Глава 1 Сиятельный дед

«У меня воспоминания, одни как Монблан, а другие — как муравейные кучи», — признался как-то Толстой. Память о предках была сравнима только с вершиной Монблана, где легче дышится. Восемьдесят два года Лев Толстой писал книгу жизни, в которой одно из главных мест было отведено его замечательным предкам, ставшим важным связующим звеном между прошлым и настоящим. Самой изысканной толстовской собственностью было прошлое Ясной Поляны, сотворенное его дедом по материнской линии — «гордым и даровитым» князем Н. С. Волконским. Родная усадьба являлась для писателя драгоценным мемориалом, где все было пропитано духом деда, матери, отца.

Гениальное уникально всем, в том числе и утробной памятью, врожденными идеями, позволяющими осознать себя как произведение предшествующей жизни предков. Толстой не раз говорил, что он сам себе интересен чрезвычайно с того момента, когда начал «быть», то есть задолго до своего рождения. Его харизматическая личность вобрала в себя лучшие черты предков: Волконских, Толстых, Ртищевых, Горчаковых, Чаадаевых, Неплюевых, Трубецких, Голицыных, Головиных, Одоевских, Мещерских, Разумовских, Ушаковых. Родословная, достойная гордости, сулила и долгий, почти «мафусаилов век», и блестящий успех. Уникальный генофонд, подкрепленный еще и родственными узами с величайшими умами России — Пушкиным, Чаадаевым, Одоевским, Тютчевым, — яркое подтверждение очевидного факта: русское дворянство — не просто родня, но и великая литературная семья.

У Толстого, как сам он однажды признался, был «культ предков». А у них — культ мундира. Он почитал все, что было связано с ними, — фамильные портреты, семейные предания, дедовские книги, мебель, «пахнувшие семейными воспоминаниями». Прошлое чем более удалялось от него, тем становилось дороже. Он верил в неразрывную связь поколений, убеждая семейное окружение в том, что «люди думают так, как отцы их думали, а отцы — как деды, а деды — как прадеды». Тем не менее в старости он видел, как на его глазах «разрушалась старина», дворянская культура, как исчезала патриархальность. В небытие уходило старое барство, на месте которого произрастало новое. Толстой, страстный архаист, делал, кажется, все для того, чтобы в Ясной Поляне продолжали жить «запахи и звуки» дедовского времени. Здесь, в этом живом, домашнем музее, сохранялись усадебный уклад, культура предков, их мемориальный фантом.

Каждый из нас, считал Лев Толстой, представляет собой итог бесчисленных сложений. Всю свою жизнь великий человек стремился продолжить дело князя Волконского — неординарной личности, боевого генерала от инфантерии, чрезвычайного посла в Берлине, образованнейшего человека, эстета, тонкого ценителя искусств, любителя усадебной жизни, — особой независимой формы приватного бытия. Сиятельный князь явился реформатором старой усадьбы, создателем ее новой истории. Его жизнь окутана тайнами и загадками, которые стремился разгадать его замечательный внук Тень ушедшей жизни вызывала «рой воспоминаний». Ампирный образ усадьбы, сотворенный дедом, производил на великого внука сильное эмоциональное впечатление. Лев Толстой любил все, что было связано с дедом, его временем, его делами. Любил настолько сильно, что, за небольшими исключениями, полностью «процитировал» его образ в «Войне и мире». Он никог

да не видел деда, потому что родился спустя семь лет после его смерти, но всегда находился под обаянием семейных преданий о нем, желал физически ему подражать. «Было время, — вспоминал он, — когда я старался стучать ногами, чтобы быть похожим на деда». Правда, он боролся со своими желаниями подражать деду. Так, в своей записной книжке молодой Толстой записал: «Воспоминания детства, желание подражать деду, любостяжание, порывы сладострастия». В «Дьяволе» Толстой говорил о своем герое словно о себе, — «Самые обычные консерваторы — это молодые люди. Так было с Евгением. Поселившись теперь в деревне, его мечта и идеал были в том, чтобы воскресить ту форму жизни, которая была не при его отце, а при деде». Ясная Поляна — своеобразное «эхо» сиятельного предка, отражение его чувственного опыта в облике усадьбы.

Дед писателя был во всех отношениях примечательной личностью. Правда, примечательность эта за ореолом его гениального внука как-то затушевалась, стерлась в людской памяти. А между тем князь Н. С. Волконский должен нас интересовать не только потому, что он дед Л. Н. Толстого и что его внук наследовал некоторые черты его характера, но и потому, что он один из типических представителей своей эпохи и своей среды, прототип князя Николая Андреевича Болконского в «Войне и мире», владелец Ясной Поляны, где он распланировал усадьбу, посадил парк и возвел существующие и поныне постройки.

Князю Н. С. Волконскому было чем гордиться, вспоминая прожитые годы. Ведь он венчал собой мощную ветвь одного из древнейших княжеских родов России. Предки его вели род от одного из Рюриковичей, князя Михаила Черниговского, канонизированного православной церковью. Доказательством тому была висевшая в яснополянском доме красивая генеологическая таблица Волконских, похожая на большую реку с многочисленными притоками. В деде, как в одном из лучших представителей рода Волконских, «можно заметить некоторые общие черты — независимость, сознание долга и чувство чести». Высокую цену заплатил за эти черты дед писателя. История отставки и опа

лы Волконского при воцарении Павла I проста и нелепа, какой могла быть только при Павле. Началось с того, что князя перевели командовать Азовским мушкетерским полком. А через полгода, в июне 1797 года, уязвив гордого, боевого генерала инспекторским смотром полка, его под смехотворным предлогом «исключили» из службы «без абшида». Это была отставка, да отставка к тому же без пенсии! Однако вскоре, 25 декабря 1798 года, Волконский «всемилостивейшим» повелением был возвращен на службу в чине генерал-лейтенанта, а через два дня назначен военным губернатором в Архангельск Еще через полгода был возведен в чин генерал-аншефа от инфантерии (пехотного генерала), с возложением на него обязанностей командира корпуса, стоявшего на случай предполагавшейся тогда высадки в Белом море французов. Французы, впрочем, как и ожидал Волконский, не высадились, и корпус был расформирован. Оставшись не удел, князь решил навсегда покончить с военной службой. «23 ноября 1799 года генерал от инфантерии кн. Волконский 4-й по прошению» был «уволен от службы с абшидом».

Конечно, вначале была неудовлетворенность новым своим положением, отсутствием привычных целей, но не в характере князя было отчаиваться. Неудовлетворенность должна была обернуться новой деятельностью. Совсем не старый, сорока шести лет, Николай Сергеевич был в расцвете сил. Тогдашнее его состояние достаточно точно представил Лев Толстой в набросках к роману «Война и мир»: «Екатерининский генерал- аншеф, теперешний генерал-лейтенант, князь Волхон- ской, отец князя Андрея, в 1805 году был еще свежий мущина (ему было 56 лет), готовый на всякую деятельность».

Деятельный, активный, он был полон планов. Два важных, серьезных дела, две страсти, на которые направил он всю свою энергию, вскоре захватили Николая Сергеевича. Двумя основными заботами на все время его новой, яснополянской жизни стали дочь и хозяйство.

С годами в Ясной Поляне сформировалась особая культурно-историческая среда, сложился удивитель

ный мир, который вряд ли существовал в какой-либо другой тогдашней провинциальной усадьбе, мир, который рефлексивно, своими традициями потом долго еще будет проявляться во всем жизненном укладе, обычаях, привычках, нравственных устоях толстовской семьи. Черты его тонко подметил толстовед Борис Эйхенбаум, описывая особую патриархальность быта семьи Волконских-Толстых: «Это была не та механическая, бессознательная патриархальность "старосветских помещиков", которая передается из рода в род и свидетельствует только об отсталости, провинциальности, а совсем другая — явившаяся результатом разочарования и "фрондерства", построенная на принципах восстановления утраченного "достоинства" и потому скрывающая в себе не столько консервативные, сколько реставрационные тенденции. Это была патриархальность с надрывом — сознательно и заново организованная (даже без достаточных на то реальных возможностей и средств), утонченная, преувеличенная и несколько стилизованная, соединяющая в себе элементы старорусского барства с французской чувствительностью и галантностью».

Поражаешься подчас, как удивительно всё взаимосвязано, как незримыми до поры до времени путями, прихотливо, затейливо плетущими вязь человеческих судеб, в потоке поколений возникает вдруг личность — сгусток, результат внешне не всегда согласованных усилий многих предков. Недаром "Толстой как-то сказал: «Я начал быть, но не совсем начал. Если бы до меня не было людей, разве я был бы такой же? Я — произведение предшествующих людей, то, что составляет мое я, было прежде меня». Ведь сколь важным оказалось то, что дед писателя навсегда покончил с военной карьерой, что разочаровался в нормах и законах жизни Grand monde — большого света, что, наконец, он, как и князь Болконский, уехав «в свое родовое именье», «начал строиться вроде феодальных баронов с башнями и замками, с садами и парками, прудами и фонтанами!».

Это извечный и в то же время безнадежный вопрос «что было бы, если бы?..», но многое могло бы быть иным, окажись иной судьба деда Льва Толстого, и, главное, не

посвяти он последнюю треть своей жизни усадьбе, любимому своему детищу. Возвратившись в Ясную Поляну, он с головой погрузился в нахлынувшие на него заботы. Усадьба досталась ему не новая. Приобрели ее Волконские в 1763 году, когда Николай был десятилетним мальчиком. Отец, генерал-майор Сергей Федорович Волконский, обстроиться не успел: сначала участие в Семилетней войне, чудесное спасение от неприятельской пули, благодаря нагрудной иконе, заказанной любящей супругой, услышавшей во сне голос свыше, позднее — хлопотная деятельность в качестве Крапивенского уездного предводителя дворянства, воспитание четырех сыновей, да и старость, наконец, — на всё это и ушли оставшиеся двадцать лет жизни. До перестройки усадьбы дело так и не дошло, и все заботы вместе с имением достались младшему из сыновей. То, что овдовевший к тому времени Волконский увидел по приезде в Ясную осенью 1799 года, окончательно убедило его в необходимости вплотную заняться хозяйственными делами, благо он уже успел вылечиться от подагры. За время, пока отец и сын преуспевали на ратном поприще, ветшали и дряхлели постройки, оплывали усадебные дороги, дичали яблони в садах, зарастал парк, мелели пруды. Впрочем, была тому и другая причина, пожалуй, более серьезная, — само время, ведь к началу XIX века яснополянская усадьба существовала уже более века. Необходимо было обновить усадебные дома, при этом гораздо удобнее было построить их заново на более выгодном, самом эффектном месте яснополянского рельефа — ведь теперь не было ограничений по рубке засечного леса и можно было расширять усадебное пространство в любом направлении. Новую усадьбу князь строил с размахом, с желанием не отстать от моды и традиций, царивших в то время. Ведь он намеревался жить здесь почти безвыездно. Богатый опыт государственной службы, европейские привычки, перемешанные с обычным укладом деревенской жизни, помогли ему создать genius loci — фамильную усадьбу, ставшую «целительной санаторией» для его внука. Частной жизни князь придавал первостепенное значение. Ведь государственная служба, потом отставка превратились в почетное прошлое.

Усадебная жизнь началась с курьеза. Прибывший в Ясную Поляну землемер стал уговаривать князя совершить взаимовыгодную, как ему казалось, сделку. Он предложил расширить яснополянские владения на 100 десятин, «прирезав» огромный кусок казенного леса. В качестве взятки землемер попросил у Волконского тройку лошадей. Как и следовало ожидать, это «коммерческое» предложение князь отверг, не в его правилах было заниматься подобного рода махинациями. Он готовил себя к жизни достойной, сменив ради этого придворную жизнь на усадебную, историю на биографию, службу на свободу, карьеру на творчество. Усадьба стала для него способом обретения духовной свободы и формой самовыражения. Именно здесь, вдали от столичных хитросплетений князь нашел себя, реализовав свою творческую энергию в архитектурно- ландшафтном ансамбле — важном финале его жизни. Здесь он принял ее как наслаждение, как красоту. Отлучение от большого света было добровольным выбором князя. В памяти промелькнули, когда-то казавшиеся ему такими значительными,' события. Он вспомнил свои дерзкие поступки, ставшие впоследствии легендами для его внука.

В Ясной Поляне правили мифы, особенно те, что были связаны с личностью князя. Они передавались из уст в уста, возбуждали воображение, в частности, те, которые касались его несостоявшейся женитьбы на Варваре Энгельгардт. Молодой и очень красивый Н. С. Волконский, согласно семейным хроникам, привлек к себе внимание светлейшего князя Г. А. Потемкина-Таврического, известного ловеласа, фаворитками которого были даже его родные племянницы. На сей раз он собирался устроить судьбу «рыжекудрой» Варвары, также являвшейся его любовницей. Жребий пал на Волконского, который находился в стесненном материальном положении и мог бы поправить его солидным приданым своей невесты. Варенька была молода (на четыре года младше Н. С. Волконского), хороша собой, прагматична, активна и независима. Князь был настолько оскорблен этим предложением, что вскипел, крайне нелестно отозвался о фаворитке Потемкина и наотрез отказался жениться

на ней. Карьера князя Волконского не состоялась. «Рыжекудрая» Варвара вышла замуж за его друга С. Ф. Голицына и счастливо прожила с ним, родив десять сыновей. Она преподнесла мужу не только впечатляющее приданое, но и бесконечные дядюшкины фанты, с помощью которых он приобрел в Москве несколько домов на Никитском бульваре. Ее супруг не стеснялся обращаться к благодетелю с различными просьбами: то попросит «пошарить по планам», чтобы побольше приобрести земли, то напомнит о своей болезни, из-за которой он «сделал обещание не есть мяса по постам», и поэтому просит подыскать ему местечко для рыбной ловли.

В том же году двадцатишестилетний князь женился на некрасивой тридцатилетней княжне Екатерине Дмитриевне Трубецкой. Брак был по расчету, а потому и не стал любовным событием. В 39 лет у жены Волконского родилась дочь Мария. Маше не исполнилось и двух лет, как умерла ее мать. «Странные сближения» располагают к размышлениям. Модель женитьбы князя один к одному повторится в супружестве его дочери: тот же расчет в браке, такая же ранняя смерть и младенец Лев, которому не исполнилось и двух лет, когда он потерял свою мать. И еще: вполне банальная история несостоявшейся женитьбы деда впоследствии обросла героическими деталями в сознании его внука, который с нескрываемым восторгом любил вспоминать дерзкий и гордый отказ князя жениться на развратной барышне, повлекший за собой опалу, а впоследствии и забвение.

Но все это осталось в прошлом. Дед писателя предпочитал жить настоящим. В то время Россия была охвачена страстью к строительству и модой на Руссо и Вольтера. Наступал золотой век усадебной жизни. Дух Вольтера витал повсюду, каждый начал «возделывать свой сад». Россия с ее бесконечными просторами превратилась в «милую» страну усадеб. На этих просторах складывалась великая усадебная культура, ярко проявившая себя в архитектуре и ландшафте, где столичный апломб легко породнился с сельской вольницей.

Волконский, верный и последовательный «вольтерьянец», шел в ногу со временем. На 20 лет Ясная Поляна превращается в строительную площадку. Своей страс

тью и энтузиазмом он преобразовывал облик усадьбы, придавал ей благородные черты ампира, так пленившие впоследствии внука. Князь искусно вписал свой ансамбль в сложный рельеф, удачно используя элементы прежней планировки: въездную усадебную аллею «Пре- шпект», Большой пруд, регулярный парк «Клины». Господский дом строился основательно. Его великий внук в другое время и в другой реальности столь же тщательно будет воссоздавать дедовский ансамбль в романном пространстве «Войны и мира», с любовью воскрешая повседневную жизнь князя.

Именно в ампире князь Волконский нашел то, что искал — простоту, порядок и красоту. Он являл собой тот уникальный тип людей, в котором сопрягались порядочность и тонкий эстетический вкус. В нем всё — от одежды до душевного стиля — было a la classic. Свое прошлое, состоявшее из фрондерства и вольтерьянства, он блестяще реализовал в ансамбле, парке, сохранивших его фантазию и ностальгию. Созданная им усадьба стала итогом его жизни. Из военного человека князь вскоре превратился в творца, ведь усадебное искусство тем и прелестно, что сами обитатели становились безымянными живописцами и зодчими. Дух творчества в Ясной Поляне ассоциировался с дедом писателя.

Усадебная жизнь князя сопровождалась «восторженным уважением» и «похвалами его уму и заботе» о крестьянах и дворне. Эта забота о яснополянцах перешла от деда к внуку. Дед писателя был в меру строгим, избегал жестокостей. «Я думаю, — вспоминал Толстой, — что они были. Но восторженное уважение к его важности и разумности было так велико в дворовых и крестьянах его времени, которых я часто расспрашивал про него, что хотя я и слышал осуждения моего отца, я слышал только похвалы уму, хозяйственности и заботе о крестьянах и в особенности огромной дворне моего деда. Он построил прекрасные помещения для дворовых и заботился о том, чтобы они были всегда не только сыты, но и хорошо одеты и веселились бы. По праздникам он устраивал для них увеселения, качели, хороводы. Еще более он заботился, как всякий умный помещик, о благосостоянии крестьян, и они благоденствовали, тем

более что высокое положение деда, внушая уважение становым, исправникам и заседателю, избавляло их от притеснения начальства». Приведенный фрагмент свидетельствует о несказанном чувстве гордости потомка за своего сиятельного предка, о желании подражать мудрому хозяйствованию деда на своей земле, его разумному стилю жизни в общении с дворовыми и крестьянами. Будничные пристрастия князя Волконского сводились к разведению любимых цветов и оранжерейных растений. Вкусы его были не совсем обычны. Так, боевой генерал «терпеть не мог охоты», но зато обожал музыку, которая оказалась врожденной страстью для его внука. Он держал для себя и дочери «хороший небольшой оркестр», который исполнял сочинения Гайдна в регулярном парке «Клины». Вокруг огромного вяза размещались скамейки с пюпитрами для оркестрантов.

«Князь вовсе не был злодеем, никого не засекал, не закладывал жены в стены, не ел за четверых, не имел сералей, не был озабочен поркой людей, охотой и распутством, а, напротив, всего этого терпеть не мог, и был умный, образованный и вполне порядочный человек». Вот такая безупречная характеристика была дана князю Волконскому его внуком. Однако идеальный образ деда был несколько скомпрометирован его сожительством с горничной Александрой, от которой он имел детей, отсылаемых в воспитательный дом.

Но это не помешало восторженному отношению Толстого к своему предку, наделенному необычайно сильным характером, что особенно ярко проявилось в эпизоде с приездом Александра I, пожелавшего навестить князя в Ясной Поляне. По дороге император заснул и находился уже далеко от Ясной Поляны, забыв про обещание навестить Волконского. Князь запряг лошадей, догнал венценосца и доставил его в Ясную Поляну.

Каждый поместный владелец умел, как известно, «на десятине снять экстракт Вселенной всей». Князь Волконский свой «экстракт Вселенной» создал на территории много больше десятины. Его строительная концепция была продумана детально и со знанием дела. Свою усадьбу по всему периметру он окружил канавой, шутливо названной «ах-ах». На самом выигрышном месте он построил ансамбль, состоявший из трехэтажного господского дома и двух одинаковых флигелей. «Как все, что строил дед, было изящно и не пошло, и твердо, прочно, капитально», — писал Толстой. С двух сторон усадьбу окаймляли березовые аллеи. Белизну домов подчеркивали зеленые лужайки, чудную картину завершал «аглицкий» сад. Не забыл князь и про хозяйственные постройки, и ковровую фабрику. Строительство осуществлялось им размеренно и поэтапно. Ансамбль получился «прочным и изящным», и привлекал к себе внимание путешественников, заинтригованных яснополянским «проспектом», «столбами у ворот». Людская, по мнению Толстого, была, как и многие архитектурные творения Волконского, построена с большим художественным вкусом и «делалась несомненно итальянцем». Прямой «Прешпект» вполне соответствовал облику деда писателя, с его высоко поднятой головой, темными глазами и густыми широкими бровями.

Усадебную красоту князь не мог представить без главного поэтического образа — воды, дарующей ощущение радости. Он расширил Большой пруд, устроил новый каскад из прудов, тем самым выделив их в контексте яснополянского ландшафта. Особенно прелестными были пруды в полнолуние, когда в них отражалась таинственная луна. Как известно, «луна и вода» завораживали Толстого, отрывая от земли и наполняя силой воображения и любви. Своими озарениями он также был обязан тонкому эстетическому вкусу своего деда.

Князь Волконский оказался удивительно талантливым и тонким ценителем «зеленого», садово-паркового искусства. Нижний парк, возникший по его инициативе в 1810-е годы на месте голых оврагов, яркое доказательство этому. Если каноны ампирной архитектуры порой сдерживали фантазию князя, то ландшафтное пространство предоставляло творцу широкие возможности для реализации замыслов. В его обустройстве помогла поэма Делиля «Сады», воспринятая дедом писателя как руководство к действию.

Именно парк воплотил в себе усадебную идеологию «сельских радостей». Камерный, небольшого размера,

всего лишь в три десятины, Нижний парк с серебристыми тополями, белыми березами, стройными елями, каскадом искусственных прудов, очаровательными березовыми мостиками, шиповниковыми клумбами, извилистыми дорожками, таинственными пейзажными уголками, вышкой-беседкой, одиноко стоящей, подобно стражу в самой глубине парка, и прочими «садовыми безумствами», оказался на редкость живописным, уютным, привлекательным. Здесь всё взывало не к разуму, а к сердцу.

В Ясной Поляне при Волконском появились чудесные оранжерейные сооружения, непременный атрибут барской жизни. Гостям всегда демонстрировали экзотические фрукты, выращенные в собственных теплицах: дыни, арбузы, персики. Не было, кажется, только ананасов. Но ими, как известно, не каждый мог похвастаться даже в южных краях. Для юного Толстого оранжерейное пространство стало любимым уголком усадьбы. Сюда он прибегал слушать звуки ночи. В этом таинственном и поэтичном месте, когда он оставался «один с луной», рождались грезы, создавался роман «Война и мир».

Старый князь Волконский всё делал неторопливо, обдуманно и аккуратно. Он ежедневно вставал в пять утра и до «вкушения чая», то есть до семи часов утра, успевал прогуляться по саду, заглянуть в оранжереи, понаблюдать за строительством своего «городка», посмотреть эскизные проекты и чертежи, иногда сделать замечания молодому, облагодетельствованному им архитектору. Но обычно указания он давал через управляющего.

Имение князя было небольшим, но он его искусно «подправил» большими деньгами своей жены. Проезжавшие по Посольской дороге мимо его усадьбы, в том числе и сам государь, восторженно спрашивали: «Чье это славное имение?» Иногда выезжал сюда, к Большаку на своей излюбленной паре лошадей и сам князь, чтобы любоваться видом, открывавшимся отсюда, на свою строящуюся усадьбу. Нам неизвестно, пользовался ли дед писателя трактатами Витрувия, Палладио, Виньолы, Серлио, Бонделя, растиражированными проектами Па

рижской академии. Как бы то ни было, все получилось талантливо и капитально. Гармонию нарушала непропорциональных размеров конюшня, оказавшаяся слишком длинной и закрывающая собой усадебную панораму. Ее вскоре сломали по распоряжению князя. Теперь в полном объеме был виден фасад дома, и князь мог с гордостью взирать на свое творение, восклицая: «Городок!»

Князь слыл большим «охотником строиться и, начиная от птичника и конюшен с полами до спальной дочери, все было сделано им прочно, богато, красиво и, главное, отчетливо». Он «не мог перенести вида отбитой штукатурки и, еще хуже, неровного пола, кривой стены. Один раз он приказал перештукатурить целый флигель, когда, прикинув угольником, он убедился, что угол был не математически прямой… Всё, — от стен дома толщиною в два аршина, до ножек стульев, — было чисто и отчетливо, прихотливо». Во всем, к чему прикасался князь, ощущалась «поэзия порядка», столь созвучная идеологии «регулярного государства».

На строительство ансамбля ушло около 20 лет. Чтобы повторить успех деда в ином, виртуальном пространстве — в повседневной жизни хозяина Лысых Гор на страницах «Войны и мира», — Толстой должен был досконально изучить всю строительную эпопею в Ясной Поляне. От глубинных знаний истории жизни своего предка до гениальных прозрений — путь толстовского созидания.

Только однажды Волконский был вынужден прервать строительный процесс в усадьбе. В сентябре 1812 года он отправился в тамбовскую деревню княгини Голицыной, где из-за приближения наполеоновских войск начались крестьянские волнения. Это событие будет воспроизведено Толстым в эпизоде бунта в Богу- чарове. С Сергеем Федоровичем Голицыным и его женой Варварой, как мы уже знаем, Волконского связывало многое. В жизни князя вообще слишком много фатального. Его несостоявшаяся женитьба на Варваре Энгельгардт была спровоцирована «плохой минутой», эмоциями, а не разумом. После того как она вышла замуж за его друга, Волконский сделал предложение

княжне Трубецкой, которую никогда не любил, как верно подметила его дочь. Промыслительным было и продолжение этой истории, правда уже с другими героями. Горячо любимая дочь князя Мария была помолвлена с одним из сыновей Голицыных. Однако стать его женой ей было не суждено из-за смерти жениха, в которого она была влюблена. Но ее отец, как истинный вольтерьянец, был убежден, что «все к лучшему в этом лучшем из миров».

Ясная Поляна стала для деда писателя мини-государством, где все им было любимо: и люди, и поля, и леса, и строения. Он творил все здесь для своей единственной дочери, чтобы ей жилось комфортно. Места хватило и для яблоневого сада, «аптекарского» огорода и, конечно, для цветов. В усадьбе князь намеревался жить не только летом, но и зимой. Поэтому господский дом и флигели для гостей были приспособлены к разным сезонам. Каменный дом сложно протопить дровами. Князь легко преодолел эту головоломку, совместив представительскую функцию парадного первого этажа из белого камня с жилыми комнатами деревянных антресолей. Главный дом был выстроен в анфиладной традиции, характерной для зрелого классицизма. В таком пространстве можно было танцевать англезу, мазурку, котильон, как это происходило на страницах знаменитого романа.

«Мужская» часть дома, с кабинетом, казино, библиотекой, и «женская» — с девичьей, гостиной, спальней, не были забыты автором «Войны и мира», который не расставался со своими воспоминаниями, связанными с огромным 32-комнатным домом, прозванным им «сувениром».

В свою вселенную дед писателя включил и расположенную в трех верстах от Ясной Поляны небольшую деревушку с пятью крестьянскими домами, красивым садом, прудом, наполненным рыбой, тенистым лесом, с вьющейся по долине речкой Воронкой и ключом с вкусной водой. В общем, место оказалось райским, «прелестным уголком», и князь выстроил здесь для себя «летний» домик, с большими окнами и большой дверью, и обставил его незатейливой мебелью — деревян

ный диванчик и огромный стол в два квадратных аршина. Этот «райский уголок» дед назвал Грумантом в память своего воеводства в Архангельске, вблизи которого находился Шпицберген с группой островов, в том числе и Грумантом. Для крестьянского уха название оказалось необычным, в нем чудилось что-то «угрюмое».

А для юного Толстого это место стало воплощенным раем, «великим наслаждением», несказанным счастьем. Здесь он «ловил рыбу», «бегал на гору и под гору», ездил на желтом дедушкином кабриолете, запряженном роскошными гнедыми, ел сочный творог, пил сливки из крынки, которые были густыми, как сметана. «И все, казалось, радовались этому: и собаки, и куры, и петухи, и лошади, и телята, и рыбы в пруду, и птицы в лесу». Гру- мант так и остался навсегда для Толстого «любовью к любви».

У деда писателя была замечательная библиотека. Он прекрасно знал французскую литературу, интересовался музыкой, театром, историей, естественными науками, был активным вольтерьянцем, возможно, масоном — не пожелал выстроить церковь в своей усадебной вселенной.

В Ясной Поляне долго ощущался дух князя. Его высокомерием, чувством превосходства были заражены и дворня, и деревня, гордившиеся тем, что они подданные «строгого, но милостивого» князя Волконского, который не допускал их до нищенства.

Толстой провел классическое писательское расследование по изучению образа жизни своего предка. Его интересовали все подробности и мелочи дедовского бытия. На время Толстой сам стал соучастником грандиозного строительного яснополянского процесса, предпринятого дедом с таким размахом. Он благополучно перенесся в самое начало века, вошел в нутро души деда и на миг стал им. Только так можно было осмыслить жизнь Волконского. Знания и вымысел завязались в один узел.

Ампирное пространство Ясной Поляны, талантливо организованное «умным и даровитым» дедом писателя, напоминало его внуку о том, как влияет антураж быта

на судьбу, благополучие последующих поколений. Вблизи покосившегося забора вряд ли возможна умиротворенная, достойная и счастливая жизнь. Этому искусству наслаждения жизнью научил Н. С. Волконский своего внука, который не позволял строить глухих заборов вокруг усадьбы, а занимался реставрацией построек, напоминавших ему о матери, и в память о своих предках сажал деревья.