15. А. Кацура. Человек любящий

Универсальность каббалы – в соединении идеи света и идеи любви.

Свет есть символ открытости. Любовь есть символ красоты и единения.

Человек обладает двойственной природой – он равно свободным чувствует себя в мире вещей (материя) и в мире символов (дух). Или равно несвободно. Но как только человек потянется к творчеству (хотя бы искоркой своей души), так сразу творческие загадки символьного мира (буквы, цифры, слова, образы) встают перед ним. И еще ценности. Почему Аполлон Бельведерский важнее, выше, ценнее печного горшка? Мало-мальски продвинутый человек знает, что выше и ценнее, хотя и сам себе не всегда может объяснить, почему. Хотя сонм обывателей за это убеждение готов подвергнуть его осмеянию. Почему альтруизм лучше, предпочтительней эгоизма?

Пещерный человек некогда совершил поразительное открытие. Он (возможно, с полным удивлением) обнаружил, что бизон, нарисованный на скале, загадочным образом выше и важнее (и красивее! – вспоминайте Достоевского) бизона пойманного, убитого, освежеванного и съеденного. Осознав это (и прощаясь с тотемом, прощаясь трудно), он понял одновременно (и не только понял, но и принял), что мир символов выше мира вещей. И хотя его жизнь по-прежнему зависела от мяса и шкур, с символьным миром он уже не расставался никогда. Свою природу (человеческую) он навсегда связал с миром высшим. Так начинались зачатки веры. Так начиналось искусство.

Попутно, понимая зависимость человека от мира вещей, следует остановиться на понятии материализма, комом в горле застрявшем у человека последних двух столетий. В ограниченном, локальном (скажем, в экспериментально-научном или даже в социально-экономическом) смысле это понятие вполне можно употреблять. Здесь оно способно работать, что увлекло и несколько сбило с толку Маркса, да не только его одного. Зависимость политических и социальных хитросплетений от железной поступи промышленного производства, гениально открытая в 19 веке, завораживала. Возникало устойчивое впечатление, что все определяется фундаментом (идущими в нем процессами), землей, а не небом, почвой, а не духом. В относительном плане это было верно, но творческие открыватели сего отношения не удержались и придали ему абсолютный смысл, незаметно (а порой, заметно и с вызовом, как поступали большевики – чугун и сталь стали их богом) предав и измельчив, а то и высмеяв, идею человека и идею Творца. Действительно, немалые трудности начинаются, когда понятию материализма придается всеобъемлющий философский смысл, когда за ним встает верование (доходящее в предельном случае до фанатической веры -так называемый воинствующий материализм). Подчеркну еще раз: материалист последнего толка совершает подмену или, точнее, измену: он изменяет высшему ради низшего, изменяет идее человека и идее Творца, а, значит, и идее творчества и идее любви, ибо творчество без творца – нонсенс, а любовь без возвышения человека – дело совершенно пустое. Говоря другими словами, подобный материалист совершает аксиологическое преступление, присваивая (вольно или невольно, это уже другой вопрос) высшую ценность низшей ступени бытия. Выводы из такой подмены могут последовать сокрушительные.

Может возникнуть вопрос, а почему на свете так много стихийных материалистов, то есть людей, убежденных, что жизнь (не говоря уже о разуме, о духе) занимает ничтожно малое место (и в пространственном, и в ценностном смысле) в гулком мире равнодушно-материальной Вселенной? Один аспект очевиден: это некритическое, конформистское следование идеям, активно распространявшимся в последние два-три столетия. Но есть и другой аспект. Подобная позиция наиболее удобна (и даже естественна) для души, не желающей трудиться. Такая душа легко сдает позиции, опускаясь на последний горизонт бытия, где можно расположиться устойчиво и даже с известным комфортом. Конечно, сквозь этот комфорт рано или поздно пробивается тревожная мысль о собственной неполноте, но как раз близлежащие блага и являются попыткой заглушить и отогнать ее («Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфорт…» – Борис Пастернак).

Остается ли на этом горизонте свет? Если и остается, то вполне тусклый. Излишне напоминать, что свет в данном контексте не есть известное оптическое явление, не суть колебания физических полей. Свет не проявлен, если некому смотреть, если нету глаз. В отсутствии глаз и сам свет пребывает в вечной тьме.

Знаменитое, основополагающее выражение «Да будет свет!» на самом деле есть призыв «Да будут глаза!» Разумеется, можно возразить, что глаза – всего лишь оптический аппарат, что тайной зрения, даром виденья обладает мозг, сознание, сидящий где-то среди нейронов гомункулюс, а точнее – душа и дух. Что ж, возражение принимается. Глаза в данном случае – лишь символ, что-то вроде окошек, через которые можно выглянуть и кое-что разглядеть в этом мире.

В любом случае, поразительным является представление каббалы о том, что поток импульсного света есть одновременно последовательность слов. Свет и слово! – вот где тайна подлинной связи. (В века Просвещения эта тайна, утеряв глубину, воплотилась в расхожую фразу: «Ученье – свет»). Так или иначе, но становится понятной почти тождественное сходство первого тезиса Книги Бытия и первой фразы Евангелия от Иоанна.

Итак, Да будет слово!

Иисус провозглашал «благую весть». Он следовал традициям пророков. Он говорил задушевно и тепло. Слова его шли от сердца. Исстрадавшиеся люди стекались к нему, чтобы найти утешение в его словах.

Мартин Лютер, размышляя о «смирении» и «сокрушении сердца», приблизил человека к пониманию внутренней свободы, свободы духовной. Логическая сила слова Спинозы, отстаивающего нерасторжимую связь физики и этики, освободила философию от догматического груза и открыла мир интеллектуальной свободы. Истинные последователи этих гигантов – философы и поэты последующих столетий – своими словами продолжили сей великий труд.

Упрощая вышеозначенную метафору, мы можем заключить, что, оперируя словами (мысля), можно видеть (обладать способностью виденья) и во тьме, в частном случае – и в физической темноте, то есть при отсутствии соответствующих электромагнитных волн.

Мыслю – следовательно, существую. Существование связано со светом.

Итак, Да здравствует разум! («Да скроется тьма!»)

Но как быть с сердцем?

Свет наполняет и сердце. Сердечные слова – очень важные слова, очень нужные слова, и они далеко не всегда от разума.

Неполнота рационалиста Декарта для нас очевидна.

И тогда в памяти встает христианский тезис «Бог есть любовь».

Любовь и свет – эту задачу решает жизнь, эту связь открывает искусство, особенно, в своем высшем, символьном пространстве. Эту связь пытаются проявить философские учения. Вдруг становится понятным, почему грек Пифагор столь удивительно и точно соединил два слова – любовь и мудрость.

Что такое горизонт? Земля, по которой бродят люди. Бродят, нагруженные желаниями и проблемами, в поисках мест обетованных. Но для чего сами эти места? Если задуматься серьезно, то на самом деле для одного единственного – для того чтобы, обосновавшись на них, увлеченно и самозабвенно строить любовь.

Что означает любовь? Путь вверх. В небо. Исправление себя. Поиск смысла жизни и мира, поиск альтруистического начала. Служение высшей идее. Возделывание души. Воссоздание духа. Укрепление духа. Поиск высшего света в себе. Уподобление Творцу.

Эпоха Возрождения по-своему почувствовала это. Человек Леонардо повторял контуры греческого, но с одной разницей – он тянул уже руки вверх. К небу.

В схеме «я и все остальные» я получаю свыше наслаждение для того, чтобы насладить других, и через них оно снова вернется ко мне. Если я создаю в себе ячейку такого наслаждения, то, практически, становлюсь вечным и совершенным.

Приведем пример. Допустим, наслаждение проходит от матери к сыну. Чем больше сын получает и наслаждается, тем больше наслаждается его мать. Потому что есть разрыв между наслаждением, которое проходит через нее, и объектом, его воспринимающим. А что же с сыном? Если он просто получает от матери это наслаждение, то в нем происходит та же аннигиляция наслаждения и желания, и он остается пустым. Но мать делает все для него, в чем же смысл? А для сына есть другое решение: получать наслаждение как хороший ребенок, желая доставить удовольствие матери.

Получается замкнутый цикл непрерывной энергии, которая живет за счет кругооборота между двумя объектами: сын дает наслаждение матери, максимально наслаждаясь. Мать наслаждается еще больше, потому что это наслаждение – от сына, который старается ее насладить. Вечный обмен энергией, вечная любовь.

Еще на заре нынешней европейской культуры Франческо Петрарка сумел соединить в одном духовном пространстве любовь к небу, любовь к культуре и любовь к Лауре, земной женщине.

Леонард Эйлер, великий математик 18 века, всей своей жизнью показал, что любовь к числам оборачивается на деле любовью к человеку. Он, охвативший всю математику столетий, находил время в письме к петербургскому другу-академику спрашивать, может ли шахматный конь обойти все поле, побывав на каждой клетке единожды? И предлагал изящнейшее решение. Это ли не любовь?

Винсент Ван Гог в короткой трагической жизни столько любви вышвырнул на покрытые струпьями мазков холсты, что они потрясают нас до сей поры и еще долго будут потрясать.

Осип Мандельштам (написавший, по выражению Ахматовой, лучшее любовное стихотворение 20 века) нашел такие обращенные к женщине слова:

Ты, Мария, – гибнущим подмога, Надо смерть предупредить – уснуть. Я стою у твердого порога. Уходи, уйди, еще побудь.

А затем расширил границы чувства и границы понимания: Я скажу это начерно, шепотом, Потому что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра.

Но мы еще будем свидетелями драматических событий. Завоевать любовь будет пиком борьбы человека в битве за то, чтобы оставить свое существование на уровне этого мира и перейти в мир отдачи. А то, что происходит с нами здесь, сейчас, в наше время -это приход к некому тотальному завершению, окончательному итогу человеческого развития, которое на протяжении тысячелетий происходило на основе эгоизма.

Всегда что-то одно приходило на смену другого. Но сейчас мы достигли такого состояния, когда во всей области деятельности человека в его мире он приходит к совершенно исчерпывающим результатам. И эти исчерпывающие результаты выступают, как правило, результатами негативными, означающими полное истощение.

В значительной мере относится это и к религиозному влиянию. Сейчас наблюдается некоторый возврат человека к религии, но это не возврат к прежней форме, существующей в прошлом, когда вслед за иудаизмом получили развитие христианство и ислам, и религия занимала значительное место в жизни человека. Была эпоха, когда религии были вынуждены отойти в тень, отступив под натиском развития промышленности, культуры и науки. А сейчас из-за того, что мы раскрываем, что в результате нашего развития по всем этим направлениям: в сфере общественных отношений, науки и культуры мы так ничего и не нашли – от разочарования во всех этих направлениях человечество якобы повернулось обратно к религии, и весь мир начинает сейчас снова раскрывать в себе тягу или к традиционным религиям, или может быть в несколько иной форме – к всевозможным мистическим учениям и так называемым духовным методикам. И кажется, что происходит возврат к прошлому. Но это не так. На самом деле символы отмирают, а человек тянется к своему первоисточнику, к свету и любви.