Иногда орденами людей прикрепляют к мундирам.

(Станислав ЕЖИ ЛЕЦ, польский писатель)

Народ и государство нередко спорят. Иногда ссоры аж до революции доходят. Но вот в чем они общий язык находят легко, так это в вопросе о наградах. Государство любит награждать, а граждане – награды принимать.

«Люди не привыкли еще одеваться, но награды уже существовали. И раз их не к чему было прикрепить, их накалывали на коже: первобытная татуировка воина зачастую рассказывала о его подвиге и отваге. Пожалования саблями или халатами в Средней Азии, шарики на шапочках китайских мандаринов… ленты на головных уборах, вензеля на погонах, литавры и трубы – все эти разновидности наград столь многообразны, что даже перечислить их невозможно».

Эта цитата из книги замечательного писателя и человека Кира Булычева. Булычев стал знаменит как писатель, но не забыть бы, что был он еще и ученым, в частности занимался фалеристикой…

Как? Вы не знаете, что такое фалеристика? Ничего страшного. Я тоже не знал, пока именно Булычев не объяснил мне, что фалеристика – это наука о наградах.

Под своим подлинным именем – Игорь Можейко – выпустил книгу, которая так и называется «Награды». Рекомендую всем. Можейко мог писать под псевдонимом Булычев или под своей настоящей фамилией, но просто не умел писать скучно. Вот и книга, которая, по сути, рассказывает про фалеристику, на самом деле – удивительно увлекательное чтение.

К слову сказать, выдающегося писателя Кира Булычева Родина отметила лишь одной наградой: Государственной премией за сценарий мультфильма «Тайна третьей планеты». Насколько мне известно, никаким орденом государство живого классика не поощрило. Да и премию он получил не как романист, а как сценарист…

Однако продолжим.

Что такое награды? Это самый простой, доступный и необременительный способ для государства продемонстрировать, что оно уважает своего подданного.

Ну и как же подданному заслужить государственное благоволение? Самый простой способ – на поле брани, потому что на войне враг государства виден четко и безусловно. В мирной жизни, как известно, все сложней.

Поэтому поначалу награды давались лишь за военные заслуги. И в этом есть, конечно, определенное благородство: за то, что человек рискует жизнью за свою страну, – государство дарует ему почет и уважение.

В России первая гражданская награда появилась – внимание! – лишь в 17 6 2 году. Вручалась она хоть и не за воинские заслуги, но за дела опасные и рискованные: ее давали купцам, торговавшим на Камчатке. На обороте награды имелась абсолютно универсальная надпись, которую можно выгравировать на любом ордене любой страны: «За полезные обществу труды».

Надо заметить, что к своим наградам государство относится очень серьезно. Это такой же важный атрибут государственности, как флаг или гимн. Первое, что делается после революции (кровавой или бескровной – не важно) – меняются флаг, гимн и, конечно, награды. После чего людям начинает казаться, что у них началась новая жизнь.

Мы все помним, что в конце ХХ века новая Россия отменила флаг, гимн и ордена СССР. Когда вернулся старый гимн – возмущались многие. Возвращению же старой награды – Герой России (по сути, это звание Герой Советского Союза), никто особо не удивился. Что же касается строительства новой жизни, то с этим, как мы знаем, возникли в России большие проблемы.

После Великой французской революции были уничтожены все пережитки прошлого и ордена, конечно. Вообще не было наград как таковых. Однако недолго.

Наполеон утвердил первый орден новой Франции – орден «Почетного легиона». Именно утверждая высшую награду страны, умница Наполеон заметил: «С помощью этих жалких побрякушек можно управлять людьми!»

Вообще все императоры, считавшие себя реформаторами, непременно изобретали ордена. Петр Великий не только придумал первый и второй ордена Российской империи – Святого апостола Андрея Первозванного и Святой Екатерины. Он даже выдумал… орден Иуды, который хотел вручить предателю Мазепе. Однако Мазепа после Полтавы удрал и вскоре умер безо всякого ордена.

Государственный орден или медаль означает только одно: государству нравится деятельность данного человека. Поэтому политики и военные всегда имеют куда больше наград, чем поэты и музыканты. С политиками как-то все понятно: если твоя деятельность полезна – получили орден, если вредна – получи тюрьму или, в лучшем случае, отставку. А с этими деятелями культуры – особенно пока они живы – и не вдруг разберешься: во благо они работают или во вред?

Потому, например, Генеральный секретарь КПСС Леонид Ильич Брежнев имел следующие награды: ему четырежды были присвоены звание Героя Советского Союза и звание Героя Соцтруда. Он был награжден орденом Победы, на который не имел никаких прав, и после смерти Брежнева награждение было отменено. У него имелось 15 орденов и 17 медалей. А также 10 болгарских наград, 8 наград ГДР, 6 – Кубы. 7 – Польши. Масса наград от других стран. Брежнев был трижды Героем Болгарии, ГДР и Чехословакии, Героем Кубы, Лаоса, Монголии, Вьетнама… Я уж не говорю про всякие лауреатства и звания.

А жившие в его эпоху, скажем, Владимир Высоцкий или Андрей Тарковский наград не имели вовсе.

С этими деятелями искусства вообще много проблем. Если политик отказывается от государственной награды – это значит, что он объявляет государству войну, то есть становится врагом. А если, скажем, писатель – значит, он выказывает своему государству презрение. И как тут государству быть?

В 1998 году Александр Солженицын был награжден орденом Святого Андрея Первозванного. Однако от награды отказался, заявив: «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу». Прошло восемь лет, власть в России сменилась, и Александр Исаевич принял Государственную премию России.

Во все времена любая власть предпочитала награждать тех, кто к ней лоялен, а не тех, кто талантлив. Иногда это совпадает. Когда сегодня высшие государственные награды получают, скажем, Марк Захаров или Галина Волчек, я испытываю личную, совсем не ироничную радость от того, что мое государство достойно отмечает достойных.

Но когда люди искусства государству подозрительны, оно предпочитает талант их не замечать. Потому не имел государственных наград государственный преступник Федор Достоевский. Не было орденов у Гоголя. Не было и у Лермонтова. Правда, здесь надо сказать, что награда все-таки нашла героя. В 2005 году приказом командующего Группой российских войск в Закавказье генерал-лейтенанта А. Студеникина М.Ю. Лермонтов был награжден воинским знаком отличия «За службу на Кавказе». Награда была передана Государственному Лермонтовскому музею-заповеднику «Тарханы» в Пензенской области. Так генерал-лейтенант Студеникин вошел в историю русской литературы, хотя, казалось бы, ничто этого не предвещало.

Даже наше всё – Александр Сергеевич Пушкин – наград не обрел. Правда, когда великий поэт лежал уже на смертном одре, Жуковский передал ему записку Николая I: «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки». Николай выполнил обещание. Наградой поэту стало шесть распоряжений императора: 1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове – пенсион и дочери – по замужество. 4. Сыновей – в пажи и по 1500 рублей на воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 000 рублей.

Вот как относился «личный цензор» к великому поэту. За что царю – наш поклон. Однако заметим, что, покуда Пушкин был жив, государственных наград ему, на всякий случай, не вручали.

Само слово «орден» происходит от латинского «оrdinis» – «ряд», «разряд». В средние века оно означало полувоенную негосударственную организацию, члены которой носили знаки принадлежности к ней. Нынче орден тоже означает принадлежность к некоей неформальной, но очень важной организации – успешных людей. Государственная награда – это знак того, что жизнь твоя удалась, это высшее проявление официального успеха.

Однако мир устроен так, что на самом деле есть одна настоящая награда – людская память. И этот «орден» никак от прочих не зависит. И потому, скажем, дважды Героя Социалистического Труда, главного идеолога КПСС Михаила Суслова сегодня вспомнит не всякий. А Героя Соцтруда писателя Сергея Сартакова вообще мало кто.

Между тем, имена, к примеру, Михаила Булгакова или Андрея Платонова помнят все. Как и имя великого режиссера Анатолия Эфроса. Или Олега Даля. Впрочем, можно довольно долго перечислять тех, кого сегодня называют гордостью русской культуры, но кого советское правительство не сочло необходимым отмечать.

В той игре, в которую во все эпохи любое государство играет со своими гражданами, наградная политика – фактор важный. Как школьник радуется пятерке и с гордостью несет ее домой, так и гражданин, получив орден – пятерку от государства, – гордится, радуется и выпивает.

И не надо мучить его вопросами, за заслуги он ее получил или просто за хорошее поведение. Вспомним татуировки, о которых писал Можейко – Булычев: стремление к наградам – в крови людей. Это факт, от которого никуда не денешься. Получать награды приятно. Неслучайно очень часто они даются к юбилеям: государство дарит своему гражданину подарок. Чем плохо?

Главное, помнить: к той самой, по-настоящему высшей награде – долгой памяти народа – они не имеют никакого отношения.

Мне кажется, что после этого вывода вовсе не нужны долгие объяснения, почему теперь очень кстати поговорить про народ.

Глас народа – глас Божий.

Глас народа Христа распял.

(Русские народные пословицы (из собрания В.И. Даля))

Заметим, две пословицы – это два взгляда народа на самого себя: от вознесения до самобичевания. Не только русского народа, но – подчеркнем – любого. Правда, мы вот – народ крайностей. То превозносим себя до небес, то – пьяной мордой в грязь. Так и живем: страдая, мучаясь, взлетая, гордясь… Живем нелегко. Причем, всегда, буквально во все времена не получается русскому народу легко жить. Такой вот у нас менталитет, о котором чуть позже поговорим.

А вообще вы, читатель дорогой, знаете, откуда взялось само это слово – «народ»? Честно говоря, я до «Многослова» об этом не задумывался, потом задумался – и не понял, а как узнал этимологию – удивился: насколько же все просто!

Слово «народ» происходит от глагола «родить», «народить». Рожали, рожали, кого нарожали – тот народился, кто народился – тот и народ. Народ – это как бы результат процесса нарождения. Так вот все просто… Я, когда про эту простоту узнал, сам удивился.

Почему людям вообще так важно и так нужно объединяться в народ? Дело ведь не в том, что любой человек всенепременно где-нибудь нарождается и, так сказать, автоматически к какому-нибудь народу принадлежит.

Главное, что для большинства из нас принадлежность к своему народу важна, а многим из нас необходимо этой принадлежностью гордиться, воспринимая свое нарождение как награду.

Едва ли не более всего на свете человек боится одиночества: страшно быть незаметной, никому не нужной песчинкой в непонятном и страшном океане, который называется «человечество». Поэтому столь важно ощущать собственную принадлежность к своему народу.

«Без меня народ неполный», – говорил один из героев Андрея Платонова. Вот это ощущение своей принадлежности к большому количеству людей, близких тебе по нарождению, – человеку совершенно необходимо. Так важно гордиться тем, например, что победила сборная по футболу твоей страны: выйти на улицу с флагом своей Родины и ну – орать и кидаться под колеса машин. Казалось бы, в чем твоя личная заслуга – ты полтора часа на диване лежал и пиво пил? Но это твоя страна, а значит, это твоя победа.

Однако надо иметь в виду: народ, в принципе, так устроен, что разделять победы своей страны ему нравится гораздо больше, нежели вместе со страной решать проблемы. Что, если вдуматься, естественно.

Отношение народа любой страны к своему правительству, если угодно – эпикурейское. Значение слово «эпикурейское» понятно? Не до конца? Объясняю.

Бог знает когда, аж в 306 году до нашей, замечу, эры жил да был в Греции (позднее названной Древней) философ по имени Эпикур. Не убежден, что имя это известно прямо-таки каждому – не Пугачева все-таки и не Билан, – но главный принцип его философии народам мира пришелся очень по душе. Принцип незамысловат: что хорошо – то и приятно, а что приятно – то и хорошо. Правда, еще Эпикур проповедовал умеренность, но это как-то не прижилось.

Народ именно так, по-эпикурейски, к правительству и относится. Люди ведь никогда не требуют от руководства страны: сделайте, пожалуйста, так, чтобы мы потуже затянули ремешки, проводите, Бога ради, ваши реформы, лишь бы результат был. Народ, в целом, крайне редко живет ради будущего, ради своих детей. Разве что обуреваемый революционным буйством. Но это быстро проходит…

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль, выступая в Палате общин 13 мая 1940 года, дал следующие, не до конца приятные посулы: «Как глава правительства торжественно заявляю: мне нечего вам предложить, кроме крови, пота, каторжного труда и слез…» Как мы уже рассказывали в этой книге, первые послевоенные выборы 1945 года Черчилль – даром, что был одним из победителей в войне – проиграл. Нет, не потому, конечно, что, победив на предыдущих, сказал такие не оптимистичные слова… Однако факт остается фактом: победив, сказал про неприятное – на следующую победу можешь не рассчитывать.

Народ всегда требует одного: сделайте нам приятно, ведь что приятно – то и хорошо.

Отношения народа и правительства – вообще тема занятная. Как-то уже издавна повелось, что есть-де народ, а есть правительство. Две такие ипостаси. Хотя на самом деле правительство – это ведь не нечто отдельное, это часть народа. Ведь те, кто в руководстве, они нарождались ровно так же, как и те, кто во власть не вошел. Однако стоит любому человеку стать начальником, он сразу начинает каким-нибудь образом выстраивать свои отношения с народом, как бы подчеркивая, что он лично уже частью народа не является. (Ведь и вправду, нам же не придет в голову выстраивать свои отношения со своей собственной рукой или ногой?)

Так вот они и существуют с хитрым прищуром, глядя друг на друга, – правительство и народ, как бы выясняя, кто кого обманет первым. «Гляделки» эти происходят веками, во всех, замечу, странах мира.

Народ в лице своих отдельных представителей всегда придумает, как обдурить начальство, чтобы сделать себе приятно, то есть хорошо. Примеров тому – миллион. Вот всего лишь один. При Екатерине I в Петербурге был один-единственный слон. Люди, которые обслуживали слона, ежегодно получали по 40 ведер вина и 60 ведер водки, утверждая, что слон без этого выжить просто не может. Императрица, небось, думала: животное экзотическое, пусть водки попьет с вином, раз ему так надо.

В какой-то момент среди народа находятся смелые головы, которые объясняют остальным: вот именно это правительство никогда и ни за что не сделает ему хорошо, а они – смелые головы – сделают это с легкостью, вот только бы до трона добраться. Надо бы старое правительство смести (по той причине, что оно про народ забыло), а новое привести к власти (по той причине, что оно не позабудет народ никогда). Если уж совсем попросту, то именно так и начинаются бунты и революции.

В любом государстве народ – это самая мощная сила. Когда он сплачивается, например, в борьбе против внешнего врага – победить его невозможно. Когда мы говорим о подвиге народа в Великой Отечественной войне – это не метафора. Если бы не мудрость и беззаветная смелость нашего народа – никакой Сталин или Жуков победить бы не могли.

Но если в стране назревает революция или бунт (бунт – это, в сущности, та же революция, только бунтовщики – это те, кто проиграл; а революционеры – те, кто выиграл), тогда народ объединяется в толпу, которую смелые головы направляют на свержение власти.

Владимир Даль записал еще и такую пословицу: «Народ глуп: все в кучу лезет». Толпа – это такое объединение народа, которое никогда не задает лишних вопросов.

Что такое «лишние вопросы»? Те, что заданы не вовремя и к тому же требуют развернутых ответов. Все вопросы, которые задает толпа, – понятны, очевидны, и смелые головы находят для них краткие, ёмкие и понятные ответы.

Тяга народа к хорошему неизбывна ровно так же, как неизбывна его уверенность в том, что все беды – от начальства. Поэтому бунты и демонстрации возникают всегда, в любой стране и в любое время. Иногда они превращаются в революции.

Одержав победу над врагом, народ любит над ним подшутить. Народу кажется, что это его возвышает. Скажем, после победы над Наполеоном, колокольчики, с помощью которых звали слуг, называли «Бонапарт». Об этом замечательно написано у поэта Андрея Чернова:

…Умели ж предки не любить.
Необходимо у капрала отнять вселенную. Потом
Необходимо из металла
Соорудить его шутом:
«Пусть Бонька позовет Глафиру!
Пусть громче позвончит, злодей!
И Венценосный Царь Царей
Гремит на целую квартиру.

Многие думают, что «коктейль Молотов» придумали русские. Ан нет. Это издевательское название придумали финны во время войны с советской армией 1940 года. Горячие – и, как видно, остроумные – финские парни наполняли бутылки из-под вина керосином, поджигали смесь с помощью бикфордова шнура, продетого сквозь отверстие в крышке. Этой смесью они поджигали советские танки, устраивая такой издевательский салют в честь министра иностранных дел Молотова, который порывался расширить СССР не только за счет прибалтийских государств, но и за счет Финляндии. В чем, как известно, не преуспел.

Иногда с подобными «народными шутками» случаются чудесные превращения. В XIV–XV веках Испания воевала с маврами, причем весьма успешно. Мавры называли своих военачальников al-kaid (аль-каид). Поэтому испанцы всех военнопленных мавров, шутя и издевательски, называли «alacayo». С течением лет первая буква в слове исчезла, и постепенно оно превратилось в слово, которое нам всем известно, – «лакей». Превратить слово «военачальник» в «лакей», согласитесь, шутка не хуже, чем назвать колокольчик «Бонапарт». Эту историю я прочитал у писателя и ученого Айзека Азимова в его чудесной книге «Слова в истории». Азимов и не подозревал, что «шутки» с «al-kaid» не закончились и слово это сегодня будет вызывать у нас совсем иные, и весьма печальные ассоциации.

Найти общие черты у разных народов иногда бывает сложней, нежели отыскать различия. Своеобразие народов – этносов — изучает наука, которая называется этнология.

Этнология много про чего рассказывает: и про происхождение народов, и про происхождение цивилизаций… И про историю у этнологов можно прочитать, и про географию, и про этнографию. Но многие ученые формулируют основной вопрос этнологии так: «Как узнать Другого?» (Другого, то есть представителя иного этноса.) Не убить этого Другого, заметьте, не изобличить, а именно: узнать, в смысле – понять.

Этнология – относительно новая наука. Она возникла на границе XVIII и XIX веков.

Прочитали и не удивились? А вообще, если вдуматься… Человечество так долго запросто обходилось без изучения «другого». Нормально? Люди путешествуют, почитай, всю свою историю. То есть на протяжении почти всей человеческой истории одни этносы регулярно встречали другие (иногда просто совсем другие). В контакты входили, как же без этого? Скажем, один этнос завоевывал другой, тоже ведь – контакт. А так вот, чтобы сравнить там… типа… понять… изучить… соотнести… Нет, отдельные попытки, может, и предпринимались, но так, чтобы наука возникла… Это ж восемнадцать веков только в новой истории прожить надо было, чтобы такая незамысловатая мысль в голову пришла!

Интересно (и характерно), что главным толчком к возникновению новой науки явились… удачные войны. То есть не сами по себе войны, а тот факт, что в XIX веке европейцы захватили практически весь мир. И вправду очень удобно: завоевать народы, а потом начать их изучать.

Так что война – черт бы ее побрал! – и тут сыграла свою положительную роль. Хоть и через восемнадцать веков нового времени, но сподобились-таки друг друга изучать. Мы ведь – народы – в чем-то похожи, а чем-то и вправду очень разные. У каждого из нас есть менталитет, причем, замечу, – свой.

Слово «менталитет» пришло к нам из французского языка, а во французский – из латинского, в котором существует такое словцо «mens» (mentis), что значит «ум», «мышление».

Когда мы говорим, что у каждого народа свой менталитет, мы имеем в виду, что у каждого этноса – свой ум и свое мышление. Казалось бы, здорово: такое обилие умов делает жизнь разнообразной! Но ведь и массу проблем создает в смысле понимания. Тут ум сородича не вдруг оценишь, мышление сына не всегда понятно, а ежели человек – представитель другого народа?

Этнологи приводят множество примеров того, как то, что одному народу кажется естественным и нормальным, для другого – неясность, непонятность, а то и просто кошмар.

Скажем, покорители Британской Колумбии очень любили варить рис. Индейцы же были убеждены, что эти безумные белые едят вареных червячков. Или, скажем, когда эскимосы с побережья Берингова пролива впервые увидели морских офицеров Российского императорского флота в мундирах с блестящими пуговицами, они приняли их за чудовищных рыб-пил, которые почему-то ходят по земле.

Я помню, как мой отец разговаривал с представителем какой-то северной народности (увы, не помню какой), и этот северный человек никак не мог понять, почему у папы было три жены. Ну, ладно с первой женой расстался, потому что она получила похоронку. Хорошо. А дальше? «Ты свою вторую жену любил?» – спрашивал северный человек. «Да», – отвечал отец. «Почему развелся?» – «Разлюбил». Северный человек непонимающе разводил руками. Он искренно не понимал, что любовь может куда-нибудь исчезнуть. Я помню его фразу: «Если любовь есть – она может погибнуть только вместе с человеком. А если ее нет – зачем жениться?»

Такого непонимания – на бытовом, на духовном, на каком угодно уровне – может быть очень много. Люди изучают представителя иного этноса, как неведомую планету. А чтобы изучать было удобнее, этнос, разумеется, необходимо разделить.

По каким только признакам народ не делят! Ладно бы только на старых – малых, активных – пассивных, богатых – бедных, мужчин и женщин, в конце концов… Так ведь мало этого! Всякие социологические опросы делят народ по самым разным принципам: по отношению к президенту, к детям, к любви… Да к чему угодно! А некоторые социологи предлагают уж вовсе, я бы сказал, экзотический взгляд на нас. Хотя, возможно, он и верный, кто тут разберет?

Один из самых известных специалистов в области СМИ (кстати, мой педагог на журфаке МГУ) Иосиф Дзялошинский делит наш российский народ следующим образом. Люди, ориентированные не на выживание, а, собственно, на жизнь. Таких 20 %. Вторая группа – «люди надежды и удачи» – это те, кто понимает, что жизнь у них идет не очень славно и перспектив в будущем особых нет, однако они надеются на то, что вдруг что хорошее все же случится. Таких от 14 до 25 %. Третьи – «отчаявшиеся», то есть те, кто понимает, что все плохо, кто живет в постоянном ожидании, что будет еще хуже. Их примерно 30 %. И, наконец, четвертая группа, так называемые «виртуальные», их цель – созерцание, а жизнь со всеми ее проблемами пусть проходит стороной. Таких тоже примерно 30 %. И вот это все составляет народ. Интересно, а Вы, дорогой читатель, к какой группе определили ли бы себя?

Людям одного народа приятней и уютней со своими. Это понятно. И даже естественно. Куда ужасней, когда представители иного этноса для нас как бы не люди, «человеки» второго сорта.

Тогда и рождается национализм, про который мы, даст Бог, поговорим в следующем «Многослове». Пока же констатируем: очень часто, увы, мы к представителям другого народа относимся с предубеждением, если не с откровенной враждой. Для подобного отношения мы всегда находим множество причин, хотя резон-то тут, в сущности, один: эти люди – другие, с иным мышлением.

Долгое время в моей программе «Ночной полет» работал редактором Тамерлан Бахарчиев. Он – чеченец. Сколько людей предрекало мне, что я еще дождусь от Тамерлана каких-нибудь гадостей, потому что чеченец по определению не может любить русских. Так вот должен сказать, за всю свою жизнь я мало встречал настолько добрых, открытых и просто – извините за выражение – милых людей, как Тамерлан, который остается моим другом по сей день, и ничего плохого или злого я от него никогда не видел. А «доброжелатели» по сю пору предрекают мне от него разнообразные печали. Им не надоело ждать, мне – надоело. Да я и не ждал…

Мы очень любим словосочетание «великий народ», забывая, что велик тот народ, к которому ты принадлежишь. Всё. Больше никаких критериев «великости» народа не существует.

Народы можно сравнивать только в познавательных целях, и больше никак. Всякие же иные сравнения, типа «лучше – хуже», «больше – меньше», «более великий или менее» – не просто отвратительны, но опасны. Возникновению всех войн на Земле очень способствуют подобные сопоставления.

Отчего бы нам не радоваться тому, что все мы, жители Земли, такие разные и такие интересные? Тогда на шарике нашем будет много радости, а много радости еще никому не мешало.

Наивно? Наверное. Но почему бы не попробовать?

Интересно, что скажет по этому поводу наука этнология? И вообще, что скажет по этому поводу наука?

Наука – это ведь, в принципе, интересно, правда?

Вот про науку и поговорим.

Здравый смысл – это собрание предрассудков, приобретенных до восемнадцатилетнего возраста.

(Альберт ЭЙНШТЕЙН, физик, лауреат Нобелевской премии)

У всякого серьезного дела на Земле есть идея. Имеется она, разумеется, и у науки. Великий американский писатель и ученый Айзек Азимов считал, что идея науки складывается из суммы двух убеждений: убеждения в том, что законы природы существуют, и уверенности в том, что человек способен собственным умом эти законы постичь.

Насколько эти утверждения верны, не имеет ровным счетом никакого значения. Рассуждения о том, что человек – сам есть создание Божие и потому никогда не дано ему познать того, что создал Творец, – пока оставим священникам и теологам. Позже, может быть, еще про это и поговорим, пока же констатируем: человек занимается познанием не потому, что верит в познаваемость законов природы, а потому что просто не может этим не заниматься – потребность у нас, у людей, такая. Для нас познание есть способ жизни.

Вы не обращали внимания на то, что в любом ребенке живет и артист, и ученый? Подчеркиваю: в любом. Потому что потребность в искусстве и в познании – у нас в крови. Вопрос «Почему?» – любимый вопрос ученых и детей. С тем же восторгом, с каким мальчик разламывает игрушку, чтобы узнать, что у нее внутри, – профессор «разламывает» мир, причем, с той же самой целью: узнать, что у мира внутри.

Значит, Господь (или природа, как кому больше нравится) как бы намекает нам, что познание есть штука естественная, данная нам с рождения. И в конце концов если Творец создал нас такими, то, наверное, и не случайно и не напрасно.

Так что же такое наука?

Открываем словарь. (На конкретный словарь не ссылаюсь, чтобы не забивать голову любезным читателям, тем более что аналогичные выводы можно прочесть в любом словаре.) Читаем: «Наука – особый вид познавательной деятельности, направленный на выработку объективных, системно организованных и обоснованных знаний о мире».

Здорово! Только вот все – неясно. Нет, что такое «познавательная деятельность» – более-менее понятно… Правда, не могу не заметить, что любая деятельность позволяет хоть что-нибудь да познать. Поэтому, мне кажется, не познавательной деятельности не бывает в принципе. Ну да ладно: не будем придираться.

Гораздо интереснее понять, что значит – «объективные и обоснованные знания»? Вот вопрос. Причем, серьезный.

Ответ на него начнем издалека. Давным-давно, почти 500 лет до нашей эры, жил да был такой великий врач по имени Гиппократ. Помимо знаменитой клятвы, которую до сих пор дают все врачи, он придумал еще теорию, согласно которой тело каждого из нас состоит из четырех жидкостей: крови, флегмы, желтой желчи и черной желчи. Эти жидкости (что забавно) назывались «юмор» от латинского «humors» – «влага». Гиппократ считал, что этот самый «юмор» присутствует во всех нас в равных количествах, а заболевание начинается тогда, когда какой-нибудь жидкости становится больше. Значит, что такое лечение? Это попытка уравновесить жидкости.

С точки зрения современной науки, эта теория – абсолютный бред. Но она процветала как сугубо научная – внимание! – много сотен лет. Много сотен лет это учение считалось «объективными и обоснованными» знаниями.

Однако сейчас все более популярной становится теория о том, что поскольку человек на 80 % состоит из воды, то задача врача состоит в том, чтобы зафиксировать состав воды любого человека, когда он здоров, а когда заболеет, надо не лечить отдельные органы, а привести состав воды в нормальный. Пока эта теория кажется глубоко не научной и даже глупой, но кто знает: будут ли так считать лет через сто или даже двадцать?

Для нас эпитет «научный» означает – абсолютно точный и правильный. Мы убеждены: если теория научная – значит, она верная. На самом же деле научные выводы – это как раз те, у которых есть большой шанс быть опровергнутыми. Когда о каких-либо книгах или статьях говорят: «Они не научны» – из этого можно сделать два вывода. Либо это действительно полная ахинея. Либо эти труды опережают науку и через какое-то время будут признаны шедеврами.

Надо помнить, что объективными и научно обоснованными мы считаем те знания, которые в данное время считаются объективными и научно обоснованными. Скажем, в учебных книгах (подчеркиваю: учебных, то есть тех, на которых учат детей) XIV века в России писали следующее: «Если в четвертый день (новолуния) она (луна. – А. М.) будет чиста и тонка, предвещает долгую тихую погоду; если же будет тонка, но не чиста, а словно огненная, это означает сильный ветер, если при этом оба рога месяца одинаковы по виду; если же северный рог луны на ущербе будет более чист, это означает западные ветры». Повторяю для невнимательных: это подавалось как научные знания – и объективные, и обоснованные.

Научным является тот вывод, который ученые в состоянии объяснить в данный момент. Ненаучно – не то, что нельзя объяснить вообще, а то, что не в состоянии растолковать сегодняшняя наука. Как говорится, почувствуйте разницу…

Французский писатель и философ Блез Паскаль замечательно заметил, что высшее проявление разума – это признать, что есть бесконечное множество вещей, его превосходящих. Без такого признания, считал Паскаль, разум просто слаб.

Очень часто можно слышать: «Это не наука, а мистика какая-то». Но мистика – это то, что мы не в состоянии объяснить сейчас. Мобильный телефон или автомобиль для Пушкина были бы мистикой. А для нас – привычное дело. Почти все открытия в науке – это ровно то, что еще вчера казалось мистикой.

Пока же человек не изучил какое-то явление, оно ему кажется странным, и люди склонны приписывать ему невероятные свойства.

В конце XVI века англичанин Уильям Гильберт написал знаменитый труд «О магните». В этой научной работе, в частности, перечислялись свойства, приписываемые этому, в сущности, обычному предмету: «Если положить его (магнит. – А. М.) под голову спящей женщины, он сбрасывает с постели прелюбодейку… он открывает запоры и замки… Будто в Индии существуют какие-то изобилующие магнитом морские скалы, которые извлекают все гвозди из приставших к ним кораблей и останавливают суда… белый магнит может заменить любовный напиток…» И так далее, и далее, и далее. Сегодня мы знаем, что такое магнит, свойства его изучены весьма хорошо. От магнита, изученного наукой, мы не ждем никаких мистических свойств.

Как бы ни развивалась наука, всегда остается очень много того, что она объяснить не в силах. Более того, иногда кажется: чем дальше развивается наука, тем больше необъяснимого. Однако этот факт вовсе не означает, что это необъяснимое необъяснимо в принципе.

В 18 49 году некий человек по имени Вильгельм спросил гадалку: «Буду ли я императором?» И она сказала: «Да! В 1871 году». «Почему?» – удивился Вильгельм. Гадалка улыбнулась и ответила: «Сложи цифры нынешнего года: 1+8+4+9. Получится 22. Прибавь 22 к 1849 – получится 1871. В этом году ты и станешь императором». – «А долго я буду царствовать?» – удивленно и радостно спросил Вильгельм, который а ту пору был принцем и, как всякий принц, мечтал об императорской короне. И снова улыбнулась гадалка: «Сложи цифры того года, когда взойдешь на престол: 1+8+7+1. Получится 17. Прибавь 17 к 1871, получится 1888. Вот до этого года и будешь править и носить имя император германский Вильгельм I».

Предсказание гадалки сбылось! Все историки науки утверждают – разумеется, справедливо, что предсказание это, само собой, научным не является. И они правы… Однако если бы вдруг случилось невероятное и ученые сумели бы раскрыть механизм предсказания, то оно сразу бы стало научным. Разве кто-нибудь может гарантировать, что этого никогда не произойдет?

От нас, простых жителей планеты Земля, наука достойна всяческих слов благодарности.

Мы можем поблагодарить ее за то, что, во-первых, наука продлила нам жизнь. В XVI веке средняя продолжительность жизни составляла около 25 лет. В XVIII выросла до 35, а в конце XIX достигла 50. Нынче продолжительность жизни около 70 лет. И за все это – спасибо науке!

Кроме того, именно наука сделала эту длинную жизнь – удобной. Наука не смогла одарить людей счастьем. Счастье – то есть ощущение гармонии с самим собой и с миром, – как и любовь, как и дружба, как и многое из того, что делает нашу жизнь наполненной, от научных открытий не зависит никак. Люди до нашей эры были точно так же счастливы и точно так же страдали, как и мы. Чувства, заложенные в нас Создателем, настолько прочны, что течение веков их не меняет: и сегодняшняя влюбленная девочка страдает так же, как Джульетта. (Если бы это было не так, на нас не просто не действовал бы Шекспир, а мы бы вообще его не понимали.) Но, без сомнения, наука делает нашу жизнь более удобной и комфортной.

Однако нам есть за что науке и… скажем мягко… попенять. Огромное количество научных открытий посвящено тому, как уничтожать людей. Не вдруг отыщется ученый – да и отыщется ли? – чье открытие человечество никак бы не использовало для уничтожения себе подобных. Даже Эдисон – и тот, оказывается, изобрел электрический стул.

Благодаря науке мы, безусловно, живем куда комфортней и, главное, интересней, чем человек каменного века. Но благодаря науке же мы, жители ХХI века, можем легко себя уничтожить. Причем, в этом деле у нас есть трагический выбор: можно с помощью оружия, которого хватит, чтобы земляне могли много раз покончить жизнь самоубийством. А можно экологию Земли довести до такого состояния, что просто помрем как миленькие.

Странно, но как только люди начали познавать природу, они почему-то со страстью, достойной, прямо скажем, лучшего применения, начали ее менять. Природа сопротивлялась сколь могла, однако человека это ничему не учило. В XVI веке, точнее в 1578 году, инженер Луи де Фуа повернул реку Адур в новое русло. Но понадобилось еще аж два века (!!!), чтобы река окончательно подчинилась воле человека. Тем не менее постоянно встает вопрос об изменении русла каких-нибудь рек.

Люди вообще относятся к природе высокомерно и неуважительно. Великий Аристотель, живший за триста лет до нашей эры, решил систематизировать «братьев наших меньших»: составил список пятисот разных видов животных и тщательно сгруппировал всех их в классы. Так вот – внимание!!! – следующим естествоиспытателем, который столь же серьезно и обстоятельно отнесся к классификации животных, был Джон Рей, живший в середине XVII века. Представляете? Люди чем только не занимались за эти века, – сколько орудий убийств было, например, придумано, – а до животных руки не доходили! Невероятное высокомерие, не правда ли?

Может быть, природа мстит нам за такое неуважение к себе? Во всяком случае, количество природных катаклизмов нынче сильно возросло. Такой взгляд, конечно, кажется мистическим и ненаучным. Сегодня. А что будет завтра, кто знает?

Впрочем, подробно о природе и о нашем отношении к ней мы поговорим в соответствующей главе.

Человечеству сегодня не известно, как и чем будет оно расплачиваться за это бесконечное, в крови каждого из нас сидящее стремление к познанию. Однако хорошим признаком можно считать то, что сциентизм все-таки прижиться не смог. И большинство из нас подписались бы под высказыванием знаменитого философа Бердяева: сциентизм, мол, – такая же глупость, как национализм.

Кстати, вы знаете, что такое сциентизм? Нет. Не страшно. Не знать не стыдно: стыдно не хотеть знать.

Сложное это слово «сциентизм» происходит от не менее сложного, но зато латинского «scienta», которое переводится просто – «знание».

Сциентизм – это такая система убеждений, которая утверждает, грубо, но понятно говоря, что наука – это наше всё, а все остальное – наша ерунда. Сциентисты считают, что все надо делать по законам науки и всем – от культуры до политики – должны руководить ученые. Тогда все будет чудесно. Существуют, мол, определенные научные законы, и ежели заставить окружающую жизнь развиваться строго по ним, то мы будем жить практически в шоколаде. Образцовые науки, по мнению все тех же сциентистов, – это физика и математика, с их абсолютно четкими законами, и задача человечества состоит в том, чтобы по их образу и подобию строить остальные науки, а лучше – и всю жизнь.

Сциентисты не обращают внимания на то, что движение науки – это не только развитие каких-то идей, но часто и отрицание того, что еще вчера казалось аксиомой. Они не обращают внимания на то, что научная истина – это то, что является истиной сегодня. Завтра она может оказаться либо сильно недодуманной, либо просто не истиной.

Нельзя преуменьшать значение науки – это понятно. Но и молиться на нее – неправильно.

Наука – это дорога. В этом движении любой населенный пункт – открытие – завтра придется оставить ради нового города – нового открытия.

Наука – это движение, в котором каждая истина открывается только для того, чтобы завтра ее закрыла или развила новая, иная правда.

Причем заметим, что движение это не такое стремительное, как нам подчас представляется. Историки науки полагают, что даже в самых новаторских научных работах принципиально новым является лишь 10 %, а 90 % – основную часть – составляют собранные ранее факты и идеи. Если новаторских идей будет более 10 %, то их попросту никто не поймет, – вот оно как! Вот какой тяжелый, поистине каторжный труд у ученых!

Не так давно Левада-Центр провел исследование, выясняя, какие профессии считаются нынче самыми престижными. На первом месте оказалась профессия юриста, на последнем, десятом, – работник шоу-бизнеса. Между ними «затесались»: банкир, бизнесмен, министр, врач… Профессия «ученый» в списке вовсе отсутствует. Неужто мы живем в такое время, когда все хотят лишь использовать мир и никто не хочет его изучать? Если так, то это очень печально – не можем же мы забыть данную Богом потребность к познанию?

Успокаивает лишь то, что наука погибнуть не может никогда. Пока человек жив, он будет двигаться по пути познания себя и мира. Что ждет его в конце этого пути, неизвестно, да и не так важно. Смысл движения – в движении. Правда, иногда становится страшно: а куда ж мы все-таки идем? Но вопрос – праздный. Раз существует жажда познания – надо ее утолять.

Вперед – к неизведанному! А там – видно будет…

Человечество – это такой многоголовый ученый, который исследует самого себя и окружающий мир. Ученый этот не может знать, к чему эти исследования приведут. Но уверен в одном: прекращать их нельзя. Как нельзя прекратить пить, есть или дышать воздухом. По ходу своих исследований человечество-ученый улучшает окружающую жизнь и ухудшает ее, его открытия используются то на пользу, то во вред ему же самому. Но этот ученый – человечество – познаёт и познаёт, потому что нет этому познанию конца.

И последнее. Лев Толстой записал в своем дневнике: «У китайского мудреца спросили: «В чем наука?» Он сказал: «В том, чтобы знать людей». У него спросили: «В чем добродетель?» Он сказал: «В том, чтобы любить людей».

Конечно, это замечательное высказывание, столь понравившееся нашему классику, не говорит о том, что наука людей не любит… Но вот почему великие научные открытия люди столь часто оборачивают против самих себя?..

Впрочем, разве это вопрос к науке? Нет, этот вопрос к нам самим – тем, в ком столь мало той самой добродетели и любви.

Разве наука виновата в том, как люди используют ее достижения?

Задаю вопрос и сам не знаю: риторический он или нет?

А вы как думаете?

…Нет, что ни говори, но здорово все-таки, что у алфавита есть своя логика.

Нет, ну правда: разве не логично, что после науки идет образование?

Конечно, можно было бы и до… Но ведь у алфавита своя логика.