ПЕРЕСТРОЙКА И ГЛАСНОСТЬ В ПОТЕМКИНСКОЙ ДЕРЕВНЕ

Анна Иоанновна ушла на тот свет (очень хочется сказать, что отбросила копыта, потому что по методике правления у нее еще можно предположить рога и хвост) cама, от неумеренности употребления роскошного российского харча, икры, семги и буженины. Так в России уходят все тираны (кроме одного Павла I), пресытившись властью и кровью, досыта натешившись над подданными, которые нередко продолжают давиться до смерти на их похоронах, как это было с Иосифом I и последним, отнюдь не Прекрасным. Даже если его отравили верные сподвижники, по версии Авторханова, то слишком поздно эта благая идея им в голову пришла. А на священную особу царицы Анны и вовсе никто не покушался, хотя многие на этом обвинении сложили головы, даже канцлер и фаворит Волынский. Кинжалы, скованные Лемносским богом, о которых грезил Пушкин и которые должны были бы стать «последними судьями позора и обиды» и «тайными стражами свободы», достались в России не тиранам, а реформаторам. Иоанн Грозный и Анна Иоанновна умерли своей смертью, зато Александр II Освободитель пал от рук убийц. Но деспоты еще и верят, что после их смерти ничего не изменится, что они властны над будущим. И здесь они ошибаются. В насмешку над россиянами – лопухами (если не «лохами»), которые так долго ее терпели, – Анна оставила трон младенцу Иоанну Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны и выписанного на племя князя Антона Брауншвейгского. Совершенно бестолковая была парочка, ни на что путное не способная. И этим беспределом воспользовалась Елизавета, с которой и следовало бы начинать. «Дщерь Петрова» – это после Аннушкиных штучек котировалось. Тем паче, что тогдашние россияне тоже имели плохую память и также были склонны идеализировать прошлое. Им уже казалось, что при Петре они были счастливыми, великими, национальными и даже свободными. Да еще и немцы действовали на российские комплексы и наступали на имперские мозоли. «Наши» забыли, что русская Аннушка в Митаве не стала иностранкой и что немец Бирон даже пытался ее останавливать и защищал Елизавету, что от идиотской затеи с Иваном Антоновичем он первым пришел в ужас. Если уж великий Ключевский пишет, что немцы расселись вокруг России, как кошки возле горшка с кашей, то что оставалось людям простым, неученым? Только идти на площадь с лозунгом «Немцы, гэть!».

Елизавета была интуитивно классным политиком. Национальное возрождение. Суверенитет. Народность. Гвардейскую каску на голову, крест в руки – и в казармы Преображенского полка.

«Знаете ли вы, чья я дочь? Клянетесь ли умереть за меня, как я клянусь умереть за вас?» И вперед – добывать корону. Елизавета была смелой девушкой. А гвардейские атаманы-молодцы вспомнили свой старый слоган: «Вот она, наша матушка! Теперь нам, детушки, вина будет вволю!» С младенцем и Анной Леопольдовной удалось справиться одной левой. Вот только отправлять невинного ребенка в крепость на всю оставшуюся жизнь не стоило, Достоевский бы не одобрил. Этот младенец пролил столько слез, что вырос полубезумным, замученным неучем, потому что не видел он ни родственников, ни нянек, ни воспитателей, ни учителей, ни книг. Одних часовых. И вырос он Маугли в джунглях российской политики. А когда (при Екатерине уже) один великодушный офицер, Мирович, попытается его освободить, комендант застрелит своего узника. Такая была инструкция.

Но в остальном Елизавета проявила большое великодушие и поступила в той же казарме гвардейцев нетипично. Она дала обет не предавать никого смертной казни и сдержала слово. Не скоро на Руси повторится такое царствование. До Александра I, пожалуй. Да и то он не казнил по политическим мотивам, а душегубов миловать не обещал. Программная отмена смертной казни – этого после Елизаветы придется ждать до Ельцина.

Елизавета всюду расставила «национальные кадры», но проскрипций не было. Аннушкины временщики попали в ссылку, а не на плаху. Но темная струя народной ксенофобии, и именно по отношению к немцам, как к людям шустрым, результативным, умным, не растяпам, которая так сильно выражена в «Обломове» у Гончарова по отношению к Штольцу: «Немец: следовательно, продувной», начинается отсюда. Немцы честно и опять-таки эффективно служили России, не бедствовали, повышали культуру народа, наживали деньги и ученые степени, часто и подвиги совершали. Они хотели считать Россию своей родиной. Но с 30-х годов XVIII века по 40-е годы XX они неизменно осмеивались и обливались грязью в народном сознании; с Немецкой слободы, откуда пошла русская модернизация, немцы были гонимы как чужие, как «агенты влияния» (всеми, кроме умных царей). Их магазины громили в 1914 году; их ссылали и расстреливали в сталинские времена. Им завидовали и на них валили все свои беды и грехи. А ведь они после Елизаветы правили Россией, и это был не худший для нее вариант (по сравнению с Романовыми, которые кончились с приходом на Русь очередного варяга – Екатерины II). Так что 300-летие династии Романовых – это очередная национал-русификаторская чушь.

А в Елизавете очень была сильна славянская традиция. Она была русской во всем: безалаберной, великодушной, доброй, бестолковой. А.К. Толстой в своей сатирической саге об истории Государства Российского эти ее качества отметил: «Веселая царица была Елизавет; поет и веселится, а все ж порядка нет». С политической точки зрения царствование Елизаветы – это форменный застой. Никаких новых реформ, никаких великих потрясений. Елизавета нашила себе столько платьев, что их негде было держать и некогда носить, устраивала балы и спектакли. Конечно, вкус к западной жизни у нее был, но только в смысле досуга. Однако и этого хватило, чтобы не прошла контрреформация.

Елизавета отменила смертную казнь, но забыла отменить пытку. Екатерина сделала ровным счетом наоборот. Она поступила как европеец XVIII века: вернула смертную казнь, но пытки отменила как средневековое варварство. Цивилизация без избыточной доброты, без сантиментов у Екатерины; и сердечная доброта без цивилизации у Елизаветы. Словом, двадцатилетие правления «дщери Петровой» люди вспоминали потом со слезами умиления на глазах, почти как эпоху Леонида Ильича. Хотя Елизавета была гораздо добрее.

Она была из тех барынь, что Муму уже топить не прикажут, но наголо обрить девку-ослушницу или дать затрещину горничной еще могут. Институциональной свободы не было, законов, защищающих достоинство личности, не было, но личность имела возможность «по своей глупой воле пожить». Элита читала французские книжки и с восторгом постигала тонкости французской моды, театра и литературы из тех же краев. Французское влияние (стиль, атмосфера, чтение, гувернеры) заменило немецкое. Оно и понятно: Елизавете нужен был европейский досуг, а Франция – это лучший досуг Европы. Екатерина возьмет у французов другое: немеркнущие идеи Просвещения. Ей будут интересны не Мольер и Расин, а энциклопедисты и Вольтер. Но и Мольер с Расином в России были нелишними. Элита приохотилась к театру и стала настолько светской и западнической, что даже при таких издержках, как смешение «французского с нижегородским», возвращение к богомольной, закрытой на запоры от европейцев «хомейнистской» Руси, где женщины сидели по светелкам, а о танцах грешно было думать, стало невозможным. Проект пошел под снос. А чего хочет элита, того в исторической перспективе захочет и страна. Причем, заметьте, никакое насилие уже не требовалось. От европейских соблазнов уже и за уши дворянство было не оттащить. То есть Петр, как русский Ататюрк, не изменил душу страны и ее мысли, но изменил костюм. Свободы не прибавил, европейский порядок не привнес, зато запретил носить фески и содрал с женщин хиджабы, паранджи и прочие приметы Востока. И то хлеб.

А с престолонаследием у Елизаветы опять-таки вышли проблемы. Как у любой королевы-девственницы. Только вот английской больше повезло: сын казненной ею Марии Стюарт Иаков оказался необидчивым и дельным государем и для Шотландии, и для Англии: протестантская этика, торговля, мореплавание, умеренность… А Елизавете пришлось опять заняться импортом. Ее жуткий племянничек Петр III, клинический идиот, солдафон и незадачливый симпатизант Фридриха Великого, который судил и казнил крыс за воинские преступления, и вместо того, чтобы заниматься армией, играл в солдатиков, мог бы стать очередным несчастьем России, но не успел. Потому что Елизавета, кроме застоя, отдыха, разрядки и отмены смертной казни, успела сделать для Руси еще одно благодеяние: она нашла слабоумному Петру жену, хорошенькую и умненькую немецкую принцессу, которая неожиданно оказалась великим государственным деятелем. Это был счастливый случай, то великое русское «авось», на которое мы всегда делаем ставку и которое иногда нас вывозит.

Но за это право, за право стать монархом, а не нелюбимой, постылой женой, которую будет шпынять любовница мужа Лизка Воронцова, вообще за право на жизнь Екатерине придется заплатить очень высокую цену, и именно в той валюте, которая была в ходу и имелась, и применялась, и конвертировалась во власть в той стране, куда занес ее ветер фортуны. Этой ценой были интрига, заговор, военный переворот и мужеубийство. Ей, поборнице закона, чистоплотности и порядка, пришлось связаться с буйными кутилами и бретерами Орловыми и употребить знакомый механизм глуповской смены режимов: с атаманами-молодцами. Конечно, у Орловых на семь бед был один ответ, но тюремщики для свергнутого императора из них получились очень плохие, совсем как в той давней истории с двумя английскими Эдуардами и Изабеллой Французской на грани XV века. Правда, не было депеши из «Центра»: «Eduardum occidere non timere bonum est». 1) Убить Эдуарда не бойтесь, это хорошо; 2) убивать Эдуарда не надо, бойтесь, ваш страх пойдет во спасение вашим душам, и это для них хорошо.

Но совершенно очевидно, что Екатерина была в курсе, как Александр I перед убийством Павла I, и дала санкцию. И эта маленькая уступка российским традициям наложила страшный отпечаток на екатерининскую перестройку и сделала ее «потемкинской» вопреки воле самой Екатерины.

Цель иногда оправдывает средства в глазах историков, но тяжко ложатся они на душу и диктуют отступления от регламента модернизации, причем до тех пор, пока всякое европейское начинание не вернется к посконным и сермяжным стандартам традиционализма: самодержавию, православию и народности. Шаг в сторону от европейского пути – считается варварство. История открывает огонь без предупреждения. Екатерина была свободна от всякой державности и самовластия, ведь она не была даже пруссачкой: Фридрих Великий только создавал тогда в Пруссии сильное немецкое государство. А в том княжестве, хрупком, изящном, фарфоровом, откуда Екатерину выписали, не было силы и ресурсов, чтобы кого-то подавлять и угнетать. Екатерина была трудоголиком, прилежной читательницей всех новинок, корреспондентом Вольтера, соратницей и спонсором Даламбера и Дидро. Нам выпал ослепительный шанс. И Екатерина действительно украсила нашу целину клумбами… но не подняла ее. Почему? Давайте разбираться. Потемкин, простой, широкий русский малый, даром что князь, полководец и самородок, не был лакеем. Екатерину он честно любил и почитал. И служил ей без лести, как рыцарь своей даме, как д’Артаньян королю. Он ее просто порадовать хотел, вот и нарядил крымских и разных там степных (нынешних краснодарских) крестьян, чтобы матушка думала, что местность заселена, что крестьяне сыты, нарядны и счастливы, что деревни у них тоже хорошенькие, кокетливые. Бедняга не знал, что его деревни станут символом, генетическим кодом российской модернизации на века, вплоть до Горбачева и Ельцина, что этот исторический и генетический код, эта формула будет даже иметь обратную силу, потому что петровская перестройка тоже потемкинская деревня. Потемкинская деревня, потемкинский Сенат, потемкинский Петербург…

Екатерина была цивилизованной государыней. С ней в России (не считая Павла) навсегда, до большевиков, кончились для правящего монарха крики, топанье ногами, затрещины, брань, вульгарные разносы. Даже выговор будет начинаться с «милостивый государь». Понятно, почему Европа называла ее «царскосельской Минервой». В варварской стране, среди миллионов рабов – и вдруг философские диспуты, разговоры о прекрасном… Екатерина даже звала в Россию Вольтера, которому нигде из-за его языка жизни не было. Но какое-то шестое чувство философа удержало, несмотря на королевский грант. Кто знает, не постигла ли бы его судьба Радищева и Новикова?

Первым делом Екатерина собирает Съезд народных депутатов. В самом деле, екатерининская перестройка была очень похожа на горбачевскую (а реформы Александра II – на ельцинские: всего вдоволь, свободы от пуза, полностью европейские нормы, а там будь что будет, даже если этой свободой мы зарежемся; и надо сказать, что «дорогие россияне» использовали и ельцинские, и александровские преобразования, чтобы зарезаться свободой и удавиться либерализмом). Екатерина и Горби дозировали свободу, давали понемножку, чтобы не подавиться, давали не всем и не во всем; это была эволюция, которая закончилась срывом в павловский террор сверху и в потенциальные репрессии гэкачепистов, в планировавшуюся ими реакцию, и только чудом этот вариант не прошел. А вышло бы – было бы похоже на павловскую автократию. То есть если революция – риск, то эволюция тоже небезопасна: несамостоятельное, инфантильное общество теряет свободу и вместе с ней начатки реформ, и снова – выжженная пустыня и ожидание нового Мессии, нового поводыря.

Екатерина собрала выборных от всех сословий, кроме, конечно, несчастных крепостных. Выдала им свой «наказ», собственноручно адаптированный тамиздат юридического и политического толка, послушала мнения. Убедилась, что элита страны, единственные широко образованные люди – дворяне (они же крупные чиновники и высшие офицеры, да и низшие в то время были из дворян) не хотят освобождения крестьян. Даже крестьяне-однодворцы не хотели. Узость, эгоизм, местничество Екатерину ужаснули. Екатерина имела все основания презирать своих подданных: они не были ни энциклопедистами, ни вольтерьянцами. А путешествуя по подведомственной стране, Екатерина столкнулась с холопами и святотатцами: некие крестьяне просили разрешения поклоняться ей, как иконе. Из увиденного можно было сделать два вывода: сбить ярмо или оставить все как есть. Екатерина выбрала второе. И это не была благая часть. Да, Екатерина создала дворянское самоуправление. Но ведь XVIII век – век третьего сословия. Почему друг энциклопедистов не последовала их совету? «Мадам, при вас на диво порядок расцветет, – писали ей учтиво Вольтер и Дидерот. – Лишь надобно народу, которому вы мать, скорее дать свободу, скорей свободу дать».

Россия, народ, дворяне, землемеры… они не готовы всегда. Их не надо бы и спрашивать. В 1861 году Россия была не готова к реформам Александра II, однако он их провел. Екатерина слишком увлеклась народностью, что и привело к продолжению самодержавия. Жалкие потребности в диктате и патернализме, которые она вычитала из умов своих жалких подданных, были не тем атласом, которым следует руководствоваться. Екатерина не поладила с дворянской интеллигенцией. Интеллигенция – это тонкий слой тех, кому приспичило спасать Россию от нее же самой. Дворянские интеллектуалы в медных тазиках. Таким был Радищев. Крупный чиновник таможенного комитета, богатый помещик. Не Пугачев, отнюдь! Долгие месяцы следствия, а ведь судили за самиздат… Почему Екатерина так поступила? Потому что Радищев написал: «Иду туда, где мне приятно, тому внимаю, что понятно, вещаю то, что мыслю я. Могу любить и быть любимым; творю добро, могу быть чтимым; закон мой – воля есть моя». Русское самодержавие немецкой принцессы и западный индивидуализм русского вольнодумца не совпали и сцепились. Та же история с масоном Новиковым: православие продиктовало заключение в крепость. То же самое и с крестьянами, подавшими прошения о выходе из крепостного состояния. Холопами удобно управлять, с ними только не хочется общаться. Потемкинская деревня могла стать настоящей. Не стала.