НА ТОЙ ЕДИНСТВЕННОЙ, ГРАЖДАНСКОЙ

Борис Годунов, сменивший в Кремле злобного и умного Иоанна и доброго, но неумного Федора, оказался менее чем посредственным реформатором. Дело даже не в царевиче Димитрии, от которого, кстати, России все равно бы не было проку, потому что уже было ясно, что он пошел в отца, в Ивана Грозного, так же, кстати, как и царевич Иоанн, старший сын тирана, убиенный отцовским посохом и так мелодраматично запечатленный Репиным, прямо-таки на уровне Дарьи Донцовой. Царские яблочки наследников падают недалеко от тоталитарных яблонек в том самом нашем дремучем саду, откуда уйти невозможно, потому что серафимов и херувимов с огненными мечами в этом саду полно, а вот с Древом Жизни или там Древом Познания Добра и Зла – большая проблема.

Никто из историков не знает, убивал Борис Годунов царевича или не убивал, а поэтам и романистам не стоит верить – они плохие детективы. Я, например, могу точно сказать, что в Скотланд-Ярде на Бориса Годунова нет более доказательного материала, чем пушкинская трагедия. А с таким «компроматом» и в визе не откажешь. Ведь Александр Сергеевич у изголовья не стоял, и материалов в его время было не больше, чем в наше. Хуже другое. О Борисе Годунове могли такое подумать. Конечно, тогдашняя русская прогрессивная общественность тоже у изголовья, как говорится, не стояла, но деяния Бориса она наблюдала с близкого расстояния, в конце его царствования опасаясь ежечасно стать объектом его внимания.

Когда пресеклась династия Рюриковичей, избранный Земским собором Борис Годунов, разночинец, зять тогдашнего наркома Ежова, то есть Малюты Скуратова, имел легитимность скорее президента, чем монарха, хотя и пыжился как мог. Россияне тогда, как и сейчас, не были демократами, любили сильную руку, ежовые рукавицы, величие, помпезность, сверхдержавность и хотели главу государства считать Богом, а не своим наемным работником (даром что избрали, а значит, и потребовать могли). Но Борис быстро сбыл с рук демократию, реформы, западничество и даже здравый смысл. Будучи народным избранником, он народа боялся как огня и поспешил замкнуться в своем золоченом величии. Он успел отправить дворянских отроков учиться за границу; но он же и потребовал от Запада их депортации на Русь (чего не получили и его «наследники»), когда отроки с успехом освоили науки и решили «остаться». Он сыскал детям иностранные престижные партии, но ему же та же демократическая молва приписывает убийство королевича, жениха дочери Ксении (безутешному отцу!). Общественные работы, гуманитарная помощь голодающим, кое-какие иностранные книги, открытие границ, временное снятие железного занавеса – вот и вся его скромная реформаторская обойма.

Бориса, при таких-то его деяниях, обвинили даже в том, что он отравил свою любимую сестру Ирину, вдовую царицу доброго сына Грозного, Федора. Скажете – пусть? Но та же общественность ни в чем таком не обвиняла богобоязненного, блаженного Федора. А лживость Бориса, его двуличие и лицемерие были ведомы последнему холопу. Он выжил при Грозном и возвысился, а ведь митрополит Колычев пошел на Голгофу, а Курбский рискнул жизнью, чтобы перейти фронт и сдать свою армию литовцам. Гордые головы падали; ведь Ивану Грозному мало было лояльности и молчания, ему нужны были хвала, кимвалы, лесть, простирание ниц. А прав на такие почести у Годунова не было. Но хотелось, ох как хотелось. Трагедия всех выскочек на свете.

Народ сер, но мудр. Он все это видел. Видел изворотливость, трусость, хитрость. А комедия с престолом, которого он якобы не хотел и заставил себя просить, потупляя глазки и поджимая губки? Не один же Пушкин был шокирован… Неуверенности народ не любит. Даже холопы: они как псы – будут верно служить сильному хозяину, а того, кто их боится, сразу укусят. Боялся ли Борис разоблачения или конкурентов, но он постепенно дошел до сталинского маниакала: стал искать врагов у себя под кроватью, сильных олигархов (бояр) тихо удавил в камерах, разослал по острогам или отправил в ссылку, по поводу Димитрия и его горестной кончины так долго оправдывался через глашатаев, что даже Пушкин его обвинил. Qui prodest? Кому выгодно? Это страшный юридический вопрос. Устранение сына Ивана Грозного, законного наследника, выгодно было Борису. Смутное время начинается с Бориса. И это – последствие решения Ивана IV, отказавшего Русь пяти опекунам слабоумного (хоть и праведного) Федора. В числе опекунов был Борис. Он и закончил операцию, устранив Шуйского, Бельского и Мстиславского, а Захарьина просто отодвинули.

Престол заколебался, умы смутились, запахло жареным. Борис не распускал ни народ, ни олигархов-бояр, наоборот, он усердно создавал культ своей умной и ловкой личности с европейскими задатками, но шапка Мономаха была на нем с чужого плеча. И чем больше он заставлял себя любить и почитать, тем явственнее вылезала из-под его европейских манер византийская традиция и тем ничтожнее казалась личность правителя. Спецслужбы утроились, слуг заставили быть сексотами и доносить о господах. Борис даже выдумал ноу-хау: разослал по боярам особую молитву, написанную им лично, чтобы на ночь семьи молились за его здравие. Но такие меры госбезопасности опасность не ликвидировали: последовали природные катаклизмы, мор, глад, затмение – и это все тоже приписали греховности царя.

Гениальный политолог и природный пиарщик Григорий Отрепьев рассудил верно: именно такого правителя можно было сокрушить чудом и воскрешением Димитрия, написав на своих знаменах: «Чудо. Возмездие. Гнев Господень. Справедливость. Легитимность». Вместо выскочки и деспота Григорий мог предложить великодушие и царскую кровь. Добрый и законный царь – этого посула оказалось достаточно, чтобы стиснутая в течение нескольких веков гранитными берегами ордынской и византийской традиций традиция Дикого поля вырвалась на волю, устроила наводнение, затопила берега и снесла идейного этатиста-государственника, слабого строителя сильной державы Бориса Годунова. Народ отдался Смуте с упоенным облегчением, искупая века слишком усердного «рабьего» подчинения. Никто заранее знать не мог, что Самозванец предложит такую реальную и соблазнительную инициативу по выходу из вечного российского кризиса и власти, и народа, и развития, что предложенный им путь станет действительно альтернативным тому окольному, глухому и смертельному пути, который был намечен Иваном III и по которому Русь так далеко зашла, гонимая жестоким посохом Ивана Грозного.

Никакой царской крови, конечно, Григорий Отрепьев народу предложить не мог, но вместо мании преследования у издерганного, страшащегося разоблачения Бориса Григорий предлагал спокойствие, уверенность в себе, сознание своей миссии, веру в западнические и христианские идеалы. Начало Смуты сулило нам спасение. Бывает, что великие события происходят в результате случайности, стечения обстоятельств, недоразумения или маленького жульничества. США отстояли свою независимость отчасти и потому, что английский клерк, торопясь на уик-энд, не отдал на подпись министру указ о направлении в Новый Свет военного экспедиционного корпуса. Так что маленький обман с именем и правами все равно давно убиенного младенца Димитрия мог прорубить нам окно в Европу на век раньше нормы, задолго до Петра, и без жестокости и крови. Все эти долгие годы Смуты, начавшейся официально в 1605 году, когда имя Димитрия убило Бориса (еще одна улика), на Московской Руси (а другой уже не было) шла гражданская война, в которой поляки были только наемниками, свидетелями и наблюдателями от Европы. Если на Западе (или на Востоке) гражданская война зачастую становится процессом перетягивания каната из-под власти, денег, влияния (участвуют кланы, знатные дома, корпорации), то на Руси идет извечный, метафизический спор между скандинавской (с примесью славянской) традиции с ордынским и византийским тяжким бременем: за право на жизнь на воле, в светлом европейском тереме с балконом на море. Но каждый раз Орда и Византия возвращают нас в «заколдованный» дикий лес, где мало черемухи, зато много колдунов, серых волков, невиданных зверей, леших и прочей прелести. На кону – жизнь, и игра идет всерьез. Поэтому мы всегда погибали на «той единственной, гражданской», огонь которой в нашей степной, разгульной крови поддерживает традиция Дикого поля, и только окончательная победа скандинавской «темы» в нашей симфонии способна эту войну прекратить. Потому что этот западный «Гольфстрим» терпит в нашей истории поражение уже шесть веков подряд, но торжествующее большинство византийско-ордынского направления не в силах принудить к повиновению жалкие 4–5 % одержимых западников. Даже если все они падут на той «единственной, гражданской» и их снова зароют в пыльную и неласковую российскую землю неласковые «комиссары в пыльных шлемах».

И вот Григорий Отрепьев легко, одним жестом, бросает на кон свою судьбу и судьбу страны, чтобы проиграть и то, и другое. А народ? Народу было хорошо. Классно было народу. Когда надо помалкивать, он орал. Когда надо было говорить, он безмолвствовал. Смутное время – это была его отдушина, его антракт посреди скучных обязанностей, его звездный час. Собравшись в очень внушительную толпу, москвичи перепугали самого Бориса, который в этом сборище народа, задающего вопросы, не ставящего ни в грош земные авторитеты, увидел всадников Апокалипсиса.

Твердая воля Григория, помноженная на vox populi и на безволие Бориса, предопределила и участь несчастной династии, не успевшей осмотреться в Кремле. Никому уже не было дела до невинности и чистоты Федора, сына Бориса. И он, и его мать, дочь Малюты, заплатили жизнью за преступления главы семейства. То есть пошли туда, куда еще при Юрии и Иване Даниловиче стали уходить члены семейств «врагов народа», вернее, врагов власти. Григорий бы их не тронул, он не трогал и явных врагов, таких как Шуйский (Василий). Но олигархи (бояре) решили сделать ему сюрприз. Должностные лица, тогдашняя придворная номенклатура, лично арестовали царицу Марию и ее детей, а потом и удавили сына и мать, оставив в живых Ксению (которую потом Григорий поселил у себя во дворце; откуда и взялась гнусная сплетня о том, что он якобы ее обесчестил). Обольщение народа, сила традиции (той же, византийской, которую надо только оседлать – и она тебя сама повезет), желание бояр ухватить кусок пожирнее от новой династии – все это обеспечивало Григорию Отрепьеву беспечальное царствование. Ухватил волну – и катайся. Он мог бы мягко спать, сладко есть, наслаждаться лестью, переодеваться пять раз в день, менять фавориток. Пожалуй, народ стерпел бы и Марину Мнишек (терпел ведь он при Василии III мать Ивана Грозного, Елену Глинскую). Но, на свое несчастье, Григорий Отрепьев явился не пользоваться престолом. Он был не гедонист, а реформатор. Он пришел дать нам волю.

Григорий Отрепьев был иноком, книжником, доверенным лицом архимандрита одного из самых «научных» монастырей. Он писал под диктовку и разбирал летописи. Он знал историю. На Руси больше негде было получать образование, книжная мудрость жила в монастырях. Боярский сын-интеллектуал мог делать карьеру только в монастыре. Научная карьера была церковной, административно-деловая была дана дьякам. Но Григорий хотел знаний. Именно в монастыре, читая летописи, он понял, что Русь пропадает пропадом. И поклялся ее спасти. Одной науки тут было мало. Нужно было еще военное дело, нужны были навыки полководца. Чтобы спасти Русь, ее надо было сначала завоевать. Военное образование он получает в Запорожской Сечи, сбежав из монастыря, потому что христианство он понимал на уровне XXI века, а не как темный люд темного XVII столетия. Став воином и стратегом, он пробирается в Польшу. Спасение Руси он видит в ее вестернизации. Значит, надо учиться у Запада. Григорий посещает университет, изучает право, читает латинские книги. И вот образование его закончено, он нанимается слугой к Мнишекам. Начинается дипломатия. Юноша был великим дипломатом. Добраться до короля Сигизмунда ему было не проще, чем крестьянке Жанне – до Карла VII. Тщеславие пана Мнишека, геополитические амбиции польских магнатов, стремление шляхты к войне, честолюбие Сигизмунда, тщеславие Марины, тщеславие и мечта стать царицей хоть у самоедов – все было им обыграно, все пошло в ход. Григорий сработал за целый МИД. Самое интересное – это то, что поляки не просто решили использовать такой удобный предлог, чтобы что-то заработать на русской Смуте, да еще и территории кусочек оттяпать. Так они будут относиться к Лжедмитрию II, каналье, мошеннику, хитрой бестии, авантюристу. А Григорию они поверили. Поверили, что он настоящий Димитрий. Поверили в очевидное: перед ними стоял патриот и идеалист, он был не «тварь дрожащая, а право имел», он верил в свою великую судьбу, он хотел приобщить Русь к западной цивилизации и отнять ее у тирана (Бориса). Григорий был хорошим актером: он стал Димитрием, он сам уверовал в это. Он перевоплотился. Жизнь была сценой, на этой сцене у него была только одна роль – Димитрия. У пьесы не было конца и антрактов. Никогда и никому (даже верному ему до смерти полководцу Басманову) он не назвал своего настоящего имени. Историки дивятся, почему порядочный человек Басманов изменил юному Феодору Годунову, почему потом остался верен Отрепьеву и умер за него? Все просто: Басманов тоже поверил! И Мария Нагая, мать Димитрия, поверила, что это ее сын.

И он берет с собой сына Курбского в знак того, что отныне на Руси не будет политэмигрантов, он идет на Русь, он проигрывает все битвы, он ищет смерти в бою – и ночью к нему приходят те, кто разбил его днем, и никто не смеет выстрелить в него, хотя он не носит кольчугу. Русь жаждет чуда. Она получает его. Запад приходит не с угрозой, не с мечом, а с любовью и улыбкой на устах. Явление Санта-Клауса. Политическая амнистия, реабилитация, отмена тайной полиции. С поляками Григорий ведет себя не как марионетка, а как дружественный государь великой державы, и за это они только больше уважают его. Он дал свободу от сердца и «от пуза», досыта. Готовится открытие колледжей и университета, декларируется свобода совести, отменяется пытка; Боярская дума получает права и полномочия Сената. Открываются границы, устанавливается безвизовый режим, поощряется западная образованность, продаются книги. Никому не режут бород, никого не заставляют ходить в польском платье, но устраиваются балы (в Кремле!!!!!), красотка Марина, полячки и поляки танцуют с царем, царь ходит в польском платье, бреет бороду, сидит за книгами, говорит по-латыни и по-польски, катается на коньках, устраивает потешный штурм снежного городка. Вы, конечно, уже угадали, что про него думают бояре: «Антихрист». О, как его ненавидят! Народ пока только диву дается. Василий Шуйский, интриган и втируша, устроит заговор, Дума приговорит его к смерти. На эшафоте Григорий его помилует и даже в ссылку не отправит! Григорий не хочет заставлять и карать. Он надеется, что люди привыкнут к Просвещению. Он ведет себя как миссионер. И конечно, как реформатор, он больше похож на Гайдара, чем на Петра I. Это была наша Жар-птица. Большой грех – убить Жар-птицу. Или пересмешника. Не стреляйте в белых лебедей.

Петр I заставит силой. Григорий хотел объяснить. В конце концов бояре, как Руцкой, Хасбулатов и Верховный Совет образца 1993 года, взбунтуют народ. Мятеж ксенофобов и изоляционистов. Список обвинений: зачем привел поляков, зачем сидит за книгами, зачем прост и доступен, зачем не ходит в баню с женой, а принимает ванну, зачем чистит зубы, зачем не спит после обеда, зачем говорит «не по-нашему»? Он умрет с саблей в руках, как викинг. Он попал в Валгаллу. А мы попали в трясину. А государство попало в тартары. Убийство второго государя за один только год сорвало все предохранители, и страна обезумела. После смерти Григория начались погромы: избивали поляков и вообще иностранцев. Ограбив их, стали уже грабить и своих, по инерции. Гражданская война имела столько фронтов, что и не сосчитать: война всех против всех. Как писал А.К. Толстой: «явилися казаки, поляков привели, поляки и казаки, нас паны бьют и паки, мы же без царя, как раки, горюем на мели». Главное сражение гражданской войны было проиграно: восторжествовала ордынско-византийская традиция, пропала (и надолго) скандинавская. Вместе с ней в очередной раз пропала и Русь.

Но шок от столкновения первооснов был так велик, что еще 8 лет, до 1613 года, Русь трепали цунами и землетрясения. Арьергардные бои очередного Армагеддона. В 1606 году царем избирают ничтожного Василия Шуйского, он обещает (письменно) никого не репрессировать; это был бы первый конституционный монарх, но проблема в том, что власть у него в пределах Москвы, да и в Москве его не слушают. В 1608 году явится прохвост Лжедмитрий II, Тушинский вор. Марина, как чистая Мата Хари, помчится к нему в объятия. Бояре не погнушаются и станут получать у него деньги и вотчины, в том числе и иерархи церкви. В 1610 году он всем надоест, и его пострижет в монахи полевой командир Ляпунов. Лжедмитрий сбежит, Марина свяжется с казачьим атаманом Заруцким (из цариц – в атаманши; поистине надо вкуса не иметь). С юга будет грабить бандит Болотников с вполне шахидской программой: против царей, бояр, поляков и плутократов. Казаки будут грабить Русь открыто, на двор выйти будет опасно и ночью, и днем. И бояре в отчаянии взмолятся к будущему Евросоюзу в лице короля Сигизмунда и в 1610 году заключат договор о том, что царить на Руси будет королевич Владислав. Так что поляки не сами явились на Русь, один раз их позвал Григорий Отрепьев, вторично – сами олигархи. В посольстве от королевича в Москву придет мой предок, Мальтийский рыцарь Новодворский, имевший поместья, как весь наш род, под Смоленском, и служивший то Польше, то Руси (в зависимости от принадлежности Смоленска). Но одичавший народ польского королевича уже не захотел. А это был шанс стать цивилизованной западной страной. Последний шанс. До Петра. Окно закрылось еще на век. Бородатые Сусанины в лаптях завели в болото не поляков, а всю Русь. Проблема была не в поляках, а в казаках, в разбойниках типа «зеленых» (из беспартийных лесов), в народе, который отвык от нормальной жизни и поголовно ушел в партизаны. Так что Минин и Пожарский – это дешевая агитка из окон РОСТА. Они прогнали не поляков (эти-то сами охотно ушли), а собственных экстремистов. Что и будем отмечать 4 ноября. Победу над традицией Дикого поля.

Михаил Романов был избран на царство в 1613 году за то, что ему никто не завидовал и его никто не боялся. Он был сер, бездарен и неказист, как валенок. Родной валенок, наш, а не какой-нибудь американский, с Майдана. Смутное время закончилось. Начался очередной застой.