ЗОЛОТАЯ РЫБКА НА ПОСЫЛКАХ

Начало российской фантастики; сокровенные саги о любви; грозная, яростная Петровская эпоха; две Смуты (1917–1922 гг. и та, первая, со Лжедмитрием, ХVII в.), которые мы узнавали и запомнили по его рассказам, потому что лучше никто не написал; картины из жизни эмигрантов в Париже – жуткие, истинные, исступленные (тоже лучшее, что есть на эту тему). Призер и отличник по линии Муз. Золотая рыбка.

Задумывались ли вы когда-нибудь об этой коллизии? Как бы это все выглядело: неумная, жадная, злобная старуха, помыкающая чудесной, красивой, мудрой золотой рыбкой. В сказке этого не произошло, жадная баба осталась у разбитого корыта. А в жизни сверкающий, талантливый и впрямь золотой Алексей Николаевич Толстой пошел на посылки к хамам-большевикам. Он продавался без колебаний и комплексов, без рефлексии и печали, весело и с энтузиазмом, как шлюха на Плешке или трассе.

На его могиле нет ангелов, но есть полные соблазна фигуры обнаженных языческих богинь (писатель любил без счета жен и дев). У него роскошный мавзолей, прекрасная ограда, редкие благоуханные цветы.

И эта шикарная могила, на которой нет креста, тем не менее составляет единый ансамбль с Храмом. Талант, игра ума, красота. Дар. Можно вынести тело писателя из Храма, но нельзя убрать такого автора, как Алексей Николаевич Толстой, из литературы. Хоть запрещай – будут читать в самиздате. Здесь самое время вспомнить, как лагерник из «Одного дня Ивана Денисовича» Солженицына говорит: «Искусство – это не что, а как». А другой отвечает, что, мол, плевать мне на ваше искусство, «если оно во мне добрых чувств не пробудит». Но дело-то в том, что добрые три четверти творчества А.Н. Толстого и чувства добрые пробуждают! Один рассказ из времен голода, разрухи и военного коммунизма так и называется: «Милосердия!».

Алексей Толстой продешевил. Продать такую душу за сытный паек, деликатесы, имения и особняки, за машины и наличку – это плохой бизнес. Одна надежда, что черти в аду тоже охотники до хорошей литературы и наш Алексей Николаевич там «тискает романы», как интеллигенты с 58-й статьей ворам в сталинских лагерях, куда он не попал при жизни. Так пусть избежит самого худшего и после смерти. «Романистам» воры наливали супчику, давали хлебушка, выделяли хорошее место на нарах, не позволяли их обижать. А черти не только не посадят в кастрюлю, но, глядишь, даже сводят в какой-нибудь адский ресторан, а то и в бордель. И пусть они там с Горьким (который писал плохо, но защищал писателей и спас многих от голодной смерти и от ЧК) выпьют за российскую словесность.

Приключения Алеши Толстого (Толстого ли?) начались еще в материнской утробе. Его отец, граф Александр Николаевич Толстой (у сына даже отчество не по нему!), был просто графом, богатым помещиком Самарской губернии (1849–1900). Зато мать была эмансипе с революционным уклоном: Анна Леонтьевна Толстая, урожденная Тургенева – двоюродная внучка декабриста Николая Тургенева («Хромой Тургенев обнажал цареубийственный кинжал». А.С. Пушкин).

Анна была образованной графоманкой типа г-жи Чарской. У нас сейчас такая «дамская» литература лежит на развалах в ярких бумажных томиках. И она выкинула такое коленце: на втором месяце беременности сбежала от мужа и троих детей и открыто переехала в дом председателя земской управы Алексея Аполлоновича Бострома, красавца, либерала и шестидесятника, бедного, как Иов на гноище. Алеша и родился на его убогом хуторе Сосновка, где беглой графине приходилось доить корову и топить печь кизяком (муж-шестидесятник был близок к народничеству). Анна была совсем не Каренина, под поезд не стремилась, под поезд чуть не бросился брошенный граф. Он умолял вернуться, прощал все (ну прямо как Каренин другого Толстого), издал даже на свои средства жуткую стряпню неверной жены – роман «Неугомонное сердце», который высмеяли «Отечественные записки», и больше романов гр. Толстой никто не издавал. А ей и горя было мало, она писала в стол до конца дней своих.

В конце концов бедный граф стрелял в Бострома, промахнулся и был с трудом оправдан присяжными. Алеша так никогда и не увидел графа, своего настоящего отца. Считал себя сыном отчима, подписывал письма «Леля Бостром» и даже не был внесен в дворянские книги. Анна подавала прошение за прошением в Сенат, но ни связей, ни денег не было, а Сенат не любил ни скандалов, ни адюльтера.

Зимой 1900 года безутешный граф умер, и Анна с Алешей, которому исполнилось 17 лет, поехали на похороны. Родственники и трое старших детей графини облили бедного Алешу (и изменницу, конечно) презрением.

А потом вдруг сюрприз: по завещанию графа Алексей был признан сыном и получил 30 тысяч рублей. Но только после смерти матери Алексей нашел ее письмо к Бострому, где она жалела о том, что младший сын не от любовника, а от мужа, и даже сомневалась, сумеет ли его полюбить. И все вышло наоборот: Алешу она любила безумно, а к Бострому быстро охладела.

Воспитание Алеше отчим и мать дали не графское: отправили в реальное училище, а не в гимназию (что-то вроде техникума; слава Богу, что тогда не было ПТУ). Ходил он в холщовой рубахе и ловил рыбу с крестьянскими детьми. Анна Леонтьевна хотела сделать сына литератором: заставляла писать многостраничные письма, писала сама бездарные пьесы (вроде «Войны буров с англичанами») и сама репетировала с молодежью. А между тем Алеша заканчивает в 1901 году реальное училище и едет в Петербург поступать на отделение механики Технологического института.

И здесь началось! Участие в материнских спектаклях закончилось романом: юноша влюбился в Юленьку Рожанскую, игравшую в Сосновке в водевилях, хотя была она барышней строгих правил, тихой и «с исканиями» отнюдь не на любовном фронте. Эту Нину Заречную наш Треплев и полюбил. В 18 лет он настаивает: «Хочу жениться!» (Хорошо хоть учиться согласен!)

Юля поступила в Медицинский институт. Молодые супруги уже в 1903 году обзавелись сыном Юрой. А деньги где взять? Только из материнской тумбочки. А Алеша в этом вопросе – граф, у него широкая натура. Тридцать тысяч наследства лежат в банке, и мать не дает их трогать (сынок растратил бы все за месяц). Что ж, графу положено жить не по средствам. Анна Леонтьевна шлет 40 рублей на коляску для внука – а Алеша заказывает себе костюмчик у Альфреда (тогдашний haute couture). Родители Юли пожертвуют две тысячи рублей на квартиру и мебель, а зять бежит на телеграф и просит еще 50 рублей на студенческую пирушку («трюфли, роскошь юных лет», «вдовы Клико или Моэта благословенное вино», «горячий жир котлет», «сыр лимбургский живой» и «ананас золотой» – меню от Александра Сергеевича, но тот все же имел хоть какие-то средства и не Сосновку, а Михайловское).

В 1907 году надо было защищать диплом. Но чертежи Толстому осточертели. Они пойдут потом в общий котел «Аэлиты» и «Гиперболоида».

Не вышло инженера из графа Толстого, зато потом родятся от его пера инженер Гарин с лазером и инженер Лось с ракетой, новым топливом и полетом на Марс. Лазер писатель предвидел и точно угадал за много лет, а полет на Марс за несколько дней и холодное топливо от силы распада материи человечеству еще предстоит изобрести.

Институт он бросает; Юля, конечно, против, но он бросит и Юлю.

Нельзя становиться между будущим Творцом и творчеством. Алеша был богемный парень, он жаждал вступить в святилище и посвятить себя попойкам, кутежам, обществу муз и богу Аполлону. В нем что-то кипело, сверкало, варилось. Никто не знал, какой это будет талант. Юля не угадала свою счастливую карту, она видела одно: муж – шалопай и бездельник (как все аристократы), он плохой отец, он бегает за дамами и даже за девками (жизнь кокоток и проституток он познал не хуже Куприна и описал потом очень аппетитно; но он еще и парижских путан описал, и не хуже Мопассана, только почти шестьдесят лет спустя!). Юля берет Юру в охапку и уезжает к родителям в Казань. Алексей едет за женой (он не любит, когда его бросают, он сам любит бросать), но тут черт ему в Казани подсунул блондинку, жену адвоката. Граф обнаглел и стал ее у мужа отбивать, а адвокат чуть не отстегал его хлыстом. Этот милый случай он, как анекдот, излагает тестю и теще, и на этом кончается его семейная жизнь. Юра умрет в детском возрасте, Юля останется в прошлом, никому не интересная. Река Времени унесет все воспоминания о первом браке. Алексей не очень расстроился и уехал в Дрезден.

Из Дрездена Алексей привез Соню Дымшиц – художницу-модернистку, оригиналку, поэтическую натуру. Юля даже дала развод: пусть эти дети богемы соединятся, а ей все равно бывший муж ни к чему.

Софья Исааковна Дымшиц была иудейкой, Рахилью, дочерью Лавана, Суламифью из «Песни песней», Руфью. Все героини Библии жили в этой пленительной женщине. Но муж не собирался ее отпускать. Она приняла православие, чтобы выйти за Толстого. Они жили в гражданском браке, в 1911 году у них родилась дочь Марианна. И не только она: граф начинает писать интересно.

С 1908 года он уже сочинял и издавал стихи, но слабые и подражательные: немножко от Надсона, немножко от Некрасова (хотя не графская это стилистика). Он подружился с Волошиным, но великий поэт ничего не смог дать будущему великому (без кавычек) прозаику.

И тут явился вечный Горький, узревший сразу и насмешку над барством, и протест против крепостничества.

Горький благословил, а критики облизнулись. Они первые почуяли золотые вкрапления в декадентский серый мейнстрим и стали ждать целую жилу, Клондайк. И не ошиблись. Да благословит Бог издательство «Шиповник». Вот передо мной желтый восьмитомник писателя. Его начали издавать в 1957–1958 годах. Я прожила с ним жизнь, целых пятьдесят лет. Два первых тома можно отбросить: это гаммы, эскизы. Учебка. За исключением этих самых вкраплений золотого песка.

В 1909 году написаны «Соревнователь» и «Яшмовая тетрадь». Великолепная ирония. Самоирония. Барин-декадент, да еще псевдонародник. Резвая дева, готовая на все, старой закалки барин Кобелев, его дошлый и модный племянник. Два рассказа пародируют Тургенева и Лескова. Тонко и умно.

1910 год. Рассказ «Актриса». Чеховские и купринские нотки, но все-таки это свое. Толстовское. И уже человечность, сострадание к бедной провинциальной актрисе.

1911 год. «Однажды ночью». Жуткая и красивая легенда о мщении. Юная крестьянка Марина, прошедшая через «право первой ночи» до 1861 года, убивает поочередно осквернивших ее дядюшку и племянника.

Формально граф родился в 1883 году. Но в 1909 году, в 26 лет, рождается писатель. Это – начало настоящей жизни. Для писателя в начале было Слово…

За следующие семь лет начинающий писатель становится Мастером. Но он успевает и в других сферах. Чтобы так писать о любви, как напишет он, надо было возлюбить много и многих. Софи Дымшиц он представляет как «графиню Толстую». Марианну отдают бабкам и теткам (она доживет до зрелого возраста, может быть, именно поэтому), а Алексей и Софи творят. Очень эксцентричная пара не сходит со страниц желтой прессы.

Алексей организует с друзьями кафе «Бродячая собака», где Бальмонту на голову выльют бутылку вина. Потом Толстой выступит в роли секунданта в скандальной дуэли Гумилева и Волошина. Слава Богу, что они друг друга не убили. Гумилеву была суждена славная, героическая смерть от рук палачей, а Волошину досталась славная могила в Коктебеле, куда каждый интеллигент 50—80-х годов считал своим долгом положить камешек с пляжа.

А однажды в доме у Сологуба Соня и Алексей отрезали без спроса в кабинете хозяина хвосты от обезьяньих шкур, чтобы устроить «танец бесов». А шкуры оказались чужими, их оставил у поэта какой-то важный ученый, и цены им не было. Ученый взгрел Федора Сологуба, а Сологуб устроил Алексею обструкцию: отказался печататься с ним в одних журналах. А в Петербурге Сологуб был бог, и печататься стало негде. Пришлось бежать от бойкота в Москву: там были свои боги. Соне стало скучно, и она уехала в Париж заниматься живописью. А когда вернулась, у графа был роман с 17-летней балериной Марго Кандауровой. Так они с Софьей и не поженились. Балерины хватило на лето: осенью у писателя завязался еще один роман с замужней дамой, 26-летней Натальей Крандиевской-Волькенштейн.

И тут начинается война. Пахнуло катастрофой, и все стало серьезно: уже навсегда. Наташа определяется сестрой милосердия в лазарет. Так поступали все дамы из общества, даже царица и царские дочери, великие княжны. Алексей едет на фронт корреспондентом «Русских ведомостей». Он понюхал пороху и многое понял. Но приехал в отпуск и… сделал предложение Марго Кандауровой, ничего не сказав Наташе. Вечерами Алексей встречал Марго в Большом, а потом ехал к Крандиевским, уже ночью. Наташа с младшей сестрой Дюной ждали его. Дюна рисовала, Наташа музицировала и прекрасно пела. Вот вам и сестры Катя (Наташа) и Даша (Дюна) из будущего «Хождения по мукам». Последние дни старого мира, исполненные очарования, изящества, беспечности, искусства и счастья. «Последнего пира последняя просьба: спой, Мэри, спой».

Наташа пела как ангел. Однажды Толстой даже притащил в этот дружеский дом Марго. Наташин муж, адвокат Волькенштейн (Катин муж из романа тоже был адвокатом!), был оскорблен, а ему бы радоваться. Ведь Марго разорвала помолвку, а Толстой перешел к последней атаке на Наталью. Никто в Москве не понял, на ком граф женится. Один генерал, крестный отец Марго, заехал к писателю поздравить свою крестницу. А встретил в гостиной Наталью. Он сослепу решил, что его крестница так выросла и ее глаза из черных сделались голубыми…

Но Алексей Николаевич не ошибся: семья с Наташей получилась. Она была кротка, она умела любить, она бросила ради мужа писать свои неплохие стихи, чтобы не задеть и не затмить.

В 1915 году появляется рассказ «В гавани»: всплеск тоски, разочарование в декадансе, смерть старого поэта, явление Иисуса. «Дай же ты всем понемногу и не забудь про меня». А в 1916 году выходит умный и нежный рассказ о шпионке, русской Мата Хари: «Прекрасная дама». «Алмаз» уже «горит издалека», золотая жила близко.

В 1917 году у Толстых родился сын Никита, герой двух повестей, потом Дмитрий. Никита доживет до 1994 года, а Наталья – до 1963-го. Они увидят желтое собрание сочинений… Никита женится потом на дочери переводчика Лозинского Наталье. У них будет семеро детей, в том числе и наша современница Татьяна Толстая, автор талантливой и страшной антиутопии «Кысь» (видны дедушкины гены). Мир тесен, особенно мир искусства. Чужие здесь не ходят.

В семье Толстых будут жить приемный сын Федя, сын Крандиевской от первого брака, и та самая Марианна, дочь графа от Софьи Дымшиц. И вот – Октябрьский удар грома. Нет больше начинающих, подающих надежды. Надежд уже нет, и является Мастер во всей своей холодной зрелости, силе и славе. Для него катастрофа – путь к познанию. Он вполне разделяет взгляд Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, его призвали всеблагие как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, он к их столу допущен был и заживо, как небожитель, из чаши их бессмертье пил».

Он был застигнут ночью России, как Цицерон – ночью Рима. Он писал эти последние дни Помпеи; это зрелище, эти полотна дошли до нас. Художник в нем был сильнее политика: он стоял на пути потоков лавы с мольбертом. Это не равнодушие, это – искусство. И началось: «Эх, ручьи мои серебряные, золотые мои россыпи».

«Рассказ проезжего человека» – 1917 год. Смута, война, большевики, судьба офицера, верящего в Россию.

«Наваждение» (1918) – повесть о гетмане Мазепе, Кочубее и грешной Матрене, а заодно о послушнике Рыбаньке. Это уже настоящее. Царственная проза.

Рассказ «Милосердия!» – тоже 1918 год. Это почти о себе. Об интеллигентной семье, выброшенной Смутой из жизни, о голоде, о конине, о том, как сын-эсер в 16 лет едва не убил Василия Петровича, либерала-отца.

Но не будет ни милосердия, ни еды. В разгар зимы прислуга приходит и говорит, что есть нечего, что нечего готовить. А граф, увлекшийся зрелищем пылающего Везувия, еще не понял, он посылает кухарку за сосисками в «Елисеевский». А «Елисеевский» заколочен досками.

Он успел написать еще (может быть, самое главное и великое) «День Петра». Не приглаженный для власти (хотя и сверкающий из-под чехлов) роман «Петр I», а короткий и страшный рассказ о палачестве Петра, о цене вопроса. Ясное дело, речь шла и о цене «светлого будущего», обещанного большевиками. Кровь, муки, пытки, казармы, фанатизм безумного вождя. Застенок. «Но все же случилось не то, чего хотел Петр; Россия не вошла, нарядная и сильная, на пир великих держав. А подтянутая им за волосы, окровавленная и обезумевшая от ужаса и отчаяния, предстала новым родственникам в жалком и неравном виде – рабою. И сколько бы ни гремели грозно русские пушки, повелось, что рабской и униженной была перед всем миром великая страна, раскинувшаяся от Вислы до Китайской стены». А.Н. Толстой вывел формулу, верную от Ивана Грозного до ХХI века (правда, уже без Вислы).

Но голод и разруха не понравились бы даже Цицерону, тем паче не радовали ни Алексея Николаевича, ни Наташу, ни детей. Умный и острый аналитик, граф с ходу понял все про большевиков, еще по «Рассказу проезжего человека». Когда еще вера в Россию оправдается, а погибать надо было сейчас, в 1918 году. И граф с семьей бегут в Одессу, в сытый город, на последний берег старой доброй России.

Этим же путем потом, в 1924 году, поедет герой повести «Похождения Невзорова, или Ибикус». Русский Исход на чужую, необетованную землю там схвачен с такой силой, что перебивает дальнейшие (уже после возвращения) вялые и бездарные комплименты графа в адрес большевиков.

«Революция» – это конец света, а потом загробная жизнь в аду. Это просто резюме желтого собрания сочинений.

И как это Сталин не понял, что за имения и роскошь граф всучил ему туфту, а настоящее творчество все шло против течения красной реки? Вот они, мощные аккорды Исхода, наш Реквием по выгнанной самой из себя России: «Ибикус» этот самый (и заодно агония эмигрантов, заграничный ад со всеми удобствами); «Необыкновенное приключение Никиты Рощина» (1921).

Ужас Смуты в великолепном рассказе «Простая душа» (1919). Ужас чужбины для не умеющих примириться с утратой России – в «Рукописи, найденной под кроватью» (1923) и в рассказе «На острове Халки» (1922).

Красные подходят к Одессе, и Толстой вместе с кучкой московских и петербургских знакомых грузится на пароход «Карковадо». Прямой заплыв до Парижа без пересадки в Анатолии, в турецком клоповом кошмаре на этом самом острове Халки в Мраморном море. Повезло. Об этом потом напишут многие, даже Булгаков, никуда не уехавший («Бег»). Но А.Н. Толстой напишет лучше всех.

В Париже сразу – везение. Какой-то плут скупает усадьбы за наличные, надеясь нажиться за бесценок (ведь большевиков скоро прогонят!). И умный граф за 18 тысяч франков продает несуществующее имение в Каширском уезде. Хоть и граф, а умеет выживать. И что же он купил? Три костюма, шесть пар обуви, два пальто, смокинг и набор шляп. Деньги все разошлись, и голод защелкал зубами на пороге. Наташа взялась было за фугетту, но одумалась и стала шить шляпки и платья.

А Алексей очень много и великолепно пишет, и на эти небольшие деньги можно очень скромно жить (как все эмигранты). Но послевоенный Париж несытно кормил искусство. Как-то мимоходом в «Убийстве Антуана Риво» (1923) Алексей гениально отобразил трагедию бедных безработных солдат (французских!), вернувшихся с войны, да заодно на одной странице лучше всех историков разъяснил, почему Германия проиграла. Учебники по Первой мировой после этого рассказа можно не читать. Но скромно жить и «ходить в рваных башмаках», как сказала Наташа, он (граф!) никак не мог.

В это время он пишет свой потрясающий рассказ – «Повесть Смутного времени» – о Смуте, о Лжедмитрии, о Годунове, о первом Романове. Та Смута закончилась покоем, а вдруг и эта кончится так же? Алексея вдохновляет объявленный нэп. Это уже какая-то жизнь. И он решает продаться дорого и не всерьез. Тридцатые годы даже он не предвидел. Семья перебирается в Берлин и там (уже в 1921 г.!) входит в сменовеховскую группу «Накануне» (наводненную чекистами), куда записались интеллигенты, отказавшиеся от борьбы с советской властью и готовые ее признать. Но он успел еще написать абсолютно правдивую первую часть «Хождения по мукам», «Сестры» (1922). Гонимые злым ветром катастрофы интеллигенты выглядели именно так. Он писал с натуры: адская фигура Распутина, футуристический карнавал, светская жизнь и искания интеллигенции, чистота девушек и женщин Серебряного века, «мене, текел, фарес», начертанные на стенах Зимнего, жуткая война, анархисты, Блок, чувство погибели. Он и «Аэлиту» – образец для целых поколений фантастов – начал в эмиграции. Почувствовал, что чужбина – это Марс. Очарование и тайна чужой цивилизации и высшей культуры атлантов. Легенда об истории Атлантиды, яростная и завораживающая. Сумасшедший голодный Петербург, где нет хлеба, но собираются запускать ракету на другую планету. Да, это Россия. «Града настоящего не имеющая, но град грядущий взыскующая», по Мережковскому. А восстание марсиан во имя присоединения к Советской республике – искусственная чушь, приписанная в 1923 году. Для властей. Хотя такие «гусики» (то есть солдатики и матросики), как Гусев, помешавшиеся на мировой революции, тогда водились. Только вот марсиане ничего не поняли, просто подчинились чужой сильной воле пришельца с живой, полной сил планеты. Это же видно. Но увы! Граф продается широко и публично. Пишет открытое письмо советскому правительству: «Совесть меня зовет ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вбить и вколотить в истрепанный бурями русский корабль». 25 апреля 1922 года эти строки напечатали в «Известиях» с самыми милыми комментариями. Большевики клюнули на голый крючок без наживки. Еще бы! Граф Толстой, да еще талантливый, да еще известный писатель. Но что они от него получили? Пошлые политические заявления. И все. Накануне отъезда он объявил: «Еду сораспинаться с русским народом!» Да гвоздики были резиновые. Перед «стартом» он продал Тэффи (и еще двадцати друзьям) за 10 франков фарфоровый чайник, получив деньги со всех вперед (все-таки 200 франков!). Такие строгие и чистые антисоветчики, как Мережковские, с ним порвали. А Бунин простил – за талант. После «Петра I», в 1945 году, прислал из Парижа записку: «Алешка, хоть ты и сволочь, мать твою… но талантливый писатель. Продолжай в том же духе». С Бунина – прощение, со Сталина – Сталинскую премию. Он был абсолютный циник. Талантливый и бессовестный. Он поедет, конечно, в круиз по Беломорканалу и засветится в той паршивой горьковской книжонке о поездке.

Он пойдет по трупам и по костям. Он разучится жалеть. Он никого не подставит, ни на кого не донесет, не станет требовать ничьей головы. Но и не заступится. Ни за Мандельштама, ни за Мейерхольда. Он будет притворяться шутом для Сталина: то напьется, то анекдотик расскажет. Он будет угождать сановному Горькому. На даче у мэтра мальчики ловили бреднем рыбу, бредень зацепился за корягу. Толстой в шикарном синем костюме полез отцеплять (на прощание в Париже на десять лет вперед костюмов накупил). Костюм полинял, и еще неделю у Горьких развлекались, ежедневно топя баню, чтобы отмыть «посиневшего Алешку», который подкрашивался дома чернилами… Стыдно. Но ему не было стыдно. Он был очень холодным художником, он не любил свои модели. Его не волновал вопрос, что станет со страной, с народом. Он знал, что утонет, если не оттолкнет утопающих. И он выжил. Начал с нуля: лефовцы его не терпели, знакомые чурались: граф, эмигрант, а вдруг за него посадят? Маяковский с ЛЕФом травили его еще и за классицизм. Он в ответ едет корреспондентом «Правды» на Волховстрой, присылает восторженные репортажи. Он свой, свой в доску!

И МХАТ ставит его пьесу, а потом в очередь становятся и другие театры. Квартирка у него пока тесная и скромная, еда убогая: щи и мясо из щей под хреном. Но зато собираются полезные люди. И выходят новые, потрясающей силы вещи: «Гадюка» (1928), «Гиперболоид инженера Гарина» (1928), вторая часть «Хождения по мукам», то есть «Восемнадцатый год» (1928).

Начал прибыльный проект: роман «Петр I», коий и писал 16 лет. Так и не дописал, но «Новый мир» с 1929 года аккуратно публиковал уже написанные главы. Он великолепно подал жестокую и яркую историю и даже не особо любовался Петром: оставил на нем и кровь, и палачество. Роман очень сильный, хотя и слабее рассказа «День Петра». Сталин обалдел от счастья и осыпал милостями придворного «кремлевского» графа.

Все-таки Сталин был недалеким человеком, наверное, мнил себя Петром. Еще бы! Ломка старого мира, «железный конь идет на смену крестьянской лошадке» (Ильф и Петров), «оставил Россию с атомной бомбой, а принял ее с сохой» (говорят, Черчилль). Хотя какой он Петр? Сталин построил не Петербург, а ГУЛАГ, и вместо окна в Европу возник железный занавес, а окно-то прорубили во времена Иоанна Грозного. Конечно, граф Сталина терпеть не мог. Иначе не было бы «Золотого ключика», Эзоповой сказки, где куклы бегут от страшного и противного Карабаса-Барабаса под предводительством хулигана и диссидента Буратино. Только куклам было куда бежать: была дверка в новую жизнь в стене каморки папы Карло. А перед А.Н. Толстым была просто стенка, и к ней он становиться не хотел. Он мог не уцелеть, игра была рискованная, очень многих правоверных сталинистов пустили на шашлык. Но они были бараны, а он был циник. Он всех переиграл. В 1939 году появляется «Хмурое утро». Самая неудачная часть трилогии. Врать в своем творчестве у графа не выходило. Он врал в политических заявлениях. В «Гиперболоиде» у него живые и авантюристка Зоя Монроз, и фашист и авантюрист Гарин (в 1928 г. Толстой сформулировал ДНК фашизма: раса господ, селекция, евгеника, фанатизм этой идеологии, ее крах. Ведь серой массе нужны иллюзии, нельзя прямо сказать, что люди не равны. Коммунизм выжил, потому что сладко лгал. Фашизм погорел не только на жестокости, но и на открытом цинизме). Апаши, немецкие ученые, капиталисты – все живые. Только главный герой Шельга, идеал коммуниста, – манекен.

В «Хождении по мукам» красные все на ходулях, все неправдоподобны: и Анисья, и Иван Гора. А «Хлеб», якобы продолжение «Утра», написанный в 1937 году, вообще «окно РОСТА», слабая агитка: «Не отдал он красный Царицын врагам пролетарской страны». И как это Сталин купился на такую дешевую и бездарную лесть? А вот мужик Алексей, ординарец Рощина, наш несостоявшийся средний класс, в трилогии очень живой. Этих мужиков большевики или в банды толкнули и уничтожили, или раскулачили и прикончили в ГУЛАГе. И всем понятно, что Иван Телегин и Вадим Рощин в Красную Армию не пошли бы, автор погнал их туда силой, вопреки характерам.

Однако правда и здесь брезжит: столичные жители после победы «Революции» получают по 100 граммов черного хлеба, а героиня Гражданской войны Анисья – еще и пару вобл или ржавую селедку. Зато граф лгал в другом. Вот что он говорил о великом Льве Толстом: «…когда он пишет об отвлеченных вещах, он не видит, а думает. И если бы он думал так, как думает товарищ Сталин, то, наверное, он не затруднялся бы во фразах». А вот цитата из 1937 года: «Мы поднимаемся все выше и выше к вершине человеческого счастья».

А вот и 1938 год. «Кто старое помянет – тому глаз вон. Глаз вон вредителям, тайным врагам, срывающим нашу работу, – это уже сделано, глаз у них вон». А это уже одобрение репрессий, пляска на костях.

И еще беспардонная ложь из 1938 года: «Наш советский строй – единственная надежда в глухом мире отчаяния, в котором живут миллионы людей, не желающих в рабских цепях идти за окровавленной колесницей зверского капитала».

И что же он за это получил? За свою бессмертную душу? Сталин выполнил все условия договора. Этот дьявол – в отличие от Мефисто – не обманул. Граф получил дворец князя Щербатова, дачи в Барвихе и Царском Селе, личный счет в банке, который был только у Туполева (до ареста) и Горького (до его отравления чекистами). Он получил красного дерева мебель петровских времен и мебель карельской березы. В дверях стоял лакей с позументами и жезлом: «Его сиятельства дома нет, они на заседании горкома партии». Он получил депутатство в ВС, стал академиком, возглавил Союз писателей, хватанул орден Ленина и орден Трудового Красного Знамени. Его детей не взяли на фронт, он только кинул в 1943 году 100 тысяч рублей на танк «Грозный».

Он даже получил новенькую, с иголочки, молоденькую жену. Наташа, не вынеся вечных попоек с первыми встречными и застолий дома до утра, а также романов со всеми юбками СССР, уехала с детьми в свою квартиру в Ленинграде. Оставила мужу любовную записку и, по просьбе Алексея, секретаршу «на недельку». Наташа оставила ему Милу Баршеву – молодую девушку, подругу детей. Через две недели Баршева перебралась из кабинета в спальню… Наташа смирилась, худого слова не сказала: «Таков свирепый закон любви. Если ты стар – ты не прав, и ты побежден». Она снова стала писать стихи… о любимом Алеше. И это было худшее из его предательств. В 1935 году 52-летний Толстой женился на 29-летней Людмиле. Они прожили вместе десять лет. Из Милы вышла советская гранд-дама. Это вспоминает писатель и лагерник аристократ Олег Волков. Однажды он ел за их столом, но понял, что просить помощи и заступничества нельзя.

Толстому разрешали ездить в Западную Европу, он пытался сманить Бунина, хвастался богатством и скупленными на толкучке портретами «предков».

Но Тот, кто не подает руки талантливым подлецам, не дал ему легкой смерти и долгой жизни. В 1944 году у него нашли рак легкого, и он умер в 1945 году, 23 февраля, ничего из богатств не унеся с собой.

Я бы простила – за талант. Но я не знаю, как просить об этом у Того, кто ценил совесть выше литературных данных. Кому много дано, с того много и спросится. А у меня нет аргументов, кроме желтого собрания сочинений. Боюсь, что молитвы здесь не помогут. Остается надеяться на блатных чертей из адского барака.