант «погашается» и не фигурирует в результирующем смысле текста;

4) выбор модальности, актуальной на данный момент восприятия текста, может быть продиктован любым сегментом текста, «несущим лингвистически определяемые приметы выдвижения, актуализации»;

5) первичной и ведущей является аксиологическая оппозиция, особенно в текстах художественных, публицистических, рекламных, PR-текстах [Дымарский 2001, с. 58–60].

В качестве основной единицы концептуальной структуры текста М.Я. Дымарский предлагает концептуально значимый смысл как «обобщенно-оценочное отображение некоторой (сигнификативной) ситуации, содержащее преобразованную путем индуктивных операций предметно-фактическую информацию в модальной оболочке, соотнесенной с одной из актуальных в пределах данного текста модальных оппозиций» (выделено автором. – Н.П.) [Дымарский 2001, с. 62]. В этой единице М.Я. Дымарский пытается объединить две структуры, образующие семантическое пространство текста – денотативную и концептуальную, – тем самым зафиксировать динамическую сущность семантической организации текста. Границы концептуального значимого смысла определяются двумя факторами: 1) переменой модального значения, окрашивающего предметно-фактуальную информацию (то, что ван Дейк называет сменой возможных миров) и 2) сменой предметно-фактической основы (переход от одной макроситуации к другой).

Таким образом, семантическое пространство текста организуется взаимодействием двух типов структур – денотативной и концептуальной. Выделение концептуально значимого смысла базируется на представлении о конкретной денотативной структуре текста, которая выявляется на основе обобщенных индуктивных операций и окружена модальной оболочкой. Однако концептуально значимый смысл не обладает жесткой закрепленностью за какой-либо единицей плана выражения. Такой смысл может быть выражен отдельным высказывание и достаточно протяженным фрагментом текста.

Фигура говорящего и фигура слушающего в структуре текста. Традиционно личность порождающего художественный текст рассматривается посредством категории образа автора, понимаемой как организационный центр композиции целого художественного текста, он мыслится и присутствует в стиле художественного текста: «Художественная действительность по приемам своей организации узнается как форма творчества того или иного писателя» [Виноградов 1959, с. 140]. Образ автора описывается через принципы группировки, отбора текстовых элементов, через способы изображения действующих лиц, через описание композиции текста. Подобный взгляд на автора как на образ реализован во многих исследованиях текста, особенно текста художественного, представляющих описание индивидуальных, языковых (и / или текстовых) средств, где системообразующим фактором является вышеназванная категория.

Однако описание образа автора в художественном тексте не приближает нас к описанию личности автора этого текста: «Так называемый образ автора – это, правда, образ особого типа, отличный от других образов произведения, но это образ, а он имеет своего автора, создавшего его», «носителя чистого изображающего начала» [Бахтин 1986, с. 304]. М.М. Бахтин говорит о следующем иерархическом звене в репрезентации личности говорящего в тексте – о чистом авторе, в отличие от автора частично изображенного: «Это не natura creata и не natura natura et creans, но чистая natura creans et non creata» [Бахтин 1986]. От чистой природы творящей и не сотворенной есть пути к автору-человеку, в самую сердцевину его, которая, по мысли М.М. Бахтина, никогда не может стать одним из образов самого произведения. Чистый автор ведет к личности автора текста, к совокупности его целей и мотивировок, к бессознательному в структуре его личности. Ю.Н. Караулов определил это как второй (а по счету третий) уровень языковой личности – коммуникативно-прагматический. Однако, говоря об авторе, прежде всего художественного текста, Ю.Н. Караулов выдвигает две причины, обусловливающие объективные трудности описания языковой личности автора художественного текста: 1) перед нами скорее языковые личности персонажей и повествователя и 2) поэтому описание языковой личности писателя сводится к гербарию языковых средств и приемов, которые использует автор при построении художественного мира произведения. Можно добавить также еще одну причину, не позволяющую через категорию языковой личности адекватно описать личность создающего текст. Текст как сложный объект исследования предполагает наличие сложной иерархической организации структурных элементов и уровней.

Решение проблемы описания личности создающего художественный текст может быть усмотрено в описании текстовой личности автора (подробно см. 2.2.), которая, во-первых, является природой несотворенной и творящей (natura creans et non creata) в отличие от образа автора, природы порожденной и творящей (natura natura et creans) и, во-вторых, воплощается и выявляется во всех тестовых уровнях и их организации. В описании текстовой личности ведущая роль принадлежит композиции текста. При общей ограниченности художественных и языковых средств (средств языка, литературного и художественной литературы), эти средства приобретают различность и индивидуальность именно в своем соединении. Но при этом «и в индивидуальном многообразии творческих возможностей художника находится „однообразие“ его личности, самой по себе бесконечно богатой (человек – это одна из форм бесконечности), а затем в эстетическом богатстве настоящего (подлинного) художественного произведения есть его „организованность“ стилем» [Лихачев 1989, с. 174–175]. Одной из бесконечных репрезентаций человека является его текстовая личность. А то, что Д.С. Лихачев называет «организованностью» стилем», есть «организованность» текста композицией.

Проявления авторского присутствия в тексте осуществляется при помощи метазнаков (цитат, текстовых отсылок, самоотсылок, средств авторизации, авторских оценок, модусных показателей), которые составляют авторский узор [Шмелева 1998] и создают своеобразный «текст о тексте», метатекст [Вежбицка 1978]. Метатекст ориентируется на конкретную речевую ситуацию создания и / или восприятия текста. В.А. Шаймиев выделил два типа метатекстовых знаков – иннективных (вплетенных) и сепаративных (отдельных) [Шаймиев 1996]. Первые создают переплетение метатекста и основного текста, а вторые включают в основной текст композиционно отдельные разновидности метатекстовых образований (предисловие, послесловие, высказывания автора о своих текстах, записки, заметки и т. д.) [Ходус 1999].

Автор текста может быть обозначен также и при помощи дейктических слов (я, ты, здесь, сейчас), которые служат для идентификации объектов, событий, отрезков пространства и времени через их отношение к акту речи. В канонической речевой ситуации дейктические элементы ориентированы на говорящего, в неканонической ориентированы на слушающего (Буду через 15 минут), в нарративе дейктические элементы интерпретируется в отношении лица, заменяющего говорящего (повествователя, персонажа) [Падучева 1996, с. 258–275]. Первые два типа речевых ситуаций характерны для нехудожественных текстов (официально-деловых, научных, разговорных) последний – для художественных текстов. Публицистические, рекламные и PR-тексты занимают промежуточное положение и могут реализовывать как каноническую речевую ситуацию, так и неканоническую и даже нарративную.

В текстах с канонической речевой ситуацией говорящим является реальный говорящий, он может выступать в одной из четырех ипостасей: 1) говорящий как субъект дейксиса («Говорящий является начатом то "системы координат", которая служит участникам речевой ситуации в качестве главного орудия референции»); 2) говорящий как субъект речи проявляет себя в косвенных высказываниях, обращениях и др.; 3) говорящий как субъект сознания обнаруживает себя в высказываниях, где субъект подразумевается ментально, эмоционально, волитивно; в неопределенно-личных, желательных и неопределенных высказываниях; 4) говорящий как субъект восприятия подразумевается при глаголах восприятия [Падучева 1996, с. 262–265].

В текстах с неканонической коммуникативной ситуацией говорящий либо проецируется на слушающего (плакаты, реклама), либо замещается персонажем и / или повествователем (в нарративных текстах).

Кроме дейктических элементов в прагматической структуре текста Е.В. Падучева выделяет эгоцентрические элементы, к которым относятся метатекстовые элементы, предикаты внутреннего состояния, предикаты со значением сходства и подобия, показатели идентификации эгоцентричности, слова со значением неожиданности, неопределенные местоимения и наречия, «обобщающие» врезки, слова с оценочным значением (подробную характеристику перечисленных эгоцентрических элементов см. [Падучева 1996]).

Дейктические и эгоцентрические элементы обеспечивают прежде всего локализацию автора в тексте и могут обозначать сдвиг авторской локализации в тексте: шпатель может составить представление об изображаемом мире, в частности о его важнейших параметрах – пространственно-временных, – только опираясь на данную текстом точку отсчета; а это и есть тот «аналог говорящего», в чьем ведении находятся все эгоцентрики и к кому они отсылают. От характера локализаций автора в тексте, ее стабильности или нестабильности, зависит, сможет или нет читатель построить непротиворечивую модель изображаемого мира. В классическом нарративе создается так называемый «дейктический паритет» между автором и читателем за счет дейктической и эгоцентрической определенности структуры текста. В модернистском нарративе картина резко меняется: дейктический паритет утрачивается, появляется значение дейктической и эгоцентрической неопределенности [Дымарский 2001, с. 268–273].

Прагматическая организация текста касается не только вопросов, связанных с тем, кто отправляет сообщение, т. е. автором, но и тем, кто получает это сообщение, т. е. читателем. Текст может специально предусматривать определенное поведение читателя так, что это поведение входит в расчеты автора текста, как бы специально им программируется. Автор может специально рассчитывать на определенную динамику позиции читателя. Позиция читателя имеет принципиально внешний характер по отношению к тексту, позиция автора может меняться в этом отношении.

Ю.М. Лотман видит суть механизма взаимоотношений текста и адресата в том, что текст деформируется в процессе его дешифровки адресатом, и одновременно любой текст содержит в себе образ аудитории, который «активно воздействует на реальную аудиторию, становясь для нее некоторым нормирующим кодом» [Лотман 2002, с. 169]. Подобный диалог между текстом и слушающим базируется на наличии общей памяти у адресата и адресанта сообщения и выстраивается согласно двум функциональным речевым моделям – официальной и интимной. С этой точки зрения можно выделить два типа образа адресата, формируемые текстом: 1) абстрактный адресат, объем памяти которого реконструируется как свойственный любому носителю данного языка; 2) конкретный собеседник, с которым говорящий лично знаком и объем индивидуальной памяти которого говорящему хорошо известен. Соответственно первый тип образа адресата реализуется в официальных текстах, а второй – в текстах личного характера. Часто игра на ориентации одновременно на два типа адресата, либо использование образа личного адресата в официальных текстах и наоборот абстрактного адресата в интимных текстах становится специальным прагматическим приемом организации текста. В результате этого аудитория рассекается на две неравные части: одна малочисленная, которой текст понятен, и другая, которая чувствует в тексте намек, но расшифровать его не может. «В результате вторым действием текста было то, что он переносил каждого читателя в позицию интимного друга автора, обладающего особой уникальной общностью памяти с ним и способного поэтому изъясняться намеками», – такой комментарий получил пушкинский текст в работах Ю.М. Лотмана [Лотман 2002, с. 173]. Текст превращает слушающего на время восприятия текста в человека той степени знакомства с говорящим, которую автору будет угодно указать.

Адресант классического художественного сообщения, как правило, следует принципам текстопостроения, призванным обеспечить для читателя возможность более или менее эффективного понимания. В соответствии с этими принципами текст должен обладать признаками локальной и глобальной связности, предоставлять потенциальному адресату возможность осуществлять непротиворечивую референцию и однозначное отождествление индивидов, строиться с учетом количественных и качественных характеристик фоновых знаний читателя и т. п. Прагматическая организация текста в постмодернистском тексте зачастую моделируется совершенно иным образом. Автор может либо резко расширять коммуникативные права читателя, предоставляя ему не только полную свободу интерпретации, но и возможность участия в порождении текста; либо вступать с ним в сложную прагматическую игру, умело расставляя в тексте ловушки, западни, замаскированные «ключи» и псевдо многозначительные намеки и т. п.; либо в той или иной степени игнорировать коммуникативные права читателя (например, «незаконным» образом пересекая границы текстового пространства, делая невозможной процедуру непротиворечивого отождествления персонажей) и т. п. Примером последнего служат тексты рассказов Т. Толстой, которым присущ признак неоднозначной референции (см. об этом подробнее в работе: [Панченко 2008]).

Проблема границ текста. Проблема рамок, или границ текста, поставленная в трудах М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, Б.А. Успенского, представляет собой прежде всего проблему прагматики текста.

Определяя отграниченность как один из основных признаков любого текста, Ю.М. Лотман замечает: «Функция художественного произведения как конечной модели бесконечного по своей природе "речевого текста" реальных фактов делает момент отграниченности, конечности непременным условием всякого художественного текста» [Лотман 20006, с. 429–430]. Одни и те же речевые факты, входящие в текст, могут по-разному члениться на композиционные элементы в зависимости от решения проблемы разграничения текста и нетекста. То, что находится за чертой, отделяющей один элемент от другого, будет является либо нетекстом, либо другим текстом. Текст в силу своей моделирующей природы, проявляющейся в создании собственного текстового мира, требует обозначения основной рамки – позиции начала и конца текста.

Отграниченность текста становится значимой и для формирования всей системы культуры: «Всякая культура начинается с разбиения мира на внутреннее ("свое") пространство и внешнее ("их")» [Лотман 2000а, с. 175]. Б.А. Успенский увязывает проблему рамок с проблемой соотношения внешней и внутренней точек зрения, «при этом чрезвычайную важность приобретает процесс перехода от мира реального к миру изображаемому, т. е. проблема специальной организации "рамок" художественного изображения» [Успенский 1995, с. 174]. В понятие рамок, вслед за Б.А. Успенским, могут быть включены «условные приемы и формы, служащие для обозначения границ обозначаемой действительности» [Успенский 1995, с. 259]. Это может быть непосредственное обозначение границы (традиционные зачины и концовки в фольклоре) или же специальные композиционные приемы (например, кольцевая композиция в «Ревизоре»: в начале комедии – письмо, приезд мнимого ревизора, активная деятельность чиновников; в конце текста – письмо, приезд настоящего ревизора, парализация деятельности чиновников). Рамки обозначают рубеж между внешним миром (по отношению к изображаемому) и внутренним миром текста. При этом рамки принадлежат пространству внешнему, а не пространству, представленному в тексте. Следовательно, специальные приемы, ориентированные на воспринимающего текст, и образуют рамки текста.

Всякий текст являет собой особый мир со своим пространством, временем, со своей системой ценностей, оценок, своими нормами поведения. И этот текстовый «индивидуальный» мир необходимо отграничить от других миров: реального – мира «речевого текста» и ирреального – мира других текстов.

Таким образом, проблема границ текста может быть рассмотрена с двух сторон. Во-первых, отграничение текста от других компонентов коммуникации: говорящего как порождающего текст, слушающего как воспринимающего текст, кода, контекста. Именно в этом смысле ставит проблему границ текста М.М. Бахтин, связывая ее с пониманием текста как высказывания [Бахтин 1986, с. 298]. Такие границы текста можно назвать коммуникативными. Во-вторых, отграничение текста от других текстов, что обусловлено существованием текста в некотором пространстве других текстов, в пространстве культуры. Такие границы текста можно назвать пространственными.

Коммуникативные и пространственные границы – это внешняя рамка текста, обеспечивающая его отдельность, индивидуальность и самобытность в коммуникации и культуре. Внешняя рамка отделяет текст от того, что по отношению к нему является нетекстом.

Кроме внешних границ, текст включает в свою структуру и внутренние рамки, обусловленные присутствием нескольких речевых субъектов (наличием нескольких точек зрения, как это называет Б.А. Успенский [Успенский 1995]).

Обозначение начала и конца текста – это наиболее очевидные текстовые границы. Начало и конец обеспечивают отдельность и отграниченность текста. С этой рамкой совпадают коммуникативные и пространственные границы. Например, традиционные зачины и концовки в фольклорных произведениях представляют собой прежде всего коммуникативные границы. «И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало» — этот переход от жизни сказки к повседневной жизни совершается как переход от текста к рассказчику (говорящему). Поэтому совершенно закономерным здесь является местоимение первого лица (я), которое не разрушает предшествующее повествование, а является способом обозначения рамки текста [Успенский 1995]. Это переход с внутренней на внешнюю по отношению к данному тексту позицию. Коммуникативные границы текста есть также в начале текстов со сказовой формой изложения. В этом смысле наличие рассказчика или системы рассказчиков – это тоже обозначение границ текста. Фатические высказывания в начале текста – это своеобразная начальная граница: «Здравствуйте! Как дела?» и т. д., обозначением границы в конце текста также являются этикетные формулы прощания. Все они представляют собой способы обозначения начала и конца разговора, беседы, встречи. Одновременно это есть способы войти в разговор и покинуть его.

Таким образом, коммуникативные границы – это, с одной стороны, обозначения непосредственного взаимодействия со слушающим, с другой стороны, они характеризуется «иллюзионистичностью» (термин Б.А. Успенского [Успенский 1995, с. 206], что, безусловно, подчеркивает условность рамки текста и реальность, «жизненность» центральной (основной) части текста. Иллюзионистичность коммуникативных границ усиливается в случае намеренного необозначения рамки текста. Так, начальная граница в рассказах В.М. Шукшина не обозначена, как правило, условным приемом («Его звали – Васека»; «И стало это у Константина Смородина как болезнь…»; «Его и звали-то – не Алеша…» и др.).

Коммуникативная рамка может быть использована при отграничении текста и кода – выход на уровень метаязыка по отношению к непосредственному тексту («Читатель ждет уж рифмы розы; на, вот возьми ее скорей!» (Пушкин) или: «Я скажу кратко»; «Я не буду говорить красиво»; «честно говоря» и т. д.).

Те же самые традиционные зачины и концовки служат и пространственной отграниченности фольклорного текста: обозначают принадлежность его к группе русских народных сказок как к единому культурному пласту.

Начальная пространственная граница может создаться за счет использования в начале текста описания пространства, в котором будет происходить событие ирреального мира. Например, этому служит авторская ремарка в начале драматического действия, которая, кроме традиционного выполнения ремарочной функции, обозначает и границы текста. Исследуя средневековую живопись, Д.С. Лихачев отмечает роль изображенного слова: «По своей природе произнесенное или прочитанное слово возникает и исчезает во времени. Будучи "изображенным" слово само как бы останавливается и останавливает изображение» [Лихачев 1997, с. 291]. Такую же функцию – функцию остановки времени – выделяет Б.А. Успенский у изобразительного текста, помещенного в текст вербальный [Успенский 1995]. Прием смены времен / остановки времени также может быть использован для обозначения границ текста. Например, «Ревизор» Гоголя заканчивается немой сценой, которая останавливает время и выступает в функции рамки: отделение мира данного текста, мира кукол, от других текстовых пространств. Таким образом, включение в текст другого текста (особенно принадлежащего иному виду искусства) останавливает время и служит переходом от временного к вневременному существованию и восприятию данного текста.

Однако ошибочно считать, что коммуникативные и пространственные границы совпадают только с началом и концом текста. Сам текст может включать фрагменты, отграниченные друг от друга пространственно и коммуникативно. Это может происходить за счет использования местоимения второго лица, фиксирующего обращение к слушающему; обобщенно-личных предложений, использование настоящего актуального времени и т. д.

В данных случаях фрагменты текста отграничены коммуникативными границами. Пространственные границы внутри текста образует интертекст, включенный в ткань общего повествования. Использование пространственных границ внутри текста может быть продемонстрировано введением в текст не только реминисценций, но и использованием фрагментов, относящихся к другим искусствам. Например, в композиционную организацию рассказа В.М. Шукшина «Жена мужа в Париж провожала» входит фрагмент выступления Кольки Паратова, пространственное описание которого превращает весь рассказ в сценическое произведение. Одновременно цитирование песни («Жена мужа в Париж провожала») организует границы между вербальным и музыкальным текстом. Проблема использования внешних (коммуникативных и пространственных) границ внутри текста не сводится только к чередованию и следованию фрагментов, отграниченных друг от друга различными приемами. Данная проблема видится как проблема глобальной композиционной организации целого текста. Речь может идти о маркированности одного типа границ и немаркированности или слабой отмеченности других.

Внутренние границы текста образуются разными речевыми слоями – речевой партией повествователя и речевой партией персонажа. Приемы обозначения внутренних границ текста совпадают с приемами введения различных элементов композиционно-речевой структуры – прямой речи, косвенной речи, внутренней речи и монологического слова повествователя. Каждая из этих речевых структур принадлежит одному из субъектов – повествователю или персонажу, с точки зрения которого подается то или иное событие. Например, в рассказе В.М. Шукшина «Дебил» оценка главного героя как дебила или интеллигента в шляпе разнесена по разным речевым партиям. Каждый речевой субъект в рассказе по-своему характеризует главного героя: односельчане оценивают его равнодушно-иронически, жена говорит о нем агрессивно, учитель – покровительственно-высокомерно, а сам герой пытается оправдаться и доказать всем свою состоятельность.

Организация внутренних границ текста также не сводится к линейному развертыванию различных речевых элементов. Границы могут наслаиваться друг на друга, могут обозначаться четко (использование прямой речи) или же, напротив, могут быть ослаблены, подвержены редукции (например, дискретная форма существования монологического слова повествователя в рассказах В.М. Шукшина).

Описание приемов и способов обозначения всех типов рамок композиционной организации текста может стать предметом отдельного исследования.

Установление внутритекстовых и внешнетекстовых границ обусловлено рядом факторов.

Во-первых, поскольку проблема границ текста – это есть проблема перехода или перевода из одной реальности в другую, то и наличие границ обусловливается наличием двух (и / или) более кодов. Таким образом, граница маркируется сменой кода, который обусловлен изменением времени, пространства и речевого субъекта. Наиболее ярко это проступает в драматическом тексте с его делением на действия, картины, явления, реплики.

Во-вторых, необходимость границ обусловливается самой включенностью текста в два типа пространств – коммуникативное и культурное. Выделение текста из пространства других текстов, из контекста, отделение его от говорящего возможно лишь благодаря обозначенное™ границ текста как явления.

В-третьих, текст (особенно текст художественный) есть модель мира, являющийся условным изображением этой действительности. Для того, чтобы текст стал знаком, прежде всего нужно обозначить его границы. Таким образом, сама знаковость и модельность обусловливают наличие границ. Текст стремится мифологизировать действительность, отображенную в нем. По мысли Ю.М. Лотмана, мифологизирующая функция текста обусловливает рамочность изображения, которая позволяет моделировать универсум в пределах отдельного текста.

Кроме факторов, устанавливающих границы текста, существуют и факторы, оказывающие противоположное действие – разрушение границ текста.

Во-первых, это воспринимающее сознание: «Текст не вещь, а поэтому второе сознание, сознание воспринимающего, никак нельзя элиминировать или нейтрализовать» [Бахтин 1986, с. 301]. Так называемый образ читателя, входящий в текст, необходимо разрушает текстовые границы: стирается грань между текстовым пространством и коммуникативным. Само наличие внутри текста внешних коммуникативных границ разрушает единство текста. Текст распадается на отдельные тексты и превращается в контекст. Например, реплики в сторону или обращение к зрителям в драматическом тексте выдвигают на первый план именно эти рамочные элементы, превращая их в самостоятельный текст, а собственно текст становится их фоном, контекстом. Другим примером может служить текст, функционирующий в сфере PR, где основным является контекст, а не сам текст. В данном случае границы отдельного текста – это лишь обозначение еще одного эпизода в цепи подобных при создании контекста, который и является сообщением.

Во-вторых, разрушающим фактором является диалог на всех уровнях. Диалогические тексты в этом смысле не являются «вполне» отдельными текстами. Речь идет о диалоге в широком смысле слова: диалог с читателем, другими текстами, диалог повествователя и персонажа. По мысли М.М. Бахтина, двуголосие или многоголосие – это то, что разрушает границы текста и превращает его в часть другого текста. Поэтому присутствие в тексте несобственно-прямой речи, диалогического интерсубъектного компонента композиционно-речевой структуры текста, является приемом разрушения внутритекстовых границ. Несобственно-прямая речь уничтожает речевую партию повествователя и речевую партию персонажа как отдельные самостоятельные тексты. Включение же в текст интертекста – это способ разрушения внешнетекстовых границ.

В-третьих, изменение или разрушение границ обусловливается функцией. Например, вербальный драматический текст и театральная постановка этого текста, нарративный текст и его киносценарий являются отдельными текстами или частью другого текста. Сюда же относится проблема соотношения первичного и вторичного текстов. Например, текст напечатанного газетного интервью – с одной стороны, это самостоятельный текст, с другой строны – часть целого процесса интервью, процесса преобразования устного текста в письменный и т. д.

В-четвертых, стремление разрушить границы текстового пространства обусловлено стремлением сблизить изображаемый мир и реальный мир. Это стремление перенести объясняющую модель мира в сам мир.

Наличие двух тенденций в организации текста говорит об относительности всех текстовых границ. Сосуществование одновременно двух противоположных тенденций позволяет говорить о текстопорождаюгцей функции организации / разрушения границ текста. Конфликт между этими двумя тенденциями создает особое коммуникативное напряжение между ними в структуре текста, которое приводит к тому, что обозначение границ текста есть одновременно и их разрушение. Так, при рассмотрении текста рассказа В.М. Шукшина «Жена мужа в Париж провожала» как сценического действия («концерт» Кольки Паратова) разрушается пространство «рассказа» о жизни и смерти Кольки Паратова. Суть же коммуникативного напряжения в прагматической организации текста состоит в том, что границы текста есть переход от одного текста к другому и одновременное разрушение одного текста и создание другого текста. На границе возникает суммирование читательского восприятия [Успенский 1995], т. е. синтез двух или более впечатлений о тексте как вербальном и невербальном (изобразительном, музыкальном, сценическом и т. д.).

Границы текста, с одной стороны, характеризуются четкой очерченностью. С другой стороны, относительностью. Такая амбивалентность их композиционного оформления объясняется наличием двух сознаний в тексте – говорящего и слушающего, и следовательно, двух личностей – актуальной текстовой личности автора и потенциальной личности читателя (образа адресата). И таким образом, границы текста есть один из факторов, предполагающих множественность интерпретаций текста и множественность интерпретаций соотнесенности текста и контекста.

Границы текста создают возможность конструирования не только множества интерпретаций данного текста, но и задают множество композиционных организаций.

Пресуппозиция как единица прагматического уровня текста. Текст устроен таким образом, что наряду со сведениями, которые в нем сообщаются в явной форме, он содержит и такую информацию, которую читатель должен извлечь, пройдя через цепочку умозаключений. Другими словами, в тексте есть сведения, идеи, выраженные неэксплицитно, иногда эта неэксплицитность возводится в ранг приема (публицистический, художественный текст). Современная лингвистика пока не вполне может описать серию действий, которые без труда осуществляет слушающий [Падучева 1996], но некоторый аппарат на этот счет существует, и наибольший интерес в связи с этим вызывает понятие пресуппозиции. Пресуппозиция – это такой элемент текста, который не утверждается, а как бы предполагается известным заранее. Пресуппозиция основывается либо на фоновых знаниях слушающего, либо на информации, уже почерпнутой из текста. Следовательно, можно говорить о дотекстовых и текстовых пресуппозициях.

Пресуппозиции различаются по субъектной принадлежности: а) авторские, б) читательские, в) персонажные. В рамках одного языкового выражения могут совмещаться несколько субъектных пресуппозиций, а могут и расходиться. Это связано с проявлением относительного кругозора автора, читателя и персонажа, их относительной осведомленности и происходящих событиях. В одних случаях автор обладает абсолютным знанием о происходящих событиях, а от читателя до определенного времени какие-то обстоятельства могут быть скрыты, кругозор же персонажей еще более ограничен. В других случаях автор сознательно налагает определенные ограничения на свои знания, при этом он может и не знать того, что известно отдельным персонажам. Может быть случай ограничения кругозора автора по отношению к кругозору читателя [Успенский 1995].

Пресуппозиции различаются в зависимости от их структурной значимости в тексте и носят соответственно локальный или глобальный характер. Локальные пресуппозиции затрагивают только одно высказывание текста, они значимы только для данного предложения или его части. Также к локальным пресуппозициям относятся те, которые значимы для фрагмента текста. Наконец глобальные пресуппозиции релевантны для всего текста – это либо обозначение общего фона к теме сообщения, либо структурно значимые пресуппозиции, на которых строится композиция текста.

Итак, прагматическая организация текста задается репрезентацией в нем (тексте) двух фигур – говорящего и слушающего – и тем напряжением, которое создается благодаря их взаимодействию. Также прагматическая структура текста реализуется в оформлении текстовых границ (пространственных и коммуникативных, внешних и внутренних) и самим процессом организации / разрушения текстовых границ.

1. Текст как устройство знакового характера обладает рядом признаков: выраженностью, отграниченностью, структурностью. Как структура текст иерархически организован, при этом парадигматическая иерархичность состоит в вычленении единиц и уровней, составляющих текст, а синтагматическая иерархичность устанавливает между уровнями текста отношения эквивалентности.

2. Текст как последовательность знаков представляет собой гетерогенное явление, что проявляется в использовании в тексте знаков разных типов (индексов, символов, икон и метазнаков) и в закодированное™ текста как минимум двумя языками. Гетерогенность текста становится его принципиальным качеством.

3. В тексте выделяются три типа организации – конструктивная, семантическая и коммуникативно-прагматическая. Основой конструктивной организации текста является свойство членимости, текст также обладает двумя взаимодействующими признаками – связностью и целостностью и строится в соответствии с двумя принципами – синтагматическим и парадигматическим. Семантическое пространство текста описывается двумя статическими моделями – денотативной и концептуальной структурой. Коммуникативно-прагматический уровень текста организуется фигурой говорящего и фигурой слушающего, проявляется в выстраивании внутренних и внешних границ текста, а также задается дейктическими, эгоцентрическими и пресуппозитивными текстовыми элементами.

4. Текст предстает как «сложное устройство, хранящее многообразные коды, способное трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, как информационный генератор, обладающий чертами интеллектуальной личности» [Лотман 2002, с. 162]. Адресат не дешифрует текст, а общается с текстом: «Процесс дешифровки текста чрезвычайно усложняется, теряет свой однократный и конечный характер, приближаясь к знакомым нам актам семиотического общения человека с другой автономной личностью» [Лотман 2002 с. 162]. Процесс дешифровки заменяется коммуникативным напряжением.

5. Коммуникативное напряжение в тексте создается не только благодаря взаимодействию разных статических моделей описания текста внутри одного из трех типов его организации, но и благодаря взаимному притяжению и отталкиванию трех основных структурных типов организации текста – конструктивной, семантической и прагматической. Коммуникативное напряжение обеспечивает динамику текста, создает гибкий смыслопорождающий механизм и в конечном счете обеспечивает жизнь текста.

1. Докажите факт гетерогенности текста (1): (В. Пелевин «Психическая атака (Сонет)» и (2): (Л. Улицкая «Счастливые»). Одинакова ли природа гетерогенности данных текстов?

2. Проанализируйте средства связности в текстах (2): (Козьма Прутков «Проект о внедрении единомыслия в России») и (3): (М. Цветаева «*** (Б. Пастернаку) Расстояние: версты, мили…»). Сопоставьте полученные результаты. Найдите в данных текстах средства, обеспечивающие цельность текста.

3. Опишите семантическое пространство текста (4): (А.П. Чехов «Необходимое предисловие»).

4. Проанализируйте внешние внутренние границы текста (5): (Т. Толстая «Сирень»).

5. Определите средства локализации автора в тексте (6): (М. Зощенко «Аристократка»).