КАФЕДРА ВАННАХА: Постмодернистский космос Жана Бодрийяра: Чтобы описать реальность, нужно признать, что она не существует

Автор: Ваннах Михаил

6 марта в Париже скончался философ и теоретик культуры Жан Бодрийяр (Jean Baudrillard). Его называли последним столпом постмодернизма. Постмодернизм — модное слово. В философии, антропологии, архитектуре и литературе. А вот как соотнести постмодернизм с позитивными науками, с технологиями и их влиянием на общество?

Давайте посмотрим на это на примере жизни и работ Бодрийяра. Но сначала попробуем определить, что такое постмодернизм. Термин постмодернизм больше всего любит гуманитарная среда, ловко избегающая точных определений и значений. Но сегодня все более или менее знают, что постмодернизм есть состояние культуры общества, которое характеризуется утратой ценностных ориентиров. И литераторы, и художники, придерживающиеся постмодернистского стиля, склонны к многоуровневому творческому цитированию при переоценке ценностей цивилизации; они наполняют свои произведения иронией. Ограничимся пока этим и вернемся к судьбе Жана Бодрийяра.

Время

Словарь Webster

Постмодерн (postmodern) — термин, употребляемый с 1949 года, обозначает движения в искусстве, архитектуре или литературе, явившиеся реакцией на философию и практику модернистских движений и обычно характеризующиеся возвратом к традиционным элементам и техникам. Отсюда производные — постмодернизм и постмодернист.

Родился Бодрийяр в Шампани, в Реймсе, в 1929 году. В городе, который под именем Дурокорторум был столицей римской провинции Белгика; в городе, где король франков Хлодвиг принял христианство; в городе, где короновались монархи Франции.

Реймс хоть и являлся сокровищем европейской культуры, был снесен кайзеровской артиллерией в Первую мировую. Мы не уклонимся от темы — ведь нам надо выяснить, почему постмодернизм характеризуется утратой ценностных ориентиров, — если расскажем о занятном событии, происшедшем 3 октября 1914 года. Тогда в германских газетах было опубликовано «Воззвание к культурному миру». Его подписали 93 виднейших ученых, писателей, художников Второго Рейха. Не избежал общей моды даже Томас Манн, позднее бескомпромиссно выступивший против Гитлера. Про расстрел артиллерией незащищенных городов писалось — «Неправда, что наши войска зверски свирепствовали в Лувене. Против бешеных обывателей, которые коварно нападали на них в квартирах, они с тяжелым сердцем были вынуждены в возмездие применить обстрел части города». То есть, как только технология позволила создать достаточно мощные артиллерийские орудия, человечество, хоть и «с тяжелым сердцем», тут же применило их для уничтожения высших достижений культуры минувших веков.

Жану было одиннадцать лет, когда Гитлер принимал парад вермахта на Елисейских полях. Ему исполнилось пятнадцать, когда «шерманы» Леклерка вошли в Париж. И когда изучавшему германистику в Сорбонне Бодрийяру было двадцать два, ФРГ и Франция создали Европейское объединение угля и стали, прообраз будущего ЕС. Воевать-то по большому счету было не из-за чего. Две мировые войны двадцатого века были порождены политиками, которые не сумели осознать масштаб изменений, внесенных в мир технологией прежде всего крупносерийным и массовым производством, требующим рынков сбыта более обширных, чем дает даже самая обширная держава, и которые пытались справиться с ними в рамках устаревших категорий империй и национальных государств. Попытка избежать Второй мировой методами традиционной дипломатии — отдав Гитлеру Чехословакию — легла несмываемым пятном позора на европейских правителей. Традиционно эти политики были связаны с крупным капиталом — и поэтому неудивительны левые симпатии и Бодрийяра, и большей части интеллектуалов Франции.

Бодрийяр преподает в лицее, переводит с немецкого левых авторов: Бертольда Брехта, Карла Маркса и др.

Но на дворе 1956 год. ХХ съезд КПСС. Европейские левые с удивлением обнаруживают, что СССР вовсе не воплощенная утопия и пример всем народам, а ГУЛАГ отнюдь не выдумка реакционеров. А тут еще проблемы с пролетариатом, классом, который, преодолев самого себя, должен был проложить дорогу в светлое будущее. Класс этот размывался. Отчасти — заинтересованностью рыночной экономики в платежеспособном потребителе, исключавшей марксово обнищание масс. Но еще сильнее — технологией. Массовые производственные процессы — точное литье, штамповка, производство синтетических материалов, сегодня — производство интегральных схем, — резко уменьшили долю «синих воротничков» в экономике. В США с середины 1950-х годов «белых воротничков» оказывается больше, чем рабочих. Аналогичные процессы идут и в Европе. И осмысляются неомарксистами, прежде всего Гербертом Маркузе.

Согласно его работам («Эрос и цивилизация», «Советский марксизм», «Одномерный человек»), социальный прогресс связан теперь не с рабочими, подкупленными буржуазией (необходимость платежеспособного спроса!), а с интеллектуалами и особенно со студенчеством, еще не интегрированным в истеблишмент.

Лето 1968 года, казалось бы, подтверждает это. Студенческие беспорядки. Ассистент-профессор Бодрийяр принимает в них активное участие. Но в результате он делает следующий шаг к пониманию современного ему общества. Заметным событием становится его «Система вещей», выросшая из тезисов докторской диссертации. Ровная научная карьера — с 1972 года профессор социологии в университете Парижа-Х, Нантерр. С 1986 по 1990 гг. — директор по науке в Исследовательском институте Социоэкономической информации при Университете Парижа-IX в Дофине.

Глобальная, за пределами кругов интеллектуалов, известность, в результате высказывания абсолютно скандальных оценок Войны в Заливе «Войны в заливе не было» («The Gulf War Did Not Take Place», 1991) и террористической атаки на Всемирный торговый центр 11 сентября 2001 года «Дух терроризма: и реквием по башням-близнецам» («The Spirit of Terrorism: And Requiem for the Twin Towers», 2002).

Но это уже сформировавшиеся мысли. А чтобы понять, как они сформировались, надо помнить, что тридцатилетний Бодрийяр был свидетелем Берлинского и Карибского кризисов, когда мир застыл над пропастью ядерной войны. И Герберт Кан сформулировал концепцию «Машины Страшного Суда», ядерного устройства, способного уничтожить разумную жизнь на планете и делающего бессмысленным ведение сколько-нибудь масштабных войн. Технологически ближе всего к Doomsday machine приближалась советская 100-мегатонная бомба. А художественное воплощение этой концепции дано в фильме С. Кубрика «Доктор Стрейнджлав». И месседж был распознан и понят наиболее проницательными интеллектуалами. Война стала невозможной. Слишком мала голубая планета для ядерных бомб. И бессмысленны флоты ядерных подводных ракетоносцев, тысячи наземных баллистических ракет с разделяющимися боеголовками, противоракеты неудачной системы «Safeguard» и их вставшие на боевое дежурство советские аналоги, бомбардировщики B-1 и Ту-160, все эти невероятно дорогие плоды классической гонки вооружений 1960—80-х годов. Деятельность военных министерств, военно-промышленных комплексов, разведок — это всего лишь имитация. Симулякр.

Язык

Second Life

Вопрос о том, является ли, скажем, Second Life симуляцией, симулякром или имеет черты обеих категорий, заслуживает отдельного рассмотрения.

Вот мы и подошли к одному из важнейших понятий философии Жана Бодрийяра. Симулякр. Один из культовых для ИТ-технологий фильмов — «Матрица». В России, в отличие от Запада, зрители, даже из интеллектуалов, обычно не обращали внимания на книгу, лежавшую на столе героя. А это был Бодрийяр, «Simulacra and Simulation» (1981).

Simulation — имитация, моделирование. Это понятие очень близко технологии. Еще строители соборов средневековья использовали модели своих сооружений. А моделирование динамических объектов вошло в практику, начиная с кораблестроения века позапрошлого. С опытовых бассейнов, с критериев подобия Фруда. Затем — модели математические. Описание реальных процессов той или иной системой уравнений, с дальнейшим анализом поведения, как правило, с использованием вычислительной техники.

Но модель обычно соответствовала реальному объекту. Даже если она, как модель собора, предъявлявшаяся князю, как модель корпуса броненосца, протягиваемая динамометрами по бассейну для определения наивыгоднейших обводов корабля, предшествовала полномасштабному отделу. Но она все равно отображала реальность.

А симулякр — иное. Это от французского simulacre — подобие, видимость, иллюзия. Это из традиционного лексикона черных магов. Другое дело, что наш век дал возможность изготавливать иллюзии совсем иными средствами, нежели те, к которым прибегали доктор Ди и граф Калиостро. Место зеркал и полупрозрачных экранов заняли моделируемые на компьютерах отражения, преломления и рассеяния лучей света от тех или иных поверхностей. И если объект не существует — ну, скажем, компьютерная графика породила образ эльфа, — то мы имеем дело с простейшим случаем симулякра. Впрочем, техника тут не главное — английские граверы викторианской эпохи очень любили эльфов. Из-за того, что пуританская цензура запрещала изображать неодетых барышень, а та же барышня с крылышками превращалась в сказочный персонаж, выпархивающий из-под ока блюстителей морали. Симулякр-то не обязан носить панталоны.

Симулякр можно считать однокоренным с симуляцией, если речь идет о симуляции болезни. К которой так привыкают, что считают ее вполне существующей. Симулякр — это имитация отсутствующей реальности.

Если объекты существуют в реальности, то поле действия симулякров, пространство их существования — гиперреальность. Нет, это не расширение реальности путем прибавки к ней совокупности мыслимых миров, вроде тех, по которым путешествовал Привалов в романе Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Это замена реальности, которой, по Бодрийяру, уже не существует. Конечно же, в человеческом восприятии и обществе.

Язык, которым пользовался Бодрийяр, очень похож на язык естественных наук. Вот его рассуждения о сексуальности в книге «Забыть Фуко». Полемика с другим постмодернистом, Мишелем Фуко. И если тот, говоря о сексуальности, пользуется скорее терминами медицины, то Бодрийяр излагает ее состояние в современном обществе скорее в понятиях теории катастроф Альбера Тома. И в «Америке» при описании богатого и здорового общества образы и термины теории катастроф появляются вновь. Слишком уж хрупким видел Бодрийяр существование постиндустриального общества.

Говоря о массах в книге «В тени молчаливого большинства, или Конец социального», Бодрийяр пользуется образами астрофизики. Здесь и имплозия — взрыв «внутрь», падение в самих себя, которыми обычно описываются черные дыры. И колебания потенциальной и кинетической энергии. И даже бесследное исчезновение информации в сингулярностях.

И — фракталы. И — термины теории информации…

Многое Бодрийяр заимствовал из структуралистской антропологии. Из работ Клода Леви-Стросса, трудов авторов, открывших, что культура заполняет зазор между необходимым и доступным, структурирует излишние ресурсы, находящиеся в распоряжении общества. И направляет их то на строительство пирамид и сфинксов, то на возведение городов в джунглях Юкатана, то на космическую гонку. Но перестает работать тогда, когда осознается, что та или иная культура лишь одна из возможных.

Впрочем, тут Бодрийяр предпочитал, скорее, образы Виктора Сегалена, французского этнографа начала ХХ века, говорившего, что с того момента, когда узнали, что Земля — сфера, путешествие перестало существовать, поскольку удаляться от какой-либо точки сферы означает к этой же точке приближаться.

Мысли

Этим языком Бодрийяр описывал отнюдь не каноны художественного стиля, за который обычно принимают постмодернизм, но свое видение современной ситуации. Излагал порой шокирующие, но всегда оригинальные мысли.

Говоря вкратце, по Бодрийяру развитие технологий освободило массы от повседневной погони за куском хлеба. Но превращение в потребителей (а только в этом качестве они, массы, и интересны глобальной экономике) лишает их бытие всякого рационального смысла. Вот как беспощадно писал о них Бодрийяр: «Воображению массы представляются колеблющимися где-то между пассивностью и необузданной спонтанностью, но всякий раз как энергия потенциальная, как запас социального и социальной активности: сегодня они — безмолвный объект, завтра, когда возьмут слово и перестанут быть „молчаливым большинством“, — главное действующее лицо истории. Однако истории, достойной описания, — ни прошлого, ни будущего — массы как раз и не имеют» [Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург. 2000].

Конец мечтам левых мыслителей, но конец и надеждам либеральных просветителей. Массы молчат не потому, что они обмануты властью, навязавшей им футбол и телеюмористов. Массы молчат потому, что современный мир слишком сложен для понимания, а каждый отдельный человек слишком отстранен от систем производства. Тут был бы уместен любимый автором статьи пример с квантовой механикой, которой мы пользуемся во множестве приборов, но объяснить которую в рамках здравого смысла невозможно.

Грустно? Но есть и хорошее — очень мало места и для фашизма, категории национального давно растворены в массах.

Надо признать, что Бодрийяр был беспощаден и к религии. «Что касается невозможности распространить здесь смысл, то лучший пример тому — пример Бога. Массы приняли во внимание только его образ, но никак не Идею... Невероятный отход от сути религиозного. Массы растворили религию в переживании чудес и представлений — это единственный их религиозный опыт» [Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург. 2000].

Но еще фантастичнее видел Бодрийяр мировую экономику. По его мнению, она состояла из экономики реальной и гигантского пузыря экономики виртуальной. Бодрийяр считал, что объем капитала в 45 раз уступал объему перелива капитала («Прозрачность зла», 1990). Гигантский пузырь финансового капитала, из которого рождаются многомиллиардные состояния. Нажить же их продажей действительно нужных вещей, вроде лепешек или сапог, невозможно. А в виртуальности финансовых операций — пожалуйста.

Но Бодрийяр отнюдь не призывал прикончить финансовую гадину в ее Уолл-стритском логове. Наоборот, он сравнил кризис 1929 года, когда экономика была практически реальной, и кризис 1987 года. В первом случае — глобальная катастрофа. Во втором — потеря спекулятивных капиталов отнюдь не нарушила функционирования экономики реальной. Бодрийяр сделал вывод, что так будет и впредь, и крушение пузыря доткомов, скажем, вполне подтверждает его правоту.

Бодрийяр не ждал от развития технологий утопии. Но не впадал и в апокалипсические страхи. Он писал, что мир выжил, десятилетия живя в тени Бомбы: «Гиперреализованные войны и деньги вращаются в недоступном пространстве, которое оставляет мир таким, какой он есть. В конечном счете экономика продолжает производить, в то время как малейшего логического следствия из колебаний фиктивной экономики было бы достаточно, чтобы ее уничтожить» [Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. Екатеринбург. 2000].

Мир продолжает жить, хотя государства, политика, армии, кумиры превратились в симулякры. Технологии сделали мир непонятным большинству, массам. Но технологии продолжают жить и развиваться. Куда они идут — покажет будущее.

Оглавление